Июнь. Книга 2

<…>³⁴⁹

3:2). Если мы сопоставим параллельные места, где речь идет о проповеди Иоанна Крестителя: Евангелие Матфея Мф.3:1–12, с Евангелием Марка Мк.1:2–8 и Евангелием Луки Лк.3:3–14 и вникнем в смысл самой проповеди, то для нас станет вполне понятным, что выражение, употребляемое Иоанном Предтечей – Царство Небесное, равносильно выражению Царство Божие, так как там даются такие наставления практического характера, которые относятся к земной жизни людей, а не к небесной, загробной. Нам думается, что автор напрасно так резко различает Царство Божие и Царство Небесное; напрасно он силится обосновать своё суждение на евангельских данных и напрасно весьма неудачно ссылается на Евангелие Матфея Мф.25:34, и Иоанна Ин.14:1–2, сопоставляя эти места с притчами Христовыми и молитвой Господней. В первых двух ссылках, по его мнению, речь идет о Царстве Небесном, которое является уже совершившимся фактом, а во втором случае (Притчи Христовы и Молитва Господня) говорится о Царстве Божием на земле, имеющем наступить в более или менее отдаленном будущем, – по мере того, как люди будут проникаться евангельским духом, божественной правдой и чистой Христовой любовью, наступит и Царство Божие (102 стр.)

Давая такую постановку делу, автор слишком узко и односторонне понимает идею о Царстве Божием (что мы и покажем ниже), и, приковывая мысль своих читателей к земле, желает совершенно как бы изгладить в их умах и сердцах всякое представление о небе. Он с особою настойчивостью везде проводит в сознание читателей только понятие о «Царстве Божием на земле» и этим выражением испещрил всю свою книжку; между тем о Царстве Небесном он упоминает три раза и то вскользь, как бы мимоходом. Всецело приковывать Царство Божие к земле едва-ли вправе христианский пастырь.

По нашему мнению, автор, допустив такое различие, сузил свою задачу и в своём исследовании вступил на путь, значительно отклоняющийся от истины. Дело вот в чём. Понятие о Царстве Божием понятие очень широкое: оно заключает в себе идею и Царства Божия на земле и Царства Небесного, при чем эти идеи так близко соприкасаются одна с другой, даже больше – одна идея является как бы продолжением другой, что самостоятельное существование их независимо друг от друга не только невозможно, но и немыслимо. Правда, в последнее время широкой полной разлилось в нашем интеллигентном обществе, интересующемся вопросами религии, стремление, так сказать, низвести Царство Божие на землю. Нередко многие трактуют об устроении нашей жизни на началах, равенства, свободы, правды и любви и употребляют все усилия к тому, чтобы Царство Божие наступило на земле; при этом о Царстве Небесном красноречиво умалчивают. Это модное течение не может быть оправдано Евангелием. Евангелие гласит, что Иисус Христос не делал такого различия. В начале Своего общественного служения Он настойчиво призывает народ ко вступлению в Царство Божие под условием покаяния, что весьма знаменательно, и к устроению того же Царства Божия на земле. Этот призыв весьма рельефно выражен в целом ряде притч и в молитве Господней. Во второй половине земного Своего служения роду человеческому Господу благоугодно было, с мудрой постепенностью, возводить взор Своих учеников и последователей к горнему, к небесному, как можно чаще отвлекая их помыслы от земли. Он учил их о перенесении страданий, лишений, гонений, притеснений и даже самой смерти ради Царства Небесного, ради жизни вечной. Если Сам Божественный Основатель христианской религии не только не проводил резкой грани между Царством Божиим и Царством Небесным, но даже ставил их в естественно-органическую связь, то вправе ли мы полагать такое резкое различие между Царством Божиим и Царством Небесным? Мы твердо убеждены, что в данном случае ответ должен быть только один: колебания и сомнения тут и не уместны, и невозможны. О. Петров, к нашему великому удивлению, в своих изысканиях держится крайне странного приема: он, по-видимому, не хочет и знать нашей богословской науки, и с её выводами и общепринятыми положениями, кажется, он совершенно не знаком. А ведь в нашей богословской литературе определение понятия «Царство Божие и Царство Небесное» более, чем достаточно, уяснено и научно разработано. Профессор Киевской духовной академии М.А. Олесницкий так выясняет вышеуказанную терминологию. «Выражение Царство Божие обычное у евангелистов Марка, Луки и Иоанна, как и других новозаветных книгах, у евангелиста Матфея часто заменяется выражением «Царство Небесное». Это метонимия. Известно господствовавшее у иудеев обыкновение вместо имени Бога называть место Его присутствия. Но встречаем у евангелиста Матфея и выражение «Царство Божие»; следовательно, оба эти выражения безразличны у евангелиста. Последнее тем правдоподобнее, что выражение «Царство Небесное» встречается не только в таких местах, которые возводят нашу мысль к небу, но и в таких, в которых имеется в виду земное, настоящее состояние человека (Из «системы христианского нравоучения профессора М. Олесницкого», Киев, 1896 г., стр. 478). Профессор богословия в Киевском университете св. Владимира протоиерей П. Светлов еще обстоятельнее и подробнее разработал этот вопрос. Он говорит: «в Евангелиях употребляются оба выражения – и Царство Божие, и Царство Небесное, известные еврейскому богословию (малкут ягле и малкут гашшамаим). Имя Бога, по требованиям раввинского богословия, нередко заменялось в данном выражении именем неба, местом обитания Божества, в соответствии, может быть, с ясно выраженной идеей о неземном, сверхъестественном происхождении царства Мессии. Отсюда и получилось метонимическое малкут гашшамаим «Царство Небесное» (вместо Божие). (Идея Царства Божия, профессора П. Светлова, Богословский Вестник, 1902 г., июнь, стр. 173). Мы недоумеваем, почему о. Петрову в разрешении данного вопроса вздумалось уклониться от общепринятых и выработанных нашей богословской наукой положений и пуститься в безбрежное море гадательных толкований и своеобразно-оригинальных мудрствований. Этот скользкий путь привел о. Петрова к неправильным взглядам на данный вопрос, к великому сожалению, популяризируемый им с настойчивостью, достойной лучшей участи, в его сочинении «Евангелие, как основа жизни». Вследствие этого и весь труд о. Петрова освещен под не вполне правильным углом с точки зрения нашей православной богословской науки. Бесспорно, что от такой постановки дела труд о. Петрова получил тенденциозную окраску и, как таковой, не заслуживает одобрения с православной точки зрения. Если же принять во внимание еще и то обстоятельство, что он преследует популярно-публицистические цели и рассчитан на широкое распространение среди читающей интеллигентной публики, то он не только не заслуживает одобрения, но и вынуждает стать на страже истины и сделать к этому труду небольшой корректив, весьма существенный и необходимый, как с точки зрения Евангелия, так и согласно требованиям нашей богословской науки. Говоря это, мы берем на себя смелость уяснить, согласно последним выводам нашей богословской науки, вопрос о Царстве Божием, составляющий центральный пункт рассматриваемой нами книжки о. Петрова «Евангелие, как основа жизни».

Так как всё произошло от Бога и всё стремится к Богу, как источнику своего бытия, и разумная и не разумная тварь, – то вся вселенная до грехопадения была сплошным Царством Божиим, где всё разумное соединено было в одну целую, великую семью взаимною любовью друг к другу и к Богу, и послушанием воле Его, – и не было разделения между небесным и земным, ангелами и людьми. После же грехопадения первых людей произошло разделение между небом и землей. Соединить разъединенное снова в одно царство – от вечности предопределено было в совете Божием через Сына Божия, «нетленного Царя веков» (1Тим.1:17); возглавить всяческая и соединить в Нём всё небесное и земное (Евр.1:10), умиротворив чрез Него, кровью Креста Его, и небесное и земное (Кол.1:20).

Начало восстановления Царства Божия положено было еще в ветхом завете и ветхозаветная история есть история развития Царства Божия только в приготовительной, первоначальной форме. Все деяния Божественного Промысла в истории Израиля есть не что иное, как промыслительная деятельность к приготовлению Царства Божия на земле. Тогда Царство Божие поддерживалось силою различных внешних средств, законов и ветхозаветных учреждений. Когда же человек созрел для высшего духовного служения Богу, является Христос и основывает именно это Царство Божие, царство нравственное. О цели своего пришествия на землю Иисус Христос учил многократно, при том в различных выражениях. В одних местах Он полагал сущность Своего дела в сообщении человеку истинного знания о Боге (Ин.17:4–6–7, срав. 14:6–7); в другом случае Он указывал на спасение людей, как на сущность Своего пришествия (Лк.9:56; Ин.3:16–17, 12:47; Мф.l:21). Весьма часто Спаситель говорил, что цель Его пришествия – спасение людей от их грехов чрез Его страдания и крестную смерть (Мк.10:45; Мф.20:28). Призыв к покаянию не праведников, но грешников – также составлял одну из целей пришествия Господа Нашего Иисуса Христа (Мф.11:13; Мк.2:17; Лк.1:31–32). Наконец, как на цель Своего пришествия, Иисус Христос указывал неоднократно на основание Царства Божия и проповедание евангелия того же Царства Божия (Лк.4:43). Проповедь о Царстве Божием составляет центральное и главное содержание благовестия и всего учения Христова, всю сущность Его дела (Мф.4:17; Лк.8:1, 9:11, 10:9; Мк.1:14). Итак, общая цель Христова пришествия – основание Царства Божия или же, следуя терминологии евангелиста Матфея, Царства Небесного. Все же прочие цели, до искупления включительно, по отношению к этой центральной являются только средством.

Под Царством Божиим во времена Спасителя разумелось нечто определенное, именно: появление вожделенного Мессии, предсказанного пророками, восстановление иудейского царства из всех рассеянных по земле иудеев, с резиденцией царя в Иерусалиме, включая сюда умерших, имевших воскреснуть во дни Мессии, а затем – бесконечная блаженная жизнь в Святой земле с исполнением всех пророчеств о мессианском царстве. Христос в старые формы и образы влил новый дух, новые идеи и самое понятие о Царстве Божием расширил в понимании своих последователей. Царство Божие по учению Иисуса Христа – всемирно и универсально, оно объемлет весь мир и также всеобъемлюще, как любовь Отца Небесного, простирающаяся на всех людей и на все народы земли. В Царстве Божием нет эллина и иудея, раба и свободного, обрезанного и необрезанного: здесь все равны, все – члены великой духовной семьи, соединенные под властью Отца Небесного одним чувством любви к Нему и взаимной любовью друг к другу (Мф.8:10–12, 21:28–32; Лк.20:15–17, 13:25–30, 10:16 и др.).

Естественно напрашивается вопрос: какие же пути ведут в Царство Божие? Покаяние и смирение отверзают нам Царство Божие (Мк.1:15), а не самодовольство и гордость; ищущие Царства Божия вступают в него не по своим заслугам, а по милости Божией: почему Царство Божие стало достоянием нищих духом, смиренных и кротких, плачущих, труждающихся и обремененных (Лк.4:23–26; Мф.5:3–12). Для действительного обладания Царством Божиим и пребывания в нём не достаточно еще одного покаяния, но нужна еще вера в Евангелие (Мк.1:15), т. е. требуется возлюбить Евангелие и Христа и отдать веру свою и сердце своё для Царства Божия Христу и Евангелию.

Таким образом, первая и основная черта Царства Божия есть его универсальность.

Другою чертою, определяющею природу Царства Божия, бесспорно нужно признать его духовность. Проповедуемое Евангелием Царство Божие есть царство духовное, нравственное, не от мира сего, царство истины и добра (Ин.18:36–38). Это царствование Бога внутри людей, в сердцах их. По словам Иисуса Христа, Царство Божие не придет приметным образом и о нём нельзя сказать: оно здесь, или вон там, ибо Царство Божие внутри нас (Лк.17:20–21). Апостол Павел в своём послании еще яснее говорит, что Царство Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость о Святом Духе. Кто сим служит Христу, тот угоден Богу (Рим.14:17–18; срав. Кол.1:12–13; 1Фес.5:5). Посему и благо, составляющее цель Царства Божия, есть духовное, а не внешнее благо. Оно – «сокровище, неоскудевающее на небесах», собираемое не на земле, а на небе, где ни моль, ни ржа не истребляет, и где воры не подкапывают и не крадут» (Мф.6:19–20; Лк.12:33–34). Сокровища Царства Божия заключаются не в увеличении материальных земных благ, а в обогащении души нашей Божественными совершенствами. Отсюда следует, что хотя благо наше и на небе, ибо заключено в Боге, однако должно собирать его, живя на земле. Этим учением не отрицаются блага земные вообще, а предостерегается неправильное пользование ими, т. е. злоупотребление. Закон евангельский требует, чтобы мы жертвовали низшими, хотя бы и законными требованиями, в пользу высших. Материальные блага – это нечто второстепенное в Царстве Божием; первая наша забота – это удовлетворение потребностей духовных ибо жизнь человеческая не зависит от изобилия его имения (Лк.12:15).

Какими же средствами достигается Царство Божие? Иисус Христос утвердил Царство Божие на земле Своею проповедью истины и любви и Своими крестными страданиями. Теми же путями и мы должны идти для устроения Царства Божия. Евангелие нам говорит, что Иисус Христос преимущественно во второй половине Своего служения роду человеческому требовал от своих последователей только одной любви, которая, будучи деятельной, соединяется с отречением от земных благ ради спасения, до готовности взят на себя иго Христово и Его Крест, т. е. до готовности потерпеть, пострадать и умереть за Христа ради жизни вечной. Иначе и быть не может. Самоотречение есть условие всякого плодотворного и успешного служения делу, призванию, идее; и успех достигается везде наивозможно большим сосредоточением силы души на одном предмете, без расходования и отвлечения её энергии в сторону. Это общее положение применимо и к устроению Царства Божия. Поэтому-то такой путь необходим для осуществления Царства Божия, ибо он обусловливается духовным характером самого Царства Божия, в котором любовь и истина составляют конечную цель. Отсюда вытекает определение по самому существу понятия о «Царстве Божием», как о жизни людей в Боге, дарованной нам во Христе и чрез Христа.

Для полного уяснения понятия о Царстве Божием нам необходимо рассмотреть как свойства Царства Божия, вытекающие из понятия о сущности его, так и формы Царства Божия на земле в главных моментах его развития. Эта дальнейшая разработка вопроса о Царстве Божием необходима в нашем критическом исследовании и в чисто практических соображениях: дальнейшее раскрытие вопроса покажет нам тот ложный путь, на который вступил о. Петров в своём сочинении «Евангелие, как основа жизни».

«Из понятия о Царстве Божием, как жизни людей в Боге, дарованной нам во Христе и чрез Христа, вытекает прежде всего та черта, которая называется трансцендентностью. Царство Божие трансцендентно, потому оно не есть произведение естественных сил, а дело Божие, чудо всемогущей любви и милости Божией, дар Божий, принесенный на землю с неба Сыном Божиим, Иисусом Христом. С другой стороны, из того же понятия о Царстве Божием вытекает и тот вывод, что оно есть дело человеческое, естественное, поскольку единение человека с Богом есть дело его внутренней нравственно-свободной жизни. Иначе, Царство Божие имманентно, ибо оно внутри нас и подлежит закону внутреннего роста и развития. В конце концов Царство Божие есть дело Богочеловеческое, устрояемое и созидаемое на земле Богом при свободном человеческом содействии» (Идея Царства Божия, профессора П. Светлова. Богословский Вестник, октябрь, 1902 г., стр. 118). «Бог есть действуяй в нас… мы же соработники у Бога» (1Кор.3:6–9). Из такого понятия о свойствах Царства Божия вытекает тот вывод, что Царство Божие должно рассматривать с одной стороны, как нечто осуществляемое и явившееся, а с другой – как имеющее явиться, как будущее, задачу, идеал. По учению Евангелия, Царство Божие есть чудо и дело любви и мудрости Божественной с одной стороны, а с другой – оно есть результат соучастия естественных сил и способности человеческой личности. Об основании Царства Божия Спаситель говорит в притче о Сеятеле. Как видно из этой и других притч, Царство Божие по самому своему основанию подлежит закону роста и развития, при этом внутреннего и внешнего роста, при содействии естественного фактора, т. е сил человеческих. (Смотри притчи о семени растущем, о закваске, о зерне горчичном и о работниках в винограднике). Не только притчами, но и без иносказаний Иисус Христос говорит о Царстве Божием, как цели и идеале, чтобы мы не боялись тесного и трудного пути подвигов, ведущих в Царство Божие (Мф.21:12; Лк.16:16, сравн. Деян.14:22; Мк.10:23), чтобы мы искали Царства Божия и правды Его и молились о наступлении его (Мф.6:33; Лк.12:31; Мф.6:10). В Евангельском учении Царство Божие изображается не как нечто готовое, извне данное, но еще только уготовляемое и развивающееся, нечто растущее, более в будущем, чем в настоящем (Лк.12:16–18, 30; Мф.26:29; Мк.14:25; Мф.25:34). Впрочем, в том же учении Царство Божие нередко называется уже пришедшим и настоящим (Мф.3:3; Мк.1:15; Мф.11:12; Лк.17:21). Этими двумя, по-видимому, противоречивыми определениями вполне выясняется характер Царства Божия. Царство Божие по изображению его в притчах может казаться одновременно в настоящим и будущим. «Царство Божие есть и пришло к нам со Христом, вместе с первым семенем евангельского слова, брошенным в сердца людей великим Сеятелем истины и добра. Но Царство Божие во времена Спасителя заключено было в семени или зародыше; и пока из зерна, зарытого в земле, не вышло растение и растение не созрело и не принесло плодов, нельзя называть Царство Божие пришедшим (в полноте). Таковым Царство Божие остается и до ныне. Царство Божие, как высокий идеал, принадлежит будущему; но это будущее заключено в настоящем, в потенции, в возможности. В этом смысле Царство Божие есть и ныне» (Идея Царства Божия, профессора П. Светлова, Богословский Вестник, 1902 г. Октябрь, стр. 122).

Каков же объем Царства Божия? Прежде всего Царство Божие водворяется в человеке, в его душе и даже его теле, обновленном воссоединением его с Богом; отсюда оно переходит на общество, народы и всё человечество. Но начинаясь с микрокосма (человека), Царство Божие распространяется на макрокосм, т. е. на всю землю, и завершается в нём. По учению христианскому, необходимо и макрокосмическое завершение Царства Божия, так как и внешняя природа не должна остаться безучастною к совершившемуся в человеке обновлению, ради которого (человека) она и сотворена. Поэтому обновление всей твари, завершаемое созданием нового неба и земли (2Пет.3:13), находится в причинной связи с обновлением человека (Рим.8:19–22). Изменение среды соответственно обновленной и богоподобной природе человека – естественно и необходимо, ибо, по слову Божию, мы ожидаем нового неба и новой земли (2Пет.3:13).

Принимая во внимание универсальность характера Царства Божия, мы, согласно учению Евангелия, должны допустить, что Царство Божие не может ограничиваться одною сферою внутренней личной жизни человека. Оно, как постоянно растущее изнутри наружу, захватывает, в себя земную жизнь человеческую во всех её проявлениям и сферах, пока всё в мире не будет приведено в гармонию с Божественною волею, и мир не станет Царством Божиим. Поэтому Царство Божие, осуществляемое и существующее внешним реальным образом, обнимает не только невидимую внутреннюю жизнь верующих, но и всю область земных отношений и условий земного человеческого существования. Наука, литература, искусство, семья, общество, право, государство, образование и т. д. – все формы нашей земной жизни и все наши дела должны испытать на себе обновляющую и очищающую силу Евангелия, чтобы всё земное и мирское вошло в состав Царства Божия, «да будет Бог всё во всём» (1Кор.15:28).

Естественно рождается вопрос: о каком же Царстве Божием здесь идет речь: о земном или о загробном, послеисторическом? Само собою разумеется, что о земном. Что именно речь идет о таком Царстве Божием, это видно из Молитвы Господней, где повелел нам Господь молиться о возможном осуществлении воли Божией на земле, как и на небе, и заповедал молиться о наступлении Царства Божия на земле. Следовательно, переносить Царство Божие, как это делали некоторые, исключительно и всецело на небо, в загробный послеисторический период его развития, нельзя никоим образом.

Поскольку человек живет на земле, постольку он и должен заботиться об устроении Царства Божия тут же на земле, в пределах своего обитания. Но так как жизнь человеческая не исчерпывается только земным его существованием, а имеет своё продолжение за гробом, то Царство Божие Иисус Христос не мог и не приурочил исключительно к земле, потому Царство Божие, основанное им, имеет и свой загробный или послеисторический период. Этот период относится к будущему веку, к кончине мира и ко второму пришествию Сына Человеческого во славе. Созидание Царства Божия продолжается за пределами исторического земного существования человека и имеет там своё развитие. Вот почему история Царства Божия не умещается в рамках одной земной человеческой жизни. Евангелие и раскрывает нам эту сторону Царства Божия. Достаточно вспомнить, как Иисус Христос учил о значении земных благ для человека. Придавая им чисто служебное значение, Он, Божественный Основатель Царства Божия, учил Своих последователей не прилепляться всецело к земным благам, указывая на их тленный, скоропроходящий характер, и на их чисто служебное значение (Мф.6:19–33; Лк.18:19). Своим учением о страданиях, лишениях и несении креста, столь многократно высказываемым Иисусом Христом во второй половине Его служения роду человеческому, не указывал ли наш Спаситель, что Его последователи должны и Царство то Божие устроять на земле ради Царства Божия на небе, и всю жизнь свою построят на началах правды Божией опять-таки с тою же целью, т. е. с тем, чтобы за гробом, в послеисторический период, иметь полную возможность вступить в новую жизнь? Вспомним эсхатологические речи нашего Господа (о кончине мира и втором пришествии Сына Божия, о Страшном Суде, наконец прощальную беседу Иисуса Христа), сказанные им пред самою почти Своею смертью; они все, так или иначе, трактуют о Царстве Божием в послеисторический загробный период, возводят нашу мысль от земли к небу и указывают на конечное назначение человека и на место его вечного пребывания – небо. Даже больше. Иисус Христос Своим последователям обещает райские обители. И в новой жизни человека примут участие преобразованные – новое небо и новая земля (2Пет.3:13)

Подводя итог всему сказанному, мы должны так определить Царство Божие в его главных моментах развития: а) Царство Божие – этическое, поскольку оно осуществляется на земле, или, выражаясь общепринятой нашей богословской терминологией, царство благодати, б) Царство Божие – космическое, поскольку оно проявляется во всей вселенной, или же царство силы, и Царство Божие – эсхатологическое, осуществляемое в будущем веке, в полноте времен, или царство славы. При этом необходимо заметить, что эти три момента развития Царства Божия так тесно связаны между собою и так близко соприкасаются один с другим, что отделить один от другого невозможно и что значение каждого из этих моментов не может быть ни умалено, ни преувеличено. Поэтому неправы те исследователи, которые останавливают своё исключительное внимание на 1-м моменте, т. е. приурочивают Царство Божие всецело к земле, и игнорируют или оставляют в тени послеисторический, загробный момент существования Царства Божия. Не менее, если не более, неправы и те, кто держится противоположных взглядов на трактуемый нами вопрос, т. е. умаляя значение Царства Божия на земле, всецело возводит его на небо и понимает его исключительно, как жизнь будущего века. Неправы наконец и те, которые проводят строгую грань между Царством Божиим на земле (этическим его моментом) и Царством Небесным (эсхатологическим моментом), трактуя как два совершенно различных царства, из которых первое (Царство Божие на земле) находится в периоде своего развития (произрастания), а второе – представляется уже законченным, готовым и вылившимся в определенную форму (Свящ. Петров в своём сочинении «Евангелие, как основа жизни» 101–103 стр.). Такой взгляд неправилен по самому существу своему, как несогласный с духом Евангелия. Где Бог – там и жизнь; Царство Божие, где бы оно ни было, – на земле-ли, на небе-ли, есть область движения и совершенной жизни в полном смысле этого слова, – и здесь то отсутствие движения, как жизни, и невозможно, и немыслимо.

Безусловно и существенно важным вопросом является вопрос о том, какими специальными средствами осуществляется Царство Божие на земле. Иисус Христос, Божественный Основатель Царства Божия, даровал и средства к осуществлению или устроению этого Царства на земле. Спасительное значение в деле устроения Царства Божия, кроме учения Иисуса Христа, получает еще самая Его личность, Его жизнь, Его деятельность, т. е. различные дела и события из Его жизни, из которых главными считаются: страдания, крестная смерть и воскресение, вознесение на небо, ниспослание Св. Духа верующим и учреждение Церкви, которая в свою очередь стала ядром Царства Божия, его душой. Короче сказать – устроение или восстановление Царства Божия на земле совершилось путем искупления рода человеческого, принесенного на землю нашим Спасителем, Богочеловеком Иисусом Христом. Христос явился не только Учителем, но и могущественным искупителем людей, Который, сообщив нам истину, дал нам силы, для её осуществления; не одно учение, а искупление в широком смысле Он избрал средством для основания Царства Божия. Поэтому основание Царства Божия в деле Христовом есть цель, а искупление становится средством к осуществлению Царства Божия. Это не два какие-нибудь различные дела, а одно и то же дело, рассматриваемые с разных сторон и разных точек зрения.

Восстановление Царства Божия совершается путем искупления человеческого рода. Посредницею искупления людей служит Церковь; поэтому Церковь, способствующая усвоению людьми совершенного Христом искупления и содействующая спасению их душ, служит в тоже время и восстановлению Царства Божия на земле. Смешивать два различные понятия по объему «Царство Божие и Церковь» никоим образом нельзя. Поэтому неправ о. Петров, силящийся понятие о Церкви заменить, где возможно, выражением общество или Царство Божие. Если сравним понятия Царство Божие и Церковь, то окажется объем их не одинаков. Царство Божие – это целое, а Церковь – часть его. Выражаясь фигурально, Царство Божие – организм, состоящий из души и тела; а Церковь – душа, – начало одушевляющее организм. Церковь с её институтами (таинствами, сообщающими благодатные дары, богослужением и иерархией), принявши на себя задачу восстановления Царства Божия на земле, осуществляет её с внутренней стороны или иначе – способствует осуществлению Царства Божия с этической стороны. Сообразно с двумя сторонами в Царстве Божием этической и космической, и служение Церкви Царству Божию простирается на обе эти стороны. Церковь служит не только орудием этического, нравственного обновления обществ и всего человечества, но началом и космическому обновлению и просветлению отпадшей от Бога твари, началом материального обновления мира. Кроме этого, мы видим, что в Церкви верующие вступают в единение со всем миром разумных существ и с ангелами, и с отошедшими в лучший мир душами праведных, и становятся членами великого Царства Божия, обнимающего века и вечность неба и земли, под властью нетленного Царя веков, Главы Церкви, Которому подчинились и ангелы (Евр.12:22–23; Еф.1:20–23; Флп.2:9–11; 1Пет.3:22); иначе сказать, Церковь содействует осуществлению Царства Божия и в будущем веке, в полноте времен, т. е. и в эсхатологическом отношении.

Вот краткий эскиз уясняющий, на основании слова Божия, и согласно выводам богословской науки, понятие о Царстве Божием со стороны его существа или внутреннего содержания, свойств и проявления этих свойств, а равно и средств к осуществлению на земле самого Царства Божия.³⁵⁰ Надеемся, что читатели наши из этого краткого очерка надлежащим образом уяснять себе идею Царства Божия и наглядно убедятся, какая разница между общепринятым в богословской науке взглядом на Царство Божие и взглядом о. Петрова, проведенным им в «Евангелии, как основе жизни», – и на чьей стороне истина.

П. Козицкий

Мы позволим себе вернуться и остановиться на рассуждения автора о том, что в прискорбных обстоятельствах столкновений православных с сектантами виновато «миссионерство» приходских пастырей. «Семинарский устав 1867 года, – говорит он, – разумно исключил из числа обязательных предметов преподавание раскола, но все-таки организация миссионерской деятельности возложена была на епархиальных архиереев». Еще в 1864 г. в Саратове учреждается братство для приискания миссионеров добровольцев. В 1875 г. основывается школа в Вятке для крестьян, желающих идти на борьбу с расколом. «В этой перемене политики сказалось осуждение полицейского характера прежних миссионеров и сквозит понимание того, что подвизающийся постоянно в своём приходе в качестве духовного начальства приходский священник не годится в миссионеры: слишком близко стоит он к будничной жизни прихожан, к сожалению почти всегда он в дурных отношениях с соседями по поводу хозяйственных столкновений и приходских нужд и невольно становится в глазах их соглядатаем, чуть не полицейским чиновником в рясе; к этому приводят не только его обязанность наблюдения за приходом, и донесения при случае в консисторию и полицию о том или другом неблагоповедении, но и крайне формальный характер его обязанностей, связанный к тому необходимостью вознаграждать себя с некоторой иногда чрезмерной страстью и настойчивостью на счет тощего достатка, а чаще и прямо недостатка прихожан из крестьянского сословия… к сожалению, – продолжает автор, – уже двадцать лет как политика по расколу опять переменилась: устав 1884 г. ввел снова в семинарию в качестве обязательного предмета преподавание раскола и хотя следующие один за другим миссионерские съезды позволяют заключить, что центр тяжести миссионерской деятельности не тяготеет больше ко вреду дела православия на приходском духовенстве, но настроение самих съездов не обещает ничего успокоительного: всё громче в среде миссионеров раздаются голоса, требующие содействия миссионерам со стороны светской власти, смешивающие в одно религию и государство, голоса, не признающие за русским монархизмом самостоятельного существования вне православия… Разумеется, эта фальсификация государственной науки и русской истории рано или поздно будет изобличена; но сколько еще принесут они зла русскому народу и государству, а также и самому православию» (114–115)…

Мы не можем, конечно, предугадать, насколько научные предсказания автора оправдаются, будет-ли изобличен в фальсификации тот результат изучения русской истории, по которому и русское государство, и русский монархизм сильны православною Церковью русского народа, или поймут наконец, что теория отрешенного от Церкви государства, хотя и удачно подделывается под науку, но отрешается вместе с тем и от основ народной жизни. А что принесет больше для народа, государства и православия зла, для этого опыты, к которым так беззастенчиво зовут новейшие последователи новейшей государственной науки, конечно, были бы очень интересны, если бы они не были так ужасающе страшны. Но оставляя эти чуждые нам экскурсии в область высшей политики и предсказаний, мы не можем не выразить своего глубокого удивления и изумления пред той последовательностью, с какою автор желал бы лишить и священников, и кандидатов священства, учеников семинарии, не только права и обязанности миссионерствовать в приходе, но и самой возможности приготовиться к этому в виде изучения в семинарии науки расколоведения. Кому-бы, кажется, прежде всего и не знать раскол и сектантство, как не православному священнику? Но нет, пусть он не смеет изучать их, пусть не держит в руках и соответствующих книг, а то, начитавшись, чего доброго пойдет миссионерствовать! Не правда-ли, отменная строгость в отношении к возможности заражения священников духом миссионерства. Она очень похожа на радикальнейшее в этом случае средство против такого вольнодумства: взять-бы книги все и сжечь!… И книги по расколо- и сектоведению до того опасны и не любезны автору, что он доходит прямо до неприличия, когда касается таких произведений, как сочинения доблестнейшего ратоборца и исследователя раскола высокоуважаемого Н.И. Субботина.

