Глава I. Вероисповедание и национальность

Официальным символом русской государственности с 30-х годов ХIХ столетия была триединая формула министра Уварова: «Православие, самодержавие и народность». Первое звено этой системы – Православная Церковь – было тесно связано с остальными, духовно скрепляя их единство. В свою очередь, два последующих звена, опираясь на Православие, были призваны всячески укреплять его, ограждая от вторжения чуждых ему религиозных начал.

По «основным законам» Российской империи самодержец был «верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и блюститель правоверия и всякого в Церкви святого благочиния». В этом смысле император в акте о престолонаследии именовался «главой Церкви». Под «народностью» понималась внутренняя политика государства, предоставлявшая преимущества свободного развития и ассимиляции других национальных начал русскому населению империи, в подавляющем своем большинстве принадлежавшему к Православию. Понятия «русский» и «православный» в административном обиходе совпадали: татарин, поляк и еврей считались лишь русскими подданными магометанского, католического и иудейского вероисповедания, по официально установленной терминологии – «инородцами» или «иноверцами».

«Наш закон, – писал в 1900 году либеральный юрист проф. М. А. Рейснер, – устанавливает своеобразное расписание всех российских подданных по отдельным вероисповеданиям. Основанием для такого расписания является отнюдь не фактическое вероисповедание лица. У нас вера и исповедание ее далеко не однозначны с принадлежностью к тому или другому церковному обществу. Действительная вера – одно, а юридическая к ней принадлежность – другое... Воля самого лица при подобной приписке имеет в общем довольно мало значения. Лицо у нас по общему правилу не приписывается само, а его приписывают к определенной вере. Его личная воля в деле перехода из состава одного религиозного общества в другое может быть осуществлена только в указанных законом редких случаях и притом очень часто только с разрешения начальства. Этим и объясняется тот, на первый взгляд, удивительный факт, что среди стомиллионного населения России нет совершенно ни вовсе неверующих, ни принадлежавших к непризнанным в стране безвредным исповеданиям... За исключением немногих «вредных» сектантов, все население страны юридически причислено к признанным исповеданиями, а как оно действительно верит, что исповедует и вообще верит ли во что-нибудь – это другой вопрос... Относительно лиц, принадлежащих к господствующей религии, формула прямо дана законом: чтобы быть причисленным к Православию, надо быть или «рожденным в православной вере» или «обратившимся к ней из других вер»... Дети родителей, отступивших от Православия в другую веру до их рождения, все же являются «рожденными в Православии» и в силу этого, во-первых, наследуют веру, которой уже не имели их родители, а, во-вторых, причисляются к этому прежнему исповеданию»³.

Вероисповедный состав Российской империи

(в цифрах)

По данным переписи 1897 года, вероисповедный состав⁴ Российской империи (помимо Финляндии) был следующим:

Население Финляндии⁵ (к концу 1904 г.) распределялось по вероисповеданиям так: лютеран – 2,803 тыс., православных – 49 тыс. и небольшое число баптистов, католиков и методистов.

Оценивая эти данные, следует учесть, что статистика русского сектантства и старообрядчества была делом весьма темным, особенно по отношению к так называемым «более вредным» сектам (жидовствующие, духоборы, хлысты, скопцы, штунда, раскольники-беспоповцы и др.), которые зачастую стремились выдавать себя за православных, чтобы избежать преследований. Вследствие этого все данные по их численности следует считать сильно заниженными.

Так, в отчете обер-прокурора Св. Синода за 1894–1895 гг. число раскольников-старообрядцев оценивается в 13 миллионов⁶. Это, по-видимому, несколько завышенная цифра (в их числе, согласно отчету, около Уз составляли приверженцы белокриницкой иерархии). По заграничным (также, вероятно, преувеличенным) сведениям, ссылающимся на секретные правительственные отчеты, одних штундистов в 1893 году было около 2 миллионов!⁷ Во времена III Думы, в 1909 г., П. В. Каменский в докладе назвал для старообрядцев число 12 миллионов⁸.

Тесная связь религии с национальностью подтверждается цифровыми данными переписи: так, подавляющее большинство русских (95,5%) принадлежали к Православию (вместе с единоверчеством), староверов среди них считалось лишь 2,6%, католиков (из белорусов – 1,8%). Среди поляков католики составляли 98,3%. Прибалтийские народы имели в своем составе: католиков 61,1% (литовцы и жмудь), лютеран – 36,7% (латыши). Молдаване и румыны были в основном (98,2%) православными; среди немцев – 84,4% лютеран и 13,5% католиков; евреи – 98,8% иудейского вероисповедания; тюрко-татары – 89,5% мусульмане и 10,1% православных (чуваши, якуты); монголы – 75,3% буддистов (остальные – православные или шаманствующие); полярные народности Сибири в большинстве были крещены в Православие (64,4%), остальные сохранили шаманство (28,6%) и буддизм (6,9%).

Согласно законодательству Российской империи⁹, все подданные христианских инославных исповеданий (за исключением некоторых запрещенных сект), а также нехристианских иноверных исповеданий пользовались свободой вероисповедания и отправления культа (с некоторыми ограничениями, например, в отношении религиозных процессий), но без права проповеди своего вероучения.

Такое признание в принципе свободы вероисповедания было выражено в ст. 45 «Основных законов», повторяющей положение, принятое еще в 1735 году в манифесте о свободном отправлении христианских инославных богослужений:

«Свобода веры присвояется не токмо христианам иностранных исповеданий, но и евреям, магометанам и язычникам, да все народы, в России пребывающие, славят Бога Всемогущего разными языки по закону и исповеданию праотцев своих, благословляя царствование Российских монархов и моля Творца вселенной о умножении благоденствия и укрепления силы Империи».

В организацию инославных и иноверных исповеданий русским законодательством было внесено много элементов государственной церковности.

Ведение метрических записей о рождении, браке и смерти предоставлялось духовенству всех инославных церквей и иноверных религиозных обществ (кроме ламаитов, о метриках которых в уставе иностранных исповеданий не упоминалось). Для всех христиан и нехристиан, кроме раскольников (староверов) и баптистов, была обязательна религиозная форма брака, причем все брачные дела считались подсудными духовным установлениям соответствующих исповеданий.

В инославных церквах была установлена духовная цензура для книг религиозного содержания, препятствовавшая возникновению и развитию в инославных церквах новых сект.

Относительно перехода из одного вероисповедания в другое законодательством было установлено очень много ограничений. Всем вообще христианам безусловно воспрещался переход в нехристианские исповедания, православным воспрещался выход из Православной Церкви. Переход из одного инославного исповедания в другое не запрещался безусловно, но и не предоставлялся свободному усмотрению; такой переход допускался не иначе как с разрешения министра внутренних дел, по просьбам, принесенным ему без всякого участия духовенства того исповедания, в которое проситель желал перейти, – и в этом прошении министр имел право по своему усмотрению отказать.

Переход нехристиан в инославные церкви допускался, по общему правилу, только с особого разрешения самого императора, испрашиваемого через министра иностранных дел. Исключение составляли только евреи, которые могли переходить в инославные церкви с разрешения министра внутренних дел, и все нехристиане Кавказского края, получавшие такие разрешения от главного начальника гражданской части. Не исповедовать никакого вероучения в Российской империи вообще не допускалось.

Всем христианам безусловно воспрещались браки с язычниками. С евреями и магометанами разрешалось вступать в брак из христиан только лютеранам, но при этом с соблюдением следующих условий: 1) венчание только в лютеранской церкви; 2) крещение детей в лютеранском или православном исповеданиях; 3) разрешение местной лютеранской консистории; 4) отказ жениха нехристианина от многоженства.

Все католическое духовенство получало содержание из государственной казны. Во всех протестантских исповеданиях прихожане были обязаны делать взносы на содержание пасторов. Приходы армяно-григорианской церкви должны были давать своему приходскому духовенству постоянное содержание и, кроме того, по определенной таксе – вознаграждение за требы.

Еврейские раввины получали содержание от прихода, размер которого определялся договором раввина с приходом. В магометанских шиитских и суннитских приходах содержание приходского муллы считалось по закону обязательным для прихода, причем размер содержания определялся приходским сходом.

Все управление духовными делами инославных и иноверных вероисповеданий было сосредоточено в Министерстве внутренних дел, по «департаменту духовных дел иностранных исповеданий».

Важнейшим преимуществом, предоставленным Православной Церкви, было ее исключительное право миссионерства и привлечения к себе верующих других исповеданий. Переход же из Православия не только в иноверие, но и в христианские инославные исповедания преследовался законом. Отпавшие от Православия в инославное исповедание отсылались, на основании 188 статьи «Уложения о наказаниях», к духовному начальству для увещания, вразумления и применения к ним церковных наказаний. С гражданской стороны, отпавшим воспрещалось проживать в своих имениях, населенных православными, над самим имением назначалась опека, а для ограждения их малолетних детей от «совращения» принимались меры полицейского характера.

Даже и те, кто, зная о намерении жены, детей или других лиц, за которыми им предоставлено наблюдение и попечение, отступить от православного исповедания в иное христианское, не старались отклонить их от этого и не принимали мер, чтобы этому воспрепятствовать, подвергались аресту на срок до трех месяцев. Еще строже относился закон к лицам, виновным в «совращении» православного в иное христианское исповедание, подвергая его ссылке в Сибирь или сдаче в арестантские отделения на срок до полутора лет с лишением всех особенных прав и преимуществ¹⁰ и грозя тому, кто будет в проповеди или сочинении увлекать православных в другие христианские исповедания, суровым уголовным наказанием¹¹.

Строгому исправительному наказанию подвергался также виновный в совращении христианина в нехристианскую веру посредством злоупотребления властью, принуждения, обольщения или обмана, а если совращение было учинено посредством насилия или наказуемой угрозы, – то каторге или ссылке на поселение¹².

Соответственно решался вопрос о смешанных браках православных с инославными: дети, родившиеся в таком браке, безусловно считались принадлежащими к православному исповеданию. Некоторое колебание в этом вопросе существовало лишь для смешанных браков в Прибалтийских губерниях. Там в шестидесятых годах выбор христианского вероисповедания был предоставлен соглашению родителей, освобожденных в это время от дачи подписки в том, что они обязуются крестить детей только в православную веру. Но в восьмидесятых годах эта льгота была отменена и подписки восстановлены.

Запрещение духовным лицам инославных исповеданий совершать таинства, обряды и конфирмацию для православных вызвало в 1880-е и 1890-е годы большое количество уголовных дел о пасторах Прибалтийского края, причем при возбуждении преследования допущение к конфирмации детей бывших протестантов из эстов и латышей, обращенных в конце 1840-х годов десятками тысяч человек в Православие, но затем от него фактически отпавших, рассматривалось как совращение и вызывало соответствующие приговоры низших инстанций суда.

Точно так же ряд уголовных преследований против формальных православных, против так называемых «упорствующих» в вере предков вызвало внешне бюрократическое воссоединение униатов с православными в нескольких уездах Седлецкой и Люблинской губерний. Причисленные в 1876 г. помимо своего желания в

Православие, бывшие униаты за отказ вступать в брак по православному обряду и за вступление в так называемые «краковские» по католическому обряду, – согласно требованию местной консистории, были обязуемы подпиской о прекращении «купножительства» супругов с отобранием у них в некоторых случаях детей, а за некрещение детей по православному обряду подвергались денежным взысканиям, постепенно нараставшая сумма которых влекла за собой продажу имущества с публичного торга и полное разорение хозяйства.

Особо важное значение для России имела история постепенного изменения позиции государства в отношении к старообрядческому расколу, которую мы приведем в общих чертах¹³, чтобы стала более ясной историческая и психологическая подоплека той борьбы за свободу вероисповедания, которая развернулась в Государственной Думе.

Собор 1666–1667 гг., осудив патриарха Никона за личное властолюбие, не осудил его нововведений и возложил на тех, кто не хотел их принять, суровое отлучение, сравнивая их с Иудой и рекомендуя светской власти подвергать их «телесному озлоблению», которое совершалось огнем, утоплением и тем, что в летописях носит название «гладкой нужи»¹⁴. Люди, державшиеся старых обрядов, хотевшие креститься двумя, а не тремя перстами, служить обедню на семи, а не на пяти просфорах, читать и петь сугубую, а не трегубую аллилуию и т. д., были за то не только при жизни, но и до смерти своей отлучены от Церкви. «Железо, камни и древеса да разрушатся, – провозгласили отцы Собора, – а сии да не буду разрешены». Книга Симеона Полоцкого против раскольников, рассмотренная и напечатанная с одобрения Собора, имела характерное название «Жезл правления, утверждения, наказания, казнения».

В постановлениях Собора с 1681 по 1685 гг., принятых в форме царских указов (закон 7 апреля 1685 г.), жестокие меры против старообрядцев были выражены следующим образом: «Упорных раскольников по троекратному у пытки допросу, буде не покорятся, жечь в срубе; если же покорятся святой Церкви, отсылать в монастырь под строгий надзор, а молодых и неженатых не выпускать из монастыря до конца жизни, а женатых по окончании испытания отпускать на поруки, если же окажется, что они снова предались расколу, казнить тою же смертью; тех, кто перекрещивал других, хотя бы он и покорился Церкви, казнить после исповеди и причастия смертью без всякого милосердия; тех же, которые перекрещивались, если раскаются, бить кнутом, а если останутся упорными, казнить смертию; обличенных же в укрывательстве у себя раскольников, в доставлении им пищи, пития, одеяния, бить кнутом и батогами и ссылать в дальние города; дворы их и поместья, вотчины, лавки и заводы отписывать на Великих Государей».

Известно, какой результат имели эти жестокие меры – распространение среди раскольников ожесточения и фанатизма, массовых самосожжений, учения о скором конце света.

Суровые меры против раскольников несколько смягчаются при Петре Великом, находившем, что «с противниками Церкви надо с кротостью и разумом поступать по апостолу, а не так, как ныне – жестокими словами отчуждения». Он смотрел на раскольников не с религиозной, а со светской точки зрения, требуя прежде всего исполнения ими обязанностей по отношению к государству и желая извлечь из раскола известную материальную помощь. Петр принял указы, требующие, чтобы раскольники записывались в особые списки, платили двойной оклад, носили особую одежду с так называемыми «желтыми козырями» (воротниками), с буквами «Е.Р.О.» (еретик, раскольник, отступник), причем избегавших записываться в списки наказывали ссылкой. Вместе с тем, раскольники не допускались до общественных должностей и до свидетельских показаний на суде, старообрядческие скиты и монастыри периодически подвергались разорению.

При Екатерине II (в 1783 г.) желтый козырь, двойной оклад и само название «раскольник» были отменены, списки уничтожены и снято запрещение занимать должности и свидетельствовать в суде.

Такое положение, превращавшее старообрядцев из гонимых и истребляемых в угнетенных государством, продолжалось и при Александре I, выразившем свой взгляд на свободу веры следующими словами:

«Приличествует ли просвещенному христианскому правительству возвращать заблудших в недра Церкви жестокими и суровыми средствами, истязаниями, ссылками и т. п.? Учение Спасителя мира, пришедшего на землю взыскать и спасти погибшего, не может быть внушаемо насилиями и казнями. Истинная вера порождается благодатию Господнею, чрез убеждения, кротостию и более всего добрыми примерами, жестокость же не убеждает никогда, но паче ожесточает».

Эти взгляды нашли выражение в указе 11 апреля 1820 года, согласно которому принадлежность к старообрядчеству перестала подлежать какому-либо преследованию по закону, ограничиваясь лишь полицейским надзором.

Однако при Николае I, в силу законодательных мер и негласных распоряжений, развился ряд полицейских преследований и стеснений: так, было предписано закрыть и уничтожить все старообрядческие молельни, открытые за десять лет до 1826 года, и новых не допускать; затем было восстановлено во всех официальных документах название «раскольник». Старообрядческие общества не признавались законными, поэтому им ничего нельзя было завещать. Снова воспрещено было избирать старообрядцев на общественные должности, записывать в иконописные цехи и в купеческие гильдии; их брак не признавался, им запрещено было принимать сирот и подкидышей; детей их было предписано крестить в православной вере; воспрещено крестить по раскольничьему обряду иноверцев.

Определенное влияние на государственную политику этого времени по отношению к расколу оказали взгляды митрополита Московского Филарета, предложившего разделить секты на вреднейшие, куда он относил беспоповцев, не молившихся за царя и отрицавших брак; вредные, куда относились остальные беспоповцы, и менее вредные, куда были включены поповцы.

Общая направленность законов, явных и секретных распоряжений и циркуляров этого времени характеризуется стремлением рассматривать раскол как зло, терпимое в самом ограниченном размере и подлежащее в будущем, в ближайших поколениях, совершенному искоренению.

Царствование Александра II до 1874 года также не было проникнуто началом терпимости по отношению к раскольникам, имевшие место отдельные частные льготы сменялись строгими полицейскими мерами. Так, в 1858 году было разрешено принимать в учебные заведения детей раскольников наряду с православными, в январе 1856 г. было разрешено отправлять богослужения в храмах Рогожского кладбища в Москве, но в июле 1856 г., по настоянию митрополита Филарета, алтари снова были запечатаны. В 1864 г. был образован особый комитет (под председательством гр. Панина) для пересмотра постановлений о расколе в сторону их смягчения и упорядочения.

19 апреля 1874 г. был издан закон, имевший особое значение в плане веротерпимости, о метрических записях раскольничьих браков, рождений и смерти, благодаря которому раскольники получили возможность совершать законные браки, признаваемые государством со всеми последствиями, вытекающими из этого для жен и детей. Однако практически этот закон применялся редко.

Положение старообрядцев в их отношении к Церкви и государству существенно отличалось от положения других инославных христианских исповеданий¹⁵. Так, в изданной в 1881 г. по распоряжению обер-прокурора брошюре Н. С. «О сущности и значении раскола в России» писалось:

«Русский раскол есть болезненное порождение самой Русской Церкви. Это есть домашний, внутренний, кровный враг ее, именно из вражды к ней получивший свое бытие... Этими своими коренными свойствами раскол существенно отличается от иностранных религий, существование которых дозволено в России и к которым так несправедливо желают иные приравнять его. Оградить законом полную свободу раскола во всех его религиозно-общественных отправлениях, значило бы узаконить и оградить законом во всех ее проявлениях злейшую вражду против Православия, стремление к ниспровержению или, по крайней мере, за невозможностью достигнуть этого, к причинению великого зла Православной Церкви».

Такого рода противодействия против законодательного охранения свободы вероисповедания приводили ко многим колебаниям и непоследовательности в этом вопросе.

3 мая 1883 г. был издан закон, действовавший вплоть до 1904 г., главнейшие постановления которого заключались в следующем: паспорта всем раскольникам, за исключением скопцов, выдаются на общем основании; им дозволяется, на общем основании, вести торговлю и заниматься промыслом; они допускаются в иконописные цехи, с разрешения министра внутренних дел; им разрешается занимать общественные должности, но с тем, чтобы при избрании раскольника, например, старшиной, – помощник его обязательно должен быть православный; раскольникам позволяется творить общественную молитву, исполнять духовные требы, совершать богослужение по их обрядам как в частных домах, так и в предназначенных для этого зданиях; с разрешения губернатора им дозволяется исправлять и возобновлять часовни с тем, чтобы наружный вид их не был изменен; распечатывание молитвенных зданий допускается с разрешения Министерства внутренних дел, по сношению с обер-прокурором Св. Синода и без всякой торжественности; где раскольников много, а молитвенных домов нет, допускается обращать для общественных молитв существующие здания, с тем, чтобы им не придавался вид православных храмов и не вешались колокола; наддверные кресты и иконы ставить не возбраняется; при погребении допускается нести впереди усопшего икону и петь на кладбищах, но без облачения; уставщики, наставники и т. п. лица не признаются лицами духовными, но им не возбраняется совершать требы; они преследуются только за распространение раскола; воспрещаются раскольникам крестные ходы, публичное ношение икон, употребление вне домов, часовен и других молитвенных домов церковных облачений, монашеской одежды, пение на улицах и площадях¹⁶.

Несколько улучшив положение раскольников, закон 3 мая, однако, далеко не разрешил вопрос о расколе. «Нельзя сказать, – писал «Вестник Европы»¹⁷, – чтобы на место одного принципа прямо и решительно был поставлен другой, противоположный. Полная нетерпимость заменена условною, ограниченною терпимостью, пределы которой не определены, размеры до крайности эластичны. Покровительство закона дано раскольникам не как право, а как милость, о которой они должны каждый раз просить, без всякой гарантии в том, что их ходатайство будет уважено».

Весь период до манифеста 12 декабря 1904 г. характерен разнообразными колебаниями в отношении большей или меньшей степени фактической реализации закона 1883 г. по отношению к старообрядцам¹⁸.

Критикуя законодательные стеснения против раскольников, проф. М. А. Рейснер¹⁹ писал: «Воззрение на религию, как на основу народности, было причиной и особенного отношения нашего права к русскому расколу и русским раскольникам. Раскол по своей христианской и нравственной ценности стоит, конечно, не ниже римского католичества, протестантства и прочих, с точки зрения Православия, еретических религий... и однако раскол не пользуется ни их привилегиями, ни правами. И если в общем гарантированная расколу терпимость ставит его наряду с религиями грубого язычества, то в частностях раскольники поставлены даже ниже язычников... Получается тяжелая и печальная картина: два исповедания приписывают себе характер истинной национальной религии русского народа; одно – сильное государственной поддержкой и богословской правотой, другое – сильное народной косностью и темнотой, но вместе и своим исторически доказанным народным русским характером... Эта борьба идет на национальной Основе, а не религиозной; борьба, являющаяся естественным результатом смешения национальности и религии, борьба, которая, на наш взгляд, окончится только тогда, когда дело религии будет отделено от интересов определенной народности и станет тем, чем оно и должно быть, т. е. делом поклонения Богу в духе и истине, хотя бы и не всегда в истине одинаково полной и совершенной».

