Часть вторая. Жизнь и деятельность Кирилла Лукариса

Кирилл Лукарис родился в главном городе острова Крита Кандии¹³⁸ или Кандаке¹³⁹ тринадцатого Ноября 1572 года¹⁴⁰. В мире он назывался Константином¹⁴¹. Лукарис же была его фамилия, принадлежавшая еще роду его отца¹⁴². Константин Лукарис происходил из древней благородной греческой фамилии, которая находилась в родстве со знатнейшими греческими дворянскими родами, даже с палеологами. Еще задолго до рождения Константина его предки по примеру других дворянских фамилий переселились из своего отечества Епидавра в Иллирии на остров Крит¹⁴³. После падения Константинополя подобные переселения были очень часты. Чтобы освободиться от непосредственного влияния турок и лучше обеспечить безопасность своей жизни, многие состоятельные греческие фамилии, получив дозволение от патриарха, выселялись на острова, находящиеся вдали от центра Оттоманской империи, где жизнь развивалась свободнее в материальном, религиозном и умственном отношениях. Остров же Крит, как пользовавшийся большою свободою при владычестве над ним венецианцев, представлял самое лучшее убежище для угнетаемых со стороны турок греков¹⁴⁴. Смит так описывает состояние острова Крита в ту эпоху: «в то время как вся Греция вместе почти со всеми близ лежащими островами подпала оружию и тираниии оттоманов и страдала от турецкого варварства, остров Крит в течение многих веков пользовался прежним миром благодаря благоразумию и непобедимой храбрости венецианцев, которые управляли этою провинциею, подчиненною власти их республики, с величайшею умеренностию и справедливейшими законами, так что грекам хуже жилось под властию собственных императоров. Островитяне жили по своим законам, неподчиненные своеволию и власти кого-либо, имея право отправлять свое богослужение по уставам греческой церкви, свободные от всякого стеснения и презрения... Тронутые сознанием такого завидного для прочих греков счастья, критяне со всяким старанием хотели показать, что они не неблагодарны и не забывают о благодеянии. Из свободы произошли сила и крепость духа, неподкупная верность и должное повиновение своим начальникам и постоянный спутник свободы – любовь к искусствам и наукам»¹⁴⁵. И критяне, действительно, оказались передовыми деятелями из греков на поприще просвещения¹⁴⁶. «Когда просвещение и даже национальность греческая, – говорит один современный нам русский путешественник по востоку, – начинает падать в Константинополе и Афинах, на Крите все это не только не погибает, а находит самую живительную почву для развития и процветания... Мы видим, что в ХV и XVI веках появляется между критянами особенная любовь к просвещению. Критские уроженцы, получив первоначальное образование на родине, отправляются для довершения его в итальянские университеты: в Венецию, в Падую, в Рим и другие города. При Падуанском университете из Критской молодежи образовалась целая Критская колония; такая же колония была в Венеции. Многие из них, по окончании образования за границей, возвращались на родину и там служили делу народного образования, но некоторые, более даровитые, оставались вне своего отечества, делались профессорами заграничных университетов»¹⁴⁷.

Фамилия предков Константина Лукариса долгое время процветала на острове Крит, обладая богатством и пользуясь известностью; но с течением времени она начала упадать и переселилась в маленькую деревню. Когда эта деревня была разорена, предки Константина Лукариса опять переселились в город и там ниспали до степени беднейшего сословия, так что, по замечанию Льва Алляция, «Константин Лукарис родился от незнатных и беднейших родителей»¹⁴⁸. Отец Константина Лукариса был простой ремесленник, мать занималась валянием сукон, а дядя – брат отца – был мясник¹⁴⁹. Но такое низкое происхождение не может служить к унижению Лукариса. «Слава, – по справедливому замечанию греческого историка Мануила Гедеона, – никогда не была монополией особенно привилегированного класса людей в мире; никто не станет утверждать, что знаменитые люди родились такими, от чрева матери уже готовыми выступить на поприще мировой деятельности. Особенная способност, талантливость, острая восприимчивость ума, сильная воля – вот первейшая причина славы. Лукарис принадлежал к бедному семейству, которое питалось от своего рукоделия. Но какое значение имеет это для нас при рассмотрении душевных свойств его»?!¹⁵⁰.

Относительно первоначального воспитания и образования Кирилла Лукариса подробнх и точных сведений не сохранилось. «Бог знает, – говорит тот же Гедеон, – у кого из учителей грамоты Кирилл научился первым элементам чтения. Обычные в XVI век школы грамоты, помещавшиеся в нарфиксах храмов, куда собирались любознательные дети, конечно, существовали в это время и на острове Крит, как об этом свидетельствует драгоценная книга Turcograeciä «во всей Греции нигде не процветают науки. Греки не имеют никаких академий и общественных профессоров, кроме школ, в которых дети научаются читать часослов, псалтирь и другие книги, употребляемые при богослужении»¹⁵¹. Некоторые предполагают¹⁵², что Константин Лукарис начал свое первоначальное образование на острове Крит под руководством Мелетия Пигаса, которого Готтингэр называет соотечественником¹⁵³ Кирилла, Антоний Легер и Смит¹⁵⁴, кроме того, – родственником его, а Филипп Кипрянин даже прямо – наставником¹⁵⁵ (praeceptor) его. Сам Константин Лукарис в одном из пяти своих писем к Мелетию Властосу от 2 мая 1611 года пишет: «Ты, ученейший Мелетий, достоин всеобщей любви и в особенности моей, так как ты когда-то воспитывал меня в моей юности». «Из этих пяти писем, – говорит Гедеон, цитирующий вышеприведенное письмо, – ясно, что Мелетий Властос был защитником, другом и благодетелем живших на острове Крит родственников Кирилла»¹⁵⁶. Сафа же делает общее замечание, что Мелетий Властос, родом критянин, занимался воспитанием детей в своем отечестве¹⁵⁷. По всем этим данным можно предположить, что наставником Константина Лукариса в юности был и Мелетий Властос. Вообще же, судя по происхождению и материальному состоянию родителей Константина Лукариса, естественно допустить, что они мало заботились о его первоначальном образовании и воспитании¹⁵⁸.

Лишь только мальчик Константин несколько подрос, родители отдали его на служение рыбаку. Чрез занятие рыбною ловлею он скоро познакомился с мореходцами и перешел на службу к одному матросу. С ним он плавал на корабле в Родос, Триполи и Александрию¹⁵⁹. Здесь своего юного родственника узнал Мелетий Пигас, бывший в то время патриархом Александрийским, и с радостью принял к себе. «Еще будучи мальчиком, Константин Лукарис, по словам Льва Алляция, прибыл на судне в Александрию и начал свои занятия у Мелетия, патриарха Александрийского, родившегося на том же Крите¹⁶⁰. С этого времени патриарх Мелетий сделался самым главным воспитателем будущего знаменитого «Кирилла Лукариса»¹⁶¹. Мануил Гедеон следующее говорит о воспитательном влиянии патриарха Мелетия Пигаса на Константина Лукариса: «если ненависть к искажающей догматы римской церкви возжег в душе Лукариса знаменитый его учитель Максим Маргуний; если любовь к греческой, ведущей ко Христу, науке насадил в сердце своего земляка Мелетий Властос; то кто иной насадил во всей его душе, и во всем его сердце, и во всем его разуме ревность о церкви и преданность догматам православия, как не Мелетий Пигас? Я (писал он Кириллу Лукарису при конце своей жизни), уже изможденный усилиями, трудами, бедствиями, заботами и печалями, уже лежащий на предсмертном одре, умираю с отрадою, полагая конец моим грехам и моей многотрудной жизни. Одно уношу с собою – это благочестивое сокровище веры православной, с которою надеюсь предстать престолу Христову и вместе с отцами получить милость и благовременную помощь. Это сокровище я завещеваю и тебе: подвизайся соблюсти святую веру... Церковь восточная первая приняла, первая и предала божественный свет веры». В другом письме он внушал своему юному племяннику, пребывавшему тогда в Польше, следующее: «нужно тебе трудиться; но, просим тебя, не уставай. Так как больше всего страдает православная церковь в Польше благодаря папским козням, то оставайся на месте; постарайся не быть отступником, даже не будь только зрителем за благочестие, но и участником в них и борцом, отличающимся и разумом и ревностию. Ты оставайся там и держи себя в невинности, целомудрии и всякой добродетели». Под влиянием таких наставлений, при таком опекуне и руководителе вырос и воспитался Лукарис в благочестии и, им подкрепляемый, сделался таким, каким требовали обстоятельства того времени, нужды нашей церкви, сознание великого прошлого ее: великие учители передают и великие уроки, делают своих учеников знаменитыми и делом и словом, но в особенности делом; а Пигас указал Лукарису большое поприще для деятельности, на котором новый борец начал добропобедно подвизаться за права православия»¹⁶².

Мальчик Лукарис, от природы даровитый и любознательный¹⁶³, делал такие быстрые успехи в тех науках, в которых наставлял его Мелетий Пигас, что возбуждал общее удивление. Это побудило Мелетия послать юного Константина Лукариса для дальнейшего образования в Италию, где он и сам получил образование¹⁶⁴. Таким образом, Константин Лукарис, имея 12 лет от роду¹⁶⁵, отправился в Венецию, где по ходатайству Мелетия поступил в коллегию св. Георгия, основанную при содействии друга Мелетия Гавриила Севера. «Здесь – по словам Смита, – Константин Лукарис приобрел самого лучшего наставника, под покровительством и руководством которого он воспитался, – Максима Маргуния, мужа необыкновенного ума и образования»¹⁶⁶. Мануил Гедеон так характеризует Максима: «Многосведущий Маргуний, который, по словам Евгения Булгариса, греческий язык знал не хуже древних греков, несомненно, был одним из выдающихся многоученых и знаменитых клириков, которых имела греческая церковь в конце XVI столетия, которых произвела наша земля, как редкие отпрыски и цветы, как умно сказал Икономос. Человек, обладавший любвеобильным сердцем, неутомимым умом и безграничным трудолюбием, Маргуний, посетив многие страны Западной Европы, задумал великое дело, именно – излечить латинское прибавление об исхождении Св. Духа, толкуя его более благочестиво для того, чтобы содействовать соединению церквей, нисколько не изменяя православных догматов. Но скоро он убедился, что нельзя достигнуть ни одной из его благочестивых целей, и что он делал бы ни что иное, как старался обелить эфиопа, если бы старался убедить римскую церковь отказаться от ее догматов. Он, имея богатую память, забыл мысли, которые высказывал о римской гордости еще Василий Великий, наученный ежедневным опытом, что гордые по природе нравы, когда их уважают, становятся еще более гордыми, – забыл до тех пор, пока не встретил в Риме опасности для своей жизни, после этого он понял эту истину, доказанную историей, и возвел в политический догмат, что «Rоmа nunquam amica Graecornm, et si quando amica, non diu»... Он сравнивал турок с латинами и исполнялся ненавистию к последним и всю эту ненависть внушил своим благочестивым ученикам, которые знали, что их учитель был непримиримым врагом римской церкви»¹⁶⁷.

Четыре года Кирилл Лукарис пробыл в Венеции и оттуда возвратился в Константинополь. Ему было в это время не более 16 лет¹⁶⁸. Воспитатель его Мелетий Пигас счел нужным отправить юного Кирилла для высшего образования в Падуанский уииверситет, «где Лукарис пробыл до двадцатитрехлетнего возраста»¹⁶⁹. Пребывание Лукариса в Падуанском университете пало «на то самое время, когда благодаря определению августейшего сената иезуитское честолюбие и ненависть были подавлены и когда там процветали Кремонин и Пикколомений»¹⁷⁰. Состояние Падуанского университета в то время можно определить отношением к нему правительства и достоинством профессоров. Дож венецианский (от 1585–1595) Пасхалий Цикония был очень ревностный правитель, особенно заботившийся о ненарушимом соблюдении дисциплины и порядка в Падуе. Главный начальник Падуи Марин Гриман был человек строгий и преданный ученой деятельности даже более, чем позволяла ему должность. Понятно, что он усиленно заботился о Падуанском университете – этом высшем рассаднике итальянского просвещения¹⁷¹. Из профессоров, лекции которых слушал Константин Лукарис в Падуанском университете, Смит отмечает Кремонина и Пикколомения¹⁷². Косар Кремонин (Cosarus Cremoninus) слыл в Падуанском университете за знаменитого философа. Будучи 40 лет от роду, он в 1590 году был призван в качестве второго профессора в Падую и до такой степени привлек к себе сердца своих учеников, что тем самым даже возбудил ненависть в своих сослуживцах. Вместе со своим товарищем Риккобаном он восставал против иезуитских школ и настоял на том, что сенат, вследствие ходатайства университета, решил в 1591 году уничтожить иезуитские школы. По смерти Пикколомения Кремонин был избран первым профессором и занимал эту должность в течение 30 лет¹⁷³. Между учениками Кремонина было распространено мнение, что он не верил в бессмертие души и высказывал неправильные суждения о промысле, о происхождении мира и небесных телах. Константин Лукарис, по свидетельству Пападополи, с уважением отзывался о Кремонине и только осуждал его неправильные взгляды¹⁷⁴. Другой учитель Лукариса, Франц Пиккодомений, был профессором в Падуанском университете в течение 35 лет. По учености и, особенно, по безупречной нравственности он был замечательным человеком. Еще в молодости он входил в спор со знаменитым профессором Зарабеллою, бывшим учителем Мелетия Пигаса в Падуанском университете¹⁷⁵, и пытался примирить учение Аристотеля с учением Платона. До самой своей смерти, последовавшей на 84 году его жизни (1604 г.)¹⁷⁶, он считался первым профессором в Падуанском университете¹⁷⁷. Константин Лукарис, по свидетельству Пападополи, относился к Пикколомению с уважением и порицал же его только за то, что он иногда открыто с профессорской кафедры раскрывал латинское учение об оправдании¹⁷⁸.

После семилетнего обучения в Падуанском университете Константин Лукарис, «вызванный Мелетием, патриархом Александрийским, оставил Италию и отправился в Константинополь»¹⁷⁹, где находился в то время (1595 года) Мелетий, временно управлявший Константинопольским престолом в качестве местоблюстителя по смерти патриарха Феофана и во время первого заточения патриарха Матфея¹⁸⁰. Пребыванием в Падуанском университете закончилось на этот раз школьное образование Константина Лукариса. После воспитания под непосредственным надзором Мелетия Пигаса в Александрии Лукарис обучался в течение четырех лет в Венеции и в течение семи лет в Падуе. Каковы были результаты этого обучения? «В гуманных науках, при господствовавшем в Греции варварстве, – говорит Филипп Кипрянин, – он (Лукарис) сделал такие успехи, что хорошо говорил не только на греческом языке, но и на латинском, турецком, арабском, итальянском и других языках. Он приобрел основательное знание чистой философии. Он в короткое время как чрез прилежное чтение священного писания, так и с помощью своих наставников приобрел такие познания в чистом богословии, что больших познаний никто из греков не имел в то время»¹⁸¹.

Целый год оставался Лукарис в Константинополе при Мелетии¹⁸². Считая своего высокообразованного питомца достойным священного сана, Мелетий, по словам Антония Легера, посвятил его в иеромонахи, причем он получил имя Кирилла¹⁸³. Скоро потом Мелетий возвел Кирилла в сан архимандрита¹⁸⁴ и сделал его начальником одного греческого монастыря на острове Крите¹⁸⁵.

Но обстоятельства готовили Кириллу Лукарису новое, более обширное, поприще для деятельности в юго-западной Руси.

На востоке стал распространяться слух о принятии в Риме некоторыми западно-русскими епископами унии. Слух этот дошел до Александрии, вероятно, чрез Константинополь, куда, по словам Ектезиса, отправлено было много писем, в которых русские просили патриарха прислать им на помощь кого-либо из ученых людей¹⁸⁶. Патриарх Мелетий Пигас в качестве своего экзарха отправил в юго-западную Русь своего ученого архимандрита Кирилла Лукариса¹⁸⁷. Посетив снова свой монастырь, чтобы взять свое имущество и оставить там своего брата в качестве своего наместника¹⁸⁸, Лукарис, покорный назначению Мелетия, отправляется в юго-западную Русь. Здесь Кирилл Лукарис, по словам Антония Легера, «пробыв 20 месяцев, имел постоянный спор с иезуитами и францисканцами о различиях русской и римской веры и стяжал себе в этом споре славу у своих противников в звании архимандрита и экзарха Александрийского патриарха»¹⁸⁹. В этом звании он вместе с экзархом Константинопольского патриарха Никифором присутствовал на Брестском соборе¹⁹⁰ (1596 г.). На этом соборе Кириллу Лукарису пришлось присутствовать на зрелище ожесточенной религиозной борьбы различных христианских исповеданий и самому впервые принимать в ней деятельное участие.

Собор Брестский открылся 6 октября 1596 года¹⁹¹. В Брест съехалось множество духовных и светских лиц – православных, католиков, униатов и протестантов. Между ними были: митрополит Михаил Рагоза с семью литовско-русскими епископами, множеством архимандритов, игуменов и священников; Львовский католический епископ Ян Соликовский с двумя латинскими бискупами (Луцким и Холмским) и с четырьмя иезуитами в качестве послов от папы; Литовский гетман Христофор Николай Радзивилл; Литовский канцлер Лев Сапега в качестве послов от короля; князь Константин Острожский с сыном Александром; различные сановники, депутаты от воеводств и многие другие¹⁹². Некоторые паны приехали с многочисленной и вооруженной свитой; окрестности Бреста имели вид военного лагеря с шатрами и пушками. Перевес был на стороне православных и униатская партия боялась насилий; но Константин Острожский успокоил ее своим словом. Съехавшиеся разделились на две партии: униатско-католическую и православную. Та и другая составила свой собор: униатская – в соборной церкви св. Николая, православная – в частном доме, предложенном протестантами, так как местный епископ Поцей распорядился запереть для православных все церкви в городе. На униатском соборе председательствовал Ян Соликовский¹⁹³, на православном – экзарх Константинопольского патриарха Никифор. Православный собор распался на две половины – духовную и светскую. Троекратно позванные сюда митрополит и епископы, согласившиеся на унию, отказались явиться и заседали на соборе униатском. Тот и другой собор пришли к противоположным решениям: униатский утвердил унию, объявил лишенными сана Михаила Перемышльского и Гедеона Львовского, равно как всех духовных, противящихся унии, и проклял всех, кто впредь будет противиться ей или принимать духовных лиц, осужденных за противление унии. Православный собор всецело высказывался против унии как нежелательной народу, незаконной и несогласной с православием, лишил сана митрополита и других иерархов, принявших унию. Во всех заседаниях православного собора Кирилл Лукарис принимал деятельное участие¹⁹⁴. Во главе с другими поборниками православия он на Брестском соборе усиленно противодействовал козням сторонников папы»¹⁹⁵: участвовал в богословских прениях, происходивших на этом соборе, и в составлении протестации против унии и владык, принявших ее, отправленной православными к митрополиту Михаилу Рагозе, в которой православные угрожали за измену православию судом как ему, так и другим изменникам¹⁹⁶; вместе с другими защитниками православия он участвовал в составлении и надписании приговора, в котором положено было ни в чем не слушать митрополита и других отступников епископов, а считать их лишенными власти и не предпринимать ничего в отношении к вере без Константинопольского патриарха¹⁹⁷. Захария Копыстенский свидетельствует в своей Палиподии, что на Брестском соборе 1596 года «наместникове патриаршии от Иеремии Константинопольскаго Никифор, великий протосингел, а от Александрийскаго Мелетия архимандрит Кирилл Лукарис были и суд чинили, отступники з достоинства зложили, от церкве отлучили и проклятству предали, маючи при собе православнии митрополиты, епископы, архимандриты, игумены и пресвитеры»¹⁹⁸.

