О законных причинах развода.

По первоначальному Божественному установлению брак – есть нерасторжимый союз мужа и жены: «Еже убо Бог сочета, человек да не разлучает» (Мф.19:6), и только одна смерть, естественный конец всякого бытия, полагая предел земному существованию человека, разрывает все связи его с оставшимися в живых, пресекает и самые крепчайшие узы-узы брачные; только со смертью одного из супругов брачный союз их прекращается сам собою, не стесняя свободы другого супруга вступить в новое супружество. «Жена, – говорит апостол Павел, – связана законом, доколе жив муж её; если же муж её умрет, свободна выйти за кого хочет» (1Кор.7:39, Рим.7:3). Что же касается до причин прекращения или расторжения брака при жизни супругов – причин, вполне зависящих от воли супругов, то таковая, и притом единственная, причина указана Христом Спасителем в Его Нагорной проповеди и в ответе на вопрос фарисеев: «По всякой ли причине позволительно человеку разводиться с своею женою». "Моисей, – ответил Спаситель, – по жестокосердию вашему позволил вам разводиться с женами вашими, сначала не было так. Но Я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует« (Мф.5:32 и Мф.19:3,8–9). Таким образом, с строго канонической точки зрения, по заповеди Господней, расторжение брака дозволительно лишь по одной причине-по вине прелюбодеяния супруга; только в прелюбодеянии, прекращающем единство плоти между мужем и женою («будут два плоть едина» – Быт.2:24; Мф.19:5), признал Христос разрушительное действие на брак. Эту заповедь Христову о разводе свято хранила Церковь, по крайней мере, в течение первых трех веков христианства, не допуская в среде христианского общества, в противоположность господствовавшей тогда в языческом мире полной свободе разводов, расторжения брака по какой-либо иной причине, «разве словесе прелюбодейна». Начиная же с IV века, когда Церковь вступила в союз с государством и когда первенствующим христианам наряду с законом Божиим необходимо было считаться и с действовавшими тогда гражданскими законами о браке, прежняя, строгая, верность заповеди Господней о браке стала ослабевать. Если, с одной стороны, гражданское правительство при первых же христианских императорах начало прислушиваться к голосу Церкви, стремясь сократить свободу разводов и установить определенные законные причины развода, то, в свою очередь, и Церковь, восставая вообще против своеволия в разводе, вынуждена была пойти на взаимную уступку, допустить отступление от прежних, строгих своих правил о разводе. Плодом этих взаимных уступок между Церковью и государством явился при Константине Великом (в 331 году) первый закон, ограничивающий свободу разводов, но допускающий, однако, расторжение брака не только по вине прелюбодеяния, но и по другим определенным причинам. При последующих императорах закон Константина Великого о брачном разводе не раз видоизменялся, то наклоняясь к большей свободе разводов (например, при Юлиане Отступнике), то снова сокращая ее; но наиболее точную и полную формулировку получили постановления о законных причинах к разводу при императоре Юстиниане, законодательство которого о брачном разводе легло в основание бракоразводного права восточной Православной Церкви, принято было в греческий церковный Номоканон, вошло, наконец, и в нашу Кормчую (гл.44 и 48).

В Юстиниановых законах (117 новелла) основанием к разводу признается не одно прелюбодеяние, но и другие причины: или квалифицированные как прелюбодеяние (напр., нахождение (мытье) женщины в бане с посторонними мужчинами, пребывание её в течение ночи вне дома, конкубинат мужчины, держание им любовницы в одном доме с женою и т.п.); или приравниваемые смерти (напр., физическая неспособность к браку, плен, уголовное наказание-политическая смерть). Каково бы ни было дальнейшее развитие и каким бы значительным изменениям ни подвергалось в последующее время Юстинианово законодательство о брачном разводе, несомненным фактом в истории бракоразводного права восточной Церкви остается то обстоятельство, что расторжение брака допускается не только по прелюбодеянию, но и по тем или иным определенно установленным причинам.

То же явление должно быть отмечено и на всем протяжении истории нашего отечественного бракоразводного права. У нас в России вместе с христианством приняты были и греческие церковные законы о разводе; те же нормы относительно прекращения брака, какие были установлены правилами церковными и законами византийских императоров, продолжали действовать и у нас, по крайней мере, в допетровский период, с некоторыми, конечно, изменениями, обусловленными особенностями русского быта. Со времени Петра Великого древние постановления о брачном разводе были заменены новыми постановлениями русской церковной и гражданской власти, но и сими последними допускается расторжение брака не только по прелюбодеянию, единственной по заповеди Христа законной причине развода, но и по другим точно установленным поводам.

По ныне действующим у нас о брачном разводе узаконениям расторжение брака дозволительно по следующим причинам:

– по прелюбодеянию, физической неспособности к брачному сожитию, безвестному отсутствию и за ссылкою в Сибирь одного из супругов (Т.X, ч.1, изд. 1887г., ст.45, и п.2 ст.45, по Прод. 1893г.);

– есть, далее, особые случаи расторжения браков, хотя и не в собственном смысле этого слова; случаи эти относятся исключительно до браков нехристиан между собою и имеют место лишь тогда, когда один из супругов-нехристиан обратится к Православию, а другой, оставшийся в прежней вере, или не пожелает с ним оставаться в браке, или, пожелав, откажется выполнить те условия, при наличности которых закон признает возможным оставить брак таких супругов в силе (Т.X, ч.1, изд. 1887г., ст.80–83);

– наконец, допускается прекращение брака при жизни супругов в случае добровольного их согласия поступить в монашество, если они только достигли узаконенных для того лет и не имеют малолетних детей, требующих родительского призрения (Т.IX, изд. 1876г., ст.347, п.1, и Духовн. Регл.приб. о монахах п.5).

От этого перечня признаваемых нашими церковно-гражданскими законами причин расторжения брака перейдем к рассмотрению самого существа этих причин – их, так сказать, внутреннего содержания и тех условий, при наличности которых закон принимает названные причины за основания к разводу.

Нарушение супружеской верности прелюбодеянием было допущено, как единственное законное основание к разводу, самим Спасителем (Мф.5:32 и Мф.19:3,19:8–9), признавшим в нем разрушающее действие на брак, и с этой стороны о нем не может быть и речи. Первый, подлежащий нашему разрешению, вопрос заключается в том, что следует разуметь под прелюбодеянием, как определить самое понятие, смысл этого слова. В византийских гражданских постановлениях, а равно и в древних церковных правилах, в понятие прелюбодеяния входило не только внебрачное-плотское совокупление (для жены со всяким посторонним мужчиною, а для мужа с посторонней замужней женщиною), но наряду с этим, так сказать, прямым прелюбодеянием, и квалифицированные ему(прелюбодеянию) некоторые проступки мужа и жены против целомудрия и супружеской верности; напр., нахождение жены вообще в каких-либо предосудительных сношениях с мужчинами, участие её в их пиршествах, мытье с ними в бане, отсутствие её на ночь из дома мужа, если будет доказано, что она учинила это с преступною целью совершения прелюбодеяния и т.п. Современные нам узаконения о брачном разводе не дают точного определения понятию прелюбодеяния и, видимо, разумеют под ним не что иное, как внебрачное плотское совокупление; но вместе с сим, хотя эти узаконения и не говорят прямо о квалификации прелюбодеяния и не приводят каких-либо частных фактов в поведении супругов, каковые факты были бы приравниваемы прямому прелюбодеянию, однако, из характера требуемых духовным судом доказательств преступления прелюбодеяния (249ст. Уст.Дух. Конс.), нам думается, вполне позволительно вывести то заключение, что и современное нам бракоразводное право понимает прелюбодеяние в более широком смысле, чем плотское совокупление.

Что касается до условий, при наличности которых прелюбодеяние признается основанием к расторжению брака по ныне действующим у нас о брачном разводе узаконениям, то они, собственно говоря, соединяются в одном положении, а именно: чтобы быть принятым за основание к разводу, прелюбодеяние, в чем бы оно ни выражалось, должно быть подтверждено на суде духовном указанными в законах (ст.249 Уст.Дух.Конс.; см. ниже) доказательствами, причем собственное признание ответной стороны в нарушении святости брака прелюбодеянием само по себе не приемлется в уважение (ст.250 Уст.Дух.Конс.), раз оно не подтверждается другими обстоятельствами дела. Правило это о таковом значении собственного признания существует лишь с 1811г. (Указ Св. Синода, по Высоч.пов. 28 июня 1811 года, Полн. Собр. Зак. № 24693), тогда как до этого времени церковный суд признавал собственное признание, в согласии с воинским процессом, «лучшим свидетельством всего света» (Воин. Проц. ч.II, гл.2, п.1).

С другой стороны, прелюбодеяние, как бы оно ни было твердо и бесспорно доказано, перестает по закону быть основанием к расторжению брака и таковый остается в силе в нижеследующих трех случаях:

1. в случае доказанного прелюбодеяния и другого-ищущего развода супруга (ст.45, Т.X, ч.I, изд. 1887 года);

2. в случае, если обвиняемый на суде духовном в прелюбодеянии супруг был ранее привлечен за то же преступление к ответственности по 1585 ст.Улож. о Наказ., в порядке суда уголовного (Т.XVI, ч.1, Уст.Угол. Судопр., изд. 1892 года, ст.1016), так как и по законам уголовным (ibid. ст.22), и по правилам церковным (Василия Великого прав. 3 и 32) лицо, виновное в каком-либо противозаконном деянии, не может быть за таковое наказуемо дважды; правда, здесь мы сталкиваемся с таким возражением, не раз высказанным в печати, а именно: доказывают, будто-бы при расторжении судом духовным брака по прелюбодеянию одного из супругов сие последнее остается ненаказуемым, так как сопровождающие расторжение брака последствия – осуждение виновного в прелюбодеянии супруга на всегдашнее безбрачие и предание его церковной епитимии – не есть наказание. Но нужно ли опровергать возражение: несостоятельность его более чем очевидна. В самом деле, разве осуждение на всегдашнее безбрачие, как одно из последствий расторжения брака, не есть наказание более тяжкое, чем наказание налагаемое за прелюбодеяние по уголовным законам (1585ст. Улож. о Наказ.); по нашему мнению, лишение возможности во всю последующую жизнь пpиoбрести такие коренные права, каковы права семейственные, из брака вытекающие, есть наказание более сильное, чем лишение каких бы то ни было других особенных прав и преимуществ, коими сопровождаются по нашему уголовному кодексу преступления весьма серьезной важности. А церковное покаяние, или епитимия – разве не наказание? Несомненно, наказание, и наказание более страшное и тяжкое, чем какое-либо другое: епитимия лишает нас одного из важнейших и драгоценнейших прав христианина – права пpиобщения Святых Тайн;

3. наконец, прелюбодеяние перестает быть основанием к разводу еще вследствие состоявшегося между супругами примирения (ст.240 Уст.Дух. Конс.); в данном случае примирение это как бы покрывает и погашает вину прелюбодеяния и супруг, простивший эту вину, впоследствии не может на основании того же самого, уже прощенного, факта прелюбодеяния искать развода.

К этим трем случаям, когда прелюбодеяние перестает быть основанием к разводу, следовало бы присоединить и четвертый, а именно: погашение прелюбодеяния как повода к разводу путем давности, как это и было принято византийскими брачными законами, по коим супруг, пропустивший пятилетний срок со времени совершения другим супругом преступления, ео ipso утрачивал право полагать это преступление в основание своего иска о разводе. Установление той или иной давности, несомненно, повело бы вообще к сокращению разводов и, во всяком случае, устранило бы далеко нередкое в практике духовного суда странные случаи возбуждения исков о разводе на основании таких давно минувших событий прелюбодеяния, которые по своей древности едва ли и могут быть строго констатированы.

