Март. Книга 1

Деятельность епархиальных начальств и приходского духовенства в борьбе с расколом и сектантством выражалась вообще в применении и развитии тех мер духовно-нравственного воздействия кои Святейшим Синодом, в его попечении об ограждении истинных чад Христовой Церкви от уклонения в раскол и секты и о скорейшем обращении на путь спасения заблудших чад её, раскольников и сектантов, ранее преподаны были к руководству епархиальным преосвященным и надлежащему, в чём окажется возможным, исполнению. Главнейшие из этих мер следующие: учреждение противораскольнических и противосектантских миссий, устройство епархиальных, окружных и церковных противосектантских библиотек, устройство при монастырях и братствах иконных и книжных складов, истовое уставное отправление богослужений, с благообразным пением, увеличение числа церковно-приходских школ и точное составление и современное, кому следует, доставление сведений о раскольниках и сектантах.

Деятельность миссии по пути к осуществлению её задач в 1899 году шла вперед заметными шагами и выразилась в устроении в этом году новых епархиальных и уездных миссионерских съездов духовенства в С.-Петербургской, Таврической, Нижегородской, Симбирской, Вятской, Олонецкой, Киевской, Харьковской и Херсонской губерниях, а также в обычных миссионерских совещаниях, составляющих уже обычное явление в жизни многих епархий.

Из этих съездов по предметам и результатам своих совещаний особенно замечательны уездный Херсонский и епархиальный Симферопольский. Руководимые местными талантливыми, полными знания своего дела и глубокой преданности своему служению миссионерами, они особенно много содействовали оживлению местных приходских миссий. На Симферопольском съезде, между прочим, положено было начало беспримерному в истории миссии живому общению представителей сектантства с деятелями миссии и пастырями православной Церкви. На заседаниях тех же съездов, в числе многих важных вопросов миссионерского характера, обсуждался также и давно назревший вопрос об улучшении религиозно-нравственного положения русских рабочих, служащих в многочисленных и многолюдных в Херсонской и Таврической губерниях немецких колониях, в коих условия жизни, развивая в рабочих холодность и безразличие к своей родной религии, в особенности же к постановлениям и обрядностям православной Церкви и её священнослужителям, слишком благоприятствуют совращению их впоследствии в сектантство. В этих видах на съездах признано было необходимым открытие бесед с православными рабочими в самых колониях и рекомендовано священникам, в приходах которых есть немецкие колонии, в великие праздники и высокоторжественные дни служить в колониях всенощные бдения и молебны. Признано также необходимым, чтобы священники в великий пост назначали одну из седмиц для говения рабочих немецких колоний. Во избежание же возможных со стороны немцев-хозяев пререканий и противодействий, Херсонским съездом постановлено просить, через местного преосвященного, херсонского губернатора о распоряжении, чтобы земские начальники всячески содействовали в этом случае священникам своим влиянием и соответствующими предписаниями колониальным властям. Кроме того, Таврический съезд для успехов миссионерского дела проектировал реорганизовать самое устройство Таврической миссии: а) учредить вторую вакансию епархиального миссионера, с местом жительства его в Бердянском уезде, в центре молоканства и б) на место окружных комитетов учредить должности ответственных окружных миссионеров, которые-бы более зорко стояли на страже миссионерских интересов в данном районе и служили бы живыми посредниками между епархиальными – комитетом и миссионером.

В Киевской губернии миссия в отчетном году получила новое, более соответственное устройство и лучшее обеспечение. В Бессарабской, Самарской, Олонецкой и Подольской губерниях увеличено число миссионерских вакансий, с привлечением на эти должности лиц, преимущественно с высшим богословским образованием. В Екатеринославской же епархии при местном епархиальном миссионерском комитете учреждена особая комиссия для приготовления к печати получаемых от миссионерских приходских комитетов протоколов о собеседованиях с сектантами. Это новое учреждение является весьма полезным и желательным. Оно несомненно оживит собеседовательную деятельность приходских миссионерских комитетов.

В жизни миссии за 1899 год заслуживают внимания и заметно пробуждающийся в приходском духовенстве дух любви к миссионерству и оживление миссионерской литературы о расколо-сектантстве. Издан целый ряд полезных книг по раскло-сектантству. В Петербурге издается особый специальный по миссионерскому делу журнал «Миссионерское Обозрение», на страницах коего находят своё освещение и разрешение важнейшие вопросы по сему делу. Многие и из Епархиальных Ведомостей открыли на своих страницах особые миссионерские отделы, посвященные исследованию и обличению местного расколо-сектантства.

Весьма важными в интересах миссионерского дела являются и мероприятия Святейшего Синода в отношении обеспечения материального быта причтов в приходах, зараженных расколо-сектантскими лжеучениями. Возбужденное преосвященным митрополитом Киевским в декабре 1899 года и удовлетворенное Святейшим Синодом ходатайство об увеличении жалования в 23 приходах Киевской епархии, наиболее пораженных штундою, священникам до 600, а псаломщикам до 200 руб. в год является первым почином в удовлетворении давно назревшей, удостоверенной двумя последними миссионерскими всероссийскими съездами, нужды относительно улучшения поистине несчастного материального положения нашего духовенства в очагах штундизма. Более широкое распространение этой меры могло бы значительно возвысить успехи приходской миссии в её борьбе с сектантством.

Ваше Высокопреосвященство, досточтимое собрание! Уже не один раз мне предлагали вопрос, почему я избрал предметом чтения такое некрупное, по-видимому, литературное явление, как Мережковский.

Я вполне признаю законность этого вопроса. Да. конечно, христианство нового ученика Диониса – явление не жизненное, не сильное. Говоря словами Гетберга, «язычество, воскреснув на неделю, здесь празднует веселый карнавал».

Я верю и знаю, что «новое» будто бы движение проживет только неделю, и все-таки считаю необходимым посвятить ему отдельную лекцию в своих чтениях: «О Лике Христовом». Следующие соображения понуждают меня говорить о новом христианстве Мережковского. За Мережковским стоят два общественных течения, несомненно характерных и интересных для Церкви.

Одно – это «эготизм» – проповедь погони за опьянением и ощущениями, – который не прочь позанять у Дмитрия Сергеевича, как и у Ницше, мишуру метафизического оправдания.

Другое течение еще более интересное и новое движение – «носителей нового пути», новых христиан, «возвращающихся», как называет их Минский. Первое течение, несомненно заслуживает внимания, как действительно опасная проповедь распущенности; второе – делает необходимым отклик со стороны представителей церковного сознания своим очень своеобразным отношением к Церкви.

«Возвращающиеся» считают себя носителями церковной правды. «Они возвращаются в Церковь не для того, «чтобы разрушить, а чтобы исполнить». Они хотят «искать истину в не совсем, промытом песке» Евангелия. В частности Мережковский уверен в том, что он христианин и исповедует свою веру.

«Я верю, – говорит Д. С., – вместе с Гоголем в необходимость нашего возврата к Церкви. Я верю, что «священный ужас» Пушкина пред «арфою серафима», смирение Гоголя, Достоевского перед русскою Церковью, хотя и пред «убогим храмом» простого народа, не есть плод общественной и умственной незрелости, «необразованности», а плод высшей культурной свободы и высшего культурного сознания, истинного русского «света просвещения»». Как человек, ищущий Церковь, церковную истину, он ей отдает на суд свою книгу. «Я человек, стоящий лишь в притворе храма, мало знаю Церковь и может быть во многом о ней ошибаюсь. Пусть же она оправдает или обличит меня. Я никого не обличаю, никого не учу: аз есмь в чине учимых и учащих мя требую».

Пусть это неискренно, но как бы то ни было, он желает услышать голос Церкви о своей «истине».

Могут ли при этих условиях молчать представители «старого пути»? Мережковский от лица целой группы несет в Церковь, ей предлагает «новое прозрение прежних таинств и догматов». Можно-ли не ответить, как может смотреть Церковь на откровение первого из пророков «Нового Пути».

Вот это-то и побуждает нас поставить в нашей лекции на разрешение вопрос, христианин-ли автор соединенного культа Христа и Диониса? Мы считаем себя обязанными давать отчет о словеси упования нашего, пред всяким вопрошающим.

* * *

Д.С. Мережковский не считает ложью «историческое», наше христианство. По его мнению оно истина, только отжившая своё время. Христос дал христианству наличную его аскетическую форму, чтобы сильнее «оттолкнуться» от апофеоза плоти в язычестве, но это только до времени.

Теперь наступило время обратного движения – «к синтезу плоти и духа» – время создания Нового Иерусалима.

«В переживаемое нами мгновение, – пишет Мережковский, – христианство, – иначе человечество и достигло этой именно точки поворота. Точка эта страшная, потому что кажется мертвою: почти кончилась сила отталкивания, отрицания, отвлечения от язычества, заключенная в первом пришествии Христа, а противоположная сила притяжения, заключенная во втором пришествии, еще почти не началась. И вот нам кажется, что движение совсем прекратилось, что мы остановились на веки в этой срединной мертвой точке что уже все силы христианства перестали в нас действовать, и что оно, вообще, не удаюсь. Но это не так. Расчет сил сделан с математической точностью Тем, Кто никогда не ошибается в своих расчетах: еще мгновение полета, и начинается сила противоположного притяжения и будет увеличиваться в непрерывно, бесконечно возрождающейся прогрессии. Кончится отрицание, умирание, начнется оживление, воскресение. От первого скорбного, темного постного Лика Господня христианство обратится ко второму – радостному, светлому, славному».

Времена нового царства Христова близки. Д.С. в пророческом видении созерцает этот Новый Иерусалим, открытый им. Он видит солнце будущего, освещающее мир своим ярким светом.

Контуры Нового Иерусалима уже намечаются, по его мнению, в тумане будущего, а для его двойного зрения, которое видит, чего никто не видит, уже открыто «неимоверное видение будущего царства». Что же это за царство? «Христианство будущего или Христово христианство будет новым царством совершеннейшей свободы. Здесь соединится расколотый Христов Лик, – бездна вверху соединится с бездной внизу. Человечество, впавшее в рабство, скоро отказавшееся исторически от свободы, снова просвещенное «благовестию», будет пить из соединенной чаши божественной радости. Две чаши: чаша наслаждения жизни, полная земного счастья и чаша небесного служения Богу соединятся в одно, и люди не будут бояться пить из той и другой чаши. Небо и земля соединятся в одной песни Богу, понятие греха, понятие зла, созданные рабскою мыслью удалившегося от Христа человека, отойдут в даль. Человечество станет по ту сторону добра и зла. взглянет на добро и зло сверху, с той высоты, для которой нет темного и светлого, всё сольется в один яркий Христов свет будущего». Как ярко и сильно… Мы уже готовы кричать осанна!… Но «буржуазный» разум, который так презирает Д.С., останавливает нас и мы просим сначала указать путь к этому сияющему вдали Иерусалиму.

Так как Новый Иерусалим есть подлинное царство Христово, то, конечно, и путь туда, утверждает Д.С. Мережковский, указан самим Христом. Этот путь весь в слове свобода, «освобождение».

«Благая весть, принесенная Христом, вся в откровении свободы, и нельзя пройти к новому Иерусалиму, оставаясь рабом». Свобода, как отличие новой морали от морали христианской – это мысль Ницше… «Освободитесь от предрассудков… сбросьте с себя ярмо закона и рабской морали… Станьте по ту сторону добра и зла».

Только у Ницше большого и сильного, именно потому, что он силен, несмотря на его протест против имени Христа и закона Христова – сквозит мысль действительно близкая к христианству.

Он требует свободы «человеку» от того маленького «мигающего» существа, которое живет в нём, – требуя «немного яду, чтобы жить и немного яду, чтобы умереть». Немного искаженный, очень мало понятый, (особенно Мережковским) Ницше требует победы над собой, свободы от «голодных псов» – в душе, которые тоже рвутся на свободу и делают человека из слуги общего блага, рабом своих нищенских желаний. – Как поэт, свои мысли Ницше иногда выражал в гиперболических и не приемлемых формах, но во всяком случае он проповедует и ищет не свободы его мнимых учеников.

А какое «освобождение» предлагает Мережковский? – Он проповедует свою свободу, первый этап которой Раскольников в «Преступлении и наказании». Раскольников убийца. Преступление это? Нет; – в убийстве для него начало пути ко спасению «и новое благовестие». В своём преступлении Раскольников почти около Христовой истины. Помните, как рассуждает Раскольников после преступления. Он не чувствует себя виновным; ему, по мнению Мережковского, кажется, что он все-таки был прав и имел право перейти через чужую жизнь и чужую личность.

И он действительно прав. Здесь, в этом понимании Раскольникова мы несомненно – думается г. Мережковскому, – имеем огромное нравственное откровение. Здесь Раскольников докопался до самого корня нравственности, и его нравственное сознание дошло до высот совершенно необычайных. В этой области он совершенно близок к прозрению истинного закона Христова. Опустившись до конца бездны, он понял, со страшною силою понял, что он свободен, почувствовал именно свободу от греха, – иначе сказать, почувствовал, что нет греха и нет зла, сознал себя стоящим выше греха, над грехом и свободным. Правда, Раскольников страдает, но это только потому, что огромная свобода, которую он приобрел, в нём еще слепая свобода: в нём нет еще понимания этой свободы – её смысла и целей…

Вот путь, который ведет к новому Иерусалиму. Нужно опуститься до глубины греха и стать в своём сознании свободным, вне всяких уз закона, освободиться от совести. Едва-ли мы стали бы что-нибудь говорить по поводу этой теории, если бы в подкрепление её не призывались великие и святые имена. Дмитрий Сергеевич заявляет, что его мысль есть вместе и невысказанная мысль Достоевского – больше, это мысль и Самого Христа. – Конечно, второе имя – слишком велико, чтобы его могли затронуть покушения «маленького Ницше» – но осквернение святого для меня второго человеческого имени, «эта пляска на святых могилах заставляет сказать: нет». Клеветы не нужно. Я утверждаю, что понимание преступления Раскольникова Достоевским, т. е. христианское понимание совершенно и диаметрально противоположно тому пониманию, которое навязывает ему Дмитрий Сергеевич.

Вот что, уверен я, хотел сказать и несомненно сказал своим Раскольниковым нам Достоевский.

В его понимании «Преступления и наказания» целая символическая повесть, где вынесен христианский приговор над тем самым построением жизни, какое предлагает Мережковский. Люди созданы для единства. Единство лика Божия, лежащего в душе всех, основание мистической связи между ними. Все соединены в Боге и через Него друг в друге. Поэтому-то основной закон жизни единение, отрицание эгоизма и обособления. Обособление было первым грехом человека, оно есть главная форма зла и падения и теперь. Последний конец греха, верх зла, когда человек, исковеркавший грехом своим душу, сознательно отстаивает право обособления, ставить своё «я» выше всякого другого «я», отрицает чужую жизнь – права чужой души во имя своих сверхчеловеческих прав.

Это и было преступлением Раскольникова. Раскольников захотел поставить своё «я» на такую высоту, с которой он считал себя в праве отрицать другую личность и другое «я». И вот, во имя этого возвеличенного выше звезд «я», он совершает преступление. Но в эту самую минуту он и понимает, в какой степени невозможно, противоестественно это покушение на чужую личность. Он почувствовал, что в сущности не старуху убил, а себя самого убил, (его собственные слова) совершил самоубийство, потому что нарушил основной закон своей душевной жизни, закон связи своей со всем человечеством, разорвав ту нить, которая связывает человека с человечеством, как пуповина связывает ребенка с матерью. В то же время он сознал, что его самоубийство было богоубийством: он разбил, «расколол на двое» неразделяемый лик Божий, живущий в каждом и во всех. Именно это сознание совершенного самоубийства и богоубийства есть, по мысли Достоевского, «наказание», осуждение его за «преступление». Мысль Достоевского именно такая, настолько ясна, что только посредством передержки можно заставить его говорить что-то странное в Ницшеанско-Мережковском смысле.

Правда, что Раскольников, по совершении преступления, совсем не чувствует себя виновным, чувствует себя правым, но здесь только и продолжение и развитие той же чисто христианской идеи, мысли, что попытка встать над чужой личностью есть «самоубийство».

Дело, совершенное Раскольниковым, было слишком страшно. Если простое убийство разрушает жизнь, гармонию душевной жизни убийцы, то это убийство, построенное на целой теории разрешающей кровь по совести, должно было быть бурею, разрушившею совесть Раскольникова до конца. Удар, нанесенный душе в её сокровеннейших человеческих глубинах был настолько силен, что обязательно должен был вызвать атрофию души, временную её смерть и это омертвение естественно должно было длиться для Раскольникова долгие годы, до его воскресения на каторге. Таким образом, отмечая сознание Раскольниковым его правоты, Достоевский лишь сильнее подчеркивал мысль, как преступно и противоестественно и потому разрушительно всякое стремление не только выделить своё «я» из жизни человеческой, как отдельное, обособленное, но и поставить его вверху, как высшее, сверхчеловеческое. И потому вполне последовательно вытекает из всего романа его заключение, где Раскольников, просветленный любовным прикосновением души Сони, окончательно осуждает своё дело.

«В их (Сони и Раскольникова) больных и бледных лицах» – читаем мы в эпилоге романа, «сияла заря обновленного будущего, полного веры в воскресение, в будущую жизнь. Их воскресила любовь. Раскольников воскрес и знал это всем обновленным существом своим». «Что-то подхватило Раскольникова и бросило его к ногам Сони»… в покаянном порыве, осуждающем прошлую ошибку отъединения.

Собственно и в омертвении души после убийства уже дано было это сознание греха, мучительной ошибки, но это сознание было слишком еще тяжело, что бы его могла принять воля. Воля силой пока «отталкивала» свидетельство духа.

Эта мысль в высшей степени христианская. Здесь высокая нравственная антитеза. «Человек должен прежде всего искать утверждения своего «я», он смеет перейти и через кровь во имя своего «я»», говорит Мережковский. – «Человек – часть человеческого целого, он не может оторваться от единства с другим; это будет самоубийством; он должен жить для другого и попытка обособиться – грех» – это Достоевский. И с точки зрения Достоевского дело Раскольникова первый этап в нравственной жизни, но уже, конечно, здесь не момент нравственного подъема, а только мгновение падения – это провал вниз… а отсюда для жизни нужно идти, «карабкаться» назад к искуплению, к покаянному умерщвлению греховной лжи. Потому то и самые последние страницы романа описывают покаяние как «спасение».

Мережковскому очень не нравится покаяние Раскольникова; – тот момент, когда Раскольников целует землю в первом покаянном порыве, кажется ему оскорблением в Раскольникове человекобога. «Единственную святыню свою, в которую он все-таки верит, которую даже почти сознает, как веру, святыню последней свободы», – пишет Мережковский, «пророка и властелина», лик дельфийского демона, воплощенного Бога-солнце, человекобога «Раскольников предал здесь на поругание черни, сбросил в уличную грязь». Раскаяние – это мораль рабства духовного… Христос, говорит Д. С., принес не слезы раскаяния, а свободу совести и сознания.

Но как-же дело Самого Христа? Мы привыкли считать Его смерть Божественной жертвой за грех, видеть в покаянии Раскольникова следование по стопам нашего Христа, Христа Голгофы. – Здесь переход к учению о Христе, – как конечном пункте пути в Новый Иерусалим.

Раскольников начало, Христос (или Кириллов, что для Д.С. почти одно и то же) последний этап. Я со смущением останавливаюсь перед этими страницами книги Мережковского. Их кощунственный смысл несомненен, но не это смущает меня. Я боюсь сделать больно моим слушателям. Только мысль, что новое учение о деле Христовом слишком опять-таки близко примыкает к очень распространенным ницшенскому и эготическому движению, не дозволяет поставить точку перед обвинением не умно-кощунственным, оскорбительным, хотя и очень неглубоким.

Что сделал Господь И. Христос в факте страдания? в чём метафизическая идея Голгофы? – Христианское понимание выражено в виде намеков, по мнению Мережковского, у Достоевского… в Кириллове. Дело Христа – говорит историческое, т. е. церковное христианство – искупить страданиями человечество от греха. Конечно, Мережковскому кажется убогим такое понимание… Так как для просветленного сознания нет зла и греха, то не нужно было его и искупать. Так тогда для чего-же Голгофа? – страдания Христа? Для того, чтобы утвердить истину Его учения? – Оказывается, что цель страданий Иисуса Христа только победить воспитанное в человеке сознание себя, как раба и утвердить безусловность своего «я», своей воли. Здесь вся психология Голгофы: Христос отдал себя смерти и страданию, дабы доказать Себе, что Он выше смерти, Своей волей может встать над ней и этим усилием воли её победить. Он сознал себя Богом и именно потому, что сознал, стал Богом, потому что Бог тот, кто смело сочтет себя Богом. И эту свою веру в свою Божественность, в то, что «я» стоит выше всяких законов, даже выше инстинкта самоохраневия – он выразил в решительности умереть. «Христос опустился, бросился в бездну, по словам Мережковского, в бездну уничтожения и смерти и полетел над бездною, победил смерть».

Итак, дело Христово то же, с точки зрения Мережковского, что и преступление Раскольникова. Раскольников совершил убийство, чтобы сознать свою свободу от греха, равную свободу на зло и добро. Христос отдал себя смерти, чтобы, победив страх смерти, сознать себя над смертью. Дело Христа сводится к решимости на самоубийство. Голгофская жертва ничем не отличается от того, что вздумал сделать Кириллов, когда решился убить себя в доказательство своей божественности.

Да, Христос – тот же Кириллов со своим «криком» о том, что нужно объявить своеволие. «Я начну и кончу и дверь отворю – кричит Кириллов. И спасу. Своеволие! Это всё, чем могу в главном пункте показать непокорность и новую страшную свободу мою. Ибо она очень страшна. Я убиваю себя, чтобы показать непокорность и новую страшную свободу мою. Если нет Бога, то я Бог. Верую, верую!!».

В эту минуту Кириллов – рассуждает Мережковский почти на границе истины, небо готово открыться и просиять свет. Кириллов почти Бог, и если не стал Богом, то потому, что в последние минуты усомнился в себе, не выдержал. Он думал, что первый вступает на этот путь; а между тем путь этот был уже некогда пройден. Был такой человек на земле, Который, приняв на себя эту муку – сознания величия, сознания своей свободы и божественности – выдержал её до конца и тем уже на веки избавил нас от неё. Этот человек Бог, ибо кто первый из людей сказал: «я Бог» – и до конца вынес это, тот воистину Бог.

Христос, проповедующий тенденции нового эготизма, новых учений о власти и силе «я» – это, несомненно, что-то новое. Что мы имеем здесь дело с пятым евангелием – бесспорно, но что оно не имеет ничего общего с четырьмя каноническими Евангелиями, тоже бесспорно.

Допустим на время, что с Д.С. можно говорить серьезно. Так как Д.С. постоянно ссылается на Евангелия, то просмотрим их еще раз вместе с ним.

Вот прощальная беседа Христа с учениками. Здесь десятки раз на трех страницах подчеркивается мысль, что дело Христа имеет целью именно уничтожение искусственно вложенной человеком в свою душу идеи «я», оторванного от целого, «лжи» извращенного обособления. «Да все будут одно, как Ты, Отец, во Мне и Я в Тебе. Пусть будут совершенны во единстве». «Больше сея любви никто же имать, да кто душу свою положит за други своя».

