Первая часть. История и историческая критика

Облик св. Серафима Саровского глубоко отражен в его духовном завещании – всякий может обрести живой образ, даже не имея более достоверных сведений. Его можно сравнить с такими личностями, как Сократ, св. Иоанн Креститель или в какой-то мере св. Франциск Ассизский. Для того чтобы память о них оставалась живой, пусть даже не совсем точной, не нужна никакая историческая критика. Если бы мы могли изучить документы или воспоминания современников, их образ значительно обогатился бы, но мало изменился. Однако исторические свидетельства о преп. Серафиме, умершем в 1833 году, достаточно обильны, хотя вплоть до сегодняшнего дня никто не пытался критически их исследовать. На это есть три причины.

1. В последние двадцать пять лет жизни преп. Серафим был притесняем Саровской общиной, которая старалась угасить память о нем, организовав заговор молчания. Сохранившиеся свидетельства исходят главным образом из недр женской монашеской общины, которую он опекал в последние двенадцать лет жизни. Эта община, в начале XIX века насчитывавшая тысячу сестер, в течение тридцати лет после смерти преп. Серафима подвергалась гонениям со стороны его лжеученика. Так часто случается с жизнеописаниями многих святых, в них предпочитают оставлять множество неясностей, лишь бы не дискредитировать духовные и гражданские власти того времени. К счастью, не вся русская агиография остается на такой фарисейской позиции: в данном случае ее основной источник излагает истину достаточно ясно.

2. Еще при жизни преп. Серафим был известен по всей России. Во второй половине XIX века увидели свет его многочисленные жития, подвергшиеся суровой цензуре. Но и в 1901 году, за два года до его канонизации, Санкт-Петербургская духовная академия при издании двухтомной «Истории христианской Церкви в XIX веке» (под редакцией А. П. Лопухина), первый из томов которой был посвящен русской Церкви, даже не упомянула о преп. Серафиме. Когда под давлением народа и по решению царя Николая II приступили к его канонизации, успели опубликовать лишь обзор свидетельств, собранных монахинями, а не сами оригиналы. Этот объемистый труд, представляющий собой фундаментальный источник по биографии преп. Серафима, нуждается в скрупулезном критическом изучении, отпугивающем агиографов, – тем более что в нем весьма велика доля чудесного.

3. За несколько месяцев до канонизации один публицист издал рукопись, повсеместно известную в настоящее время как «Беседа преподобного Серафима Саровского с Н. А. Мотовиловым о цели христианской жизни». Текст не без основания был расценен как жемчужина русского богословия, и тем не менее перед исторической критикой он предстает в самом неблагоприятном свете. Достаточно отметить, что этот публицист, Сергей Нилус, приобрел мировую известность, «открыв» в том же году «Протоколы Сионских мудрецов», опубликованные им спустя несколько месяцев в том же сборнике, что и «Беседа». Несколько позже он вынужден был переиздать «Беседу», удалив из нее часть текста, перекликавшегося с концепциями, почерпнутыми из немецкой романтической философии. Именно это переиздание «Беседы» и было расценено, к примеру, П. Евдокимовым как классика русского богословия. В то же время знакомство с другими источниками подтверждает достоверность беседы Мотовилова с преп. Серафимом и побуждает верить в изложенное в ней учение о Святом Духе.

Единственное созданное с научных позиций житие преподобного Серафима, принадлежащее перу В. Ильинa, опубликовано на русском языке в Париже в 1930 году. Оно не содержит попыток критического исследования, что, «впрочем, и невозможно до критического издания архивно-рукописных источников о нем» ²¹. Рукописные источники, находящиеся в СССР, остаются недоступны, пока существует советский режим. Мы же попытались проделать подобную работу на основе дореволюционных публикаций по этим источникам, ибо убеждены, что публикации воспроизводят основное содержание, и предаем гласности первые результаты наших оценок достоверности источников и каждого свидетеля в отдельности.

Чудеса занимают в жизни преп. Серафима такое большое место, и труд критика представляется на первый взгляд столь деликатным, что другой историк, Г. П. Федотов, предлагает воспользоваться надрациональным, интуитивным критерием. Сам он такого исследования не предпринял, но включил «Беседу» в свою книгу «Treasury of Russian Spirituality» (L.: Sheed and Ward, 1952) (он приводит цензурированную версию, без критической сверки) и предпослал ей заметк? о св. Серафиме, где мы можем прочитать следующее (c. z 42):

«The sources of the saint''s life… are documents of unequal value as historical evidencë some of them are testimonies of first order, others belong to the category of legend. A judicious critical sifting has still to be made, and the general impression conveyed is so much that of the miraculous, the «medieval», that there is some danger of their being recieved with scepticism by modern readers. Yet it must be borne in mind that in Seraphim we are presented with a persona lity of extraordinary spiritual endowments, with gifts of a higher order than can be tested by the religious historian with purely rational methods».²²

Такая диакритика была бы не лишена некоторого смысла, если бы нам посчастливилось вдруг обнаружить новые Логии или деяния Сократа, св. Иоанна Крестителя или св. Франциска Ассизского; одно их прочтение позволило бы нам разгадать легендарный элемент и то, что могло быть историческим. То же самое мы проделываем непроизвольно, просматривая впервые какое-нибудь апокрифическое евангелие. Но это, конечно, ненадежный и опасный метод ²³. Что касается преп. Серафима, то вовсе нет нужды прибегать к помощи интуиции: достаточно поместить свидетельства в исторические рамки, иными словами, учесть, с каким сопротивлением столкнулись личность преподобного и его дело со стороны тех самых лиц, от кого он вправе был ждать покровительства ²⁴. Но именно гонения и придают ценность свидетельствам. Свидетелей выбрал сам преп. Серафим, чтобы они свидетельствовали об истине в дни гонений, все подробности которых он предвидел благодаря своей прозорливости. Одна из сестер утверждает, что преп. Серафим поручил ей записать все его слова и рассказать о милостях, которых он сподобился, другие делали это по собственному побуждению. И эти свидетели наиболее ценны.