Обсуждая засим приведенные случаи, когда прелюбодеяние утрачивает значение основания к разводу, мы не можем не остановиться на одном из них, а именно – на оставлении брака в силе при обоюдной виновности супругов в прелюбодеянии (ст.45, Т.X, ч.1, изд. 1887 года) и не спросить, какими же каноническими доводами оправдывается подобное постановление, с первого же взгляда бьющее в глаза своим внутренним противоречием. Наша Церковь допускает расторжение брака по вине прелюбодеяния, основываясь, как мы уже знаем, на словах Самого Спасителя: «Глаголю-же вам: яко иже аще пустит жену свою разве словесе прелюбодейна и оженится иною, прелюбы творит: и женяйся пущеницею прелюбы деет» (Мф.9:9). В этих словах Спасителя заключается, по нашему разумению, лишь общее положение относительно расторжимости брака, допускаемой не иначе, как по вине прелюбодеяния, и выводит из них заключение о дозволенности расторжения брака по вине прелюбодеяния только одного из супругов, а не обоих, едва ли возможно, а других канонических указаний, прямо возбраняющих расторжение брака по прелюбодеянию обоих супругов, мы не имеем. С другой стороны, решение духовного суда об оставлении в силе брака, когда он действительно нарушен обоими супругами, нельзя объяснить и какими-либо нравственными мотивами: не заключает ли в себе подобное решение внутреннего противоречия, не игра ли это слов: брак оставляется в силе, потому что он обессилен обоими супругами, взаимно виновными в его нарушении? Ведь брачный союз заключается не для одного плотского сожительства, но для всестороннего общения между мужем и женою, что так метко выражено в римском определение брака, усвоенном и Кормчею книгою, этим основным источником русского брачного права: «Nuptiao sunt coniuiiotio maris et feminae et consortium omnis vitae, divini et hnmani juris coimnunicatio» (Dig. 23:2–1). «Брак есть мужеви и жене сочетание и сбытие во всей жизни, божественный же и человеческие правды общение» (Градск. зак., Кормч.кн. гл.XLVIII, грань IV, гл.1). Какого же «всестороннего общения» можно ожидать от таких мужа и жены, которые осквернили свое брачное ложе, попрали святость брачного союза? Если они, одинаково виновные в одном и том же грехе, не покаялись в нем, если даже и пастырское назидание и увещания, предлагаемые супругам прежде, чем дать ход бракоразводному их процессу, не привели их к примирению, к чистосердечному желанию забыть обоюдные оскорбления и понести тяготы друг друга, то может ли здесь быть речь о каком-либо нравственном, «всестороннем между ними общении»? А раз этого «общения» нет, раз утратилось внутреннее содержание брачных уз, оставлять при подобных условиях брак в силе – значило бы сознательно отдавать Таинство брака на попрание тем, кто или не понимает этого Таинства или явно не способен блюсти его во всей его чистоте и неприкосновенности. Если священнослужитель за известные деяния, несовместимые с его священным саном, лишается этого сана, если ему, согрешившему против Таинства Священства, возбраняется пользоваться связанными с этим Таинством правами и положением, то не то же ли самое нужно сказать и о погрешивших против Таинства брака?

Таким образом, отсутствие канонических запрещений, с одной стороны, и указанные нами выше побудительные мотивы чисто нравственного свойства, с другой, приводят нас к заключению о том, что брак, нарушенный прелюбодеянием обоих супругов, не только может, но и должен быть расторжим, причем в случаях такого расторжения, по аналогии с расторжением брака по прелюбодеянию одного из супругов, обеим сторонам должно быть воспрещаемо вступление в новое супружество, если вообще есть основание для осуждения лица, виновного в прелюбодеянии, на безбрачие, и сверх того, как та, так и другая сторона должна подвергаться соответственному церковному покаянию. Конечно, было бы странно и неестественно не желать, чтобы брак, этот краеугольный камень в общественной и государственной жизни всякого народа, был союзом прочным и устойчивым, но нельзя в то же время не согласиться с старинною истиною: «Из двух зол выбирай меньшее»; расторжение брака – явление, разумеется, нежелательное, печальное, несомненно зло, но не вдвойне ли зло, не более ли тяжкими последствиями сопровождается оставление в силе брака таких супругов, для которых в этой брачной связи не осталось уже ничего святого, у которых чистота, святость брачных уз стала лишь пустым звуком?

Теперь рассмотрим вопрос о том, какими последствиями сопровождается расторжение брака по прелюбодеянию.

Прежде всего с разводом прекращаются личные отношения между супругами, каждый из них становится свободным в личных обязательствах к другому. Относительно состояния или законах нет никаких определенных указаний и хотя в подлежащих инстанциях не раз возбуждались об этом суждения, но тем не менее и до настоящего времени вопрос этот остается открытым. Обыкновенно же, как это видно из документов выдаваемых разведенным женам, они именуются по званию бывших мужей с добавлением особого термина – «бракоразведенная», и притом вне всякой зависимости от того, по их ли или по вине их мужей был расторгнут брак. Такое, скорее практическое, чем юридическое, разрешение данного вопроса находит себе единственное оправдание в 24 ст.Улож. о Наказ., говорящей, что лишение прав состояния мужа не распространяется на его жену.

Имущественные права разведенных супругов в некотором отношении остаются те же, что были и при их браке, так как по действующему у нас закону (Т.X, ч.I, изд. 1887г., ст.109–117) браком не составляется общего владения в имуществе супругов; каждый из них может иметь и приобретать отдельную свою собственность; приданое жены и всякое другое имение, приобретенное ею или на её имя во время замужества чрез куплю, дар, наследство или иным законным образом, признается её отдельною собственностью. Имущество же, бывшее в общем владении супругов, по расторжению их брака, распределяется между ними или по взаимному их согласию, или, в случае спора, по решению подлежащего суда. Всякие наследственные права каждого из разведенных супругов на имущество другого с разводом прекращаются.

Но вместе с тем, если развод прекращает брачный союз между супругами и ведет за собою утрату ими всяких личных и имущественных прав одного над другим, он не погашает, однако, союза родственного, той родственной или свойственной связи, которая образовалась чрез брак, хотя бы впоследствии и расторгнутый, между одним из разведенных супругов и родственниками другого супруга, между детьми разведенных супругов и родственниками каждого из этих супругов и т.д.; одним словом, не погашает того родства или свойства, которые чрез брак данных супругов были или могли бы быть между отдельными родами при нерасторжении брака разведенных супругов. Вот почему, хотя бы брак данных супругов и был расторгнут, с ним все-таки приходится считаться при разрешении вопроса о дозволенности или недозволенности браков между теми родственниками или свойственниками, которые стали таковыми чрез этот расторгнутый брак. Так напр., разведенному супругу-мужу не может быть разрешен брак с сестрою его разведенной жены и т.п.

Наконец, есть и еще одно последствие развода в личных правах разведенных супругов, а именно: невиновный супруг, по расторжении его прежнего брака, может вступить в новое супружество (ст.253 Уст.Дух. Конс.), но при этом необходимо иметь в виду, что всякий расторгнутый брак включается в число трех последовательно дозволенных браков (дело Св. Синода 1824г., по архиву № 1078), так что, если для данного супруга его расторгнутый брак был третьим по счету, то ему, хотя бы и невиновному в расторжении этого брака, не может быть разрешен новый брак, ибо он был бы четвертым (Т.X, ч.I, изд. 1887г., ст.21); супруг же, по вине прелюбодеяния которого расторгнут брак, осуждается на всегдашнее безбрачие и предается семилетней церковной епитимии (ст.253 Уст.Дух. Конс, и 77 пр. Св. Васил. Велик.). По вопросу об осуждении виновного в прелюбодеянии супруга на всегдашнее безбрачие, о каноническом основании для сего положения, создалась целая литература, при чем большинство авторитетов канонической науки склоняются к возможности разрешать новый брак и виновному супругу, по отбытии им семилетней епитимии, но есть и обратные мнения, так что, во всяком случае, вопрос этот остается пока открытым.

Что касается до детей бракоразведенных супругов, то прежде всего личные права и власть над ними их родителей, а равно и обязанности к ним последних, как-то: содержание и воспитание-остаются de juri неприкосновенными и по расторжении брака за прелюбодеянием одного из их родителей (Т.X, ч.I, изд. 1887г., ст.178). По поводу же фактического положения таких детей, т.е. как эти дети должны быть распределены между супругами при расторжении брака последних, и кому из супругов предоставляется преимущественное право на воспитание детей, в наших законах никаких постановлений нет. Конечно, вопрос этот прежде всего может быть разрешен полюбовным соглашением самих бракоразведенных супругов, а раз этого соглашения нет, дальнейшее положение и судьба детей устанавливается путем обращения к гражданскому суду, который в данном случае принимает в соображение как то обстоятельство, по вине коего из супругов был расторгнут брак, так и вообще материальные условия и моральные качества того и другого супруга. Наследственные права детей по отношению к имуществу их родителей и после состоявшегося между последними развода остаются в своей силе, точно также и бракоразведенные супруги с разводом не лишаются права на пожизненное владение (ст.1141, Т.X, ч.I) имением их детей, если последние умрут бездетными, что, между прочим, подтверждается решением Сената 1868 года по делу Лубье.

По вопросу о том, возможно ли восстановление брака, расторгнутого по прелюбодеянию одного из супругов, если, конечно, сами бракоразведенные супруги, примирившись впоследствии друг с другом, будут искать этого восстановления, прямого ответа ни в Уст.Дух. Конс., ни в действующих гражданских узаконениях нет, но, с одной стороны, из того положения тех же узаконений, что лицу, вступившему при живом супруге в новый брак, по признанию этого брака незаконными дозволяется возобновление или продолжение прежнего брака (Уст.Дух. Конс., ст.214 и Т.X, ч.I, ст.40), а с другой стороны, и потому, что дела о разводе по прелюбодеянию возбуждаются не иначе, как по иску одного из супругов и могут быть за примирением последних прекращаемы во всякой стадии их развития (Уст.Дух. Конс., ст.223 и 240), казалось бы, возможно вывести заключение и о дозволенности восстановления брака, расторгнутого за прелюбодеянием одного из супругов. Противоречит ли такое заключение каноническим правилам, это видно из того, что «Св. Синод не отказывает бракоразведенным супругам в своем соизволении на возстановление их брака, если они, раскаявшись, просят о том» и если к сему нет других законных препятствий («Курс гражд. пр.» К.П.Победоносцева, изд. 1896г., ч.I, стр. 107).

Такова материальная сторона вопроса о расторжении браков за прелюбодеянием; от неё перейдем к рассмотрению процессуального порядка в делах этого рода. Дела о расторжении браков по прелюбодеянию одного из супругов, как и все вообще дела о разводах, подлежат ведению суда духовного (ст.223 Уст.Дух. Конс.) и вчиняются, согласно 224 ст. того же Уст., в тех епархиях, в которых обязанные браком супруги (точнее говоря, муж, так как наши законы (103ст. ч.I Т.X) не признают за женою права отдельного от мужа проживания) имеют постоянное местожительство, определяемое (примеч. к ст.443, ч.II, Зак. Суд. Гражд., Т.XVI, изд. 1892 года) одним из трех признаков: или местом служения лица, или местом, в коем оно приписано к какому-либо сословию, или всегдашним жительством. Таким образом, подсудность исков о расторжении браком по прелюбодеянию носит на себе исключительно субъективный характер: расследование, установление факта преступления, в данном случае факта прелюбодеяния, идет не за преступлением, а за лицом, и притом иногда не за тем, кто его совершил, в случае, если прелюбодеяние совершено женою. Такая постановка вопроса о подсудности исков о расторжении брака по прелюбодеянию имеет чрезвычайно важное, к сожалению, отрицательное значение в судьбе бракоразводного процесса: прежде всего, она служит существенным тормозом в производстве дел, а с другой стороны, вредит и самой цели производства-правильному, всестороннему расследованию преступления и восстановлению его действительной обстановки.