Конец XIX и начало XX столетия характерны значительным ростом раскольнического и сектантского движения. Стремительное увеличение численности секты штундистов привело к появлению указа от 4 июня 1894 г., объявляющего эту секту «вредной» и поставившего ее под удар широких полицейских репрессий.

Значительно усилилось также старообрядчество как по численности, так и по своему общественному влиянию. Большую активность проявляло старообрядческое купечество, среди которого было немало семей с миллионными состояниями, таких как Морозовы, Рябушинские, Четвериковы, Боткины, Гучковы, Бугровы и др., имевших большие связи в промышленных и финансовых кругах.

В феврале 1900 г. известный своей враждебностью к старообрядцам дядя и свояк Николая II великий князь Сергей Александрович, московский генерал-губернатор, внес в комиссию, возглавлявшуюся Победоносцевым, записку, предусматривавшую системы крутых мер для борьбы с усиливавшимся расколом: в отмену льгот, предоставленных законом 3 мая 1883 г. В записке предлагалось приравнять старообрядцев к особо вредным сектам и усилить полицейский надзор за старообрядческими общинами.

Замысел этот встретил организованный отпор со стороны старообрядцев и был парализован усилиями старообрядческих «попечителей», т. е. влиятельных в их среде богатых людей, не щадивших средств на поддержание старообрядческих молелен, скитов, кладбищ, богаделен, приютов. Одновременно они жертвовали крупные суммы на дела благотворительности и государственные нужды, занимали ответственные выборные должности в городском самоуправлении, собирали обращения и петиции от имени своих единоверцев, находя поддержку в сановных и даже великокняжеских кругах.

Через великого князя Александра Михайловича, имевшего связи с финансовыми кругами, старообрядцам удалось подать Николаю II в Ялте петицию с 49 753 подписями и предотвратить надвигавшуюся угрозу. Ободренные этим успехом, старообрядцы стали хлопотать о разрешении им съезда и встретили поддержку среди высшей государственной бюрократии. Даже министр внутренних дел Плеве, известный своей враждебностью ко всяким проявлениям общественной инициативы, хотя и неохотно, дал свое согласие на съезд²⁰. Пошел на уступки и сам великий князь Сергей Александрович, принявший у себя и благосклонно выслушавший старообрядческую депутацию во главе с директором Глуховской мануфактуры Арсением Морозовым. В связи с этим известный противник старообрядчества профессор Субботин уверял Победоносцева, что великий князь уже «покровительствует сим пройдохам»²¹.

Православная Церковь для борьбы с растущим сектантством и расколом стремится в это время усилить миссионерскую деятельность. Начинает издаваться (с 1895 г.) ежемесячный журнал «Миссионерское обозрение», создаются миссионерские общества, собираются всероссийские съезды и т. д. Практическое миссионерство убеждало православных пастырей в том, как вредит делу искреннего обращения слишком тесная связь Церкви с государственным полицейским аппаратом.

В «Новогодней миссионерской памятке» на 1901 г. дается совет: «Так как полицейские меры – не меры Церкви, то священник по миссионерскому принципу не должен бы совсем входить в непосредственное сношение с гражданской властью, решаться же на это, испытав все свои меры духовного воздействия и то с большой осторожностью и только в крайних случаях, каковы: а) появление в приходе кого-либо из вожаков расколосектантства, производящих особенный соблазн, или смуту в населении, б) нарушение церковного благочиния, в) опасение за личную безопасность и т. д.»²² (курсив подлинника). Однако тут же, в соответствии с государственным законодательством, миссионеру предписывается обращаться в епархиальное управление с сообщением о действиях раскольников и сектантов, влекущих за собой судебное преследование: колокольный звон, публичное пение или появление в священнической одежде и т. д., т. е. все те виды «оказательства», которые могли способствовать «совращению» православных.

Несмотря на принятые миссионерские меры, обнаруживалась недостаточность этих усилий перед новыми духовными запросами верующих, проявлялась какая-то беспомощность, вызванная недостаточной привычкой церковных деятелей к самостоятельному мышлению в вопросах веры и к личной инициативе в деле проповеди и устроения церковной жизни.

Это отразилось, например, в оценке духовных итогов последнего года ХГХ столетия, в котором «Миссионерское обозрение» отмечает «какое-то болезненное возбуждение религиозно-нравственного интереса среди всех слоев нашего русского общества, какое-то напряженное усилие разобраться в вопросах веры и жизни. И если одних эти вопросы приводят к более тесному общению с единственным источником истины – Церковью Христовой, то других, недовольных современным религиозно-нравственным строем и полагающихся на свои только умственные и нравственные силы, толкают они прокладывать новые пути»²³. Характерно, что пробуждение живого самостоятельного искреннего интереса к религии свободное, а потому не всегда безошибочное, решение вопроса о личной вере оценивается как «болезненное возбуждение».

Пробуждение гражданского самосознания и духа религиозной свободы в русском обществе приводило иногда к неожиданным для гражданских и церковных властей эксцессам.

Внимание печати и общественности долгое время привлекало «скандальное» выступление орловского губернского предводителя дворянства М. А. Стаховича на миссионерском съезде в Орле в сентябре 1901 г., имевшем в числе участников ряд академических профессоров и религиозных писателей.

М. А. Стахович, близкий знакомый Л. Н. Толстого, водивший дружбу с либеральными юристами вроде Маклакова²⁴, неожиданно выступил почти в самом конце съезда с резким протестом против религиозных гонений и предложением, чтобы съезд поднял вопрос о веротерпимости и свободе совести, которую Стахович понимал широко: «как разрешение не только безнаказанного отпадения от Православия, но и право безнаказанного исповедания веры, т. е. совращения других». «Только тогда, – говорил Стахович, – миссионерство будет вправе говорить, что оно ведет борьбу за православную веру совсем иными средствами, чем та трубчевская деревня, о которой здесь было рассказано одним из батюшек. Вы помните? С согласия и ведома священника и начальства заперли заподозренных штундистов в церкви, принесли стол, накрыли чистой скатертью, поставили икону и стали выводить по одному. «Приложись». «Не хочу прикладываться к идолам...» «А! пороть тут же!» Послабже, которые после первого же раза возвращались в Православие. Ну, а которые – до 4-х раз выдерживали...»²⁵.

Ссылаясь на авторитет таких сторонников свободы совести, как С. Аксаков, А. Хомяков, И. Киреевский, Ю. Самарин, В. Соловьев, – М. Стахович говорил:

«Закон гражданский невольно, вместо охранения Церкви, только растлевает ее духовную целость. Если Церковь верует в свою внутреннюю духовную силу, то не нуждается она в содействии земной силы. А если нуждается, то не свидетельствуется ли сим недостаток дерзновения веры?..

Во имя Церкви надо высказать, что насилие над совестью бессовестно, что где нет свободы, там нет искренности, – нет веры правой с неправой. Церковь может сказать, что область совести и веры – ее область. Она одна в ней властна. Она может сказать Кесарю: Оставь, это не твое, это – Божие в вечности, это мое на земле! Мне, мне одной дана власть вязать и разрешать, дана без права передоверия прокурорам и судьям. Я одна могу судить живым и живительным началом любви».

Выступление Стаховича вызвало резкие протесты в печати даже со стороны тех церковных деятелей, которые считали необходимым значительное смягчение противосектантского законодательства. «Вместо старой лжи – мертвящей опеки государства, – писал в «Миссионерском обозрении» участник орловского съезда В. А. Тернавцев, – г. Стахович предлагает другую ложь: разрыв с государством, полную свободу отпадения и совращения. Что горше, кто знает?»²⁶

Упоминая ссылку Стаховича на слова: «Где Дух Господень, там свобода» (2Кор.3:17), Тернавцев продолжает:

«Думаем, что здесь г. Стахович говорит об иной свободе: у него «свобода Христова» ставится лишь как один из видов свободы мирской и внешней... Но Церковь разве политическое учреждение? Христианство – разве простая нравственная доктрина? Разве оно может прилаживаться к требованиям духа явно противорелигиозного? Для Церкви была гибельна своекорыстная опека государства, и это потому, что государства не ставили себе задачей социальное исполнение заветов Христовых. Рабствуя веку сему, может ли государство опекать святыню? Церковь – закваска положенная, чтобы вскисло все, значит, и государство.

И союз Церкви с атеистической и революционной свободой не будет ли для Церкви постыдным любодеянием? И провозглашать его от имени Церкви будет ложью. Сама Церковь этого никогда не сделает. Могут говорить люди от имени Церкви, но это будет обман, который сам отомстит за себя»²⁷.

Такое столкновение церковных взглядов в вопросе о веротерпимости, взглядов, с той и другой стороны имеющих искренних и образованных защитников, предвещало будущую остроту в обсуждении этого вопроса в Государственной Думе.

Резко отрицательно к идеям Стаховича отнеслись политически консервативные круги, оценившие выступление в плане чисто политически социальном. «Факт печально знаменательный, поныне еще небывалый, – писали «Московские ведомости» о выступлении Стаховича, – и много небывалых бед сулят России такие факты, возможные только при уже очень далеко подвинувшейся нашей социальной деморализации»²⁸.

В аналогичном тоне высказались «Церковные ведомости»²⁹, отражавшие консервативную позицию тогдашнего Синода. Однако еще Рейснер четко выразил позицию защитников веротерпимости не только с точки зрения ценности личной свободы, но с точки зрения интересов государства и самой Церкви. «Даруя всеобщую свободу исповедания, государство... спасает себя и свой принцип от громадной опасности. Оно знает, что, смешивая религию и государственный принцип, оно тем самым осуждает себя на политические осложнения каждый раз, как возникнут религиозные споры или сомнения. Каждый еретик, отрицая истину государственной церкви, невольно будет отрицать и само государство. Где церковь и государство слиты, там невольно и неизбежно рождается мысль, что не церкви, а государство проповедует и защищает данную истину, а, следовательно, отрицая данную истину, нужно отвергнуть и то государство, которое ее проповедует... Трудно предвидеть те страшные опасности, которыми грозит государственному строю подобное положение дел. Основы государственной жизни должны стоять вне щекотливой сферы религиозных убеждений и не должны компрометировать свою устойчивость зависимостью от тех или иных верований и мнений. Государство должно стоять выше среды богословских смут и церковных раздоров. Но правовое государство свободой исповедания достигает еще другого результата, оно уничтожает необходимость официальной лжи и лицемерия и этим очищает атмосферу общественных отношений. Оно предоставляет всякой личности свободу – это величайшее условие всякого нравственного развития».

Свобода исповедания должна принести духовно-нравственную пользу и самой Церкви, т. к.: «Церковь загромождена официально причисленными к ней ее разлагающими элементами, и ничего не может с ними поделать, так как она сама не свободна. Массы лиц, фактически отпавших от Церкви, живут без крещения, причастия и какой бы то ни было нравственной организации»³⁰.

По возвращении с орловского миссионерского съезда в ноябре 1901 г., В. А. Тернавцев, совместно с группой столичного духовенства, при поддержке митрополита Антония и обер-прокурора К. П. Победоносцева, организовали в Петербурге, под председательством ректора Санкт-Петербургской духовной академии епископа Сергия (Страгородского), религиозно-философские собеседования при участии религиозных публицистов В. В. Розанова, М. О. Меньшикова, Н. М. Минского, Д. В. Философова, профессора духовной академии и университета Н. Ф. Каптерева, А. В. Карташева, В. В. Успенского, И. П. Ленарского, В. И. Ламанского, а также общественных деятелей С. М. Волконского, М. А. Новоселова, тавасттусского губернатора А. А. Папкова и др., около 30 столичных священников и ряд лиц, интересовавшихся церковно-общественными вопросами. Св. Синод имел своего представителя в лице чиновника особых поручений В. М. Скворцова (редактор «Миссионерского обозрения»).

С 1903 года кружок приступил к изданию журнала «Новый путь», в котором печатались записи бесед и зачитанные на собраниях доклады.

Программа и цель кружка были раскрыты в докладе В. А. Тернавцева на первом собрании 29 ноября 1901 года под названием «Русская Церковь перед великой задачей». Речь шла «об обращении не бюрократии, не буржуазии, не дворянства, но образованных классов вообще, а интеллигенции, как самой способной к гражданскому творчеству». Говоря о внутреннем кризисе, переживавшемся тогда страной, о «глухом разладе между Церковью и интеллигенцией», Тернавцев утверждал, что «возрождение России может совершиться только на религиозной почве» и может быть достигнуто «путем раскрытия со стороны Церкви сокровенной в ней правды о земле, учения о христианском государстве и религиозном призвании светской власти»³¹.

Третьим по порядку был доклад С. М. Волконского на тему: «К характеристике общественных мнений по вопросу о свободе совести». В докладе проводилась мысль, что стеснение религиозной свободы противоречит самому духу христианства. Не отрицая этого тезиса, участвовавшее в прениях православное духовенство доказывало, что для других исповеданий все же должны существовать ограничения в области проповеди своего вероучения. В разгаре прений епископ Сергий, отстаивая эту позицию, заявил, что Православная Церковь, «сознавая себя истинной, ни на какие компромиссы с другими вероисповеданиями не идет и пойти не может».

Попытка некоторых священников перенести ответственность за религиозные гонения исключительно на государство встретила возражения со стороны проф. Лебедева, заметившего дипломатически, что государство, оказывающее доступными ему средствами содействие Церкви в борьбе с заблуждениями темных и невежественных слоев народа, заслуживает лишь признательности со стороны Церкви. Этот аргумент вызвал протест архимандрита Андроника, предостерегавшего от «опасной мысли», что «кесарь – хранитель церковных идеалов»³².

Вопрос о веротерпимости был отражен в первом пункте царского манифеста 26 февраля 1903 г., где подтверждалось намерение «укрепить неуклонное соблюдение заветов веротерпимости, начертанных в основных законах», согласно которым Православная Церковь является «первенствующей и господствующей», но подданным инославных и иноверных исповеданий «предоставляется свободное отправление их веры и богослужений по обрядам оной».

Несмотря на расплывчатую формулировку принципа веротерпимости, этот пункт вызвал сильное раздражение обер-прокурора Победоносцева, который в письме к П. А. Тверскому писал: «Вы хотите сведений о происхождении и значении манифеста. Едва ли кто может дать Вам их. Этот акт является для всех властей сюрпризом, и в замысле его, равно как и в составлении, никто из них не принимал никакого участия. Что значит он и чем отзовется, можно только загадывать»³³.

Хотя К. П. Победоносцев не хотел быть вполне откровенным со своим зарубежным корреспондентом, в действительности он, по свидетельству А. Н. Куропаткина³⁴, не только знал, что манифест был составлен князем В. П. Мещерским, но даже упрекал Николая II, что тот поддается подобным закулисным влияниям. Победоносцев выступил с решительным протестом против оглашения манифеста в церквах. В связи с тем, что манифест вызвал протесты в высших кругах сановной бюрократии, царь оказался в затруднительном положении: об отмене манифеста речи быть не могло; вопрос о его распространении на местах было решено предоставить усмотрению соответствующей администрации.

Хотя манифест 26 февраля остался таким образом мертвой буквой, однако пункт о веротерпимости был энергично использован старообрядцами австрийского согласия, сумевшими добиться от Плеве разрешения на созыв съезда. Находя поддержку в либеральной печати и сочувствие в торгово-промышленных кругах, они в течение целого года после опубликования манифеста осуществляли непрерывный нажим по всем доступным им линиям, добиваясь предоставления расколу прав, по крайней мере, наравне с другими инославными исповеданиями.

Рогожская община добивалась снятия печатей с алтарей, дозволения старообрядческому духовенству провожать покойников в стены кладбища, посещать в больницах умирающих старообрядцев и даже права иметь собственные школы.

Проф. Субботин, пользовавшийся доверием Победоносцева, еще в апреле 1903 года имел по этому вопросу у Плеве аудиенцию, во время которой обнаружилось поразительное невежество министра внутренних дел, который был убежден, что раскол ведет начало «от Иосифа Волоцкого, восставшего против папистских стремлений Никона». После разъяснений профессора «министр высказал, хотя довольно нерешительно, такую мысль: нужно-де «позаботиться об удовлетворении желаний такого множества чисто русских и верноподданных людей, как старообрядцы»³⁵. В конечном счете Субботину удалось убедить Плеве в том, что не может быть и речи ни о снятии с алтарей печатей, ни об открытии старообрядческих школ.

Как уже упоминалось, в декабре того же года Субботин с тревогой писал Победоносцеву о приеме старообрядческой депутации великим князем Сергеем Александровичем, очевидно, добиваясь таким путем осуществления своих замыслов. «Страшно подумать об этом, – писал Субботин, – и я не могу удержаться, чтобы не известить об этом Ваше Высокопревосходительство. Быть может, найдете нужным и возможным употребить надлежащие меры к предотвращению беды, грозящей Церкви»³⁶.

Однако идея более широкой веротерпимости распространялась все более в широких кругах общественности. Такой консервативный орган, как «Новое Время», поместил «Заметку», в которой говорилось:

«Вопрос о свободе веры, в недавнем прошлом интересовавший сравнительно ограниченный круг людей, специально им озабоченных, стал вопросом программным, злободневным, выдвигаемым на каждом шагу и при всяком удобном случае. Обсуждение его в печати, постановка его в земских и думских заседаниях, Суждение о нем самых разнообразных по занятиям и целям общественных групп, которые, казалось бы, в нем не заинтересованы, неминуемо кончается теоретической победой идеи о свободе веры, единогласным признанием ее необходимости...»³⁷. Имевшее место 6–9 ноября 1904 г. «Частное совещание земских деятелей» включило вопрос о свободе совести и веротерпимости в свою конституционную программу. Наконец, даже отличавшееся всегдашней полной благонамеренностью «Слово» начало цитировать упоминавшуюся выше речь Стаховича в тех местах, где говорилось о расхождении практики с требованиями основных законов империи, провозглашающих веротерпимость. Речь в газете шла о тех же старообрядцах, тысячи которых вот уже 8 месяцев сражались в Маньчжурии и многие из них были убиты. «И вот перед лицом смерти, у гроба, они лишены духовного утешения своих пастырей», поскольку старообрядческое духовенство не допускают на фронт и «представители его уже 8 месяцев бездействуют в Харбине»³⁸.

Разумеется, активность старообрядцев также способствовала ускорению продвижения вопроса в правительственных кругах. Корреспондент «Русского листка» несколько позже даже задал коварный вопрос старообрядческому епископу Иоанну (Картушину): справедливо ли известие английских газет, будто старообрядцы купили себе свободу за деньги, на что Карпушин ответил, что хлопоты стоили многих трудов, но главной роли деньги отнюдь не играли³⁹.

Существенным сдвигом в вопросе веротерпимости был царский манифест 12 декабря 1904 г.

История этого указа⁴⁰ известна от лиц, принимавших непосредственное участие в его составлении, а именно со слов П. Д. Святополк-Мирского, переданных в «Воспоминаниях» Д. Н. Шапова и со слов С. Ю. Витте в его «Воспоминаниях»⁴¹.

Князь Святополк-Мирский, занявший с конца августа 1904 г. пост министра внутренних дел после убийства Плеве, с согласия царя заготовил свой доклад с приложением проекта указа о различных вольностях, в том числе о даровании полной свободы вероисповедания старообрядцам. Доклад и проект указа были составлены Крыжановским и будущим обер-прокурором А. Д. Оболенским. Ввиду важности дела Святополк-Мирский настаивал перед царем на предварительном обсуждении в совещании ряда лиц, причем были названы О. Б. Рихтер, граф И. И. Воронцов-Дашков, Н. В. Муравьев, граф Д. М. Сольский, Э. В. Фриш и П. П. Гессе. К участию в совещании были привлечены также председатель Комитета Министров С. Ю. Витте, обер-прокурор К. П. Победоносцев и министр финансов В. Н. Коковцов. На первом заседании 4 декабря присутствовали великий князь Михаил Александрович, а на втором – 7 декабря, великие князья Владимир, Алексей и Сергей Александровичи.

Против основного вопроса – о привлечении выборных лиц в Государственный Совет резко выступил К. П. Победносцев, который указал, что самодержавие имеет не только политическое, но и религиозное значение и что «Государь не вправе ограничивать свою власть, возложенную на Него Божественным Промыслом». Поскольку большинство высказалось в пользу преобразований, Николай II предложил составление указа и дальнейшую разработку программы проведения в жизнь возвещенных в нем начал возложить на Комитет Министров.

Когда 11 декабря Витте явился к царю с готовым указом, то встретил у него великого князя Сергея Александровича. Николай еще раз посоветовался с ним и подписал указ, вычеркнув из него пункт о привлечении к законодательной деятельности выборных лиц. В таком виде указ был опубликован на следующий день в «Правительственном Вестнике» одновременно с одобренным несколькими днями раньше «Правительственным сообщением». Узнав о случившемся, князь Святополк-Мирский немедленно подал в отставку.

Статья 6-я «Указа от 12 декабря 1904 г.» о веротерпимости имела следующий вид:

(Признаем необходимым): «для закрепления выраженного Нами в Манифесте 26 февраля 1903 года неуклонного душевного желания сохранять освященную Основными законами Империи терпимость в делах веры, подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников, а равно лиц, принадлежащих к инославным и иноверным исповеданиям, и независимо от сего принять ныне же в административном порядке соответствующие меры к устранению в религиозном быте их всякого прямо в законе не установленного стеснения»⁴².

«Возвещенный правительством курс во внутренней политике как бы более окрылил духом расколовождей», – отмечало «Миссионерское обозрение» в январе 1905 года. «Во время истекших святок всюду происходили многочисленные и оживленные собрания и совещания русских диссидентов и посланы разные ходатайства в Петербург. Старообрядцы избрали Москву для своего совещания, которое происходило 30 декабря на Рогожском кладбище»⁴³.

Совещание приняло докладную записку на имя председателя Комитета Министров⁴⁴. Записка заканчивалась петицией, содержавшей следующие пожелания:

1. Замена оскорбительного наименования «раскольники» названием «старообрядцы».