Решения обоих соборов – православного п униатского – были опубликованы и представлены на утверждение королю. Как и следовало ожидать, он утвердил решение униатского собора и своим универсалом (15 декабря 1596 г.) объявил всем православным, чтобы они не считали за своих владык Гедеона и Михаила, низложенных соборно, и не имели с ними никакого общения и чтобы оказывали полное послушание митрополиту и епископам, принявшим унию. Таким образом, уния была заключена и утверждена. Оставалось водворить и распространить ее среди православных. Это могло случиться не иначе как путем насилий над православными. И, прежде всего, подверглись этим насилиям ненавистные униатам патриаршие экзархи, которые были объявлены бродягами и самозванцами. Вскоре после Брестского собора экзарх Никифор, по своему влиянию опасный для униатских епископов, был объявлен турецким шпионом¹⁹⁹, предан суду и заключен в Мариенбургской крепости, где был задушен²⁰⁰. «Не легче, чем с Никифором, было бы поступлено и с Кириллом, если бы он, по провидениию Божию, сохранявшему его для больших подвигов, не избежал их рук»²⁰¹. Кирилл Лукарис едва спас свою жизнь от преследований иезуитов бегством из юго-западной Руси. Возвратившись к Мелетию Пигасу, Лукарис отдал ему отчет о своем пребывании в юго-западной Руси, о своих «действиях», «распоряжениях» и «поступках», доставил ему сведения о личности Ипатия Поцея – одного из главных поборников унии²⁰². «Считая Поцея человеком ученым и таким, который мог бы с честью исправлять служение епископское, если бы его не обманули хитрыми вымыслами академической философии», Кирилл не преминул познакомить Мелетия Пигаса и с отрицательными сторонами его нравственной личности. В одном письме Мелетия к Ипатию Поцею читаем: «передают (очевидно, Кирилл Лукарис), что причиною отступничества Вашего были обличения совести в каких-нибудь преступлениях, ибо так говорят о вас (скажу тебе откровенно), отделившихся от нас, и что ты именно (Поцей) сделался отступником для того, чтобы избежать строгого суда восточной церкви, желая у других заслужить себе отступничеством милостивое снисхождение и, таким образом, избежать наказания за преступление»²⁰³. Так исполнил молодой архимандрит Кирилл Лукарис поручение Мелетия Пигаса в качестве его экзарха в юго-западной Руси²⁰⁴. Южная Русь должна с благодарностью признать его заслуги для нее в борьбе с римско-католическою пропагандою²⁰⁵.

Собор Брестский произвел сильное впечатление на юного архимандрита Кирилла Лукариса: у него появились новые мысли и новые стремления. Только что вышедший из школы, неопытный двадцатичетырехлетний архимандрит, поставленный на зрелище религиозной борьбы различных христианских исповеданий, происходившей тогда в Бресте, очень скоро сознал, что ему для участия в богословских спорах не достает точного знания вероисповедных отличий различных христианских исповеданий. Это сознание возбуждает в нем желание основательно познакомиться с вероучением западных исповеданий вообще и со спорными вероисповедными пунктами в частности, чтобы чрез это сделаться более опытным в защите православного вероучения от нападений со стороны католиков и протестантов. А для этого ему нужно было отправиться в Западную Европу – в центр католического и протестантского вероучения. Возвратившись с Брестского собора к патриарху Мелетию, Кирилл Лукарис сообщил ему свои мысли и желания. Мелетий одобрил его намерения и благословил его путешествовать по Западной Европе²⁰⁶. Кирилл Лукарис отправился сначала в Виттенберг и Женеву, а затем и в другие страны Западной Европы²⁰⁷. В каком состоянии находились в то время Виттенбергский и Женевский университеты и какое значение для Кирилла Лукариса посещение их и пребывание в других странах Европы?

«Факультет города Лютера был в то время, – по словам Пихлера, – Дельфами лютеранской Германии. Несомненно, что Кирилл жил там у какого-нибудь профессора университета, так как тогда было общее обыкновение, что профессора брали к себе как можно больше студентов в качестве нахлебников и были их содержателями. Философское обучение ограничивалось в Виттенберге в начале XVII столетия исключительно книгами Меланхтона, из которых можно было приобрести только самое плохое философское образование. Изучение Аристотеля в это время пришло в совершенный упадок. В 1599 году Геснер прямо высказывает жалобу на изъятие всякой философии из лютеранских школ и на полное незнакомство с физикой, этикой и метафизикой. На богословском факультете торжественно возвысила главу лютеранская партия после победы над криптокальвинистами»²⁰⁸. «Женева, – по словам того же Пихлера, – в конце XVI столетия была Римом кальвинизма, а ее богословы – священною коллегиею. Такому своему возвышению Женева была обязана преимущественно таланту Диодати, который, рожденный в Женеве в 1576 году, в 1599 году сменил на богословской кафедре Безу. В 1576 году для вспомоществования большему расцвету университета было найдено лучшим отменить прежнее постановление, по которому все студенты были обязаны подписать кальвинское исповедание веры, чтобы не связывать чрез то их жизнь, хотя чрез это препятствовали профессорам пропагандировать кальвинское учение между юными иностранцами. До 1587 года в Женеве было только два учителя богословия; в этом году прибавился третий. Скоро произошел большой прилив студентов. Южная митрополия реформации заблистала, как второй Виттенберг. Кроме Франции, Италии и Швейцарии Англия отправляла сюда для обучения мужей и юношей... Богословие в Женеве находилось в лучшем состоянии, чем в Виттенберге. Хотя кальвинские богословы не так герметически замкнулись от гуманизма, как лютеране, однако все богословие состояло в убивающем дух буквальном толковании слов Библии и схоластических спорах»²⁰⁹.

Пребывание Кирилла Лукариса в Виттенбергском и Женевском университетах и путешествие по другим странам Западной Европы имело большое значение для развития его умственного горизонта вообще и для ознакомления с вероучением западных христианских исповеданий в особенности. «Он, – по словам Смита, – любознательными глазами и с возможною проницательностию тщательно проникал в глубину вещей и, не позволяя себе отвлекаться от истины чистыми понятиями или блеском имен, разумом исследовал истину богословских догматов, о которых с таким оживлением рассуждали люди различных исповеданий, чтобы, таким образом, точнее выяснить и лучше исследовать эти догматы. Он получал этот плод (т. е. познание догматов), с одной стороны, из книг, которые тщательно читал, с другой – чрез дружественное общение, которое он имел с другими богословами, представителями и защитниками реформатской религии, так что постановления римской церкви, о которых он и прежде дурно отзывался, обезображение священного культа суеверными обрядами, введенными для большей помпы и блеска, но мало или совсем ничего не дающими для возбуждения благочестия, он с этого времени стал все более и более презирать и ненавидеть»²¹⁰.

Неизвестно определенно, сколько времени провел Кирилл Лукарис в путешествии по Западной Европе. Известно только, что был он вызван Мелетием, и на обратном пути прошел Болгарию, Бессарабию и особенно долго оставался в Молдавии. В 1599 году он увидался со своим воспитателем и получил от него поручение отправиться на остров Крит для председательствования на соборе вместо своего патриарха. Здесь он посетил свой монастырь и своими проповедями, произнесенными в храме Пресвятой Богородицы, обратил на себя такое внимание соотечественников, что возвратился к Мелетию с богатыми подарками²¹¹.

В следующем 1600 году патриарх Мелетий во второй раз послал Кирилла Лукариса в юго-западную Русь в качестве своего экзарха²¹². Это посольство было вызвано следующими историческими обстоятельствами.

После Брестского собора сношения западно-русских христиан с восточными патриархами по делу об унии не прекратились. 24 мая 1599 года²¹³ православные и протестанты «совещались в Вильне вместе с патронами евангелической и греческой религии, особенно со светлейшим князем Острожским Константином, воеводою Киевским»²¹⁴ по вопросу о заключении между ними религиозной унии. О конце этих совещаний Смит говорит следующее: «так как православным литовцам показалось неудобным постановлять что-либо в деле унии без совета с патриархами – Константинопольским и Александрийским, – то они прекратили эти разговоры и святое дело заключения более тесного союза между греками и евангеликами, из которого произошла бы громадная польза для христианского дела, окончилось совершенно ничем»²¹⁵. Чтобы заручиться согласием на унию патриархов – Константинопольского и Александрийского, – польско-литовские протестантские пасторы шестого июня 1599 года отправляют письмо к Константинопольскому патриарху с предложением совещания о вере и изложением своей веры в восемнадцати членах, чрез согласие на каковые могла бы состояться уния между протестантами и православными. «Поскольку и наше христианское исповедание, и отовсюду грозящие бедствия, – пишут, между прочим, протестантские пасторы, – побуждают к тому, чтобы мы поддерживали мир и заботились о единодушии с вашими церквами греческими, которых немалое число есть в пределах литовских и русских, то об этом деле мы сочли нужным, прежде всего, обратиться к Вашему достопочтенному Отцовству, а вместе к достопочтеннейшему патриарху Александрийскому, и просить от Вас совета и благочестивого содействия, чтобы, если это возможно, устранивши все несогласное с евангельскою истиною, служить нам Триединому Богу под Единою Главою христиан, в единстве веры и в чистой братской любви»²¹⁶. К этому письму «предстоятель церквей Богемского исповедания в Малой Польше» Симеон Феофил Турновский присоединил свое письмо от 4-го июня 1599 года также с предложением соединения в вере²¹⁷. Сам король польский Сигизмунд, «когда узнал, каким авторитетом у всего греческого народа пользуется Мелетий, удостоил его такой чести, что написал ему письмо, советуя ему признать римского первосвященника и почитать его, как высочайшую главу и монарха христианской церкви»²¹⁸. Патриарх Мелетий, принимая и теперь, как прежде, самое горячее участие в церковных делах юго-западной Руси, счел нужным написать ответные письма Сигизмунду, протестантским пасторам и некоторым знаменитым лицам. Эти письма «он в Египте в 1600 году вручил верности и заботливости Кирилла, в то время архимандрита, которого он, как годного для того дела, о котором рассуждали, назначил своим экзархом, чтобы его присутствие помогло делам чад греческой религии»²¹⁹. В вышепоименованных письмах содержатся ответы Мелетия на присланные ему письма и рекомендации Кирилла как мужа ученого, благочестивого и заслуживающего особенного почтения; из них видны также те полномочия, с какими Мелетий отправил Лукариса в юго-западную Русь. В своем ответном письме Сигизмунду после похвал «любезности», «учености» короля, «непренебрежению его к восточной церкви», Мелетий жалуется на то, что «благоразумнейшим указом короля, воспретившим то, чтобы всякому без разбора открыт был вход в его владения, бесчеловечно злоупотребили некоторые, именно те, которые сочли для себя выгодным и поставили себе задачею – с помощию всякого насилия и неправды устраивать то, за что они взялись», благодарит короля за благосклонность и обещает содействовать восстановлению мира в юго-западной России и Польше, на просьбу его «признать римского первосвященника тем, чем он сам себя считает», Мелетий ответил, «как признавали его предки ваши, так признаем и мы, признаем его именно римским первосвященником, как и константинопольского первосвященника константинопольским первосвященником и прочих первосвященников апостольских престолов первосвященниками остальных известных апостольских престолов. Римский первосвященник не один из всех, но в числе прочих, и сам исполняет посольство Господа нашего Иисуса Христа, когда следует стопам Господа нашего Иисуса Христа и Евангелию». В самом конце письма Мелетий, «обращаясь к королевской милости, просит удостоить своей благосклонности достопочтенного отца Кирилла Лукариса, экзарха его (Мелетия) апостольского престола, и сана его, как человека, который и по честности, и по образованию весьма достоин королевской благосклонности»²²⁰. В письме к Турновию Мелетий пишет: «касательно дела унии, что нужно делать или чего надеяться, мы сделали замечания в письмах своих к Вашим, и поручения в наставлениях экзарху нашему»²²¹. В письме к протестанту Мартину Броневскому после рекомендации Кирилла патриарх говорит: «мы скорбим и должны скорбеть, что мы разделены не столько далекими расстояниями стран, сколько по тем делам, где следует быть единодушными тем, которые носят имя Христа Бога и Спасителя нашего»²²².

Кирилл Лукарис прибыл в юго-западную Русь и, остановившись у князя Константина Острожского, пробыл там в безопасности два года – от июля 1599 года до марта 1601 года²²³. Врученные ему Мелетием ответные письма «к протестантским богословам, совещавшимся с ним о заключении церковного мира», «он счел за лучшее совершенно утаить, как неугодные королю»²²⁴.

О цели этого путешествия Кирилла Лукариса в юго- западную Русь и о его деятельности здесь рассказывается в его записке, врученной им, по уверению Петра Скарги, при отъезде Львовскому архиепископу Соликовскому, который копию с нее на Краковском сейме 1603 года передал ему, Скарге. «Записка эта, – по заявлению Скарги, – не имеет ничего общего с подлогом, и оригинал ее хранится во Львовском капитуле»²²⁵. Происхождение ее сам Скарга объясняет таким образом: «этот Кирилл (Лукарис) был на брестском соборе 1596 года, на котором состоялась уния, и здесь я впервые узнал его. Но только здесь он в глубоком молчании смотрел на того вероломного Никифора, который возвел на молдавский престол Михаила и на варшавском сейме предан был заключению. Выдав себя ложно за посла Константинопольского патриарха, этот Никифор, опираясь на оеретичившуюся русскую шляхту, сколько мог, противился святой унии, но ничего не успел. А Кирилл, видя, что Русь впала в еретичество, а глупые и необразованные попы сопротивляются унии, старался показать, что сам он сильно желает унии. Уехав затем в Константинополь и объяснивши там, что сделалось с Русью и как она оеретичилась, он, как сам говорит, вторично прибыл сюда в 1601 г. Человек он правдивый и ученый, а с латинским языком не только знаком, но даже и силен в нем. Отъезжая отсюда, он накупил на львовской ярмарке много латинских книг_; особенно сочинения Беллярмина против еретиков, как это говорил мне тот же архиепископ. Теперь же, как мне приходилось слышать, он остался после Мелетия александрийским патриархом. Послушаем исповедания правой веры не только его, но и тех патриархов, от которых он был послан, и отсюда узнаем их склонность к унии»²²⁶. Вот эта записка, сохраненная Скаргою: «Я, Кирилл Лукарис, великий архимандрит церкви александрийской, экзарх патриархов – Матфея константинопольского и Мелетия александрийского, – отправленный послом в королевство польское, повинуясь воле старших своих, пришел в эти страны не по легкомысленности и не из пустого любопытства. Я попал сюда в такое время, когда начались смуты, войны, перемены в Молдавии, Валахии и Трансильвании, вызванные беспокойным Михаилом, когда господарь Валахии Иеремия Могила лишен был Михаилом власти и когда вожди пресветлого и могущественного короля польского возвращали Иеремии его власть. Вследствие такого замешательства, писем, которые я имел от своего патриарха к светлейшему королю польскому и к другим лицам этого королевства и великого княжества литовского, я не мог вручить самолично. Лично удалось мне передать только достопочтеннейшему и яснейшему Иоанну Димитрию Суликовскому, архиепископу Львовскому, светлейшему Яну Замойскому, великому канцелеру и гетману польскому и яснейшему князю Константину Острожскому, воеводе Киевскому. Те же письма, которые я должен был вручить лично светлейшему королю, когда это оказалось невозможным, по приказанию его величества передал воеводе Киевскому, чтобы он вручил их светлейшему королю. Были у меня и другие письма и с другими адресами и, между прочим, к сенату и к некоторым особам в этом обширном государстве. Но, опасаясь, чтобы мое пребывание здесь не послужило поводом к каким-нибудь новым неудовольствиям между людьми, что противно моим мыслям и желаниям, я нашел нужным возвратиться к своим. Но, желая, сохранить о себе доброе мнение, – что для каждого порядочного человека всего дороже, – я оставил эту мою записку в руках светлейшего и честнейшего архиепископа Львовского, в симпатии которого ко мне я убедился. В этой записке, прежде всего, свидетельствую, что в эти страны я послан патриархами не из какого-нибудь пустого любопытства и не со злым умыслом: этого желали и об этом просили те, которые, по старому преданию следуя восточной церкви, придерживаются греческих обрядов. Вследствие этого, патриархи, чтобы не показаться нерадеющими о своих обязанностях, отправили меня сюда, чтобы, разузнав местные подробности, доложил о них его королевскому величеству и другим сановникам этого королевства. Кроме того, я принес ответ от патриарха Мелетия на письмо, которое в прошлом году два представителя евангелического союза писали из Вильны к нему, прося, чтобы он принял их в общение с греческою церковию, подобно тому, как еще прежде Виттенбергские немцы писали к славной памяти константинопольскому патриарху Иеремии, но ничего не успели. Но когда я понял, что это не может быть приятно светлейшему королю и другим католикам, я этого ответа не отдал и даже не распространял о нем слухов; мало того, я даже избегал разговора с ними (протестантами), кроме одного или двух на Волыни, и то ради созидания. Некоторые убеждали меня поступить иначе, но я не решился, чтобы не подать ни малейшего повода к замешательству. Я хорошо знаю, и патриархи мои это видят, что евангелики не только вводят гибель и замешательства в восточную и западную церкви, пример чего мы видим теперь в Германии, Франции и Англии, но вводят также в христианские государства начала, разрушающие добрые обычаи. А так как славное и могущественное ваше королевство (да хранит его Господь в процветании и целости) таково, что от счастливого состояния его зависит благополучие всего христианского мира и всех людей, идущих за Иисусом Христом, Спасителем мира, то я желаю и прошу Господа,– да и не только я, но и мои патриархи, все греки и вообще христиане всех восточных церквей того желают,– чтобы королевство Господь сохранил в мире. Хотя еретики Западной Европы из ненависти к римской церкви и столице св. Петра и пытались войти в соглашение с востоком, но никогда не были приняты, потому что они сходятся с нами только в тех пунктах, в которых сходятся евреи и магометане, а именно, что есть один Бог, Творец и Промыслитель мира, справедливый и добрый: злых карающий, а добрых награждающий, податель вечной жизни, и в некоторых других подобных вопросах. В существенных же пунктах собственно христианского учения они с нами не сходятся: о древности церковных учреждений, об апостольском предании, об авторитете св. отцов и учителей обеих церквей – все эти вопросы, все их секты или некоторые из них решают отрицательно; точно так же в вопросах о каноне книг священного писания, о церковных обрядах, об оправдании, о литургии святой и о приносимой на ней жертве, о мощах святых и их почитании, о Богородице, о Пресвятой Троице, во всех этих вопросах они тоже с нами не сходятся и к тому же новое объяснение священного писания со своей собственной головы выдумывают. Отстав от нас так далеко, они теперь уже не могут сойтись с нами, между тем, все то, что есть спорного между восточною и западною церквами, может смущать только неученых людей, ученые же легко примиряют эти спорные пункты в любви Христовой. Мы не только не гнушаемся столицею св. Петра, но оказываем ей должное уважение и почет, признавая ее первою и матерью. Мы имеем одну веру, одно крещение в Бога Отца, Сына и Св. Духа, признаем одну природу, одно всемогущество, одно божество, одну надежду призвания, одну любовь, одни общие для христиан установления, молитвы и прошения за царя, правителей, вождей, за все правительственные учреждения, одни таинства, одни церковные установления большей и меньшей важности, одни пророческие и апостольские писания, одно почитание святых правоверных отцов церкви греческой и латинской. Что же мы имеем общего с другими сектами? Каковых из них одна церковь признала еретиками, тех же и другая признает таковыми, проклинает и анафематствует. Первые соборы обе церкви или, вернее, одна церковь обоих обрядов, имели сообща, так как в основаниях христианского учения никакого разногласия между ними не было. Была между ними только некоторая разность или, вернее, разнообразие, выражавшееся в различных обычаях, каких придерживался народ греческий и латинский. Но если бы оказалось возможным достигнуть полного единения восточной церкви с западною, то этого мы должны желать, хотя и нельзя надеяться, чтобы это случилось в настоящее время: теперь одна сторона, грехов наших ради, находится под властию иноверного государя; а государи и господа другой стороны, в наказание Божие, не заботятся о согласии в обычаях и религии, словом, весь мир во зле лежит. Думаю, что только существенное исправление жизни и великая сила молитв с обеих сторон может с помощию Божиею привести христианский мир к соглашению Что же касается меня, то получив напоминание от его королевского величества, как послушный, оставляю это королевство и возвращаюсь к своим. При этом свидетельствую, что в этих странах я ни о чем другом не заботился, как только о том, чтобы водворить мир и согласие как между теми, которые жаждут единения и уже вступают в него, так и между теми, которые в нем еще не находятся и думают, что поступают богоугодно. Но, так как это мое желание теперь не осуществилось, то приходится ждать лучшего и более счастливого времени. Я со своей стороны, насколько буду в состоянии, своими заботами и трудами буду хлопотать пред своими патриархами, чтобы с моей стороны было сделано все, что только может способствовать миру и истинной любви, общественному благу и пользе этого преславного и благочестивого королевства, светлейшего короля и его мудрых учреждений. Я лично не опущу случая оказать всякую услугу, какая свойственна мужу доброму, рачительному и послушному. Это признание и исповедь моего сердца тебе, яснейший и достопочтеннейший епископ львовский, господин и покровитель мой, оставляю, зная твою любовь и расположение ко мне. Ваша милость, благоволите воспользоваться по своему усмотрению этим документом для установления доброй памяти обо мне в этом крае и для утешения тех, которые в этом нуждаются. Во Львове, 24 января 1601 года»²²⁷.