Всё сводится к одной мысли: человек есть незаконно оторвавшаяся частица целого и жизнь в слиянии, а не отделении.

И искупление Христом мира имеет в Евангелиях только этот смысл – уничтожить разделение. Иначе говоря, здесь везде мысль та, что не Кириллов и Раскольников кающийся идет по стопам Христа. Апостол Павел, которого г. Мережковский цитует постоянно, как авторитет, отмечает ту же мысль, что христианство есть уничтожение разделения между людьми через послушание Христа. «Преслушанием одного все стали смертны и послушанием одного все стали живы». Христос сошел с неба для подвига умерщвления оторвавшейся от Бога воли. Он, приняв на себя вид раба, «послушлив быв даже до смерти крестной». За нас всех предал Его даже не Сам Он, а Бог (Отец). Он поселился среди мытарей и грешников, проповедуя покаяние. Он «грехи наши пригвоздил на древе».

Наш Христос страдает. Он, Бог всеведующий и всемогущий в своей всезнающей совести, обнял всё человечество, связал Себя с ним в законе сострадания. Любя человечество до конца, Он всё это зло, весь грех мира пережил в Себе, как свой грех и, изнемогая под тяжестью всечеловеческого греха, Он страданием победил грех. Он пережил чувство виновности за грехи человечества с такой страшной силой, что уничтожил грех, начало эгоизма, до конца и поставил на место его закон сострадательной любви.

И так как в Его воле, в Его сострадающем сознании – были объединены все и каждый человек, то и мы чувствуем себя вместе с Ним на Голгофе, в Нём переживаем то же чувство боли за то, что оторвались, разъединились, стали жить по закону зверей, борьбы за себя… и в чувстве этой боли побеждаем себя и принимаем новый закон. Мы жмемся ко Христу, потому что Он Бог с нами, с неба Он снизошел путем глубины сострадания, до психологии грешного человека, и мы путем соединения с Ним искупаем и воспринимаем Его силы, его чистоту и живем. Теперь нам говорят, что Христос не есть этот всесильный снисходящий до нашей слабости ради отрицания «я», греховного и самообольщенного. Нашего Христа нам подменяют другим, который умер только для утверждения эгоизма, личной воли. Он – человек, один из великих, который смотрит на нас слабых сверху вниз, если не «как на дрожащую тварь», то только потому, что мы слишком малы для Него, так малы, что Он и презирать нас уже не может.

Оставим Мережковского с его Христом; если бы не думали, что он просто фиглярствует, мы бы сказали «спаси его Бог».

Нет, у нас останется наш Христос и, веруя в такого Христа, мы веруем, что путь ко спасению один: путь Раскольникова кающегося, закон слияния – через покаяние, а не путь Раскольникова убийцы.

И к вам, «бдящие на страже», так усиленно охраняющие имя Л.Н. Толстого, Некрасова, Успенского от всякой клеветы – хотим сказать призывающее слово. Если для вас не интересно, не дорого имя Христа-Бога – то почему вы не заступитесь за имя, хотя бы Достоевского, который, думаю, всем дорог. А он конечно уже проповедует не Кириллова. «Мы все за всех виноваты». «Каждый за всех виноват», в этой мысли весь Достоевский! По мнению Мережковского, в высшей степени усвоил свободу Христову Дмитрий Карамазов, который не знает покаянного уныния, потому что оно в христианстве смертный грех.

Он хочет радоваться даже среди страданий. Мережковский забыл маленькую частность: это настроение явилось у Дмитрия после того, как он решил, что нужно отстрадать за дитя, сознал, что он за страдающее дитя виновен и решил покаяться. Тот же крест покаяния, отречения от себя во имя Церкви, как союза всех соединенных взаимным отречением, проповедует и Иван Карамазов. Мережковскому кажется, что христианство есть виселица и оторвавшийся от закона порабощения.

Раскольников именно «сорвался», по его словам, с этой виселицы. А вот Ивану Карамазову, который проник в глубины добра и зла гораздо глубже, чем Дмитрий Сергеевич, которого и сам Мережковский считает главным выразителем святого бунта, кажется наоборот, что покаяние в совершенном им преступлении отцеубийства, есть крест и подъем, а не падение, не виселица, какой было его прежнее состояние «сверхчеловеческой замкнутости в своём личном величии». «Выбираю лучше крест, чем виселицу» говорит Иван – т. е. пойду, покаюсь. Думаю, что Иван Карамазов ближе к Достоевскому и ко Христу.

* * *

Но ведь Раскольников и Кириллов идеал не окончательный – по мнению Мережковского. Раскольников до конца достиг нравственного понимания, но он еще не религиозен, он не осмыслил своего дела идеей царства Божия, которая конец цели.

Кириллов и Раскольников – только начало этого пути – нельзя судить о них, не заглянув за ограду того царства, к которому ведут эти пути?!

Конечно, мы пойдем, обязаны идти туда, в самый Новый Иерусалим, пока спрячем пальмовые ветви. Мережковский характеризует своё будущее царство Христово чертами, напоминающими Церковь.

В новом царстве, говорит он, – Раскольников, ставший над грехом, не будет смотреть на толпу, которая будет ниже его, как на дрожащую тварь.

Здесь будет единство и стоящие вверху будут считать себя не выше народа, который будет составлять тело этого Нового Иерусалима, Церкви мистической. И здесь будут жить все в законе свободы.

Здесь свобода будет соединяться и с огромною радостью, потому что везде, где свобода, там и радость. Люди не будут бояться греха и почувствуют себя сынами Божиими. Это черты христианской Церкви. Но здесь смущает одна мысль. Вот какой репликой встречает нас Д.С. при дверях его царства. Ошибочно, по Мережковскому думать, что Христос проповедует какое-то равенство всех.

В том то и дело, пишет Мережковский, что учение Христово не есть, как думает Л. Толстой и Ницше, только упразднение всех старых благородных «аристократических» ценностей, а есть «переоценка этих ценностей», неизмеримо более дерзновенная и окончательная, кажущаяся до ныне более «антихристовой», чем переоценка «антихристова» Ницше.

Уничтожив полярность в учении Христа, чрезмерно усилив один из двух полюсов – неземное, мистическое равенство, равноценность на счет другого полюса земного и столь же мистического неравенства, разноценность человеческих личностей, мы тем самым уничтожили всю живую силу учения Христова, вырезали жало у мудрой змеи, оскопили христианство. Но равенство, равноценность человеческих личностей в Боге есть только один из двух полюсов учения Христова: все равны в Боге, потому что все могут и должны быть равны, когда-нибудь будут равны, но пока еще не равны. «Много званных» – равенство; «мало избранных» – неравенство; мы приняли только часть этого слова, действенного, как все слова Христа; мы приняли, что «много званных» и решили, что все званные суть избранные, а отсюда уж сделали вывод, будто бы вовсе нет, да и не надо избранных. И слово Христа оказалось тщетным. В царстве Божием первые будут последними, последние первыми.

Царство Божие не из равных; здесь будут жить, с одной стороны, познавшие истину до конца, ставшие по ту сторону добра и зла, затем не познавшие этой истины, поклоняющиеся только познавшим. Те, которые соединили в себе сознание двух ликов Христовых: темного и светлого, будут богами, царями, «divi» этого царства. Счастье других будет состоять в поклонении. И жалкая роль дается этой счастливой толпе, которую Раскольников, бог, divus не будет считать «дрожащей тварью». Это роль Ростовых. Слабые, но непрезираемые, по Мережковскому – плебеи «Нового Иерусалима» тяготеют к герою; чувствуя его божественность, отдают себя ему и живут радостью служения «богам» нового царства Христова. «В этом их счастье – и их дело».

Итак, вот в какой Иерусалим открыты двери, вот куда приглашают нас с «белыми пальмами». Идти-ли?

Я не знаю к чему г. Мережковский в данном случае удостаивает своих читателей повторением старого, очень старого взгляда, резко отвергнутого тем, кто его создал. О царстве мудрости говорит и Ницше – но еще ранее совершенно также идеал царства Божия начертал Шигалев («Бесы» Достоевского). Правда, Мережковский предусматривает такое обвинение и старательно подчеркивает, что он не хочет шигалевщины. В действительности это тот же идеал, несомненно тот же.

«Конечное разрешение вопроса (об устройстве человека на земле) это – рассуждает Шигалев, разделение человечества на две неравные части. Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться в роде как в стадо и при безграничном повиновении достигнут родом перерождения первобытной невинности в роде, как бы, первобытного рая».

Подробнее и острее тот же взгляд раскрывает «Великий инквизитор». И этот («Великий инквизитор») хочет создать своё царство, в котором одни будут обладать совершенной свободой и совершенным знанием, а другие будут в подчинении у этих владеющих совершенным знанием. Первые, божественные и великие, ставшие на вершине, обладающие свободой греха и страсти, будут страдать за миллионы сознанием этого греха и страсти, а те миллионы будут счастливы своим неведением и счастьем поклоняться пред кем-нибудь. «У нас все будут счастливы, уверяет инквизитор Христа и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе Твоей т. е. Христовой. Когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся, стадо вновь соберется и на этот раз навсегда. Тогда мы дадим им тихое смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы». «О, мы убедим их не гордиться, докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого. Они станут робки и станут прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке. Они будут дивиться и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так мощны, так умны, что могли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо. Они будут раболепно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут они переходить к нашему мановению, к веселью и смеху, светлой радости и счастливой детской песенки. О, мы разрешим им грех: они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети за то, что мы им позволим грешить; наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя, а они нас будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи перед Богом. И не будет у них никаких от нас тайн; мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей. Самые мучительные тайны их совести, всё, всё понесут они нам, а мы всё разрешим, и они поверят решению нашему с радостью, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного».

И царство Христово у Мережковского именно это царство великого инквизитора. Но тот хорошо сознает, что его царство есть рабство, что он проповедует именно рабство, а не свободу, и в придачу он всё же обрекает на страдание тех, которые будут владычествовать над чужими душами ради счастья их. Дмитрий Сергеевич хочет дать своим владыкам и царям рядом с радостью обладания и радость оргийного счастья. И Д.С. снова подчеркивает, что такое понимание царства Божия – есть христианство.

Я думаю, что в этом царстве нет свободных – здесь будут рабами не только те, которые подчиняются и поклоняются, но и те, которые повелевают, потому что царство рабов может создать только психология рабовладельца, а рабовладельцы сами живут психологией рабов.

И, конечно, тут нет и следов Евангелия. И Христу жалки слабые и сильные, но потому то его царство и не похоже на царство Великого инквизитора, или Шигалева, или Мережковского.

Вот черты Иерусалима Христова. «Да вси едино будут, якоже Ты, Отче, во Мне и Аз в Тебе, да и тии в нас едино будут». Человечество в Иерусалиме Христовом составляет единство мысли и чувства. Здесь нет ни господ, ни рабов. Нет и не может быть таких, которые живут по другому своему, созданному для них закону.

Царство Христово знает только одного Богочеловека Христа, Который стоит не над Церковью, а живет в Церкви – вместе с нею. А потом, сама Церковь, им созданная, есть организм Богочеловеческий. Церковь это стихия, атмосфера, всё захватывающая – это волна.

Идеал царства Божия – Церкви прямая противоположность Шигалевскому идеалу.

Здесь сила победоносная, побеждающая идет из организма, из общего духа… Церковь – те смиренные, слабосильные мытари, грешники и соромники, которые, у Мережковского, должны целовать ноги сильных. Они – эти убогие – чудотворцы – создатели, апостолы… Из искорок, какие теплятся в них вместе с более сильными искрами света в сильных тем же смирением и отречением, создается солнце «церковной правды».

Из их христианского настроения, из затаенной среди грязи правды растет царство Божие. Не к Наполеонам и преступающим через кровь «богам и сверхчеловекам» ведет Церковь нашу мысль, а к Власам, кающимся мытарям, из которых родятся и Евангелисты, призывающие к покаянию.

В царстве Христове одно тело, в котором каждый христианин есть отдельный, тесно связанный с телом, член. Все проникнуты Христом и не смотрят с высоты разрешенной крови сверху вниз. Здесь есть, пожалуй, высшие и низшие, но высшие живут духом и силою, наполняющими всё церковное тело. Они всё своё получают от того же организма Христова. В сильных, т. е. более, чем другие принявших истину христианского духа и любви, проявляется жизнь только Церкви. Из Церкви они получили эту силу и в неё возвращают. Они живут Богом Христом, а Христос во всех.

Здесь каждый живет по закону Христову, но в то же время каждый совершенно свободен, потому что этот закон есть вместе с тем закон внутренней его жизни. Человек, подчиняясь делу любви, осуществляет основное требование своей души, таинственно, по самой природе, по самому своему происхождению тяготеющей ко всему человечеству, к жизни для него.

Закон Христов, закон «царский» есть закон бескорыстной любви к ближнему, а где любовь, там и свобода. Это свобода чистая, совершеннейшая, непринужденное всегдашнее «хождение» по воле Божией любви, чуждое всяких греховных поползновений эгоистической и страстной жизни. В этом смысле И. Христос сказал некоторым иудеям из уверовавших в Него: «если пребудете в слове Моём, то вы истинно Мои ученики. И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин.8:31–32 и след.). Об этой свободе говорит и ап. Петр: «такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии». (1Пет.2:15–19). В этом же смысле и ап. Павел говорит, что новый завет есть завет не буквы (как ветхий), а духа. Буква убивает, подавляет и стесняет, а дух животворит, возбуждает к широкой и плодотворной деятельности, потому что в сынах благодати закон написан не чернилами, а Духом Бога живого, не на скрижалях каменных, а на плотяных скрижалях сердца. Если сыны израилевы обращаются ко Христу, то Он снимает ослепление с ума их, из состоящих в духовном рабстве и осуждении они вступают в Его царство света и свободы, ибо где Дух Господень, там свобода (2Кор.3:3–18). «Вышний Иерусалим свободен: он матерь всем нам». Это – царство нового завета (Гал.4:22–31). Итак, – внушает апостол христианам, стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства. К свободе призваны вы, братия: только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти; но любовью служите друг другу. Ибо весь закон в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя» (Гал.5:1, 13–14). Плод рабства Богу – святость, а конец жизнь вечная во Христе Иисусе (Рим.6:22–23). (Борисовский).

Вот свобода Евангелия, но которой живет подлинное Христово царство Церкви Христовой, не Наполеон, не Раскольников, Ларра, который ставит себя над человечеством, кровь себе по совести разрешает, даже не Данко,¹⁷⁵ который в мысли все-таки выделяет себя из человечества, а Христос, или христиане в духе Христове, которые силою своей любви способны двигать горы, которые отдают человечеству душу и тело, но совсем не думают, что это делают они, хорошо чувствуют, что они только проявление силы духовной, живущей в теле Христове. Это единение полное, совершенное единение по образу Троицы.

Но оно, по христианскому воззрению, не есть уничтожение личности. Точно так же, как и лица Троицы не уничтожаются в Триедином, а живут как лица, каждый христианин, живущий по закону любви в единстве с другими людьми в каждом акте своей любви не сливает своей личности до безраздельного слиянии со всеми, до такого слияния, каким сливается капля с остальной массой воды. Наоборот, в каждом акте любви личность повышается, проявляется в своём единстве, растет и увеличивается. Человек, сливающийся с церковным обществом, с людьми, не уничтожается в этом обществе, а усвояет, воспринимает силы тех, с которыми соединяется, увеличивает свои силы этими силами и сознает себя как личность с этой наросшей, увеличенной силой, чувствует себя больше и пожалуй, в известном смысле обособленнее, яснее сознает своё личное «я» и личное счастье. Этот рост личности вместе с ростом слияния с массой есть закон, засвидетельствованный психологией. И это единство слияния может победить зло, уничтожить себялюбие. Именно такое понимание царства Божия есть, Говоря словами Достоевского, русское решение вопроса о устроении жизни. Должна быть Церковь как организм взаимопомощи, взаимоспасения и отрицания и вся остальная приложатся.

Мы сказали, что это христианство Достоевского, но правы ли мы? Может быть правее Мережковский, когда говорил, что Достоевский тоже за мораль «господ и царство избранных». Вот справка… «Влас», вот, пишет Достоевский, «носитель русского разумения царства Божия. На западе для Власа возможно одно из двух: он должен или погибнуть, или будет признано – что всё позволено – а тогда антропофагия». Достоевский не принимает ни то, ни другое. Наши Власы не гибнут, но и кровь по совести не разрешают, покаянным подвигом они творят царство истинного Бога, вопреки проповедникам нового Христа и нового царства Христова. Царство Божие из Власов, а где же Влас? – спрашивает Достоевский. Власов мы уже видели, и видим у нас во всех сословиях – отвечает он. А фантастического «будущего человека» мы не видели, и сам он обещать прийти, перейдя лишь реки крови». (Дневн. 1877, 52–54). Таких нам не нужно.

Не есть ли эти слова в одно время пророческое предвидение и пророческое осуждение нового пророка, спекулирующего именем Достоевского.

Я знаю, что никто не примет такого царства, где «боги», сильные будут царствовать на крови слабых или, еще хуже, на радости рабов, целующих ноги их.

Но далее допускаете-ли вы, читатель, такое изображение Христа, где Он с грустной улыбкой презрения смотрит на людей, которые, целуя Его ноги, просят немного яду, чтобы жить, и дает эту частицу яду, разделяя с другими, так же, как Он сильными, наслаждение божественной власти? Конечно, нет: – во второй раз билет на вход в Новый Иерусалим придется вернуть обратно.

II

Но как бы то ни было, царство Мережковского обещает радость?

Не трудно уже и из предыдущего предугадать – что и «радость» «царства Христова», «церкви» Мережковского – такая же мертвая петля – как и его свобода.

Это радость последнего соединения двух чаш.

Джиованни открыл книгу посланий апостола Павла и переделал в уме своём слова Писания так: «не можете не пить из чаши Господней и чаши бесовской»… («Воскресшие боги»).

Христа не поняли. Не поняли, что язычество, страстная любовь к земле – не отрицание, а первая половина христианства. «Христианство монашеское, бескровное и бесплотное, «невоплотимый отвлеченный дух – не ответило на призывный голос пана – не пристало к великому празднику Нового Диониса, не переступило за ту последнюю черту, где небо сходится с землей». А Христос Дионис зовет к опьянению и на вечери Сионской, на этом пире Плоти и Крови и на Голгофе – где выразилось со страшной силой то же начало Диониса – начало оргии смелого, страшного прикосновения к двум чашам».

Робкое прикосновение к чаше жизни, «срединность» есть грех… пить из этой чаши до конца – откровение.

Доведенное до оргийных глубин – «злое» становится благим, лик зверя, «антихриста», которого по ошибке считают отрицанием Христа, соединяется с Христовым Ликом – в один светлый и радостный лик Бога вина и радости.

Два течения – языческое стремление к земле и христианское – от земли к небу – оба истинны наполовину. Их должно довести до степени свечения – и они сольются и дадут свет подлинной истины.

Расколотый теперь лик Христов будет восстановлен.

Две нити вместе свиты

Концы обнажены

То «да» и «нет» – не свиты – сплетены

Но ждет их воскресение…

Концы соприкоснутся

Проснутся да и нет

И да и нет сольются и смерть их будет – свет.

Мы думаем, что Мережковский взял на себя неблагодарный труд. Соединять радость небесную с земной пытались много раз. Вот что, например, говорит, обращаясь к судьбе, року одно из действующих лиц в драме «Гергард Грим» Гебберга: «Ты мне дал две жизни – и враждой непримиримой их разделил, чтоб я одну из них избрав, всегда лишь полужизнью жил. Я принимаю твой дар, но выбирать не стану, нет! Обеими зараз живу отныне! Обеими зараз!… От этой мысли кружится голова! Не устою! Я мыслящая плоть, достигну цели, и час один, не отрываясь, буду я из источника природы пить и отдавать себя влияниям плоти, чтобы в час другой – душой освобожденной с такой же смелостью стремиться в высь, в тот светлый, ясный мир, где мысль царица!… Лишь сводней, человек, не будь меж ними, клади, как острый меч меж ними волю».

Грим только не желает соединять дух и плоть в одно. «Лишь сводней, человек, не будь меж ними», – говорит он. Мережковский захотел быть сводней, соединяющей дух и плоть. Не плоть в смысле тела-плоть, как отложение разлагающегося духа, но едва-ли что-нибудь, кроме мертворожденного недоноска, вышло от этого противоестественного союза.

Мы остановим на время в стороне мистические глубины – оправдания оргиазма у Мережковского и займемся вопросом, можно-ли с христианской точки зрения искать откровения в оргиазме, хотя бы понимая его не в смысле свободы всякой страсти – как Мережковский – а как религиозное опьянение.

В его смиренном выраженьи

Восторга нет и вдохновенья…

Эти слова Ал. Толстого выражают глубокое и истинное понимание не только лика Христова, но и сущности христианства.

(Окончание следует).

Иером. Михаил

«Трудно тебе идти против рожна».

(Деян.9:5)

Пред нами анонимная раскольничья брошюра: «Об исповеди преосвященного Амвросия, митрополита белокриницкого». – Черновцы 1900 г., 12 стр.

Бесцеремонное искажение исторических фактов и лукавые выводы на основании его, а также злобный тон по отношению к православным миссионерам обличают в авторе брошюры изолгавшегося хулителя Св. Церкви, пытающегося во что бы то ни стало обратить ложь в истину. На противораскольнической беседе 9 февраля с. г., в С.-Петербурге, о. синодального миссионера Кс. Крючкова, раскольничий совопросник Ф. Мельников осведомил нас, что автор этой брошюры – Ив. Усов. Зная последнего из своих личных миссионерских бесед с ним, нисколько не сомневаемся, что Мельников сказал правду. Усов всегда приносит плоды «по роду своему».

В числе множества всяких несообразностей в чиноприятии в раскол беглого м. Амвросия беглым иеромонахом Иеронимом православные миссионеры указывают, между прочим, на ту, что Иероним, при исповеди Амвросия, «испытавший тщательно глубины сердца его и обретший его во всём по желанию нашему (раск.) достойна»,¹⁷⁶ не знал языка греческого, а Амвросий, тогда же истинно «исповедавший всю сущность православной христианской веры и проклятие ересей»,¹⁷⁷ не знал языка ни русского, ни славянского, и что, следовательно, таковой исповеди не могло быть, и не было, а вместо неё было одно пустое «комедийное действо».

Автор брошюры и берет на себя труд оправдать в указанной несообразности «австрийщину». Как и насколько он выполнил свою задачу, о сем следует речь.

Брош. Миссионеры этому обвинению, как видно, придают чрезвычайное значение, стараясь им доказать якобы незаконность и самозванность старообрядческой иерархии, но оно в сущности совершенно не основательно, пусто и ничтожно. На это имеются следующие основания, соображения и доказательства:

1. Если бы и действительно исповедь, в данном случае, над митрополитом Амвросием не состоялась, то разве он за это мог лишиться своего сана, и рукоположенные им разве могли стать простецами самозванцами? Никак! Ибо нигде в свято-церковном учении не сказано, что если присоединяемый от ереси второго чина епископ не будет исповедан, то он лишается своего сана.