2. Предоставление старообрядческим общинам прав юридической единицы, закрепление за ними недвижимости (храмов, молитвенных домов, часовен, богаделен, больниц, приютов и т. д.).

3. Право свободно отправлять богослужения, беспрепятственно открывать храмы, молитвенные дома и часовни с разрешения строительного управления губернского управления и совершать богослужения в сооруженных уже, но не открытых храмах.

4. Упорядочение метрических записей с тем, чтобы акты гражданского состояния (рождения, браки, смерти) имели для старообрядцев юридическую силу и значение, для чего ведение записей должно быть возложено на представителей старообрядческих приходов.

5. Не записанные «раскольники», т. е. числящиеся православными, но не бывшие в течение 10 лет у причастия и исповеди, должны получить право по желанию записываться в установленные старообрядческие книги.

6. Предоставление права лицам, крещенным в господствующей Церкви, но фактически к ней не принадлежащим, при вступлении в брак записывать себя, а потом и детей от этого брака в старообрядческие метрические книги.

7. Разрешение старообрядческим приходам открывать школы и училища по программе земских и министерских училищ, но с преподаванием Закона Божия учителями-старообрядцами.

8. Освобождение старообрядческого духовенства от призыва в армию.

9. Предоставление старообрядцам права занимать общественные и государственные должности наряду с православными.

У старообрядцев возникло разногласие по вопросу о том, следует ли добиваться правительственного признания своей иерархии. Многие высказывались против из опасения, что их архиереи и священники попадут таким путем под контроль властей и будут так же связаны в своих действиях, как и духовные лица других церквей. «Нам нужно, – говорили защитники этой точки зрения, – обеспечить возможно более широкую свободу и права старообрядчеству вообще, и тогда иерархи наши фактически будут свободны, а будучи независимы от правительства, они не понесут никаких обязательств перед ним»⁴⁵.

Комитет Министров в заседании 25 января 1905 г.⁴⁶ обсуждал вопрос о мерах по выполнению п. 6 царского указа от 12 декабря 1904 г. Указав на те стеснения и ограничения в правах, которые поражают лиц, отпадение которых от Православия не карается, но и не признается, Комитет Министров обратился к митрополиту Антонию (Вадковскому) с просьбой разъяснить этот вопрос с точки зрения православного учения⁴⁷.

«Комитет с истинно-отрадным чувством, – писал «Журнал Комитета Министров», – выслушал объяснения Высокопреосвященного Антония, митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского. По заявлению Владыки, Церковь, всегда болезнующая об отпадающих от нее, не может в то же время желать насильственного их в ней удержания. Вера православная порождается благодатью Господней, поучением, кротостью и добрыми примерами; поэтому всякое насилие чуждо самой природе Церкви Христовой, и удерживать на лоне своем безвозвратно-заблудших детей своих против их воли и убеждения она не почитает необходимым. По правилам церковным: «Еретика-человека по первом и втором наказании отрицайся» (Тит.3:10) и «аще же и Церковь преслушает брат твой, буди тебе якоже язычник и мытарь» (Мф.18:17). Ввиду сего со стороны Православной Церкви не может встретиться препятствий к отмене закона, запрещающего отпадение от Православия, если таковая отмена будет решена по соображениям государственной пользы и справедливости. В дополнение к сему митрополит С.-Петербургский и Ладожский объяснил, что применение ст. 1006 уст. уч. суд. (т. XVI, свод. зак. изд. 1892 г.), возлагающей на духовное начальство обязанность требовать от подлежащих властей производства предварительного следствия по делам о совращении из Православия или отступления от веры Христианской, всегда представлялось ему нравственно тягостным. Полагая, что такая обязанность требовать преследования в уголовном порядке преступлений и проступков против веры противоречит положенным в основу Православной Церкви началам мира и христианской любви, Высокопреосвященный Антоний ходатайствовал перед Комитетом о возбуждении вопроса об отмене или изменении означенной статьи закона»⁴⁸.

Считая необходимым изменение законодательства в духе веротерпимости, в соответствии с Указом 12 декабря 1904 г., Комитет Министров подтвердил, что эти изменения не должны поколебать установленное Основными Законами первенствующее и господствующее положение Православной Церкви. Значение уз, исторически скрепивших воедино судьбы государства Российского и Православной Церкви, отнюдь не должно быть умаляемо. Поэтому неизменно подлежит сохранению и на будущее время преимущества, главным образом придающие Православной Церкви значение господствующей: принадлежность к ней императора, свобода религиозной проповеди и привлечение последователей и получение от государства денежных средств для удовлетворения своих нужд.

«Но засим возникает первостепенной для настоящего дела важности вопрос о том, связано ли с охранением господствующего положения Церкви принудительное в ней оставление тех, которые, хотя внешним образом в ней числятся, но сердцем и совестью ей чужды? Разрешение вопроса, может ли Государство допустить отпадение в иное исповедание принадлежащих к господствующей вере лиц, – продолжает «Журнал Комитета Министров», – имеет вообще неизмеримое значение по глубине затрагиваемых им сторон духовной жизни человека; у нас же оно имеет и особливую практическую важность, так как в некоторых областях Империи существуют значительные религиозные группы, известные под именем «упорствующих» или «отпавших от Православия»⁴⁹.

Комитет Министров указал четыре наиболее значительные группы такого типа:

а) латыши, преимущественно в Лифляндской губернии, отпавшие в протестантство, числом около 30 000 человек;

б) бывшие униаты, упорствующие в католицизме, около 100 000 человек;

в) в приволжских губерниях большое количество крещенных татар, отпавших в магометанство;

г) самая большая группа – раскольники и сектанты, отпавшие от Православия, но официально числящиеся православными.

Комитет Министров, в соответствии с разъяснениями митрополита Антония, пришел к выводу, что насильственное удержание подобных лиц в Православии нецелесообразно. Эти выводы подготовляли то провозглашение права перехода в инославные исповедания, которое вскоре имело место в царском Манифесте 17 апреля 1905 г.

В заседаниях 22 февраля и 1 марта 1905 г.⁵⁰ Комитет Министров рассматривал вопрос о выполнении п. 6 указа 12 декабря в применении к инославным и иноверным исповеданиям.

Наиболее настоятельной была необходимость отменить административные стеснения в обход закона инославного духовенства, в особенности по отношению к духовенству римско-католическому. По отношению к этому духовенству в Северо-Западном крае и губерниях Царства Польского в порядке местного управления налагались такие взыскания, как наложение денежных штрафов, лишение должности, заключение в монастыри. О многочисленности случаев таких взысканий свидетельствовал отчет бывшего виленского, ковенского и гродненского генерал-губернатора.

Комитет поручил министру внутренних дел принять меры к прекращению и недопущению в дальнейшем такого порядка вещей.

Комитет признал также вредной практику назначения законоучителей в католических школах из православных – униатов или лютеран, а также преподавание Закона Божия в гимназиях на русском языке.

В отмену этой практики было принято постановление, что преподавание Закона Божия должно вестись на родном языке учащихся духовными лицами соответствующего исповедания.

В положительном для католиков смысле были решены также вопросы о ремонте костелов и о прекращении обязательного закрытия монастырей в предусмотренных законом условиях.

В отношении иноверных исповеданий были приняты постановления, отменяющие стеснительные правила о постройке синагог и мечетей, о необходимости дальнейшей разработки вопроса об освобождении магометанского духовенства от воинской службы, а также об отмене именования ламаитов оскорбительным для них названием язычники.

17 апреля 1905 г. вышел царский указ⁵¹, содержавший коренные изменения в вопросе веротерпимости. Важнейшие пункты этого указа гласят:

1) Признать, что отпадение от православной веры в другое христианское исповедание или вероучение не подлежит преследованию и не должно влечь за собою каких-либо невыгодных в отношении личных или гражданских прав последствий, причем отпавшее по достижении совершеннолетия от Православия лицо признается принадлежащим к тому вероисповеданию или вероучению, которое оно для себя избрало.

2) Установить в дополнение к сим правилам, что лица, числящиеся православными, но в действительности исповедующие ту нехристианскую веру, в которой до присоединения к Православию принадлежали сами они или их предки, подлежат, по желанию их, исключению из числа православных.

В разъяснение царского указа вышли указ Правительствующего Сената⁵² и опирающийся на указ Сената циркуляр Министерства внутренних дел губернаторам⁵³, в которых указывалось, что Высочайшим Указом 17 апреля «сняты все существовавшие в Государстве стеснения в исповедании веры, а так как господствующей верой в России является православная, то законодатель, отменяя меры против отпадения от христианства, и приурочил к православной вере отмену карательных мер, установленных при переходе из оной», т. е. пояснялось, что это право перехода в нехристианство тем более относится к лицам неправославных христианских исповеданий.

Опубликование указа вызвало в ряде местностей империи массовое отпадение от Православия. В особенности впечатляющим было возвращение в Католичество в Западном крае около 150 000 человек за 2–3 недели после указа.

В церковных кругах указ 17 апреля вызвал противоречивое отношение. «Всего неожиданнее и прискорбнее, – писал священник И. Полянский в своей брошюре о старообрядчестве, – что некоторые православные понимают Высочайший указ в смысле унижения в нем Православной Церкви; – они говорят: всем верам даны в указе новые права, одна только Православная Церковь обойдена в нем милостями, если только не считать за милость то, что ее собственные чада отныне могут свободно и безнаказанно отпадать от нее. Насколько основательны такие речи?.. Свободная, а не принужденная вера ценна у Бога и у людей. И такою верою сильна Церковь и только имеющие такую веру настоящие ее члены. Люди же, постороннею волею обязанные числиться православными, ничего общего не имеют с истинно-православными, свободными в своей вере чадами Бога и Церкви, и поистине в экономии Церкви суть не живые, но мертвые души... С уходом этих, сердцем и совестью чуждых ей людей, Церковь ничего в действительности не потеряет, а, наоборот, много приобретет, ибо сила ее, повторяем, не в числе приписанных к ее приходам имен и фамилий, а в крепкой и искренней вере ее действительных, живых членов»⁵⁴.

Манифест 17 апреля создал благоприятные условия для достижения гражданского равноправия, которого давно добивались старообрядцы. 29 сентября 1906 г. министр внутренних дел созвал совещание, на которое были приглашены 33 представителя поповщинских и беспоповщинских согласий старообрядчества. Из протокола, приложенного к этому совещанию, явствует, что были приглашены светские лица из старообрядцев и «старообрядческие архиепископы, епископы, протоиереи, священники, диаконы», как они именуются в списке:

1) Старообрядческий архиепископ Иоанн (Картушин).

2) Старообрядческий епископ Уральский Арсений (Швецов).

3) Старообрядческий епископ Пермский Антоний.

4) Старообрядческий епископ Нижегородский Иннокентий (Усов).

5) Старообрядческий священник Дмитрий Смирнов.

6) Старообрядческий диакон Алексий Богатенков.

7) Старообрядческий епископ Московский Иов.

8) Старообрядческий протоиерей Лев Чернышев.

9) Старообрядческий священник Косьма Феоктистович Кузьмин.

10) Старообрядческий диакон Кирилл Ермилович Макаров и др.

Это именование иерархических званий старообрядцев создало

прецедент, на который впоследствии не раз ссылались думские ораторы. Правительственное совещание под председательством товарища министра внутренних дел С. Е. Крыжановского выработало и передало в думскую комиссию «проект положения о старообрядцах», «согласованный с их положениями».

Временные правила о порядке устройства старообрядческих общин⁵⁵, изданные 17 октября 1906 г. на основании 87 статьи Основных Законов, предоставляли старообрядцам различных согласий и толков следующие права:

1) Старообрядцам разрешалось свободно образовывать религиозные общины, для чего учредители этих общин обязывались сообщить губернской власти:

а) наименование согласия или толка;

б) допускает ли община духовных лиц, настоятелей или наставников;

в) местности, на которые предполагается распространить деятельность общины;

г) местонахождение существующего или предполагаемого к постройке храма, молитвенного дома или соответствующего ему помещения (ст. 8).

2) Общинам предоставлялось право избирать совет духовных лиц, настоятелей, сооружать храмы, устраивать школы, благотворительные учреждения и приобретать недвижимые имущества (ст. 13 и 14).

3) Избранным общиной духовным лицам, настоятелям и наставникам предоставлялись общие права, принадлежащие духовным лицам, и им вверялось ведение книг для записи рождений, браков и смертей их единоверцев. В общинах же беспоповских согласий ведение метрических книг возлагалось на избираемых общинами старост (ст. 35, 36 и 39 правил).

Государственная Дума 1-го созыва вопрос о свободе совести обсудить не успела ввиду ее быстрого роспуска. Однако 50 членов Думы внесли на заседании 12 мая 1906 г. «основные положения» законопроекта о свободе совести, включившие в себя следующие положения:

1. Каждому гражданину Российской империи обеспечивается свобода совести. Посему пользование гражданскими и политическими правами не зависит от вероисповедания, и никто не может быть преследуем и ограничиваем в каких бы то ни было правах за убеждения в делах веры.

Примечание к п. 1. Все узаконения, ограничивающие гражданские и политические права лиц, принадлежащих к тем или иным вероисповеданиям, отменяются.

2. Все существующие и вновь образующиеся в Российской империи вероисповедания пользуются в одинаковой мере свободой богослужения и отправления религиозных обрядов, а также проповедования и распространения своих учений, поскольку при осуществлении этой свободы не совершается деяний, предусмотренных общими уголовными законами.

3. Никто не может быть иной государственной властью принужден принадлежать к какому-либо исповеданию или исполнять обязанности, вытекающие из принадлежности к какому-нибудь вероисповедному обществу, или совершать религиозные действия или участвовать в обрядах какого-нибудь вероисповедания.

4. Никто не может отказаться в силу своих религиозных убеждений от исполнения гражданских или политических обязанностей, кроме случаев, точно в законе указываемых.

5. Всякий, достигший 17-летнего возраста, может выйти из состава вероисповедного общества, к которому он принадлежит; несовершеннолетний, не достигший сего возраста, воспитывается в том вероисповедании, в коем пожелают его воспитывать родители.

Примечание к п. 5. В случае, если родители принадлежат к разным вероисповеданиям, от их соглашения зависит выбор вероисповедания, в коем воспитываются их дети. Если такового соглашения достигнуто не будет, то дети мужского пола воспитываются в исповедании отца, а дети женского пола – матери.

6. Особый закон определяет порядок ведения актов гражданского состояния.

7. Особые узаконения определяют преподавание вероучения. Эти узаконения не должны противоречить началам свободы и равенства вероисповеданий.

Полагая, что разработка общих основных положений законопроекта о свободе совести, как предлагали 50 членов I Государственной Думы, менее удобна, чем разработка отдельных законопроектов, приуроченных каждый к соответствующей области, Министерство внутренних дел внесло в Государственную Думу 2-го созыва 11 законопроектов⁵⁶ и при этом пояснило, что все они проникнуты общей идеей свободы совести и что подвергается пересмотру все действующее законодательство с целью его согласования с принципом вероисповедной свободы.

Так, поставленная задача обязывала Министерство, как указывалось в проекте, дать определение понятия свободы совести и требовала «выяснить, как понимается свобода совести в науке и в западных законодательствах». Это определение в проекте имело следующий вид:

«Свобода совести есть право каждого, обладающего достаточно созревшим самосознанием, лица беспрепятственно и без всякого для него правового ущерба признавать свою веру и проявлять ее во внешних обрядах своего культа совместно с другими лицами, исповедующими одно и то же религиозное учение».

Согласно министерскому проекту, в понятие свободы совести входят следующие основные элементы:

1) право каждого лица заявлять свою веру и убеждать не принадлежащих к ней к принятию исповедываемого им учения, если уголовные законы не нарушаются содержанием исповедания;

2) право лиц, которые имеют одни и те же религиозные воззрения, составлять религиозные собрания для совместного отправления богослужения и образовывать религиозные союзы;

3) право каждого лица как самому беспрепятственно переходить из одного вероучения в другое, так и менять исповедание своих не достигших определенного возраста детей;

4) невмешательство государственной власти в духовные отношения частных лиц к исповедуемому ими вероучению, и отсутствие каких-либо ограничений, политических или гражданских, в зависимости исключительно от принадлежности к какому-либо исповеданию.

Таким образом, Министерство изложило свой взгляд на свободу совести вполне прямолинейно и без каких-либо оговорок, ограничивающих проведение этого принципа на практике. При этом не трудно видеть, что министерский проект, говоря о праве проповеди, безоговорочном праве перехода из одного исповедания в другое и отсутствии правоограничений, связанных с вероисповеданиями, толкует понятие свободы совести значительно шире, чем царский указ 17 апреля 1905 года.

Министерство внутренних дел направило в Думу 2-го созыва следующие законопроекты⁵⁷, связанные с осуществлением свободы совести:

1) О религиозных общинах старообрядцев и отделившихся от Православия сектантов и о правах этих лиц.

2) Об упорядочении гражданско-правового положения старообрядцев и сектантов, браки которых не записаны в метрические книги.

3) Об инославных и иноверных религиозных обществах.

4) О разрешении совершения инославных и иноверных богослужений и богомолений и сооружения, устройства, возобновления и починки инославных молитвенных зданий.

5) Об отношении государства к отдельным вероисповеданиям.

6) Об изменении законоположений, касающихся перехода из одного исповедания в другое.

7) О римско-католических монастырях.

8) О вызываемых провозглашением Высочайшим Манифестом 17 октября 1905 г. свободы совести изменениях в области семейного права.

9) Об отмене содержащихся в действующем законодательстве ограничений, политических и гражданских, находящихся в зависимости от принадлежности к инославным и иноверным исповеданиям, а в том числе и к старообрядчеству и к отделившимся от Православия сектам, а равно законоположений, допускающих вмешательство гражданской власти в духовные отношения частных лиц.

10) Об издании правил относительно секты мариавитов.

11) Об узаконении браков, заключенных по обрядам инославных и иноверных исповеданий лицами, числившимися православными до издания Высочайшего Указа 17 октября 1905 г., и происшедшего от этих браков потомства.

Для рассмотрения этих законопроектов, направленных на осуществление свободы совести, была образована специальная комиссия в составе 33 человек постановлением Думы от 20 марта 1907 г.⁵⁸

В состав комиссии вошли С. Н. Булгаков, А. И. Парчевский и М. А. Стахович.

Председателем комиссии был избран Н. В. Тесленко⁵⁹.

Комиссия успела провести 13 заседаний, с 4 апреля по 25 мая, причем на 7 последних заседаниях присутствовал в качестве представителя Министерства внутренних дел директор департамента духовных дел В. В. Владимиров.

При обсуждении предмета и пределов занятий комиссии некоторыми из ее членов была высказана мысль о необходимости рассмотреть в комиссии также вопрос об отделении Церкви от государства. Однако большинство членов комиссии, не возражая в принципе против отделения Церкви от государства, признало, что этот вопрос не входит в компетенцию комиссии и обсуждение этого вопроса было бы возможным не иначе как в силу особого постановления Думы, по выяснении отношения представителей всех вероисповедных групп к действующим уставам их церквей. Большинством 23 голосов против 2 было постановлено, что «комиссия ограничивает свою задачу рассмотрением министерских законопроектов, переданных ей постановлением Думы и направленных к осуществлению свободы совести, и считает невозможным выработать в своем составе законопроект об отделении Церкви и вообще всех вероисповедных обществ от государства»⁶⁰.

Руководящим принципом для своих работ комиссия единогласно и без прений постановила принять основные положения о свободе совести, внесенные в Государственную Думу 1-го созыва партией народной свободы (конституционные демократы, к.-д.). Внесенное некоторыми членами комиссии предложение внести подобные же основные положения в виде особой декларации на обсуждение Думы было отклонено, т. к. большинство комиссии не находило к тому практической надобности, поскольку отдельные пункты этих основных положений получают развитие, хотя и не всегда последовательное, в законопроектах Министерства внутренних дел, и что общий взгляд Государственной Думы на вопрос о свободе совести может выразиться при обсуждении наиболее принципиальных законопроектов.

Для систематизирования законодательного материала, связанного с ограничениями в правах членов отдельных вероисповеданий, была избрана подкомиссия из 16 человек. В принципе комиссия, принимая во внимание религиозный характер ограничений, установленных для различных групп населения (евреев, поляков, литовцев, иезуитов), единогласно признала необходимым отменить все содержащиеся в действующем законодательстве ограничения, установленные: 1) по признаку религиозному и 2) по признаку религиозному и в то же время национальному.

Определив таким образом границы и общее направление предстоявших ей работ, комиссия перешла к обсуждению законопроекта «об инославных и иноверных религиозных обществах» и следующим образом формулировала вопросы, связанные с этим законопроектом: 1) следует ли удержать различие между исповеданиями и сектами, как это предусмотрено в законопроекте; 2) какой порядок возникновения религиозных обществ, – законодательный или административный (а если последний, то явочный или концессионный), – представляется более целесообразным; 3) какие права и преимущества должны быть присвоены названным обществам; 4) допустимы ли, и в каких пределах, административные действия власти в отношении образования и закрытия религиозных обществ.

По первому вопросу, о различии между исповеданиями и сектами, комиссия, обсудив внесенное некоторыми из ее членов предложение о полном уравнении в правах всех религиозных ассоциаций, признало такое уравнение равносильным полному отделению Церкви от государства и потому, согласно уже принятой резолюции, выходящим за пределы поручения, данного комиссии Государственной Думой.

По вопросу о порядке возникновения религиозных обществ комиссия высказалась в том смысле, что этот вопрос может решаться по обстоятельствам, в частности, законодательный порядок предпочтительнее в том случае, когда общество желает получить больший объем прав. В комиссии вызвало сильные возражения предположение министерского законопроекта о предоставлении административной власти права разрешать или не разрешать учреждение религиозного общества ввиду того, что подобное право администрации привело бы к умалению свободы совести и находилось бы в противоречии со ст. 1 законопроекта, признающей право граждан образовывать религиозные общества; кроме того, комиссия находила, что при установлении такого порядка устранилась бы возможность обжалования распоряжения администрации в Сенат. В результате это предположение министерского проекта было единогласно отвергнуто, несмотря на предложенную представителем Министерства В. В. Владимировым поправку, согласно которой, в случае отказа в разрешении учреждения религиозного общества, Министерство приводило мотивы этого отказа, которые и могли бы составить предмет обжалования.