Если бы эта записка действительно «не имела ничего общего с подлогом», как старается уверить Скарга, то мы имели бы в ней описание деятельности Кирилла Лукариса в юго-западной Руси. Но хотя и после Скарги находится много защитников подлинности этой записки, однако подлог ее не подлежит ни малейшему сомнению. Антоний Легер свидетельствует, что «Кирилл Лукарис, призывая во свидетели благого Сердцеведца», с упоминанием о последнем суде, на который явятся живые и умершие, уверял его, что эта записка неподлинна и вымышленна и есть именно подлог Львовского архиепископа или иезуитов, и что в ней не содержится ничего из его настоящих и прежних мыслей, и нет ни одного его слова²²⁸. Но, несмотря на это столь ясно выраженное свидетельство Антония Легера, Пихлер «не находит никакого основания к тому, чтобы сомневаться в подлинности этой записки и высказанного в ней исповедания веры». «Кирилл, – говорит Пихлер, – по его собственному показанию, был в дружбе с архиепископом львовским Димитрием, который был на униатском соборе в Бресте как папский легат. Искренна ли была эта дружба или нет, это не имеет значения. Сам Легер сознается, что Кирилл желал чрез эту дружбу защититься от подозрений со стороны католиков и преследований от иезуитов. Очень вероятно, что Сигизмунд или сам, или чрез папских легатов спросил Кирилла об исповедании, так как сам Мелетий рекомендовал Сигизмунду двадцативосьмилетнего юношу Кирилла как самого надежного своего поверенного. Что Кирилл не владел твердостию в православии, как его патриарх, это следует уже из того, что он не передал ответного письма патриарха к протестантам, но, как сам говорит, из уважения к королю и католикам, – а я осмеливаюсь прибавить, – потому, что он стал бы в противоречие с обещаниями, данными им католикам, скрыл и только устно сообщил протестантам содержание его. Этому тем более можно поверить, что он это письмо сочинил и оставил архиепископу при отъезде, как кажется, по его просьбе. Но тот высказал ему эту просьбу для того, чтобы владеть письменным доказательством для объяснений, данным ему Кириллом лично. Мы не имеем нужды предполагать, что это исповедание содержало католическое учение вполне и ясно. Он мог ограничиться тем, чтобы отличия греческого вероучения скрыть чрез неопределенные выражения, каковому искусству он хорошо был научен. Кирилл поэтому мог уверять Легера с чистою совестию, что это исповедание обнародовали против его воли в смысле, приданном ему католиками, в котором он не желал быть понятым и который совершенно расходился с его убеждениями. То, что ни одного слова в этом исповедании не принадлежит Кириллу, это отчасти можно понять в только что указанном смысле, отчасти можно приписать неточности выражений Легера»²²⁹. Приведенные здесь доводы Пихлера в защиту подлинности этой записки, как видим, неубедительны, а возражения, которые можно выставить против подлинности ее, столь существенны, что не оставляют сомнения в ее подложности... «Что касается нас, – говорит профессор Завигневич, – то если бы даже сам Кирилл Лукарис воскрес из мертвых и признал эту записку своим собственным произведенем, то и тогда бы мы не перестали сомневаться в этом, так как проведенная в ней тенденция стоит в полнейшем противоречии с тем, что известно об отношении к латинству и, в частности, к унии как самого Кирилла Лукариса, так и уполномочившего его патриарха Мелетия». Что Мелетий никаким образом не мог разделять высказанного в записке взгляда, это ясно видно из его послания к Ипатию Поцею, отправленного чрез того же Кирилла. В записке, например, все спорные пункты в учении между восточною и западною церквами сводятся к самому ничтожному минимуму, так что даже разногласию в вопросах об исхождении Св. Духа и причащении мирян не придается серьезного зиачения. Между тем, вот как смотрит на этот вопрос Мелетий в послании к Ипатию Поцею: «когда внимание свое, – говорит он, – обращаю на то, какая могла быть польза и какое назидание для церкви Божией от такого преступного и богопротивного постановления, которым расторгается святыня тела и крови Господней (имеется в виду причащение мирян под одним видом) и нарушается символ веры прибавлением «и от Сына», то усматриваю в этом причину всего злого, потрясений и возмущений во всем христианском мире». В записке далее хотя сдержанно, но довольно ясно высказывается сочувствие автора учению латинян о главенстве папы. Между тем в послании, после долгих рассуждений по этому вопросу, Мелетий восклицает: «О, проклятый декрет и постановление, достойное быть изглаженным из книги законов»! Вообще, между запискою и посланием решительно ничего нет общего. Далее, если признать подлинность записки и видеть в ней выражение подлинных взглядов Мелетия и Кирилла на унию, то как же после этого объяснить поведение последнего на Брестском соборе 1596 года? Этот собор был самым удобным случаем, когда Кирилл мог фактически доказать свое сочувствие к унии; что же, спрашивается, могло заставить его стать на сторону православных, если от своего патриарха он был уполномочен поддержать унию? Скарга предвидел это возражение и объяснил его тем, что хотя Кирилл и присутствовал на православном соборе, но не сочувствовал тому, что делалось там под председательством Никифора и фактически не участвовал в нем, сохраняя «глубокое молчание». Но это чистейшая ложь. Автор Ектезиса, лично присутствовавший на соборе, свидетельствует, что Кирилл несколько раз возвышал свой голос на соборе, и в одном месте даже добавляет, что «слова его всем собором были приняты и одобрены». А этот собор можно заподозрить в чем угодно, только не в сочувствии унии. Но самым лучшим доказательством отрицательного отношения Кирилла к унии служит его подпись под актами этого собора, предавшего, как известно, принявших унию владык анафеме. А что Кирилл остался верен этим своим взглядам и впоследствии, когда сделался Константинопольским патриархом, это как нельзя лучше доказал Мелетий Смотрицкий в своей «Апологии». Пошатнувшись в православии, Смотрицкий отправился на восток, будучи убежден на основании рассматриваемой записки, что в Константинопольском патриархе Кирилле он встретит полнейшее сочувствие своим униатским замыслам. Но, каково же было его удивление, когда после беседы с патриархом по прочтении его катехизиса он воочию убедился, что Кирилл – враг не протестантства, как он думал на основании приписываемой ему записки, а латинства. Эту мысль впоследствии Смотрицкий выразил в письме к Кириллу (21 августа 1627 г). «Я не знал сомнений, – пишет он между прочим, – пока не прочитал твоего письма, которое ты оставил во Львове у тамошнего епископа Димитрия Суликовского; доказательством служит мое сочинение «Плач», небезызвестное и твоему блаженству. Можешь судить, что испытал я, когда доставили мне это твое письмо. Мой «Плач» почти во всем страдает лютеранством, а твое письмо во всем благоприятствует римскому исповеданию, указывая во всех членах веры восточной церкви действительное единомыслие с западною.... Но, когда я прочел в Константинополе твое изложение Никео-Константинопольского символа, составленное в разговорной форме, я, сверх ожидания моего, нашел, что оно противоречит твоему письму». Таким образом, на основании документов, ближайших по времени к появлению этой записки, можно вполне доказать, что содержание ее стоит в полнейшем противоречии с убеждениями тех лиц, мнение которых оно будто бы выражает, и потому подлог ее не подлежит ни малейшему сомнению»²³⁰.

Из юго-западной Руси Кирилл Лукарис отправился в Константинополь и оттуда чрез Александрию в Каир, бывший в то время кафедрой Александрийского патриарха²³¹. На пути из Александрии в Каир его встретило посольство от Мелетия, который лежал на смертном одре и уже назначил его преемником себе. Спустя два дня по прибытии Кирилла в Каир Мелетий Пигас умер²³². Историки неодинаково передают, всеми ли единодушно Кирилл Лукарис был избран в патриарха Александрийского или это совершилось не без сопротивлений. Киммель в своем очерке жизни Кирилла Лукариса говорит, что он был избран на патриарший Александрийский престол непосредственно после Мелетия Пигаса общим согласием клира и народа²³³. Лев Алляций, личный враг Кирилла Лукариса, так рассказывает об его избрании на Александрийскую патриаршую кафедру: «по смерти Мелетия Кирилл возвратился в Александрию, и, хотя все желали Герасима Спарталиота, он сам, имея много денег и раздавши милостыню, которую он собрал для патриархата избирателям, занимает патриаршую кафедру»²³⁴. На некоторую борьбу партий, происходившую при избрании Кирилла в патриарха Александрийского, намекает и Смит, когда говорит, что Кирилл «не без громадной радости своих друзей, соединенными их усилиями, по смерти Мелетия или за несколько дней до его смерти²³⁵, около 1602 или 1608 года²³⁶ возводится на александрийскую патриаршую кафедру»²³⁷. Существование партии, не желавшей назначения Кирилла Лукариса на Александрийскую патриаршую кафедру, должно было побудить Мелетия позаботиться о преемнике себе и всею силою своего личного влияния ходатайствовать за своего любимца и родственника. Несомненно, что благодаря влиянию Мелетия Кирилл Лукарис делается в 1602 году патриархом Александрийским²³⁸. На «этой более обширной арене деятельности еще более выразились обильные дарования ума Кирилла и его мудрость»²³⁹.

Кирилл Лукарис управлял Александрийским патриархатом в течение 19 лет (1602 – 1621 г.)²⁴⁰. Историки, называя его управление Александрийскою церковью «мудрейшим»²⁴¹, «спокойным и славным»²⁴², сообщая, что он «свои выдающиеся дарования употребил на пользу и созидание церкви»²⁴³, говоря, что «церковь египетская благодаря его заботливости процветала»²⁴⁴, что он «своим правлением украсил церковь александрийскую»²⁴⁵, и делая другие подобные этим общие замечания, весьма мало сообщают более частных сведений о деятельности его в вышеозначенный период времени. Только дошедшие до нас письма, писанные Кириллом Лукарисом в это время к различным протестантским богословам, дают нам возможность сравнительно подробно характеризовать его деятельность в сане патриарха Александрийского. О первых годах управления Кирилла Лукариса Александрийскою церковью положительно нет никаких сведений²⁴⁶. Только под 1608 годом Филипп Кипрянин рассказывает в своем Сhгоnисоn-Е, что Кирилл Лукарис, «путешествуя по Иудее, вместе с антиохийским патриархом Дорофеем и другими епископами рукоположил Феофана в Иерусалимского патриарха», и что, «рассуждая по случаю этого путешествия о святых местах, Кирилл и Феофан, лично все рассмотревши, весьма часто свидетельствовали, что гроб, который называется Господним, не есть тот подлинный древний, высеченный в скале (Матф. 27 глава), но другой, сделанный из камней»²⁴⁷.

Возвратившись из Иерусалима, Кирилл Лукарис мирно управлял своим патриархатом. Реформат Зандий (Sandius), путешествовавший в 1611 году по Египту, в своем Itinerarius-Е так отзывается о Кирилле Лукарисе: «патриарх Кирилл Лукарис – муж редкой добродетели и учености, друг протестантов и враг католиков, соединительное звено между нами и греками»²⁴⁸. В 1612 году Кирилл Лукарис путешествовал в Константинополь, приглашенный «по общему решению епископов»²⁴⁹ временно управлять сиротствующею без патриарха Константинопольскою церковью как патриарх «ближайший по степени и достоинству к патриаху константинопольскому»²⁵⁰. Во время управления Кирилла Лукариса Александрийским патриархатом в Константинопольской патриархии происходили беспорядки. Здесь после Матфея II, вступавшего на патриаршую кафедру в третий раз и умершего чрез 17 дней после восшествия, патриарший престол занял Рафаил II, митрополит Мифимпийский. Он занимал патриарший престол в течение пяти лет и потом был насильственно лишен его и сослан в заточение»²⁵¹, так как заявил себя другом латинян и приверженцем папы, которому он письменно заявил свое подчинение²⁵². Приглашенный на его место (во второй раз) Неофит II был заподозрен в том же и потому по настоянию Кирилла пред султаном чрез 6 лет был насильственно свергнут и сослан в заточение на остров Родос²⁵³. По словам Мафы, «дела пришли в такой беспорядок, что никто не решался принять на себя патриаршество»²⁵⁴. Вследствие этого на некоторое время «местоблюстителем патриаршего престола был назначен Кирилл Лукарис, мудрейший патриарх александрийский»²⁵⁵. На пути в Константинополь Кирилл Лукарис встретился с Корнелием Гагою, который отправлялся из Бельгии в Константинополь в качестве Нидерландского посланника при Оттоманской порте²⁵⁶. По собственному свидетельству Лукариса, в его письме к Утенбогаэрту он познакомился с Корнелием Гагою еще за 10 лет до этой встречи – во время своего путешествия по Западной Европе – и тогда еще пользовался его дружбою²⁵⁷. Настоящая их встреча была необыкновенно радостная. «Мы, – рассказывает об этом Кирилл Лукарис в письме к Утенбогаэрту, – увидались друг с другом с невероятною радостию, поздоровались, обменялись рукопожатиями, – и дружба наша с этого времени все более и более утверждалась»²⁵⁸. Корнелий Гага долго в последующее время оставался другом и помощником Кирилла Лукариса: вместе с английским посланником Фомою Роэ он часто поддерживал Кирилла при тех преследованиях, которые ему постоянно приходилось терпеть от иезуитов во время патриаршествования в Константинополе²⁵⁹. За отсутствием определенных исторических данных нельзя с точностию определить, в течение скольких лет Кирилл Лукарис был местоблюстителем Константинопольского патриаршего престола. Только у одного Захарии Мафы в его «Историческом списке константинопольских патриархов» содержится следующее неопределенное показание: «после довольно продолжительного его (Лукариса) управления (Константинопольскою патриаршею кафедрой) в 1614 году был избран в патриархи Тимофей I, митрополит древних Патр»²⁶⁰. Впрочем, сопоставляя это показание Мафы со свидетельством Смита, что «Кирилл прибыл в Константинополь в 1612 году»²⁶¹, мы можем с вероятностию сказать, что он на этот раз управлял Константинопольскою кафедрою – 2 или 1 ^]/2 года. Смит сообщает, что Кирилл Лукарис управлял Константинопольскою патриаршею кафедрою с таким авторитетом, что без согласия его Константинопольский кипр не мог поставить себе нового патриарха²⁶². Тот же Смит так рассказывает о столкновении и борьбе Кирилла Лукариса в это время с иезуитами: «по прибытии Кирилла в 1612 году в Константинополь возгорелись споры, которые не окончились со смертию Кирилла. Именно, когда во время Великого поста один монах, уроженец из Неаполя, наученный хитростям иезуитами, с которыми он имел постоянные дружественные сношения, приверженный злою своею душою к установлениям римской церкви, стал обращаться к народу с речами и смело распространять многое такое, что благоприятствовало римскому учению, греки были раздражены этими нововведениями. Кирилл Лукарис, легко заметив, что греческая церковь не останется невредимою и долго не просуществует, если он не воспротивится этим врагам, решил противостать этим попыткам, собравши все свои силы, которым придала большую энергию заботливость об отечественной религии и ревность о добром деле. Он хорошо знал, что он будет иметь дело с такими опасными противниками, которые, заручившись покровительством сильных людей из Константинополя, надеясь на силу ума, науки, красноречия и денег, стали пытаться встревожить доселе спокойное состояние греческой церкви, чтобы им восторжествовать в бедной и стесненной Греции... Хорошо зная, что эти хитрые враги, иезуиты, которых он в это время проклял, как нарушителей христианского мира, угрожают церкви разрушением, Кирилл очень боялся их и объявил им войну, никогда не возвращаясь к дружбе с ними»²⁶³.

Во время этого пребывания своего в Константинополе Кирилл Лукарис писал первое письмо²⁶⁴ к Нидерландскому богослову Утенбогаэрту (Utenbogaert), которое было послано из Константинополя 30 мая 1612 года²⁶⁵. В этом письме, после пожелания христианского мира, с которым Христос повелевает Своим апостолам вступать во всякий дом и которым (пожеланием) поэтому и он начинает свое письмо, Кирилл Лукарис выражает надежду, что на основе этого мира создана их дружба, благодаря которой они, отложив страсть, овладевающую сердцами людей, сделают когда-нибудь нечто спасительное (salutare). Потом Кирилл Лукарис высказывает, что восхваление добродетелей Утенбогаэрту Корнелием Гагою возбудило в нем сильное желание ближе познакомиться с ним и потому он пишет ему это письмо: «как служитель к служителю и как пастырь к пастырю». «Хотя – продолжает Кирилл Лукарис, – ты и я пастыри, однако известно, что обоим нам должно подчиняться единому Высочайшему Пастырю, Которого мы овцы и Которым мы, если желаем, поставляемся в пастыри. То, что мы имеем от Бога, есть добро (bonum); но зло состоит только в том, что тебе неизвестно мое призвание (vocatio), а мне неизвестно твое. И еще хуже, если кто-нибудь (vel alter neuter) из нас, отвергая древний авторитет отцов, чтобы не сказать писания, допускает в церкви человеческие мнения и нововведения, так что наводненная (immerta) ими церковь кажется окончательно погибающею. Вместо веры вводится пустая философия – обоюдоострый меч, не охраняющий, а затрудняющий путь в рай. Этой философии мы подчиняем Христа, ей верим; если ею не одобряются таинства веры, мы их не принимаем, ее одну полагаем основанием спасения. Если я так скажу о тебе или отнесу это к тебе, ты обратно отнесешь это ко мне. Если мы оба явимся к римскому папе, то он обоих нас отлучит и объявит еретиками. Вот какое несчастие (miseria), вот какое затемнение истины! И нет никого, кто бы мог противостать такой нелепости (absurdum) и изгнать такую мерзость (obscoenitas) из христианства. Кажется, некоторые упрекают в неучености (ἀμασθεία) восточную церковь, говоря, что знания и философия перешли из нее в другие страны. «Но восток потому и может быть назван очень счастливым теперь, что он необразован (ἀμασθής), ибо то, что по причине тирании турок восток претерпевает многие бедствия и нет у него никаких средств к образованию, принесло ему пользу в том отношении, что ему неизвестны те разрушительные мудрствования, которые теперь оскверняют слух людей. Он довольствуется простою верою Христовою, которой он научился от апостолов и предков и твердо стоит в ней даже до крови, ничего не отнимает, ничего не прибавляет, всегда остается одним и тем же, всегда содержит и сохраняет чистое православие (integra ἡ ὀρθοδοξία )... В такой стране трудно ввести что-нибудь новое в вере»... Письмо оканчивается братским приветствием отсутствующему Утенбогаэрту и пожеланием ему здоровья²⁶⁶.

«По смерти Неофита II Кирилл Лукарис, по свидетельству Смита, ходатайствовал об избрании преемника ему»²⁶⁷. Начались обычные в то время при избрании нового патриарха интриги, подкупы, задаривание визирей и пашей и прочее²⁶⁸. «Но все добрые, – свидетельствует тот же Смит, – желали, чтобы забота о всей церкви, которою до этого времени с величайшим достоинством управлял Кирилл, по полному праву была предана ему; но он не хотел приобрести это достоинство чрез своих друзей, которые, подчиняясь необходимости, хотели приобрести ему Константинопольскую кафедру несправедливыми средствами, т. е. увеличением пескезия, или ежегодной платы. Не было недостатка и в завистниках, глаза которых ослеплял блеск такой чистоты, которые сознавали, что они едва ли останутся целыми и не понесут наказания за то, что они были привержены к нововведениям, упорно ими недавно отстаиваемым»²⁶⁹. Новоизбранный патриарх Тимофей I «с бешенством напал на всех тех, которые советом или делом препятствовали ему получить этот высший сан, изгоняя или унижая их. Особенно недовольный Кириллом как осмелившимся оспаривать у него патриаршество, он не позволил ему жить в Константинополе. Поэтому Кирилл скоро оставил Константинополь и отправился в Валахию или из-за благочестивейшего старания уладить те раздоры, которые волновали этот народ, воспитанный греческою церковью, или ради сбора денег у валахов, которые под управлением своих князей, старавшихся приобрести государственное спокойствие и мир ежегодными данями туркам, жили свободные от всяких потрясений и грабежей со стороны последних»²⁷⁰.

