Об изучении Священного Писания в виду современных потребностей жизни и богословской науки

Из вступительной лекции, прочтенной студентам академии I и III курсов, 20-го сентября 1869 года.

Кто присматривался к современному порядку вещей, кто особенно вдумывался в положение богословской науки в наше время, тот не мог не заметить того особенно важного и знаменательного значения, какое с каждым днем приобретает научное, обстоятельное знакомство со словом Божиим не только в кругу богословов и богословского образования, но и в жизни, в быту современных образованных христианских обществ вообще.

Наш век давно уже и совершенно справедливо называют веком положительным, практическим, – и в этой его положительности, практичности многие видят самую блестящую сторону его, высшее торжество ума человеческого. В известной степени с таким взглядом нельзя, конечно, не согласиться. Видя и наблюдая, как в наше время, – говоря словами одного французского ученого (К. Фламмариона), – повсюду стучат тяжелые молоты, визжат железные ножницы, свистят и кипят паровые машины, как по твердой земле с шумом несутся извергающие огонь паровозы, а по волнам океанов и морей ходят корабли и пароходы, не подчиняясь, благодаря силе паров, законам волнения и ветра, как с помощью телеграфа мы переговариваемся из одной части света с другой и следим за ударами пульса целого человечества, как телескоп астронома в прозрачной небесной дали открывает величественное движение огромных солнцев и дает понятие о законах управления всей вселенной и проч., – видя и наблюдая все это и подобное, нельзя не согласиться с мнением того же ученого, что человеческий род никогда еще не достигал подобного фазиса развития, никогда грудь его не поднималась под дыханием такой силы и жизни, как в наше время, никогда в глазах его не светилось подобного луча самосознания. И всеми этими плодами цивилизации и прогресса современное человечество, бесспорно, обязано главным образом своей положительности, практичности в своих вкусах и стремлениях, – тому, что в своей деятельности, и научной и практической, оно стремится по преимуществу к таким целям, которые имеют ближайшее, непосредственное приложение к жизни, которые приносят с собой те или другие удобства, выгоды для его внешнего быта. Но среди всех этих, несомненно блестящих успехов новейшей цивилизации и прогресса, самый ненаблюдательный глаз не замечает ли в жизни и развитии современного человечества нечто такое, что не может не возбуждать самых тревожных и грустных размышлений о его настоящем и еще более будущем, что, при всем быстром умножении удобств и улучшений его внешнего быта, дает повод слишком сомневаться в его благе и счастье? И это нечто заключается в той же практичности, в той же положительности его, которые в области нравственных вопросов, в сфере морального порядка вещей сказываются в наше время такими явлениями, которые грозят подорвать, уничтожить в жизни человеческой все, что единственно благородит эту жизнь, возвышая ее над жизнью физической, животной, что собственно и дает ей высоконравственный, идеальный смысл и значение, – словом что и делает именно человека человеком – царем, властелином веселенной. Вы предугадываете, конечно, что за явления разумею я при этом: это – вошедший глубоко во вкусы, убеждения, стремления нашего века материализм, – не тот только материализм, который в виде философской доктрины создан известной германской школой зафилософствовавшихся натуралистов (это только один из симптомов болезни нашего века, лежащей глубже и гораздо дальше пределов всякой школы), но материализм целого строя, характера современной жизни, который дает себя чувствовать всюду и в самых разнообразных видах: в жизни частной и общественной – чрезмерным пристрастием к роскоши и чувственным удовольствиям, – пристрастии, приковывающем большей частью лучшие силы человечества к предметам самым мелочным, к занятиям детски-забавным; в науке – стремлением сузить горизонт ее исследований, отстранить пытливость ума человеческого от всех вопросов, касающихся Бога и вечности, ограничив его строго пределами опыта, материальных явлений; наконец в области социального, политического быта – построением таких идеалов, в которых всюду выступают на первый план земные, материальные интересы и расчеты, по теории которых (по крайней мере некоторых из них) весь дольний мир наш следовало бы обратить в одну огромную мастерскую, а человечество – в ассоциацию рабочих, не видящих и не знающих в жизни никаких других целей, кроме труда и наслаждения. А эта жажда скорого и легкого обогащения, – жажда, снедающая целые миллионы душ в наши дни, эти новомодные позитивные теории, ставящие девизом жизни человечества слова Сократа, приводимые Минуцием Феликсом: «что выше вас, то не касается вас»¹, этот так часто встречаемый в наше время скептицизм или лучше пренебрежение ко всему, что носит на