При обсуждении вопроса о том, какому органу власти должны подлежать дела о возникновении религиозных обществ, в тех случаях, когда вопрос не решается в законодательном порядке, мнения членов комиссии разошлись: одни считали необходимым передачу этих дел судам, как учреждениям более независимым, другие же считали административные органы более приспособлеными к выполнению таких функций и при этом указывали, что и суды не всегда чужды политике. При баллотировке голоса разделились поровну (по 9 голосов), и потому окончательное его решение было отложено.

По вопросу о правах вероисповедных обществ комиссия сочла необходимым предоставить им: 1) право беспрепятственного распространения своего учения, отправления культа, совершения духовных треб и религиозных обрядов и устройства богомолений; 2) право образования религиозных общин; 3) право избрания или назначения духовных наставников и старост.

В отношении права вероисповедных обществ вести акты гражданского состояния комиссия признала это право большинством 20 голосов против 3. Введению гражданской метрикации, как предлагали некоторые члены комиссии, препятствуют, с одной стороны, неудобство возложения такой метрикации на органы местного самоуправления или на полицию и финансовая невозможность создания для этого особых учреждений; с другой стороны, отсутствие в гражданских законах норм брачного права.

В вопросе об имущественных правах вероисповедных обществ комиссия единогласно высказалась за признание прав юридического лица не только религиозных общин, как предусмотрено в министерском проекте, но и самих вероисповедных обществ в целом. В частности, комиссия сочла необходимым исключить из проекта ограничение, обусловивавшее приобретение общинами недвижимых имуществ на сумму свыше 5000 руб. особым Высочайшим разрешением.

Комиссия признала за религиозными обществами право строить храмы и молитвенные дома, учреждать учебные заведения и кладбища, а также устраивать религиозные процессии и призывать молящихся колокольным звоном; наставники имеют право носить особую одежду.

На обсуждение комиссии был далее поставлен вопрос об условиях возникновения религиозных обществ. Имея в виду публично-правовой характер вероисповедных обществ, комиссия большинством голосов признала, что лица, желающие образовать то или иное религиозное общество, обязаны заявить: а) о сущности своего вероучения; б) о главных основаниях совершения треб и тех религиозных обрядов, с которыми связаны гражданские последствия; в) о порядке избрания наставников или настоятелей и г) о своем имени, фамилии и местожительстве. Требование министерского законопроекта о том, чтобы вновь образуемое религиозное общество не содержало в себе чего-либо противоречащего государственному устройству, уголовным законам или общественному порядку и нравственности, было признано комиссией излишним, т. к. соответствие закону не требует специальных указаний, а общественный порядок и нравственность слишком неопределенные понятия, чтобы на них можно было ссылаться в законе.

Комиссия по тем же мотивам высказалась за исключение из законопроекта указания на безнравственные действия и нарушение общественного спокойствия как условия закрытия религиозного общества. В соответствии с этим комиссия признала, что приостановка или прекращение деятельности религиозного общества может иметь место тогда, когда деятельность его будет связана с нарушением уголовных законов (принято единогласно), собственного устава (принято всеми при двух воздержавшихся) или, наконец, – в некотором противоречии с предыдущими решениями комиссии, – добрых нравов (11 голосов против 7).

Процедура прекращения деятельности религиозного общества мыслилась комиссией следующим образом:

«Министр внутренних дел входит в Сенат с представлением о прекращении деятельности религиозного общества. В случаях, не терпящих отлагательства, министр внутренних дел может приостановить деятельность религиозного общества, войдя одновременно без промедления в Сенат об утверждении этой меры. Если в течение шести недель после первоначального представления министр внутренних дел не сделает дополнительного представления о прекращении общества, то приостановление падает».

Выражение «деятельности» понималось при этом комиссией не как отдельные случаи нарушения, а как постоянное повторение этих нарушений, и притом не отдельными членами общества, но всем обществом в целом.

Деятельность комиссии осталась незаконченной ввиду роспуска Государственной Думы 2-го созыва.

Среди официально сложившихся политических партий «Союз 17 октября» раньше других, еще с 1906 г., специально занялся разработкой церковных, вероисповедных и общерелигиозных вопросов. В феврале 1906 года на всероссийском съезде делегатов «Союза 17 октября» была организована в Москве особая комиссия, имевшая своей целью посредством лекций, рефератов, докладов, обмена мнений на собраниях разрабатывать эти вопросы. При этом октябристы исходили из той мысли, что запросы человеческого духа не решаются ни правыми, ни левыми направлениями, но искренним убеждением, личной совестью каждого человека.

«Ведь общеизвестно, – писал по этому поводу несколько позже октябрист П. В. Каменский⁶¹, – что все человечество без различия племени, положения, состояния искони имеет пути Богопознания, и в той или другой форме, соответственно своему духовному развитию, творит Богопоклонение. Все люди, за исключением единиц, в счет не идущих, знают запросы мысли, вечно бьющейся над конечной проблемой бытия, знают алкание и искание критериев отношения своего духовного «я» к внешнему миру и к людям, критерием морали, находящей свое последнее основание в идее Бога. Это общее свойство человеческой души исключает резкую обособленность, разделение людей на нетерпимые по отношению друг к другу лагери. Непримиримость и насилие, выражающиеся не только в грубой физической силе, но и в неуважительности количественно торжествующего большинства к неугодному мнению, тормозит разрешение религиозных вопросов, создавая практику взаимного недоверия, раздражения, лжи и лицемерия. Вот почему вопросы из области религии должны разрешаться без предвзятости, в духе христианского смирения, любви, кротости, долготерпения и того благожелательного отношения людей друг к другу, которое разрушают партийные и всякие иные перегородки. Только при таком настроении люди могут подняться на ту моральную высоту, до которой не восходят будничные, мелкие трения людей, их недоразвитые мыслишки, цепляющиеся за обрывки их неустойчивых и непродуманных впечатлений, но с которой умственному взору человека открывается вечная христианская истина, что все люди – братья. Пусть эта истина полностью недоступна современному человеку, но ничто не мешает ей оставаться идеалом, указывающим направление грядущей деятельности человечества».

Эти настроения были положены в основу деятельности комиссии по церковным и вероисповедным делам при «Союзе 17 октября», допускавшей в свой состав не только членов союза, но и посторонних лиц, интересующихся подобными вопросами и могущих принести пользу в их обсуждении. Московская комиссия заявила, что ее целью является создание такой «внепартийной или междупартийной организации, где бы все прогрессивные элементы духовной и светской интеллигенции удобнее всего могли бы столковаться и объединиться на такой одинаково важной и столь же для всех нейтральной почве, как церковно-общественная реформа».

В Государственной Думе 2-го созыва «Союз 17 октября» представлял собой организованную политическую группу и создал при своей думской фракции особую вероисповедную комиссию⁶², продолжавшую деятельность Московской комиссии 1906 г. В нее вошли члены Думы 2-го созыва И. С. Клюжев, М. А. Искрицкий, С. Д. Васецкий, И. В. Шепелев, М. Я. Капустин, А. 3. Танцов, Е.Ефимов, члены Государственного Совета проф. богословия М. И. Горчаков, Ю. В. Трубников, кн. Н. С. Волконский, а также лица, не входившие в состав законодательных учреждений, но известные своей осведомленностью в церковных и религиозных вопросах: Ю. Н. Милютин (председатель Петербургской группы «Союза 17 октября»), А. А. Папков – известный знаток приходского вопроса, И. В. Никаноров – автор статей по религиозным вопросам, К. И. Ровинский (председатель комиссии), Р. В. Фрейман, В. П. Шеин, Ф. С. Отоцкий, А. И. Петичев. Как сообщает П. В. Каменский на основании имевшегося у него рукописного материала, комиссия имела ряд заседаний во время сессии II Государственной Думы с 25 апреля по 2 июня 1907 г. и имела суждение о внесенных правительством на обсуждение Думы законопроектах: об отношении государства к отдельным вероисповеданиям и о браках старообрядцев.

Как и Московская комиссия 1906 г., октябристская вероисповедная комиссия в период II Думы придерживалась принципа широкой веротерпимости и последовательно проводимой свободы совести.

Государственная Дума 3-го созыва с первых же дней своей деятельности выделила из своего состава три комиссии для предварительной разработки законопроектов, связанных с церковными и вероисповедными вопросами:

1) комиссию по делам Православной Церкви из 33 членов (председатель В. Н. Львов);

2) комиссию по вероисповедным делам из 35 членов (председателем в первую сессию состоял епископ Евлогий, а затем был избран П. В. Каменский);

3) комиссию по старообрядческим вопросам из 15 членов (председатель В. А. Караулов).

Первая комиссия имела своей задачей разработку гражданских реформ, касавшихся Православной Церкви, и разработку представленных правительством законопроектов в тех их частях, которые затрагивали права и преимущества Православной Церкви.

На вторую комиссию была возложена обязанность разрабатывать законопроекты, относящиеся к инославным и иноверным исповеданиям, третья комиссия занималась исключительно законопроектами, касавшимися старообрядцев.

Наряду с образованными тремя думскими комиссиями, в которых по закону могли принимать участие только члены Государственной Думы и представители соответствующих ведомств при парламентской фракции «Союза 17 октября», насчитывавшей в своем составе более 130 членов Думы, организовалась особая частная вероисповедная комиссия. Ее заседания, обычно один раз в неделю, происходили в помещении фракции «Союза 17 октября» в клубе общественных деятелей. По примеру Московской Церковной комиссии 1906 года эта комиссия, организованная октябристами, приглашала к участию в своих работах лиц, интересовавшихся вероисповедными вопросами, без различия их политического направления. Поскольку комиссия носила частный характер и ее заседания происходили вне Государственной Думы, то она имела право пополнять свой состав посторонними лицами, продолжая практику аналогичной комиссии при «Союзе 17 октября», действовавшей в 1907 году, во время существования II Государственной Думы.

Комиссия насчитывала 45 человек, из которых 30 были членами Думы различных политических группировок, кроме крайне правых и крайне левых. В отличие от Московской комиссии 1906 г., комиссия при «Союзе 17 октября» приглашала в свой состав также лиц нехристианского исповедания. Среди лиц, приглашенных в комиссию и не состоящих при этом членами законодательных учреждений, оказались почти все участники комиссии, существовавшей во время II Думы. Активное участие в работе комиссии принимал известный ученый, профессор и член Государственного Совета Н. С. Таганцев.

Задача октябристской вероисповедной комиссии состояла в предварительном обсуждении с участием специалистов и знатоков законопроектов и вопросов, поступавших на обсуждение думской вероисповедной комиссии. По вопросам, обсуждавшимся в частной октябристской комиссии, публиковались печатные доклады. Так, проф. Н. С. Таганцев внес проект⁶³ о новой редакции статей законов главы 2-й Уголовного уложения (о нарушении постановлений, ограждающих веру) в соответствии с проектом нового вероисповедного законодательства. Член комиссии Р. В. Фрейман разработал доклад по вопросу о переходе из одного исповедания в Другое. Проект проф. Таганцева был затем внесен в думскую комиссию членом Государственной Думы П. В. Каменским, а доклад Фреймана – членом Думы бароном Розеном.

Когда в Петербург прибыли учредители отпавшей от Католичества общины мариавитов⁶⁴ – о. Ковальский и о. Прухневский с ходатайством о признании за их общиной прав отдельного вероисповедания, то они были приглашены на заседание вероисповедного совещания при «Союзе 17 октября» и при их участии был рассмотрен внесенный правительством законопроект об издании правил относительно секты мариавитов. На этом совещании выяснилось, что законопроект, внесенный в Государственную Думу 17 апреля 1907 г., подлежит существенной переработке со стороны правительства в плане удовлетворения ряда требований мариавитов, которые совещание сочло справедливыми. Затем частным образом в совещании стало известно, что департамент духовных дел также занялся этим вопросом, и что в близком будущем ожидается внесение в думскую комиссию нового дополненного и исправленного законопроекта, вполне соответствующего тем принципам, которые были высказаны при обсуждении в частной октябристской комиссии. Этот эпизод показывает, что указанная комиссия могла оказывать влияние на решения правительства также и помимо прямого обсуждения в Думе.

Комиссия III Государственной Думы по старообрядческим вопросам была избрана постановлением Думы от 29 ноября 1907 г.⁶⁵ Против образования этой комиссии возражали правые и умеренно-правые, предлагавшие устроить в комиссии по делам Православной Церкви особый старообрядческий отдел⁶⁶. Однако большинство Думы пошло навстречу требованиям старообрядцев создать особую комиссию. Из 15 членов комиссии по старообрядчеству только 4 принадлежали к правым группировкам (в т. ч. епископ Евлогий и два священника), остальные были октябристы, члены к.-д. (2 чел.) и старообрядцы (5 чел.). Председателем комиссии был избран член К.-Д. В. А. Караулов.

Постановлением Думы 25 января 1908 г. в комиссию по старообрядческим вопросам были переданы⁶⁷ законопроекты Министерства внутренних дел:

1) проект правил о старообрядческих и сектантских общинах;

2) об упорядочении гражданско-правового положения старообрядцев и сектантов, браки которых не записаны в метрические книги;

3) о предоставлении льгот по пересылке почтовых отправлений старообрядческим и сектантским общинам, образованным и действующим на основании Именного Высочайшего Указа 17 октября 1906 г.

Важнейшим был первый законопроект за № 4793, который рассматривался в заседаниях комиссии с февраля 1908 года по март 1909 года при участии товарища министра внутренних дел сенатора Крыжановского, директора департамента общих дел Арбузова, товарища обер-прокурора Св. Синода Роговича и обер-секретаря Св. Синода Исполлатова.

Законопроект этот был направлен еще в Думу 2-го созыва, а после ее роспуска перешел в третью в неизменном виде⁶⁸.

Старообрядческая комиссия внесла в правительственный законопроект некоторые существенные дополнения⁶⁹.

Связывая свободу совести со свободой религиозной пропаганды, большинство комиссии признало, что между «оказательст-вом», которое уже дозволено, и «проповеданием» нельзя провести точной грани. Поэтому комиссия признала возможным предоставить старообрядцам право не только исповедовать, но и свободно проповедовать свою веру как среди старообрядцев, так и среди лиц, принадлежащих к другим вероучениям или вероисповеданиям.

Во-вторых, было признано необходимым предоставить старообрядческим общинам право объединяться в съезды на основании особых правил, утверждаемых министром внутренних дел. Этим, по мнению большинства комиссии, нисколько не умалялось достоинство господствующей Православной Церкви, не имевшей соборов в качестве постоянного установления, так как съезды старообрядцев не могут отождествляться с церковными соборами. К тому же, раз на деле такие съезды собираются, то для государственной власти даже выгоднее узаконить существующее явление, чтобы обеспечить за собой возможность наблюдения и вмешательство в деятельность съездов в случае уклонения их от законного пути.

Согласно правительственному проекту, заявление об открытии старообрядческой общины подается в губернское или областное правление, которое и разрешает образование общины или отказывает в нем. С этим была связана третья поправка комиссии, считавшей, что осуществление свободы совести нельзя ставить в зависимость от доброй воли местных властей, и потому высказавшейся за открытие общин явочным порядком. В случае необходимости местная власть по формальным причинам и при явочном порядке может отказать в регистрации общины, а в отношении общины, деятельность которой представляла бы малейшую опасность, достаточным средством охранения порядка является право администрации закрыть такую общину.

Старообрядцы добивались в комиссии, чтобы общины закрывались не в административном, но только в судебном порядке, однако это требование комиссией принято не было⁷⁰.

При обсуждении вопроса о духовных лицах, настоятелях или наставниках старообрядцев, комиссия, идя навстречу желанию старообрядцев, приемлющих священство, признала возможным присвоить их духовным лицам наименование «священнослужителей по старообрядчеству» и ввести этот термин в законопроект. Возражения правых членов комиссии о том, что под священнослужителями следует разуметь только лиц, принадлежащих к законной, с точки зрения канонического права, иерархии, не были приняты большинством комиссии, т. к. в данном законопроекте слово «священнослужитель» употребляется не обязательно в каноническом значении, – это название применяют и к инославным, и даже к иноверным духовным лицам (например, ламаитам). Во избежание же отождествления старообрядческих духовных лиц с членами иерархии Православной и других христианских церквей, к слову «священнослужитель» добавлено «по старообрядчеству».

Проект старообрядческой комиссии был передан на заключение комиссии по делам Православной Церкви, которая 9 голосами против 8 оставила за старообрядцами право проповеди, но исключило наименование духовных лиц старообрядцев «священнослужителями по старообрядчеству»⁷¹.

Выводы старообрядческой комиссии были доложены общему собранию Думы председателем комиссии В. А. Карауловым 12 мая 1906 г.⁷² Ему возражал самарский депутат, председатель церковной комиссии В. Н. Львов 2-й (октябрист, после второй сессии перешедший в группу независимых националистов). Протест был направлен против предоставления старообрядцам права свободной проповеди («пропаганды») и употребления иерархических наименований для старообрядческих духовных лиц, а также против явочного порядка открытия общин.

Указывая, что Православная Церковь дезорганизована и внутренне ослаблена двухсотлетним административным управлением, докладчик сказал: «Приведем же сперва в благоустройство Церковь Православную, дадим ей силу и твердость, потому что, я повторяю, мы, как государственные деятели, не можем быть равнодушными к Церкви Православной, дадим ей то благоустройство, о котором она давно, голосами своих архипастырей, просит... и тогда поговорим – возможно дать религиозную пропаганду или нет всем вероучениям и сектам, которые желают наброситься на Православную Церковь».

Ссылаясь на примеры европейских конституционных государств: Испании и Португалии, где исключительное право религиозной пропаганды законом предоставлено Церкви Католической; Греции, Черногории и Сербии, где это право предоставлено Церкви Православной, докладчик спрашивал:

«Раз это так, то мы, которые еще недавно получили представительный образ правления, можем ли мы сказать, что мы должны непременно опередить всех и дать это право религиозной пропаганды всем?»⁷³

Представитель Министерства внутренних дел Крыжановский⁷⁴ отметил, что представляемое им правительство «всегда относилось и относится с величайшим вниманием к нуждам старообрядчества и поставило удовлетворение этих нужд впереди многочисленного ряда других вопросов государственного устроения», исходя из того, что в своем громадном большинстве старообрядцы «всегда были верными сынами России». Докладчик указал также на те меры, которые принимает правительство для облегчения зарубежным старообрядцам возвращения на родину и прочное земельное устройство в избранных ими местах. В рассмотрении законопроекта правительство шло навстречу пожеланиям старообрядцев до того предела, переступить который не могло, не нарушая отношений Российского государства к Православной Церкви, предусмотренных Основными Законами.

Возражая против замены старообрядческой комиссией описательного выражения «духовные лица» в министерском законопроекте выражением «священнослужителя», Крыжановский повторил соображение В. Н. Львова о том, что это означает вторжение государства в церковно-каноническую область, причем вторжение, нарушающее установления Православной Церкви. Термин «священство» Церковь признает только за духовными лицами тех исповеданий, в которых сохранилась иерархия, преемственная по рукоположению от свв. апостолов. Духовные лица старообрядцев в глазах Православной Церкви суть простые миряне.

«При таких условиях закрепление в законе за ними наименования священнослужителей, в особенности нашего государственного строя, покоящегося на тесном единении с Православной Церковью, и в которых глава государства есть, по Основным Законам Империи, хранитель догматов господствующей Церкви, равносильно было бы не чему иному, как разрешению важнейшего канонического вопроса путем государственного закона. После такого изменения закона стало бы совершенно очевидным и ясным для масс населения, что Церковь признала в старообрядчестве существование священнослужителей иерархии, а так как старообрядчество не есть особое исповедание, а исповедует себя как Православие, то в результате такого изменения закона явилось бы образование рядом двух совершенно самостоятельных иерархий, признающих себя православными, то есть, иначе говоря, уничтожение того первенствующего положения, которое дано Основными Законами Империи Православной Церкви».

Правительство в согласии со Св. Синодом не находило возможным пойти в этом вопросе на какие-либо уступки и через своего представителя ходатайствовало перед Думой о снятии этого термина из законопроекта, тем более, что никто и ничто не мешает старообрядцам в своем обиходе именовать своих духовных лиц так, как они хотят.

Второе дополнение комиссии, вызвавшее возражения В. Н. Львова и Крыжановского, заключалось в предоставлении старообрядцам свободы «проповедания» их веры. «До настоящего времени и в настоящую минуту, – говорил Крыжановский, – только одна Православная Церковь по нашим законам имеет право пропаганды и то, как вам подробно и обстоятельно изложил председатель комиссии по делам Православной Церкви, обставленное и юридическими и нравственными гарантиями со стороны государственной власти». Вопрос о предоставлении кому-либо права пропаганды должен составить предмет особого законопроекта, подлежащего особому обсуждению.

Указывая, что нигде в мире нет полной свободы религиозной пропаганды («даже в Швейцарии нельзя проповедовать иезуитам, даже в Америке проповедь мормонства воспрещена»), представитель Министерства говорил о неопределенности понятия старообрядчества: от примыкающего к Православию согласия приемлющих священство до антигосударственных и антиобщественных согласий типа бегунов.

«Государство, дающее такое громадное право, как право религиозной пропаганды, государство, дающее такую колоссальную власть над людьми, должно знать твердо, ясно и отчетливо, кому оно это право дает, и какой круг понятий в этом праве будет заключаться».