Мы сказали: «преп. Серафим выбрал сам», однако хорошо известно, что по собственной воле он никого не выбирал и ничего не предпринимал, получая на этот счет подробные указания от Пресвятой Девы Марии. Один из самых притягательных аспектов данного критического исследования состоит в том, что указания, полученные преп. Серафимом путем откровения, ничуть не связывали его человеческих способностей благоразумного суждения. Предлагаемое ему и подлежащее исполнению повеление оказывалось нередко уже выполненным. Он размышляет и советуется при выборе настоятельницы, в то время как вопрос уже решен благодаря откровению. Он объявляет всем, что его решение продиктовано указанием Божией Матери, но самым открытым душам поверяет и доводы человеческой мудрости. Дар ясновидения есть тайна. «Чудесный», «средневековый» аромат биографий преп. Серафима возникает не столько от совершенных им чудес, сколько от замалчивания агиографами его здравых суждений.

Итак, оценка достоверности различных свидетельств равнозначна изучению всей истории гонений и того, каким образом преп. Серафим им противодействовал. Благословенные гонения! Ибо Церковь восторжествовала над ними. Они были попущены – в той мере, в какой можно осмыслить замыслы Провидения, – чтобы они послужили нам вразумлением и прообразом современных испытаний.

Из книги о «Серафиме Саровском» Ирины Горяйновой ²⁵ мы узнаем о некоторых чудесах и откровениях, не относящихся к теме нашего изложения, хотя наша цель и состоит в установлении их достоверности. Что касается легендарных элементов, упоминаемых Федотовым, то речь, видимо, идет главным образом о подлинных, но вырванных из контекста неумелыми свидетелями пророчествах преп. Серафима, послуживших в результате зарождению мифов.

Во времена вступления преп. Серафима в Саров монастырь был школой духовных учителей и аскетов, но постепенно там возобладали другие тенденции. Аскеты, не имевшие призвания к затвору, покидали его, становясь настоятелями других монастырей. Таков был Гурий, которого преподобный убеждал взять на себя заботы о сестрах после его кончины и который стал одним из свидетелей. Те, кого удерживали их обязанности, несли свое бремя как крест. Отказавшись от должности игумена в 1806 году, преп. Серафим, став отшельником, избегал встреч с монахами. Изувеченному в результате разбойного покушения, ему было трудно каждую субботу возвращаться в монастырь; под этим предлогом игумен заставил его вернуться в 1810 году под кров монастыря, но преподобный и там ушел в затвор.

Набожная вдова Агафья Мельгунова передала в дар монастырю свое состояние, а в 1788 году основала в селе Дивееве, в двенадцати километрах от монастыря, сестринскую общину. Она тайно приняла монашество под именем матери Александры. Придерживаясь крайне сурового монастырского устава, этот монастырь, не имея юридического статуса, был до 1842 года лишь благочестивой общиной. Сестры молились и прислуживали в приходской церкви, построенной их первоначальницей. Трудились они и для монахов, которые до 1806 года оказывали им духовную, материальную и административную поддержку (ведь те были неграмотными крестьянками;. Вскоре новый игумен полностью прекратил поддержку. Преп. Серафим со своей стороны весьма высоко ценил сестер и посылал к ним новообращенных из числа мирян, приходивших к нему постоянно, за исключением периода столпничества и затвора ²⁶.

Прощаясь с сестрами, преп. Серафим дал им следующее указание: «Кроме Михаила Васильевича Мантурова, Николая Александровича Мотовилова и священника о. Василия Никитича Садовского, никого не слушать и самим правиться, никому не доверяя, никого не допуская постороннего вмешиваться в дела обители». Это было предостережение против некого Ивана Тихонова ²⁷, послушника Саровского монастыря, больше известного под именем Иоасаф, которое он принял в 1848 году, став монахом в другом монастыре.

Несмотря на то что на протяжение жизни он много раз подвергался дисциплинарным взысканиям со стороны своего епископа и трижды со стороны Святейшего Синода, приверженцы опубликовали его биографию, но обнаружить ее не удалось. Родился он, видимо, в 1801 году, а послушником стал в 1820. В 1848 году становится монахом и священником в монастыре той же епархии, куда входило Дивеево. После удаления из Дивеева в 1858 году он продолжает плести интриги через подставное лицо. Переведенный Указом Св. Синода в отдаленную епархию, Иоасаф по-прежнему не оставляет интриг и даже посещает Дивеево в 1861 году. В том же году он попадает под особый надзор своего епископа, что не мешает ему при покровительстве Нектария основать в сорока километрах от Дивеева другой монастырь. Став схимником, он сам – несомненно, для вящей путаницы – принимает имя Серафим. Умер он в 1884 году.

Он часто посещал преп. Серафима при жизни и обманом вмешивался в дела мельницы, так что многие, и поначалу сам Мотовилов, доверяли ему, видя в нем близкого преп. Серафиму человека.

Преп. Серафим предостерег против него сестер с мельницы, Мантурова и отца Василия. Он говорил им: «Вы до антихриста не доживете, а времена антихриста переживете!», т. е. он видел в Иоасафе прообраз антихриста. Почему же, спрашивается, он терпел его козни, в то время как умел дать отпор другим лицемерам? Но почему тогда Господь наш Иисус Христос терпел Иуду и даже Сам избрал его, пытаясь до последней минуты его обратить?

Тот факт, что саровские монахи предоставили Иоасафу полную свободу действий, носит, конечно, скандальный характер. Тем более что они понимали, с кем имеют дело, и вовсе не пожелали принять его в ряды братии. Но того, что происходило в Дивееве, как и всего, что имело отношение к преп. Серафиму, они знать не хотели.