И такой пастырь, какого рисует нам, автор, конечно возможен у нас на Руси. Но есть пастыри, и их не мало, и другого типа, есть пастыри, которые знают своих овец, и овцы знают своего пастыря, не по соседским только хозяйственным столкновениям, не по настойчивости только сборов на нужды свои. И эти пастыри находят и найдут дорогу к мыслям, сердцу своих заблудших овец и сгонят их во двор овчий, спасают не одну заблудившую и погибающую христианскую душу… Специальные миссионеры, независимые от прихода, имеют некоторые преимущества для своей проповеди, но они никогда не могут сравниться в успехах, при равных ревности и способностях, с приходскими пастырями. Первые лишь возбуждают своим словом мысль и чувства слушателей, которые для них являются случайной аудиторией, а вторые имеют возможность примером своей жизни наглядно и в течение долгого времени подкреплять верность своего слова и убеждений. Миссионеры для отпавших, мы глубоко надеемся на это, есть временное, печальными обстоятельствами вызванное явление в жизни Церкви, приходские священники – вечное, как сама Церковь… И чем разностороннее будет образован приходский священник, чем более он будет сведущ в той части исторической науки, которая именуется расколоведением и сектоведением и в той части богословской, которая именуется апологетикой, тем меньше и меньше будет чувствоваться нужда в специальном миссионерстве. А чем будет он образованнее в этом отношении, тем он легче будет в состоянии проникнуть в религиозный дух народа, уклоняющегося от истины православия в темную область раскола и сект, тем правильнее он будет понимать явления расколо-сектантской жизни, тем скорее он найдет доступ к ним и средства к их врачеванию… Тогда и грозное будущее не будет так устрашать нас.

Но мы невольно вместе с автором далеко уклонились от рассмотрения поставленной им задачи юриста в судебных делах по расколу и сектантству. Эту задачу он совершенно правильно определяет, исключая из неё всё чуждое судейской деятельности. «В задачу юриста, – говорит он, – отнюдь не входит забота о распространении православия, и тем более содействие миссионерам в их специальной задаче» (стр. 128). Мы тем охотнее соглашаемся с этим взглядом на задачу юриста, что знаем, что в среде судебного сословия могут быть лица неправославные и неверующие. Мы только думаем, что в задачу юриста должно входить определение, насколько всякий данный проступок ответствен пред законом и достоверен-ли самый факт преступления. Мы очень охотно соглашаемся и с тем положением, что самое исповедание известного религиозного учения не может влечь за собою ответственности, если, конечно, это исповедание не предполагает целей пропаганды и что ответственность «имеет своим основанием не разнствование сих учений от основных истин веры христианской вообще и православной в особенности, на крайнюю степень проявленного в догматическом учении секты и невежественного и суеверного миросозерцания, полного искажения и превратного толкования событий истории и в особенности преданий церковных и выражений священных книг, но лишь жизненное проявление секты, учинение её последователями в силу исповедуемых ими догматических учений или усвоенных сектою молитвенных обрядов и действий, несовместных с охраняемыми государственною властью важнейшими интересами частных лиц или основными требованиями общественной нравственности». Мы к этому совершенно справедливому взгляду на основания ответственности проступков должны присоединить, что эта ответственность не может не простираться и на те поступки, которые, не будучи преступными сами по себе, заключают умышленное намерение одних и побуждение других к нарушению интересов государством охраняемых учреждений и частных лиц. Такой именно характер имеет всякое оказательство ереси и раскола, до общественных молитвенных собраний штундистов включительно, против которого и направлены ограничительные по отношению к расколо-сектантству законы.

Но посмотрим, как автор очерчивает судебные процессы по делам сектантов в связи с вопросом о задаче юриста в этих делах. «С каждым новым процессом, – говорит он, – всё яснее сказывается полная невозможность сколько-нибудь не только юридически, но просто с общей точки зрения, разумно и толково проводить такие процессы… Есть процессы, и имя им легион, в которых за полною невозможностью добраться до сути религиозных взглядов захваченных сектантов, а чаще толпы их, – приговор по печальной необходимости выносится как будто на основании одной переклички, делаемой при открытии заседаний» (стр. 139). Экспертиза сведущих в делах о сектантах лиц духовного ведомства не помогает делу. «Горький опыт заставляет судей обходиться без экспертов и, только ради того, чтобы не запутать окончательно дела, судья отказывает даже в ходатайстве потребовать заключения консисторий»… «Заключение экспертов говорит вообще о штунде без всякого применения к данному случаю». «Вещественным доказательством почти всегда бывает не что иное, как св. Евангелие, правда с подчеркнутыми словами, но все-таки Евангелие, которое более чем странно видеть в судебной зале, на столе вещественных доказательств преступления»… «Что-же касается свидетелей, то это почти исключительно сотские, десятские, очень часто к тому-же оскорбленные при арестах, и во всяком случае, надо думать, не компетентные в науке сектоведения; тем не менее, они с решительностью отвечают: это было собрание штундистов и вот эти, такие-то и такие-то штундисты были нами взяты на молении». «К чести судей надо сказать, что они такой фактической экспертизы обыкновенно не принимают во внимание, других-же наблюдений в области факта, собственно говоря, почти не бывает, так как крайние рационалистические секты обыкновенно характеризуются отрицательным отношением к обрядности и, следовательно, наблюдать нечего; с другой стороны, то положительное, что наблюдается чтение книг сообща, иногда пение, – свойственно сектантам всех оттенков» (стр. 140). «Юридическое исследование в сектантском процессе неприменимо и бесплодно»… «Такое положение дела неизбежно рано или поздно приводит к уничтожению всего производства в Правительствующем Сенате по 1 ст. уст. угол. суд. и улож. о наказ. Судьи это знают и естественно сочувствуют этому, ибо юридически согласны с этим результатом их деятельности; поэтому они не придают в большинстве случаев никакого значения ни процессу, ни результату его: они не миссионеры, и не могут, и не должны быть ими» (141). «Богословская экспертиза на суде, кроме слабости догматического содержания, страдает и другими недостатками, присущими как предмету экспертизы, так и личности эксперта». С одной стороны, у экспертов невозможно достаточное знание предмета при его поразительной изменяемости, с другой стороны, эксперты являются несомненно стороною заинтересованною в деле (142).

Дальнейшая характеристика духовной экспертизы так несправедлива, так похожа на самую низкую инсинуацию и при том до того фельетонно-легкомысленна, повторяя чужие остроты, в роде выражения: «миссионеры с кокардами», что даже странно встречаться с нею в труде, трактующем о предмете столь серьезного свойства и содержания, в труде, принадлежащем лицу высоко стоящему в юридическом мире. Но опуская частные подробности этой характеристики, мы лишь отметим, что если эксперт духовный не ограничивается на суде догматическим исследованием секты, а вводит в свою экспертизу политический элемент, то он делает это исключительно по требованию суда. Мы знаем несколько экспертиз, состоявших из разбора вероучения обвиняемых, их взглядов на Церковь, таинства, обряды, разбора, приводившего к заключению, что вероучение обвиняемых тождественно с тем, которое эксперту опытно и научно, известно под именем штунды, и суд этою экспертизою не удовлетворялся. Обвиняемые отвергают свою принадлежность к штундизму, и суд, на основании требований Сената, требует от эксперта разбора политико-общественных воззрений штундистов. Но обвиняемые ничего подобного на суде не высказывают. Что делать эксперту? не прибегать же к приемам инквизиции, чего довольно двусмысленно боится автор (стр. 188). И эксперт по необходимости прибегает опять к приему догматической экспертизы, т. е. к рассмотрению тех воззрений, которые, по-видимому, основываются штундистами на текстах св. Писания и которые у одних являются лишь теоретическим символом политико-общественных убеждений, а у других, более последовательных голов и горячих сердец, и императивом их политико-общественных поступков, преступным с точки зрения государственных законов. Такое рассмотрение толкования обвиняемыми различных текстов св. Писания о царской власти, сословиях, военной службе, присяге, суде, имущественном праве и проч. дает основание эксперту сделать заключение и о политико-общественных воззрениях обвиняемых, «в корне подрывающих основные начала православной веры и русской народности», и тождественных с штундизмом. Эта экспертиза, по нашему мнению, должна была бы удовлетворить суд, так как она правильна и с методологической и с юридической стороны. В самом деле политико-общественные воззрения штундистов выступают в жизни не только не отдельно от их веры, а в полном единстве и тождестве, и, как вера, они имеют своё основание в св. Писании и в нём черпают и своё содержание до буквализма. Это не научная экзегетика или такое, или иное, правильное или неправильное, толкование текстов св. Писания, нет, тексты св. Писания, по своему понимаемые штундистами, это самая жизнь их, это их и вера, как внутреннее убеждение и закон, как внешнее определение жизни. Буквалисты, без всякого книжного образования, а вместе без всякой возможности критического отношения к тексту св. Писания, они в верности букве Писания видят весь смысл религиозной жизни и эта библеистическая вера составляет в первоначальном своём развитии и весь культ их, сопровождаемый иногда и высокими подвигами духа. Но в этом лежит и опасность их заблуждения не только в религиозном, церковном, отношении, но и в государственном… С другой стороны, закон по отношению к штундистам вовсе не требует, чтобы только те сектанты могли быть признаны штундистами, которые совершают какие-либо поступки, противные общественной безопасности и нравственности. Закон в циркуляре г. министра внутренних дел, сопровождавшем Высочайше утвержденное положение комитета министров о признании секты штунд особо вредною, говорит не о непременном совершении противогосударственных поступков, а о «непризнании ими» государственных учреждений и порядка, о «проповедании ими» социалистических принципов, т. е. говорит не о конкретных проступках, а об идеальных, возможных, о психологических основаниях и словесных побуждениях к проступкам. Эксперт и указывает эту идеальную возможность, эти религиозные «догматические» побуждения обвиняемых к проступкам.

Но суд и этой экспертизы не принимает. Верный требованию Правительствующего Сената, он в последнее время стал требовать от духовных экспертов восстановления признаков преступного деяния in concreto, как выражается автор (стр. 143), т. е. указания, что, напр., молитвенное общественное собрание штундистов представляет собою несомненные признаки таких преступных деяний, которые говорили бы о противогосударственном и противонравственном характере. Постановка требования совершенно невозможная и мы знаем случай, когда эксперт-священник, после «догматической экспертизы» вероучительных и политико-общественных воззрений обвиняемых, возмущенный новым требованием суда – указать, какое, по его мнению, обвиняемые в незаконном собрании штундисты совершили противогосударственное преступление, сказал: «Я не прокурор и не жандармский офицер, а священник церкви Христовой. Я явился сюда не для того, чтобы свидетельствовать о поступках, моему ведению не подлежащих, а разъяснить, что то учение, которое содержат обвиняемые, не принадлежит к учению Церкви, а считается ею ересью, сектою штунд… Я думаю кроме того, что суждение о государственных преступлениях совершается при другой обстановке и другом составе судей»…

Мы вполне соглашаемся с автором, что юридически духовная экспертиза не призвана решать вопросы о политическом вреде сект, но в то же время не согласны с тем, что это последнее решение относится к обязанностям самого судьи или вызванного в качестве эксперта юриста-государственника. По нашему мнению, и судья, и эксперт-государственник рискуют в этом случае забраться в желательную, но им не принадлежащую область. Вопрос о политическом вреде сект решается высшею государственною властью, располагающею правом в той или другой мере законодательства: Государственным Советом или Комитетом министров, а суду остается руководствоваться тем указанием, которое делает, на основании предоставленного ему законом права, г. министр внутренних дел по соглашению с обер-прокурором Св. Синода, указанием на то, к каким именно последователям сект нужно относить тот или иной ограничительный по отношению к расколо-сектантству закон. Суд при этом располагает правом и обязанностью всякий раз удостовериться путем экспертизы, что представленные в качестве обвиняемых лица действительно, а не мнимо, принадлежат к тем именно последователям сект, которых имеет в виду обвинение. Здесь совершенно неуместно суждение и заключение о политическом вреде обвиняемых: это предрешено, на основании имевшихся на это данных, составителями законов.

А что бывают случаи, когда духовная власть, миссионерские съезды и духовные эксперты на суде входят в чуждую им область суждений о политическом характере той или иной секты, то это, имея в большинстве чисто теоретический интерес изыскания или исследования, является вместе с тем результатом того естественного явления, что духовная власть, священники и миссионеры не могут не жить интересами русской жизни, её истории и действительности. Никто из интеллигентных кроителей и переделывателей земли русской, как никто из призванных охранителей её: судей и администраторов, так не знает её, так не болеет о ней, как русское духовенство. Оно консервативнейший элемент в государстве и эта преданность его исторически сложившемуся государству заставляет его выходить из чисто духовных интересов и принимать на себя гражданские обязанности. Духовенство имеет право думать о православии, как оплоте русского монархизма и русского государства. Г. Бобрищев-Пушкин это право за ним отрицает. Назвавши раньше сопоставление православия с монархизмом фальсификацией русской истории, он необинуясь наперед ликует, что появление в качестве экспертов на суде юристов-государственников вызовет переворот в сектантских процессах и «резко выступит ненормальность обращения судебной власти в орудие православия», иначе говоря, судебное преследование сектантов сделается невозможным. «Это, – заключает автор, – было бы очень желательно и полезно для будущего» (стр. 144). Что-ж, о вкусах не спорят!…

Чтобы понять, все-таки, какого качества пищей питаются политические и судебные вкусы автора, следует просмотреть те «примеры из практики», которые он приготовляет для характеристики современных судебных процессов. Например, следующий случай. Один из духовных экспертов указывает и доказывает, что представленное обвиняемыми в суд изложение своего вероучения не подходит к тому, что известно под именем баптизм, а что в нём некоторые существенные пункты вероучения, которые содержит баптизм, отсутствуют, другие трактуются иначе, третьи противоположны баптистическому вероучению, и что представленное обвиняемыми вероучение тождественно с тем, которое известно под именем штундизма Косяковского толка. Кажется, такою «догматическою», чуждою всяких обвинительных элементов экспертизою, должен был бы удовлетвориться самый притязательный юрист, но автор делает следующее неожиданное заключение и преподносит его читающему миру: эксперт считает, что обвиняемые, «признавая вместе с баптистами учение о Св. Троице, в качестве штундистов повинны в том, что в отличие от баптистов, признающих общее крещение, называемое евангелическим, признают себя крещенными водой и что соблюдают праздники, в то же время как баптисты ни церковных праздников, ни царских дней не соблюдают, за исключением дня воскресного, а некоторые – субботнего» (стр. 147). Как это удобно приписать кому-либо чуждую ему мысль и затем дать место своему собственному негодованию! В этом же роде смысл и характер приведенных автором и других примеров судебной практики.

Эти примеры, по мысли автора, должны уяснить судебным деятелям целый ряд положений, именно: что министр внутренних дел в одном из последних своих циркуляров поступил неправильно, дав толкование закону 4-го июля 1894 г. в том смысле, что он «одинаково относится и к русским (русского происхождения) кавказским баптистам, которые не должны быть смешиваемы с немецкими баптистами и на которых, поэтому, не могут простираться права, предоставленные законом 27 марта 1879 года баптистам немецкого происхождения (немцам)» (стр. 150), что баптисты из православных, вопреки этому циркуляру, должны пользоваться, как и все вообще раскольники и сектанты, правом, в силу закона 3-го мая 1883 года, творить общественную молитву (151), что учение немецких баптистов, воспринятое русскими уроженцами, в применении к этим последним не должно называться штундизмом (151), что формула закона 1894 года может быть применяема исключительно в тех случаях, когда фактами доказана наличность признаков, в ней упоминаемых (159), а главное, что необходимо совершенно устранить из судебных дел духовную экспертизу. К вышеприведенным и рассмотренным основаниям, по которым автор желает упразднить духовную экспертизу, он прибавляет еще и следующее: «Чтобы убедиться еще более в ненадежности духовной экспертизы, – говорит автор, – необходимо, хотя бегло, взглянуть на поразительную многоветвистость родословного дерева сект» (162). Казалось бы, что чем сложнее дело, тем большего труда требует оно, и притом труда специалистов, и только. Отнюдь нельзя скептически относиться к возможности своевременного изучения сект, так как внимательность и трудолюбие преодолевают еще большие трудности, чем трудность изучения сект. Возможные ошибки в этом деле не должны служить основанием к полному недоверию к самому изучению и к данным изучения, как и во всяком другом ученом труде. Тот факт, что в важном вопросе о секте штундизма мнения исследователей расходятся в некоторых частных вопросах о происхождении штундизма, о названии различных толков его и т. п. говорит скорее о всесторонности и самостоятельности изучения штундизма различными исследователями, чем о недостаточности или недостоверности его. Расколо-сектантский мир действительно представляет своею жизнью беспрестанно нарождающийся, бесконечно меняющийся и при том крайне расплывчатый материал, но он, как редкое из других явлений русской жизни, имеет массу зорких наблюдателей и самоотверженных исследователей в лице русского духовенства.

Не менее, чем предпоследняя, любопытна и последняя глава рассматриваемого нами труда. Автор сам её предназначает «не для юристов, а для администрации в её законодательной деятельности» (180). И если предпоследнею своею главой автор старался убедить судебных деятелей, что в сектантских делах, по самому их характеру, не может быть никаких юридически достаточных данных для обвинительных приговоров, которые, будучи постановлены, всё равно кассируются Правительствующим Сенатом, то лицам администрации он дает не менее ясное указание, что в действительности нет никаких данных объявлять существующие секты вредными и направлять против них ограничительные законы. По мнению автора, даже и во взглядах высшей администрации, вредных в политическом и общественном отношениях сект в сущности не существует. Уже будто бы в Особом временном Комитете, Высочайше учрежденном 6-го февраля 1864 г., были сделаны Высочайше утвержденные такие заключения, по которым разряд вреднейших сект навсегда исчезает из нашего законодательства, а относительно вредных сект высказаны такие положения, которые исключают из понятия вредных сект вред политический и общественный, оставляя за ними вред «догматический», т. е. такой вред, который автором вредом не считается. Отсюда, совершенно справедливо заключает автор, только «один шаг до уничтожения разницы между особо вредными и невредными сектами». Автор полагает, что «шаг этот должен неминуемо быть сделан в настоящее время в момент признания свободы совести в форме свободы вероисповедания, так как стеснение и преследование сторонников более вредных сект только из-за догматического разногласия, с момента признания названных принципов, должно сразу прекратиться, – и наоборот: если в будущем, как мы это отчасти уже предвкушаем в настоящее время в законе 1894 года и в заключениях 2-го и 3-го миссионерских съездов, – будет вводиться в качестве признаков особо вредного вред общественный и политический, то это будет очевидным возвращением к прежней конструкции, ergo регрессом» (стр. J82).

Ужасающее общественно-нравственное состояние новейших сект, не видеть которое нельзя, автор так и считает плодом начавшегося регресса, т. е. применения к ним ограничительных законов. И наоборот, он думает, что ни одна из сект, если к ней не применять никаких административных и судебных мероприятий, не может быть долговечна. Одним из благодетельных последствий такого именно образа действий было бы, по мысли автора, то, что «юридическая фикция, описанная в циркуляре г. министра внутренних дел от 3-го сентября 1894 года за № 24, под именем штунды перестала бы, вторгаясь в жизнь, смущать как духовную, так светскую власть» (188). «Желательно было бы, – говорит автор, – чтобы в сфере будущего административного законодательства нашего времени не возрождалось отжившее деление сект на более или менее вредные, ибо упорство в этом направлении, в виде применения закона 1894 года путем распространительного толкования или создания ему законов-эпигонов было бы на самом деле и в церковном, и в политическом отношении вреднее всех вредных сект вместе взятых».

Это для будущего законодательства. Ну, а что же делать с законодательством существующим, с теми статьями закона, которые уже существуют и имеют столь ненавистную для автора тенденцию охранять православие, ограничивать раскол и сектантство в их соблазнительной и вредной для Церкви деятельности? Просто-напросто выбросить из существующего Уложения…

И автор дает целый ряд поучительных примеров, как Правительствующий Сенат своими кассационными решениями, которые, как мы знаем, в действительности имеют значение сепаратных законов, выбрасывает из Уложения эти статьи закона об охранении нашей веры и Церкви.

Статья 40-я основных законов, указывающая на первенство и господство православной Церкви, в соединении со статьями 44-й и 45-й, указывающими на свободу отправления веры и богослужения у иноверцев, уже «не безнадежно (для автора) прикрепляют нашу личность к православию».

Статьи 36-я уст. о предупр. и пресеч. прест. и 21-я уст. духовн. консист., как будто, устанавливают у нас крепость господствующему вероисповеданию, запрещая отступать от православия, но они очевидно для автора несостоятельны, в виду полной невозможности даже попыток принуждения внешними средствами оставаться верным православию. Всякое принуждение по статье 23 уст. о предупр. и пресеч. прест. – соблюдать воскресные и праздничные дни, Сенат всё равно зачеркивает «карикатурные истории» судебного обвинения по этим статьям.

Статья 59-я уст. о пред. и пресеч. прест. запрещает публичное оказательство раскола на улицах и площадях, но позволяет его на кладбищах: не ставится-ли этим самым блюстителям закона на вид, что они попадут на суде в самое неловкое положение, если бы пожелали блюсти за исполнением первой половины закона? Точно также и 3-й пункт 48-й статьи того же устава, запрещающий наружные колокола и позволяющий кресты и иконы над входом в раскольнические часовни: здесь от блюстителей закона требуется побольше сообразительности, чем буквальное понимание его. Все равно Сенат, напр., заставит полицию «возвратить снятый ею рельс, который раскольники повесили близ своей молельни вместо колокола».

Статьи 189-я и 196-я уложения о наказ., правда, совершенно противоречат основной мысли и желанию автора показать, что ограничительных законов по делам религии не должно быть, да в сущности и нет, – но «неужели нужно в юридической печати пожелание, чтобы эти живые покойники не были перенесены в новое уложение»?

Статья 203-я уложения, воспрещающая распространение изуверных сект и принадлежность к ним при наличности гнусных действий, должна быть также вычеркнута из уложения и найти своё место в соответствующих статьях о преступлениях против нравственности, телесной неприкосновенности и проч.

Для статьи 196-й, карающей совратителей, должна явиться смертным приговором доказанная будто бы автором «невозможность догматической экспертизы».

«Узкое понимание, наконец, главного термина 29-й ст. уст. о наказ. – «законное требование» – не раз подавало повод к злоупотреблению этой статьей»… Продолжать такую систему слишком опасно в виду указаний Правительствующего Сената.

Итак, «администрации в её законодательной дальнейшей деятельности» остается лишь быть на высоте юридических требований: все следы её «регрессивной» прежней деятельности уничтожены. Пусть это будет для неё со стороны юристов уроком и поучением… Что же остается нам, духовенству, после этой критической работы автора? Автор и нас оставляет не без работы и утешения. Он указывает на вразумление раскольников и сектантов, как непробованное будто бы средство воздействия на них. Указывает он это средство, впрочем, для того, чтобы наперед подсмеяться над полною, по его мнению, безнадежностью этого средства при настоящем положении дела, образно и сильно изображенном маститым деятелем нашей Церкви, «при множестве храмов, затерянных в глубине лесов и широте полей, где народ тупо стоит в церкви, ничего не понимая, под козлогласование дьячка или бормотание клирика и в чём не бедный народ повинен, а ленивый и несмыслящий служитель Церкви, в чём повинна власть церковная, невнимательно и равнодушно распределяющая служителей Церкви» (Моск. Сборн. К.П. Победоносцева стр. 261).

А полиции, этим низшим агентам надзора за общественным порядком и безопасностью, им что остается делать в случаях нарушения этого порядка и этой безопасности раскольниками и сектантами на почве свободного вероисповедания, отправления общественных служб и пропаганды? Автор предоставляет ей довольствоваться «семнадцатью статьями 4-х глав уст. о пред. и прес. прест., дающими ей возможность действительно пресечь в самом начале всякую новизну, законам противную», хотя бы ей пришлось для этого по французской системе, практикуемой французами в разных собраниях, а турками и у Гроба Господня, стоять на страже среди иноверцев», от чего, прибавим мы, да помилует нас Господь Бог. Если уже дозволить раскольникам и сектантам религиозные собрания, то во всяком случае без прокурорского ока полиции, внушающего чувство отвращения у всякого верующего и заставляющего религиозное собрание проводить для отвода глаз. Прямое «гонение» уводит гонимых в леса и катакомбы, но не превращает их в лгунов и лицемеров.

Несколько последних страниц рассматриваемого нами труда повествуют о том, как автору, в качестве исполнявшего обязанности обер-прокурора кассационного департамента Сената удалось провести в Сенате одну кассацию судебного обвинительного по делам раскола приговора и путем различного толкования относящихся к этому делу статей закона на этом деле показать и доказать, что закон 3-го мая 1883 года дает права на отправление богослужения всем вообще отторгшимся от православной Церкви, уничтожая разницу между «коренными», рожденными раскольниками и раскольниками новыми, всеми вновь отступающими от православной Церкви сектантами, что закон 1894 г. по отношению к новой секте штунд можно считать неприменимым и несуществующим.

Мы старательно и подробно отмечали и частью разбирали всё то, что заключается в книге г. Бобрищева-Пушкина жизненного по отношению к духовенству, к его деятельности по пастырству и миссионерству. Без рассмотрения мы оставили лишь один вопрос, который неотвязчиво вставал во всё продолжение нашей работы, вопрос о том, насколько отвечает действительности изображенное автором взаимное настроение различных слоев русского общества: духовенства, власти, интеллигенции, православного простого народа, раскольников и сектантов. Правда-ли, что на вопросе о свободе совести в русском государстве тяготеет вековая тяжба между различными частями его населения? Автор поэтично и сильно изображает эту вековую тяжбу, «чтобы не сказать распрю». «Глубоки и грозны, – говорит он, – русские овраги: расколовшись не на две, а на десятки и сотни частей, все дальше расходятся, отделившись друг от друга, холмистые участки православного русского плоскогорья, все стремительнее низвергается в темную глубину весенняя вода, роет и подрывает дно, и растут овраги и в глубь, и в ширину, и в длину. Не соединить разошедшихся краев, не засыпать глубины, да и бесплодна была бы эта работа там, где по массе условий неминуемо было оврагу прорыться, но можно умелым уходом овладеть весенними потоками, направить их так, чтобы они не бороздили и не портили кормилицу землю; для этого необходим сток этим порывистым ручейкам, грозящим и на плоской, по-видимому, поверхности превратиться в горные потоки, всё губящие и уносящие на своём пути» (смотр. предисл.). Если эта картина справедлива и овраги русской православной земли так безнадежно на век раскололи её, то книга г. Бобрищева-Пушкина не принесет и той небольшой пользы, на которую она претендует. Она слишком и явно несправедлива по отношению к православному духовенству для того, чтобы «установить надлежащую точку зрения на наблюдаемое ныне всё большее и большее усиление этого раскалывания русской земли в гражданском и религиозном отношениях» (Ibid.). В духовенстве, в его недеятельности и человеческой слабости только отчасти причина этого усиливающегося раскалывания православного отечества нашего. Большая вина лежит на тех, кто сам, сознательно и несознательно, раскалывает его: на той части интеллигенции, которая, отрешившись от родной почвы, проникает и насыщает теперь собою, ветром своих новых учений, всю беспредельную ширь родной земли, на тех из властей наших, которые в деле своём сверяются не с законом Божиим и Государевым и не с долгом совести своей, а с симпатиями и антипатиями интеллигенции, на простом русском народе, который, так охотно забывая праотеческие веру и предания, устремляется за новыми вождями к собственной своей душевной погибели и на раскольниках-сектантах, которые выполняют печальную роль «разрушительных весенних вод». Вина наша на всех и вина всех на нас, и тот облак недоверия, подозрительности и злобы, который окутывает ныне родную русскую землю, не духовенством создается.

Священник-миссионер Савва Потехин

«Созижду Церковь Мою и врата адовы не одолеют ей». (Мф.16:18)

Святая Церковь Христова состоит из двух частей – Церкви небесной, торжествующей, написанной на небесах (Евр.12:23), и Церкви земной воинствующей, ведущей борьбу с вратами адовыми (Мф.16:18, 19; 1Пет.5:8, 9; Еф.6:12). «Две суть Церкви числом, но едина верою; о сей, иже – (яже) на земли, рекл Господь: на сем камени созижду Церковь Мою и врата адовы не одолеют ей (Мф.16:18), а о небесной апостол рече: приступите к Сионове горе…» (Евр.12:22, 23), – приводится в книге о Вере учение св. Иоанна Златоуста.

Раскольники, «говоря от своего чрева, восстали против кафолической Церкви» (Деян. всел. соб. т. VII, стр. 491. Казань, 1873 г.), лишая её этого имени в земной её воинствующей части и понимая под кафолической Церковью, которой обещана неодоленность, – Церковь «торжествующих». Они забыли о том, что написано в Евангелии: «глаголяй от себе, славы своея ищет» (Ин.7:18). Они… учат сами от себя… Кто же их послушает? Разве тот, кто не от Духа» (Деян. всел. соб. т. VII, стр. 453). Сам Христос Спаситель, как видим из Евангелия, Церковью называет только земное общество (Мф.16:18–19, 18:17). В этом же смысле везде слово «Церковь» употребляет и св. апостол Павел, кроме одного случая (Евр.12:23). И св. отцы именуют Церковью кафолической земное собрание всех верных христиан, состоящее из иерархии и паствы, имеющее от Христа всю полноту даров Духа Святого и победоносно ведущее борьбу со вратами ада. Дух Святой устами богоносных отцов вселенских соборов учит нас, что земная новозаветная Церковь и есть именно Церковь кафолическая неодоленная от врат адовых.

