Глава 7. Антиохийские соборы по делу местного епископа Павла Самосатского 264–269 годы

¹⁴⁴⁴Приступая к изложению последней, заключительной главы своей монографии о соборах древнейшей церкви, мы не без чувства некоторого удовлетворения можем заявить, что принятая нами предметно-хронологическая нить исследования в самом конце намеченного нами пути снова привела нас туда, откуда мы этот путь и начали. А начали его мы с города Антиохии (сирийской), где впервые возникла и обострилась та серьезная иудео-христианская распря, которая вызвала устройство самого раннего из церковных соборов – так называемого, иерусалимского Апостольского собора. И, разумеется, недаром собор этот получил свой сравнительно ранний и яркий отголосок в древней традиции еще и об Антиохийском апостольском соборе.

Так что на Антиохию, бывшую родоначальницей самого имени «христиан» (Деян.11:26), мы вправе смотреть если и не прямо как на родину церковного собора, то во всяком случае, как на один из самых древних и видных его центров.

В частности, об одном из недавних Антиохийских соборов нам пришлось кратко упоминать даже и в предыдущей главе, при обозрении соборов киприановой эпохи. То был довольно видный по объему собор восточных епископов, состоявшийся в Антиохии в конце 252 или в начале 253 года, по вопросу о новацианской схизме.¹⁴⁴⁵ Вообще, период высокого развития соборов на западе, в особенности, в Африке половины III века, не менее благоприятен, надо полагать, был и для развития их на востоке, служившем как местом зарождения церковных соборов, так и главной ареной их первичного образования и распространения. Относительно этого мы имеем одно, вполне ясное и высоко авторитетное свидетельство – именно, в письме восточного епископа Фирмилиана кесарие-каппадокийского к св. Киприану карфагенскому, где читаем следующее: «и у нас признано необходимым собираться ежегодно старейшинам и начальникам вместе (ut per singulos annos seniores et praepositi in unum conveniamus), для распоряжений по делам, вверенным нашему попечению, для решения важнейших общим советом (ut si qua grauiora sunt communi consilio dirigantur) для преподаяния, в покаянии, также врачества падшим братьям (lapsis quoque fratribus) и после спасительной бани уязвленным от диавола, – чтобы они чрез нас не столько получали оставление грехов, сколько приводились к уразумению своих прегрешений и возбуждались полнее удовлетворить Господу (et Domino plenius satisfacere)».¹⁴⁴⁶ Отсюда совершенно ясно, что и восток, современный Киприану, широко практиковал у себя устройство, так называемых, регулярных (per singulos annos) провинциальных соборов, причем одним из главных поводов к упрочению такого порядка послужил и здесь, так же, как на западе, вопрос о падших (lapsi). Очевидно все же, что это были сравнительно небольшие ежегодные соборики, на которых сходились вместе все епископы известной церковно-гражданской провинции, или даже двух-трех соседних провинций.

Но кроме таких провинциально-регулярных соборов, на востоке существовали и другие соборы, значительно большего объема, на которых объединялись епископы нескольких, иногда и довольно даже отдаленных друг от друга областей. Одним из последних примеров – этого соборного типа был, между прочим, и Антиохийский собор 253 года, объединивший на себе представителей несколько видных политико-религиозных центров: Тарса, Кесарии палестинской, Кесарии каппадокийской, Антиохии и других, прибывших на собор, как можно заключать из текста Евсевия, не единолично, а в союзе со своими провинциальными коллегами.¹⁴⁴⁷ Эти, так сказать, расширенные, Между провинциальные соборы составлялись сравнительно реже и вызывались вопросами более важного характера, требовавшими и более авторитетно-веского решения.

Наконец, явились на христианском востоке и такие церковные соборы, которые по степени их внушительного объема и по характеру их исключительной важности, должно признать почти всеобщими (разумеется, только для востока же) и назвать ближайшими прецедентами будущих вселенских соборов, происходивших на том же православном востоке. Соборами данного типа и были три важных Антиохийских собора по делу местного епископа Павла Самосатского, которые не без оснований некоторыми учеными сближаются с последующими вселенскими соборами.¹⁴⁴⁸ Эти антиохийские соборы сильно напоминают собою и славные Карфагенские соборы киприановой эпохи; в частности, например, большой Антиохийский собор представляет довольно близкую аналогию с большим Карфагенским собором, происходившим осенью 256 года и составившим знаменитые Sententiae episcoporum. Но есть между двумя только что названными соборными группами и весьма существенная разница, которую мы усматриваем, как в исторической обстановке обеих этих групп, так и еще больше в характере самых их сюжетов. В первом отношении, т.е. со стороны своей исторической обстановки карфагенские и антиохийские соборы, можно сказать, диаметрально противоположны: поскольку Карфагенские соборы, в особенности большой осенний собор 256 года, являлись внушительной демонстрацией полной солидарности и единства всех североафриканских епископов со своим митрополитом – епископом Карфагена Киприаном, постольку, наоборот, Антиохийские соборы, преимущественно, последний – большой Антиохийский собор 269 года, оказались еще более внушительной иллюстрацией несогласия почти всей восточной церкви с одним из важнейших её митрополитов – епископом Антиохии Павлом Самосатским. Если Карфагенские соборы вполне одобрили всю церковную тактику Киприана (и в деле падших и в споре о крещении) и дружно поддержали его в борьбе с папой Стефаном, то Антиохийские соборы совершенно наоборот – вотировали полное неодобрение учению и поведению епископа Павла Самосатского, осудили и низложили его. Солидарность собора с видным епископом – дело естественное и обычное. Резкое же расхождение с ним – наоборот, событие экстраординарное и исключительное, так что уже одно это обстоятельство сообщает Антиохийским соборам особый, выдающийся интерес.

Такое значение «Антиохийских соборов вырастает еще больше, в зависимости от характера их главного предмета. Все Карфагенские соборы второй половины третьего века (V и VI гл. настоящего исследования), равно как и «малоизвестные соборы» первой половины этого века (IV гл.) имели своим предметом дисциплинарно-практические споры и вопросы, относящиеся ко внешне-обрядовой, или административно-правовой стороне церковной жизни, затрагивающей вопросы церковного строя, порядка управления и суда. Принципиально иное наблюдаем мы теперь: центр тяжести антиохийских споров лежит в совершенно другой плоскости – в плоскости внутренне-догматических интересов и касается самых основ христианского богословия – догматов Троичности лиц и божественности Господа Иисуса Христа. Таким образом, из области дисциплинарных споров мы снова переходим в сферу догматических, и поскольку христианская догматика превалирует над церковной дисциплиной, постольку и соборы догматического характера имеют решительный перевес, по степени своей важности и интереса, над соборами дисциплинарными. Правда, в ту примитивную эпоху, как мы неоднократно это отмечали,¹⁴⁴⁹ еще плохо отличали догмат от обряда, и вопросам дисциплинарного характера нередко усвояли такое же принципиальное значение, как и чисто-догматическим вопросам. Но все же у лучших и передовых церковных вождей (Иринея лионского, Дионисия александрийского и других) в том числе и у самого Киприана, мы уже замечаем понимание этого различия, когда Киприан, например, говорит, что в вопросе о крещении мы никого не принуждаем следовать непременно нашей практике и что в делах этого рода каждый епископ волен поступать по своему усмотрению.¹⁴⁵⁰ Ничего подобного, разумеется, не могло существовать в области основных, догматических споров, где решение собора должно было иметь строго определенный характер и общеобязательный авторитет. Вот почему, если карфагенские соборы о крещении, с переменой дисциплинарной тактики церкви, вскоре же, через каких-либо 50–60 лет, утрачивают свой канонический авторитет даже для самого же Карфагена, то Антиохийские соборы, наоборот, имеют непреходящее значение и авторитет, как видная и весьма важная ступень в анти тринитарной и христологической борьбе вселенской церкви против её внутренних врагов. В частности, Антиохийские соборы по делу Павла Самосатского справедливо считаются, ближайшим введением к истории арианской смуты и её разоблачения на двух первых вселенских соборах (Никейском и Константинопольском). Благодаря всему этому, названные Антиохийские соборы получают характер величественной борьбы древней церкви за чистоту своего учения с одним из наиболее сильных и опасных её внутренних врагов, что, разумеется, во всех отношениях серьезно повышает и самый интерес к этим соборам.

Чтобы составить себе более полное и правильное суждение об Антиохийских соборах против Павла Самосатского, необходимо, хотя бы в самом сжатом виде, обрисовать тогдашнее политическое положение Антиохии и характеризовать личность самого епископа Павла, равно как и занимаемое им, довольно исключительное, церковное и, в особенности, гражданское положение. А для того, чтобы успешнее достигнуть этой цели, нам придется вернуться приблизительно на пятилетие от начальной даты антиохийских соборов (264 год) назад, к последним годам правления императора Валериана, омраченным систематическим и жестоким гонением на христиан, производившимся по указам императора Валериана от 257 и 258 годов и направленным, преимущественно, на глав христианского общества, т.е. на епископов и иерархию, вообще.¹⁴⁵¹ Гонение это разразилось довольно неожиданно для христиан, так как в первые годы своего правления Валериан относился к христианам в высокой степени терпимо, почти даже покровительственно, как свидетельствует о том Евсевий.¹⁴⁵² Доискиваясь причин такой крутой и резкой перемены позиции Валериана, ученые наиболее вероятной из них считают дурное влияние на императора приближенного министра Макриана, человека грубого и суеверного, преданного магии и чародейству, и заклятого врага христианства. Внешним же поводом, использованным в своих целях Макрианом, послужили те общественно-политические невзгоды, которые обрушились в то время на римскую империю и которые Макриан истолковывал, как гнев обиженных богов за измену отечественной религии и попустительство христианам. Особенно тревожно было положение вещей на дальнем Востоке, в областях Армении и Месопотамии, где новая персидская династия Сассанидов не только овладела всей Арменией, но угрожала захватом и старых римских провинций, во главе с Капподокией и Сирией. В сознании такой опасности для всех восточно-малоазийских провинций Рима, император Валериан отправил туда для борьбы с персидским царем Ардаширом I свои войска и принял личное командование над ними. Сначала дело шло успешно, и персы потерпели поражение. Но в одной неудачной схватке император Валериан был разбит и попал в плен к персам, где вскоре и умер. В Риме преемником ему был провозглашен его юный сын Галлиен. Но восточная армия не признала Галлиена и по настоянию коварного Валерианова друга Макриана провозгласили императорами двух сыновей последнего. Предстояло обычное в таких случаях кровопролитное междоусобие, которое и должно было решить судьбу династии. На этот раз положение уже царствовавшей римской династии, довольно неожиданно, спас владетель восточного царства Пальмиры – Оденат, который стал на сторону Галлиена и рядом быстрых и решительных ударов разбил победителей – персов, восстановил границы римской империи и объявил себя верным вассалом римского императора Галлиена. Благодарный Галлиен охотно признал все права Одената и помог ему усилиться. Когда лет через пять после этого Оденат умер, то все его права и привилегии Галлиен укрепил и за его женой – царицей Зиновией, назначенной в качестве опекунши её малолетнего сына Ваалбалата. Зиновия была очень энергичной и предприимчивой правительницей, причем стремилась не только поддержать полученное от мужа политическое наследство, но и значительно его приумножить, насчет соседних, и даже довольно отдаленных, римских провинций (Египет, Халкидон). Она готовилась уже перейти в Европу и овладеть Византией, но тогда преемник Галлиена император Аврелиан решил, наконец, обуздать свою коварную союзницу и положить предел её завоевательной авантюре. Пальмирская царица оказала энергичное сопротивление, и Риму пришлось вести с ней упорную, двухгодичную борьбу, которая, закончилась лишь в 272 году разгромом столицы пальмирского царства – Антиохии и захватом в плен самой царицы Зиновии.

Епископство в Антиохии Павла Самосатского и все три бывших против него собора падают, как раз, на время наибольшего могущества царицы Зиновии, и это обстоятельство многое выясняет нам в деталях истории вышеназванных соборов. Дело в том, что Павел Самосатский был persona grata у царицы Зиновии, при дворе которой он занимал должность одного из высших правительственных сановников (дуценария). Мы не имеем бесспорных данных, чтобы судить о том, получил ли эту влиятельную должность Павел Самосатский уже после того, как он был избран в епископы, или же состоял в ней еще и до своего избрания, но на лицо тот факт, что ко времени судивших его соборов он совмещал обе этих должности, причем гражданской должностью, по словам собора, дорожил даже больше, чем церковной.¹⁴⁵³

Ad. Harnack довольно категорически высказывается за то, что Павел епископом христианским стал раньше своего знакомства с пальмирскими владетелями и независимо от них. Именно, он был выбран на место епископа Димитриана, который, по всей вероятности, был уведен в плен персами, при их завоевательном набеге на Антиохию, около 260 года. Когда, приблизительно через год после этого, Антиохию отнял у персов пальмирский владетель Оденат, то он уже нашел там христианского епископа Павла и вскоре же приблизил его к себе, как лицо, вполне отвечавшее национально-политическим взглядам нового обладателя Антиохии. По словам того же Harnack’а, Оденат, хотя и сильно помог римскому императору Галлиену, но его помощь была далеко небескорыстна: он рассчитывал расширить свое пальмирское царство, на счет Антиохии и смежных с нею римских провинций и управлять им независимо от Рима, лишь опираясь на его военную поддержку для борьбы с персами, главными врагами и его и римлян. Но в глубине души Оденат все же не сочувствовал римлянам, как своим сюзеренам и мечтал со временем окончательно от них освободиться. В таком, именно, национально-сирийском и антиримском духе и вел Оденат всю, довольно тонкую политику своего почти шестилетнего царствования на новых началах, т.е. в качестве римского союзника и наместника на Востоке.

Однако, в случайно подпавшей под власть Одената Антиохии далеко не все были довольны новым правительственным курсом: многим, по-видимому, больше нравилось состоять в номинальной зависимости от далекого Рима, чем чувствовать на себе реальное давление близкой власти пальмирского соседа. Но немало все же было сторонников и у Одената, за его приверженность к национальной сирской старине и за его оппозицию греко-римским новшествам)¹⁴⁵⁴. Епископ Павел примыкал, именно, к этой последней, консервативно-национальной партии, что одно уже привлекало к нему симпатии Одената. А так как христианский епископ Антиохии был главой очень внушительного к тому времени религиозного общества, то вполне естественно, что Оденат поспешил закрепить свое сочувствие к Павлу предоставлением ему видной и доходной должности. Следовательно, епископ Павел Самосатский был приближен ко двору пальмирского владетеля, в качестве сторонника его национально-патриотической политики и ео ipso – противника римской партии. Вот почему, даже и после его соборного осуждения Павел не думает признавать себя побежденным и в течение целых четырех лет еще продолжает жить в епископском доме, пользуясь поддержкой сочувственной ему светской власти. Но потому же самому, когда эта власть сменилась новой, – именно полным торжеством Рима (272 год), наступает конец и произволу Павла.