Представим себе такой случай: муж, обязанный постоянным местом жительства в Иркутске, временно проживая в С.-Петербурге, совершил здесь прелюбодеяние; жена его, будь пожелает расторжения брака с ним, вынуждена предъявить свой иск, согласно 224ст. Уст. Дух. Конс., не в Петербургской консистории, хотя самый факт прелюбодеяния совершен в Петербурге, где скорее всего проживают и свидетели этого преступления, и где, во всяком случае, сосредоточена вся материальная обстановка преступления, все данные для его выяснения, а в Иркутске, за целые тысячи верст от места совершения преступления. Или другой случай: жена какого-либо петербуржца, отправившись на минеральные воды куда-либо на Кавказ или Крым, нарушит там супружескую верность или, оставив мужа, в раздельной с ним жизни приживет от незаконной связи ребенка, или, наконец, продолжительное время будет сожительствовать в одной квартире с посторонним лицом. Иск о расторжении брака в данном случае должен быть вчат не там, где все говорит о преступлении, где с большим успехом и легкостью можно собрать улики, изобличающие виновную, а издалека – в Петербурге. Таким образом, в приведенных нами примерах, а они далеко не редки, бракоразводный процесс должен вестись на значительном расстоянии от места совершения преступления; а отсюда и его излишняя длительность во времени, неизбежное осложнение процедуры самого производства и в результате – меньшая возможность обстоятельного, всестороннего выяснения действительности исследуемого преступления. Нужно ли доказывать, что преступление прелюбодеяния, имевшее место, например, в Петербурге, скорее может быть с большею обстоятельностью, удобством и легкостью расследовано Петербургскою Консисториею, где оно под рукою, чем Иркутскою, удаленною от него на целых тысячи верст? С другой стороны, раз бракоразводный иск будет вчинаться в Консистории той епархии, в пределах коей совершено преступление, скорее может быть, что свидетели но делу будут спрошены в Консистории, а не полицией, так как 251ст. Уст.Дух. Конс., говорит, что «свидетели, находящиеся в том месте, где производится дело, допрашиваются в Консистории», а несомненно, что при допросе свидетелей в присутствии Консистории, пред лицем самого суда и при участии тяжущихся сторон, духовный суд, непосредственно руководя допросом, будет располагать большими и надежнейшими средствами к точному и несомнительному уяснению действительных обстоятельств бракоразводного иска и правильной оценке представленных тяжущимися доказательств и обнаружению лжесвидетельства – этой язвы бракоразводных процессов.

Все эти доводы дают, думается нам, достаточное основание желать, чтобы в духовном суде в делах о расторжении брака по прелюбодеянию была усвоена та же подсудность, как и в суде уголовном. Там всякое преступное деяние (ст.208 Уст.Угол. Судопр.), за исключением случаев положительно в законе указанных, исследуется в той местности, где оно учинено, и судится в том суде, коему местность сия подведомственна. Чем, спрашивается, руководился законодатель, установляя такую подсудность для дел уголовных? Ответ на это мы находим в одном из решений уголовного кассационного департамента (1867г., № 46, по делу Спицыной), где сказано, что законодатель в данном случае имел в виду, что следствие нигде не может быть проведено с таким успехом, как в месте, где учинено преступление, не только потому, что явка свидетелей к следствию, по близости их места жительства, не представляет затруднений, но также и потому, что при местном розыске удобнее усмотреть следы преступления и собрать улики и доказательства вины или невиновности подсудимого. Думаем, что эти рассуждения, если не прямо, то косвенно, применимы и к делам бракоразводным.

Последующие статьи Устава Дух. Конс. по делам о расторжении брака по прелюбодеянию одного из супругов (240, 245 и 246), трактуют о двух стадиях бракоразводного процесса: увещании супругам о прекращении возникшего между ними несогласия христианским примирением и судоговорении. Прежде всего является открытым вопрос о том, безусловно ли необходимы указанные стадии бракоразводного процесса? Не колеблясь можно ответить лишь о безусловной необходимости первой стадии процесса – увещании, хотя бы желаемые результаты его и были редким исключением, так как этим путем суду духовному предоставляется возможность выполнить свой священный долг по отношению к брачному союзу – охранить его целость, содействовать крепости брачных уз, как союза по первоначальной своей идее нерасторжимого («еже убо Бог сочета, человек да не разлучает»). Но если увещание является необходимым актом в делах бракоразводных, то производство акта судоговорения в некоторых случаях положительно ничем не оправдывается. В самом деле, если лицо, ищущее развода, доказало путем уголовного суда виновность своего супруга в кровосмешении или (буде ищет муж) в прижитии детей вне законного супружества и приговоры о сем суда светского представляет, как основание своего иска, на суде духовном, то является ли в этом случае потребность в судоговорении и вообще в ближайшем производстве дела – обследовании представленных доказательств бракоразводного иска? Очевидно нет, так как раз в светском суде установлена виновность известного лица в кровосмешении или в прижитии детей вне законного супружества, то ео ipso устанавливается наличность виновности его и в прелюбодеянии, влекущем за собою расторжение брака. Следовательно, констатировать в данном случае факт прелюбодеяния в суде духовном – значило бы доказывать доказанное, суду духовному остается лишь постановить решение о расторжении брака, опираясь исключительно на приговор светского суда о виновности лица в кровосмешении или прижитии детей вне законного супружества.

В следующей, 247, статье Устава Духовных Консисторий выясняется самое существо судоговорения; в ней говорится, что на судоговорении «истец изъясняет улики и доказательства, представляет документы, буде имеет, и указывает свидетелей преступления, если таковые были, а ответчики изъясняет свои оправдания». Из этого определения status’a судоговорения нельзя не заключить, что судоговорение есть такой акт бракоразводного процесса, на коем обе тяжущиеся стороны должны до конца высказаться по своему делу, исчерпать весь материал для выяснения возникшего между ними пререкания. Между тем, в практике духовного суда далеко нередки случаи, что тяжущиеся представляют новые доказательства: один – в подтверждение своего иска и другой – в свое оправдание, уже тогда, когда консисторский суд приступил к расследованию данных по делу, указанных на судоговорении, а иногда даже и после обследования этих данных. Не отказывая тяжущимся в рассмотрении и подобного, запоздалого, материала, духовный суд дает широкое поле их произволу и особенно виновной стороне, которая, пользуясь этою льготою, может злонамеренно оттягивать развязку дела. Тогда как при правильном, законом установленном, взгляде на судоговорение, как на такой акт бракоразводного процесса, на коем должно быть указано сторонами все pro и contra предъявленного иска, несомненно, и бракоразводный процесс значительно выиграет во времени, и у ответной стороны будет отнято весьма сильное орудие испытывать долготерпение ищущего развода и самого духовного суда.

В таком же неустойчивом, неопределенном, положении, как судоговорение, находится и другой, непосредственно связанный с ним и не менее важный в бракоразводном процессе, вопрос о встречном обвинении и встречном иске. Спрашивается, в какой стадии бракоразводного процесса ответчики или ответчица вправе и должны, будь желают и имеют к тому данные, предъявлять к ищущему развода встречное обвинение; следует ли признавать за ними это право на все время производства дела или необходимо приурочить его к известному, определенному моменту процесса, по истечении которого и самое это право должно почитаться утраченным? Рассматривая встречное обвинение независимо от встречного иска, так как между этими понятиями есть существенное различие, на которое будет указано ниже, мы на основании самого же Устава Духовных Консисторий и постановлений, начертанных в законе гражданского судопроизводства, придем к несомненному заключению, что право на предъявление встречного обвинения или иска обусловлено известным сроком; в бракоразводном процессе оно должно почитаться утраченным вслед за совершением той стадии этого процесса, которая именуется судоговорением. В самом деле, что такое встречное обвинение в делах о расторжении брака по прелюбодеянию одного из супругов? Под этим понятием мы разумеем не что иное, как косвенную защиту обвиняемого, направленную отчасти к оправданию своих поступков против чистоты брачного союза, а главное к тому, чтобы этим путем отстоять нерасторжимость брака, так как, если бы ищущий развода и доказал виновность обвиняемого, то тем не менее, в силу 45ст. 1п. Т.X ч.I брак не подлежит расторжению, раз виновная сторона изобличит и самого ищущего развода в нарушении супружеской верности. При таком взгляде на встречное обвинение, вопрос о сроке его предъявления разрешается и самим Уставом Духовных Консисторий: оно должно быть заявлено никак не позже судоговорения, на котором, как гласит 247ст. этого Устава, «ответчик допрашивается противу обвинений, изложенных в исковом прошении и изъясняет свои оправдания», следовательно, имеет полную возможность представить всестороннюю защиту своих интересов.

С окончанием судоговорения должно утрачиваться и право обвиняемого на предъявление встречного обвинения, так как далее деятельность сторон прекращается, наступает новая стадия бракоразводного процесса, всецело принадлежащая суду, приступающему за сим «к изследованию представленных на судоговорении обвинения, доводов и оправданий» (ст.249. Уст.Дух. Конс.). То же самое должно сказать и относительно встречного иска, отличающегося от встречного обвинения лишь тем, что он, в случае его доказанности, представляет для его предъявителя, обвиняемого другою стороною в прелюбодеянии, не только косвенную защиту, но и право на расторжение брака, будь, конечно, возбужденное против него самого обвинение окажется недоказанным. Если о сроке предъявления встречного иска нет никаких определений в Уставе Духовных Консисторий, в котором нет ведь и указаний на самую возможность существования встречного иска, то, очевидно, духовный суд, принимая этот институт из гражданского права, обязан при его отправлении руководствоваться правилами, имеющимися на сей предмет в судопроизводстве гражданском. Вот что гласит гражданский закон относительно срока предъявления встречного иска: «Ответчик имеет право заявить встречный иск не позже, как в первой ответной бумаге, а если таковая не была подана, то в первом заседании по делу» (ст.340 Т.XVI ч.I, Уст.Граж.Суд., изд. 1892г.). Применяя это правило к делам бракоразводным, мы вправе придти лишь к тому заключению, что встречный иск о прелюбодеянии может быть предъявлен «по получении ответствующим лицом засвидетельствованной копии с исковаго прошения» (ст.245 Уст.Дух. Конс.) и, во всяком случае, не позже судоговорения, как последнего акта в деятельности сторон на суде духовном по делам бракоразводным. Такова теория встречного иска (или обвинения). Но если говорят, что теория иногда расходится с практикою, то в данном случае это замечание оправдывается как нельзя более. Духовный суд в делах о расторжении брака по прелюбодеянию одного из супругов не полагает никакого определенного срока для предъявления встречного иска, предоставляя это на добрую волю и усмотрение ответной стороны, которая может заявить встречный иск или обвинение не только в какой угодно стадии бракоразводного процесса в низшей инстанции духовного суда, но даже и тогда, когда решение сей последней по делу поступит на утверждение в санкцию инстанции высшей. Где искать оправдания подобной практике, не вносящей в дело того порядка, той определенности и ясности, которые должны составлять неотъемлемое свойство всякого юридического действия?

Может быть, духовный суд, не полагая срока для предъявления встречного иска или обвинения, тем самым имеет в виду предоставить обвиняемому все средства к его оправданию, к защите его интересов или видит в этом б ольшую возможность доискаться истины, придти к правильному решению по делу? Но разве установление точного срока для предъявления встречного иска отнимает у обвиняемого возможность его защиты, посягает сколько-нибудь на его права? Отнюдь, нет: оно указывает ему лишь свое место, пресекает обвиняемому возможность злоупотреблять этим правом, в несомненный ущерб интересам другой стороны. Если от ищущего развода требуется, по истинному смыслу судоговорения, представление доказательств его иска никак не позже судоговорения, то почему же обвиняемый может представлять доводы к своему оправданию когда ему угодно? Разве пред лицом суда обе стороны не равны, разве соблюдение этого принципиального положения закона не есть нарушение правосудия? Не к правде, не к уяснению истинного положения дела ведет такая широта правомочий обвиняемого, а скорее к её затемнению, к попущению для обвиняемого избегнуть грозящего ему возмездия, а для обвинителя – к затруднению в осуществлении его прав, дарованных ему самим законом. В самом деле, если обвиняемый в действительности прав, то разве он не выступит на защиту себя тотчас же, как затронули его честь? Будь же он неправ и не имеет потому прямых средств к своей защите, он невольно и пользуется теми лазейками, которые почему-то оставляет для него указанная практика духовного суда: сначала отмалчивается, уклоняется от явки к суду, а когда эти средства исчерпаны и когда дело пришло уже к его концу, выступает с встречным иском или обвинением, большею частью вполне неосновательными, и наполовину добивается своего: дело, почти или совсем законченное, возвращается к доследованию, начинается сначала, как будто прошлого для него и не существовало. Вот почему в интересах правосудия и самого суда как органа его отправления, необходимо внести в Устав Духовных Консисторий точные определения относительно встречного иска и обвинения, срока и условий их предъявления.

