В.С. Соловьев о графе Л. Толстом

В последнее время нередко приходится слышат суждения о религиозных и моральных воззрениях графа Л. Толстого, причем иногда повторяются слова «о громадном сочувствии к нему со всех сторон мира».

Со своей стороны, во избежание недоразумений и напрасных нареканий, считаем необходимым предварительно точно определить о каком именно графе Льве Толстом идет речь.

Гражданин А.К. Толстой в своем «Князе Серебряном» приводит следующие мнения о царе Иоанне IV Васильевиче:

Первое, на стр. 5: «Все русские люди любили Иоанна всею землей. Казалось, с его праведным царствованием настал на Руси новый золотой век, и монахи, причитывая летописи, не находили в них государя, равного Иоанну».

Второе, на стр. 306 и 307: Во время казни: «в конце площади показался человек, лет сорока, с реденькой бородой, бледный, босой, в одной полотняной рубахе. Лицо его было необыкновенно кротко, а на устах играла странная, по-детски добродушная улыбка… Все знали блаженного… Нагнувшись вперед, гремя веригами, которыми он весь был обвешан, блаженный подбирался сквозь раздвигающуюся толпу и шел прямо на Иоанна.

– Ивашко! Ивашко! –кричал он издали.– Ивашко! Меня-то забыл… Посмотри на блаженного! – сказал он, хватаясь за узду царского коня: – что же не велишь казнить и блаженного? Чем Вася хуже других! Дай и мне мученический венчик! За что меня обходишь? За что обижаешь? Дай и мне такой венчик, какие другим раздаешь!

– Ступай, ступай! – сказал Иоанн с зарождающимся гневом.

– Не уйду, – произнес упорно юродивый, уцепясь за конскую сбрую; но вдруг засмеялся и стал пальцем показывать на Иоанна. – Смотрите, смотрите! – заговорил он: – что это у него не лбу? Что это у тебя, Ивашко? У тебя рога на лбу! У тебя козлиные рога выросли! И голова-то твоя стала песья!… Побори меня, царь Саул, – говорил блаженный, отбирая в сторону висевшие на груди его кресты: – пробори сюда, в самое сердце! Чем я хуже тех праведных? Пошли и меня в царствие небесное! Аль завидно тебе, что не будешь с нами, царь Саул, царь Ирод, царь кромешный?…»

Вот об одном и том же царе, в одной и той же книге два суждения совершенно противоположных. То он царь, равного которому по достоинству не знают и летописи. То он же – царь Саул, царь Ирод, царь кромешный. Приводя такие суждения, противоречит ли автор самому себе?! Отнюдь нет. Речь идет об одном и том же царе, но в два действительно противоположные периоды его правления.

Нечто подобное нужно различать и в деятельности графа Л. Толстого. Один граф Лев Николаевич Толстой – автор рассказов: «Детство», «Отрочество», «Утро помещика», «Севастополь в декабре», «Севастополь в мае», романа: «Война и мир» и под. Другой граф Лев Толстой – автор нового евангелия и основатель особой секты, так называемой «толстовщины». У нас идет речь о графе Льве Толстом только в этом втором отношении.

Не знаем, в каких именно странах «громадное сочувствие» к «толстовцам»; но вот что пишут о них из Канады: «Русские духоборы, поселившиеся на северо-западе Канады, как сообщает Temps, возмутились против того, что они называют «тиранией канадских законов». Духоборы протестуют главным образом против законов, касающихся брака, развода, земельного владения. Они заявляют, кроме того, что канадские законы противны их религиозным принципам. Все компромиссы, предложенные канадскими властями, отвергнуты духоборами, которые обращаются теперь к нациям всего мира с просьбой дать им убежище и возможность избавиться от тирании канадских законов»¹. Это известие о духоборах, которых пристроил в Канаду сам граф Л.Толстой, наглядно свидетельствует «громадно ли сочувствие» к толстовцам даже в такой стране, как Америка?!… Вот и роман П.П. Гнедича «Ноша мира сего». В нем изображается толстовская колония. И кто же увидит в романе «громадное сочувствие» происходящему в колонии?! Не скорее ли прямую насмешку над ней?! Особенно же считаем целесообразным указать на оценку «толстовщины» со стороны лица, которого никто не упрекнет ни в обскурантизме, ни в каких-либо особенных пристрастиях. Разумеем недавно скончавшегося философа В.С.Соловьева. Вот что он пишет в своем сочинении: Три разговора:

«Много лет тому назад прочел я известие о новой религии, возникшей где-то в восточных губерниях. Эта религия, последователи которой назывались вертидырниками, или дыромоляями, состояла в том, что, просверлив в каком-нибудь темном углу в стене избы дыру средней величины, эти люди прикладывали к ней губы и много раз настойчиво повторяли: изба моя, дыра моя, спаси меня! – Никогда еще, кажется, предмет богопочитания не достигал такой крайней степени упрощения. Но если обоготворение обыкновенной крестьянской избы и простого, человеческими руками сделанного отверстия в ее стене, есть явное заблуждение, то должно сказать, что это было заблуждение правдивое: эти люди дико безумствовали, но никого не вводили в заблуждение: про избу они так и говорили изба, и место, просверленное в ее стене, справедливо назвали дырой. Но религия дыромоляев скоро испытала «эволюцию» и подверглась «трансформации». И в новом своем виде она сохранила прежнюю слабость религиозной мысли и узость философских интересов, прежний приземистый реализм, но утратила прежнюю правдивость: своя изба теперь получила название «царства Божья на земле», а дыра стала называться «новым евангелием», и, что всего хуже, различие между этим мнимым евангелием и настоящим, различие совершенно такое же, как между просверленной в бревне дырой, и живым и целым деревом, – это существенное различие новые евангелисты всячески старались и замолчать и заговорить. Я, конечно, не утверждаю прямой исторической, или «генетической» связи между первоначальной сектой дыромоляев и проповедью мнимого царства Божья и мнимого евангелия. Это и не важно для моего простого намерения: наглядно показать существенное тождество двух «учений», – с тем нравственным различием, которое я отметил. А тождество здесь – в чистой отрицательности и бессодержательности обоих «мировоззрений». Хотя «интеллигентные» дыромоляи и называют себя не дыромоляями, а христианами, и проповедь свою называют евангелием, но христианство без Христа – и евангелие, то есть благая весть, без того блага, о котором стоило бы возвещать, именно без действительного воскресения в полноту блаженной жизни, – есть такое же пустое место, как и обыкновенная дыра, просверленная в крестьянской избе. – Обо всем этом можно было бы и не говорить, если бы над рационалистической дырой не ставилось поддельного христианского флага, соблазняющего и сбивающего с толку множество малых сих. Когда люди, думающие и потихоньку утверждающие, что Христос устарел, превзойден, или что его вовсе не было, что это – миф, выдуманный апостолом Павлом, – вместе с тем, упорно продолжают называть себя «истинными христианами» и проповедь своего пустого места прикрывать переиначенными евангельскими словами, тут уже равнодушие и снисходительное пренебрежение более не у места: в виду заражения нравственной атмосферы систематической ложью, общественная совесть громко требует, чтобы дурное дело было названо своим настоящим именем. Истинная задача полемики здесь – не опровержение мнимой религии, а обнаружение действительного обмана. Этот обман не имеет прощения. Никакое внешнее положение не может помешать убежденному и добросовестному человеку высказать до конца свое убеждение. Нельзя это сделать дома, – можно за границей, да и кто же более праведников мнимого евангелия пользуется этой возможностью, когда дело идет о прикладных вопросах политики и религии? А по главному, принципиальному вопросу для воздержания от неискренности и фальши не нужно и за границу ехать,– ведь никакая русская цензура не требует заявлять такие убеждения, которых не имеешь, притворяться верящим в то, во что не веришь, любящим и чтущим то, что презираешь и ненавидишь. Чтобы держать себя добросовестно по отношению к известному историческому Лицу и Его делу, от проповедников пустоты требовалось в России только одно: умалчивать об этом Лице, «игнорировать» Его. Но какая странность! Эти люди не хотят пользоваться по этому предмету ни свободой молчания у себя дома, ни свободой слова за границей. И здесь и там они предпочитают наружно примыкать к Христову евангелию; и здесь и там они не хотят ни прямо – решительным словом, ни косвенно – красноречивым умолчанием, правдиво показать свое настоящее отношение к Основателю христианства, именно, что Он им совсем чужд, ни на что не нужен и составляет для них только помеху. С их точки зрения то, что они проповедуют, само по себе понятно, желательно и спасительно для всякого. Их «истина» держится сама на себе, и если известное историческое лицо с ней согласно, тем лучше для него, но это никак еще не может дать ему значение высшего авторитета для них, особенно когда тоже самое лицо говорило и делало много такого, что для них есть и «соблазн» и «безумие». Если даже по немощи человеческой эти люди испытывают неодолимую потребность опереть свои убеждения, кроме собственного «разума», на какой-нибудь исторический авторитет, то отчего бы им не поискать в истории другого, более для них подходящего? Да и есть такой давно готовый – основатель широко-распространенной буддийской религии. Он ведь действительно проповедовал то, что им нужно: непротивление, бесстрастие, не делание, трезвость и т.д., и ему удалось даже без мученичества «сделать блестящую карьеру»². Для своей религии, священные книги буддистов действительно возвещают пустоту и для полного их согласования с новой проповедью того же предмета потребовалось бы только детальное упрощение; напротив того, Священное Писание евреев и христиан наполнено и насквозь проникнуто положительным духовным содержанием, отрицающих и древнюю и новую пустоту, и чтобы привязать ее проповедь к какому-нибудь евангельскому или пророческому изречению, необходимо всеми неправдами разорвать связь этого изречения и с целой книгой и с ближайшим контекстом, – тогда как буддийские суммы дают сплошными массами подходящие поучения и легенды, и ничего нет в этих книгах по существу или по духу противного новой проповеди. Заменив для нее «галлилейского раввина» отшельником из рода шальев, мнимые христиане ничего действительного не потеряли бы, а выиграли бы нечто очень важное, – по крайней мере, на мой взгляд, – возможность быть и при заблуждении, добросовестно мыслящими и в некоторой мере последовательными. Но они этого не захотят… Бессодержательность вероучения новой «религии» и ее логические противоречия слишком бросаются в глаза, и с этой стороны мне пришлось только (в третьем разговоре) представить краткий, но полный перечень положений, очевидно уничтожающих друг друга и едва ли прельщающих кого-нибудь вне такого отпетого типа, как мой князь³. Но если бы мне удалось раскрыть чьи-нибудь глаза на другую сторону дела и дать почувствовать иной обманувшейся, но живой душе всю нравственную фальшь этого мертвящего учения в его совокупности – полемическая цель этой книжки была бы достигнута»⁴.