На почве той же партийно-политической борьбы понятнее всего становится и обвинение Павла Самосатского в сочувствии к иудейству. Обвинение это выдвигает такой авторитетный свидетель, как св. Афанасий Великий,¹⁴⁵⁵ который ставит его в связь с иудеофильством царицы Зиновии. На самом деле, в учении Павла – человека, по-тогдашнему, очень образованного и тонко мыслящего, разумеется, нет прямых следов грубого иудейства. Поэтому попытки некоторых древних ересеологов, в особенности Филастрия (с. 64), обвинить Павла во введении обрезания и Моисеева закона, вообще, не выдерживают критики, хотя бы уже по полному молчанию о том осудившего его Антиохийского собора (269 год) и еще больше – по ясному свидетельству Епифания, который, хотя и отмечает сходство павлинистов с иудеями, но определенно указывает на отсутствие у первых обрезания. Однако, у Павла есть известная конкретно-реалистическая тенденция, типичная всему национально семитическому складу мышления сирийцев – черта, до известной степени, общая у них, конечно, и с иудейством. Впрочем, связь Пальмиры с иудейством, кроме причин национально психологических, объясняется еще и чисто исторически. Ведь, пальмирское царство возникло на развалинах древней Палестины и Финикии. В частности, столица его – город Пальмира была основана знаменитым иудейским царем Соломоном.¹⁴⁵⁶ После этого нисколько не удивительно, что иудаистические традиции сохранялись и в Пальмире, где они вошли, можно сказать, в самое содержание национальных идеалов и повлияли на образование народного характера.¹⁴⁵⁷ Таким образом, подозрительная, на первый взгляд, дружба Павла Самосатского с пальмирской царицей Зиновией и его, раньше несколько не понятное, тяготение к тенденциям монархического иудаизма объясняется совершенно естественно и просто, коль скоро рассмотрение их мы перенесем на почву истории и этнографии.

Значительно труднее, оказывается, составить себе правильное представление о личности самого Павла, его происхождении, образовании, характере и поведении. И это вовсе не потому, чтобы у нас «не было соответствующего материала, или бы материал этот являлся бы слишком бледным и мало говорящим. Скорей, наоборот, мы имеем много и притом самого яркого, красочного материала для характеристики еретика Павла Самосатского. Но беда в том, что материал-то этот слишком односторонне-тенденциозен и требует большой критической осторожности. Виной всему обычная писательская манера древних авторов не соблюдать чувства меры в своих похвалах и порицаниях. Вследствие этого, они, если пишут о каком-либо положительном лице, то превозносят его, что называется, до небес. А если им приходится отмечать и отрицательную личность, то не находят возможным сказать про нее ничего хорошего и, так сказать, окончательно топчут ее в грязь.¹⁴⁵⁸ Учитывая эту печальную, типическую черту всех древних характеристик, мы и к резко-отрицательной характеристике Павла Самосатского, данной в истории Евсевия, должны подходить с необходимой и неизбежной критической осторожностью, усугубляемой еще и тем обстоятельством, что автором этой характеристики является лицо, совершенно отрицательно и даже враждебно настроенное в отношении к Павлу Самосатскому.¹⁴⁵⁹ А в этой характеристике портрет Павла Самосатского нарисован самыми темными, исключительно мрачными красками. Так, со стороны своего происхождения и карьеры, Павел, рисуется человеком, который, что называется, из грязи пролез в князи: будучи жалким нищим, он превратился в чрезвычайного богача, достигнув этого путем самых низких, уголовно-наказуемых средств – насилия, угроз и святотатства, благодаря чему и самое свое христианское служение он как бы обратил в постыдный промысел. В своем должностном епископском служении Павел вел себя совершенно не соответственно духовному сану, которым он, впрочем, мало и дорожил, предпочитая скромному званию христианского епископа громкий титул гражданского чиновника.¹⁴⁶⁰ Всю декоративную внешнюю пышность и всю надменность и кичливость светской службы он перенес и в свой епископский обиход: горделиво выступал он на общественных площадях, окружаемый толпой копьеносцев, громогласно читал свои указы в публичных местах, любил пышные церковные церемонии, построил себе особую возвышенную кафедру, наподобие светских тронов, имел у себя начальнический кабинет или, вернее, целую канцелярию (σέκρετον), крайне развязно и даже непристойно держался на церковной проповеднической кафедре, подражая дурным манерам светских ораторов («ударял себя рукой по бедру», и «топал ногами по кафедре») и даже окружал себя во время проповеди чуть ли не наемными клакёрами (claquer – бить в ладоши, хлопать, вообще, выражать знаки сочувствия и одобрения).

В самом содержании своих проповедей, а также и в отправлении христианского богослужения Павел, по отзыву Евсевия, держался одного правила – унижать всех других и возвеличивать только одного себя. Поэтому, об отшедших истолкователях слова Божия он выражался, например, «весьма дерзко» (φορτικῶς, derogans), наоборот, о самом себе – «с велеречивой похвалой» (καὶ μεγαλορημόνων περὶ ἑαυτοῦ), не как смиренный христианский епископ, а как кичливый языческий «софист и фокусник» (ἀλλὰ σοφιστὴς καὶ γόης). Дерзость Павла дошла, по словам евсевиевой характеристики, до того, что он покусился изъять из церковного употребления «псалмы в честь Господа нашего Иисуса Христа», как якобы позднейшие новшества, что однако же, не помешало ему устроить на праздник Пасхи особый хор из женщин, воспевавших лично его самого (εἰς ἑαυτὸν δὲ... ψαλμῳδεῖν γυναῖκας παρασκευάζων), чего нельзя было слушать без понятного возмущения и негодования. Наконец, в области церковного управления Павел вел себя двояко: с одной стороны, он проявлял преступную слабость и нерадение, в особенности, относительно моральной распущенности подчиненного ему духовенства, где он поощрял, например, институт «духовных жен», (γυναῖκες συνείσακται, virgines subintroductae, с которым боролся Киприан карфагенский); с другой – запугивал всех верных сынов церкви «своим тиранством и властью» (τυραννίδα καὶ δυναστείαν αὐτοῦ πεφόβηνται).¹⁴⁶¹

Такова типично-полемическая древняя характеристика епископа Павла Самосатского, где все, сколько-нибудь положительные и светлые черты старательно обойдены и затушеваны; наоборот, все теневые и даже только нейтральные – тенденциозно освещены и страшно преувеличены. Объективно беспристрастно разбираясь во всем этом материале, мы все же можем составить себе приблизительное представление о Павле Самосатском, как о способной, энергичной и предприимчивой личности, но к сожалению – натуре недостаточно уравновешенной и излишне честолюбивой.¹⁴⁶² Роковое значение для судьбы епископа Павла, по-видимому, имела и его блестящая светская карьера, которая, что называется, вскружила ему голову и из смиренного служителя алтаря превратила его в гордого и надменного владыку. В лице Павла Самосатского мы видим первый исторический пример государственного служения христианского епископа, яркий прецедент будущих духовных прелатов и князей церкви. В этом, действительно, нельзя не признать серьезной и крупной вины Павла; но и эта вина – не столько личности, сколько положения, обстановки, именно, того ложного государственного положения, в каком очутился христианский епископ, попавший в фавор у светской власти и использованный ею в её же политических целях и интересах.

Что касается самого лжеучения Павла Самосатского, вызвавшего ряд соборов против него, то характер этого лжеучения определяется, по словам Ad. Harnack’a, древними писателями различно: то, как возобновление артемонитства, то, как новоиудейство и эвионитство, позднее – как несторианство, монофелитство и т.д.¹⁴⁶³ Очевидно, Павел Самосатский был одним из наиболее типичных представителей своеобразных особенностей антиохийской школы, где «отличительной чертой как древних (феодотианство), так и позднейших (Павел Самосатский и арианство) антиохийских богословов является строго-индивидуальное понятие о божественной сущности, исключающее идею об её внутренней реальной триипостасности... логически приводившее «антиохийских» богословов к отрицанию, как догмата о Троице, так и догмата об ипостасном соединении во Христе двух природ».¹⁴⁶⁴ Исходным пунктом богословствования Павла Самосатского был строгий монархианизм, т.е. признание только единой Божеской сущности, соединенный с отрицанием троичности лиц в Божестве: Отец, Сын и Дух – один Бог, одна Божественная Личность» (ἓν πρόσωπον).¹⁴⁶⁵ Можно, пожалуй, по Павлу, в единой Божественной сущности различать Сына, или Логоса, а также Софию, или Духа – но они будут не самостоятельными личностями, а только различными качествами, свойствами или обнаружениями одной и той же сущности единого Божества. Следовательно, со стороны своей теологии Павел Самосатский был типичным монархианистом-династистом, т.е. представителем учения о строгом монотеизме (иудаистического оттенка) и отрицателем христианского догмата о Троичности, который он перетолковывал лишь в смысле обитания в человеке Иисусе Христе особой, чрезвычайной силы (δύναμις) Божества.¹⁴⁶⁶

В полном соответствии с такой теологией Павла Самосатского находилась и его христология, т.е. учение о лице Иисуса Христа и о соотношении в Нем божеской и человеческой природы, «Христос, по учению Павла, по своей сущности (οὐσία) был простой человек, который за свои нравственные подвиги удостоился того, что божественная сила или Логос (без ипостасный), воодушевлявший его свыше, обитал в нем, как в храме, соделал его Сыном Божиим, хотя не по природе а по благодати (усыновлению, adoptione), «по преуспеянию».¹⁴⁶⁷ «Мария поэтому, родила не Логоса, а только подобного нам человека», и в крещении Дух Святый снисшел не на Логоса, но на человека».¹⁴⁶⁸ Но затем человек Иисус, за свою выдающуюся святость и полную согласованность своей жизни с волей Божества, был удостоен чрезвычайной божественной милости и как бы усыновлен Богом. Таким образом, со стороны своей христологии Павел Самосатский был типичным адопцианистом.

Таким образом, суемудрие Павла Самосатского в корне подрывало самый фундамент христианской догматики (догматы Троичности Лиц и Божественности Христа), а вместе с тем ниспровергало и все спасительное значение христианства. Последнее, как известно, зиждется на тайне искупления рода человеческого, совершенного Господом. Догмат же искупления, в свою очередь, основан на тайне воплощения Богочеловека. А этой исходной тайны Павел не принимал, или искажал ее своим рационалистическим перетолкованием настолько, что, по справедливому отзыву профессора Болотова, «собственно о воплощении у Павла Самосатского не может быть и речи».¹⁴⁶⁹ Значит, по своим отправным пунктам, по своей основной тенденции и по своим прямым логическим выводам, богословствование Павла Самосатского было очень решительным и последовательно-принципиальным извращением самой сущности христианства и его отличительного характера, как новой, искупительно-возрождающей и благодатно спасающей религии. Во всем этом важны были даже и не столько те или другие детали богословствования Павла, – быть может лишь только слабо намеченные и недостаточно им развитые, – сколько тот общий дух сухого и узкого рационализма, который сказался в самом методе такого богословствования и который еще не раз давал себя знать и потом, в крайних увлечениях богословов антиохийской школы (арианство, несторианство).¹⁴⁷⁰ В исторической же шкале древне-христианских ересей, лжеучение Павла Самосатского представляло собой как бы переход от антитринитарных споров второго и третьего века к христологическим спорам четвертого века и, ближайшим образом, явилось преддверием арианской смуты.¹⁴⁷¹

На вопрос о количестве антиохийских соборов по делу епископа Павла, церковно-историческая наука, к сожалению, не дает одного вполне категорического ответа, колеблясь между признанием то двух, то трех таких соборов.¹⁴⁷² Зависит это, очевидно, от того, что главный источник наших сведений об этих соборах – Евсевий также не отличается надлежащей определенностью: с одной стороны, в нем более отчетливо и раздельно выступают лишь два собора – первый, предупредительный и второй – окончательный для Павла. Но, с другой стороны, у того же Евсевия достаточно ясно оттеняется, что Фирмилиан, епископ кесарие-капподокийский, ехавший на последний собор против Павла и скончавшийся во время пути (в Тарсе), раньше этого уже успел дважды судить Павла, что само собою предполагает и существование двух, а не одного предварительного собора по делу Павла. В виду этого, большинство ученых склоняется к признанию трех антиохийских соборов, судивших епископа Павла: двух первых, ограничивавшихся только, более или менее, внушительными предостережениями и вразумлениями Павла, и одного последнего, окончательно его осудившего и низложившего. В таком, именно, порядке поведём и мы свое рассмотрение этих соборов, т.е. сначала, скажем о двух подготовительных соборах, а потом – о третьем заключительном.

Суммарная речь Евсевия о двух первых соборах по суду над антиохийским епископом Павлом излагается в двух смежных главах седьмой книги его «церковной истории» и содержит в себе буквально следующее: «около того же времени (т.е. смены римских епископов Ксиста и Дионисия) и в Антиохии, по преставлении Димитриана, епископство получил Павел Самосатский. Когда, вопреки церковному учению, он начал низко и неуважительно мыслить о Христе, представляя его обыкновенным по естеству человеком; то Дионисий александрийский приглашаем был на собор; но извинясь старостью и слабостью телесною, отказался от личного присутствования и мнение свое об этом вопросе представил письменно. Прочие же пастыри церквей со всех сторон устремились на Павла, как на хищника стада Христова и поспешно собрались в Антиохии». И непосредственно вслед за этим, с начала же следующей главы читаем: «Из них наиболее знамениты были: епископ Кесарии капподокийской Фирмилиан, пастыри Понтийских епархий, братья Григорий и Афинодор, потом тарсийской епархии Елен и иконийской – Никомас; равным образом епископ иерусалимской церкви – Именей и сопредельной с нею кесарийской – Феотекн; кроме того, прекрасно управлявший бострийскими братьями Максим. Не трудно бы насчитать множество и других, собравшихся тогда по сему делу в вышесказанном городе вместе с пресвитерами и диаконами; но наиболее славившиеся были именно эти. Все они в разные времена и часто сходились в одно место, и в каждом заседании рассматривали отдельный вопрос. Приверженцы Самосатского старались прикрыть и утаить свое иномыслие, а другие ревностно обнажали и выводили на свет ересь и хулу его на Христа. В это время, на двенадцатом году царствования Галлиенова, скончался Дионисий, управлявший александрийской епископией семнадцать лет и преемником его сделался Максим».¹⁴⁷³

Вот главное известие о первом Антиохийском соборе против епископа Павла Самосатского. К сожалению, оно благодаря своей краткости, не сообщает нам ни года этого собора, ни его непосредственного повода, предоставляя обо всем этом догадываться нам самим. Хронологическую дату первого Антиохийского против Павла собора все ученые довольно согласно, в общем, помещают в промежуток времени от 263–265 по РХ.¹⁴⁷⁴ Основанием такого вычисления служат хронологические рамки двух событий – самого вступления епископа Павла на антиохийскую кафедру, в качестве преемника епископа Димитриана (260 год, по Harnacky и Болотову¹⁴⁷⁵), с одной стороны (terminus а quo), и год смерти престарелого александрийского епископа Дионисия (264 по Harnack’y или начало 265 по другим),¹⁴⁷⁶ с иной стороны – (terminus ad quem). В течение указанного периода естественнее всего останавливаться на двух последних годах 264–265: во-первых, потому, что необходимо дать известный срок самому Павлу, чтобы упрочиться в Антиохии и развить свое новое антицерковное учение настолько, чтобы вызвать соборный протест; а во-вторых, крайне важное показательное значение имеет здесь и упоминание Евсевия о дряхлости и болезненности Дионисия александрийского, что уместнее всего отнести к самым последним годам его жизни. Наконец, не лишена известного веса и историческая справка Harnack’a, что Пальмирский владетель Оденат II лишь с 264 года стал почти неограниченным властелином Востока (unumschränkter Herr des Ostens), благодаря чему и его фаворит – епископ Павел мог, именно, с того же времени почувствовать более твердую почву под ногами.