«Доказательство» изумительное! «Если бы и действительно, пишется в брошюре, исповедь в данном случае над м. Амвросием, не состоялась, то разве он за это мог лишиться своего сана. Никак!» И мы скажем то же – «никак»; но добавим, что Амвросий тогда остался бы в сане митрополита, допустим, самоотлучившегося от православной греческой Церкви, но во всяком случае не в раскольничьей вере. Ведь дело в том, что Амвросий, после бессознательного, хотя и «велегласного» прочтения «чина проклятия ересей», переложенного для него на греческие литеры, на исповеди именно, (до перемазания) по свидетельству Иеронима, «истинно исповедал всю сущность православной христианской веры и проклятие ересей» и притом якобы сознательно, открыл Иерониму «глубины сердца» своего. Если же исповедь не состоялась, значит явная ложь, будто бы Амвросий «истинно исповедал всю сущность православной христианской веры¹⁷⁸ и проклятие ересей»:¹⁷⁹ а стало быть, он остался вне раскола; отсюда, рукополагал он лиц неединоверных ему и рукоположенные им, выходит, приняли посвящение от «еретика второго чина». Ужели автор брошюры этого не мог «сообразить», допуская с легким сердцем, что исповедь действительно не состоялась?

«Нигде, пишет далее автор, в свято-церковном учении не сказано, что если присоединяемый от ереси второго чина епископ не будет исповедан, то он лишается своего сана». Что скрывается за этими словами – невежество раскольничьего писаки или его лукавство? Последнее вероятнее. Ужели в самом деле Усову неизвестно, что присоединяемый к Церкви прежде всего подвергается испытанию в учении веры. 8 пр. 1 вс. соб., 7 – 2 вс. соб., 95 – 6 вс. соб. уставили чиноприятие присоединяющихся к православной Церкви, в коем от еретиков требуется «первее да исповедят, яко повинуются церковным каноном и проклянут всякую ересь, не мудрствующую, яко же мудрствует святая Божия, кафолическая и апостольская Церковь». Принимавшие Амвросия в раскол знали и считали это в чиноприятий необходимым; иначе им не за чем было бы строить кукольную комедию – поручать Иерониму «тщательно испытывать глубины сердца» Амвросиева и то, истинно-ли он «исповедует всю сущность православной христианской веры и проклинает ереси». Но вопрос только в том, каким образом на исповеди Иероним «обрел» м. Амвросия, применительно к цели испытания веры, во всем, по желанию белокриницких линован, «достойна», раз он ничем и никак не мог объясняться с несчастным митрополитом, кроме разве мимики, и раньше – Павел и Алимпий (в Константинополе) не осведомили Амвросия надлежащим образом с русским расколом и отношением его к греко-российскому православию?¹⁸⁰ Автор брошюры говорил, что «нигде в св.-цер. учении не сказано, что если присоединяемый от ереси 2 ч. епископ не будет исповедан, то он лишается своего сана». Какая злая путаница и лукавство! Да ведь исповедь над присоединяемым от ереси, как говорит о том и «свидетельство духовника Амвросия», необходимо соединена с «испытанием веры», требуемым вышеуказанными соборными правилами. А где, в каких канонических правилах, спросим мы, писано принимать приходящего от ереси без предварительной исповеди и испытания веры присоединяемого духовником?

2. Если бы и в самом деле митрополит Амвросий и священноинок Иероним не могли понимать друг друга, – и то таинство покаяния над митрополитом Амвросием могло бы совершиться. Ведь есть-же и из русских людей такие лица, с которыми священник никак не может объясниться на исповеди. Таковы, например, глухонемые. А между тем таинство покаяния совершается же над ними.

Приведенное Усовым основание рассчитано, вероятно, только на глухонемых… Только они не возопиют против его нелепости. Ведь Амвросий-то, г. Усов, разве глухонемой был? Разве у глухонемого Иероним «испытывал тщательно глубины сердца» и «истинно-ли он исповедует всю сущность православной христианской веры и проклинает-ли ереси»? Затем, разве православный священник, исповедуя глухонемого (православного же), испытывает его, истинно-ли он, глухонемой, верует, и проклинает-ли ереси, чтобы присоединиться к св. Церкви? Оле, неразумия и лукавства!

3. Но митрополит Амвросий, если не знал в совершенстве русского языка, то мог знать хорошо славянский язык. Ибо он был шесть лет (с 1835 по 1841 г.) митрополитом Боснии (Ист. белокр. иерархии, Субботина, стр. 364, 369). А в Боснии живут исключительно славяне, так называемые босняки, говорят и служат они, конечно, на своём славянском языке. И Амвросий, в течении шести лет, как их митрополит, имел с ними постоянные живые сношения, разговаривал, совершал богослужения, исповедовал и сам исповедовался у тамошних духовных лиц, конечно, на их славянском языке. А при таких условиях он мог изучить и знать славянский язык.

Всё это «соображение» автора направлено к доказательству того, что м. Амвросий мог изучить и знать славянский язык. Но речь ведь, у нас не о том, мог-ли Амвросий изучить и знать славянский язык, а о том, знал-ли он его на самом деле во время исповеди пред Иеронимом, открывая последнему «глубины» своего сердца и своё «истинное исповедание» веры Христовой с проклятием ересей? Ведь, возможность и действительность не одно и то же. Сам писака брошюры сознает слабость этого своего довода, поскольку дальше пишет:

4. Да не только мог знать, но и действительно знал его и при том настолько хорошо, что жители Боснии, где он был митрополитом, не признавали его даже за грека, а считали природным славянином, и именно болгарином (Истор. белокр. иерарх., стр. 365, изд. 1874 г.). Как бы его могли считать природным славянином, если бы он ни слова не знал по-славянски? Если же его считали славянином и притом природным, то явно, что он знал славянский язык. И действительно инок Павел, знавший Амвросия ближе всех, свидетельствует, что Амвросий «имел способность говорить по-славянски (Матер. для истор. Белокр. иер., Изд. 1899 г., стр. 180).

Итак, автор брошюры утверждает, что Амвросий хорошо знал славянский язык.

Основания для сего, указанные в брошюре, мне лично приходилось слышать от Усова на публичной беседе. Видимо, он не стыдится приводить их нигде. Но что же это за основания? «Жители Боснии не признавали его даже за грека, а считали природным славянином, а именно болгарином»! Но ведь, во-первых, что босняки в данном случае ошибались, об этом Усов, думаю, спорить не будет: Амвросий был природный грек. Защищая ложь. Усов и ошибки босняков вынуждается уже приводить в качестве своих оснований… А, во-вторых, потому-ли жители Боснии считали Амвросия природным славянином, что он хорошо знал, как утверждает Усов, славянский язык. Вовсе нет! А потому, что он, «много заботился» в Боснии об угнетенном народе и бедных и «защищал народные интересы».¹⁸¹ А что Амвросий, действительно, не знал ни славянского, ни русского языка и при том никак, исторические документы, по возникновению австрийской лже-иерархии, не оставляют в том и сомнения. Автор брошюры ссылается на слова инока Павла, что Амвросий, «имел способность говорить по-славянски». Не отрицаем, – способность говорить по-славянски имел, как и Усов имеет способность говорить по-китайски, но чтобы действительно говорить Амвросию по-славянски, а Усову по-китайски, для сего, полагаем, первому необходимо было знать язык славянский, а второму – китайский, а пока сего нет, одною способностью не вот-то разговоришься. Да и сам инок Павел под «способностью говорить» вовсе не разумел знания языка – умения говорить. Ведь вот это место, на которое ссылается Усов: «на налое для митрополита положен списанный чин проклятия ересей, с переводом на греческие литеры, а выговор слов по-русски (= русские слова – греческими буквами)… Митрополит, стоя пред царскими дверьми, начал велегласно русским языком (которого совершенно не знал) проклинать все ереси: поскольку он имеет способность говорить по-славянски (т. е. точнее надо бы сказать – выговаривать славянские слова, изображенные греческими буквами) и кроме греческих литер».¹⁸² Заметим прежде всего, что это место противоречит самому себе и крайне нелогично: что это за свидетельство: «для митрополита положен списанный чин проклятия ересей, с переводом на греческие литеры, а выговор слов по-русски… поскольку он имеет способность говорить по-славянски и кроме греческих литер». Если Амвросий имел способность говорить по-славянски «и кроме греческих литер», то зачем тогда на эти греческие литеры переведен был для него славянский чин проклятия ересей? Если же Павел хочет сказать этими словами только то, что Амвросий не умел читать по-славянски, а говорить мог, то зачем тогда сам же Павел всегда нуждался (и в Константинополе, и в Белой Кринице), в переводчике К. Огняновиче, не брезгуя иногда (в Константинополе) и услугами жида Рувима для переговоров с Амвросием и его сыном Георгием о делах «вдовствующий невесты Христовы»?¹⁸³ Мало того, Павел сам прямо утверждал, что «Амвросий славянской речи не понимает». Когда В.В. Борисов, один из депутатов, посланных московскими старообрядцами в Белую Криницу для присутствования при мироварении и для ознакомления с положением митрополии, обратив внимание на то, что м. Амвросий совсем не ходил в Церковь, Павел объяснял и оправдывал это последнее обстоятельство тем, что славянской речи Амвросий не понимает, потому и службу славянскую не зачем ему слушать.¹⁸⁴ Амвросий не мог произносить при богослужении даже кратких возгласов по-славянски без перевода их на «греческие» литеры».¹⁸⁵

5. То обстоятельство, что иноки Павел и Алимпий вели переговоры о вере с митрополитом Амвросием посредством переводчика, очевиднейшим образом и доказывает, что Амвросий знал славянский язык. Ибо переводчик Огнянович был родом серб (Ист. белокр. иер. стр. 358), и кроме греческого и русского языков, знал, разумеется, славянский, в особенности свой природный сербский. который почти совершенно тождествен с боснийским (Матер. для ист. белокр. иерархии, стр. 180). Для чего бы, спрашивается, Павлу и Алимпию выбирать переводчиком именно славянина, если бы Амвросий не знал славянского языка? Взяв переводчика славянина для переговоров с митрополитом Амвросием, они этим самим засвидетельствовали, что Амвросий знал славянский язык. На исповеди же не требуется много разглагольствовать исповеднику: достаточно сказать несколько слов, – именно те грехи, в которых зазирает его совесть.

Усов, укоряющий миссионеров в бесстыдстве, не постыдился приводить такое доказательство: переводчик серб Огнянович знал греческий и русский языки, Амвросий знал греческий язык, а Павел и Алимпий – русский и если последние для переговоров с Амвросием всегда нуждались в Огняновиче, то это, по логике Усова, «очевиднейшим образом доказывает, что Амвросий знал славянский язык»! Вот так доказательство, да еще «очевиднейшее»! Амвросий, ведь, как Усову известно, объяснялся с Огняновичем на греческом (а не на славянском!) языке; и Огнянович, переводя речь Амвросия с греческого языка на русский, передавал её Павлу и Алимпию. Знай Амвросий хоть сколько-нибудь славянский язык, Павел и Алимпий могли бы с ним объясняться, хоть иногда, и без посредства переводчика: однако, этого мы не видим в сношениях их с Амвросием и в Константинополе, и в Белой Кринице. Потом, – Усов пишет: «для чего бы, спрашивается, Павлу и Алимпию выбирать переводчиком именно славянина, если бы Амвросий не знал славянского языка». Во-первых, Павел и Алимпий не выбирали в качестве переводчика Огняновича, а взяли его, при отсутствии всякого выбора, по рекомендации константинопольских поляков.¹⁸⁶ Во-вторых, взяли его потому, что он знал и русский язык и греческий, и, стало быть, мог переводить их слова для Амвросия, а амвросиевы для них. Дело объясняется просто, как Усов ни мудри. Знай-же Амвросий хоть сколько-нибудь славянский язык, переводить для него даже краткие богослужебные возгласы на греческие литеры было бы излишним, – он мог бы их произнести и без этого, тем более, что содержание их он, надо думать, знал на память (и незнание читать по-славянски препятствием здесь быть не могло). – На исповеди, пишется в брошюре, Амвросию «достаточно было сказать несколько слов, – именно те грехи, в которых зазирает его совесть». Ниже Усов приводит самое свидетельство Иеронима об Амвросии после «исповеди». Из этого свидетельства явствует, как увидит читатель, несколькими-ли словами должно было обойтись объяснение между русским и греком, совершенно не понимавшими друг друга?

6. Есть полное основание полагать, что Амвросий, когда исповедовался, мог уже знать и русский язык, если не в совершенстве, то в некоторой степени. Он в течение восьми месяцев (с конца марта по 27 октября) пред присоединением к старообрядческой церкви был почти постоянно с Павлом и Алимпием, при которых находился переводчик Огнянович (Ист. белокр. иер. стр. 417, 418), и конечно, мог от них научиться хотя немного понимать русский язык. А это много способствовало совершению над ним таинства исповеди.

Автор брошюры снова заговаривает о том, что Амвросий мог понимать русский язык. И в чём же «полное основание» для этого? Да в том, видите-ли, что Амвросий около 8 месяцев был «почти постоянно с Павлом и Алимпием» и «от них, конечно, мог научиться хоть немного понимать русский язык». «Полное основание»… Усов видит в одной опять возможности. Но у нас речь не о возможности, а о том знал-ли действительно Амвросий русский язык, объясняясь с Иеронимом на исповеди? При Павле и Алимпии, как тут же пишется в брошюре, находился переводчик Огнянович; а в алтаре при Иерониме на исповеди Амвросия, его ведь не было!

7. Но миссионеры против исповеди митрополита Амвросия выставляют слова Онуфрия, который говорит: «Затворились они оба (Иероним и Амвросий) в алтаре… уповательно – посмотрели друг на друга, – тем и кончилась исповедь».

Удивительно проницательный наблюдатель оказывается этот Онуфрий! стоял вместе с народом в церкви, вне алтаря, и сквозь иконостас видел, что творится в затворенном алтаре. Если бы он был один в церкви, то, по своей наглости и бесстыдству, он, быть может, и подсмотрел бы каким-нибудь образом. Но этого он не мог сделать, так как народу была полна церковь (Истор. белокр. иерар., стр. 481). Следовательно, не мог видеть и знать, как совершалась исповедь над митрополитом Амвросием.

«Удивительно проницательный наблюдатель оказывается этот Онуфрий! Стоял вместе с народом в церкви, вне алтаря, и сквозь иконостас видел, что творится в затворенном алтаре». Эту остроту Усов выкрикивал с улыбкой и на одной нашей с ним беседе в Оренб. епархии. В настоящей брошюре Усов сам же обличает нелепость своей остроты: Онуфрий не утверждает положительно, якобы он видел, что происходило в затворенном алтаре, при исповеди Иеронима над Амвросием, а говорит только, что Иероним и Амвросий, «уповательно, т. е. вероятно, посмотрели друг на друга, – тем и кончилась исповедь». А что слово уповательно имеет здесь именно такой смысл, об этом свидетельствует сам же Усов и приводит к сему даже историческую справку; он пишет:

8. Слово уповательно, означает: вероятно, кажется, должно быть, может быть.¹⁸⁷ Если, поэтому, проще высказать свидетельство Онуфрия, то оно будет гласить: «затворились они оба в алтаре, вероятно, посмотрели друг на друга, – тем и кончилась исповедь». Но это разве свидетельство? Это просто пустое, ни на чём не основанное предположение.

Но строить обвинения на одном предположении, особенно на таком как это, есть верх безрассудства и недобросовестности.

Как всякому понятно, предположение Онуфрия не пустое, а вполне основательное. Сделать его вынужден был всякий благоразумный человек, знавший, что Амвросий и Иероним никак не могли объясниться между собой на словах! и в этом предположении неизмеримо больше рассудительности, чем в предположении Усова, обоснованном, на явной ошибке босняков… «Если бы Онуфрий был один в церкви, то, по своей наглости и бесстыдству, он, быть может, и подсмотрел бы каким-нибудь образом», пишется в брошюре. Итак, по отзыву Усова, Онуфрий был – наглый и бесстыдный. Удивительное дело: этого наглого и бесстыдного Онуфрия белокриницкие липоване, около 2 лет спустя после чиноприятия Амвросия, избрали во «епископа» и даже наместника «верховному архипастырю» (Кириллу), как человека достойнейшего этого звания! В «соборном акте о избрании Онуфрия в епископа», в «Свидетельстве от липованских обществ о достоинстве Онуфрия 20 авг. 1848 г.», в «Ставленной грамоте, данной Онуфрию 29 авг. 1848 г.» Кириллом, – и в «Донесении в Крайзамт»… говорится об Онуфрии, что белокриницкие липоване «избрали беспристрастным нравом, со общего всех согласия во епископа и наследника здешнему верховному архипастырю, из числа Белокриницкого монастыря жителей одного честного отца, священноинока Ануфрия Иванова, с таковым единогласным всех нижеписанных лиц удостоверением, что оный вышереченный священноинок Ануфрий Иванов есть трезвого, воздержного и чистого жития, честного и похвального поведения, давнее время находился в здешнем Белокриницком монастыре… и ни в каких пороках никогда замечен не был»…¹⁸⁸ Итак, вся белокриницкая громада единогласно и беспристрастно свидетельствует в 1848 г., что Онуфрий был «честный, воздержный, чистого жития и похвального поведения и за давнее время ни в каких пороках никогда замечен не был», а Усов говорит, что этот Онуфрий в 1846 году, за 2 года (и того нет) до избрания, был «наглый» и «бесстыдный» – Что же это значит? Причина очень простая. Онуфрий, как человек «в Божественном Священном писании достаточно сведущий»¹⁸⁹ и честный, сознав ложь и погибельность раскола, присоединился в 1865 г. к православной Церкви. И из честного и воздержного обратился, для Усова, в наглого и бесстыдного с давних пор! Так у раскольников всегда бывает.

9. У миссионеров же против исповеди митрополита Амвросия есть именно одно только это мнимое свидетельство Онуфрия.

Нет, у нас далеко не это одно свидетельство. Свидетельствуют об этом и переводчик К. Огнянович и инок Павел и все переговоры Павла и Алимпия с Амвросием и в Константинополе, и в Белой Кринице.

10. Если уже основываться в данном случае на свидетельствах, то должно основаться на свидетельстве духовного отца митрополита Амвросия, так как кроме духовного отца и исповедника никто не может знать положительно, состоялась ли исповедь над последним, или нет?

Какое же свидетельство об исповеди митрополита Амвросия дает его духовный отец, священноинок Иероним? Вот какое: «Свидетельство духовника Амвросия, 28 Октября 1846 года… Я. нижеподписанный священноинок Иероним… свидетельствую сим, что приступил я к исповеди его высокопреосвященства, по правилам святых Апостол и богоносных отец, представив ему с великою важностью высокий его чин и о пастве неотложную его должность, даже и самую будущую смерть, суд, муку грешным и воздаяние праведным, и испытав тщательно глубины сердца его, обрел его во всём по желанию нашему достойна. И его преосвященство с сокрушенным сердцем и в страсе Божии истинно исповедал всю сущность православной христианской веры, и проклятие ересей, и что он истинно в три погружения крещен… Священноинок Иероним». (Материалы для истории белокриницкой иерархии, стран. 181–182, изд. Субботина, 1889 г.).

Для всех, кажется, кроме Усова и подобных ему адвокатов «австрийщины», ясно, что приведенное «свидетельство» Иеронима об Амвросии есть лжесвидетельство: такого испытания веры и глубин сердца Амвросия, о каком речь в свидетельстве. Иероним, не знавший ни слова по-гречески, не мог произвести, исповедуя «несколько минут» человека, ни слова не знавшего по-русски.¹⁹⁰

Усов заставляет верить на слово свидетельству Иеронима, «так как, кроме духовного отца и исповедника, никто не может знать положительно, состоялась ли исповедь над последним, или нет». Что Амвросий не умел ни говорить, ни читать ни по-русски, ни по-славянски, доказательства тому приведены, а верить на слово устроителям белокриницкой лже-иерархии прямо-таки страшно. Ведь Усову, несомненно, известно, на какую ложь они были иногда способны. Из множества примеров этого укажем хоть следующий. Инок Павел, как Усову известно, был сыном волостного писаря, из Валдайского уезда. Новгородской губ., Василия Великодворского, а в Белой Кринице назвался и белокриницкой громадой выдан пред австрийским начальством за «Афанасия, сына бывшего баташанского купца Василия Федотова»; а Геронтий (Герасим Исаев в мире) Колпаков, крестьянин сельца Ермолова, Московской губ., Серпуховского уезда – за «сына некоего умершего белокриницкого жителя Левона Белого».¹⁹¹ И всё это – для устроения «истинной древлеправославиой церкви Христовой»! Ну как тут верить радетелям «церкви лукавнующих» на слово?

11. После этого возражать против действительности исповеди, или таинства покаяния, совершенного над митрополитом Амвросием, может разве только сама наглость и бесстыдство.

Этими словами Усов заканчивает свою лживую брошюру. После сделанного разбора её «оснований, соображений и доказательств», немного только изменим для себя заключительные слова её: доказывать «действительность исповеди, или таинства покаяния, совершенного над митрополитом Амвросием, «может разве только сама наглость и бесстыдство», гнездящиеся, добавим, в писаках разных апологий австрийской лже-иерархии.

Н. Гринякин

В числе листков, которыми в изобилии снабжают русских штундистов их заграничные друзья, немецкие субботники, широким распространением пользуется, между прочим, брошюра под заглавием – «Состояние мертвых».¹⁹² По неприятно-задорному тону, в котором она написана, по приемам пользования текстами свящ. Писания, наконец, по невежественному легкомыслию, сквозящему в каждой почти строке, брошюрка эта может служить типичным образчиком «желтой» литературы «Международного трактатного общества» и вместе – выразительным и грустным свидетельством того, какими гнилыми «рожцами» сектантского суемудрия приходится питаться блудными сынам нашей Церкви, попавшим под опеку непрошенных «апостолов» из заграницы.

Полагая, что читателям «Миссионерского Обозрения» не безынтересно будет ознакомиться с содержанием этого произведения заграничного сектантства, мы изложим его, по возможности, буквально и попутно дадим ему надлежащую оценку с точки зрения слова Божия.

* * *

В основу своих рассуждений автор «трактата» кладет текст Еккл.9:5, 6: «Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению; и любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезли, и нет им более части во веки ни в чём, что делается под солнцем».

Приняв данный текст за положительное учение слова Божия, автор трактата далее уже категорически и решительно отрицает православное учение о смерти и посмертном состоянии людей до страшного суда.

«Дорогой читатель! Нас прежде учили (начинает свою речь автор брошюры), что если тело наше умирает, действительный человек, т. е. душа не умирает, но входит прямо в небо или в ад и там продолжает жить: и что там он также размышляет, действует, любит, и невиде(и)т, как бы он был здесь в теле своём. Но желательно бы спросить, верно ли это? Не распространилось ли много и ложных учений? Разве невозможно, что и это ложь? Какое мы имеем удостоверение, что человек живет после смерти?»

Ответы на эти вопросы, как покажет дальнейшее изложение трактата, должны быть таковы: ложно и неверно учение, полагающее, будто душа не умирает и за гробом продолжает жить, – ложно это учение потому, что против него говорит будто бы – во 1-х, «здравый рассудок», а во-вторых, – свящ. Писание.