Александр, епископ александрийский, писал к Александру, епископу константинопольскому: «исповедуем вместе (с единосущием Св. Троицы) одну и единственную, кафолическую, апостольскую Церковь, никогда неодолимую и, хотя бы вооружился против неё весь мир, всегда победоносно отражающую всякое нечестивое нападение еретиков; ибо Домовладыка её ободрил нас таким воззванием: «дерзайте, яко Аз победих мир» (Ин.16:33), (Деян. всел. соб. т. I, стр. 61. Казань, 1859 г.). «Мир» и «еретики», явствует из этого места, могут нападать на одну и единственную, кафолическую, апостольскую Церковь», конечно, только земную, а не на ангелов и почивших праведников. В Деян. вселен. соборов читаем также: Диоскор «оскорбил правую веру, сколько мог, внес закваску необычной ереси в кафолическую Церковь… (Деян. всел. соб. т. III, стр. 556. Казань, 1863 г.) еретики старались внести (своё нововведение) во едину, святую, кафолическую и апостольскую Церковь Христову и омрачить нераздельное и непорочное тело Церкви заразою еретического нечестия» (Деян. всел. соб. т. VI, ст. 56. Казань, 1882 г.) – и отсюда ясно, что св. оо. под кафолическою неодоленною Церковью, в которую еретики старались внести еретическую заразу, разумели Церковь Христову земную, а не ангельский мир и Церковь торжествующую.

«Что касается ангелов, архангелов и других святых сил Высших их… то кафолическая Церковь признает их…» (Деян. всел. соб. т. VII, стр. 388). Как и в богословии св. Иоанна Дамаскина, они признаются «вовсе непреклонными» ко злу, «по всегдашней близости к единому благу» (кн. 2, стр. 56. Москва. 1855 г.), и, «не имеющими… нападения от врага» или врат адовых (кн. 3, стр. 178).

О том, что обетование о неодоленности может относиться только к земной новозаветной кафолической Церкви, а не к Церкви торжествующей, ни тем более к ангельским силам, св. Иоанн Златоуст говорит: «Борьба происходит в поднебесной (Еф.6:12)… Враги наши не затем воюют с нами, чтобы, после победы, чем-нибудь воспользоваться, но для того, чтобы нас лишить (неба)» (на Ефес. бес. 22, стр. 395. СПБ. 1859 г.). «А когда мы вступим в землю обетования, т. е. на

<…>

Быстро бежит скоротечное время. С ним вместе то исчезают, то появляются различные человеческие учреждения. Одна только Церковь Божия стоит неподвижно «на камени» исповедания Христова. Эта Церковь, основанная Господом, владеющая всей истиной, – светит всякому человеку, «грядущему в мир». Она не может изменяться в угоду скороспелым человеческим желаниям. Однако многие люди не ценят вековечной устойчивости Церкви Христовой. Они готовы обвинять её в «застарелости», в неподвижности…

Понятно, с какими чувствами такие критики главным образом из круга «интеллигентов» относятся к миссионерам, как постоянным и образованным защитникам Церкви Христовой. Их они почитают людьми вредными, способными проводить в жизнь самые «бесчеловечные» убеждения. – Для доказательства этой мысли достаточно припомнить, как в либеральных газетах отнеслись к Казанскому Всероссийскому съезду миссионеров.

С какою язвительностью тогда писали о мнимом намерении миссионеров отбирать у сектантов детей. Редко кто постарался вникнуть в суть дела и понять смысл и значение миссионерских печалований. Большинство писак кричало о дикости миссионеров, тем самым выставляя себя уже в несомненно диком виде…

С грустью пришлось наблюдать недавние вылазки газетных писателей против миссии по поводу прискорбного события в г. Богодухове, бывшего 3 марта 1902 года. Эти «писатели» не осмыслили вполне беспорядков, происшедших в г. Богодухове после миссионерской беседы, – не разобрались, где кроется истинная причина их, – и свалили всю вину на миссионера…

Бедные миссионеры! Напрасно в конце своих речей взывают они к миру в народе, – напрасно стараются обнять всех своею любовью. Их не хотят понять и забрасывают неприятными подозрениями.

В виду сказанного, ясно, с какою осторожностью миссионеры должны проходить своё служение. Это служение со всех сторон открыто для недоброжелательства и насмешек. Оно, в кругу общественных должностей, является делом подозрительным, – чем-то лишним в юридическом смысле слова. Миссионерам отовсюду с избытком указывают обязанности, но не дают никаких служебных прав… это, с евангельской точки зрения, последовательно; но по понятиям людей земных, несомненно, жестоко. Тем не менее миссионеры терпеливо несут свой крест. Но они должны восстать, как один человек, против всяких неестественных прибавлений к своим обязанностям.

Таким печальным прибавлением к службе миссионерской является вызов миссионеров в суды для дачи экспертиз. Этот прискорбный обычай произошел легко и просто. – Судебные дела против раскольников и сектантов от ведущих их требуют знания, вдумчивого к себе отношения. Они во всяком случае поглощают у людей значительное напряжение сил. А кто же в наше время хочет «напрягаться» умственно и нервно, да еще даром?…

И вот все дружно открещиваются от обязанности судебных экспертов. Священники говорят, что им «в рясах» неудобно ходить по судам, – что они где-то в закоулках слышат нелестные толки по своему адресу, как судебных экспертов; потому они слезно умоляют преосвященных освободить их от публичного обсуждения в судах расколо-сектантских дел…

Преподаватели семинарий уклоняются от судебных экспертиз за невозможностью совместить это дело с учебными обязанностями. И тут есть смысл…

Кто же после того должен давать в судах надлежащие экспертизы?

«Конечно», миссионеры. Им расколо-сектантские дела знакомы близко…

Да, знакомы и очень близко. Но ходить миссионерам по судам не мыслимо. Тут речь не о физическом труде. Миссионеры нравственно не могут выступать в судах, в качестве экспертов.

Дело простое. Народ, в массе, с уважением смотрит на подвиг миссионерский. Предполагается основательно, что миссионеры никому, даже сектантам, не сделают зла. Иначе возможны ли искренние отношения между увещателем и заблуждающимися, увещаемыми?…

Но вот миссионер появляется на суде. Он «что-то» говорит о характере расколо-сектантства. Подсудимые этого хорошенько понять не могут. Но они чувствуют, что миссионер «клонит дело» к обвинению их. Естественно, они считают миссионера-эксперта «поповским адвокатом»…

Допустите, что такой взгляд на миссионера установился в народе. Как после того можно ехать к расколо-сектантам и вести с ними братскую беседу по вопросам веры и жизни? Откуда возьмется необходимое доверие к речи миссионера?…

Припоминается мне случай из собственной практики. Давал я однажды экспертизу на суде по делу о собраниях харьковских штундистов. Суд кончился в пользу сектантов. Один из них, житель пригородной слободы П-ного, увиделся после со мной и говорит:

– Что взял? Ты хотел завинить нас в угоду попам, а судья тебя не послушал!…

Эти «безумные» речи сектант держал при народе. Многие ему не поверили. Но нашлись люди, которые в самом деле призадумались: «как же это так? Будто проповедник Христов, увещатель по любви, – и вдруг суд!…»

Уже вследствие одного этого столкновения обязанностей нельзя посылать миссионеров по судам. Пусть их дело остается юридически неупорядоченным; пусть они живут, как птицы небесные, в вечных переездах из села в село, необеспеченные пенсией на случай болезни или старости… Но не следует миссионеров принуждать делать то, что противно их служебной совести и что блазнит сектантов… Повсеместно, без крайней надобности, миссионеры должны отказаться от дачи судебных экспертиз. Их дело в данном случае должно быть совещательным. Они могут быть приглашаемы особыми епархиальными экспертами, в качестве советников, а иногда и руководителей. От таких обязанностей ни один миссионер не откажется. Посылать же миссионеров в суды, – это значит губить миссию в самом корне. Это значит – придать ей характер не религиозно-нравственного учреждения, а полицейско-гражданский смысл в глазах общества. В таком духе пусть лучше совсем не будет никакой миссии среди нашего взволнованного ересями народа…

Д. Боголюбов

Как истолковать 12-й стих 8-й главы Апокалипсиса: Четвертый ангел вострубил и поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была так, как и ночи? Один из наших интеллигентов объясняет этот стих так: Подул северный ветер, и пары, находящиеся в атмосфере, сгустились настолько, что затмили ⅓ часть света, падающего на землю и днем, и ночью, т. е. на довольно продолжительное время. В этом же роде интеллигент истолковывает и многие другие стихи Откровения Иоанна. Прошу указать мне пособие для толкования Апокалипсиса.

Псаломщик Нижегородской губ., Горбатовского уезда Хрисанф С-в

В толковании таинственных видений Апокалипсиса нужно соблюдать крайнюю осторожность, потому что подробное объяснение картин, представлявшихся Тайнозрителю, встречает совершенно непобедимые трудности. В Писании никакого пророчества нельзя разрешить самому собою (2Пет.1:20), и все пророчества имеют такое свойство, что до своего окончательного исполнения изображают истину как бы полуоткрытою. Поучительны в этом отношении рассуждения древних толкователей св. Писания. «В Апокалипсисе, – рассуждает бл. Иероним, столько же таинств, сколько слов». «Я не могу быть судьей истин, заключающихся в Откровении Иоанна», – говорит св. Дионисий Александрийский, – «и измерить их скудостью моего ума; руководствуясь более верою, чем разумом, нахожу их только превосходящими моё понимание». «Дело только великого и просвещенного Божественным Духом ума изъяснять таинственно виденное святым, чему надлежит исполниться в будущее время», – пишет св. Андрей Кесарийский, «и не окажется ли дерзновенным тот, кто, не будучи причастен Божественного Духа, берется изъяснять то, чего конца еще не видно». Всё это нужно твердо помнить особенно тем интеллигентам, которые в толковании св. Писания ищут не истины, а стараются показать только личное остроумие.

В самом деле, Апокалипсис есть пророческая книга, таинственно изображающая будущую судьбу Церкви Христовой и всего мира. Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего и соблюдающие написанное в нём, ибо время близко (Откр.1:3, ср. 22:6, 10, 18–19). Почему же г. интеллигент Горбатовского уезда считает эту книгу обыкновенным метеорологическим бюллетенем или просто каким-то своеобразным календарем, содержащим сведения о пасмурной и ясной погоде? Странное мнение! … Но еще страннее и неосновательнее разуметь под ангелами Апокалипсиса неразумные стихии или ветры. В Откровении Иоанна слово ангел встречается в следующих местах: гл. I, ст. 1, 20; гл. II, ст. 1, 8, 12, 18; гл. III, ст. 1, 5, 7, 14; гл. V, ст. 2, 11; гл. VII, ст. 1, 2, 11; гл. VIII, ст. 2–8, 10, 12–13; гл. IX, ст. 1, 13–15; гл. X, ст. 1, 5, 7–10; гл. XI, ст. 15; гл. XII, ст. 7; гл. XIV, ст. 6, 8–10, 15, 17–19; гл. XV, ст. 1, 6–8; гл. XVI, ст. 1–5, 8, 10, 12, 17; гл. XVII, ст. 1, 7; гл. XVIII, ст. 1, 21; гл. XIX, ст. 9, 17; гл. XX, ст. 1; гл. XXI, ст. 9, 12, 17; гл. XXII, ст. 6, 8, 16. Как из приведенных мест Апокалипсиса, так и из сопоставления их с параллельными местами других книг св. Писания видно, что ангелы (с еврейского яз. – посланники, с греческого – вестники) суть существа духовные и бесплотные (Мф.12:25); они одарены разумом (Откр.17:1, 7; срав. Лк.1:13–17) и волею (1Пет.1:12, срав. Апок.19:10), окружают престол Божий на небе и прославляют Бога (Откр.5:11–12, 7:11–12; срав. Лк.2:13–14); ангелы служат Господу Богу (Мк.1:13; срав. Откр.1:1, 22:16), и Творец посылает их для служения людям, имеющим получить спасение (Евр.1:14; Пс.90:11); наконец, ангелы являются вестниками многоразличной воли Божией и ближайшими исполнителями велений Всевышнего (Откр.8:13, 14:15–19, Деян.12:7–11). Вот в собственном и строгом смысле понятие об ангелах. Этому понятию нисколько не противоречит то обстоятельство, что в Апокалипсисе Иоанна под ангелами семи малоазийских Церквей (Откр1:20) разумеется их предстоятели или епископы, равно как и то, что и в других книгах св. Писания ангелами иногда называются особо избранные Богом люди, напр., пророки и священники (Мал.2:7; Еккл.5:5; Аг.1:13; Мал.3:1 и друг.), – потому что все означенные лица по самому своему положению в Церкви Христовой обязаны всегда возвещать другим людям волю Божию и преимущественно пред всеми своими слушателями исполнять её.

Как же понимать спорный (12-й) стих VIII-й главы Апокалипсиса? Опять повторяем, что точно указать время, в которое будет поражена третья часть светил небесных, и определить, в чём будет состоять это поражение, невозможно. Но во всяком случае это частичное уязвление светил небесных от трубного ангельского звука составит великое горе для живущих на земле: после трубы четвертого ангела апостол Иоанн видел и слышал особого еще ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех ангелов, которые будут трубить! (ст. 13). Очевидно, с явлениями мирового света и тепла произойдут какие-то чудовищно-ужасные перемены, а они в свою очередь самым гибельным образом отразятся на судьбе всех царств земного видимого мира; едва-ли такие последствия для живущих на земле может иметь обыкновенная, хотя и продолжительная, пасмурная погода, происходящая от северного ветра, о котором в пророческом полусне бредит г. нижегородский интеллигент. Принимая во внимание, что между шестой и седьмой ангельскими трубами будут с неба посланы два свидетеля для борьбы с антихристом (Откр.11:3–8), – можно думать, что и бедствия от семи ангельских труб (в том числе и от трубы четвертого ангела) произойдут пред вторым пришествием Господа Иисуса Христа на землю: непосредственно после седьмой трубы, по-видимому, наступает время страшного суда Божия (ст. 18) и открытие вечного Царства славы (ст. 15). А в таком случае поражение третьей части светил небесных не означает ли того же самого события, на которое указывает и Спаситель в словах: «и вдруг после скорби дней тех солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются?» (Мф.24:30; срав. Мк.13:24; Лк.21:25). Картинное описание ангелов с седмью трубами означает ту вечную истину, что все перевороты в мире происходят по всемогущей воле Господа Бога вестниками которой являются ангелы.

Что касается «пособия для толкования Апокалипсиса», то эта таинственная книга будет безошибочно истолкована только тогда, когда исполнятся все события, предсказанные в её пророческих картинах. В настоящее же время уместно говорить не о «пособии к толкованию», а только о «пособии к назидательному чтению» пророчества Иоанна, могущем предохранить верующего читателя от произвольных догадок, грубых суеверий и явных противоречий другим ясным истинам слова Божия. Из таких пособий наиболее пригодным, по нашему мнению, может быть книга М. Барсова: «Сборник статей по истолковательному и назидательному чтению Деяний св. апостолов и Апокалипсиса, с библиографическим указателем». Симбирск. 1894 г.

С.-Петер. епарх. мисс. Н. Булгаков

«Ищите правды Божией»…

На различных житейских путях и дорогах человечество ищет «правды Божией»… Древние греки и римляне искали её в «школах» своих великих философов; аскеты искали её в пустынях; в средние века люди мнили найти её в монастырях и в битвах «за гроб Господень»; позже, видели её в реформации и даже в крови Варфоломеевской ночи… В позднейшие времена, явились «новые учения», – и люди, подобно слепцам, пошли за этими новыми поводырями…

Едва-ли, полагаем, возможно отрицать то колоссальное значение и влияние, которое имеет, за последнее десятилетие, на некоторую часть интеллигентного человечества, и не только у нас в России, но и на Западе и даже в северо-американских штатах, граф Л. Толстой. Доброе это влияние или не доброе, утверждающее веру и разрушающее её, помогающее ли найти «правду Божью», или же предлагающее взамен её, свою правду – ересь, – это, конечно, другой вопрос и об этом мы говорить здесь, в настоящее время, не будем. Мы лишь хотим поделиться с читателями чрезвычайно интересными сведениями, которые нам довелось найти за последнее время на страницах провинциальной газеты «Урал», о том, как несколько десятков последователей гр. Толстого, интеллигентных лиц обоего пола, соединившись воедино, основали на Кавказе две «колонии земледельцев» – Криницу и Лезгинку. О первой колонии сообщает кратко в «Русских Ведомостях» г. Васюков, о второй колонии рассказывает подробно, в 15-ти газетных нумерах «Урала», некто г. М., поселившийся в ней и хорошо, поэтому, ознакомленный с её внутренней жизнью и всеми распорядками внешними. Автор писал не мудрствуя лукаво и, по-видимому, правдиво и искренно. Мы постараемся извлечь из повествования г. М. лишь то, что составляет суть дела и является более интересным. Но – сначала скажем несколько слов о первой колонии толстовцев, основанной ранее.

Эта колония, называемая «Криница», основана была толстовцами в 1886 году, заключает в себе 350 десятин земли и лесу, приобретенных по купчей крепости на имя г. Еропкина, и находится в горах, вблизи Черного моря, на 41 версте от Геленджика. На хуторе имеется около двадцати усадебных домиков построек, где живут семейные люди отдельно, а холостые и одинокие по два человека в комнате. Земельный участок хутора Криница расположен на левом берегу реки Пшады, у её устья, и состоит из трех резко выдающихся частей: широкой равнины в долине Пшады, возвышенного плато и горных пастбищ. Широкая равнина состоит из трех, спускающихся к речке и морю террас, из которых нижняя представляет заливные луга, средняя и верхняя – прекрасные поля. При разливах реки Пшады вода поднимается аршина на три и затопляет всю нижнюю террасу. Возвышенное плато, расположенное на высоте 35–40 сажень над уровнем моря, господствует над долиной и тянется полосой по-над морем. Здесь, на плато, расположен самый хутор и постройки и заложены виноградники. Для защиты долины от действия норд-оста, в 1893 году предприняты были, по черкесскому способу, древесные насаждения – в один-два ряда. При самой усадьбе находятся два больших бассейна и два колодца. Бассейны – с постоянным притоком ключевой воды; из этих же бассейнов вода по трубам проведена в баню и прачечную.

Сообщения хутора Криница с ближайшею деревней Береговой производится по левому берегу р. Пшады, для чего проложена горная дорога на протяжении 70-ти сажень по обрыву. Из долины в усадьбу – тоже горная дорога на протяжении 250-ти сажень. По вершинам растет дубовый лес вершка четыре в отрубе, пяти-шести аршин длины. По склонам – дуб мельче и перемешан с кленом, вязом и грабом. В ущельях по склонам много диких яблонь и груш, кизила, мушмалы, терновника и лычи; в полосе над самым морем господствуют вьющиеся и ползучие растения – держи дерево, лионы, шиповник и терновник. Весь участок Криница, по гармоническому соотношению частей между собою – низменных и возвышенных, – по оригинальности топографии и по разнообразию почвы является очень выгодным и удобным на северной части черноморского побережья – главным образом со стороны хозяйственной:

<…>

и, затем, о своём приеме в члены, – и его рассказ значительно разнится от хвалебного описания г. Васюкова.

«Мы подъехали к колонии, которая краснела из-за леса своими черепичными крышами. Она представляла из себя несколько красивых домиков, отделенных друг от друга фруктовыми садами. Громадные дубы одиночки величественно поднимались над домами, широко раскинув свои сучья и распространяя вокруг себя живительную тень. Под окнами цвели кусты роз и георгин, споря за первенство с обступившею их с двух сторон мрачною крапивою и жирным лопухом. Заслыша наш экипаж, неимоверно загрохотавший при въезде по камням, вышел какой-то человек лет сорока, в простой рубахе без пояса и в башмаках на босу ногу.

– Куда Бог несет? – спросил он, радушно улыбаясь.

Мы сказали.

– Так, пожалуйста, остановитесь у меня.

И он стал вынимать «засовы» из ворот. Мы въехали в заросший травой двор и остановились перед крыльцом дома. Я вынес из экипажа свои вещи и распрощался со своим спутником, который поехал дальше, к дому своего племянника (в той же колонии).

Человек без пояса, отрекомендовавшийся Даниилом Сергеевичем Орбельяновым, ввел меня в довольно чистую и светлую комнату с простым некрашеным столом и такими же табуретами. В углу стоял небольшой столярный верстак. В другом углу разместилась русская печь и плита, на которой чадили кастрюли с какими-то кушаньями. Женщина в красном сарафане, повязанная ситцевым платком, вся раскрасневшаяся от жара, стояла у плиты и силилась снять с плиты задымившую кастрюлю. Справившись с нею, она оборотилась к нам, несколько смутилась и проговорила как бы про себя:

– Опять это молоко противное пригорело!…

– Это моя жена, – сказал мне Даниил Сергеевич. – Вера Николаевна.

Минут через 10 мы все уже разместились вокруг самовара. Расставлены были простые глиняные кружки, и Вера Николаевна наливала в них кофе из желудей.

<…>

с переездом сюда прибыток энергии и здоровья. А там, «в миру», врачи меня уж приговорили было к смерти: гидро-пневмо-перекардит какой то нашли… Слава Богу, что пришлось-таки, наконец, оставить «мир»… Пакость там одна, пакость!…

– Вот от той же «пакости» я и хотел бы уйти сюда, – сказал я.

– Конечно, надо уйти… Здесь продает один господин участок с домом, хочет сбежать на легкие хлеба, – вот вы у него и купите»…

Оказалось, что «участок» продает некто «Максим Михалыч», – потому что у него произошла «смена мыслей»:

– «Когда я был убежден, что одной картошкой жив будет человек, я сидел в поселке, и всю мощь своей души употреблял на культуру своего «участка» и своих «злаков»… Но теперь, думаю, что человеку и еще кое-что надо, – и бегу»…

Вот, в том то и вся суть – что не о хлебе едином жив бывает человек… И не легко, оказывается, интеллигентному человеку, облачившемуся в суровую мужичью рубаху и порты, заниматься лишь «культурою злаков» и вообще грубым физическим трудом… Хотя и «привольно» было и «свободно», а все-таки одно грубое прозябание, почти равное животной жизни, не в силах было удовлетворить многих из числа членов «колоний» – как в «Лезгинке», так и в «Кринице»… Этим и объясняется постоянная смена членов этих колоний: поживет-поживет образованный, интеллигентный человек этою мужичьею, первобытною жизнью первобытных людей, – и вдруг в нём совершается «смена мыслей»: он начинает постигать всю практическую справедливость простой азбучной истины, что можно, и живя «в мире», критически относиться к жизни я «заниматься изучением Евангелия» Христова… В данном случае все эти господа «интеллигентные земледельцы» должны были бы иметь перед глазами первообраз своего «учителя»: известно, что граф Толстой, пахавший землю, занимавшийся сапожным ремеслом и обмазыванием глиною хат, давно уже бросил всю эту «блажь» – и вновь отдался литературному труду. Впрочем, граф, занимаясь и мужичьими работами, жил, как известно, барином – в роскошном барском доме деревни, или в своём доме в Москве, всегда пил кофе, но не из желудей, а мокко, имел разнообразный вегетарианский стол, но в суп из корнеплодов ему, по советам знаменитых и дорогих врачей, примешивали экстракт мясного бульона и пр…

По внешности, в особенности на первых порах, все первые впечатления, которые производили эти «поселки» или колонии на свежего человека, были самые выгодные и отрадные. Но – это было лишь «на первых порах»… Этому же первому впечатлению подчинился и литератор Васюков, посетивший колонию Криница. Читаешь – и всё, кажется, прекрасно устроено в этой колонии, «по новому» – всё оригинально и толково. «Все – и женщины и мужчины – занимаются физическим трудом, за исключением одной женщины, занимающейся учением детей и одного члена колонии, ведущего бухгалтерскую часть. Дети, кроме обычных наук (арифметики, русского языка, и пр.), знакомятся с естественными науками, их обучают языкам, а также и музыке»… Этому, конечно следует только порадоваться – что дети не воспитываются мужиками и могут, следовательно, когда у них произойдет «смена мыслей», вступить в т у жизнь, откуда ушли их родители…

Различные утопии и иллюзии соединяют воедино этих, несомненно, честных и хороших людей, ищущих «правды» и пожелавших уйти от «мира» и его «пакостей»… Этими иллюзиями и различными мечтаниями многие из членов колоний продолжают убаюкивать себя уже и после того, когда наступает разочарование. Вот, напр., какие «мечты» высказывает г. Васюкову один из таких членов: «Кто знает, быть может, личный физический труд, который мы ставим для себя, как основу личной нравственности, ограничение физических потребностей, как гарантия личной независимости и свободы, доверие друг к другу, как канва для взаимных отношений, – кто знает, может быть, все эти прекрасные качества, кажущиеся вам утопическими по данному времени, сослужат впоследствии немаловажную службу, как указатель, каким образом пережить бесконечно затянувшийся экономический кризис и нервную расшатанность современного интеллигентного общества»…

Очень может быть… Но только… Улита едет – когда то будет… Да еще и будет ли?…

А пока, напр., мы, в тех же статьях г. М. в «Урале», находим уже следующие грустные мысли, высказанные им после уже того, как он поселился в колонии и поосмотрелся, как следует: «Жаль, говорит г. М, что наша жизнь, не получая извне свежего притока мысли, делалась бесцветною, однообразною, так что, в сущности, нам не о чём было и разговаривать».

Лучшего и более верного приговора всей этой затее нельзя и требовать… Что может быть сродно и подходяще человеку простому и необразованному, то для человека интеллигентного является немыслимым. «Жить общей жизнью можно только тогда, когда есть общность духовных интересов», – говорит один из членов колонии Лезгинки. А у них все «духовные интересы» сводились к заботам «о произрастании злаков»… Ко всему этому присоединялась еще такая удивительная… нелепость. Напр., г. М., сев «на хозяйство», вскоре же пришел к убеждению, что это «хозяйство на Лезгинке не может прокормить, без особых денежных запасов. Трагизм положения увеличивался еще тем, что всякий промысел, всякое поползновение извлечь из чего-нибудь материальную выгоду считалось противным нравственным понятиям. Если, напр., остающееся за излишеством сено погодить продавать до весны, когда цена за него значительно поднимается, это сочли бы бесчестным поступком (?): это значило (но принципам, существующим в колонии) пользоваться народной нуждой. А между тем, весь строй жизни нашей заставлял нас, волей-неволей, отступить от этого: мы сами платили часто шальные деньги, не воспользовавшись своевременно дешевыми ценами на нужные нам предметы»…

Еще курьезнее выходило дело у того же г. М., поселившегося в колонии, когда он хотел было устроить в небольших размерах мыловаренный завод. Но оказалось, но рассказу г. М., что «это было бы уж вдвойне противно совести (?): во 1-х, мы все были вегетарианцы, – и, следовательно, не могли иметь дело с предметами, получаемыми через убийство животных (т. е. с салом); а во 2-х, ведь наше мыловарение все-таки имело бы форму промысла, где прибыль предпринимателя составляется на счет кармана потребителя». Такая же курьезная история вышла у г. М. и тогда, когда он задумал сбивать и продавать сливочное масло. Один из толстовцев сказал ему: «Ах, Платон, Платон! ты забыл евангельское изречение: «Идите тесными путями к Царству Небесному»!… А ты хочешь выбирать широкую дорогу: и генералов кормить маслом, и Евангелие читать»!… Речь шла о генералах, проживавших неподалеку, в городе В., которым требовалось к столу свежее масло…

Для г. М. становилось с каждым днем всё яснее и яснее, какая это «свобода» существовала в колонии Лезгинка…

А в другой колонии толстовцев, в Кринице, дело, по словам того же г. М., обстояло еще хуже: «Эта колония приняла вид просто какого-то коммерческого предприятия: счета, балансы, наибольшие… Богатые и бедные, имеющие власть и бесправные на каждом шагу… Братства и равенства и христианских принципов нет и в помине. Но перед приезжими гостями эти господа страшно афишируют своё «толстовство» и портрет Л.Н. висит на видном месте в обеденном зале»…

Право, недоумеваешь, что хуже: «свобода» ли в колонии Лезгинка, не дозволяющая своему члену сбить на продажу фунт масла из излишка удоя молока, или же эта «коммерция» и комедийное действо в Кринице, совершаемые под знаменем всё того же графа Толстого?!…

Да, не все то золото, что блестит, – и воплотить утопию в жизнь не легко!…

И. Н. З.

В 18** году Вербная неделя пришлась в конце марта.

Весна выдалась ранняя, и теплые солнечные дни, начавшиеся со второй половины Февраля, способствовали быстрому таянию снегов.

В Вербную субботу день стоял чисто весенний…

Вечерело… Вечерние сумерки слабо окутывали окрестность прозрачной дымкой.

На потемневшем своде неба начали уже загораться крупные звезды, когда по главной улице села Гудницы, в Петергофском уезде, показалась быстро катившаяся тележка на двух колесах, носившая в этих местах, населенных преимущественно финляндскими выходцами, название «ратки».

В ней сидели двое…

Ратка остановилась у небольшого домика, принадлежавшего сельскому пастору.

Вышедший из неё, высокого роста, плотный мужчина, в кафтане и широкополой шляпе, обратился к привезшему его работнику:

– Смотри же, Авель, приходи непременно! Мы будем тебя ждать!

С этими словами он вошел в домик, окна которого были ярко освещены и в нём было заметно движение, вызванное приездом гостя.

Все жители села Гудницы принадлежали к тайной секте скакунов, и приезжий, Иоганн Миккелев, признававшийся сектантами святым и приемником Иисуса Христа, считался у них главным наставником.

Он приехал из Петербурга, где проживал постоянно, на «собрание верных», устраиваемое обыкновенно под большие праздники.

Войдя в дом, приезжий был встречен пастором во главе своей семьи: последняя, как и хозяин, принадлежала к тайной секте.

– Да будет благословен приход твой! приветствовал его пастор, благообразный, гладко выбритый старик, державшийся с большим достоинством.

– Мир дому верных! кратко отвечал наставник, и, сняв в полутемной прихожей верхнее платье, вошел в комнату.