В приведенной выдержке из предисловия к книге В.С. Соловьев говорит собственно о религиозных воззрениях графа Л.Толстого. В самой же книге он подвергает разбору его религиозные и моральные воззрения. К этой книге мы и отсылаем читателей, желающих ознакомится с этим разбором. Сами же приведем из него только указание на две особенности учения графа, так сказать на неуловимость этого учения, его постоянную противоречивость и на безжизненность. Одна из участниц разговоров так говорила князю⁵: «вам необходимо иметь что-нибудь вроде катехизиса, чтобы мы, простые люди, не теряли нити во всех этих вариациях. То мы слышим, что главная суть в Нагорной Проповеди, то вдруг нам говорят, что прежде всего нужно трудиться в поте лица над земледелием, – хоть этого в Евангелии нет, а есть в книге Бытия, там же, где в болезнях родить, – но, ведь, это же не заповедь, а только печальная судьба; то говорят, что нужно все раздать нищим, а то – ничего не давать, потому что деньги – зло, и не хорошо делать зло другим, а только себе и своей семье, а для других нужно только трудиться; то опять говорят: ничего не делать, а только размышлять; то говорят: призвание женщины родить как можно больше здоровых детей, – а там вдруг – совсем ничего такого не надо, потом мясного не есть – первая ступень, а почему первая – никому не известно; потом против водки и табака, потом блины; а потом военная служба, что главная беда в ней, и главная обязанность христианина от нее отказываться, а кого в солдаты не берут, тот, значит, и так свят. Я, может быть, вздор говорю, но не моя вина – никак нельзя во всем этом разобраться»⁶. И действительно, таково постоянное движение в учении графа и это в какие-нибудь 15 лет. А вот как говорит автор о безжизненности учения графа: «Мы знаем, что борьба добра со злом ведется не в душе только и в обществе, а глубже в мире физическом. И здесь, мы уже знаем в прошедшем, одну победу добра начала жизни – в личном воскресение Одного и ждем будущих побед в собирательном воскресении всех. Тут и зло получает свой смысл, или окончательное объяснение своего бытия в том, что оно служит все к большему и большему торжеству, реализации и усилению добра: если смерть сильнее смертной жизни, то воскресение в жизнь вечную сильнее и того и другого. Царство Божье есть царство торжествующей через воскресение жизни, – в ней же действительное, осуществляемое, окончательно добро. В этом вся сила и все дело Христа, в этом Его действительная любовь к нам и наша в Нему. А все остальное – только условие, путь, шаги. Без веры в совершившееся воскресение Одного, и без чаяния будущего воскресения всех можно только на словах говорить о каком-то Царствии Божьем, а на деле выходит одно царство смерти»⁷.