себе печать религиозного одушевления, религиозных симпатий, религиозных стремлений, – все это и подобное разве не тот же материализм, принявший только на себя разнообразные, более или менее утонченные формы? Но не будем вдаваться в подробности, – сказанного выше слишком достаточно для того, чтобы понять, к каким гибельным результатам может привести, до какого низкого, монотонного существования может ниспасть жизнь человеческая, если в ней укоренятся, войдут в силу и влияние такие убеждения и стремления, как сейчас указанные нами. Очевидно, в современном человеке упало слишком низко (или по крайней мере близко к такому падению) его нравственное чувство, сердце, с его неземными чаяниями и стремлениями, усиленная погоня всюду за чисто практическими, положительными целями увлекает его в такую сторону жизни и деятельности, где ничего не остается для жизни и развития высших потребностей духа человеческого, где они должны неминуемо заглохнуть, затеряться среди мелочных, материальных интересов и расчетов жизни. Что же, спрашивается, делать в виду такого положения вещей? Необходимо прежде всего, и главным образом, конечно, оживить, выяснить пред сознанием современного человечества евангельские идеалы жизни, померкшие в нем от облегающей его тьмы разнообразных учений и преданий человеческих; необходимо приучить мысль и нравственное чувство современного человека – относиться со всей серьезностью, с полным благоговением к нравственной стороне своего существования, чтобы и эта сторона его жизни не только шла постоянно об руку с развитием и улучшениями его внешнего быта, но и стояла всегда выше его, не позволяла ни на минуту земному страннику и пришельцу, каков есть человек на земле, забыться, что за пределами этого мира есть иной, высший мир, иная жизнь, к которой собственно, как к конечной своей цели, и должна быть направлена вся его деятельность; при этом в особенности нашему практическому, положительному веку, ищущему везде и во всем, под разными видами, прежде всего хлеба, нужно явить во всем свете ту многознаменательную истину, что не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих (Мф. 4:4). Да, – в научении истинам слова Божия, начертанным в нем глаголам живота вечного, нуждается особенно наш век, в своем стремлении к практичности, к положительности, подпавший явному господству материализма, эпикурейских воззрений на жизнь. Вот, между прочим, те насущные, настоятельные потребности жизни нашего времени, в виду которых, по нашему мнению, внимательное, обстоятельное изучение писанного слова Божия получает, в глазах современного богослова, особенную важность и значение. На долю современного богослова, как мы видим, выпадает по преимуществу трудный, апостольский подвиг – быть защитником, поборником высших, идеальных начал христианства в окружающей жизни; было бы, без сомнения, более чем неблагоразумно – вступать в это ратоборство, не изучив основательно, всесторонне того, что всегда было, есть и будет главнейшим духовным орудием богослова – слова Божия. Говоря это, мы не отрицаем необходимости других познаний для современного богослова; но, неоспоримо, над всеми его обширными и разнообразными познаниями должно стоять знание единой и единственной истины освящающей человеческий род – слова Божия (Ин. 17:17), чтобы без руководства этой истины не погибнуть самому и не послужить причиной погибели других – немощных братий в своем разуме (1Κοр. 8:11).

Наша православная церковь, в чадолюбивой заботливости о нравственном развитии и просвещении своей многочисленной паствы, дарует ей, как известно, священные и спасительные книги на живом, понятном ей языке. Это обстоятельство, в связи с указанными нами явлениями, представляет православному русскому богослову новые и сильнейшие побуждения – обратить все внимание на изучение слова Божия, чтобы быть готовым дать ответ всякому вопрошающему о разных неудобо разумных предметах в этом слове; а таких вопрошателей, при распространяющейся в наше время грамотности среди простого народа, при настоящем сильном возбуждении умов, можно и нужно ожидать особенно много. К слову Божию, к его чтению наш православный русский народ искони питал особенную любовь и благоговение; нужно позаботиться о том, чтобы всеми мерами сохранить, поддержать в нем эту любовь, это благоговение особенно теперь, в период его новой свободной и более сознательной жизни и деятельности, и дать ему возможность читать слово Божие без покрывала на сердце и откровенным лицом взирать на славу Господню, явленную и поведанную миру в этом слове (2Кор. 3:18). Пусть из разумного чтения его, а не из других каких-либо книг и книжек, нередко навязываемых ему в наше время разными печальниками ого свободы и гражданского развития, он почерпает высокие идеалы своей общественной и нравственной жизни, заимствует уроки любви, равенства и братства в духе истинно-христианском.