Кроме того, тот факт, что старообрядцы признают себя единственно истинными, древлеправославными, привело бы в условиях свободы пропаганды к тому «совершенно невозможному» положению, при котором господствующая и первенствующая Церковь «повсеместно, каждый день» подвергалась бы сомнению не только в правильности ее учения, но даже в самом праве именоваться Церковью Православной.

«Это вторая поправка, – заключил свою речь Крыжановский, – точно так же, как и первая, ни Правительством, ни Святейшим Синодом ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах принята быть не может».

Выступивший по поручению фракции «Союз 17 октября» П. В. Каменский⁷⁵ от имени фракции одобрил изменения в законопроекте, введенные старообрядческой комиссией. При этом Каменский процитировал министерский законопроект от 28 февраля 1907 г., в котором утверждалось, что в свободу совести входит «право каждого лица заявлять свою веру и убеждать не принадлежащих к ней принять исповедываемое им вероучение, если уголовные законы не нарушаются содержанием исповедания».

Саратовский депутат граф А. А. Уваров⁷⁶ (прогрессивная группа) говорил о том, что раскол XVII в. был одним из самых трагических событий русской истории, не менее «рокового» значения, чем нашествие татар. «Анафема, которая объявила еретиками всех тех, которые по форме, по обрядам были не согласны с господствующей Церковью, анафема, которая сделала, что все эти люди оказались раскольниками, – это самое событие на многие и многие годы замедлило развитие и укрепление Российского государства». Докладчик призвал сделать те шаги, которые необходимы для преодоления этой мучительной болезни.

Епископ Митрофан⁷⁷ подчеркнул, что предоставление свободы пропаганды для старообрядцев – это только первый пробный камень, «на котором будет потом построяться целое здание, целая система новых вероисповедных отношений, которые, быть может, и по всему вероятию, и нас приведут к тому печальному положению, какое переживает в настоящее время Франция, где над религиозным верованием открыто, а то и цинично глумятся».

Епископ обратился к здравому смыслу и религиозной искренности старообрядцев, убеждая их самих отказаться от того требования свободы пропаганды, которое они выдвинули в комиссии. Если и возможны случаи совращения православных в тех местностях, где старообрядчество имеет глубокие корни, то и сами старообрядцы терпят большой урон от рационалистических сект, в особенности штундистов. Готовы ли старообрядцы принять закон, разрешающий свободную пропаганду инославным и сектантам?

Томский крестьянин А. Г. Мягкий⁷⁸ (трудовая группа, член II Думы) сказал, что свобода совести предполагает свободу проповедания для любого вероучения. Коснувшись того факта, что представители духовенства с думской трибуны выступали против предоставления свободы проповеди старообрядцам, он заявил:

«Мне было, как православному, печально слышать эти слова. Мне кажется, что православное духовенство этим только высказывает свое полное бессилие, что оно не может и не способно бороться с тем, с чем оно призвано бороться. Православное духовенство не привыкло бороться и не привыкло жать ту жатву, которую оно призвано жать».

Член национальной группы И. Я. Павлович⁷⁹ утверждал, что свобода совести может быть присуща только лицам с достаточно созревшим самосознанием, тогда как русский крестьянин верит только сердцем и не в состоянии противостоять человеку с развитым интеллектом. «Подобная пропаганда не есть ли злоупотребление правом сильного над слабым и беззащитным?» – спрашивал докладчик.

Известный юрист В. А. Маклаков⁸⁰ (партия к.-д., член II Думы), в своей яркой речи подчеркнул, что рассматриваемый законопроект есть первый из обсуждаемых законов, который, говоря словами тронной речи императора в Думе, направлен к обновлению нравственного облика русской земли, первый закон, «который переходит к исполнению данных нам обещаний».

Маклаков отметил, что в Манифесте 17 апреля не содержалось каких-либо новых выражений или утверждений, помимо тех, которые и раньше содержались в законодательстве о вероисповеданиях, но Манифест придал этим словам новый смысл, указав из этих слов новые практические следствия. Докладчик напомнил, как миссионер Скворцов говорил, что у нас есть полная свобода веры еще в те времена, когда за отпадение от Православия карали отобранием детей или отдачей под опеку имущества.

Указ 17 апреля был, таким образом, благодаря этому новому толкованию старых слов, «и осуждением прежней политики и торжественным, с высоты Трона объявленным, обещанием новой политики. И эти слова были восприняты миллионами русских людей... были восприняты со всей страстностью повышенного религиозного чувства, были приняты как слова, которых дожидались сотни лет, ради которых терпели и страдали; и когда такие слова воспринимаются такими людьми, то их уже нельзя уничтожить ни кодификацией, ни путем их толкования в порядке Верховного Управления; придать этим словам другой смысл, сделать какой-нибудь шаг назад было бы величайшим соблазном, с которым нельзя сравнить тот соблазн, который испытывают те, которые до сих пор еще ждут полного осуществления обещаний Манифеста 17 октября. И вот, господа, чтобы не идти назад, надо договорить мысль 17 апреля до конца, нужно, чтобы в этом законе не осталось лазеек, при которых старый порядок уничтожил бы новые начала. И когда комиссия вам предложила здесь поправки, то не заблуждайтесь: это совсем не поправки, это есть предосторожность против того, чтобы слова Манифеста 17 апреля не были уничтожены и искажены произволом административных и полицейских властей».

По поводу вопроса о предоставлении старообрядцам свободы проповеди Маклаков сказал: «Без этой поправки ваша веротерпимость очень скоро опять превратится в то, чем она была раньше. Ведь в самом деле, разве вы сумеете провести, – спрошу я тех, кто требовал от нас юридического определения, – разве сумеете вы провести грань между исповеданием, оказательством и проповедыванием».

Докладчик вспомнил об одном судебном процессе: нищий старообрядец пришел на фабрику Калужской губ., и «когда этот нищий, пришедший за подаянием, был вызван на религиозный спор, когда под насмешки православных, которые смеялись и над его нищетой, и над его религиозным учением, – он был беспощаден, – он разгорячился и стал спорить, он был предан суду и осужден по ст. 196 за проповедь своего вероучения... Если вы будете говорить о свободе исповедания и о запрете проповедования, то великое начало веротерпимости вы отдадите на казуистическое растерзание тех, кто будет писать томы комментарий о том, где кончается исповедывание и где начинается проповедование; вы отдадите этот тонкий вопрос в руки полицейской власти и тех иногда чересчур ретивых представителей духовного ведомства, которые будут везде, во всяком доказательстве, во всяком ответе и споре иметь желание проповедовать и соблазнять».

По поводу опасности, возникающей для Православной Церкви от свободы проповеди, Маклаков сказал:

«Господа, я скажу с великой скорбью в душе, что, может быть, я сам слишком задет современной болезнью, религиозным равнодушием, чтобы претендовать здесь на ту роль, которую исполняют другие, на роль защитника Православной Церкви... С точки зрения своей, с точки зрения человека, быть может, слишком равнодушного, я скажу вам, православным людям, вере преданным: разве вы не чувствуете, что ваш враг и опасность для Церкви не старообрядец, который будет с вами спорить, даже не инославный, который вас будет слушать, что опасность для вас – это равнодушие, религиозный индифферентизм. Если вы разрешите свободу проповеди старообрядцам, если вы человеческие умы и совесть отвлечете в эти споры, если религиозный вопрос опять будет поставлен, как вопрос насущный, как вопрос живой, то никто от этого больше не выиграет, как та же Православная Церковь, ибо ваш общий враг – религиозное равнодушие будет изгнан этим лучше, нежели вашими средствами: урядниками, протоколами и другими приемами насилия».

Возражая тем, кто утверждал, что под свободой проповеди имеется в виду полная анархия, отсутствие всяких ограничений, как например, «удивительное мнение» представителей Синода в церковной комиссии, что свобода проповеди есть свобода глумления над Церковью, Маклаков напомнил, что эта свобода проповеди остается ограниченной большим числом никем не отмененных уголовных законов, как например, статьи, карающие за богохульство и кощунство, или статья против проповеди антигосударственных учений.

По поводу именования старообрядческих духовных лиц оратор указал, что прилагательное «по старообрядчеству» снимает опасность смешения с православной иерархией и что такое именование не означает признания законом благодатности старообрядческой иерархии. Так, в законе об иностранных исповеданиях употребляются слова «священник» и «диакон» по отношению к лютеранским духовным лицам, хотя благодать за ними не признается.

Высказав также основания в пользу явочного порядка открытия общин, устраняющего произвол местных властей, оратор закончил свою речь словами: «Все поправки, которые были внесены комиссией, не новшества, не улучшения, а логический вывод из Манифеста; без наших поправок Манифест может быть изничтожен: закон может стать законом с соизволения властей, а если это так, то лучше такому закону не появляться».

В комиссию Государственной Думы 3-го созыва по вероисповедным вопросам были переданы Министерством внутренних дел следующие десять законопроектов⁸¹:

1) об изменении законоположений, касающихся перехода из одного исповедания в другое;

2) об отношении государства к отдельным вероисповеданиям;

3) о разрешении совершения инославных и иноверных богослужений и богомолений и сооружения, устройства, возобновления и починки инославных и иноверных молитвенных зданий;

4) об инославных и иноверных религиозных обществах;

5) об отмене содержащихся в действующем законодательстве ограничений, политических и гражданских, находящихся в зависимости от принадлежности к инославным и иноверным исповеданиям, в том числе и к старообрядчеству и к отделившимся от Православия сектам, а равно законоположений, допускающих вмешательство гражданской власти в духовные отношения частных лиц;

6) о римско-католических монастырях;

7) об издании правил относительно секты мариавитов;

8) об узаконении браков, заключенных по обрядам инославных и иноверных исповеданий лицами, числившимися православными до издания царского указа 17 апреля 1906 г., и происшедшего от этих браков потомства;

9) о предоставлении Московскому евангелическому лютеранскому генерал-суперинтенденту права ежегодно собирать консисториальный синод;

10) о вызываемых провозглашенной Манифестом 17 октября 1905 г. свободой совести изменениях в области семейного права.

По вопросам, не затрагивавшим преимущественное положение Православной Церкви, в комиссии не возникло особых разногласий.

Исходя из признания высокого значения религии вообще, комиссия единогласно высказалась за необходимость ограждения ее от поругания и за оставление в силе уголовной наказуемости таких действий, хотя и высказалась за смягчение наказаний за преступления такого рода; при этом комиссия лишь незначительным большинством голосов приняла принцип преимущественной уголовной охраны Православия перед неправославными исповеданиями и христианских религий перед нехристианскими. Было признано необходимым, с целью ограждения духовных лиц всех вероисповеданий от издевательств и оскорблений, пересмотреть действовавшее уголовное право. Разработка этого пересмотра была поручена особой подкомиссии, избранной в составе: П. В. Каменский, Л. Н. Нисселович (секретарь), В. А. Маклаков, А. И. Парчев-ский и А. Н. Ткачев (председатель). Впоследствии за отказом В. А. Маклакова членом подкомиссии был избран В. А. Караулов.

Рассматривая вопрос об ограждении свободы совести от насилия, комиссия высказалась за сохранение ст. 80 Уголовного уложения и отмену ст. 82, 83, 86, 87 и 95 того же Уложения⁸². Одновременно комиссия единогласно высказалась за немедленное введение в действие ст. 507 Уголовного уложения, каравшей принуждение вообще, а следовательно, и в области веры. Однако ввиду невозможности внести ст. 507 в действие вне связи с гл. 26 Уложения, в состав которого она входила, вопрос был разрешен в том смысле, чтобы в гл. 2 Уголовного уложения («о нарушении ограждающих веру постановлений»), вслед за ст. 80 было включено правило, воспроизводящее статью 507, с добавлением слов «в делах веры». Комиссия признала также, что принадлежность к изуверным учениям, как скопчество, хлыстовство и др., должна считаться преступлением; вопрос о пересмотре постановлений о степени наказуемости этого преступления был передан в упомянутую выше подкомиссию.

Однако по основному вопросу – отношению государства к отдельным вероисповеданиям в комиссии разгорелись бурные споры.

Переданный правительством в Думу для рассмотрения этот законопроект был сопровожден «Предположениями» министра внутренних дел (за № 1474), в котором напоминалось⁸³, что законопроект не должен нарушать положения Православной Церкви, признанной первенствующей и господствующей в Российской империи ее Основными Законами, не подлежавшими обсуждению Государственной Думы.

Обращаясь далее к Манифесту 17 октября 1905 г. и к Основным Законам, установившим общим правилом широкую веротерпимость, «да все народы России славят Бога Всемогущего разными языки, по закону и исповеданию отцев своих», министр в своих «Предположениях» пояснял, что свобода совести не означает отделения Церкви от государства, при котором все религиозные общества превращаются в частные союзы или общества, в юридическом отношении сравнимые со всеми другими светскими обществами.

По отношению ко всем религиозным обществам в Церкви, утверждалось в «Предположениях», «не должно игнорировать религиозно-нравственные начала, которыми живет народ, потому что интересы религиозные должны охраняться не только как важнейшее благо отдельных лиц, но и как один из главных устоев, на которых покоится государственная и общественная жизнь, следовательно, как ценный интерес всего «государственного единения».

А. Н. Ткачев, принадлежавший к партии «умеренно-правых», а затем «националистов», которому вероисповедная комиссия поручила рассмотрение этого законопроекта, в своем докладе комиссии 9 февраля 1908 г. полемизировал с казавшимися ему слишком либеральными «Предположениями» министра внутренних дел, соглашаясь с преимущественным положением Православной Церкви, но считая излишним вмешательство государства в дела иноверцев и инославных, в смысле охранения их от взаимных посягательств и оскорблений.

«Как отдельное лицо, так и государство, – говорил А. Н. Ткачев⁸⁴ – не могут одновременно исповедывать несколько религий, и Русское государство православное, очевидно, не может являться искренним покровителем религий католической, еврейской и т. д., а потому было бы справедливее в интересах свободы совести вовсе отказаться от всякого вмешательства со стороны государства в дела иноверцев».

А. Н. Ткачев резко выступил против требования о свободе проповеди для всех иноверцев, выраженного в «Предположениях», выразив это следующим образом: запрещение проповеди «представляется существенным уменьшением свободы совести, так как естественным стремлением всякого истинно верующего является желание сделать сопричастником своей религиозной жизни, своих упований и верований других лиц. Не следует забывать, что каждое религиозное общество имеет вполне естественную тенденцию расширения и распространения».

«Эти соображения, – возражал А. Н. Ткачев, – указывая на неизбежность нарушения религиозного мира возобновлением религиозной борьбы и смуты, говорят скорее против расширения права проповеди, опасного для общественного спокойствия. Свобода совести дана каждому с тем, чтобы он каждому предоставлял право веровать как ему угодно, не стесняя его свободы навязыванием своей веры. Каждому предоставлено право проповедовать в пределах его церкви, в здании или ограде, куда добровольно собираются одинаково верующие. Если истина не только будет казаться проповеднику, но и действительно окажется истиной, в его церковь соберутся добровольно все, ищущие истины, и она не останется под спудом; но дозволить всем иноверным выступать с публичной проповедью повсюду, вне их храмов, – это значит воскресить страшные дни ересей II и III веков христианства и междоусобные войны первых дней Реформации, значит во имя свободы совести поднять всевозможный религиозный фанатизм с уличными боями за тот или другой обряд, то или другое слово».

В то же время в своем докладе А. Н. Ткачев настаивал на необходимости смягчить наказания, налагаемые ст. 73 и след. Уголовного уложения, за богохульство и кощунство, утверждая, что инославные и иноверные, будучи искренними приверженцами своих учений, как правило, не могут не относиться с раздражением и насмешкой по отношению к другим религиозным учениям, которые они считают грубым заблуждением. Докладчик полагал, что запрет такого рода высказываний ограничивает свободу совести и что наказанию должны подлежать только действия, нарушающие нормальный ход богослужений. Представитель Министерства внутренних дел Владимиров возражал против такой постановки вопроса, настаивая, что изменение статей Уголовного уложения находится вне компетенции комиссии.

Тем не менее подкомиссия для переработки статей, как упоминалось, была создана, против чего голосовал один епископ Ев-логий⁸⁵.

14 февраля член вероисповедной комиссии православный священник А. А. Попов (прогрессист) прочел на собрании думского духовенства доклад, в котором высказался в пользу предоставления инославным и иноверным исповеданиям права свободной проповеди своих учений, утверждая, что орудием Православной Церкви должна быть только вера в правоту и конечное торжество исповедуемой ею истины. Епископ Евлогий возражал, доказывая, что предоставление свободы проповеди другим исповеданиям противоречит Основным Законам, по которым Православная Церковь занимает в империи господствующее положение. В особенности это относится к Западному краю, где Католическая Церковь ведет активное наступление и где после указа 17 апреля 1905 г. много народа перешло в католицизм⁸⁶.

Вскоре после этого собрания тот же вопрос обсуждался в думской вероисповедной комиссии, и епископ Евлогий настаивал на ограничении, а не на расширении права проповеди, направленной против Православия⁸⁷. Продолжение прений состоялось 5 марта. На голосование было поставлено два предложения:

1) о свободе взаимной проповеди среди инославных и иноверных;

2) о свободе проповеди инославных и иноверных исповеданий среди православных.

Первое предложение было принято 22 голосами против 5, второе 14 против 13⁸⁸. В связи с этим незначительным большинством комиссии было решено высказаться за отмену ст. 77 «Устава предупреждения преступлений», запрещающей «всякое отвлечение не только от православной, но и от других терпимых вер», и 90-й статьи Уголовного уложения, каравшей публичную проповедь с целью «совращения» православных. Однако в противоречии с этим решением (большинством 15 голосов, включая председателя, против 15) 8 марта было постановлено сохранить ст. 70 «Устава предупреждения преступлений» и ст. 4 «Устава иностранных исповеданий», причем 15 членов комиссии, при 15 воздержавшихся, высказались за изложение последней статьи в смысле запрещения инославным и иноверным проповеди своих вероучений среди православных⁸⁹.

Комментируя эти дебаты, священник Никонович в своем дневнике записал 8 марта:

«В сегодняшнем заседании вероисповедной комиссии была исправлена ошибка предшествующего о свободе пропаганды всех вероисповеданий среди православных и инославных (6 марта). При детальном обсуждении статей... комиссия вынесла решение, противоположное предыдущему. При вотировании голос Евлогия дал перевес»⁹⁰.

17 мая Никонович зашел в вероисповедную комиссию, где шли горячие дебаты по обсуждению ст. 87 «Устава духовных дел», каравшей за «совращение с насилием». «Все иноверцы и реформисты, – сообщает Никонович, – ратовали за полную отмену этой статьи и большинством одного голоса (16 против 15) успели в этом».

Оказавшийся в меньшинстве, епископ Евлогий в конце заседания заявил, что господствующее в комиссии направление и решение в ней вопросов «не гармонируют» с его председательствованием, почему он отказывается от этой должности и в следующем заседании предложит собранию избрать на его место другое лицо. Однако в ближайшие дни была предпринята попытка изменить состав вероисповедной комиссии.

27 мая на имя председателя Государственной Думы поступило заявление 32 депутатов-крестьян с предложением, ввиду несоответствующего интересам православной веры направления вероисповедной комиссии, доизбрать в состав последней еще троих, а в комиссию по делам Православной Церкви – двоих крестьян православного исповедания⁹¹. Такое изменение состава вероисповедной комиссии могло бы позволить епископу Евлогию быть переизбранным в председатели и получить в комиссии небольшое, но устойчивое большинство. Однако предложение о доизбрании было отвергнуто Думой.

«Волнение из-за предложения правых было настолько сильно, – рассказывал корреспондент газеты конституционно-демократической партии «Русь», – что отдельные депутаты центра и оппозиции усиленно приглашали всех находившихся в кулуарах идти немедленно в зал заседаний, дабы не опоздать к баллотировке»⁹².

При голосовании в вероисповедной комиссии 31 мая против кандидатуры епископа Евлогия высказалось большинство 2 голосов. Новый председатель комиссии – октябрист П. В. Каменский, почетный мировой судья, избранный от Екатеринбургского округа, по характеристике «Церковных ведомостей», принадлежал к так называемому левому центру, т. е. тяготел к кадетам, и, как отмечает Липранди, в одной из своих речей много говорил о значении Римской Церкви в истории европейской цивилизации⁹³.

Св. Синод пытался оказать влияние на ход рассмотрения в Думе законопроекта об отношении государства к различным вероисповеданиям⁹⁴.

13 марта в Училищном Совете состоялось собрание думских священников, где перед ними выступили официальные представители Синода Исполлатов и Яцкевич, епархиальные миссионеры – киевский Потемкин и московский Айвазов, редактор «Миссионерского обозрения» В. М. Скворцов и его помощник Гришкин. Яцкевич в своем выступлении доказывал, что министерский законопроект об отношении государства к различным вероисповеданиям и о свободе совести является нарушением основных законов империи, поскольку Манифест 17 октября 1905 г., касаясь лишь гражданских свобод, указа 17 апреля вовсе не затрагивает, и потому нет оснований гражданскую свободу распространять на церковные дела. Самый же законопроект, по словам Яцкевича, не более, как наследие I революционной Думы, и что свободы проповеди для своей веры добиваются главным образом католики и магометане.

Миссионер Айвазов также доказывал, что министерский законопроект отнимает у Православной Церкви то, что она имеет по основным законам, и что поэтому вероисповедная комиссия должна отказаться его рассматривать⁹⁵.

Вероисповедная комиссия, в особенности после ухода епископа Евлогия с поста председателя, подверглась резкой критике в церковной печати.

«Неужто это в самом деле допустимо, – писал Липранди, – чтобы вопросы православной веры и Церкви решались князьями инославия и иноверия в образе польских ксендзов, лютеранских пасторов, татарских мулл и еврейских раввинов?»

«Думские комиссии, – пишет он далее, – церковная и, особенно, вероисповедная, изображая из себя какие-то Синодики, тщатся взять в свои руки не только управление, но и распоряжение внутренними делами Православной Церкви»⁹⁶.