Вот какой взгляд высказан В.С. Соловьевым о моральных и религиозных воззрениях графа Л.Толстого. Этот взгляд высказан им со всей искренностью и притом в такое время, когда, по его словам, «ощутителен был для него и не так далекий образ бледной смерти»⁸. В своем взгляде на учения графа наш автор стоит далеко не одиноким. Приведем два-три примера в пользу нашей мысли. В январской книге Вестника Европы за нынешний год помещена статья «В.С. Соловьев как публицист», В.Д. Спасовича, читанная в Философском Обществе при Спб. университете 3-го декабря 1900 года. В конце этой статьи читаем: «если мне, как одному из судящих, позволено будет выразить мое личное мнение, то преимущественные симпатии мои будут всегда на стороне деятельной любви, борьбы ее со злом и одушевления христианским духом не только сердец наших и нравов, но и учреждений гражданских, церковных, государственный и международных». Эти слова В.Д. Спасовича во всяком случае не в пользу учения графа. В том же обществе 7-го февраля текущего года было чтение о религиозно-философских воззрениях Л.Толстого члена Общества г. Мережковского. По поводу этого чтения один из публицистов Нового Времени г. В. Розанов говорит: «ни в каких идеях своих человек ни мало не постный, г. Мережковский бросился грудью на Толстого, как эллин на варвара, с чистосердечной искренностью и большой художественной силой. Его дело, его право. Он вцепился в «неделание», «не женитьбу», мнимое «воскресение» и всяческую скуку и суть Толстого последних лет. Опять – его право, его дело. С этой точки зрения, но именно эллински-светлой, он вцепился в мрачно-скопческие, вечно ограничительные, везде отрицательные, нимало не творческие, не брызжущие жизнью, пустые и не рождающие движения Толстого последних лет»⁹. Отзыв о Л.Толстом, как видит читатель, далеко не в его пользу. Даже и сам г. В. Розанов – тоже далеко не солидарен с графом, как видно из того же сообщения… У нас, в Москве, на торжественном заседании Психологического Общества 2-го февраля текущего года г. П. Новгородцев в речи: «Идея права в философии В.С. Соловьева» говорил: «всем известны взгляды Толстого, но, к сожалению, очень немногие знают, что Толстой нашел для себя достойного критика в лице В. Соловьева. Нигде его не называя, но постоянно его подразумевая, Соловьев дал основательный и подробный разбор его моральной доктрины, поскольку она сводилась к отрицанию права»¹⁰. И этот взгляд также против учения Л.Толстого. Мы могли бы привести и еще несколько взглядов против учения графа. Но достаточно и приведенных. Во всяком случае, с полным правом можем мы сказать, что та часть нашей интеллигенции, которая внимательно следит за течением общественной мысли, хорошо знает цену религиозно-моральных взглядов графа Л.Толстого, как и вообще всей его эрудиции и философской мощи. Настоящей своей статьей мы только хотели обратить внимание нашей читающей публики на это обстоятельство и показать «обманчивую личину, под которой скрывается злая бездна»¹¹. Своей мнимой верой граф подрывает совершенно религиозную веру: тем, которые ее не имели, он дать ее не может, хотя бы они и толпились около него, потому что у него самого ее нет, а тех, которые имеют ее, он может соблазнить к безверию. Своим безверием он совершенно подрывает всякую нравственность, как бы кто ни понимал учение о ней. Сказать: будь нравственным только потому, что так угодно графу Л.Толстому, еще далеко не значит дать основание нравственной жизни. Уповаем, что когда улягутся страсти, рассеется туман, прояснится и религиозно-моральное учение графа, и люди воочию увидят, что не все то золото, что блестит. Блеска ведь у этого поддельного добра – хоть отбавляй, ну, а существенной силы – никакой»¹².