Но, быть может, указанные нами явления из жизни современного христианского мира вообще и в частности из жизни русского православного мира, как явления именно жизни, покажутся слишком еще отдаленными от круга вашего теперешнего влияния, вашей деятельности, чтобы на них можно было ссылаться, как на живое побуждение для ваших настоящих школьных занятий, хотя школа и жизнь вовсе не столь далекие одна от другой области, как их нередко представляют. Как бы то ни было, впрочем, мы укажем на другие обстоятельства из современной жизни, обстоятельства не менее важные, чем приведенные нами, и которые уже прямо касаются интересов нашей школы, нашей богословской науки, богословского образования. Против богословских наук издавна сложилось множество предубеждений и самых ложных взглядов на них. Наш прославенный, просвещенный век не только не рассеял этих предубеждений и этих взглядов, как следовало бы ожидать, но прибавил, напротив, к ним новые, тем более прискорбные, что они подрывают значение и влияние богословской науки в новейшем обществе в такое время, когда этим значением и влиянием, при страшном наплыве самых разнообразных теорий и учений, нужно особенно дорожить. Нам говорят, – и говорят со всей гласностью печатного слова, что мы специалисты богословских наук, в самой своей специальности, плохие ученики веры в церкви и еще более плохие учителя других, что будто бы в своем богословствовании мы «сдвинулись с твердого материка церкви и перешли на ту зыбкую, изрытую, подкопанную почву, на которую заманили нас западные богословы, что западный рационализм просочился в нашу православную школу и остыл в ней в виде научной оправы к догматам веры, в форме доказательств, толкований и выводов». А что сталось с нашими учениками? «Целые поколения, вами воспитанные, с укором говорят нам, прямо из под ваших кафедр, ударились, очертя голову, в самое крайнее неверие, и при этом всего поразительнее не число отпадений от вас, а легкость отпадения. Ваши ученики бросили церковь без внутренней борьбы, без сожалений, даже не задумываясь. И какими же силами они у вас отбиты? Две брошюры Бюхнера, да две или три книжки Молешотта и Фохта, да жизнь Христа – Ренана (даже не Штрауса), да десяток статей Добролюбова и Герцена, и дело было сделано». От чего это? «Не от того ли, что мы, речь опять касается нас же, предлагаем истины веры, как выводы из силлогизмов, в старом, растрескавшемся сосуде, и что слушатели, бросая сосуд, бросают зараз и то, что в нем сберегается? Не от того ли, что мы стараемся только о том, как бы путем формально-правильных умозаключений так сказать довести слушателей до догмата, вынудить у них признание, заручиться их согласием, захватить их в плен, и на этом останавливаемся, не идя в глубь, не вводя их в смысл самого догмата? Не от того ли, наконец, что, ратуя с рационализмом, мы дали ему прокрасться в наши ряды, так сказать приняли рационализм внутрь себя?... Так ли бы легко увлеклись целые поколения, если бы церковь представлялась им в настоящем свете, если бы они видели пред собой ее, т. е. именно церковь, а не призрак церкви?»². Вот какой страшный и тяжкий для совести православных учителей веры укор делается православной богословской науке нашего времени! Мы выставляем, впрочем, на вид этот укор не с тем, чтобы заниматься его обличением и разбором; но как нет вообще худа без добра, так и в этом укоре, помимо его крайностей и увлечений, есть одна отчасти справедливая сторона и мы приводим его, как выражение (хотя выражение болезненно резкое) тех особенных запросов нашего времени по отношению к богословской науке, которых она не может оставить без удовлетворения, и в тоже время удовлетворение которым требует от современного православного богослова, между прочим, опять самого тщательного и основательного изучения истин веры в их первоисточнике – слове Божием писанном. Постараемся уяснить нашу мысль.

