О предметах веры: богослужении, единоверии, постах, пении, нотных сочинениях, молениях за инославных, христиан

Относительно богослужения преосвященные ставят много вопросов, но самый общий и господствующий в них вопрос касается пересмотра и исправления богослужебных книг. На необходимость пересмотра и исправления богослужебных книг со стороны языка и изложения указывают преосвященные – Харьковский (ч. I, 21), Могилевский (I, 100–101), Воронежский (I, 147), Полоцкий (I, 176), Архангельский (I, 371–372, 403), Самарский (I, 440), Орловский (I, 529), Донской, (I, 545), Симбирский (II, 20–21), Варшавский (II, 288), Римский (II, 316), Пермский (II, 395), Нижегородский (II, 455, 461), Костромской (II, 544), Финляндский (III, 443), Енисейский (III, 498), Рязанский (III, 591) и Олонецкая Духовная консистория (III, 212).

Некоторые преосвященные настаивают даже на новом переводе богослужебных книг на церковнославянский язык. Таковы преосвященные: Алеутский (I, 537), Иркутский (II, 245), Полтавский (II, 336) и Смоленский (III, 43).

Большинство преосвященных ограничиваются одним общим указанием на необходимость исправления и даже нового перевода богослужебных книг, но некоторые из них дают и более или менее обстоятельную аргументацию своим мнениям. Это нужно сказать относительно следующих преосвященных.

Рижский преосвященный высказывается так: «язык наших богослужебных книг требует самого тщательного исправления. Уже со времени перевода Библии на русский язык встал с неотложностью вопрос о переводе богослужебных книг на язык, доступный пониманию. По любовь русского народа к славянскому языку и значение его для соединения всех славянских племен в родной православной вере заставляют желать, чтобы богослужебным языком для православного русского народа оставался славянский язык. Но в таком случае необходимо немедля приступить к исправлению богослужебных книг. Язык их, сохранив греческое построение речи и словопроизводство, совершенно скрывает, и весьма часто искажает смысл и содержание многих богослужебных чтений и песнопений. Только немедленным исправлением этого до возможности понимания его и не учившимся славянской грамоте возможно сохранить любовь и преданность нынешнего поколения к церковному языку» (II, 316).

Мнение преосвященного Орловского:

«Самый язык наших богослужебных книг, сохранивших греческое построение речи и словопроизводство, совершенно скрывает, часто даже искажает до ереси смысл и содержание молитв, богослужебных чтений и песнопений. Только немедленным исправлением этого языка до возможности понимания его не учившимся славянской грамоте есть надежда поддержать любовь нынешнего поколения к церковно-славянскому тексту. Конечно, во избежание повторения печальных последствий Никоновского исправления, выпуск ново-исправленных богослужебных книг не должен упразднять и умалять значения ныне существующих книг. Мало того, в церквах среди раскольнического населения, а также для обратившихся из раскола, нужно разрешить совершение не только частного, но и общественного богослужения по старопечатным книгам.

Мнение преосвященного Архангельского:

В виду важного значения, какое должно иметь православное богослужение в деле уяснения и утверждения в сознании народа истин христианского веро- и нравоучения, необходимо сделать его доступным пониманию народа и дать мирянам возможность более или менее активного участия в церковно-общественной молитве. Для сего необходимо: а) упростить церковно-славянский язык православного богослужения в русской Церкви путем исправления текста священных и богослужебных книг, при чем все непонятные слова и выражения заменить более понятными славянскими же (синонимическими), если это возможно, или же русскими, насколько это будет позволять важность предмета, а греческую конструкцию, совершенно чуждую славянской речи, заменить русскою; б) издать – для возможно широкого распространения в народе и для употребления их при общественной молитве – чинопоследовании (сокращенные) всенощного бдения в воскресные и праздничные дни, а равно и божественной литургии, с исправленным славянским и параллельным русским текстами, а равно с краткими предварительными и подстрочными толкованиями основной идеи каждой службы и смысла каждого наиболее важного песнопения в целом строе известного чинопоследования; в) издавать по мере возможности священные и богослужебные книги на всех инородческих наречиях, имеющих широкое распространение в России, и г) вводить постепенно общее пение в приходских храмах, чтобы молящиеся принимали активное участие в церковно-общественной молитве (ч. I, 371–372).

Мнение преосвященного Могилевского:

«Богослужение составляет душу всякой церковной жизни, и таковым в особенности является оно в понимании православного русского народа, для которого самая жизнь Церкви вполне равнозначна тому, что совершается в храме, как и слово «Церковь» не имеет иного смысла, помимо храма. Несомненно, что и протестантствующее сектантство русское имеет успех среди простого нашего народа в значительной степени оттого, что умеет дать народу живое, сознательное участие в богослужении. Между тем наша собственная православная служба, священно-поэтической высоте и разнообразию форм которой дивятся сами инославные христиане, остается на половину мертвою для громадного большинства русских людей. И причин этого скорбного явления главнейше две: а) важнейшая из них – недоступность народному пониманию языка богослужебных книг наших; б) другая меньшей важности, но немаловажная сама но себе, – отсутствие в нашей Церкви таких особых изданий церковных служб для мирян, какие приняты в инословных церквах и без пособия которых сознательно следить за смыслом всех чтений и песнопений церковных нет никакой возможности – даже и при более понятном богослужебном языке.

Южно-славянский, в частности, как полагают, болгарский перевод богослужебных книг наших, никогда не был вполне понятен и предкам нашим; в настоящее же время, не смотря на частичные исправления текста книг, производившиеся в разное время и различными лицами, это – архаический перевод в самом крайнем смысле этого понятия; ни по лексикону слов, ни в особенности по конструкции речи, не говоря уже об отдельных местах, иногда не имеющих и грамматического смысла, он не удовлетворяет ныне своему назначению; и потому – дело насущной и первой необходимости: новый капитальный перевод наших богослужебных книг на ново-славянский язык, подобный языку чина литургии или евангелия с полным приближением его синтаксической конструкции к речи русской. Одновременно же с сим в высокой степени желательно удовлетворение и другой вышеуказанной богослужебной потребности: издание на том же ново-славянском языке, в той или другой системе, церковных служб для пользования ими мирян в храме и дома. Издание это, мы глубоко уверены, не только даст возможность сознательнее участвовать в богослужении всякому сколько-нибудь грамотному мирянину, но послужит основанием и для широкого распространения общего пения в наших храмах, и введет глубоко-назидательные церковные чины в обиход домашнего чтения и пения русских благочестивых семей» (I, 100–101).

Мнение преосвященного Астраханского:

«Следует пересмотреть текст богослужебных книг. В православном христианском богослужении главное место принадлежит слову, посредством которого передастся сознанию верующих все богатство и разнообразие содержания христианства. Но это содержание с каждым десятилетием становится все менее и менее понятным не только для людей простых, но даже и для лиц богословски образованных. Это обстоятельство объясняется двумя причинами: обилием непонятных, устаревших слов и выражений, успевших накопиться в церковных книгах главным образом в последние два столетия, – и, затем, конструкцией богослужебного текста, чуждой славянскому языку и являющейся точным отображением конструкции греческого текста, переводчики переводили слово за словом. Желательно при исправлении книг произвести замену устаревших славянских слов и выражений славянскими же, но заимствованными из ново-славянского наречия понятными словами и выражениями; перевести некоторые молитвы и песнопения, особенно каноны, вновь и при этом не придерживаться механически конструкции греческого текста, а выработать конструкцию, присущую славянскому языку. При проведении настоящей реформы следует иметь в виду, что исправление книг до патриарха Никона было у нас, по свидетельству истории, делом обычным» (I, 322–323).

Мнение преосвященного Полоцкого:

Вопрос об исправлении богослужения является одним из наиболее важных вопросов русской церковной жизни, так как богослужение в деле и познания Божественной благодати и утверждения в православной вере служит самым надежным средством. По идее православное богослужение и должно быть именно таким. В полемике с католичеством православные богословы всегда указывают на свое богослужение, как на одно из преимуществ православной Церкви, в виду особенной его назидательности. Однако, на практике оно далеко не достигает той цели, для которой создано благодатными носителями православия. Причина этого кроется, прежде всего, в его непонятности для большинства верующих. В виду этого, необходимо прежде всего улучшить язык богослужения, сделать его более ясным и понятным в отдельных словах и конструкции.

Нужно отметить и еще один факт, вытекающий, впрочем, из предыдущего. Вследствие, главным образом, непонятности богослужения происходит то, что многие присутствующие в храме во время богослужения внутренне почти не участвуют в нем. Богослужение совершается духовенством, а народ, если он и молится в это время, то его молитва является частною, а по общественною, потому что она обыкновенно имеет очень, мало связи и внутренней, и внешней с тем, что делается в это время в церкви. Не совсем безосновательными поэтому, если и не вполне справедливыми, являются заявления некоторых христиан, склоняющихся к штунде и другим сектам, что им в православной церкви «нечего делать» и «скучно». Такого христианина, более приманивают к себе собрания различных наших сектантов, на которых все поют общие и всем понятные гимны, при чем каждый чувствует, что он сам непосредственно и со всеми вместе участвует в общей молитве. Необходимо поэтому, не изменяя и не понижая внешнюю красоту, благолепие и стройность нашего богослужения (эстетический элемент имеет большое значение в деле развития религиозного чувства), привлечь к близкому участью в богослужении всех верующих, пришедших в церковь, чтобы каждый из них не только хорошо понимал и чувствовал все то, что происходит пред его глазами, но и деятельно участвовал в выражении общих мыслей и чувств. На первый раз, на пути к достижению указанной цели, например, полезно бы было выпустить дешевые издания богослужебных чинов с кратким изъяснением всего, что совершается в храме, и переводом молитв и песнопений (ч. I, 176–177).

Мнение преосвященного Нижегородского:

Кроме недостатков, относящихся до исполнения церковного богослужения, существенный недостаток иного характера, не зависящий от исполнителей. Разумеется, неудобовразумительность церковно-славянского текста богослужебных книг. К сожалению, многое в них мало понятно не только простому, необразованному народу, но и людям образованным; а иное трудно понять даже самим церковным пастырям, богословски образованным. Большая часть чтений и песнопений богослужения нашей Церкви заимствована от греческой Церкви и в глубокой древности переведена на славянский язык. Древние переводчики делали обыкновенно подстрочный перевод, удерживая во всей точности строй и порядок греческой речи, даже стихотворный; но это делалось в ущерб удобопонятности перевода. Кроме того, древние переводчики пользовались славянскою речью своего времени и употребляли выражения, не всегда соответствующие точному смыслу подлинника. Есть по мало выражений, которые без словаря или нового перевода нельзя никак понять; есть и такие выражения, которые получили в нашем употреблении иной смысл и режут наше ухо («блядивый», «окаянный)». Встречается перевод темный или даже совсем неверный. Между тем, древний перевод церковно-богослужебных книг почти без изменения сохранился до настоящего времени. Вследствие этого, многие чтения и песнопения нынешнего церковно-славянского богослужения можно понять только при усиленном внимании; а иные совсем не поддаются пониманию.

В XVI–XVII веках дело церковно-книжного исправления было известным образом организовано; был особый штат справщиков, ответственных пред подлежащею властью. Работа их была всем известна. Но после патриарха Никона, книжные исправления которого кончились так печально для русской Церкви, дело книжной справы как будто совсем упразднено; по крайней мере об нем никому ничего неизвестно. Да и на деле видно, что нет ныне организованной справы. Правда замечаются исправления в некоторых новых изданиях; но видно, что они делаются случайно, по чьему-то личному усмотрению и произволу, без определенного плана и системы и весьма, разнообразно. Такими исправлениями церковно-богослужебные книги не улучшаются, а несходство их все более и более увеличивается.

В виду всего изложенного, признается настоятельно необходимым безотлагательно организовать дело исправления церковно-богослужебных книг, поставив его на широких и свободных научных началах и вверив ученым профессорам, пастырям Церкви и просвещенным благочестивым мирянам. Исправления эти должны иметь ту главную цель, чтобы церковно-богослужебные книги сделать вполне удобопонятными современному православному русскому народу. Руководясь этою целью, справщики должны совершенно отрешиться от прежнего пристрастия к строю греческой речи и изложить церковные чтения и песнопения применительно к строю и складу современной русской речи, не нарушая, однако, общего склада, славянской речи и свойственной ей музыкальности. Со стороны грамматической и логической ново исправленные книги не должны иметь никаких недостатков: от внимания справщиков не должна ускользать ни одна частность, ни одна мелочь. Для устранения произвола певцов, желательно в новых, исправленных, изданиях церковно-богослужебных книг расставить певческие знаки подобно тому, как это сделано в новых изданиях Стихирария. Но дело это должно быть исполнено со всякою тщательностью, осмотрительностью и обдуманностью. При расстановке певческих знаков, показывающих места остановок, нужно руководиться не столько музыкальными требованиями, сколько требованиями логическими, чтобы по возможности каждая произносимая фраза, или, по крайней мере, каждое музыкальное колено или строка содержали в себе определенную мысль или понятную часть её.

Справщики едва ли обратят внимание на все то, что подлежит исправлению в церковно-богослужебных книгах со стороны их содержания. Поэтому признается необходимым, чтобы предварительно были опрашиваемы относительно этого предмета приходские священники, и, чтобы исправления, прежде окончательного утверждения и издания, публиковались для возможной критической проверки обществом (II, 459–462).

Мнение преосвященного Калужского:

В русской православной Церкви богослужение совершается на славянском языке: на этом же языке читается в храме Божием и слово Божие. Немногое в наших богослужебных книгах составлено вновь уже по принятии русскими христианства. Это – молебствия на разного рода случаи, за сим те части месячной Минеи, в которых помещены службы святым, прославленным на Русской земле, или же службы в честь праздников (как, например, Покров Пресвятой Богородицы), чествование коих совершается лишь на Руси. Все же остальные богослужебные чины и службы составляют перевод чинов и служб, составленных первоначально на греческом языке. Переводы эти совершались в разное время, разными лицами, сведущими и малосведущими в греческом языке. Последняя редакция богослужебных книг принадлежит известной комиссии, собранной при патриархе Никоне, во главе которой стоял Епифаний Славинецкий. Насколько неудачно были сделаны некоторые переводы, об этом свидетельствует то, что многие стихиры и тропари являются непонятными даже для людей, прошедших высшую богословскую школу (например, песнь: «Любити убо нам, яко безбедное страхом»), или же понятными лишь людям, изучающим греческий язык специально. Образцом такого же неудачного перевода могут служить такие употребительные песни, как «Иже херувимы», или же начало прошений в ектениях, выраженное словами: «во еже». На греческом языке действительно стоят такие слова, которые иногда означают «иже» и «еже», но в указанных примерах эти слова такого значения не имеют: это – просто так называемые «члены», стоящие пред существительными или неопределенными наклонениями, которые переводчиками неопытными приняты за «местоимения» и переведены «местоимениями». Еще больше имеется песнопений, перевод которых неудачен вследствие неправильного подбора выражений славянского языка или неправильной расстановки слов (например, ирмосы «Отверзу уста моя» и многие другие). Можно сказать, что наши богослужебные книги и отчасти Библия переведены на такой язык, на каком ни один славянин не говорил и не писал. Это – язык книжников, часто мало сведущих, как в славянском, так и в греческом языке. A между тем, православному русскому народу приходится слушать богослужение на этом языке, испытывая крайние трудности в понимании Священного Писания и богослужебных молитв, и песнопений. Непонимание, богослужебного языка самими чтецами и певцами делает их небрежными, читающими и поющими поспешно, неотчетливо, невразумительно. Богомольцы же, при том же непонимании и при дурном чтении и пении, скучают при богослужении, становятся невнимательными, равнодушными к богослужению – к его глубокому содержанию и высокой поэзии.

Посему, настоит существенная нужда сделать новый перевод священных и богослужебных книг знатоками греческого и славянского языков и исправление текста тех частей в этих книгах, которые составлены в России. Более правильный перевод этих книг сделает богослужение наше более удобопонятным и вразумительным, а следовательно – и более благотворным для души православного христианина, в настоящее время холодно и невнимательно относящегося к богослужению, в виду неудобовразумительности языка его (I, 41–42).

Мнение преосвященного Полтавского:

Нужда в пересмотре и новом переводе наших богослужебных книг сознается давно. В начале восьмидесятых годов прошлого столетия (1880-х) известный богослов и подвижник преосвященный Феофан, затворник Вышенский, писал: «Наши богослужебные песнопения все назидательны, глубокомысленны и возвышенны. В них вся наука богословская и все нравоучение христианское, и все утешения и все устрашения. Внимающий им может обойтись без всяких других учительных христианских книг. А между тем большая часть из сих песнопений не понятны совсем. А это лишает наши церковные книги плода, который они могли бы производить, и не дает им послужить тем целям, для коих они назначены и имеются. Вследствие сего новый перевод церковных книг богослужебных неотложно необходим ... Необходим упрощенный и уясненный перевод богослужебных книг ... Необходим новый славянский перевод (Собрание писем, выпуск II, письмо 289). Представлены у нас некоторыми учеными знатоками богослужебной письменности правила и приемы того, как подобало бы исполнить этот новый перевод богослужебных книг, как например – в статье преосвященный Августина, епископа Екатеринославского (см. «Труды Киевской духовной академии» 1888 г. № 11). Имеются у нас опыты исправления богослужебных книг, каковы изданные И. И. Ильминским «Учебный Часослов», «Учебная Псалтирь» и «Учебный Октоих». Имеются опыты новых переводов целых служб церковных, как например – переводы, напечатанные в «Душеполезном Чтении» за восьмидесятые годы. Несомненно, что и клиросное чтение, часто являющееся у нас неисправным и невразумительным, вполне улучшиться может только тогда, когда самый текст по языку будет более удобопонятным. Посему необходимо:

1) Пересмотр и новый славянский перевод богослужебных книг.

2) Признавши неотложную нужду в новом славянском переводе богослужебных книг, надлежит определить руководящее основание для исполнения такого перевода. В трудах Ильминского целью нового издания поставлена точная выдержка форм и сохранение чистоты речений древнеславянского языка. В труде епископа Августина целью ставится удобопонятность содержания богослужебных книг. Преосвященный Августин так говорит: «Богослужебные песнопения в греческом подлиннике написаны либо стихами, либо так называемою мерною прозою. Но что в подлиннике для природного грека могло в свое время доставлять высокое художественное наслаждение, то самое, в чисто буквальном переводе, для русского или вообще для славянина составляет истинное мучение. Мы сердечно желали бы, чтобы наши богослужебные книги легко могли быть читаемы и без особого труда понимаемы не только лицами, получившими законченное богословское образование (в настоящем своем виде они и для таких лиц содержат в себе много неудобовразумительного), но и людьми среднего уровня образования, незнакомыми с древним греческим языком и разными тонкостями старой славянской грамматики. А для достижения этого, кроме тщательного сличения книг с греческими подлинниками и исправления их по этим подлинникам, необходимо обратить серьезное внимание на упрощение и улучшение самого славянского языка в исправляемом тексте». Те же пожелания относительно упрощения и удобопонятности высказывает и преосвященный Феофан. Те же основания удобопонятности положены и в труде святителя Алексия Московского – в исполненном им переводе священных книг Нового Завета. Таким образом, правильность в содержании и возможная удобопонятность в языке должна быть целью нового славянского перевода богослужебных книг.

3) Для школьного и домашнего употребления есть нужда в русском переводе богослужебных книг. Посему весьма желательно было бы иметь такое издание Псалтири церковного состава и главнейших богослужебных книг, в котором параллельно поставлены были бы тексты славянский и русский. Подобные опыты имеются в трудах: Евграфа Ловягина – «Богослужебные каноны» и Ивана Ловягина – «Воскресная служба Октоиха».

4) Вообще, желателен при переводе пересмотр молитв и песнопений для возможного смягчения в них тех частей содержания, которые смущают немощную совесть христиан нашего времени. Для примера можно указать в «Последовании ко святому причащению» на ту молитву Метафраста, в которой изложен подробный перечень грехов (II, 336–337).

Большая часть епископов высказываются в пользу исправления и даже нового перевода богослужебных книг на новый, но все-таки славянский язык. Но находятся немногие из преосвященных, которые допускают возможность перевода и совершения богослужения и на современном русском языке. Преосвященный Финляндский в своем мнении указывает на необходимость предоставления права, где что пожелает приход, совершать богослужение на родном языке (III, 443). Преосвященный Иркутский признает настоятельною необходимостью перевод всего богослужения с церковно-славянского языка на русский (II, 245). Точно также допускает возможность совершения богослужения на современном русском языке и преосвященный Кишиневский (I, 203). Преосвященный Холмский признает возможным чтение псалмов во время богослужения допустить по русскому переводу Священного Писания (II, 287). Более подробно распространяется о необходимости совершения богослужения на современном русском языке преосвященный Архангельский. Он пишет следующее:

«Могущественным средством воздействия пастыря на пасомых является богослужение православной Церкви. Наше богослужение имеет религиозно-нравственное и воспитательное значение. Оно будет вполне достигать своей цели, когда будет совершаться на языке понятном для всех, т.е. на родном русском языке. Священное Писание говорить: «пойте Богу разумно». апостолы проповедовали на всех языках и на всех языках молились с верующими. У нас в России есть литургии на языке латышском, зырянском, мордовском, но нет богослужения на своем родном наречии. Сектанты некоторых совращают и потому, что их простое, понятное богослужение совершается по-русски. Храм для православного человека должен быть школой, а богослужение, совершаемое в нем – отдельными уроками христианской жизни, так как здесь человек научается жить, здесь он узнает не только что он должен делать, но и что думать, что чувствовать.