Следственная часть по делам брачным и, в частности, по делам о расторжении браков по прелюбодеянию одного из супругов нередко приводится среди других оснований для передачи брачных дел в суд светский; говорят, что в духовном суде следствие по этим делам производится не обстоятельно, что духовный суд не имеет в своем распоряжении для правильного и скорого производства следствия тех средств, которыми располагают преобразованные суды светские. Так ли это? Сущность следственного производства по этим делам состоит, главным образом, в допросе указанных сторонами свидетелей, в проверке представленных к делу документов (метрических актов, писем и др.), и лишь в редких случаях – в осмотре места, той обстановки, при которой было совершено преступление. Всю эту операцию производит духовный суд при участии и содействии полиции: свидетели допрашиваются или в присутствии Консистории (ст.251 Уст.Дух.Конс.), при гражданском депутате, или полициею, при депутате с духовной стороны, по заранее составленным Консисториею вопросным пунктам; осмотр места, где было совершено преступление, или повальный обыск, если таковые понадобятся, учиняются также полициею при участии представителя от духовного суда.

В чем же состоит несовершенство следственного производства по делам бракоразводным в суде духовном, чтобы видеть в этом несовершенстве основание для передачи этих дел в ведение суда светского? Правда, в светском суде следственное производство находится в руках особого контингента лиц, посвятивших себя исключительно этого рода деятельности, следовательно – людей опытных, искусившихся в своей роли, но из одного того, что следственное производство в светском суде поставлено хорошо, нельзя еще заключать, что оно плохо в суде духовном; для подобного заключения необходимы положительные данные, а их-то и не имеется. Нынешняя организация следственного производства по делам бракоразводным вполне удовлетворяет своему назначению: она дает все средства к тому, чтобы совершенное преступление было обстоятельно разъяснено и обследовано, а потому и не представляется необходимости прибегать к новой. Если в следственной части по делам бракоразводным видят одну из причин длительности этих процессов, то в данном случае допускают погрешность: не в организации следствия, не в лицах, выполняющих следственные действия, коренится эта причина, а в отношении к ним ответной стороны и свидетелей, уклоняющихся от явки к суду, и вот против этого-то недуга суду духовному следует принять меры, хотя бы и те, которые практикуются ныне в суде светском. А действительно, давным-давно пора положить конец этим увиливаниям от суда разных расплодившихся в наше разнузданное время прелюбодеев, прелюбодеек, «друзей дома» etc.; уже одно сознание невозможности укрыться от суда, остаться безнаказанным нарушителем чужого семейного спокойствия и счастья сократит их плеяду.

Если в чем и можно видеть существенный недостаток бракоразводного процесса, вызывающий справедливые сетования на духовный суд, так это в господстве в этом суде, по делам о расторжении брака по прелюбодеянию одного из супругов теории «формальных доказательств», давным-давно осужденной и наукой, и новейшими законодательствами, признавшими полную ее несостоятельность. По Уставу Дух.Конс. (ст.249) доказательства нарушения супружеской верности подразделяются на два вида: на главные и второстепенные, или «прочия»; главными доказательствами преступления прелюбодеяния признаются: показания двух или трех очевидных свидетелей и прижитие детей вне законного супружества, доказанное метрическими актами и доводами о незаконной связи с посторонним лицом; все «прочия» доказательства, как-то: письма, обнаруживающие преступную связь ответчика; показания достоверных, но не бывших очевидцами прелюбодеяния, свидетелей и т.п., считаются доказательствами второстепенными.

Сущность этого подразделения заключается в том, что наличность одного из доказательств первого вида вполне достаточна для признания преступления прелюбодеяния доказанным, доказательства же второго вида «тогда только могут иметь свою силу, когда соединяются с одним из главных доказательств или же в своей совокупности обнаруживают преступление». Очевидно, Устав Духовн. Конс., воспроизвел ту же теорию доказательств, какая была принята в судебных местах прежнего устройства. Там (Свод. Зак. 1857г., Т.XV, ст.304) все доказательства делились также на два вида: на совершенные и несовершенные, и, так же как Уст.Дух. Конс., Свод закон. 1857 года признавал одно совершенное доказательство достаточным для признания осуждения несомнительным, несовершенные же доказательства тогда лишь могли служить основанием к обвинению, когда они в совокупности исключали возможность недоумевать о вине подсудимого (Св. зак. 1857г., Т.XV, ст.306 и 308). Наличность изложенной теории «формальных доказательств» ставит духовный суд в пассивное положение, стесняет его свободу в обсуждении и оценке представленными сторонами данных pro и contra возникшей между ними тяжбы. В самом деле, по этой теории, если два или три свидетеля под присягою заявят, что они были очевидцами прелюбодеяния какого-либо супруга, то суд не имеет права не принять их показания за несомненное, совершенное, доказательство, не отдать этим показаниям предпочтения пред другими доказательствами, хотя и второстепенными, но, может быть, более убеждающими и скорее приводящими к истине. А раз желательный исход бракоразводного процесса для невиновной стороны скорее обеспечен при наличности в деле двух свидетелей-очевидцев прелюбодеяния ответной стороны, то естественно, что ищущий расторжения брака первее всего и прибегает к этому средству, во что бы то ни стало старается подыскать этих двух желанных свидетелей. Но мыслимо ли допустить действительное существование свидетелей-очевидцев прелюбодеяния какого-либо супруга, разве подобный акт поддается наблюдении, разве он совершается открыто, на глазах других? Ведь это значило бы заглушить в себе последнюю искру совести и стыда, обратиться в бессловесное животное, дойти до полного забвения своего «я». Нет, этот грех совершается втайне, он не поддается наблюдению, обставляется так, чтобы это тайное не сделалось явным. И у крайнего развратника, и у падшей женщины, отдавшейся этому греху как профессии, не настолько заглушается чувство совести, чувство стыдливости, чтобы совершить этот грех открыто, напоказ другим. Конечно, при некоторой оплошности, неосмотрительности лиц, отдавшихся этому греху, возможно сделаться свидетелем их преступления, но на эти случаи нужно смотреть как на весьма редкое исключение, а между тем, ныне во множестве бракоразводных дел, заканчивающихся расторжением брака, фигурируют свидетели-очевидцы, и при том самая обстановка, при которой совершается преступление, так однообразна, так шаблонна, что невольно наводит на сомнение в действительности того, о чем повествуют эти свидетели-очевидцы. Это какой-то обстановочный водевиль, с заранее распределенными, хорошо разученными ролями. Действие происходит обыкновенно в какой-либо гостинице, куда супруг или супруга является как бы с специальной целью совершить прелюбодеяние и притом так, чтобы его видели другие, и вот на сцену выступают два, и именно два, каких-либо приятеля и третья, обыкновенно «неизвестная», особа; сначала между собравшимися происходит оживленная беседа с возлияниями, а затем будущие свидетели выходят за чем-либо из номера или даже в другую комнату того же номера и возвращаются сюда (удивительное чутье) как раз в то время, когда оставшиеся в нем совершают прелюбодеяние. Дело сделано, свидетели передают о виденной ими пошлой, гнусной картине другому супругу, и тот начинает процесс о расторжении брака. Совершается ли все описанное нами в действительности (что, однако, трудно допустить), или это одна фикция, наглая ложь, но, во всяком случае, и то и другое возможно, главным образом, тогда, когда супруги придут между собою к соглашению о разводе, войдут в сделку с свидетелями, и вот тогда один из супругов, и, может быть, такой, который никогда не нарушал супружеской верности, но взявший вину на себя, потеряв терпение от распутства своей жены или мужа, совершает в действительности или только разыгрывает эту комедию при надлежащей для того свидетельской обстановке. В подобных процессах, где между супругами состоялось предварительно соглашение о разводе, где они вступили в сделку со свидетелями, дело идет спокойно, быстро, и свидетели остаются безнаказанными в случае, если они под присягою утверждали и такие обстоятельства, свидетелями которых никогда не были. Но и в тех делах, где нет указанного соглашения между супругами, для доказательства прелюбодеяния большею частью выставляются свидетели-очевидцы, а вероятность, что они показывают под присягою то, чего не знают, чего не видели и не могли видеть, остается та же. И по таким делам духовный суд, руководствуясь все тою же теорией “формальных доказательств», вынужден постановлять решения о расторжении брака, предоставляя обвиняемому считаться с свидетелями в суде уголовном. И что же? Уголовная летопись последних лет насчитывает не один десяток лиц, приговоренных к лишению прав состояния и к ссылке в Сибирь по обвинению в лжесвидетельстве по таким делам, по которым в духовном суде на основании лживого показания этих лиц под присягою, последовали решения о расторжении браков.

Вот к каким печальным последствиям приводит господство ныне действующей в духовном суде теории «формальных доказательств», неуклонное требование для доказательства виновности лица в нарушении супружеской верности показаний свидетелей-очевидцев; теория эта вынуждает лиц, ищущих развода, прибегать для достижения их цели к недозволенным, грубым средствам, вступать в постыдную сделку с своею совестью, порождает лжесвидетельство, которое клеймит позором и лиц, неповинных греху прелюбодеяния, между тем действительно виновные зачастую признаются неизобличенными только потому, что не были застигнуты на месте преступления. Ввиду этого, отмена теории формальных доказательств является положительною необходимостью – суд духовный, суд Церкви, должен быть по преимуществу судом совести, а не формы: не формально лишь обставленные (на деле, может быть, несуществующие), а нравственно-убедительные данные должны лежать в основе решений духовного суда по делам о расторжении браков по прелюбодеянию одного из супругов.

Наряду с указанными уже недостатками в современной постановке бракоразводного процесса есть и еще один, а именно – неустановление срока для обжалования решений Духовных Консисторий об отказов в разводе; последствием сего, несомненно весьма обременительным как для самого суда, так и для обвиняемой стороны, является то, что дело, однажды законченное, нередко всплывает вновь не по живым следам, а по истечении более чем продолжительного времени.