Обстоятельства предшествовавших лет внесли в нашу богословскую науку, по крайней мере в некоторые ее отрасли, нечто такое, что для нашего времени сделалось уже неугодным, устарелым или по меньшей мере недостаточным, что, как совершенно справедливо замечают, и со стороны самих специалистов теперь не безусловно одобряется, даже осуждается, как слабое и неверное, но осуждается как-то больше про себя, в своей совести, или в кругу своих, а не на людях. Увлекшись полемикой с западными вероисповеданиями, – полемикой, имевшей в свое время самое жизненное значение, мы и в положительном, научном развитии и построении истин веры усвоили себе почти исключительно демонстративный метод со всем его многосложным механизмом логических определений, подразделений, доводов и пр. Так явилась в наших догматиках та «научная оправа к догматам веры», та «тяжелая, неудобная школьная арматура», в которых все заботы догматиста направлены на внешнюю, наружную обстановку предмета, а не на разъяснение его внутреннего смысла и значения, на то, чтобы чрез наивозможно-большее и искусным образом сгруппированное приведение доказательств от писания, предания и разума убедить, заставить, если можно так сказать верить в известный догмат (как будто бы вера христианина, в самом деле, есть плод логических доводов, научных исследований, а не дар Божий, возгреваемый благодатью Божией!), а не на то, чтобы раскрыть, выяснить, на основании писания и преданий церкви, те великие, много-ценные духовные сокровища, какие сокрыты в глубинах христианской веры, и которыми все мы, как христиане, постоянно пользуемся, живем нравственно, духовно, хотя не все и не всегда умеем сознательно ценить, понимать их надлежащим образом. В таком же духе велось доселе, по большей части, научное развитие и построение нравственных, практических истин веры; даже в самом проповедничестве нашем нельзя не заметить той же выдающейся склонности – непременно доказывать известную, избранную тему, обставлять ее перед слушателями разными доводами и умозаключениями, а не растолковывать, разъяснять ее, на что справедливо указывают, как на одну из немаловажных причин малоуспешности, недейственности наших проповедей на сердце, нравственное расположение слушателей, в особенности из простого народа. Повторяем, было время, когда такой способ научного, систематического раскрытия и построения истин веры был пригоден, даже необходим и вполне отвечал требованиям и взглядам своего времени; но время это прошло и наступило другое, с новыми требованиями, с новыми запросами по отношению к науке во всех ее отраслях. Современная мысль, искушенная в горниле самой строгой критики, самого неподкупного анализа, уже не довольствуется в науке, какого бы предмета она ни касалась, одним поверхностным сопоставлением фактов; ее нельзя убедить одними диалектическими тонкостями, логически-формальными доводами; она всюду стремится проникнуть в глубь предмета, обнять его со стороны внутренних основ его бытия и не прежде считает свою работу оконченной, пока предмет не будет, говоря языком позитивистов, детерминирован со всех сторон. По отношению к религиозным вопросам эта аналитико-критическая деятельность современной мысли проявляется тем с большей энергией, чем выше и необъятнее та область, в которую она вступает при рассмотрении этих вопросов. С другой стороны, доселе нашей главной заботой было – охранить вверенную нам святыню православной веры от всех догматических, канонических и других искажений, повреждений со стороны западного иноверия, особенно католичества и протестантства; и этот священный долг свой православная богословская школа исполнила, неоспоримо, со всей безукоризненностью, во всей полноте; все разного рода подлоги, утайки, хитрости, антиномии католичества и протестантства разоблачены, опровергнуты (ни малейшего предательства, измены церкви вселенской при этом отнюдь не было), – и святыня православия спасена от всех новизн иноверия западного. Теперь, в виду указанного нами направления современной мысли, равно как в виду того особенного религиозного положения, какое с некоторого времени стал принимать к нам запад, и в каком находятся сами западные вероисповедания в отношении друг к другу, – в виду всего этого мы должны в своей богословской деятельности озаботиться достижением иных целей, выполнением иных задач, в отношении к которым прежний, почти исключительно демонстративный метод научного, систематического развития и построения истин веры оказывается, как мы сказали, негодным или по меньшей мере недостаточным. Доселе мы твердо стояли в своем богословствовании на материке церкви и со всей заботливостью охраняли его, чтобы враг – человек не