В конечном счете Иоасафу не удалось прибрать дело преп. Серафима к рукам лишь потому, что он недооценил одаренность того, в ком видел лишь необразованного и ребячливого монаха, а также самоотверженную привязанность к нему молодых крестьянок, которым тот доверил свое дело. Они и есть подлинные свидетельницы – рассмотрим, как они сумели победить Иоасафа.

После смерти святого Иоасаф легко подчинил себе Дивеево, за исключением того замкнутого кружка, какой представляла собой Мельничная община, несмотря на то что сестры объединялись в храме и нередко на полевых работах. По настоянию преп. Серафима сестры вырыли огромную канаву, отгородив ею три гектара земли, на которых они обосновались. Так он обеспечил их безопасность от грабителей, но еще в большей мере указал на то, что мельница останется заповедным местом даже после его смерти: «И как антихрист придет, везде пройдет, и канавки этой не перескочит!» – говорил он. В 1841 или 1842 году Иоасаф хотел запугать этих крестьянок. Собрав общину, он пытался заставить всех по очереди признать перед крестом и Евангелием, что преп. Серафим поручил ему заботу о них. Когда две старшие монахини одна за другой заявили совершенно противоположное, он уехал, обругав их. В 1842 году он добился слияния двух общин – их официально признала церковная власть, положив тем самым конец автономии мельницы. Но за десять лет самостоятельной жизни община стала столь единодушна, что в конечном счете победила антихриста.

Желая изжить память о преп. Серафиме, Иоасаф систематически искоренял заведенные им порядки и сносил возведенные им постройки. Будучи не в силах разрушить каменную церковь, построенную Мантуровым на средства от продажи имения, он опечатал ее и выстроил другую, деревянную. В 1858 году ему пришлось возвести собор, так как число сестер возросло до 400. Мантурову удалось убедить епископа, прибывшего благословить строительство, что для этих целей подходит лишь тот участок земли, который именно для этого приобрел сам преп. Серафим, ибо вся остальная местность была изрыта шахтами и шурфами рудников. Потерпев поражение и осознав, что ему удастся получить власть, лишь став монастырским духовником (вместо отца Василия), а стало быть, прежде того монахом и священником, он решается покинуть Саровский монастырь (хотя ранее сам любил рассказывать, как преп. Серафим предупреждал его о том, что уход из Сарова приведет его к гибели).

Постепенно Иоасаф обзавелся узким кругом преданных ему сестер. Одну из них, женщину образованную, он провозгласил в 1850 году настоятельницей монастыря. Принятая в 1842 году, она неизменно оставалась ему предана, но в 1858 году внезапно восстала против него. В 1859 году она сбежала, не справившись с тем положением, в какое поставила себя переменой своей позиции, и вдобавок не имея ни малейших административных способностей. Монашеские обеты ее не связывали, так как Дивеевская община еще не имела канонического статуса. Поскольку Иоасаф был выслан в отдаленную епархию, сестры избрали настоятельницу на свой вкус, и на этот раз им удалось добиться ее утверждения епископом. Этой настоятельнице, известной под именем матушки Марии, предстояло оставаться в своей должности до самой смерти, наступившей спустя год после канонизации преп. Серафима. В 1861 году Иоасаф, желая провозгласить настоятельницей сестру из своего круга, убедил преемника того епископа, который утверждал избрание матушки Марии, добиться присвоения общине статуса монастыря и по этому случаю низложить ее, что было незаконно. В то время община насчитывала около 500 сестер, из которых лишь сорок желали смены настоятельницы. Из этих сорока сестер лишь одна была принята при жизни преп. Серафима, и он предсказывал, что она предаст.

Одна из сестер-основательниц убеждала епископа посоветоваться сначала с шестью сестрами, «на которых обитель завел о. Серафим», но он не послушал ее Одна из них была помощницей настоятельницы, другая славилась уравновешенным характером. Еще одна основательница публично призвала сестер сохранить верность преп. Серафиму в день испытаний, приход которого он предсказывал, и, исполнив свою миссию, спустя девять дней умерла. И наконец, одна из принятых св. Серафимом сестер говорила с епископом столь резко, что тот изгнал ее. Ехавший в то время в Москву Мотовилов был остановлен в Дивееве промыслительным и даже, может быть, чудесным дорожным происшествием. По прибытии в Москву он представил рапорт о том, чему стал свидетелем, митрополиту Филарету, и тот, обратившись непосредственно к царю Александру II, добился возбуждения Св. Синодом расследования. Спустя шесть месяцев в Дивееве был наведен полный порядок и окончательно изгнан Иоасаф.

Личность митрополита Московского Филарета имела для современников весомость патриарха. Судя по всему, именно уроки преп. Серафима научили его превозмогать интриги. После 1841 года он добился публикации жития преп. Серафима и его «Наставлений», вынужденно подвергнув их строгой цензуре. В 1858 году именно он удалил. Иоасафа в другую епархию. Его (митрополита Филарета) духовником и советником был бывший саровский послушник Антоний Медведев, в прошлом весьма близкий к святому Серафиму и оставивший ценные свидетельства. Вступив в 1818 году в Саров, он в 1820 году перешел в другой монастырь в качестве настоятеля. Митрополит Филарет сделал его своим locum tenens в Троице-Сергиевой лавре (1831). Преп. Серафим благословил этот переход и провидчески попросил Антония встать однажды на защиту его сироток. Именно он передал митрополиту Филарету рапорт Мотовилова. Возглавив расследование, митрополит Филарет держал Антония в курсе событий и пользовался его советами.

Хотя в 1861 году дивеевские сестры вновь обрели независимость, известно, что Иоасаф, как и предсказывал преп. Серафим, продолжал преследовать их вплоть до своей смерти, но ничего существенного об этом мы не знаем. Миссия избранных преподобным свидетелей была почти завершена, и они умерли в течение нескольких последующих лет. Остается рассказать, каким образом их свидетельства дошли до нас.

