Воспоминания о старце Зосиме

Просты, но убедительны были наставления и рассуждения отца Зосимы: «Чем, как не безумием и ослеплением, – говорил он, – можно назвать то, что Божии заповеди, и легкие, и приятные, и утешительные, нелюбим и не исполняем, а диавольские внушения, и мучительные, и тяжкие, и горестные, охотно исполняем? Вот размыслите: быть в любви святой утешительно и радостно, а в смущении и во вражде, и в зависти и мучительно сердцу, и весьма горестно. Быть нестяжательным значит не иметь никаких попечений и печалей, а чтобы обогащаться, сколько надобно хлопот, беспокойства, ответственности! И сколько против этого зависти и разных бед и скорбей! Когда живешь в чистоте и целомудрии, то как мирна совесть и какое бывает в душе утешение от милости Божией и от людей похвала и уважение, а впавших в развращение преследуют обличение совести, и разные неприятности, и поношения, и стыд. Имеющий смирение и Богу и людям любезен, и все с ним бывают в мирном и дружелюбном обхождении, а гордый и презорливый всем неприступен и тяжек и ни с кем не может быть в искреннем дружестве, не может самолюбивое, надменное сердце его ощущать никакого чистого, сердечного утешения. Помыслите еще: что легче уступить ли обидящему или ссориться и драться? Что лучше: быть ли молчаливу и скромну или много говорить и быть дерзку?

Что полезнее: быть ли всегда в умеренном воздержании или объедаться и опиваться? И простой ли пищей довольствоваться, которую без излишних забот можно иметь по милости Божией, или стараться неусыпными хлопотами и ласкательствами около богатых снискивать удовлетворение мамоне? Скажем для примера: один употреблял хорошую пищу, а другой простую, и оба, насытившись, перестали есть. Теперь вопрос: когда прошла минута ядения, чем первый счастливее последнего? Напротив, последний, вероятно, и здоровее, и крепче, и трезвее, а первый сколько хлопотал, беспокоился для гнусных последствий и неминуемых болезней! Еще посмотрите на примере: один носит одежду простую, недорогую, а другой – драгоценную и щегольскую. Кто из них более спокоен и свободен? Богатая или красивая одежда есть не что иное, как тяжкие оковы не только душе и уму, но и самому телу. Садясь, надобно остерегаться, чтобы не замарать, не смеешь ни прилечь, ни прислониться, чтобы не измять, все должно думать о платье, чтобы его не испортить, и как не тяжко и не скучно в такой неволе!? А в простом платье без забот можно заниматься и трудиться во всяком деле, а утрудившись, свободно можно полежать и посидеть и на лугу, и на земле, и как случится, и не обращая мысль на одежду, можно весь ум занять лучшими и достойнейшими предметами, нежели платье. И так видите, что Господь требует от нас всего того, что и в этой жизни и легко, и приятно, и свободно, а в будущей заслуживает вечное благо. Диавольское же и здесь все мучительно, и тяжко, и трудно, и в вечности готовит горькую участь. Вот какое бесчувствие и злонравие наше! Божие легкое и доброе оставляем, а диавольское трудное и неприятное любим и исполняем. И так справедливо правосудный Господь наказует за это, но еще счастлив тот, кого по милосердию своему наказует в этой жизни, а не блюдет на день Суда.

* * *

По окончании каждой всенощной старец имел обыкновение посидеть немного с сестрами, и все располагались вокруг него на полу. И он часто делал устные наставления, причем мысль наставления брал от случавшегося в тот или другой раз празднества, а говорил без всякого приготовления, просто, но с сильными чувствами и часто со слезами. Однажды 8 ноября, в празднование Собора Архистратига Михаила и прочих Небесных сил бесплотных, беседовал он так: «В сегодняшний праздник, любезные сестры, разойдясь теперь по кельям, в молчании и безмолвии займитесь такими мыслями: какая слава, какая радость, какой свет, какая честь, какое утешение и ликование на небеси в Ангельском Соборе! Если бы вы хотя на одну минуту, хотя бы издали сподобились взглянуть теперь на их блаженную жизнь, то что бы почувствовали при этом ваши души? После того как же не почувствовать нам радости и утешения при одной мысли о том, что и мы можем вечно соединиться с ними, быть посреди них, в их содружестве, и ликовать вечно с ними в лицезрении самого Бога? Ах! вникните только всей душой в эту мысль и представьте себе все блаженство, нас ожидающее». Тут рыдания прерывали слова его, и он, бывало, замолчит и предается мыслям своим. Потом опять продолжит: «А уже мы на том пути! Не счастливейшие ли мы посему на свете? Посмотрите на весь мир: сколько есть таких, которые и понятия не имеют о том, о чем благодать Божия вразумляет нас и о чем узнали мы и из Священного Писания, и от святых отцов, и что собственным сердцем ощутили и познали! Сколько есть и таких, которые понимают это и желают служить Богу, но связаны различными обстоятельствами или житейскими обязанностями! А нам что препятствует получить вечную ангельскую радость, быть с ними в блаженстве и быть самим подобными им? Ничто! Поистине от нас теперь зависит наше вечное блаженство. Бог, со Своей стороны, все сделал: освободил нас от мира и от всех соблазнов, и не только освободил, но, так сказать, силой Своей Сам извлек нас и привел в ангельский чин служить Ему, и удалил от нас всякое к тому препятствие. Какое же безумие, какая неблагодарность будет, ежели вознерадим о таковом Божием милосердном о нас устроении! И достойны будем за это праведного Божия наказания. Сами рассудите: что нам мешает благоугождать Ему? Да и трудного ли и тяжелого требует Он от нас? Ничего более, как только любить Его всем сердцем и отдать Ему всю душу свою, и ум весь занимать Им, и между собой быть в любви, согласии и единодушии. Вот этим и будем подобны ангелам и сподобимся их блаженства».

* * *

В праздники мучеников и в других случаях нередко повторял он: «О угодники Божии! Где ваши страдания, где мучения? – прошли как минутный сон, и за то теперь вы вечно ликуете с Господом. А мы, сестрицы, что покажем на Страшном суде, ежели и малого труда, и малой печали, и малой какой скорби или болезни не захотим потерпеть Господа ради? И между тем хотим быть там, где святые, которые пролили кровь свою за Господа. Мы и малого отсечения своим прихотям и своей воли не терпим, а хотим быть вместе с теми, которые терпели для Господа отсечение всех удов своих и переносили ужасные мучения! Если не будем со святыми, то будем с диаволами, третьего места ведь нет для нас. Старайтесь же, сестрицы, о своем спасении. Одно время, одна душа! Спохватимся при смерти – но ах! – уже поздно будет, уже не воротимся».

* * *

Случалось быть старцу в некоторых знаменитых домах, иногда с двумя или тремя сестрами. По возвращении из этих домов сестры говорили ему: «Почему, отче, вы все более молчали и как бы удалялись от такой-то и такой-то знатной особы? А как они желали ближе познакомиться с вами!» На это он отвечал словами псалмопевца: Ниже ходих в великих, ниже в дивных паче мене: скотен бых у тебе, и аз выну с Тобою, Господи! (Пс. 130:1. 72:22–23).

Однажды случилось ему быть на обеде у одного богатого христолюбца вместе с некоторыми монашествующими, которые за столом очень много разговаривали в тоне духовных бесед, но старец в продолжение всего обеда не сказал ни одного слова, а сидел смиренно с опущенными очами. По возвращении на квартиру сестры, бывшие с ним на обеде, говорили ему: «Простите, отче, даже обидно было нам, вы лучше этих монахов вели бы беседу, и полезнее и утешительнее. Отчего же вы не захотели?» Старец ответил: «Если они не умели воспользоваться моим молчанием, то и словами не воспользовались бы».

* * *

В иных же домах и с иными особами как сладкие живые воды струились его назидательные беседы, после которых он, если, бывало, услышит, что кто-либо получил от него пользу души и исправление жизни, то всегда скажет: «Я знаю и чувствую, что я груб и глуп, но нужды ради и через осла Бог проговорил».

Если которая из сестер скорбит, что ее обидели, или о том, что кто-то на нее имеет неудовольствие, то старец всегда, бывало, говорит: «Смирись, и смирятся тебе небо и земля».