На вопросы, из кого состоял данный собор, кто его собрал и кто на нем председательствовал? приходится отвечать также только лишь предположительно. Из свидетельства Евсевия, по-видимому, вытекает лишь одно, – что собор этот по самой своей задаче был оппозиционным, именно направленным против личности Павла Самосатского и для осуждения его еретических мудрований: «пастыри церкви – говорит Евсевий – со всех сторон устремились на Павла, как на хищника стада Христова и поспешно собрались в Антиохии».¹⁴⁷⁷ В виду этого, как будто бы получает полную убедительность догадка Дюшена, что сам Павел не желал такого собора и он собирался без его инициативы.¹⁴⁷⁸ Если же местный епископ, т.е. в данном случае сам Павел, такого собора не созывал и даже, как полагает Дюшен, его и не желал, то как же все-таки собор организовался? Тут возможны два ответа: или этот собор был очередным провинциальным, или он был чрезвычайным, собранным без епископа Павла и быть может, даже вопреки ему. Впрочем, самым лучшим выходом будет, пожалуй, объединение обоих этих возможностей в одну, именно – собор этот был очередным, провинциальным, наподобие тех, какие, несомненно, существовали в данное время в Кесарии капподокийской.¹⁴⁷⁹ Но будучи по своему происхождению и своей основе провинциально-очередным, антиохийский собор оказался в то же время и усиленным по своему составу и объему, в виду особой важности подлежавшего соборному обсуждению дела (суд над епископом провинции=митрополитом) и высокой заинтересованности в нем всех соседних церквей.

Кто же, однако, вчинял данный собор, и кто был в нем всего больше заинтересован? А что были, действительно, какие-то особые организаторы собора, это ясно из фразы Евсевия о приглашении на собор епископа Дионисия александрийского. Дюшен, очевидно, основываясь на особенно активной роли в церковных событиях той эпохи известного кесарие-капподокийского епископа Фирмилиана, утверждает, что именно, он был «душой обвинения среди епископов», направленного к обличению лжеучения Павла. Но из того, что епископ Фирмилиан, на всех тех Антиохийских соборах по делу Павла, на которых он присутствовал (т.е. на первых двух, так как перед началом третьего он уже скончался, в дороге, на пути к Антиохии), постоянно как бы брал Павла под свою защиту и склонял решение собора в его сторону, можно выводить, скорей, обратное, – что епископ Фирмилиан нисколько не был лично заинтересован в осуждении своего антиохийского коллеги и даже как будто бы щадил его и ему покровительствовал. Поэтому, отклоняя гипотезу о непосредственной соборной инициативе епископа Фирмилиана, мы склонны ближайший повод к созыву собора и его начальный толчок искать гораздо ближе, – именно, в самой Антиохии, в среде её пресвитерата и клира, вообще. Основанием подобной догадки служит для нас та победоносно-обличительная роль, какую играл на третьем антиохийском против Павла соборе местный антиохийский пресвитер Малхион. Она, во всяком случае, показывает, что в недрах самого же антиохийского клира существовало сильное недовольство деятельностью и учением епископа Павла, и что, именно, оттуда вышли его главные обличители и антагонисты. Естественно предположить, что оттуда же исходила и самая инициатива собора: пресвитерат антиохийской церкви, недовольный своим епископом и заподозривший его в ереси, искал авторитетного суда над ним и соборного решения возникшей церковной распри.¹⁴⁸⁰ С этой целью антиохийские клирики, надо полагать, обратились к соседним епископам и, быть может, к тому же епископу Фирмилиану, прося их прибыть к ним на собор и рассудить их с епископом. Возможно даже, что и сам Павел ничего не имел против собора, рассчитывая на нем реабилитироваться, укрепить свое положение и ео ipso окончательно сломить существовавшую против него оппозицию. Вот почему некоторые ученые не без основания допускают, что Павел Самосатский даже сам мог собирать Антиохийские соборы и, как епископ церковно-гражданского метрополя, сам на них и председательствовал; хотя, конечно, положение Павла, как главного ответчика перед собором, естественно делало его председательствование чисто номинальным, фактическим же председателем, судя по его более активной роли, был, по всей вероятности, епископ Фирмилиан.

Объем и состав первого Антиохийского собора по делу епископа Павла Евсевий определяет в следующих выражениях. «Из них (собравшихся в Антиохию епископов) наиболее знамениты были: епископ Кесарии капподокийской – Фирмилиан, пастыри Понтийских епархий, братья Григорий и Афинодор, потом (пастырь) тарсийской церкви – Елен и иконийской – Никомас; равным образом (епископ) иерусалимской церкви – Именей и сопредельной с нею кассарийской – Феотекн; кроме того, прекрасно управлявший бострийскими братьями Максим. Не трудно бы насчитать множество и других, собравшихся тогда по сему делу в вышесказанном городе, вместе с пресвитерами и диаконами; но наиболее славившиеся были именно эти».¹⁴⁸¹ Отсюда видно, что Антиохийские соборы были довольно внушительными по объему – захватывали значительную часть малой Азии (провинция Тарс) и всю область Сирии, Палестины и Аравии. Так что, со стороны своего объема они могут быть названы соборами большей части восточной церкви, в особенности, если принять во внимание, что на них откликнулась и александрийская церковь, именно, в форме того обстоятельного письма, которое Дионисий александрийский прислал на собор, адресуя его не на имя епископа Павла, которому, очевидно, епископ Дионисий не сочувствовал и не доверял, а на имя всей антиохийской паствы, а, следовательно, и происходившего здесь собора.¹⁴⁸²

Крупный интерес имеет для нас и то немногое, что говорит здесь Евсевий о составе исследуемого Антиохийского собора. Прежде всего, из отдельных замечаний Евсевия и приложенного им примерного списка выдающихся участников собора с полной несомненностью открывается, что главными членами собора были епископы, и именно, епископы метрополей из провинций: Сирии, Палестины, Финикии, Аравии, Капподокии, Иконии, Вифинии, Понта и т.д. Вся же обширная провинция «Азия», во главе с её метрополем Ефесом, по-видимому, не участвовала на этом соборе, так что собор этот, по всей справедливости, должен быть признан объединением восточно-сирийских, а не западно-малоазийских церквей.¹⁴⁸³ Почти несомненно, что все поименно названные епископы метрополей приходили на собор не одни, а «вместе с прочими» (καὶ τῶν λοιπῶν), т.е. с прочими провинциальными епископами, состоявшими в их церковно-административной юрисдикции. Полное право так думать дает нам, во-первых, ближайший прецедент Антиохийского же собора 253 года, где об епископе города Тарса – Елене, присутствовавшем на обоих этих соборах (253 и 264 годы), определенно заявляется, что он собирался на собор не один, а вместе со своими провинциальными коллегами.¹⁴⁸⁴ А затем, на это уполномачивает нас и прямое указание самого текста евсевиева повествования о настоящем соборе, в котором отмечается «огромное множество других (очевидно из контекста «епископов же»), которое трудно и исчислить».¹⁴⁸⁵ Таким образом, присутствие на Антиохийском соборе множества епископов из целого ряда восточных и центральных провинций Азии, во главе с их митрополитами, засвидетельствовано Евсевием совершенно ясно, пожалуй, даже излишне сильно (разумеем его невинную гиперболу о μυρίους τε ἄλλους).

Однако как ни сильно представлен был епископский элемент на данном соборе, он все же не являлся на нем единственным и исключительным: на соборе имел место еще и другой элемент – представители клира: пресвитеры и диаконы, с которыми объединились и прибывшие в Антиохию епископы.¹⁴⁸⁶ На первый взгляд несколько как будто бы не совсем ясно, о каких представителях клира идет здесь речь: о местных ли антиохийских, или о приезжих с епископами? И многие, особенно не углубляясь в этот вопрос, а также быть может, руководясь недостаточно точным переводом Руфина, склонялись больше в сторону последнего предположения, или предпочитали вовсе не определять этого элемента, ограничиваясь лишь самым общим о нем упоминанием.¹⁴⁸⁷ Но для нас данный вопрос имеет слишком серьезное значение, чтобы мы могли так легко к нему отнестись. Строго держась почвы евсевиева текста, сообразуясь с характером тогдашнего церковного строя и учитывая многочисленные раннейшие соборные примеры, мы с достаточной категоричностью высказываемся за то, что упомянутые Евсевием, в качестве членов Антиохийского собора, пресвитеры и диаконы не были пришельцами, а принадлежали к составу местной церкви. Против полноправного участия на соборе приезжих клириков, яко бы прибывших вместе со своими епископами, решительно восстает все то, что нам известно о строе церковного управления в древний, до-константиновский период, когда приходы почти исключительно были городскими и неизменно возглавлялись лишь епископами. Поэтому только епископы, и лишь одни они, являлись ответственными главами своих церквей и их полномочными представителями и на общецерковном соборе.¹⁴⁸⁸ Это, конечно, отнюдь не равносильно тому, чтобы остальные клирики ничего не значили при епископе и совершенно, так сказать, обезличивались перед ним. Скорей, наоборот, в каждой местной церкви клир имел очень большой удельный вес, так как представители его, пресвитеры и диаконы, составляли ближайший совет епископа («пресвитериум»), в согласии с которым епископ и правил своей церковью. Поэтому, каждый епископ прежде, чем ехать на собор, должен был держать совет и с своими клиром и верным народом. Но на самый собор он все же ехал уже один, в качестве полномочного представителя всей своей церкви. Разумеется, этим, конечно, нисколько не исключалось право епископа захватить с собою одного или нескольких клириков, в качестве своих личных помощников и секретарей. Но такие помощники епископа не были и не могли быть полноправными членами провинциального, а тем более, чрезвычайного собора.

Из аргументов положительного свойства остановимся, прежде всего, на букве самого текста Евсевия. Здесь обращает на себя внимание сказуемое συγκροτηθέντας, несомненно, тождественное по корню с термином συγκρότησεις. А этот последний термин, как нам хорошо известно из истории еще пасхальных соборов,¹⁴⁸⁹ имел в соборной терминологии Евсевия технический смысл – указывал на совещательные собрания епископов. Следовательно, и здесь при сказуемом συγκροτηθέντας мы в праве мыслить только то же самое подлежащее, т.е. епископов, которые одни только и стекались в город Антиохию для суда над епископом Павлом. И только уже здесь, в Антиохии на самом соборе они объединялись с другим местным элементом – с пресвитерами и диаконами антиохийской церкви, как это выразительно и подчеркивается в тексте союзом ἅμα. Вообще, подлинный текст Евсевия, и со стороны грамматики, и со стороны терминологии, как нельзя более благоприятствует нашему взгляду, т.е. тому, что на соборе объединялись два главных элемента: один – пришлый, из епископов и другой – местный, из пресвитеров и диаконов антиохийской церкви, за которыми стояла и вся местная паства. Испортил этот текст своим слишком свободным переводом лишь Руфин, который и пресвитеров с диаконами, приравнял к епископам тем самым, что заставил и их приходить в Антиохию. Но этого делать вовсе не нужно, и текст Евсевия не дает на это никакого права. Другим солидным аргументом, именно, за нашу композицию Антиохийского собора является практика всех остальных соборов того времени, в особенности, Киприановских соборов, состав которых нам известен достаточно определенно, в смысле «собора епископов» и пленума местной, метрополичьей церкви. Наконец, за широкое участие в Антиохийском соборе, именно, местного же антиохийского клира, говорит выдающаяся роль местного пресвитерата, во главе с пресвитером-ритором Малхионом. Но об этом специально будем говорить ниже, при исследовании третьего Антиохийского собора против Павла.

Относительно самого хода соборного процесса, его общего характера и духа мы находим у Евсевия такое, хотя и очень сжатое, но не лишенное интереса сообщение: «все они (т.е. члены собора) в разные времена (так в русском переводе; в подлиннике же κατὰ καιροὺς διαφόρως καὶ πολλάκις – по временам различно и часто) сходились в одно место и в каждом заседании (σύνοδον) предлагали речи и исследования (λόγοι καὶ ζητήσεις)».¹⁴⁹⁰ Взятая отдельно, фраза эта недостаточно ясна и определенна. По-видимому, она наводит даже на мысль о нескольких, частых (πολλάκις) соборах, составлявшихся в Антиохии в различные времена и подробно расследовавших дело Павла Самосатского.¹⁴⁹¹ Но снося это место с последующим контекстом, в особенности, с определенным показанием Евсевия, что Фирмилиан приезжал в Антиохию для суда над Павлом только «дважды» (δὶς ἀφικόμενος), ¹⁴⁹² мы, самое большее, можем говорить лишь о двух антиохийских, предварительных соборах против епископа Павла. Следовательно, и вышеприведённые слова Евсевия, что епископы «сходились часто вместе» и на «каждом соборе» подробно исследовали дело Павла, надо относить не столько к различным соборам (их, пока, было только два), сколько к разным заседаниям одних и тех же соборов.¹⁴⁹³ Таким образом, подлинный смысл сжатой фразы Евсевия может быть в более распространённом виде передан так: многочисленные члены составлявшихся в Антиохии двух предварительных соборов внимательно и подробно, со всех сторон (διαφόρως – различно) исследовали и изучали дело Павла, причём часто (πολλάκις) сходились для этой цели и на общие, пленарные заседания, в которых делились результатами своего изучения, предлагая вниманию всех членов собора свои речи и следственные материалы. Отсюда можно выводить, что заседания соборов не были беспрерывными, а разделялись известными промежутками времени; во-вторых – что заседаний этих было несколько, назначались они в условное время (κατὰ καιρούς) и происходили, в общем, всё же довольно часто (πολλάκις). Наконец, что на этих совместных, пленарных заседаниях спорный вопрос исследовался подробно и всесторонне: говорились речи и производились следствия (λόγοι καὶ ζητήσεις).