всеял в него плевел; теперь необходимо углубиться в исследование этого самого материка, – необходимо раскрыть, выяснить те элементы, начала, из которых слагается этот материк, или, – говоря без метафор, – необходимо в научном раскрытии и построении истин веры обратить все внимание на выяснение этих истин со стороны их внутреннего, исполненного глубочайшего смысла и значения, содержания, в их фактической основе, в их взаимной связи и гармонии; одним словом нужно внести более положительной разработки, более анализа в область нашего богословствования. Этим путем богословствования, с одной стороны, мы вполне удовлетворим критическим притязаниям современной мысли, показав ей в системе христианских догматов не простой агрегат стоящих вне всякой связи между собой и с другими областями человеческого знания истин, но ту высшую, законченную богооткровенную философию, в которой одной можно найти разрешение всех высших, идеальных вопросов, томящих наш разум, успокоение надежд нашего сердца, высший, чистейший идеал нравственного совершенствования; с другой стороны, по отношению к самой богословской науке, по отношению к ее прямым научным интересам и целям, этот путь богословствования есть тот благоплоднейший путь исследования в области веры, который проложен для нее еще святыми, вселенскими отцами и учителями церкви – теми богопросвещенными руководителями в деле богословствования, которых наука богословская никогда не должна терять из виду. Но чтобы стать на такую высоту богословствования и чтобы при этом действительно не сойти с твердого материка церкви «на какой-нибудь дощатый помост, построенный на козлах», для этого, как понятно, требуется от богослова самое основательное и обстоятельное знание основных начал и источников христианского вероучения и нравоучения, и прежде и более всего, конечно, знание св. писания. Theologus in scripturis nascitur – эта истина вполне подтверждается и теорией и опытом. Справедливо сравнивают также богословие с Марией, сидевшей у ног Иисусовых и слушавшей слово Его: сравнение весьма знаменательное! В чтении слова Божия, в уяснении смысла, значения поведанных в нем истин, богослов не только должен находить критерий, высшую норму своих суждений и своих взглядов, но вместе этим чтением, этим уяснением должен постоянно питать, оплодотворять свое богословствующее мышление. Только при этом условии возможно постоянное развитие, совершенствование нашего богословия, как науки; без него же наше богословствование неминуемо должно сделаться одной сухой, бесплодной систематикой и тем может, в самом деле, подавать соблазн разным немощным братиям нашим, немогущим отличить формы от сущности дела или, говоря языком наших обличителей, сосуда от того, что в нем сберегается.

К указанным нами обстоятельствам из жизни современного христианского мира вообще и в частности из современного положения православной богословской науки нельзя, наконец, не присоединить еще одного и при том такого, которое касается уже непосредственно нашей науки и ее вопросы делает, как говорится, вопросами дня. Давно уже, как известно, наши евангелия и излагаемая в них история служат предметом самых горячих и самых разнообразных нападений со стороны врагов христианства; но никогда вопрос о них не ставился с такою решительностью и прямотой, как в наше время; в этом вопросе и в решении его в известном, благоприятном для себя смысле современные враги всего божественного и сверхъестественного в христианстве думают, наконец, найти свое δος μοι που ζῶ, т. е. ту точку опоры, утверждаясь на которой они надеются сдвинуть церковь Христову с ее исторического основания и чрез то самое уничтожить ее до основания; в частности чрез это особенно надеются заменить истинный, богочеловеческий образ Иисуса Христа, как он со всею живостью и во всем величии изображается в наших евангелиях, своим мнимо-историческим, вымышленным образом и чрез это лишить христианство его божественной Главы и Основателя. В этих-то видах представители современной так называемой отрицательной критики евангелий и евангельской истории поставили себе задачей – отвергнуть во чтобы-то ни стало подлинность происхождения наших канонических евангелий в их настоящем виде от св. апостолов – очевидцев и слушателей самого Иисуса Христа – и их непосредственных учеников, чтобы затем иметь полное право обращаться с содержанием их, как с расплавленным металлом, который можно отливать в любую форму, или как с мозаикой, в которой можно переставлять части как угодно, смотря по личному вкусу и произволу. Такой способ необузданно-произвольного обращения с нашими евангелиями мы и видим, напр., у Ренана. Таким образом борьба современного