* * *

Если случалось какой-нибудь сестре что-либо похвалить с желанием обратить внимание старца: «Посмотри, отче, как это хорошо», то он отвечал: «Хорошо, да не вечно. Всякая вещь говорит: “Не люби меня – уйду от тебя”». И часто при всяком случае говорил такие слова: «Все хорошо, все хорошо, но как-то умирать будем и уже не воротимся. Что, да как не угодим Господу?»

* * *

Еще говорил: «Нельзя одним глазом на небо, а другим на землю глядеть. Так нельзя и душе к земному и к небесному прилепляться, а одно что-нибудь надобно избрать и одного держаться».

* * *

Если происходила из-за чего-нибудь неприязнь между сестрами, то он говорил: «Как вам не стыдно: все это земное – не вечное: стоит ли огорчаться? Не будьте подобны известным животным, которые глядят только в землю, но они так и созданы, что не могут зреть на небо. Кто забывает небесное и прилепляется к земному, тот подобен этим животным, но несчастнее их: они не имеют разумной души, а ты если будешь бессмертной душой углубляться в одно только земное, то бойся, чтобы не уронить ее под землю, в ад, навеки».

Возбуждая мысль сестер к вечной славе, он говорил: «Видите, какой чудный свет исходит от одного солнца и распространяется по всей вселенной, а сказано: праведницы просветятся яко солнце (Мф. 13:43). Подумайте же, каков будет тот свет, когда каждый святой будет сиять как солнце!»

* * *

«Не гонитесь за одним постом, – говорил старец сестрам. – Бог нигде не сказал: аще постницы, то мои ученицы, но аще любовь имате между собою (Ин. 13:35). И диавол никогда не ест и не спит, но всё он диавол. Без любви и смирения, от одного поста и бдения, из человека сделаешься, пожалуй, бесом».

* * *

Иногда же говорил: «Помнить надобно, что сказал Господь: сей род ничимже исходит, токмо молитвою и постом (Мк. 9:29; Мф. 17:21). Итак, без воздержания, поста и молитвы нельзя избавиться от бесовских страстей».

Говорил также: «Превозноситься постом – безумие, ибо может ли мастер превозноситься тем, что у него много орудий, если он ими не делает полезных и хороших работ? Так точно и пост, и все телесные труды суть как бы только орудия добродетели, а не самые добродетели».

* * *

Часто повторял старец и эти слова: «Не теряйте дорогого времени, возлюбленные, молитесь, поститесь, трудитесь в простоте, любви и смирении, придет конец – тогда будем жалеть и раскаиваться, да этим не поможем».

* * *

«Имейте здравое духовное рассуждение, мы призваны в свободу духовную». При этом рассказывал он следующее происшествие: «Слышал я, – говорил отец Зосима, – от одного духовного и благорассудительного настоятеля, что в обители его был брат, который, часто приходя к монастырскому кузнецу, также послушнику той обители, неотступно убеждал его сковать ему втайне вериги, чтобы этим подвигом мог он удручать свое тело для спасения души. Не смея более отказываться, кузнец, скрытно от брата, сказал об этом настоятелю. Настоятель приказал ему: когда придет к тебе брат просить о веригах, то ударь его в щеку. Если он со смирением перенесет, скуй ему вериги, а ежели рассердится или оскорбится, то обличи его, говоря: “Научись прежде переносить обиды, а потом носи вериги”. Так и сделал кузнец, при этом брат не только рассердился, но даже отомстил за себя кузнецу таким же образом и, обличенный и пристыженный кузнецом, ушел от него и уже более не упоминал о веригах». «И действительно, – продолжал отец Зосима, – подвиг терпения скорбей, обид и поношений выше всяких вериг и власяниц. Ибо Иисус Христос не дал нам заповеди о веригах и власяницах, но заповедал переносить обиды, и любить обидящих нас, и молиться о них. И подлинно, мы должны почитать их даже нашими благодетелями, потому что они со вредом для души своей соделывают наше спасение».

* * *

В 1830 году, когда по случаю холеры Москва была оцеплена, малое стадо отца Зосимы терпело великий недостаток пищи, и старец, укрепляя и утешая ослабевших сестер, говорил: «И турок, и татар, и жидов, которые не знают Христа и не веруют Ему, Бог кормит: они с голоду не умирают, а мы ли умрем с голоду? Нас ли Он не прокормит? Хоть мы грешные, но Его слуги».

И действительно Господь Своим милосердным Промыслом являл непостыдным упование отца Зосимы. Когда не только всякая другая провизия, но даже ржаная мука истощилась и сестры принуждены были питаться одними картофельными лепешками, старец решился отправиться для испрошения помощи к одному христолюбивому благодетелю, Александру Афанасьевичу Долгову, жившему в Калужской губернии, в Медынском уезде, и поехал на паре лошадей в большой повозке. Проезд был тогда неудобный: по случаю свирепствовавшей холеры везде расставлены были карантины. Старец, подъехав к одному из них, спросил: «Как проехать к такому-то?» Офицер, не останавливая его, без дальнейших расспросов указал дорогу. Увидя старца и услышав, как благополучно, без задержки, он проехал, помещик был вне себя от удивления, говоря: «Видно, вы как птицы небесные, ничто вас не удерживает. Сам Господь сопутствует вам». Старец смиренно ответствовал: «Господь нужды ради бедствующих от голода тридцати сестер явил Свое покровительство: если бы я положенные четырнадцать дней просидел в карантине, то кроме того, что они были бы в мучительном сомнении в такое опасное время от неизвестности обо мне, но некоторые из них могли бы умереть без хлеба». Помещик, опасаясь, однако, неприятности от правительства для карантина, послал немедленно за капитаном карантина, чтобы посоветоваться с ним. Рассказав ему, как старец без задержки проехал карантин, помещик прибавил: «Видите, что таким рабам Божиим нет ни преграды, ни законов: постарайтесь проводить его, чтобы не было ни вашему карантину неприятности от правительства, ни старцу остановки». Капитан дал двух солдат и велел проводить старца боковыми проселочными дорогами на большую, а благодетель Долгов насыпал ему муки 40 пудов, ибо более не помещалось в его повозке. Старец, благодаря Бога, возвратился на пятый день в обитель, привезя с собой муку, которой достаточно было на все время, пока продолжалось оцепление Москвы.

* * *

И при всяком недостатке старец говорил: «Если злато, честь, кареты, дома, богатые сады, все сладости и забавы дает Господь Своим врагам, то есть и еретикам, и отступникам, и безбожникам, и хульникам, и ругателям, то чего же не даст Он друзьям Своим? Не земное счастье, а небесное Он им уготовал – и несравненно превосходнейшее, нежели здешнее».

* * *

Однажды в воскресный день старец был у сестер и, возвратясь от них в келью в сопровождении племянницы Маргариты, заметил похищение всех своих вещей. Стенные часы, сапоги, все инструменты, которыми он работал, деревянная посуда, топор, войлочек, на котором он спал, даже гардинка из простого черного холста, которая была повешена на окне, – все было унесено, и старец, не дав заметить этого Маргарите, сказал ей: «Выйди, я скоро тебя позову». В столе в ящике лежали у него обительские деньги, которых было только 30 рублей ассигнациями. Он увидел, что и они унесены. Тут старец совершил правило за вора, позвал Маргариту и сказал ей, улыбаясь: «Ты хотела подмести и почистить мою келью – видишь, как она вычищена». Маргарита, увидя, что из кельи все унесено, спросила: «Отчего вы, отче, мне прежде не сказали и меня выслали?» Он отвечал: «Я хотел сперва помолиться за вора». Через некоторое время по случаю ссоры, произошедшей в соседней деревне, в одном семействе обличен был вор, и ссорившиеся с ним донесли своему управляющему, и в доказательство найдены у него были войлок и гардинка старца, прочие же вещи он успел уже сбыть. Управляющий приехал к старцу, чтобы узнать обо всей пропаже, но старец до тех пор не выпустил его из своей кельи, пока убедительными просьбами не заставил дать обещание, что вор будет прощен, говоря: «В других случаях поступайте как знаете, а чтобы за меня никто не был наказан».