Как и где производились эти исследования и словопрения, существовало ли и здесь строгое разграничение собора на две палаты – верхнюю, епископскую и нижнюю, местно-общинную, как это практиковалось, например, в Карфагене? Ни на что такое текст Евсевия не дает ни прямого, ни даже косвенного ответа. И если все же позволительно делать из него какие-либо выводы, то, скорей, в сторону не разъединения, а наоборот – сближения, двух основных соборных групп, как это яснее всего обнаруживается на третьем соборе, где лидером православной стороны и главным обвинителем Павла явился пресвитер Малхион. «Мы видим, следовательно, – справедливо заключает отсюда К. v. Schwartz – что в Антиохии пресвитеры участвовали также и в составлении определений, чего в Карфагене и Риме, как мы нашли, никогда не было».¹⁴⁹⁴

Характеризуя общий дух и тон двух первых антиохийских соборов, нельзя не отметить еще и того, что они отличались чертой высокой терпимости, полного беспристрастия и крайне осторожного отношения к обвиняемому, как все это ясно и убедительно удостоверено Евсевием. Так, он отмечает, что на соборах были партии, стоявшие в совершенно одинаковых условиях и боровшиеся между собой только словом убеждения. «Приверженцы Самосатского (τῶν μὲν ἀμφὶ τὸν Σαμοσατέα) старались прикрыть и утаить своё неправославие (τῆς ἑτεροδοξίας), другие же (τῶν δὲ) старательно пытались обнажить и сделать ясной ересь и хулу на Христа».¹⁴⁹⁵ Осторожность и терпимость соборов доходили даже до того, что партия сторонников Павла Самосатского оказывалась сначала как бы даже победительницей. Правда, со стороны Павла и его партии здесь было больше лицемерия, хитрости и двоедушия, чем настоящей, действительной победы, как это видно из послания третьего антиохийского собора, где читаем: «так как Павел обещался оставить свои мысли; то, веря ему, – в надежде, что дело обойдётся без всякой ссоры за слово, Фирмилиан, обманутый тем, который отрёкся от своего Бога и Господа и не соблюл прежней веры, – тогда отсрочил приговор».¹⁴⁹⁶ Но во всяком случае характерно, что собор очень терпимо отнёсся к заблуждениям Павла Самосатского, не спешил с его окончательным осуждением и удовлетворился, пока, его, как вскоре же обнаружилось, довольно притворным обещанием исправиться. И что ещё характернее, такое крайне гуманное отношение к Павлу было проявлено не только первым, но и вторым антиохийским собором, который имел перед собой уже доказанный факт неискренности и двоедушия Павла Самосатского. Однако и он всё же не решился низложить Павла, очевидно, в надежде на то, что тот наконец оставит своё суемудрие и сделается искренним поборником православия. Такое крайне снисходительное отношение к Павлу Самосатскому, кроме общего духа высокой толерантности антиохийских соборов, мы склонны объяснять ещё и тем, что Павел, по своему уму и образованности, был выдающейся, или во всяком случае незаурядной, умственной силой, так что собор, без крайней надобности, не хотел терять его для церкви.¹⁴⁹⁷«Далеко не последнюю роль сыграло в этом и софистическое искусство самого Павла, благодаря которому он мог искусно скрывать свои собственные убеждения и удачно отражать доводы своих критиков и оппонентов;¹⁴⁹⁸ а всего больше влияла тут неразвитость догматической терминологии, позволявшая в одни и те же термины влагать совершенно разный смысл.

Все, что мы до сих пор говорили о ух, предварительных Антиохийских соборах против Павла, относится, собственно, лишь к одному из них, именно первому, так как каких-либо вполне осязательных следов второго собора у нас, строго говоря, даже почти и нет. Все историческое существование второго Антиохийского против Павла собора держится, можно сказать, буквально на одном слове Евсевия, и притом, самом маленьком, трехбуквенном слове – δὶς «дважды», употребленным в приложении к епископа Фирмилиану, два раза приезжавшему в Антиохию для увещания и суда над Павлом.¹⁴⁹⁹ А так как перед самым началом большего и окончательного собора против Павла, Фирмилиан скончался, то двукратный соборный (?) приезд Фирмилиана в Антиохию должен был состояться, следовательно, раньше того. Другим, уже косвенным доказательством второго, промежуточного собора, служит наименование большего Антиохийского собора не вторым, а последним (τελευταίας συνόδου), ¹⁵⁰⁰ чем, по-видимому, дается знать, что раньше был не один собор, а несколько, не меньше двух. Признанию сравнительно большего числа судивших Павла соборов благоприятствует, наконец, и общий дух евсевиева повествования о Павле, где ясно сквозит та мысль, что соборная борьба с Павлом долгое время была безрезультатна, и что только после целого ряда соборов Малхиону и его стенографам удалось, наконец, доказать неправомыслие Павла и уличить его в ереси.

Но даже и после того, как мы, хотя отчасти, утвердили шаткую позицию второго Антиохийского собора, мы все же лишены возможности сказать о нем что-либо более конкретное и детальное. Поэтому серьезные церковные исследователи открыто признаются, что им ничего не известно об этом соборе, не известен даже и самый его год.¹⁵⁰¹ Те же, кто несмотря ни на что, пытаются указать точную дату второго Антиохийского собора, предпочитают, вообще, пододвинуть ее возможно ближе к дате третьего собора и останавливаются на 268 году.¹⁵⁰² Во всем остальном, второй собор трактуется исследователями по образу и подобию первого, в качестве его более бледной копии. Отсюда, председателем его считают или самого Павла, или, фактическим – Фирмилиана кесарие-капподокийского, членами его – приблизительно тех же чужих епископов и местных клириков; а результат его видят все в той же дипломатически уклончивой политике Павла и снисходительно-нерешительной тактике собора.¹⁵⁰³

Ряд церковных соборов против епископа Павла Самосатского заключает собой знаменитый большой Антиохийский собор 268–269 годов, названный у Евсевия «последним», разумеется, в серии соборов по делу Павла, но являющийся таковым же и для нас, в общем плане нашего настоящего исследования.

Догматическая важность дебатировавшихся на этом соборе Вопросов, его высокая церковная авторитетность и некоторые особенности самого соборного процесса (диспут Павла с Малхионом, стенографическая запись этого диспута и подробные протоколы собора) обусловили большому Антиохийскому собору такую широкую и продолжительную популярность, по степени которой он далеко оставляет позади себя все соборы древнейшей церкви, не исключая и очень известного, в особенности, на западе – большего Карфагенского собора 256 года, с его Sententiae episcoporum.¹⁵⁰⁴ В виду этого, от него и о нем дошла до нас значительная и весьма авторитетная еще древняя же литература, которую пополнил один, уже менее надежный, средневековый автор Fridrich Turrannius (XVI век).

Начало всей этой литературе (разумеем только источники) было положено еще на самом же этом соборе, по совершенно определенным показаниям Евсевия и блаженного Иеронима. Евсевий говорит, во-первых, о «прении» (ζήτησιν), которое вел на соборе Малхион с Павлом, сообщая, что прение это записывали «скорописцы» и что оно «сохранилось до ныне»; а во-вторых – о специальном «послании» собора, адресованном на имя римского (Дионисия) и александрийского (Максима) епископов, где подробно излагалась вся история Павла и откуда Евсевий приводит ряд интересных фрагментов.¹⁵⁰⁵ В одном из этих последних он упоминает вскользь и еще о каких-то «деяниях» (ὑπομνημάτων) собора, которыми с очевидностью доказывается неправомыслие Павла.¹⁵⁰⁶ Но эти «деяния», по-видимому, справедливо отождествляются с стенографической записью соборных прений, или диспута Павла с Малхионом.¹⁵⁰⁷ Блаженный же Иероним, по существу, не дает ничего нового: он лишь повторяет Евсевия и добавляет только то, что редактуру, как стенографически записанных «прений», так и составленного от лица собора «послания» он более определенно приписывает Малхиону, а также снова говорит, что все это еще существовало и в его время († 420).¹⁵⁰⁸ Следы существования первоисточников большего Антиохийского собора идут и дальше, за весь пятый и шестой века. От пятого века отдельные фрагменты «диспута» сохранились в протоколах третьего вселенского собора (в Ефесе 431 год), а от шестого – в трактатах императора Юстиниана (527–565) и в сочинениях Леонтия Византийского († около 543) и Петра диакона (VI век).¹⁵⁰⁹ Отдельные же слова и понятия из литературы Антиохийского собора встречаются и еще у многих равнейших и позднейших церковных авторов, как увидим это ниже, в последнем отделе настоящей главы. Здесь же отметим, что, к сожалению, полный текст, как диспута, так и соборного послания давно уже утрачен. Тем не менее попытку восстановить все это сделал небезызвестный католический ученый Fridrichus Turrianus (полов. XVI века),¹⁵¹⁰ который и издал целую серию относящихся к этому делу документов, а именно: 1) послание шести епископов Павлу Самосатскому, 2) письмо св. Дионисия александрийского на имя того же Павла 3) десять вопросов Павла, обращенных к Дионисию александрийскому, с ответами на них последнего и 4) послание Антиохийского собора 269 года к Дионисию римскому и Максиму александрийскому.¹⁵¹¹ Из этих опытов реставрации № 2-й – письмо епископа Дионисия александрийского к Павлу Самосатскому – решительно отвергается всеми, как противоречащее ясному свидетельству Евсевия, что Дионисий не направлял никакого письма к Павлу.¹⁵¹² Октальные попытки Turrian’a встречают различный научный прием: одни их, более или менее, признают (Mansi, Routh, даже отчасти Harnack), другие – довольно решительно отвергают (Раре и даже Bardenhewer).¹⁵¹³ Но даже и признающие, с известными ограничениями, работу Turrian’a соглашаются» с ней лишь постольку, поскольку она опирается на Евсевия и других древних авторов, или, по крайней мере, им не противоречит. Значить, чего-либо серьезно нового и самостоятельно ценного репродукция Turrian’a, во всяком случае, не представляет. А так как она, кроме того, касается почти исключительно лишь внутренней стороны собора, т.е. самых богословских прений, нисколько не затрагивая внешне-исторической обстановки собора, которая нас интересует предпочтительно, то мы и вовсе не видим для себя нужды обращаться к этой производной и искусственной композиции, а предпочитаем иметь дело с подлинным и оригинальным материалом, т.е. прежде всего, с текстом Евсевия, а затем – дополнительно и с свидетельствами других древне-церковных авторов.

Первоисточником всех сведений о третьем Антиохийском соборе, осудившем Павла Самосатского, является текст церковной истории Евсевия, сохранившей в себе несколько весьма ценных фрагментов из того обширного послания, которое было составлено от лица данного собора и разослано по другим главным церквам. Посему к этому авторитетнейшему источнику мы, прежде всего, и обратимся.

Первый фрагмент, сохраненный Евсевием, воспроизводит нам самое начало соборного послания, его заголовок, который читается так: «послание Дионисию, Максиму и всем сослужителям нашим во вселенной, епископам, пресвитерам и диаконам, всей поднебесной вселенской церкви – Елен, Именей, Феофил, Феотекн, Максим, Прокл, Никомас, Элиан, Павел, Волан, Протоген, Иеракс, Евтихий, Феодор, Малхион и прочие епископы, пресвитеры и диаконы ближайших к нам городов и народов и церкви Божии – возлюбленным о Господе братиям желаем здравия».¹⁵¹⁴ Прокомментируем этот отрывок. Он имеет для нас огромную важность и является настоящим ключом к собору, так как ясно указывает кому, и кто писал, т.е. определенно называет видных современников собора и его главных участников. Из числа современников собора – адресатов послания названы только два, но зато самых главных епископа – представители церквей запада и востока: Дионисий Римский и Максим Александрийский. Оба этих имени, в особенности, последнее имеют крайне важное значение для установки точной хронологической даты собора, в чем мы будем иметь возможность фактически убедиться несколько ниже. Независимо от сего, они лишний раз и очень веско подтверждают уже давно хорошо известный нам важный обычай из практики древних церковных соборов – рассылать свои послания, с более или менее подробным изложением обстоятельств спорного дела и с надлежащей мотивировкой принятого на соборе его решения, по епископам других церквей, в особенности таких, которые стояли во главе целых больших областей (Рим, Александрия, Антиохия, Кесария-Капподокийская, Карфаген). Последнее делалось сколько из почтения к личности самих этих епископов, столько же, или даже еще больше, из уважения к достоинству занимаемых ими кафедр, а также и в расчете на более широкую публикацию из таких крупных центров и самих соборных определений.

Из числа составителей послания – участников последнего антиохийского собора – вступительное обращение определенно называет шестнадцать лиц, которые, судя по прецеденту,¹⁵¹⁵ были наиболее видными и активными его членами. То были: Елен – епископ Тарса; Именей – епископ Иерусалима; Феотекн – Кесарии-Палестинской; Максим – Бостры; Никомас – Иконии, а также епископы неизвестных церквей – Феофил, Элиан, Павел, Волан, Протоген, Иеракс, Евтихий, Феодор и два антиохийских пресвитера – Малхион и Лукий (Лукиан?) Прежде всего, само собою напрашивается сравнение этого нового соборного списка 16-ти со списком 8-ми от первого Антиохийского собора против Павла Самосатского. Оба этих списка являются только, так сказать, примерными, а отнюдь не исчерпывающими, как это видно из сопроводительной ремарки к одному из них.¹⁵¹⁶ Однако же список третьего собора ровно вдвое длиннее списка первого собора, чем, хотя и молчаливо, но как будто бы все же дается понять, что и общее число присутствовавших на последнем против Павла соборе (третьем Антиохийском) было гораздо больше, чем на первом. Невыгодное отличие второго, более длинного списка, по сравнению с первым, состоит в том, что список 16-ти дает лишь имена, без указания кафедр, каковое указание для нас всегда особенно важно. Этот существенный недостаток отчасти восполняется списком 8-ми, благодаря которому мы получаем возможность приурочить к определенным кафедрам пять епископов второго списка: Елена – к Тарсу; Именея – к Иерусалиму; Феотекна – к Кесарии-палестинской; Максима – к Бостре и Никомаса – к Иконии. Из первого, более краткого списка не вошли во второй еще три имени – Фирмилиана Кесарии каппадокийской и двух понтийских епископов – братьев Григория и Афинодора. О Фирмилиане мы определенно знаем, что он скончался на пути в Антиохию, в Тарсе;¹⁵¹⁷ а о Григорие Чудотворце и его брате Афинодоре лишь предположительно можем судить, что и они к этому времени уже успели скончаться.¹⁵¹⁸ Кроме пяти уже названных епископских имен, во втором списке легко определимы и еще два последних имени: Малхион и Лукий. Пресвитер Малхион – фигура хорошо известная. Лукий же, вероятно, ближайший сподвижник Малхиона, и тоже пресвитер антиохийской церкви.¹⁵¹⁹ Что он – не епископ, это доказывается уже одним тем, что он помещен после пресвитера. Следовательно, он мог быть или тоже пресвитером, или даже диаконом. Полагают, что это был влиятельный в последствии пресвитер антиохийской церкви – Лукиан, преемник Малхиона по риторскому училищу, глава антиохийской школы и учитель целого ряда церковных писателей и деятелей так называемых «солукианистов».¹⁵²⁰ Остальные же девять имен, несомненно, принадлежали епископам (так как они поставлены выше самого крупного из действовавших на соборе пресвитеров – Малхиона) и, вероятнее всего – предстоятелям сравнительно соседних сирско-палестинских церквей.

После такого именного перечня следует характерное общее указание: «и прочие епископы, пресвитеры и диаконы ближайших к нам городов и народов (παροικοῦντες τὰς ἐγγὺς πόλεις καὶ ἔθνη) и церкви Божией (καὶ αἱ ἐκκλησίαι τοῦ Θεοῦ) – возлюбленным во Господе братьям радоваться».¹⁵²¹ Из этой небольшой приписки, подобно тому, как из анализа епископских каталогов карфагенских соборов, мы ясно видим, что на каждом церковном соборе, прежде всего и больше всего, концентрировалось местное провинциально-церковное представительство, то есть епископат соседних с метрополем местечек и городов и клир местной церкви метрополя, в лице его пресвитеров и диаконов.