В итоговом обзоре в конце 1-й сессии Думы «Церковные ведомости» описывали деятельность вероисповедной комиссии следующим образом:

«18 июня была отмена еще ряда статей, ограждавших православных от натиска со стороны инославия и иноверия, ересей и раскола. Отменены ст. 42 и 59 Устава о предупреждении и пресечении преступлений и 801 ст. Общего учреждения губерний. Статьи эти запрещают публичные проповеди и демонстрирование ереси и раскола и обязывают полицию преследовать лиц, совращающих православных к оставлению своей веры и переходу в другие веры. Вышеозначенные статьи вполне может заменить ст. 507 Уголовного уложения, проектируемая в такой редакции: «Виновный в том, что в делах веры посредством насилия над личностью или наказуемой угрозы, или злоупотреблением родительской, опекунской или иной власти принудил кого-либо выполнить или допустить что-либо нарушающее право или обязанность принуждением, – наказывается заключением в тюрьму». При обсуждении министерского законопроекта о свободе пропаганды было сообщено определение Св. Синода. Комиссия признала желательным ограждение Православной Церкви и православного духовенства от глумлений и оскорблений, но признала нежелательность и невозможность «стеснения мысли и права критики» глумителей и оскорбителей, специализировавшихся в нападках на Православную Церковь и духовенство и решила предоставить полную свободу этим нападениям. Еще одно «действо» вероисповедных «освободителей». Они отменили статьи закона, воспрещающего описывать и продавать святые иконы за долги... Какие еще искушения совести ждут еще дальше православно-русский народ? Ведь это еще только цветочки...»⁹⁷.

С 28 июня по 15 октября 1908 г. был перерыв между первой и второй сессиями III Государственной Думы. В этот период состоялся IV Всероссийский миссионерский съезд в Киеве. По составу участников (митрополиты – Петербургский, Киевский и Московский, свыше 40 епископов, обер-прокурор Св. Синода и до 600 мирян и белого духовенства), съезд представлял собой подобие церковного собора в том виде, как он намечался Предсоборным Присутствием. Приглашенным на съезд раздавались билеты трех цветов: белые – имевшим право участвовать во всех работах съезда, синие – для привлекаемых к работе в комиссиях в качестве сведующих лиц, без права голоса на общем собрании, и красные – для гостей, которые могли присутствовать на открытых заседаниях съезда, не принимая участия в его трудах.

Отбор приглашенных был строгим, даже из профессоров Киевской духовной академии всего лишь несколько человек удостоились этой чести⁹⁸. Попытки старообрядцев добиться хотя бы красного билета для бывшего архимандрита Михаила [Семенова], сделавшегося старообрядческим епископом, встретила категорический отказ⁹⁹. Из представителей прессы решением Синода были допущены только корреспонденты «Колокола», «Киевлянина» и «Церковных ведомостей». В числе мирян, получивших отказ присутствовать на съезде, оказался известный специалист по «приходскому вопросу» А. А. Папков.

В программу съезда, помимо собственно миссионерских тем, митрополитом Флавианом [Городецким] были включены вопросы об отношении к новой вероисповедной политике государства и законопроектам Министерства внутренних дел о свободе совести¹⁰⁰. Одновременно с миссионерским съездом в Киеве проходил Всероссийский съезд монархистов под председательством Дубровина. Виднейший из деятелей этого съезда протоиерей Восторгов на Миссионерском съезде выступал с основными докладами по церковно-политическим вопросам.

Миссионерский съезд открылся 12 июля речами митрополита Антония [Вадковского] и обер-прокурора Извольского.

На другой день обе эти речи подверглись резкой критике на съезде монархистов, открытом речью архиепископа Волынского Антония (Храповицкого). После речи Дубровина о средостении между русскими людьми и престолом в виде конституционной бюрократии и Государственной Думы говорилось о необходимости всем истинно русским людям сплотиться и выхлопотать право представлять от себя петиции государю. Восторгов обрушился на Государственную Думу, которую, по его словам, рано или поздно постигнет участь суздальских волхвов, прорицавших, что Днепр потечет вспять, и повешенных за это князем Олегом.

Разбору речей митрополита Антония и обер-прокурора на монархическом съезде было посвящено также выступление редактора «Киевлянина» Юзефовича. «Акт 17 апреля, – говорил он, – подлежит пересмотру и видоизменению, сообразно с потребностями и состоянием современного Православия... Следовало бы обратиться к Миссионерскому съезду с просьбой ходатайствовать об этом, но на миссионеров надежды мало»¹⁰¹.

Вокруг миссионерского съезда шла борьба, о которой в печать проникали глухие слухи. По свидетельству газеты к.-д. «Речь», выступление обер-прокурора с его ссылками на указ 17 апреля привело к обострению вопроса о веротерпимости среди иерархов, которые за кулисами съезда высказывались в том смысле, что указ 17 апреля был ошибкой и результатом измены гр. Витте. Буйное поведение и несдержанные высказывания Дубровина в кулуарах съезда привели к тому, что администрация Киева попросила его покинуть город. Под впечатлением первого заседания съезд некоторое время даже не мог собраться вторично и одно заседание за другим отменялись к изумлению непосвященных в происходившую борьбу рядовых членов съезда. «О том, что за этими кулисами происходило, – писала «Речь», – можно судить по тому, что столь видный член съезда, как Санкт-Петербургский митрополит Антоний не выдержал и после крестного хода уехал из Киева»¹⁰².

В принятых съездом тезисах Восторгова утверждалось, что указ 17 апреля «не заключает в себе принципиальных ограничений прав и преимуществ Православной Церкви и не низводит ее до уравнения с сектами, расколами и иноверием», но что в вероисповедных законопроектах Министерства внутренних дел, внесенных в Государственную Думу, в значительной степени умаляется значение Православной Церкви и в этом отношении имеется отступление от смысла указа 17 апреля (тезис I).

Далее Восторгов утверждал, что Православная Церковь и миссия «не могут ожидать от вероисповедных законов, утвержденных Государственной Думой и Государственным Советом, ни свободы, ни соблюдения интересов Церкви, ибо в составе этих учреждений могут быть равнодушные к православной вере иноверцы нехристиане». Поэтому «церковное, каноническое, принадлежавшее высшей верховной власти, законодательство не должно восходить на обсуждение Государственной Думы и Государственного Совета» (тезис VIII); для придания же ему государственного значения необходимо только утверждение верховной самодержавной власти (тезис IX). Тем же порядком должно проходить законодательство, изменяющее положение Православной Церкви, иноверия, инославия, сектантов и старообрядчества в государстве (тезис X). Поэтому необходимо, чтобы Синод возбудил ходатайство об изъятии из Государственной Думы вероисповедных законопроектов Министерства внутренних дел, пересмотра их на церковном соборе или в Синоде с последующим утверждением императора (тезис II).

Доклад предусматривал и направление, в котором должны пересматриваться вероисповедные законопроекты. Церковь отнюдь не мирится с отпадением людей, принадлежащих к ней хотя бы формально, и закон не должен брать их под свою защиту, ибо, санкционируя их вероотступничество, он узаконивает отпадение их потомства. Необходимо всеми законными способами ограждать людей слабых и легкомысленных от «лживых проповедников различных лжеучений, в большинстве случаев прикрывающих под знаменем веры враждебные России политические и социалистические замыслы и интриги» (тезис III). Православная миссия «должна быть направлена не только к угрожаемым, но и к правящим» (тезис V). «Быть же православным для правительства и поступать по-православному значит защищать законными мерами Православие, как истину, ограждать чад Православия от соблазна в вере, не давать торжествовать лжи, ограждая свойственными христианскому государству мерами». Восторгов подчеркнул, что защищаемые им положения в несколько иной редакции уже «признаны заслуживающими внимания» со стороны Русской монархической партии в Москве и Киевского монархического собрания¹⁰³.

С критикой докладов Восторгова, Айвазова, Скворцова и других представителей большинства выступили представители «оппозиции»: Боголюбов, Аггеев, Зыков и др. Характерно, что они протестовали против записи их речей, сделанной в протоколах¹⁰⁴, придавшей их выступлениям тусклый и неубедительный характер.

Приветствуя указ 17 апреля и связанные с ним законопроекты, внесенные в Государственную Думу и положившие начало отделению Церкви от государства, священник Петербургской епархии Аггеев упрекал Восторгова в том, что тот неблагоприятно отзывается об этом акте, «плачется о прежних порядках и унывает за будущее», отстаивает первенствующее и господствующее положение Церкви, основанное на полицейском вмешательстве, что «привело к религиозному одичанию» (в особенности среди петербургских рабочих), желает и «ищет, чтобы священник по-прежнему оставался жандармом»¹⁰⁵. – «Жандарм – почтенное звание», – прервал Аггеева с места протоиерей Восторгов¹⁰⁶.

Консервативное направление полностью преобладало на съезде. «Сложилось два направления, – констатировал Восторгов, – одно чисто церковное, православное, святое; другое – мирское обновленческое. Неправду и невежество последнего нужно запечатлеть»¹⁰⁷.

Выступивший на съезде за свободу вероисповеданий обер-прокурор Извольский вскоре был вынужден оставить свой пост, а представители церковной оппозиции – высказывать свои взгляды уже не в церковной, а главным образом – в гражданской печати.

2-я сессия Думы открылась 15 октября 1908 г. Вероисповедная комиссия заседала под председательством П. В. Каменского, товарищем председателя был член партии к.-д. В. А. Караулов, секретарем – барон Г. Ф. Розен, проявлявший в Думе исключительно большую активность.

В течение 2-й сессии вероисповедная комиссия передала в общее собрание Государственной Думы два из находившихся в ее рассмотрении законопроекта. Первый – о предоставлении Московскому евангелическо-лютеранскому генерал-суперинтенденту права ежегодно собирать консисториальный Синод – был принят комиссией в редакции министерства без особой полемики и представлен общему собранию в докладе П. В. Каменского 12 марта 1909 г.¹⁰⁸

Второй законопроект – об изменении законоположений, касающихся перехода из одного исповедания в другое, был представлен общему собранию 10 апреля 1909 г. также в докладе П. В. Каменского после длительных и бурных споров в комиссии.

После неудачи консервативных церковных деятелей изменить соотношение направлений в вероисповедной комиссии путем доизбрания новых членов от крестьян и потери епископом Евлогием поста председателя в комиссии образовалось реформистско-либеральное большинство, возглавляемое председателем П. В. Каменским, которому противостояло меньшинство, возглавляемое епископом Евлогием.

При обсуждении законопроекта большинство членов комиссии высказались за разрешение перехода из христианских исповеданий как в другие христианские, так и в нехристианские исповедания.

Доводы, высказанные в пользу такого решения, могут быть обобщены следующим образом:

1) отказ в узаконении перехода из христианства в нехристианское исповедание фактически приведет к нарушению свободы совести, провозглашенной в Манифесте 17 апреля 1905 г., т. к. человек, по убеждениям перешедшей в нехристианство, будет по закону считаться христианином и будет вынужден для совершения таинств и обрядов (брака, крещения, погребения), которые связаны с изменениями гражданского состояния, прибегать к содействию духовных лиц фактически оставленного им христианского исповедания;

2) отказ в узаконении переходов, при фактическом их допущении, непоследователен, т. к. подрывал бы уважение к закону, и нецелесообразен, т. к. исторический опыт западноевропейских христианств показал, что такое узаконение не принесло никакого ущерба и что случаи перехода в действительности крайне редки;

3) принудительная обязанность лиц, отрекшихся от христианства, юридически числиться в христианской Церкви, повлечет за собой только кощунственное отношение таких лиц к таинствам и обрядам Церкви, что с ее точки зрения является совершенно недопустимым; пребывание таких членов в Церкви будет разлагающе действовать на остальную паству, и потому желательно, чтобы они не числились в ней, а переписывались явным образом в члены принятого ими вероисповедания;

4) в частности, Православная Церковь, в силу правил Апостольских и Вселенских Соборов, не должна стремиться к тому, чтобы лица, перешедшие в нехристианство, числились ее членами; напротив, в этих правилах, как общее положение, установлено, что, кто отрекся от Христа, тот уже не член Церкви, и в церковных правилах нет ни одного такого, которое дозволяло бы не отлучать от Церкви отрекшихся от Христа; после же отлучения священник лишается права совершать для отлученного таинства и обряды своей Церкви и во всяком случае он к этому не обязан.

Меньшинство членов комиссии продолжало, однако, отстаивать взгляд, что русское государство, будучи христианским, могло бы допускать, во имя свободы совести, молчаливый уход из христианства, не налагая за это никакой кары, но не имеет оснований узаконивать этот уход; такое узаконение подействует угнетающим образом на истинно верующих христиан, нельзя все религии признать равными, и надо отдать преимущество христианской религии, являющейся основой государства.

В комиссии был также поднят вопрос о том, не следует ли узаконить вневероисповедное состояние, т. е. предоставить лицам, объявившим себя не принадлежащими к какой-либо религии, такие же гражданские права, как и лицам, входящим в допущенный государством религиозный союз. Наиболее либеральные члены комиссии указывали, что такое узаконение прежде всего выгодно для достоинства самой Церкви и для всякого вероучения – исключение неверующих членов избавит Церковь или религиозное общество от внутреннего разложения и даст возможность направить на таких лиц меры духовно-нравственного воздействия и вразумления. Сторонники этой точки зрения полагали, что чисто гражданская регистрация неверующих не составит особых затруднений, и что такая регистрация уже существует для некоторых старообрядческих и сектантских групп. Введение гражданской метрикации устранило бы неопределенное правовое положение отлученных от Церкви и избавило бы неверующих от необходимости прибегать для целей регистрации к кощунственному участию в непризнаваемых ими обрядах и таинствах Церкви.

Однако в этом вопросе большая часть комиссии высказалась в отрицательном смысле. Доводы приводились следующие: в западноевропейских государствах вневероисповедное состояние не существует, как особый институт; оно явилось следствием признания основного принципа свободы совести и долгого применения на практике этого принципа. У нас же, при массовой темноте и невежестве, узаконение вневероисповедного состояния может поколебать убеждение в греховности всякого преступления, убеждение, имеющее громадное сдерживающее значение. Потеря этого убеждения может надломить основы нравственности и породить противообщественную и противогосударственную идею, что человеческий произвол неограничен, что теперь все регулирующие его мотивы отменены. При этом указывалось, что узаконение вневероисповедного состояния может в России иметь некоторое значение лишь для небольшой части интеллигенции. Поэтому было признано более целесообразным, по примеру христианских западноевропейских государств, постепенно развить и укрепить основной принцип свободы совести и предоставить самой жизни выработать формы существования вневероисповедного состояния; при наличных же условиях законодательное признание такого состояния означало бы лишь формальный вывод отвлеченной логики, противоречащей логике жизни.

Противники узаконения вневероисповедного состояния утверждали также, что люди без религии вредны для Церкви и государства, что безверие и особенно воинствующий атеизм есть зло, которое государство не может ставить под защиту закона, что такое узаконение приведет к безрелигиозному воспитанию детей, тогда как такое религиозное воспитание есть одно из основных требований государства и, наконец, что при отсутствии у нас достаточно развитой практики гражданской метрикации и гражданского брака явится необходимость предварительного пересмотра не только гражданских, но и церковных законов, принятых в отдельных исповеданиях. Все эти причины делают узаконение вневероисповедного состояния преждевременным и на практике трудно осуществимым.

В своем окончательном варианте законопроекта вероисповедная комиссия значительно расширила предположения правительственного проекта, приняв следующие положения:

1) каждому лицу, достигшему 21 года, предоставляется право переходить во всякое вероисповедание или вероучение, принадлежность к которому не наказуема в уголовном порядке;

2) несовершеннолетним, достигшим установленного законом брачного возраста, предоставляется означенное право, но лишь с разрешения обоих родителей или опекунов над личностью несовершеннолетнего или попечителей, либо усыновителей, а при существовании одного родителя, опекуна, попечителя или усыновителя – с разрешения одного из сих лиц;

3) дети, не достигшие 14 лет, при переходе родителей или одного из них, оставшегося в живых, в другое вероисповедание или вероучение, следуют вере родителей или родителя;

4) с переходом в установленном законом порядке в другое вероисповедание или вероучение прекращаются взаимные права и обязанности между Церковью или религиозным обществом, с одной стороны, и отпавшим от нее – с другой;

5) по соглашению с финансовой комиссией предположено также освободить от гербового сбора все заявления, прошения и другие бумаги по делам о переходе из одного вероисповедания или вероучения в другое;

6) переход из одного вероисповедания или вероучения в другое устанавливается (регистрируется) через 40 дней со дня подачи заявления переходящего в другое исповедание лица. Срок этот не применяется в случаях тяжелой болезни переходящего¹⁰⁹.

Осуждение вероисповедных вопросов имело исключительно большое значение в деятельности III Государственной Думы. Оно сопровождалось бурными столкновениями и привело к значительной перегруппировке партийного состава Думы. Часть октябристов (около 20 человек), недовольные решением своей фракции, ушли из «Союза 17 октября», примкнув к националистам или особой группе правых октябристов. Национальная группа (21 чел.), объединившись с фракцией умеренно-правых (76 чел.), образовала новую «русскую национальную фракцию» (к началу 3-й сессии 91 чел.), ставшую второй по численности партийной группой в Думе после октябристов, сохранивших к началу 3-й сессии в своем составе 123 чел. Фракции правых и к.-д. (приблизительно по 50 чел. каждая) в течение всей деятельности Думы сохраняли устойчивость своего состава.

Решение Думы по вопросу о переходе из одного вероисповедания в другое привело к разрушению единства октябристов и националистов, составлявших до этого прочное большинство Думы, и повлекло за собой дальнейшую неустойчивость законодательной деятельности Думы.

Обсуждение законопроекта о переходе из одного исповедания в другое началось 22 мая 1909 г. докладом председателя вероисповедной комиссии П. В. Каменского¹¹⁰.

Обосновывая принцип свободы совести, докладчик совершил исторический экскурс, показывая, как первоначальная духовная свобода, свойственная раннему христианству, после превращения христианства в государственную религию стала сменяться идеей религиозной нетерпимости.

«Первые последователи Евангелия, – говорил докладчик,– держались взгляда, преподанного им апостолом Павлом: «Бог есть Дух, а где Дух Господень, там свобода»... держались того взгляда, что вера человека, его религиозное убеждение – есть его святое, неотъемлемое и неприкосновенное достояние. Первые христиане носили убеждение, что вера устояется свободной по слову Спасителя: «Дух дышит, где хочет, и голос Его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит». Далее докладчик говорит, что влияние этих взглядов отражалось и на языческом законодательстве, ссылаясь на законодательные памятники IV в., которые признают за каждым человеком право поклоняться тому Богу, к Которому влечет его совесть. Свобода совести в этих актах почиталась естественным правом человека.

Противопоставляя принципу христианской свободы идею религиозной нетерпимости, П. В. Каменский приводит из энциклики папы Григория XVI «Mirari vos» от 1832 г. такие непонятные для христиан слова: «Из зараженного источника индифферентизма вытекает ложный принцип или вернее безумная мысль, будто кому бы то ни было нужна свобода совести».

Принцип свободы, утверждал докладчик, совести был сформулирован Наполеоном I, который накануне своего коронования высказал мысль, что «власть закона кончается там, где начинается неограниченная область свободы совести». Также и Петр I начинает свой знаменитый Манифест 16 апреля 1702 г. словами: «Совести человеческой приневоливать не желаем» и в другом месте говорил: «Бог дал власть царям над народами, но Христос единый имеет власть над человеческой душой». Эта позиция веротерпимости и признания достоинства человека была выражена в царских указах 26 февраля 1903 г., 12 декабря 1904 г., 17 апреля 1905 г., 17 октября 1905 г. и в постановлениях Комитета Министров.

Далее докладчик изложил правительственный законопроект и проект, принятый большинством вероисповедной комиссией. Коренное различие двух проектов содержалось в изложении основного первого пункта. В правительственной редакции этот пункт звучал так:

«Каждому достигшему совершеннолетия лицу предоставляется переходить, без испрошения на то разрешения административной власти, из одной христианской религии, или христианского вероучения в другое, а из нехристианства и язычества в христианство и во всякое другое нехристианское или языческое вероучение».

Эта правительственная редакция была подвергнута в комиссии весьма существенной переработке, и статья приобрела следующий вид:

«Каждому лицу, достигшему 21 года, предоставляется право переходить во всякое вероисповедание или вероучение, принадлежность к коему не наказуема в уголовном порядке».

Таким образом, правительство признавало полную свободу перехода из одной веры в другую лишь за лицами, не принадлежащими к христианству; что же касается христиан, то их свобода выбора нового вероучения ограничивалась только пределами христианства. Между тем, вероисповедная комиссия допускала переход из одной веры в другую без всяких ограничений, уравняв перед законом все религии как христианские, так и нехристианские.

Вторым выступил председатель Совета Министров Столыпин¹¹¹, который отметил огромный интерес к вероисповедному вопросу, который породил целую литературу, оживленно обсуждался в политических кругах и волновал не только лиц, связанных с вопросами веры, но и равнодушных к ней, видящих в том или ином разрешении этого вопроса знак общего направления внутренней политики.

Столыпин, сформулировав основные идеи доклада Каменского, обвинил комиссию в слишком формальном, отвлеченно теоретическом подходе к вопросу.

«Комиссия, как я понял из слов докладчика, находит, во-первых, что раз переход из христианства в нехристианство не наказуем, то неузаконение такого перехода было бы актом недостойного государства лицемерия.

Во-вторых, комиссия находит, что было бы стеснительно для свободы совести лиц, отпавших в нехристианство, исполнять некоторые христианские таинства и обряды, необходимые в нашем гражданском обиходе, например, брак, крещение, погребение.

В-третьих, по мнению комиссии, само исполнение этих таинств и обрядов было бы не чем иным, как узаконенным кощунством.

Наконец, по мнению комиссии, сама Церковь должна отлучать от себя лиц, отрекшихся от Христа...