Хотя дело преп. Серафима и память о нем пострадали из-за придворных интриг, следует заметить, что личное участие царей Александра II и Николая II сначала спасло его дело, а затем способствовало его прославлению. А инициатор канонизации и разоблачитель интриг по своему происхождению и убеждениям принадлежал все к тому же высшему санкт-петербургскому обществу. В прошлом полковник императорской гвардии, Л. М. Чичагов, которому Дивеевский монастырь доверил разбор своих архивов, стал священником под влиянием св. Иоанна Кронштадтского. Свой первый обзор архивов он опубликовал в 1896 году, будучи в то время настоятелем аристократической церкви в Москве. Приняв монашество под именем Серафим, он употребил все свои силы, чтобы причислить преп. Серафима к лику святых, и в 1903 году опубликовал более полный вариант своего труда. Став епископом, он с 1928 по 1933 год был митрополитом С. – Петербургским. В 1937 году он был арестован и спустя несколько месяцев умер в тюремной больнице ²⁸.

Чичагов был последним, кто разбирал архивы, состоящие из 60 тетрадей. Как мы уже говорили, он ничего не сообщает о тетрадях № 40 – 60, содержащих записи Мотовил ова. 17 тетрадей повествуют о событиях после смерти преп. Серафима и представляют для нас лишь иллюстративный интерес. Стремясь к созданию исчерпывающего труда, Чичагов старался не упустить ничего, что имело бы отношение к преподобному. И мы на деле можем убедиться, что содержание оставшихся 22-х тетрадей он передал превосходно. Тексты, излагающие ход событий (записи отца Василия и Мотовилова, рассказы Мантурова, записанные двумя его друзьями и т. д.) зачастую передаются дословно, а при случае приводятся и рассказы сестер. Чичагов был историком, автором военных мемуаров и не боялся говорить правду, даже если она была неприятна кому-то или ставила острые проблемы. По-видимому, архивы были собраны в 1870 году, но они содержат и более ранние документы, ибо многие записи современны жизни преп. Серафима. Тетради неравноценны, некоторые из них дошли до нас в виде черновиков. 6-я тетрадь выделяется среди прочих особой тщательностью составления ²⁹.

Тот, кто следует за Христом, призван разделить Его судьбу: «Раб не больше господина своего. Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше». Так что история посланца, если в ней не говорится о гонениях, перенесенных им, и о том, как с божественной помощью он восторжествовал над ними, на самом деле донесена до нас не полностью; преп. Серафим не был бы учеником Христовым, если бы его не гнали, – и, однако, его биографы об этом молчат.

Конечно, уподобление судьбы святого судьбе Иисуса всего лишь аналогия, особенно если святой не стал мучеником. В действительности преп. Серафим испытывал скорее не гонения, а притеснения, хотя и весьма грубые; при жизни он не получил признания со стороны большей части саровской братии. Гонимым он стал в своих ученицах, дивеевских монахинях. Исходили гонения не со стороны Саровской общины, а от одного-единственного монаха, не допущенного в Сарове к монашеским обетам и сану священника и перешедшего в другой монастырь. Но этот Иуда никогда не был учеником преп. Серафима.

Именно монахини донесли до нас основные свидетельства о св. Серафиме. История гонений на них и обстоятельства их победы так же неотделимы от его биографии, как Деяния Апостолов – от Евангелий.

Подготавливая духовных дочерей к предстоящей кончине, преп. Серафим без колебаний дословно повторил многое из речей Иисуса, сказанных Им ученикам накануне разлуки с ними, и в частности беседу после Тайной Вечери. И мы так же можем, перефразировав Послание к Евреям, сказать о нем: «Так и преп. Серафим не сам себе присвоил славу быть отцом. Он во дни своей смертной жизни, с сильным воплем и слезами принес мольбы и моления Могущему спасти от смерти его дочерей, и услышан был за свое благоговение, и сделался для всех послушных ему виновником вечного спасения».

Но все это может проясниться лишь в результате мучительных усилий текстуальной критики, основные направления которой нам хотелось бы здесь наметить. И усилий тем более мучительных, что нам придется воскресить в памяти множество фактов, которые было бы приятнее предать забвению.

Фундаментальным источником для биографии преп. Серафима являются архивы женского Дивеевского монастыря. Они составлялись не при жизни преп. Серафима и не самими монахинями, которые в большинстве своем едва ли умели писать, а двумя преданными им мирянами и приходским священником на основании их собственных свидетельств и устных, как правило, рассказов монахинь. Документы, исходящие из Саровского монастыря, встречаются редко, остальные же источники играют лишь вспомогательную роль. Только в 1896 году, через 65 лет после кончины преп. Серафима, состоялась наконец частичная публикация этих хроник.

Данные документы вовсе не столь сомнительны с критической точки зрения, как может показаться на первый взгляд. Чтобы объяснить это, мы прежде всего должны воскресить в памяти некоторые малоизвестные аспекты жизни преп. Серафима, сохраняя за собой право подкрепить их документальными подтверждениями позднее.

Следует отметить, что при погребении его не произносились славословия, хотя к тому времени он давно уже был одним из наиболее заметных монахов. Когда в 1806 году преп. Серафим отказался от предложенной ему должности игумена, в общине взяли верх те, кто относился к нему с недоверием. Именно тогда он на 5 лет принял обет полного молчания. Когда же новому игумену представился подходящий случай приказать ему покинуть пустыньку и воссоединиться с общиной, он затворился внутри монастыря. В течение последних семи лет жизни он проводил дневное время в пустыньке, а вечером, повинуясь указанию игумена, возвращался для короткого сна в монастырскую келью. По воскресеньям он посещал не собор, где собиралась братия, а больничную церковь.