Что сказать о школе, в которой ведется обучение на непонятном для учащихся языке? Всякий здравомыслящий человек скажет, что такая школа для ученика принесет очень мало пользы, что такая школа не может иметь большего влияния на своих питомцев.

Православная Церковь в России в этом отношении находится в положении худшем, чем все другие народные школы, везде, во всех школах, обучение ведется на общеупотребительном наречии, только в церкви богослужение совершается на малопонятном, а для многих и совершенно непонятном славянском языке. Будучи великолепным по своему содержанию, оно остается непонятным, а вследствие этого – и без желательного влияния на простой народ. Поэтому полезно было, бы славянский язык в церковном богослужении заменить русским. Такая замена даст для очень многих великое счастье участвовать в богослужении часто не одним только стоянием в храме, но участвовать разумно. Испытавши же в храме несколько минут неземного блаженства, человек едва ли решится оставить православие и перейти в сектантство. Можно русский язык ввести в употребление постепенно. Пусть сначала богослужение на русском языке совершается изредка, как оно совершается, например, на греческом языке. Во всяком случае, от такого совершения богослужения опасности нет. Со временем оно будет все более и более учащаться. Начинать употребление в богослужении русского языка нужно с городов и, вообще, с тех мест, где народ более развит, более сочувствует этому. Это имеет удобство в том отношении, что в городах и, вообще, в более населенных местах всегда имеется несколько храмов, и не желающие присутствовать при богослужении на русском языке будут иметь возможность присутствовать при богослужении на славянском языке. А пока русский язык в богослужение вводится в одном месте, к нему привыкнет и само пожелает завести у себя население и других мест. Но нужно и священников принуждать совершать богослужение на том или ином языке, ведь в одних местах эту реформу можно ввести без всякой опасности теперь же, в других необходимо подождать. Нужно представить это на благоусмотрение местных епископов и приходских пастырей. Пусть от прихода зависит заменить славянский язык русским или же до поры до времени оставить славянское богослужение. Постепенность в этом деле нужна даже для самих священников и, вообще, людей интеллигентных, которые понимают действительное значение русского и славянского языка в богослужении. Даже для них сразу перейти на русский язык было бы тяжело и неприятно. Ведь на русском языке молиться мы как будто не умеем и, с другой стороны, так привыкли при молитве употреблять славянский язык, что, может быть, за первой службой на другом языке не сумеем воодушевиться, как это бывает за славянской службой. Может быть, за первым богослужением на русском языке мы не получим удовлетворения своей душе, потому что дело это для нас ново, нужно к нему привыкнуть исподволь. Поэтому, на первых порах нужно, чтобы о совершении богослужения на русском языке прихожане знали, и нужно по мере возможности приготовить их к тому пастырским словом. На основании всего сказанного мы думаем: следовало бы вопрос о богослужении на русском языке поставить на очередь в нашей церковной жизни и разных мероприятиях к её усовершенствованию» (часть I, 335–336).

Другой относящийся к богослужению и затрагивающийся во мнениях преосвященных вопрос касается уже самого порядка или строя богослужения. Преосвященные – Калужский (I, 41–42), Воронежский (I, 147), Иркутский (ч. II, 246), Астраханский (I, 324), Олонецкая консистория (I, 403), Холмский (II, 286–287), Полтавский (II, 333) и Нижегородский (II, 457) высказывают жалобы на повсеместные произвольные сокращения богослужебного устава. Некоторые преосвященные принципиально устанавливают вопрос о церковном уставе как учреждении, возникшем в разное время и при различных обстоятельствах. Преосвященный Калужский говорит следующее: «ни в одно время явился весь состав нынешнего богослужения. Напротив, наше богослужение потерпело много изменений: из несложных молитв чинов и обрядов времен апостольских, оно чрез постоянные наслоения и прибавки явилось в настоящем сложном и много составном виде, рассчитанном на много часов» (I, 41). Близко к тому рассуждает и другой святитель, Полтавский. По его мнению, «многосоставный, благолепный и стройный чин богослужения православной церкви образовался из простых богослужебных элементов апостольского времени и в своем развитии пережил очень сложную историю. Постепенно происходило точнейшее определение, а также нарастание молитв и песнопений в службах. Процесс этот продолжается и поныне, так как и ныне, по нуждам времени, составляются и вставляются в службы нарочитые моления, составляются даже особые чинопоследования в прославление явленных нам новых милостей Божиих и новоявленных Божиих угодников» (II, 333).

Ближайшим выводом из предыдущего взгляда на богослужебный устав является положение о том, что он может подлежать изменениям, сокращениям и дополнениям. Эту мысль особенно проводит епископ Астраханский. Он в своем отзыве пишет:

«Необходимо пересмотреть церковный устав. Эта священная книга, предназначенная регулировать формы и порядок церковного богослужения, не подвергается никаким изменениям с 1682 года и, за этот продолжительный срок неподвижности, успела приобрести в глазах ревнителей благочестия характер чего-то вечного, догматически неизменного; но именно вследствие этого устав перестает быть регулятором церковной жизни: церковная практика развивается помимо устава; даже церковною властью допускаются сокращения служб, перемены во времени совершения богослужения; не только в приходских церквах, но и в монастырях и соборных храмах уставная служба сделалась редкостью. Устав мало-помалу превращается в исторический памятник, а богослужебная практика, теряя под собою почву, постепенно вступает на шаткий и опасный путь произвола; но произвола в церковной жизни быть не должно: все в Церкви, и особенно богослужение, должно совершаться по известному порядку, авторизованному властью Церкви. Поэтому, если церковный устав устарел, если некоторые его требования уже не исполняются, если уставный строй рассчитан на монастырскую жизнь, то необходимо реформировать устав и приспособить его к законным запросам верующего мирянина, чтобы устав сделался понятным и удобоисполнимым и в современных условиях жизни. Тогда устав может сделаться снова жизненным руководителем церковной жизни; требования духовного начальства следовать уставу будут по пустым звуком, а совершенно жизненными и удобоисполнимыми; а церковно-богослужебная практика несомненно приобретет устойчивость и однообразие. Реформа устава находится в полном согласии с предыдущею деятельностью церкви в этом направлении. Начиная со св. Харитона исповедника, составившего устав (III век) и до самого конца XVII столетия устав изменялся, дополнялся, совершенствовался; и в нашей церкви до XVI века господствовал Студийский устав, во многом и даже существенном отличающийся от настоящего устава» (I, 324). Преосвященный Иркутский также настаивает на необходимости сокращения богослужебного устава. Он пишет:

«Есть настоятельная необходимость в точном урегулировании самого богослужебного устава русской Церкви. В настоящее время этот устав существует почти номинально, нигде не выполняясь во всей полноте и точности. При соблюдении общей схемы богослужебного устава, частности его подлежат сокращениям и изменениям по личному усмотрению священников. Это обстоятельство заставляет желать установления единообразного и общеобязательного богослужебного устава. Таковой должен быть выработан путем возможного сокращения нынешнего устава, хотя и с сохранением существующего его вида, но уже не подлежать практическому сокращению по усмотрению, (ч. II, 246).

О том предмете преосвященный Архангельский пишет: «Следовало бы поставить на очередь и вопрос о необходимости возбудить для церковной службы новую норму, при которой служба была бы не так продолжительна, но в то же время сохранила в себе все то, что придает ей красоту и содержание и обусловливает просветительно-воспитательное значение. Древняя Церковь не смотрела на богослужение как на что-то неподвижное, догматически-неизменное. Церковь в лучшие времена своей жизни пользовалась широким правом изменять богослужение. Наш церковный устав особенно нуждается в изменении, как приспособленный для монахов, но никак не для мирян. Можно произвести сокращение ектений (одна и та же ектения повторяется много раз), стихир, песней канона, чтения псалмов и т.п. За обедней прочитывать вслух некоторые тайные молитвы, которые глубиною своего содержания в силах создавать возвышенное настроение души (I, 337).

Преосвященный Нижегородский говорит: «Произвол и личное усмотрение исполнителей в сокращении церковных служб доводят православное церковное богослужение до такого искажения, что оно не только утрачивает стройность, высокую идейность и смысл целого, но даже не имеет осмысленности и в частях. Поэтому представляется совершению необходимым, чтобы это крайне ненормальное явление в области церковного богослужения было предметом самого серьезного обсуждения на предстоящем Поместном Соборе, Естественно ожидать такое постановление Собора, которым будет строго воспрещено православным священно-церковнослужителям делать какие-либо произвольные сокращения в церковных службах и будет введено в непременную обязанность следовать указаниям церковного устава. Но нельзя при этом не обратить внимания предстоящего Собора, на то, что сокращение церковных служб в наших православных храмах стало потребностью значительной части русского общества, и эта потребность пустила такие глубокие корни, что вырвать их едва ли удастся даже и Собору. Продолжительность церковных служб стала обременительна не только образованным классам общества, свободно относящимся к церковной обрядности, но отчасти и простому народу. При истовом чтении и пении продолжительность церковных служб еще более увеличится, и тогда еще более будут обременяться ею, хотя бы служба по исполнению и была поставлена на должную высоту. Ныне более, чем когда-либо, раздаются голоса о реформе церковно-общественного богослужения в таком направлении, чтобы оно удовлетворяло все классы русского общества: настойчиво говорят и о сокращении его, и о новом составлении применительно к современному настроению (II, 458).

Преосвященный Калужский решительно стоит в пользу сокращения богослужений, причем ссылается на примеры древней церкви. Он говорит следующее: Св. Василий Великий сократил сложный чин литургии, именуемый литургией ап. Иакова, св. Иоанн Златоуст сократил литургию Василия Великого, а Церковь не только вселенская, но и поместная имеет право сокращать чины богослужения, каким и пользовалась до настоящего времени (I, 42).

Основанием для сокращений богослужебного устава многие преосвященные указывают на то обстоятельство, что ныне действующий богослужебный устав есть, собственно говоря, устав монастырский, преосвященный Орловский рассуждает так:

«На Всероссийском Соборе следует обсудить, насколько вообще каноны и богослужебная практика Церкви отвечают на христианские запросы настоящего времени. Мысль христианина, сверяющего современную христианскую жизнь с древними канонами и не находящего соответствия между ними, смущается и идет или к совершенному отрицанию предания церковного, или к уклонению в раскол, или в полный индифферентизм. В частности, только на Соборе может быть решен вопрос о принятом в православной русской Церкви богослужебном уставе. Этот устав составлен применительно к монастырскому обиходу, при котором круг ежедневного богослужения распадается на девять отдельных служб в определенные часы суток. Соединение девяти служб в три «третицы», как показывает практика современных монастырей, не нарушает цельности и смысла входящих в состав их молитв и песнопений. Совершение же всего круга суточного богослужения в один раз (утром) или в два раза (вечером и утром), как это обычно бывает в приходских церквах, нарушает смысл, цельность и гармонию церковного устава. Нет возможности изменить мирскую жизнь применительно к монастырскому уставу. Посему было бы в высшей степени полезно создать такой богослужебный устав для приходских церквей, который бы оставил в составе богослужебных молитв и песнопений все существенное, как наследие древней Церкви, но расположил эти чтения и песнопения в соответствии с часами и характером службы, без томительной длинноты и многократных однообразных повторений» (ч. I, 529).

Буквально тоже самое повторяет и преосвященный Рижский (ч. II, 315).

Поэтому многие преосвященные высказываются за необходимость выработки особого богослужебного устава для мирских или приходских церквей. По отзыву преосвященного Смоленского «действующий в церкви русский устав не есть собственно норма для мирян; он создан исключительно для монахов, аскетов, с единственною целью дать возможно менее свободного времени от молитвы для монашествующих и тем, с одной стороны, исполнить заповедь апостола о непрестанной молитве, а с другой – оградить их от искушений мысли и желаний и праздности. Вернуть жизнь к тому времени и духу, когда, создавался устав, нет никакой возможности; но вместе с тем Церковь обязана принять меры к пресечению грубою искажения по произволу церковного устава.

Посему предстоящему собору необходимо, первее всего, выработать такую обязательную норму церковных повседневных богослужений для приходских храмов, которая, сохраняя в себе всю полноту и глубину содержания, в тоже время соответствовала бы условиям современной жизни и её нуждам и удовлетворяла религиозное чувство и потребности чад православной церкви» (ч. III, 44).

Преосвященный Полтавский пишет: «Исполнение сложившегося порядка богослужения, во всей полноте его уставных требований и при обилии совершаемых служб, возможно теперь только в условиях монастырской жизни, и вне монастырской – при наличности высокого подъема религиозного настроения. Так как нынешние христиане, в рядовом течении их религиозной жизни, в большинстве своем менее способны к проявлениям той широты и напряжения молитвенного, на какие способны были христиане в более давние времена, то вследствие сего в обычном богослужении нашего времени неустранимо явились сокращения. Кроме строгих монастырских обителей, богослужение во всей полноте уставных требований ныне нигде не совершается» (II, 333).

Преосвященный Холмский указывает предел сокращения устава для приходских церквей.

Он говорит; «необходимо, не изменяя уставного восточного типа богослужения и оставив его во всей полноте и неприкосновенности для монастырских храмов, выработать для приходских церквей особую норму устава, приблизительно на половину сокращенную против монастырской, избрав для сего из многочисленных положенных по уставу переменяемых (стихир седальных, канонов и т.п.), то, что есть в этом роде в наших богослужебных книгах наиболее прекрасного, художественно содержательного, и предписав это избранное обязательно и неотложно выполнять во всех приходских церквах» (II, 287, 490).

О необходимости составления особого сокращенного чина богослужения для приходских церквей высказываются еще преосвященные: – Архангельский (I, 335–337): Пермский (II, 395); Воронежский (I, 147); Кишиневский (I, 267); Рижский (314–317); Енисейский (III, 497) и Олонецкая духовная консистория (III, 212).

Многие преосвященные, настаивая на сокращении богослужения, имеют в виду установить единообразие в богослужении (Новгородский II, 205). Только преосвященный Полоцкий предоставляет право изменения богослужения каждому священнослужителю. Он говорит: «пусть в каждом богослужебном чине дается только существенное; остальное же можно предоставить усмотрению предстоятеля и сослужащих, которые могли бы несущественные части богослужения изменять, сообразуясь с различного рода внешними обстоятельствами и с нуждами и настроением молящихся (I, 176).

Против всякого сокращения богослужебного устава делает возражение в особом мнении ректор Олонецкой духовной семинарии архимандрит Фаддей. Он пишет:

«Не могу согласиться с мнением комиссии о том, чтобы ново исправленные богослужебные книги печатались впредь с сокращениями, сделанными соответственно предполагаемому сокращенному для приходских церквей уставу. Если даже и явится подобный устав, нет никакого основания самые богослужебные книги печатать с сокращениями. Зачем опустошать богатую сокровищницу высокой духовной поэзии, накопившуюся в течение веков от трудов знаменитых в Церкви мужей? За чем насильственно стеснять порывы духа, стремящегося к долгой молитве? Ведь еще и теперь есть много людей, которые никак не могут примириться с сокращением богослужебного чина, не только среди монахов, но и благочестивых мирян. Не предпочитают ли и теперь, подобные миряне тех священников и те храмы, где службы идут по уставу церковному, без искажений? Не отделятся ли от Церкви новые «старообрядцы», которые не в состоянии будут перенести искажение богослужебных книг? Не установится ли лишняя преграда между Церковью и прежними старообрядцами? Кроме того, по самому существу дела, ведь нельзя создать одного определенного устава для приходских церквей: ведь иной приход состоит из ревнителей благочестия, благолепных служб, в иной храм ходят люди, занятые житейскими делами и не имеющими времени на долгие службы, или люди, тяготящиеся такими службами; иные церкви назначены для малолетних детей и т.п. Придется создавать несколько уставов. Да если бы и создан был один общий сокращенный устав или несколько, произвол не прекратился бы; слишком уже вкоренился произвол в совершителей богослужения, чтобы они беспрекословно подчинились новому уставу и перестали допускать в нем сокращения (ч. III. 219).

Преосвященный Черниговский также стоит за строгое и истовое совершение церковных служб (I, 111) как особую меру воздействия на старообрядцев.

От общего требования о сокращении богослужения некоторые преосвященные переходят к частностям. Они указывают в своих мнениях необходимость таких, например, пропусков в общественном богослужении.

По мнению преосвященного Холмского некоторые моления, повторяемые по нескольку раз при одном и том же богослужении, например ектении, псалмы, начальные молитвы, можно было бы ограничить однократным произношением, где это более уместно (II, 287). Преосвященный Финляндский также высказывает мнения «о неповторении несколько раз одних и тех же ектений на одной и той же церковной службе» (III, 444).

Тоже признают преосвященные Алеутский (I, 537) и Олонецкая духовная консистория (III, 202).

В отношении всенощного бдения преосвященный Холмский предлагает реформировать его в следующем виде. «В виду несоответствия некоторых молитв и священнодействий всенощною бдения времени, в которое оно обычно совершается, т.е. вечеру или утру, а также большой сложности и продолжительности этой службы, если ее совершить истово, лучше было бы разделить это богослужение на две части – вечерню и утреню и совершать оные в положенное для них время, как это делается в восточных церквах, оставив совершение всенощного бдения принадлежностью только немногих великих праздников, и тогда совершать оное поздно, так чтобы утренние моления падали уже на утреннее время после полуночи» (II, 287).

В отзывах преосвященных не остался неприкосновенным и чин литургии. Преосвященный Самарский предлагает в чине литургии, совершаемой священником, исключить воззвание диакона: «Господи спаси благочестивые и услыши ны», разрывающее ныне возглас священника: «яко свят еси Боже наш» (I, 442). Тот же преосвященный говорит: «ектению об оглашенных и готовящихся к просвещению желательно было бы (по примеру церкви греческой настоящего времени) исключить из ежедневного совершения литургии, оставив их в богослужебном употреблении только там и тогда, где и когда оглашенные и готовящиеся к просвещению налицо в собрании верующих и, после ектении, преклоненные пред священно-служителем, могут выслушать читаемую вслух всей церкви молитву о них и тогда удалиться. Чрез это молитва об оглашенных опять получила бы настоящее свое значение, теперь совершенно ею утраченное» (I, 441). К тому же мнению присоединяются преосвященные – Костромской (II, 544), Нижегородский (II, 461) и Холмский – временно управляющий Варшавскою епархией (II, 287).

Преосвященный Полтавский признает возможным опущение в литургии не только ектении об оглашенных, но и всех других следующих за нею. Он говорит: «нынешняя практика Сионской церкви допускает такое сокращение, по которому после сугубой ектении непосредственно поется херувимская песнь (II, 334).

Преосвященный Холмский признает возможным опустить воспоминание Синода и Государя на великом входе, а также многолетствование в конце богослужения на том основании, что они отсутствуют в старопечатных служебниках (II, 287).

Тот же преосвященный предлагает «упростить церемониал архиерейского богослужения, выпустив излишние многолетствования на малом входе, выключив и другие несущественные подробности, иногда представляющиеся странными людям светским» (II, 287). Преосвященный Самарский также указывает на возможность исключения из чина многолетствования Царя, царствующего дома, и синклита после малого входа по входе священнослужителей в алтарь, как приветствие государю, вступающему в это время в храм с своим синклитом. «Приветствование это могло бы совершаться, говорит далее преосвященный за литургией только там и тогда, где и когда государь действительно присутствует» (I, 442).

С другой стороны находятся епископы, которые проектируют разные дополнения в состав современного чина литургии. Временно управляющий Варшавскою епархией пишет следующее:

«Необходимейшую принадлежность богослужения с самых первых времен существования Церкви Христовой составляло чтение слова Божия. В настоящее же время чтение слова Божия, и особенно – Евангелия и вообще Нового Завета, не составляет центрального момента в церковном богослужении. Количественный состав ежедневных евангельских зачал подтверждает это: из 356 годичных чтений – 211 чтений заключает в себе по 10 стихов, 130 – свыше 10, и только 15 чтений – свыше 20 стихов. Вследствие такой краткости евангельских чтений, они производят на молящихся слабое, мимолетное впечатление. Желательно удлинение евангельских чтений и вообще чтений из Нового Завета. Это удлинение могло бы быть уравновешено некоторыми возможными сокращениями в богослужении» (II, 285).

Точно также выражает желание, чтобы евангельские чтения были не столь кратки и отрывочны как они положены по уставу – преосвященный Нижегородский (II, 461). Для того, чтобы чтения Слова Божия были вполне доступны и слышимы всем присутствующим в церкви Олонецкая духовная консистория предлагает особого рода меру – это чтение Евангелия обратясь к народу (III, 212).

Преосвященный Самарский находит нужным внести в чин литургии два особых моления – о недугующих и об усопших. Он говорит следующее:

«Моление о недугующих. Желательно было бы введение в употребление весьма редко совершаемого теперь моления о болящих на сугубой ектении. Желательно, чтобы прошения об исцелении болящих и молитва о том священнослужителя после ектении возглашаемы были не по заказу, а по собственному почину пастыря, в случае болезни такого лица, о котором готова помолиться вся приходская Церковь.