Семья пастора, состоявшая из жены, еще не старой женщины, и племянницы, молодой шестнадцатилетней девушки, с большими голубыми глазами и густыми белокурыми косами, спускавшимися чуть не до полу, принялась наперерыв ухаживать за почетным гостем.

Его усадили в большое мягкое кресло, подставили под ноги вышитую скамеечку, и Аврора – так звали племянницу пастора – принесла на подносе кофейный прибор и стала заваривать кофе.

Приезжий принимал все эти знаки внимания, как нечто должное, и, вообще, держал себя очень непринужденно, с сознанием собственного достоинства.

– Хорошо ли довез тебя Авель? обратился пастор к гостю, когда все присутствующие взяли по чашке кофе.

Пастор был видимо польщен приездом к нему в дом знаменитого учителя, но вместе с тем это посещение его как-то смущало.

– Прекрасно, отвечал Иоганн Миккелев. Дорога гладкая, сухая… Лошадь у тебя резвая… Незаметно доехали…

– А знаешь ли что? – продолжал он. Я и Авеля пригласил к нам, в молитвенный дом, на «собрание верных». Он тоже, кажется, желает сделаться одним из наших!

Пастор ничего не отвечал…

Авель, живший у него в доме в качестве работника и кучера, был из другого прихода, находившегося в ведении другого пастора, и почтенный служитель алтаря, впавший в сектантство, опасался для себя, с переходом работника в секту, какой-либо неприятности. За своих же прихожан он ручался, как за своих домашних.

Поэтому сообщение наставника было ему очень не по душе.

Его постоянно мучило сознание, что он, человек развитой, богословски образованный, привыкший к известному почету со стороны своих прихожан, должен подчиняться какому-то мужику, грубому и необразованному, влиянию которого заметно подпали его жена и племянница, смотревшие на последнего, как на посланника неба.

Всё это действовало на самолюбивую натуру старого пастора самым угнетающим образом.

И он продолжал хранить молчание.

Не получая ответа, Иоганн Миккелев пренебрежительно усмехнулся, отвернулся от хозяина, обратился к Авроре, с каким-то чувством благоговения смотревшей на него, и произнес напыщенным тоном:

– А ты, дитя, чувствуешь ли себя настолько сильной духом, чтобы выполнить всё то, что тебе предназначено сегодня вечером? Если ты не уверена в своих силах, – еще есть время отказаться?…

Голубые глаза Авроры наполнились слезами, нежное личико вспыхнуло ярким румянцем. Дрожа и волнуясь, она заговорила:

– Зачем желаешь ты, дорогой учитель, отказать мне в том, к чему я с таким нетерпением стремлюсь, к чему я уже приготовилась?… Ты знаешь, что для тебя я готова на всё!… Все верные давно ждут тебя… А теперь ты вдруг…

И молодая девушка с немым укором посмотрела на наставника.

Последний положил свою грубую руку на низко склонившуюся головку девушки.

– Успокойся, дитя! ласково проговорил он. Я не хотел тебя обидеть! Пусть будет по твоему. Я только убедился еще раз, насколько сильна в тебе вера. Оттого то я и выбрал тебя, чистую голубицу, из всего сонма верных!…

– Однако, продолжал он, обращаясь к остальным, пора начать собираться в дом для молитвы! Приготовьтесь сестры и братья к великому таинству!

С этими словами он в пояс поклонился присутствующим.

Последние ответили ему низким поклоном; затем женщины удалились из комнаты. За ними последовал и старый пастор.

Иоганн Миккелев остался один…

II

На самом конце села, непосредственно примыкавшего к густому сосновому бору, стояла высокая, совершенно новая изба в два света.

К ней часу в двенадцатом ночи стал со всех сторон собираться народ.

Приходящие говорили стоявшему у входа какие-то слова и беспрепятственно пропускались в избу. Войдя в большую светлую горницу, они располагались на лавках, тянувшихся вдоль стен, – женщины налево, мужчины направо.

Никто не говорил ни слова…

Все присутствующие были одеты очень скромно, в платье темного цвета, у женщин головы были повязаны черными косынками, низко спущенными на лоб, мужчины были подпоясаны простыми ремнями из сыромятной кожи.

Верхние окна избы были открыты настежь и давали возможность весеннему воздуху беспрепятственно проникать в комнату.

Изба была выстроена из свежесрубленных сосновых бревен, нежный завах хвои приятно щекотал обоняние присутствующих.

Наконец, впуск посетителей прекратили за поздним временем и недостатком помещения, опоздавшие должны были отказаться от присутствия на «собрании верных».

Среди всеобщего молчания какая-то женщина вдруг поднялась со своего места, сбросила с головы платок, вышла на середину и, низко поклонившись на обе стороны, проговорила громким голосом:

– Восстаньте, сестры и братья по Христу! Се грядет к нам посланник неба!

Все шумно поднялись со своих мест.

Женщины скинули косынки, а мужчины сняли с себя кафтаны.

В это время широко распахнулись двери, и показалось странное шествие.

Два старика с длинными седыми бородами, одетые в белые балахоны, вели под уздцы какое то странное животное, имевшее отдаленное сходство с ослом; на нём с важным видом восседал Иоганн Миккелев, одетый во всё белое.

За процессией шли пастор с женою и еще несколько, очевидно почетных лиц.

Войдя в избу, процессия остановилась по средине, наставник слез со своего импровизированного «осля», поклонился на все стороны присутствующим, ответившим ему низким поклоном, и громко произнес:

– Восстани осля и жребя подъяремнича!

С этими словами он трижды ударил последнее.

«Осля» поднялось, с него сняли узду и покрывало, и глазам всех бывших на «собрании верных» представилось прелестное личико племянницы пастора, Авроры, горевшее яркой краской стыда.

Учитель, заметив её смущение, взял молодую девушку за руку, поставил перед собою и, возложив руки на её голову, торжественно произнес:

– Да будешь ты сейчас так же возвеличена, как была унижена! Сестры и братья по Христу, подойдите к этой чистой голубице и примите от неё причащение, как бы от меня самого!… Я первый покажу вам пример…

С этими словами он подвинулся к Авроре, которая, не понимая его и чувствуя только на себе взгляды всех присутствующих, продолжала стоять в полном смущении.

Наклонившись к девушке, он тихо сказал ей:

– Высунь язык!

И когда Аврора, недоумевая, машинально исполнила его приказание, быстро наклонился и слегка пососал у ней кончик языка.

Инстинктивно молодая девушка поспешила спрятать язык.

– Разве ты хочешь лишить верных причащения? – сурово спросил он Аврору. Я тебе приказываю, и ты должна исполнить мою волю!

На этот раз молодая сектантка повиновалась.

Все стали подходить к ней и сосать кончик языка, а затем целовали у неё руку.

Эта церемония продолжалась сравнительно недолго, так как «верные», опытные в этом деле, зная его трудность, совершали причащение очень быстро.

Когда, наконец, все подошли к молодой девушке и совершили это гнусное святотатство, Иоганн Миккелев посадил её рядом с собою посреди горницы, на покрытую богато расшитым ковром скамейку и провозгласил её пророчицей.

Все снова разместились по лавкам… Наступила тишина…

Наставник шепнул что-то Авроре, и молодая девушка вдруг поднялась со своего места и запела нежным приятным голосом какой-то псалом на финском языке.

Все присутствующие тоже поднялись и подхватили напев священной песни.

Широкой волной неслись звуки по просторной горнице, приводя экзальтированных фанатиков в бурный восторг.

Постепенно замирали слова псалма…

Вдруг Иоганн Миккелев схватил девушку за руки и кинулся с нею вертеться.

Все последовали их примеру…

Полетели опрокинутые скамейки, все смешалось в неистовой пляске.

Вертелись и скакали непременно попарно: мужчина с женщиной.

Затем составился круг и, прекратившая своё кружение, Аврора вышла на средину его и запела заунывную песню скакунов:

«Погодушка поддувала,

Сине море всколыхала,

Все мосточки разорвала,

Все святые испугались…

Один Дух Святой остался

И в гусельки заиграл;

Всех он верных созывал

И в келейку собирал:

– «Уж вы, верны, уж вы верны,

Собирайтеся в моленны!»

Все попарно и сходились…

«Уж вы знайте, уж вы знайте,

Одевайте всяк свово!»

– Уж мы знаем, уж мы знаем!

Одеваем всяк свово!…»

Подхватили хором мужчина и женщины.

И весь круг неистово завертелся…

Аврора и подскочивший к ней Иоганн Миккелев начали неистово прыгать.

Их примеру вскоре последовали и остальные.

Горевшие по стенам свечи стали тухнуть от сильного движения воздуха, производимого изуверами.

Скачки и прыгание становились все медленнее и медленнее, и наконец совсем прекратились.

Полная тишина воцарилась в потемневшей горнице, прерываемая каким-то шорохом…

А в открытые верхние окна виднелись слабо мерцающие звезды, точно стараясь рассмотреть, что совершается там, внизу, исступленными фанатиками.

А. Клавин

Раскольник. У вас это по каким же правилам дозволяется и свечи ставить, и кадило брать сторожам, ребятам и всякому, кому только захочется? Наши этим вас вовсе завинили.

Священник. Если это худо, то почему худо? а если не худо, то следует-ли порицать за это?

Р. Если бы было не худо, не было бы воспрещено. Это противно св. Писанию.

С. Сказал ли Бог во св. Писании, что свечи ставить и кадило брать сторожам или ребятам нельзя? Или какой же святой собор и каким правилом воспретил своими руками приносить дар ко алтарю, или разжигать угли, класти их в кадило и подавать для каждения священство имущему?

Р. Может и найдется, если поищешь. Этим вы нарушили 2-е правило св. апостолов: «восхищающий недарованная им, раздражают Бога, якоже сыново Кореови: и Озия царь». Корм. л. 30. Из-за кадила погибли сынове Кореови и Озия царь, потому что нельзя восхищать недарованного. А у вас кому только не даровано!? всякому вотяку, всякому табашнику даровано.

С. Верно, что за восхищение недарованного были наказаны сынове Кореови и Озия царь, но только восхитили – то они не разжигание кадила и не возжжение свеч, а что-то иное.

Р. Разве ты не читывал, как Бог наказал их за кадило? Об этом говорится в Библии.

С. Да, не читывал, ибо в Библии того не сказано, а повествуется, что сынове Кореови и Озия царь наказаны за самовольное восхищение священнической власти, за самовольное восхищение недарованного им, за самовольное совершение того дела совершать которое могли только лица, ищущие священство. Посмотри же в сей старинной Библии, – говорится ли тут, что за прикосновение к кадилу или свечам наказаны сынове Кереови и Озия царь? Сказано, что царь Озия «обиде Господа Бога своего и вниде в церковь Господню, покадити хотя над алтарем фимиама. И вниде по нём Захария священник и с ним священницы Господни, 80, мужей крепчайших супротившася цареви Иозиеви, и рекоша ему: несть твой чин Иозие да кадиши фимиамом Господеви, но священником, то есть сыном Аароним, иже освящени суть… прогневажеся Иозия и держащи в руку его кадило да кадит во храме и вниде разъярися он на жрецы дому Господня. И абие взошла проказа на чело его» (2Пар. гл. 26). У нас же ни сторож, ни мальчики-ученики фимиамом Богу, подобно Иозии, над алтарем не кадят, а кадят только лица, имущие священство и получившие его законно, сторожа же только уголь разжигают и в кадильницу полагают. Ужели, по вашему, и этого сторожу нельзя делать; разве самому священнику поручено уголь хранить, разжигать и в кадильницу полагать, равно и свечи ставить?

Р. Мы не говорим, что самому попу следует разжигать свечи и кадило, а надо на то поставить особого человека.

С. Озия царь, подобно и сынове Кореови наказаны не за возжжение свеч и не за разжигание кадила или прикосновение к нему, а за восхищение недарованного им, что видели из св. Писания: «несть твой чин, Иозие, да кадиши фимиамом Господеви, но священником» (2Пар.26). Сами же сознаете, что разжигать кадило и расставлять пред образами свечи дело не лиц, имущих на себе священство, а потому миряне, разжигая кадило или ставя свечи, и не восхищают недарованного им священнического дела, а делают только то, что делать могут и не священные лица. 2-е правило св. апостолов воспрещает восхищать недарованное, а вы, обвиняя этим правилом св. нашу Церковь за позволение касаться кадила и ставить свечи мирянам, тем самым извращаете и святое правило и превращаете сказанное в Библии о Озие царе и сынах Кореовых, токмо «обычай еретиков писания превращати», сказано в сей до Никоновской книге (Бесед. Зл. на 14 п. ст. 1975).

Р. По моему мнению, Озия и сыновья Кореови наказаны за кадило: ну да это теперь оставим, найдем и другое.

Дай-ко устав которого-нибудь из патриархов (Я подал Око церковное). Читает: «по захождении солнца мало паки приходит во игумению кадиловжигатель» (Око цер. л. 2-й). Всякий ли пришедший молиться будет кадиловжигатель?

С. Не всякий в одно и то же время бывает кадиловжигателем, но быть им всякий может без всякого на то освящения.

Р. А кто это кадиловжигатель?

С. Лицо, исполняющее почти те же обязанности, какие исполняет наш церковный сторож. Кадиловжигатель, говорится на обороте этого же 2-го листа, «и взем благословение, исходит и ударяет в великий камбан… и потом входит в церковь, и вжигает кадила и уготовает кадильницу с огнем. И вжег свету и т. д.». Эти обязанности кадиловжигателя отчасти исполняются при приходских храмах церковными сторожами.

Р. А ребята с какой стати лезут к ней?

С. По тому же самому праву, по какому и кадиловжигатель. Православные мальчики-ученики от всей своей чистой детской души с дозволения настоятеля трудятся при храме. И этих чистых тружеников при храме вы, старообрядцы, не желали бы видеть, а фарисеи, когда дети взывали во храме «осанна Сыну Давидову», не желали слышать. Одни не желали слышать, а другие не желали видеть; но Господь наш Христос «Иисус негодова, и рече им, оставите детей приходить ко Мне, и не браните им, тацех бо есть царствие Божие» (Еван. Мк. зач. 44). Ни св. Писание, ни св. соборы, ни св. отцы не возбраняют детям во храме уготовлять кадильницу, возжигать свечу, носить подсвечник и т. под. И Св. Церковь Соборная за всех таких честных тружеников и приносящих свой дар ко алтарю сугубо молится: «молимся о плодоносящих и добродеющих во святем и всечестнем храме сем, труждающися, поющих» (Прошение на ект.).

Р. Что делать, вы заставляете ребят, у нас то совершается старцем, которому то поручено, другой же этого не восхищает. И эти наши старцы не только бы табак, а и мясо уже не едят, жену не познают, настояще – как хорошие монахи.

С. Есть русская поговорка – «монах в миру, что рыба на берегу».

Р. На Писании надо утверждаться: что поддергивать, и чего не следует.

С. На это твоё замечание св. И. Златоуст вот что говорит: «не подобает бо народныя притча презирати, аще имут нечто мудрое» (Б. Злат. на 14 п. ст. 2458). А эта, сказанная мною, народная притча, действительно имеет нечто мудрое, но об этом, если пожелаешь, можно после поговорить. Ты сказал, что ваши старики – кадиловжигатели недарованное не восхищают, и сказал ты это, желая доказать нашу чуть ли не ересь за позволение разжигать кадило лицу непосвященному. Скажи же, каким чином у вас бывает поставление в кадиловжигатели, и какой св. отец этот чин постановления в кадиловжигатели установил, и в какой до Никоновской книге этот чин описан?

С. Прежде, чем «совсем завинить», следовало бы подумать, что если нет такого чина поставления в кадиловжигатели, и таких правил, стало быть, никаких правил мы и не нарушили вы же новые выдумали; а если мы никаких не нарушили, то без вины ведь ваши то старики нас «совсем то завинили».

Р. По уставу патриаршему кадильницы касался не каждый табашник-вотяк, а назначался на то особый чистый неповинный кадиловжигатель, по этому уставу у нас и назначается кадиловжигатель; если при патриархах без чину назначался, то без чина назначался и у нас, а если по чину назначался при патриархах, – книги есть у тебя – знаешь, буди, по какому, по тому же чину и у нас назначается.

С. В уставе патриаршем нет чина поставления в кадиловжигатели и ни того, чтобы кадиловжигатель имел право (власть) кадить; ваш же кадиловжигатель не только раздувает кадило и ставит свечи, а даже кадит; потому ваш кадиловжигатель не такой, какие были при патриархах. Каким же чином он это право на каждение получил? Не восхищает ли он недарованного ему, якоже сынове Кореови и Озия царь? «Несть твой чин Иозие да кадиши (а не кадило разжигавши) фимиамом Господеви, но иже освящени суть». 2Пар.26. Каким же чином на разжигание и на каждение освящены ваши кадиловжигатели-наставники? У нас освященные лица, которые кадят, получили сие освящение, сию власть законным чином в тайне священства, которая, как и тебе известно, установлена Богом, а ваши?

Р. Хорошо то я и сам не знаю, каким чином их поставляют, – где всё узнаешь!? А только уже законный у нас кадиловжигатель. При патриархах «кадиловжигатель же приидет и приимет свещник на среди церкви и возгласит велицем гласом: востаните», а у вас ничего этого кадиловжигатель не возглашает. Не по уставу, устав нарушили, устав изменили, нарушен вами. Прикладающих же что, или отъемлющих, или инако претворяющих, аще и сам будет краснейший учитель кто; никакоже слушати, но удалятися таковаго (Кир. кн. л. 305 на об.). «Аще кто предание церковное, написанное или не писанное отметает, да будет анафема. Что убо к сим рекут истины супостати» (Кир. кн. л. 371 на об.). А на нас диву даваться не следует, – мы гонимы.

С. Итак, ты не можешь указать св. правил, которые будто бы мы нарушили через дозволение мирянину касаться кадильницы, а равно указать и те правила, по которым у вас действуют, и таковых нет.

Р. «Но да хранится церковная служба, чин же и устроение всё, и не поткновенно и не преложно», сказано у патриарха в уставе, а у вас поткновенно и преложно. А мы гонимы.

С. Но в этом уставе означено, что при храмах находятся: игумен, еклесиарх, иерей, диакон, параклесиарх, епистимонарх, сиречь доместик, канонарх, два лика, будильник, повар, братия и работницы монастырстии, скажи же по совести: – все ли поименованные лица должны быть при приходских храмах?

Р. Понятно, которые нужны только в монастырях, могут и не быть при приходских церквах.

С. Ересь ли будет, если при приходских храмах не по уставу патриарха Филарета будет число священно-церковно-служителей?

Р. Как не как, а кадильницу брать кому придумается нельзя. Озан коснулся зря то священного предмета ковчега и был поражен.

С. Тебя я спросил: ересь ли будет, если при приходских храмах будут не все поименованные в уставе священно-церковно-служители. Если не ересь, то и анафема на отметающих церковное предание, писанное или не писанное к нам православным, не может относиться. И во дни патриархов при приходских храмах число священно-церковно-служителей было не по Филаретовскому Уставу. Если нам, по вашему, за некоторое отступление от сего устава анафема, а им то за то же самое что? Ты думал обвинение своё основать на цер. Оке, но в Оке церковном об Озане и не вспоминается.

Р. Разве не от св. Писания сказание об Озане?

С. Не в Оке церковном, а в св. Библии, во святом Писании. И пример этот не нас, но вас обвиняет. Кто дал Озану власть поддерживать, охранять ковчег завета? Никто, сам восхитил. Озан за то и был наказан, что «яко неприличного себе служения коснулся» (см. Б. 3 л. на 14 п. ст. 1475), как сказано во св. Писании; за то Озан наказан, что по нужде осмелился совершить то дело, совершать которое могли одни освященные на то лица. Кто дал власть вашим старикам наставникам совершать дело, творить которое Бог повелел не кому-либо иному, как только архиереям и по воле их иереям. Не ваши ли наставники-старики касаются того, чего не должны касаться, то есть священная действовать? Не подражают ли они сынам Кореовым и царю Озие? Наши миряне, ты говоришь, не должны касаться кадильницы, а сам то ты по какому праву её касаешься и даже кадишь, будучи таким же чином на это посвящен, каким посвящен наш церковный сторож-вотяк, или мальчик-ученик, т. е. никаким. Не ты ли сказал, что Озан коснулся не по праву священного предмета – ковчега и был поражен. Почему же тебе то можно брать этот предмет, а нашему сторожу нельзя?

Р. При стариках не дерзаю я, а без них дома можно. У вас и при вас дерзает, сам и ладан кладет.

С. А без нас иереев может ли наш сторож-вотяк касаться кадильницы и разжигать её?

Р. Да ведь сам ты знаешь, что у вас всякому можно и во всякое время.

С. Потому можно, что не грешно, не противно ни св. Писанию, ни писанию св. отец. А это вот грешно искать сучец в глазу у ближнего, у себя же не чувствовать бревна. При стариках ты не дерзаешь на исповедь принимать, а дома и тебе ведь можно. Имеешь ли ты власть исповедовать без стариков у себя в дому?

Р. Нельзя и не дерзаю.

С. Да ведь не при стариках, а дома. Без стариков то можно же кадить. Без стариков то и недарованная можно восхищать, без стариков то и наказание сыновей Кореовых, Озия и Озана не вразумляет.

Р. У кого как принято, так знать и останется. Ладно ли не ладно ли, а всякому своё дорого.

С. Так оставлять не следует, это будет противно св. Писанию. Апостол Павел говорит: «от всякия злые вещи отгребайтеся» (1Сол.5:22). И «аще яже тех добре суть, то наша зле: аще же наша добре, то онех зле», говорит св. И. Злат. (Б. Злат. на 14 п. ст. 1693). Надо же узнать где добре, где зле, и добре держаться, а злых отгребаться.

Р. А долгонько засиделся. Прости-ко Христа ради…

Свящ. Иоанн Маракулин

Состоя священником в г. Николаеве, в одном из зараженных хлыстовством приходов, по долгу пастырства, естественно приходится мне беседовать и с церковной кафедры, и в домах прихожан о болезни прихода – хлыстовстве, выясняя православным ложь и заблуждения сектантов, вразумляя заблудших или колеблющихся в истинном учении матери св. Церкви. Между прочим, весьма часто затрагивался вопрос о христианском браке, который, как известно, сектанты-хлысты совершенно отрицают, считая его скверной, а детей, рожденных от законного супружества. почитают «грешками», называя их часто «щенятами». Первые люди, прародители наши Адам и Ева, тем и согрешили, говорят хлысты, что вступили в брачное общение, за это Бог и изгнал их из рая, лишив своей любви и райского блаженства. Поэтому, «не женатый не женись, а женатый разженись», – вот вкратце учение о браке этих сектантов.

Против подобного заблуждения, повторяю, всячески, «благовременне и безвременне» (2Тим.4:2), приходилось вооружаться, чтобы не давать плевелам сеяться на ниве Божией.

И вот на днях подходит ко мне на улице старик, известный сектант-хлыст, и, вручая печатную брошюру, говорит: «вот, батюшка, вы обличаете молокан (в Николаеве хлысты в народе известны только под этим именем), будто они о браке учат не согласно с волей Божией и Его св. заповедями, а прочтите-ка книжку эту, – увидите, кто прав. Книжку не мы писали, а монахи: печаталась она в типографии Киево-Печерской Лавры, разрешал печатать цензор протоиерей». Еще на улице, бегло прочитав несколько листиков торжественно врученной брошюры, дался я диву; по мере же чтения её дома, изумление моё возрастало.

Брошюра делится на четыре части. Первая часть озаглавлена так: «достоинство девства, 2-я – хранение девства, 3-я – избавление от зла и 4-я – заключение». «Первобытное состояние человека, гласит брошюра, данное ему от Бога, было девство; жена была создана только тогда, когда Адам увидел у скотов мужеский и женский пол и захотел им уподобиться» (Быт.2:20). Что это, как не намеренное искажение слова Божия? «И нарече Адам имена всем скотом и всем птицам небесным, Адаму же не обретеся помощник, подобный ему» (Быт.2:20), – вот истинное повествование слова Божия! Каким же образом из приведенных слов автор делает заключение, будто Бог потому только создал жену, что Адам захотел уподобиться скотам, а Он Всесвятой внял его нечистому желанию? Разве это не клевета на Бога? Далее, брошюра, не поясняя хода священного повествования, говорит: «и в угоду жене, первый человек навлек на себя проклятие Божие… если таково следствие женитьбы (?), то лучше не жениться. Лучше потому, что грешный человек и плодит, и множит одних грешников, из коих едва кто спасется». (А св. таинства, возрождающие и освящающие человека, зачем? а слова св. Апостола о том, что жена спасается чадородием, как понимать?). Не подобного ли взгляда держатся хлысты, называя детей «грешками и щенятами»? «Не тот будет ублажен в будущем веке, кто, имея жену и детей, радуется о своей благотворительности близким, но кто оскопляет себя ради царствия Божия (о значении воспитания детей, как будущих членов тела Христова автор, очевидно, ничего не знает)… Подумай, какое благо иметь жену… Писание же говорит о всяком похотнике (?): сего ради прилепится к жене своей» (Быт.2:24). Незнание это слова Божия или намеренное искажение? Где автор вычитал, будто всякий прилепляющийся к жене своей, составляющий с нею нравственно и духовно одну плоть, есть «похотник»? Ужели ему неизвестно, что теснейшее единение между мужем и женою, единение до слияния «в плоть едину», сказано не в грязном смысле, как понимает автор, а представляет духовный союз двух лиц по образу единения Христа с Церковью (Еф.5:22–33)? «Те, которые хотят быть духовными, должны отказаться от плоти, ибо плоть не пользует ничтоже (Ин.6:63)… Если все мы много грешим (Иак.3:2), то не более ли люди женатые? Ибо кто из них живет так, как заповедал Дух Св., – чтобы имеющие жен были, как не имеющие (1Кор.7:33)? Не все ли они пекутся о земном и поступают, как враги креста Христова?» Что это? Думаю, – хула на Духа Св. Ужели все женатые враги креста Христова? Зачем, автор выхватывает из контекста речи св. Апостола отдельный слова, превратно их толкуя и своё толкование выдавая за веления Духа Св.? Ведь Апостол ясно говорит: «время прекращено есть прочее» (1Кор.7:29), имея в виду те гонения, какие христиане должны будут претерпеть за своё упование, когда на время полезно быть ничем не связанным, чтобы в гонениях и пытках, ради семьи, не отречься от Господа. Как истолкует он 1Кор7:5 и 1Тим.4:3? Господи, что за пользование словом Божии! Какое затемнение чистого учения Спасителя и Его свв. Апостолов о браке – образе, этой тайне единения Христа с Церковью!

Далее, в брошюре проводится взгляд на тело, как злое начало, которое достойно одного поношения. Тело – скверна, «малое и вскоре исчезающее зловоние. Не для того ли, чтобы мы не любили тела, Господь устроил его так, что извержение, которое не могло войти в состав его, всегда бывает отвратительно и смрадно». Не то же ли проповедуют хлысты? Известно ли автору брошюры, что тело, – «это вскоре исчезающее зловоние», как он выражается, будет соучастником души в блаженстве вечном или муках вечных? Знает ли он слова св. Апостола о том, что «это зловоние» есть храм живущего в нас Духа Святого? (1Кор.6:19).

На женщину в брошюре взгляд самый мрачный: она исключительно рассматривается, как исчадие ада, созданное для погибели души девственника.

Наконец, автор брошюры, подыскав все места из книг священного Писания ветхого и нового заветов, а также творения свв. отцов Церкви, где говорится о блуде и блудниках, так искусно или беззастенчиво толкует их, что блудник и женатый, по его словам, одно. По крайней мере, при всём желании, трудно, читая брошюру, провести грань между блудниками и брачующимися: тех и других автор посылает в огонь вечный. А между тем, брошюра (без указания имени своего составителя) действительно отпечатана в типографии Киево-Печерской Лавры с дозволения цензуры, как об этом в начале её значится: «Дозволено цензурой. Киев. 10 ноября 1892 года. Цензор, Протоиерей Михаил Богданов». Что преследовал автор, издавая подобную брошюру, – судить не берусь. Знаю одно: вред она приносит огромный и служит, по наведенным справкам, для хлыстов чуть ли не настольной книгой.

Цель посылаемой мною в «Миссионерское Обозрение» заметки единственно заключается в том, чтобы редакция журнала, голоса которого слушаемся все мы иереи, посоветовала духовным цензорам внимательнее просматривать предназначенные к печати брошюры, в которых часто проповедуются взгляды, несогласные с учением православной Церкви и даже служащие оружием в руках сектантов против св. истины.

Священник Кладбищенской г. Николаева церкви, Николай Левандовский

В деле внутренней миссии среди интеллигентных неверов для нас весьма важны сочувствие и содействие образованных лиц из светского общества. Им ближе знаком круг мыслей и жизни этого последнего, – более понятны причины религиозного вольномыслия и индифферентизма в этой среде; для них легче говорить языком, понятным и убедительным для людей их общества. Вот почему мы всегда с радостью встречаем появление сочинений, подобных указанному в заголовке.

Проф. Шилтов сам прошел путь неверия и сомнения. «Двадцать лет тому назад, пишущий настоящие строки сомневался в божественности учения Христа и придерживался такого же мировоззрения, как и подавляющее большинство правоверных ученых. Мне казалось тогда, что позитивные науки составляют альфу и омегу всей человеческой мудрости. Я имел самые отрывочные, смутные понятия о лице, характере и деятельности Богочеловека. Мне казалось, как и большинству образованных людей, что Христос был не более, как гениальный человек. О пророчествах я знал мало и еще менее интересовался ими. Но когда стряслось надо мною тяжкое испытание – потеря близкого, дорогого лица, во мне совершился и нравственный перелом. Жизнь потеряла в моих глазах всякий интерес, я весь сосредоточился, ушел в себя. Среди уединения я стал изучать психологию, а затем перешел к медиумизму. Но ни то, ни другое не удовлетворили меня. Тогда со всем пылом души я отдался изучению св. Писания и чем более читал и размышлял над этою боговдохновенною книгой, тем более я чувствовал в себе прилив могучих сил и неизъяснимую душевную отраду. Я нашел, наконец, истину. Ныне я пользуюсь не только душевным миром, но и высоким духовным благом – христианскою радостью» (стр. 84).