«Здравый рассудок против такого учения. Как может человек размышлять без мозга или ходить без ног, или видеть без глаз и слышать без ушей? Это противно и естеству, и здравому рассудку».

Чьему естеству и здравому рассудку противно это учение, – здесь не говорится, и совершенно напрасно! Если тут имеется в виду христианин, то его «естество и рассудок», конечно, могут только возмущаться такою проповедью о жизни души, какая предложена в «трактате». Итак, христианин должен веровать, что отдельно от тела душа не может существовать, что она всецело зависит от тела, что раз тело обратилось в прах, – от человека уже ничего не остается, кроме груды бездушных костей и пыли. До сих пор христианам приходилось выслушивать такое учение только от полных неверов-материалистов, которые отрицают и Бога, и душу с её богоподобными свойствами, и которые полагают, что душа человека есть простой продукт тела и её жизнь сводится к отправлениям телесного организма, так что с разрушением тела исчезает бесследно и то, что принято называть душою. Но если легкомысленному материалисту позволительно затрудняться вопросом, как может душа существовать без тела, то христианину, каким несомненно считает себя автор брошюры, это непростительно. Христианскому сознанию нимало не противно представлять душу в отрешении от тела существом живым, мыслящим, разумевающим по тому уже одному, что это представление утверждается на ясных свидетельствах слова Божия. Ниже мы приведем эти свидетельства. Теперь ограничился указанием на одно следующее. Свящ. Писание говорит, что человек сотворен по образу Божию (Быт.1:26, 27). Христианский рассудок понимает это так, что Бог, как Существо бестелесное, напечатлел Свой образ не в теле, а в душе человека, и поэтому отдельное существование души от тела так же не может возбуждать недоумения, как живое и животворящее бытие Бога, непричастного телесности. «Христианину», естеству и рассудку которого странно, как можно размышлять без мозга, ходить без ног или видеть без глаз, должно быть не менее странно и то, как живут ангелы, без мозга разумные, без ног являющиеся по повелению Божию к людям, без ушей выслушивающие волю Господню.

«Но не учит ли Библия, что мертвые имеют сознание?» (вопрошает затем сектант, и тотчас же самоуверенно отвечает): «Нет! Ни в одном тексте: но я могу легко доказать совсем противную сторону».

И далее, оставляя пока в стороне доказательства от Писания и снова прибегая к соображениям разума, находит, будто «учением, что человек по смерти продолжает жить, – опровергаются важные и основные истины св. Библии»: а) будущий суд; б) воскресение мертвых и в) пришествие (второе) И. Христа.

«Если мертвые (говорит он) продолжают жить, если как скоро человек умирает, он, или душа его или дух прямо идет или в небо или в ад, то для какой цели был бы тогда будущий суд? Неужели послал бы Бог человека в ад прежде, чем осудил его, и вывел оттуда, когда он пробыл там тысячу лет в мучении, чтобы затем судить его? Читай 2Пет.2:9. Неужели повесил бы ты человека прежде, а затем осудил бы?».

Текст 2Пет.2:9, приведен кстати, так как в нём содержится очень внушительное вразумление людям, подобным составителю брошюры, взымающимся на разум Божий. «Как беззаконников соблюдать ко дню суда для наказания», – касательно чего собственно и недоумевает сектант, – об этом, по слову апостола, знает Сам Бог. Мы же должны знать одно, что советы Божии – не советы человеческие, суды Божие – не суды людские (Ис.55:8) и что прилагать ко божественному правосудию мерило человеческого суда есть дело религиозного невежества. Только невежеству и могут быть обязаны своим возникновением все выписанные вопросы. Возьмем первый, начинающийся с «если». Первый член периода здесь выражен неверно и из него неверно же выведено вопросительное заключение. Учения о том, будто, как скоро умирает человек душа его идет «прямо в (?) небо» (что, по разумению «трактата», значит: удостаивается полного блаженства)¹⁹³ или в ад (т. е. по учению сектанта – на окончательное вечное мучение), – такого учения не содержит ни одно христианское исповедание. По учению же православной Церкви, незнанием которого только и можно объяснить вопрос «трактата» о цели суда Божия, человек по смерти получает неполное воздаяние: праведники неполное блаженство, грешники – неокончательное наказание; – а в таком случае остается цель и для будущего страшного суда, на котором праведники и грешники получат полное и окончательное воздаяние.

Наивно и другое вопрошение брошюры. Конечно, – ответим, – «Бог не послал бы человека в ад прежде, «чем осудил». Но откуда известно составителю брошюры, что Господь будет судить человека только на страшном суде? Во всяком случае не из Свящ. Писания, которое учит другому. По свидетельству Писания, грешник осуждается еще до страшного суда. «Неверующий в Него (Сына Божия) уже осужден» (Ин.3:18). Правосудный Бог не оставляет грешника без наказания, а праведника без награды уже здесь на земле. Но если Господь воздает (конечно отчасти) праведнику и грешнику уже на земле, то что может препятствовать обнаружению Его правосудия и после смерти человека, до страшного суда? – Равным образом, конечно, никто не повесил бы человека до суда над ним, ибо и в практике человеческого правосудия непозволительно поступать так несправедливо. Но с другой стороны (если уж нужен наглядный пример из обыденной земной жизни) – можно ли считать несправедливым, когда человеческое правосудие предварительно связывает злую волю заведомого злодея и таким образом, еще до произнесения окончательного приговора относительно меры наказания на суде, подвергает его состоянию, в котором он как бы предощущает и предначинает свою будущую горькую судьбу. Можно ли недоумевать после этого, если Господ, непогрешетельно знающий грех каждого, как правосудный Судья, до торжественного всеобщего суда, определяет грешнику пребывать в таком состоянии, которое есть предназначение будущих его мук?

«И разумно ли было бы также поверить (спрашивается далее в брошюре), чтобы Бог принял человека прежде на тысячу лет на небо и затем вывел опять оттуда в низ (? см. Мф.24:30), чтобы судить его, чтобы определить, действительно ли его место там?».

Несомненно, неразумно, если представлять дело так, будто страшный суд нужен только для того, чтобы Бог на нём определил, кому какое место назначить в будущей жизни. Но Бог и до суда, – более того – еще до рождения человека знает окончательную участь каждого. И, стало быть, во всяком случае, страшный суд не для того будет совершаться, чтобы определить, действительно ли место праведнику на небе. Слово Божие открывает нам, что цель суда всеобщего в том, чтобы осветить пред глазами всего мира грехи и добродетели каждого (1Кор.4:5; 2Кор.5:10) и таким путем дать людям видеть и восчувствовать величие и силу правосудия Божия (Мф.24:30), имеющего открыться в определении окончательного воздаяния людям (2Кор.5:10; Рим.2:6–1; 2Сол.1:7–10). Но в таком случае есть цель и для явления праведников на суд, хотя бы они и получили (отчасти) воздаяние за свои добродетели. По ясной мысли св. Писания, присутствие праведников на страшном суде необходимо будет, во 1-х, для живого засвидетельствования пред всеми той истины, что человек при добром изволении и усердии может на земле достигнуть высоких степеней нравственного совершенства, и вместе для обличения грешников (Мф.19:28; Лк.22:30 и др.; 1Кор.6:2–3) в их нравственной лености и неразумном употреблении талантов, врученных им от Господа (Мф.25:14–30); во-вторых, – для получения полного и окончательного воздаяния, которого праведники не получают непосредственно после смерти.

Не более веско и следующее затем соображение «трактата» – о бесцельности воскресения тела, при допущении независимой от тела жизни души.

«Если душа или дух вне тела так же хорошо, или даже лучше может жить, как в нём, если душа, подобно Ангелу с большой скоростью может передвигаться с места на место; если душа вне тела может жить, думать, действовать и быть чрезвычайно счастливой; если тело, как учат люди (,) есть ничто иное, как клетка, хижина или темница для души, то спрашивается, для какой цели тогда воскресение тела?»

Это новое недоумение «трактата» могло возникнуть благодаря незнанию автором его той простой и попятной всякому «здравому рассудку» истины, что раз человеку на страшном суде предстоит получить полное воздаяние (как учит слово Божие и православная Церковь), то в этом воздаянии должно участвовать и тело, так как полный человек состоит из души и тела, и так как тело во время земной жизни человека (это всякому известно) оказывает сильное влияние на склад нравственной жизни души. До страшного же суда тело умершего пребывает во прахе и потому не участвует в посмертном воздаянии (по частному суду). И значит, воскресение тела пред страшным судом, на котором каждому суждено будет восприять «соответственно тому, что он делал, живя в теле» (2Кор.5:10), будет естественным и необходимым условием полного и правого воздаяния Божия. – Впрочем, первых трех «если» мы еще коснемся впереди. Любопытно обратить внимание на четвертое. В нём обнаруживается уже прямое незнание составителем брошюры свящ. Писания. Что тело есть хижина, храмина для души – это не человеческое измышление, а бесспорное учение слова Божия, и книжникам, – подобным автору трактата, – почивающим на букве писания, не извинительно не знать этого. «Справедливым почитаю, пишет св. ап. Петр, доколе нахожусь в этой телесной храмине, возбуждать вас напоминанием, зная, что скоро должен оставить храмину мою». (2Пет.1:13–14). «Ибо знаем, говорит другой апостол, что когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный… Ибо мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем» (2Кор.5:1, 4). Что может решительнее обличить наивное суемудрие сектанта, как не эти слова св. апостолов?

Но, не замечая своих грубых заблуждений, составитель «трактата» продолжает размышлять:

«Другой факт, ясно показывающий, что благочестивые при смерти идут не на небо, состоит в том, что им до второго явления Христа, воскресения и суда не воздается. Пришли бы, например, благочестивые по смерти, в небо, то во многих случаях получили бы они своё воздаяние много лет до суда. Но смотри же, как ясно св. писание везде учит, что время воздаяния не при смерти, но при суде наступит». (Далее идут цитаты: Мф.16:27; Лк.14:14; 1Пет.5:4; Откр.11:18).

Все приведенные здесь тексты, говорящие об окончательном воздаянии на страшном суде, при различении воздаяния частного и общего, утрачивают всякое значение в качестве доказательств главной мысли «трактата», которая может быть выражена так: праведникам и грешникам не воздается до второго явления Христа, воскресения и суда; – время воздаяния не при смерти, но при суде страшном. Так как учение, что по смерти, до страшного суда нет воздаяния, тесно связано с представлением автора «трактата» о том состоянии, в котором находятся умершие до воскресения, то мы рассмотрим предварительно, – в какой мере правдоподобно такое представление. – Итак, если люди по смерти не идут ни в ад, ни в рай, то, как надо мыслить их посмертное состояние? Всуе призывая на помощь свящ. Писание, составитель «трактата» приходит к следующим четырем положениям, которые мы и разберем по порядку.

1. «Библия, (рассуждает он), говорит, что они (умершие) умерли (смертные). Слово умирать равносильно выражению перестать (т. е. противоположное) жить. Мертв человек тогда, когда протекла жизнь его. Прими во внимание следующие ясные выражения»: (Далее идут цитаты: 1Фес.4:17; 1Кор.15:18, 20, 51; 1Фес.4:13, 15; Ин.6:49; Деян.2:29; Нав.1:2; Ин.8:52; Ин.11:14).

Полагаем, что если бы автор «трактата» привел из св. Писания еще сотни подобного рода текстов об умерших, то и тогда мысль его не стала бы от того яснее, а соображение – основательнее. И это по той причине, что он достаточно наивно толкует слово умереть лишь в одном значении и именно в том, которое соответствует его образу мыслей, а затем с легкою душой и в уверенности, что иначе и быть не может, прилагает это значение ко всем приведенным им текстам. Слову «умереть» (противоположному слову жить) он усваивает значение – совершенного прекращения существования. Умер человек, и нет его, – и от него не остается ничего, что могло бы подлежать воздающему, награждающему или взыскующему правосудию. Таков смысл рассуждения заграничного богослова-материалиста. На подобное рассуждение, конечно, достаточно возразить, что даже в общечеловеческом понимании (не исключая понимания материалистов) умереть в приложении к человеку никогда не означало совершенно перестать существовать. Тем неразумнее усваивать это значение языку свящ. Писания. Умереть – значит перестать жить в теле, не быть уже среди живущих на земле так, как жилось до момента смерти. Ответ этот есть вместе и учение свящ. Писания. И удивительно, как не усмотрел этого составитель «трактата». Тем более удивительно, что в числе приведенных им же самим свидетельств из св. Писания есть одно, которое со всею ясностью подтверждает обычный христианский взгляд на смерть и тем решительно ниспровергает все тонкие хитросплетения «трактата» в области чрезвычайно простого слова «умереть». «Моисей, раб Мой, умер» (приводится в «трактате» текст из Нав.1:2). Как верует составитель трактата, это значит, что Моисей не существует уже более до страшного суда не только по телу, но и по душе. Но тогда, что же означает свидетельство Евангелия: «и вот явились им Моисей и Илия с Ним беседующие (Мф.17:3)»? Как мог Моисей явиться на Фаворе, если он был мертв, т. е. не существовал? В полную параллель этому можно привести и другое свидетельство из 1 кн. царств. «И умер Самуил… И погребли его в Раме, городе его», читаем мы в 1Цар.28:3 этой книги, – а несколькими стихами ниже: «и отвечала женщина (волшебница Саулу): вижу как бы Бога, выходящего из земли… Тогда узнал Саул, что это Самуил, и нал лицом на землю, и сказал Самуил…» (1Цар.28:14–16). Каким образом мог явиться Саулу пророк, если он, как умерший, по учению «трактата», перестал существовать? – Считаем пока достаточным ограничиться этими двумя свидетельствами, так как другие, – доказывающие православное учение о самостоятельном, вне тела, существовании души по смерти человека, будут приведены в опровержение второго положения «трактата», которое (положение) мы разберем в следующей книжке.

Свящ. Евг. Капралов

(Оконч. в след. книжке).

Желательно было бы получить несколько слов в ответ на следующий вопрос: как правильнее читать последние слова 13-го стиха V-й главы I-го послания к Фессалоникийцами «будьте в мире между собою» или «pacem habetе cum eis», как читается это место в Biblia sacra Vulgatai. Editionis… (Venetiis, MDCLXXVII), – cum eis, – т. e. с трудящимися у них (Фессалоникийцев) и предстоятелями в Господе и вразумляющими их (12 ст.).

Подписчик

Вариант cum eis встречается гораздо раньше, чем в Biblia sacra… 1677 г., на которую указывает вопрошатель: он читается в сирском переводе Пошито и в беседах на послания к Фессалоникийцам св. Иоанна Златоуста и бл. Феодорита. Чтение, принятое в нашей Библии изд. Св. Синода, правильнее и естественнее в ходе речи апостола; оно является обобщением мыслей, высказываемых апостолом в 12-м и первой, половине 13-го стиха, и содержит наставление о «хранении мира» и «пребывании в любви», которое служит душою и центром новозаветной христианской морали (ср. Мф.5:9, 1Ин.3:11; Рим.12:18; 1Пет.3:11: Евр.13:1 и друг.). Между тем как требование апостола «иметь мир с предстоятелями в Господе (pacem habete cum eis) или духовными наставниками Фессалоникийцев» само собой предполагается речью апостола о преимущественной любви и уважении к этим лицам (ст. 12 и 13) и не нуждается в нарочитом повелении. По мнению одного из авторитетнейших наших библеистов, в настоящее время трудно сказать, как вариант cum eis появился в некоторых текстах Библии, – потому что не сделано еще критического издания текста апостольских посланий.

Сам по себе вариант cum eis («с ними») маловажен и не вносит никаких догматических противоречий. Преосвященный Феофан оба чтения – «будьте в мире между собою» и «будьте в мире с ними» в своём толковании на 1-е послание к Фессалоникийцам прекрасно объединяет (стр. 216).

С.-Петербург. епарх. миссион. Н. Булгаков

Господин Редактор!

Прошу разъяснить на страницах уважаемого журнала «Миссионерское Обозрение» следующий вопрос:

Можно ли присоединять к св. Церкви лютеранина в единоверческом храме по обряду сей церкви?

Если можно, то какому «перстосложению» следует научить присоединяемого: двуперстному или троеперстному? Научение первому не будет ли противление собору 1666–67 года?

Свящ. Александр Азбукин

Ответ

«Единоверие», с соблюдением дониконовского «старого» обряда, благословлено св. Церковью по снисхождению только для воссоединяющихся из раскола. Присоединяющиеся же к православной Церкви из инославия (католичества и лютеранства) должны быть принимаемы в Церковь по установленному «чину», в православном храме и с научением присоединяемых обряду – перстосложению для крестного знамения и др. – исправленному и «обдержному» в нашей св. Церкви.

Н. Гринякин

Меня пригласили в гости к вожакам молоканским. Был зимний вечер. Нужно было ехать верст десять. Лошаденка попалась плохая. Постоянно мы сбивались в сугробы. На небе не видно было ни звездочки. Начинало мести снег. С напряжением исследуем серую даль. Нигде не замечалось признаков жилья.

Наконец въезжаем в ближнее село. Я решил было бросить своего убогого возницу и выпросить у местного священника лошадей. Приближаемся к его дому: освящение необычайное. Что это значит?…

Вхожу в дом. Старуха переобувается в сенях. Прислушиваюсь: из внутренних комнат слышатся какое-то монотонное чтение и запах ладана. Двигаюсь вперед и – о, ужас! – вижу батюшку «бездыханна лежаща». Он умер сегодня днем от злой чахотки…

Пришлось на прежней подводе продолжать путь. Метель поднялась ужасная. Дороги не видно. Уже в конце села мы сбились «с тракта». Постучались в избу в одному мужику. Он, выйдя, наладил нас на дорогу.

Дотащились до оврага. Остановились. Дальше не видно было ни вех, ни следа. Кругом – глубокие сугробы. Поставили лошадь под ветер. Кучер побежал искать дорогу. Я мерз от холода. Ни о чём не думалось. Опасность угнетала воображение…

– А что как наткнемся на волков? мелькнуло у меня в голове. И также мельком я вспомнил рассказ Толстого «Хозяин и работник». Мне грезилось, что я Брехунов – и я замерзаю… Мне стало досадно: зачем я поехал без проводника?…

Но слава Богу: мы выбрались на дорогу. Скоро, впрочем, опять уткнулись в сугроб. Сидеть в санях было бессмысленно. Вместе с кучером я принялся отыскивать следов. Кроме оврага ничего однако нельзя было рассмотреть. Дрожь пробирала меня до костей. Мне казалось, что мы непременно замерзнем…

Кое как потянулись вдоль оврага. Вот и вехи. Держимся около них и вдруг провалились в яму. Едва не утопили лошади. – Опять берем в сторону и опять путаемся добрый час без дороги. С одной стороны перед нами гора, с другой – безбрежная снежная степь: хоть ложись и умирай!…

В одном месте случайно взобрались мы на гору. Одновременно мы вскрикнули от радости: вдали тускло мерцали огоньки деревни, куда мы ехали. От сердца отлегла тоска…

* * *

Молоканские старики меня давно поджидали. Они собрались в доме своего богача Филимона Яковлевича. Пили чай. Встретили меня радушно. Хозяин сказал при свидании

– Здорово стоишь за своих. Есть за что угостить!…

Я разделся и молча принялся «чаевничать». Молокане меня не беспокоили. Они видели по погоде, что ехать было «горевое дело», «одни слезы». В избе стояло сосредоточенное молчание. Лишь понемногу разговорились. Сначала молокане стали выхвалять свою веру. Они хвалились, что в их обществе много грамотных, богатых, «заживных» людей…

– Ну, тоже и бездельники есть! сказал сын хозяина.

Я с улыбкой взглянул на этого откровенного молоканина. Он продолжал:

– Теперь вот развелись гармонщики, трубокуры, пьяницы. Прячутся лишь от стариков. Сходятся по вечерам, в отдельные избы – и там валяй!

– Да, слабые времена наступили! поддержал сына сам хозяин. Во всех верах много дрянных людей развелось…

Я немного «отошел». Чай нагрел меня. И я спросил стариков:

– Вижу, друзья, вы хлопочете о своей вере. А в чём её вы полагаете?

Отвечать стал хозяин. Медленно, с достоинством, достал он Библию и прочел:

– У пророка написано: «вот завет, который Я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит Господь: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, буду им Богом, а они будут моим народом» (Иер.31:33).

Какой закон положил на сердце своим избранным Господь Бог? спросил самого себя хозяин, и ответил: любовь. Любовью все народы живы. Во всех верах требуется любовь. Из за неё никто не спорит. Она роднит между собою людей. Её одной и держаться. В ней одной и всё наше упованье…

Это признанье в устах буквоедов-молокан меня удивило. Я чувствовал, под каким влиянием оно объявилось. Между тем подобное признанье не соответствовало настроению большинства молокан. Это большинство по-прежнему распиналось против икон, свечей, ладана, усматривая в православных обрядах существенное содержание веры. – Но, чтобы не прерывать естественного хода в разговоре, я сказал:

– Если любовью проникнуты все народы и она есть во всех религиях, – значит, можно язычникам не принимать христианства и спасаться?

– Я этого не говорю, ответил хозяин.

– Такой вывод, сказал я, с несомненностью следует из ваших речей. Если любовь есть главная, даже единственная добродетель, а она, по вашим словам, заключена во все религии, – зачем тогда менять одну истинную веру на другую? Зачем и нам призывать язычников в христианство, как велел Господь (Мк.16:15)?

– Чтоб они полнее узнали заповедь о любви, возразил хозяин.

– Только? спросил я. А разве это христианину не нужно знать, во чье имя он будет любить ближних, – кто такой Господь Бог, наш Творец, искупитель и Освятитель? Как надобно приходить в Церковь чрез святое крещение и как следует причащаться тайн Христовых?

– Тут дело темное! заметил хозяин. Я тут понять ничего не могу…

Меня эти речи молокан прямо ужаснули.

Я воскликнул:

– Ну. ребята, вы проповедуете разрушение христианства В вас на один волос осталось евангельской веры.

– Нет, Евангелия мы придерживаемся! послышалось с разных сторон избы.

– Придерживаетесь… сказал я. А веруете-ли вы во Христа как Второе Лицо Св. Троицы?

– То есть, как это? спросил рядом со мной сидевший молоканин. Бог один. Какие же в Нём Лица?

Я ответил:

– Вы заявили сейчас, что «еще» веруете Евангелию. Так в Евангелии отдельно учится о Боге Отце, Сыне и Св. Духе (Мф.28:19). Это и есть три Лица Св. Троицы. Бог Отец говорил с неба, при крещении Христа, Сын крестился в Иордане, а Дух Св. сходил на Него (Мф.3:16, 17). Веруете-ли вы в такие Евангельские сказания?

– Веруем, ответили молокане.

Я просто с дороги сбился. Я не знал, с кем имел дело. И я спросил:

– А во Христа, как Бога, веруете?

– Веруем. Во Христе был Бог, как Он есть и во всех нас. Не отдельный Бог, а всё один и тот же Бог (Пс.81:6). Бог всё наполняет…

– Это совсем не то. Если Бог был во Христе, как во всех нас, – значит, Иисус был простым человеком. Значит Он грешил, как все мы, а о Нём сказано, что Он не сделал никакого греха (1Пет.2:22). Чем же в таком случае мудрецы отличаются от Христа.