* * *

Случилось одной сестре привезти себе из Москвы фунт чаю, подаренный ее духовником, с благословением пить его. Привезя подарок, она скрыла его от старца и несколько дней держала в своем сундуке, но сколько ни старалась успокоить себя разрешением духовника, однако совесть не допустила ее пить его, и потому, принеся чай к старцу, она открыла ему свое искушение и борьбу и смиренно просила у него прощения. В это время в келье топилась печь. Старец простил сестру, говоря ей: «Враг поругался тебе, поругайся же ты ему: брось своими руками весь фунт в эту печь – и будешь покойна». Сестра немедленно это исполнила, и хотя в первые минуты ей жаль было чая, но вскоре она почувствовала в душе своей утешение.

* * *

Необходимость принудила старца отпустить двух родных сестер на их родину, в Сибирь, для получения вечных увольнений себе и другим. Окончив это дело, сестры через год возвратились в обитель, привезя с собой довольное количество холста и сшитого белья, которое, по уставу общежития, и отдано было все в общую рухлядную. После этого старец узнал, что сестры эти пожелали иметь большее пред другими предпочтение и снисхождение. Призвав к себе старшую из них, старец сказал ей: «Если вы хотите жить с нами, то немедленно возьми все, привезенное тобой, и отвези в Москву, продай, деньги раздай неимущим и возвратись к нам нищей, если же не согласна на это, то возьми все свое и ступайте в другой монастырь». Сестра сначала смутилась и очень расстроилась этим, но вскоре, придя в чувство, смиренно просила прощения, покорилась его воле и три недели прожила в Москве, продавая знакомым все ею привезенное, а из вырученных денег несколько отослала бедным своим родным, а остальные отдала нуждавшимся и возвратилась к старцу, который принял ее с отеческой любовью.

* * *

С одной доброй и простодушной сестрой случилось сильное искушение. Ненавистник добра враг стал посевать в помыслах и в сердце ее отвращение и ненависть к старцу. Сначала она совестилась открыть ему об этом и приходила все более и более в уныние и тоску. Наконец, придя к старцу, с рыданием кинулась ему в ноги, говоря: «Отче, отпусти меня, Бога ради, в Киев». «Отчего же пришло тебе это желание?» – спросил старец. «Я здесь не спасаюсь, а погибаю», – отвечала она. «Не верь этому помыслу – он от врага», – продолжал старец. «Нет, отче, истинно погибаю: какое мое спасение, когда я тебя не люблю, даже не могу равнодушно видеть тебя или слышать твой голос, всегда чувствую досаду, смущение и говорю сама себе: зачем этот мужик живет с нами?» Старец увещевал ее с отеческой любовью, чтобы она была покойна, что Бог не поставит ей этого в грех, что это не ее помыслы, а вражий. И хотя от увещаний старца она и умиротворялась, но ненадолго, ибо по временам искушение это восставало с большею силою и продолжалось около года, во время которого старец говорил ей: «Терпи, терпи, венец мученический будет тебе, если только не послушаешь врага и не уйдешь». «Прости, отче, – отвечала она, – какой венец, какое спасение, когда за любовь твою и за твое попечение я тебя ненавижу?» «Не верь этому, – говорил старец, – неправда, ты любишь меня. Если бы не любила, о чем бы плакала и тосковала? Это враг тебе так представляет. Если бы от твоей души и сердца были неприязненные ко мне чувства, тогда бы ты не говорила мне о них откровенно, а лицемерно бы от меня утаивала, толковала и судила обо мне с сестрами, старалась их возмущать против меня или искала других наставников, которым клеветала на меня в свое оправдание, чтобы получить дозволение удалиться от меня, тогда бы и неприязнь и враждование ко мне были твоими, а теперь говорю тебе, что эти чувства не твои. Веруя несомненно, что ты любишь меня о Господе – на мне взыщи, Господи, этот грех твой. Я готов положить душу мою за твое спасение». И милосердный Господь совершенно избавил добрую сестру от этого искушения и даровал ей такую преданность и веру к старцу, что не только в продолжение всей остальной его жизни она была в истинном послушании к нему, но сподобил ее Господь и в предсмертной болезни старца помогать сестре Маргарите в служении ему.

* * *

Некий юноша, ближайший родственник отца Зосимы, благочестивой души и доброго сердца, но от светских наук и от пылкости любознательного ума весьма волновался мыслями, смущался духом и впал в недоумение о некоторых непостижимых Божественных предметах. Беседуя со старцем, он открыл ему свои мысли, прося разъяснения, на что старец отвечал юноше: «Если бы твой ум мог постигнуть Бога и все его Божественные свойства, действия и таинства, тогда какой был бы наш Бог? И какие бы ты имел чувства к такому Богу, Которого ты мог бы постигнуть? Наш Бог таков, что умы ангелов, архангелов, херувимов и серафимов не могут Его постигнуть». На это юноша с восхищением сказал: «Довольно! Вы убедили меня».

* * *

Тот же юный родственник открыл ему и свое маловерие. «Простите меня, – говорил он, – не совсем верю я тем ужасным и безобразным бесовским явлениям, о которых много пишется в Четьих-Минеях и о которых много слыхал я рассказов. Чтобы убедиться в этом, я пожелал сам видеть безобразного и страшного беса; и для этого нарочно, ложась спать, не помолился Богу и не оградил себя крестом; и долго лежал не спавши, а потом уснул – и не видал ни наяву, ни во сне никакого страшилища». На это отец Зосима сказал ему: «Этим-то самым он и провел тебя. Сам подумай, какая была выгода бесу явиться тебе? Только бы возмутил и устрашил юное сердце, а между тем ты бы еще в испуге стал молиться и прибегать к Богу, и побежденный бес постыдился бы! А не явясь тебе, он много приобрел: усилив твое маловерие, влечет тебя в неверие о его существовании. Он ни о чем так не старается, как только о том, чтобы везде скрывать себя, ибо этот враг не так опасен в явной войне, но скрытой войной своей он губит многих». Это объяснение старца совершенно утвердило юношу в непоколебимой вере в предания и догматы Церкви.

* * *

Еще одно обстоятельство ясно показывает духовное ведение старца Зосимы в борьбе против вражьих козней, равно как и то, какую силу даровала ему благодать Христова на побеждение их. Поступили в его общежитие две послушницы, родные сестры, у которых в скором времени обнаружилась тайная болезнь – сильное беснование. Семь или восемь сестер должны были находиться при них неотлучно, больные неистовствали, дрались, кусались, убегали, желая броситься в пруд или колодезь, так что часто их связывали и сестры не знали, что делать с ними. Но как только старец выходил из своей кельи, чтобы идти к ним, то больные, хотя и не могли этого видеть, ибо келья их была в отдалении от старцевой и окошки обращены на другую сторону, однако чувствовали его приближение. Сестры, находившиеся при них, говорили старцу: «Мы знали, отче, что вы к нам идете, ибо каждый раз, как они только почувствуют ваше приближение, то утихают и даже прячутся». Но старец смиренно ответствовал: «Не верьте этому, это прелесть врага, который хочет привести меня этим в превозношение. Но не обманешь меня, проклятый, знаю, что я грешник и что одна благодать Божия усмиряет твою силу». Случалось даже, что когда сестры, бывшие у старца, чтобы просить его помощи и молитв, так как не могли сладить с бесновавшимися, возвращаясь от него, входили к ним в келью, то больные кричали: «У старика были, стариком пахнет» – и делались смирнее. Узнав все это, благодетельница Бахметева убеждала старца читать заклинательные молитвы над бесноватыми, говоря, что всем верующим дана эта благодать словами Спасителя: знамения же веровавшим сия последуют: именем Моим бесы ижденут (Мк. 16:17). Но старец смиренно уклонялся, отвечая, что эта благодать принадлежит апостолам и по преемству от них священникам, что он на это не призван и не рукоположен. «Знаю, – говорил он, – что я такой грешный и скверный сосуд, что если дерзну взяться не за свое дело, выше меры моей, то бес в меня может войти». Но благодетельница понимала, что этот отказ происходит от глубокого смирения старца, и не переставала убеждать его, а потому старец, желая прекратить все эти убеждения и имея горячую веру и усердие к Божией Матери, отправил больных с некоторыми надежными сестрами в Переславль-Залесский к славившемуся в то время чудотворениями образу Феодоровской Божией Матери, где силою Богоматери и его молитвами больные получили совершенное исцеление. Но впоследствии старец увидел, что они и по слабости своего здоровья, и по молодости лет оказались неспособными к пустынной жизни, и отпустил их в другие монастыри, рассказав при этом следующее: «Во время путешествия нашего со старцем Василиском случилось нам пробыть некоторое время в Санаксарской пустыни, где слышали мы много дивного об отце Феодоре, а между прочим рассказывали нам и это: призвал он как-то одного брата своей обители, который был неспокоен в духе, и говорил ему: “Целый год я дал тебе времени жить у нас, теперь ты должен мне сказать истину. Чувствует ли душа твоя, что в нашей обители ты надеешься обрести спасение, и расположилось ли сердце твое к чистосердечному откровению своих помыслов и преданности ко мне или к кому из наших старцев?” И когда брат этот, припав к ногам настоятеля, признался, что не имеет таких чувств, тогда отец Федор сказал ему: “Хотя ты полезен обители и очень нужен нам (ибо брат этот был искусным кузнецом) , но, видно, не благоволит Бог тебе здесь остаться. Иди, сыщи обитель и старца по совести и от всей души служи там Господу” – и отпустил его с миром. Это мудрое и духовное рассуждение великого Феодора, – продолжал отец Зосима, – напечатлел я в памяти и в душе моей». Прошедших же годовой или трехгодовой искус и объявивших твердое намерение, желание и обещание на всю жизнь остаться в преданности и в послушании отцу и в неразлучном пребывании с братством и взятых в число общежития отец Зосима убеждал никогда не изменять своим обетам и не отлучаться из обители.