Рассмотрев последовательно весь ход судопроизводства по делам о разводе за прелюбодеянием одного из супругов, отметим в заключение одно чрезвычайно важное и характерное явление в делах этого рода. В редких случаях бракоразводный процесс ведется самими супругами, в большинстве же вместо них, обычно заболевающих при самом начале процесса, действуют их поверенные, так называемые специальные ходатаи по бракоразводным делам. Участие последних в бракоразводном процессе, по нашему мнению, немалое зло как для суда, лишенного таким образом возможности узнать истину обследуемого им возникшего между супругами инцидента из первоисточника – от них самих, так и для сторон, добивающихся своего права, собственно, не от суда, а от их ходатаев. Отсюда тягучесть бракоразводного процесса, излишние хлопоты и мытарства для самих тяжущихся: каждому из них приходится иметь дело собственно не с судом, требования коего, во всяком случае, положительны и определенны, а с ходатаем и сообразоваться с его требованиями и указаниями, подчас ничего общего с судом не имеющими. Не здесь ли, наконец, источник столь распространенных в обществе и нередко попадающих в печать (см. напр. № 40 «Судебной Газеты» за 1895г.) нареканий на суд духовный, сетований на то, что бракоразводное дело стоит больших денег, что без затраты сотен, и даже тысяч, рублей нельзя получить развода? А ведь на самом-то деле бракоразводный процесс стоит не тысячи и не сотни, а всего лишь несколько рублей, потребных на оплату бумаг гербовым сбором и исковыми пошлинами. Весь расход по бракоразводному делу можно высчитать с математическою точностью, и он будет не выше каких-либо пяти, десяти рублей. Куда же идут эти сотни и тысячи рублей? Никуда в другое место, как на удовлетворение ходатаев по делам брачным: мы знаем не одно дело, за ведение коего клиенты уплачивали десятки тысяч своим поверенным, тогда как ведя дело сами, имея непосредственные отношения к суду, воочию убедились бы, что правое, чистое дело не нуждается ни в каких затратах, ни в каких ходатаях, оно само говорит за себя и без чужого и небескорыстного вмешательства скорее и легче получит должное удовлетворение. По нашему крайнему разумению, духовный суд, в ограждении самого себя, во имя твердости и охранения брачного союза от посягательств на его разрушение путем слишком вошедших в наше время в моду разводов, в интересах, наконец, и нравственных и мaтepиaльныx, самих бракоразводящихся супругов, должен поставить бракоразводный процесс так, чтобы иметь дело непосредственно с самими супругами, а не с лицами, их заменяющими.

Безвестное отсутствие одного из супругов признавалось и ныне признается церковными и гражданскими узаконениями за вполне основательную и законную причину к расторжению брака, ввиду того соображения, что оно производит на брак такое же разрушающее действие, как и естественный конец всякого бытия – смерть: как со смертью одного из супругов брак их прекращается сам собою, так и при безвестной отлучке одного из них брак перестает существовать de facto и один супруг как бы умирает для другого. Такой взгляд на безвестное отсутствие, т.е. как на смерть, находит себе оправдание и в канонических постановлениях: наприм., у Св. Васил. Велик, (пр. 31 и 36) и в Кормч.Книге (ч.II гл.48, зак. Градск.), из коих последней разрешается расторжение брака за пятилетнею безвестною отлучкою одного из супругов и дозволение оставленному лицу вступить в новое супружество. Наши законы о разводе по безвестному отсутствию впервые были формулированы с надлежащею полнотою и обстоятельностью в указе Св. Синода от 25 Сентября 1810 года (Полн. Собр. Закон. № 24360); здесь же определен и общий однообразный и подробный порядок самого производства дел о разводе по названной причине. Впоследствии правила этого указа, со всеми разновременно последовавшими в них изменениями и дополнениями, вошли и в Свод Законов и в Уставы Духовных Консисторий 1841–1883гг. Наконец, в наше уже время, 14 Января 1895 года, состоялось Высочайшее повеление (в Собр. Узак. за 1895 год № 471) о новых правилах расторжения браков по безвестному отсутствию одного из супругов. Правила эти, еще не вошедшие ни в Свод Законов, ни в Устав Духовных Консисторий, явились полною заменою всех прежних законов о разводе по безвестному отсутствию, за которыми осталось теперь лишь одно историческое значение. По новому закону безвестное отсутствие одного из супругов приемлется за основание к разводу в том лишь случае, если оно продолжается не менее пяти лет (Высоч.Пов. 14 Января 1895г., п.1) и если достоверность его и указанная продолжительность будут надлежаще доказаны установленными в законе способом (ibid. пп.3–8). В прежнем законе было еще одно условие, а именно: отсутствие со стороны ищущего развода супруга каких-либо поводов к оставлению его безвестноотлучившимся (Уст.Дух. Конс. ст.233).

Непосредственным последствием расторжения брака по безвестному отсутствию для невиновного супруга служит дозволение на вступление в новое супружество (Высоч.пов. 14 Января 1895г., п.11); виновный супруг по прежнему закону (Уст.Дух. Конс. ст.236) осуждался на всегдашнее безбрачие, по новому же закону (ibid. п.12) суд, не полагая о безвестноотсутствующем никакого решения, оставляет суждение о его вине до его явки или обнаружения местопребывания.

Из приведенного положения нового закона, таким образом, явствует, что право безвестноотсутствующего супруга на вступление в новый брак, в случае его явки, поставлено в прямую зависимость от того, докажет ли он или нет свою невиновность в его безвестной отлучке. Что касается до других последствий развода по названной причине, то прежде всего личные права и отношения между супругами, за безвестною отлучкою одного из них, уже сами собою прекратились, и развод лишь как бы санкционирует их. Вопрос об имуществе после безвестноотсутствующего супруга может быть разрешен еще и до развода его с оставленным им супругом в порядке, указанном в ст.1451–1460 Уст.Гражд. Судопр. и ст.1224 Закон. Гражд. После же расторжения брака имущественные-наследственные права между супругами, а также наследственные – в отношении к их имуществу права их детей и, наконец, родственная- свойственная связь, образовавшаяся чрез этот брак, хотя бы впоследствии и расторгнутый, будут таковые же, как и при расторжении брака за прелюбодеянием одного из супругов (см. выше). Фактическое попечение, содержание и воспитание детей таких разведенных супругов, естественно, лежит по необходимости на обязанности невиновного-оставленного супруга.

По вопросу о восстановлении брака, расторгнутого по безвестному отсутствию одного из супругов, в случае, конечно, явки безвестноотсутствующего супруга и если оставленный им супруг еще не вступил в новый брак, ни в Уставе Дух. Конс., ни в новом законе (Высоч.пов. 14 Января 1895г.) никаких указаний нет, но, тем не менее, на этот вопрос, кажется, можно ответить утвердительно:

во-первых, потому что в практике духовного суда были случаи такого восстановления (см., напр., проток. Св. Синода 19 Марта 1853г. № 220), обоснованная на 93 пр. VI Всел. Соб., разрешавшем безвестноотсутствовавшему лицу по его явке взять к себе свою прежнюю жену даже и в том случае, если она, предполагая о его смерти, вышла за другого;

во-вторых, на это дает нам некоторое право и новый закон (п.12), в коем говорится, что суждение о вине безвестноотсутствующего супруга суд оставляет до его явки: значит, если явившийся супруг докажет свою невиновность, то, казалось бы, он может быть восстановлен в своих правах на расторгнутый брак.

Судопроизводство по делам о разводе за безвестным отсутствием одного из супругов, установленное новым законом, отличаясь своею простотою, все направлено, как и должно быть, к тому, чтобы дать духовному суду средство к твердому убеждению в действительности безвестного не менее пяти лет отсутствия данного супруга. Средства эти двоякого рода:

во-первых, те подробные и обстоятельные сведения, которые обязуется представить в своем исковом прошении ищущий развода, как о себе самом и об отлучившемся супруге, так и о тех путях, по которым может быть произведено расследование о месте пребывания безвестноотлучившегося (о сем подробнее см. п.3 Высоч.пов. 14 Января 1895 года) и,

во – вторых, объявление или публикация о розыске безвестноотсутствующего в издаваемых от Св. Синода и рассылаемых во все приходы «Церковных Ведомостях» (ibid. п.8).

Ясно, что степень убежденности суда в действительности безвестного отсутствия данного лица зависит всецело от качества указанных средств. Каковы же они?

Первые из них представляются суду, как мы уже сказали, самим истцом; но если закон и обязывает истца обстоятельными ответами на все поставленные в форме (прил. к п.8 Высоч.пов. 14 Янв. 1895г.) искового прошения вопросы, дающими суду нить к розыску безвестноотсутствующего, то вместе с сим тот же закон добавляет, что «если чего по неведению проситель означить не может, о том должно быть объяснено в прошении» (ibid. п.3); несомненно, подобная оговорка ослабляет действие предъявляемого к истцу упомянутого требования; пользуясь этою оговоркою закона, истец может на многие вопросы искового прошения или отозваться неведением, или дать вообще отрицательные, неопределенные ответы и тем самым, следовательно, и количественно и качественно ослабить возможность суда раскрыть истину: ведь суд производит исследование о безвестной отлучке данного супруга почти исключительно по тем данным, который заключаются в исковом прошении истца. Посему, нам думается, было бы непогрешительно изъять упомянутую оговорку и, в случае невыполнения истцом установленной законом формы искового прошения, не давать дальнейшего хода его ходатайству о разводе.

Далее, новый закон гласит, что Консистория, приступая к производству по исковому прошению, рассылает повестки о начатом деле всем указанным в прошении лицам, которые и обязуются доставить в Консисторию отзывы о том, что им известно об отлучке супруга и его дальнейшей судьбе (ibid. п.6). В этом постановлении, наоборот, чувствуется некоторая неполнота, как напр.: в какой срок запрашиваемый лица должны доставить отзыв, подлежат ли они какой-либо ответственности за уклонение или отказ исполнить требование Консистории, как, наконец, должна в таком случае поступать Консистория: приступать ли к дальнейшему производству дела, не выжидая поступления отзывов, или принимать те или иные меры, и какие именно, побуждения запрошенных лиц дать по делу свой отзыв. Что касается публикации в «Церковных Ведомостях», как средства розыска безвестноотсутствующего, то таковая заменила собою прежний порядок опубликования о розыске по всем губерниям, областям и градоначальствам в «Губернских Ведомостях». Какая из этих двух мер надежнее и ближе ведет к цели, пока сказать трудно, это покажет будущее. Сравнивая в общем старый и новый порядок производства дел о разводе по безвестному отсутствию одного из супругов, нельзя не сказать, что новый порядок гораздо проще прежнего и, несомненно, устранит присущую прежнему порядку ту изумительную волокиту, которая обрекала эти дела на долгие и чуть не бесконечные мытарства.

Ссылка как причина прекращения брака по нашим законам получила свое бытие со времени Петра Великого; в допетровский же период за нею не было признано действия, разрушающего брачные узы, и супруги, какому бы тяжкому наказанию и ссылке один из них ни подвергался, не разлучались и брак их оставался в силе. Петр Великий впервые, указом от 16 Августа 1720г. (Полн. Собр. Зак. № 3628), постановил, что ссылка на «урочные годы» не прекращает брака, «а которые сосланы на вечную каторжную работу, тех женам, который похотят выйти замуж, в том дать им свободу, понеже мужья их отлучены вечно, подобно якобы умре».

При Елисавете Петровне ссылка получает уже значение причины к расторжению брака; в указах от 29 Марта и 25 Мая 1753 года (Полн. Собр. Зак. № 10086 и 10101) по этому поводу сказано, что «женам осужденных в вечную работу или ссылку или в заточение давать свободу кто из них похочет жить в своих приданых деревнях; буде же из таковых жен пожелают которыя идти замуж, таковым с позволения Синода (а по указу Синода 1767 года Июля 6, в П .С. 3. № 12934, с разрешения архиереев) давать свободу»; так что, тогда как при Петре Великом со ссылкою брак прекращался сам собою, как и со смертью, теперь от воли самих супругов зависело, оставаться ли в браке или искать его уничтожения; и потому, пока невиновный супруг не просил духовное начальство об уничтожении брака с лицом осужденным в ссылку, брак оставался de jure в силе, хотя и не de facto, ибо ни муж, ни жена не обязаны были следовать за осужденным в место его ссылки, а если последовали, то брак оставался в силе не только de jure, но и de facto. Впоследствии, при Александре Первом, приведенные узаконения о разводе за ссылкою были пополнены новыми постановлениями, а именно: указом Св. Синода от 28 Апреля 1804 года (П. С. 3. № 21276) по сношению с Сенатом было разъяснено, что и при ссылке на поселение, как «всегдашней», а не временной, невиновным супругам, не последовавшим за осужденными, дозволяется по их просьбе вступать в новые браки. Далее именным Высоч.указом, от 16 Августа 1807 года (П.С. 3. № 22591) было повелено оставлять неразлучными браки таких ссыльных, кои по Монаршему милосердию возвращены будут, если во время их ссылки от оставшихся на месте просьбе о вступлении в новый брак не поступало, т.е. брак, не прекратившийся за время ссылки de jure, с возвращением сосланного супруга восстановлялся и de facto. В таком виде сложилось законодательство по вопросу о разводе за ссылкою одного из супругов ко времени первого издания у нас Свода Законов (1832г.).