– Тем, сказал хозяин, что мудрецы грешили и грешат, Христос же был безгрешный.

Я возразил:

– Почему же Христос не грешил. Ведь зло и грех заправлены в самую человеческую природу (Иов.14:4; 15:16). Все мудрецы, даже самые великие, грешили и грешат, а Христос не грешил. Значит Он был не простой человек, а Богочеловек в особенном смысле…

Молокане не знали, что им говорить. Если бы они стали развивать свои прежние мысли, – дело «зашло бы далеко». От Евангелия не осталось бы следа. Они это чувствовали. Если согласиться с православным вероучением, – как-то совестно признаться в детских заблуждениях…

И все молчали. Мне было ясно, что молокане тронулись в своих верованиях. В их среду занесен яд толстовских учений. Они теперь не знают, что им делать…

Я поднялся, чтобы проститься с хозяином и пойти ночевать к другому молоканину. Я пожелал собеседникам возрастать «в вере евангельской», как о ней учат нас Апостолы, а не так, как пишут о ней злонамеренные люди в своих подпольных тетрадках.

Меня провожали человек пять. По дороге я им сказал, что христианам может быть лишь две дороги: или стойко держаться Евангелия и верить всему, о чём оно рассказывает, – или впасть в неверие, по ученому, – в рационализм!…

Мои спутники честно признались, что они «шибко идут» к рационализму. И повернуть назад не могут. Назад, по их мнению, одна дорога – в Церковь православную, а они пока того не хотят.

Я почти всю ночь не спал, пораженный вечерней беседой с молоканами.

Д. Боголюбов

Уважаемый епископ Сергий такими словами закапчивает свои «Мысли по прочтении новой исповеди гр. Л. Толстого»: «Покуда он (Толстой) здесь, с нами, покуда не пробил для него час явиться пред престолом нашего Судии, до тех пор мы можем надеяться на милость Божию и можем молиться, и усердию молиться, да помилует и обратит Господь раба своего и да дарует нам опять вместе с ним единым сердцем и едиными усты восхвалять Ею святое имя». Какие глубокие, сильные слова, и в тоже время как просто высказано то, что больше всего должно бы заботить и волновать теперь каждого искреннего христианина по вопросу о Толстом, о его отлучении, вернее, добровольном отпадении от православной Церкви.

Самый акт отлучения также заканчивается молитвенными совами к Богу о помиловании и обращении графа. Но молимся ли за него мы и считаем ли нужным молится? – В литературе много пишут о Толстом, о нём много говорят в различных кружках и частных беседах, но сколько ни наблюдаем, всё сводится к выяснению отношения его учения к истинному христианству, его влияния на людей сомневающихся, на неокрепшее юношество, на возможность ввести в заблуждение и верующих и проч. Всё это, несомненно, очень важно, и разобраться в этом необходимо, но время идет, душа гибнет на наших глазах, и, быть может, ей уже недолго оставаться среди нас. «Ему обратиться теперь труднее, чем кому бы то ни было – те-же ученики, которых он увлек за собой из Церкви, послужат для него величайшей помехой к обращению и покаянию», говорит всё тот-же уважаемый епископ. Господи! какой получается страшный лабиринт: – с одной стороны «Лев Николаевич на высоте своей известности и авторитетности влечет за собой массу последователей на верную гибель, с другой эти последователи, как тяжелые путы отягощают его и тянут в бездну, не пуская воспрянуть к Богу. Мы же, искренне верующие и страшащиеся гибели брата, могли бы и должны своей дружной, массовой молитвой стать противовесом этих повисших на его душе последователей его. Но нигде не слышно, чтобы за него молились. В церковь несутся все наши нужды общественные и частные, все радости и печали, но незаметно, чтобы там молились за погибающего брата, а, между тем, это печаль наша и общественная, и частная, и для многих из нас очень близкая, п. ч. правду сказал Толстой в своём ответе Св. Синоду, что далеко не один он в своём неверии, и многие из нас видят в тех рядах своих близких. Само собой понятно, что и молиться следует о помиловании и обращении не одного его, Толстого, но и всех неверующих, отпавших, заблуждающихся и колеблющихся ближних наших, хотя во главе забот в этих молитвах всё же должен стоять Толстой вследствие своего авторитетного положения – обратится Лев Николаевич, и большинство его учеников пойдет за ним. – Очевидно, молятся за графа епископы, которые и в своих журнальных статьях и в акте отлучения взывают о нём к Богу, молятся, конечно, и те священники, которым поручена Св. Синодом забота о его обращении, но ведь это не есть та общественная церковная молитва, в которой мог бы участвовать и к которой невольно привлекался бы каждый верующий, посещающий храм Божий, молитва, о силе которой говорил нам Сам Христос, указывая на неё, как на верное средство получить просимое. Есть, правда, в церковном богослужении некоторые общие места, где мы просим о благосостоянии церквей и соединении всех, а также, чтобы нам единым сердцем и едиными усты славить и призывать Св. Имя Его, но это ведь уж очень обще, и все так привыкли видеть в этом молитву о соединении церквей различного вероисповедания, что вряд ли кто думает в это время о Толстом и ему подобных. Что же касается до молитвы за всех вообще совратившихся с правильной веры, читающейся в кафедральных соборах один раз в год, то ведь это так мало для тех, кто нуждается в наших упорных и продолжительных, и, главное, общих и дружных молитвах, а туда, в соборы-то те и попадают, сравнительно, немногие и молитв этих большинство даже не знает. Надо еще с сожалением сказать, что мы, верующие, слишком мало подвижны к молитве вообще, и сутолока житейская на нас сильно влияет отвлекающим образом, так что мы особенно нуждаемся, чтобы церковь руководила и побуждала нас к молитве. Вот почему было бы особенно желательно, чтобы ввелись в церковное богослужение особые молитвы о неверующих, заблуждающихся и колеблющихся ближних наших, чтобы мы, под руководством наших пастырей и вместе с ними, сливались единодушными сердцами перед Господом о спасении несчастных погибающих. Дело ближайших пастырей разъяснить нам и необходимость церковной общественной молитвы за гибнущего брата нашего Льва Николаевича и ему подобных неверов. Многие, особенно простой, неграмотный народ, почти не знают его, многие не считают нужным за него молиться, а есть даже и такое мнение, будто молиться за графа грешно, что молитва за такого богоотступника, богохульника и вообще великого грешника может оскорбить Бога, что она даже бесполезна, п. ч. благодать не действует там, где ей явно противятся. На разборе двух последних мнений я позволю себе остановиться, так как мне пришлось слышать их, между проч., и от лица интеллигентного и весьма почтенного по своему положению среди верующих. – Если молитва наша может оскорбить Бога, то молиться, конечно, не следует, но ведь и равнодушно слушать открытые, вызывающие богохульства тоже невозможно. Как ревнители о Христе мы неминуемо должны возмущаться, негодовать и поступать хотя бы так, как это теперь делают запальчивые противники Толстого, осыпая его ругательствами и угрозами и в письмах, и при личном свидании, что видно из слов самого Льва Николаевича. Поступать как некогда ап. Петр, отсекший ухо Малху в защиту Христа? Но мы видим, что Христос не хотел этого и кротко Сам же исцелил идущего на него врага. Подобную ревность о Христе епископ Антоний в одном из своих сочинений прямо называет плотской и неугодной Богу любовью к Нему. Христос молился на кресте за Своих врагов, показывая нам высокий пример смирения и самыми страданиями Своими за оскорбивший Его мир дал образец высшей самопожертвованной любви. Наиболее рельефный пример отношения Христа к оскорбляющим Его можно видеть в обращении апостола Павла: – ярого гонителя Своего Он Сам призвал и поверг к стопам Своим, и из ревностного гонителя Павел делается еще более ревностным проповедником и распространителем веры христианской, которого и теперь постоянно слушаем в церкви и учимся из слов его распознавать правду Божию. Как знать, быть может и Толстой отмечен Богом, может быть и он достоин Его призыва? как можем мы брать на себя великое дело Божье – судить брата своего? Кто знает, быть может нравственные силы его гораздо больше наших.

Говорят – гордость, самолюбие не допускают Толстого к вере. Но если Лев Николаевич действительно зол, горд, непокорен, лжив, самолюбив и вообще таков, каким нередко рисуется из своих слов и действий, то мы то что, что будем судить и взвешивать его недостоинства перед Богом? Мы то ведь молимся же за себя Богу, не боясь оскорбить Его этим, а может ли кто из нас, положа руку на сердце, сказать, что он лучше, более достоин перед Богом, чем Толстой? Лев Николаевич оскорбляет Его в своём безумном неверии, – мы, веруя и исповедуя Его, приобщаясь Тела и Крови Его и признавая все установленные Церковью таинства, делаем это на каждом шагу и словом и делом, распинаем каждый день своего Господа своею греховностью, душевной грязью, полным неумением и нежеланием понимать волю Его, ненавистью и равнодушием к ближнему. – Христос в многочисленных притчах поясняет нам, как надо относиться к заблудшим – притча о блудном сыне, о потерянной мелкой монете, о заблудшей овце и др., – всё это не показывает ли нам, как дорого Ему взыскать погибшее, и сколько радости бывает на небесах о раскаявшемся грешнике? Зачем же хотим мы идти другим путем, зачем не хотим войти в радость Отца Своего Небесного, зачем не хотим принять участия в поднятии погибающего брата?

Второе из разбираемых мнений говорит, что молитва за Толстого, как за противника благодати Божией, бесполезна. Но можем ли опять-таки мы-то брать на себя такое смелое решение, – кто же знает, что Толстой действительно во все моменты своей жизни противится благодати? Дело Божье – усмотреть, уловить, наконец, вызвать моменты сердечного призыва. Когда жил Христос на земле, среди нас недостойных, как часто фарисеи осуждали Его, что Он имеет общение с мытарями, грешниками, блудницами и получали в ответ кроткий укор, что они не знают, что значит: «милости хочу, а не жертвы» – как бы и нам не заслужить того же укора!

Есть еще одно мнение, которое выставляется как препятствие к общественной, церковной молитве за гр. Толстого и ему подобных изуверов – будто бы такая молитва за явного богоотступника и хулителя веры Христовой может возмутить и взволновать умы. Но это препятствие вряд ли может считаться имеющим вес, п. ч. истинно христианский смысл церковных молитв за врагов достаточно выясняется всем духом учения Христа и особенно указанными местами его. И здесь дело пастырей-же наших выяснить это всё и придать молитвам истинно-христианское значение во всей нравственной красоте его смирения и любви, а никак не возвышения врагов Господних и не раболепства перед ними.

Необходимость молиться общественной молитвой в церкви за Толстого и всех других неверующих ближних наших мне представляется тем настоятельнее, чем меньше видится путей и способов помочь им. Все доказательства веры, по большей части, раздражают неверующих, что видно и из отношений Льва Николаевича к желающим убедить его, и, вероятно, многие из нас, не раз наблюдали это раздражение из личных сношений с графом или ему подобными отступниками христианской веры. Да и возможно ли вообще доказать разумом то, что берется преимущественно чувством? Не самонадеянно ли также будет брать на себя возможное только одному Богу? Поэтому – убеждай, делай всё от тебя зависящее, но молись и ищи помощи от Бога прежде всего: и так как дело обращения так страшно гибнущих на наших глазах ближних одинаково близко должно быть каждому христианину, то и молиться, очевидно, следует дружно, энергично, сливши во едино все сердца свои перед Богом. И если уж признать указанную необходимость наших общих за них молитв, то надо делать это скорее, пока стоящий во главе погибающих и, может быть, более всех ответственный, вследствие своей особой одаренности, брат наш Лев Николаевич еще с нами. Своими молитвами докажем им кстати, что они очень ошибаются, думая, что мы относимся к ним нетерпимо, с несвойственным христианству деспотизмом, а наоборот желаем им только спасения; хотя бы значения его они и не поняли, но не могли бы не усмотрел в этом искреннем нашем желании, вылившемся в горячую и дружную за них молитву, самого сердечного к себе доброжелательства нашего. Таким образом выполнилось бы хоть в данном случае одно из глубочайших прошений молитвы, завещанной нам Самим Господом – «да святится имя Твоё», равно и Заповедь Христова: «тако да просветится»… И свет этот, будем надеяться, озарит и согреет омрачившиеся и очерствевшие сердца заблудших.

Любовь Пребстинг

Теперь в моде иносказания в печати.

То там, то здесь появляются в периодических изданиях разного рода повести, басни и т. п., в которых аллегорически изображаются современные нам лица и события.

Прямо, открыто говорить боязно: пожалуй прикроют газету, да и не так заинтересуешь публику! Лучше «пущать», как говорят цивилизованные мещане, скрытую мораль.

И «пущенная» печатью притча странствует по свету, волнуя умы людей и разжигая страсти.

– «Вы не читали «Альбигойца?» спрашивает меня сосед в вагоне. «Нате прочтите». – Читаю: «Старый альбигоец, могучий граф Раймонд Тулузский одиноко умирал в полуразрушенной башне своего родового замка»… и т. д.

Конец: «…и хотели похоронить Раймонда с честью. Но легат Арнольд приказал выбросить труп его собакам». (Перепечатано из «С.-Пет. Вед.»).

– Ну, что по-вашему? спрашивает сосед.

– Это, говорю, не о Толстом-ли?

– Вот видите! воодушевляется и сверкает глазами собеседник. Значит, я верно разгадал, когда и вы также поняли, как я.

Начинается обмен мыслей.

– По-вашему «он» жив?

– Не знаю, говорю.

– А по моему, горячится сосед, «он» умер! Он умер! Но это тщательно скрывают из боязни… И вот, только таким способом, под иносказанием, проникнет в печать сведение о том, что гр. Толстой умер и останки его лишены погребения.

– Это, говорю, вы очень поспешное заключение делаете…

Затем, не думаю, чтобы с трупом его обошлись так, как с альбигойцем. У нас даже отпетые злодеи и каторжники не лишаются предания земле.

– Вы отделываетесь от прямого ответа… Вы, наконец, сами же читали вот это: «и хотели похоронить Раймонда с честью. Но легат Арнольд приказал выбросить труп его собакам»… Ну, разве не ясно?

– Что, говорю, ясно? Мне ясно то, что здесь написано о средневековом еретике Раймонде, но чтобы и с графом Толстым также поступили, это ни откуда не ясно.

– Вы, значит, берете свои слова назад, о том, что в этой статье «Альбигоец» под именем графа Раймонда подразумевается Лев Николаевич?

– Нет, говорю, не беру. Догадываюсь, что газета этим рассказом «мораль пущает»… «Аббадонна», говорю, подлил демонизма в свою статью, рассчитывая на легко возбуждающий материал.

– Так по-вашему и то неверно, что графа прокляли и никто из священников не смеет его исповедать?

– Конечно, говорю, не верно. У нас даже нет слова «проклят», а есть «ανάθεμα», т. е. отделен. А о Толстом так даже и не говорили «ανάθεμα», а просто известили всех, кому ведать надлежало, что граф ничего не желает иметь с нами общего. И Церковь отлучает его посему от своего общения. Но никто-бы из священников не отказал ему в исповеди, если бы Толстой того пожелал.

– И вы-бы пошли «его» исповедовать? спрашивает.

– И я бы пошел, говорю, если бы узнал, что он хочет покаяться. И если бы он покаялся, то я бы тотчас телеграфировал в Св. Синод, и Толстой, само собою понятно, сподобился бы по смерти христианского погребения.

Мой собеседник руками развел.

– Не удивляйтесь, говорю, и не считайте меня за «либерального попа». Я, напр., недавно ходил к одному умирающему еврею. Он, умирая, захотел видеть православного священника. Родные его не хотели допустить этого. Но, наконец, видя его отчаяние и, вероятно, взявши с него клятву, что он не крестится, пришли ко мне, прося прийти проведать своего знакомого, умирающего Нефалима.

Я пришел. Вижу измученное лицо Нефалима. В глазах его испуг, отчаяние. Видна «мятущаяся душа». Нефалим желал, чтобы вся его родня вышла и осталась только горько плачущая жена его. Оставшись с нами, он часто, часто зашептал: «господин священник… я умираю… но мне мира нет… Душа не отделяется от тела… И это потому… потому»…

Он, видимо, не находил слов. А я молился вслух: «Господи Боже Авраама, Исаака, Иакова и семени их праведного! Дай познать заблудшему потомку Твоего, некогда избранного народа, Тебя единого и Его-же послал еси в мир Мессию Спасителя, Сына Твоего, Любовь Твою».

– Помогите мне, зашептал Нефалим, не телу, а душе моей… Вы угадали мои мысли, желание моё… Это я вижу по вашей молитве. Я смеялся над Христом когда-то; я говорил, что «гои веруют в распятого еврея»; теперь мне страшно… страшно… я вижу Его лицо: оно прекрасно, оно светло… я читал недавно на каком-то найденном мною оторванном листке: «земля Завулона и земля Нефалима, люди, сидевшие во тьме и сени смертной… свет увидели и свет великий воссиял им»… Я – Нефалим тоже и жажду этого света: этот Свет – Христос и я люблю Его… Ой, душно… воды… Простится-ли мне, г. священник, то, что я не верил божественности Иисуса Христа?

– На это, сказал я ему, отвечу тебе словами Того, Кого теперь ищет душа твоя: «Всяк грех и хула на Сына простится»… Он знал, что люди будут сомневаться в Нём и потому заранее всем простил. Он прежде всех возлюбил, значит и тебя в том числе…

Я не стану утомлять вас, сударь, передачей подробностей своего разговора с евреем Нефалимом, разговор был не долог. Нас, очевидно, подслушивали у двери, слышна была суета. Щеколда звякала. Жена еврея громко всхлипывала и по временам делала какие-то жесты по нашему направлению. Я пытался объяснить умирающему, что потребно для спасения. Но объяснений своих не кончил, так как Нефалим схватился за грудь, подкатил глаза и умер.

Я это, сударь, к тому вам рассказываю, чтобы убедить вас, что не противно христианину идти к язычнику, к неверующему, особенно в смертный час. Если я к иудею пошел, то одинаково пошел-бы и к графу, если бы он пожелал раскаяться. Как видите, я про высшую церковную иерархию ничего у Нефалима не спрашивал. Не спрашивал у него: ходил-ли он в церковь? Постился-ли? давал-ли десятины и прочее то, что выдумал «Аббадонна», подписавшийся под своим «Альбигойцем». Я спросил Нефалима (и Толстого также-бы): «веруешь Сына Божия быти Иисуса Христа?» Любишь-ли Его? Признаешь-ли спасительность Его крестных страданий, искупительных для людей? и т. д.

Да и зачем-бы я допрашивал его про иерархию церковную? Разве мало таких, которые в церкви ходят и руки архиереев целуют, а затем глумятся, хулят и клянут?… Мы даже на исповеди не спрашиваем: веруешь-ли в Синод, признаешь-ли священников? и т. д.

Ведь мы так со своим сословием не навязываемся всякому и каждому. Разве мы не знаем, что всё наше сословие для вас – «как отребие мира?»

Над кем потешаются, глумятся? Над «попами». В том числе, конечно, над всем духовенством. Особенно теперь принимает вид систематической травли модное, во французском вкусе, «антиклерикальное движение», как вы называете. Даже вчера, говорю, в поезде один шустрый еврейчик (видите, опять еврей!) ратовал: «почему никогда погрома попов не сделают? Я первый-бы пошел!»…

Между прочим, скажу вам по секрету, что отец этого еврейчика, во время погрома в 80-х годах, прятался на чердаке в доме моего отца, – священника-же, от толпы, разгромившей его корчму и лавку. Отец тогда вышел к толпе и, на требование выдать жидов, сказал им, что жидов достанут, только переступивши через его, отца, труп и не выдал их.

Вот, говорю, и эта статья про альбигойца – «антиклерикальная», а потому не придавайте ей значения. «Аббадонна» хочет «помодничать» немного. Не сомневайтесь, прошу вас, в том, что всякий православный священник, явившись на призыв к умирающему графу, исповедать его, не только не станет проклинать его за глумления над Церковью и её служителями, а порадуется его покаянию, скажет кающемуся по-братски: нехорошо, вы граф делали, что гордилися, как денница, противник Божий… Вы могли и не признавать нас, служителей Бога Вышнего, но не должны были соблазнять «малых сих». Вы прозрели, а они – прозрят-ли? И кто за них ответит? Итак, возьми, раб Божий Лев, свои хулы назад, покайся и отойди с миром к Судии Праведному.

А затем, говорю, простите, если я что не так сказал.

Поезд остановился, и я вышел на платформу своей станции, оставив своего собеседника.

Жалел я потом, между прочим, – почему я не посоветовал моему спутнику прочесть «Лебединую песню» в Бозе почившего Архиепископа Амвросия.

Свящ. М. Розов

До меня дошел слух, что наставник наших беспоповцев-поморцев, Ермолай Ив-ч Тез-в, сильно заболел. Ер-й И-ч живет в селе Вас-не: заведует он поморцами села Ва-ны и нашей деревни. Говорят, что будто «для исправления своих» он ездил в г. Моршанск, с. Текино и еще куда-то. Среди наших раскольников он пользуется большим влиянием; его слово считается непререкаемым. Побеседовать с этим авторитетным учителем мне давно хотелось: предпринимал я несколько попыток к этому, но они не имели успеха.

Так, один раз, приехав в село Bac-ну, я взял тамошнего псаломщика Ив. T. Ma-на, как человека знакомого с Ерм-м Ив-м и отправились в его дом. Псаломщик Ма-н, знавший положение дома наставника, шел первым: он постучал в дверь сеней; дверь, хотя и не сразу, но отворилась; Ма-н вошел в сени, а я за ним. В сенях было довольно темно. Пред нами стоял сам Ер-й Ив-ч. Обращаясь к нам, он сказал: «это кто»? Ма-н объяснил, что пришли «побеседовать о духовных делах». Не разговаривая долго, Ерм-ай Ив-ч ухватил Ма-на за рукав и, повертывая к двери, сказал: «идите, идите, одного приму, а двоих не могу». Я выразил желание остаться один и поговорить, но Ерм-ай Ив-ч и в этом отказал, ссылаясь на то, что будто в его доме есть женщина «непраздная». Выпроводив нас за дверь, он захлопнул и запер. Так и не пришлось мне поговорить с Ерм-м Ив-м. После этого я еще несколько раз пытался попасть в дом наставника, но он всё отказывал в приеме. Прослышав о болезни Ерм-ая Ив-ча, я решился снова попробовать быть у него. На этот раз попытка моя имела успех; я был принят в дом Ерм-ая Ив-ча. Прежде мне приходилось видеть наставника вскользь несколько раз; он среднего роста, полный, борода широкая. Вся его внешность свидетельствовала о силе, здоровье, хотя он был далеко не молод. Теперь-же, увидев беспоповского учителя, я едва узнал его. Предо мной был сгорбленный старик; вся полнота его пропала, грудь сделалась впалой и даже борода как-то осеклась. Поздоровавшись с ним и его дочерью, я сел около стола и стал говорить о болезни. Ерм-ай Ив-ч не был покоен: он то вставал со стула, то опять садился, засучивал рукава своей поддевки и опять расправлял, то поднимал скатерть на стол, то снова опускал, не было для него ни минуты покоя; какая-то странность была во всех его движениях. Сам он и его дочь говорили, что у него болит сердце, что он ни днем, ни ночью не знает покоя. При разговоре с хозяином, в моей голове мелькнула мысль, что, если предложить ослушать его, согласится он или нет?! Ранее и в дом не допускал, а теперь, думал я, быть может, доверится мне. Я высказал желание осмотреть его пульс. Ерм-ай Ив-ч протянул руку. Я достал часы и стал считать удары пульса: удары были ровны и число их нормально. Я пошел далее; попросил ослушать грудь и сердце; и в этом не было отказа. Ерм-ай Ив-ч сидел неподвижно, а я слушал его сердце и грудь. Окончив осмотр, я сел. Что было сказать? Ничего болезненного я не нашел, да и мог-ли найти. Уж слишком я слаб в медицине. А как я хотел и скорбел, что не могу помочь страждущему. Разговаривая о болезни, я посоветовал для лучшего осмотра обратиться ко врачу. Говорить о вопросах веры я не стал; надеясь еще навестить больного, я предполагал тогда поговорить с ним о религиозных недоумениях. Покидая дом Ерм-ая Ив-ча, я крайне скорбел, что при всём желании не могу помочь беспоповскому наставнику. А если бы помочь?! Тогда, быть может, я сделал-бы большой успех для нашей миссии. Тогда, наверно, Ерм-ай Ив-ч стал бы доверять мне и, может быть сам, сделался-бы членом св. Церкви, а за ним и многие из его чад. Да, очень жаль, что мы, пастыри миссионеры, слабы в медицине.