Как сам проф. Шилтов пришел к вере путем религиозного опыта, так и всем сомневающимся он предлагает этот путь. «Религиозный опыт, – пишет он в послесловии, – имеет такое же значение, как и научный опыт; он ведет за собой нравственное и духовное обновление человека – громадный религиозный факт, который выше всякого научного факта, так как последний не всегда тожественен истине, тогда как религиозный факт – есть сама истина» (стр. 89).

Но на пути к религиозным переживаниям стоят отрицательные и скептические взгляды на лицо Иисуса Христа и евангельскую историю. Автор рассматривает эти взгляды и противопоставляет им суждения выдающихся ученых и мыслителей о лице и делах Христа. Как специалист-медик, он делает много веских замечаний относительно евангельских чудес и особенно воскресения Христова. Он подробно останавливается на факте смерти Иисуса Христа и, принимая в соображение обстоятельства этого события, приходит к выводу, радикально противоположному фантазерству отрицательных критиков, а именно: «если отрицать божественную природу Христа, то о появлении Его ученикам не может быть речи, как в одном, так и в другом случае, т. е., был-ли Он в глубоком обмороке, из которого очнулся, или же Он действительно умер на кресте» (стр. 48). Опровергая визионерную теорию, Шилтов справедливо замечает, что эта теория допускает не только кажущиеся явления, но и кажущиеся беседы. Последнее обстоятельство, т. е., что призраки могут не только являться и серьезно беседовать, но еще и принимать пищу, по нашему мнению, – пишет он, – граничит с безумием» (стр. 51). Исторический факт воскресения Христова стоит твердо и является наилучшим свидетельством, что христианская религия представляет собой истину непререкаемую.

Обращая внимание на причины неверия, проф. Шилтов обвиняет в этом школу. «Последняя выпускает из своих стен молодых людей со скудными и сбивчивыми сведениями о христианских истинах, так что они, вступая в жизнь, увеличивают собою и без того громадный контингент неверующих людей» (стр. 80). Он настаивает на необходимости введения в программу наших средне-учебных заведений преподавания теоретической и сверхчувственной экспериментальной психологии. Благодаря знакомству «с сверхчувственной экспериментальной психологией у каждого умственный горизонт расширится настолько, что он за видимым миром будет склонен допустить мир невидимый, и тогда религия не будет ему казаться излишней роскошью в жизни, а существенно необходимым фактором для каждого человека. Он тогда поймет, что человек без религии – это уродливое создание, не выполняющее на своём жизненном пути того высокого назначения, какое предназначено ему Высшим Разумом» (стр. 79).

Глубокое религиозное чувство автора, значительная начитанность его (в книге приводятся мнения Паскаля, Гизо, Руссо, Гете, Пирогова, Вл. С. Соловьева и др.), применение к разрешению некоторых богословских вопросов экспериментальной психологии и медицины делают большую честь автору. Читается сочинение легко и только по местам оно страдает некоторыми шероховатостями в изложении.

М. Леонович

Окружной миссионер Киевской епархии, священник Савва Богданович, не безуспешно ведущий борьбу со штундизмом и небезызвестный в литературе своими миссионерскими беседами, выпустил в свет две с вышеуказанными заглавиями брошюры. Обе эти брошюры, как принадлежащие перу опытного миссионера-практика, представляют собою интерес, почему мы остановим на них внимание ваших читателей.

Первая брошюрка, озаглавленная автором ««Миссионерские семена» или решение некоторых религиозных вопросов из области штундизма», представляет собою в некотором роде новинку в нашей полемической противоштундистской литературе. Здесь читатель не встретит обстоятельного разбора ни по одному из пререкаемых сектантами вопросов, общеизвестных и обследованных в нашей полемической литературе; но за то он найдет не мало вопросов, выдвинутых на сцену миссионерской практикой вновь и потому представляющих собою некоторого рода новость. При этом автор не останавливается подолгу над рассмотрением этих вопросов и не исчерпывает их во всём объеме, а рассматривает их слегка, эскизно, как бы начертывая план миссионерской беседы по каждому из них и представляя широкое поле для самостоятельной деятельности миссионера. По нашему мнению, «Миссионерские семена» свящ. Богдановича могут принести большую пользу начинающему миссионерскую деятельность. Все общепринятые руководства по обличению штундизма, за редкими исключениями, отличаются теоретизмом, часто крайнею растянутостью и нагромождением излишних доказательств, – отсюда – на практике – малопригодностью; иногда даже вводят в смущение не вполне опытных миссионеров, которые теряются в массе материала и не знают, как приступить к делу. «Миссионерские семена» вводят в самую сущность миссионерской деятельности, в её дух, характер и направление, позволяют миссионеру, в особенности начинающему, ориентироваться в сложном деле миссии и вести беседы без излишнего разглагольствования, направляя их к определенной цели. В виду этого, книжица – «Миссионерские семена» представляет собою ценность для практических деятелей миссии и может быть очень и очень полезной для них.

Вторая брошюрка нашего автора, заключающая в себе две беседы, направленная по преимуществу против толстовства, проникшего и пустившего корни среди штундизма, представляет не менее интереса, чем первая. Толстовство, проникши в среду штундизма и духоборчества, принесло не мало бед, окрасило и окрашивает эти секты в цвет социально- политический. Вред от этого влияния – выше всякого сомнения и налицо. Не станем касаться этого вопроса, приобретшего себе печальную известность, – но заметим только, что всякие попытки миссионеров, направляемые против толстовских тенденций, проникающих в наше сектантство, должны быть особенно отмечаемы и приветствуемы нашим журналом, как отрадные и весьма желательные явления. Две беседы священника Богдановича: одна из них – о таинстве причащения, а другая – о невозможности равенства людей между собою в имущественном и во всяком другом отношении – заслуживают нашего внимания и одобрения. Автор очень умело и остроумно опровергает толстовские воззрения по этим вопросам, проникшие в штундизм Киевской епархии, путем рассудочных доказательств; и в конце концов приводит читателя к сознанию полнейшей несостоятельности этих заблуждений. Обе беседы хотя и коротки, но довольно доказательны и поучительны, для дела миссии – полезны.

Пожелаем этим скромным, но полезным изданиям миссионера свящ. С. Богдановича широкого распространения и известности. Приобретение их, в виду крайней их дешевизны, для интересующихся делами миссии – возможно и желательно.

П. Козицкий

Французская газета: Avenir du Tonquin сообщает сведения об убыли в Индии приверженцев браманизма и об успехах индуизма и ставит это религиозное движение в зависимость от голода, 10 лет подряд терзавшего страну. Вторая господствующая религия – магометанство, в противоположность браманизму, развивается необыкновенно быстро. Буддизм приобретает всё большее и большее значение в Бирмании, где число его последователей увеличивалось на 33%. Христиан относительно очень немного. Евреи умножились с последней переписи на 1 милл. 100 тыс. Различные мелкие секты теряют приверженцев. Тем не менее, не смотря на успехи магометанства, буддизма и индуизма, браманизм продолжает быть господствующей религией в Британской индии, так как последователи его составляют и теперь 70% всего населения.

Французская газета: Les Débats. Под заглавием «Безумие продолжается» газета помещает заметку о том, что духоборы, водворенные принятыми правительством мерами на места жительства, очнулись от охватившего их безумия и по-видимому успокоились. Автор заметки требует, чтобы американское правительство позаботилось о членах Союза Воскресного Дня так же, как оно позаботилось о духоборах. «Эти несчастные протестантские маньяки», говорит он, «также заслуживают внимания правительства Соединенных Штатов, как и живущие на северо-западе русские. Опасно позволять этим несчастным свободно разгуливать по Штатам».

Протестанты Союза Воскресного Дня требовали уже закрытия всех почтовых контор и отделений по воскресным дням. Теперь они хлопочут о том, чтобы и поезда железных дорог не ходили-бы в «день Господень».

По мнению газеты мания продолжается и что настало время обратить внимание на действия членов «Союза Воскресного Дня». Нельзя-же относиться серьезно к их требованиям; мы стоим лицом к лицу с болезненным явлением и вмешательство власти стало необходимым.

Французск. газ.: Temps. Толстой, юдаизм и американцы. Приводим выдержку из этой статьи, в которой говорится, между прочим, о том, что по поводу съезда сионистов в Минске, Берс нашел нужным объяснить, по каким причинам его знаменитый родственник, Л.Н. Толстой, сделался горячим сторонником юдаизма. Г. Берс приводит подлинные слова Толстого, произнесенные им в дружеской беседе:

«Юдаизм понимает божество, как идею, и не допускает ни малейшего фетишизма. В десяти заповедях он научает отличать добро от зла и у пророка Исаии христианский идеал выражен с такой прелестью, что я не устаю приводить эти слова в моих творениях: «Настанет время, когда мечи перекуют на орала и лев будет пастись рядом с ягненком, до такой степени наполнится земля любовью»!

Наконец, юдаизм обещает вечную жизнь только в памяти потомства, т. е. в торжестве любви или в царствии Божьем на земле».

И Толстой не может понять, как это Шопенгауэр говорит, что юдаизм не обещает ничего умирающим. Тем не менее апостол из Ясной Поляны все-таки упрекает Моисея за то, что он сделал свой народ избранным народом Божиим. По мнению Толстого, сознание этого превосходства над остальными народами отделило евреев от всего человечества:

«Подавленные и угнетенные этим сознанием, евреи давно уж отказались бы от этого предрассудка, если бы им протянули руку и предложили мир. Но, как побежденные, они и не могут отказаться от этого преимущества, никто не поверил бы искренности их отречения, а потому, мы – победители обязаны первые показать им пример любви к ближнему и тем окончательно разрушить предрассудок, с глубокой древности укоренившийся в юдаизме».

По мнению автора статьи, выдержку из которой мы приводим, Толстой забывает, что идея «избранности народа» не принадлежит исключительно юдаизму; мы встречаемся с ней во всех примитивных религиях, это даже необходимый элемент развития народов. Без этого верования нет народа и, стало быть, нет и более широкого идеала всеобщего братства народов; понятно, что этот идеал народился уже после образования различных народов. Но Толстой, как известно, не признает развития, и наука о религиях имеет для него так же мало значения, как все науки экономические и социальные.

С.В.

В истекшем году в слободе Карповке 2-го Донского округа О. В. Донского обнаружилось следующее.

В слободе Карповке проживает мещанин г. Царицына Лукьян Скоробогатченко; у него есть сын – Прохор (лет 30). Последний, придя домой с военной службы, женился; но потом бросил жену и скрылся неведомо куда; около 5 лет он то уезжал куда-то, то появлялся. Весной прошлого года он явился в слободу Карповку к своим родителям и стал устраивать собрания – с чтением акафистов и пением священных песнопений и учить, что не должно жить с женой, а нужно «по благодати» и что тогда в человека «вселяется Св. Дух». Кроме того, Скоробогатченко проповедовал, что о. Иоанн Кронштадтский есть бог, в нём воплотился И. Христос, в нём пребывает Св. Троица. Притом, Прохор раздавал портрета о. И. Кронштадтского, называя их «иконами», освященными будто бы самим о. Иоанном. На усердные и настойчивые увещания местного пастыря Прохор не обращал внимания. Многие колебались проповедью Прохора, некоторые, правда немногие, открыто стали его последователями. Прохор и его последователи ходили с проповедью своего лжеучения по домам слободы Карповки и соседних селений (Мариновки, Россоши и др.); причем они делали сборы деньгами и вещами в пользу будто бы о. Иоанна Кронштадтского. По поводу лжеучения и дел Скоробогатченко карповским волостным старшиной был составлен протокол (10-го Августа): замечено было собрание в одном из домов Карповки, – Прохор проповедовал, что о. И. Кронштадтский – не человек, а бог; на столе на чайном блюдце находилась раздробленная просфора и в двух бутылках – вино, что Прохор называл телом и кровью Господа Иисуса Христа, преподанными ему будто бы самим о. Иоанном Кронштадтским; кроме того, найдена была книжка, в которую записаны были пожертвовании и имена жертвователей; на божнице вместе с иконами находилось несколько портретов о. Иоанна Кронштадтского, пред которыми горели две лампады…³⁵³

Будучи в слободе Карповке, я расспрашивал слобожан об учении и пропагандистских действиях Скоробогатченко. На мой вопрос: «не обманщик ли Прохор?» одна старушка ответила мне: «не должно этого быть: он – в роде как-бы лакея у о. Иоанна Кронштадтского и о. Иоанн посылает его по надобности; наших много поехало в Кронштадт к о. Иоанну и пишут оттуда, что о. Иоанн каждый день бывает у них и живут они там хорошо, молятся Богу»…

Когда мы с местным священником вошли в дом Прохорова отца для частной беседы (он, очевидно, ждал нашего прихода), мы нашли Прохора стоящим на коленях пред божницей, на которой были поставлены три одинаковых большого формата портрета о. Иоанна Кронштадтского, пред портретами на маленьких медных подсвечниках горели три восковых свечи и сам Прохор читал пред ними акафист Божией Матери.

Беседуя с нами, Прохор то притворялся непонимающим, то делал смиренную физиономию, униженно кланялся, то отвечал шутками и дерзкой насмешкой на серьезную речь. Для характеристики Прохора и его упования привожу несколько выдержек из наших с ним бесед.

– «Знакомы ли вы с о. Иоанном?» – спрашиваю я.

– «Он и теперь со мной», – отвечает Прохор.

«Слово Божие запрещает почитать людей за богов и кланяться им, как Богу» (Деян.10:26; 14:11–18).

– «Я не человеку кланяюсь, а в нём Богу».

«Где на это заповедь во святом Писании, или постановлениях Церкви?»

– «Заповеди такой нет, а по делам видно, что нужно верить, что в о. Иоанне – Бог». Прохор прочел 10 главу ев. от Иоанна. «Вы немножко того… мало понимаете!» – сказал он вдруг, изменив тон.

– «Это как-бы в роде – посуда, в которой – Бог», стараясь помочь моему непониманию, заметил мне один из слушателей беседы, очевидно, последователь Прохора.

– «Если бы о. Иоанн Кронштадтский был здесь, он не позволил бы, строго запретил бы вам делать то, что вы делаете» (пред тем я читал народу сообщение в газете «Свет» о том, как о. Иоанн обличил заблуждение крестьянина Артамонова, и самый нумер газеты отдал одному из слушателей, по его просьбе), – заметил я хлыстовствующим.

– «Я знаю, что о. Иоанн сказал бы», резко ответ Прохор, – «он сказал бы: гоните этого дурака в шею! бейте его! он грешен, так ему и надо пострадать»…

– «Эх вы», сказала одна старушка с типичным хлыстовским, каким-то стеклянным, порой злым, взором. «Собрались – сколько народу на одного, бедного Проху… а он, Проха, – святой, он – всё правду говорит».

Я объяснил народу смысл «страданий» – сектантов: разбойник, висевший на кресте по левую сторону креста Христова, страдал, но – не во спасение; беседа-же, как все видят, не доставляет мучений, беседующим… А если сектантов иногда правительство наказывает, то – не за веру, а за злые дела, за которые оно и православных не милует.³⁵⁴

– «Нет в о. Иоанне – Бог! в нём Троица святая! истинно! а вы говорите против Бога! ваши речи от сатаны!»

– «Писание повелевает чтить праведных людей, но – как людей, как святых молитвенников за нас пред Богом, а не как Бога; и почитание праведных возможно лишь по их увенчании Богом, а доколе они – в этом «смертном», следов. греховном теле, их нельзя считать за святых, безгрешных» (1Ин.1:8).

– «О. Иоанн уже умер; он умер»…

В конце беседы с Прохором я, оставив его в покое, излагал пред слушателями основные пункты хлыстовского лжеучения и опровержение их на основании слова Божия.

Слышались голоса из толпы; «это вы верно говорите – меня отговаривали они от свадьбы»… «Богородицы у них точно бывают: сам Прохор Домну и Екатерину называл богородицами».

Стоявший тут же Прохор, смиренно опустив глаза, повторил, что «Домна и Екатерина – истинно ангелы Божии, Матери Божии».

На другой беседе Прохор вдруг неожиданно упал предо мною на колена говоря: «простите меня, грешного, – я воровал и блуд творил»… Лицо его, при – этом, не выражало искреннего раскаяния, а обличало затаенную, хитрую улыбку.

Во время пребывания в слободе мне пришлось узнать многое о деяниях Прохора и его соучастников.

Старушка, сообщившая мне, что «много наших живут в Кронштадте», сообщила нечто правдоподобное. Около 13 душ, предполагается карповскими слобожанами, из их родных и соседей живут у о. Иоанна в Кронштадте: большинство их молодые девушки.³⁵⁵ Все эти лица отправлены в Кронштадт, по убеждению и под руководством того же Прохора Скоробогатченко.

Следующие лица живут будто бы под покровительством о. Иоанна в Кронштадте. Домна Георгиева Близгарева (21 г.), Анна Феодорова Лисицкая (16 л.), Екатерина Дмитриева Близгарева (18 л.), Степан Лихолетов (43 л.), дети его: Агафья (16 л.), Евдокия (14 л.), Пантелеймон (10 л.), Василий (7 л.), Анастасия (5 л.), мать Степана Елена Лазарева – по другому мужу Соловьева (69 л.), Иван Васильев Землянский (42 л.), Марфа Михайлова Дубинина (16 л.), и некая девушка Надежда (16 л.). Некоторых из Карповцев приводят в заблуждение письма, которые получаются ими от проживающих будто бы в Кронштадте, в коих отправители просят своих родителей и родственников благодарить «братца Прохора». Копия с одного из таких писем у меня имеется.

Пишет Анна Лисицкая (сама – неграмотная) своим родителям.

Письмо привожу без изменений, исправляя только орфографию.

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. Христос посреди нас. Мир вам. Во-первых, дорогой Батюшка³⁵⁶ посылает благословение на весь ваш дом и на всю вашу сторону. Мы просили и он благословил нас всех здесь жить. Дорогие родители, папа и мама! Пишу о себе, что я, великая грешница, так рада и довольна своей жизнью; какой Господь милосердый к нам грешным… принял и причастил всех нас на общей исповеди и на квартиру приезжает часто и нас, грешных, утешает. Мы все, но молитвам дорогого братца Прохора, живем на одной квартире, где нас братец Прохор охлопотал.³⁵⁷ Мама, благодари Господа и брата Прохора, – воистину он нас устроил, и Екатерина с Домной нас не оставляют, а как за детьми ухаживают. Мама, благодари Бога, я довольна, очень довольна своей жизнью, только одно, благодарю Бога за Его милость к нам, грешным. И, вот, мама, ради Господа пришли мне мои наряды, а как прислать – снеси брату Прохору, а от него кто-нибудь поедет и привезет, или он сам. Мама, мы писали вам письмо и просили денег, писали мы на Домнина отца, не знаем получили ли вы или нет. Если получили, то что мы там писали, это мы по глупости писали, самовольно. А у Отца³⁵⁸ и не спрашивали. А теперь нас всех батюшка благословил и вот, мама, я просила денег 15 р. Пришли ради Господа; потому что надо дорогого батюшку поблагодарить за его милость к нам и за вас за всех он отслужит молебен благодарственный. Мама, благодари Господа: я выздоравливаю, поправляюсь: голова легче и ноги лучше.³⁵⁹ Прошу тебя, мама и папа, купите мне одеяло байковое и пришлите чрез братца Прохора. Мама, сходи ты к братцу Прохору и поблагодари его, за его хлопоты, за нас грешных: он нам, – как родной отец. Сюда братец приезжал и привозил всем дивчатам гостинцев, кому что от мамашей, а ты мне ничего не прислала, я горько заплакала за твоё нерадение. А Катерина сестрица сказала: не плачь, деточка, она и тебе пришлет. Не забывайте вы, ради Господа, про меня. Чадо ваше Аня. Мама, скажи всем мамкам и все дивчаты пока довольны и ждут денег и гостинцев чрез братца Прохора».

На конверте этого письма стоит почтовая пометка: «Кронштадт» 10–IX.

Предоставляю читателям судить, что скрывается за вышеприведенным письмом. Скажу только то, что трудно бороться с пропагандой, прикрывающейся авторитетом о. Иоанна: имя о. Иоанна не упоминается в письме, но письмо явно играет словами и рассчитывает скрыть свои цели славой Кронштадтского пастыря.

Летом в Карповку приезжала некая Екатерина, живущая будто бы около 5 лет в Кронштадте, особа, по летам, не первой молодости. Сблизившись с Карповской девушкой Домной Близгаревой (по отзыву местного священника Домна дотоле была девушкой, по-видимому, весьма скромной и богомольной), Екатерина и уговорила Карповских девушек отправиться с нею в Кронштадт, отказаться от замужества и посвятить себя будто бы делу спасения души.

– «Как же вы отпустили своих дочерей в такую даль почти одних»? – спрашивал я родителей увезенных девушек.

– «Да так и отпустили: замужем нынче редко хорошо живут, а там они у святого дела и вот пишут, что им там хорошо»…

Об этой Екатерине, увезшей девушек, и упоминается в вышеприведенном письме; невольно является предположение, не она ли и автор письма?

Но слухам, ходящим в Карповке, подтверждаемым словами Прохора и письмами из Кронштадта, уехавшие из Карповки в Кронштадт живут там хорошо: «ничего почти не делают, а только молятся Богу, живут все вместе». «Отец» (подразумевается в Карповке – Иоанн Кронштадтский) каждый день бывает у них; кормят их хорошо, дают рыбное, полагается чай, мяса только не дают; с каждого приехавшего за содержание берут там по 25 к. в день, а если скажешь, что ты – «Прохоров», «от Прохора», то содержат бесплатно.

Родители уехавших девушек, живущие в Карповке, побаиваются Прохора: он один знает, где их дочери, в его руках судьба последних. И Прохор пользуется своим положением: одну из матерей девушек, настойчиво приставшую к нему, он чуть ли не вытолкал из дому.

Некие брат и сестра изъявили Прохору желание поехать «к о. Иоанну» и просили его руководства; он отказал им в этом и предложил им своё руководство под условием, если они продадут всё хозяйство и поедут всей семьей.

Помимо хлопот с девушками, другим крупным деянием Прохора являются делаемые им сборы. По рассказам, он производил их так. Ни слова не говоря, он входил в дом слобожанина, ставил к образам портрет о. Иоанна и начинал читать акафист, или править молебен: при этом он имел при себе «причастие, преподанное ему», по его словам, «о. Иоанном», – во множестве раздавал портреты о. Иоанна и рекомендовал ставить и употреблять их, как иконы; при конце молений он осенял народ крестом… В заключение он просил «пожертвовать что-либо о. Иоанну», или «на проскомидию о. Иоанну». В некоторых домах его не принимали, в некоторых принимали и давали, давали деньгами и хлебом. Такими сборами занимался из единомышленников Прохора еще Степан Лихолетов. Во время моего пребывания в Карповке (25–28 Окт.) некоторые слобожане говорили мне, что видели Степана Лихолетова производящим подобные сборы в г. Царицыне.

Домна и Екатерина также делали сборы и имели «причастие», преподанное им будто бы от о. Иоанна; им они причащали кое-кого из карповских обывателей.

Результатом этих сборов было то, что Прохор и Степан – бедняки дотоле, по свидетельству соседей, значительно поправили своё материальное благосостояние – в костюмах, пище и хозяйстве; Прохор говорил будто бы по этому поводу своим односельчанам: «идите за мной, видите я ничего не делаю, сладко ем, хожу чисто и вы так будете…».

Местный священник разоблачал пред своими прихожанами лжеучение Прохора, запрещал им ставить портреты о. Иоанна, раздаваемые Прохором, на божнице и молиться пред ними, а рекомендовал вешать их на стену рядом с другими портретами – отдельно от икон. Прохор однажды дал обещание священнику оставить свои речи и дела, но потом нарушил обещание, не обращая внимания на слова пастыря, занялся вновь распространением лжеучения – и на новое увещание дал письменно священнику такой ответ: «В о. Иоанне – Бог. Я вижу в о. Иоанне Бога. Грешный Прохор».

К вышеизложенному сообщению о злоупотреблении именем о. Иоанна Кронштадтского считаю нужным прибавить еще и следующее.

Благодаря содействию властей, жители слоб. Карповки «этапным порядком», как беспаспортные, были возвращены из Кронштадта. Две девушки из возвратившихся чистосердечно раскаялись в своём заблуждении.

Одна из них рассказала: «я поехала в первых числах Августа с. г. в Кронштадт с Домной Близгаревой и при мне было вещей на 25 р. И наличными деньгами 8 р.; деньги и вещи Домна взяла у меня и не отдала их, а сказала, что «вещи все потеряла, а деньги отдам «Отцу» «на обедню». Когда мы приехали в Кронштадт, Домна и Екатерина оставили нас в хлеве, на дровах во дворе д. Максимова, а сами поехали на поклонение «святому отцу Назарию». В хлеве мы жили около недели, до возвращения Домны и Екатерины с поклонения, и по возвращении их мы поселились в доме Максимова. К нам по временам приезжал Прохор Скоробогатченко, причем во время пребывания его у нас он ночевал в отдельной комнате или с Екатериною, или с Домною». В ответ на письмо, написанное от имени этой девушки (писем, подобных прежде приведенному, нами послано было из Кронштадта несколько), родители её из Карповки чрез Прохора Скоробогатченко послали ей вещей на 30 р. И денег 8 р. Девушка, по её признанию, ничего не получила: ни денег, ни вещей. Далее, она рассказала, что «Екатерину все называют «Скорбящей Божьей Матерью» и последняя «причащала» других девушек. Являлась на квартиру неизвестная женщина; её также называли «богородицею», заставляли ей кланяться и целовать её ноги. Есть и еще богородица. А Прохор Скоробогатченко внушал всем: «не обращайтесь к священнику и не ходите к нему, а то пропадет ваша душа – священник до добра вас не доведет. У ваших отцов и матерей рога на голове и они черные, только вы не видите». Домна внушала всем «сестрицам»: к священнику не обращайтесь; если он не будет давать молитву, то и не надо: брат Прохор даст молитву, он и причащать будет. Никому ничего не говорите, а хвалитесь, что хорошо жить». Пр. Скоробогатченко, Домна и Екатерина настойчиво посылали всех девиц побираться по городу и около церкви, говоря: «кто просит милостыню, тому Бог награду даст». Все собранное девицами отдавалось посылавшим; те, которые приносили мало, получали выговор, а приносившие больше – похвалу. Под угрозою изгнания из дома девушек принуждали воровать свечи в церкви.

Однажды, когда Домна в присутствии «богородицы» читала акафист, последняя при пении «Пресвятая Богородице, спаси нас» поднимала руки и ими махала, а когда пели: «Иисусе, Сыне Божий, помилуй нас», богородица поднимала руки кверху.

Другая, из возвратившихся из Кронштадта девушек, подтвердила всё вышесказанное и добавила, что одну из посещавших их квартиру богородиц зовут «Прасковья Яковлевна»: другую – известную им – «Порфирия» (вероятно – Пульхерия). Екатерина же, указывая на Прасковью Як., говорила: «воистину она – богородица».

Рассказавшая последнее девушка, едучи в Кронштадт вместе с Домной и Екатериной, взяла с собой одежды и белья на 25 р. и денег 5 р. 30 к. Деньги те же Домна и Екатерина – под угрозой бросить её одну в С. Петербурге – отняли у неё; вещи без всяких объяснений взяли в Кронштадте.

Без согласия той же девушки, но приказанию П. Скоробогатченко, Екатерина написала её родителям письмо. Оно почти буквально сходно с прежде приведенным. Вот его текст: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, Аминь. Христос посреди нас. Мир вам. Дорогая мама! Отец родной! Батюшка посылает вам всем благословение на всю вашу сторону. Милая мама! Меня милый, родной Отец принял и на квартире причастил. Я не знаю, как и благодарить Господа за его неизреченную милость. А я должна понять, что это по молитвам брата Прохора. Мамочка! благодари Господа и брата Прохора – воистину благодари и вот здесь воистину новый Иерусалим. И когда приехал братец Прохор и мы все оживились и пошли к Отцу с ним. Братец Прохор об нас похлопотал и Катерина с Домной нас не оставляют и Отец нас всех благословил. И когда мы постлали первое письмо к вам, это мы по глупости своей написали, а у отца мы еще не спрашивали. А теперь говорим, что воистину нам Батюшка благословил здесь жить и вот, мама, ради Господа, собери всё моё в узел и снеси брату Прохору, я его просила, а он мне пришлет – кто сюда поедет. Мама, свяжи в узел одеяло и штиблеты, положи и платье, если не сшито – всё равно, положи и всё, что есть, и кофту, потому что у вас здесь комната: всё пригодится. Мама, мы просили денег, если не послали, то теперь пришли вместе с одеждой – рублей 15. Мамаша, прошу тебя, ради Господа, исполни это всё, что я прошу. Мама, скажи всем мамкам, что дорогой Батюшка приехал на квартиру и всех благословил здесь пожить. Мама, все дивчаты, как хотят, а я хочу, всё чтоб ты мне прислала-б и сходи к брату Прохору и поблагодари его за всё, что он об нас заботится.

Затем, остаемся по милосердию Отца живы и чего вам желаем.

Дочь ваша» такая то.

«И все дивчаты своим мамкам кланяются. Мама, не слушай никого. А ходи к родному брату Прохору и слушай, что он скажет и всё исполняй, потому что он, как отец, об нас заботится и Катерина и Домна нас наблюдают, как детей. Мы все очень рады и довольны, что сюда попали во святой город Кронштадт. Благодарим Бога».

По этому письму родителями девушки, на имя которых оно было послано, было передано дочери в Кронштадт чрез Степана Лихолетова (одного из соучастников Прохора) вещей на 9 р. 50. к. И денег 2 р. И чрез Прохора Скоробогатченко вещей на 42 р. И денег 15 р.; кроме того, 2 р. было зашито матерью девушки в отосланной ей кофте. Все эти деньги и вещи девушка, которой они были посланы, не получила.

Третья – полураскаявшаяся замужняя женщина, тоже ездившая с Домной и Екатериной в Кронштадт, рассказала, что Домна говорила: «отец и мать до добра не доведут, они сами в ад идут и нас хотят туда втянуть». Когда я сказала, что это неправда, то Домна ответила гневно: «Эх, ты, сатанище, как тебе жарко стало, не умолчишь!»

По рассказу той же женщины в кронштадтской квартире говорили, что «с мужем нужно жить, как брат с сестрою. Святой Старец Назарий воистину есть Назаретский Господь Иисус Христос».