Моление об усопших. Еще настоятельнее требует исправления в богослужении дело поминовения усопших. Когда диакон читает диптихи у престола Божия в то время, как на престоле «святая предлежит и страшная жертва» (Кирилл Иерусалимский, «Тайнов. Поучения»), и когда диакон приглашает всех верующих вознести моление о усопших (заупокойная ектения), это не было в древности бессмысленным чтением никому неизвестных имен. Не должно быть допускаемо это и ныне; пусть возглашаются имена государей, архипастырей местной Церкви и тех, о которых Церковью (Святейшим Синодом) заповедано моление по всем храмам Церкви русской (о Филарете и Иннокентии – митрополитах Московских), вообще – имена тех, о которых сознательно может молиться вся приходская Церковь (например, о новопреставленных прихода). Поименное же поминовение родственников и знакомых (чтение поминаний) должно быть предоставлено самим верующим, которые могут знать, кто воспоминается под тем или другим именем; для этого верующим должен быть предоставлен доступ в предложение т.е. к жертвеннику, чтобы верующие – мужи и жены, подавая свои приношения (просфоры), сами могли поименно поминать, кого пожелают, живых и умерших; тогда только поименное поминовение будет иметь свой смысл и действительное значение. Для того желательно восстановление древнего устройства храмов, когда «предложение» было частью храма, отделенною от алтаря, т.е. той части, где стоит св. Престол, и куда соборными правилами воспрещен доступ не только женам (Лаодикийский собор, пр. 44), но и вообще непосвященным, т.е. мирянам (Лаодикийский собор, пр. 19), за исключением царя (VI Вселенский собор, пр. 69). До восстановления же древнего устройства храмов, пока жертвенник находится в самом алтаре, он мог бы быть отделяем от престола завесою (ч. I, 441–442).

Преосвященный Варшавский (временно управляющий епархией) проводит взгляд о необходимости проповеди за каждым богослужением. «Необходимо, говорит он, сделать проповедание слова Божия постоянным и регулярным в церквах и вне оных. Для этого следует: ввести проповедь ежедневную при каждой службе, как обязательную принадлежность богослужения; в случае затруднительности для священника проповедовать устно при каждом богослужении, восстановить обязательные чтения поучительных книг на вечерне, утрени и литургии; для удобства слушающих церковные поучения и чтения, озаботиться устройством в церквах в возможно большем количестве приспособлений для сидения, устраивая таковые в боковых и задней, (западной) частях храма; чтения и поучения в больших церквах провозглашать не с солеи, а с особого возвышения (амвона), устраивая ближе к средине храма, по примеру древних церквей (ч. II, 286).

Некоторые преосвященные высказываются в пользу того, чтобы читаемые ныне за литургией и вообще за богослужением тайно молитвы произносить вслух. Алеутский епископ выражается на этот счет в очень общих чертах: «не лишне читать гласно некоторые тайные молитвы» (I, 537). Более подробно распространяется по этому поводу преосвященный Нижегородский. Выражается желание, говорит он в своем отзыве, чтобы было разрешено читать вслух тайные священнические молитвы на литургии, дабы предстоящие имели полное представление о всем составе этой важнейшей церковной службы во всей её целости и последовательности. Это было бы согласно и с древностью. Всенародное чтение священнических молитв на литургии подняло бы молитвенный дух предстоящих» (II, 461). В пользу чтения вслух евхаристических молитв склоняются: преосвященный Финляндский (III, 444), преосвященный Алеутский (I, 537, 357) и Олонецкая духовная консистория (III, 212).

Есть различные мнения относительно праздников. Преосвященный Холмский говорит: «признавая, что празднование памяти русских угодников повсеместно весьма назидательно и благотворно для оживления самосознания народа русского следовало бы отдать распоряжение, чтобы по всем церквам праздновали памяти русских святых в те числа, в которые они положены по верному месяцеслову русских святых, изданному Святейшим Синодом в 1904 году» (II, 287). Преосвященный Финляндский высказывает мысль о сокращении табельных дней т.е. совершать молебствие лишь в дни рождений и тезоименитств коронованных особ и наследника престола, а также в дни восшествия на престол и коронации Государя (III, 444). Преосвященный Полтавский (II, 335) настаивает на пересмотре церковного календаря. С одной стороны, говорит он, жалуются на обилие у нас праздничных дней, и с другой стороны дается полное разрешение на исполнение обыкновенных рядовых работ во все праздничные дни. Между тем четвертая заповедь остается в своей силе. Посему надлежит необходимость точнее определить те великие праздники, в которые православному христианину подобает отдаться исключительно молитве и богомыслию».

Относительно совершения таинств в отзывах епархиальных архиереев находятся следующие указания.

Относительно таинства крещения. Преосвященный Рижский пишет следующее: «желательно предваряющий крещение чин оглашения оставить или перенести, соответствующе изменив его, на время сознательной жизни дитяти, например – на время первой исповеди, или на время церковного совершеннолетия, соединив с катехизацией и сделав последнюю обязательной для всех приходов. Форму отрицания от сатаны, состоящую в дуновении и плевании на пол, можно было бы изменить на более соответствующую настоящему времени форму выражения полного отрицания» (II, 315–316).

Более подробно потому же вопросу высказывается преосвященный Нижегородский. «Многие смущаются заклинательными молитвами в чине крещения и желали бы их исключения. Особенно смущаются обрядом «дуновения и плюновения». В виду этого следовало бы, по крайней мере, сократить заклинательные молитвы, наставление же об обряде дуновения и плюновения исключить. Следует исключить из чина оглашения также и наставление об обряде поднятия и опускания рук, в действительности никогда и никем неисполняемом. По признается нужным внести в чин крещения наставление об освящении тельного креста святою водою и о том, какую молитву произносить при его положении на крещаемого».

Преосвященный Енисейский находит возможным чин оглашения перевести на время сознательной жизни дитяти, например, ко времени первой исповеди и самую форму отрицания сатаны упростить (III, 498). Преосвященный Финляндский указывает на необходимость отмены дуновения и плюновения в чине крещения, называя их некрасивыми церковными обрядами (III, 454). Об изменении чина оглашения при крещении и отрицании от сатаны говорит и преосвященный Пермский (II, 395). Преосвященный Холмский находит нужным в чине крещения некоторые молитвы сократить, иные опустить (II, 288). Преосвященный Нижегородский отмечает необходимость исправления двух последних молитв в чине воцерковления младенца приноровительно к тем случаям, когда они читаются над крещенными уже младенцами, а составлены для чтения над искрещенными (II, 462).

В отношении таинства причащения можно указать только на одно особенное мнение епископа Енисейского, который в интересах благоговения находит нужным назначать для причащения детей совершение особой литургии, где то можно (III, 498);

В отношении к таинству покаяния многими преосвященными поднимается вопрос о возможности допущения общей исповеди. Преосвященный Полтавский высказывается следующим образом:

«Совершение одиночной исповеди и с полным благовниманием к кающемуся является совсем невозможным у нас пред днями храмовыми и великими праздниками, особенно в монастырях, когда множество бывает пришлых для говенья богомольцев. В сих случаях исповедь производится по пяти и по десяти человек за один раз. Не благоуместнее ли было бы во всех их случаях допустить общую исповедь, какую совершает у себя известный Кронштадтский пастырь отец Иоанн? При сем, оставляя одиночную исповедь, как общее правило, не следует ли допустить общую исповедь только для определенных случаев, когда бывает массовое стечение богомольцев, не просящих у священников исповеди одиночной и готовых принять общую исповедь»? (II, 333).

В том же духе высказывается один из округов духовенства Архангельской епархии. Он пишет: «Хорошо было бы еще возбудить вопрос о дозволении общей исповеди, с подразделением кающихся лишь по возрасту и полу: пусть бы каждая группа кающихся общие свои грехи исповедовала пред духовником открыто, особенные же или тяжкие – тайно; разрешение грехов получал бы, конечно, каждый в отдельности. При такой постановке дела, не было бы, думается, той поспешности в совершении таинства и той неудовлетворительности исповедью со стороны говеющих, какая сплошь и рядом замечается теперь. Напротив, тогда каждый бы исповедник, имел полную возможность раскрыть пред Господом всю свою душу, выплакать пред Ним все своп грехи, не утаив ни малейшего из них, а от духовного отца всегда получал бы вразумление и наставление; сами же духовники тогда же перестали бы смотреть на исповедь, как на непосильное бремя, и относились бы к сему великому таинству с должным вниманием и благоговением (I, 404).

По свидетельству преосвященного Рижского общая исповедь применяется в некоторых местах его епархии. Он поэтому поводу говорит следующее:

При говении нескольких сот человек за раз, в один день, когда исповедь в силу чисто физических причин состоит только в накрытии главы кающегося епитрахилью и чтения разрешительной молитвы, было бы полезно следовать для этой цели долженствующему быть установленным чину общей исповеди. В деятельности пастырей Рижской епархии бывают такие случаи, в коих они бывают вынуждены прибегать к совершению общей исповеди (II, 315).

В пользу возможности и необходимости общей исповеди склоняются следующие преосвященные: Рязанский (III, 590–591), Пермский (II, 395), Енисейский (III, 498). Подробнее всех преосвященных рассуждает о необходимости общей исповеди преосвященный Самарский. Вот каково его мнение. «Единственное личное воздействие пастыря на прихожанина – исповедь. Известно каково может быть это воздействие, когда число исповедующихся в сутки у священника от 200 или 300 душ доходит до 900 душ. Исповедь совершенно утратила у нас значение духовного воздействия пастыря на паству.

Исповедь в том виде, как она теперь у нас совершается, состоит в одном разрешении грехов и не только без ущерба для духовной пользы прихода, но даже с большим преимуществом в этом отношении могла бы быть заменена общей исповедью, как и практикует это отец Иоанн Кронштадтский. Православный народ привык к мысли, что те только грехи получают прощение от Бога, которые перечислены (самим исповедующимся или за него духовным отцом его), при исповеди, и смущаются совестью, если забудут или не посмеют высказать, хотя бы это были грехи заведомо общие ему, исповедующемуся, вместе со всеми исповедующимися и вместе, с самим духовным отцом его, например: леность на молитву, рассеяние мыслей за богослужением, осуждение и т.д. Совершенно утратилось понимание того, что устное признание исповедующегося духовнику нужно ему, чтобы он, духовник, мог изречь суд: можно ли этого исповедавшегося допустить ко св. Причащению, или иначе истинно ли он раскаивался в исповеданных грехах своих. Если прихожане будут знать, что продолжающие быть ворами, лихоимцами, пьяницами (за исключением тех, у кого пьянство обратилось уже в болезнь), злоречивыми хищниками (1Кор.6:10), как не раскаянные грешники, не могут получить разрешения, а потому не могут и приступить к причащению, то такие или вовсе не будут приступать к исповеди, или же будут у духовного отца своего прямо просить разрешения своего сомнения: можно ли им, при пленении такими-то именно страстями и пороками, приступить к причащению. Исповедь получит надлежащее свое значение. Общая же исповедь в грехах, общих всем, предпочтительнее бывающего теперь на исповеди от духовника напоминания кающемуся грехов его, потому что такое напоминание, с объяснением тяжести того или другого греха, может быть неспешное и обстоятельное, продолжаясь хотя бы час времени, а если нужно и долее. Такое общее приготовление к получению разрешения грехов могло бы быть заканчиваемо общею же и разрешительною молитвою, после которой бы получившие разрешение удалялись, а неуверенные в том, что и им принадлежит изреченное разрешение, оставались бы и доканчивали бы дело исповеди, раскрывая пред духовником состояние души своей, приводящее их в сомнение – разрешены ли и их грехи. Важно надлежащее понимание таинства покаяния и устной исповеди, понимание того, что при этом и у духовника, и у исповедующегося – одна забота: как бы и кто не приступил ко св. Причащению в суд и в осуждение себе, в поругание святыни таинств, по неведению и неразумному дерзновению. Такая исповедь, восстановленная в истинном своем значении, может быть очень действительным средством к возвышению духовной жизненности в приходе.

Наложение открытого церковного покаяния, как средство к поднятию духовной жизни в приходе. Возбуждению и возвышению духовной жизни прихода могло бы содействовать и восстановление в силе церковного (публичного, по современному словоупотреблению) покаяния или епитимии за явные грехи, – покаяния, обратившегося ныне в формальность судебного делопроизводства. Оставление явных грехов ненаказуемыми распространяет и укрепляет в православном народе мысль о дозволительности таких грехов. О незаконном сожительстве говорят совершенно свободно, как о деле общепринятом, с того времени как распространили на него название гражданского брака. Так как епитимия налагается у нас только за деяния, открывшиеся по суду, то и дошло дело до того, что ни пастырям, ни пастве как будто и дела нет до открытых нарушений закона евангельского. Всем известные нарушители его избираются в служение церковных старост, церковных попечителей, удостаиваются общения с ними епископов (до сведения которых считается недозволительным доводить то, что всем, кроме них известно), получают благословение Святейшего Синода и Высочайшие награды по ходатайству духовного правительства, – и чрез то грех в Церкви пользуется кажущимся почтением и уважением. Приход должен быть призван к содействию пастырю своему в обличения и наказании явных грехов. Что сказано выше относительно случаев жестокости, – должно быть распространено и на другие явные грехи. От кого бы ни услыхал о них пастырь, он должен идти и требовать объяснение у обвиняемого, о последствиях своего обвинения и увещания донести архипастырю со своим заключением, и полученное от епископа решение суда духовного привести в исполнение – или чрез понесение виновным возложенной на него епитимии, в умиротворение негодования на грех, которое должно ощущать вся местная Церковь (приход – 2Кор.7:11), или чрез недопущение виновного до участия в трапезе Господней. И епископ, узнавший о каком-либо явном грехе, остающемся без обличения и наказания, должен потребовать объяснение от местного пастыря, как он допускает гибель души, не употребляя в дело врученной ему власти. При дарованной в наши дни, милостью Божией, свободе совести, с восстановлением в надлежащей силе суда церковного, произойдет истинно желательное отделение от стада Христова тех, кто, не имея христианских убеждений и в душе давно уже не принадлежа к Церкви, продолжал являться для всех сыном православной Церкви – потому, что отступление от неё не дозволялось уставом о предупреждении и пресечении преступлений. Для тех же, которые истинно принадлежат к Церкви, публичная епитимия за явные грехи будет спасительным действием внимательной к детям матери, которая своим окриком призывает к благонравию забывшихся малых детей. В деревнях, где неверие не сделало еще такого опустошения, как в городском и фабричном населениях, преступления буйной, озорной молодежи против собственности и личности, может быть, благовременно еще встретят плотину, которая окажется еще в состоянии вернуть к надлежащему мирному течению жизнь, которая всюду теперь делается подобною бурливому потоку. В мерах церковного наказания встретит себе обличение и вразумление и другое зло большинства наших приходов, зло не признающееся и, благодаря преступному невмешательству пастырей, привыкшее встречать кажущееся уважение к себе, это – эксплуатация капиталом местной бедноты, когда весь приход считает иные лица аспидами и кровопийцами, а называет благодетелями. Когда суд духовный, суд Церкви, выражающийся наложением публичной епитимии за явные грехи, будет восстановлен в своей силе, тогда, по многочисленности запросов от пастырей к их архипастырям, окажется, быть может, необходимость возвратить пастырям отнятое у них духовным регламентом право наложения епитимии, – даже до лишения св. Причащения, – собственною властью, без донесения о том архиерею. В настоящее время, при образованном пастырстве, можно надеяться, очень редкими окажутся печальные случаи возмутительного злоупотребления пастырскою властью, когда лишение причащения обращается в средство эксплуатации, вымогательства (ч. I, 448–450).

Относительно таинства священства только один преосвященный Кишиневский ставит следующие вопросы: а) о том, лишаются ли благодати священства священные лица, изверженные из сана по суду; б) о том, действует ли благодать хиротонии в священных лицах – бесспорных прелюбодеях, по суду человеческому еще не обличенных в сем грехе; в) лишаются ли благодати священства священные лица, жены коих ведут прелюбодейную жизнь; г) как смотреть на рукоположение в священные саны молодых людей и лиц, нарушивших до рукоположения свое целомудрие (I, 203).

Тот же преподобный Кишиневский обращает внимание на вопрос о хиротонии во епископа без пострижения в монашество (I, 203). Преосвященный Финляндский считает возможным допустит второй брак священнослужителям (III, 444), если они овдовели до сорока пяти лет.

Таинство брака обсуждается несколькими епископами в отношении его чинопоследования. Преосвященный Полоцкий (I, 175) обращает внимание на видимую разность во взглядах на святость брака и чистоту брачных отношений у чиносоставителей венчания и «молитвы по внегда родити жене отроча». Преосвященный Холмский высказывается в пользу сокращения некоторых молитв, входящих в состав чина венчания (II, 288).

Не остался незатронутым вопрос и о самом времени венчания.

Тот же преосвященный пишет: по существующей практике русской Церкви, остается только около 100 дней в году, когда можно совершать венчание браков. Это стеснение верующих в освящении своей жизни христианским таинством не имеет достаточного основания и вызывает со стороны православных справедливое недовольство, раздражение и обидное указание на более удобную практику других христианских исповеданий. Поэтому следовало бы разрешить венчание браков во все дни, за исключением дней св. Четыредесятницы и дней обязательного пощения пред праздниками Рождества Христова, Успения Пресвятой Богородицы и св. апостолов Петра и Павла, а также накануне двунадесятых праздников и воскресных дней с началом вечернего богослужения (II, 289).

Преосвященный Полтавский (II, 335) признает также необходимым пересмотреть все те дни, в которые воспрещается браковенчание и сократить число их.

Касательно чина таинства елеосвящения встречаются некоторые частные замечания. Преосвященный Рижский (II, 316) находит необходимым в чине елеосвящения сделать изменение для совершения этого таинства одним священником, как это в действительности бывает. Согласно с этим говорят и преосвященные Пермский (II, 395) и Енисейский (III, 498). Преосвященный Холмский (II, 288) находит желательным сократить некоторые молитвы в чине елеосвящения. Олонецкая духовная консистория находит нужным подвергнуть пересмотру все чинопоследования требника (212 стр. ч. III). Преосвященный Пермский ставит вопрос о введении единства обрядов при погребении православных христиан (II, 396).

Преосвященный Астраханский обращает внимание вообще на поддержание благочиния в церкви и дает следующие указания. Он пишет:

«Следует освободить храм Божий от служения целям, не имеющим прямого отношения к облагодатствованию, к молитве и духовному назиданию верующих. Эти прямые задачи храма парализуются многочисленными денежными сборами на самый храм, на причт и на разные нужды, общего с храмом ничего не имеющие. На служение этим коммерческим целям привлекается и проповедь, которая во дни сборов, преимущественно в великие праздники, низводится со своей высоты и превращается в простое приглашение с церковного амвона к денежному пожертвованию. Храм должен быть неприкосновенен; поэтому, необходимый сбор в пользу храма, нужно производить в притворе; сборы для клира совершенно сделать ненужными дарованием ему определенного содержания или от казны или от прихода; всякие же другие сборы, в таком неимоверном количестве явившиеся в последнее время, отменить навсегда, как не имеющие никакого отношения к храму Божию и задачам церковного богослужения» (I, 323).

Преосвященный Иркутский (II, 246) выдвигает вопрос особого рода. Он говорит:

«В отношении к составу богослужения, должно быть обращено особое внимание на то, чтобы Церковь не являлась средством в руках государства в преследовании тех или иных политических целей. Церковь должна стоять выше всяких политических партий».

В отзывах преосвященных возбуждается целый ряд отдельных более или менее частных вопросов, относящихся к богослужению.

Так временно управляющий Варшавскою епархией находит нужным «издать обязательное руководство к произношению возгласов, молитвословий и чтений священниками и диаконами, чтобы изгнать из этой области неблагозвучие и неблагоприличие, доходящее иногда до воплей и криков вследствие злоупотребления голосовыми средствами» (II, 288).

Преосвященный Нижегородский (II, 457) видит пользу в том, чтобы чтение в храмах исполняемо было не на клиросах, а посредине храма на особом возвышении. Высказывается им желание, чтобы посредине храма исполнялись и евангельские чтения, равно как и молитвы священнические. Относительно евангельских чтений предлагается ввести обычай греческих церквей, чтобы они исполнялись на солеях, с обращением читающего лицом к народу.

По мнению временно управляющего Варшавскою епархией для удобства слушающих церковные поучения и чтения необходимо озаботиться устройством в церквах в возможно большем количестве приспособлений для сидения, устраивая таковые в боковых и задней (западной) частях храма; чтения и поучения в больших церквах нужно провозглашать не с солеи, а с особого возвышения (амвона), устраивая его ближе к средине храма по примеру древних церквей (II, 286).

Олонецкая духовная консистория признает полезным уменьшить в церквах иконостасы, и царские врата оставлять открытыми во время литургии (III, 212).

Преосвященный Енисейский настаивает на увеличении числа храмов хотя бы самой простой архитектуры. Он пишет (III, 498). «Необходимо увеличить число храмов. При этом забота о благолепии храма должна уступить потребности христианской общины в общих для молитвы собраниях. Пусть помещения для этих собраний будут самые скромные по размерам и обстановке; пусть не опускается из вида, что Дух Святый сошел на апостолов не в великолепном храме, а в горнице. Только таким путем, при ограниченности народных средств, возможно будет питать духовною пищей русский деревенский народ».