Последнее посещение беспоповского наставника

Ерм-ай Ив-ч, наставник наших беспоповцев, всё продолжал болеть; навестить его и поговорить о кончине мне очень хотелось. Бывши в селе Вас-не по своим делам, я решился заехать и к Ерм-аю Ив-чу. Нисколько не смущаясь, я прямо подъехал к его дому. Какой-то малый, стоявший около его дома, как только меня заметил, бросился в дом наставника. Наскоро привязавши лошадь, я вошел в сенцы. Здесь меня встретил сын наставника, Ф-р. На мой вопрос: можно-ли поговорить с Ерм-м Ив-м, он ответил, что отец сильно болен, почти ни с кем не говорит. Все-таки он отворил дверь горенки и я вошел. В особой комнате, на кровати лежал беспоповский наставник. Печать тяжкой болезни лежала на всём его теле. Как только я подошел к его постели, он посмотрел на меня и обернулся спиной. Такой прием меня покоробил, но все-таки я не терял надежды побеседовать с ним. Оставаясь один, я стал ходить по горенке и рассматривать висевшие на стенах выписки. На одной из них (выписок) было написано завещание Павла¹⁹⁴ Коломенского: что было написано на другой – я не успел прочитать. На задней стене я заметил новую картину, на которой был нарисован возраст человеческой жизни, начиная с крещения и кончая погребением; при крещении, венчании и погребении был нарисован священник в облачении. Присутствие подобной картины в доме беспоповского наставника меня сильно удивило. Пока я осматривал горенку, вошла дочь Ерм-ая Ив-ча, засиделая дева (монахиня); она была довольно ласкова и я с ней начал говорить о болезни отца. Разговаривая с дочерью, я снова подошел к постели Ерм-ая Ив-ча; на этот раз он лежал на спине; я спросил его. Узнал-ли он меня? Он ответил, что узнал; я стал говорить о том, что опасается-ли он смерти. На это Ерм-ай Ив-ч отвечал: «всем должно бояться смертного часа». Тогда я спросил его: «покоен ли он? чисто-ли у него на душе»? Ответа на предложенные вопросы я не успел получить. Ерм-ай Ив-ч заговорил было что-то, но в это время с шумом отворилась дверь из сенцев и вошла вторая его дочь, состоящая замужем. Обращаясь, вероятно, к своим, она кричала: «зачем вы их принимаете? Недавно был один поп, а то пришел другой, а там, говорят, приедет из Тамбова». Затем, обращаясь ко мне, она сказала: «иди, иди отсюда». Я было стал успокаивать её, но она с шумом гнала меня. Сопротивляться более не было возможности. Тогда я сказал ей: «дай хоть помолиться». «Ну молись, отвечала она, да иди». Выходя в сенцы, я испытывал крайне тяжелое чувство. Вся моя надежда побеседовать с Ерм-м Ив-м, быть может, в последний раз¹⁹⁵ оборвалась и оборвалась так неожиданно. Идти в горенку снова было нельзя, уезжать, ничего не сделавши, не хотелось. Я вошел в кухню, но вся семья наставника была занята работой и на меня никто не обращал внимания; пробовал было заговорить, но в ответ получал или молчание, или краткую фразу. Чувствовалось, что я никому не нужен, что все тяготятся мною и желают скорейшего моего удаления. Посидевши несколько минут на лавке, я встал и, простившись с хозяевами, поехал домой. Чувство грусти и сожаления о погибающей душе беспоповского настоятеля частью по своей вине, а частью по вине других, тяготило моё сердце.

Священник учитель В-р Лавров

(Продолжение будет).

18 августа 1901 г., во время ярмарки в Нижнем Новгороде, в д. Я. Бугрова беседовали известные раскольничьи апологеты спасовец слепец Андр. Аф. Коновалов и поморец – Андрей Александров Надежин. У каждого из них было по чтецу. Надежин объявил заместителем себя Америона Сучкова, крест. с. Безводного.

На беседе присутствовали православные миссионеры: протоиерей Фиалковский и крестьянин Иван Пресняков, несколько раскольничьих начетчиков: Федор Иванов бегун, Аввак. Онисимов, сочинитель раскольнической «Вечной Правды», Ив. Ив. Синицын из дер. Нов. Усада, А. Корочкин из Чмутова, Кожин из Тыкова, Тараканов, Игнат. Мошков, Разоренов, Горбунов и человек полтораста слушателей.

Ан. Коновалов. В предыдущем году я дважды беседовал с Токаревым и один раз со Зыковым (о крещении); слушатели остались недовольны защитой крещения поморскими наставниками и просили меня и в этом году побеседовать с почтенным старцем Андр. Алекс., я согласен, а об чём беседовать, скажите вы.

Слушатели выразили желание, чтобы велась беседа о крещении.

Надежин, перекрестившись, начал: Отцы и братия! все мы стремимся испросить у Бога милостей за наши злодеяния. Вина нашим злоключениям соборы 54 и 67 гг.; с того времени мы рассеяны. Все мы имеем дом, двор, скотину, знаем, куда её загонять, так должны мы знать и тот двор, куда принимать. Двор овчий – духовных овец – есть Церковь, но грех ради наших, чрез посредство Никона, изгублено священство. О принятии во двор овчий мы и побеседуем.

В заключении своей речи Надеж. высказал, чтобы вести беседу на основании условия из 8 пунктов: говорить по четверти часа и поставить вопрос ив двух пунктов: 1-й о Церкви, а 2-й о крещении. Вопрос формулирован так: составляет ли общество Спасова согласия св. соборную и апост. Церковь? Если составляет, то оградите её признаками? Затем, приходящие получают ли дары Св. Духа?

Конов. высказал, что по катехизису веровать в Церковь значит веровать в проповедания и догматы их божественные, сиречь, полагаем на уставах церковных и предания соборная и апостольская. Двор то и окажется, когда мы об этом будем говорить. Вы говорите: надо вести беседу о Церкви, т е. как произошла она после Никона. Это значит, – говорить о происхождениях. О происхождениях нам придется основываться на исторических данных, которые вышли от писателей господствующей Церкви. Я не отказываюсь говорить и об этом, но желал бы начать говорить о чиноприятиях в Церковь, по свидетельству святоотеческих книг. Согласие сторон нашей и вашей односторонне, а потому я желаю основаться на согласии посторонних.

Надеж. Благоволите поговорить о Церкви. О ней говорится в нед. 5-ю и 23 по всех святых. Разумеем и мы, братия, Церковь Христову, якоже корабль в море жития сего обретающуюся, и имеющу правителя освященных и верных, иже присно Христа имеют пребывающа с ними (Поуч. в 5 нед. по пятд. и в 23-ю – л. 189 и 307 – плаватели). И в книге о Вере: На сем камени созижду Церковь мою и врата адова не одолеют ю – Церковь яже от собрания верных нас человеков (Вер. л. 21 и 22). Церковь жена оболчена в солнце, и луна под ногама ея… луну же знаменует крещение (л. 18 об.). На сем камени созижду Церковь мою, сиречь, на вере исповедания… и на том исповедании созда Христос Церковь Свою, еже есть вернии людие во имя его крестившиеся (О Вере л. 64 об. и 65-й). Не прейдет род сей, дóндеже вся сия будут – род, рече, не тогда сущий, но род весь христианский верный (Лк. зач. 107). Мы должны показать двор.

После спора, продолжавшегося часа полтора, решились говорить о крещении. Коновалов предоставил право говорить Надежину.

Надеж. поставил вопрос: Крещение дает очищение первородного и произвольных грехов, Ангела Хранителя и благодатные дары. Вы принимаете без повторения крещения. Скажите:

«Приходящих от еретиков, безблагодатных, не имеющих даров Св. Духа и Ангела Хранителя, на каком основании вы не крестите? и где преподаются эти дары крещения?»

Конов. Крещеных в три погружения мы принимаем по седьмому правилу 2 всел. соб. Матф. Правильник говорит: седьмое правило всел. второго собора явственне законополагает во две бо части всех разделив овем убо миром помазоватися: овем ни покрещеватися повелевает: арианы убо и македонианы… И апполлианы понеже точно нам божественным совершаются крещением… не мнится быти подобно покрещевати… (Мф. Прав. гл. 1, л. 45). Дерзнувый же вторицею креститися хулит первую смерть Христову, в ней же преже крестися, аки бы вторицею распинал себе Сына Божия (Бол. Кат. л. 367). Боимся преступать правила и навлекать на себя суд.

Как же даются дары Св. Духа? На это ответ имеем в Благовестном Евангелии: «еретик бо егда прилежне покается, и исповесть свою ересь, и прокленет с нею и прочие ереси, ту абие подают ему общение св. Таин» (Благов. на Ин. л. 217 об.). Значит: еретику 1-го чина благодать даруется через крещение, а 3-го чина – через покаяние. – В Прологе 25 Марта сказано: приступает к таинствам не просто чист, но свят. Таким образом делаются святыми принятые от ереси.

Тимоф. пресвитер великия церкви указывает три чина приходящих к св. Божией Церкви. «И первый убо чин есть требующих крещения. Вторый же не крещаемых убо, но помазуемых св. миром. И третии, ни крещаемых же ни помазуемых, но точию проклинающих свою и всяку ересь» (Кормч. л. 634).

Преступить эти правила мы боимся, по реченному: «Вся, яже чрез церковного предания и учительства и воображения св. отец, новотворенная и содеянная… анафема…» (Кормч. 641 л.).

Мы просим, чтобы нам ответили на вопрос: Вы крестите крещенных в три погружения, скажите: на каком основании это делаете?

Надеж. Наш почт. собр. сказал, что принимают под проклятие ересей, но чем дополняют проклятие, не показал. Он рассуждает, что довольно проклятия. В рассуждениях мы много найдем того, что не приемлется в законоположении: в рассуждениях Символ читается без «истинного», но в молениях – нигде!

Не довлеет одного отрицания. В патриаршем изложении сказано: «сего чина и от иных вер…» (Патр. Излож. л. 1, гл. 71)… прокленет ереси, плюнет на диавола и далее: «ныне стоит диавол неистове рыдая» «и тако имеет его не яко христианина». Мы видим, и по проклятии ересей и по рыдании диавола, того «не яко христианина», а далее читаем: «иже бывше православни и очистившеся покаянием и молитвою пресвитерскою, миром токмо помазуются» (Пор. 4-го счета лист 73), а такого совершительного очищения нам не показано; этакой строки я не видал; покажите строкой. Вы показали только с приводной стороны – по проклятии ересей даров не видать.

Кроме того, из правил видно, что еретики, указанные в соборных правилах, по недавности ереси, были из православных. Говорится: Сей Арий поп бяше Александрийския церкве… Петр изрину его из церкви. Арий же, совокупляя соборище, своей ереси учаше народы… распространяшеся душепагубная та ересь… На соборе Арий со своими пособники противу вшед ста, крепко вооружився на Св. Троицу. К сему же возгласивше святии отцы рекоша: Сия ты от своего ума, а не от св. книг извещал еси, и глаголеши еже твоё сердце умысли, а не еже Бог пророком и апостолом о Своём Сыне вписати повеле… и прокленше богохульника Ария, изринуша его из Церкви…» (Соборн. Слово в 7 нед. по Пасхе 797–800 л.). Нынешние еретики уже слишком 200 лет в ереси; на них уже благодати нет, а на тех еще была, а потому нужно рассматривать – приходящие еретики слични или не слични эти еретики? Андр. Аф. не прочел. В крещении получает человек: очищение от грехов, дарование всыновления, Ангела Хранителя и избавляется от власти диавола; а в отрицании от ересей этих даров нет. Пусть нам покажет Анд. Аф. строкой, получают-ли эти 4 дара еретики чрез их присоединение от ересей?

Конов. Добр. сл.! я ответил на предложенный вопрос. Когда св. отцы сподобили св. Таин приходящего от ереси чрез покаяние, само собой разумеется, что присоединяющийся к Церкви получает четыре перечисленные дара; когда Христос дается, то тем более даются дары, а потому после присоединения чрез покаяние никто из святых такого вопроса, какой нам дает наш почтенный собеседник, не давал. Андр. Алекс. нам прочитал молитву, какую читает священник при разрешении от грехов кающегося. У нас священников нет, мы эту молитву не читаем, да и у вас нет священников; кто же у вас читает молитву? Да разве за молитву-то перекрещивают? Он бы это прочитал, тогда мы были бы виноваты, что не перекрещиваем. Мы ему указываем: приходящих от таких еретиков надо перекрещивать, от таких – не надо. Так собор явственно закон положил, а он говорит, что это правило говорит о тех еретиках, кои крещены еще в православной Церкви. Где это он нам прочитал, что это правило говорит только о крещеных в православной Церкви? Нигде. Это он утверждает от своего мнения. Преп. Никон Черн. говорит: всяко убо писание богодухновенно и полезно есть. И сего ради должни есмы во всех, ихже глаголем и творим, имети показание от божеств. Писаний, да не человеческими помышленьми прельщаеми спадаем правого пути, и попадаем в пропасть, погибели» (Ник. Черн. горы лист. 12 на об. и 13). Андр. Алекс. прочитал нам из Потребника и говорит, будто это говорится о приходящих, бывших прежде православными. Неправда. Здесь Потребник говорит о тех, которые имеют развращенное крещение. Св. И. Златоуст и еретическое крещение называет святым (Ап. Толк. на 1Кор. гл. 11, зач. 150; л. 548).

Надеж. Мной было прочитано об Арии, больше я не читал, так как было мало времени. Теперь разберем указанные свидетельства. Не собор назвал еретическое крещение божественным, а Матфей Властарь, который и опресноки похваляет в угоду папистам. Еще крещение называется святым в подложном слове И. Златоуста, в Толковом Апостоле. На эти свидетельства и ссылается Анд. Аф. Св. И. Златоуст так говорить не мог. В его время епископы Иоанн и Порфирий Газский крестили арианина Навклира, когда ехали из Константинополя (Чет. Мин. 26 Февр.).

Порфирий был человек святой, следовательно, его крещение было угодно Богу. Но наше слово крепость дает вин ради богословных и нужных, по благоусмотрению в силе их количественной и качественной. 47 пр. Вас. Великого, по объяснению Никона Чер. горы, повелевает перекрещивать и новатиан, а они в 7 прав. 2-го собор. упоминаются вместе с арианами (Ник. Чер. гор. сл. 63; лист. 563). Я привел свидетельства от событий и правил; из них видно, что перекрещивали таковых еретиков; тем паче необходимо перекрещивать ныне. У нас раскол состарившийся на 200 лет, раскол – отитлованый, а потому и нужно приходящих перекрещивать.

Конов. Матфей Правильник крещение еретическое называет божественным крещением. Это говорит Матфей, сказал Ан. Ал. Что же? Верить ему не следует что ли? Ведь, он канонист; его правила занесены в Кормчую; его правила помещаются с соборными правилами. Он говорит: Отцы собора законоположили – крестить еретиков. Нет, они законоположили только принимать, а не крестить еретиков второго чина. Слова Златоуста в Толковом Апостоле он признает подложными, а слова эти из Апостола занесены в Кириллову книгу о знамениях антихристова пришествия (Знам. 6; л. 32), а если бы крещение еретиков было не святое, то Церковь стала бы крестить всех еретиков, а этого нет: еретики 2-го и 3-го чина не перекрещиваются.

Блаж. Августин говорит: «крещение есть действительное таинство и у донатистов, но оно не вводит их в царствие Божие… Правильное крещение может быть и вне Церкви, не только у раскольников, но и у еретиков. Иудеи признавали, что и самаряне имеют правильное обрезание… Ты говоришь, что есть два крещения, одно истинное, действительное, которое получается у вас, и другое ложное, недействительное, получаемое у еретиков; но действительность крещения зависит от Троицы, во имя которой оно совершается, а не от веры крестителя» (Раск. донатистов, стран. 182, 183 и 271).

Этим свидетельством вы пререкуете, а пререковать свойственно только еретикам.

Вы говорите: ариане крестят в три погружения, а их перекрещивали, что видно из крещения Навклира Иоанном и Порф. Газским. Ариан нужно различать, из какого они места: если то были ариане из Понта (они крестили во едино погружение, как свидетельствует книга Кириллова со слов Епифания Кипрского, лист. 249 на об.), то их перекрещивали, а ариан, крестящихся в три погружения, не перекрещивали. Епифаний Кипрский был современник Порфирию Газскому. Зонар, в объяснении на 7 прав. 2-го всел. собора, говорит, что ариане не перекрещиваются, «потому что касательно святого крещения они ни в чём не отличаются от нас, но крестятся одинаково с православными». Относительно 47 прав. Василия Великого тот же Зонар говорит, что «7 прав. 2-го собора, без сомнения, должно иметь более силы, как позднейшее и соборное; при том же Василий Великий изрек свой ответ не как правило, но высказал своё мнение» (Тол. Зонара на 47 пр. Вас. Велик.).

Надеж. В оправдание Матфея правилописца Ан. Аф. сказал, что отцы принимают его правила, но все-таки он – латынник.

О том, что 2-й собор седьмым правилом определил принимать ариан без повторения крещения, – не спорю, но, ведь, правило это написано только 56 лет спустя после 1-го собора, на котором для принятия ариан не положено никакого правила. В это время ариане не выделялись еще из православных христиан, а потому и крещение их не повторялось. Ариане были александрийские христиане и были они еще за православным крещением, а те – понтийские; это – позднейшее событие; они крестили чрез погружение, а чина-то к принятию их Церковь не составила – она передавала обычай принимать их без правила; это мы видим и на других еретиках. У Вас. Вел. в прав. 1 говорится: «Чистии и тии от раздорных суть, обаче, но изволися древним, иже о Киприане глаголя, и Фирмилиане нашем, единем судом облагати, чистые и воздержники и воде предстателя» (Ник. Черн. горы сл. 63; лист. 562 на об.). Всех их Церковь повелевала вновь очищати истинным крещением. Это подтверждает св. Отец в 47 правиле и в Кирилловой книге говорится: «яко приходящих от ереси маркиан и маркионитян и от воздержник, рекше водопредстателей и проч. сих всех еретических вер приходящих к православной вере нашей христианской греческого закона, указует их по правилам же св. отец совершенно крестити» (Кир. л. 257). Такожде повелевает и латынян совершенно крестити св. крещением. Когда в малой России устраивалось единоверие с Римом и гонимые православные малоруссы и белоруссы, лишившись крещения и прочих таинств, как свидетельствует книга о Вере в главе 23 на об. 211 и на 212 листе, тогда некоторые из пришельцев в Россию просили крещения и причащения. Патр. Филарет повелел спрашивать белорусцев, где они крещены и кем? И если скажут: не знаю, а за папу Бога молят, то повелел крестить их совершенно. Из сего мы усматриваем, что Церковь православная во все времена крещенных еретиками принимала совершенным крещением.

Конов. Я просил показать, где Церковь повелевает перекрещивать крещенных в три погружения? Этого Андр. Ал. доказать не мог. Зонар прямо утверждает: ничем не отличается крещение у еретиков от православных. Вальсамон в толковании на 47 прав. Вас. Великого говорит: «Настоящее правило не нуждается в толковании, потому что и св. о. оно было написано не как определение, но как мнение: ибо законоположение он предоставил соборному определению» (Толк. Вальсам. на 47 пр. Вас. Вел.). Определение и высказано в 7 прав. 2-го собора. Но наш почтенный собеседник об этом правиле сказал неправду. Он сказал, что правило написано только 56 л. спустя мосле появления ереси, поэтому, будто бы, и признается крещение ариан, а в 95 прав. 6 всел. с. то же постановление сказано об этих еретиках. Что же? И это речь о православных? Теперь расстояния между 1-м и 6-м собором 358 лет. Разве эти правила на лета поставлены? В Кормчей прямо говорится, что подобает даже и до кончины века христианам божественная правила хранити (Кормч. гл. 71; лист. 637), а не на время они положены. Он говорит, что ариане были александрийские еретики, а разве александрийский христианин не мог принять понтийскую ересь? На что же он, старец, говорит, что я обманываю? Он утверждает, будто Тимофей пресвитер говорит, что нужно всех еретиков перекрещивать. Неправда. Тимофей на три чина разделяет еретиков, присоединяющихся к Церкви: «и первый убо чин есть требующих св. крещения. Вторый же не крещаемых убо, во помазуемых св. миром. И третий ни крещаемых же ни помазуемых, но точию проклинающих свою и всяку ересь» (Кормч. гл. 70; л. 634). Преп. Иосиф Волоколамский также свидетельствует, что новатиане и донатиане и воздержницы, и инии таковии… «аще сии восхотят приступити к православной вере, и ересь их прокленут, сих убо не повелевает бож. писание крестити, но якоже крещены приимати вскоре и бож. тайн общению тех сподобляти» (Просветит. Слов. 15; стр. 319). После того говорить, что нужно всех еретиков принимать черев крещение, значит обманывать слушателей, как невеж каких.

Относительно патр. Филарета я прошу приводить свидетельства от его писаний, а не на словах говорить о его распоряжениях о принятии еретиков.