Нельзя не отметить также и той весьма важной черты настоящего послания, что в нём церковное представительство клира выступает особенно отчётливо и резко. О представительстве этом выразительно упоминается дважды: и при указании адресатов, и при перечислении авторов соборного послания. Причём в том и другом случае представительство от клира не ограничивается рамками какой-либо одной церкви, например антиохийской; нет, оно ясно и определённо носит «вселенский характер» (καὶ τοῖς κατὰ τὴν οἰκουμένην πᾶσιν συλλειτουργοῖς ἡμῶν ἐπισκόποις καὶ πρεσβυτέροις καὶ διακόνοις). Поэтому мы, например, не совсем согласны с Routh, который находит, что исследуемое нами предисловие написано совершенно в плане известного proemium Киприана к Sententiae episcoporum (Annot. 334 p.). Здесь сходство – чисто внешнее. По существу же дела – налицо крупное различие. На западе, как нам хорошо известно, соборное представительство клира ограничивалось лишь рамками местной, преимущественно метрополичьей церкви. А главное – формулировка соборных канонов и редакция соборных посланий принадлежали одним только епископам (пример – Sententiae episcoporum). Здесь же, в предисловии к посланию Антиохийского собора, мы видим значительно большее, а именно: и представительство других клириков, кроме антиохийских (хотя во втором указании оно ограничено лишь ближайшими селениями и городами), и, самое важное – наблюдаем их непосредственное участие в составлении соборного послания. В силу этого мы готовы усмотреть в Антиохийском послании родство не с современными западными, а с более древними восточными соборами, в частности, даже с так называемым «апостольским декретом» Иерусалимского собора (Деян.15:22–23). Попутно и вообще позволяем себе отметить, что восток и запад не вполне одинаково относились к соборному участью клира: на западе епископат раньше сознал себя, как привилегированное ordo; на востоке же отношения епископа к клиру дольше сохраняли свою патриархальную непосредственность и близость.

Второй отрывок соборного послания, сохраненный Евсевием, взят им также почти из самого начала и содержит в себе следующее: «извещали мы также и приглашали к себе, для уврачевания смертоносного учения, многих отдаленных епископов (πολλοὺς καὶ τῶν μακρὰν ἐπισκόπων), как-то: блаженной памяти (τοὺς μακαριτάς) Дионисия Александрийского и Фирмилиана капподокийского. Из них один, отсылая послание в Антиохию, начальника заблуждения не удостоил и привета, и писал не и на его имя, а ко всей церкви, список с чего (ἧς καὶ τὸ ἀντίγραφον) мы прилагаем. Другой – Фирмилиан приезжал даже два раза и отверг нововведение Павла, как это знаем и свидетельствуем мы, при сем присутствовавшие, а также и многие другие».¹⁵²² В приведенном фрагменте обращает на себя внимание косвенное указание на экстраординарный характер антиохийских соборов и их расширенный и увеличенный объем, что вытекает из приглашения даже и «отдаленных епископов». Следовательно, Антиохийские соборы по делу Павла Самосатского были гораздо шире по объему обычных соседне-провинциальных соборов, потому что на них, кроме соседних провинций, присутствовали представители и более отдаленных; да и общее число их участников описывается в таких терминах, которые ясно говорят о незаурядном объеме Антиохийских соборов («пастыри устремились со всех концов», «их было весьма много», так что даже «трудно было и пересчитать»).¹⁵²³ Попутно выделим из этого фрагмента и еще два фактических указания: первое – что епископ Дионисий александрийский прислал антиохийской пастве письмо, очевидно, неблагоприятное для епископа Павла, а второе – что собор включил это письмо в свои деяния.

Третьего, самого большего из занесенных Евсевием в свою историю фрагментов из соборного послания мы излагать и комментировать здесь не будем, так как он почти исключительно касается личной характеристики епископа Павла, а не интересующих нас вопросов соборной организации и делопроизводства. Да к тому же, довольно подробное знакомство с этим фрагментом мы уже имели выше, при характеристике личности Павла и возведенных на него обвинений, равно как вернемся к нему еще и ниже.

Переходим прямо к четвертому и последнему фрагменту, содержащему в себе заключительное определение собора. «Итак мы вынуждены были (=ἠναγκάσθημεν оὖν, igitur necessarium visum est – Rufin.) отлучить этого неуступчивого противника Богу, и вместо него, по Божию, как мы уверены, промышлению, поставить епископом кафолической церкви другого – сына, славно управлявшего тою же епархией, предшественника того, (т.е. Павла) блаженного Димитриана – Домна, украшенного всеми потребными для епископа дарами. Извещаем же вас также и для того, чтобы вы ему писали и от него приняли общительные грамоты (τά κοινωνικὰ γράμματα). А тот пусть пишет Артеме и пусть артемино мыслящие с ним и общаются».¹⁵²⁴ В этом заключительном акте собора характерна implicite проведенная в нем мысль о специальном божественном внушении, руководившем действиями отцов собора (избранием Домна, а, следовательно, и предварительным освобождением для него антиохийской кафедры, чрез деградацию Павла Самосатского). Особенно типичен в данном случае латинский текст Руфина, с его, столь знакомой нам стереотипно-соборной формулой «visum est». Знаменательно, далее, обозначение антиохийской церкви не как частной и местной, а как общей, вселенской церкви (καθολικὴ ἐκκλησία). Каждая отдельная церковь считала себя, следовательно, живой составной частью всего организма вселенской, соборно-апостольской церкви, или даже смотрела на себя, как на полное отображение всей Христовой церкви,¹⁵²⁵ что, разумеется, возможно было только при наличности живого, единого, проникающего все множество частных поместных церквей, соборно-вселенского духа.

Из более частных пунктов соборного определения, хотя и не имеющих прямого отношения к нашей теме, но любопытных в церковно-историческом смысле, заслуживает упоминания, во-первых, то, что епископы бывали тогда и людьми семейными и что принцип известной наследственности их служения, по-видимому, даже поощрялся: сын прославившегося своими заслугами епископа («блаженного Димитриана») уже по одному этому получал преимущественное благоволение у местной паствы, невольно переносившей свои симпатии с отца и на его сына (епископ Домна). Лишний раз можно также подчеркнуть и то, в каком широком ходу были тогда, так называемые, «общительные грамоты», или грамоты мира, которыми обменивались древние церкви между собой во всех, наиболее важных случаях их жизни, в особенности, при смене руководителей церкви – их епископов. Наряду с соборами они являлись одним из самых действительных и могучих средств для поддержания живой вселенской связи всех поместных церквей и укрепления их взаимной солидарности.¹⁵²⁶

В дополнение к подлинным фрагментам третьего, или большего Антиохийского собора против Павла Самосатского краткое сообщение об его эпилоге делает от себя уже сам Евсевий. Он именно, говорит о том, что Павел, когда его дело было окончательно проиграно на соборе, проявил вызывающую дерзость и упорство. Опираясь, очевидно, на партию немалых своих сторонников из среды народа и духовенства, а главное на могущественную поддержку пальмирской царицы Зиновии, Павел отказался признать состоявшийся над ним приговор соборного суда, продолжал считать себя правящим епископом Антиохии и даже по-прежнему оставался жить в епископском доме. Все протесты вновь избранного собором законного епископа Домна оставались безуспешны и в Антиохии наступил настоящий епископский раскол, наподобие римской схизмы Каллиста и Ипполита, или Корнелия и Новациана. Такое неопределенно тяжелое положение антиохийской церкви продолжалось до тех пор, пока римский император Аврелиан не положил конца пальмирской авантюре, что произошло около 272 года.¹⁵²⁷ Партия православных антиохийцев обратилась тогда к императору Аврелиану с просьбой выселить низложенного епископа Павла из незаконно занимаемого им церковного дома. И римский император-язычник остроумно решил спор в пользу того из двух тяжущихся христианских епископов, сторону которого поддерживают итальянские и римские епископы, т.е., следовательно, в пользу епископа Домна. «Тогда-то – отмечает Евсевий, вышеупомянутый муж (т.е. Павел Самосатский) с величайшим стыдом, изгнан был из церкви мирскою властию».¹⁵²⁸

Весь этот дополнительный рассказ Евсевия о последствиях большего Антиохийского собора интересен для нас в двояком отношении. Во-первых, он дает новое и довольно убедительное доказательство тому, ранее выраженному нами положению, что карьера Павла Самосатского, со всеми её удачами и неудачами, в очень сильной степени обязана была и его общественно-политической программе. Он являлся консерватором-националистом, а потому сторонником пальмирской партии и противником римской. А так как обе этих партии, обычно, интриговали и боролись между собою, то следы этой борьбы ясно сказывались и на судьбе Павла: сильна была пальмирская партия и Павел чувствовал себя господином положения, даже невзирая и на низложение его собором; но стоило только этой партии проиграть свою политическую ставку и участь Павла была решена. Причем, особенно характерно, что решение его судьбы было отдано на третейский суд, именно, Италии и Рима, т.е. с точки зрения Аврелиана предоставлено партии римских христиан.

Безотносительное же к судьбе Павла Самосатского, обращение антиохийских христиан к императору Аврелиану знаменательно тем, что это – первый случай вмешательства светской, императорской власти во внутреннюю жизнь христианской церкви. Вмешательство это было сделано по просьбе самой же церкви, и с практически-утилитарной точки зрения оказалось для неё полезным. Но рассматриваемое чисто принципиально, оно было все же нарушением внутренней автономии христианской церкви, тем историческим прецедентом, который как бы открывал собою дверь для доступа в церковь мирской, полицейско-принудительной силы, принесшей немало зла и горя церкви (припомним хотя бы различные «энотиконы» и «типосы» в эпоху монофизитских и монофелитских смут, или гонения на православие со стороны императоров-иконоборцев).

Мы не отметили бы одной из самых важных отличительных особенностей большего Антиохийского собора, если бы прошли молчанием и тот ценный исторический материал, который предлагает Евсевий в другом месте своей истории, именно, в предыдущей 29-ой главе той же книги, где мы находим следующее: «Около этого времени (т.е. времени смены римских императоров Галлиена и Клавдия) составился последний собор из весьма многих епископов. На нем основатель антиохийской ереси был совершенно обнаружен, всеми уже ясно обличен в неправославии и отлучен (ἀποκηρύττεται) от вселенской поднебесной церкви». Здесь еще нет ничего нового, если не считать довольно туманного хронологического указания: «около того времени», т.е. судя по концу предыдущей 28-й главы, времени смены императоров Галлиена, Клавдия и Аврелиана, и даже как будто бы с наклоном ко времени последнего, т.е. императора Аврелиана, что даже и ошибочно, так как император Аврелиан занял престол не раньше половины 270 года, а собор состоялся не позже конца 269 года.¹⁵²⁹

Кстати, попытаемся здесь более точно установить дату последнего Антиохийского собора против Павла. В нашем распоряжении имеются для этой цели следующие синхронистичные собору факты и относящиеся сюда материалы: смерть епископа Фирмилиана, смерть римского епископа Дионисия, расцвет могущества пальмирской царицы Зиновии, кратковременный епископат Домна и поставление ему преемника, в лице епископа Тимея, наконец, показания древних епископских хроник об общей продолжительности правления Павла Самосатского. Не все перечисленные факты одинакового достоинства и значения. Так, смерть епископа Фирмилиана и поставление епископа Домна обыкновенно и сами определяются по соборному низложению Павла – первая, как факт непосредственно ему предшествующий, второе, как обстоятельство тотчас же за ним последовавшее. Наиболее твердо установлена дата смерти одного из адресатов соборного послания, – именно, римского епископа Дионисия, скончавшегося 26 декабря 268 года.¹⁵³⁰ А так как собор обращается к нему, как к еще здравствующему папе, то, заключает Harnack, самый собор мы должны, следовательно, самое позднее, отнести на конец 268 года.¹⁵³¹ Затем, очень устойчивой оказывается цифра общей продолжительности законного епископата Павла в Антиохии, которую все древнейшие «епископские листы» (ältesten Bischofslisten) согласно определяют в восемь лет.¹⁵³² А так как Павел занял кафедру, насколько известно, около 260 года то следовательно, присоединив цифру 8, мы получаем опять тот же 268 год, как год его низложения собором, который, следовательно, должен иметь место в том же 268 году. Основываясь на всем этом, профессор Harnack категорически и заявляет, что «антиохийский собор, на котором Павел был низложен, происходил не позже, как в 268 году». Признавая за мотивировкой Harnack’a известную степень убедительности, мы все же не считаем ее бесспорной, так как главный фактический аргумент, на котором она зиждется – смерть Дионисия римского, не имеет в наших глазах того значения, какое, очевидно, придает ему сам Harnack. Мы же считаем вполне возможным, что если Антиохийский собор происходил в начале 269 году, то весть о смерти Дионисия римского, последовавшей в самом конце предыдущего года, свободно могла еще не дойти до собора и он bona fide мог адресовать свое послание к уже умершему адресату.¹⁵³³ Так что каких-либо принудительно обязательных мотивов отступать от традиционной даты собора (269 год)¹⁵³⁴мы не видим и предпочитаем держаться, именно её, тем более, что она и дает больше удобств в размещении двух предыдущих антиохийских соборов и, хотя только на год, но все же сокращает тяжелый для антиохийской церкви период полного, соблазнительного раскола (до 272 года).

Но возвратимся снова к тексту Евсевия и отметим у него следующее: «не смотря на скрытность Павла, особенно опроверг и обличил его Малхион, муж ученейший, начальник одного греко-софистического училища в Антиохии, за выдающуюся (δι’ ὑπερβάλλουσαν) веру в Христа удостоенный даже пресвитерства в местной церкви. Он же, вступив с Павлом в прение, которое, как записали его скорописцы (ταχύγραφοι = стенографы), сохранилось доныне, один только из всех оказался в состоянии (μόνος ἴσχυσεν τῶν ἄλλων) обнаружить мысли этого скрытного и обманчивого человека».¹⁵³⁵ Здесь, как видим, идет речь о главном виновнике победы православных над Павлом Самосатским, или, выражаясь ближе к духу и тону подлиннику, его уловления на словах. До сих пор, на обоих предшествующих соборах ортодоксальные члены собора, хотя и чувствовали не православие Павла, но не могли изобличить его в этом с бесспорной для всех убедительностью. Павлу, как человеку видимо образованному, а главное – изощренному в словесных препирательствах и спорах удавалось искусно маскировать еретичность своих взглядов и обезоруживать своих противников. Но вот теперь епископу Павлу с его софистическими уловками был противопоставлен пресвитер Малхион, человек высокообразованный и бывший начальником антиохийского философско-софистического училища. Ему-то, наконец, и удалось путем своей блестящей диалектики разоблачить пред отцами собора все не православие Павла и избавить антиохийскую церковь от епископа-еретика.

Из этого, весьма категоричного свидетельства Евсевия видно, что пресвитер Малхион играл выдающуюся роль на соборе, был главной активной его силой, или, выражаясь по-современному являлся лидером собора: он вел главный диспут с Павлом, он организовал точную запись этого диспута своими стенографами, он уличил Павла в еретичности и он же, по словам блаженного Иеронима,¹⁵³⁶ редактировал самый текст послания собора. Одним словом, пресвитер Малхион фактически являлся если и не председателем собора, то во всяком случае, самой видной и крупной его фигурой. А это, разумеется, не могло косвенно не свидетельствовать и, вообще, о довольно заметной роли пресвитерата на данном соборе, в особенности, если учесть прокомментированные нами ранее указания послания на «пресвитеров и диаконов».¹⁵³⁷ Правда, пресвитер Малхион на Антиохийском соборе, как раньте и пресвитер Ориген на Бострийском – личности совершенно исключительные и какой-либо общей нормой для роли пресвитерата на соборах, они конечно, служить не могут. Но симптоматично уж и то, что такие ученые пресвитеры-эксперты появляются почему-то только лишь на восточных соборах, тогда как на западных мы не видим ничего подобного. Что это? – дело ли простого случая, или характерный показатель некоторого различия в соборной практике – категорически решать не беремся. Однако все же заметим, что второе предположение имеет на своей стороне сравнительно больше объективных исторических шансов.¹⁵³⁸

Такова, в целом, версия Евсевия (и самого собора) о суде и приговоре над антиохийским епископом Павлом Самосатским. Относясь к ней с подобающим уважением и должным доверием, мы все же не можем не констатировать её довольно близкой аналогии с предшествующей, исключительно мрачной характеристикой Павла, по тому же Евсевию.¹⁵³⁹ Как раньше там, также точно и здесь теперь епископ Павел рисуется каким-то хитрым обманщиком и изворотливым интриганом, который постоянно лжет, хитрит, двоедушничает, дает ложные обещания, притворно раскаивается и искусно скрывает свои настоящие убеждения, словом, всячески лицемерит. В подобном изображении процесса соборного суда чувствуется не столько голос подлинной, беспристрастной правды, сколько какая-то плохо замаскированная тенденция, или, во всяком случае неполная и односторонняя правда. Очевидно, и картину соборного суда над Павлом окрасили все те же субъективные влияния, с которыми мы познакомились и при характеристике самой его личности. Необходимо поэтому вскрыть эти влияния и по возможности корректировать их для того, чтобы составить более правильное и глубокое представление обо всем этом деле.