На днях Прохор Скоробогатченко уехал «в Кронштадт»; вместе с ним уехала женщина, причем – последняя уехала тайно от своей семьи, забрав своё движимое имущество и заняв у соседей на имя свекра денег около 25 р.

Пред отправлением «этапом» в Карповку хозяйка квартиры (квартира девушек и женщин в Кронштадте была отдельной от мужской) сказала своим жильцам: «девушки, будьте осторожны, сегодня придет сюда полиция и кто без билета уходите от меня, куда хотите».

Приведенные данные столь выпуклы, красноречивы, что считаю лишним комментировать их.

Скажу только, что несмотря на моё знакомство с действиями хлыстов и научно и в действительности, изложенное превосходит всё читанное и слышанное мною доселе о хлыстах – по дерзости и смелости их проделок.

Мисс. Д. Грацианский

В Рижском Вестнике, за 16 мая с. г., в статье «Декаданс старообрядчества» Ива-старообрядец делится с читателями своими наблюдениями над религиозным бытом современных раскольников Ковенской, Витебской, Курляндской и Лифляндской губерний. Наблюдения эти не безынтересны в миссионерском отношении. Приводим из статьи несколько выдержек.

«Печальная и мрачная картина развертывается пред глазами человека, посещающего города, деревни и жилища, в которых обитают старообрядцы. Входишь в одну избу, в другую, в третью, отыскиваешь глазами, куда-бы помолиться – божницу, которая помещается обыкновенно в переднем углу избы и состоит в большинстве случаев из простого деревянного киота, в роде ящика средних размеров, без всяких украшений, куда и поставлено несколько медных образков, а иногда и оливенная икона, писанная на дереве плохим маляром-иконописцем, преимущественно самоучкой. Зачастую не видно даже и киота, а прибита просто к стене переднего угла избы деревянная полочка, на которой и помещены иконы. Ни порядочной лампадки перед святыней, ни чистенького столика со скатертью под божницей, на котором помещалась-бы хоть одна из священных книг – ничего подобного.

Странное что-то творится теперь среди старообрядцев: ко всему духовному они относятся страшно равнодушно и небрежно. Я побывал в Ковенской, Витебской, Курляндской и Лифляндской губерниях, везде присматривался к их быту, к будничной и праздничной их жизни, к отправлению ими богослужений и, признаться, за некоторыми исключениями, вынес только одно грустное впечатление.

Заехал я в один из фольварков Ч-но, Ковенской губернии, в котором живет сам владелец из старообрядцев, земля которого оценивается тысяч в 50; в том же фольварке живет и духовный старообрядческий наставник П-в, довольно уже старый человек, к которому я и направился. Наставника я застал за чтением «никонианской четьи-минеи», которая вместе с неважного поморского письма ирмологием составляла всю его библиотеку древних книг.

И это у вождя старообрядцев, которому вручены духовные бразды правления! Немногих, я думаю, из своих алчущих и жаждущих духовных чад может он удовлетворить таким запасом «духовного хлеба».

– Как, отче, идет? – спросил я его.

– Плохо, – отвечал он.

– Что так?

– Да народ-то у нас теперь стал уж больно невежественный и леной, совсем и Бога забыл, и в молельню перестал ходить.

– А далеко-ли молельня то будет? – спросил я.

– Рукой подать, версты две отсюда, не больше, в деревне Б-цы.

Деревня Б-цы – довольно обширная и зажиточная, это сейчас видно по постройкам. Молельня оказалась среди деревни и состояла из небольшого старого деревянного дома, стены которого как-то неуклюже выпятились, а тесовая крыша вогнулась и поросла зелено-плюшевым ковром. Деревянная ограда вокруг молельни сгнила и начали разваливаться. Ворота покачнулись набок, а деревянный крест, водруженный на верхней перекладине ворот, сильно наклонился вперед и как-бы задумался: падать ему или нет? Внутренность молельни самая непривлекательная. Посредине вдоль молельни тянулся длинный и узкий щит, заменявший зимою печку и разделявший собою молельню на две половины – мужскую и женскую. Впереди молельни находился маленький иконостас, из которого виднелись потемнелые иконы. Перед иконостасом стоял аналойчик, а на нём Евангелие. Вдоль стен молельни тянулись длинные деревянные скамейки. Вот и всё внутреннее убранство молельни. К тому же всё это было старо, грязно и мрачно. Почтя все мною виденные старообрядческие деревенские молельни имеют вышеприведенную внутреннюю форму и обстановку.

Ни в одной из христианских религий во время богослужения не бывает в храмах такого бесчиния, шума и безобразия, какие мне приходилось видеть у старообрядцев. Особенно я был поражен тем безобразием и бесцеремонностью по отношению к святыне, какие творились во время всенощного бдения в один из больших праздников в одной из обширнейших молелен в Лифляндской губернии. В передней частя огромной молельни, у трех каменных ступеней, ведущих на клиросы и протянувшихся поперек всей молельни от одного клироса до другого, стоял какой-то старик-идиот, одетый в певческий кафтанчик. Оборванные ребятишки, стоявшие недалеко от идиота-старика, беспрестанно тормошили его: то дернут его за полы кафтанчика, то щелкнут по лысине, то швырнут в него подручником, то толкнут его в бок. А старик, как затравленный зверь, отмахивался от этих мальчуганов и руками и ногами, но всё невпопад. После каждого такого взмаха старика среди мальчишек поднимался взрыв хохота. Иногда же старику удавалось ковырнуть одного из негодяев или схватить кого за волосы, и тогда раздавался гвалт на всю молельню. Перед чтением из жития святых молившиеся с шумом, гамом и писком набрасывались на вышеназванные ступени и усаживались на них, как будто эти ступени для того только и устроены; вставание с них сопровождалось таким же шумом. Пред чтением Евангелия и по окончании оного по всем углам огромной молельни раздавалось сморканье, откашливание и харканье.

На ступенях каменных лестниц, ведущих в обширные и длинные сквозные коридоры, разделяемые друг от друга только дверями, кучами сидели и лежали люди, пришедшие, вероятно, молиться, но почему-то застрявшие и спавшие здесь. В коридорах происходило страшное безобразие: беготня, крик, шум, сквернословие. Да что в коридорах. Заглянул я в письмоводительскую (которая почему-то во время всенощного бдения на большие праздники не замыкается), так там оказалась целая аудитория: какой-то громадного роста мужчина, косая сажень в плечах, басом сыпал, как из бочки, скабрезные анекдоты, песенки, куплеты и рассказцы, да такие заковыристые и скверные, что ухо коробило и жутко становилось от них; а слушавшая аудитория помирала со смеху и одобрительно поощряла рассказчика к дальнейшему излиянию. Любит русский человек хватить сгоряча крепким словцом, но подобных я еще не слыхал. И всё это рассказывалось преимущественно на духовный мотив. Из числа слушавших эти скабрезности, к стыду старообрядцев, были и отцы семейств. Такого сквернослова следовало-б не только не слушать, но вышвырнуть вон из письмоводительской и чураться, как страшной заразы. И это все люди пришедшие молиться на всю ночь, неизвестно только – какому богу.

В городе Юрьеве старообрядческая молельня очень небольшая. Пришел я в неё к вечерне под праздник. Молящихся было всего два-три человека. Поразило меня в этой молельне то, что наставник совершал службу не со взрослыми певцами, как это обыкновенно водится, а с маленькими мальчиками, которые заменяли и чтецов, и певцов, и канонархов; самый большой из них был ученик второго класса городского училища.

На вопрос, почему это он служит с мальчиками, наставник отвечал: – Если бы не эти ребятишки, то не с кем было бы и службы справлять: из взрослых певцов мало кто и приходит.

Везде, где мне только пришлось побывать из упомянутых четырех губерний, я вынес только тяжелое и грустное впечатление; ничего определенного и светлого не предвидится в среде старообрядцев и в будущем».

Вот оно «древлее-то благочестие» вне союза и в раздоре со святою Церковью и такое состояние его понятно. Раз в самом корне раскола – гниль, – «непокорение святой Церкви», – явно, что и самое – дерево, самая жизнь раздорников церковных, без благодатного, оживляющего воздействия Духа Святого, не может быть здоровым и не в состоянии приносить добрых плодов.

Из Костромской епархии. (От нашего корреспондента). Воинствующая «австрийщина»

С каждым годом всё шире, всё дерзостнее развивает свою деятельность раскольничья австрийская пропаганда. Во всех своих действиях, австрийцы вызывающе выступают в ратоборство не только с Церковью, но и с существующими в Государстве законоположениями касательно их.

Здесь, читаешь, в центре России «собор» собрался, обсуждающий всякие дела и делишки самозваной «лже-иерархии», – там – Швецов организующий целую канцелярию или бюро для собирания сведений из книг и газет в пользу своей самозванщины, – и Мельников в роли чуть-ли не всероссийского ходатая об «австрийцах». В Москве заседает «кабинет», который преусердным образом распространяет всевозможные подпольные брошюры, книги, листки и проч., чуть не повсеместно, начиная с первопрестольной, – там же открыто освящаются вновь устроенные раскольничьи молельни и раскольничьи заправилы как бы в насмешку рассылают приглашения «пожаловать на торжество освящения храма (?!) во имя такого то», не только православным мирянам, но и духовенству. Просто открытый вызов кому-то! Вот вам и законы, вот вам и циркуляры, относящиеся к расколу и публичному оказательству оного. Здесь уж не публичным оказательством, а публичным вызовом, чуть-ли не открытой войной с Церковью и Государством смотрит всё дело воинствующего «австрийского» раскола!

А все эти дела, возбуждаемые касательно раскола… чем они кончаются в судах?… Да уж есть за что сказать русское спасибо господам радетелям раскола, пекущимся об унижении национального русского православия.

Уж когда в столицах и в других крупных центрах России такая кипучая, вызывающая деятельность австрийщины, то что же сказать о глухих местах нашей земли? Здесь австрийщина идет во всю, что называется. Внешностью она мало отличается от православной Церкви; лже-попы её по виду – то же, что и православные пастыри; и австрийщпна многих ловит в свои душепагубные сети. Простой наш русский народ, в котором сохранилась еще искра исконного русского духа, любит истовое продолжительное богослужение, древние напевы, пленяется всем тем, что придется ему заметить в случайно посещенной им австрийской молельне. Заправилы и австрийцы прекрасно понимают это и не жалеют ни средств, ни ходатайств, и везде стараются устраивать и открывать свои молельни. Заметят они в среде беспоповщины движение в пользу Единоверия или православной Церкви, они непременно постараются устроить там свою молельню. И вот пока мы судим да рядим, да всячески не допускаем устройства единоверческой церкви среди беспоповщины, у австрийцев образовался уже приход. Например, в с. Ковернине, Костр. губ., в течение двух лет идет упорная агитация против устройства единоверческой церкви как со стороны местных духовных, и, к сожалению, почтенных в служебном положении, пастырей, так и почему-то – и со стороны светских лиц, австрийщина же под шумок уже устраивает здесь свою молельню, несмотря на то, что австрийцев здесь лишь 5 семейств. Конечно, пусть лучше молельня а не единоверческая церковь!… А потом будем ныть, что раскол у нас злой, с ним ничего не поделаешь, или же – скрывать его. Пустим, заведем раскол, где его было мало, да потом и ноем! А как к австрийскому расколу относится и как на него у нас смотрит народ, я приведу пример из своей епархии. В деревне Ягодном, Макар. уезда, крестьянин Василий Егоров вздумал женить сына, который возвращен из солдатчины по болезни. В. Е., как человек православный, высватал за сына невесту в семье православной же, но в виду неполучения его сыном от воинского начальника увольнительного билета причт не мог повенчать жениха. И что-же? Василий Егоров едет за 30 верст в село Васильево к австрийскому лже-попу и венчает там своего сына.

Раскольничий лже-поп, ничтоже сумняся, венчает православных! А мужику что? всё равно поп, «ведь чай и он в ризе». А в волостном правлении запишут, что жених и невеста повенчаны и суть муж и жена. Кстати, на каком основании наши волостные правления в своих посемейных списках записывают раскольничьи незаконные сожительства, как браки? да еще принимают от австрийских лже-попов чуть не формальные свидетельства о повенчаниях и рождениях раскольников?³⁶⁰ И волостные правления руководствуются такими свидетельствами при записи в посемейные списки. Ведь наш простой раскольничий народ прямо говорит, «если бы Царь не позволял, то разве-бы приняли бумагу нашего батюшки и позволили венчаться в моленной «церковникам», т. е. православным. Грустно, что в противозаконном деянии нахальствующий раскол дерзновенно прикрывается священным для нас именем Царя-Батюшки.

Да, грустные факты…

А мы спим или же усыпляем себя: Христос Сам спасет Свою Церковь, что, мол, её врата адова не одолеют. Всё это правда, непреложная истина, что Он сохранит Своё божественное учреждение, но люди-то духовно гибнут и нам надо бодрствовать и помнить слова пророка: «на страже моей стану»… И всячески оберегать свою паству от злых волков, укрывшихся в священные одеяния.

Священник И. Чередников

Из жизни Донского раскола. (От нашего корреспондента)

В конце своей статьи «Раздор между австрийскими лже-попами и их паствами во главе с уставщиками», напечатанной в 4-ой книжке «Миссион. Обозр.» за текущий год (стр. 478–485), мы обещались сообщить редакции «Миссион. Обозр.» точную копию с «соборного ответа» раскольнических австрийских епископов старообрядцам, указавшим нарушение церковных канонов со стороны их лже-попов. Теперь нами получена точная копия с «извещения освященного собора старообрядческих епископов», адресованного на имя «Филиппа Семеновича Архипова (одного из уставщиков, подписавшегося под «прошением») с прочими, которую мы и спешим сообщить редакции «Мпссион. Обозр.» Вот это «извещение». «Освященный собор, рассмотрев ваше прошение и соображаясь с произведенным следствием архиепископа Иоанна, усмотрел указанные вами факты не имеющими подтверждения.³⁶¹ За некоторые же указанные вами преступления священники понесли наказание. Относительно же подписи священников освященный собор признал подписку эту погрешительной, но не подлежащей осуждению 62-го правила св. апостол, поскольку они не отреклись: «несть бых, ниже хощу быти» (толков.), а наименовали себя требоисправителями, по требованию гражданской власти. За признанную же погрешность данной подписки возложена на священников применительно к 5-му правилу св. Петра александрийского церковная епитимья. Кроме того, священники, давши подписку, самосознательно раскаялись в своём грехе пред архиепископом Блаженныя памяти Савватием, за что так же не были оставлены без должного исправления. Священник же Мануилов следствием не обвинялся в преступлении 25 прав. св. апостол. Если же в письме к нему оно указано, то ошибочно. Итак, известив освященный собор молит Бога, да почиет на вас мир Его соблюдающий сердца Ваша о Христе Иисусе со Свят. Духом» 1902 г. 28-е июля.

Подлинное подписали. Смиренный Иоанн архиепископ Московский и русских старообрядцев. Смиренный Анастасий еп. Измаильский. Смир. Иоасаф стар. епис. Казанский. Смирен. Антоний стар. епископ Пермский. Смир. Арсений стар. епископ Уральский. Смирен. Феодосий стар. епископ Кавказский. Смирен. Иона стар. еписк. Смол. и Калужск. Смир. Порфирий епископ Самарский и Симбирский. С подлинным верно смиренный Иоанн архиепископ Московский и русских старообрядцев».

Это «извещение» не удовлетворило уставщиков старообрядческих. Они теперь усиленно заняты приготовлением возражения на это «извещение», и при этом они не прочь воспользоваться «никонианскими книгами» и даже помощью со стороны «никонианских миссионеров, к которым обращаются за советами в деле составления возражения. Явление знаменательное.

Священник Евграф Овсянников

Истинное происшествие

Один из крестьян Саратовской губернии, несколько лет проживающих на земле, арендуемой ими в Области войска Донского, мин. летом, 8 июля, рано утром, собрался ехать в поле. Соседка спросила его: «куда ты, Митрич, спозаранку, для праздника»?

Пар парить, Романовна, – ответил мужик и переспросил: «а какой нонеча праздник?»

«Казанская Божия Матерь, – бают, ответила Романовна: большой праздник».

Мужик рассмеялся: «больно, говорит, много богородец то у вас; если всем праздновать, то и работать некогда».

Соседка сказала: «напрасно, Алексей Митрич, мутишь крещеный народ, накажет тя Бог».

Мужик махнул рукой на бабу и поехал. Спустя уповод (3-я часть рабочего дня) прибежала, малый с поля с известием, что Митрич катается около телеги от боли в животе и уже совсем кончается. Побежали свои и соседи, но у Митрича уже отнялся язык, к полудню он умер, не раскаявшись в своём грехе. Митрич был молоканин.

* * *

Осенью прошлого 1902-го года в северо-восточной части Области войска Донского было замечено необычайное движение народа, похожее на чрезвычайное паломничество. Люди разных возрастов, пола, сословия и состояния вставали на трех соседних железнодорожных станциях и направлялись к одному пункту. Число паломников простиралось до нескольких сотен человек. Приют они находили во временных жилищах крестьян, арендующих землю в Области, и частных землевладельцев.

Есть слух, что в это самое время умерла хлыстовская пророчица.

Чрез короткое время паломники отбыли обратно чрез те же станции и шли в рассыпную, – вероятно, для того, чтобы на них меньше обращали внимания. Тут были свитки, поддевки, халаты, сюртуки, пиджаки и даже восточные костюмы (черкесы). Такое же разнообразие наблюдалось в костюмах и женского пола.

Интересно, обратила-ли внимание на это паломничество местная власть и известна-ли ей причина оного.

Земля наша велика и обильна, но порядка – «надсмотра» у нас мало.

К.А. Картушин

Знаменательный случай

Приводим следующий знаменательный случай со слов газеты «Свет». Этот, поистине знаменательный и, в особенности, разительный в наше время маловерия и безбожия, случай имел место в Париже. Правдивость его удостоверена многими… В Париже к одному из священников явилась дама и просила отправиться вместе с нею в приготовленной карете для напутствия св. тайнами умирающего её сына. Взяв запасные дары и всё нужное для приобщения, священник в сопровождении дамы скоро прибыл в указанный дом. Но когда он поднимался в квартиру, дама незаметно скрылась. На звонок служителя Божия вышел молодой человек, – офицер цветущего здоровья. «Что вам угодно?» – спросил он вошедшего пастыря. «Меня пригласила сюда какая-то дама к умирающему, чтобы исповедать и приобщить его». – ответил священник. «Тут явное недоразумение, – возразил офицер: – я один живу в этой квартире, я не посылал за вами, – я совсем здоров». Собеседники, между тем, вошли в гостиную. Висевший на стене над диваном большой портрет пожилой женщины невольно обратил на себя внимание священника, и он сказал: «Да вот эта самая дама была у меня; она и указала мне вашу квартиру». – «Помилуйте, – ответил хозяин: – это портрет моей матери, умершей двадцать лет тому назад». Пораженный таким обстоятельством, офицер выразил желание исповедаться и приобщиться, а на другой день скончался от разрыва сердца.

Миссионерские новости

Совет Тамбовского Казанско-Богородичного Миссионерского Братства отношением от 30 Мая 1903 г. сообщил редакции «Миссионерского Обозрения», что в Тамбовской епархии освободилось место епархиального противосектантского миссионера, с окладом годового содержания в 1200 р. и 400 р. в год разъездных. Принятие священного сана не обязательно.

* * *

Священник Витебской Благовещенской Единоверческой церкви о. Евфимий Зубарев определением Миссионерского Комитета от 28 мая с. г., утвержденным Его Преосвященством, епископом Полоцким Серафимом, назначен противораскольничьим миссионером Полоцкой епархии, с оставлением на занимаемой о. Зубаревым должности настоятеля. Жалование новому почтенному о. миссионеру Комитет изыскал из местных средств, в сумме 600 р.

От души приветствуем новый плод благой энергичной деятельности на пользу миссии нового Полоцкого архипастыря. Полоцкая миссия давно нуждалась в оживлении и усилении… Почти на сто тысяч раскольников иметь одного миссионера было явлением крайне печальным и ненормальным.

Отклонение ходатайства. Как сообщают «С.-Петербургские Вед.», ходатайство рязанского земства о разрешении свящ. Григорию Петрову провести ряд чтений по богословию на учительских ряз. курсах митрополитом С. Петербургским Антонием отклонено.

(К «ищущим» «новопутейцам» – о «новом пути», «плоти», «браке» и «свободе совести»)

III

Вопрос о браке, как вопрос о плоти, не раз занимал внимание «ищущих» «новопутейцев» на «религиозно-фил. собраниях». «Пря бысть велия и устава тако не учиниша». Решался вопрос – что выше брак или девство – в абсолютной постановке и, как самопонятно, решен быть не мог. «Ищущие» с понятной тенденцией настаивали на том, что «историческое христианство» девство ставит выше брака. Того же мнения были и некоторые православные богословы, к нашему изумлению, видящие в браке некую нечистоту. Другие высказывались за равночестность девства и брака, хотя и не слышно было достаточной доказательности этой истины. Третьи утверждали, что брак выше девства, поскольку в нём, а не в девстве, осуществляется (до известной степени) присущая человеку идея счастья. А один богослов доказывал преимущество брака пред девством семейностью жизни Пресвятой Троицы, в которой есть Отец, мать – Дух Святой, как божественное существо якобы женского пола, и Сын. Попутно вели речь и о скопцах (Мф.19:12), под которыми одни разумели физических скопцов, другие – девственников, а третьи даже людей, отдавшихся всецело какому-нибудь делу, науке, искусству и т. п.

Словом, слышались настолько взаимноуничтожающиеся мысли, что бессмыслие получалось в результате с математическою точностью. Казалось бы, и по этому вопросу, будь он правильно поставлен и решайся он на общеобязательной для ораторов почве, пререканий не должно бы быть. Девство и брак равнодостойные пути к возрастанию «в мужа совершенна». Предпочтительность того или другого пути не может быть абсолютной и обусловливается индивидуальным духовно-нравственным складом верующего: «им же дано» – совершеннее возрастают в девстве, – другие могут совершенствоваться скорее в брачном состоянии.

Путеводителем для всех, в следовании к нравственному совершенству, служит одинаково глагол Христов: «аще кто хочет по мне идти да отвержется себе и возьмет крест свой и по Мне грядет». И поскольку «я» в своём содержании у каждого субъекта различно, постольку у каждого и крест самоотречения о Господе свой, свой и крестный путь. И таких путей не два и не три, а столько, сколько человеческих «я». Для богатого евангельского юноши не могли быть спасительными путями жизни ни девство, ни брак, ни «сохранение» (видимое) писанного закона, а полное отречение от своего стяжательного «я». Он не отрекся его. Христос сказал ему: «пойди, продай имение твоё и раздай нищим». «Услышав сие слово, юноша отошел с печалью» (Мф.19:16–23), «отвергнуться себе» он не смог, чтобы иметь «сокровище на небесах». «Имение», не препятствующее другим входить в Царство Небесное (см., напр., Климента алекс. сл. «какой богач спасется»), для богатого юноши, «сохранившего» весь закон, оказалось непреодолимым к тому препятствием. Ясно, что, сохраняя весь закон, он носил в душе свою язву, с которой в Царствие Божие войти нельзя.

Рассуждая с этой точки зрения, никак нельзя говорить о преимущественном достоинстве девства пред браком и наоборот – самих по себе. Мы знаем нечестивое еретическое девство (Гангр. соб. пр. 1, 4, 9, 14) и «честный» брак, беспутный брак и святое девство.

Стоявшие за преимущественное достоинство девства пред браком нередко цитовали слова апостола Павла: «безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я… выдающий замуж свою девицу поступает хорошо, а не выдающий поступает лучше» (1Кор.7:8, 38), но почему-то не обращали внимания своего на слова того же апостола и в той же главе: «по настоящей нужде за лучшее признаю, что хорошо человеку оставаться так» (– 26 ст.). При тогдашней «нужде» «совет» апостола, предпочитающего безбрачие брачному состоянию, вполне понятен. Брачные «будут иметь скорби по плоти, а мне вас жаль», пишет апостол (ст. 28). Понятно, что, «служа Господу», с меньшею «скорбью по плоти» могли идти на растерзание ad bestias (в цирке римском) безбрачные, чем те, у кого за спиной послышатся раздирающие крики жены и детей. Опускались этими богословами и другие тоже очень важные в данном случае слова апостола: «желаю, чтобы все люди были, как и я, но каждый имеет своё дарование от Бога, один так, другой иначе» (– 7). Не сказал апостол безусловно: один имеет дарование (положим девства) большее, а другой меньшее, а сказал только о различии («так», «иначе») дарований. Как равно и слова Христовы: «не все вмещают слово сие (о безбрачии или, по мнению других, о браке), но кому дано» (Мф.19:11) – едва-ли правильно толковать в смысле нравственного преимущества одного состояния – безбрачного или брачного – самого по себе пред другим. При таковом толковании, «вмещение» «данного» нравственно обесценивается: «вместившие» состояние «более высокое» «вместили» бы его потому, что им «дано», независимо от них (как у Кальвина безусловно предопределенное), и потому они являются более совершенными других. Тогда менее совершенные неответственны за свой, так сказать, нравственный недочет, потому что им не «дано».

В виду этого едва-ли основательно говорить о безусловном преимуществе девственного или брачного состояния одного пред другим. Девство и брак – это только различные пути к обязательной для всех цели «быть совершенными, как Отец Небесный» (Мф.5:48); и тот или другой пути Господь «дает» человеку, применительно к его духовно-нравственному складу, как наиудобнейший в целях совершенствования для него, а не как более совершенный или менее совершенный вообще. Поставляющие девство выше «честного» брака, как имеющего будто бы некое несовершенство (чтобы не сказать нечистоту), волей-неволей должны почитать первое идеалом и признать, что христианство проповедует вымирание, – что мир плоти ему ненавистен. Но не будет-ли это учением «бесовским» (1Тим.4:1–5) и проклятым Церковью учением маркианистов, «гнушавшихся браком и нарицавшим скверным создание Божие» (Вас. Вел. пр. 47)? И не относится-ли к таким богословам «негодование» Господа: «пустите детей приходить ко Мне, и не препятствуйте им; ибо таковых есть Царствие Божие… И обняв их, возложил руки на них и благословил их» (Мк.10:13–16; Мф.19:13–15; Лк.18:15). Таков, как нам слышится, голос святой истины о девстве и браке. Мы, разумеется, не претендуем на то, чтобы решить данный вопрос с «абсолютной» правильностью. Мы желали бы научиться и от других: но только в другой обстановке… Крайне прискорбно, что богословские вопросы, близкие и священные для верующего сердца, выставляются теперь на «новопутейское» богословское распутье «рел.-фил. собраний», где «ищущие» «поучаться не желают», и, думается, одушевлены более тою целью, чтобы скомпрометировать церковную веру, препирая её представителей, не всегда сильных и смелых в защите учения, и всячески глумясь над её основами. Что путного, напр., сообщили участникам рел.-фил. собраний «новопутейцы» по вопросу о браке и девстве, не признавая по существу ни того, ни другого? Да ничего, кроме путаницы понятий.

При «святом сладострастии», девство, разумеется, им ненавистно. А «честный» брак, как таинство церковное, для них – «узурпация Церкви». Они отстаивают права гражданства просто полового сожительства особей без всякого освящения и канонических ограничений. А сколько пустого остроумия пущено было фельетонным богословом Розановым по адресу Церкви в вопросе о браке! Апостольское христианство, по фельетонным соображениям неведущего Писания и святоотеческого учения Розанова, не знало брака, как таинства; «Церковь узурпировала брак (чуть не в II веке уже)³⁶³ и с тех пор не желает с ним расстаться, как с «Жар-Птицей», засаженной в золотую клетку, по корыстным видам; и повесила на «грязной рогоже пломбу с надписью: сукно ангельской чистоты»! Какие у Церкви доказательства, что брак – церковное таинство, острит Розанов: да то, что Христос присутствовал на браке в Кане Галилейской; но ведь Христос претворил и воду в вино, почему же акцизное ведомство и департамент неокладных сборов вне церковной опеки? Христос 5 хлебами насытил 5000 человек, но тем не менее хлебопечение не церковное таинство и состоит вне ведения Церкви!…

Подобные пустые остроты не заслуживают никакого разбора. В них одна злоба против св. Церкви и знамя похода против её веры. Восставшие на Неодоленную вратами ада, «кого ищете»?