Надеж. Ан. Аф. ссылается на Епифания Кипрского о перекрещивании ариан единопогруженцев; если бы это было, то непременно было бы описано и 6 всел. собор в 95 прав., соб. Лаодикийский и Тим. пресвитер о том не умолчали бы. Ссылку на Епифания делает только одна Кирил. книга; в книгу Кирил. правила перенесены из Кормчей, а там на Епифания ссылки нет, стало быть это описка, сделанная при редакции книги, а мы видим в патриарших потребниках, что и ариан нужно крестить совершенно. На соборе о принятии белорусцев патр. Филарет говорил, что у белорусцев, которые там называются православными, есть многие церковные несогласия… В одном доме у них один держит веру православную, другой папежскую, третий лютерскую, иной кальвинскую, иной иовокрещенскую, иной арианскую; поэтому Филарет и возбудил вопрос: как принимать белорусцев? Собор определил: когда кто-либо придет к нам из белорусцев и скажет, что он белорусец и есть истинный христианин греческого закона, то такового прежде испытывать, как он верует и истинно ли крещен в три погружения, или крещен чрез обливание, а у них в крещении обливают, а не погружают, то его, при принятии в прав. Церковь, совершенно крестить в три погружения; белорусцев, которые скажут о себе, что они были в иной вере и перешли из той веры в христианскую в совершенных летах и крещены в Литве от русского попа, который молится за папу, также крестить совершенным крещением. Русские попы, молившие за папу, были униатские попы (Историческое известие об Унии. Бантыш-Каменский 1805 г. ст. 42).

Коновал. Почтенный старец в доказательство перекрещивания всех еретиков ничего не представил: в Кормчей таких правил нет, а он читал из Потребника, а к древним еретикам не обращался. Из исторической книги он читал, что перекрещивали еретиков с единым погружением и обливанцев; против этого я не делаю никакого возражения; это сказал бы и патр. Филарет. Истинно ли крещен в три погружения? – велит он спрашивать. Которые крещены в христианскую веру греческого закона, а в крещении у них обливают и таковых подобает совершенно крестити. Это самое указано вашими родоначальниками и в 50 ответе «Поморских ответов».

20 августа пишущему эти строки не привелось быть в начале беседы, а потому запись ведется с того, что услышано.

Коновал. Феодор Студит говорит: ереси подобны цепи. Вы клевещете на св. Григория Богослова, что он учил перекрещивать.

Надеж. Я спрашивал: где Вас. Великий навел на Киприанов собор праздность? Говорит: у Матфея правилописца, где сказано Матфеем опресноки почитать. Это свидетельство требует подтверждения достоверности. Преп. Максин Грек говорит о списании Афродитиана некоего персянина сице: «принеси убо истязуем с прилежным искусством истинного разума бож. Писаний, аще убо по всему согласует им и сшествует, или ни».

Подобает же ведати, яко всяко писание треми некими свойствы изрядне достоверное и твердо имать: аще убо от благоверного и соборней церкви знаема и знаменитого списателя сложено бысть; второе, аще по всему согласует, якоже предречеся апостольским догматом и преданием; третие, аще кто само в себе по всему согласует, а нигдеже разликует. Посмотрим убо, аще списание сие твердо есть по всему предреченными треми свойствы, или ни» (Преп. Макс. Грек, часть 3; слово 20; стр. 126–127). Мы видим, что Матфей Прав. восхваляет опресноки, сего ради писания его отвергаем.

Послушаем глас св. отец о крещении арианском. Св. Афанасий Великий в слове 3-м на арианы говорит: «Сии бедствуют прочее и о самой полности тайны, глаголю же, крещении. Аще бо во имя Отца и Сына дается совершение, не глаголют же Отца истинного, за еже изметатися из него подобного существа, отметаются же истинного Сына, и иного себе от несущих зданнаго востворяюще именуют. Како не всеконечно тщее, и неполезное от них даемое есть, притворение бо имущее, истинную же ни едину имуще к благочестию помощь, не бо Отца и Сына дают ариане, не в зиждителя и здание, и в тварь и творца. Якоже ино есть здание, кроме Сына; тако ино будет от истины, мнимое ими даятися, аще во имя Отца и Сына, за написанное, именовати притворяются. Не бо глаголя, Господи, сей дает, но со именем имея и веру праву. Сего убо ради и Спас не просто заповеда крещати, но, первое рече: научите, та же сие: крестите во имя Отца, и Сына и Св. Духа, да от учения вера правая будет, и с верою крещения совершение приложится. Многие убо и иные ереси, глаголющия имена точию, не мудрствующия право, яко речеся, ниже веру здравствующую имущия, не полезну имут и от них даемую воду, скудствующую благочестием и кропящемуся от них паче совершитися в нечестии, неже избавлятися» (Св. Аф. Вел. на арианы слово 3; л. 40).

И св. Григорий Богослов говорит: «не хочу быть непросвещенным по просвещении, извращая понятие об Одном из Трех, в которых я крестился, и действительно погребстись в воде, крестясь не для возрождения, но для умерщвления… Прости моему безумию, потому что в опасности моя душа»! При понятиях извращенных у еретиков в крещении они бывают не просвещенными, потому что крестятся для умерщвления; душа их в опасности, а потому и необходимо их принимать через крещение.

Коновал. Св. Киприан перекрещивал крещенных женщиной, но Киприаново мнение не принято. Вы вычитываете из Афанасия и Григория Богослова, не из законодательства, а из поучения. «Дай мне другую купель и тогда рассуждай о первой».¹⁹⁷ Вы найдите второе крещение. Если Григорий Б. эти слова и говорил против ариан, то надо доказать: о каком крещении он говорил – о единопогружательном или трехпогружательном? Мы уже говорили, что у ариан было и то и другое крещение.

Афанасий Великий бедствует о полности тайны. Ариане крестили «в зиждителя и в здание» (Ист. Церкв. Гет. ч. 3, стр. 313). Св. отец обличает арианское крещение – «во имя не созданного и созданного, – во имя Отца – не созданного, – во имя Сына – созданного. О таком крещении он и утверждает, что для них в крещении – «вода скудствующая в благочестии кропящемуся из них». Это рассуждение подобно Златоустову: «тайны ни единые (между сонмищами еретическими) в них несть, разве крещения святого от них, еже тако есть достойно, яко крещаемого от них, егда приходит к соединению церкви, паки крестити не требе, аще ли не приидет к церкви, ничесоже ему несть полезно» (Толк. Ап. зач. 150; л. 548 на об.); тоже значит и вода скудствующая в благочестии. Нет правил на чннопринятие еретиков второго и третьего чина через крещение, а если бы кто стал противу правил крестить, то св. отцы прямо говорят: а еже второе крещением, покаятися хотя, распинает Христа (Толк. Ап. зач. 312; лист. 982).

Надеж. Где и когда положено правило на праздность Киприанова правила, Анд. Аф. не доказал. Я привел свидетельство Афанасия и Григория Богослова; к ним присовокупляю еще слова Иоанна, митр. Никейского. «Что же зде речет Иоанн, митрополит Никейский о арианах еретиках согласне в крещении с Христовыми словесы своя глаголы употребляющих? Сии, рече, проклинаеми, да предани будут диаволу, уже да не имут места спасению, но да будут от Христа чужди, аще убо толикими от всех святых прокляти бывше, и от Христа отгнани, и диаволу предани, и до скончания века от всех христиан проклинаеми; како паки яко истиннии христиане, и лживи правовернии скверное их крещение, и жертвы их, яко истинны и крепкия творят, аще бо тьмократицею прокляти бывше, и диаволу предани. Како от анафемы и от клятвы благословение изыдет; или како от диавола духовное и святое дело совершается; а от анафемы благословение не бывает, и от проклятия молитва не исходит, и от диавола Христово таинство не совершается. И от гноища благоухание не исходит, и от гнилого трупия иный не исцелится, ниже от червивых удов здравие иному телеси подастся, ни паки от ереси, или от неверия духовное действо исполняется, ни от неверных, ниже зловерных и нечестивых свершенное и благоприятное крещение может быти. Тем же проявленно, яко крещение их, и вся яже от них, неприятна и непотребна суть» (Щит. веры, част. 2; отв. 69; стр. 123–124). До зде Иоанн. В «Памятниках древле-христианской Церкви» Ветринского на стр. 13 подтверждается, что еретиками крещенные не могут быть с Богом.

А что собеседник говорил, что Христа распинают второкрещающиеся, это говорится о тех, кто поновляется крещением в оставление грехов в крещении (Толк. Апост. лист. 981 и 982). Христораспинатели, после соделанных по крещении согрешений, говорят: нужно покрещиваться в оставление грехов, сиречь, крещение употреблять вместо покаяния.

Со стороны поморцев в беседу вставляет своё слово, с согласия Надежина, крестьянин села Безводного Америон Соков.

Соков. Ты наговорил, что ариане обливанцы, а обливанцев необходимо крестить. Притом нужно то иметь в виду, что воды суть поганые народы темного вавилона, говорит Кирилл Транквиллион в Зерцале Богословия (лист. 21), которых змий топчет. Вот каково крещение еретиков, а во 2 гл. о пресветлом Сионе говорится, что Церковь – люд Божий, избранный из поганых, и еретиков и грешников, которые веруют во имя Отца, и Сына, и Св. Духа (лист. 59); а избавляются они от змея губителя через крещение.

Коновал, Меня спрашивают: где и когда положено правило на праздность Киприанова правила? Отвечаю: Матфей Прав. говорит: «Всех убо вселенских же и поместных, иже в Кархидоне собор первейший написуется. Начальника убо имуще великого Киприана, во епископ же множашеся к четырем осьмьдесят, иже убо едино токмо изнесоша, яко во образ правила, отречение, иже весьма от всякого еретика же и раскольника крестившихся, к соборней приходящих церкви, паки крещати, раскольники сущих от новата… Тогда бо яже сего ересь привниде в церковь. Сие изречение и великий воспоминает Василий в похваление убо се положив, строения ради празности на ня изрек» (Мф. Прав. лист. 6; Состав: Объятие всех вин). Василий Великий своё мнение высказал в 1-м правиле, а Церковь на втором вселенском соборе 7 правилом определила не покрещеват всех еретиков. Свидетельство Мф. Прав. нельзя зазирать: на правила Матф. ссылается и Номоканон на 49 листе.

Блаженный Августин говорит об этом: «в этом случае Господь не открыл очей великому мужу для того, чтобы через это яснее обнаружилось его благочестие, смирение и любовь к спасительному сохранению мира Церкви» (Раск. донат. Кутепов; стр. 127). Что было сокрыто от очей св. мужа, то вы приняли за закон. Вы ссылаетесь на Кирилла Транквиллиона. Напрасно; Кирилл был еретик: патр. Иосиф его велел проклятию предавать, а царь Алексей Михайлович его книги велел сжечь.¹⁹⁸ Матфею Прав. не верят, потому что он опресноки похвалил, а читают Ветринского и ссылаются на Кирилла Транквиллиона еретика, Церковью осужденного. Вот каких свидетелей дают. Еще ссылались на Иоанна митр. Никейского. Почитаем и об этом свидетельстве в Кормчей.

«Зрим же ныне в великих и соборных церквах, говорится в 70 гл. Кормчей, рекше патриархиях и митрополиях и прочих, яко армены, яковитяны, и несторианы, и прочия безглавныя и подобные им, обращающиеся в православную веру, божеств. миром помазуют, а не крещают, творят же их проклинати начальники их и се воображся ныне вин ради благословных и нужных. Нецыи же совершенне крещают армяны, вину приемлюще не от великих церквей, но от слова Иоанна митроп. Никейского, иже пишет к Захарию соборному великия армении, аще о них рече, яко ниже рукоположения имут, но чужди всякого рукоположения – и иже от них крещаемии, отнюдь язычницы не крещены… мы же сия вся рассмотревши, должни есмы обычаю последовати ныне держащему в митрополиях и патриархиях» (Кормч. Тимоф. Пресвит. о приходящ. от ересей к соб. церкви гл. 70; л. 636–637). Хотя Иоанн митроп. и считает христиан крещеными от армян язычниками, но это мнение Церковью не принято, а мы должны последовать не тому, что говорит один какой-нибудь св. отец, а что вся Церковь принимает, говорит Викентий Лиринский (Памятн. записки Викент. Лирин., ч, 2; стр. 142 и 143).

При том же надо помнить и то, что св. Иоанн Дамаскин называет Христораспинателями. «Елицы убо во Отца, и Сына, и Св. Духа крестившеся, единому естеству в трех ипостасех научившеся, паки воспрещаются» (Св. Иоан. Дамаскина Исповед. прав. веры; кн. 4; гл. 10; лист. 44).

Надеж. Для ясного решения вопроса о принятия приходящих от ереси посмотрим следующие правила: Во 2-м сост. о крещении, в гл. 1 Матфей прав. пишет: Апост. 47. Четыредесяте и седьмое св. ап. правило. Иже бо истинного сподобленного крещения, якоже Господне повеление, и апостольское предание им не покрещевати повелевает, а иже злочестивых от нечестивых оскверненного паче, нже крещенного, ничтоже сумняшеся покрещевати… (Мф. Прав. Сост. 2; л. 82). Не повелевают правила дважды человека крестити, аще первое истинным крещением крещен (Корм. гл. 15; лист. 136 к прав. 48 Карф. соб.). 34 пр. Карфаг. собора говорит: Ничтоже иже во Иппоне собора не требует, исправления ни преложения: но токмо день Пасхи во время собора да знается, а в толковании на это правило говорится: «Различни собори быша во всей Африканстей стране, в прежних летех, прежде сего собора, и принесени быша всех соборов тех заповеди, и почтены на сем соборе, и почетше св. отцы иппонского собора заповеди, и разумевше, яко добре нзложени суть; и рекоша, не требует собор ни исправления ни преложения, но токмо да возвещается день пасхи во время собора»… (Кормч. гл. 15; л. 132; прав. 34). И преп. Никон Черные горы в гл. 71 о священных правилех пишет: Назнаменуем же и прочая священная правила, яже святыми и блаженными отцы нашими изложенная, сиречь иже в Никеи собравшихся, 318, св. И богоносных отец (ради сохранения времени сокращаю чтение)… Кирилла архиепископа Александрийского, и еще же и от Киприана бывшего архиепископа африкийския страны и мученика, и иже с ним собора изложенное правило еже в предреченных наместник местех точию по преданнем обычаю удержа: и ни единому же мощно быти проявленая развращати правила, или отметати, или иная паче лежащих приимати правила». И ниже: «и всякий пророческий глас заповедует нам, храните сведения Божии и жити в них, яве яко недвижима и непоколебима пребывающа: якоже и Боговидец Моисей рече; к ним же несть приложити, и от них несть отьяти»… (Кормч. гл. 71; л, 639 и 640). Из сего всякому понятно, яко Василий Великий положил упразднить правило Киприаново, это есть естественная ложь. Другая ложь, что у еретиков крещение божественным, будто бы, называется. Оное не крещение, но паче осквернение именуется. «Аще убо, говорит Иоанн митр. Никейский, толикими от всех святых прокляти бывше, и от Христа отгнани, и диаволу предани, и до скончания века от всех христиан проклинаеми; како паки яко истиннии христиане, и лживи правовернии, скверное их крещение, и жертвы их яко истинны и крепкия творят? Скверным, а не божественным именуется крещение еретиков, а потому по правилам и нужно их покрещевати.

Новый рьяный совопроснпк спрашивает: скажите нам: где запрещено крестить еретиков?

Коновал. Раскрываем Кормчую, читаем седьмое правило 2-го всел. собора: «Четыренадесятницы, иже и средницы глаголются, и ариане, и новатиане, и македониане, и саватиане, и аполинарите, писание вдовше, приятии, помазующе токмо вся чувства» (Кормч. гл. 11; 7 прав. 2-го всел. соб; л. 88). Тимофей пресвитер говорит, что приходящие к св. Божией Церкви присоединяются тремя чинами (Кормч. л. 634). Вас. Вел. утверждает то же: «от еретика, говорит он, крещение неприятно: от раскольника же, и от подцерковника приятно» (Кормч. гл. 21, 1 пр. Вас. Вел.; лист. 224). Сим завещаниям согласуют и правила соборные: 1-го всел. соб. прав. 8 и 19; 2-го всел. соб. 7 и 8; 6-го всел. соб. пр. 95. Вас. Вел. правил. 1 и 47. Лаодикийского собора правила 7 и 8.

В Кирилловой книге говорится: «Аще кто в той седми вселенскими соборы утвержденной правде пребудет, спасен будет, якоже пишет, а кто отступить, или в чём нарушит, погибнет во веки. Егда же уставися последнее и совершенное исповедание веры, то уже несть потребы претворяти, или отъяти, или пременити» (Кормч. кн. л. 30).

Наставление это относится не только к вере, но и к правилам, как сказано: «Сия же вся преднаписанная, изложения же и отвещания св. соборов: Аще кто от угодных богоносным отцем поколебает что, не ктому се смотрение нарицаем, но преступление предания велению, и к Богу нечестие» (Кормч. лист. 641).

После этой речи Андр. Аф. Коновалова православный миссионер, присутствовавший на беседах сказал: г.г. собеседники и слушатели! вот уже несколько дней вы решаете вопрос: каким образом принимать христиан, приходящих в ваше общество? Общество поморцев говорит: нужно принимать через крещение, т. е. первым чином. В пользу этой мысли приводит доказательства Андрей Александрович (Надежин). Спасовцы принимают приходящих в их общество чрез отречение от ересей, то есть, третьим чином. Андр. Аф. (Коновалов) приводит свои свидетельства в доказательство того, что нужно принимать приходящих от ереси третьим чином.

Теперь оба собеседника перечислили в своих речах все доводы в пользу своих мыслей, но не могут убедить своих противников принять свои мнения. Отчего это? Оттого, что обе стороны неправы: у обеих сторон нет законных совершителей таинства крещения – священников, а без священства, как по убеждению собеседников, так и всех вас – нельзя совершить чиноприятия вторым чином. О принятии еретиков вторым чином в правилах ясно говорится, но наши собеседники, хотя и упоминали об этом, но, как бы по некоему умолчанному согласию, оба помалкивают о втором чине, а св. отцы о том не молчали. Они ясно определили, кого именно принимать чрез миропомазание. Таким образом оба собеседника своим вынужденным молчанием убавляют правила св. соборов и св. отец о принятии еретиков чрез миропомазание.

Далее: Андр. Ал. прав в том, что правила повелевают принимать еретиков первого чина через крещение, но не прав он в том, что приняв одну часть правил, две части отбрасывает, то есть, он знать ничего не хочет о принятии еретиков второго и третьего чина.

И Андр. Аф. также не может похвалиться своей правотой. Он признает два чина приемлемых – первый и третий. И приводит доказательства только в пользу третьего чина, а о принятии еретиков первого и второго чина умалчивает. Для того в основание своих доказательств он привел 7-е прав. 2-го всел. соб. не по Кормчей, а по изложению Матф. Правильника. Это изложение, разделяющее еретиков на две части, более благоприятствует мнению Андр. Афанасьевича, умалчивающего об еретиках первого чина.

Из беседы видно, что Андрей Александрович далее отстоит от последования полноте правил, ибо признает одно чиноприятие чрез перекрещивание, а Анд. Аф. ближе стоит к содержанию правил, потому что признает чиноприятие чрез отречение от ересей и через перекрещивание.

Оба они держат одну неправду, отвергая чиноприятие чрез миропомазание. Оба нарушили, убавили прав. св. соборов и св. отцов, что делать запрещает Кириллова и Кормчая книга, что вам и высказал Андрей Афанасьевич!

Выслушав это, слушатели засмеялись и один из них сказал: вот так посредник: – обе стороны накрыл крышкой!

Протоиерей Н. Фиалковский

В первом номере «Оренбургских Епарх. Ведомостей» за нынешний год помещена небольшая заметка протоиерея П. Словохотова: «Из области сектантской пропаганды. Эпизод половины прошлого столетия». Заметка составлена на основании дела Оренбургской духовной консистории и для истории сектантства, хотя бы местного, большого значения не представляет, по незначительности самого случая, о котором рассказывается в заметке. Но для нас рассказанный о. Словохотовым эпизод показался интересным и поучительным в другом отношении, о чём мы скажем далее, познакомив предварительно читателей с историей, о которой повествует о. Словохотов.

В деревне Калмыковом Камыше, Челябинского уезда, жила в половине прошедшего столетия бездетная вдова солдатка Матрена Пашевкина. Жила она смирно, была немного грамотна и пользовалась репутацией женщины богомольной, благочестивой. Такая репутация особенно упрочилась за ней после путешествия её к мощам праведного Симеона Верхотурского. Однодеревенцы Пашевкиной охотно приглашали её читать псалтырь по покойникам и отдавали к ней своих девочек учиться грамоте. Так жила Пашевкина несколько лет, «спокойно и не без пользы для других»; имела достаточные средства к жизни и не нуждалась.

В 1874 г. познакомилась с Пашевкиной, проездом чрез Калмыков Камыш после паломничества к мощам праведного Симеона, жена старосты деревни Бурлевой – Несшиянова. Пашевкина произвела прекрасное впечатление на Несшиянову и последняя отдала ей своих двух дочерей для обучения грамоте, а потом пригласила учительницу к себе в д. Бурлеву погостить. Здесь Пашевкина также всем понравилась своим благочестием; каждый день утром и вечером она становилась пред иконами и читала вслух молитвы по молитвослову, а иногда прочитывала несколько псалмов. Пашевкиной также понравилось у Несшияновых и она затянула своё пребывание у них на долгое время. Несшияновы, а потом и их родственники начали принимать участие в молениях Пашевкиной. Иногда собирались и посторонние, даже в большом количестве. «Порядок при этих молениях наблюдался такой: пред иконами возжигались лампады или свечи, чтец или чтица становились впереди других, пред иконами и читали по книге, ничего от себя не прибавляя. Общего пения церковных песней и каких-либо канонов и стихов не было. Обыкновенно, после утренних и вечерних молений все, участвовавшие в них, расходились по своим домам, оставались только хозяева того дома, в котором совершалось моление. Но иногда, по случаю дурной погоды или за поздним временем, собравшиеся на вечернее моление оставались ночевать в том доме, где молились, чтобы утром не собираться в другой раз, а вставши от сна и умывшись, приступить к слушанию молитв». Все, участвовавшие в молениях, «были очень довольны Пашевкиной, относились к ней почтительно, отзывались о ней пред не знавшими её с похвалой, старались вознаградить её за её труды чем-нибудь из произведений хозяйства».

Доселе в деятельности Пашевкиной не было ничего предосудительного. Но с некоторого времени стали замечать за Пашевкиной, что она начала «зазнаваться и шарлатанить». Во время молений она иногда подзывала к себе кого-нибудь, то мужчину, то женщину, и что-то им шептала; стала называть себя рабой Божией, придавая этому названию смысл угодницы Божией; внушала своим сообщникам, что она может намолить человеку несчастье, беду и даже смерть; стала требовать себе приношений. Наконец, начала назначать женатым мужчинам духовных жен, а замужним женщинам и вдовам – духовных мужей. Когда собиравшиеся на вечерние моления оставались ночевать в том же доме, где молились, Пашевкина размещала их попарно, – духовных мужей с духовными женами, причем внушала им: «спите так, чтобы Дух Святой радовался на вас». Опасаясь, чтобы последователи её, начавши духом, не кончили плотью, она воспретила им употребление мяса и вина. Но потом сама же начала требовать и от своего духовного мужа, и от других своих последователей – мужчин и женщин, – чтобы они изменяли своим плотским супругам с духовными. Несоглашавшихся на эти её требования она считала одержимыми дьяволом и для изгнания последнего предписывала пить помои по три раза в день, или лечила водой, в которой был вымыт холст, сотканный 30 лет тому назад и не бывший в употреблении, и т. п.