* * *

Для поощрения сестер, трудящихся в послушании, рассказывал старец следующее: «Видел я, – говорил он, – в одной обители старца-эконома, у которого, к удивлению моему, заметил на лаптях выросший садик свежей зелени, и после узнал, что старец этот, неутомимо трудящийся в своем послушании, возя рожь на мельницу и привозя муку, часто и до полуночи пребывал в трудах, так что, изнемогши, ложился не разуваясь недели по две, отчего от сыпавшихся ему в лапти зерен и выросла травка, на которую смотрел он с утешением, как на пример неутомимой деятельности в послушании».

* * *

Во время своих наставлений и бесед с сестрами отец Зосима приводил иногда примеры, которых был самовидцем. «Я застал еще в Коневской обители, – говорил он, – одного старца, который вступил в обитель безграмотным и усердно молил Царицу Небесную, чтобы Она помогла ему выучиться, обещая каждый день во всю свою жизнь читать Ей келейно акафист. И Матерь Божия утешила старца, исполнив его желание. Тогда он с великим усердием, неопустительно исполнял свое обещание, и при этом ежедневно молил Матерь Божию такими словами: “Владычице Богородице! Ты удостоила меня прославлять Тебя акафистным молитвословием, утешь меня, грешного, удостой умереть в день Твоего преставления”. По способности к пению он был в числе клиросных. Чудное милосердие Царицы Небесной к тем, которые имеют к Ней особенное усердие! Однажды в Успенский пост был он совершенно здоров и причащался с братией накануне Успения. В самый праздник во время всенощной пел с братией всю службу. На девятой же песни, по обычаю той обители, братия с обоих клиросов сошлись на середину церкви, в числе их был и этот старец, и только что пропели припев второго канона: “Величай, душе моя, честное преставление Божией Матери”, и у старца этого начали подсекаться ноги, братия поддержали его, и он в ту же минуту предал свою душу в руки Богоматери». Отец Зосима часто рассказывал об этом событии с большим чувством и со слезами от горячайшего своего усердия к Матери Божией, за что и самого его утешила Царица Небесная, приняв душу его в праздник Своей иконы «Всех скорбящих Радость».

* * *

«Отчего человек не может быть ничем доволен? – говорил старец. – От того, что душа его не сотворена для этого мира. Рожденное от Духа дух есть, и душе, происшедшей от Божественного источника дуновением Божиим, все временное не сродно, и потому ни в чем земном, как несродном себе, она успокоиться не может. Что ни давай ей земное, не будет довольна, все будет еще желать. Один Бог может вполне удовлетворить ее».

* * *

Еще говорил: «Кто желает Царства Небесного, тот богатства Божиего желает, а не Самого еще любит Бога».

* * *

Иногда, поощряя сестер на труды и подвиги, говорил: «Есть из чего потрудиться, возлюбленные, должно быть, великое что-нибудь ожидает нас, если Сам Сын Божий кровь Свою пролил для этого».

* * *

Если какая-нибудь из сестер скажет: «Ах, отче! Как мне скучно» – он отвечал: «От того, что Бога еще не любишь. Если невеста любит жениха своего, то ей с любимым ни нищета, ни беды, ни темница не тяжки, только тяжко ей разлучение с ним, а в разлуке с любимым ни богатство, ни радости не утешают. Если любовь человеческая это делает, то чего не сделает любовь Божия? Возлюбите Господа и вселите Его в сердца ваши, и тогда не будет скучно, но будете чувствовать всегда несказанную радость и сладость, всегда будете жить в утешении духа. Сказано: Вкусите и видите, яко благ Господь! (Пс. 33, 9)». – «Да как же, отче, научиться любить Бога и вселить Его в сердце?» – «Любите прежде друг друга о Господе, – отвечал он, – ибо где любовь, там и Бог. И будьте смиренны и простодушны, ибо в простых сердцах Бог обитает: Близ Господь сокрушенных сердцем, и смиренныя духом спасет (Пс. 33, 19). Впрочем, кто не познал и не вкусил любви Божией, тот подобен слепорожденному: сколько ни толкуй ему, какое светлое солнце, не может вообразить, никогда не видав его, и если кто отроду не ел меду, как ни рассказывай ему, какая сладость во вкусе его, все не может понять».

* * *

Одна сестра была послана в Москву по некоторому обительскому делу и, возвратясь, говорила старцу: «Простите меня, отче мой, я могла бы вчера возвратиться, да не захотела в праздник быть в дороге и осталась всенощную и обедню пробыть в Москве, но очень раскаивалась, и смущалась духом, и осуждала мыслями от того, что в том приходе, в котором случилось мне быть, нехорошо поют и много пропускают, и в два голоса, да еще плохо читают и спешат». «Ты нехорошо молилась, – сказал ей отец Зосима, – себя осуждай, ибо, кто хорошо молится, тот не может замечать, хорошо ли, худо ли читают и поют. Если бы ум твой и сердце твое молились духом и истиною, и если бы как странница стояла ты где-нибудь подалее в углу, и как мытарь внимала бы только грехам своим и взывала бы с усердием: “Боже, милостив буди мне грешной”, тогда недосуг было бы тебе следить за чтением и пением, а тем более не имела бы дерзновения осуждать и не возмущалась. Еще скажу тебе, – продолжал отец Зосима, – если когда случалось нам, то есть мне со старцем Василиском, быть в городе за каким-либо необходимым делом, то мы, при помощи Божией, старались всегда быть у обедни. Если же окончим дело, и хоть во все колокола ударят ко всенощной, мы немедленно едем из города в свою пустыню с несомненною верой и с извещением совести, что монаху и час безмолвного уединения полезнее молений в народе, а если в большой праздник ударяли к обедне, то мы оставались слушать Божественную литургию». Хотя можно сказать, что святым старцам этим грады, и веси, и всякое место были как пустыня, но по смирению своему соблюдали они мир душевный и тишину безмолвия, которое могло ли у них нарушаться внешним мятежом дел, если отец Зосима, бывая в Москве, никогда не ездил на извозчиках, а всегда, идя пешком по тротуару, прочитывал наизусть и утренние молитвы, и поклонение Страстям Христовым (сочинения святого Димитрия Ростовского), и повечерие, и акафисты, и все прочее свое правило?