Мне кажется, что оспаривать эти принципы невозможно – они теоретично совершенно правильны. Но, господа, прямолинейная теоретичность ведет иногда к самым неожиданным последствиям, и сама думская комиссия не довела до конца этого принципа».

Далее Столыпин доказывает теоретическую необходимость признания вневероисповедного состояния, как естественное продолжение выводов комиссии, и резко возражает против этого:

«Неужели, господа, если в других странах, более нашей индифферентных в религиозных вопросах, теория свободы совести делает уступки народному духу, народным верованиям, народным традициям, – у нас, наш народный дух должен быть принесен в жертву сухой, непонятной народу теории? Неужели, господа, для того, чтобы дать нескольким десяткам лиц, уже безнаказанно отпавшим от христианства, почитаемым Церковью заблудшими, дать им возможность открыто порвать с Церковью, неужели для этого необходимо вписать в скрижали нашего законодательства начало, равнозначущее в глазах обывателей уравнению православных христиан с нехристианами? Неужели в нашем строго православном государстве отпадет один из главнейших признаков государства христианского? Народ наш усерден в вере и веротерпим, но веротерпимость не есть еще равнодушие».

Председатель Совета Министров закончил свою речь словами, обращенными к религиозному и национальному чувству думских делегатов:

«Вы все, господа, и верующие, и неверующие, бывали в нашей захолустной деревне, бывали в деревенской церкви. Вы видели, как истово молится наш русский народ, вы не могли не сознавать, что раздающиеся в церкви слова для этого молящегося люда – слова божественные. И народ, ищущий утешения в молитве, поймет, конечно, что за веру, за молитву каждого по своему обряду закон не карает. Но тот же народ, господа, не уразумеет закона чисто вывесочного характера, который провозгласит, что Православие, христианство уравнивается с язычеством, еврейством, магометанством. Господа, наша задача не в том, чтобы приспособить Православие к отвлеченной теории свободы совести, а в том, чтобы зажечь светоч вероисповедной свободы совести в пределах нашего русского православного государства. Не отягощайте же, господа, наш законопроект чуждым, непонятным народу привеском. Помните, что вероисповедный закон будет действовать в русском государстве, и что утверждать его будет Русский Царь, который для с лишком ста миллионов людей был, есть и будет Царь Православный».

Третьим докладчиком по законопроекту выступил епископ Евлогий¹¹².

Утверждая, что расширение ст. 1 правительственного законопроекта не имеет фактического значения для Церкви, т. к. переход из христианства в нехристианство может происходить лишь в виде редкого исключения, докладчик согласился с мнением Столыпина, что такое расширение имеет принципиальную важность для государства, т. к. «этим расширением вносится в наше законодательство идея равноправности, равноценности христианства и нехристианства, идея, в сущности, религиозного безразличия; умаляется., оскорбляется идея христианская, которая глубоко залегла в основу нашей жизни, нашего законодательства, всецело, насквозь проникнутого этой христианской идеей».

Подчеркивая далее ненаказуемость перехода в нехристианское исповедание, епископ Евлогий соглашается с тем, что метрическая регистрация в этом случае действительно представляет «неудобство», однако столь «незначительное», что «ему нельзя противопоставлять обращенное к государству требование санкционировать или легализировать свободу перехода в нехристианские вероисповедания или даже полное отрицание всякой религии».

Далее докладчик говорит о том, что предусмотренное в проекте комиссии понижение допустимого возраста для перехода (с согласия родителей) с возраста совершеннолетия (21 год) до брачного возраста (16–18 лет) должно быть допущено только в случаях фактического вступления в брак, а также о том, что выраженное Св. Синодом пожелание установить 40-дневный срок для фактического перехода в другое исповедание, срок, в течение которого переходящий становится объектом пастырского увещания, в проекте комиссии превращено в 40-дневный срок регистрации этого перехода, тогда как сам переход может совершиться сколь угодно быстро.

Обосновывая необходимость обдуманности и неторопливости в таком важном жизненном шаге, как смена вероисповедания, епископ Евлогий излагает свой взгляд на события в Холмщине в 1905 г., когда за две-три недели в Католичество перешло около 150 000 человек.

«Знаете ли вы, господа, что все массовое обращение в Католичество нашего русского народа в Холмщине произошло в течение двух-трех недель после обнародования указа 17 апреля 1905 г. Тогда по всей Холмщине понесся боевой клич, что вот настала власть Польши, что русская власть и вообще Россия на краю своей полной гибели, что даже наш Русский Царь и царица приняли Католичество и что это Католичество принял Иоанн Кронштадтский. Это усиленно распространялось в миллионах разных листков, которыми засыпаны были наши деревни, когда католическое духовенство вместе с польскими помещиками, а также мелкой шляхтой дружно набросились на наш бедный народ, когда стали бить стекла у православных, оставшихся верными, когда стали травить поля, жечь дома – и вот тогда народ под влиянием этого террора действительно бросился, охваченный паникой, в костелы. Это было что-то стихийное, это был какой-то безумный вихрь, что-то вроде нервного психоза, своего рода. А затем, когда прошел этот ураган, когда наступило успокоение, то многие в народе поняли, что они были обмануты, и не прочь были бы возвратиться опять в православную веру, но, к сожалению, было уже поздно, потому что эта новая вера связала их весьма сильной религиозной присягой, и они остались в этом плену и остались, может быть, навсегда. Где, господа, и какая тут свобода?.. В миниатюре, по отношению отдельных личностей, может повториться нечто подобное».

Епископ Евлогий предложил изменить проект комиссии следующим образом:

п. 1. дать в правительственной редакции;

п. 2. придать факультативный характер, указав, что означенное в ней право осуществляется лишь при вступлении в брак;

п. 4. совсем исключить;

п. 6. изменить в смысле пожеланий Святейшего Синода и выражение «тяжкой болезни» заменить словами «угрожающей смертью болезни, по удостоверению врача».

Заканчивая речь напоминанием о том, что цель законопроекта заключается в постепенном проведении в жизнь указа 17 апреля 1905 г., епископ Евлогий сказал:

«Нужно ли говорить, какой огромный перелом в жизни русского народа произвел этот Указ; но уже и самая необъятная важность и огромное значение для государства и общественной жизни этого Указа требуют от нас особенной осторожности по отношению к нему. Это налагает на нас ответственную задачу, чтобы начала этого Указа проводились постепенно, не ломая и не коверкая жизнь народную, чтобы они не вторгались в жизнь в виде стихийных порывов и бурных потоков. Всякие скачки, всякие забегания вперед, а тем более расширение смысла Указа 17 апреля, как это, к сожалению, допускается нашей вероисповедной комиссией в отношении этого закона, послужит не на пользу нашему народу, а к большему расстройству спокойного и тихого хода народной жизни, и без того потрясенной печальными событиями последних лет».

С горячей речью в защиту более широкого понимания принципа свободы совести выступил рязанский депутат, октябрист Д. А. Леонов¹¹³.

«Все репрессии, формальности, стеснения, – говорил он, – которыми до последнего времени наше законодательство пыталось прикрепить человека к Православию, привели лишь к тому, что религиозное безразличие и равнодушие все более и более проникают в народные массы. Равнодушие же в делах веры хуже ненависти».

Полемизируя с епископом Евлогием и Столыпиным, ссылавшимися в оправдание своей позиции на характерные черты русского народа, Леонов заявил:

«Веротерпимость, отвращение к религиозным гонениям исстари были счастливой особенностью русского человека. Еще в самом начале XVI ст., когда в Западной Европе муки и смерть за отступление от установленных Церковью религиозных догматов в глазах народных масс казалось чем-то вполне естественным, чем-то неизбежным, когда в Испании святая инквизиция лила кровь ручьем, жгла на кострах самую христианскую идею, у нас на Руси из своей уединенной обители преподобный Нил Сорский безбоязненно называл гонимых еретиков мучениками и взывал к суровому Иоанну III о милосердии к ним; поборниками Нила Сорского в деле веротерпимости были знаменитый инок Вассиан и старцы Кирилло-Белозерского монастыря. Правда, и в русской истории бывали моменты, когда вспыхивали религиозные гонения, но гонения эти всегда были делом правительственных верхов, всегда преследовали те или другие политические цели, всегда были чужды народу; народ печаловался о гонимых и сам был готов на муки и смерть, лишь бы ему не мешали идти к спасению теми путями, которые он признал за наилучшие. (Голос справа: «Крокодил плачет».) Да, то, что устанавливается настоящим законопроектом – обеспеченная законом религиозная свобода в России – это новшество, но новшество это любо нашему народу, в этом новшестве ему святая старина слышится».

По поручению фракции октябристов Леонов внес поправки в проект вероисповедной комиссии. Одна из поправок была направлена против попыток использования свободы изменения вероисповедания для получения каких-либо гражданских преимуществ: «Возвращение перешедшего из нехристианства в христианство в его прежнее вероучение влечет за собой все те правоограничения, которыми по закону обусловливается принадлежность к этому вероучению». Вторая поправка сводилась к замене в п. 2 проекта выражения «брачный возраст» на слова: «четырнадцатилетний возраст».

Депутат партии конституционных демократов В. А. Маклаков¹¹⁴ констатировал на основании речи Столыпина, что правительство признало правильными те принципы, которые были положены в основу решений вероисповедной комиссии, но пошло путем компромисса с реальными условиями, заявляя, что практически эти принципы осуществить нельзя.

Поэтому Маклаков встал на путь рассмотрения именно практических последствий того «узаконенного лицемерия», к которому призвало правительство. Он прежде всего отметил, что, если государство вправе мириться с тем, что человек числится православным, исполняет православные обряды, не будучи православным, то оно не имеет права вынуждать к этому лицемерию Церковь. Если духовное лицо откажет человеку, потерявшему или изменившему веру, в исполнении треб, то будет прав с точки зрения церковных правил, и государство не имеет возможностей вынудить его поступить иначе.

«Либо все дело в форме, и тогда государство право... либо дело в совести, и тогда Церковь имеет право отлучить меня от всех гражданских актов, которые она заключает... И если государство не запрещает, не карает, но и не признает, то всю тяжесть этой лжи оно переносит на совесть Церкви и ее представителей».

Маклаков далее рассмотрел мысль Председателя Совета Министров о практической необходимости непоследовательности в связи с тем, что в «темных умах нашего народа», в его традициях и привычках разрешение свободного перехода получит совсем другую оценку, будет понято как факт, что отныне правительство не видит разницы между Православием, магометанством и еврейством.

Докладчик показал, что практическое отступление от принципа свободы совести может внести в умы еще большее смятение. Принцип свободы совести может быть принят только во имя права человеческой личности на веру и убеждения и никак не должен быть связан с той «аттестацией», которую государство выдает религии, этой личностью воспринятой.

Можно было бы понять чисто конфессиональную точку зрения, если бы государство, считая Православие единственной истиной и «неправильно полагая, что истина побуждает его к насилию», запретило бы все другие религии и насильственно держало бы всех в Православной Церкви.

«Но когда вы этот принцип оставили, когда вы позволили совершенно свободно, без разрешения, по указанию совести, переходить из Православия в Католичество и Лютеранство, то вы сошли и с точки зрения свободы совести, и с точки зрения единой истины, ибо она только в Православии, вы стали на смешанный принцип, вы допустили деление религий по их благонадежности, допустимости в государстве... Изменивши прежнему принципу ... принципу единой истины Православия и делая изъятие для некоторых религий, наделяя религии штемпелем дозволенности государственной, вы вносите смуту в умы более, чем стоя на принципе полного уважения к человеческой совести».

Епископ Митрофан¹¹⁵ обвинил большинство Государственной Думы в желании «произвести надрыв в вековом союзе между Православной Церковью и русским государством», вспоминая о «памятном голосовании 15 мая» по вопросу о старообрядчестве, «когда произошел колоссальный сдвиг с исторических устоев русского государства, когда попраны были исторические права православной веры».

Член национальной группы И. Я. Павлович¹¹⁶, высказав «сдержанное» отношение к законопроекту в целом, предложил понизить до 7 лет возраст, в котором дети обязаны следовать за родителями, желающими переменить религию, устанавливая, таким образом, период от 7 до 21 года, когда перемена веры вообще не допускается.

Литовский депутат, член трудовой фракции, католик А. А. Булат¹¹⁷ сказал: «Помните одно, что каждый верующий считает свою веру самой истинной и самой правильной, и только при полном равноправии религий, при полном равноправии каждого исповедания вы можете видеть, которая религия приобретает себе больше сторонников. Но не только это; только тогда, когда не будет в области веры, в области религии никаких принуждений, никаких стеснений, только тогда можно ожидать, что наступит желательное для всего христианства соединение всех христианских церквей (смех справа)».

Социалист Т. О. Белоусов¹¹⁸, не обсуждая законопроект по существу, подверг резкой критике вероисповедную политику правительства и Православной Церкви.

Член партии к.-д. Н. К. Волков 2-й¹¹⁹ выступил с предложением о необходимости узаконить вневероисповедное состояние и отменить какое-либо различие в правах между лицами разных исповеданий.

Член той же партии, товарищ председателя вероисповедной комиссии В. А. Караулов¹²⁰ сказал:

«В последние годы правая пресса бесконечно варьирует одну и ту же мысль, и эта же мысль развивается с этой трибуны в эти же последние дни правыми ораторами Государственной Думы: если в старообрядческом законе мы подкапывались под основания Православной Церкви, то в этом законе, который проходит у нас в настоящее время, мы идем уже против самого христианства. Мы очень довольны, что вопрос поставлен так прямо и отчетливо, потому что мы выставляем этот закон и защищаем его, как основной принцип именно христианского государства. Ни монархии древнего востока, ни классический мир свободы совести не знают».

«Нам говорят, – продолжал докладчик, – что нельзя вводить свободу совести ввиду православных чувств русского народа. Этот довод, господа, приводился всегда, когда хотели удержать путы на чьей-то совести...».

Описывая свободное отправление богослужений и религиозных процессий старообрядцами и сектантами, не вызывающих никакого «возмущения» православного чувства русского народа, Караулов сказал:

«Русский народ оказался терпимее и выше тех поклепов, которые на него систематически возводились».

Докладчик выступил с критикой той интерпретации холмских событий, которую дал епископ Евлогий.

Выступивший после В. А. Караулова Г. А. Шечков¹²¹ изложил позицию правых.

«Церковь по существу своему, – говорил он, – не от мира сего, и потому она не ищет ни славы, ни силы мирской, потому не имеет она ни средств, ни интереса в том, чтобы утверждать свое мирское положение. Она довольствуется тем положением, какое отводит ей верующий ее член, ее послушный сын. Когда государство было языческим, оно гнало Церковь, когда восторжествовало Православие, тогда и Церкви было отведено почетное место, а когда христиане, номинальные христиане, стали относиться равнодушно как к своей вере, так и к другим верам – к язычеству, тогда явилась мысль об уравнительном отношении и к христианству, и к язычеству... Я полагаю, что раз мы признаем свою христианскую веру единственно истинною и Церковь Христову единственным кораблем спасения, то уже входим в глубокое противоречие со своей веровою совестью, если мы в законах будем проводить нечто этой идее обратное».

Докладчик далее высказал мысль, что ряд законопроектов, в число которых входит рассматриваемый, представляет собой нечто связанное общей идеей, некую новую вероисповедную систему.

«Система эта действительно нова потому, что идет не только в разрез, но и в отрицание той исконной вероисповедной системы, которая всегда была, господствовала в восточной православной половине Европы. Эта система берет свое начало от времени первохристианского царя Константина и окончательно формулируется благочестивым царем Юстинианом. С той поры она действует и досюда, но теперь мы желаем ввести новую систему. Мы не хотим оставить ту, которая была свойственна всему православному миру, а хотим ввести у себя ту, которая последнее время формулирована, главным образом, во Франции во время министерства Комба».

Далее Шечков, критикуя проект вероисповедной комиссии, говорит о том, что основания для выводов комиссии были уже заложены в правительственном проекте от 20 февраля 1907 г.

Так, в проекте сказано о нежелательности безрелигиозного состояния подданного государства, о религии, как основе нравственности, т. е. говорится о религии как таковой, без проведения различия между истинной и ложными религиями. В проекте говорится о невозможности «ныне же» признать юридическую силу за отпадением во внехристианство, тем самым указывая на временность такого положения.

Критикуя выступление Столыпина, оратор говорит:

«Конечно, положение неудобное, если мы встречаем такую стену перед собой, как народное самосознание... Но мне кажется, что раз мы встречаем такое препятствие, то должны бы сказать себе, что мы заблудились, поступили не так; но нельзя настаивать на том, чтобы обойти эту преграду и стараться как-нибудь, криво, прикрыть уступкой, провести в виде какой-то контрабанды... В общем, виды Правительства здесь совершенно понятны... Тут, в сущности, хотят тайну беззакония проводить в жизнь, конечно, до поры до времени, не явно. Вот что хочется авторам и защитникам проекта».

Касаясь вопроса о свободе совести, докладчик подчеркнул затруднительное положение самих законодателей, имеющих определенные религиозные убеждения:

«Законодатели тоже имеют свою совесть и, по совести, они не могут постановлять что-нибудь такое, что противоречит их же собственному исповедному убеждению: их совесть говорит одно, а они одобряют другое, здесь уже будет очевидное нарушение велений совести».

Первый депутат высказал также убеждение, что вопросы совести не могут решаться механическим большинством голосов, как это имеет место в Государственной Думе.

Касаясь вопроса о выборе веры, докладчик сказал, что это возвращает нас к временам кн. Владимира, когда шло искание веры, с той разницей, что тогда истина была единожды обретена, как «многоценная жемчужина», и на этом остановились, «а теперь полагают, что можно постоянно вечно обретаться в религиозном колебании, постоянно искать истину и переходить от одной веры к другой, сколько угодно. Очевидно, составители этих предположений исходят из той мысли, что никакой абсолютной истины на свете нет и абсолютно истинной религии нет, а что ее можно только искать – искать и никогда ее не находить».

Заседание 23 мая 1909 г. закончилось инцидентом с выступлением епископа Евлогия «по личному вопросу». Отвечая Караулову, епископ Евлогий отверг его утверждения по существу: «Ведь это чистая, хотя и упорно повторяемая ложь, будто в Католичество отпали только упорствующие» и употребил весьма сильные выражения в адрес своего оппонента, такие как «кадетские подголоски», «возмутительное фарисейство», «беззастенчивое лицемерие», «издевательства над правдой», за что временно председательствующий барон Мейендорф призвал Преосвященного к порядку. Это действие Председателя привело правую часть Думы в состояние крайнего возбуждения, сопровождаемого угрозами и бранными словами в адрес председательствующего.

50 членов Думы (в основном – октябристы) заявили протест против действий правых, «создавших небывалый в стенах Государственной Думы беспорядок»¹²².

«Великое учреждение русской жизни, созданное для выражения народных дум и чувств, для спокойного обмена мнений между его членами, для величавого труда на благо великой страны, – одним порывом безумия превратилось в нечто бесформенное, не руководимое, бушующее на почве личных страданий и личной необузданности... Могут ли поучать страну законности и порядку те, кто своим примером будут попирать их».

Одновременно направили протест 79 правых и националистов против действий Председателя, подвергшего епископа Евлогия мере дисциплинарного взыскания¹²³.

«Всякий обратившийся к стенограммам, – заявлялось в протесте, – убедится, что ораторы слева в течение двух думских заседаний систематически позволяли себе надругательство над Православием, совершенно неслыханное. Все их выходки, однако, были допускаемы председателями совершенно невозбранно. При таких условиях Преосвященный Евлогий, вызванный к ответу депутатом Карауловым, называвшим его по имени, должен был сказать именно то, что он сказал, и требования самой элементарной справедливости обязывали председательствовавшего отнестись к Владыке так же, как относились ранее председательствовавшие к ораторам слева».

Заседание 24 мая началось в речи Председателя Н. А. Хомякова¹²⁴, выразившего сожаление о происшедшем инциденте и упрек членам Думы, допустившим «жестокое, непозволительное оскорбление Председательствующему».

53 депутата к.-д. и с.-д. направили протест против речи Н. А. Хомякова, сделавшего замечание всей Государственной Думе, тогда как виновниками инцидента были исключительно члены «крайне правой»¹²⁵.

Обсуждение законопроекта продолжалось.

Священник Евгений Ганжулевич (фракция правых) выступил с горячей речью¹²⁶ против законопроекта вероисповедной комиссии. Ганжулевич отметил, что никто из депутатов других вероисповеданий, кроме православного, не позволил себе с думской трибуны говорить о темных сторонах в деятельности своей церкви или религиозного общества.

Он бросает обвинение сторонникам вероисповедных реформ: «Вы самым безжалостным образом касаетесь народных язв, кромсаете эти язвы в ту и другую сторону и не принимаете никаких мер к тому, чтобы для уврачевания этих язв произвести операцию более мягко, не вызывая осложнений, не подтачивая сил всего организма. Вы забываете, что каждый человек, и светский и духовный, и каждое государство, и каждый народ имеют за собой темные стороны, что идеального в человеческом мире ничего нет и быть не может. Ваши законы старообрядческие и вероисповедные... благодетельные в своей идейности, не скреплены христианской возвышенной любовью, а, напротив, отравлены ядом просвечивающейся враждебности к Православию и преклонение перед иноверием и инославием, а потому этот закон, говорю я, не может быть жизненным. Мы боимся здесь не за истину Православия, а боимся за темный и слабый народ. Та свобода, о которой вы говорите здесь, похожа на свободу, когда на овец напускают волков».

С. И. Коваленко 2-й (правый)¹²⁷ говорил о крайне низком уровне религиозного образования народа, делающем его беззащитным перед натиском более подготовленных инославных, раскольников и сектантов. В связи с этим он внес поправку в законопроект о том, чтобы переход из одной религии в другую, особенно из Православия, допускался только для лиц с высшим образованием, и то с разрешения императора.

Оратор правых Марков 2-й¹²⁸ выступил с националистических позиций, призывая к единству народа по крови и по духу как государственному идеалу.