неверия против Христа и Его царства сосредоточилась в наше время около таких вопросов, которые принадлежат к существенным вопросам нашей науки – науки св. Писания. И можем ли мы оставаться равнодушными к этой борьбе? Недавний опыт книги Ренана «Жизнь Иисуса», наделавшей столько шума и соблазна во всей Европе, не исключая и нашего отечества, очень хорошо показал, в какой сильной степени в современном образованном обществе возбужден интерес ко всем вопросам, касающимся первоначальной истории христианства вообще и в частности – истории земной жизни и деятельности Иисуса Христа, и при этом в то же время, как мало распространено в этом обществе здравых, твердых понятий о самых существенных предметах из этой истории и едва ли не менее всего о той книге, которая должна быть настольной книгой всякого христианина, к которой христианин должен обращаться, по прекрасному выражению одного отца церкви (св. Игнатия Богоносца), как к плоти Иисусовой, т. е. как бы к Самому, плотью присутствующему, Христу, – именно о Евангелии. Но этот опыт как был не первый, так, без сомнения, он был и не последний; и если соблазн, производимый сочинениями, подобными сочинению Ренана, не может не возбуждать во всяком преданном сыне церкви заботливости – не допускать торжества, хотя бы временного, лжи над истиной, то он не может, без сомнения, не озабочивать особенно лиц, посвятивших себя нарочитому служению христианской истине, – не может не побудить их к тому, чтобы противопоставить антихристианским теориям и учениям, рассеваемым в христианском мире этими сочинениями, кроме простой сердечной веры, крепкий научный оплот, так как и представители этих теорий и этих учений ставят их также под знамя современной исторической науки и критики и тем-то особенно увлекают умы и сердца простодушных, принимающих за науку все, что имеет только один вид науки. Справедливо замечают вообще, что огромный успех и популярность в наше время таких отрицательных произведений, как опять сочинение Ренана, Шенкеля и др., дает весьма чувствительный урок защитникам Евангелия. И действительно, что показывает этот успех и эта популярность их? Свидетельствуя, по выражению Прессансэ³, о совершенном незнании со стороны современного общества существенного характера христианства и религии вообще, они наводят, – справедливость требует сказать, – не на особенно отрадные мысли и о деле самих представителей и защитников евангельской истины. В самом деле, так ли бы легко мог увлечься христианский мир (по крайней мере многие из его членов), принять за истинно-историческое изображение Иисуса Христа, Его земной жизни и деятельности, такие ложные, романические описания Его Лица, какие, в новейшее время, представили в своих сочинениях Штраус, Ренан и Шенкель, если бы со стороны защитников Евангелия были приняты все необходимые меры к тому, чтобы в сознании христианского мира (пред очима его) был предначертан во всей ясности и исторической полноте Богочеловеческий образ Иисуса Христа? Равным образом, так ли бы смело разные представители отрицательной евангельской критики свои личные, произвольные теории, совершенно низвращавшие и историю и истинный характер наших божественных писаний, могли выдавать за непреложные, исторические истины, если бы опять эти истины были вполне раскрыты и поставлены во всем их историческом свете пред общественным мнением христианского мира? Пора положить конец такому порядку вещей, – пора отнять у лжи возможность являться во образе светлой, небесной истины; достигнуть же этой цели мы всего успешнее можем тогда, когда мы – защитники евангельской истины – со светочем этой истины будем постоянно стоять впереди христианского общества и отвечать немедленно на его религиозные запросы и потребности, а не тогда лишь, – как это большей частью бывает, – когда уже на эти запросы и потребности даны в известном смысле ответы, сделано известное удовлетворение нашими противниками и когда нам приходится уже не развивать и укреплять верования и убеждения наших братий, а исцелять их, как больных, исправлять, как заблудившихся, – что, очевидно, далеко не одно и тоже.

Итак, если для каждого дня существуют свои заботы (Мф. 6:34), то к числу самых настоятельных забот наших дней, нашего времени, в области богословского образования, принадлежит несомненно забота – поставить науку св. Писания на подобающую ей высоту значения в системе богословского образования, углубить и расширить ее изучение во всех ее отраслях и таким образом усилить, упрочить ее влияние в окружающей жизни; к этому, как мы видели, побуждают и собственные интересы богословской науки и самые насущные потребности и характеризующие наше время явления жизни.