* * *

«Кроме этого, – говорил еще старец Зосима, – слышал я от старца моего Василиска, как уже в старости и в слабости своей он побеждал естественную немощь. Когда приходило время отправлять поклонное правило, ему было очень тяжко и трудно приступить к нему, но он говорил себе: “Может, скоро уже не в силах буду и подвигнуться, а теперь пока могу, хоть сколько-нибудь исполню”. И ободрив себя и призвав помощь Божию, начинал правило, и первые поклоны были ему не только как пудовые, но даже с болезнью, совесть же говорила ему: еще можешь. И он, изнеможенный, продолжал, и чем более продолжал, тем легче становились ему земные поклоны, под конец он уже не только не чувствовал ни боли, ни усталости, но так делался легок, как будто летал на поклонах, и так разогревалось сердце его любовью к Богу, что ум и душа казались уже вне тела. И тогда перейдя неприметно в духовную молитву и ощутив действие ее внутри своего сердца, он вне себя садился на стульце и углублялся во внутреннюю молитву. Видите, какие плоды от усердного принуждения себя на подвиг. “Жизнь монашеская, – говорит св. Иоанн Лествичник, – есть непрестанное понуждение естеству”, да и Сам Господь сказал, что нудящие себя восхищают Царствие Небесное (Мф. 11.12)».

* * *

Возбуждая в своих ученицах горячность и усердие к бдениям, ночным молитвам и упражнениям, отец Зосима чрезвычайно сильно и утешительно беседовал об этом, приводя иногда в пример св. пророка Давида, который, говорил он, был царь, обремененный царскими делами и войнами, однако ночи проводил в молитвах, как видим в его Псалмопениях: полунощи востах исповедатися Тебе о судьбах правды Твоея (Пс. 118:62). Измыю на всякую нощь ложе мое и проч. (Пс. 6. 7). Иногда любил петь отец Зосима: От нощи утренююща, Человеколюбце, просвети, молюся, и настави и мене на повеления Твоя, и научи мя, Спасе, творити волю Твою. И: Нощь не светла неверным, Христе, верным же просвещение в сладости словес Твоих. «Да, возлюбленные сестры, – говорил он, – дай вам Бог познать утешение ночных бдений, когда вся природа, все люди погружены в мрачный покой, все тихо, все молчит – точно все мертво! Как утешительно переселяется в эти минуты душа в иной мир и беседует едина с Единым, воспевая: Се жених грядет в полунощи. А особенно летом, в тихую светлую ночь, как отрадно молиться одному на свободе в лесу или где-нибудь на открытом воздухе!»

Некоторые сестры, восхищенные такими внушениями, просили у него благословения ходить в лес ночью молиться, ибо лес был близко, возле самой калитки. Он с утешением благословил и сделал им на елках кресты в некотором расстоянии один от другого и просил Господа укреплять и утешать их. Юная, но пылкая Маргарита загорелась желанием не отставать от сестер и также начала просить на это благословение у отца Зосимы. «Хорошо, – сказал он, – я тебе сделаю крест вот на этой елочке», – указывая на самую ближайшую к его келье, ибо он знал ее немощь: она, как дитя, всего боялась, не только какие-нибудь страхования, но и всякий шорох пугал ее. «Вот тебе елочка и крест на ней, недалеко от моей кельи, сюда приходи и молись», – сказал отец Зосима. И когда Маргарита приходила ночью молиться, старец тихонько, чтобы она не знала, выходил на крыльцо своей кельи и стоял, издали смотря на нее. И если замечал, что она начинает робеть, тревожиться, осматриваться по сторонам, тогда он подавал голос, говоря: «Молись, молись, не бойся, я стою на крыльце». Его отеческая любовь и попечение еще больше одушевляли ее, как и остальных сестер, к молитве.

* * *

Не одними словами отец Зосима старался возбуждать усердие в душах сестер, вверенных ему. Однажды утром вошел он молиться в часовню, в которой стояло большое резное распятие, и, по смотрению Божиему, забыл запереть за собой дверь на крючок. Через некоторое время, не зная, что старец там, одна из его учениц вошла в часовню с намерением помолиться и, увидав отца своего, стоящего на коленях перед распятием, всего в слезах, с опущенной головой и со сложенными на груди руками, тотчас же вышла, чтобы не тревожить его в такие высокие минуты. Но старец, заметя ее, сказал ей вслед: «Не уходи, подожди на крыльце». Вскоре он вышел, сел на ступеньки крыльца часовни, велел и ей сесть и сказал: «Видно, так Богу угодно, чтобы я показал тебе, как надобно молиться перед распятым Господом нашим Иисусом Христом. Лишь только ты приближаешься к Нему, а Он уже встречает тебя с отверстыми объятиями. Склонил Он святейшую Главу Свою, чтобы слушать тебя. Закрыл Божественные глаза Свои, чтобы не видеть грехов твоих. Приковал ножки Свои, чтобы не уходить и не удаляться от недостойных. Не только растворил, но, так сказать, выломал копием дверь сердца Своего любвеобильного, чтобы без задержания лилась Его милость и любовь на всех, припадающих к Нему, сладчайшему и милосерднейшему Отцу и Создателю нашему. Размышляй о таковой беспредельной Его любви, пригвоздившей Его ко кресту, и о Его милосердии, и молись или, подобно мытарю, в смирении и сокрушении произноси тихо: “Боже, милостив буди мне грешному”, или взывай, как хананеянка, или со слезами молчи, как грешница у ног Спасителя, или, как блудный сын, спеши, – не бойся, окровавленные объятия Его встречают всякую душу, к Нему обращающуюся». Сестра эта со слезами в молчании слушала святого отца своего, и он сказал наконец: «Ну, поди помолись. Да и за меня же помолись, – прибавил он, улыбнувшись, – а то ты мне помешала» – и, благословив ее, пошел в лес.

* * *

Та же сестра со скорбью сердца некогда говорила отцу Зосиме: «Что мне делать, отче мой? Очень я побеждаюсь невоздержанием языка, и когда много празднословлю, то всегда скучаю и жалею о том, и полагаю в мыслях намерение исправиться, но опять то же делаю». «Старайся помнить, – отвечал старец, – что сказал Спаситель: за каждое праздное слово дадим ответ, и проси Его помощи. А когда опять согрешишь, проси у Него прощения. И Он, велевший ученику до седмидесяти крат седмерицею прощать, Сам ли не простит согрешающих и к Нему прибегающих, испрашивая прошением помощь и прощение?» «Иногда, – продолжала сестра эта, – говорю что-нибудь нужное, или даже душеспасительное, или с сестрами, или с мирскими: сперва духовная начнется беседа, а потом и не чувствую, как увлекусь в празднословие, или в пересуды и осуждение, или в любопытство и тщеславие, даже с прикрасою иное говорю, а после всегда скучаю и унываю. Что мне делать? Не могу исправиться». «Чтобы научиться не погрешать в разговоре, – сказал старец, – прежде надобно выучиться молчать. Баня, как ни жарко натоплена будет, но если часто отворять двери и сени – остынет. Да и стеклянницу с ароматами, если часто откупоривать, то выдохнутся ароматы. И потому-то говорит св. Давид: Онемех и смирихся и умолчах от благ (Пс. 38: 3). – Слышишь: умолчах от благ, – предпочел лучше молчать, нежели благое говорить, – и тогда: согреяся сердце мое во мне, и в поучении моем разгорится огнь (Пс. 38:4). Ибо “и благая глаголати низшее есть молчания с разумом”, – сказал Каллист Катафигиот (гл. 40). Хорошо молчание уст, – продолжал отец Зосима, – а молчание ума выше сего, и настолько выше, насколько душа выше тела. Однако, пока мы в теле, оно должно во всем помогать душе, а потому невозможно достигнуть молчания ума, или премирной чистоты, то есть богомыслия, прежде исправления молчания уст с рассуждением. Для того-то и учит нас Царь-Пророк молиться: Положи, Господи, хранение устом моим, и дверь ограждения о устнах моих (Пс. 140:3)». «Я помню, отче, в Прологе, – говорила сестра эта, – что один подвижник (авва Агафон) три года носил камень во рту, чтобы выучиться молчать. Благословите и мне что-нибудь носить всегда во рту, чтобы помнить и удерживать мой окаянный язык». «Носи камень, Бог благословит, – сказал старец, – камень же наш Христос! Старайся всегда иметь в устах молитву Иисусову, и лучше всякого камня она поможет, не только в молчании, но и во всем исправиться. Что делалось редко и по особому смотрению Божию, то нам не пример, и за то не осудимся, если не сделаем, а что положено Церковью и правилами св. отец, о том надобно стараться, чтобы исполнять. Носить камень в устах никто из святых не заповедал, а иметь Иисусову молитву в устах, в уме и сердце – это предано всем хотящим монашествовать. Да и всем христианам апостол Павел сказал: непрестанно молитеся (1Фес. 5:17). Молитва Иисусова лучше всякого камня научит не только должному и благословному молчанию, но и всему доброму». «Неужели же молчание Бога ради бывает не должное и не благословное?» – спросила эта сестра. «Бывает, – отвечал отец Зосима, ибо преподобный Пимен говорит: “Иной человек, кажется, молчит, но в сердце своем осуждает других, – такой непрестанно говорит. А другой с утра до вечера говорит, а между тем соблюдает молчание, потому что он ничего не говорит без пользы”. Да и Сам Господь сказал: от избытка сердца уста глаголют (Мф. 12:34). И царь Давид, который учит молиться: положи, Господи, хранение устом моим (Пс. 140:3) и проч. – в благословное время говорит: и устнам моим не возбраню (Пс. 39:10). И потому-то премудрый сын его сказал: всякой вещи время. Если бы молчали все богодухновенные святые, как бы прославился Бог? Как проповедалась бы вера? Как люди пришли бы в познание закона Божия и Его заповедей? Как обратились бы и исправлялись грешники и все неверные? Сказано: иному дается Дух премудрости, поучать, проповедовать; иному – Дух разума, размышлять, углубляться и молчать, – и все действует один и тот же Дух. Господь сказал в Евангелии: От словес бо своих оправдишися, и от словес своих осудишися (Мф. 12:37). Если бы мы помнили всегда присутствие Вездесущего, то и молчали бы, и говорили бы все во славу Божию и не посмели бы ни говорить, ни делать Ему неугодное. Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся (Пс. 15:8).