Несмотря на такую отстраненность, ему приходилось страдать от злословия, притеснений и даже насилия, особенно после 1822 года, когда он взял под свою опеку дивеевских монахинь. Он стал объектом двух расследований со стороны церковного начальства: одного – в области нравов, другого – по обвинению в похищении для монахинь строительного леса. Кроме того, полиция обязала церковное начальство провести расследование по поводу одной крепостной девушки,, разыскиваемой владельцами. Она бродяжничала, переодевшись в платье послушницы, и уверяла, что имела на это благословение преп. Серафима. Это последнее расследование было особенно тягостно преподобному, усмотревшему в нем знак приближения своей смерти.

Со времени своего создания в 1788 году Дивеевская община находилась в тесном общении с Саровской, а основательница общины была ее выдающейся благотворительницей. Но в 1806 году новый игумен Нифонт положил конец духовному, административному и экономическому покровительству монахиням со стороны Сарова. Преп. Серафим, вновь взявший на себя ответственность, вызвал к себе не более чем сочувствие. При его неустанной помощи и благословении скромная Дивеевская община быстро развивалась. К концу XIX века она превратилась в монастырь, насчитывающий 900 монахинь, и стала «лаврой». Это был образец особой любви преподобного, отмеченный его печатью и донесший до нас его образ.

В продолжение десяти лет попечения о монастыре, преп. Серафим благодаря своей прозорливости знал, что трудится не только для настоящего и ближайшего будущего, но и для грядущих десятилетий. Он не смог подыскать монахиням подходящей настоятельницы и предвидел, что после его смерти никто из монастырских старцев уже не возьмет на себя роль покровителя. Более того, он предвидел, что монахини станут жертвой авантюриста Иоасафа, который постарается разрушить его дело, стремясь использовать его к собственному прославлению, и заставит их претерпеть страшные притеснения.

С дьявольской ловкостью Иоасаф заручился поддержкой императорского двора, выдавая себя за избранного ученика преп. Серафима и полномочного исполнителя его воли. Лишь в 1861 году, через тридцать лет после кончины преподобного, митрополит Филарет Московский, получив в Святейшем Синоде предписание провести расследование, лично возглавив его и собственноручно представив по нему заключение, добился удаления Иоасафа из Дивеева. Благодаря дару ясновидения зная о ждущих испытаниях, преп. Серафим повелел манахиням: «Потом придут к вам… и взыщут вас большие лица! Будут спрашивать вас тогда, все говорите, что слышали вы от меня, не убойтесь, так Господу будет угодно и не скрывайте ничего; теперь же, пока не пришло время, умолчите!» Не найдя более подготовленных покровителей, он вверил общину двум мирянам, Мантурову и Мотовилову, а также о. Василию Садовскому, совсем молодому священнику из села Дивеева, одновременно исполнявшему обязанности духовника у монахинь. Им преп. Серафим дал то же повеление, и именно они в ожидании дня, когда смогут заговорить, записали свои свидетельства и свидетельства сестер, основав таким образом хранившийся в общине архив. Историчность биографии преп. Серафима целиком зависит от правдивости этих трех свидетелей, избранных им самим. Созданный в противовес проискам Иоасафа, архив представляет собой апологию дела преподобного, а его достоверность гарантируется авторитетом митрополита Московского Филарета. Как бы скандальна ни была эта страница истории Русской Церкви, нельзя перелистнуть ее молча. Тем самым мы рискуем лишить свидетельства их исторического смысла.

Община монахинь была избавлена от своего притеснителя в 1861 году, но происки Иоасафа, прекратившиеся лишь в 1880 году с его смертью, бросили тень на слишком многих высокопоставленных лиц. Поэтому многие факты нельзя было сделать достоянием широкой публики и поведать всю правду о произволе, жертвой которого стало духовное наследие преп. Серафима. Так, к примеру, один из епископов Нижнего Новгорода, в чьем подчинении находились и Дивеево, и Иоасаф, оказав противодействие последнему, получил предписание о переводе в Аляскинскую епархию. Несчастный предпочел хлопотать об увольнении на покой. Лишь тридцать пять лет спустя, в 1896 году, когда большинство скомпрометированных лиц уже умерли, а завершенная в 1888 году публикация «Писем» митрополита Московского Филарета стала бесспорным доказательством реальности этих скандальных происков, появился обзор документов, содержащихся в дивеевских архивах. В 1903 году решительность царя Николая II положила конец сопротивлению Синода, и преп. Серафим был канонизирован.³⁰

Поскольку еще при жизни его почитали по всей России, часть его биографий была опубликована задолго до 1896 года. Те, что вышли до 1861, очень кратки; за единственным исключением они являются библиографической редкостью и уже в 1896 году оказались недоступны компилятору архивов.

Монастырское начальство Сарова имело личные причины воздерживаться от публикаций о преп. Серафиме, но двум монахам удалось опубликовать свои воспоминания частным образом. Один из них, Сергий, став настоятелем другого монастыря и не завися более от саровского начальства, сделал это под собственным именем. Второму пришлось выступить анонимно.

К своей версии биографии преп. Серафима Сергий присоединил биографии отшельника Марка и затворника Георгия и в приложении поместил составленные преп. Серафимом «Наставления». В 1837 году он представил свой труд для публикации митрополиту Московскому Филарету. Тот, по собственному признанию, из цензурных соображений внес в текст «Наставлений» изменения и дополнения. Жития прп. Серафима и Георгия через цензуру все равно не прошли, и в 1839 году было опубликовано лишь житие отшельника Марка с приложением «Наставлений» преп. Серафима, хотя, насколько известно, взаимоотношения двух отшельников были далеки от взаимного уважения. Житие преп. Серафима увидело свет лишь в 1841 году, после изъятия из него митрополитом Филаретом нескольких эпизодов, таких, как эпизод об «онемевшем дьяконе», до нас не дошедший. В 1850 году Сергий поместил жития преп. Серафима и Марка с «Наставлениями» в один том, который выдержал четыре издания.