В последующее время законы эти, вошедшие и в Свод Законов 1857г. и отдельные издания частей Свода, а также в оба (1841 и 1883гг.) издания Устава Духовных Консисторий, хотя и подвергались некоторым изменениям и дополнениям, но сии последние касались главным образом процессуальной, а не материальной стороны права; полный же как в том, так и другом отношении пересмотр и преобразования в прежних законах о разводе за ссылкою произошли уже в наше время, а именно в 1892 году (Высоч.Повел. 14 Декабря). На обозрении этих-то законов, в видах изучения вопроса о ссылке как причине развода, мы теперь и остановимся, присоединив к сему краткий очерк о ссылке вообще, о её подразделениях и том влиянии, какое имеет она в области брачных отношений.

В нашем законодательстве, как в прежнем, так и ныне действующем, различаются три рода ссылки, определяемой судебными приговорами в наказание за преступление и проступки:

а) ссылка в каторжную работу, в рудники, на заводы, фабрики и другие работы в Сибирь и на остров Сахалин (Т.XIV, изд. 1890г., Уст.о ссыльн., ст.1 и 3);

б) ссылка на поселение в более или менее отдаленные места Сибири или в Закавказье (ibid. ст.1 и 7) и

в) ссылка на житье в Сибирские губернии и отдаленные, кроме Сибирских, губернии (ibid. ст.1 и 8).

К этим перечисленным видам ссылки как наказаниям уголовным присоединяются еще:

ссылка в Сибирь на водворение, за бродяжество; сия ссылка есть наказание исправительное (ibid. ст.9), и

ссылка-переселение в Сибирь в порядке административном, по приговору общества, применяемая к лицам мещанского и крестьянского сословия, не принятым в свои общества после суда или наказания (ibid. ст.10).

Все эти виды ссылки имеют между собою одну общую черту, заключающуюся в том, что какой-бы из них ни подвергалось виновное лицо, оно уже раз навсегда исторгается из среды своего общества и в течение всей остальной своей жизни обречено жить в местах ссылки.

Но при указанной общей черте всех видов ссылки, они резко различаются по степени их давления на права осужденных.

Первые два рода ссылки, т.е. ссылка в каторжные работы и на поселение, сопровождаются для виновного лица лишением всех прав состояния, а следовательно, и уничтожением его прежних семейственных прав (Т.XV, Улож. о Наказ., изд. 1885г., ст.17). Третий вид ссылки (ссылка на житье) лишает виновного только всех особенных, лично и по состоянию его присвоенных ему прав и преимуществ и нисколько не касается его семейственных и имущественных прав (ibid. ст.30 и 46); точно так же и остальные виды ссылки:ссылка на водворение и удаление в Сибирь, в административном порядке не влекут за собою уничтожения семейственных прав осужденных. При этом нужно иметь в виду, что по нашему законодательству следование за осужденным – для мужей, при всех родах ссылки и при переселении их жен, зависит исключительно от собственного на то их желания, точно так же и для жен, при ссылке их мужей в каторжную работу, на поселение и житье или на водворение; – жены же лиц, переселяемых по приговорам обществ в административном порядке, обязаны следовать за мужьями, независимо от своего на то желания, за исключением лишь следующих случаев: когда переселяемый муж изъявит согласие, чтобы жена его оставалась на прежнем месте жительства; по тяжкой неизлечимой болезни жены и по жестокому с нею обращению мужа или по явно развратному его поведению (Т.XIV, изд. 1890 года, Уст.о ссыльн., ст.254, 255 и 257).

По отношению к браку из всех перечисленных видов ссылки по прежним законам (Уст.Дух. Конс., ст.225 и Т.X, ч.I, ст.45) только первые два (ссылка в каторжную работу и на поселение) могли служить основанием к разводу, если того пожелал бы невиновный супруг, не последовавший за осужденным в место его ссылки. При всех же остальных видах ссылки брак de jure оставался в силе, хотя de facto его и не могло быть, ибо супруги, разлученные ссылкою одного из них в отдаленнейшие края, силою самих вещей должны были раз-навсегда прекратить между собою брачное сожитие, и, таким образом, они в действительности обрекались на всегдашнее безбрачие, хотя пред лицем закона и считались состоящими в супружестве.

Естественно, что такая постановка по прежним законам вопроса о браке ссыльных не могла не повести за собою весьма печальных как в нравственном, так и вообще в социальном отношении последствий не только для самих ссыльных, но и для всего Сибирского края, для тех отдаленных окраин, где водворяется этот преступный элемент общества. Раз-навсегда разлученные с своими законными супругами и в то же время лишенные права вступать в новое супружество в месте изгнания, ссыльные невольно впадали в разврат, не имели возможности при отсутствии семьи обзавестись хозяйством, а это бездомовство, эта невозможность устройства домашнего и полевого хозяйства развивали в них праздность, бродяжничество, от которых недалеки уже и другие пороки. Отсюда же побеги и разбои ссыльных для проискания себе куска хлеба. «При таких условиях, т.е. при безбрачии ссыльных, – по мнению одного лица, близко знакомого с положением Сибирского края, – самая неустанная энергия администрации к водворению порядка и улучшению быта ссыльных безсильна; сосланному оставалось или бежать для более или менее честных заработков, или вступить в незаконное сожительство с ссыльною же женщиною, находящеюся еще в более безпомощном положении, т.е. для спасения жизни неизбежно сделать ряд безнравственных поступков: незаконнорожденные дети, постоянная неверность друг другу сожительствующих, частые разрывы этих непрочных союзов, споры кому что из нажитаго должно достаться при разрыве, при чем почти всегда одна из сторон бывает обижена и т.п.». Но если принять во внимание, что в некоторых местах число приписанных ссыльных почти равняется числу коренных жителей, то этот огульный разврат среди ссыльных не мог не распространиться и среди коренных жителей Сибири, и потому нет ничего удивительного, если бы в недалеком будущем ссыльные места в Сибири обратились в гнезда полнейшей безнравственности, стали бы скопищем преступного, вредного элемента в обществе.

А с другой стороны, разве в лучших условиях была и участь невиновных супругов, не последовавших за виновными в места их ссылки? То же вечное безбрачие, та же невозможность на легальной почве начать новую семейную жизнь заставляла, и притом совершенно безвинно, претерпевать весьма важные как в нравственном, так и в экономическом отношении, неудобства и лишения, впадать в тот же разврат и другие пороки. Принуждать же их следовать за осужденными мыслимо-ли: ведь в таком случае закон, карая преступника, подвергал бы безвинно той же участи и ничем не запятнанного человека.

Вот почему с давних пор, еще в пятидесятых годах текущего столетия, стала постепенно назревать мысль об уврачевании указанных печальных последствий безбрачия ссыльных, стала сознаваться все с большею и большею настоятельностью потребность пересмотра и изменения прежних суровых узаконений о браке ссыльных. Здесь, кстати, вспомянуть добрым словом ныне покойного Преосвященного Вениамина, архиепископа Иркутского: он первый вызвал к жизни вопрос о браке ссыльных, войдя в 1853 году с ходатайством в Святейший Синод об изменении действовавших по этому вопросу в его время законов. С тех пор прошло почти сорок лет, и вот, в исходе 1892 года (Высоч.повел. 14 Декабря) создаются новые, в замену прежних, положения о браке ссыльных; и для них засиял новый свет, настала новая эра жизни, жизни более правильной, нравственной и христианской.

По закону 1892 года, вошедшему уже в отдельные издания частей Свода Законов, допускается расторжение брака не только за ссылкою в каторжную работу и на поселение, как было по прежним узаконениям, но и за ссылкою на житье в Сибирь (только в Сибирь, а не в какие-либо другие, хотя бы и отдаленные, места) и при том не только по просьбе невиновных супругов, но и по просьбе самих сосланных (Т.XV, Улож. о Наказ., по Продол. 1893г., ст.17, п.1 Примеч. и ст.46, прим. 2-е и Т.X, ч.I, по Продол. 1893г., ст.45, п.2). Невиновные супруги могут просить о разводе лишь при условии, если они не последовали за осужденными в место их ссылки, и притом при соблюдении известных сроков, а именно: невиновные супруги лиц, приговоренных в каторжные работы и на поселение – тотчас, а приговоренных к ссылке в Сибирь на житие – по истечении двух лет со дня вступления в законную силу судебного приговора о ссылке их виновных супругов (Т.X, ч.1, изд. 1887г., ст.50 Уст.Дух.Конс., ст.225 и Т.XIV Уст. о ссыльн., по Продол. 1893г., ст.501, п.1 Дополнение). Сосланные могут просить развода, если за ними не последовали их невиновные супруги, при соблюдении сроков:

ccыльно-каторжные – смотря по разряду, к коему они принадлежат через три, два и один год после поступления в отряд исправляющихся (Т.XIV Уст.о ссыльн., по Продол. 1893г., ст.409, Дополнение), а

ссыльно-поселенцы и сосланные в Сибирь на житие – чрез два года по вступлении в законную силу судебного о них приговора (ibid. ст.409 и ст.501, п.3. Дополнение).

Не допускается расторжение брака за ссылкою в том случае, если сосланный по Высочайшему соизволению или по новому приговору суда возвращен из ссылки, а до тех пор развода не состоялось (Т.X, ч.I, изд. 1887г., ст.53).

Но, с другой стороны, брак, оставшийся в силе вследствие последования невиновного супруга за осужденным, может быть расторгнут или в том случае, если виновный-сосланный супруг вновь подвергнется приговору, влекущему за собою разрушение прав семейственных или вообще по другим законным причинам (ibid. ст.52). Если оба супруга подверглись ссылке, то брак их остается в силе (Ук. 1818г. П.С. 3. № 27231).

Судопроизводство по делам о расторжении брака за ссылкою более чем просто и несложно: ищущий развода должен лишь подать о том просьбу в Консисторию, по месту совершения его брака, с приложением таких документов (или одного статейного списка, или приговора суда о ссылке и выписки о браке), из коих духовный суд мог бы усмотреть законность иска (Т.XIV, Уст.о ссыльн., по Прод. 1893г., ст.409, Дополнение и ст.501 пп.1 и 5, Дополнение). Дела эти решаются духовными Консисториями окончательно, без представления их на утверждение Святейшего Синода (Уст.Дух. Конс., ст.229).

Непосредственное последствие развода за ссылкою – есть право обоих супругов на вступление в новые браки. Что же касается до других последствий, то они, собственно говоря, вытекают не из расторжения брака, а являются следствием самой ссылки. Если супруг подвергся ссылке в каторжную работу или на поселение, т.е. с лишением всех прав состояния, то он утрачивает прежние его права семейственные и права собственности и вообще все гражданские права, возникаюшие из супружества и союза родственного (Улож. о Наказ., изд. 1895г., ст.25 и 27); все прежнее имущество осужденного поступает к его законным наследникам (ibid. ст.28). Утрачивает также родительскую власть над детьми (ibid. ст.27, п.2), которые и de jure и de facto остаются на попечении невиновного супруга и при том, так как лишение всех прав состояния не распространяется ни на жену, ни на детей, то как первая, так и последние сохраняют те права состояния, в котором состояли до ссылки их мужа и отца. Ясно, что расторжение брака, за ссылкою одного из супругов в каторжную работу или на поселение, никаких других кроме указанных последствий в судьбе разведенных супругов и их детей принести не может.

Далее, если супруг подвергся ссылке на житье, т.е. с лишением только особенных прав и, преимуществ, то он сохраняет за собою семейственные права и права собственности (Улож. о Наказ., ст.46) и, следовательно, все его гражданские права и обязанности, возникающие из супружества и союза родственного; фактически же сосланный супруг утрачивает лишь личные права на жену и родительскую власть над детьми, ибо как та, так и другие, не обязываются по закону следовать за осужденными в место ссылки. Если наряду со ссылкою одного из супругов на житье произойдет по этой причине и расторжение брака, то сие последнее поведет лишь еще к утрате супругами и имущественных-наследственных прав одного над другим.