Когда в начале данной главы мы исследовали вопрос о приведенной у Евсевия характеристике Павла Самосатского и о мотивах начавшейся соборной оппозиции против него, то совершенно самостоятельно пришли к предположению, что главной движущей пружиной всей этой истории послужило личное раздражение и недовольство Павлом Самосатским, выходившее из среды антиохийского клира и объяснявшееся борьбой двух церковно-политических партий – национально-сирийской и эллино-римской.¹⁵⁴⁰ Вскоре после того нам пришлось познакомиться с небольшой, специальной монографией Р. Раре «Die Synoden von Antiochien», где, к немалому своему удовольствию, мы встретили развитие и обоснование той же самой руководящей точки зрения на все это дело. Пользуясь подходящим случаем, мы и приведем теперь несколько дополнительных рассуждений Раре, которые еще больше укрепят занятую нами позицию и помогут нам объективнее и лучше вскрыть истинный характер Антиохийских соборов против Павла, и в надлежащем свете представить себе поведение как самого Павла, так и всех его критиков и оппонентов.

Прежде всего, Раре совершенно определенно различает в антиохийско-пальмирском государстве того времени две взаимно боровшихся партии – национально сирскую и эллинско-римскую. Принадлежность Павла к первой из них он аргументирует и самым его происхождением из восточной Сирии (город Самосата лежит на Евфрате, в округе Коммагене). «Восточная же Сирия с Едессой, как средоточием духовной жизни, была и главным опорным пунктом (die Heimat – родиной, местом происхождения) национально-сирской жизни, в противоположность почти вполне эллинизированной (fast völlig hellenisierten) западной Сирии, с её метрополем Антиохией, где все было проникнуто печатью эллинизма».¹⁵⁴¹ Павел был видным представителем первой, т.е. национально-сирской партии, которая в эпоху пальмирских владетелей взяла верх над римской партией и в Антиохии, так что задавала тон всей местной жизни. Самый выбор Павла в епископы антиохийскою церковью объясняется, по мнению Раре, именно, его принадлежностью к господствующей национально-сирийской партии – к партии временного большинства. Но здесь же лежит и источник оппозиции против Павла, исходившей из партии меньшинства – сторонников греко-римского влияния. Причем, здесь Раре делает и одно, очень важное дополнение, ближе вводящее нас в самую суть рассматриваемой национально-церковной распри. Он говорит, именно, о том, что общая национально-политическая борьба осложнилась здесь специальным церковным расколом, который, хотя и не развился до степени открытого сопротивления епископу Павлу, тем не менее носил в себе все признаки глубоко затаенного недовольства им, выжидавшего только удобного предлога для того, чтобы перейти в открытую оппозицию и борьбу.

Начало такой церковной оппозиции, по взгляду Раре, было положено еще при самом выборе Павла во епископы (около 260 года), когда боролись две вышеназванных общественно-политических партии. Кандидатом одной партии (греко-римской) был, по всей вероятности, философски-образованный пресвитер Малхион – начальник эллинско-риторского училища, а кандидатом другой (сирской) был Павел Самосатский. Национальная партия собрала значительно большее количество голосов и провела, таким образом, своего кандидата на кафедру. Кандидат же римской партии оказался в меньшинстве и принужден был уступить позицию своему более счастливому конкуренту.¹⁵⁴² Здесь Малхион впервые проявил также и талант дальновидного практического деятеля. Он не повторил ошибки двух римских антипап – Ипполита и Новациана, бывших, в несколько аналогичных с ним условиях, но действовавших более необдуманно и импульсивно. Малхион не стал опорочивать выборов Павла, не отделился от него и не запятнал себя расколом; по внешности, он как будто бы даже вполне примирился с состоявшимся фактом и до поры до времени ни в чем не обнаруживал своего затаенного недоброжелательства к Павлу, тем более, не вступал с ним в открытую, неравную борьбу. Но по существу дела, Малхион и вся предводимая им римско-церковная партия была крайне обижена нанесенным ей поражением и затаила в себе мечту о реванше.¹⁵⁴³ С этой целью партия оппозиции стала усиленно следить за личной жизнью епископа Павла и всем его церковно-общественным поведением, в расчете собрать таким путем достаточный обвинительный против него материал. В результате этого, вероятно, и получилась та, явно тенденциозная характеристика Павла Самосатского, с которой мы уже имели дело выше. Долгое время, однако, партия оппозиции Павлу не имела почти никакого успеха, тогда как, наоборот, положение его самого, видимо, становилось все тверже и прочнее. Последнее обстоятельство объяснялось, конечно, как общим антиримским духом пальмирского владычества, так и личными качествами самого Павла – во-первых, его видным, гражданско-общественным положением, а во-вторых, особыми приемами вводимого им церковно-богослужебного строя, симпатичного большинству клира и народа антиохийской паствы. О положении Павла, как влиятельного гражданского сановника мы уже достаточно сказали выше;¹⁵⁴⁴ некоторые же особенности же его церковной тактики попытаемся раскрыть здесь.

Различие греко-римских и национально-сирских взглядов, как мы уже неоднократно отмечали, чувствовалось положительно во всем. Проникло оно, разумеется, и в сферу христианско-церковной жизни, где выразилось в различии богословских взглядов и церковных обычаев. О разности теоретического богословствования мы специально будем говорить несколько позже; теперь же скажем несколько слов о различии вкусов в области церковной практики. Довольно определенное представление о нем мы извлекаем из известной уже со-борной характеристики Павла, где ему вменяются в вину, между прочим, такие факты, как: 1) пышность церковного богослужения, 2) живая, свободная проповедь, не чуждавшаяся приемов простонародного ораторства, 3) введение общего церковного пения, с свободными собственными композициями и 4) поощрение института «девственниц». В евсевиевой характеристике все эти факты возведены в значение огромных преступлений Павла и, разумеется, получили соответствующую сему окраску. Но, ведь, сами-то по себе они отнюдь не преступны – даже не только не предосудительны, а скорей похвальны, за исключением разве только первого и последнего фактов (архиерейской пышности и покровительства девственницам), хотя даже и они, несомненно, мотивировались самыми чистыми и благими побуждениями. И если, говоря безотносительно, можно еще спорить по поводу всех этих новшеств и даже сомневаться в их соответствии духу христианского богослужения и благоповедения, то в практической их целесообразности и в популярности у большинства тогдашней антиохийской паствы едва ли приходится даже и сомневаться. Действительно, в характере жителей востока, вообще, а сирийцев-семитов, в частности, и по преимуществу, лежит любовь к пышности и декорации, наклон к пластике и позе. Поэтому, им могла сильно импонировать и та декоративная пышная внешность, какой начал окружать себя Павел; а также должны были прийтись по вкусу и те, в сущности, довольно грубоватые, не лишенные даже комизма приемы вульгарного ораторства, которые практиковал епископ Павел со своей церковной кафедры.¹⁵⁴⁵ Еще больше должны были нравиться народу два других приема Павла – живая, свободная проповедническая речь епископа и введенное им общецерковное пение новых, более простых и понятных народу гимнов.¹⁵⁴⁶ Благодаря всем этим мерам, Павел, без сомнения, был очень популярен в огромной массе простого верующего народа антиохийской паствы. Но он сумел также заслужить расположение и у большой части своего клира. Клир он привлек на свою сторону, конечно, не теми подкупами, в которых весьма недвусмысленно обвиняет Павла автор евсевиевой характеристики,¹⁵⁴⁷ даже не тем попустительством, в котором он дополнительно обвиняет Павла, а общим снисходительно-дружеским обращением с ним и, в особенности, сочувственным отношением к давно бытовавшему в клире обычаю совместного сожительства клириков с девственницами.¹⁵⁴⁸ Хотя с половины III века обычай этот, видимо, начал вырождаться и терять свой настоящий, действительный смысл, но по своему происхождению, он очень древен, а по первоначальному своему замыслу достаточно целесообразен и высок, почему древняя церковь за него так упорно и держалась.¹⁵⁴⁹ Даже и тогда, когда институт этот уже значительно деморализовался и вызвал против себя борьбу таких архипастырей, как карфагенский епископ Киприан, он все же был сильно распространен среди клира и энергично им отстаивался.¹⁵⁵⁰ Нетрудно поэтому себе представить, при начавшемся довольно дружном гонении на данный институт со стороны многих епископов, как должен был выиграть, в смысле популярности и любви у клира тот епископ, который не только не заносил своей руки на этот стародавний и популярный институт, но даже как бы покровительствовал ему. Вот почему многие и из среды антиохийского клира, по отзыву евсевиевой характеристики, «любили Павла и удивлялись ему», а его положение на кафедре антиохийской церкви настолько упрочилось, что он мог уже перестать бояться оппозиции.

Но в то время, когда епископ Павел был, так сказать, в апогее своей светской власти и своей церковной популярности, с ним как раз и произошли те обстоятельства, которые дали новое направление всему делу. Павел Самосатский стал на опасную почву богословствования и на этой почве поскользнулся и упал: он высказал ряд сомнительных и двусмысленных положений, чем и воспользовались его враги, которые сделали из этих тезисов прямо уже еретические выводы и поспешили приписать их самому Павлу. Важно и интересно, конечно, ответить на вопрос, почему же православный епископ столь видной митрополии, как Антиохия, встал на такой скользкий и опасный путь суемудренного богословствования? Как мог он позволить себе уклониться от чистоты общецерковной догмы, да еще в столь важных пунктах, как учение о Троичности Лиц и Божественности Господа Иисуса Христа? Лучшим ответом на него мы считаем тот, который дан Р. Раре и который главную причину еретического заблуждения Павла видит опять в том же общем его уклоне ко всему национально-сирскому. Отвлеченное школьное богословствование с его догматическими тонкостями было почти исключительным достоянием философски образованных греков и сторонников греко-римской образованности. Здесь царила александрийская школа с её самым блестящим представителем Оригеном. В Антиохии того времени на почве такого философствующего богословия стояла партия эллино-романистов, во главе с начальником риторско-философской школы – пресвитером Малхионом. Однако, большинство коренного антиохийского населения, выросшее в традициях сирийского семитизма, не было склонно к такому абстрактно-философскому мышлению и предпочитало ему другой путь – путь более простых, конкретно-реальных представлений. И вот, Павел Самосатский, который и сам лично по всему своему духовному складу тяготел к такому, именно, упрощенному богословствованию, сознательно и определенно становится на этот путь, чтобы демократизировать богословие и приблизить его к пониманию простого народа. «В лице Павла господствующая национально-сирская партия (die grosse nationalsyrische Partei) получала человека, который не только в этом пункте (политическом) стоял на её стороне, но также провозглашал простонародное понимание (volkstümliche Auffassung) о Лице Иисуса Христа, чуждое (frei, свободное от) философской спекуляции».¹⁵⁵¹ Очевидно, Павел хотел проделать в данном случае то же самое, что так удачно прошло у него в области церковно-богослужебной реформы, где демократизация богослужения (живая проповедь, общее пение, сочинение новых гимнов), как мы видели, имела большой успех у народа и сильно его популяризовала. Мы не станем повторять здесь самых деталей своеобразного богословствования Павла Самосатского, речь о чем уже была у нас раньше;¹⁵⁵² отметим только, что богословствование Павла имело ясно выраженный наклон в сторону довольно грубого семитического реализма и тех более примитивных, более осязательных и конкретных, если угодно, даже позитивно-материалистических, представлении о Божестве, которыми характеризуется наивное, пластическое мышление сынов востока, вообще, и семита-сирийца в частности.¹⁵⁵³ Несомненно, отсюда, именно, вытекает и перевес в богословствовании Павла монархианской тенденции над идеей Троичности и известная степень приближения его к «евионитству» и даже «иудейству» в чем, не без некоторого основания, упрекало Павла большинство его противников.

Ясно, что такое семитическо-иудействующее направление Павла должно было резко столкнуться с господствовавшим типом греко-александрийского школьного богословия. Все основные устои последнего, как, например, субстанциальная троичность Лиц в Божестве, персонификация Логоса, предвечное Божество Иисуса Христа и прочее, подверглись у Павла коренной переработке и получили новую, упрощенно-материализованную формулировку. Весьма возможно, что Павел даже намеренно затрагивал, именно, эти, самые главные пункты ученого александрийского богословия, чтобы отчасти исправить их, а главное – одеть в одежду более близких к народу и вполне доступных ему представлений, в замен непонятных и туманно-отвлеченных умозрений александрийских, философствующих богословов.¹⁵⁵⁴ И более, чем вероятно, что усилия Павла и на этом пути – теоретического богословствования не остались бесплодными: пришедшиеся, как нельзя более, по плечу народа упрощенно догматические взгляды епископа должны были широко распространяться, в особенности благодаря тому, что Павел, подобно тому, как в последствии и Арий, влагал свои новые догматические взгляды в специально сочиненные им церковно-богослужебные гимны.¹⁵⁵⁵

Но этот последний успех Павла обошелся ему слишком дорого. Он дал, наконец, в руки антиохийской оппозиции то оружие, которого ей так долго не доставало.¹⁵⁵⁶ Нельзя не отметить, прежде всего, что Павел своим новым богословствованием как бы делал вызов оппозиции, так как задевал ее в самом больном для неё пункте, – переделывал то научно-школьное богословие, которое составляло главную заслугу этой партии и предмет её гордости. Во-вторых, следует подчеркнуть, что Павел и, действительно, становился на ложную дорогу, если не прямого еретичества, то во всяком случае, очень сомнительного православия. Возможно даже, что сам Павел прямых ересей не проповедовал. Но он все же проводил такие взгляды, которые при желании, легко было довести до степени грубой ереси. А такого желания, такого добровольческого усердия было больше, чем надо у давних противников Павла – членов александрийско-римской оппозиции. Все они теперь с радостью ухватились за новое, более грозное и действительное орудие борьбы против ненавистного им епископа: тщательно отмечали всякие уклонения Павла, тенденциозно их комментировали, а главное – доводили их до степени тех крайних абсурдов, в форме каких они приобретали характер настоящей и очевидной ереси.¹⁵⁵⁷ Следовательно, Сретичность самого Павла Самосатского была больше, так сказать, потенциальной, т.е. заключавшей в себе возможность еретических выводов и заключений. И она, по всей вероятности, объяснялась не столько сознательным злым намерением Павла, сколько, во-первых, общей не выработанностью точной тринитарной и христологической православной догматики; во-вторых, его сравнительно грубым, конкретно-реалистическим мировоззрением и в особенности, языком, и, наконец, отсутствием точной технической формулировки богословских понятий, благодаря чему в одни и те же словесные формулы нередко влагалось совершенно различное содержание, равно как и наоборот – разные термины заключали в себе одну и туже идейную сущность. Так что не будь в Антиохии того времени таких выдающихся по своему образованию лиц, как местный пресвитер Малхион, а главное – не имей они личных мотивов придирчиво следить за своим епископом и отрицательно к нему относиться, весьма вероятно, что никто и не решился бы усомниться в православии Павла и он, пожалуй, успел бы даже умереть на кафедре антиохийского митрополита, прежде, чем его, быть может даже бессознательное и для него самого, еретичество стало бы для всех ясным и бесспорным. Но Дух Божий, живущий в церкви и заправляющий её судьбами, не попустил заблуждению укорениться и пресек зло в самом его начале. Орудием промыслительных целей и была избрана та партия александрийско-римской оппозиции, которая все время интриговала против Павла и ревниво следила за каждым его шагом. Пусть, в выступлении этой оппозиции, в особенности в его целях и мотивах, было немало личного и даже своекорыстного; но, отрешившись от всяких личных и партийных оценок, мы не можем не признать, что оппозиция сделала большое дело и оказала важную услугу церкви.