По свидетельству Смита, из Валахии в октябре (20) 1613 года Кирилл Лукарис «написал ученейшее, поистине золотое письмо к Утенбогаэрту о вере греков, обрядах, церковном управлении и восточных сектах»²⁷¹, второе по счету. В этом письме он хвалит желание Утенбогаэрта видеть все христианские церкви на земле соединенными на одном основании и под главою Христа, осуждает слепую гордость латинян, «которые по всей земле хвалятся и проповедуют, что только они одни возделывают евангельскую ниву (agrum Evangelicum), и желают пред всем миром явиться мудрыми»²⁷². Далее, после совета Утенбогаэрту и его соотечественникам не чуждаться единства в вере, Кирилл Лукарис переходит к богословским рассуждениям. Здесь он излагает вполне православное учение о Пресвятой Троице, пространно рассуждает об исхождении Св. Духа от Отца, показывая несостоятельность римского учения об этом предмете, касается догмата о главенстве папы, замечая, что этот догмат самый важный у латинян и более всего отделяет их от православных. Затем Кирилл Лукарис переходит к учению о таинствах. «Господь наш Иисус Христос, – пишет Лукарис, – в завете благодати, каковой есть Его евангелие, заботясь о благе нашего спасения, установил нам таинства, и о них мы считаем нужным нечто сказать, именно о крещении и евхаристии²⁷³. Пользование (usus) ими мы считаем столь необходимым, что думаем, что без них никто не может научиться вере. Ибо хотя они суть печати (sigilla) евангелия, сообщающие благодать, но не должно их совершенно отделять от веры, потому что как они без веры, так и вера без них, по установлению, не может быть действенною. Отсюда вытекает, что в церкви должно быть постоянное пользование ими, хотя другое (крещение) из них не может повторяться и без него евхаристия не сообщает благодати: не примет этого таинства тот, кто приобщается (communico) его, не будучи крещен, так как он вкушает без веры и истинного употребления (usus), порядка и установления. Таким образом, мы утверждаем, что то или другое таинство не послужит во спасение нераскаянным, так как нераскаянного не спасает крещение, а кто ест и пьет «недостойне», тот, по учению Павла, «повинен телу и крови Господним» (1Кор. 11, 27)²⁷⁴... Далее Кирилл Лукарис особенно подробно рассуждает о таинстве евхаристии и отмечает обрядовые разности относительно этого таинства, существующие на западе. Переходя от учения о таинствах к управлению и устройству восточной церкви, Кирилл Лукарис трактует о четырех восточных патриархах, описывает устройство восточной церкви и изображает современное ее состояние; сообщает Утенбогаэрту сведения о восточных еретиках своего времени – об армянах, коптах, маронитах, яковитах; изображает кратко их вероучение, обряды, нравственность и их вредное влияние на православных христиан; говорит о «насилиях иезуитов, проникших в Константинополь, и в самом конце письма обращается к Утенбогаэрту с просьбою составить и прислать, ему «большой каталог новейших избранных авторов, которые основательно и учено писали толкования на книги священного писания ветхого и нового завета, в особенности на книги Моисея, на великих пророков, на евангелия и послания Павла и других авторов, писавших по богословию, философии и другим наукам, в особенности, математике, к этому прибавить список имен ученых, которые у них теперь славны и известны»²⁷⁵.

Кирилл Лукарис пробыл в Валахии около 2 лет²⁷⁶. Одною из главных забот его во время пребывания здесь было охранение православия от римской пропаганды, которую в то время искусно вели в Валахии иезуиты. На помощь им скоро явились пропагандисты из самой румынской молодежи, получавшей образование в греческой коллегии в Риме и заразившейся там католицизмом. «Те из ромеев, которые едут в Рим учиться, ничему другому не научаются, как противиться православным, и те, которые учат их, ничему иному не научают их, как искажать догматы восточной церкви», писал Кирилл Лукарис в это время правителю Валахии Радулу²⁷⁷. Эти новые адепты латинской пропаганды, возвратившиеся из Рима в свое отечество, называемые Кириллом Лукарисом латинофронами «воздвигли против него непримиримую войну», как он сам говорит в своем окружном послании ко всем православным в Терговишту²⁷⁸. Они скоро явились в самой столице Валахии Терговиште, где жил Кирилл Лукарис. Интриги их против Кирилла были так нестерпимы, что заставили его уехать из Валахии. Какое главное оружие было у них против Лукариса? «Всего вероятнее, – говорит профессор Малышевский, – наговоры о протестантстве его по поводу его личных и письменных сношений с представителями протестантства, имевших место в Валахии. То были едва ли не наиболее ранние наветы на Лукариса как протестанта, которые, возобновляясь, дождались Ясского собора 1642 года, который торжественно засвидетельствовал, что румынская церковь, отрицая и протестантство и папство, остается верною православию вместе с греческою и русскою»²⁷⁹.

При отъезде из Валахии Кирилл оставил в Терговиште свое окружное послание ко всем православным²⁸⁰, направленное против всех шести пунктов Флорентийской унии. Против этих пунктов Лукарис ставит анафемы и вообще в очень резких выражениях говорит о зловредности и злокозненности новых пришельцев из Рима, принесших с собою яд, которым там напоили их. Это замечательное послание²⁸¹ Кирилла Лукариса, свидетельствующее о его архипастырской ревности о православии, мы считаем нужным привести здесь дословно.

«Кирилл, Божиею милостью, патриарх великого града Александрии и судья вселенной, всем православным христианам в Терговиште, духовному и светскому сословию, истинным чадам святой кафолический и апостольской восточной христианской церкви, которая с достохвальною ревностью, на основании евангельской истины, отвращается и убегает всякого соблазна и нововведения еретиков (протестантов) и латинян, коварно враждующих против нашего православия, благодать, мир и милость от всемогущего Бога и нашего Господа и Спасителя Иисуса Христа».

«Никакое сильное волнение не потрясало тот древний ковчег, когда он, сильно обуреваемый и опьяняемый, носился по волнам, которые, по мановению Божию, сильно вздымались чрез низвергающиеся из небесных хлябий потоки, угрожая уже поглотить находящихся в ковчеге, если бы Бог не помиловал кормчего Ноя и не утишил бурю. Это, думаю, было прообразом тех ужасов, которые устрашают новый ковчег – нашу церковь, освобождения от которых мы не прежде можем надеяться, пока Бог не накажет этих злых врагов невинных душ. Так как они завидовали этому городу в его глубоком церковном мире, они воздвигли против нас непримиримую войну. Так как мы теперь намерены оставить город, то считаем нужным дать всем в руки образ, чтобы с ним можно было безопаснее защищать православие; для этой цели мы изложили на общеупотребительном языке в нескольких пунктах начала нашей веры. Из древнего Рима пришли сюда некоторые наученные латинскому образу мыслей и хотящие заразить страну, которая никогда не видела франков (латинян), не довольствуясь тем, что отвергли ее веру, они извращают преданное от Христа, апостолов, св. отцов и соборов православное учение восточной церкви. Мы клянемся пред вашею любовью, что крепко стоим в вашем благочестии и православии, и латинянам не оказываем никакого послушания, но отвергаемся от них, как еретиков, как врагов нашего спасения. Так, во-первых, всякий, особенно за римлянина признаваемый грек, не исповедующий сердцем и устами, что Дух Святый существенно и ипостасно лишь от Отца, а временно от Сына исходит, но утверждает вечное исхождение Святого Духа от Отца и Сына, вне нашей церкви, не имеет никакого общения с нами, и да будет анафема. Во-вторых, всякий, кто не признает, что в евхаристии и миряне не только тела, но и крови Христовой приобщаться должны, равно кто утверждает, что достаточно одного тела приобщаться, что в нем содержится и кровь, хотя, однакож, Христос преподал то и другое, тот вне церкви, и анафема. В-третьих, кто утверждает, что Господь Иисус Христос употребил на тайной вечери опресноки, как иудеи, а не квасный хлеб, тот удаляется от нашей церкви, и да будет анафема. В-четвертых, всякий утверждающий, что Господь наш Иисус Христос придет не ради душ, а для воскресения тел, да будет анафема. В-пятых, кто утверждает, что души тех христиан, которые грешат в жизни, но умирают с сокрушенным чувством, по эллинскому мифу, будут наказаны в чистилище, да будет анафема. В-шестых, кто утверждает, что папа – глава церкви, а не Христос, да будет анафема. Всякий, принимающий что-нибудь из этого учения, – анафема. Увещеваю вас, ради Господа и спасения ваших душ, твердо стоять в своей вере, защищаться от волков, так как они всегда могут явиться, назидаться в учении, которое оспаривают те, кои поставили себе единственною задачею жизни воевать с православными христианами, чтобы развращение и невежество римлян распространить в нашем роде. Итак, укрепляйтесь в ваших силах и просите Бога, чтобы вам достигнуть рая чрез вашу веру. Приятно даже кровь пролить за веру, если это необходимо; и Богу приятно то, чем посрамляется противник. Будьте мужественны, да защитит вас Господь наш Иисус Христос, да благословит вас и даст вам мирный конец, о чем будет постоянная, непрерывная моя грешная молитва»²⁸².

Кроме этого окружного послания Кирилл Лукарис при отъезде отправил письмо к правителю Валахии Радулу, в котором он, главным образом, защищает совершение святой евхаристии на квасном хлебе, а не на опресноках. В этом письме Кирилл Лукарис основательно, но без излишнего полемического задора²⁸³, доказывает, что Христос праздновал не иудейскую законную пасху, а новозаветную, таинственную и потому не употреблял опресноков; почему евангелисты, говоря о хлебе, употребленном Иисусом Христом на тайной вечери, не называют его опресноком ἄζυμον, а хлебом квасным – ἄρτος. В своих доказательствах в пользу опресноков «латиномудрствующие, – по словам Лукариса, – поступают подобно адвокатам на суде: как адвокаты, чтобы доказать что-нибудь несправедливое, приводят не все слова закона, не целый смысл его, а хватаются за ту часть его, которая благоприятствует их лжи, так и они ни на что другое не обращают внимания, как на слова: «в день опресноков»²⁸⁴. Кроме того, латиняне искажают таинство тела и крови, преподавая мирянам только тело и лишая их крови, тогда как сам Христос ясно говорит в евангелии: «Аминь, аминь глаголю вам, аще не снесте плоти Сына Человеческого, ни пиете крови Его, живота не имате в себе» (Иоан. 17, 53)²⁸⁵. «Латиняне, – пишет Кирилл Лукарис, – потому не принимают никакого другого объяснения выражения евангелия «в день опресноков», что папа его не принимает. Мы же, православные, покланяемся Христу, служим Ему и повинуемся, а не папе, который для расширения своей власти возмутил всю вселенную и ежедневно много человеческих душ повергает в ад, куда последуют и все те, которые защищают ереси и ошибки его»²⁸⁶. Очевидно, что целию этого письма было показать Радулу, как сильно заблуждаются в своем вероучении латиняне, и тем побудить его к противодействию латинской пропаганде в Валахии, вредные действия которой становились уже ощутительными для православных жителей этой страны.

Из Валахии Кирилл Лукарис отправился прямо в Египет²⁸⁷. В начале 1616 года он уже возвратился в свою патриархию, как видно из его письма к Абботу, архиепископу Кэнтерберийскому и примасу английскому, написанного из Египта в марте месяце 1616 года²⁸⁸. Пихлер полагает, что Кирилл Лукарис познакомился с Абботом чрез своих нидерландских друзей²⁸⁹; но сам Аббот в своем ответном письме говорит, что «они лично не видали друг друга"²⁹⁰. Начало этого письма показывает, что ему предшествовало другое письмо Кирилла, значит, он чрез письма знаком был с Абботом прежде. Кирилл выражает Абботу свою радость, что он возвратился в Египет, который один из всех греческих стран наслаждается церковным миром, где православные христиане свободно исповедуют свою веру, не терпят притеснений и насилий от иноверных властей. Но он «более боится собак и коварных деятелей, лицемеров (иезуитов), которые, обыкновенно, одно имеют в сердце тайно, а другое на языке явно, которые при своей смелости не постесняются напасть на самого Бога, только бы послужить каким-нибудь образом тирании римского первосвященника. Иезуиты, как софисты, обманывают народ хитрыми тонкостями, а простые греки часто бывают не в состоянии опровергнуть их»²⁹¹. В заключение этого письма Кирилл Лукарис благодарит Аббота за его совет послать для образования в Англию одного способного юношу, извещает, что он посылает для этой цели Митрофана Критопула, «пресвитера, хорошо сведущего в науках, воспитанника александрийской церкви, человека знатного происхождения, по уму способного к высшей науке», и просит Аббота представить Критопула английскому королю и руководить его на чужой стороне²⁹².

Аббот ответил на это письмо Кириллу Лукарису из Лондона от 17 ноября 1617 года. В этом письме он высказывает свою радость о том, что единство веры во Христа, которым они оба дышат (quem uterque spiramus) сделало их задушевными друзьями, хотя они лично не видали друг друга, сообщает, что как он радуется счастливому состоянию Александрийской церкви, так Кирилл может порадоваться благоприятному положению английской церкви, чем она обязана благочестивейшему королю Иакову, вернейшему преемнику высокочтимой Елизаветы, который своим королевским пером работает для опровержения папских заблуждений, извещает, что король после того, как Аббот прочитал ему письма Кирилла, сделался его самым искренним другом и приказал Абботу дружественно принять Митрофана. В заключение своего письма Аббот извещает Кирилла, что он молит Бога за греческую церковь, чтобы она освободилась от тех жадных до нововведений лазутчиков (emissären), которые подкапывают христианскую истину и свободу, – тех ложных монахов-лисиц и свирепых волков, – которые, принимая на себя образ Христа, всюду разрушают мир и проповедуют ложь и клятвопреступление²⁹³.

В 1617 году²⁹⁴ Кирилл Лукарис путешествовал в Константинополь на собор, созванный патриархом Константинопольским Тимофеем. Мелетий Афинский так кратко рассказывает об этом соборе в своей «церковной истории»: «При константинопольском патриархе Тимофее был созван собор архиереев в Константинополе; на нем присутствовали: Кирилл александрийский, Евфимий антиохийский и Софроний иерусалимский; последний пред другими обвинял Лаврентия, епископа Синайской горы, в том, что он, вопреки древнему преданию, не снимал митры при совершении божественных тайн»²⁹⁵.

Но деятельность Кирилла Лукариса не ограничивалась только пределами его патриархии: его заботливость простиралась и на единоверную греческому востоку юго-западную Русь, которая в то время подвергалась серьезной опасности от напора искусно организованной и располагавшей громадными средствами иноверной (преимущественно латино-польской) пропаганды. «Объявляем и извещаем, – пишет известный ревнитель православия князь Константин Острожский в своей грамоте, изданной им в 1602 году, что по обсылке св. памяти блаженного отца Мелетия, бывшего патриарха александрийского, и его милости святейшего господина, отца Кирилла (Лукариса), преемника его престола, письменно и устно дано нам от них отеческое и пастырское приказание, чтобы мы, будучи стражами св. восточной, соборной и апостольской веры, защитниками св. церквей, и при них людей духовных надали на известном месте в маетности нашей и срундовали монастырь общежительный для поддержания св. веры в нашем русском народе, для преспеяния и преподавания наук, от которых могла быть самоскорейшая и наилучшая помощь церкви Божией. Мы как послушные сыны св. восточной, соборной и апостольской церкви приняли таковое приказание со всем уважением»²⁹⁶ . Хорошо сознавая, что громадное значение в деле борьбы с католическою пропагандою имели православные братства, Кирилл Лукарис старался поддерживать их. В 1614 году в ответе на запросы, с которыми к нему обращались члены Львовского ставропигиального братства, он прислал им из Ясс, где он тогда находился²⁹⁷, две свои грамоты. В одной (от 26 апреля 1614 г.) он утешал Львовских братчиков среди скорбей, учил согласию и любви, советовал заботиться о школе и обеспечить ее «дидаскала», награждать трудящихся в «друкарне» (типографии) и доходы от нее употреблять на общую пользу братства²⁹⁸. В другой грамоте (от 8-го мая 1614 года) он убеждал братчиков охранят своих детей от увлечения в унию, иметь при братской церкви достойнейших священников, и восхвалял братство за то, что оно приобрело для своей Онуфриевской типографии искусных и усердных типографов-монахов²⁹⁹. Заботясь о благосостоянии и просвещении юго-западной Руси, Кирилл Лукарис, в 1620 году, встретив «в Мутьянской земле»³⁰⁰ возвращавшегося из Киева в Царьград своего протосингела³⁰¹ Иосифа, «поставил его в иеромонахи и воротил для науки и утверждения веры в Киев, Галич и Львов и на всю Белую Русь», который «жил в тех городах для науки года с два»³⁰². При посылке иеромонаха Иосифа в Белую Русь Кирилл Лукарис дал ему замечательную «учительную грамоту», свидетельствующую о заботливости его о православии и просвещении духовном в России. В ней наказано: «чтобы честный Иосиф братию нашу христианския веры поучал, дабы от нея не отставали, и грамату преподавал, чтобы наша братия пребывала в добре и утверждалась вера христианская, и враг бы их не искусил от истинной христианской веры в лютерскую. Иосифу поручалось возбуждать, чтобы у них между собою был мир и о вере с лютерами не спорили, а жили бы с ними смирно, дабы лютеры христианской веры не хулили; молодых людей должен был он в вере христианской укреплять, чтобы их также враг не искусил и не прельстил в лютеранскую веру"³⁰³. Так действовал Кирилл Лукарис в сане патриарха Александрийского. Но ему готовилось новое, более обширное поприще для деятельности в сане вселенского Константинопольского патриарха.

5 ноября³⁰⁴ 1621 года Кирилл Лукарис был провозглашен Константинопольским патриархом. По свидетельству врагов Кирилла Лукариса, восшествие его на Константинопольский патриарший престол было соединено с постыдными для него ужасными преступлениями. Лев Алляций рассказывает следующее: «Тимофей умер, отравленный самым открытым образом, как была молва (ut fama fuit), ядом в то время, когда он наслаждался изысканнейшими явствами на обеде у голландского посланника. Яд ему поднес архимандрит Андросский Иосафат (Josaphatus), пригласив его выпить с собою вина после обеда. Составил яд Аполлоний с острова Хиоса, врач не без известности. Возвратившись домой, Тимофей почувствовал сильные боли внутри и начал мучиться тяжестью головы; в глазах стало мутно и потемнело; сердце начало усиленно биться и, наконец, все тело стало трястись. Призвали для лечения Аполлония. Он говорит, что желудок должен быть очищен проносным лекарством, если он желает выздороветь, ибо только этим, а не иным способом, можно излечить болезнь. Подкупленный за 1000 золотых, он дает лекарство и вливает туда новый яд. Так Тимофей, отравленный силою двойного яда, скончался. Дело впоследствии разъяснилось, ибо Кирилл вознаградил архимандрита Иосафата Халкидонским архиепископством. Впоследствии, когда между ними произошла ссора, архимандрит, лишенный епископства, открыл все дело. Негодуя на это, Кирилл приказал некоторым из своей свиты, которые объявили себя телохранителями турецкого императора, привезти его в Константинополь. Его схватили, посадили на лодку, отъехав далеко от берега, удавили и бросили в море. Итак, когда Тимофей таким образом погиб, Кирилл избирается своими (приверженцами) в патриарха Константинопольского»³⁰⁵. Этот рассказ Льва Алляция приводит Филипп Кипрянин в своем Chronicon-Е, но он, по-видимому, не связывает этого преступления с именем Кирилла, так как не выписывает вышеприведенный рассказ Алляция до конца, где именно говорится об участии Кирилла в отравлении Тимофея³⁰⁶. Смит называет рассказ Алляция «лживой молвой, которая простой и суеверный народ нередко обманывает, но которой очень редко доверяют мудрые³⁰⁷. Этот рассказ, «вымышленный ожесточенным и склонным к злословию умом«³⁰⁸ врага Кирилла Лукариса, всецело противоречит достоверным свидетельствам восточных и более добросовестных западных историков о смерти Тимофея и восшествии на патриарший престол Кирилла. О смерти Тимофея историки свидетельствуют, что «он, истощенный старостью, по общей судьбе всех людей, скончался»³⁰⁹ что он »мирно почил о Господе"³¹⁰. Об убийстве Иосафата мы нигде не находим свидетельств, кроме Алляция. О восшествии Кирилла Лукариса на Константинопольскую патриаршую кафедру историки рассказывают, что он, «по желанию всех верных греков, волею-неволею (ἄκων ἐκών) был привлечен к управлению более обширною константинопольскою диоцезиею, заботу о которой он законно (ἐπιτρορικῶς) принял на себя»³¹¹, что он «собором собравшихся в Константинополе архиереев, в присутствии знатнейшего духовенства и почетнейших мирян константинопольской церкви»³¹² «единогласно» (ὁμοθυμαδόν)³¹³ был избран в патриарха Константинопольского, что он «во время избрания пребывал в Молдаво-Валахии»³¹⁴. В виду этих исторических свидетельств Пихлер, допуская возможность злодеяния, описанного у Алляция, с решительностью отрицает участие в нем Кирилла, говоря, «что это не от него происходило, что сомнительно даже то, знал ли он об этом»³¹⁵. Да и что могло побудить Кирилла Лукариса к приобретению Константинопольской патриаршей кафедры ценою такого ужасного злодеяния? Его ожидали там не радости, почести и утеха, а гонения, тревоги, преследования и великие подвиги. «Константинопольский патриарх, – пишет сам Кирилл Лукарис в письме к Утенбогаэрту, – живя подле царя, сильнее других (патриархов), зато и несчастнее всех их"³¹⁶. Поэтому нужно признать основательным замечание Киммеля, что Кирилл Лукарис «много перечувствовал, когда принимал патриаршество константинопольское по смерти Тимофея. Место это было сколько почетнейшее, столько же полное вражды, ненависти, многих беспокойств, ужаснейших преследований; глазам Кирилла Лукариса ясно представлялись жадность турок, происки антипатриархов с их епископами и священниками, коварство иезуитов³¹⁷.