Ту же самую мысль повторяет и преосвященный Пермский (II, 396).

Среди отзывов преосвященных можно, указать на два из них, которыми определяется общее взаимоотношение народа и богослужения, рисующееся более в отрицательных чертах. Преосвященный Симбирский (II, 20) пишет в своем отзыве: «Православное богослужение есть одно из главных выражений любви к Богу и лучшая школа для развития общительности среди членов прихода, ибо здесь, в храме, сотни душ сливаются во едино в славословиях, благодарениях и прошениях, соединяются души пастырей и пасомых, клира и народа. Так, по крайней мере, должно быть в идее. К сожалению, настоящая постановка православного церковного богослужения не вполне содействует этому молитвенному слиянию душ пастыря и пасомых. Не говоря уже о многих дефектах нашего богослужения, зависящих от злоупотреблений со стороны совершителей богослужения (излишняя торопливость, невнятность чтения и пения, рассеянность совершителей богослужения и собственная непроникновенность молитвенными чувствами), нельзя не остановить своего внимания на одной черте нашего богослужения, освященной церковною практикою и, однако, же ведущей к некоторому разъединению клира и народа. В то время, как клир возносит песни, благодарения и прошения и славословия, народ остается как бы в качестве постороннего слушателя; отсюда поразительная разница в настроении присутствующих за богослужением мирян в православных храмах, с одной стороны, и инославных – с другой, разница не в нашу пользу».

Более мрачную картину отношений народа к церковному богослужению дает преосвященнный Самарский (ч. I, 440). Он выражается следующим образом; «нет у народа и истинной молитвы: народ терпеливо простаивает целые часы за храмовым богослужением, но это не есть молитва, потому что чувство не может поддерживаться целые часы без понимания слов молитвы, а слова храмового богослужения – выше понимания народа; богослужение непонятно народу не потому только, что совершается на церковно-славянском языке и притом спешным чтением, но и прямо потому, что для понимания его требуется в известной мере богословское образование. Православное богослужение есть великое сокровище, если сравнить наши церковные песни с малосодержательными гимнами лютеранского Gesang-Buch’a, и когда-нибудь дойдет дело до пользования этим сокровищем всего православного люда; но, тем не менее, в настоящее время это – еще сокровище, сокровенное «на селе», а народ бедствует и голодает духовно, почти вовсе не имея молитв, доступных его пониманию, кроме ектений и до некоторой степени – акафистов, которые потому так и любит народ, что они ему несколько понятны. Надобно воспитать народ настолько, чтобы он не считал за молитву одни поклоны с крестным знамением и одно механическое чтение или выслушивание непонятных слов псалтири, тропарей и стихир. Что же можно было бы сделать, чтобы общественное храмовое богослужение, которое некогда в Греции было таким превосходным средством к удовлетворению духовной потребности в молитве, опять возвратить на служение истинно-молитвенному настроению?»

Оба преосвященные – как Симбирский, так и Самарский главным средством оживления богослужения признают введение общего пения в церквах (II, 20; 1, 440). На благотворное значение для народа общего пения указывают преосвященные: Донской (I, 545), временно-управляющий Варшавскою епархией (II, 286–288), Архангельский (I, 372).

От Собора русских архипастырей желательно получить разъяснение смысла и значения клятв Собора 1667 года. Вопрос об этих клятвах, не смотря на разъяснение его Синодом (от 1 марта 1886 года), доселе еще волнует упорных приверженцев старины-раскольников, осужденных сказанным собором; смущает он не мало и православных молящихся двоеперстно и нетвердых еще «соединенцев-единоверцев».

Обычно старообрядцы понимают суд собора 1667 года так: клятвы собора 1667 года, не касаясь прошлого, положены, якобы, на всех тех, которые, не смотря на последовавшее на соборе воспрещение употреблять старые, до Никоновские обряды, продолжают держаться их и после собора; мало того, собором 1667 года, якобы, осуждены и самые обряды». Мы же, православные, толкуем, что клятвы собора 1667 года не касались ни употребления местных обрядов русской Церкви, ни тем менее самых обрядов, наложены были собором только на тех, кто из-за этих обрядов удалился от церковного общения, хуля Церковь и её тайны; так что, и после соборного определения 13 мая 1667 года, члены русской Церкви не лишились возможности оставаться в общении с Церковью, не покидая до Никоновских обрядов. В подтверждение своего мнения мы, православные, указываем на «изъяснение» Синода от 1 марта 1886 года и на учреждение так называемого единоверия.

Относительно первого, т.е. синодального «изъяснения», нам обычно указывают, что «Синод» – не собор, что это не голос всей Церкви; и возражение это усиливается голосом и богословской литературы и литературы светской, доказывающей, особенно в последнее время, не каноничность нашего Синода.

Относительно разрешения единоверцам употреблять старые до Никоновские обряды и отправлять службу по старо печатанным книгам, патриаршим, – указывают, что, ведь, на соборе 1667 года, помимо русских епископов и патриарха Иоасафа II, участвовали и святители Восточной Церкви, в том числе и два патриарха – Антиохийский и Александрийский; поэтому Синод, как не имеющий достоинств правильного церковного собора, не имел права, без сношения с Восточными патриархами, разрешить единоверцам употреблять «старые обряды».

Правда, православные миссионеры, обычно указывают, что собор 1667 года имел суждение об обрядах, что Церковь вправе изменять обряды и даже совсем отменять, а в случаях надобности, οἰκονομίας χάριν, т.е. ради домостроительства, и паки разрешать то, что когда-то и было запрещено; и самое главное, что православная Церковь, изменив «старые обряды», пожалуй, и запретив, с клятвою, безусловно их употребление, не погрешила, не утратила чистоты веры, благочестия, что и могло только быть «благословною виною отделения старообрядцев от правослной Церкви»; (Самарский, ч. I, 518, 519; Новгородский, II, 205; Пермский, II, 388; Астраханский, I, 325).

Необходимо также соборным актом уничтожить ограничение церковных прав единоверцев, установленное правилами митрополита Платона, что ставит их в беспримерное в истории православной Церкви положение и несогласное с началом допущенной с 1800 года свободы обряда (Новгородский, II, 388).

При пересмотре правил единоверия, должна быть положена коренная мысль о единоверии, как единой церкви с православною, хотя и имеющей некоторые в богослужении и обычаях особенности, разрешенные и благословленые. Должны быть обойдены и исключены разные оговорки прежнего времени в роде какой-то временности единоверия. Единоверие не больница только, не мост только к православию, не притвор к храму, а самый храм, в коем совершаются все благодатные действия. Затем является желательным частое, по возможности, молитвенное общение с единоверцами архипастырей, как наглядное показание единой церкви, с соблюдением излюбленных ими обычаев, которые необходимо и знать в совершенстве (Предст. Св. Синода, преосвященный Казанский, 16 февраля 1906 года, № 1127).

Собор должен подъять на себя решение вопроса о том, нужен ли для единоверия и полезен ли будет ему отдельный епископ и в какие отношения его поставить к высшей церковной власти (Владикавказский, I, 21).

Вопрос об отдельном епископе выдвинут священником Семеном Шлеевым. Вопрос не новый. Некогда московские единоверцы принесли прошение об отдельном епископе митрополиту Филарету. Приснопамятный владыка, выслушав их, заметил: «а я думал, что вы меня любите ... Чем я вам не архиерей»? Прошение осталось не поданным. Назначение отдельного единоверческого епископа противоречит канонам. Соборные постановления воспрещают в одной епархии быть двум самостоятельным епископам. Ибо «епископ в церкви и церковь в епископе» (Св. Киприан, послание 69). Итак, нельзя согласиться на удовлетворение желания единоверцев иметь самостоятельного епископа. Это повело бы к разделению с ними.

Существует другой проект о рукоположения викариев для единоверцев, пока хотя двух (для Москвы и Уральска). Этот проект более приемлем, если права их не будут превышать прав викариев (Предст. Св. Синоду преосвященный Казанский, 16 февраля 1906 г. № 1127).

В ноябре текущего года, если Господь благословит, единоверцы разных мест России имеют обратиться в Св. Синод с усерднейшей просьбой о даровании единоверию единомысленного и по обряду епископа

Единоверцы имеют особые, утвержденные Государем Павлом І, церковно-приходские порядки. По ним епископ имеет долг лично править единоверцами, без всякого посредства духовных консисторий, и долг – руководствоваться при сем соборными и святоотеческими установлениями. Сии свято оберегаемые единоверцами права для епархиальных (православных) архиереев являются, однако, нередко тяжелым бременем, по существенно иному свойству управления единоверцами, чем всеми православными. Благодаря сему обстоятельству, православные архиереи не имеют никакой возможности быть для единоверцев таковыми архиереями, каковыми они должны бы быть, и наша жизнь является неустроенной, неупорядоченной и все более и более приходя щей в расстройство.

Единоверцы имеют право выбора священнослужителей и все преимущества, оным правом присвоенные, как-то: право установления числа членов причтов при храмах, право участия в епископском суде над духовным лицом и все иные права и обязанности, правовой самоуправляющейся монастырской общине свойственные.

Права эти нерушимы, ибо в них залог благопоспешности и процветания Церкви Божией, они согласны с недавним Царским законоположением о вероисповеданиях и с древними церковными установлениями. Для высшего и полномочного охранения сих прав и для управления единоверцами согласно духу этих прав епископы, правящие нами, имеют долг и необходимость жить нашею церковною жизнью, ибо иначе мы постоянно подвергаемся опасности явиться в глазах епископа посторонним, чуждым ему и даже незаконным сообществом. Пусть живет нашею церковно-бытовою жизнью хоть один епископ.

Единоверцы имеют особые обряды и обычаи в церковной и бытовой жизни. Не смотря на попустительство некоторых наших священников, гонящихся из-за корыстной цели за некоторыми богомольцами, мы желаем строго и неопустительно следить, чтобы наша общественная молитва была общественной, а не частной. Келья устава не имеет. Церковное же собрание имеет устав, за коим должны следить наши начальники. По уставу известные лишь богослужения сопровождаются поклонами и то общими. Большая же часть богослужения, особенно чтение ветхозаветных и новозаветных писаний; Псалтыря, апостола и Евангелия, свободны от поклонов. Такого рода уставом святые Отцы учат нас так называемой умной молитве, уже не сопровождающейся внешними движениями. Нарушающий устав о поклонах, ясно изложенный в богослужебных книгах, и тем творящий бесчиние в церкви, по 9 правилу св. апостол достоин отлучения.

Мы твердо стоим за то, чтобы Церковь выделялась из прочих общественных собраний. Женщины во время божественной литургии должны молчать, а о учении дома спрашивать (VI Вселенский собор, 70 пр.). Всякая жена, молящаяся с открытой головой, например, в шляпке из-под которой видны её волосы, постыжает свою голову. Жена должна иметь на своей голове покрывало в знак власти над ней мужа. апостол прямо называет неприличным, если жена молится с непокрытой головой (1Кор.9:5,10,13).

Несомненно, все эти указанные для примера обычаи, а равно другие, не указанные за множеством их, в древние времена были дорогим нерушимым достоянием всего русского народа. Один архипастырь сказал: «Добрый русский человек, храни заветы старины и не забывай мудрого изречения, что той земле не устоять, где начнут уставы ломать. А между тем, не смотря на это изречение и даже на слова св. апостолов: «Блюдите же убо, да не како власть ваша сия преткновением будет немощным» (1Кор.8:9), наши пастыри, одни по неведению, другие сознательно, делают в отношении обрядов и обычаев совсем наоборот. Для них они: то внешность, то мелочно, то ничтожно, а то трудно или даже противно. Тогда как для ревнителя-единоверца они – обряды – дело важное, святое, милое, дорогое.

Для вящшего сохранения и законного исполнения единоверческих обрядов и обычаев правящие нами епископы должны быть высшими исполнителями и полномочными хранителями всех сих обрядов и обычаев. Такого значения епархиальные (православные) архиереи, по самому существу дела, иметь не могут, от чего среди нас происходят немалые смущения и нестроения.

Без поддержки единомысленного и в обряде епископа, наши священники не в силах сохранить старо отечественный церковный быт. Желающие поддерживать встречают противодействие как среди собратий-священников, часто только по имени единоверческих, так и среди некоторых богомольцев храма, нередко имеющих к единоверию лишь случайное отношение: или рядом живут, или духовные дети одного из единоверческих батюшек, посещающих его храм один раз в год, и т.д. Единоверческий епископ, мы веруем и надеемся, явится способником и споспешником к благо устроению нашей духовной жизни и, в судьбах Божиих, послужит к умиротворению современной церковной вражды.

Покорнейше просим Ваше Высокопреосвященство ходатайствовать пред Св. Синодом и от имени Св. Синода пред Государем Императором об учреждении единоверческого епископа.

Единоверческий епископ послужит к укреплению истинного, а ни внешнего лишь единства веры и союза любви между единоверцами и православными.

Избранный нами и прочими единоверцами уполномоченный на ходатайство представят возможные соображения, как установить между единоверческим и православными епископами их взаимоотношения.

Санкт-Петербург, октября 31 дня 1905 года.

Следует 148 подписей.

(Санкт-Петербургский, I, 77–79).

Признается желательным, чтобы Собор высказал свой авторитетный голос и по вопросу о постах: какие здесь возможно сделать уступки, дабы почти неизбежное нарушение поста не смущало совести православного (преосвященный Харьковский Арсений, I ч. стр. 21).

Нельзя также не обратить внимания на некоторые частные церковные постановления и требования, недостаточно применимые к жизни и служащие не к укреплению добродетельного настроения верующих, а подчас только к соблазну, отягощая совесть одних и смущая совесть других. К числу такого рода требований на первом месте надо поставить пост, на который смотрят не как на условие и орудие или проводник благодати, а как на нечто, само в себе имеющее особую благодатную силу. Взгляд этот проник с Востока, где христианство с самых древних времен находилось под влиянием восточного дуализма с его взглядами на материю, как на источник зла. Отсюда, естественно вытекает требование полной и безусловной необходимости поста, который, вместо смиряющего и размягчающего (Исаии, LVIII) христианского подвига, сделался одним из раздражающих и не удобоносимых бремен для одних и поводом падения и угрызения совести для других. Требования поста у нас нисколько не приноровлены к русской жизни, будучи перенесены к нам целиком из юго-восточных монастырей. Такое ли, например, значение имеет для русского разрешение Типикона в известные дни, – «пием вино», какое имеет оно для жителя Греции и Палестины, где вино при обилии виноградников, играет роль русского кваса? И понятно, странным является после нашего отношения к «вину», что в известные дни запрещается есть масло (постное) и разрешается пить вино. Или какой смысл имеет для жителя крайнего севера запрещение или разрешение в известные дни употребления в пищу рыбы, если рыба служит его единственною пищей? Правда, на практике все эти мелкие постановления не исполняются, но тогда и существование их можно считать неполезным, а значение их сводится лишь к тому, что они напрасно отягощают немощные совести. Особенно не приноровленным к русской жизни является Петровский пост, соблюдение коего, по условиям нашего климата, особенно для бедного крестьянина, невозможно, так как во время его слишком трудно достать то, что можно есть в посту: хлеб на исходе, а иногда его и вовсе нет; картофель еще не созрел; овощи тоже; рыба бывает только в озерных и речных местностях и то в редкость. Остается питаться только молоком, покупая к этому муку и крупу. Естественно, что большинство крестьян не соблюдает этого поста, отягощая тем свою совесть.

Не безвинны в этом и клирики, даже в лице почетных пресвитеров. Не следовало бы, не уничтожая этого поста, сократить его до 8 дней, т.е. того минимума, который определяется позднею Пасхою? Такое сокращение, не лишая христиан благочестивого подвига, сложило бы с их совести тяжелое бремя (преосвященный Полоцкий Серафим ч. I, стр. 177–178).

Более половины года (от 178 до 203 дней) православный русский народ должен поститься; особенно обременительны по скудости питания летние посты. В западных епархиях, где православные живут среди преобладающего нередко инославного населения, у которого нет других продолжительных постов, кроме Четыредесятницы, весьма трудно заставить народ поститься в Рождественский, Петров и Успенский посты. В виду того, что правилом 69 апостольским узаконен только пост в Четыредесятницу, а среды и пятницы, и остальные посты определены лишь в XI веке, на местном Константинопольском соборе, следовало бы обязательный пост ограничить только средою и пятницею и Св. Четыредесятницею пред Пасхою; прочие же посты предоставить благочестивому усердию верующих по их добровольному желанию, за исключением разве нескольких дней пред праздниками Рождества Христова, Успения Пресвятой Богородицы и Св. апостолов Петра и Павла, которые рекомендовать всем христианам проводить в посте для достодолжного приготовления к этим праздникам (Управляющий Варшавскою епархией преосвященный Холмский Евлогий ч. 2, стр. 289).

На предстоящем Всероссийском соборе было бы полезно дать церковное, следовательно единственно авторитетное разъяснение некоторым вопросам, которые выдвигаются неотложною нуждою нашего времени. К таким вопросам принадлежит между прочими и вопрос о постах. В наше время трудно найти интеллигентную мирскую семью, даже преданную православной Церкви, в точности сохраняющую устав церковный о постах. Вслед за интеллигенцией идет народ. Причиною упадка столь хранимого древнею Русью устава о постах является не столько недостаток должного учительства и примера со стороны священников, сколько перемена воззрений на разного рода пищу и изменяющийся уклад народного быта в зависимости от новых экономических условий. Необходимо ныне идее поста как благочестивому упражнению не только духовному, но и телесному, выражение, более соответствующее настоящим условиям именно русской жизни, чем ныне действующий устав о времени поста и различии в родах пищи, с устранением противоречий из учения о постах (требник п. Филарета, 85 пр. Номоканона и т.д., преосвященный Рижский Агафангел, ч. 2, стр. 314).

Установленные Церковью посты признаются и соблюдаются теперь редкими из христиан образованного класса. Несоблюдение постов переходит в народ, замечается и в среде духовенства. Для немощных христиан нашего времени некоторые посты являются особенно тягостными; это наиболее должно сказать об апостольском посте или петровках, когда при недостатке рыбы недостает и овощей. И духовник поставлен бывает в крайнее затруднение, когда исповедующийся у него христианин в несоблюдении постов кается, но впредь соблюдать их не обещает. Желательно, по крайней мере, освобождение от постов больных, престарелых, детей (преосвященный Полтавский Иоанн, ч. 2, стр. 335).

Кроме того необходимость пересмотра постановлений о постах признают преосвященные Кишиневский (ч. 1, стр. 203); Орловский (ч. 1, стр. 520); Алеутский (ч. 1, 537); Иркутский (ч. 2, стр. 245); Пермский (ч. 2, стр. 395); Холмский, (ч. 2, стр. 490); Екатеринбургский (ч. 3, стр. 30); Енисейский (ч. 3, стр. 498) и Рязанский (ч. 3, стр. 591).

Не отрицая важности объединения управления единоверческими приходами, отличающимися от приходов православных церквей некоторыми особенностями в организации своего быта и преимущественно богослужебного чина, комиссия находит, тем не менее, некоторые практические неудобства к полному удовлетворению данной просьбы единоверцев.

Один единоверческий епископ, объединяющий в своих руках управление единоверческими церквами, рассеянными по всей европейской и азиатской России, физически не в состоянии будет осуществить на самом деле личное наблюдение над этими церквами и, стало быть, управление это по необходимости будет в общем канцелярского характера, а не живое, основывающееся на личном воздействии управляющего епископа. Отсюда вытекает, что и для сохранения благочиния и строго-уставного богослужебного строя в единоверческих приходах (на нарушения, которых, по причине религиозно-нравственного оскудения, проникающего и в единоверческую среду, жалуются в своем прошения единоверцы), отдельный и единственный единоверческий епископ поможет мало. Самодеятельность единоверческих церковных общин, в связи с устойчивостью в среде их отличающего их от православных приходов уклада, по-прежнему, и при существовании отдельного епископа, останется главною гарантией благочиния в них и уставности их богослужения.

Лучшего устройства управления единоверческими церквами можно достигнуть и без выделения их из-под ведения епархиальных архиереев, хотя и на началах, близких к указанным в прошении Санкт-Петербургских единоверцев. Управление ими, в целях объединения его, должно быть сосредоточено действительно при Св. Синоде в руках одного из его членов, но он управляет единоверческими церквами не в качестве отдельного единоверческого епископа, а лишь в качестве непременного члена Святейшего Синода по единоверческим делам; все распоряжения по этому управлению подготовляются им, но одобряются Синодом и исходят от имени Синода, и самая ревизия единоверческих церквей производится им лишь по уполномочию от Синода же. Такою постановкой управления достигаются те же цели, какие указываются в прошении единоверцев, и не нарушатся канонические права епархиальных архиереев. Еще лучше было бы, если бы такой член Синода был назначен по выбору самих единоверцев, чем гарантировалась бы правильность его отношений к единоверию и продолжительность его служения в принятом на себя звании; отдельной епархии ему не поручается. Таким образом, единоверческие приходы по-прежнему останутся под ближайшим надзором епархиальных архиереев, посвящающих для них и клириков (как это допускают и единоверцы в своем прошении), каковой надзор без сомнения действительнее, чем надзор отдельного единоверческого епископа из отдаленного Петербурга, и вместе с тем достигается единство в устройстве и направлении внутренней жизни этих приходов. Опасаться действий со стороны епархиальных архиереев, не соответствующих интересам единоверия (на что жалуются единоверцы в своем прошении теперь), и при таком устройстве высшего управления последним, вполне обеспечивающем контроль над местным управлением единоверческими церквами, нет оснований.