* * *

Рачитель священного безмолвия, отец Зосима по временам удалялся от сестер и от всех попечений. Но, как любвеобильный отец, он не оставлял надолго преданных ему учениц. Уходил он в свою келью на пять дней, из которых летом большую часть проводил в лесу. Все сестры, уважая его безмолвие, не беспокоили его в эти дни. Но две из них, по малодушию или по горячей приверженности к нему, не могли переносить и пяти дней. Не смея же идти прямо к отцу своему, чтобы не нарушить его безмолвия и не подать повода другим сестрам, они всячески искали случая, чтобы хотя издали увидать отца Зосиму или услышать его голос. Иногда они выходили на ту дорожку, по которой он возвращался из лесу в свою келью, и, издали кланяясь ему, просили благословения, и он не отвергал такого их усердия, останавливался с ними на несколько минут, являя отеческое расположение, и они в великом утешении возвращались. Иногда вечером, взявши по охапочке дров, они приносили их к его келье и, кладя при дверях, нарочно производили стук, чтобы было слышно старцу, и он спрашивал изнутри кельи: «Кто там?» «Это мы, отче, принесли вам дров», – отвечали они. Тогда с отеческой лаской он, отворяя им дверь своей кельи, говорил: «Что мне с вами делать? Точно вы дети! Ну, взойдите, взойдите». Радость их была несказанной. Иной раз старец позволял побыть у него немного, а иногда, утешив их отеческой любовью и назидательным словом, сразу же отпускал с благословением.

* * *

Сколь снисходителен был отец Зосима в принятии любви и усердия, столь строг был ко всякому изъявлению, отягощавшему его глубокое смирение. Но чудная отеческая любовь покрывала все. Это можно видеть из следующего случая. Однажды осенью отправлялся он в Москву по обительскому делу. Он поехал один, без кучера, в тележке. Все сестры провожали его. Но, отъехав несколько саженей, старец остановился. Сестры окружили тележку, и он сказал: «Дайте мне топор, может быть, что-нибудь дорогой сломается». Принесли топор, и старшая из двух приверженных учениц его, подавая топор, поцеловала ему ногу. Он так разгневался, что закричал: «Это вражье дело! Ты огорчила меня на дорогу!» – и немедленно уехал. Все сестры в молчании пошли домой, а виноватая, едва переводя дух, взошла в свою келью и, запершись, начала плакать. Через полчаса она услышала, что сестры бегут к воротам и говорят: «Отец Зосима воротился!» И она в страхе и радости побежала с ними. Старец уже шел в ворота; все сестры около него, виноватая позади всех. Он говорил сестрам: «Я видел много орехов и воротился сказать вам, чтобы без меня сходили за орехами». Потом взглянул на опечаленную сестру, снял дорожный плащ свой и подал ей, говоря: «Неси его за мной в мою келью». Войдя в келью, он затворил дверь и тогда со всей отеческой милостью и любовью утешил ее и сказал: «Поняла ли ты, друг мой, что я воротился для тебя? Я знал, что за неделю, которую я проезжу, ты измучишься». Много говорил он о смирении, о том, как тяжка всякая почесть, и называл себя грешным и нестоющим. Потом, выйдя с утешенной сестрой ко всем, его ожидавшим, пошел с ними на общую трапезу и весь день провел с сестрами, а рано утром уехал на неделю в Москву.

* * *

Отец Зосима, преисполненный любовью к Богу и к ближним, собственным примером и приводимыми им наставлениями более всего старался поселить в сестрах своего общежития мир, единодушие и любовь. И когда какая-нибудь из сестер спрашивала его: «Отче, за что она (называя имя) не любит меня? Что я ей сделала?» «Кто тебе сказал, что она тебя не любит? – возражал старец. – Твой собственный помысел или враг диавол. Не верь этому!» «Нет, отче, – говорила сестра, – уж не только все ее поступки, и слова, и обхождение со мной доказывают это, но и сердце мое слышит, что она не расположена ко мне». «Ну хорошо, пусть правда твоя. Но выйди в лес и закричи: “Друг мой! Возлюбленная сестра!” – и отголосок будет отвечать то же. Закричи: “Дура, негодная!” – и отголосок такой будет. Поверь мне, что во взаимоотношениях душ, в духовном общении, сочувствие бывает как верный отголосок. Итак, посмотри прежде в свое сердце: верно, есть в нем нерасположение. Следовательно, прежде свое сердце приклони к миру и любви, и непременно отзовется отголосок в душе твоей духовной сестры». – «Что ж мне делать, отче? Я и сама не рада, что и мое сердце уже не лежит к ней» «Нет любви? – продолжал старец. – Делай дела любви. Если знаешь, чего сестре хочется, отдай; если случится в чем прекословие, уступи; если она разгорячится, перемолчи и себя обвини, и прощения попроси. А более всего молись за нее, говоря: “Спаси ее, Господи, и святыми ее молитвами помилуй меня, грешную”. Тогда непременно Господь даст тебе мир и любовь. Если же и после этого она не будет мирствовать, то твоя совесть будет утешать тебя. А о непримиримой надобно жалеть и сострадать, помня страшный пример священника Тита и диакона Евагрия (Четьи-Минеи. 27 февраля)».

* * *

Иногда случалось, что одна сестра по малодушию жаловалась старцу на другую: «Отче, она грубо обходится со мной и жестока в словах и поступках, так что я очень грешу, все на нее смущаюсь и оскорбляюсь». «Как тебе не стыдно! – отвечал старец, – ведь она не от дурных против тебя чувств так делает, она расположена к тебе, но по простоте и от грубого обычая так обходится». «Да мне, отче, это не по сердцу», – отвечала сестра. «Ну, заставь воробья петь посоловьиному», – говорил старец.

* * *

Одна сестра просила старца: «Уволь меня, отче, от моей должности, я такая нетерпеливая грешница, часто сержусь и сестер оскорбляю своим невоздержанным языком, а если я буду знать только свою келью, то Бог поможет, за твои молитвы, и никого не оскорблю». На это старец отвечал: «И змея, когда одна лежит в своей берлоге, не кусается, но все равно змеей остается: и жало, и яд в ней; так и страсти, не истребленные борьбой с ними при содействии все могущей благодати Божией, лишь усиливаются и растут в безмолвии келейном». «Что же мне делать, отче?» – сказала сестра. «Проси Божией помощи к исправлению, а у сестры, которую оскорбила, немедленно проси прощения, и смиряйся и осуждай себя, и не лишишься милости Божией».