Заканчивая наш очерк о разводе за ссылкою, скажем еще нисколько слов о том, чем бы, по нашему мнению, следовало дополнить новый (1892 года), столь гуманный, закон о браке ссыльных.

Допуская ныне расторжение браков за ссылкою на житье только в Сибирь (Разъясн. цирк, указ Св. Синода 7 Октября 1893г., №7), справедливо было бы распространить это правило и на лиц, ссылаемых на житье и в другие отдаленные, кроме Сибирских, губернии. Если действующие узаконения не проводят разницы в отношении к браку между лицами, сосланными с лишением всех прав состояния на поселение в Сибирь и сосланными на поселение в другие отдаленные губернии, напр., в Закавказье, то почему-бы не уровнять между собою ссылаемых на житье в Сибирь и ссылаемых на житье, хотя бы в то же Закавказье. Ведь условия этих двух видов ссылки на житье, объем праволишений в том и другом совершенно одинаковы, и в отношении к браку ссылка на житье в Сибирь ли или другие отдаленные, кроме Сибирских, губернии одинаково является наказанием, исключающим навсегда возможность продолжения супружеской жизни, если лицо невиновное по собственному желанно не последует за осужденным в место ссылки. С другой стороны, если законы 1892г., допустив расторжение браков за ссылкою на житье в Сибирь, имел в виду устранение среди сибирских ссыльных тех последствий их безбрачия, о которых мы говорили выше, обеспечение этим ссылаемым семейного их быта и возможности прочного водворения, а равно и семейного быта их невиновных супругов, оставшихся на месте, то не в равной ли степени применимы эти доводы и к ссылаемым на житье в другие отдаленные, кроме Сибири, губернии и их невиновным супругам?

Наконец, едва ли было бы погрешительно допустить по тем же соображениям расторжение браков и за ссылкою в Сибирь на водворение за бродяжничество, а в отношении к тем сосланным бродягам, которые до того времени не были обязаны супружеством, отменить или сократить установленный законом (Т.XIV, Уст.о ссыльн., ст.511) срок для вступления их в брак на месте водворения – пять лет со дня их туда прибытия. Ведь если вина подобных лишь в их страсти к бродяжничеству, то лучшим и, пожалуй, единственным средством их исправления, приучения к правильной, оседлой жизни, на наш взгляд, может служить женитьба. В самом деле, коль скоро бродяга,– а он большею частью бессемейный,– обзаведется семьею и хозяйством, он тем самым невольно прикрепляется к одному месту и прежняя его страсть сама собою падает перед более живучими, естественными интересами его семьи, а вместе с сим предупреждается возможность совершения преступлений, столь свойственных пустой бродячей жизни.

"В Сибири, – читаем мы в «Сибирском Вестнике» за 1865г., – старожилы нисколько не прочь отдавать дочерей за поселенцев, особенно если крестьянин довольно зажиточный, не имеет сыновей, а только дочерей. Он с радостью возьмет в дом ссыльного. Примеры этому известны и нередки. Одна беда, что большая часть молодых ссыльных – из бродяг; они на первой поре, не имея права жениться, увлекаются приисками и там гибнут физически и морально«. Дозволение бродягам вступать в брак в первый же год их водворения не будет ли, таким образом, лучшим предупреждением их увлечений и гибели?

В числе оснований к разводу неспособность одного из супругов к брачному сожитию по современным законам значится во всех вероисповеданиях, допускающих вообще расторжение брака; различие в данном случае получается лишь в условиях, при наличности которых таковая неспособность может быть признана поводом к разводу.

В православном исповедании допускается расторжение брака вследствие лишь добрачной неспособности и притом не ранее как по истечении трех лет со дня заключения брака (Т.X, ч.1, изд. 1887 года, ст.48 и 49).

В евангелическо-лютеранском и реформатском исповеданиях – по неспособности не только добрачной, но и послебрачной, происшедшей по собственной вине неспособного супруга; просить о разводе по указанной причине дозволяется лишь по истечении трех лет со времени открытия неспособности к брачному сожитию (Уст.Ин. Исп.ст.259, Уст.Ев. Ц. 1832г. Декабрь 28, §126).

В еврейском исповедании, где расторжение брака совершается в форме repudium’a – отвержения мужем своей жены, где инициатива развода предоставлена свободной воле, собственному усмотрению мужа (Втор.24:1–2), допускается тем не менее расторжение брака и по иску жены, вследствие неспособности мужа к брачному сожитию; неспособность эта должна быть доказана десятилетними браком; если же неспособность мужа очевидна, то развод может быть истребован и ранее десятилетнего срока (Малышев, «Курс общ. гражд. пр.» Т.I, § 1971). Допускается расторжение брака по неспособности-половому бессилию (мужа) к брачному сожитию, без указаний на время появления неспособности, и у магометан (Шер. ч.II, кн. 19, ст.504).

За бесспорностью факта дозволенности при тех или иных условиях развода по неспособности одного из супругов к брачному сожитию, возникает вопрос, что собственно разумеет закон под таковою неспособностью, каковы её характер и, так сказать, внутреннее содержание.

В самых нормах закона нет совсем определения этой неспособности – везде закон выражается обще, но по отношению к инославным исповеданиям – из сопоставления всех вообще законоположений о брачном разводе, а в отношении к православному исповеданию – из практики высшего суда нашей Церкви, Святейшего Синода, с несомненностью можно вывести заключение, что под неспособностью к супружескому сожитию понимается исключительно физическая неспособность к отправлению полового акта. Никакие иные физические или нравственные дефекты, как напр., сумасшествие, безумство, страдание венерическою и другими заразительными неизлечимыми болезнями, делающие de facto супружеское сожительство или совершенно невозможным, или безусловно опасными для физического и нравственного здоровья другого супруга, а равно могущего быть от такого сожительства потомства, не входят в понятие той неспособности, которую разумеет закон как причину развода.

Но если законоположения всех вышеприведенных исповеданий и ограничивают содержание неспособности к брачной жизни как причины развода столь узкою сферою, разумея под таковою неспособностью лишь физическую неспособность супруга к совершению полового акта, то вместе с тем во всех указанных исповеданиях, кроме православного, этот узкий взгляд на неспособность к брачному сожитию как причину развода восполняется дозволением расторжения брака по другим самостоятельным основаниям, в сущности, входящим в тот же общий состав понятия о неспособности.

Так, в евангелическо-лютеранском и реформатском исповеданиях допускается при наличности известных условий расторжение брака вследствие «неизлечимой заразительной или крайне отвратительной болезни» (Уст.Ин. Исп.ст., 260, Уст.Ев. Ц. 1832г. § 127) одного из супругов; расторгается также брак по просьбе одной из сторон, если «законным следствием доказано, что другая сторона лишилась ума или имеет припадки бешенства, и что сие повреждение умственных способностей продолжается более года и по уверению врачей нет надежды на выздоровление» (Уст.Ин. Исп.ст.261.– Уст.Ев. Ц. 1832г. § 128).

Допускается развод по разным болезням супругов, как-то: проказа, падучая и венерические болезни, по сумасшествию и безумию, и по законам еврейским и у магометан (Малышев, «Курс общ. гражд. пр.» Т.1, стр. 384–386).

Что же касается до постановления о брачном разводе в нашей Православной Церкви, то по ныне действующим узаконениям развод дозволителен вследствие неспособности к брачному сожитию только в том её смысле, который указан нами выше; сумасшествие же и разные заразительные болезни, напр., венерические, даже в случае их неизлечимости, не значатся в числе поводов к разводу, и хотя de facto устраняют всякую возможность физического и даже нравственного общения с страдающим ими супругом, не дают, однако, другому супругу права на получение развода. По нашим брачным законам сумасшествие значится лишь в числе оснований для признания брака недействительным (Т.X, ч.1, изд. 1887г., ст.37) в том случае, если в порядке суда уголовного (Т.XVI, ч.II, Зак. о Суд. по дел. о Прест. и Прост., изд. 1892г., ст.695) будет доказано, что при самом совершении брака брачившееся лицо находилось в состоянии сумасшествия. Но не говоря уже о том, что доказать наличность сумасшествия именно в данный момент является делом весьма трудным или прямо-таки невозможным, пользование этим правом прекращения несостоятельного брака обставлено разными условиями, а главное – ограничено давностью. Относительно заразительных венерических болезней, напр., сифилиса, наши брачные законы совсем не упоминают; из практики же высшего духовного суда Святейшего Синода видно, что последний не придает этим болезням значения самостоятельной причины развода и допускает расторжение брака при наличности названных болезней у жены или мужа в том лишь случае, если будет доказано, что болезни эти явились следствием прелюбодеяния.

Так, в одном из дел Св. Синода (Проток. Св. Синода от 26 Марта 1809 года № 96) мы встречаем следующее решение: «Так как жена оказалась зараженною сифилисом в замужестве, а муж остался незараженным, то поскольку она навлекает на себя подозрение в нарушении супружеской чистоты, брак расторгнуть». Наряду с этим, находим такой пример: по заключению врачебного управления жена не могла быть в безвредном сожитии с мужем, ибо страдала заразительною и неизлечимою венерическою болезнью. Синод отказал в разводе, не усматривая, чтобы эта болезнь произошла от нарушения супружеской чистоты (Проток. Св. Синода от 15 Мая 1833г., № 69); по тем же мотивам отказано в разводе, хотя врачебным управлением было констатировано, что жена за три года до брака была заражена сифилисом и совершенно неспособна к супружескому сожитию (Прот.Св. Синода от 20 Октября 1809 года № 69).

Спрашивается, в силу каких соображений по нашим брачным законам ни сумасшествие, ни заразительные венерические болезни, хотя бы таковые оказались и неизлечимыми, не признаются за неспособность страдающего ими супруга к брачному сожитию и не служат поводом к расторжению брака? Есть ли это простой пробел в нашем брачном законодательстве сравнительно с законоположениями о брачном разводе в других исповеданиях, или не включение упомянутых болезней в число поводов к разводу имеет за собою какие-либо канонические основания или веские соображения чисто-юридического и морального свойства?

Ответ на поставленный нами вопрос может быть, по нашему мнению, двоякий: и положительный, и отрицательный, смотря по тому, остановимся ли мы, говоря о законных поводах к разводу, исключительно на строго-канонической точке зрения или на данных, действовавших и ныне действующих у нас, церковных и гражданских узаконениях о брачном разводе и далее на требованиях и указаниях самой жизни. Ответ будет отрицательный, если держаться исключительно строго- канонической точки зрения – заповеди Христовой; исходя из буквального понимания этого начала, ни о каких иных поводах к расторжению брака, кроме вины прелюбодеяния, не может быть и речи. Но, с другой стороны, из приведенного нами краткого очерка человеческих законов о брачном разводе (см. очерк «Общие положения о законных причинах развода»), мы видим, что как восточная, так в согласии с нею и Русская Церковь не остановились в вопросе о расторжении брака на букве евангельского учения: как та, так и другая, оставаясь, в принципе, верными закону Божескому о нерасторжимости брака, создали в тесном союзе с государством целую систему бракоразводного права, признав возможным допустить в качестве поводов к разводу и другие причины, а не одно прелюбодеяние. Не вдаваясь в изыскание канонических или научных доводов к оправданию такого уклонения от строгости Христова учения о нерасторжимости брака (это не входит в нашу задачу, для которой важна, главным образом, наличность факта расторжения брака по разным причинам, а не по одной вине прелюбодеяния), мы все-таки скажем, что одним из таких исходных доводов служит самый характер учения Христова вообще и о брачном разводе в частности. Учение Христа о нерасторжимости брачного союза, вызванное известным вопросом фарисеев, не было законом положительным, а имело и имеет значение закона религиозно-нравственного, морального; это есть проповедь-провозглашение того идеала, стремление приблизиться к которому путем самосовершенствования – есть долг и цель каждого смертного, но достичь которого, вместить который, есть удел лишь избранных. «Не вси вмещают словесе сего, – сказал Сам Господь о Своем учении, – но имже дано есть. Могий вместити, да вместит» (Мф.19:11–12); вот практическая, житейская, так сказать, сторона учения Христа о брачном союзе, степень его осуществимости. В этой, именно основной, мысли учения Христа прежде всего и усмотрела восточная и наша Церковь основание для допущения «не могущим» по немощи своей «вместить» всю полноту Христова учения наряду с прелюбодеянием целого ряда и других поводов к разводу. Таковыми поводами по нашему современному бракоразводному праву служат, как уже было сказано выше, физическая неспособность к брачному сожитию, ссылка в Сибирь и безвестное отсутствие одного из супругов.