При свете данных нами разъяснений, окончательно проясняются и вопросы о том, кто был душою и организатором Антиохийских соборов против Павла и почему два первых собора оказались, можно сказать, безрезультатными? Так как с протестом против ложного богословствования Павла выступила греко-римская оппозиция александрийских богословов, во главе с начальником антиохийской богословско-философской школы – пресвитером Малхионом, то ей же, надо полагать, принадлежит и. почин в вопросе о соборном рассмотрении данного дела. К этому ее привела неизбежная логика фактов. Первоначально, конечно, Малхион и его партия должны были вынести свой богословский спор с епископом на суд местной антиохийской церкви, т.е. предложить на обсуждение её общего собрания. Но в виду того, что епископ Павел, как мы уже убедились, пользовался широкими симпатиями антиохийского клира и народа, протест оппозиции не мог иметь здесь желанного успеха и Павел должен был выйти победителем из спора. Тогда оппозиции не оставалось больше ничего делать, как только апеллировать к высшей инстанции, т.е. к провинциальному собору всех соседних епископов.¹⁵⁵⁸ Чтобы организовать такой чрезвычайный у себя собор, партия антиохийской оппозиции, по-видимому, обращалась к епископам не только лично, но и письменно, как об этом можно догадываться из ответного письма александрийского епископа Дионисия к членам антиохийской церкви, т.е. по всей вероятности, к Малхиону и его сторонникам.¹⁵⁵⁹ Письмо это характерно еще и тем, что в нем звучит как бы недоверие к Павлу и сочувствие к его противникам, что было вполне естественно для предстоятеля, именно, александрийской церкви, под знаменем которой стояли Малхион и вся его партия. Можно пойти даже и еще несколько дальше, именно, предположить, что свои пригласительные письма партия Малхиона рассылала, главным образом, тем епископам, которые были одной с ней богословской школы. По крайней мере, серьезную основу для такой почвы дает текст Евсевия, во-первых, своими двумя перечнями наиболее знаменитных епископов, присутствовавших на Антиохийских соборах; а во-вторых, еще и тем, что он говорит в другом месте своей истории, где перечисляет знаменитых епископов востока, бывших непосредственными учениками Оригена, в ряду которых он называет почти всех главных участников соборов против Павла.¹⁵⁶⁰

Не менее ясной становится теперь для нас и причина неуспеха двух первых Антиохийских соборов. Она состояла не столько в лицемерии, двоедушии и вероломстве Павла, как хочет представить дело Евсевий, сколько в необычности самого повода к собору и исключительной трудности подлежавшего его рассмотрению и суду дела. Поводом собора послужила апелляционная жалоба партии меньшинства антиохийской церкви на партию большинства и, главным образом, на самого епископа. Все это было слишком исключительно и необычно для того времени. Для того, чтобы начать подобный процесс, нужен был не менее, как дружный и единодушный протест против епископа всей его паствы. Но в данном случае, этого-то как раз и не было, а было, скорей, нечто обратное: именно, большинство антиохийской паствы поддерживало Павла, и лишь сравнительное меньшинство выступало против него с своим протестом. Вот почему, мы и называем самый повод к собору, взятый в его исторической перспективе, необычным и даже недостаточным для собора. При наличности такого повода, собор мог состояться только в том случае, если его не только не избегал, но даже искал и желал и сам епископ Павел, что было вполне возможно. После поражения оппозиции на пленарном собрании антиохийской церкви, епископ Павел имел все шансы рассчитывать на подобную же, и даже еще более полную победу, и на областном соборе: епископы, по чувству коллегиальной солидарности должны были поддержать его в борьбе с честолюбивым пресвитером (Малхионом), а единственно опасный для него оппонент – епископ Дионисий александрийский, по старости и слабости не мог уже прибыть на собор.

И, действительно, расчеты Павла, если и не вполне, то больше чем на половину, оправдались. Собравшиеся епископы, судя по всему, были настроены благожелательно к своему антиохийскому коллеге и не склонны были его осуждать. Хотя, с другой стороны, те же епископы не проявляли готовности, во что бы то ни стало, и оправдывать Павла. По-видимому, несмотря на общий тон благожелательного отношения к Павлу, собор все же чувствовал, что и за ним есть какая-то вина, состоявшая, правда, по мнению собора, не столько в неправильности мыслей, сколько в неясности, неосторожности и соблазнительности их внешней формулировки. Поэтому-то собор и удовлетворился только тем решением, что взял с Павла обещание исправиться в указанном отношении и не давать больше повод к соблазну подобными неосторожными выражениями.

При таком освещении всего дела епископа Павла и хода рассуждений на Антиохийских соборах, рассказ о них Евсевия легко освобождается от тех неясностей и даже почти противоречий, каких в нем немало. В самом деле, Евсевий считает Павла Самосатского крайне безнравственным человеком и грубым еретиком. Но в то же время говорит, что отцы двух первых Антиохийских против него соборов не могли ни в чем серьезно уличить Павла и оставили его на кафедре. Уже тут чувствуется нечто не совсем ладное: не могли же, в самом деле, члены собора отнестись к личности Павла столь снисходительно и мягко, если, не говоря уже о трудно распознаваемом богословствовании Павла, его личное поведение было бы и в действительности крайне соблазнительно и порочно, и совершенно не соответствовало бы положению главного епископа всего азиатского востока. Ведь подобное снисхождение тогда граничило бы с преступным попустительством и даже чуть ли не с молчаливым одобрением Павла. А это тем более удивительно и даже просто непонятно, что в тексте Евсевия мы не находим никаких указаний на то, чтобы собор зазирал Павла за подобное поведение и требовал бы его решительного исправления и в этом отношении. Здесь дело было вполне просто и ясно: оно не требовало никаких диалектических тонкостей; так что будь Павел в моральном смысле, действительно, виновен в глазах собора, последний, разумеется, не преминул бы уже за одно это его осудить и низложить (в числе проступков Павла Евсевий называет и грех симонии, порока совершенно нетерпимого в епископе и строго караемого еще по апостольским правилам 29-ое прав.).

Во-вторых, рассказ Евсевия грешит еще и такой непоследовательностью: с одной стороны выходит, что собор будто бы убедился в виновности епископа Павла; с другой – он все же не наложил на него никакого наказания, а ограничился одними словесными объяснениями и обещаниями Павла. Тут останавливает на себе внимание полная несоразмерность вины с наказанием: если собор убедился в виновности Павла, то он не мог ограничиваться какими-то пустыми обещаниями. А если он удовлетворился столь малой жертвой со стороны Павла, то не ясный ли это знак того, что собор вовсе не придавал серьезного значения и самой его вине? Если даже допустить, что Павел злоупотребил довериям и снисходительностью отцов первого собора, то второй Антиохийский собор, который всецело шел по следам первого, не мог снова даться в обман Павлу и обязан был судить его с удвоенной строгостью, не только за неисправимость в заблуждениях и пороках, но и за тот сознательный обман, который позволил себе Павел в отношении к членам первого собора. Если же второй Антиохийский собор не делает даже и упоминания об обмане со стороны Павла, то очевидно, что все это дело развивалось в совершенно иной атмосфере.

Наконец, согласно известиям Евсевия, третьему Антиохийскому собору удалось, после долгих усилий, изобличить Павла в еретичности, и то лишь благодаря находчивости и искусству пресвитера Малхиона. Но где же, спрашивается, был этот самый пресвитер Малхион раньше? Почему же они не изобличил Павла на двух предыдущих соборах? Предположение, что Малхиона на них не было вовсе, едва ли допустимо, в виду ясных слов евсевиева текста, что на соборе были не одни епископы, а также и пресвитеры с диаконами, и в силу того влиятельного общественного положения, какое должен был занимать в местной церкви пресвитер Малхион – начальник философской школы. Если же пресвитер Малхион, как это более чем вероятно, присутствовал на всех трех Антиохийских соборах против Павла, то совершенно непонятно, почему он так долго не мог уличить еретика, который ему давно и хорошо был известен, и изобличение которого для Малхиона не представляло никакой действительной-то трудности? Очевидно, дело здесь не в Малхионе и не в Павле, а в самой соборной атмосфере, в той исторической обстановке этих споров, о которой подробно мы говорили выше. Малхион потому так сравнительно долго и не достигал успеха, что он, как интригующий против своего епископа пресвитер, очевидно, не внушал особого доверия отцам собора (в подавляющем числе епископам же); так что потребовалась длительная и упорная работа Малхиона, чтобы победить такое недоверие членов собора и, так сказать, перетянуть их на свою сторону.

Нарисованная нами картина взаимоотношения всех трех Антиохийских соборов по делу Павла Самосатского (точнее, двух первых соборов, с одной стороны, и третьего, последнего, с другой) получает несколько новых дополнительных штрихов в освещении её у блаженного Феодорита. Он сообщает что неправомыслие Павла на, первых двух соборах еще только исследовалось, но не сознавалось ясно: ему предлагали вопросы, обсуждали его ответы, брали с него известные обещания и даже обращались к нему с особым соборным посланием, вызывая его на более подробное и ясное изложение его подозрительного учения. Послание это написано от лица шести епископов, перечисленных в заголовке, почему нередко для краткости так и называется «посланием шести епископов».¹⁵⁶¹ По своему содержанию оно представляет подробное изложение символа православной, еще до никейской церкви, составленного по поводу еретических заблуждений Павла Самосатского, почему у Mansi оно, например, и сопровождается пояснительной ремаркой: Catholica fides contra Paulum scripta. Оно заканчивается таким категорическим вопросом, обращенным к епископу Павлу: «вот, из многого мы обозначили немногое (σημειωσάμενοι, notavimus). Мы хотим теперь знать, одинаково ли с нами ты мыслишь и учишь? И пусть ты обозначишь, соглашаешься ли ты со всем вышенаписанным (προγεγραμμένοις), или нет»?¹⁵⁶²

По-видимому, именно, это «послание шести» дало и новый, более решительный оборот всему делу Павла Самосатского. Последний надо думать, не мог оставить письма без ответа;¹⁵⁶³ – а в самом своем письменном же ответе он вынужден был более ясно и определенно изложить, и систематизировать свои мысли, откуда уже сама собою открывалась и вся их еретичность. Если раньше, при устном обмене мнений на двух предшествующих соборах, Павлу удавалось, так или иначе, маскировать свои мысли, то теперь, в письменном изложении такой прием становился уже менее удобным и Павлу пришлось, что называется, показать свое настоящее лицо, и тем самым перед большинством епископов документально обнаружить свое не православие. Одновременно с этим, по правдоподобной догадке Раре, обострилась вражда партий и среди самой Антиохийской церкви. Вполне возможно, что епископ Павел, вышедший по крайней мере, наружно, как бы победителем на двух бывших Антиохийских соборах, захотел теперь смирить оппозицию и её лидеру – пресвитеру Малхиону грозила перспектива опытно познакомиться с проявлениями гнева могущественного епископа. Вместе с этим Павел, по-видимому, вступил в агрессивную полемику и со школой римско-александрийских богословов, как об этом догадываются на основании глухой ссылки Евсевия, что Павел критиковал почтенных «умерших экзегетов», в чем вводят намек на Оригена, а, следовательно, и на оригенистов, вообще. Совокупность всех этих обстоятельств ускорила созыв третьего, «окончательного» собора против Павла Самосатского и предрешила самый его исход: Павел еще больше раздражил оппозицию, яснее обнаружил свое неправомыслие и потерял симпатии епископов.¹⁵⁶⁴ Собору оставалось только, так сказать, оформить все это и произвести окончательный церковный приговор по затянувшемуся делу. Тем не менее, соборные прения, по свидетельству Евсевия, носили очень оживленный характер – характер ученого диспута между епископом Павлом и пресвитером Малхионом, – в котором решительную победу одержал последний. Весь этот диспут был стенографически запротоколирован и если не целиком, то в главной и существенной своей части, включен в то послание, которое от лица собора направлено было к епископу Максиму александрийскому и папе Дионисию римскому, – к первому, конечно, как к главе той александрийской церкви, богословие которой вышло победителем из продолжительной и упорной борьбы с Павлом; а ко второму – вероятно, как к епископу главного метрополя всей греко-римской империи и церкви.¹⁵⁶⁵

Фактически, однако, как мы знаем, соборный приговор некоторое время не мог быть полностью приведен в исполнение, о причинах чего Евсевий кратко говорит так: «поскольку же первый (т.е. Павел Самосатский) и не думал выходить из церковного дома; то обратились с просьбой к Аврелиану, который решил дело весьма справедливо, – предписал передать дом тем, с кем италийские и римские епископы имеют переписку об учении веры. Тогда-то уже вышеупомянутый муж, с величайшим стыдом, изгнан был из церкви мирской властью». Делая справку с церковной и политической историей того времени, мы краткую и субъективно окрашенную заметку Евсевия, можем распространить и корректировать в таком виде. Победа Малхиона над Павлом на третьем Антиохийском соборе была, собственно говоря, торжеством греко-римской партии в недрах местной Антиохийской церкви. Но это все же была только партия, а не вся местная паства, и даже, как, например, думает Раре – партия меньшинства, большинство же осталось верным Павлу и защищаемому им национально-сирскому идеалу богословствования. Так что ближайшим следствием соборного приговора явился лишь фактический раскол антиохийской церкви, где меньшинство приняло нового епископа Домна (греко-римская партия), а большинство продолжало энергично поддерживать популярного старого – епископа Павла Самосатского. Положение Павла облегчалось еще и тем, что избранный ему в преемники епископ Домн, по-видимому, не отличался сильным характером, а главное, он вскоре же помер, в конце 270 года или в самом начале 271. Правда, на его место был тотчас же избран новый епископ – Тимей, но и он также не принадлежал к числу особенно энергичных, активных деятелей.¹⁵⁶⁶ Так что церковные обстоятельства были вполне благоприятны для Павла. Еще более, разумеется, благоприятствовали ему гражданско-политические обстоятельства, так как эпоха около 270 года была высшим расцветом могущества и влияния пальмирской владелицы Зиновии, всецело симпатизировавшей Павлу. Неудивительно после всего этого, что Павел и после решительного низложения его собором, в течение двух или трех лет, продолжал еще жить в епископском доме и считать себя правящим епископом антиохийской церкви.