Как на прецедент к уважению своей просьбы, единоверцы указывают на существование отдельного управления военным духовенством. Но целесообразно ли устройство управления этим духовенством, поставляющего последнее вне ближайшего надзора со стороны авторитетной власти – епархиальных архиереев, это еще вопрос (Пермский, II, 393–394).

Епархиальные съезды должны обсудить, как украшать святую службу Божию правильным её ведением, как урегулировать главных управителей нынешнего богослужения, т.е. регентов, или лучше, как изменить теперешний неразумный порядок вещей, когда не от священника и даже не от псаломщика, а от наемного разночинца светского звания, совершенно невежественного к часто безобразного, зависит состав каждого праздничного богослужения, из коего почти ничего не остается, а все пропускается в пользу двух-трех отвратительных концертов, неположенных по уставу (преосвященный Волынский Антоний, ч. 1, стр. 134),

Следует обратить внимание на церковное пение при богослужении и исполнять при богослужении только напевы строго соответствующие духу православного богослужения, а то ныне в выборе напевов царит великий произвол и беспорядок: избираются пьесы крикливые, вычурные, в духе итальянской музыки, отчего храм Божий превращается иногда в музыкальный зал, а религиозно-молитвенное настроение – в художественно-эстетическое (преосвященный Астраханский Георгий, ч. 1, стр. 323).

Характер церковного пения имеет величайшую важность в богослужении: чтобы народ полюбил его и хорошо принимал в нем участие, оно должно быть строго церковно, молитвенно, умилительно, соответствовать духу и преданиям народа; поэтому следует воспретить всякий произвол и бесчиние в этом важном религиозном деле и принять попечение о том, чтобы русская Церковь скорее украсилась полным кругом своего оригинального пения, выработанного на основе своего исторического церковно-народного пения (временно управлявший Варшавскою епархией преосвященный Холмский Евлогий, ч. 2, стр. 288).

Существенное значение при богослужении имеет как чтение, так и пение. И то, и другое должно быть вразумительным и молитвенным. Однако, церковно-молитвенный характер теперь нередко нарушается относительно тех церковных песнопений, музыкальное исполнение которых построено на началах, чуждых духу нашей Церкви. Есть такие музыкальные переложения, которые совершенно чужды смиренно-благоговейного молитвенного характера, как например: «Отче наш» (приписываемый Моцарту), «Покаяния отверзи ми» (приписываемый Веделю) и другие. Такие композиции недостойны богослужения. Есть музыкальные переложения, в которых при искусственном исполнении их более приковывает к себе внимание слушателя эстетическая сторона, чем молитвенная, как например – недавно появившееся сольное «Верую» Гречанинова и большинство концертов. Такие композиции неудобны для богослужения. Весьма приятны гармонически прекрасные и ласкающие слух звуки, но они при богослужении к себе тянут и низводят молитвенно горе обращенный к Богу дух человека. Вместо того духовного приближения к Вездесущему, каковое является в напряженнейшем возведении нашего ума и сердца к Богу, происходит духовно-музыкальное услаждение. Выходит духовный концерт, а не молитва. Вероятно, каждый, кто исследовал свои молитвенные состояния при подобном пении, найдет в себе подтверждение сказанного. Подобает высказаться высшей власти церковного собора относительно обязательного характера для церковного пения (преосвященнный Полтавский Иоанн, ч. 2, стр. 334).

Кроме того некоторые преосвященные выражают желание введения в церквах общего пения присутствующих (Архангельский – ч. 1, стр. 403–404; Самарский – ч. 1, стр. 440; Симбирский – ч. 2, стр. 20; управляющий Варшавской епархией – ч. 2, стр. 288, п. 11).

Необходимо подвергнуть пересмотру вопрос о совершении панихид по усопшим православным христианам. Часто священник нравственно не может отказать в подобной молитве, чтобы просящих о сем своих православных чад не отослать молиться об усопшем их сроднике в тот инославный храм, к которому принадлежал усопший. Последнее может быть горше первого (преосвященный Полтавский Иоанн, ч. 2, стр. 335).

К пастырям православной Церкви часто обращаются с просьбами помолиться за лиц, не принадлежащих к православной Церкви. Отказ в этом огорчает просителей. Указывают: а) на то, что все люди – дети Божии, за всех пострадал Христос, и всем людям Бог желает спасения, и б) на то, что за некоторых высокопоставленных особ инославного исповедания православная Церковь молится даже по предписанию Святейшего Синода. В виду этого желательно было бы иметь соборное разъяснение по вопросу о том, возможно ли и, если возможно, то в какой форме и при каких условиях, моление за инославных (преосвященный Рязанский Аркадий, ч. 3, стр. 591).

Единоверием называется условное единение старообрядцев с православною церковью: имея в виду, что обряд сам по себе не есть неизменяемый догмат веры, а служит лишь внешним способом к выражению веры и потому получает значение от соединяемого с ним правого учения веры, а также последуя апостольской заповеди иметь снисхождение к немощным, православная церковь, дабы из-за разности в обрядах не лишить весьма многих людей участия в церковных таинствах, а следовательно и вечного спасения, дозволила старообрядцам употреблять именуемые старые обряды, к которым они приобвыкли, под условием полного единения с нею в вере и совершенного подчинения её священноначалию (пастырское воззвание епископов православной греко-российской Церкви, в богоспасаемом граде Казани собравшихся, к глаголемым старообрядцами, 1885 год, 25 июля; дело Канцелярии обер-прокурора, II Отд. III ст. 1886 год, № 104). Название единоверцев присвоено таковым согласившимся приснопамятным святителем Московским митрополитом Платоном, выразившим следующее мнение: получивших на основании сего единения церковь «не называть более раскольниками, или старообрядцами, ибо в церкви ничего нового нет и нет новообрядцев, а называть их соединенцами или единоверцами» (Собрание постановлений по части раскола, 1875 год, стр. 15). История единоверия в кратких чертах такова.

В XVII–XVIII веках среди старообрядцев стало развиваться стремление приобрести законное священство. Побуждением к сему служила зазорная жизнь беглых попов, а главное – сознание того, что без епископа не может быть церкви. Но где же было найти им такого древле-благочестивого епископа? Очевидно, где-нибудь, полагали они, да сияет истинное благочестие, и есть епископы, крестящиеся двуперстно, сугубящие аллилуйя и вообще соблюдающие древние обряды. Под влиянием страстного желания осуществить мечту, среди старообрядцев возникли сказочные рассказы о подземной церкви, находящейся во граде Китеже, на берегу озера Светлояра. Сей-де град был стольным городом земли Суздальской, но когда подступил к нему Батый-завоеватель, то сделался он невидимым и таковым пребудет до скончания века. Там есть монастыри и церкви и множество народа. Летними вечерами на Светлояровом озере слышен звон Китежских колоколов. Насколько сильно было у старообрядцев желание приобрести своего епископа, видно уже из того обстоятельства, что они без разбора хватались за всякого человека, сулившего им епископство (Епифаний, Афиноген, Анфим, см. П. С. Смирнов: «История русского раскола старообрядцев, 1805 год, стр. 145–148). Страстное желание получить законное священство привело в конце ХVIII и начале XIX веков благомыслящую часть старообрядцев к единоверию. Оно же в последствии привело другую более фанатичную часть старообрядцев в 1846 году к анти-каноническому Белокриницкому австрийскому священству, и затем (в 1870-х годах) – незначительную их часть к обманному славяно-беловодскому священству (всеп. отчёт обер-прокурора Святейшего Синода за 1889 год, стр. 183–187; Никифоровского: «К истории славяно-беловодской иерархии»). Мысль о возможности единения на началах единоверия была предметом принципиального обсуждения Святейшего Синода задолго до своего практического осуществления в начале царствования Императрицы Екатерины II. Бывшие тогда членами Синода митрополит Новгородский Димитрий Сеченов и епископ Псковский Гедеон высказались за положительное разрешение оной. Но впервые эта мысль была осуществлена архиепископом Словенским Никифором Феотокием в 1780 году. Старообрядцы села Знаменки, Елисаветградского уезда, просили владыку дозволить им построить церковь, иметь священника из своей среды и употреблять старинные книги. При этом просители «от всего сердца и от всей души отрицались от всех раскольнических толков и признавали греческую церковь истинною, вселенскою, кафолическою и апостольскою церковью, все её догматы, таинства и обряды – согласными слову Божию, преданиям св. апостол и седми вселенских соборов и находящихся вне греко-российской церкви – заблуждающимися». Преосвященный Никифор нашел возможным присоединить знаменцев к церкви на изложенных основаниях, не испросив даже на сие разрешение Святейшего Синода. Хотя таковое деяние епископа Никифора и вызвало в Святейшем Синоде недоумение и неудовольствие, но дело единоверия получило движение, а вскоре и дальнейшее развитие. В 1783 году, под влиянием деятельности Стародубского инока Никодима, принимавшего живейшее участие в попытках старообрядцев найти себе епископа, и при содействии наместника Малороссии графа Румянцева и Потемкина в Святейший Синод было подано от 1500 стародубских старообрядцев прошение о воссоединении их с православною церковью. Прошение состояло из 12 пунктов, главнейшими из коих было, чтобы 1) из Синода прислан был им из «великороссийской породы» хорепископ, который, завися от Синода, заведовал бы делами всех старообрядцев, пожелавших вступить в церковное единение, и 2) было разрешено богослужение по старопечатным книгам и с соблюдением старых обрядов, кои предварительно разрешить от клятвы. Так как назначением особого для старообрядцев самостоятельного епископа были бы нарушены церковные правила, по силе коих в одной епархии не может быть двух самостоятельных епископов²² (Двухкратный собор, пр. 16; Третий, 8; Антиохийский, 9; Карфагенский, 64 и 67 и т.д.), то 11 марта 1784 года, последовало на имя Санкт-Петербургского митрополита Гавриила повеление о том, чтобы архиепископам Могилевскому и Словенскому было сообщено, что они могут давать старообрядцам священников, согласно их прошению. Никодим скончался 12 мая 1784 года, но дело его не погибло: ревностными продолжателями сто в Стародубье явились казначей Виталий, иноки Иоасаф и Евдоким, белец Иван Кузнецов и священник Андрей Журавлев. Мысль Никодима о согласии с православною церковью получила сочувствие и в других центрах старообрядчества: Иргизе, Казани, Нижнем Новгороде и т.д. 12 марта 1798 года последовало Высочайшее повеление Святейшему Синоду: во всех случаях, когда будут поступать от старообрядцев прошения о позволении иметь у себя церковь и особенных священников, рукоположенных от епархиального архиерея, для отправления службы Божией по старопечатным книгам, – давать таковое позволение своею властью (Собрание постановлений по части раскола, стр. 6). В 1799 году было возбуждено ходатайство о даровании благословенных священников и Московскими старообрядцами. Но когда обнаружилось, что они не желают поминать по напечатанным формам и табелям, ни Императорской фамилии, ни Синод и епархиального архиерея, а также брать от него миро, император Павел повелел прекратить с ними всякое общение. Тогда московские старообрядцы составили 16 пунктов условий, на которых они желали бы принять благословенных священников. Эти условия были рассмотрены митрополитом Платоном и с его замечаниями утверждены Императором Павлом 27 октября 1800 года. Вот эти условия.

1) Святейшим Синодом разрешаются прежде положенные клятвы на двуперстное сложение и другие подобные сему обряды. 2) Священники и диаконы избираются местным архиереем из числа православных священнослужителей, если они изъявят на то свое согласие, или же хиротонисуются кандидаты на священные степени по избранию архиерея и по желанию прихожан. Таковая хиротония производится по старопечатным книгам. 3) Единоверческие священно-церковнослужители совершают божественную службу, таинства и требы по старопечатным книгам. 4) По тем же книгам освящаются единоверческие церкви и антиминсы, с изображениями по старопечатным требникам. 5) Единоверческие священники не требуются в православную Церковь к соборным молениям, как-то в крестные ходы и т.п., а отправляют таковые с благословения архиерея в своих церквах. Единоверцы не принуждаются допускать на общие моления троеперстников, а также брадобрийцев и вообще имеющих несогласия с древними обыкновениями, исключая Высочайших особ. «Старообрядцам», хотя и не записным, но издавна удалившимся от сообщества с православною церковью, не возбраняется присоединяться к церкви единоверческой. 6) и 12) Единоверческое духовенство и единоверцы по духовным делам подлежат суду и полному ведению епархиального архиерея (минуя консисторию). О делах своего прихода единоверческие священники доносят своему епископу чрез особого письмоводителя, содержащегося на иждивение прихожан. 7) Святым миром единоверческие священники снабжаются местным архиереем. 8) Духовниками своими имеют священников единоверческих же. В п. 9 выражено пожелание о том, чтобы преосвященные благословляли единоверческих священников и единоверцев, слагая два перста. Против сего пункта последовала резолюция митрополита Платона: «Сие предоставить благоразумию и совести каждого епископа, однако, предохраняя других от соблазна». 10) Принятые единоверцами от православной церкви священные тайны: хиротония, крещение, миропомазание, брак не поправляются единоверческими священниками, но принимаются в действительной их силе. 11) Единоверцам не возбраняется приобщаться Св. Таин у православного священника, а православным разрешается приступать к Св. Тайнам у единоверческого священника только в крайней нужде, в смертном случае, где бы не случилось найти православного священника. 13) Единоверцы, уклоняющиеся от св. Причащения, не подвергаются денежному штрафу и другим подобным взысканиям, а представляются увещанию и епитимийному наказанию со стороны своих духовников. 14) Смешанные (одна половина православная, а другая единоверческая) браки венчаются по желанию брачующихся или в православной или единоверческой церкви. 15) Во всех служениях единоверческие священники молятся о здравии и долгоденствии Государя императора, его супруги и наследника и всей высочайшей фамилии, а равно и прочих, коих положено, по данной от Святейшего Синода форме. 16) Раздоры и хуления между православными и единоверцами из-за разности обрядовой возбраняются.

К сим пунктам преосвященный митрополит Платон присовокупил следующее мнение: «Церковь, ... яко мать сердобольная, ... рассудила за благо учинить некоторое ... Погрешающим снисхождение, однако, без соблазна правоверных, особливо рассуждая их прошение, которое довольным образом их с Церковью сближает, или паче соединяет, следуя примеру апостольскому, иже немощным бысть, аки немощен, но с тем, да немощных приобрящет; и дабы возыметь благую надежду, что таковые со временем Богом просветятся, и ни в чем в неразнствующее с Церковью приидут согласие. Сие почитается нужным, дабы всем ведомо было, по какой вине Церковь ныне таковое им творит снисхождение, и дабы развратные не протолковали, аки бы Святая Церковь свое прегрешение, а их истину, познала, как то некоторые дерзают и мыслить и говорить» (Собрание постановлений по части раскола, стр. 7–16).

Богу изволившему, тщанием пастырей церкви и христолюбивых трудников на ниве Господней, на условиях правил 1800 года, многие из заблуждших овец с распутий и дебрей раскола вошли во дворы Господни. Единоверие крепло и ширилось. К 1820-м годам возникла уже потребность в учреждении особой единоверческой типографии для печатания сходных с старопечатными богослужебных книг. Такая типография, согласно последовавшему в 1818 году положению Комитета Министров, и была учреждена в Москве при тамошней единоверческой церкви и на иждивении её прихожан (Собрание постановлений по части раскола, стр. 52–53). Постепенно единоверие проникало и утверждалось даже и в тех местах, которые считались центрами и оплотом старообрядчества: так оно проникло в Иргиз, Стародубье, Керженец и, наконец, на Московские Рогожское и Преображенское кладбища – места для сердца старообрядцев дорогие. К концу 50-х годов минувшего столетия в России числилось более 150 единоверческих церквей (Н. Ивановский. Руководство по истории и обличению старообрядческого раскола, стр. 225–233).

5 апреля 1845 году Святейший Синод нашел нужным подтвердить епархиальным преосвященным точное исполнение высочайше утвержденных в 1800 году правил, при чем предложил им наблюсти, чтобы единоверцы не были стесняемы в своих обычаях и церковно-хозяйственном порядке. «Подтвердить всем епархиальным начальствам, чтобы касательно способа управления единоверческих церквей наблюдали они непременно и со всею точностью за исполнением высочайше утвержденных в 1800 году правил митрополита Платона, чтобы посему ни в богослужении единоверцев, ни в церковно-хозяйственном порядке, ни вообще в обычаях, Церковью дозволяемых, не допускалось никакого им стеснения и не делаемо было никаких нововведений; чтобы в делах единоверческих церквей не было допускаемо никакого участия ни духовных консисторий, ни других духовных начальстве, кроме одного преосвященного, и чтобы преосвященный все таковые дела (за исключением лишь требующих законного следствия) непременно разрешал сам; для исполнения же своих распоряжений и для ближайшего надзора за единоверческим духовенством и паствою назначал благочинного из среды того же духовенства (Собрание постановлений по части раскола, стр. 355).

В 1881 году Святейший Синод признал возможным правила 1800 года несколько дополнить. Сие деяние Святейшего Синода вызвано было прошениями прихожан Московских единоверческих церквей и единоверцев из разных мест России, собиравшихся на Нижегородской ярмарке в 1877 и 1878 году. Ссылаясь на «тесноту рамок» для единоверия, определенных высочайше утвержденными 27 октября 1800 года правилами, и указывая на необходимость предоставления единоверческой церкви более прав относительно действий её на раскол, равно и для полнейшего единения с Церковью православною, единоверцы просили о пересмотре, исправлении и дополнении некоторых пунктов означенных правил. Рассмотрев всесторонне и с полным вниманием означенные прошения, Святейший Синод прежде всего нашел необходимым вновь выразить, как было уже изъяснено в ответах митрополита Платона на пункты 1800 года, что учреждение единоверческих церквей последовало по снисхождению православной Церкви для облегчения отторгшимся от её пути возвращения в лоно Церкви. Засим Святейший Синод полагал допустить следующие дополнения в высочайше утвержденных 27 октября 1800 года правилах единоверия: 1) По п. 14 означенных правил предоставлено единоверцам, сочетавающимся браком с православными, венчаться или в православных, или в единоверческих церквах, смотря по общему согласию брачующихся. Единоверцы из Нижнего Новгорода просят, чтобы «и рожденные в этом браке дети сподоблялись крещения и прочих св. Таинств в церкви единоверческой, или в храме православном». В виду бывших частных разрешений подобных просьб со стороны Святейшего Синода, представляется возможным дополнить п. 14 сказанных правил дозволением и детей, рожденных от браков православных с единоверцами, смотря но общему желанию их родителей, крестить в православной или единоверческой церкви, равно сподоблять и прочих св. Таинств в церкви православной или в храме единоверческом. 2) По п. 5 правил единоверия 1800 года дозволено присоединяться к единоверию незаписным раскольникам не иначе, как по исследовании от епископа, что присоединяющийся никогда дотоле в церковь православную не ходил и Таинств её не принимал. Единоверцы просят, чтобы лицам, записанным в церковных православных метриках, но на деле к церкви не принадлежащим, в случае обращения их к церкви, было дозволено приписываться к приходам единоверческим. В разрешение этой просьбы и согласно с преподанными от Святейшего Синода некоторым преосвященным по частным случаям наставлениями представляется достаточным п. 5 правил об единоверии дополнить разъяснением, что разрешается присоединяться к единоверию тем из записанных православными, кои по надлежащем расследовании окажутся издавна, не менее пяти лет, уклоняющимися от исполнения Таинств православной церкви, но не иначе, как с особого относительно каждого из таковых лиц разрешения епархиального преосвященного. 3) По п. 11 правил единоверия дозволено православному принимать причащение от единоверческого священника лишь в крайней нужде в смертном случае, где нельзя найти православного священника и церкви. Московские единоверцы просят изложить п. 11 правил единоверия таким образом: «если кто из единоверцев пожелает исповедаться и приобщаться св. Таин в православной церкви, равным образом если кто из православных пожелает быть на исповеди и у св. Причастия в единоверческой церкви и у единоверческого священника, тем и другим дозволять сие безвозбранно». Препятствий к удовлетворению таковой просьбы Святейший Синод не встретил, с присовокуплением однако, что православные могут обращаться к единоверческим священникам, для исполнения христианского долга исповеди и св. Причащения, лишь в особо уважительных случаях, с тем притом, чтобы подобное обращение отнюдь не служило поводом к перечислению православного в единоверие; для чего православный, исполнивший в подобных случаях христианский долг исповеди и св. Причастия в единоверческой церкви, обязывается представить своему приходскому священнику полученное им от единоверческого – свидетельство о бытии на исповеди и причастии св. Таин в единоверческой церкви, для внесения соответствующей записи о сем в книгу приходской церкви. На основании изложенных соображений Святейший Синод по определению 8 мая – 17 июня 1881 года постановил: просьбы единоверцев, изъясненные в помянутых трех пунктах, разрешить в указанном смысле, на что и предоставил синодальному обер-прокурору испросить высочайшее его императорского величества соизволение, каковое и воспоследовало в 4-й день июля 1881 года (Дело Канцелярии обер-прокурора Св. Синода 1878 года II Отд. 3 ст. № 62).