Почему же именно за этими поводами, а не за какими-либо иными, признана сила достаточного и законного основания к расторжению брака, в чем заключается их ratio, их raison d’etre?

Отвечая на этот вопрос, мы ео ipso разрешим и вопрос о том, следует ли или нет, есть ли твердое основание включить в число законных причин к расторжению брака сумасшествие и неизлечимые заразительные болезни супругов, ныне по нашим узаконениям о брачном разводе за таковые не признаваемые.

Естественная причина, разрывающая брачные узы, есть смерть одного из супругов: с наступлением этого неизбежного акта другой супруг получает свободу от прежних брачных обетов и право на вступление в новый брак. В полной аналогии со смертью, в смысле разрушительного действия на брак, находятся, как мы видели, и ссылка в Сибирь и безвестное отсутствие одного из супругов. На самом деле, при наличности этих причин, брачное сопряжение становится фактически неосуществимым, между мужем и женою нет уже более места духовному и плотскому общению, нет единства плоти и духа, один из них перестает существовать, как бы умирает, для другого. Отсюда вполне понятно, почему ссылка и безвестное отсутствие одного из супругов признаны законными поводами к расторжению, прекращению брака: раз последний не существует de facto, он не может быть de jure. Не менее разрушительно влияет на брак и физическая неспособность одного из супругов к брачному сожитию, представляющая из себя естественное и непреодолимое препятствие к осуществлению всей полноты идеи брака, существо, природа коего, в своем целом слагается из двух элементов: этического, заключающегося в полном и всестороннем общении разнообразных жизненных интересов между супругами (consortium omnis Yitae), и физического, естественного; с этой стороны брак есть «мужеви и жене сочетание» (Кормч.кн.)=conjunctio, т.е. половой союз, взаимство плоти между мужем и женою: «и будете оба в плоть едину, яко-же ктому неста два, но плоть едина» (Мф.19:5–6), есть, наконец, основание семьи, а за нею и государства как совокупности отдельных семей.

Вот почему при отсутствии хотя бы одного из указанных элементов, напр., элемента физического, брак становится несостоятельным, не отвечающим своему назначению, и как таковой признается законами Церкви и государства подлежащим при желании невиновного супруга пpeкpащeнию, или расторжению. Но есть и другой, так сказать, нравственный мотив, в силу которого физическая неспособность одного из супругов к брачному сожитию дает другому супругу право на расторжение брака и вступление в новое супружество; мотив этот – ограждение супруга, слабого по своей природе в борьбе с искушениями плоти, от постоянной опасности греха прелюбодеяния; средство, дабы не впасть в этот грех, указано в словах апостола Павла: «Во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа» (1Кор.7:2).

Не то же ли разрушительное, разлагающее действие на брак производят сумасшествие и заразительные болезни одного из супругов, не в такой же ли степени несостоятельным, не оправдывающим самого себя, является брак при наличности этих причин и потому, казалось бы, не с тем же ли правом и упомянутые причины могли быть присоединены к числу ныне признаваемых за вполне веские и законные оснований к расторжению брака. В самом деле, если один из супругов страдает неизлечимым сумасшествием, то какова в этом случае участь другого, ни в чем неповинного, супруга. Есть ли здесь место фактическому осуществлению духовного и плотского общения между мужем и женою, единства плоти и духа между ними, а в этом ведь все, из чего состоит брак. Не допускать расторжения брака при сумасшествии одного из супругов, оставлять в сожительстве с ним другого, неповинного, супруга, не значит ли это возлагать на последнего непосильный подвиг, требовать от него до некоторой степени отречения от самого себя, наконец, подвергать его, по немощам своим слабого в борьбе с искушениями плоти, постоянной опасности греха прелюбодеяния? Несомненно, высшее нравственное чувство, завет христианской любви к ближнему не оправдает мужа, отворачивающегося от больной, несчастной жены и наоборот, но если чаша страданий переполнилась, если при всей самоотверженной любви к больному нет уже более ни нравственных, ни физических сил к самопожертвованию, то неужели и при этих условиях Церковь и государство не могут или не должны придти на помощь к истерзанному несчастным браком супругу и, освободив его от этого брака, дать ему право и возможность на лучшую участь в новом супружестве. Ведь признают же ныне действующие узаконения возможным и справедливым расторгать браки по физической неспособности одного из супругов к брачному сожитию; тем паче, казалось бы, должно быть допустимо расторжение брака по сумасшествию, психической-моральной неспособности – причине, несомненно, более тяжелой и важной.

Да наконец, едва ли возможно человека больного психически, сумасшедшего, считать вполне здоровым и способным в физическом, половом отношении. Вот что по этому поводу говорит медицинская экспертиза, извлеченная нами из одного бракоразводного дела: «Половая функция выполняется при непосредственном участии психической сферы, благодаря чему половая неспособность может существовать при совершенно правильном и безболезненном состоянии половых органов, будучи обусловлена исключительно отсутствием или недостаточностью полового влечения, т.е. правильное развитие и безболезненное состояние половых органов не исключает возможности половой неспособности к брачному сожитию в силу того или иного психического состояния данного лица».

Итак, все говорит за то, чтобы и сумасшествие наряду с физическою неспособностью к брачному сожитию было признано вполне законною причиною к расторжению брака, конечно, при известных условиях, как-то:

(1) сумасшествие должно быть неизлечимое или при невозможности со стороны медицины дать по сему предмету категорическое заключение – во всяком случае, мало оставляющим надежды на выздоровление больного; будет ли это сумасшествие добрачное или послебрачное, сиe обстоятельство, как безразличное для существа брака, не должно, по нашему мнению, иметь какое-либо значение в вопросе о расторжении последнего;

(2) самое возбуждение дела о разводе по сумасшествию должно быть допускаемо лишь по истечении определенного срока со времени заключения брака или начатия болезни, как это установлено в делах о расторжении браков по физической неспособности и

(3) в случае расторжения брака, больной супруг так или иначе должен быть обеспечен в своем существовании средствами другого супруга, если не имеет своих.

Останавливаясь засим на решении вопроса о том, следует ли признать законною и уважительною причиною расторжения брака заразительные болезни (мы имеем в виду исключительно половые заразительные болезни) – сифилис, ответ на это, и только положительный, мы имеем уже в ранее высказанных нами доводах по поводу физической неспособности и сумасшествия как причин развода. Существование такого брака, где один из супругов страдает сифилитическою болезнью, прямо-таки немыслимо. Если каждый из нас, из опасения за самого себя, за свое физическое благополучие, отстраняется от какого бы то ни было, даже внешнего, общения с такого рода больным человеком, то можно ли говорить о возможности супружеской, половой связи с ним, связи, которая порождает «два плоть едину»; супружеское сожительство с подобным лицом присоединит к одному больному другого, а в случае появления потомства от такого сочетания, даст целую семью несчастных больных людей. «Наследственные опасности от сифилиса, – читаем в брошюре об этих болезнях доктора Чистякова («Основан.лечебн.борьбы с сифилисом», изд. 1987г., стр.4–5), – еще более безотрадны, чем личные. Сифилис уменьшает рождаемость и увеличивает смертность детей, мало того, он не только количественно, но и качественно способствует вырождению населения. А что касается социального значения сифилиса, то довольно напомнить вызываемые им неспособность к труду в рабочем населении, обезценение народной силы, принимаемой под знамена все последствия разрушения семьи, вырождение расы и многое т.п., и трудно не согласиться, что сифилис представляет такую социальную язву, с которою ничто не может сравниться«. Значит, расторжение брака вследствие заразительной сифилитической болезни одного из супругов должно быть допущено не только во внимание к ужасной участи отдельного лица-другого супруга, но и в интересах всего общества. Если законно расторжение брака по чисто-физической неспособности супруга к брачному сожитию, то столь же, если не более, будет справедливо и законно допустить расторжение брака вследствие заразительной сифилитической болезни супруга, ибо сей последний как в том, так и в другом случае должен быть признан одинаково неспособным к брачной жизни, хотя источник этой неспособности и разный.

Что касается далее до условий, при коих может быть допущено расторжение брака по указанной причине, то, по нашему мнению, таковым условием должна быть лишь твердо констатированная наличность сифилитической болезни. Возможно ли такое констатирование при всяком течении болезни – это ведают специалисты, от которых, вообще, было бы желательно услышать компетентный отзыв о том, какое значение можно придавать сифилису в вопросе о причинах развода. Время происхождения сифилиса у данного супруга, т.е. добрачная ли это болезнь или послебрачная, а равно самый источник его происхождения (появился ли он у больного как незаслуженное несчастье или как возмездие ему за грехи прелюбодеяния) – для бытия брака это безразлично, существование последнего одинаково немыслимо без вреда для другого супруга и могущего быть от такого брака потомства. Наконец, поставлять условием расторжения брака неизлечимость сифилитической болезни супруга (современная медицина признает эту болезнь излечимою, но это признание слабое и робкое, скорее основанное на практическом наблюдении, чем на доводах науки, так как вместе с тем медицина не отрицает и того явления, что излеченный в данную минуту сифилис не проявится впоследствии, чрез известный период) было бы необходимо и возможно в том лишь случае, если бы у нас существовало в виде правильно организованного юридического института временное разлучение (separatio) супругов, но раз этого нет, упомянутое условие отпадает само собою.

До сих пор мы рассматривали материальную сторону вопроса о разводе за неспособностью к брачному сожитию и сводим нашу речь к пожеланию, чтобы в понятие неспособности как причины развода были внесены не одна неспособность к совершению полового акта, как усвоено ныне действующими узаконениями, но, при известных условиях, и сумасшествие, и заразительные болезни, не менее устраняющие возможность фактического осуществления брачного союза.

Теперь перейдем к процессуальной стороне того же вопроса.

Судопроизводство по делам о разводе за неспособностью к брачному сожитию просто и несложно: оно почти исключительно состоит из освидетельствования по требованию духовного суда, оговариваемого в неспособности супруга во Врачебном Отделении Губернского Правления, заключение коего и полагается в основание решения духовного суда о разводе. Однако, необходимо заметить, что заключение Врачебного Отделения о неспособности данного супруга отнюдь не может быть почитаемо обязательным для решения духовного суда о разводе – принимая это заключение как ответ на известный вопрос компетентной власти, как акт законной экспертизы, духовный суд решает дело о разводе не на основании одного только заключения Врачебного Отделения, но и по соображении и оценке других обстоятельств дела.

Последствия расторжения брака за неспособностью одного из супругов к брачному сожитию те же, что и при расторжении брака за прелюбодеянием одного из них. Что касается до детей, рожденных при существовании брака, впоследствии расторгнутого по физической неспособности мужа к супружескому сожитию, то таковые признаются незаконными (Т.X, ч.I, изд. 1887г., ст.134). Cие последнее постановление закона дает несомненное основание, подтверждаемое и практикою духовного суда, заключать, что виновность супруга в прелюбодеянии не погашает его права искать расторжения брака по неспособности другого супруга к брачному сожитию.

Sat! Feci, quod potui, faciant meliora potentes.

Сергий Григоровский