* * *

Другая сестра в расстройстве духа сказала старцу: «Прости, отче, я смущаюсь, что бежала из мира, от искушений, но и в монастыре их много, хотя другого рода». «Беги туда, где нет беса, – говорил старец, – то есть спасись и взойди на небо. Там нет искушений, потому что оттуда низвержен бес. А пока мы в этой жизни – везде с ним брань, но Господь не оставит без помощи и победы истинно, всем сердцем предавшихся Ему».

* * *

Иногда случалось, что отец Зосима предпринимал какое-нибудь дело, и сестры говорили ему: «Дай Бог, чтобы оно исполнилось!» Он же всегда отвечал: «Ежели Богу угодно, то непременно будет, а если Богу не угодно, то и мне не надобно».

* * *

В 1830 году в ноябре было небесное явление. Часу в одинадцатом вечера сестры увидели на небе некое знамение, которое сверкало наподобие меча или молнии, и потом звезды как бы посыпались на землю. Испуганная Маргарита побежала к старцу и, по произнесении обычной молитвы услыша «Аминь», взошла и увидела его, сидящего под окном и спокойно смотрящего на небо. «Видите ли вы, отче, какое знамение на небе?» – спросила тревожно Маргарита. «Вижу, – сказал старец. – Отчего же ты так испугалась?» «Ах, отче, неужели вы не боитесь?» «От кого все это? – продолжал старец. – Ведь от Бога, а Бог чей? – Наш. Стало быть, чего же бояться своего Бога, такого милостивого, каков Бог наш. Успокойся. Помни, что Феодор Фивейский говорит: “Небо с землею сомкнется, а смиренный не убоится”. Имей смирение и бойся одного Бога, тогда ничего не будешь бояться». Однако отец Зосима начал замечать, что ее боязнь, тревога и беспокойство происходили более от болезненного состояния и слабости физических сил. Здоровье Маргариты приметно расстраивалось, время от времени она все более чувствовала в груди как бы некое расслабление и сильную боль, но когда находилась при отце Зосиме, то забывала свою болезнь и ей казалось, что она менее ее чувствует. И отец Зосима иногда после вечерни принимал ее одну в дни своего безмолвия, и, видя ее изнеможение и страдание, в своей печке в маленьком медном чайнике варил какую нибудь траву и поил ее горячим, и сам провожал до кельи. Потом, имея всегда большую веру и усердие к Матери Божией, он решился свозить больную Маргариту в Переславль-Залесский к чудотворной Феодоровской иконе Богоматери. И сам поехал с ней, взяв с собой и старшую родную сестру ее Веру. Возвращаясь из Переславля, они остановились отдохнуть в Троицкой Лавре в гостинице. Здесь они узнали, что Антоний (Медведев), который в Арзамасе по просьбе отца Зосимы благословлял Веру и Маргариту, ехавших в Сибирь, в Туринский монастырь, теперь наместник Лавры. Старец возымел желание видеть его и принять благословение себе и сестрам, но колебался, идти или нет. Если с переменой места изменился и отец Антоний, говорил старец, то буду жалеть, зачем пошел. Лучше бы я остался в первых моих о нем мыслях и чувствах. В такой нерешимости они пошли к обедне, день был воскресный, и служил сам отец наместник. После обедни за ним пошли все старшие, служившие с ним монахи и очень много мирских посетителей обоего пола. Старец и сестры стояли вдали и видели множество людей всякого сословия, подходивших под благословение наместника, который, окруженный народом, взошел на свое крыльцо. А старец с сестрами пошел прикладываться ко всем святым мощам, и уже были они на дороге в свою квартиру, как увидели, что все мирские гости выходили от отца наместника. Тут старец остановился, подумал немного и сказал: «Сестры, пойдем к отцу наместнику». Едва вошли они в зал (где все служившие монахи стояли и сидели около стола, ибо была подана закуска), как отец наместник благосклонно встретил их у самых дверей, и лишь только отец Зосима по смирению своему и по пустынному обычаю поклонился ему в ноги, в то же мгновение и отец наместник ответил ему взаимным земным поклоном. Все монахи встали и, смотря с удивлением, какому убогому старцу кланяется в ноги их начальник, также склонили перед ним свои головы. А отец наместник, благословив старца и сестер, повел их через залу в свою гостиную. Отец Антоний и отец Зосима долго духовно и утешительно беседовали. А сестры с радостью слушали в молчании. Потом отец Зосима просил отца Антония сказать слово на пользу сестрам. «Они живут при источнике, – отвечал отец наместник, – и не имеют нужды в мутной воде из лужи». Такой смиренный и мудрый отзыв наместника удивил старца, и он убедительнее стал просить его дать наставления своим сестрам, говоря о себе, что он и скудоумен, и груб, и глуп. Тогда наместник, обратясь к сестрам, сказал: «Помните, что народ Израильский Сам Бог вел через пустыню, во дни столпом облачным, в нощи столпом огненным, но и им нужен был Моисей. Держитесь вашего Моисея! – более я ничего не могу сказать». Тронутый до глубины сердца, отец Зосима промолвил: «Запомните слова аввы Антония и везите их в благословение всем сестрам». Но отец наместник благословил и образом, и просфорами, и древней книгой св. Иоанна Лествичника, перевода Паисия Молдавского. И с тех пор водворилось общение между аввою Антонием и старцем Зосимою до блаженной кончины последнего. Отец Зосима в духовных беседах своих с ним не забыл и о болезни Маргариты. Вспомнив, что отец наместник в мирской жизни был врачом, он просил у него лекарства болящей, и отец Антоний, с добрым расположением и участием расспросив о болезни, преподал медицинские советы, и рецепт, и лекарства. Простясь с ним, они прибыли в Москву, и когда старец стал заботиться о лекарствах, Маргарита сказала ему: «Отче мой, вы возили меня к чудотворному образу Матери Божией, если Ей угодно, Она исцелит меня, на что ж лекарства?» «Ждать сверхъестественных исцелений – это, друг мой, дерзновенно, – заметил на это старец. – А я принимаю за чудо Матери Божией и то, что Она послала тебе такого врача, который и молитвою, и благодатию Божией даст силу своим лекарствам». И Маргарита покорилась с верой.

* * *

За год до кончины старец был очень болен, и когда сестры умоляли его полечиться, он сказал: «Ни у какого доктора не хочу лечиться, кроме архимандрита Антония». И сестра Вера, по благословению старца, ездила за лекарствами к отцу наместнику, который с любовью прислал их. В предсмертной же болезни своей, хотя он в утешение сестрам и велел Маргарите написать к отцу наместнику, но, предвидя свою кончину, он не о лекарстве себе, а о покровительстве своим сиротам просил архимандрита Антония.

* * *

Маргарита, видя, что воле Божией было угодно оставить ее во временной жизни, возымела намерение проводить ее в совершенном уединении, не входя ни в какие обительские занятия. Здесь надобно сказать, что старец еще при жизни своей возложил на нее послушание заведовать отправлением всех монастырских богослужений и приучал ее к уставу церковному. Но в это время, когда она предалась было уединению, богослужение в их монастыре было в совершенном расстройстве: все в печали и слезах бродили как потерянные и только беспрестанно читали Псалтирь и иногда акафисты. Приближался великий праздник, накануне которого одна богобоязненная и смиренная сестра читала ночью Псалтирь в часовне над могилой старца. Уставши, она села отдохнуть и едва успела задремать, как видит стоящего у аналоя старца, который говорит ей: «Зови скорее Маргариту начинать всенощную, я жду ее». Испуганная сестра, очнувшись, тотчас пошла к Маргарите и с трепетом и со слезами рассказала ей видение. Тут Маргарита ясно увидела волю Божию и волю отца Зосимы не оставлять данного ей послушания; и хотя с великим усилием и печалью, но неопустительно стала отправлять попрежнему все богослужения, а когда освятили у них церковь, то она с большим усердием старалась употреблять все возможные средства, чтобы завести клиросное пение и весь порядок богослужения по уставу церковному.