Но вот, гражданско-политическая атмосфера резко изменяется: эфемерное пальмирское царство рушится, и римский император Аврелиан триумфатором входит в Антиохию. Национально-сирская партия разбита и терпит унижение, а греко-римская, наоборот, торжествует свою полную победу по всей линии. Совершенно понятно, что и греко-римская партия антиохийских христиан ищет себе поддержки у римского императора в борьбе со старым лидером национально-сирской партии – епископом Павлом Самосатским. Но эта партия получает характерный ответ от римского императора-язычника, что его поддержка будет оказана тому из двух антиохийских епископов (Навел и Тимей), который находится в церковном общении с Римом.¹⁵⁶⁷ Ясно, что Павел Самосатский теперь уже проигрывает свое дело и, как говорит Евсевий, «с позором изгоняется из епископского дома». Финал этой истории – совершенно естественный и ясный, лишний раз подчеркивающий то, насколько важно было влияние партийно-политической борьбы во всем этом деле.

Личность самого епископа Павла Самосатского после сего исчезает с действующей исторической сцены. Но память о нем и его учении еще долго живет в церковной истории. Прежде всего, с изгнанием Павла церковный раскол в самой Антиохии, по-видимому, не кончился, так как во главе национально-сирской оппозиции стал ближайший последователь и друг Павла – пресвитер Лукиан, (тоже Самосатский). Доказательство этого мы находим в «Церковной истории» блаженного Феодорита, точнее, в приводимом им окружном послании епископа Александра александрийского, где дано следующее, весьма важное сообщение: «учение Ария первоначально принадлежало Евиону и Артеме и есть подражание ереси Павла Самосатского, который, быв епископом в Антиохии, соборным судом всех во вселенной епископов отлучен от церкви, и которого преемник Лукиан (курсив наш) в продолжение многих лет не имел общения с тремя епископами»,¹⁵⁶⁸ под которыми, очевидно, разумеются епископы: Домн, Тимей и Кирилл. Основываясь, на этом, Ad. Harnack и полагает, что «Лукиан разделял христологические положения (christologischen Sätze) своего великого земляка (т.е. Павла Самосатского) и после его смерти был главой национально-церковной сирской партии в Антиохии, по противоположности с эллинистическо-римской».¹⁵⁶⁹ Еще решительнее утверждает то же самое профессор А. А. Спасский, говоря: «с изгнанием Павла Самосатского из Антиохии не уничтожились все его последователи. Во главе национально-сирской церкви стал Лукиан, и в течение времени от 272 до 303 год¹⁵⁷⁰ действовал как учитель экзегетической школы, стоявшей вне общения с тогдашними антиохийскими епископами».¹⁵⁷¹ Этот формальный церковный раскол в начале гонения Деция и закончился. Но идейное влияние своеобразного богословия «антиохийской школы», несомненно, шло дальше и глубже, и непосредственно приводило к арианству, а чрез него и к несторианству. Вот здесь-то и сыграло решающую роль более тонкое богословие лукиановой школы, которое, по взгляду Спасского, Дюшена и других, как бы перекидывало мост между грубым, материалистическим реализмом Павла Самосатского и сравнительно гораздо более тонким, рационалистическим позитивизмом Ария.¹⁵⁷²

Непосредственная внешне-историческая и более глубокая внутренне-идейная связь учения Павла Самосатского с христологическими движениями четвертого и последующих веков обусловили собою, между прочим и то обстоятельство, что личность Павла, его учение и все его дело, получили особенно яркий и длительный отпечаток в жизни и литературе древней церкви. «Имя Павла – говорит профессор Ad. Harnack – с конца III века названо бесчисленное количество раз... в многочисленных цитатах вплоть до конца VI века... Прежде всего, Павел сопоставлен с Артемоном; так уже в самом соборном послании, далее Евсевий, V, 28, Памфил Apol. pro Orig. с. 5, Epiphanius, 65, 1 и т.д. Потом, явилась в IV века триада – «Евион, Артемон, Павел» (так впервые у Александра александрийского s. Theodor, n. e I, 4) перешедшая, затем в четверицу: «Евион, Артемон, Павел, Фотин». В несторианском споре также снова вспоминают Павла; так как и на самом деле антиохийцы учили очень сходно с ним; следовательно, возможно было постановление Антиохийского собора (269 год) обратить против них, тем более что столетием позже ими же (чрез Леонтия Виз.) оно было пущено и в обращение. Тогда появляются акты, в качестве его отголоска; но в монофелитском споре призрак Павла мог бы еще раз быть процитирован, так как Павел высказывался так, что диофелиты могли на нем дискредитировать своих противников.¹⁵⁷³ Вообще, должно заметить, что личность Самосатского, за эпоху вселенских соборов, являлась символом чуть ли не всех тогдашних, наиболее грубых ересей, и к его имени прилипло немало такого, за что он вовсе не ответственен. В качестве иллюстрации тех исторических нелепостей и анахронизмов, которые соединяются с делом Павла Самосатского и происходивших при нем Антиохийских соборов, не можем не указать здесь на краткую версию о соборе 269 года известного Libelli synodici, заставляющую присутствовать, на этом соборе, в числе других епископов, также и Феодора Мопсуестского, родившегося чуть ли не столетием после данного собора.¹⁵⁷⁴

Не желая, без крайней в том нужды, удлинять своего исследования, мы из массы любопытных исторических отголосков о деле епископа Павла Самосатского остановимся только на тех, которые особенно авторитетны, и непосредственно касаются основного предмета настоящей главы – «Антиохийских соборов против Павла». Таких важных свидетельств, или, выражаясь точнее, авторитетных свидетелей мы имеем неменьше трех, причем, все они касаются одного и того же недоуменного пункта – именно, кажущегося резкого несогласия, даже противоречия, между Антиохийским (269 год) и Никейским (325) соборами в их отношении к главнейшему вопросу тогдашних христологических споров – понятию и термину «омоусиос» (ὁμοούσιος). Суть этой историко-догматической контроверзы, говоря кратко, сводится к тому, что в разгар арианских споров, партия защитников православно-никейской веры, или так называемых, «омоусиан» (т.е. защитников учения о полном тождестве по существу Отца и Сына) сильно соблазнялась посланием отцов большего Антиохийского собора против Павла, где этот самый термин «омоусиос» подвергался решительному осуждению, как характеризующий собою основное заблуждение Павла Самосатского.

Немало над выяснением и устранением этой соборной контроверзы поработал крупный церковный деятель и писатель западной церкви – Иларий епископ Пиктавийский, умерший почти ровно столетием позже Антиохийских соборов († 14 января 368). Проживая нередко и подолгу на востоке Иларий узнал, что христиане восточных провинций – «Азии» и Геллеспонта были бы готовы принять никейскую формулу «омоусион», если бы их не смущало категорическое осуждение этого слова в послании большего Антиохийского собора против Павла Самосатского. Желая устранить такое препятствие, Иларий и пишет специальный трактат Liber de Sinodis seu Fide Orientalium (вероятно, в конце 359 года). Здесь он вполне ясно представлял себе самое возражение и в должной мере с ним считался.¹⁵⁷⁵ Он парирует его, главным образом, тем, что термин «омоусиос» имеет несколько смыслов и может быть употреблен, как в православном (в смысле равенства по существу всех лиц св. Троицы), так и в еретическом значении (унитарно-монархианском, отрицающем равноправную личную Троицу).¹⁵⁷⁶ «Антиохийские отцы – комментирует мысль Илария профессор А. Орлов – осудили этот термин в его еретическом (унитаристическом) значении, какое, как мы знаем, хотел навязать ему Павел. Но когда этот самый термин оказался удобным для отражения арианского лжеучения, то никейские отцы имели полное право восстановить его».¹⁵⁷⁷ «Самосатский нехорошо исповедовал «омоусиос» – говорит Иларий: но разве ариане лучше поступили, отрицая этот термин? Восемьдесят епископов некогда отвергли его, но триста восемнадцать ныне приняли его».¹⁵⁷⁸ И сам Иларий, не смотря на все свое сочувствие антиохийской школе,¹⁵⁷⁹ скорей на стороне собора трех сот восемнадцати и за принятие термина «омоусиос», разумеется, в его новом, православном понимании.¹⁵⁸⁰ Но этим Иларий нисколько не опорачивает авторитета равнейшего Антиохийского собора против Павла Самосатского, так как находит и его постановление вполне правильным, осудившим еретическое употребление термина «омоусиос», как подробнее раскрывает это Иларий уже в другой своей историко-полемической работе.¹⁵⁸¹

Считается с этим возражением и главный вождь «новоникейской» группы – капподокийский архиепископ св. Василий Великий, занимавший на востоке приблизительно ту же примирительную позицию, на какой стоял Иларий на западе.¹⁵⁸² Но Василий Великий судит об этом все же строже, как это видно, например, из следующих строк его «письма к монахиням»: «слово единосущный (ὁμοούσιος), будучи худо понимаемо, еще не принято некоторыми... И действительно, отцы, собравшиеся по делу Павла Самосатского, опорочивали сие речение, как не совсем удачное. Они говорили, что слово единосущный заключает в себе понятие о сущности и о том, что от этой сущности; почему разделенная уже сущность тем частям, на которые она разделена, дает наименование единосущного. Но такая мысль имеет разве место в рассуждении меди и монет, сделанных из меди; в рассуждении же Бога Отца и Бога Сына не усматривается такой сущности, которая была бы первоначальнее и выше обоих; потому-то и думать, и говорить это – выше всякого нечестия... И таковых – замечает Василий Великий несколько выше – справедливо иной укорит, но опять же их удостоит и извинения»,¹⁵⁸³ очевидно, за их ревность, хоть и не совсем по разуму.

Но обстоятельнее и глубже всего выясняет исследуемое недоразумение главный столп православия и борец за «омоусию» – св. Афанасий, архиепископ александрийский, в целом ряде своих трактатов, в особенности в «послании о соборах, бывших в Аримине италийском и в Селевкии исаврийской». Он отчетливо ставит самый предмет спора: «нам не нравятся, говорят они (противники «омоусии»), речения от сущности и единосущный, потому что оные некоторых соблазнили и многих возмутили».¹⁵⁸⁴ В особенности, соблазнялись этим почитатели Антиохийского собора против Павла, как отмечает это и св. Афанасий: «но поскольку, как они говорят, (послания же у себя не имею), епископы, осудившие Самосатского, написали, что Сын не единосущен Отцу, а потому и они, уважая и чтя сказавших сие, не приемлют сии речения».¹⁵⁸⁵ Св. Афанасий, вполне понимая такую психологию и даже сочувствуя искренно заблуждающимся, приглашает их к совместной спокойно благожелательной беседе. И прежде всего, он предлагает отказаться от самой неблагочестивой мысли выискивать у отцов соборов какие-либо несогласия, тем более, противоречия: «почему, если кто порицает отцов, сошедшихся в Никеи: будто бы сказали они вопреки определениям прежде бывших; то по справедливости должен он порицать и сих семьдесят, потому что они не соблюли определенного прежде них бывшими... Но противно справедливости обвинять тех и других; потому что все они защищали веру Христову, и все ревностно подвизались против еретиков, и одни осудили Самосатского, а другое арианскую ересь. Как те, так и другие правильно и хорошо написали относительно к предположенной им цели».¹⁵⁸⁶ Вот это-то постоянное внимание к цели собора, отрешение от буквы и проникновение в самый дух их постановлений и должно, по Афанасию, быть нашим руководственным критерием при оценке соборов. «Так, если и отцы обоих соборов (т.е. Никейского и Антиохийского) различно отзывались о речении единосущный, то нам не надлежит совершенно не соглашаться с ними; но должно вникнуть в их мысль и тогда, без сомнения, усмотрим единомыслие обоих соборов».¹⁵⁸⁷ И дальше он довольно подробно выясняет и доказывает, что «каждый собор имел основательную причину, по которой одни сказали так, а другие иначе... Ибо низложившие Самосатского речение единосущный понимают телесно, потому что Павел хотел употребить хитрость и говорил: если Христос не из человека сделался Богом, и следовательно, единосущен Отцу, то необходимо быть трем сущностям – одной первоначальной и двум от неё происшедшим; а посему самому, справедливо опасаясь такого лжеумствования, составленного Самосатским, сказали, что Христос не единосущен... О Божестве же Сына написав, напротив, не углубились в точное значение слова единосущный».¹⁵⁸⁸

«Посему да прекратится всякий спор, и не будем более препираться, если соборы различно принимали речение единосущный»,¹⁵⁸⁹ вкладывая в него, каждый раз, вполне православный, только несколько, быть может, односторонний смысл.

Так, вполне веско и авторитетно, лучшие богословы четвертого века защитили честь большего собора в Антиохии, от того, только кажущегося урона, какой, по мнению некоторых наносил ему догматом «омоусии» первый вселенский собор в Никее. На самом же, деле, Никейский собор, в отношении к ереси Павла Самосатского был вполне солидарен с определениями равнейших Антиохийских соборов, и свой строгий взгляд на последователей Самосатского закрепил даже особым каноном об их перекрещивании, в случае обращения их в истинную церковь.¹⁵⁹⁰ Для нас же вся эта полемика и апология – только лишний и очень убедительный показатель того огромного идейного влияния, какое продолжали сохранять Антиохийские соборы для всего православного востока, даже почти столетие спустя после того, как они там происходили.

«Соборами в Антиохии – говорит Hefele – заканчиваются соборы третьего века»,¹⁵⁹¹ с чем вполне согласны и мы, так как рассказ Libelli synodici о соборном диспуте в Месопотамии между епископом Архелаем и ересиархом Манесом, по верному отзыву того же Hefele, «не более, как выдумка», а непосредственно следующий, далее, Эльвирский собор принадлежит уже началу четвертого века (наиболее вероятная дата 305 год) и во всяком случае характерен не для гонимой церкви первых трех веков, а для начинающей торжествовать церкви Константиновой эпохи. Поэтому, надеемся, в праве и мы считать себя достигшими естественного предела своего утомительно длинного и мнаготрудного пути.

Окидывая весь пройденный нами путь, в его целом, одним последним, прощальным взглядом, мы, наряду с чувством понятного облегчения от завершения работы нескольких лет, охвачены порывом самого искреннего преклонения и благоговейного восторга пред внутренним величием, несокрушимой мощью и духовной красотой древнейшей церкви – церкви первых трех веков! Лишенная не только какой-либо внешней опоры, но и самых элементарных прав граждански-легального существования, поставленная лицом к лицу пред враждебным и нередко жестоко ее гнавшим римским правительством и тогдашним обществом, обуреваемая со всех сторон многочисленными внешними и внутренними врагами, эта церковь была преисполнена таких могучих, жизненно-творческих начал, что не только жила, росла и процветала сама, но постепенно подготовляла и свою полную победу над враждебными ей стихиями языческого мира, окончательно приведенного ею при Константине Великом к подножию креста! Всем этим древняя церковь, разумеется, прежде всего, была обязана тому, что она являлась хранительницей и провозвестницей великой небесной религии, принесенной на землю самим Богочеловеком. Но если говорить о земных, естественно-исторических факторах её развития и роста, то в ряду них на одно из первых мест мы должны поставить «церковные соборы», как наиболее действительное и могучее средство возбуждать к работе коллективный разум церкви и возгревать присно живущий в ней дух соборно-вселенского единства.

В этом мы и видим главную заслугу соборов древнейшей церкви и их красноречивый, незабываемый урок, или вернее, святой завет на все последующие времена.