IV

Более всего, кажется, «Новый путь» и «новопутейцы» «религиозно-фил. собраний» заняты вопросом о так называемой ими «религиозной совести». Написанное и наговоренное ими по этому вопросу невольно заставляет вспомнить слова ап. Петра о лжеучителях: «Это – безводные источники, облака и мглы, гонимые бурею, им приготовлен мрак вечной тьмы. Ибо, произнося надутое пустословие, они уловляют в плотские похоти и разврат тех, которые едва отстали от находящихся в заблуждении, обещают им свободу, будучи сами рабы тления» (2Пет.2:17–19). Прежде всего – религиозная совесть!… В отличие от какой же это еще «новопутейская» совесть названа религиозной («Новый путь», апр., стр. 205)? От гостинодворской ли, или полицейской или еще какой? Вероятнее всего, от нравственной: мы, мол, тоже понимаем, что совести бывают разные. «Новопутейцами», видимо, предполагается, что совесть может касаться верования человека, а не только делания его. Если и есть такая совесть, то, вероятно, только у «новопутейцев». Вообще же совесть – это голос Божий в человеке, судящий дела последнего, а не веру (искреннюю); это – судящее сознание нравственного чувства и закона и одновременно – согласия или несогласия с ними сделанного человеком. Она оправдывает или осуждает моё дело – соответственно-ли оно моей подлинной природе и вере, а не то – истинна или нет моя вера. «Язычники, пишет ап. Павел, по природе законное делают… они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чём свидетельствует совесть их» (Рим.2:14–15) (о делах, а не о вере). Словом, «религиозная совесть» новопутейцев – абсурд. Абсурд и – «свобода совести»: – совесть, как совесть, никогда не свободна, – голос её всегда обусловливается сознанием нравственного чувства и закона, как некоторым, так сказать, её основанием. Свободная совесть – совесть сожженная, просто бессовестность. «Новопутейцам», болезнующим о раскольниках и сектантах наличных и быти могущих, хочется свободы открытого исповедания и пропаганды всякого религиозного учения; это и мыслят они в нелепой фразе «свобода религиозной совести». По мысли их, был бы настоящий рай на земле, если бы в одной семье, напр., дед был – православный, бабка – мусульманка, их сыновья – старший штундист, средний – хлыст, младший – атеист; а жены их – старшего раскольница, среднего – молоканка, младшего – католичка; внуки их – первый скопец, второй – жидовствующий, третий – буддист, четвертый – сатанист, внучки их – одна – огнепоклонница, другая фетишистка, а третья вообще придерживалась бы «мистического разума с религиозными глубинами и внутренними откровениями». Пятнадцать человек и пятнадцать вер со свободой открытого исповедания и пропаганды! Этим-ли не умилиться христианскому сердцу?! Это-ли не согласно с Христовой истиной и этим-ли смущаться и беспокоиться св. Церкви?! Не говорим уже о том, что в житейском отношении, семейном и общественном, при таком положении дела, не оставалась бы желать ничего лучшего!… Боже мой! вскую шаташася язы́цы и людие поучишася тщетным? Ведь чтобы желать такой «свободы религиозной совести» и с пеной у рта отстаивать её, для этого нужно совсем потерять веру в то, что «Христос есть путь, истина и живот», что истинная, спасительная вера «едина», как и един Господь (Еф.4:5), и что попечение Господне о приведении во двор овчий и «иных» овец, «да будет едино стадо и един Пастырь» (Ин.10:16), попечение, выразившееся в создании Церкви, посольстве на проповедь апостолов и т. п., есть попечение истинно-божественное. Может ли св. Церковь быть равнодушной к тому чтобы одного из её членов «воры и разбойники» (Ин.10:8) совращали в хлыстовщину, другого в штунду, третьего в жидовство, четвертого оскопляли и т. п.? Декадентская, – может быть, но истинная святая Христова Церковь – нет: это было бы противно её миссии. На «рел.-фил. собраниях» это отчасти и показано «новопутейцам» православными богословами («записки рел.-фил. собр.» апр.). Но богословствующие декаденты не удовлетворялись этим. Да иначе и быть не могло, потому что они совершенно не в курсе понятия. Почти все их возражения напоминают собой «гимназические вольности» пред законоучителем, и нелепые, и дерзкие и в то же время гордые; это лепет злобствующего гимназиста, не могшего толково продумать урока из катехизиса. Ну чего, напр., стоит ссылка Мережковского, ратующего за свободу открытого исповедания и пропаганды сектантских учений, на слова апостола: «где Христос – тут и свобода» («Записки», стр. 168). Спросите Мережковского – да какая свобода и от чего? Трудно догадаться, чтобы он вынес и поведал миру на этот вопрос из своей «религиозной глубины» и «внутреннего откровения», поскольку у декадентов всё неожиданно и эксцентрично. Ему, разумеется, неведомо, что в данном случае, как и подобных других (слова Писания «вы призваны в свободу»… «истина освободит вас» и др.), речь о свободе подлинно человеческого духа, от всего чуждого его настоящему существу, наносного, греховного, порабощающего. Христос указал, каким должен быть человек по своей истинной природе, искупив его и освятив и, т. обр., освободив от всего, строго говоря, нечеловеческого и усыновив Отцу вывел его из подзаконнического ига. Свободен искупленный, раз живет согласно учению Христа. Тут речь о свободе в святости, не имеющая никакого отношения к дебатированному вопросу. Арх. (ныне епископ) Антонин прекрасно ответил Мережковскому: «дьявол сказал Богу: знать Тебя не хочу. Вот и свобода. Если ставить вопрос о свободе совести, то надо говорить, что христианская свобода не есть свобода атрибутивная, она – свобода категории» («Записки», апр. 168).

Не лучше указанного и другие основания «ищущих» по поднятому вопросу. Для примера.

«Насилие творится во имя Христа, а потому вам именно, представителям учения Христова, следовало бы вступиться за свободу совести» (Егоров). «Тут страшная ответственность не только пред собой, но и пред миром (в решении вопроса о взаимоотношении Церкви и государства в связи с вопросом о свободе совести). Если у нас будет разрешен вопрос о свободе, то он будет разрешен и повсюду» (пророчествует Мережковский). «Совершенно ясно, что сектант, исповедующий сумасбродную веру, более свободен, чем православный человек, вера которого официальна» (Мережковский. – Если так свободны сектанты, исповедующие свою веру, то весь вопрос, значит, в том, почему они не могут свободно пропагандировать своего учения?). «Вы говорите, в сектантстве нет Бога. Как можно сказать это? Не во имя-ли Бога они собираются для молитвы? (Такая маленькая мысль принадлежит большому человеку – В.С. Миролюбову). Ужели редактору «Журнала для всех» неизвестно, что во всех религиях и сектах молитвенные собрания происходят во имя Бога (в каждой религии своего). Но среди всех-ли них Бог, – разумеется, не как Дух вездесущий, а как Дух, приемлющий моление, освящающий и спасающий? Конечно, нет. Это самопонятно «для всех», кроме, кажется, редактора «Журнала для всех». Некоторым, не только собиравшимся на молитву во имя Христа, но даже именем Его чудеса творившим и пророчествовавшим, Христос скажет: «Я никогда не знал вас: отойдите от меня, делающие беззаконие» (Мф.7:22–23).

«Вы (к Тернавцеву) не имеете такого мерила, такого точного определения в понимании апостольских слов, чтобы отделить, что вам кажется святым, от того, что кажется глубоко преступным (в насильственных действиях власти). Я имею такое мерило, что без помощи Божией, без обращения всех наших сил, вместе с силами Церкви ко Христу мы этого вопроса не решим». (В таком случае зачем же было бить воздух в зале географического общества? Тогда лучше бы отслужить молебен и ждать «новых откровений»). Нельзя также принять решения о свободе совести, которое дает западная Европа посредством индифферентизма, равнодушия. Атеистической свободы тоже нельзя принять. Как это решить, в этом и заключается наша мука… Мы против насилия и хотим, чтобы действовала сила Божия… Христа с насилием мы не примем. Христос с насилием – всё равно, что Христос, в котором есть что-то сатанинское» – Мережковский (По поводу таких мыслей и желаний – чистоты невской воды в весеннее время, нам невольно припомнились из лекций по «пастырскому Богословию» слова прот. С.А. Соллертинского: «обессамостное эхо тоскует о бессущностном нарциссе»).

«Мы хотим, чтобы людям была дана свобода совести, чтобы люди могли свободно обращаться к Богу. (Да какой же закон может это запретить или карать? Обращение человека к Богу есть внутренний акт, сокровенная «святое святых» человеческого духа, ведомое только ему да Богу. Чья рука может коснуться его?!). Дайте мне жить, чем я жив». – Миролюбов. (и живите, никто вам не мешает. От души желаем вам побольше подписчиков на «Журнал для всех»).

«Кто создал христианство, как не темный народ – галилейские рыбаки?» Мережковский (Бедные в таком случае христиане: их вера – создание галилейских рыбаков!).

Достойную отповедь декадентским богословствованиям дал арх. Антонин в словах:

«Бог направил фонарь с неба и осветил известное место на земле – еврейство. Бог сделал загородку, наложив обруч. Что же сделало христианство? Перенесло мотив религиозной деятельности внутрь. Единый Бог, одна точка отправления, открылся в Сыне, – явилась другая точка, люди не могли установить прямой линии на небо, к Богу Отцу. Исходя из разных точек, создали много богов, а настоящего – нет. Для того, чтобы провести прямую, надо иметь две точки. Конечная точка лежит на продолжении. Бог указал среднюю точку – Сына Божия. Тогда явилась возможность провести прямую. Христос пришел и основал Церковь. Надо отрешаться от мысли, что Бог заинтересован в числе поклонников. Поэтому надо отрешиться также от мысли, что я делаю Богу одолжение, если хватаю других за шиворот… Когда я говорил, что христианство экскоммуникативно, я разумел: когда Бог провел прямую, она уперлась в одном пункте» (ужели и после этого декаденты не поняли истинного учения о «свободе совести», ведь сказано ясно и определенно: прямая проведена и уперлась в одном пункте?…). Мережковский сказал: «где Бог, там в свобода. Это верно, когда Христа брали в саду Гефсиманском и Петр обнажил меч, Христос сказал ему: ты не понимаешь, что делаешь. Что там происходило по существу? Происходило – в грубо-земном смысле то же, что происходило в Харькове, когда брали представителя секты Коваленко» – Арх. Антонин (Как порадуются такой аналогии штундисты и их сородичи по упованию!).

Много и другого глубокомыслия наговорено было ораторствовавшими по вопросу о свободе совести; тем не менее, и когда председательствующим предложено было дать прямой ответ «на вопросную (?) сторону вопроса», поставленный вопрос не был «разрешен вполне». И это неудивительно, – поскольку поставленный вопрос в данном случае был крыловским «возом», который «взялись везти лебедь, рак и щука». Тут, что ни везущий, то, выражаясь словами арх. Антонина, особая «категория»; у всякого свои основания и свои чаяния. И в самом деле, что общего у православных специалистов-богословов со «сторонниками революционной свободы и общественного отпадения, которые провозглашают её, как первое якобы условие всякой истинной веры, от самой же веры бегут, – сильные слова откровения о свободе относят к себе, самого же откровения не принимают. Притворяясь жаждущими торжества истинной веры, – вдруг являют себя невидящими ничего достойного охранения там, где этот же свет веры уже горит, зажженный рукой не человека?…» «Настоящий вопрос постоянно бросают Церкви и священству в лицо, и на основании их безответственности заключают о своей правоте» (Тернавцев).

Всё зло «ищущих» в том, что они слабо верят в евангельскую истину, совсем не верят в истину церковную и знать не хотят авторитета отцов Церкви, гораздо больше их думавших и о «плоти» в христианстве и о «свободе совести», когда христианство впервые повело борьбу с язычеством и впервые стало религией государственной. Очистись они от этого зла, вопрос о «свободе совести», по-видимому, и для них не представлялся бы трудным.

«Думать, что новый завет допускает языческую свободу, а тем более право пропаганды веры в новых христов – это безумие» (Тернавцев). Не согласиться с этим нельзя. Утверждать, как некоторые, что христианство в данном случае проповедует «абсолютную свободу» – значит утверждать сущую нелепость. Проповедуй христианство такую именно свободу в деле веры, оно являлось бы непонятным самопротиворечием. Говорившие про «абсолютную свободу» не хотели понять того, что одна христианская проповедь уже отрицает таковую свободу. Пламенная проповедь «Христа распята» среди эллинов (для которых эта проповедь – безумие) и иудеев (для которых она – соблазн – 1Кор.1:23) и притом проповедь подкрепляемая явными чудесами не есть ли своего рода насилие над умом и верой эллино-иудейского мира? Подумали бы об этом. И теперь нередко огненные речи не меньшее насилие для человека, «чем полицейские протоколы». «Ищущим» ораторам, полагаю, это понятно. Что христианская Церковь не допускала «абсолютной свободы», об этом достаточно и текстуально показано в речах В.М. Скворцова («Новый путь», апр. «Записки»). Из них явствовало, что хотя христианству чужда проповедь «огнем и мечем», тем не менее оно никогда не было индифферентно в отношении безопасности своих чад от злого влияния ложной веры и дурной нравственности со стороны еретиков и развращенных. Меры пресечения зла в данном случае Церковь Христова всегда принимала и нередко очень решительные. Розанов говорит, что «блаженный Августин в борьбе против донатистов первый высказал принцип о принудительном приведении к правой вере» («Н. П.» апр. «Записки», стр. 210). Другой точности знания дела от Розанова, разумеется, грешно было бы и ожидать.

Отсылаем внимание Розанова к церковным летописям. В «326 году Константин уставление и изречение велие издаде на еретиков: наватианов, валентинианов, маркианитов, павлианов и катафригов, дабы нигде ни на едино место, ради своея молбы собиралися, и церкви их разорити и места оные православным давати повеле, нарицая их врагами жизни и мучителями душ человеческих»… «Сим повелением мнози еретицы к церковному соединению обратишася… И ереси оные погибаху» (Бароний лето 326, Евсевий, Созомен). Император Валентиниан «попустил было всякому веровати, якоже хощет, и никому же о том стужание» (вопрос поставлен был принципиально). Но «Грациан в лето 376-е сицевое повеление издаде, дабы еретицы нигде, ни во градех, ни в весех, ни в селах собиралися, ни алтаря, под лишением мест оных» и «в 377 л. даде повеление на манихеев еретиков, дабы яве нигде собиралнся» (возбранялось оказательство ереси). «На Уртиина схизматика, иже со своими единомысленными непокой творяше Дамасу папе, жестокое повеление на изгнание его и единомысленных ему Гратиан издаде. Толь долго онии немирнии во упорстве пребываху и церковь Божию смущаху… Феодосий паки на ариан, фотиниан, и иных еретиков новое повеление издаде, дабы собраний нигде не имели и дабы из градов изгоняемы были» (л. 381) «и святый Амвросий плачет о Гратиане и зело похваляет его» (л. 383). «Св. Амвросий писа к Валентиниану, дабы прежде бывших кесарей уставление (на преследование еретиков) не разорял и не попускал алтарей идолам» (л. 384). «Назианзин, о еретиках болезнуя, яко еще непокой церкви святей творяху, писа епистолию к Нектарию Константинопольскому епископу, понося о его нерадении, свою же великую ревность о душах человеческих показуя. И просит его, дабы кесаря на сие возбуждал, еже бы еретиком множитеся и разширятися с ядом и повреждениями своими не попускал; и глаголет: аще им свободно, якоже и правоверным учити и множитися попускают, и кто не видит, яко церковное учение проклинают, аки бы при них стояла истина: ибо естество возбраняет сему, дабы два учения о вещи единой себе противная истинствовали… И паки издаде Феодосий новое повеление на еретиков…, дабы изгоняемы были» (л. 384). Из слов Назианзина явствует, что вопрос о «свободе совести» ставился принципиально и в то уже время; и решение его было такое: допускать свободно пропаганду еретических учений – значит не веровать в церковную истину и проклинать её, – двух истин, противоречивых, об одной вещи быть не может (л. 384. 386). «390 лета бяше собор в Медиолане на проклятие Иовиниана еретика, иже супружество паче девства почиташе… И сладости плотския хваляше (как декаденты – «святое сладострастие»), от постов и жестокого жития верных отводят» (как Розанов)… и «осужденного от духовных кесарь Феодосий изгнати в пустыню повеле» (л. 390). «Феодосий на отрицающихся святого крещения и к эллинству возвращающихся устави наказание, дабы им никто сообщался» (л. 391), и «повеление издаде на еретиков, дабы сборищ не имели, ни учили, ни иереев посвящали, ниже о вере, ея же не ищут, глаголали» (л. 394). «Иоанн Златоустый, о вере кафолической помышляя, на еретиков жестокое повеление кесарское исходатайствова… ни собиратися им и книги их сожигати» (лл.398:400).

Как видно из приведенного, св. отцы гораздо раньше бл. Августина с полною решительностью высказывались против принципа свободы открытого исповедания и пропаганды еретических учений, и высказывались с обстоятельной мотивировкой (Назианзин). И бл. Августин, думавший над этим вопросом больше, лучше (поскольку у него лучшее к тому было и орудие) и искреннее, чем Розанов и другие кликуши на «Новом пути», «бяше сего мнения, дабы еретики смертию казнены не были, токмо пенязми и имением, якоже прежде. Но егда сие повеление кесарское изыде, и увиде, яко им ни едина кротость ползует, премени своё мнение, и послание к Викентию написа, в нём же утверждает, яко еретиков принуждати подобает»… (л. 398). «Августин исправи своё мнение или погрешение: прежде бо мняше, яко еретиков наказанием к соединению и истине приводити не подобает, токмо советом и учением. Ныне же, рече, сего отступаю: и побежден прикладами, и сим еже вижду, научаю: яко велие есть милосердие еретиком, велия им помощь, егда их к вере и истине наказанием принуждают. О том тамо крепкие доводы дает сей премудрый учитель» (Эпист. к Ианнуарию 68, к Викентию 48; к Бонифатию 50 и на Крескония, – л. 405). В 404 г. отцы карфагенского собора «послаша ко кесарю Онорию, просяще у него…, дабы законы на донатистов писаннии возобновлены были, понеже Господа Бога и геенны не боятся, дабы поне мирския казни убоялися» (л. 404, ср. 405, 407, 411, 412, 428). В 431 г. «папа Целестин писа к кесарю Феодосию, прося его, дабы, якоже нача, веру святую защищал, и ничто новое и еретическое во учение попускал, и не давал бы тем воли, иже мир церковный терзают, и человеческим умом Божию силу мерити хощут» (л. 431 ср. 435, 443, 444, 445, 448, 452, 535). В 556 г. папа Пелагий «печашеся об обращении к миру церковному раздорных… егда словами ничтоже успе, употреби Нарсита высочайшего правителя земли Италийския, дабы их к соединению понудил. Он, яко богобоящийся, бояшеся утесняти епископов, дабы гонителем не был назван. Пелагий же пишущ к нему не едино послание показует ему то, яко в том ни единого греха боятися подобает: понеже сицевое наказание от любве происходит, и от защищения душ и спасения человеческого, которое в раздоре и непослушании быти не может. Гонит, рече, токмо той, который к злу принуждает»… (л. 556 ср. 685, 812, 845 и др.).

Вот свидетельство истории (летопись Барония уснащена ссылками на церковных историков Евсевия, Сократа, Созомена и др.)³⁶⁴ касательно взгляда святых отцов и учителей Церкви на вопрос о «свободе совести»: ограждение церковных чад от пагубного действия еретической пропаганды мерами стеснения по отношению к еретикам они считали не только не противным евангельской истине и учению св. Церкви, а прямо требуемым тою и другим (Назианзин). Прискорбно, что «религиозно-философствующие» «ищущие» подтверждают свои мысли авторитетом лиц или сомнительного православия, или явно не православных и точно стыдятся авторитета святых отцов. Ужели дух христианства последние понимали хуже газетных фельетонистов «Нового времени» и «умников» «Нового пути»!? «Христа с насилием мы не примем», вопят некие из них. Да кто же такого Христа проповедует. Существующие законы ограждают только, можно сказать, Христа от насилия, – ограждают веру Христову в простых сердцах верующих от пропагандистского насилия разных сумасбродных отступников, будет то в виде открытой проповеди сектантских учений или другого явного оказательства отступничества. «Христа с насилием мы не примем»… и как легко это сказано! Невольно вспоминаются слова Христовы: «Аз приидох о имени Отца Моего и не приемлете Мене; аще ин приидет во имя своё, того приимите». «ин, по толкованию бл. Феофилакта, – антихрист яве». Велемудрые «новопутейцы», сомневаясь в истине свято-церковной (или прямо отвергая её) и ратуя за свободу пропаганды всякого религиозного лжеучения, «кого ищете»? Христос уже явил себя мирови, создал Церковь Свою святую и с нею пребудет во вся дни. Уклоняясь на своём «пути» от этой Церкви, вы держите направление к «иному»…

Н. Гринякин

Временно согласившись в первых главах принять учение Церкви за истину, Л. Н-ч далее с III главы пытается доказать, что нет истины в том учении, что оно вредно и страшно. Действуя на людей, не доросших до понимания того, что им сообщается, на детей и народ, не рассуждающий и принимающий за истину всякую ложь, Церковь и священники – по словам Толстого – преподают им учение, которое может только разрушать душу, отдалять и от Христа и Христова учения.

В чём состоит это учение, – Л.Н. передает в кратком пересказе священной истории ветхого и нового завета. Ветхий Завет, по которому ученики Церкви составляют первое понятие о Боге, о жизни людей, о добре и зле, есть книга ужасная и вредная.

Говорят, – патетически восклицает Толстой, – о вредных книгах! Но есть-ли в христианском мир книга, сделавшая больше вреда людям, чем эта ужасная книга, называемая «Священной историей ветхого и нового завета?» А через преподавание этой священной истории проходят в своём детском возрасте все люди христианского мира, а эта же история преподается всем взрослым темным людям.

Та самая писательница, словами которой мы начали свои отклики, кажется, справедливо считает главным недочетом графа, как философа, его «близорукость», – недостаток широты кругозора: это, говорит она, человек со «слишком узкой зоной ясного зрения». «Нет людей, которые бы во все стороны видели одинаково далеко. У каждого человека есть своя зона света, в пределах которой он видит хорошо и ясно. – Далее за пределами этой зоны для него темно и мрак. И о Л. Н-че можно сказать, что его зрение особенно ограничено и узко в области понимания религиозных эмоций, внутренней религиозной жизни отдельного человека и народов. Ветхий Завет для него темная и непонятная книга. Это объясняется, конечно, тем, что его понимание случайно было направлено им в сторону критической рассудочности; – он отнесся к «книге книг» с психологией «книжника» – и всё, что принял, принял не в духе и силе, а только в букве, а многое осудил опять потому, что духа не понял, а буква не понравилась ему Он случайно отдалился или искусственно отдалил себя от понимания такой книги, как Библия». Его передача всего ветхого завета в пределах полуторы страницы поражает целым рядом странностей. Из книги во всяком случае – даже для неверующего – глубокой и огромной он делает что-то очень узкое и очень пошлое. Библия начинается глубоким мистическим рассказом о падении первых людей. Это событие падения – нарушение заповеди о древе познания добра и зла должно бы казаться очень глубоким именно с точки зрения Л. Н-ча. Здесь люди, забывши о Боге и своей душе, захотели приписать какую-то чудодейственную силу дереву, т. е. внешнему миру, впали в грех идолопоклонства пред миром и силою мира отошли от единства с Богом в преклонении пред благами внешней жизни и своим я. Думалось бы, что событие падения в таком освещении – (а другого никто никогда не давал ему – ни Церковь, ни отцы) должно быть понятно Л. Н-чу. И что-же? В его передаче это событие состоит только в том, что люди съели от запрещенного яблока, имеющего будто волшебную силу давать могущество. Кто же виноват в этом мещанстве понимания. Не книга же?

Библейский рассказ о том, что люди, согрешив, внесли разложение во весь мир, разрушили грехом и хищничеством плодородие земли, внесли хищничество и в среду зверей, которые раньше слушались их, развратили их, о том, что люди, в целях их воспитания, осуждены на труд возделывания земли, производящей вместо хлеба терние и волчцы, – на длинный «Путь спасающей скорби» (via dolorosa), в передаче Л. Н-ча становится странным рассказом о том, будто за грех первых людей стали на земле расти дурные травы, каких прежде не было (?).

Особенно не нравится Толстому рассказ о союзе Бога с Авраамом, о Моисее, о казни Божией над Дафаном и Авироном. Вся история ветхого завета представляется ему рядом только чудесных событий и страшных злодеяний, совершаемых еврейским народом, его предводителем и Самим Богом. Л. Н-ч думает, что этот ветхий завет необходимо должен внести нравственное развращение. Действительно, если судить по этим строкам, то Библия для Толстого темная книга.

Недавно умер один человек, которого называли пророком своего времени. Этого человека в высшей степени уважал Толстой, уважал до того, что издал отдельно его мысли. Человек этот известный Джон Рескин. Он воспитался под влиянием библии, вырос на библии. «Свет ветхого и нового завета освещает не только горные вершины дел его и мыслей, но пронизывает всю его деятельность», – всё, что он написал и сказал, носит на себе отблеск библейского света.

И вот этот Джон Рескин суметь бы ответить Л. Н-чу на его сомнения, на его толкования ветхого завета.

Ветхий завет будто бы дает представление о Боге только как о мстителе, не о Боге любви, а о Боге, который позволяет убийство по суду и на войне, любит только один народ и ненавидит другие. Рескин прежде всего указал бы на Моисея, который в одну минуту, когда Бог захотел положить руку Свою на Израиля, сказал Богу: «лучше вычеркни меня из книги живота», если не можешь помиловать этот народ. Разве не понятен смысл этого противопоставления Моисея Богу? Неужели рассказчик хотел сказать, что человек Моисей в данном случае был добрее и больше своего Бога. Нет, если слуга Моисей любил народ свой до самопожертвования и заставил Бога отложить кару, то еще больше любит и больше жалеет народ свой и Тот Бог, Который избрал Моисея Своим пророком и служителем, Который это ходатайство Моисея за народ – этот «бунт» благословил, прославил, оценил, как святой подвиг в очах Его.

И Библия, если прочитать её чуть внимательно, не дает совсем представления о «Боге, дышащем огнем и мстительном до третьего колена». Этот Бог ветхого завета – тот Бог, о Котором говорит Христос, что Он собирал народ Свой, как кокош под крылья, и всё время согревал Своими крыльями. И этот Бог ветхого завета вовсе не любит один народ какою-то особенною, исключительною любовью. Идея ветхого завета об избранности народа Божия далеко не имеет такого темного смысла. Бог заботился о хранении истинной любви и богоугодном настроении во всём человечестве и бдительным оком следил за всем человечеством. Но народы мало-помалу, один по одному отходили на сторону. Из этого человечества выделился только один народ, который по каким бы то ни было причинам сумел более сохранить эту истину. Понятно, что, после такого отпадения «языков», внимание историка судеб Церкви Божией на земле должно остановиться на этом народе, выделить его, как особый народ, потому что это народ, хранящий истину. Попятно, что и Господь Бог, Который и после выделения одного народа следит Своим оком за всеми народами, необходимо воспитательное действие сосредоточивает около этого народа, который еще не всё потерял, в котором есть что охранять и оберегать. И в такой попечительности, которая идет рядом с попечительностью о всех народах, выразилась избранность этого народа, и такая избранность называется особою любовью Бога к Израилю. И всё, что делает Бог для охранения веры в народе израильском, его наказания народу Божию и соседям его, огонь и меч – всё это средства Божественной педагогики, те средства (иногда суровые, как хирургия), – которые требовались для спасения истины в этом народе по жестоковыйности и жестокосердию его.

Если же в ветхом завете найдется кое-что возбуждающее нравственные сомнения, в роде закона «око за око», в роде казней, которые как будто исходят от Самого Бога, то ведь нужно помнить отношение не только нового завета, но и ветхого (в писаниях пророков) к этой морали раннего времени. Нравственное учение Моисея, – закон справедливости и не выдается за окончательный и последний закон Божий. Это закон для не выросшего еще жестоковыйного Израиля, только первая ступень, имеющая вести к небу. Первая ступень возвышается над землей, и закон справедливости, служение Богу хотя бы законническим обрядом были подъемом для Израиля. Но никто и никогда не говорил, что этот закон есть истина абсолютная, последняя, которая преподается Церковью, как закон деятельности для всех людей и в Царстве Христовом. Рескин, который смотрел на Библию другими глазами, чем Толстой, находит, что в Библии, даже во Второзаконии, дан весь общественный закон, закон общественных отношений в первой её половине, закон справедливости и христианство должно было прибавить только другую половину, более великую – закон любви. Если бы понимание таких книг, как псалмы, Руфь, Экклезиаст и Притчи, входило в светлую зону Л. Н-ча, то тогда не могло бы его смутить то, что кажется ему неприемлемым. «Когда поверх родника плавают сухие листы, то жаждущий человек не отойдет от этого родника, а отстранит листья и припадет к роднику сухими устами» (Функе) и, конечно, найдет там воду, – живую, чистую воду

И человек, который подойдет к ветхому завету с желанием воды живой, прикоснувшись к этому источнику, не скажет, что эта книга «страшная и вредная» и Библия станет для него светлой и открытой книгой. Он заметит вдруг, как тысячи изречений, казавшихся до сих пор темными, предстанут вдруг в чудном ослепительном блеске, подобно драгоценным камням, которые мутны в тени и выказывают неожиданное великолепие, если повернуть их к свету. Странные, даже неприемлемые – на первый взгляд, рассказы («сухие листья»), сравнения, образы становятся всё яснее и яснее для разума и обращаются в глубокие истины, облеченные небесной силой и проливающие нам свет, утешение и мир» (Функе «Школа жизни»).

Чудо. Вот что, как мы видим из «Обращения к духовенству» главным образом смущает Толстого и не позволяет ему принять книги книг. Но если с какой точки зрения, то именно с толстовской, должно считаться понятным и приемлемым чудо.

В книге «Мысли о Боге» Толстой исповедует веру в живого Бога – но разве это не значит признать Того Бога, Который есть «творяй чудеса».

Бог живой – равно Бог чудотворец.

«Если Бог наш не может делать чудес, у нас нет живого Бога, – пишет Функе, а нет живого Бога, – нет и никакого». Кто верует в живого Бога и имеет хоть отдаленное предчувствие Его величия, тот не может предположить, чтобы законами, им Самим данными, Он связал Себе руки и должен теперь допустить всё, что происходит.

Но когда мы веруем в то, что мы – люди и должны быть или стать людьми Божиими, такими, которые созданы для общения с Богом и в этом одном находят полноту жизни и удовлетворение себе, – когда мы веруем, что есть человеческая свобода и что человек не машина, движущаяся под влиянием известных законов и не могущая двигаться иначе, тогда невозможно Богу оставаться безучастным к тому, что трогает людей.

Он не может хранить мрачного молчания по отношению к ним, Он должен говорить им; Он не может не слушать их благодарственные псалмы, Он должен отвечать; Он не может относиться одинаково к человеку, который бьет Его в лицо, и к человеку, который со слезами обращается к Нему из заблуждения и жаждет отеческого сердца. Бог должен оправдать Себя в суде Своем также, как и в любви Своей. Если есть вообще добро и зло, если есть у человека свобода противиться злу и искать добра, или презирать добро и служить своим нечистым похотям, то невозможно, чтобы Бог, если Он жив и свят, относился к этому равнодушно. Бог должен открываться людям, или нет у нас более никакого общения с Ним. Надо, чтобы Он говорил, отвечал нам словом или делом.

Если предположить, что Бог не обращает больше внимания на слезы покаяния блудного сына и на молитвы угнетенной вдовицы, то и самые слова: «покаяние и молитва» сделаются скоро загадкой для людей. «Я не хочу вступать в спор о том, имеет ли молитва растроганной души какую-нибудь силу или не позволяет этого Nexus rerum (закон природы). Я отношусь с полным уважением к nexus rerum, но не могу все-таки не вспомнить, при этом о Сампсоне, который, оставив нетронутым nexus внутреннего строения ворот, как известно, отнес ворота целиком на гору. Одним словом, я полагаю, что не напрасно <ска>чит олень, ища водных источников, – нужно только хорошенько молиться и с надлежащим настроением».