* * *

Прошло некоторое время по кончине старца, и старшая сестра Маргариты Вера, более двух месяцев не видев старца во сне, начала очень тосковать о том и, читая Псалтирь, горько плакала. Но вот как бы в утешение она видит, что будто идет куда-то за ворота и выходит на большое поле, покрытое зеленой травой, по которому раскинулись зеленые кустарники, и будто у нее очень болят глаза, так, что она едва может смотреть. И вдруг по полю между кустами идет навстречу к ней старец и, остановясь перед ней, с отеческой милостью говорит: «Не плачьте вы обо мне – мне очень хорошо там, вот ослепнешь от слез, видишь, как болят у тебя глаза. Не плачьте, я не забываю вас, вот и теперь иду к вам». При этих словах она пробудилась, однако не могла удержаться от слез, видя, как отец их, отшедши в вечность, не оставляет и сестер, и самой обители своим покровительством.

Не можем не упомянуть хотя бы о некоторых случаях отеческого попечения старца о своей обители, бывших вскоре после его блаженной кончины.

* * *

Внутри ограды в углу была приготовлена старцем еще при жизни большая стопа хороших досок, которые, как говорил он, годятся на помост церкви, когда, Бог даст, будет она строиться. После его кончины опечаленные сестры не обращали ни на что внимания. И вот одна сестра видит сон: будто старец пришел к ней и сказал: «Что вы не смотрите! Самые лучшие доски пропадают», – и ушел от нее. Она пробудилась, сказала сестрам, пошли смотреть и увидели, что за стеной в углу разломана ограда (которая тогда была деревянная), и что много досок украдено, а за оградой, на снегу, виден след саней и лошади. Оставшиеся доски сберегли, и действительно они употреблены были на помост церкви.

* * *

На другой год после кончины отца Зосимы, в июле, одна простодушная и богобоязненная сестра говорила всем: «Сегодня во сне приходил ко мне отец Зосима и сказал: “Сестры, пожар!” – и я испугалась и пробудилась». Сестры немедленно пошли осматривать трубы на всех чердаках. Но нигде ничего не нашли опасного. На другой день зашел к ним соседний крестьянин и сказал: «Берегитесь! Страшный пожар начался, загорелись соседние леса, которые стоят рядом с вашим обительским лесом, со всех деревень собраны понятые, более ста человек, но ничего не могут сделать, чем более рубят и копают, тем дальше по лесу разносится огонь. А реки нигде нет близко, да и можно ли заливать дремучий лес?» «Если сто понятых, – говорили сестры, – не могут потушить, то как же нам беречься? На покров Царицы Небесной и на молитвы отца нашего возлагаем надежду. Буди воля Божия с нами!» – и, поблагодарив доброго крестьянина, они отпустили его, прося извещать их о пожаре. Через несколько дней темный дым, как густой туман, наполнил всю обитель, и искры уже видны были поверх обительского леса, окружающего ограду. Тогда этот крестьянин опять прибежал к ним и сказал: «Выбирайтесь куда-нибудь из обители; выносите иконы и все, что есть у вас лучшего; уже пожар близ вашего леса. Полиция употребляет все старания: на пожаре сам исправник и рота солдат, и со всех деревень собран народ; но никак не могут потушить. Все дремучие леса в округе загорелись; точно ад! И если подует ветер в вашу сторону, уже никакого спасения не будет вам!» «Куда же выбираться нам?» – говорили бедные сестры. И, отпустив с благодарностью крестьянина, они собрались вместе, помолились у гроба отца своего и, взявши с собой чудотворную Казанскую икону Богоматери, лобызая которую отец Зосима испустил дух, и святой воды, пошли на пожар. Молясь, тихо обошли они по границе всю свою дачу, кропя святой водой и посыпая землей от могилы старца. И чудо милосердия Божия! Покров Царицы Небесной и молитвы отца Зосимы хранили пустынную обитель: шесть недель продолжался пожар – и ни одного раза не подул ветер в сторону обители. Но пожар был так близок, что обительский лес во многих местах почернел и засох, а около леса остались горелые пни соседней дачи, как вечные свидетели чудесного заступления Богоматери, за молитвы угодника Божия, старца Зосимы.

* * *

Через несколько лет и в обители был пожар, который сестры с великой печалью приняли как наказание Божие; а потом объяснилось, что это случилось по особому смотрению Божиему к большему прославлению старца. Уже была освящена церковь обители, и во время великопостных часов все сестры были там. Вдруг церковные окна осветились огнем, и сестры увидели, что келья отца Зосимы так загорелась, что уже невозможно было ее потушить. Поэтому сестры и народ постарались выносить все из церкви. Но напрасны были человеческие заботы! Келья старца сгорела, как свеча перед Богом. В ней не было ничего из вещей старца, они находились в той келье, где он скончался. Сестры с горестью говорили: видно, чем-нибудь прогневали мы отца Зосиму, что он взял от нас, недостойных, свою келью, этот драгоценный памятник его с нами пребывания. Но что же? Весной после снега, когда уже везде все высохло, на пепелище, в углублении, наподобие маленькой лужи, стояла чистая, светлая вода. Сестры, видя, что года три эта вода ни летом не высыхала, ни зимой не вымерзала, пожелали выкопать там колодезь в вечную память этого события, чтобы место, на котором была келья старца, никогда никем не было застроено.

* * *

Келья старца была очень маленькая, деревянная, даже не на фундаменте, просто на земле выстроенная, из осмиаршинного леса, разделенная внутри на четыре келейки. Первая была прихожая, в ней под полом был маленький погребок. Из прихожей в сторону была другая, его рабочая, где старец делал деревянные ложки, чашки и прочее. Третья – где он спал, читал и принимал сестер, ибо постель его, состоявшая из войлочка и колодочки, всегда свернутая лежала в углу лавки, которая служила ему смиренным одром. Четвертая – его моленная, самая маленькая, в которой только можно было положить земной поклон. В ней на высокой лавке, стоявшей вместо аналоя, лежали священные книги: Новый Завет и Следованная Псалтирь, а также шерстяные четки, а в углу стояла маленькая скамейка, на которой старец сидел, углубляясь во внутреннюю молитву или отдыхая от земных поклонов. Сестры думали, что эта вода на пепелище стоит в его погребке. Но когда нанятые колодезники стали расчищать пепелище, тогда и они, и сестры увидели, что погребок весь засыпался углями и сором во время пожара; а чистая и светлая вода стояла на том самом месте, где была его моленная. Сестры велели на этом месте выкопать колодезь. Утешенные устройством колодезя, они говорили: «Чудны судьбы Божии! Мы тосковали, что прогневали Бога и отца Зосиму и от того сгорела келья, но теперь ясно видим Промысл Божий. Деревянная келейка от времени сгнила бы и развалилась, а впоследствии, может быть, это место было бы забыто, но теперь временной скорбью оно увековечилось к славе Божией в память преподобного отца Зосимы».

* * *

Боголюбивые благодетели обители Семен Лонгинович и Анна Васильевна Лепешкины, услышав об этом, порадовались духом, и, питая всегда благоговейную память и усердие к отцу Зосиме, выстроили над колодцем каменную часовню.

Через несколько лет усердием этих же благодетелей и одной вдовствующей госпожи, Марии Ивановны Головиной, с благословения великого покровителя пустынной обители Московского митрополита Филарета к соборной Троицкой церкви стали пристраивать с обеих сторон два придела. Колодезь подошел под церковную стену. Нужно было сломать часовню, но колодезь остался. Над ним сделаны под стеной арки из белого камня и вход к нему извне церкви, по каменным уступам. Над входом крытое, приличное церковному зданию крыльцо с дверями. Но как самая обитель, возникшая на диком, пустынном болоте, так и этот колодезь под церковью, и самый гроб старца в церкви остались вечными памятниками высокому благочестию жизни отца Зосимы. В память вечную будет праведник (Пс. 111:6). Прославляющего Мя прославлю, сказал Господь. (1Цар. 2:30)

Милосердый Боже! Предстательством Пресвятыя Матере Твоея и молитвами раба Твоего, отца нашего схимонаха Зосимы, храни и милуй и спасай обитель эту и всех, с усердием притекающих в нее и памятующих его и нас, грешных и недостойных по духу чад его. Аминь.