Анонимная биография появилась в журнале «Маяк» за 1844 год, а в следующем году вышла отдельным изданием. Митрополит Филарет полагает, что автором ее является монах Гурий, трудившийся при одной из саровских гостиниц и хорошо знавший посетителей преп. Серафима. Позднее, став игуменом другого монастыря, он представил свидетельство такого рода: еще не потеряв надежды найти себе последователя, преподобный просил его добровольно принять на себя эту обязанность, одновременно упрекая его за приверженность тем, кто порицал его покровительство монахиням.

К тому времени свое первое житие преп. Серафима опубликовал и Иоасаф, возможно анонимно. В 1849 году он осуществил в Санкт-Петербурге второе измененное издание, один экземпляр которого имеется в Славянской библиотеке в Париже. Тогда он уже был иеромонахом монастыря в Нижнем Новгороде и принял имя Иоасаф. Он переиздал свое житие в 1856 году. Еще одно опубликовал в 1877 году, поскольку изгнание из Дивеева не заставило его отказаться от своих притязаний. Иоасаф основал другой монастырь в сорока километрах от Дивеева. Тогда же, став схимником, он принял имя Серафим. Присвоив это имя, он породил путаницу. Его часто путали со св. Серафимом. Его писания – весомый источник информации лишь постольку, поскольку нередко ему было попросту выгодно говорить правду, а также потому, что, подменяя истинного собеседника преп. Серафима собой, Иоасаф (будем называть его по-прежнему. – Ред.) пересказывал реальные откровения преподобного и наконец, потому, что, передавая некоторые речи Серафима, он в помрачении гордости не замечал в них пророческих предостережений в свой адрес.

Таковы первые биографии, упоминаемые в более поздних работах. К ним необходимо добавить житие, изданное Р. И. Кудрявцевым в Санкт-Петербурге в 1845 и 1853 годах. Поскольку Саровский монастырь относился к Тамбовской епархии, на эти публикации имеется ссылка в «Историко-статистическом описании Тамбовской епархии», изданном в 1861 году в Тамбове священником Георгием Хитровым, который почему-то не ссылается больше ни на какую иную биографию ³¹. В ней преп. Серафим упоминается первым (после епископа, основателя епархии) среди тех, чья могила пользуется почитанием. Ни один другой саровский монах прямо не назван, по крайней мере в рецензии. Существует разительный контраст между этой епархиальной публикацией и трудом, опубликованным монастырем, вероятно, к тому же времени, – «Саровская пустынь и ее знаменитые аскеты», где преп. Серафиму посвящено всего полтора десятка строк. Обнаружено лишь четвертое издание этой работы, датируемое 1884 годом и переизданное в Джорданвилле (США). Оно дополнено приложением, посвященным преп. Серафиму, но внимательное изучение текста убеждает, что в оригинале это дополнение не предусматривалось.

Когда в 1861 году было покончено, по крайней мере официально, с «делом Иоасафа», биографам открылся доступ к архивам. Саровский монастырь предусмотрительно обратился к Н. В. Елагину, уже опубликовавшему в 1856 году брошюру о Сарове. Энциклопедия Южакова говорит о нем как о религиозном писателе и цензоре, оставившем по себе печальную память в истории русской литературы. С 1848 года Елагин состоял в цензурном комитете в Санкт-Петербурге, а с 1857 года стал полномочным членом центрального цензурного комитата. Его цензорская деятельность характеризовалась полной беззастенчивостью и мелочной придирчивостью. Он не написал ни одной книги, трактующей духовные вопросы. Его житие преп. Серафима, опубликованное монастырем в 1863 году, переиздавалось шесть раз, без упоминания автора. Второе издание датируется 1874 годом. В пятом издании (1901), по словам монахов, пришлось исправлять «некоторые хронологические ошибки». Экземпляр шестого издания (1903) имеется в Славянской библиотеке в Париже. Этот том в 329 страниц убористого текста довольно сомнителен. Создается впечатление, будто автор наряду с саровскими архивами пользовался и архивами Дивеева, хотя он и не дает ссылок.

Первые издания имели следующие неточности: не было сказано о разделении преподобным дивеевских монахинь на две общины; неточны многие подробности его кончины и многое из того, что касается Мотовилова. Поскольку последний сыграл решающую роль в событиях 1861 года, Иоасаф попытался дискредитировать его, прибегнув к клевете, которая была повторена в книге Елагина. Мотовилов в 1870 году также подготовил к изданию брошюру, названную «Правдивое свидетельство о двух дивеевских общинах». Все уточнения были внесены не во второе издание жития Елагина, но лишь, по-видимому, в пятое. Остается неясным, удалось ли Мотовилову опубликовать свою брошюру, поскольку в дивеевских архивах упоминается не сама брошюра, а лишь ее рукопись (3-я тетрадь).

Для разбора своего архива дивеевские монахини сделали удачный выбор, пригласив Л. М. Чичагова. Будучи полковником императорской гвардии, он принял священство под влиянием св. Иоанна Кронштадтского. В 1896 году он опубликовал «Краткое описание СерафимоДивеевского монастыря». Овдовев, Чичагов принял монашество под именем Серафим. Он стал одним из двух вдохновителей канонизации преп. Серафима и ради этого переиздал (1903) свой однотомный труд в 867 страниц, включивший все известные к тому времени свидетельства о преподобном и об основательнице Дивеевской общины³² . Это превосходная работа и фундаментальный труд о преп. Серафиме. Критический анализ этого труда требует отдельного исследования. Несколькими годами позже Чичагов был посвящен в епископы. С 1928 по 1933 год он митрополит Санкт-Петербургский.