В происходившем в 1885 году в Казани собрании преосвященных поволжских и северо-восточных епархий, обсуждался, между прочим, и вопрос о единоверии. Деяния сего собрания получили особливое значение в истории единоверия. Собранием был высказан и установлен следующий взгляд на единоверие: единоверие не представляет собою какого-либо особого, отличающегося от православия исповедания; «православие и единоверие составляют одну Церковь. В храмах православных и единоверческих призывается един Господь, исповедуется едина вера, совершается едино крещение, приносится едина умилостивительная бескровная жертва Христа, приемлется едино пречистое Тело и Кровь животворящая; словом, и там, и здесь одно и то же и одинаково все то, что живит и питает человека». Собрание имело также суждение о сущности и значении обряда и о составляющих для старообрядцев камень преткновения клятвах Церкви и выразило мнение, что великий Московский Собор изложил клятвы не на так именуемые старые обряды, а на лиц, употребляющих их в противление Церкви.

«Обряд сам по себе не есть вера; он может служить только внешним способом к выражению учения веры. Один и тот же обряд, и старый, и новый, может быть православным и неправославным, смотря по тому, с правою или неправою мыслию, для выражения православного или неправославного учения, он употребляется: один и тот же обряд может быть и дозволительным, и недозволительным к употреблению, смотря по тому, с благословения, или в противление Церкви он употребляется. Начинатели раскола, огласив еретическими ново исправленные обряды, уже сим самым дали повод к подозрению, что сами они соединяют неправое учение со своими так называемыми старыми обрядами, некоторые из них действительно держались неправославных учений о Святой Троице и воплощении Сына Божия. Признав же только сии старые обряды достойными к употреблению и начав употреблять их в открытое противление Церкви, они еще решительнее показали, что имеют неправильное понятие о обряде и его значении. Посему-то и великий Московский Собор на таковое употребление старого обряда, соединенное с неправильным о нем понятием и с открытым противлением Церкви, указал как на одно из оснований, почему упорные его защитники, произведшие раскол, законно подлежат церковной клятве».

Провозглашенный собранием архипастырей взгляд на значение единоверия утвержден Святейшим Синодом и, таким образом, является взглядом всей русской православной Церкви (Дело Канцелярии обер-прокурора Св. Синода 1886 год, № 104).

В 1886 году Святейший Синод, в удовлетворение ходатайства Московских единоверцев об издании от имени Святейшего Синода постановления, в коем было бы разъяснено, что православная Греко-Российская Церковь не утверждает и не разделяет тех порицательных выражений на именуемые старые обряды, которые содержатся в противо-раскольнических сочинениях прежнего времени, разъяснил, что «православная Церковь признает содержащиеся в полемических против раскола сочинениях прежнего времени порицательные отзывы и выражения об именуемых старых обрядах принадлежащими лично писателям сих сочинений, которыми они произнесены по особенной ревности о защите православной Церкви и содержимых ею обрядов от нетерпимо дерзких хулений на оные со стороны раскольнических писателей: сама же не разделяет и не подтверждает сих отзывов и выражений» (Дело Канцелярии обер-прокурора, и Отд. 3 Ст. 1886 г. № 104).

В 1891 году присутствовавшие на бывшем в Москве втором миссионерском съезде миссионеры заявили о необходимости дозволять православному священнику совершать, для присоединяющихся и присоединенных из раскола лиц, по их просьбе, некоторый требы, но не общие церковные служения, по старопечатным книгам. Миссионерский съезд нашел эту веру весьма полезною и благопотребною как для привлечения к православной церкви старообрядцев, так и для удержания присоединившихся к святой церкви в постоянном и теснейшем единении с оною, и потому засвидетельствовал настоятельную надобность в принятии таковой меры. Святейший Синод, соглашаясь с настоящим заявлением миссионерского съезда, обратил при этом внимание на то, что некоторые из епархиальных преосвященных, как видно из дел Синода, в предвидении пользы и сами иногда служили и подчиненным иереям дозволяли служить по старопечатным книгам. Вследствие сего от преосвященного митрополита Санкт-Петербургского было сообщено секретно епархиальным преосвященным, что от их усмотрения зависит, по просьбам присоединяющихся из раскола лиц, давать приходским священникам разрешения на совершение по старопечатным книгам некоторых частных треб, но не общих церковных служений.

Заслуживает внимания то обстоятельство, что единоверие существует и вне пределов России. В 1879 году был учрежден единоверческий приход в селе Климоуцах близ Белой Криницы, в Австрии. А в 1880 году единоверческий приход возник в селе Майносе в Турции, в пределах Константинопольской патриархии. История его такова. Близ Мраморного моря существует селение Майнос. Оно населено потомками тех русских старообрядцев-казаков, которые еще во время императрицы Екатерины II, под влиянием ложных толков и опасения, что вера отцов их подвержена опасности преследования, покинули свою родину и отдались под власть Султана. В 1879 году жители села Майноса послали своих уполномоченных в Москву, с тем чтобы испросить у Московского митрополита разрешение на принятие их в общение с православною церковью на началах единоверия, с подчинением их клира и церкви кафедре Московского митрополита. Святейший Синод, на рассмотрение которого означенное ходатайство было внесено митрополитом Московским, приняв во внимание, что жители названного селения принадлежат к подданным Турецкого правительства, а в церковном отношении находятся в пределах Константинопольского патриархата, каноническими же правилами епископам одной области входить в управление церковными делами другой, без приглашения её епископов, воспрещается, по определению от 22 августа – 21 сентября 1879 года помянутое ходатайство старообрядцев села Майноса отклонил. Между тем, тогдашний патриарх Константинопольский, в послании на имя покойного митрополита Санкт-Петербургского Исидора, сообщив, что и к нему поступила подобная вышеизложенной от старообрядцев села Майноса просьба, но он, не признавая возможным, по постановлениям Константинопольского патриархата, принять просителей в православие на правилах единоверия, установленных русскою церковью, уведомил вместе, что русская церковь может, если захочет, дать просителям священника на условиях единоверия. Вследствие сего преосвященный митрополит Санкт-Петербургский, известив о сем преосвященного митрополита Московского, просил его рукоположить во священники присланного Майносскими раскольниками кандидата во священника – казака Ивана Васильева, каковое рукоположение, по присоединении этого казака к православию, и совершено было 8 июня 1880 года. Васильев был обучен всему священническому служению, под наблюдением единоверческого священника, и отбыл за границу, снабженный грамотою, древним антиминсом, книгами единоверческой печати, потребною частью святого мира, утварью и облачением. В 1901 году, по ходатайству тех же единоверцев, им в Москве был рукоположен во священника избранный ими для сего кандидат Иван Игнатьев (Дело Канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода II отд., 3 ст. 1901 г. № 143).

Как велико число всех единоверцев в России, точного ответа на этот вопрос не оказалось возможным установить по отсутствию в центральных учреждениях Святейшего Синода подлежащих сведений. Во всеподданнейших отчетах обер-прокурора они считаются вместе с православными. Но это число с каждым годом возрастает. Отчетами епархиальных преосвященных свидетельствуются беспрерывно совершающиеся присоединения к православию, на началах единоверия, как отдельных лиц, так и целых селений и станиц. В том же убеждает нас и с каждым годом увеличивающееся количество единоверческих церквей. Во всеподданнейшем отчете обер-прокурора Святейшего Синода за 1902 год единоверческих церквей в империи показано 371. Наибольшее их количество находится в епархиях: Пермской – 38, Екатеринбургской – 36, Забайкальской – 26, Нижегородской и Донской – 23, Черниговской – 19, Самарской – 18, Костромской – 17, Томской – 16, Вятской, Пензенской и Тобольской по 12, Санкт-Петербургской – 10. Кроме церквей единоверцам принадлежит также несколько монастырей, таковы: женский Всехсвятский, Владимирской епархии; мужской Высоковский Успенский, Костромской епархии; мужской Никольский и женский Всехсвятский, Московской епархии; мужской Керженский Благовещенский и женские Покровский и Крестовоздвиженский, Нижегородской епархии; мужской Уральский Николаевский и женский Покровский, Оренбургской епархии; мужские Николаевский свято-Преображенский и Николаевский Воскресенский и женский Средне-Никольский, Самарской епархии; мужской Златоустовский Воскресенский, Уфимской епархии; мужской Климовский Покровский и женские Максаковский Троицкий и Малиноостровский Рождество-Богородичный, Черниговской епархии (Составленная Канцелярией обер-прокурора ведомость мужских и женских монастырей и общежитий за 1901 год).

27 ноября 1900 года исполнилось столетие со дня учреждения единоверия. В своем послании по сему предмету к чадам православной церкви, содержащим глаголемые старые обряды, Святейший Синод свидетельствует. «Благодарение Богу. Вошли в ограду православной церкви многие находившиеся вне её, стали возлюбленными чадами её о Господе, сынами света и послушания, открыв себе чрез единение с церковью и принятие благодатных её таинств, наипаче же святейшего таинства Тела и Крови Христовых, путь к наследию жизни вечной во Христе Иисусе Господе нашем. Благословен Бог, положивший в сердца избранных Своих благое и спасительное помышление приити в соединение веры и в разум истины. Превожделенно вам таковое единение ваше со всеми чадами православной церкви, яже есть Тело Христово (Церковные Ведомости 1900 год № 44).

Итак, сто лет протекло уже с тех пор, когда любвеобильная матерь церковь православная, снизойдя к немощным чадам своим, из-за старого обряда уклонившимся на распутия и в дебри раскола, паки приняла их в свои объятия, дозволив им употреблять этот обряд! Памятуя слово своего Верховного Пастыреначальника: и будет едино стадо и един пастырь (Ин.10:16), церковь не преставала и не престает призывать заблуждших и в третий час, и в шестый, и девятый и даже одиннадцатый час (Мф.20:1–6) с распутий (Мф.22:9) и стогн (Лк.14:21) во дворы Господни. Но не многие слушают голос её. Крепко держат слепые вожди старообрядчества в сетях своих заблуждений укрепившихся в него бывших чад православной церкви. Непроходимые преграды поставляют они ко всякому общению с этою церковью. Вражда, ненависть, проклятие, хула, насмешки, преследование и стращание антихристом – вот средства к достижению цели! Единоверие – этот верный и крепкий путь для немощных к единению с церковью – не мог не остановить на себе внимания вождей старообрядчества и вызвал целый поход. Идущим на сказанный путь стали внушать, что церковь, учредив единоверие, признала, старый обряд правильным и тем засвидетельствовала свое заблуждение и неправоту. В ответ на это церковь заявила, что она, допуская так называемый старый обряд, творит снисхождение к немощным, в том убеждении, что обряд сам по себе не составляет догмата веры, а получает значение от соединяемого с ним правого учения веры. Против церкви выдвинуто было обвинение в том, что она допустила противоречие, возложив во время оно на старые обряды клятвы и хулы и ныне дозволив их. Церковь провозгласила, что клятвы положены не на обряды, а на лиц, содержащих их в противление церкви. Наконец стали распространяться воззрения на единоверие, что оно представляет собою особое, отличное от православия исповедание. В опровержение сего церковь дозволила православным исполнять требы у единоверческих священников и, провозгласив, что православие и единоверие составляют одну церковь, разрешила православным священникам отправлять требы по старопечатным книгам.

Естественно думать, что единоверцы оценят сии попечения о них матери церкви и с своей стороны приложат все заботы о том, дабы в теснейшее единение веры и в разум истины приити и едиными усты и единым сердцем вознести наши молитвы и благодарения в Троице славимому Богу ныне и в бесконечные века!

В настоящее время, по воспоследовании Всемилостивейших манифестов 17 апреля и 17 октября сего года, коими старообрядцам дарована полная свобода вероисповедания, возникает опасение, что волна пропаганды старообрядчества, всегда, колебавшая и ослаблявшая единоверие, прокатится ныне с большею силою и, кто знает, устоят ли его основания. Все, кому дороги интересы православной церкви, невольно задумываются над вопросом о судьбах его.

Первым законодательным актом, касающимся духовно-музыкальных сочинений, является высочайшее повеление, изложенное в Синодальном указе от 14 февраля 1816 года, в коем сказано, что «Государь император, известясь, что во многих церквах поют по нотам несоответственно тому роду пения, какое может быть принято в церквах, высочайше повелеть соизволил, дабы впредь не вводить в употребление тетрадей рукописных, кои отныне строжайше запрещаются, но все, что ни поется в церквах по нотам, должно быть печатное и состоять или из собственных сочинений директора Придворного Певческого хора действительного статского советника Бортнянского или и других известных сочинителей, по сих последних сочинения должны печатаемы быть с одобрения Г. Бортнянского», и «что его Императорское Величество изъявил при том волю свою, чтобы на преосвященных епархиальных архиереев возложено было строгое и неослабное смотрение за тем, чтобы кроме печатных нот отнюдь не были в церквах их ведомств вводимы тетради рукописные» (I-е Полное собрание законов, т. XXIII № 26143).

Из этого высочайшего повеления явствует, что с указанного времени нотные переложения церковных песнопений могли быть допускаемы для употребления в храмах лишь при наличности двух условий: 1) включения в печатные письмена и 2) быть составленными или тогдашним директором придворного певческого хора или другими известными сочинителями, но непременно одобренными тем же директором, т.е. цензура, указанных сочинений была предоставлена лицу светскому, состоящему во главе Придворного певческого учреждения, а на. Представителей духовной власти – епархиальных архиереев – была возложена лишь обязанность надзора за тем, чтобы в церквах пели только по печатным нотам. Но такое устранение духовной власти от цензуры духовно-музыкальных произведений продолжалось не долго: уже в высочайше утвержденном 10 июня 1826 года Уставе о цензуре (2-е Полное собрание законов, т. I. № 403) появляются статьи (2, 3, 102, 103 и 104), коими музыкальные ноты хотя и признаны подлежащими светской цензуре, но на обязанность её возложено, между прочим, и ограждение святыни, а, рассмотрение всех сочинений духовного содержания и относящихся к греко-российскому исповеданию отнесено к ведению духовной цензуры, на обсуждение которой предписано посылать и сочинения светского содержания, заключающие в себе места, содержания духовного, и заключения которой по сим сочинениям признаны имеющими руководственное значение; те же постановления сохранены были и в высочайше утвержденных 22 апреля 1828 года Уставе о цензуре и Уставе о духовной цензуре (2-е Полное собрание законов, т. III, № 1971 и 1981), коими рассмотрение всех вновь составляемых сочинений, относящихся до церковного служения, возложено на обязанность Духовно-Цензурных Комитетов (параграфы 2, 3, 23, и. 2 прим. I; 18 и 76). Сопоставление этих последних законоположений с Высочайшим повелением 1816 года приводит к заключению, что с 2-ой четверти XIX столетия рассмотрение духовно-музыкальных сочинений должно было принадлежать к обязанностям духовной цензуры, а употребление их при богослужении допускалось лишь при условии соблюдения означенного высочайшего указа. Между тем в действительности дело обстояло иначе, и духовно-музыкальные сочинения, как видно из именного высочайшего указа, объявленного 28 августа 1846 года Министру юстиции генерал-адъютантом Аддербергом, «пропускались к печатанию гражданскими цензорами, часто не имеющими никаких сведений в музыке, распространялись в публике и пелись в церквах, а одобренные к пению переписывались с изменениями и множеством ошибок не только в нотах, но и в самом тексте. «В виду сего директор придворной певческой капеллы генерал-майор Львов ходатайствовал о возобновлении означенного высочайшего повеления 1816 года. обер-прокурор Святейшего Синода граф Протасов с своей стороны, «признавая полезным, чтобы все новейшие духовно-музыкальные произведения издаваемы были в свет не иначе, как с одобрения директора придворной певческой капеллы, одобренные же к печатанию не были употребляемы в рукописных тетрадях, но в печатных экземпляра и при том с разрешения Святейшего Синода, вместе с тем полагал произведения древние, освященные временем и принятые нами первоначально за семь пред сим веков от греческой церкви не подвергать никакому новому распоряжению, тем более, что они искони вошли в церковный устав и значительная часть оных еще в половине XVII столетия с древних, так называемых крюковых, рукописей переложена на ноты и с давнего времени издается от Святейшего Синода книгами нотными под названием октоиха, ирмология и церковного обихода». Точно также по мнению графа Протасова, «должны были быть оставлены неприкосновенными и те, существующие в разных местах России, совершенно особые напевы, из коих некоторые восходят уже до глубокой древности, другие не позднее XVII столетия; к числу первых, не говоря уже о пении, употребительном в церквах греческих, грузинских и молдавских, должно отнести: столповое в московском успенском и новгородском софийском соборах, демественное в монастырях и единоверческих церквах, киевское в Киево-Печерской лавре, во всей Малороссии и во всех западных епархиях и проч.». К сему граф Протасов присовокуплял, что «в западных епархиях, во многих частях богослужения нечем было бы и заменить их, потому что и доселе еще не все церковные службы положены на ноты, большая же часть, оставаясь не переложенною, исполняется по наслышке и сохраняется только в древних рукописях так называемого знаменного или крюкового письма». По всеподданнейшему о сем докладу генерал-адъютанта Адлерберга, Государь император высочайше повелеть соизволил; «1) нигде в православных церквах не вводить новых духовно-музыкальных сочинений, без предварительного одобрения оных директором придворной певческой капеллы; одобренные же им употреблять не иначе, как в печатных экземплярах и при том с разрешения Святейшего Синода. 2) Введенные с давних времен в некоторых церквах, монастырях и епархиях древние напевы, о коих упоминается в выше изъясненном мнении графа Протасова, и другие, какие оказаться могут, оставить везде без изменения. 3) Всем таковым напевам составить список, с показанием, где какой употребляется, и хранить этот список в Святейшем Синоде, препроводив с оного копию к состоящему ныне в должности директора придворной певческой капеллы генерал-майору Львову. 4) Поручить ему, Львову, те из древних напевов, кои еще не положены на ноты, положить на оные, но отнюдь не делать в них никакого изменения, и буде в напеве одного и того же древнего произведения существует по местам разница, то не приводить оного к одному, а предоставить каждому месту или церкви напев, введенный в обычай, и 5) во время присутствия особ высочайшей фамилии в епархиальных соборах или церквах, во всех случаях употреблять всегда при богослужении придворное пение, за исключением тех только церквей, в коих искони, как выше значится, ведутся другие напевы» (2-е Полное собрание законов, т. XXI № 20325, 23 августа 1846 года). Изложенное мнение графа Протасова, по буквальному его смыслу («все новейшие духовно-музыкальные произведения должны быть издаваемы в свет не иначе, как с одобрения директора придворной певческой капеллы»), дает, по-видимому, основание предполагать, что он признавал возможным допустить совершенное изъятие духовно-музыкальных сочинений из ведомства духовной цензуры, оставив рассмотрение их всецело на обязанности директора придворной певческой капеллы, хотя, быть может, оно лишь заключает в себе неясно выраженную мысль, вследствие отсутствия в то время сознания возможности употребления того или другого духовно-музыкального произведения не в церквах; но во всяком случае Высочайшая воля одобрение этих сочинений директором певческой капеллы признает по-прежнему необходимым только для нот, исполняемых в церквах. Что же касается вопроса о том, кому принадлежит право разрешения этих сочинений к печати, – в каковом лишь виде означенный Высочайший указ и признает возможным допустить пение их в храмах, – то точные слова сего указа («одобренные же употреблять не иначе, как в печатных экземплярах и при том с разрешения Святейшего Синода») дают полное основание заключить, что дозволение к печати должно было быть даваемо духовною цензурою и при том в высшей её инстанции – Святейшим Синодом, который, кроме того, давал окончательную санкцию, как высшая церковная власть в Империи, и на употребление в церквах, по предварительном одобрении капеллы, и который, в видах отвращения народного соблазна, циркулярными указами от 20 августа и 21 сентября 1852 года подтвердил по всему духовному ведомству, чтобы не были отнюдь петы в церквах такие переложения церковных песнопений, которые не одобрены Святейшим Синодом к употреблению, пояснив при сем, что этим распоряжением не отменяется постановление, состоявшееся в 1816 году.

Но с течением времени и вследствие распространившихся слухов об отмене установленного Высочайшим повелением 1846 года порядка рассмотрения и разрешения к печатанию нотных сочинений для употребления при богослужении многие композиторы прекратили присылку своих сочинений в придворную капеллу и стали наполнять оными как епархиальные комитеты, так и Святейший Синод, откуда уже сочинения эти препровождались к директору придворной капеллы, который потому в 1869 году и возбудил ходатайство об оказании содействия к восстановлению установленного в 1846 году порядка. Это ходатайство было признано заслуживающим уважения министром императорского двора и им сообщено на усмотрение духовного начальства с тем, не признано ли будет нужным восстановить означенный порядок и, с этою целью, сделать зависящее распоряжение о непринятии на будущее время к рассмотрению Святейшего Синода таких музыкальных сочинений, назначенных для пения в церквах, кои не получат предварительного одобрения от начальства придворной певческой капеллы, на основании установленных для того правил. О таковом ходатайстве Святейший Синод, циркулярными указами от 12 сентября 1869 года за № 37, дал знать подлежащим местам и лицам духовного ведомства с тем, «чтобы согласно этому ходатайству и в точное исполнение высочайшего повеления 23 августа 1846 года музыкальные сочинения, предназначаемые для употребления в православных церквах, кои не получат предварительного одобрения от начальства придворной певческой капеллы, впредь к рассмотрению Святейшего Синода не обращали и всякие просьбы о рассмотрении подобных сочинений, буде таковые поступят, оставляли без действия, а те из сочинений этого рода, кои могли быть приняты ими к рассмотрению в духовных установлениях до излагаемого распоряжения, возвратили но принадлежности лицам, от коих они представлены».