«Идеал, который я вам нарисовал, – говорил докладчик, – который в природе существует в виде роя пчел, где всякая единица уничтожается ради общего блага всего роя, где нет личной жизни, где все живут ради своего государства. Рой пчел – это наш идеал; мы должны на него смотреть, им любоваться и ему подражать».

Инородцы и иноверцы, нарушающие этот государственный идеал, это государственное единство, представляют из себя нежелательное явление, которое приходится лишь терпеть. Утверждение о необходимости равноправности всех народов, составляющих русское государство, Марков сравнил с требованием равноправности домохозяина и квартирантов.

«Сказать, что русский православный народ, – продолжал оратор, – радовался Указу 17 апреля, я не могу, ибо радости по поводу того, что православным людям дали возможность отпадать из Православия в иноверие, православные иметь не могли».

«Тут говорили, и очень красиво говорили, что право выше силы. Это, господа, наивная неправда: конечно, в действительности, сила выше права» (голоса слева: «верно»). Поэтому отвлеченные требования справедливости, противоречащие здоровому национальному эгоизму, с государственной и народной точки зрения – безнравственны.

Марков предложил рассматривать отпадение от Православия как порочное, но ненаказуемое деяние, которое не должно регламентироваться и регулироваться законом, подобно тому, как допускается посещение кабаков и домов терпимости, но государство вовсе не обязано узаконять право такого посещения.

С полемической речью против правых депутатов выступил член к.-д. Ф. И. Родичев¹²⁹, депутат Думы 1-го и 2-го созывов.

Докладчик сказал, что всякое проповедание с думской трибуны философии хищника чувства ненависти, – во имя религии любви, значит не творить государственное, национальное дело, а уничтожать самое существование нации и государства, которые держатся взаимным уважением между гражданами и общим стремлением к справедливости.

Нет более опасного софизма, чем противопоставление справедливости и государственной пользы. Если для частных лиц понятия пользы и справедливости могут расходиться, то в обществе и государстве они совпадают. Поэтому всякий сказавший, что он попирает закон во имя спасения народа, основывает свои соображения на лжи и ведет страну, в которой осуществляет это якобы спасение, к погибели. «И в вопросах свободы совести ясно, как Божий день, компромисса с совестью быть не может, ибо ради чего вы требуете свободы совести? Ради признания безграничной внутренней свободы человека. Весь аппарат государства, вся система права имеет своей задачей охрану человеческой личности, охрану неприкосновенности его совести, и раз вы входите в область компромисса, считаетесь с чьими-нибудь предрассудками в этой области, вы поражаете самый принцип».

«В религиозных делах долг нашей Думы в настоящую минуту сказать: довольно насилий и довольно лицемерия, довольно слов и действий ненависти, и да господствует в России равноправие и свобода в вопросах совести! Она должна быть безгранична, т. е. она должна иметь свою границу только во внутреннем убеждении человека. Признайте же наконец эту верховную основу всякой правды, имейте смелость провести ее в жизнь, пользуйтесь тем случаем, который дает вам судьба, пользуйтесь случаем исполнить долг ваш перед русским народом до конца ... Помните, что только этим вы, в самом деле, основываете моральную силу русского народа и что без этой моральной силы физическая сила, назло всем представителям «истинно русского народа», без моральной, духовной, нравственной силы, без справедливости не стоит ничего».

Всего в прениях по законопроекту о переходе из одного вероисповедания в другое записались 81 человек. Однако ввиду того, что прения затянулись, на заседании 24 мая по предложению председательствующего кн. В. М. Волконского было решено сократить число докладчиков, избрав по пять ораторов за и против законопроекта.

В защиту свободы совести и с поддержкой законопроекта выступил семидесятилетний депутат от крымских крестьян, евангелист Захаров 1-й («Союз 17 октября»).

Симбирский депутат А. А. Мотовилов¹³⁰ (умеренно правый) указал, что Россия, которая сложилась в единении с Православной Церковью, испокон веков и росла в Православии. Под знаменем православной веры проходила вековая борьба с татарами и с поляками, и Церковь благословляла русских князей не только на победы, но и на мучения. Этот вековой союз Церкви и государства не может быть разорван по желанию Государственной Думы, и Государственная Дума не может сказать русскому народу, что напрасно он думал, будто его вера так высока, – Православие равно с другими религиями. Русская Государственная Дума не может принести русскому народу такого развенчания его веры. Нельзя преследовать за веру, но и нельзя также забывать о глубоко верующей душе народной.

В заседании 26 мая депутат умеренно правых В. Г. Амосенок от имени крестьян внес предложение отложить постатейное обсуждение и голосование проекта до осени 1909 г., когда собрания Думы будут более многолюдными. Против этого предложения выступили октябрист Капустин, к.-д. Караулов, с.-д. Кузнецов, а также крестьяне Лукашин и Кузовков. Лукашин заявил от имени крестьян прогрессивной группы, что Амосенку крестьяне не давали поручения говорить от имени всех крестьян, и поэтому они будут голосовать против предложения Амосенка. Такое же заявление от имени крестьян-октябристов сделал Кузовков, и предложение Амосенка было отклонено 185 голосами против 152¹³¹.

Переход к постатейному голосованию был принят в заседании 26 мая большинством левых и октябристов против правых и умеренно правых¹³². После принятия первой основной статьи проекта епископ Евлогий заявил от имени солидарного с ним думского духовенства, что депутаты-священники отказываются от дальнейшего участия в обсуждении проекта¹³³.

К 1-й статье октябристами было внесено примечание, по которому возвращение перешедшего из нехристианства в христианство в его прежнее вероучение влечет за собой все те правоограничения, которыми по закону обусловливается принадлежность к этому вероучению. Ввиду отсутствия правых поправка была отклонена большинством 94 против 78¹³⁴.

Националисты и умеренно правые признавали, что принятие ст. 1 в редакции вероисповедной комиссии является «грозным ударом» для союза Церкви и государства. Они, однако, продолжали борьбу даже тогда, когда ст. 1 прошла во втором чтении с незначительными поправками.

Поправка октябристов о том, что «родители христиане при переходе в нехристианское вероучение не вправе выбрать для детей, не достигших 14-ти лет, нехристианское вероучение»¹³⁵, – была отклонена. Большинством октябристов и к.-д. было отклонено и предложение с.-д. об узаконении вневероисповедного состояния, чего очень желали крайне правые для облегчения провала всего закона. Весь проект в первом постатейном чтении был закончен в заседании 26 мая.

Второе постатейное чтение происходило 1 июня 1909 г. После принятия 1-й статьи в редакции комиссии Тычинин от имени националистов заявил, что они от дальнейшего участия в голосовании проекта воздерживаются.

Председатель фракции умеренно правых Балашов¹³⁶ внес от имени фракции следующее заявление:

«Фракция, исповедуя основные положения свободы совести, возвещенные высочайшим Указом 17 апреля и Манифестом 17 октября 1905 г., всемерно содействовала проведению в законодательном порядке внесенного правительством, во исполнение высочайшей воли, законопроекта о переходе из одного вероисповедания в другое. Между тем, вновь образовавшееся в Думе большинство, расширив пределы законодательного предположения, установило начала равенства перед законом религии христианской с еврейством, магометанством и даже язычеством. Признавая непреложной истиной, что величие и мощь Российской Империи покоятся на тесном и неразрывном союзе с первенствующей Церковью Православной, и находя, что распространительное толкование высочайших предуказаний, допущенное большинством Государственной Думы, пытается извергнуть Россию даже из сонма государств христианских, фракция, исчерпав все меры противодействия, воздерживается от дальнейшего обсуждения названного законопроекта, возложив всю ответственность за указанное решение Государственной Думы на вновь образовавшееся большинство».

По утверждению националистов и умеренно-правых (объединившихся вскоре в одну национальную фракцию), законопроект, с момента признания им равенства религий христианской и нехристианских, признавался ими не только бесполезным, но и вредным.

Окончательная редакция вероисповедного закона

После голосования 1 июня законопроект был передан в редакционную комиссию и, поскольку 2 июня 2-я сессия Думы закрылась, то окончательное голосование имело место уже в 3-ю сессию 30 октября 1909 г. В этой окончательной редакции законопроект был принят 130 голосами против 91¹³⁷ и был сформулирован следующим образом¹³⁸:

1 ст. Каждому лицу, достигшему 21 года, предоставляется право переходить во всякое вероисповедание или вероучение, принадлежность к коему не наказуема в уголовном порядке;

2 ст. Лицам, достигшим 14-летнего возраста, означенное право (ст. 1) предоставляется с разрешения тех лиц, на которых лежит попечение о личности несовершеннолетнего (родителей, усыновителей, попечителей, опекунов);

3 ст. Родители или тот из них, на котором лежит попечение о личности малолетнего, не достигшего 14-ти лет, определяют его вероисповедание;

4 ст. С переходом в установленном законом порядке в другое вероисповедание или вероучение прекращаются взаимные права и обязанности между Церковью или религиозным обществом, с одной стороны, и отпавшими от оных, с другой;

5 ст. Лицам, желающим присоединиться к другому вероисповеданию или вероучению, принадлежность к коему не наказуема в уголовном порядке, а тем более к православной вере, никто ни под каким видом не должен препятствовать в исполнении сего желания;

6 ст. Все заявления, прошения и другие бумаги по делам о переходе из одного вероисповедания или вероучения в другое освобождаются от гербового сбора.

Далее предусматривалась отмена ряда законодательных статей, связанных с фактическими ограничениями свободы совести.

Проект был передан в Государственный Совет, но там он до окончания деятельности III Думы даже не был поставлен на обсуждение. «Таковы печальные результаты, – писали члены к.-д., составители обзора о III Думе, – наиболее яркой страницы в деятельности третьей Думы, направленной к «осуществлению свободы совести»¹³⁹.

Думский законопроект о старообрядческих общинах оказался совсем неприемлемым для Государственного Совета и, отвергнутый им, «повис в воздухе». Согласительная комиссия не пришла ни к какому взаимоприемлемому варианту¹⁴⁰. Дума предпочла отказаться от обсуждения варианта, предложенного Государственным Советом, чтобы дать правительству возможность таким путем сохранить действие закона, проведенного еще в 1906 году в порядке 87 ст. основных законов.

Законопроект Государственной Думы о переходе из одного исповедания в другое, предусматривающий право перехода в нехристианские исповедания, поступивший в Государственный Совет в 1909 г., был передан им в Особую комиссию, которая в продолжение 18 месяцев собралась всего 5 раз и в конце концов вернулась к правительственной редакции, допускавшей лишь переход в христианское исповедание. 17 мая 1911 г. по настоянию правых Государственный Совет снял законопроект с очереди и лишь 4 ноября приступил к его рассмотрению. После обсуждения в заседаниях 9 и 16 ноября законопроект был принят в редакции, предусматривающей переход из христианского вероисповедания точно в христианское же и притом в возрасте не менее 21 года и не ранее 40 дней после подачи о том заявления. 23 ноября ввиду расхождения с Думой Государственным Советом было избрано 7 представителей в согласительную комиссию.

Митрополит Владимир (Богоявленский), замещавший в Синоде смертельно больного Антония (Вадковского), предпринял со своей стороны действия, направленные на ограничение рамок действия Указа 17 апреля 1905 года, учитывая, что в придворных «сферах» настроение для этого было благоприятным. Была намечена комиссия из 3-х человек для разработки проекта «Положения об иноверных церквах и общинах». В основу проекта должно быть положено:

1) Полное восстановление в правах Православной Церкви, как господствующей в России. Поэтому ее постановления о церковных праздниках, о цензуре духовных печатных изданий и т. д., обязательны для гражданской власти, которая должна признать полную независимость иерархии в решении таких вопросов;

2) Строжайшее запрещение законом евреям, магометанам и язычникам распространение их вероучения и открытия синагог, мечетей, капищ без тщательного рассмотрения, а в столицах и больших городах без согласия высшей церковной власти. Сектанты приравниваются к нехристианским исповеданиям, и для регистрации их общины требуется наличности в ее составе не менее 1000 грамотных мужчин. В сельских местностях, где православные составляют не менее половины жителей, устройство сектантских собраний не должно допускаться.

Архиепископу Антонию [Храповицкому] Волынскому было поручено составить доклад относительно недопущения католиков к занятию должностей в государственных учреждениях Западного края. Был намечен ряд ограничительных мер против старообрядцев, а также «писателей-лжеучителей» вроде В. В. Розанова и Д. С. Мережковского. Проект «Положения» намечалось провести в феврале с помощью гр. С. С. Игнатьевой¹⁴¹.

В «Московских ведомостях» за сентябрь 1912 г.¹⁴² была помещена передовая статья принципиального содержания, в которой подвергалась критике вся не только думская, но и правительственная политика по вероисповедному вопросу. Большие выдержки из этой статьи поместили также «Церковные ведомости»¹⁴³.

«Законодательство, определяющее отношение нашего государства к религии и Православной Церкви, – писали «Церковные ведомости», – в период 1905–1912 гг. слагалось под влиянием нескольких факторов, и представляет ряд напластований, далеко не однородных и даже идейно противоположных. Обрисовка его полной картины должна бы охватить весь огромный материал учредительных актов Верховной Власти, правительственных законопроектов, претерпевших различные изменения, ряд поправок и почти контрпроектов Государственной Думы, ряд поправок Государственного Совета, отзывов Святейшего Синода, наконец, оценить многочисленные мотивировки проектов и мнений. Знающие понимают, как громаден архив этих материалов, дающих скорее место для важной и интересной диссертации, нежели хотя бы для ряда газетных статей... Между тем, полнота ошибки, о которой мы говорим, может предстать взору только при таком подробном анализе законодательного материала, скопившегося за 1905–1912 годы. ...Думаем, однако, что суть ошибки правительства П. А. Столыпина, выступившего в 1906 году с рядом законопроектов, касающихся веры и Церкви, достаточно ясна и при очень сокращенном изображении ее.

Представим себе защитников какого-нибудь замка от бунтующей толпы, которые, желая предохранить стены от разрушения, отвлекают толпу на разрушение фундамента: в чем ошибка этих защитников? Думаем – она ясна. Стены на вид кажутся более важны, чем фундамент, но только кажутся. В действительности – фундамент более важен. Пока он цел, восстановить проломанные стены не очень трудно. С уничтожением же фундамента стены все равно рухнут, но с тем ухудшающим осложнением, что их уже не на чем воздвигнуть».

Далее «Московские ведомости» со скорбью рисуют картину разрушения церковно-государственной «симфонии», картину заката «константиновской эпохи» церковной и гражданской истории:

«Вот такую же ошибку делает тот, кто для спасения государственного принципа жертвует принципом религиозным. До величайшей степени эта ошибка доходит в том случае, когда мы имеем дело с данным русским государством, которое было атаковано революцией. Это государство построено на теснейшей связи с религиозным принципом, а его Верховная Власть, т. е. неограниченная Самодержавная монархия, даже совершенно неотделима от религиозного принципа. Если еще можно себе представить, что вместо нашего государства можно построить некоторое иное, разобщив его с принципом религиозным, то уже совершенно невозможно сохранить нынешнюю Верховную Власть, разобщив ее с религиозным принципом. Таким образом, жертвовать религиозным принципом для спасения Государственного было бы в 1905–1906 годах полным абсурдом, попыткой с негодными средствами.

Этот абсурд, однако, и имел место в правительственных законопроектах 1906 года. Повторяем, что законопроекты имели напластования, изменялись. Но их основной тон остался неизменным, и его лучше всего можно видеть в первом ряде законопроектов, редактированных бывшим директором Департамента иностранный исповеданий – Владимировым и внесенных еще во вторую Думу. Их, как основные и типичные, мы и имеем в виду, говоря об идее правительственной религиозно-вероисповедной реформы.

Эти законопроекты, – продолжают «Московские ведомости», – не совершают немедленного разобщения государства от религии, но ставят законодательство на путь разобщения, на такие основы, при которых, хотя со множеством отклонений и противоречий, эволюция законодательства начинает идти по все более растущему разобщению государства и религии. Мы не говорим, что оно уже создано, мы сказали то, что есть, – что государство уже сделало ряд шагов по этому пути. Это, – к несчастью, факт.

Ошибка правительственного реформирования при этом была двойная: оно разъединяло государственное здание с его собственным фундаментом, разрывало то, что должно быть соединено, и такой же разрыв, конечно, бессознательно, производило между учредительными актами Верховной власти и законодательными актами правительственной власти, т. е. разъединяло Верховную власть государства с правительственной властью его, разрывало и в этом отношении то, что для прочности государства должно быть неразрывно соединено.

Для такой ошибки, конечно, нельзя найти другой квалификации, как «величайшая ошибка». А она действительно была совершена именно в смысле указанного двойного разрыва в государственном фундаменте...».

В период IV Государственной Думы наступление Синода и обер-прокурора против законопроекта о веротерпимости усилилось. Взгляды В. К. Саблера на этот вопрос были изложены им в отзыве по поводу законодательного предположения 32-х членов Государственной Думы, озаглавленного «Основные положения о свободе совести в России».

«Россия, – писал Саблер, – государство конфессиональное, в котором господствуемое вероисповедание Православное и толерантное, в котором присвояется свобода веры всем российским подданным» и в котором все веры распределяются по степени их совершенства с точки зрения «единой истинной православной веры». Положения, признающие «равноправие всех вер» и «безрелигиозное состояние», нарушают Основные Законы государства Российского, «ведут к вредным последствиям для государственного строя, ибо вносят смуту в религиозную совесть миллионов российских подданных, нарушают семейный мир и уравниванием значения всех религий противодействуют и религиозному и культурному преуспеянию»¹⁴⁴.

Исходя из этих положений, Саблер с присущей ему решимостью приступил к практическому устранению последствий Указа 17 апреля 1905 года о веротерпимости. Законопроект о свободе совести, с таким трудом подготовленный III Государственной Думой, был также не без усилий погребен в синодских и думских архивах. Озабоченный тем, чтобы IV Дума не подняла вновь этих вопросов, Саблер предпринял усилия, чтобы законодательную инициативу по ним закрепить за Синодом.

В связи с этим от епархиальных архиереев последовал в Синод целый ряд подробных докладов о положении старообрядцев и сектантов на местах. По донесениям преосвященных оказалось, что полиция на местах недостаточно строго следит за ведением сектантами их религиозных бесед, которые поэтому нередко выходят из рамок дозволенного законом. Ввиду этого архиереи задавали вопрос: не лучше ли было бы возвратиться к старым порядкам, когда сектантскими делами ведало духовенство. У Саблера с министром внутренних дел Н. А. Маклаковым велись переговоры об изъятии дел, относящихся к старообрядцам и сектантам, из ведения Департамента духовных дел иностранных исповеданий и передаче их в духовное ведомство. «Н. А. Маклаков, – сообщает газета «Речь», – как передают, обещал В. К. Саблеру подвергнуть этот вопрос тщательному обсуждению»¹⁴⁵.

Еще весной 1913 г. юрисконсульской части Синода была поручена разработка оснований для законопроекта об изъятии ряда дел из компетенции Государственной Думы. Работа над законопроектом велась летом с чрезвычайной поспешностью и в полной тайне. Ходили даже слухи, будто вопрос о 65 статье Основных Законов обсуждался в Совете Министров и в заседании Синода, что здесь и там мнения разделились, но в «высших сферах» тактике Саблера встречает полное сочувствие. Говорили, что члены Синода выражают удовлетворение по поводу проекта, который «поставит Синод на подобающее ему место и избавит от глумлений со стороны законодательных учреждений»¹⁴⁶.

Под впечатлением этих слухов в заседании 29 октября Дума приняла запрос, обращенный к председателю Совета Министров относительно справедливости слухов о подготовляемой обер-прокурором Синода попытке ограничить права законодательных учреждений. Это ни в какой мере не остановило Саблера. 7 ноября в «Церковно-общественном вестнике» сообщалось, что в ближайшем заседании Синода состоится доклад обер-прокурора, посвященный значению 65 статьи Основных Законов и ее применению на практике. По толкованию Саблера, вопросы догматические, канонические и церковно-иерархические должны решаться Синодом совершенно самостоятельно; вопросы внутреннего устроения Церкви (церковно-административное, церковно-судебное законодательство, уставы духовно-учебных заведений, правила церковно-хозяйственные и т. п.) Синод «непосредственно представляет на утверждение Верховной власти». Непосредственно касающимися в равной мере церковного и государственного законодательства являются такие законопроекты, как, например, проект бракоразводной реформы, снятия монашеского или духовного сана, прав и привилегий учащих и окончивших курс в духовно-учебных заведениях, штаты последних и все денежные ассигнования на нужды ведомства православного исповедания из средств государственного казначейства. В заключение Саблер разъяснил, что «применение ст. 65 ко второй группе законодательных предположений вопросы внутреннего устроения Церкви) имеют силу и характер не более как инструкционный и отнюдь не посягающий на законные права Государственной Думы и Государственного Совета в области законодательства и преследуют только твердое и правильное установление порядка составления церковных законопроектов и направление тех путей, по которым тот или другой законопроект должен быть проводим, сообразно характеру и значению законопроектов»¹⁴⁷.

Законодательная инициатива Саблера встретила в общественных кругах резкое сопротивление. Так, газета «Вечернее время» писала по поводу действий обер-прокурора: «Он разошлет свою инструкцию «подлежащим ведомствам» и преподаст им, как следует отныне проводить законопроекты, касающиеся вопросов Церкви. За подписью В. К. Саблера и одного из его столоначальников получена будет в министерствах бумажка, которой не более, не менее, как ограничиваются права Государственной Думы и Государственного Совета»¹⁴⁸. Существенных сдвигов в вопросе о свободе совести вплоть до февральской революции более не произошло. В практике же имел место частичный возврат к положению до 1905–1906 гг. Половинчатые и противоречивые меры Государственного Совета и правительства так и не дали сколько-нибудь удовлетворительного решения вероисповедного вопроса.