В 1891 году Дивеевский монастырь опубликовал житие юродивой Христа ради Пелагеи Ивановны, вступившей в общину по повелению преп. Серафима³³ Помимо жития Пелагеи, изложенного издателем в первой части, в ней собраны свидетельства монахинь и друзей монастыря. Чичагов излагает основное содержание этой публикации, почти дословно пересказывая текст, состояние которого вполне удовлетворительно. Есть все основания считать, что она воспроизводит содержание одной из архивных папок. Архивы разбиты на 60 тетрадей, и «Жизнеописание блаженной Пелагеи Ивановны» содержится в тетради №9. Итак, эта работа подсказывает нам, каким образом Чичагов распорядился частью архивов.

С годами популярные жития преп. Серафима множились. Одно из них в 1874 году опубликовал и Дивеевский монастырь. Самой ранней из дошедших до нас оказалась брошюра в 36 страниц, опубликованная в 1863 году в Москве. О дивеевских монахинях в ней не говорится ни слова.

По-видимому, никто больше не разбирал архивов; вплоть до наших дней авторы довольствуются компилированием работы Чичагова. Благодаря усердию Елагина нам ничего не известно о возможном содержании саровских архивов. В то же время появившиеся после 1903 года публикации содержат некоторые свидетельства, ускользнувшие от Чичагова. Они могут послужить и для восстановления подлинного текста «Наставлений» преп. Серафима. Оригинал содержал 33 главы. Елагин, а вслед за ним и Чичагов насчитывают 30. Издание Л. Денисова (1904) содержит 43 главы ³⁴. К ним можно добавить работу Е. Поселянина (1903), которую также можно найти в библиотеке Восточного института в Риме. Никому, видимо, не удалось обнаружить работу Е. Горчаковой (1899), упомянутую в библиографии у Чичагова. Существовала также работа Горлова, на которую в качестве источника ссылается популярная брошюра 1904 года. Наконец, имеются публикации Нилуса, но им будет посвящен следующий раздел.

В числе дополнительных источников отметим составленное Крутиковым житие Феофана Затворника, хранящееся в библиотеках Института св. Сергия в Париже и Восточного института в Риме. В 1861 году после попытки епархиального епископа поставить в Дивеевский монастырь новую настоятельницу, приверженную Иоасафу, монастырь был временно придан Тамбовской епархии, где епископом был Феофан (Говоров) ³⁵. Анонимное житие епископа Иеремии, которого устранил Иоасаф, можно найти в библиотеке Восточного института в Риме.

Перечень недавних исследований приводится в житии, составленном В. Н. Ильиным (YMCA, Париж, 1930 и Нью-Йорк, 1971) и в житии Ирины Горяйновой (фр., Desclee ае Brouwer, 1979, переиздание одиннадцатого выпуска из серии «Восточная духовность» аббатства Бельфонтен, 1973). Критического исследования до сих пор не существует. Ильин полагает, что оно невозможно до тех пор, пока не будут обнародованы дивеевские хроники, но мы не разделяем этого мнения. Петр Иванов целиком посвятил преподобному Серафиму последнюю часть своей книги «Тайна святых» (YMCA, Париж, 1949). Он хорошо изучил источники, но интерпретирует их однобоко, не принимая во внимание всего того, что противоречит его собственным положениям.

До сих пор мы не упоминали один документ, повсеместно признанный как высочайшее провозвестие преп. Серафима, – это «Беседа преподобного Серафима Саровского с Н. А. Мотовиловым о цели христианской жизни», дошедшая до нас благодаря единственной публикации С. Нилуса, появившейся за три месяца до канонизации преп. Серафима. В ней преподобный учит, что цель всякой христианской жизни состоит в «стяжании Духа Святого», и ощутимо подтверждает это посредством преображения, которое делает его самого и Мотовилова сверкающими ярче солнца. Историчность этого эпизода не вызывает сомнений. С одной стороны, в подготовленной им брошюре Мотовилов свидетельствует о беседе с преподобным, во время которой тот просиял ярче солнца, и ссылается на нее как на эпизод, уже известный читателям. О преображении преп. Серафима свидетельствуют и многие иные эпизоды. С другой стороны, хотя это учение преподобного и не обнаруживает себя ни в одном известном нам документе, оно неявно проглядывает из единственного дошедшего до нас наставления игумена Пахомия. Пахомий, первый духовный отец преп. Серафима, адресовал свое наставление ему и еще нескольким отшельникам. В нем он учил, что предстоящая им аскеза имеет целью стяжание Святого Духа. Тем самым оригинальность учения преп. Серафима состоит в недвусмысленном указании на то, что стяжание Святого Духа является жизненной целью не только отшельника, но и вообще всякого христианина, и подтверждает это, преображая Мотовилова столь же успешно.

Допуская это, необходимо признать, что публикация Нилуса по целому ряду причин, основные из которых приводятся ниже, предстает в крайне неблагоприятном свете.

За исключением вступления, зачастую опускаемого издателями (и которое само по себе вызывает затруднения), «Беседа» представляет собой богословский текст на 30 страницах (в издании И. Горяйновой). Его богословская конструкция отличается особой сжатостью и строгостью. На 10 центральных страницах (с 165 по 176) текст построен на трех десятках прямых библейских цитат и множестве цитат неявных (библейских, патристических и литургических). Мотовилов, бывший к тому времени двадцати одного года от роду и имевший диплом по филологии и светской философии, вряд ли мог воспринять и тем более удержать в памяти этот отрывок – либо он должен был воспользоваться такой сверхъестественной помощью, какой не имели даже священные писатели. Преп. Серафим обращался прежде всего к простым людям и в беседах с ними умел найти точное слово. Трудно понять, почему он облек свое обращение, адресованное главным образом мирянам всех сословий, в термины богословской науки.