Тот же взгляд на разрешение духовною цензурою к напечатанию духовно-музыкальных сочинений и окончательное дозволение их к церковному употреблению Святейший Синод изложил в определении своем от 5 ноября – 23 декабря 1880 года за № 2377, – состоявшемся по поводу задержанных по распоряжению директора придворной певческой капеллы 143 экземпляров «литургии Св. Иоанна Златоустаго» Чайковского, отпечатанных в Москве купцом Юргенсоном с разрешения Московского духовно-цензурного комитета, в коем Святейший Синод высказал ту мысль, что точный и буквальный смысл высочайших повелений I816 и 1846 годов приводит к тому заключению, что директору придворной певческой капеллы принадлежит только предварительное одобрение и при том не всех вообще печатаемых новых духовно-музыкальных сочинений, а только тех, кои вводятся в употребление в церквах, и потому признал, что Московский духовно-цензурный комитет, куда означенное сочинение Чайковского было представлено для разрешения оного только к напечатанию и выпуску в свет, а не для одобрения его вместе с сим к употреблению в православных церквах, имел не только право, но и обязанность принять это сочинение к своему рассмотрению и мог разрешить оное к напечатанию и выпуску в свет без всякого предварительного дозволения на то директора придворной певческой капеллы, и что за сим вышеупомянутое духовно-музыкальное сочинение, как разрешенное Московским духовно-цензурным комитетом к печатанию и выпуску в свет на законном основании, не могло быть изъято из обращения по распоряжению директора придворной певческой капеллы, и задержанные 143 экземпляра сего сочинения подлежали возвращению по принадлежности.

Такой порядок цензуры духовно-музыкальных сочинений существовал до начала 1890-х годов, когда Святейший Синод, приняв во внимание частое появление в последнее время составленных частными лицами нотных переложений церковных песнопений, в большинстве случаев несоответствующих тем основным напевам, которые приняты нашею Церковью и должны служить образцами для всех нотных переложений, назначаемых для церковного употребления, и что для предохранения церковных напевов от произвольных видоизменений и искажений по распоряжению Святейшего Синода уже предпринято конторою московской синодальной типографии издание особой нотной книги, в состав коей входят все песнопения ежедневного и праздничного богослужения существующих церковных распевов: знаменного, киевского, греческого и болгарского, в их чистом и согласном с древними образцами виде, по определению от 7 февраля – 12 марта 1890 года за № 334, в предупреждение появления нотных переложений, относящихся к церковному богослужению, в неисправном и несоответствующем основным церковным распевам виде, предписал духовно-цензурным комитетам, чтобы представляемые им издания церковных песнопений, которые представляют собою 1) изложение мелодий для одного голоса, заключающихся в богослужебных певческих книгах, и 2) гармоническое изложение таковых же мелодий для нескольких голосов, были представляемы на рассмотрение Святейшего Синода и допускаемы к напечатанию только в том случае, когда последует на сие его разрешение.

С тех пор представляемые вследствие сего в Святейший Синод духовно-музыкальные сочинения были передаваемы на рассмотрение отдельных лиц, специалистов по церковному пению (управлявшего московским синодальным хором Смоленского, инспектора Рижской духовной семинарии Вознесенского, члена училищного при Святейшем Синоде Совета Миропольского, директора канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода Соловьева), а по воспоследовании 19 января 1897 года высочайшего утверждения устава Московского Синодального училища церковного пения и Синодального хора (3-е Полное собрание законов, т. ХVII, № 13653-а), коим учрежден наблюдательный церковно-певческий Совет, с возложением на него, между прочим, обязанности рассмотрения, по поручению высшего духовного начальства, церковно-музыкальных и других сочинений, имеющих ближайшее отношение к церковному пению (§ 79 п. 4), духовно-музыкальные сочинения пересылаются в поименованный Совет, заключения коего докладываются Святейшему Синоду, решения которого и являются окончательными. Затем, в видах сокращения делопроизводства, Святейший Синод, определением от 20–30 ноября 1901 года за № 4800, изменил означенный порядок и предписал духовно-цензурным комитетам на будущее время представляемые им на рассмотрение нотные переложения церковных песнопений, по рассмотрении текста оных и с изложением своего отзыва, отсылать непосредственно в наблюдательный совет при Московском синодальном училище церковного пения, коему поручил представлять, по обсуждении музыкальной части названных сочинений, в Святейший Синод всю переписку о своим заключением и с приложениями. После сего по издании высочайшего указа от 17 октября 1905 года и временных правил 24 ноября того же года, Святейший Синод при обсуждении представляемых на его рассмотрение нотных сочинений, обращает свое внимание лишь на допущение их к церковному употреблению, не касаясь совершенно вопроса о напечатании их.

Закон.

Свод Законов, т. XIII изд. 1902 года, ст. 709: если умрет иноверец христианского исповедания и не будет священника или пастора ни того исповедания, к которому умерший принадлежал, ни иного, то препроводить труп с места до кладбища обязан священник православного исповедания по правилам, в своде церковных законов означенным.

Закон этот основан на Синодском указе от 20 февраля 1800 г (2-е Полное собрание законов, т. XXVI , № 19289) следующего содержания: Прошлого 1797 года августа от 24 дня)²³ посланными из Святейшего Правительствующего Синода, по поводу вступивших в оный от некоторых епархиальных преосвященных архиереев представлений, о погребении служащих в войсках Его Императорского Величества и жительствующих во вверенных им, преосвященным, епархиях, содержащих католическую, протестантских и реформатскую религии, по смерти их, где пасторов нет, священникам греко-российского исповедания, всех пограничных епархий, где наиболее расположены бывают войска, и в другие, куда следовало, места преосвященным архиереям указами предписано: 1) Ежели где для погребения умирающих из других религий нет кладбищ, оные по сношению с гражданским правительством отвесть близ находящихся при православных церквах. 2) поскольку обыкновение есть лютеранским пасторам погребать умерших реформатской религии и реформатским – лютеран, то где есть таковые или подобные других исповеданий пасторы, им и предоставить погребение служащих в войсках российских чиновников других религий. 3) А буде кто из таковых чиновников католицкой, реформатской или лютеранской религий преставится, желая погребен быть от священника греко-российского исповедания, а пастора ни которой из помянутых религий при том не будет: в таком случае, как они учение евангельское содержат и надежду полагают во Христе Спасителе всего мира, а притом определили себя на защищение православного нашего отечества, священникам полковым тела их провождать с места до кладбища в ризах и епитрахиле и опускать в землю при пении стиха: Святый Боже, и прочая. 4) Если же кто из них пожелает пред кончиною своею принять наше исповедание, такового присоединять к нашей церкви, в рассуждении краткости времени и слабости больного, при одной, с возложением на него священнической руки, исповеди; а кто не помазан Святым миром, то помазав на челе оным, и удостоив потом причастия Святых Тайн, погребать по кончине его по всему чиноположению нашей церкви. А как и за сим от преосвященного Вениамина епископа Нижегородского последовало в Святейший Синод представление о дозволении находящихся в Нижегородской епархии вышеупомянутых исповеданий людей тела погребать по настоятельным просьбам родственников их, за неимением тамо пасторов, чрез священников греко-российского исповедания, для того по указу Его Императорского Величества Святейший Правительствующий Синод приказали: поскольку подобные обстоятельства могут встретиться и в других епархиях, и от того произойти епархиальным архиереям, в разрешении дозволения на погребение тел содержащих католическую, реформатскую или лютеранскую религии, затруднения: то для единообразного во всех епархиях с умирающими из них по выше прописанному поступления, послать, куда следует, указы.

Каноны.

Правила Св. апостол: 10) «Аще кто с отлученным от общения Церковного помолится, хотя бы то было в доме: таковый да будет отлучен».

45) «Епископ, или пресвитер, или диакон, с еретиками молившийся токмо, да будет отлучен. Аще же позволит им действовать что либо, яко служителям Церкви: да будет извержен».

Антиохийского собора правило 2: «Да не будет позволено имети общения с отлученными от общения, ниже сходитися в домы, и молитися с находящимися вне общения церковного. Чуждающихся собраний одной церкви не приимати и в другой церкви».

Лаодикийского собора правило 6: «Не попускати еретикам, коснеющим в ереси, входити в дом Божий».

Правило 33: «Не подобает молитися с еретиком или отщепенцем».

Справка.

1) В 1727 году епископ Белоградский Епифаний, донося Святейшему Синоду, что начальствующие при полках офицеры принуждают православных священников хоронить близ церквей с отпеванием по обычаю восточной церкви умерших штаб, обер- и унтер-офицеров лютеранского, кальвинского и римского законов и в случае отказов со стороны священников жалуются фельдмаршалу князю Голицыну, испрашивал указания Святейшего Синода по сему случаю. В разъяснение сего Святейший Синод дал знать преосвященному Епифанию указом от 31 мая 1727 года, что ежели впредь кто-либо лютеранского, кальвинского и римского закона умрет, священникам христианского благочестия при церквах отпевания но обычаю восточные церкви отнюдь не чинить, понеже то правилам святым противно, а ежели из римлян кто при животе своем будет требовать для исповеди православных священников и, отринув спои противности, верно обратится в благочестие, таковых к Церкви святей принимать, также и о прочих иноверцах чинить, как правила повелевают неотложно (Дело архива Св. Синода 1727 года, № 95).

2) Попечитель армянских церквей дворянин Аким Лазарев в апреле 1817 года подал Синодальному обер-прокурору князю Голицыну просьбу, в коей изложил, что священник Богоявленской церкви города Ирбита Антиох Парашев, приняв к исповеди по случаю постигшей болезни находившегося в этом городе армянина Григория Назарова, отказался приобщить его Св. Тайн, а затем, по его смерти, отказался и от погребения его, и просил сделать общее распоряжение, чтобы духовенство греко-российского исповедания в случае требования не лишало армян исповеди, Св. Причастия и погребения, по долгу христианскому и не требовало от армян отрицания от исповедуемой ими веры. Об этом князь Голицын предложил Святейшему Синоду 3 июля 1817 года за № 312. Рассмотрев означенное прошение Лазарева, Святейший Синод определением от 3 августа 1817 года, 10 июня 1818 года нашел, что поскольку армяне в христианском вероисповедании и в содержании церковных правил и обрядов с православною греко-российскою церковью не согласны, то Святейший Синод и не может приступить к общему положению о том, чтобы духовенство греко-российского вероисповедания в случае требования армян пред кончиною их сподобляло исповедью и приобщением Св. Тайн наравне с христианами, исповедующими православную греко-российскую веру без присоединения их к нашей церкви. Что же касается до погребения умирающих армян в тех местах, где не находится армянского духовенства, то оное в случае требования может быть совершаемо над ними греко-российским духовенством сообразно разосланным из Святейшего Синода по всем епархиальным архиереям в 1797 году августа 29 и 1800 года февраля 20 указам о погребении тел содержащих разные религии, о чем дано было знать преосвященному Пермскому указом от 17-го июня 1818 года (Дела Архива Св. Синода 1817 г. №№ 445 и 1221).

3) В 1847 году обер-прокурор граф Протасов предложил Святейшему Синоду полученное от Его Императорского Высочества великого князя Михаила Павловича отношение о сообщении сведения относительно постановлении, кои должны быть соблюдаемы при погребении иноверцев христианского исповедания священниками православной церкви там, где нет их пасторов, а равно и на счет церковного поминовения таковых иноверцев. По предмету сего отношения было затребовано заключение преосвященного митрополита Московского Филарета, который и сообщил обер-прокурору следующее:

«Если апостольское правило (10) не позволяет молиться с принадлежавшими к православной церкви но отлученными от неё, за тяжкий грех, или за упорство в каком-либо неправославном мнении, которые могут еще покаяться и возвратиться в церковь, то кольми паче правило сие имеет силу к устранению от общения церковных молитв тех, которые никогда не принадлежали к православной церкви, и не будут принадлежать к ней, каковы жившие и умершие вне православной церкви?

Второе правило антиохийского собора запрещает молиться с находящимися вне общения церковного. Очевидно, что римско-католики, лютеране, реформаты находятся вне общения православной церкви; и в таком же вне общения положении остаются и тогда, когда умирают, не присоединясь к православной церкви. Следственно правило запрещает молиться с ними.

Тридцать третье правило Лаодикийского собора запрещает молиться с отщепенцем. Толкование сказывает, что здесь разумеются даже и такие люди, иже веру имут, яко же и соборная церковь, но, по упорству, в некоторых особенных мнениях отделяются от неё. Из сего с тем более полною силою происходит заключение, что под сие правило подходят римско-католики, лютеране и реформаты.

Замечательно выражение шестого правила Лаодикийского собора, которое удаляет от церковных молитв, коснеющих в ереси. Здесь можно искать некоторого намека, что не так строго можно поступать с людьми, хотя не принадлежащими к православной церкви, но мирно расположенными к ней, уважающими ее, наклонными к ней и таким образом подающими надежду совершенного соединения с нею. Доброе смотрение и человеколюбие требуют, чтобы таковые не слишком сурово устраняемы были от церкви, но, чтобы, имея к ней некоторый доступ, лучше могли узнать её достоинство, и прийти в её общение. Сим изъясняется и оправдывается пред правилами нынешний обычай православной церкви, по которому она мирно совершает свои торжественные моления за Царя и Отечество, не обращая строгого взора на то, что в них приходят иногда участвовать с православными люди других христианских вероисповеданий, как чада общего отца, Царя. На сей раз она довольствуется единением в имени христианина, и в любви к Царю и Отечеству и надеждою более совершенного единения церковного. В сем духе церковного доброго смотрения действовал и Св. Василий Великий, когда от арианина принял приношение и допустил его присутствовать при литургии; но сей пример церковного снисхождения не может быть приложен к людям, которые до того коснели вне православной церкви, что вне её умерли. На изложенных основаниях должны быть утверждены ответы на предложенные вопросы.

1) Хотя указом Святейшего Синода, от 24 августа 1797 года, разрешено священникам православного исповедания, при неимении вблизи служителей веры других христианских вероисповеданий, провожать тела умерших военных чинов римско-католического, лютеранского и реформатского вероисповеданий в ризах и епитрахиле, и опускать в землю, при пении стиха: Святый Боже, и т.д., но сим ли должен ограничиваться весь обряд духовный? Ответствуется. По правилам церковным было бы справедливо, если бы Святейший Синод и сего не разрешил. Разрешая сие, он употребил снисхождение и оказал уважение душе, имеющей на себе печать крещения во имя Отца и Сына и Святого Духа. Более требовать нет права. Впрочем, если бы пред поднятием тела присутствующие пожелали пропеть псалом или духовный концерт, и священник допустил бы сие: нет надобности преследовать сие, как не противное духу предписания Святейшего Синода.

2) Имеют ли священники право отпевать таковых умерших по всему чино-положению православной церкви? Ответствуется на основании вышеприведенных правил: нет.

3) Может ли тело умершего иноверца христианского исповедания быть вносимо пред погребением в православную церковь? Ответствуется на основании вышеприведенных правил: нет.

4) Могут ли полковые священники совершать по таковым чинам домовые панихиды и включать их в церковное поминовение? Ответствуется на основании правил: нет.

Вера и молитва веры споспешествует спасению. Если бы сии люди поверили благодати и молитве православной церкви, то присоединились бы к ней. Если же не присоединились, то это признак, что не имели такой веры. Без веры не полезна молитва. Молитва учреждена в церкви, не как благовидный обряд, но как духовная помощь и орудие к привлечению благодати Божией, милующей и спасающей.

Что касается в особенности до лютеран и реформатов: они, по догматам своих вероисповеданий, не верят молитвам за усопших. Не странно ли было бы навязывать им духовную помощь, которой они не требуют и которой они существование не признают? Какую цель могут иметь молитвы о таких усопших, разве глумление лютеранских и реформатских догматиков.

Надобно также принять в рассуждение и то, что ослабление церковных правил по снисхождению к иноверцам, более или менее причиняет смущение и соблазн православным ревнителям церковных правил, и дает раскольникам повод к укоризнам на православную церковь. Но обязанность не смущать и не соблазнять своих, без сомнения, выше обязанности делать угождение чужим.

Из всего вышеизложенного необходимым заключением представляется то, что в законах должно быть сказано о сем предмете то самое, что сказано в указе Святейшего Синода 24 августа 1797 года.

Для римско-католиков можно присовокупить в законе следующее:

Если погребение римско-католика, за неимением священника своего вероисповедания, совершено будет при православном священнике, то в то же время о таковом умершем дастся сведение, смотря по местной удобности, или по назначению начальства, церкви и священнику римско-католического исповедания, для совершения молитв о сем усопшем по уставу сей церкви.

Сие распоряжение сколько правильно, столько же и удовлетворительно будет для живущих римско-католиков; и, конечно, приятнее нежели мысль, что о них молиться будет священник не их вероисповедания.

Должно признаться, что могут встретиться случаи, убедительно просящие более снисходительных распоряжений. Например, если, при недостатке римско-католического священника, должно совершиться погребение римско-католика, который оставил жену и детей православных, желающих молиться о нем по чину своей церкви; если при том известно, что он чтил православную церковь, имел благоговение к её святыне и оказывал расположение присоединиться к ней, но предварен нечаянною смертью; в сем особенном и исключительном случае епископ, которому было бы представлено сие дело, вероятно, склонился бы придержаться в некоторой степени вышеприведенного примера Василия Великого. Но такие исключительные поступки, в которых по вере и совести действующего отчасти смягчается сила общих законов, не могут составить правил и войти в закон. В случае непредвиденном и новом надлежит обращаться к рассуждению епископа: на случаи, сколько-нибудь предвидимые, полковые священники могут получить секретное наставление чрез обер-священника».²⁴

Рассмотрев это дело, Святейший Синод, определением от 10–15 марта 1847 года, постановил: 1) при погребении военных чинов римско-католического, лютеранского и реформатского исповеданий, православное духовенство может, по приглашению, исполнять только то, что сказано в указе Святейшего Синода, 24 августа 1797 года; 2) православное духовенство не имеет права отпевать таковых умерших по чиноположению православной церкви; 3) тело умершего иноверца христианского исповедания не может быть вносимо пред погребением в православную церковь; 4) полковое православное духовенство по таковым чинам не может совершать домовых панихид, и включать их в церковное поминовение (Дело Архива Св. Синода 1847 г. № 2513).

4) Покойный преосвященный Херсонский Никанор в 1889 году представил на благовоззрение Святейшего Синода записку «о православном погребении и поминовении еретиков и раскольников» и просил дать ему по сему предмету руководительное наставление, но по этой записке никакого распоряжения не последовало.

Записка эта заключает в себе следующее: «Один из подписчиков поставил, в недавнее время, редакции Церковного Вестника, изданного при Санкт-Петербургской Духовной Академии, вопрос о том, можно ли служить заупокойную обедню и панихиды об лютеранах и других еретиках. Затем, сославшись на ст. 922 Свода Законов, издания 1857 года, т. XIII, уст. врач. и указ Св. Синода 1818 г. 17 июня, а также на 9-е правило Лаодикийского собора, запрещающее церковным ходити для молитвы на еретические кладбища, под опасением лишения общения церковного, вопрошающий заключает по этому, что напрасно, кажется, священники решаются совершать за иноверных христиан общественные молитвы, если даже просят знакомые и родные, не знающие церковных правил, так как подобные действия наших пастырей могут вызывать нарекания на нашу православную церковь со стороны многих христиан православных, а особенно глаголемых старообрядцев, и не послужит ли это к большему еще задержанию последних в сетях раскола вследствие такого у нас нововводства?

Редакция Церковного Вестника (1888 года, декабря № 49, стр. 920) на этот частный вопрос, в слух всей церкви, дает такой ответ: «Если православные священники иногда допускают совершение панихид по умершим ино исповедным христианам, то делают это не вследствие отрицания запретительных постановлений, а единственно в видах пастырского любвеобильного соучастия к остающимся в живых православным родственникам умерших иноверцев, желающим облегчить свою душевную скорбь церковною молитвою об усопшем».

Практика не только заупокойного поминовения, но и погребения иноверных христиан по местам допускается. Теперь вот впервые в слух всей церкви дается разрешительное разъяснение, что поступить так и можно, и полезно, и нужно, не смотря на запретительные постановления, дается в журнале, официальное отношение которого к духовному миру известно.