Кирилл Лукарис занимал Константинопольскую патриаршую кафедру 17 лет (1621 – 638); но в течение этого периода времени он пять раз был низвергаем с патриаршей кафедры и столько же раз возводим на нее. Мы рассмотрим его деятельность как Константинопольского патриарха по этим пяти периодам³¹⁸.

Первый период патриаршества Кирилла Лукариса в Константинополе продолжался год и 4 месяца³¹⁹. Но и в это короткое время он успел заявить себя энергическою деятельностью на пользу не только Константинопольской, но и единоверной русской церкви.

Прибыв из Валахии в Константинополь, Кирилл Лукарис, прежде всего, обратил внимание на козни иезуитов. Уже и прежде, будучи местоблюстителем Константинопольского престола, Кирилл Лукарис старался разрушать их замыслы. Теперь, когда вместе с званием вселенского патриарха, он принял на себя постоянную обязанность заботиться о мире и благосостоянии Константинопольской церкви, он восстал против них еще с большею ревностью. С целию предохранить свою паству от гибельного влияния иезуитов, он немедленно по прибытии в Константинополь созвал на собор подведомственных ему епископов и вместе с ними определил предостеречь православных от близких пагубных сношений с иезуитами. По его указанию и под его руководством была написана увещательная грамота, в которой патриарх от лица собора пастырски умолял свою паству избегать общения с латиномудрствующими, и эта грамота была разослана повсюду в виде окружного послания. Такая мудрая предусмотрительность и такие решительные меры, предпринятые патриархом для водворения мира и порядка в церкви, не остались без добрых последствий. Православные стали чуждаться иезуитов и тщательно оберегать от них свои семейства³²⁰. Но изуиты, которые были недовольны самым избранием на патриаршую кафедру Кирилла Лукариса, ненавистного им за его ревность о благе православной церкви³²¹, решились отомстить ему за свое унижение и выжидали только удобного случая. Случай скоро им представился.

После султана Османа II, убитого (в 1620) янычарами, вступил на престол Мустафа, султан слабодушный, крайне робкий и не входивший в дела правления³²². Государством правил жестокий и корыстолюбивый визирь Гуссейн, ничтожный албанец³²³, который сперва был поваром у египетского сераксира, но потом, благодаря особенному счастию, сделался правителем Египта и, разорив страну своим корыстолюбием, успел, наконец, получить от янычар звание великого визиря³²⁴. Имея нужду в деньгах для поддержания своей власти и пополнения своих расходов³²⁵, этот сильный временщик охотно согласился за определенную сумму денег исполнить предложение иезуитов касательно низложения Кирилла Лукариса. «Некто Григорий, епископ амасийский (орган находившихся в Константинополе иезуитов), – рассказывает Мафа, – сговорившись с двумя низложенными архиереями, ахридским Митрофаном и серрским Иоасафом, оклеветал патриарха пред турками в дружбе с европейцами и измене. Кирилл был насильственно лишен кафедры и изгнан»³²⁶. На место Кирилла Лукариса был назначен Григорий (одноглазый), епископ Амасийский³²⁷. Новый патриарх, соперник Кирилла Лукариса, был тайным орудием иезуитов: «он, – по словам Смита, – постыдно подчинился им, признал власть римского епископа и во всем всецело зависел от их решений»³²⁸. К чести православных, народ и клир решились не принимать нового патриарха. «Церковь греческая, – рассказывает Логофет Хризоскул в своем «Narratio historica turbarum, quas moverunt iesuitae adversus Cyrillum patriarcgum», – не хотела признать пастыря, который вошел не дверьми, не приветствовала его прибытие, не позволяла ему войти в кафедральную церковь, не давала ему денег (что особенно важно), которые император, по обычаю, требовал при поставлении патриарха»³²⁹. Сам Кирилл Лукарис не устрашился открыто восстать против самозванного патриарха. Он, по словам Хризоскула, «в присутствии четырех архиепископов и всего клира отлучил епископа, предавшегося врагам»³³⁰. Кроме того, Кирилл Лукарис обратился к защите и посредничеству иностранных посланников – английского и голландского. Посланники, из которых первый имел предписание от своего правительства защищать Кирилла Лукариса, а второй питал к нему непритворное расположение, представили Порте всю незаконность низложения Кирилла Лукариса и легко убедили султана выслать Григория Амасийского из столицы³³¹. Благодаря их ходатайству, Григорий «чрез три месяца (после избрания на патриаршую кафедру) был сослан в заточение на о. Родос, как не соборным определением избранный, а от инуду пришедший»³³². Но иезуиты не допустили, чтобы на патриаршей кафедре был восстановлен Кирилл Лукарис. Они, в свою очередь, обратились к французскому посланнику в Константинополе графу де-Сези, ревностнейшему католику, который был очень рад случаю поддержать иезуитов для славы римской церкви и обещал им всевозможные услуги³³³. В изобретательном уме иезуитов тотчас составился новый план для окончательного, по их мнению, низложения Кирилла. В апреле 1623 года был сделан донос великому визирю, что Кирилл Лукарис имеет тайные сношения с великим герцогом Тосканским и что, по его совету, жители одного острова, лежащего на Эгейском море, намерены подчиниться власти Тосканского герцога³³⁴. При всей своей нелепости клевета была придумана довольно удачно, так как турки давно опасались Тосканского герцога, «триремы которого, – по словам Смита, – часто тревожили острова Эгейского моря и приморские берега»³³⁵. Кроме того, чтобы донос имел больше силы у корыстолюбивого Гуссейна, иезуиты принесли ему в дар 2000 долларов³³⁶. «Обвиненный в вышеуказанном преступлении, – рассказывает Смит, – Кирилл напрасно доказывает свою невинность пред несправедливыми судьями, напрасно с клятвою ссылается на множество свидетелей, напрасно жалуется со слезами на ложность вымышленного обвинения; нисколько не помогают мольбы, ссылки на законы, апологии. Он признается виновным и, лишенный патриаршего сана, ссылается на остров Родос»³³⁷.

На место «соборно низложенного и отлученного Григория»³³⁸ был назначен Анфим II, епископ Адрианопольский. «Побуждаемый честолюбием, – рассказывает Смит, – этот несчастный старик изыскивает средства, чтобы заплатить обычную при поставлении патриарха дань султану, дает взятки турецким сборщикам податей и, уже призванный на кафедру, вымучивает силою у греков необходимую сумму, сопровождаемый в случае нужды вооруженными солдатами»³³⁹. Православные жители Константинополя, при всем желании возвратить патриарший престол Кириллу Лукарису, принуждены были на время подчиниться Анфиму.

Главные участники в деле низложения Кирилла Лукариса – французский посланник и покровительствуемые им иезуиты – торжествовали. Они немедленно отправили в Рим нарочного вестника, чтобы уведомить папу о своей победе над ненавистным им патриархом³⁴⁰. «Слух об этой победе был принят в Риме, – по словам Смита, – с величайшею радостью»³⁴¹. Папа Урбан VIII так был обрадован этим известием, что 6 июля 1624 года написал собственноручно благодарственное письмо графу де-Сези. «Великие подвиги, – писал папа в похвалу посланнику, – совершенные тобою в Константинополе, привели в восторг Римскую церковь. Мы с удовольствием узнали о бедствиях, постигших того сына тьмы и бойца адского (interni athletam, – разумеется Кирилл Лукарис), и об ударе, нанесенном ереси, когда ты постарался сделать предстоятелем (Константинопольской церкви) почтенного отца Анфима. Мы уверены, что до тех пор, пока ты находишься на востоке, церковь Римская будет иметь там усердного защитника»³⁴².

Но надежды папы не оправдались. Низложенный с престола по проискам иезуитов Кирилл Лукарис нашел себе защитника в английском короле Иакове³⁴³. Преданный до страсти занятиям богословием, Иаков I уважал Кирилла за его обширные познания в этой области, высоко ценил его стойкий характер и нерасположение к папистам и не раз оказывал ему свое покровительство. Узнав о низложении Кирилла Лукариса, король был крайне взволнован и послал строгий выговор своему посланнику в Турции Томасу Роэ (Rowaens). Получив приказание от короля, Роэ поспешил явиться к великому визирю и долго убеждал его возвратить престол Кириллу, грозя в противном случае прервать все сношения с турецким правительством. Великий визирь Гуссейн испугался и приказал возвратить свободу Кириллу Лукарису³⁴⁴.

Извещенный об этом, Кирилл Лукарис прибыл в Константинополь, и был принят с радостью всеми православными греками. Народ день и ночь толпился в Палате, предместьи Константинополя, где он остановился на время. Все желали видеть его и получить от него благословение³⁴⁵. Сам Анфим раскаялся в своем поступке, решился сложить с себя звание патриарха и явился тайно к Кириллу, чтобы испросить у него прощение³⁴⁶. Французский посланник, узнав об этом, немедленно пригласил к себе Анфима и начал сильно упрекать его в робости и малодушии, стараясь подействовать на него то льстивыми обещаниями, то угрозами³⁴⁷. «Побежденный этими хитростями, Анфим, – рассказывает Смит, – уступил и решился удержать свой сан»³⁴⁸.

Но обстоятельства вдруг переменились: покровитель Анфима и враг Кирилла Лукариса великий визирь Гуссейн был отставлен от должности. Объятый страхом Анфим, – по рассказу Смита, – ночью вторично отправился к Кириллу Лукарису, сознав свою вину, униженно просил у него прощения и совершенно отказался от сана»³⁴⁹. Кирилл Лукарис братски простил его. Анфим удалился после того на Афонскую гору, где провел остаток дней своих в молитвенном уединении в монастыре свят. Афанасия³⁵⁰. Кирилл Лукарис в сентябре 1624 года вторично был объявлен Константинопольским патриархом³⁵¹.

Но при всех тревогах, которые пришлось испытать Кириллу Лукарису в этот краткий период его патриаршества, он не забывает о страждущей от козней иезуитских юго-западной Руси: он старается об устройстве в ней братства, подробно определяя устав его, заботится о заведении школ, указывая мельчайшие подробности их организации. В 1623 году Кирилл Лукарис своею патриаршею грамотою утвердил Луцкое³⁵² братство. Эта грамота содержит в себе мудрый устав его для утверждения братства³⁵³.

В этой грамоте он пишет: «По дару Духа Святаго и по власти, данной нам от Господа и Избавителя нашего Иисуса Христа и святых Его апостолов и богоносных отцов, имея всякое распоряжение во вселенской церкви Его, не только в духовенстве, от Духа Святаго руками пастырства нашего поставленном, но также и между светскими людьми, по знамени Христову именующимися и почитающими себя членами тела церкви, желаем мы, чтобы все они, соединением в союзе любви Христовой, участь Христовых учеников наследовали; и в обществе своего чина будучи, евангелие Христово, друг другу содействуя, собою исполняли, и братством любви себя именовали, доказывая то пред всеми, как верные Христу. Поскольку, как наследственное некое имущество отец своим сынам, Избавитель Господь любовь Свою в завет ученикам благоволил оставить; то мы, к сей любви верных Христу привлекая, не новое какое-либо установление, но и по истине древнейшее, с самого начала учрежденное и утвержденное при апостолах, когда у всех было «сердце и душа едина» – силою Всесвятаго Духа постановляем, и нынешним нашим соборным писанием на веки утверждаем, и на таковой устав церковного братства благословляем благородных князей и господ, и почтенных мещан луцких»³⁵⁴. Самый «устав братский» содержит 18 следущих правил: I. «Начальник братства пресвитер, поставленный рукою патриаршею, избирает четырех старших братьев, распределяет между ними должности по их достоинству и способностям, делает с ними заседания, принимает желающих поступить в члены братства, испытывает их, приводит к присяге и принимает от них вклады». II. «Если бы такой брат вел себя непристойно и уклонялся от обязанности своей, то они в своем собрании тихо и с братскою любовью должны ему о том напомнить один и несколько раз. А если бы кто не уважил их напоминаний и безбоязненно в грехах смертных жил и оставался в бесчинстве, то они должны жаловаться на него своему пресвитеру как старшему, который властию пастырства нашего должен подвергнуть его законному наказанию. А если бы и то было не уважено, тогда священник пред всею церковью, т. е. в полном собрании людей, имеет о нем объявить, дабы с таковым, пока не опомнится, никто ни в чем не смел сообщаться»³⁵⁵. III. «Для своих дел братья должны делать сходки: «обыкновенные» в каждую неделю после утрени непосредственно, а «главные» раз в месяц, оповестив предварительно братию». IV. «Каждый брат, сходясь чрез четыре недели, обязан дать в кружку братскую по четыре белых (монеты). Брат, который не может являться так часто на сходки, обязан уплатить одним разом в год причитающийся по реестру взнос»³⁵⁶. V. «Кружка братская должна находиться в скевофилакии, т. е. в казнохранилище церковном. От сего казнохранилища один старший брат должен иметь ключ, а другие два старшие брата должны держать у себя ключи от самой кружки, а выдачи, на что нужно, должны производиться в заседаниях братства, в присутствии всех. А четвертый брат должен иметь в своем заведывании реестры приходов и расходов денежных и всяких других взносов и выдач в братстве; и каждый год, при выборе старших братий, те, что состояли в сей должности в продолжение года, должны пред всею братиею давать отчет, во свидетельство честности»³⁵⁷. VI. Взнос денежных сумм ни на что иное не должен быть обращаем, как только на исправление церкви и ее поддержание, да на милостыню людям в разных случаях; и на призрение убогих и на содержание сирот; и на устроение школы; и на погребение странных и убогих; и на творение милостыни и поминовений за ктиторов и за других, скончавшихся в братстве»³⁵⁸. VII. «В своих собраниях братчики должны заботиться и рассуждать о всяком благе ближних своих»³⁵⁹. VIII. «На сходках братских братчики обязаны друг друга уважат и почитать; и если бы какой брат малейшим словом оскорбил другого, должен тотчас же за то подвергнуться наказанию, какое братия между собою присудят виновнику, и он обязан будет не выходя, там же и тот же час испросить прощения у брата со всем братством. Слов невежливых каких-либо и площадных чтобы не было. По окончании дел своих, вместо шуток неприличных, пусть будут читаны книги и ведутся беседы о предметах нравственных и к назиданию служащих и только такие должны иметь место»³⁶⁰. IX. «Неискусный в слове брат может избрать себе искуснейшего собрата, который бы сумел объяснить его дело»³⁶¹. X. «Дела и совещания братские должны оставаться под покровом тайны и не должны быть выносимы на сторону ни одним братом под страхом наказания»³⁶². XI. В проступках виновный и соучастник подвергались отлучению вместе. XII. Братство должно помогать только беднейшей своей братии. ХIII. Умершего брата братия должна провожать до могилы с возженными свечами и сделать церковное поминовение на сумму братскую. XIV. Дважды в год: в субботу мясопустную и в субботу пятидесятую должны совершаться заупокойные литургии за усопшую братию, на которых должны присутствовать все братья и со всеми своими семействами. XV. Каждый брат обязан вписать имена своих усопших братий в поминальную книгу для поминовения в церкви в определенное время. XVI. Дважды в год должны быть отправляемы заздравные литургии – 1 сентября и в праздник заложения братской церкви. XVII. «Братия всеми мерами обязаны заботиться о благолепии церкви, о постоянном добром проповеднике и о школе, чтобы юноши, при попечении своих родителей, имели приличное содержание и образование»³⁶³. ХѴ40;III. «Пресвитера братчики должны иметь рачительного, усердного к своей обязанности, ревнителя науки, и во всем должны его слушаться и почитать, а нестарательного и несведущего в писании не должны терпеть во избежание стыда и унижения»³⁶⁴. Этот устав с любовью был принят Луцким братством и послужил основанием для учреждения других братств.

В том же 1623 году мы встречаем другую грамоту патриарха Кирилла Лукариса, данную на сооружение Кресто – Воздвиженской церкви в городе Луцке с правом ставропигии³⁶⁵. В этой грамоте он хвалит братию Луцкой епископии за заботливость и рачительность о милостыне для низшей братии, поощряет ее благословением Св. Духа на добрые намерения во все времена, на желание братии иметь ставропигиальный храм св. креста Господня, отвечает одобрением их намерений, делает распоряжения касательно ставропигиальных обрядов, последований служб и проч., утверждает Кресто-Воздвиженский храм своею ставропигиею и ограждает эту ставропигию своею патриаршею властью, под угрозою отлучения от церкви всякого, кто дерзнет беспокоить ее.

Утвердив в городе Луцке братство и свою ставропигию, Кирилл Лукарис позаботился об учреждении там греко-славянской школы³⁶⁶. Этой школе он дал свой мудрый устав, послуживший образцом для других братских школ³⁶⁷. Устав Кирилла Лукариса, данный Луцкой школе, разделяется на 20 статей, в которых со всею подробностию определены должности учителей и обязанности учеников ³⁶⁸. Вот краткое содержание этих статей: I) определяются качества учителя, который «должен быть благочестив, рассудителен, смиренномудр, кроток, воздержлив, не пьяница, не блудник, не лихоимец, не гневлив, не завистлив, не смехотворец, не чародей и басносказатель, не пособник ересей, поспешник благочестия, во всем представляя собою образец благих дел». II) «Учитель должен заботливо учить детей полезным наукам; за непослушание наказывать, но не тирански, а наставнически; не сверх меры, а по силам; не с буйством, а кротко и тихо». III) «Ученики должны сидеть на определенном месте». IV) «Богатые пред убогими в школе ничем не могут быть выше, как только наукою, а по внешности все равны». V) «Учитель должен любить одинаково всех учеников». VI) Ученики должны сходиться в школу в определенное время. VII) «Каждое утро учитель должен тщательно наблюдать, чтобы если какого мальчика не будет, тотчас же послать за ним и узнать причину, по которой он не пришел». Ѵ40;ИП) «Учение должно начинаться молитвою». IX) «Дети в школе должны быть разделены на трое; одни, которые будут учиться распознавать буквы и складывать; другие, которые будут учиться читать и выучивать наизусть разные уроки; третьи будут приучаться объяснять читанное, рассуждать и понимать». X) «Поутру, после молитвы, дети должны приготовлять к классу свои уроки, заданные вчера». XI) «После обеда дети должны готовиться к вечернему классу, а вечером расходиться по домам и дают отчет о своих уроках отцам и родственникам». XII) «Учитель должен давать письменные упражнения ученикам». XIII) «В субботу ученики должны повторять все, чему учились в продолжение недели». XIV) «После обеда в субботу учитель обязан беседовать с детьми, поучая их страху Божию и чистым юношеским нравам». ХV) «В воскресение и праздники Господские, пока пойдут к литургии, учитель обязан со всеми беседовать и наставлять их о том празднике или святом дне и учить их воле Божией. А после обеда должен всем изъяснять праздничное евангелие и апостол». XVI) «Очередные два или четыре мальчика должны пораньше придти в школу, подмести ее, затопить в печке; они же должны записывать и доносить о тех, которые бы не учились, шалили, или в церкви бесчинно стояли, или, домой идучи, не вели бы себя пристойно». XVII) «Ленивых и неисправных мальчиков должно увольнять из училища». ХVIII) «Учитель и братия строители школьные должны напоминать родителям об их сыновьях, а хозяевам о порученных им и сторонних детях, чтобы дети дома поступали сообразно с порядком учения школьного, показывая тем образованность и приличную летам своим людскость пред всяким сословием». XIX) «Желающий взять сына из училища должен делать это с ведома училищного начальства». XX) «Дурных учеников, а тем более дурных наставников решительно воспрещается держать при училище». В заключение устава Кирилл Лукарис кратко определяет предметы преподавания и способы его.

Второй период патриаршества Кирилла Лукариса в Константинополе продолжался 8 лет (1624 – 1632)³⁶⁹ и наполнен непрерывною борьбою с иезуитами, многосложною и полезною деятельностью для церкви Константинопольской и отчасти русской.

Восстановленный на патриаршей кафедре, Кирилл Лукарис ревностно занялся благоустройством своей церкви. «Мудрый патриарх, – рассказывает Мафа, – не переставал своими наставлениями утверждать православных в отеческом благочестии, разоблачать тайные замыслы папистов»³⁷⁰. Заклятые враги его иезуиты снова стали помышлять о низвержении ненавистного им патриарха. Папский двор усердно помогал своим приверженцам.

В январе 1625 года прибыл из Рима в Константинополь один греческий архимандрит, изменивший православной вере, с тайным поручением от римского общества пропаганды. Он был любезно принят французским посланником в Константинополе в свой дом. Этот папский посол уверял врагов Кирилла, что папа скоро пришлет им 20 тысяч талеров, присовокупив к этому 10 тысяч талеров, подаренные одною благочестивою вдовою, чтобы они могли подкупить турецких властей и низвергнуть Кирилла³⁷¹. «Этот их замысел, – по словам Смита, – был неблаговременно разглашен и окончился ничем»³⁷². Но иезуиты изыскивали новые средства к низвержению Кирилла Лукариса. Случай им скоро представился.