Кроме того, этот текст вызывает доктринальные трудности, и с 1911 года он стал появляться с купюрами, без первых четырех страниц (с 166 по 170). Именно этой произвольно цензурированной версии придерживаются наиболее критичные издатели В. Ильин и Г. Федотов («Сокровища Русской Духовности»). В полном издании излагается вся история спасения от создания мира до основания Церкви; сокращенный текст начинается сразу с Беседы после Тайной Вечери. Очевидно, цензоры настояли на изъятии всего сказанного о создании человека. Можно допустить, что человек объявлялся состоящим из тела, души и духа или даже что дух человека объявлялся не имеющим явного различия с Духом Святым, хотя, согласно всем другим известным документам, преп. Серафим всегда говорил лишь о теле и бессмертной душе. Неправдоподобно то, что животные также объявлялись состоящими из тела, души и духа. Эта идея чужда учению Отцов Церкви, вскормившему преп. Серафима ³⁶. Такая космогония и подобный способ аргументации обнаруживаются, напротив, у Феофана Авсенева, который преподавал в Киевской духовной академии некоторое время спустя после смерти преподобного. Авсенев был приверженцем немецкого философа Г. Шуберта («История души», 1830), последователя Ф. Шеллинга.

На протяжении всей жизни Нилус расцвечивал собственные сочинения так называемыми записками Мотовилова, чувствуя себя промыслительно избранным духовным наследником последнего. Он уверял, что вдова Мотовилова предоставила в его распоряжение несколько десятков килограммов бумаг мужа. Видимо, они ускользнули от разысканий Чичагова, который значительно дополнил архивное собрание. Это совершенно невероятно. Подавляющая часть сочинений Нилуса не имеет никакой ценности и достаточно неправдоподобна, нередко по чисто историческим причинам. Большего внимания заслуживает его последнее «откровение», и нам необходимо на нем остановиться, так как исходит оно из того же источника, что и «Беседа».

Живя в СССР и прозревая неминуемый конец света, Нилус в 1922 году решается явить миру то, что он называет «великой дивеевской тайной». Преп. Серафим якобы открыл Мотовилову, что он должен воскреснуть и проповедовать покаяние всему миру, а затем, незадолго до конца мира, вновь умереть при фантастических обстоятельствах. Этот миф, который был, впрочем, широко распространен после 1910 года, сформировался на основе некоторых предсказаний преподобного, различные элементы которых просматриваются и в фантасмагории Нилуса. Чтобы вооружить своих духовных дочерей против преследований, грядущих после его смерти, преп. Серафим предсказал им, что в один прекрасный день правда восторжествует. Это торжество и имело место в 1861 году, но окончательно – в 1903 году, при его канонизации. Не желая говорить о своем прославлении, святой описывал это чествование с помощью различных поразительных образов, способных произвести незабываемое впечатление на неграмотных женщин ³⁷.

Как ни апокрифичен характер опубликованной Нилусом версии «Беседы», он оказал неоценимую услугу Церкви, предав ее гласности. Известностью своей он обязан и другому, достаточно печальному факту: именно он познакомил мир с «Протоколами Сионских мудрецов», опубликовав их, как и «Беседу», в 1903 году. На этом основании, а также благодаря остальному своему творчеству он пользуется немалым уважением в реакционных русских кругах, которым неизвестно, что «Протоколы» являются антисемитским памфлетом ³⁸. Но авторитет Нилуса признавался не всеми, и прежде всего не теми, кто имел дело с ним лично, как, например, митрополит Антоний (Храповицкий), бывший в эмиграции лидером наиболее реакционной русской партии, или митрополит Евлогий (Георгиевский). Последний считал его автором «Протоколов»; что не совсем верно. Нилус был мифотворцем, но не был сознательным фальсификатором. В «Беседе» его стиль заметен лишь в предисловии. Явный реакционер Чичагов в 1909 году удалил Нилуса из Оптиной пустыни, вблизи которой тот поселился, ибо в результате беспорядочной жизни его семейные дела стали всеобщим соблазном.

Итак, задача сводится главным образом к критическому анализу проделанного Чичаговым обзора дивеевских архивов. Необходимо собрать воедино рассказы каждого свидетеля, разъединенные Чичаговым, который выстроил их по хронологическому принципу, и еще более разрозненные в самих архивах. Это позволит воссоздать верную и весьма полную картину последних десяти лет жизни преп. Серафима. Это прольет свет и на его учение. Несомненно, его доктрина окажется сугубо пневматологической, и тогда наконец можно будет приступить к восстановлению подлинного текста «Беседы».

Преп. Серафим сделал немало и для других монастырей, которые также оставили свидетельства. Но Дивеевскому монастырю и его монахиням он оказывал не только духовную и административную, но и материальную помощь: он обеспечивал их маслом, вином, деньгами, свечами, получая их от своих посетителей; он снабжал их овощами с огорода, который возделывал с их помощью, выращивая иной раз луковицы за один день; он трудился с ними на постройках, которые сам затевал. Другие монастыри не имели нужды записывать свои свидетельства, как это делалось в Дивееве, вынужденному противостоять Иоасафу. Дивеевская община лишь потому сделалась жертвой его честолюбия, что преп. Серафиму не удалось подыскать для нее настоятельницу. На вопрос об Иоасафе настоятельница другого монастыря ответила, что он настойчиво пытался внедриться в их общину, но она быстро его выпроводила. Однако несколько свидетельств монахинь и монахов других монастырей, а также мирян приведены в архивах или собраны Чичаговым.

Именно дивеевские монахини в гораздо большей степени чем саровские монахи, донесли до нас сведения о жизни преп. Серафима до выхода из затвора, поведанные самим преподобным в его наставлениях. И именно Мотовилов предпринял поездку на родину преп. Серафима для сбора данных о его юности. Ни Пахомий, ни Исайя, один из которых был духовным отцом, а другой – исповедником преп. Серафима, ни какое-либо иное лицо из монастыря (за исключением Сергия и Гурия), повидимому, не оставили нам свидетельств, либо они не сохранились; если что-то подобное имелось в саровских архивах, трудно понять, как Елагин мог обойти их полным молчанием.