Если же Бог не внимает нашим молитвам, Он не Бог, Он смеется над собственным творением Своим, вложив в наши сердца потребность молитвы и надежду на то, что Он услышит её. Бог должен творить чудеса, это значит: Он должен действовать сверхъестественным образом, иначе мы не можем ни любить, ни бояться Его, и Он скоро сделается безразличным для нас.

Но если мы согласимся с тем, что достойно Бога и даже само собой понятно, чтобы Он действовал сверхъестественным образом, т. е. так, что нельзя понять Его действий из естественного хода природной жизни, – если мы допустим таким образом, что то, что называется пока не чудом, а соучастием Бога в мире – есть вещь вполне разумная, то уж нам нельзя больше говорить: это Богу возможно, а то нет; до такого-то предела Он может дойти, но никак не дальше. Можем ли мы, ничтожные существа, ставить Богу границы и говорить Его вечной любви, всемогуществу и премудрости: «столько Ты можешь, но дальше Твоя власть не может простираться»?

В чём разница – по существу – между исполненной молитвою, хлебом, ниспосланным голодному руками доброго человека, и чудом обращения камня в хлеб. Разницы нет.

Что для нас сверхъестественно, для Бога вполне естественно; что чудо для земли, то «сама природа в небесах» (Функе, «Школа жизни»).

«Чудес нет, – это правда: ибо всё, творимое Богом, только естественно. «Неестественность» чудес в глазах людей, основавшихся на понятии железной закономерности всех явлений в природе, станет для нас естественностью и необходимостью, если мы поймем, что в каждом чуде – прикосновение к жизни Творца Жизни. Жива по-прежнему, бесконечна и могущественна, как и в дни творения, полна любви Сила Бога Всех Сил, и чем загадочнее, невозможнее кажется каждое чудо, тем больше в нём правды Божией, милующей, спасающей, безмерно возлюбившей человечество. Да и самый мир необъятный, разгаданный только в ближайшей, поверхностной и меньшей доле, – не весь ли он чудо и тайна»? (Апокриф).

Чудо не противно разуму. Будет ли чудо, если взрослый человек остановит рукой своей камень, падающий с крыши и угрожающий смертью ребенку, который играет около дома, с которого упал камень. Тут нет чуда. Тут всё естественно. Если, положим, тот же камень остановила не человеческая рука, а рука божественная, то что же тут неприемлемого, раз допущено, что Бог может простирать Свою руку и может оказывать помощь в ответ на молитву? Тут не было бы никакого нарушения законов, потому что ведь не нарушает закон природы человек, который своей рукой останавливает камень падающий по законам тяготения.

Принимая живого Бога – повторим – Толстой обязан принять чудо.

Да, но, может быть, мы искажаем самое «понятие» живого Бога – как понимает его Толстой. Справимся.

«Господи – пишет Толстой в книге «Мысли о Боге» – вот я назвал Тебя, и страдания мои кончились. Отчаяние моё прошло. Я проклинаю свои слабости, я ищу Твоего пути, но я не отчаиваюсь, я чувствую близость Твою, чувствую помощь, когда я иду по путям Твоим, и прошение, когда отступаю от них. Путь Твой ясень и прост. Иго – Твоё благо и бремя Твоё легко; но я долго блуждал вне путей Твоих, долго в мерзости юности моей, – я, гордясь, скинул всякое бремя, выпрягся из всякого ига и отучил себя от хождения по путям Твоим. И мне тяжело и Твоё иго, и Твоё бремя, хотя знаю, что оно благо и легко. Господи, прости заблуждения юности моей и помоги мне так же радостно нести, как радостно я принимаю иго Твоё.

Если «это» есть то, что православные называют живым Богом – я верю в Него, – и извиняюсь перед Ним, – что спорил против них».

Полагаем, что здесь всё, что нужно для того, чтобы утверждать участие Бога в делах мира и следовательно утверждать чудо. Он просить, чтобы Бог подал ему помощь, сделал легким для него Его Божественное иго. Но, если он молится, то, значит, надеется на то, что молитва его будет услышана. Значит, понимает живого Бога – именно как Бога, отвечающего на молитвы помощью руки Своей.

Чудо сам Толстой всегда определял, как именно участие в делах мира Господа Бога, Который каким бы то ни было образом простирает Свою руку в мир, и как пантеист – ранее он естественно не мог и не хотел понять такого участия. Принимая теперь ответь на молитву, не обязался ли он принять вообще чудо? Здесь не может быть колебания в ответе.

Л. Н-чу кажется неприемлемым чудо, потому то оно, как противоразумное и совершенно непонятное, клином вбивается в голову и уничтожает вообще способность разумного понимания. Но вот существует радий. Как известно, одно из свойств радия то, что он уничтожает действие закона тяготения на соседние тела, вызывает кипение, не давая теплоты, не уменьшаясь ни в своём виде, ни в весе. Радий для нас непонятен и с этой стороны он чудо, так как не соединяется с раннейшими нашими представлениями, разрушает их. Но следует ли отсюда, что мы должны отрицать радий? Нельзя отрицать того, что есть.

Насколько отзывы Толстого о ветхом и новом завете вызываются его огромным учительским высокомерием, можно судить потому, что этот отзыв касается и Евангелия.

«Кроме истории ветхого завета, вы преподаете, – еще пишет он, – темным людям историю нового завета в таком толковании, при котором главное значение нового завета заключается не в нравственном учении, не в нагорной проповеди, но в согласовании евангелия с историей ветхого завета, в исполнении пророчеств и чудесах: хождение звезды, пение с неба, разговор с дьяволом, превращение воды в вино, хождение по воде. исцеления, воскрешения людей и, наконец, воскресение Христа и улетание его на небо».

Таким образом за чудеса, за пение с неба, за воскресение Христа ужасной и вредной книгой оказывается не только ветхий, но и новый завет – Евангелие. Значит и люди должны исключить из числа книг, какие они могут читать, и Евангелие, потому что там, не в священной истории нового завета, как учебнике, а и в самом Евангелии рассказывается о воскресении людей и воскресении Христа.

Евангелие – самая ужасная и вредная из книг – неужели такой вывод не поразил Л.Н. своей очевидной «ужасностью» вывода. Не должен ли был он подумать хотя над тем, что отнимать у человечества Евангелие – значит брать на себя слитком большую ответственность. А отнимать часть значит отнимать всё. Сам он пишет, что тот, кто сочтет ложью часть, отбросит и остальное.

В живой организм нельзя вложить чуждое ему вещество без того, чтобы организм этот не пострадал от усилий освободиться от вложенного в него чуждого вещества и иногда не погибал-бы в этих усилиях. Какой же страшный вред должны производить в уме человека те чуждые и современному знанию, и здравому смыслу, и нравственному чувству изложения учения по ветхому и новому завету, внушаемые ему в то время, когда он не может обсудить, а между тем воспринимает то, что ему предается.

Для человека, в уме которого вложено, как священная истина, верование в сотворение из ничего мира 6000 лет тому назад, в потоп и ковчег Ноя, вместившего всех зверей, в Троицу, в грехопадение Адама, в непорочное зачатие, в чудеса Христа и в искупительную для людей жертву его смерти, – для такого человека требования разума уже не обязательны, и такой человек не может быть уверенным ни в какой истине. Если возможна Троица, непорочное зачатие, искупление рода человеческого кровью Христа, то всё возможно, и требования разума не обязательны.

Такой человек, если он дорожит своими верованиями, неизбежно будет всю жизнь или остерегаться, как чего-то зловредного, всего того, что могло бы просветить его и разрушить его верования; или, уже раз навсегда признав (в чём всегда поощряют проповедники церковного учения), что разум есть источник заблуждения, – откажется от единственного света, который дан человеку для нахождения пути жизни: или, самое ужасное, – будет хитрыми рассуждениями стараться доказать неразумное и, что хуже всего, отбросить не только те верования, которые внушены ему, но и сознание необходимости какой-либо веры.

Мысль здесь старая, с которой мы уже имели дела: постараемся не повторяться.

Догмат – думаем Толстой – разрушает жизнь потому, что антиразумен. Мы думаем, что здесь явное недоразумение: одно из двух – или догмат совсем чужд сознанию верующего, не усвояется этим сознанием, а только запоминается, или он входит в сознание, как один из слагающих его элементов. В первом случае догмат ничего не дает, но ничего и не отнимает. Он мертвое знание, которое никак не соприкасается с остальным знанием – и ему не мешает. Представьте ребенка, которому вкладывают догму неподвижности солнца, движения земли вокруг солнца и т. д. Она не может быть усвоена сознательно ребенком и принимается им на веру. Можно-ли сказать, что эти догмы уничтожают веру в разум. Нет; ребенок просто верит, что он не дорос до понимания открываемой истины. Он приходит к идее ограниченности его разума, к необходимости движения к свету, к знанию. Тоже должно быть с человеком, которому открыта недоразумеваемая догма веры, с той разностью, что в его власти всегда подвигом жизни в Боге подойти к разумению догмы, так как она постигается не рассудком, а любовью и самоусовершенствованием и потому доступна ребенку даже более, чем мудрецу. Догмы только в нелепом, намеренно карикатурном и неосмысленном изложения их врагов, могут казаться антиразумными, в крайнем случае, они сверхразумны, т. е. не укладываются (а не противоречат) обычным категориям мышления.

Да и это можно сказать лишь с некоторыми оговорками. Человеческий ум даже вне откровения непосредственного создавал построения близкие к откровенной догме. Очевидно, в разуме даны элементы этих истин. Известный русский мыслитель и ученый, Б. К. Чичерин, говорит между прочим следующее о догме Троичности: «Чисто философское развитие понятия об абсолютном, даже независимо от каких-бы то ни было религиозных определений, приводит нас к признанию-же трех Лиц Божества. Отсюда ясно, продолжает он, что в церковном учении о троичности Лиц в Боге выражены высшие и необходимые начала разумного богопознания, составляющие приложение и развитие самых основных законов разума».

Но если так, то истина хотя-бы троичности вовсе не вызовет «отчаяния в силе разума», а только искание еще других путей познания «иных миров», не вполне подчиняющихся скудному и бледному разуму теперешнего человека – по мнению самого Толстого, растерявшего способность разумения в суете жизни. Догмат не будет вызывать сомнения и отчаяния в познании, в разуме – как органе познания, тем более, что по мере роста сознания человека будет всё яснее и яснее значение догмы в разумении жизни, её осмысленность и разумность.

Я не буду повторять то, что уже приходилось говорить.

Скажу только несколько строк опять о догме троичности, которая особенно не нравится Толстому, и притом скажу, следуя шаг за шагом за самим Львом Николаевичем Толстым.

В книге «Христианское учение» (Чертков, Purlergh. 1898), Лев Николаевич излагает сущность христианской жизни в таких чертах. Человек ложно сознает себя, как отдельное телесное и смертное существо; в действительности он нераздельное от других, и потому не смертное существо (Христ. Чтение V. 24). Если бы эта духовная сущность не находилась в отдельном существе, то оно, существо, не знало-бы про себя, но в человеке оно сознает себя, как личность (там же). Далее. Эта духовная сущность стремится уничтожить свою особность, сознать себя как едино с остальными людьми и с Богом («Христ. Учение» стр. 21). Бог-же, дополняет кн. «Мысли о Боге», – не есть только нравственное сознание в людях, а живое, особно от людей сущее «я» (Мысли о Боге).

Собственно говоря, здесь в этом изложении есть элементы правды: только правда эта была очень неясной для самого Толстого до поворота его к теизму. Сам Толстой пишет, что одно время «дьявол уловил его. Это когда он пришел к мысли, будто можно и особенно важно для единения с китайцами конфуцианцами и буддистами и нашими безбожниками-агностиками – совсем обойти понятие Бога, довольствоваться признанием Бога в себе».

Теперь граф вышел из сетей дьявола и признает того Бога, Которого мы зовем живым Богом (Журнал для всех, Март. Из писем и бумаг Толстого), Бога, Который вложил в человека разум.

Вместе с этим он и вынужден был признать, что Бог и человек – не безразличное единство, что человек реальная, особая от Бога, бесконечно далекая от него сущность, хотя и тяготеющая к Богу по сродству души с началом Божественным. Далее из той-же веры в живого Бога и отрицания старого пантеизма Л.Н. Толстой вынуждается признать особность каждой человеческой личности – не призрачной, а реально существующей, причем эта особная личность естественно представляется тяготеющей к относительному уничтожению этой особности, к слиянию и единению со всеми.

Вдумаемся, однако, поглубже, что следует отсюда, к чему сводится такое понимание. Люди – по Толстому – сознают себя личными существами, но это сознание не истинно или (в исправленном виде) полуистинно: в действительности люди, по существу, единство, они ипостаси многоипостасного единства, которое ранее Толстой называл Богом, а теперь, с признанием живого и личного Бога, вынужден отождествлять с «человечеством» (Последнему термину он придает пантеистически-мистический оттенок).

Церковь не согласна с таким пониманием отношения между личными «я», даже в исправленном виде, по её учению обособление личности резче и определеннее. Личность и не призрачна, а реальна, и уничтожение личности невозможно, но здесь важно не это, важно, что Толстой принимает метафизический догмат, по существу сродный с церковной догмой троичности. Ипостаси, «личные я» отдельных людей, составляя особные личные единицы, по существу, или в существе составляют «едино». Многие «я» равны одному я или, пользуясь его оборотом, миллионы равны единице.

Не должно-ли считать гораздо более понятным и приемлемым учение, что ипостаси абсолютного, свободного от майи эгоистического обособления (пользуемся не вполне православным оборотом Толстого и Шопенгауэра), составляют едино.

И далее. Учение о единосущии человечества, о единстве природы его, о необходимости слияния людей в одно не есть просто искаженное эхо церковной правды и именно тоже учение о Троице в этическом освещении его самим Евангелием.

«Человечество единосущно. Каждый человек это только одно лицо, ипостась великого единства – единосущного человечества. Все люди это раздробленные искры единого Божественного дуновения. «И вдунул в лице его дыхание жизни». Отдельная человеческая душа это один тон в аккорде. Отсюда основной закон человеческой жизни – любовь. Девизом нормального строя людских отношений – Творец поставил догмат, что «нет разности между людьми. Все одно, как живые органы великого тела» – Церкви (И. Михаил «В праведную землю»).

Вот церковное учение, против которого едва-ли станет спорить и Толстой: именно, о нём вспомнить зовет Толстой, но достаточно ли о нём только вспомнить.

Как говорит и он сам – эта истина единства не забыта только, а совсем затеряна, утрачена, искажена, изгнана из самой природы мира. Законом единства «не долго жили люди, грех разъединил всех, так что всё человечество стало похоже на груду костей без живого сочетания и сочленения» (Еп. Феофан).

Единосущия, сознания единства не стало в жизни, факте, но само собой разумеется, что при таких условиях человечество в праве усомниться в самой возможности такого уничтожения «распада»; истина объединения нуждается во внешнем, безусловном и твердом подкреплении, санкции. И вот для этого, как уже не раз писано, открыта истина, – что единение есть в Самом Боге, что оно сущность Божественной жизни – не есть нечто желаемое для человека и выдуманное им, а факт внутреннего бытия Бога, составляющий заповедь для человека уже в силу завета: будьте совершенны, как Отец совершен.

То, что Толстой напоминает, здесь не напоминается только, а обосновывается на камне непреложном и непоколебимом.

Как мы уже имели случай говорить, на догмат Троичности, как на основной тезис, базис христианского понимания жизни, указал и Христос.

Итак, читатель видит теперь, что именно исходя из Толстовской метафизики, не только можно, но и необходимо признать разумным и приемлемым догмат Троичности, а следовательно и догмат вообще. На чём же держится отрицание?

«Забейте клин между половицами закрома. Сколько бы ни сыпали в такой закром зерна, оно не удержится. Точно также и в голове, в которую вбит клин Троицы или Бога, сделавшегося человеком и своим страданием искупившего род человеческий и потом опять улетевшего на небо, – не может уже удержаться никакое разумное, твердое жизнепонимание.

Что ни сыпь в закром с щелью в полу, все высыпется. Что ни вкладывай в ум. принявший за веру бессмысленное, – ничто не удержится в нём.

Таков вред для умственной деятельности человека, производимый внушением церковного учения. Но еще во много раз более вредно то нравственное извращение, которое производит в душе человека такое внушение.

Вместо потребности совершенствования, вы говорите, что спасение его в вере в искупление, а что совершенствование своими силами без помощи молитв, таинств и веры в искупление есть грех гордости, что для спасения своего человек должен верить не своему разуму, а велениям Церкви, и исполнять то, что она предписывает.

Страшно подумать о том извращении понятий и чувств, которое оставляет в душе ребенка и взрослого темного человека такое учение».

Насколько справедливы эти мысли, достаточно видно из предыдущего. Да, если бы истина Троичности вошла клином в нашу жизнь, в наше разумение жизни – мир переменил бы лицо своё, Царство Христово – настало бы на земле.

Не убивает потребности совершенствования учение об искуплении, а наоборот, зовет к усовершенствованию. Христос не спасает нас без нас это твердо установленное учение Церкви. Искупление наше совершается не на Голгофе только, а вместе на нашей Голгофе, в нашем личном подвиге. (См. нашу статью «Христос на Голгофе и Воскресение» в кн. «Церковь и Евангельские лилия» в Мисс. Об. 1902 г.). Только при самораспятии – подвигом совлечении ветхого человека, – полном нравственном перевороте, при помощи Божией нас спасает «кровь агнца», а не механически чудотворный акт. Впрочем, не будем повторять то, что уже известно, конечно, всякому чуть-чуть знакомому с учением Церкви.

Человек, которому, – заканчивает свой трактат против догмата Толстой, – в детстве внушены бессмысленные и противоречивые положения, как религиозные истины, если он с большими усилиями и страданиями не освободится от них, есть человек умственно больной. Такой человек, видя вокруг себя явления постоянно движущейся жизни, не может уже не смотреть с отчаянием на это движение, разрушающее его миросозерцание, не может не испытывать явного или скрытого недоброжелательства к людям содействующим этому разумному движению, не может не быть сознательным поборником мрака и лжи против света и истины.

«Только подумать о том, что я знаю, что у меня на глазах делалось и делается в России во время моей 60-ти летней сознательной жизни», – пишет он. – «В академиях и в среде архиереев, ученых монахов и миссионеров идут хитроумные рассуждения о сложных богословских вопросах, говорят о согласовании нравственного и догматического учения, спорят о развитии или неподвижности догмата и тому подобных разных религиозных тонкостях. Стомиллионной же массе проповедуется одно: вера в иконы, казанские, иверские, в мощи, в чертей, в спасительность вынимания частиц, становления свечей, поминания и т. п. и не только проповедуется и практикуется, но с особенной ревностью ограждается ненарушимость этих суеверий в народе от всякого на них посягательства. Стоит только крестьянину не праздновать престол, не пригласить к себе обходящую дворы чудодействующую икону, не оставить работу в Ильинскую пятницу. – и на него доносы, его преследуют, ссылают.

Не говоря уже о сектантах, не исполняющих обрядов: их судят за то, что они, собираясь, читают Евангелие и наказывают за это.

Послушайте, что говорят архиереи, академики в своих собраниях, – повторяет Толстой, – прочитайте их журналы, и вы подумаете, что русское духовенство проповедует, хотя и отсталую, но все-таки христианскую веру, в которой евангельские истины все-таки имеют место и сообщаются народу; посмотрите на деятельность духовенства в народе и вы увидите, что проповедуется и внедряется одно – идолопоклонство: поднятие икон, водосвятие, ношение по домам чудотворных икон, прославление мощей, ношение крестов и т. п.; всякая же попытка понимания христианства в его настоящем смысле усиленно преследуется.

Нет, скажем мы, человек, который принял бы верой (а что такое вера – смотри ниже) учение о Боге в Троице, об искуплении, не стал бы смотреть на мир с отчаянием; он не будет испытывать недоброжелательства к людям, стремящимся водворить на земле царство правды: он будет слугой света и истины, потому что к этому именно и стала бы его звать св. Троица. Слуга св. Троицы есть слуга единения любви, согласия, апостол подлинного «Евангелия». К сожалению, верующих в истину церковную немного, потому что эта вера есть обязанность, бремя тяжелое для человека, слишком ревностно охраняющее своё «я».

Но пока не погасла вера совсем, не будут правдой и дальнейшие обвинения графа.

Итак, по мнению Л.Н., архиереи, академики, в журналах и собраниях проповедуют, все-таки христианскую веру, в которой евангельские истины имеют место. Спасибо хоть за это, значит много сделала русская Церковь и свята её правда, если враг её соглашается признать, что хоть в журналах то и речах архиереев и духовенства вера подлинно христианская, только будто для народа у него другая вера. Нечего и говорить, что в Церкви нет двух правд, никто же не станет «усиленно преследовать всякую попытку понимания христианства» и в тоже время в журналах «помогать этим попыткам».

Если Л.Н. хочет намекнуть, что Церковь сознательно оставляет в темноте суеверия народ, – то, думаю, нет нужды доказывать, что это неправда: история Руси есть история борьбы русского духовенства и Церкви за народное просвещение. И пусть простит Лев Николаевич, смею думать, что его неправда преднамеренная. Иначе, чем объяснить утверждение, будто «тот, кто не оставит работу в Ильинскую пятницу», «на того доносы, его ссылают».

Нельзя не поверить, будто граф не знает многовековой борьбы русской Церкви с празднованием «12 пятниц», не знает, что не принимать священника с крестом есть добрая воля каждого.

Что слова Л.Н. носят характер намеренной клеветы, можно вывести и из дальнейших слов его, – будто сектантов преследуют за чтение Евангелия. Такое чтение Евангелия и его толкование, сопровождаемое пением хором и т. д. даже без участия священника, и в большем количестве слушателей дозволяются на глазах всех в Петербурге (братец Иванушка).

Совместимо ли это с гонениями за Евангелие?… – Проповедь Евангелия? – в этом всегда было и есть задача русской Церкви и результаты проповеди есть и будут.

На моей памяти рабочий русский народ потерял в большей степени черты истинного христианства, которые прежде жили в нём, и которые старательно изгоняются теперь духовенством. В народе жили прежде, теперь остались только в глуши, христианские легенды, поговорки, изустно передаваемые из поколения к поколению, и эти легенды, как легенда о Христе, ходившем в виде нищего, об ангеле, усомнившемся в милосердии Бога, о юродивом, плясавшем у кабака, и поговорки, как: «Без Бога не до порога», «Не в силе Бог, а в правде», «Жить до вечера и до века» и т. п. – легенды, поговорки составляли духовную пищу народа.

Кроме того, были обычаи христианские: пожалеть преступника, странника, подать из последнего нищему, просить прощения у обиженного. Всё это теперь забывают и оставляют. Всё это заменяется теперь выучиванием наизусть катехизиса, троичного состава Бога, молитвы перед учением и за наставников и царя и т. п. Так что на моей памяти народ становится всё религиозно грубее и грубее. Одна часть, большая часть, женщины, остаются так же суеверны, как они были 600 лет тому назад, только без того христианского духа, который прежде проникал жизнь; другая часть, знающая наизусть катехизис – совершенные атеисты.

И всё это сделало духовенство проповедью идолопоклонств. «Метафизическое учение с сопутствующим ему обрядом, всё более и более отклоняясь от основного смысла своего, дошло до учения, которое объясняет самые недоступные разуму человеческому тайны жизни небесной, дает сложнейшие обряды богослужебные, но не дает никакого религиозного учения о жизни земной».

Таким образом, гр. Л. Толстой полагает, как и сам решительно говорит в другом месте, что «в церкви ничего не осталось, кроме ладану, колоколов, парчи и слов». Старая, избитая и непонятная ложь.

«Всё, что есть в творениях гр. Л.Н. Толстого лучшего, чистого, что несет отразившуюся правду святую в вечную правду Евангелия, всё воспринято, всё сохранено Церковью, и – окружено в ней чудною, сказанной, выраженной любовью, торжественной и теплой молитвой, умиленным поклонением. И разве в этом поклонении, в этом ревниво святом сбережении тайн и таинств божественных не единственно возможное выражение полного сознания евангельской истины и самой глубокой, благодарной, теплой любви к ней, на какую только способно наше сердце? «Храм не нужен; истинный храм есть мир людей, соединенных любовью», – так в переделке Толстого говорит Христос. Нет. О храме нельзя сказать, что он «не нужен», или что он «нужен», – ибо это очень мелкие понятия для глубины отношения Бога и человека, – он был, есть и будет, он «необходим» как хотя бы выражение религиозной любви уже не человека, но человечества. Мир людей объединенных любовью, – чудный живой храм: но этот храм не заменяет того храма, более того, – именно он то и созидал и созидает тот храм. «Господь не нуждается в роскоши и блеске, – прекрасно сказал еп. Николай Таврический, – Он живет и в убогих хижинах, и там особенно, где есть сердце сокрушенное и смиренное. Храмы нужны не Ему, но нам, и для нас не может быть безразлично, где и как славится имя Божие». Из того, что не нужны Богу ни наши храмы, ни наше все внешнее почитание, не следует, что нет им места на лице земли. Если мы и в своей человеческой жизни стремимся внешним образом украсить жизнь того, кто нам дорог, бережно и любовно храним всякую вещицу, напоминающую о нём, то разве не необходимо, чтобы послужил человек Богу, одной высшей любви во всей любви своей, всеми светлыми силами своей души? Именно, внешнее богопочитание и исходит из чистой и глубокой любви: человек жаждет всею красой своего духа, всею силою проницающего разума, всею чистотой самых нежных чувств, всею любовью, всем творчеством своим воспеть хвалу Богу. Бесконечно радостная в волнующих её бесконечно – святых чувствах душа выносит их во вне, как дань Богу, как лучшие из земных цветов на алтарь святой, на котором пламенеет несказанное Имя. Великое внешнее начертание одной только чистой и вечной любви сердца своего, – вот что эти «колокола, свечи, песнопения, ладан, парча». Тут, во храме теряется личность человека, погруженная в тихо плывущее, как облако, бесконечно-благодатное чувство близости Бога, слышится голос бесконечно святой, веют священные тени, здесь Божье присутствие, здесь тайна и вечность. Религия в церковном богослужении являет на земле новую незаметную поэзию, – поэзию святой красоты и самого человека возносит до его бессмертного состояния, пробуждая в вечных чувствах любви и близкого Бога, ощущениях будущей жизни. И чем глубже и безбрежнее будут расти в человечестве религиозные ощущения и думы, тем реже будут слышаться слова холодных людей, приглашающие отбрасывать внешние формы почитания Бога, как «ненужную шелуху», – ярче, полнее, до неотразимости глубоко и близко разольется сияние небесное, прилившее к душе, разгоревшейся в вечных чувствах… Как бы то ни было, но вот чего гр. Л. Толстой не должен был проглядеть, как глубочайший психолог. В падениях наших, последних, ведущих к смерти, в душевных неисцелимых недугах, в невыносимых тяготах жизни – не поможет человек сам себе ни утешением, ни рассуждением, не поможет и ближний, любящий, слышащий наше сердце, если не припадем мы уставшею, встревоженной, болезненно-разгоревшейся душей своей к той тихой волне святого бытия, которая протекает чрез нашу жизнь в причастии нашем к внешней Церкви: она неизмеримо-духовная, вечная и недосягаемая в своём источнике, так приникла к смущенному земному сердцу нашему, внемлет, священная, всей его скорби. «В храм входи, как на небо», говорит Нил Синайский, на небо ждущее нашу душу, давно, давно приготовившее ей и миро, и елей, и любовь» (Сборник «Русь». Прекрасная статья Апокрифа. Вера и современная мысль).

Не нужно свечки, нужна любовь к ближнему, благость, милость, а не жертва. Да! «Что Мне курения ваши» – это сказал еще устами св. пророка Исаии Господь: это всегда повторяет и Церковь, но не слышится ли в словах Л.Н. – практический упрек – одного из апостолов; «лучше бы продать это миро и дать нищим».

Слушайте, что сказал Господь: «нищих всегда имеете с собой, а эта жена приготовила тело моё на погребение», т. е. не забывайте нищих, но и жертва Мне, по-видимому, бесплодная, имеет свою силу, святость и смысл.

* * *

Граф утверждает – будто бы из собственных наблюдений, что, благодаря проповеди идолопоклонства, Евангелие забыто и дух христианский иссяк в народе. Пусть эти наблюдения истинны, – зачем винить в этом Церковь? Разве граф допускает, что 50 лет назад, когда Евангелие и начала Христовой жизни были в народе, Церковь учила не тому, чему теперь, не Евангелию с рассказами о чудесах, а изложению Евангелия по Толстому?

К счастью, впрочем, – и самые наблюдения графа – полны преувеличения. Слава Богу – благодаря «свечке» храму, церковной молитве, еще живет Христос, поддерживается вера и евангельские начала в народе.

Вот, что пишет один писатель: Тогда на голодовке, в народной столовой, я понял силу и могущество нашей Церкви, её деятельность и значение, понял до какой степени народ слит с ней. В столовых пели с таким горячим чувством, с такой осмысленностью произнося слова молитв, с такой любовью к этим молитвам и значению их, что нельзя было не умилиться и не прийти в одно настроение с певшей вокруг тебя крестьянской толпой. Нельзя было не увидать того, что я раньше не видел и не хотел видеть.

Да, я понял многое, многое откинул и многое принял для себя в те дни пребывания моего среди народа, и я благодарен этим людям, с простой и теплой верой стоявшим вокруг меня. Говорят, – продолжает писатель, что вера нашего народа вера только внешняя. Говорят, что он не знает сам, во что верует. Это неправда. Я сам видел их, этих сознательных глубоких христиан, густой толпой наполнявших убогие православные церкви, сам видел, как они осмысленно слушали и повторяли слова священников и пели дружно все вместе любимые церковные песни. Я сам видел и слышал, как мужик, безграмотный нищий повторял предо мной всю нагорную проповедь наизусть, запомнив её во время церковных служб, и как слезы катились из глаз этого мужика, когда он говорил умиленным и находящим себе в этих словах утешение голосом: «А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас».

Признаться, меня очень поразило всё это».

«Мудрому довольно». Именно богослужение и храм здесь научили крестьян не идолопоклонству, а и любви. И это пишет? сын Льва Николаевича, Лев Львович, которого трудно обвинить в церковных тенденциях.

(Окончание следует).

Иером. Михаил