Отважные русские казаки приплыли на судах к Босфору, опустошили берега его и выжгли несколько селений в окрестностях самой столицы. Страх объял турок при виде столь грозного и неожиданного неприятеля. Пользуясь всеобщим смятением, иезуиты поспешили оклеветать Кирилла Лукариса, как виновника этого государственного бедствия. Они внушили правительству, что полчища казаков, угрожавшие столице, исповедуют греческую веру, что патриарх, глава православного народа, не раз посещал их земли (очевидно, этим клеветники намекали на пребывание Кирилла Лукариса в юго-западной Руси, в Молдавии и Валахии) и имел тайные сношения с их предводителями, что если они осмелились теперь явиться в виду самого Константинополя, то сделали это именно с тою целью, чтобы возмутить греков и побудить их к восстанию, о чем будто бы помышлял и патриарх. Великий визирь готов был уже поверить иезуитам и излить свой гнев на невинного патриарха. Но обстоятельства скоро переменились не в пользу доносчиков: казаки отступили, а в Константинополе никто и не думал замышлять измену. Кирилл, оклеветанный иезуитами, поспешил оправдать себя в глазах турецкого правительства и вполне достиг этого при помощи своих защитников, посланников английского и голландского³⁷³. Клевета, таким образом, была обнаружена и опровергнута. Но воспоминание о ней, по-видимому, глубоко запало в душу султана Амурата: 15 лет спустя после этого, когда казака стали снова угрожать Константинополю, жестокий султан велел предать Кирилла Лукариса смерти!..

Несмотря на все старания, иезуитам не удалось вторично низложить Кирилла Лукариса с патриаршего престола. Не желая остаться побежденными, они решились употребить другой образ действий: они вздумали расположить к себе Кирилла Лукариса, чтобы потом склонить его к союзу с Римом³⁷⁴.

В феврале 1625 года Навплийский грек Канахий Росси (Canachio Rossi), ренегат, получивший образование в греческой коллегии в Риме, прибыл в Константинополь с письмом от кардинала Брандини (Brandini) к патриарху Кириллу Лукарису. Росси так же было дано от кардинала подробное наставление касательно того, как расположить патриарха в пользу римской церкви³⁷⁵. «Римская церковь, – писал кардинал, надеясь обольстить Кирилла Лукариса, – всегда желала мира и тесного общения с восточною церковью... Не только в прежнее время, но и недавно еще, во дни патриарха Иеремии, Рим не щадил ни трудов, ни издержек для достижения столь вожделенного союза. С этою целью в Риме был основан коллегиум для молодых греков, который заботливо поддерживается и доселе, чтобы этот благородный и умный народ снова достиг цветущего состояния на поприще наук и благочестия, как было некогда во дни его минувшей славы». Выразив светлую надежду на возрождение Греции, кардинал изложил затем причины, вследствие которых будто бы Рим питал до сих пор непримиримую вражду к Кириллу Лукарису. «Разнесся слух в Риме, – пишет Брандини, – будто бы патриарх константинопольский тайно разделяет заблуждения лютеран и кальвинистов, будто бы он отправлял в Англию молодых греческих священников с тою целью, чтобы они, заразившись там протестантским учением, легче потом могли распространить его по востоку, будто бы он находится в самых дружественных сношениях с протестантскими посланниками в Константинополе». «Впрочем, – прибавляет кардинал от лица папы, – его святейшество льстит себя надеждою, что все эти известия ложны. О, если бы патриарх благоволил прислать в Рим свое исповедание веры, если бы он признал собор флорентийский и предал осуждению заблуждения протестантов, он ясно показал бы этим, что он был оклеветан! В таком случае Римский двор смело поручится ему за покровительство императора (австрийского) и христианнейшего короля (французского); в таком случае он готов будет признать все восточные церкви зависимыми от константинопольского патриарха»³⁷⁶. Но все эти замыслы рушились пред несокрушимою твердостью Кирилла Лукариса. С совершенным спокойствием и мудрою пастырскою предусмотрительностию он отверг предложения, сделанные ему из Рима, по совету английского посланника не дал на них никакого ответа, чтобы не подать повода к дальнейшим сношениям с навязчивым Римом, и этим ясно показал, что он не требует защиты от злейших врагов православия³⁷⁷.

Потерпев и в этом случае неудачу, неутомимые и изобретательные иезуиты предприняли другие меры к низвержению Кирилла Лукариса³⁷⁸. Еще вместе с греком Росси, который принес письмо патриарху от кардинала Брандини, прибыли из Рима два иезуита, оба с тайными поручениями от «общества пропаганды». «Один из них, по имени Берилл (Berillus), иезуит проницательного и тонкого ума, должен был, – как говорит Смит, – позаботиться о том, чтобы внушить турецкому правительству, что благодаря содействию и убеждениям Кирилла были возбуждены к войне с турками казаки, подчиненные патриарху константинопольскому в духовных делах»³⁷⁹. «Другой, бывший мирянином, обвинял, – по словам Смита, – Кирилла в том, что имел тайные сношения с испанским правительством и препятствовал заключению союза между испанцами и турками»³⁸⁰. Но оба эти покушения не имели успеха³⁸¹. Тогда иезуиты, раздраженные неудачами, употребили новые усилия для низложения Кирилла Лукариса. Они старались возбудить против Кирилла некоторых епископов из числа тех, которые были недовольны его пастырскою строгостью и склонялись к союзу с Римом³⁸². Иезуиты дейстовали чрезвычайно хитро, сыпали золото щедрою рукою и даже подкупили правительство, чтобы оно не противилось низложению Кирилла Лукариса³⁸³. В Константинополь прибыло несколько епископов, приверженных к иезуитам и нерасположенных к патриарху. Собравшись вместе, они стали рассуждать о низвержении Кирилла и об избрании на его место другого патриарха; но почти весь народ и клир Константинопольский явно восстали против нарушителей церковного порядка. Произошли страшные волнения. Кирилл Лукарис старался успокоить свою паству упованием на Бога и обратился к преданным ему посланникам – голландскому и английскому. Увидав, что его жизни угрожает опасность, он принужден был на время удалиться из Константинополя³⁸⁴. Между тем, в отсутствие Кирилла противники его поднесли турецкому правительству 20000 талеров³⁸⁵ и получили позволение возвести на патриаршую кафедру Исаака, епископа Халкидонского, «воспитанника папистов»³⁸⁶. Православные не хотели подчиниться ему. Они собрали 10000 талеров и принесли эту сумму в дар великому визирю, прося его возвратить Кирилла на патриаршество³⁸⁷. Посланники – английский и голландский – начали настоятельно требовать возвращения Кирилла³⁸⁸. Турецкое правительство вынуждено было выслать из Константинополя беспокойных епископов. Исаак был изгнан в Венгрию³⁸⁹.

По прекращении мятежа Кирилл Лукарис возвратился в Константинополь. Он опять занял престол, принадлежавший ему по праву, хотя должен был при этом случае заплатить 20 тысяч талеров³⁹⁰. Восстановленный на кафедре, Кирилл Лукарис начал с новою ревностью поучать свою паству и принимать меры против злоупотреблений духовенства. Несколько епископов, замеченных в потворстве иезуитам, были лишены кафедр³⁹¹. Иезуиты сочли этот случай вполне благоприятным для себя и начали снова злоумышлять против Кирилла Лукариса. Они старались приготовить ему опасного соперника.

Римский двор издавна имел обыкновение поставлять епископов не для какой-либо определенной церкви, а просто без всякой нужды, для одной торжественности; он нередко поставлял епископов для тех стран, которые никогда не признавали над собою верховной власти папы. Этим обстоятельством решились теперь воспользоваться иезуиты для низвержения Кирилла Лукариса³⁹². По их мысли, с благословения папы, было назначено послать на восток несколько латинских епископов, которые получили громкие названия епископов Смирны, Наксоса и других островов Архипелага³⁹³. Во главе их был один антипатриарх, украшенный титулом апостольского суффрагана (Apostolicus syffraganus), который должен был утвердить свое местопребывание в самом Константинополе³⁹⁴. Апостольскому суффрагану даны были огромные средства и полномочия из Рима. Он должен был, пользуясь покровительством и защитою французского посланника, ревностно обращать православных в латинство, особенно же стараться о низложении Кирилла Лукариса, этого заклятого врага папы и друга протестантов, который так сильно противился иезуитским козням. Тяжкие искушения предстояли Кириллу и его пастве. Между греками немало было людей, преданных папе, а православные пастыри далеко уступали латинским епископам и в богатстве, и в наружном блеске образования³⁹⁵. К счастью, Кирилл Лукарис заблаговременно узнал о кознях иезуитов и успел предварить о них свою паству. Остальное было довершено уже промыслом Божиим, видимо, хранившим патриарха и его паству³⁹⁶.

В декабре 1626 года апостольский суффраган прибыл на остров Наксос в сопровождении всей своей свиты и встречен здесь был епископом этого острова и двумя иезуитами, нарочно посланными от французского посланника, чтобы поздравить суффрагана с приездом³⁹⁷. Отсюда он отправился на остров Хиос, где приверженцы папы встретили его с великим почетом³⁹⁸. Иезуиты торжествовали³⁹⁹. Но суффраган скоро показал, что он вовсе не заслуживал оказываемых ему почестей. Он шел «не как пастырь, а как вор и разбойник»⁴⁰⁰ – поведение его было столь надменно, притязания его были столь велики, что он скоро вооружил против себя не только православных, но и своих приверженцев⁴⁰¹. По прибытии на остров Сцио он дал необузданную волю своему корыстолюбию и самовластию⁴⁰². Латинские монахи отказывались исполнять его требования и питали к нему явное нерасположение⁴⁰³. Стараясь оградить себя от насилий со стороны иезуитов, православные, по указанию Кирилла Лукариса и под его руководством, отважились просить турецкое правительство, чтобы оно избавило их от нашествия латинян⁴⁰⁴. Так как просьбы были подкреплены значительным подарком турецкому правительству и ходатайством пред ним посланников – английского и голландского, – то, несмотря на всю досаду французского посланника, было немедленно издано приказание схватить новых пришельцев из Рима⁴⁰⁵. Апостольский суффраган успел спастись бегством. Но сообщники его были менее счастливы: они все были заключены в темницы⁴⁰⁶. Так неудачно кончилось и это покушение учеников Лойолы на мир и благосостояние Константинопольской церкви: суффрагану даже не удалось достигнуть места своего назначения!.. Бдительный пастырь Константинопольской церкви Кирилл Лукарис, видимо, торжествовал над врагами правосудия. «Умы зложелателей, – по словам Смита, – еще более были воспламенены этою неудачею. Поэтому, скрыв негодование, они решились оставить дело, пока не представится новый удобный случай для возобновления его. Этого случая они недолго искали при своевольном владычестве турок»⁴⁰⁷.

Для более успешного противодействия иезуитам Кирилл Лукарис решился учредить в Константинополе греческую типографию, частию для издания богослужебных книг, но, главным образом с тою целью, чтобы «издавать необходимые книги благочестивого содержания в опровержение тех нечестивых книг, которые во множестве были печатаемы иезуитами и раздавались ими даром»⁴⁰⁸. Эта благоразумная мера, вызванная обстоятельствами того времени, была благодетельна в высшей степени. Палепатрасский митрополит Феофан в своей челобитной, поданной 25 июня 1644 года царю Михаилу Феодоровичу, вспоминая время Кирилла Лукариса, пишет: «паписты и лютеры имеют греческую печать и печатают повседневно богословские книги святых отцов, а в тех книгах вмещают лютое зелье, поганую свою ересь, и клеплют святых и богоносных отцов, что будто пишут по их обычаю, хотя сие недостаточно, потому что есть древние книги харатейные рукописменные и богословские св. отцов в монастырях Афонской горы и иных древних монастырях, и по тем книгам объявляется их лукавство. Какие книги они напечатали и составили по своему обычаю и вымыслу, теми и борются в странах, где древних книг нет, опоясываются нашим оружием и являются мужественны и стреляют нашими стрелами... Многие христиане смущаются от еретиков в уме, читая составленные ими книги, полагая, что они составлены святыми отцами и чрез то впадают в прелесть и погибают"⁴⁰⁹. Кроме всего этого иезуиты старались поселять в невежественных епископах и клире зависть к патриарху потому особенно, что он возвышался над всеми по своим познаниям⁴¹⁰. Кирилл Лукарис скоро заметил эту хитрую уловку иезуитов и первый вознамерился возбудить в своей пастве любовь к просвещению, пробудить в ней охоту к чтению духовных книг, особенно полезных при тогдашних обстоятельствах, и постарался завести типографии, «чтобы греки не нуждались более в книгах, составленных лютеранами и иезуитами»⁴¹¹. Благое намерение его увенчалось успехом, хотя и навлекло на него новые несчастия, так как до того времени иметь типографии позволялось только иудеям⁴¹², а христианам запрещалось⁴¹³.

Смит рассказывает следующее: «В июне 1627 года на торговом корабле прибыл из Лондона в Константинополь Николай Метакса, грек монах с острова Корциры, который, сознавая, в какой тьме невежества пребывают его соотечественники вследствие долгого рабства, по любви к своему отечеству, постарался привезти с собою все снаряды, необходимые для книгопечатания, чтобы, издавая катехизисы и ручные книги и продавая по дешевым ценам, сделать греков, если не учеными, то, во всяком случае, более сведущими в христианской вере⁴¹⁴. Ничего более похвального, более святого, более полезного для страждущей греческой церкви, чем это, он не мог выдумать. Так как опасались, чтобы этот громадный и тяжелый снаряд не был отнят подозрительными турками, которые могли оскорбиться этими нововведениями, то архиепископ Коринфский, по приказанию Кирилла, отправляется к английскому посланнику и просит и умоляет его выдать типографский снаряд за свою собственность. После размышления об этом опасном и трудном деле он скоро уступил настойчивым просьбам греков. Об этом деле совещались в доме голландского посланника в присутствии Кирилла Лукариса, патриарха Александрийского Герасима и Метаксы. Голландский посланник для уничтожения всякого дурного подозрения счел за лучшее обо всем этом деле откровенно и без всяких двусмысленностей донести визирю, чтобы не было основания ни для какого обвинения. После его позволения этот дорогой снаряд весьма счастливо избежал хищных рук турок. Дело о типографии было соединено с едва победимыми трудностями вследствие упрямства и подозрительности турецких начальников и судей, которые, по причине ревности к охранению магометанского суеверия, были весьма склонны принимать несправедливые доносы о том, будто бы христиане, издавая книги, что-то тайно предпринимают против их веры... После того, как французскому посланнику (в Константинополе) и иезуитам стало известно, что греческие епископы думают уже об издании книг в своей типографии, в смущенных умах их пронеслись тысячи козней, которые будто бы готовили им православные. Они опасались, что православные нападут в своих книгах с сильными ругательствами на римскую церковь, что после опубликования удобных руководств для изучения православной веры⁴¹⁵ потеряют свое значение школы иезуитов, наполнявшиеся греческими юношами, задаром ими воспитываемыми, которые по неопытности переходили на сторону римлян. Сначала они к Метаксе как к главному наставнику, научившемуся типографскому искусству в Англии, приступают с разного рода льстивыми обещаниями, на которые он не обратил внимания. Потом они угрожают ему ужасными кознями и присовокупляют к ним злословия, называя его лютеранином и еретиком; но и для этих стрел Метакса имел непроницаемое сердце. Поэтому весь гнев иезуитов направился на Метаксу в особенности. Узнав, что они покушаются на его жизнь, он так устрашился опасности, что, казалось, совершенно упал духом. Он со слезами и рыданиями просит голландского посланника позволить ему ночевать в его доме, чтобы иезуиты (если он будет ночевать в своем доме) не умертвили его чрез нанятых заранее убийц. Такова первая судьба Константинопольской типографии! Кирилл, пастырь предусмотрительный и радеющий о славе своей церкви, стараясь защититься от козней иезуитов, которые уже надоели грекам своими постоянными жалобами, что он вводит в восточную церковь новые догматы, чуждые вере предков, отдал для напечатания свою книгу: «De fide et doctrina Ecclesiae Graecae», или «Expositio in symbolum Nicoenum», которую он составил задолго до этого времени после зрелого обсуждения... Римские ревнители, опасаясь, чтобы это не послужило большим позором для Рима, строют новые козни против Кирилла… Чего не выдумывает безумие ревности?! Когда в руки иезуитов попала, наконец, другая книга Кирилла, изданная им прежде в Англии, в которой он доказывает божество Спасителя нашего Господа Иисуса Христа против иудеев и магометан, они старательно выписывают из нее все то, что в ней говорилось о бреднях, преследующих этот необходимый догмат обыкновенно издевательствами и насмешками, все, что может возбудить гнев турок. Они стараются открыть всю эту ужасную тайну чрез какого-то шпиона (nebulo), пользовавшегося большою благосклонностию визиря. За условленную плату он передал будто бы эту полную ругательств и бесчестия книгу в руки визиря, сказав ему устно, что Метакса – воин в монашеской одежде, что он весьма опытен в военном искусстве, что он при помощи типографских инструментов чеканит фальшивые монеты, что он изданными книгами может возбудить к восстанию греков, рассеянных по всей империи.., что все это дело устроено с ведома английского посланника, удивительно благоприятствующего Кириллу, что, наконец, многие экземпляры этой книги распространены между казаками, так что они скоро, в отсутствие императора (который задумывал поход в Азию), будут возбуждены к нападению на империю. Услыхав об этом, очень легковерный визирь без всякого предварительного исследования, что есть истинного и ложного в возводимых обвинениях вследствие гнева и негодования, воспламененного в его душе ревностию к охранению своей религии и заботою об империи, приказал начальнику отряда солдат, взяв себе на помощь 150 янычар, разрушить типографский дом. Это должно было совершиться 4 января, но по старанию французского посланника было отложено на два дня, так как он узнал, что на праздник Богоявления посланник английский Томас Роэ пригласил к себе на обед Кирилла и Венецианского посланника. В назначенный день (6 января), чтобы прервать веселие бедствием и позором, тысячи вооруженных воинов напали на дом Метаксы. Хотя некоторые пальцем показывали на него, но так как он носил парик, то его сочли за англичанина. По выходе из дома он попал к свирепствовавшим на улице янычарам и, наконец, едва живой скрылся в доме голландского посланника. Предводитель янычар перевязал слуг Метаксы, забрал казну, взял все печатные станки, буквы, бумаги, папирусы, золото, утварь. Обремененный добычею на сумму в 7 тысяч талеров, он возвращается к визирю, чтобы отдать отчет в своих делах. Кирилл, обвиненный в оскорблении Величества, не осмеливался выйти из дома английского посланника, переночевал там, пока после лучшего выяснения дела, гнев турок не утих. На следующий день визирь, собрав турецких судей, поручил им исследовать книгу Кирилла, изобилующую ругательствами против Магомета… Два грека-апостата исследуют места, указанные иезуитами, и, наконец, сознаются, что они не могут извлечь ничего такого, что подвергало бы смерти или автора, или типографа. Преодолев страх, надеясь на свою невинность, Кирилл явился к визирю, чтобы опровергнуть ложные обвинения. На другой день английский посланник просил у визиря аудиенции, с одной стороны, чтобы пожаловаться на нанесенную обиду, с другой, чтобы некоторые подозрения касательно Метаксы, еще не совсем уничтоженные, совершенно опровергнуть. Получив аудиенцию, он сначала пристыдил визиря за его безрассудность, потом в произнесенной речи высказал, что он не может достаточно надивиться безрассудству тех, которые доверяют чистому вымыслу и обману, и что он будет стараться, чтобы добро, похищенное три дня тому назад, было возвращено»⁴¹⁶. Ходатайство его возымело свое действие. Относительно книги, в которой будто бы хулилось учение магометанской религии, дело было решено так: «как султан позволил христианам проповедовать свое учение, то они, издавая свое учение в печати, так же мало виновны, как если бы ограничивали это дело только проповедью своей веры: не различие мнений, но возмущение (scandalum) подлежит законам и наказаниям»⁴¹⁷.

Так, Кирилл Лукарис, благодаря заступничеству английского посланника, был оправдан⁴¹⁸. Метакса продолжал печатать книги. Вся вина в этом деле пала на иезуитов...