Допускаемою по местам практикою епархиальные архиереи и до сих пор поставляемы были в недоумение и затруднение. Теперь же, после такого разрешительного разъяснения, они поставлены будут прямо в борьбу между своею совестью и требованиями общества. И так как редакция Церковного Вестника, не смотря на всю её влиятельность, не составляет для епархиальных архиереев обязывающего авторитета, то я, в силу клятвенного обещания архиерейской присяги: «аще в чем недоумение мое будет, всячески потщуся искати уразумения и ведения от священных писаний и правил соборных и согласия древних великих учителей», долгом своего архиерейства считаю вознести затрудняющее меня недоумение на рассмотрение и разрешение Высшей духовной Власти, в виду доселешней практики, канонов и уставов православно-кафолической церкви и естественно возникающих отсюда соображений.

Церковь всегда, молилась и молится за живых неверных, за еретиков и раскольников. Молилась и молится о их спасении, да в разум истины приидут, и о временном их благоденствии, да и мы в мире всего мира тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте.

Но никогда церковь не молилась за неверных, еретиков и раскольников умерших.

В основе такой практики церкви лежат две догматические истины, что 1) вне единой истинной, святой, кафолической и апостольской церкви нет спасения, и что 2) после смерти нет покаяния. Кто скончался чуждым, отвергшись или отверженным от церкви, тот скончался чуждым, отвергшись и отверженным от Бога и Христа Его.

Посему заупокойная церковная молитва неразрывно связана с церковной анафемой в том смысле, что на ком есть анафема, о том нет и не может быть заупокойной молитвы, и еще в том частнейшем смысле, что кто умер под отлучением не за нравственные грехопадения (да и то за исключением самоубийства, отчаяния и неверия в Бога и Его милосердие), а под анафемою, как еретик и раскольник (не говоря о неверных), тот по смерти не может быть разрешен и принят в ограду спасаемых, в церковь небесную, за того недозволительно и молиться.

За умерших неверных и отчаянных, еретиков и раскольников заупокойная молитва и всякое приношение воспрещены правилами и примером Св. апостолов и Св. Отцев. Св. апостолы не молились за удавившегося Иуду, за умерших первосвященников Анну и Каиафу, за Иродов и Пилата, Тиверия и Нерона, за Симона Волхва, Керинфа и подобных. В постановлениях апостольских читаем: «Совершайте третины почивших в псалмах, чтениях и молитвах, ради Воскресшего в третий день, и девятины в воспоминание сущих здесь почивших, и сорочины, по древнему образцу, ибо так народ израильский оплакивал Моисея, и годины о памяти почившего. И пусть раздают из имения его нищим в поминовение его. Но это говорим о благочестивых. А что касается нечестивых, то хотя бы ты дал за этих нищим все блага мира, никакой не принесешь пользы нечестивцу. Ибо кто при жизни был врагом Божиим, тот явно враг же Божий и по преставлении» (Кн.8:42). По названному девятому правилу Лаодикийского собора, «на кладбища всяких еретиков не позволено церковникам ходити для молитвы, а ходящим, аще суть верные, быти повелено лишенными общения церковного». По 14 правилу Тимофея Александрийского, «о самоубийце не подобает быти приношение». Правила сии приняты и утверждения VI и VII Вселенскими соборами. Подобных постановлений можно привести немало.

Оказавшихся еретиками и раскольниками церковь, анафематствуя, всегда исключала из диптихов и заупокойных молений; исключала царей, патриархов, именитых в церкви мужей, каковы цари Констанций, Констанс, Валент, Валентиниан и последующие, каковы патриархи Македоний, Несторий, Сергий, Пирр, Онорий Римский, каков Ориген, каковы впоследствии цари и патриархи иконоборцы. Всем умершим еретикам и раскольникам кафолическая церковь возглашала всегда анафему, а не вечную память. Примеров же заупокойных молений за них, кроме двух-трех случаев легендарного характера, мы не знаем.

Сему кафолическому правилу и всеобдержному обычаю следовала, от своего основания и до новейших дней, и православная Российская церковь, со включением церквей южнорусской и грузинской, например, исключив навсегда из своих молитв Исидора, митрополита Московского, как и других архиереев, виновников унии, расколоучителей и других подобных. До второй половины XIX века у нас и не слыхано о панихидах за иноверцев, тем более о похоронах иноверцев. Еще в царствование благочестивейшего Императора Николая Павловича не слышно было об участии православных священнослужителей в похоронах Максимилиана герцога Лейхтенбергского.

Самый чин погребения, как и все заупокойные наши моления составлены на основании догмата, что церковь молится за верного раба Божия, за члена Божией церкви: «аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святого Духа верова, и единицу в Троице и Троицу во единстве православно, даже до последнего своего издыхания исповеда». Во вселенских поминовениях во всецерковные поминальные дни нет ни тени мысли, яко бы церковь молится за души отшедшие в другой мир вне церкви Божией.

Погребение есть последнее разрешение. Церковь не может провозгласить разрешительную молитву над лицом анафематствованным и умершим под анафемою, – разрешить душу, не подлежащую нашему духовному суду, каковы латиняне и протестанты и т.п. Как мы можем с доброю совестью произнести в церкви: «да простит чрез мене смиренного сие по духу чадо Франца, или Фридриха, или же Вильгельма», когда оно не мое чадо, а чадо папы, или же Лютера, или Бог весть чье?

Нельзя было бы исчислить все печальные, быть может, даже роковые последствия этого нововводства. Мы станем в противоречие со вселенскою церковью, с кафолическим апостольским преданием, с церковною историей, с чином православия. Латинская церковь сама наложила на нас анафему, мы отвечали ей тою же анафемой. Со времени же отпадения от единства истинно кафолической церкви, латинская церковь не сделала ни одного истинно-благожелательного шага к сближению с православием, напротив разными своими и многочисленными нововведениями, разрывая бездну между собою и православием, чем дальше, тем глубже, в то же время стремясь к подчинению православия себе и ко всецелому его поглощению, она во всех своих действиях оказывалась гибельно враждебною, как для восточно-эллинского, так и для всеславянского, так и частнее для русского православного мира. И сколько из-за этой религиозной вражды латинян к нам пролито ими на пространстве веков неповинной славянской крови. Протестанты также не заслужили от православной церкви снятия издревле наложенной на западных анафемы, напротив еще глубже разрыли и постепенно разрывают отделяющую их от нас бездну. Наши раскольники анафематствованы за свое противление великим Московским Собором и, не думая сами уступить ни в единой йоте, ждут уступок единственно только от церкви. Как же теперь, без заслуги со стороны еретиков и раскольников, мы пойдем им на встречу с желаемыми от нас уступками, вместо анафемы провозглашая им вечную память? Делать эти уступки, как поместная церковь, мы не имеем и права. Да и сами с собой станем сейчас же в противоречие. В чине православия: «отрицающим бытие Божие, промысл, пришествие в мир Сына Божия, благодать искупления, бессмертие души, таинства святые, соборы святых отец и их предания, отвергающим и хулящим святые иконы, мы провозглашаем анафему. А в погребениях и панихидах под латинянами, протестантами, штундистами, хлыстами, скопцами, тамбовскими – кавказскими богами саваофами, христами, святыми духами, богородицами, апостолами и пророками, над интеллигентными индифферентистами, атеистами, антихристами, будем провозглашать им вечную память, как «о православии подвизавшихся».

Мы еще глубже разойдемся с греко-восточною церковью. С половины прошлого столетия православные греки совершенно отвергают крещение еретиков, как и всякое крещение, неправильно совершаемое не в три погружения, и приходящих от ереси приемлют не иначе, как чрез крещение погружением, признавая их ἀβαπτίστως βαπτιζομένους и вновь крестя их, ὡς ἀβαπτίστους, как это видно из определения восточных патриархов, состоявшегося в 1756 году, напечатанного в книге Διατρίβαι περὶ τῆς ἀνατολικῆς ἤτοι ὀρθοδόξου ἐκκλησίας известного Пальмера.²⁵ Как же после этого мы, не только приемля еретическое крещение, станем еще погребать всех еретиков православным христианским погребением?

Все еретики, особенно же латиняне, особенно же наши раскольники с злорадством укорят нас в пренебрежении к несомненно апостольскому преданию, хранившемуся до сих пор и у нас, и у них неизменно, укорят в непоследовательности, в неверии. И как мы станем отстаивать догмат о непогрешимости, о православии своей церкви? Для искреннего православного богослова останется тогда одно убежище – настаивать на непогрешимости единственно только кафолической, а не частных церквей, в виду тяжко волнующих весь православный мир вопросов о клятвах великого Московского Собора в России, о крещении еретиков в Греции, о разрешении браков обеим сторонам разведенным от браков в Элладе, о филетизме в Болгарии, о низвержении с кафедр неповинных святителей и о разводе без всякой вины законных браков в Сербии, об угнетении православных иерархов и приклонении их к латинству в Румынии, как и в Австрии и т.д. Да к этому мы еще присоединим и православное погребение еретиков и раскольников и т.д., явно запрещенное еще святыми апостолами, отметаемое до сего дня всею кафолическою церковью? Увы. Опасно и безвыходно.

Мы крепко оживим все в нашем русском обществе антицерковные движения: во-первых, движение папистическое, которое склонило было свою голову, а теперь снова поднимает, которое скажет, что папа есть, как и был всегда, единый истинный неподвижный столп церкви; движение австрийско-раскольническое, которое скажет, что австрийское священство есть единое древле православное священство; всякое движение индифферентное, вере и церкви враждебное, штунду, пашковщину, толстовщину, соловьевщину, которое скажет, что только российское синодское quasi православие малоценно, как совершенно несостоятельное, а прочие веры все одинаковы, как признает это сам всероссийский Синод, допуская церковное погребение, без различия, всех и всяких еретиков, раскольников, безбожников, антихристов, самоубийц, отчаянных, неверующих.

Мы крепко оживим крики всей Европы, всех врагов нашей церкви о так называемом цезаре-папизме. От них ведь не будет скрыто, что все это движение, нагнетающее к этому опасному нововведению, идет с светской военной стороны, близкой ко Двору.

Мы можем подвергнуться, со стороны еретиков и раскольников, тяжким поруганиям. Нас заставят помянуть за, упокой Бирона, священно-протопопа Аввакума, московского митрополита Антония Шутова, московского митрополита Исидора, священно-иерея Ария, раба Божия Иуду предателя. Скажут: хороните же вы всяких еретиков, самоубийц, безбожников, антихристов: хоронили же вы Белинского, Добролюбова и прочих; хоронили же вы всесоборне и преторжественно Тургенева, который в слух всей Европы шумел, что он за стыд себе вменяет во что-либо веровать, и пред смертью не покаялся.

Конечно, мы тогда преторжественно, сопровождаемые всероссийскими и всемосковскими восторгами, похороним «великого гения» графа Льва Николаевича Толстого, величайшего врага церкви и государства. «В утешение собратий», православных воинов, не заставят ли православных полковых священников полковые командиры всяких вер хоронить по нужде не только католиков и реформатов, но и магометан и евреев и всяких язычников, добрых царевых воинов? В утешение свое и своих не заставят ли наши консула, посланники и послы²⁶ совершить православное поминовение об императорах Фридрихе III и Вильгельме I, о Викторе Эммануиле, папе Пие IX, даже султанах Абдул-Ассице и Абуд-Меджиде и т.д.? А на Афоне не молятся даже о живых султанах. Не превратятся ли тогда в России похороны инославных принцев и принцесс, много лет им здравствовать, в православные похороны? Ведь наши похороны умилительнее протестантских или даже католических, торжественнее и особенно утешительнее для православных. Хоронили же мы по православному, положим, прекрасного человека, принца Петра Георгиевича Ольденбургского. Православные священники даже по очереди читали у гроба его святое Евангелие. И с тех пор стали указывать на православное погребение его упрямым архиереям, по всей вероятности, в разных, если не во всех концах России; мне указывали. И я отговорился, по неведению, только тем, что его только провожали и сретали православные священнослужители, а не отпевали.

Кого мы этим привлечем к православию? Кого приобретем для Церкви? А потерять можем новые миллионы. Главное же, всколеблем умы и совести своих, из коих многие, увы! станут искать исхода из лабиринта путающих затруднений. Не должно обольщаться лоснящеюся поверхностью океана, который может быть очень бурным. Не должно обольщаться тишью да гладью широкой русской земли, которая не раз подвергалась жестоким буранам. Религиозное борение самое жестокое и упорное. Достаточно прочитать ответ старообрядца на пастырское послание митрополита Киевского и Галицкого Платона к глаголемым старообрядцам (Русский, Дело 1888 года, № 50), чтобы видеть, что положение религиозного духа в русском народе тревожно.

Если мы станем погребать римских католиков, вообще еретиков, иноверцев, то, где мы остановимся? Если станем погребать протестантов, то на какой протестантской секте остановимся? Если станем погребать русских раскольников, то на какой раскольнической секте остановимся? От римского католика до отчаянного самоубийцы и антихриста, – а самоубийц и неверующих мы хороним, – мы не найдем точки стояния, где могли бы остановиться. Добрый еврей и магометанин лучше русского человека без всякой веры. Тогда нам придется погребать и евреев, и магометан, одним словом – всех. Положительное же запрещение наше погребать таких-то еретиков и не погребать таких-то, будет иметь мало значения, когда мы сами преступим запрещение апостольское. Говорят же нам старообрядцы (в вышеупомянутом ответе на послание митрополита Киевского Платона) прямо в лицо, что в унию благочестивый народ не пошел за архипастырями, и отстоял православие, как и они, старообрядцы, не пошли. Народ пойдет не за нами, а от нас, раз мы сделаем явный неизвинительный шаг в сторону от апостольского и святоотеческого предания.

Римские католики не погребают схизматиков и отвергают схизматическое погребение. Если же мы станем погребать пасомых римского папы, то от него можно ждать даже протеста. Даже протестантский мир держался на этот предмет того же взгляда, и как законодательство, так и наука у протестантов требовали, чтобы отлученные лишаемы были погребения. У самого Лютера имеются очень сильные выражения относительно погребения отлученных. А что мы сделаем, если католики и протестанты, одни в юго-западных краях, другие в Остзейском крае, в Финляндии, да и везде, вступив в компромисс с своими уставами in articulo mortis в отместку нам, да и по примеру нашему, возьмут широкое дерзновение там и здесь, да и везде погребать наших? Раскольники также не отстанут. Они ждут только повода с нашей стороны. Не придется ли тогда напомнить о тяжких карательных мерах? А к чему они поведут?

Из всех инославных церквей одна только англиканская, учрежденно-государственная, не только позволяет себе, но и считает особым своим правом читать свои погребальные молитвы над всяким умершим в необъятных пределах Великобританских владений. Ужели нам последовать этому исключительному примеру народно-англиканской учрежденно-государственной, а не завету кафолической церкви, в угоду проявлению некоторых невзвешенных желаний и требований светского русского общества? Ужели мы можем быть еще вернее и преданнее государству, чем были до сих пор в продолжении тысячелетия? Уже ли будет спасительно для церкви ли, для народа ли русского, если русская церковь сдвинулась бы в сторону государственности? Не припишут ли нам тогда восточные новой болгарской ереси филетизма? Не подтвердим ли мы сами тогда общее убеждение западных богословов, что мы церковь только народно-русская, а не кафолическая? Будет ли тогда русская иерархия более уважаемою, более влиятельною и полезною для народа и государства русского, когда она даст повод всякому врагу её, имже имя легион, навести на нее отлучение, изреченное Лаодикийским Собором, утвержденное на основании апостольского предания, VI и VII Вселенскими соборами, подтверждавшееся во все века всею вселенною и российскою православною церковью, скрепляемое архиерейскою присягою каждого из нас: «обещайся блюсти каноны святых апостолов и седми вселенских и благочестивых поместных Соборов, и вся, яже они прияша, и аз приемлю, и их же они отвратишася, и аз отвращаюся». Особенно среди настоящих и наступающих обстоятельств, когда, по развитию жизни, государство начинает мало по малу устраняться поддерживать силу и действенность старых законов, ограждающих твердость православной церкви, она должна отстаивать свое положение сама собственными средствами, прежде всего сама незыблемо стоя на своих вековечных основаниях, охраняя, по мере своих сил, от возможных нареканий безупречность своей кафолической веры и безукоризненность отцами преданной практики. Если же она подвинется с камня, на котором создана, то малейшее движение этого здания тем грознее будет для него, чем оно крепче и грандиознее.

Верую, что сам богопоставленный и богопомазанный, Богом умудряемый и руководимый Русский Царь, Отец Отечества, природный от предков защитник и покровитель всероссийской православной церкви, не захочет этого нововведения с действительными его затруднениями и возможными печальными последствиями.

Посему долгом считаю выразить мое заключительное мнение.

1) По справке в Синодальном Архиве о том, при каких обстоятельствах состоялся закон статьи 922 Свода Законов издания 1867 года, т. XIII, и указ Св. Синода 1818 года июня 17, следует

2) Поручить Советам духовных академий разыскать и разъяснить, были ли в церкви примеры православно-христианского поминовения и погребения раскольников, еретиков и неверных? Были ли заупокойные молитвы над иноверными для утешения верных?

3) По получении ответов от академических Советов, поручить преосвященным архиереям, всем без исключения, на частных поместных соборах, рассмотреть и решить этот все церковный вопрос на основании все церковиого предания, приняв во внимание и требования современных обстоятельств и государственной, частнее – воинской нужды,

и 4) Снестись по сему кафолическому вопросу со всеми автокефальными церквами и во-первых с восточными патриархами.

5) В 1904 году Святейший Синод имел суждение по вопросу о совершении православными священниками молитв за усопших воинских чинов инославного исповедания, причем, приняв во внимание, что ныне к епархиальным преосвященным нередко обращаются приходские священники за разъяснением недоумений относительно того, как поступать им, когда родные или начальство усопших воинских чинов инославного исповедания просят совершить погребение или поминовение сих усопших, признал необходимым, для общего и единообразного действования преподать епархиальным преосвященным следующие указания: 1) православные священники не должны вносить тела умерших воинских чинов инославного исповедания пред погребением в церкви, но когда в том месте, где скончалось лицо воинского звания инославного исповедания, не будет священников или служителей веры сего исповедания, то, по желанию родственников или начальства усопшего, православный священник может, согласно определению Святейшего Синода от 24 августа 1797 года, проводить тело умершего воинского чина с места кончины до кладбища в священническом облачении и опустить в землю при пении стиха «Святый Боже» и 2) в том случае, когда родственники или начальство усопшего воинского чина инославного исповедания просят о совершении поминовения такого лица, Святейший Синод, принимая во внимание потребность в христианском утешении скорбных родных и близких умершего, просящих о поминовении и ищущих и молитвах православной церкви успокоения в постигшем их горе, а равно и исключительное положение усопших воинов, подвизавшихся наравне с нашими православными воинами, даже до лишения жизни своей, за монархов наших и за отечество, следовательно и за самую в нем исповедуемую православную веру, признает возможным дозволить православным священникам, не совершая по усопшему воинскому чину инославного исповедания поминовения в церкви, отправлять по нем панихиды в частных домах и в помещениях, принадлежащих военному ведомству. О вышеизложенном Святейший Синод, по определению от 28 января 1904 года за № 394, предоставил преосвященному митрополиту Антонию уведомить конфиденциальными письмами епархиальных преосвященных и протопресвитеров придворного, а также военного и морского духовенства, каковые письма и были посланы 31 того же января, при чем преосвященнный митрополит Антоний присовокупил, что, по мнению Святейшего Синода, самим преосвященным епископам не следует принимать участия в служении панихид по усопшим иноверцам.

6) В 1905 году преосвященный Могилевский, рапортом от 22 января за № 55, указывая на то, что среди смешанного белорусского населения Могилевской епархии проживает много лиц инословных исповеданий, состоящих с православными в родственных отношениях, доносил, что православные прихожане весьма часто обращаются к местному духовенству с просьбами о совершении панихид и чина погребения по умершим родственникам их, не принадлежавшим к православной Церкви. Тяжесть отказа в удовлетворении таких ходатайств усугубляется в тех случаях, когда приходится отказывать в молитвах по лицам, занимавшим почетное общественное положение и оказавшим при жизни некоторые услуги духовному просвещению в крае, например в качестве попечителей церковно-приходских школ при православных церквах. Тем более затруднительным является для местного духовенства отказывать в молитвах за инославных лиц, участвовавших в военных действиях на Дальнем Востоке и положивших там живот свой за веру, Царя и Отечество. В виду таковых затруднений и во избежание личного произвола в сем деле со стороны отдельных пастырей, преосвященный Могилевский представлял на благоусмотрение Святейшего Синода составленный им сокращенный чин панихиды по умершим иноверцам и погребения таковых в случае неимения на лицо священнослужителей их вероисповеданий и ходатайствовал о разрешении употреблять сей чин в Могилевской епархии в тех случаях, когда о том просят наиболее близкие почившим православные родственники, сослуживцы или ученики. Обсудив изложенное и не признав возможным удовлетворение указанного ходатайства преосвященного Могилевского, Святейший Синод, по определению от 16 февраля – 8 марта 1905 года, ходатайство это отклонил, разъяснив могилевскому епархиальному начальству, что по вопросу о погребении и поминовении умерших воинских чинов инославного исповедания следует руководствоваться сделанными по сему предмету Святейшим Синодом указаниями, изъясненными в циркулярном доверительном письме первенствующего синодального члена к епархиальным преосвященным от 31 января 1904 года за № 2. О чем преосвященный Стефан и был уведомлен указом от 10 марта 1905 года за № 2618.