Кроме клевет по делу о типографии иезуиты возвели на Кирилла Лукариса и другие клеветы. «В ближайший же день после разрушения типографии посетил Кирилла Лукариса Каннахий Росси (Cannachio Rossi), посол кардинала Брандини, чтобы посмеяться над патриархом в его несчастии. На спокойный вопрос последнего, долго ли он будет безбожными угнетениями испытывать его терпение и преследовать кознями его жизнь, Росси ответил ему, что он гневается на него за два преступления: во-первых, за то, что он защищает Метаксу и не объявляет его открыто еретиком и слугою еретиков, во-вторых, за то, что он напечатал книгу, наполненную ересями, которую посвятил королю английскому, главе еретиков. Но если он согласится отречься от этой книги и отвергнуть Метаксу, то французский посланник будет ходатайствовать за него пред папою. Вскоре после этого прибыл из Рима другой посланник и принес от кардинала Брандини определения католической консистории касательно дел в Константинополе, в которых, между прочим, заключалось обвинение патриарха в том, что он, будучи человеком беспокойного духа, возбуждает волнения в Оттоманской империи, пользуется помощью кальвинистов, посылает юношей для обучения в их школы"⁴¹⁹. Исполнение этих определений было поручено французскому посланнику⁴²⁰. Новые опасности угрожали Кириллу Лукарису. Но патриарх сам отправился к великому визирю и защитил себя от возводимых на него обвинений⁴²¹. Вместе с тем, он обратился с просьбою о ходатайстве к дружественным иностранникам-посланникам⁴²². Посланники: английский, голландский, шведский и даже венецианский – поставили дело так, чтобы не только были вполне разоблачены клеветы врагов Кирилла, но чтобы правительство удовлетворило патриарха и его бедствующую церковь изгнанием иезуитов из пределов греческой церкви. «Иезуиты, боясь справедливого мщения, все скрылись в доме французского посланника и по истечении двух недель они, считая себя вне опасности, возвратились в свои дома. Они думали, что патриарх и английский посланник удовлетворятся тем, что были сняты возведенные на них обвинения и возвращены им похищенные сокровища, и предались беззаботному покою»⁴²³. Но им угрожала большая беда⁴²⁴. По расследовании дела оказалось, что иезуиты были виновны не пред греческою только церковью и ее патриархом как клеветники, но и пред турецким правительством: «были исследованы их книги, в которых нашлось гораздо больше такого, что по турецким законам подвергало их наказанию, чем сколько нашли прежде в сочинениях патриарха»⁴²⁵. «К иезуитам пришел некто и сообщил им, что несколько греческих женщин пришли к ним для исповеди и ожидают их в саду общества (иезуитского). Двое из них вышли и тотчас были схвачены солдатами (lictores) визиря; немедленно был схвачен и третий. Пристава (officiarii) обыскивали их дом. Это произошло без шума и смятения (scandalum), ибо церковь их была заперта и запечатана, алтари и серебряные сосуды остались неприкосновенными, ни одна святыня не была оскорблена⁴²⁶, только книги, по закону возмездия, были у них отобраны и отданы визирю; сами они в железных цепях были приведены к визирю и около месяца были содержимы в темнице. Каннахий Росси был схвачен со своими книгами и подвергся печальной участи вместе с другими. Французский посланник требовал аудиенции султана, но не был до нее допущен; он обращался ко всем властям, в особенности к муфтию, который, приняв его, дал ему наставление, чтобы он в будущем был воздержаннее и умнее и заботился бы только о тех делах, которые ему поручены. Французский посланник угрожал разрывом союза, прекращением торговых сношений, но турки ответили ему, что они снесутся по этому делу с самим французским королем и позаботятся дать ему удовлетворение. Наконец, иезуиты, утомленные кознями, опасаясь за свою жизнь, пресыщенные преступлениями, увидали, что те вражды, которых они боялись, менее всего мстительны. Они, чтобы избежать возмущения (scandalum) и пощадить христианскую кровь, ходатайствовали за иезуитов и испросили им жизнь»⁴²⁷. Великодушный Кирилл Лукарис не желал смерти своих врагов, так усердно добивавшихся его собственной смерти⁴²⁸. Он потребовал только всеобщего изгнания иезуитов из пределов его церкви. «После многих рассуждений, – рассказывает Хризоскул, – склонились к тому мнению, чтобы наказать иезуитов изгнанием из всех провинций турецкой империи, возвратив им книги и всякую утварь... Были отправлены посольства в Хиос, Смирну, Алеппо и Кипр, чтобы известить об их изгнании... Они были под стражею в цепях посажены на корабль и отправлены на остров Хиос, где они оставались в темнице в ожидании корабля, отходящего в их провинции. Когда заключенные прибыли в Геллеспонт, то их задержал турецкий префект, заранее подкупленный французским посланником, так как они не имели от паши никакого паспорта. Они опять были возвращены в Константинополь, охраняемые постоянно тою же стражею. Там между народом быстро распространился слух, что иезуиты опять вызваны; но визирь, узнав о неисполнении своего приказания, пришел в такой гнев, что едва удержался от немедленного избиения всех иезуитов на месте, но они опять были сосланы на остров Хиос и отвезены в Италию. Ни один человек, кроме французского посланника, не пожалел об их изгнании. Все католики, в особенности Иерусалимские францисканцы, громко радовались, так как они избавились от беспокойного ордена. Иезуиты сознаются, что они были побеждены английским посланником, и когда их дело публично разбиралось в Риме, они всю вину свалили на неразумие французского посланника. Последнему, по его просьбе у турецкого султана, было разрешено иметь двух иезуитских патеров в качестве капелланов»⁴²⁹.

Пораженные столь внезапно, иезуиты не впали в отчаяние. Они все еще надеялись утвердиться в Константинополе и низложить Кирилла Лукариса. Видя, что Франция не может оказать им требуемой помощи, они обратились к Австрии. В 1615 году одним из условий мира, заключенного между этою державою и Турциею, постановлено было, что христиане латинского исповедания могут беспрепятственно восстановлять свои храмы во владениях султана, а латинские священники могут совершать богослужение по своим обрядам. Иезуиты тотчас начали применять это условие исключительно к своему обществу. Как ни хитро было это объяснение, им не удалось, однако же, возвратиться в Турцию. Кирилл Лукарис энергично и ревностно продолжал противиться замыслам иезуитов. Слава о нем как ревностнейшем поборнике православной веры была столь велика, что к нему обращались даже из Индии с просьбою о защите против латинян. «При Кирилле Лукарисе, – рассказывает Досифей, – какой-то купец, армянин, приехавший из восточной Индии, сказал патриарху, что в Индии есть бесчисленное множество народа, единомыслящего с восточною церковью, что его беспокоят латиняне и что поэтому они умоляют его послать к ним на помощь какого-нибудь мудрого человека, чтобы они не были обмануты папистами⁴³⁰.

Избавившись от иезуитов, Константинопольская церковь могла вполне наслаждаться миром – плодом забот и пастырских трудов Кирилла Лукариса. К сожалению, этот вожделенный мир был непродолжителен и служил только предвестием новых ужасающих волнений.

6-го октября 1633 года⁴³¹ «Кирилл II, епископ Веррийский, по прозванию Контарис, достойнейшее орудие иезуитских козней»⁴³², дерзнул посягнуть на сан патриарха. Этот новый антипатриарх происходил из Македонского города Верии, но еще в ранней молодости прибыл в Константинополь и слушал уроки в иезуитской коллегии в Галате⁴³³. Главным наставником его здесь был один иезуитский патер Дионисий Гвиль, который в одном из своих писем превозносит его величайшими похвалами⁴³⁴. Иезуиты употребили все старания, чтобы воспитать в нем ненависть к греческой церкви и любовь к римской и сделать его своим жарким приверженцем, и успели в этом⁴³⁵. По словам Филиппа Кипрянина: «Кирилл Веррийский был заражен иезуитским учением и по своей злобе (против православной церкви вообще и против Кирилла, её защитника, в особенности) напоминал Акакия Веррийского, самого злого врага Златоуста, архиепископа константинопольского»⁴³⁶. Его приверженность к католицизму особенно сказалась в следующем случае, о котором рассказывает Лев Алляций. Патриарх Тимофей, предшественник Кирилла Лукариса, предложил молодому Кириллу Контарису занять епископскую кафедру в его родном городе Верии. Ревностный и приверженный воспитанник иезуитов не хотел прервать своих любимых философских занятий в иезуитской коллегии и считал себя даже недостойным епископского сана. Напрасны были убеждения патриарха! Но Контарис рассказал об этом своему наставнику. Хитрый иезуит истощил все свое красноречие, чтобы заставить молодого грека принять епископский сан, как желал того патриарх, и успел в этом: Контарис принял предложение Тимофея и сделался епископом Веррийским⁴³⁷. Изгнанные из Константинополя, иезуиты утешались теперь мыслию, что всецело приверженный к ним Контарис отомстит за них Кириллу Лукарису. К несчастию для православных греков, именно то и случилось, чего так лихорадочно ожидали иезуиты!..

Кирилл Веррийский оказался очень понятливым учеником своих искушенных в хитростях и кознях наставников… Сначала он тщательно скрывал свои замыслы и долго притворялся благорасположенным к патриарху, пока, наконец, не успел войти к нему в совершенное доверие... Когда открылась митрополичья кафедра в Солуни, Кирилл Лукарис поручил Кириллу Веррийскому временное управление свободной Солунской кафедрой. Славолюбивый и честолюбивый Контарис был очень доволен новым назначением и думал уже навсегда остаться в Солуни, но не прошло и года, как по воле патриарха он должен был уступить это место другому⁴³⁸. Самолюбие и гордость его были оскорблены до чрезвычайности. Но хитрый воспитанник иезуитов умел до времени сдерживать свои неприязненные чувства⁴³⁹. Наконец, Кирилл Лукарис поручил ему отправиться в Россию для сбора подаяний в пользу Константинопольской церкви⁴⁴⁰. Кирилл Веррийский отлично исполнил поручение патриарха, но в то же время употреблял во зло его доверенность. «На деньги, – рассказывает Смит, – которые он, уполномоченный Кириллом Лукарисом и снабженный его письмами, собрал в Москве и в других странах греческого исповедания на нужды Константинопольской церкви, он, неблагодарнейший из смертных, старается свергнуть своего весьма заслуженного (meritus) покровителя с патриаршего престола, забыв прежние благодеяния, из-за негодования и досады на то, что Кирилл Лукарис отказал ему в архиепископстве Фессалоникийском, которое он просил. Полный гнева и стараясь всеми силами отомстить Лукарису за эту якобы несправедливость и позор, он, предложив туркам 50 тысяч талеров, восходит на патриаршую кафедру»⁴⁴¹. Но Кирилл Контарис «пробыл на кафедре только 6 дней (от 5 до 11-го октября) и вслед затем был насильственно низвержен правительством и сослан на о. Тенедос, так как он не мог заплатить обещанной суммы»⁴⁴². В третий раз возвратился на патриарший престол Кирилл Лукарис благодаря стараниям своей любимой, благоговевшей пред ним, паствы.

Несмотря на непрерывную борьбу с иезуитами, постоянно беспокоившими его своими кознями, неутомимый Кирилл Лукарис в этот второй период своего патриаршества имел частые сношения с единоверною востоку Россией, помогал ей в её духовных нуждах и испрашивал у неё материальной помощи для бедствующего под турецким игом востока. «Поступив вторично в 1624 году на кафедру константинопольскую, – говорит Муравьев, – Кирилл в течение осьми лет своего правления находился в частых сношениях с Россиею... Никто из патриархов вселенских более Кирилла не написал грамот в Россию с различными духовными особами, ее посещавшими, или просительных, или поручавших благосклонности царской самих просителей, ибо он пользовался каждым случаем трудного тогда сообщения с Россией»⁴⁴³. В этих грамотах заботливый и любвеобильный Кирилл Лукарис большею частью просит у царя и патриарха милостыни или вообще для всей восточной церкви⁴⁴⁴, или особенно для какого-нибудь монастыри или церкви⁴⁴⁵, или же, наконец, для какого-нибудь частного лица, подпавшего несчастным обстоятельствам⁴⁴⁶. Царь Михаил Феодорович и патриарх Филарет дарили послов Лукариса золотыми и серебряными вещами: кубками, камками и объярями, соболями, куницами, бархатом и деньгами⁴⁴⁷. Православный восток старался отплатить русскому царю и патриарху за их щедрую благотворительность посылкою им своих драгоценных святынь в различных видах. Восточные послы или от имени Кирилла Лукариса, или по его распоряжению от имени своих церквей и монастырей приносили в Россию св. мощи, дорогие иконы, кресты, богослужебные книги и другие достопримечательности востока⁴⁴⁸.

Но гораздо более важные услуги оказал Кирилл Лукарис в этот период своего патриаршества юго-западной Руси, сильно страдавшей тогда под давлением римско-католической пропаганды.

8-го апреля 1626 года, в среду страстной седмицы, скончался Киево-Печерский архимандрит Захария Копыстенский. После его смерти братия разделилась во мнениях относительно избрания себе нового архимандрита и, вследствие этого, около двух лет не имела его. Латино-униатская партия, еще с самого начала унии старавшаяся о подчинении своему влиянию Киево-Печерской лавры, выставила своего кандидата «отца Германа Тышкевича» и оказывала ему всевозможное содействие. Но место архимандрита, хотя и не единодушно, а по настоянию некоторых из братии, было предоставлено Петру Могиле⁴⁴⁹. Кирилл Лукарис, от которого зависела Киево-Печерская лавра, как его ставропигия, утвердил это избрание⁴⁵⁰. В 1628 (а по некоторым даже в 1629) году Петр Могила был посвящен в сан Киево-Печерского архимандрита митрополитом Киевским Иовом Борецким⁴⁵¹. Таким образом, Кирилл Лукарис выдвинул даровитого Петра Могилу на новое, более обширное, поприще церковной деятельности. Петр Могила оправдал избрание Лукариса: из него вышел ревностный борец за православие и знаменитый деятель на поприще духовного просвещения. Вместе с Петром Могилою Кирилл Лукарис содействовал распространению просвещения в юго-западной Руси. Вскоре по принятии архимандричьего сана Петр Могила, по свидетельству одного из воспитанников Киево-Могелянской коллегии еще первой половины XVII столетия, „послав от всея капитулы киевские в Царьград к св. патриарху (каковым тогда был Кирилл Лукарис), испроси от него благословение завести школы в Киеве латинских и польских училищ, и прежде избрав монахов угодных, разослал их в разные государства ради наук, между которыми был покойник Иннокентий Гизель»⁴⁵².

Для устранения различных споров и нестроений, возникавших в юго-западной Руси, Кирилл Лукарис отправлял сюда свои патриаршие грамоты. Иерархи южно-русской церкви предприняли борьбу против усилившейся автономии монастырей и братств⁴⁵³. В 1623 году они с Мелетием Смотрицким, отправлявшимся тогда на восток, послали из Киева грамоту к Кириллу Лукарису с просьбою об изменении существующего порядка в юго-западной церкви, изменении, направленном против автономий монастырей и братств⁴⁵⁴. Посланное из Киева прошение, подкрепленное лично объяснениями Мелетия Смотрицкого с Кириллом Лукарисом, было уважено последним⁴⁵⁵. Мелетию Смотрицкому была вручена соборная грамота от Кирилла Лукариса и от всех восточных патриархов, в которой говорилось, что «которые тераз ново и перед тым давней у ставропигийских церквей и монастырей найдутса ставропигиями, от того часу юж занехали ставропигиями меновати, быти ними и сами собою без зверхности абыся больше не рядили»⁴⁵⁶. Но грамота, как привезенная Смотрицким, которого подозревали в расположенности к латино-униатской партии, была объявлена подложною⁴⁵⁷. В южно-русской церкви возникли новые волнения, возбужденные братствами, старавшимися охранить свою автономию. Виленское братство сильно было раздражено поступком Мелетия: «поднялся противный шум (о Мелетии) и сердца благочестивых возмутились»⁴⁵⁸. Совместно со Львовским братством оно отправило депутацию к Кириллу Лукарису с просьбою выяснить значение грамоты, будто бы присланной им чрез Смотрицкаго и будто бы уничтожавшей порядки, освященные древностью и благословением святейшей столицы⁴⁵⁹. В начале 1627 года была получена от Кирилла Лукариса ответная по поводу просьбы братчиков грамота, помеченная от 15-го декабря 1626 года. В этой грамоте, признавая подлинность своей прежней, привезенной Мелетием Смотрицким, грамоты, Кирилл Лукарис разъясняет смысл этой последней. Он писал, что под находившимся в первой грамоте выражением: «уничтожаются ставропигиалъные права братств, бывших издавна ставропигиями, отнюдь не следует разуметь братства – Виленское и Львовское; что эти братства, как учрежденные и приведенные в хороший порядок святой памяти Константинопольским патриархом Иеремиею, пусть и на будущее время остаются ставропигиальными, пусть и впредь «вечне» управляются самовластно по существующим в них обычаям; что на литургиях и при других богослужениях никакого имени, кроме патриаршего, не должны поминать и должны находиться в зависимости только от одного этого патриарха. В этом письме он объяснил, что прежнею грамотою уничтожены ставропигиальвые права тех братств и монастырей, которые получили их от позднейших патриархов (после Иеремии), а в особенности от Иерусалимского патриарха Феофана, не имевшего на то никакого права⁴⁶⁰. Желая уничтожить непрерывавшиеся в южно-русской церкви споры из-за должности патриаршего экзарха, Кирилл Лукарис особою грамотою, присланною с Мелетием Смотрицким, повелевал быть в России только одному экзарху от Константинопольского патриарха⁴⁶¹.

Третий период патриаршества Кирилла Лукариса продолжался полтора года⁴⁶² и наполнен непрерывною борьбою неутомимаго патриарха с иезуитами и заботами о нуждах не только своей Константинопольской церкви, но и церквей – Иерусалимской и русской.

Возвратившись в Константинополь, любвеобильный и непамятозлобивый Кирилл Лукарис прежде простил причинившего ему столько огорчений и скорбей Контариса. «Пристыженный изгнанием, с притворным покаянием, Кирилл Контарис, – по словам Смита, – отправил письма к Кириллу Лукарису, в которых признавался, что наказание за допущенный им поступок было наложено на него по праву»⁴⁶³. Кирилл Лукарис позволил Контарису возвратиться из ссылки и занять престол в прежней своей епархии⁴⁶⁴.

Нужды бедствующей Константинопольской церкви требовали энергичной деятельности Кирилла Лукариса. Они были крайне велики. Паства опять начинала страдать от козней иезуитов, которые мало-помалу, тайно и незаметно, стали проникать в Константинополь⁴⁶⁵ и, находясь под защитою французского посланника, волновали православный народ⁴⁶⁶. Тяжкие налоги и долги обременяли Константинопольскую церковь, потому что каждый раз надобно было покупать спокойствие дорогою ценою. Самое восстановление Кирилла Лукариса на патриаршей кафедре стоило огромных сумм его бедствующей пастве, вследствие чего «долги патриаршие, – по замечанию Мелетия Афинского, – сделались еще более прежних»⁴⁶⁷. Но и находясь в столь трудных обстоятельствах, Кирилл Лукарис нашел возможность оказать помощь Иерусалимской церкви, теснимой латинянами.

В Иерусалиме в то время происходила ожесточенная борьба между православными и латинянами из-за обладания святыми местами. Досифей, патриарх Иерусалимский, рассказывает следующее: «есть в Иерусалиме обычай, по которому в ночь пред Рождеством Христовым патриарх со всеми архиереями, иереями и всею паствою отправляется в Вифлеем и совершает крестный ход (λειτανείαν), входя чрез северные врата великого храма и выходя чрез южные с пением: «Рождество Твое, Христе Боже». Когда в 1629 году патриарх Феофан отправился в Вифлеем, чтобы совершить там в большом храме обычную службу, и подошел к святой пещере, чтобы войти в нее северными вратами и выйти южными, то латиняне заградили ему вход, заперши двери, и сказали, что ключарь кушает. Патриарх сел, ожидая, пока ключарь насытится. Но через некоторое время пришел другой латинянин и сказал, что ключарь, поевши, ушел в Иерусалим. Так Феофан, не воспевши утреннего гимна, возвратился в Иерусалим и отправился на отдых. Узнав, что патриарх остается покойным и ничего не предпринимает против них, латиняне, присвоившие себе ранее подкупами одну половину Вифлеемского храма Воскресения, решились теперь совершенно вытеснить православных и самим сделаться господами и обладателями его. Узнавши об этих намерениях коварных латинян, патриарх был сильно озабочен и огорчен. Но, исполнившись божественной ревности, он представил местной власти султанские указы, в которых все святые места предоставлялись православному патриарху и подчинялись его ведению, и этим доказал, что латиняне, как хищники, должны быть изгнаны из святой Голгофы и из св. пещеры Вифлеемской... Латиняне хотели убить Феофана... Но ему удалось, благодаря хитрости, скрыться из Иерусалима... Он в безопасности прибыл в Птолемаиду и, севши здесь на корабль, отплыл в Константинополь... Он смело явился пред султаном и, изобличивши коварство латинян, выхлопотал указ, которым предоставлялись православным не только те святые места, которые отняли у них латиняне, как-то: Гефсиманию, Голгофу, Вифлеемскую пещеру Рождества, – но и лежащий за Вифлеемским храмом сад и южный двор этого храма, где находились гробницы христиан... Для того же, чтобы преемников своих избавить от всяких чужих притязаний на эти святыни, Феофан обещал ежегодно уплачивать великому визирю по 1000 турецких пиастров»⁴⁶⁸. Вскоре после возникла борьба из-за святых мест с армянами, стоившая Феофану значительных издержек⁴⁶⁹.

Вследствие всего этого «патриарший иерусалимский престол был обременен большим долгом по причине козней еретиков и в особенности латинян, и не было надежды на избавление от него чрез человеческое могущество»⁴⁷⁰. Кирилл Лукарис постарался, по возможности, помочь бедствующей матери всех церквей. Досифей рассказывает об этом следующее: «Кирилл имел необыкновенную любовь к святому граду, поэтому и в борьбе Феофана (патриарха Иерусалимского) с латинянами оказал сему патриарху великую помощь различными способами... По проискам еретиков, особенно латинян, Иерусалимский патриарший престол пришел в крайнюю нужду. И не было надежды избавиться от нужды человеческою силою. Но Константинопольский патриарх Кирилл Лукарис помог в крайности Иерусалимскому престолу двумя способами: во-первых, тем, что своими поучениями в Константинополе он весьма тронул христиан, и помогли христолюбивые люди достаточно; во-вторых, тем, что, призвавши в патриархию начальствующих и подчиненных, открыл подписку (в пользу Иерусалимской церкви) и собрал много милостыни»⁴⁷¹.

Так попытки латинян завладеть святыми местами окончились неудачно... Злоба их на Кирилла Лукариса еще более возросла. Они не могли стерпеть своего поражения, а так как виновником его был Кирилл Лукарис, оказавший значительное денежное пособие Иерусалимскому престолу, то они решились во что бы то ни стало низложить его с патриаршей кафедры. «Неусыпная заботливость папистов скоро нашла орудие для выполнения своего коварного замысла – Афанасия Критского, епископа Фессалоникского, известного великому визирю Зафири⁴⁷². Новый претендент на патриарший престол – «поставленник и сын духовный Кирилла Лукариса и родиною одною с ним города»⁴⁷³ и «советник его»⁴⁷⁴ был человеком не без достоинств. «Писатель XVII века Димитрий Прокопиу Мосхополит из Македонии (в перечне греческих ученых) называет его, – по словам Мафы, – философом, филологом, поэтом, прекрасно владевшим греческим и латинским языками, и отличнейшим проповедником». Но мудрый в слове Пателларий оказался на деле тщеславным человеком и из честолюбия готовым попирать божественные каноны церкви»⁴⁷⁵. «В марте 1643 года, – рассказывает Смит, – Афанасий Пателларий, критянин, архиепископ Фессалоникский, призванный самим Кириллом на архиепископство, увлеченный ласкательствами латинян, к которым он был весьма расположен, забыв о неудаче, которая недавно постигла Веррийского, и, обольщая свою честолюбивую душу глупою надеждою на более счастливый исход своего дела, за 50 тысяч долларов (ибо турки не хотели ни на один аспер уменьшить платы) покупает патриаршество»⁴⁷⁶... Кирилл Лукарис был сослан в заточение на остров Тенедос⁴⁷⁷. Но патриаршество Афанасия было очень кратковременно: «через 40 дней по вступлении на кафедру он, – по словам Мелетия Афинского, – был насильственно удален с неё в великий пяток страстной седмицы и опять отправлен в Фессалонику, избежав заточения благодаря сильным своим покровителям»⁴⁷⁸. Но и при таком кратковременном патриаршествовании он «учинил великой церкви многие убытки – более пятидесяти тысяч ефимков»⁴⁷⁹. Изгнанный Кирилл Лукарис, заплативши благодаря содействию митрополитов⁴⁸⁰ и при помощи своих друзей⁴⁸¹ условленную сумму турецкому правительству, снова возвратился в свою патриархию. Обрадованная паства в светлый праздник Христова Воскресения с торжеством встретила своего возвращавшегося из незаслуженной ссылки любимого архипастыря⁴⁸²... Но скоро тяжкие бедствия опять постигли Константинопольскую церковь, так как иезуиты снова воздвигли новые жестокие гонения на Кирилла Лукариса!..

И в этот краткий период своего патриаршества Кирилл Лукарис, постоянно озабочиваемый нуждами своей Константинопольской церкви, а также и Иерусалимской, непрестанно беспокоимый иезуитами, не прекращает своих сношений с Россиею, стараясь помочь и ей в её нуждах. В 1633 году он пишет государю Михаилу Феодоровичу и отцу его – патриарху Филарету – «своеручную грамату», в которой, известив их «о трудах и неусыпных занятиях послов русских при турецком дворе» (который изъявил желание быть с Московским государем в мире, дружбе и любви, и решился послать войска свои на проклятых ляхов за то, что они не спят и промышляют на всякое зло), и о едва не совершившихся умыслах Литвы вооружить против Московского государства крымского хана, уведомив о получении от них икон, всех посылок, книг и денег, он пишет: «послал и к преблаженству твоему (патриарху) одну книгу Варинос, да Геннадия Схолария три книги против латинян, и еще другие три книги Господина Мелетия, патриарха Александрийского, и их увидит преподобный протосингел господин Иосиф. Он учинил радушно и свято, что остался на имя ваше, великого Государя и преблаженства твоего; а мы его здесь всегда почитали как учительного и честного мужа. Не покажет ли желания своего те книги перевести на русский язык? А я ныне хотел было прислать к вам, великим государям, учителя Кириака от св. Афанасия горы, но он ехать не мог, потому что стар и бессилен; сказывал мне архимандрит Амфилохий, чтобы прислать к вам, великим государям, иного учителя, и я буду вперед сыскивать"⁴⁸³. Благодарная Россия старалась отплатить заботливому об их нуждах патриарху щедрыми пожертвованиями⁴⁸⁴.

Обращалась к нему за удовлетворением своих нужд и южно-русская церковь. Получивши грамоту от короля на митрополию, Киево-Печерский архимандрит Петр Могила в тот же день отправил в Константинополь двух послов – ректора Киевской коллегии Исаию Трофимовского и еще какого-то иеромонаха, – чтобы испросить себе от патриарха Кирилла благословение для посвящения на первосвятительскую кафедру южно-русской церкви. В начале апреля 1633 года просимое благословение было получено, причем Кирилл Лукарис чтил нового митрополита званием «экзарха святаго апостольскаго константинопольскаго Фрону»⁴⁸⁵ и прислал ему освященные ризы⁴⁸⁶.

Четвертый период патриаршества Кирилла Лукариса продолжался только год и два месяца⁴⁸⁷ и наполнен непрерывною его борьбою с иезуитами. Низложенный Афанасий не хотел расстаться с патриаршей кафедрой. Из Фессалоники он, по словам Мелетия Афинского, «намереваясь отправиться в Рим, бежал в Анкону Италийскую и оттуда отправил своего приверженца – Адрианопольского епископа Каллиста – с письмом к Римскому папе, обещаясь ему прибыть в Рим и прося его об утверждении за собою титула константинопольского патриарха (номинального). Папа ответил ему, что он согласен дать ему 73-е место в ряду кардиналов, если он подпишет латинский символ веры. Не решившись на это, он поспешно удалился из Анконы в Молдаво-Влахию, оттуда прибыл в Константинополь, где при содействии некоторых лиц (вероятно, иезуитов)⁴⁸⁸ опять сделался патриархом»⁴⁸⁹. Невинный Кирилл Лукарис был сослан в заточение⁴⁹⁰ на остров Хиос⁴⁹¹. Но и это патриаршествование Афанасия, «льстившего, – по замечанию Мафы, – своим покровителям иезуитам, по крайней мере, по наружности"⁴⁹², было непродолжительно. «В одном поучении, произнесенном на день святых апостолов, Афанасий объяснял слова «ты еси Петр» и т. д. несколько неправильно и превратно, относя их косвенно к преимуществам римской кафедры как кафедры первопрестольного престола. Но тогда явился некто Афанасий и обличил патриарха в приверженности к папизму и даже напечатал свое обличение. Вследствие этого Пателларий, патриаршествовавший около года, был низведен с престола и заточен на остров Родос сильным пашею Ибрагимом»⁴⁹³. На его место тем же пашею был опять возведен на патриарший престол Кирилл Веррийский, заплативший 50 тысяч талеров⁴⁹⁴. Кирилл Лукарис, едва избежав казни⁴⁹⁵, был предан анафеме⁴⁹⁶ и сослан из Хиоса в новое место заточения – на остров Родос⁴⁹⁷. Находясь в этом изгнании благочестивый патриарх, – по словам Филиппа Кипрянина, – «занимался чтением священного писания и отеческих толкований на него, молитвой и благочестивыми размышлениями приготовлялся к мученичеству, так как он видел, что латиняне жаждут его крови»⁴⁹⁸. Тяжкие бедствия предстояли Константинопольской церкви, подчиненной теперь управлению недостойного патриарха! Смит так изображает поведение Контариса на патриаршей кафедре: «Похититель патриаршего престола Кирилл, свободный от всяких стеснений, употребляет свою деспотическую власть против греков; одни из лиц, дружественных Кириллу, были удалены с их кафедр, другие брошены в темницы, третьи осуждены на галеры. Сам он проводит время в праздности и забавах, так погруженный в неожиданное счастие, что едва владеет собой. Упоенный вином, он открывает за стаканами вина ту тайну, о которой были ненапрасные догадки, и хвалится, что он входит в сношения с римским первосвященником и обещает поцеловать не только руку, но даже и ногу его. Он был человек коварный, дерзкий, весьма жадный к славе и наживе, невоздержный в гневе и жестокий в наказании, ибо часто, распаленный гневом, бил своих епископов кулаком»⁴⁹⁹. Озлобленные враги⁵⁰⁰ Кирилла Лукариса не оставляли его в покое даже в изгнании: они жаждали смерти его⁵⁰¹. Находясь в этом изгнании, «Кирилл Лукарис, – по словам Смита, – боялся, что злокозненные враги его подкупят морских разбойников милетян или флорентийцев, часто опустошавших на своих легких судах и триремах берега Эгейского моря, которые сделают нападение на Родос, схватят его, выдадут иезуитам, а эти последние, торжествуя, отвезут его в Рим и там поступят с ним по своему желанию»⁵⁰². «Но кровь достопочтенного патриарха на этот раз не была принесена в жертву Капитолийскому Юпитеру»⁵⁰³. Губернатор острова Родоса Бекки-Басса (Becchius Bassa) бдительно стерег Кирилла Лукариса и когда пронесся слух о злом умысле иезуитов, он повелел заблаговременно под стражею увезти его в более укрепленное и безопасное место⁵⁰⁴. «Об отсутствующем Кирилле Лукарисе не перестают хлопотать его друзья, добиваясь освобождения его. Медленно идет это дело, соединенное с нелегко преодолимыми трудностями»⁵⁰⁵. Кирилл Контарис своим любостяжанием истощил и терпение, и скудные средства Константинопольской паствы⁵⁰⁶. К тому же покровитель его, паша Ибрагим, потерял свое влияние при дворе⁵⁰⁷. По настойчивой просьбе православных, Кирилл Контарис был низложен и сослан в заточение на остров Родос как человек корыстолюбивый и беспокойный⁵⁰⁸. Патриаршую кафедру до возвращения из ссылки Кирилла Лукариса занимал временно Неофит, митрополит Ираклийский, достойный воспитанник его⁵⁰⁹, «человек благочестивый»⁵¹⁰. В июне 1636 г. Кирилл Лукарис прибыл из заключения в Константинополь⁵¹¹. «Здесь он был принят всеми православными не только с невыразимою радостию, но и с почтительным удивлением, как воскресший»⁵¹². «Когда он приехал, все прибегли, по его собственным словам, к нему и учинили ему подобающую честь»⁵¹³. «Будучи обременен летами и заботами, он, – по свидетельству патриарха Иерусалимского Нектария, – отрекся от своего престола чрез поданное им собору письменное отрицание и на его место возведен был уже Ираклийский митрополит Неофит. Но некоторые из первостепенных митрополитов, узнавши об этом, съехались из своих епархий в Константинополь и, недовольны будучи отречением Кирилла, уничтожили оное и, успокоив Неофита, по согласию его церковным содержанием, снова возвели на престол Кирилла и сие сделали не по особенной какой дружбе к нему и не по вражбе к Неофиту, но потому, что Кирилл был опытнее в управлении»⁵¹⁴. Таким образом, в начале 1637 года Кирилл Лукарис вступил на великий престол уже в последний раз⁵¹⁵.

В этот (4-й) период своего патриаршества Кирилл Лукарис не прекращал сношений с Россиею; он часто обращался за милостынею для бедствующей своей и других восточных церквей⁵¹⁶, сам исполнял различные просьбы русского царя и патриарха⁵¹⁷, сообщал им сведения о положении дел в турецкой империи⁵¹⁸, о деятельности Московских послов в Константинополе⁵¹⁹, описывал свое положение. Вот что он пишет Московскому царю Михаилу Феодоровичу в своей грамоте от 29-го июля 1686 года, извещая его о смутах, происшедших на Константинопольском патриаршем престоле и о последнем восшествии своем на него: «Чаю учинилось ведомо великому твоему царствию, что некий митрополит Веррийский Кирилл, незаконно домогаясь патриаршества, когда многодетный царь султан Мурат ехал на войну, с некоторыми из своих людей на дороге подал ему челобитную и посулил пятнадцать тысяч рублей, чтобы его поставил в патриархи; султан повелел быть ему, а меня сослал в Родосский остров и учинил сие тайно, никто не ведал: ни архиереи, ни иереи, ни весь мир. Кирилл беззаконно сел на патриаршество, так что весь мир удивился. Усиливаясь выплатить то, что посулил, и еще другие пятнадцать тысяч рублей, и, не имея тех денег, мучил он митрополитов и священников и всех церковников, и, собрав вдвое против тех денег, что посулил, отдал басурманам, чтобы его любили; начал он обольщать османов и православных христиан, чтобы его не называли беззаконником и не проклинали, а меня оглашал всячески, надеясь, что ему будут помощники и объявят его патриаршество законным. Злу его не было конца, так что архиереи, и иереи, и все православные христиане не могли долее терпеть и били челом, плачучи царю о его злодействах; тогда царь его отставил и хотел казнить, но по челобитью православных христиан не казнил, а лишь сослал, а меня пожаловал по челобитью мирскому и митрополитов и священников, велел мне быть в Царьграде. Покамест я ехал, посадили на патриаршество иного, а как я приехал, ко мне все прибегли и учинили мне подобающую честь, но на патриаршее место я не хотел идти, пока заплатят, что посулили царю дать архиереи»⁵²⁰. Один год и 5 месяцев продолжался последний период патриаршества Кирилла Лукариса⁵²¹. З_Лоба врагов его достигла теперь крайнего предела⁵²². Они решились каким бы то ни было способом умертвить ненавистного им патриарха, так как они горьким опытом убедились, что «пока он будет жив, они не достигнут своей цели и что вместе с ним устранится для них всякая трудность»⁵²³. И вот они «шумят, суетятся, неистовствуют, составляют советы, испытывают все способы» к достижению этого кровавого своего определения⁵²⁴. Наконец, они решают оклеветать его пред турецким правительством, что им, искушенным во всякаго рода доносах и кознях, было нетрудно сделать. Скоро им представился благоприятный случай для этого.

Смит так рассказывает об «этом последнем акте иезуитской трагедии»⁵²⁵, отчасти на основании письма к Легеру протосинкелла Нафанаила Конопия (Conopins), очевидца (ὁ αὐτόπτης)⁵²⁶ этого прискорбного события, отчасти «со слов достопочтенного, ученнейшего и прекраснейшего мужа, каноника Пококкия (Pocochius), жившего в то время в Константинополе"⁵²⁷. Враги Кирилла Лукариса, достаточно убедившись, что их предпрятия не будут иметь успеха, пока находится в Константинополе султан, у которого ходатайства английского и голландского посланников имеют большую силу, ведут дело об убиении Кирилла в отсутствие султана чрез визиря Байрама-Бассу (Bairam-Bassa), в то время пользовавшегося особенным благоволением султана. Подкупленный огромными подарками, он согласился действовать и скоро достиг цели хитрыми кознями. Султан Мурат отправился в Азию, предприняв военную экспедицию для завоевания Багдада. Воспользовавшись этим случаем, Байрам-Басса донес отсутствующему султану, что патриарх Кирилл Лукарис пользуется весьма большим авторитетом у греков, что по его наущению казаки недавно взяли приступом город Азов, что он человек злонамеренный, что в особенности должно опасаться, как бы он теперь, когда Константинополь не имеет войска, не возбудил греков к восстанию, что все эти опасения исчезнут, если Кирилл будет предан смерти. Султан, взбешенный гневом и подозрениями, уступил его советам и произнес роковой приговор о смерти, весьма скоро доставленный гонцом в Константинополь. Янычары в патриархии схватывают Кирилла, совсем не ожидавшего такого печального и рокового конца, и отвозят в крепость, что против Босфора. 27 июня 1638 года янычары посадили Кирилла на лодку, сказав ему, что они поедут прямо к гавани св. Стефана, находящейся немного ниже Константинополя на Фракийском берегу, чтобы, пересадив там его на корабль, отвезти на один из островов Этейского моря. Но, отъехав немного от берега, янычары начали приготовляться к смертоубийству. Кирилл, преклонив колена и с величайшим напряжением души и голоса, возносил молитвы к высочайшему Богу, готовясь к смерти. Почтенного старца истязали всякого рода насмешками, подвергали его лицо заушениям и, наконец, удавили. Тело его раздетое было брошено в море. На следующий день утром на рынке янычары продавали его одежды, говоря, что это одежды патриарха. Рыбаки поймали его тело и вынесли на берег⁵²⁸. Друзья Кирилла нашли его и предали земле. Но злоба и ненависть врагов его не прекратилась: они бесчеловечно свирепствуют против мертвого. Оскорбленные тем, что Кирилл был погребен, они пришли к Каймакаму (так звали правителя города) и упросили его, чтобы тело было выкопано из земли и опять брошено в море. Но оно было вынесено на берег⁵²⁹ одного из островов Никомидийского залива и опять погребено друзьями в монастыре св. Андрея без всякой торжественности»⁵³⁰.

Трагическая смерть Кирилла Лукариса была горько оплакана всеми православными греками и повергла их в невыразимое горе. «Самое ужасное несчастие постигло нас, – пишет протосинкелл Нафанаил Легеру от 3-го июля 1638 года, – так как Кирилл Контарис, орудие диавола, опять разбойнически низверг с кафедры святейшего и правовернейшего патриарха и, о, померкни солнце, содрогнись земля, плачь, о, учитель, присоедини свои слезы к нашим! Умертвил-умертвил справедливого, который долгое время был защитою благочестия! Увы, кто даст моей главе воду и моим глазам источники слез, чтобы я беспрестанно оплакивал смерть мужа, убитого безбожными папистами (ἄθεοι παπολάτροι)! Мои телесные силы оставляют меня и дух мой изнемогает. Он умерщвляется из-за Кирилла Контариса, пообещавшего много денег за свое возведение на кафедру… Освобождая Варавву (т. е. Кирилла Контариса), Иисуса (Лукариса) повели на смерть.... Когда турки, иудеи, армяне, православные услыхали об этом, то подняли вопль и восстали против нового узурпатора, который, не довольствуясь тем, что незаконным образом приобрёл себе кафедру, умертвил законного патриарха. Многие христиане приходили к убийце и говорили ему: «Пилат! отдай нам умершего для погребения»! Но низкий преступник притворялся, что он ничего не знает об этом; напрасно просили также каймакама, которого подкупил убийца, так этот исповедник истины заслужил венец мученичества»⁵³¹. Кирилл Веррийский, вступивший после Кирилла Лукариса на вселенский престол, недолго торжествовал свою кровавую победу. Ему было воздано тою мерою, какою он отмерил своему невинному предшественнику⁵³²: спустя год по вступлении на патриаршую кафедру, ненавидимый всеми за низвержение приснопамятного Кирилла, он сам был обвинен пред султаном, как клеветник и злодей, сослан в заточение в Карфаген и там задушен⁵³³.

Преемник Кирилла Контариса патриарх Парфений И-й перенес прах Кирилла Лукариса в Богородицкий монастырь на острове Халке и торжественно отправил в храме патриархии погребение по приснопамятном патриархе⁵³⁴.

«Многие митрополиты и громадное количество прочих греков, тронутые справедливым состраданием, искренними слезами, оплакали ужасную и печальную судьбу великого мужа»⁵³⁵.

Так кончил свою многотрудную и многострадальную жизнь этот знаменитый ревностный борец за православие патриарх-мученик»⁵³⁶, «кровь которого не менее, чем кровь праведного Авеля, будет вопиять к Богу против его ожесточенных врагов иезуитов, виновников его ужасной трагической смерти»⁵³⁷. И этого-то мученика за православие пристрастные историки, личные враги Кирилла Лукариса и враги православной церкви, называли и доселе называют изменником своей веры, предателем восточной церкви!

Несправедливость этих обвинений, возводимых на знаменитого защитника греко-восточной церкви католическими и протестанскими историками, мы постараемся доказать в последней части своего сочинения.