Пашевкиной удалось излечить от запоя крестьянина Кочердыкской слободы Лихачева, к которому затем также поехала погостить. Здесь, как и в деревне Бурлевой, Пашевкина начала совершать свои моления, затем вводить «духовное братство» и лечить непослушных. Но здесь её постигла неудача: на неё донесли местным священнику и волостному писарю, которые приказали задержать Пашевкину. В доме Лихачева, куда пришли за Пашевкиной поздно вечером, ничего подозрительного не было найдено. Лихачев не хотел выдавать Пашевкиной и отправился просить за неё к священнику и писарю. Просьба его, однако, успеха не имела. Между тем Пашевкина, чуя беду, попыталась скрыться, но на дороге в д. Бурлеву была схвачена и представлена старшине, который распорядился посадить её в кутузку. Было вслед затем донесено об этом происшествии местному становому приставу, который прибыл в Кочердыкскую слободу и произвел дознание. Оказалось кое что неладно. Дело дошло до производства следствия, а потом и до суда, по решению которого Пашевкина была оставлена в подозрении».

На этом протоиерей Словохотов и заканчивает историю Пашевкиной, так как дальнейшая судьба её неизвестна.

Мы остановились так подробно на этой истории солдатки Пашевкиной потому, что видим в ней типический случай того явления, которое может быть названо «самозарождением сектантства». Обыкновенно, во всех отдельных случаях возникновения сектантства вину сваливают на сектантскую пропаганду. И протоиерей Словохотов полагает несомненным, что Пашевкина была заражена хлыстовщиной, так как вводила среди своих сообщников институт духовного супружества. Но, ведь, впервые хлыстовские идеи возникли же в чьей-нибудь голове самостоятельно, без участия внешней пропаганды; следовательно, и теперь эти идеи могут зарождаться самостоятельно, раз имеются благоприятные к тому условия. А условия, в которых жила и действовала Пашевкина, как нельзя более благоприятствовали возникновению религиозного заблуждения. Темная деревня жаждет духовного утешения; но храм далеко, а приходский пастырь, видимо, не особенно заботился о духовном состоянии своей паствы. Естественно, что темные и благочестивые люди начинают собираться вокруг единственного лица, от которого могут услышать слово о спасении, которое может научить их молиться, – вокруг грамотной вдовы-солдатки. И в деятельности этой солдатки на первых порах не было решительно ничего предосудительного, напротив, она заслуживала всякой похвалы и поддержки со стороны приходского пастыря.

Но последний не знал, что творится в его приходе, и естественно, что Пашевкина, предоставленная самой себе, не устояла на правом пути, но сбилась с него и даже начала увлекать за собой и других. Почет и уважение, которыми её окружали и которые по праву должны были следовать священнику, если бы он был действительным пастырем своего прихода, естественно вскружили ей голову и заставили её возмечтать о себе. А из такого состояния прямой и почти неизбежный переход к сектантству, что и случилось с Пашевкиной. И даже хлыстовская форма, в которую начинало отливаться заблуждение Пашевкиной, складывалась как бы сама собой, под влиянием чисто бытовых условий. Люди собирались вечером для молитвы и, застигнутые непогодой, оставались ночевать, чтобы утром опять встать на молитву. В таких условиях каждому конечно, было бы даже зазорно ложиться спать со своей плотской женой.

При общей приподнятости религиозного настроения и при несомненно существующем в нашем народе взгляде на супружеские отношения, как на несвободные от некоторой греховной нечистоты, естественно явилось далее стремление вообще воздерживаться от этих отношений; отсюда – запрещение мяса и вина. Наконец, как бы в помощь человеку в борьбе его с плотью, дается ему некоторый суррогат плотской любви – любовь духовная, платоническая, институт духовного супружества. Но суррогат оказывается ядовитым; под его действием долго угнетаемая плоть сбрасывает с себя все наложенные на неё оковы, порабощает дух, ослепляет разум: люди предаются разврату и думают, что делают Божье дело, упражняются в ангельской любви…

В истории Пашевкиной не все существенные обстоятельства выяснены о. Словохотовым с достаточной подробностью, и потому мы позволим себе взглянуть на эту историю еще и с другой точки зрения. История эта излагается о. Словохотовым на основании консисторского дела. Дело же возникло по доносу на Пашевкину двух крестьян слободы Кочердыкской. Когда явились за Пашевкиной в дом Лихачева, ничего в этом доме подозрительного не нашли. Затем производились дознание и следствие, но как производились, кто был допрашиваем, какие давал показания – обо всём этом у о. Словохотова ничего не говорится, кроме странного и голословного замечания: «оказалось кое-что неладно». Наконец, по решению суда, Пашевкина была только оставлена в подозрении; значит, на суде виновность её не была доказана.

Все эти обстоятельства позволяют и нам оставить в сильном подозрении справедливость утверждения о. Словохотова, что Пашевкина была заражена хлыстовщиной. Отчего не предположить, что донос на Пашевкину был сделан по вражде к ней или к Лихачеву? Заподозрить её в хлыстовстве было не трудно на основании одного того факта, что приехала она из чужой деревни и без ведома священника устраивает в частном доме какие то моления. А раз такое подозрение возникло, тотчас же должны были пойти о ней разные рассказы, может быть в существе дела бывшие только баснями, но рисовавшие её и её сообщников, как заправских хлыстов. Священник не дал себе труда проверить эти рассказы или хотя бы только сходить и поговорить с Пашевкиной, которая была больна в то время, когда на неё последовал донос; он только распорядился о задержании её. Пашевкина была арестована, посажена в кутузку; приехал становой; дознание, следствие, суд; всё это в глазах толпы – очень сильные доказательства виновности того, над кем это всё проделывается. И вот Пашевкина и стала во мнении толпы хлыстовкой, хотя, может быть, в действительности была только благочестивой православной женщиной.

К сожалению, если даже это последнее наше предположение верно, всё же история Пашевкиной – типическая история, потому что очень нередко люди с повышенным религиозным настроением отталкиваются от Церкви равнодушием к их запросам духовенства и бестолковым вмешательством низших властей.

W.

В наш век, когда грубый материализм дерзко попирает всякие идеалистические стремления, естественно приходится особо дорожить каждым дельным и разумным начинанием, направленным против первого и к поддержке и проповеди последних. Одним из ревностных и – главное – бескорыстных глашатаев возвышенных идеалистических принципов в наши дни является В.В. Ярмонкин, автор «Писем идеалиста», получивших уже широкую известность и возбудивших в одних читателях искреннее уважение к их издателю, а в других – взрыв бешеного негодования. Это и понятно. Первые с удовольствием и, пожалуй, с некоторым изумлением увидели, что даже и ныне находятся лица и, при том, из представителей светской интеллигенции, которые с жаром, энергично проповедуют идеи, чуть-ли уж не сданные новейшими позитивистами в архив, – идеи, которые исповедовались чаще всего боязливо, так как материалисты не скупятся на всякого рода насмешки по адресу идеалистов, как невежд и людей отсталых, каких-то почти «ископаемых». Вторые из читателей, именно лица, фанатически преданные материалистическим тенденциям, всего менее ожидали встретить столь смелый отпор своей пропаганде, – и ярость, обуявшая их при этом, была тем сильнее, чем слабее были сами они, чем беспочвеннее оказывались все позитивистические их бредни и вымыслы. На издателя «Писем» ополчились враги его дружно. Но что могли они с ним сделать, чем уязвить? В их распоряжении были – только грубая брань, клевета да инсинуации… Такими полемическими средствами немногих убедишь. Они могут воздействовать лишь на слабых духом и боязливых, а в борце сильном возбудят лишь только презрение к ним… Так случилось и с В.В. Ярмонкиным. Недостойные средства, употребленные против автора «Писем идеалиста» толстовцами и им подобными отступниками от православно-русских основ веры и жизни, не достигли своей цели. Даже более того: они достигли цели противоположной. Их-же, т. е., толстовцев и проч., оружием автор «Писем», с огромным успехом поражал всех своих врагов и зложелателей. Так, стоило лишь напечатать те писания, какие во множестве присылались ему толстовцами, и победа его была обеспечена: внутреннее безобразие этих писаний красноречивее всяких слов говорило о таком-же безобразии и их авторов; какие-либо комментарии были излишни… Мало помаду окрепнув в своих благих начинаниях, В.В. Ярмонкин пришел к мысли распространять возвышенные идеальные принципы, – имевшие в виду нравственное оздоровление общества, – в более энергичной форме. Другими словами: область издававшихся (и поныне издающихся) им «Писем идеалиста» показалась ему уже более или менее тесною, узкою… Он естественно пожелал вывести свои идеи на простор; его неудержимо повлекло поведать о них «urbi et orbi», всем – во всеуслышание. И вот, держась принципа, что доброго дела, исполнения благих намерений никогда не следует откладывать, почтенный идеалист решил издавать «большую ежедневную газету», которая должна идти тем-же путем, по какому шли и его «Письма». Малочисленность писем, небольшой их объем, разделявшие их сроки времени… – всё это препятствовало порывам идеалистически настроенной души автора вылиться в желанной степени. Теперь, с ежедневною и большою газетою в руках, он получил для себя полный простор. Его «задача», – как он выразил её в № 1-м своей газеты «Заря», вышедшем 1-го марта текущего года, – «искание правды и добра». И это, – насколько мы знаем «редактора-издателя» «Зари», – не пустые слова. Знамя это будет действительным и единственным светочем для него на всём его пути. «Ни один мыслящий и честный читатель не упрекнет нас», говорит редакция, «если мы в чем-либо ошибемся или недостаточно поймем тот или иной народившийся или существующий вопрос жизни. Вся обязанность наша намечается только в искании правды и добра. И мы эту обязанность выполним!… Для этого мы взялись за перо, для этого мы отдадим все свои силы, всю жизнь свою. Не связанные ни с кем и ни с чем, свободные от поклонения деньгам и славе, мы выступаем на жизненный путь с открытою душою и с безграничной любовью к русскому народу и человеческому прогрессу…». Искренность стремлений, чистота их, свобода от уз материальных и иных, отсутствие погони за подписчиками, любовь к русским, к истинному «прогрессу…», – да, – всё это – крайне благоприятные условия для успеха предпринятого дела. В.В. Ярмонкин заслуживает исполнения своего заветного желания, – того, чтобы и «читатель отнесся» к нему «с открытою» же «душой». Дело, начатое «Зарею», миссионерское по своему значению. Если «Письма идеалиста» имели, насколько мы знаем, огромный миссионерский среди нашей интеллигенции успех, то еще большего успеха следует ждать от нового обширного начинания того же лица. «Миссионерское Обозрение» естественно должно приветствовать своего нового собрата, дорогого и потому, между прочим, что голос его будет раздаваться ежедневно и неумолкаемо. Пусть-же будет эта «Заря» началом нового, светлого, истинно Божьего дня, разгоняющего мрак материалистических и подобных им течений!

Профессор А. Бронзов

Почтенный автор уже известен своими трудами, ясно говорящими об его даровитом пере. Таковы, в частности, его сочинения: 1) «О пастырстве Христа Спасителя» (Орел, 1899 г.); 2) «О верности своему призванию» (Москва, 1898 г.); 3) «Вегетарианство и православно-христианский взгляд на него» (Москва, 1901 г.)… Настоящий, нами рассматриваемый, его труд печатался в органе Московской дух. академии – «Богословском Вестнике» (№№ 7–8; 1902 г.) и представляет собою «публичное богословское чтение» автора («в Москве, в зале Синодального училища пения, 20 марта 1902 г.»). Чтение г. Струженцова предложено «по поводу воззрений на брак графа Л.Н. Толстого и некоторых современных публицистов».

Автор отнесся к своей задаче с большою заботливостью. Для того, чтоб уяснить себе характер современных воззрений на брак и его сущность, он познакомился с сочинениями: графа Толстого, затем – В. Розанова, который в настоящее время особенно энергично занимается освещением данного вопроса со своей точки зрения, – далее – гг. Меньшикова, Мережковского, Шарапова, Романова, Аксакова, о. Спасского, о. У-ского… Действительно, современные течения в области настоящего вопроса нашли себе в лице перечисленных лиц выразительных представителей. Параллельно с воззрениями новейших наших соотечественников по местам фигурируют и взгляды древние, напр., «Симона волхва, николаитов, василидиан, карпократиан»… – из позднего времени, напр., известного немецкого пессимиста Шопенгауэра… – даже воззрения нынешних «скопцов» и проч. А для того, чтоб иметь возможность надлежащим образом уяснить себе православно-христианский взгляд на смысл брака, чтоб затем – получить надежные данные для правильной оценки современных явлений при истинно-христианском свете, автор, прекрасно знакомый со словом Божиим (что ясно обнаружилось и в других его вышеуказанных произведениях), справедливо счел необходимым для себя проштудировать некоторые святоотеческие творения, напр., св. И. Златоуста, св. Кирилла Александрийского, Климента – учителя Александрийского… – «правила», с одной стороны, «свв. Апостолов», с другой, «свв. поместных соборов», с третьей, «свв. вселенских соборов», с четвертой, «св. Дионисия Александрийского», – далее, «канонические ответы св. Тимофея Александрийского», «Требник…». Для большей полноты ознакомления с делом и в целях более всестороннего понимания его, понимания более надежного, г. Струженцов принял во внимание и многие новейшие богословские исследования, прямо или косвенно относившиеся к его вопросу и так или иначе содействовавшие ему в деле решения последнего. В частности, им приняты во внимание труды: преосвящ. Сильвестра, преосв. Никанора (одесского), проф. Н. А. Заозерского, проф. А. Ф. Гусева, г. Страхова, еп. датского Мартенсена, г. Листовского… – статьи: в «Эпциклопед. Словаре» Брокгауза-Ефрона (о «браке»), в «Правосл. Обозрении» (за 1883 г.) и друг.

Заботливое авторское отношение к делу увенчалось хорошими результатами, что, конечно, и естественно.

Хотя «идеал семейной жизни», рассуждает автор, «начертан в христианском учении о браке, чрез который составляется семья», однако, несмотря на это, «в христианских обществах всегда появлялись и появляются различные ложные учения о браке и брачной жизни». Автор подводит эти последние к «четырем» разновидностям: а) «пантагамии» («безусловная свобода» в половых сношениях), 6) «полигамию» (многоженство), в) «требованию» известной «легкости расторжения» брачных уз и г) «безусловному запрещению и отрицанию брака» («или, в частности, плотской его стороны»).

В наши дни, – дни шатания нравственных устоев прежде всего можно встретиться с представителями воззрений каждой из первых трех – названных категорий. Более разнузданные мыслители, «доморощенные», так сказать, «ницшеанцы», «эволюционисты…» готовы проповедовать не только полигамические, а и прямо пантагамические взгляды… – готовы по мере своих сил и возможности даже проводить последние и в самой своей жизни. Ежедневные газетные столбцы убеждают нас во всём этом довольно красноречиво. Но, так как гласно проповедовать вторые, а особенно первые взгляды всё же до известной степени рискованно и теперь (стыд еще не окончательно исчез в наших современниках), то ныне всего чаще можно встретиться с проповедниками третьей категории. Они кричат о стеснительности нынешних брачных уз, о трудности разводов брачных и тяжести вытекающих отсюда следствий и проч. Они не прочь высказывать даже пожелание (на днях мы и прочитали о нём в одной газете), чтоб тот-же священник, который сочетавает брачующихся, и разводил их, если они потом пожелали-бы этого, – без какого-бы то ни было стороннего вмешательства в данное дело. Другие (более умеренные) желали-бы, по крайней мере, чтоб было дозволено той и другой сторонам расходящимся, – т. е., как невинной, так и виновной в прелюбодеянии, – после вступать в новый брак без всяких стеснений (им приятно, чтоб был освящаем церковью даже и «четвертый брак», а может быть и дальнейшие). Времена-де изменились, люди стали слабее…; следовательно, прежние постановления церковные, рассчитанные на более твердых и крепких исполнителей, ныне как-бы уже отжили свой век сами собою и проч. А между тем – (возразим со своей стороны), – если мы по столь шатким и не обстоятельным по их существу основаниям позволим себе хотя-бы в некоторых лишь пунктах отступить от освященных веками церковных канонов, то что-же будет гарантировать нас от дальнейших и дальнейших, новых и новых отступлений? Сегодня мы позволим себе одну вольность под благовидным якобы предлогом, завтра склонимся к новой и т. д. Как-бы нам в конце концов совсем не извратить церковного учения?! Если мы – христиане на деле, если мы признаем и слово Божие, и св. Предание, то и должно держаться их указаний твердо и незыблемо. Иначе из-под нас постепенно ускользнет всякая почва. Ведь христианство, как таковое, не «развивается», – ведь оно уже сказало раз и на вечные времена своё «последнее слово», – ведь мечты о «новых догматах» в христианстве – сплошное непонимание христианского учения, его истинной сущности… Должно держаться незыблемого основания. Только тогда мы и будем людьми с истинным «упованием». Воззрения на брак отчетливо высказаны в св. Писании и св. Предании. Их мы и станем придерживаться твердо и устойчиво. – Представителей последней – четвертой категории, конечно, всего меньше, так как в наше время всего труднее встретиться с людьми, холодно относящимися к голосу чувственности, грубой плоти. Наиболее видным выразителем воззрений последней категории является, как известно, современный гигант – граф Л. Толстой, по сравнению с которым остальные лица отступают, конечно, уже на второй план. Но зато воззрения Толстого по вопросу о браке, при всей их непоследовательности, неоднократно уже отмечавшейся в печати, и не обоснованы надлежащим образом, так что являются легко вообще уязвимыми не только со стороны лиц, стоящих на точных специально-христианских данных, но и со стороны всех, не желающих поступаться данными человеческого разума… Автор, по поводу книжки которого мы завели свою настоящую речь, без заметных затруднений справляется со своею задачею; ясно и отчетливо знакомит читателей с сущностью трактуемых им ложных взглядов по вопросу о браке, принадлежащих вышеназванным лицам, и не менее обстоятельно оценивает те взгляды с православно-христианской точки зрения. Кто дорожит семьей – этой основой, на которой созидается и от характера, устойчивости которой зависит характер, устойчивость… самого государства, – тот не может без внимания пройти мимо авторских рассуждений и соображений, – не может не задуматься над ними и не признать их… При этом, что касается авторского языка, то он отличается совершенною литературностью. Ясная авторская речь чужда сколько-нибудь двусмысленных, сколько-нибудь неприличных слов и выражений, той, так сказать, «декадентщины» (в широком и узком смыслах), которая в последнее время отчасти заявляет о себе даже и в некоторых (к счастью, пока единичных) богословских писаниях. Строго-научный и чистый богословский склад речи г. Струженцова делает ему честь. К чести-же его относится и всюду заявляющая о себе авторская манера избегать всяких уклончивых ответов, всякой фальшивой эластичности там, где, для предотвращения недоразумений, должно высказываться прямо, без уверток. С этой стороны некоторые места рассматриваемой брошюры (чит. особенно характерную 43-ю и друг. страницы) восхитительны…

Но – довольно! Заканчивая свою беглую заметку о «публичном чтении» г. Струженцова, считаем нравственным своим долгом отнести его – это «чтение» – к числу приятных (особенно в наше беспринципное время) явлений в русской богословско-философской литературе и пожелать прекрасно настроенному автору сил и энергии для дальнейших, столь-же разумных и плодотворных трудов, за которые бесспорно будет благодарна ему читающая публика, осаждаемая нередко всякого рода «декадентами», различными «вещателями», говорящими в угоду духу времени, а не в интересах чистой истины… – и вообще сбиваемая ими с правого пути, приучаемая без надлежащего благоговения относиться к лицам и предметам, к которым наши предки по всей справедливости относились лишь с безграничным уважением… Брошюра г. Струженцова (при всей её сравнительной краткости) займет почетное место в литературе, посвященной выяснению вопроса о браке, – в литературе, где мы имеем уже не мало прекрасных трудов по тому-же предмету: сочинения г. Страхова, преосв. Никанора… и неувядаемые никогда – проф. А. Ф. Гусева, проф. Н. А. Заозерского, проф. H. Н. Глубоковского и отчасти некоторых других.

Профессор А. Бронзов

Переводная повесть Гено – Фелинис знакомит нас с историей гонений на христиан в конце I-го века, при императоре Домициане. По содержанию своему она представляет столько глубокого и захватывающего интереса, что мы берем на себя труд познакомить с ней наших читателей.

Фабула этой повести такова. Фелинис – герой повести – сын Масменоя, предводителя одного из британских племен, покоренных римлянами; родился он на берегах Тибра в Риме, куда отец его Масменой вместе с женой своей отправлен был в качестве пленного и где обращен затем в рабство. Вскоре по рождении Фелинис тайно отправлен был в Британию, к своему родному племени, и здесь он воспитался в страшной вражде к римлянам, в особенности к домам Фульвиев и Плавциев. Достигши совершеннолетия, Фелинис со своим воспитателем Кермоном является в Рим с целью отомстить за порабощение своего племени и месть свою направляет на истребление родов Фульвиев и Плавциев, самых знаменитых в то время среди римлян и состоявших в родстве с императором Домицианом. Фелинис является в Рим в одежде раба, а его воспитатель Кермон – в одежде господина. Фелинис организует восстание рабов; но восстание это, как и можно было предполагать, подавлено, а пожар, произведенный рабами, потушен: сам Фелинис захвачен однако живым, хотя и пытался найти себе смерть в рядах неприятелей, – был посажен в тюрьму. Конец жизни Фелиниса трагический: по приказанию императора, он был брошен на арену амфитеатра, где и растерзан свирепой пантерой, в присутствии самого Домициана и стотысячной римской толпы. Фелинис умер смертью мученика.

На конце этого рассказа автор умелою рукой изображает нравы и обычаи римлян конца I-го века по Р. Христовом, – обычаи – как толпы, так и аристократических родов: изображает жизнь римских императоров, не знавших границ своему деспотизму, возведших себя в ранг богов. Изображая римскую жизнь, автор не мог не коснуться двух институтов: – рабства и зрелищ (амфитеатров).

В период времени изображаемых повестью событий, христианство уже успело в Риме глубоко пустить свои корни: оно охватило все слои общества, начало проникать в аристократические римские роды и даже в дом императора, – и своим поступательным движением обратило внимание императора Домициана. который и поднял гонение на христиан и в провинциях и в самом Риме. В результате гонения оказывается целый ряд мучеников и, затем, еще большее укрепление и возмужание христианских общин. Автор Фелиниса очень хорошо обрисовывает жизнь и нравы христианской общины и изображает всю жестокость Домициановского гонения на христиан.

Повесть Гено Фелинис имеет апологетическое значение. Говоря это, мы разумеем то обстоятельство, что в настоящее время в нашей литературе усиливается течение в пользу язычества: некоторые одухотворяют его, а некоторые красоту язычества ставят чуть не выше христианства. Поклонники и восстановители язычества забывают на этот раз историю. Повесть Гено знакомит читателей очень хорошо с языческим миром конца I-го века по Р. Хр. И наглядно показывает, насколько христианство выше язычества, отошедшего со всеми его отвратительными институтами в область страшного предания.

П. Козицкий

Знаменательное присоединение и чудо милости Божией. – Значение постройки новых храмов в деле миссии. – Дело противоотступнической миссии по епархиям: – Братские миссионер. школы в Вятке. – Малеванский собор

Истекшим летом 1902 года в местности Трехбратинская Коса, Астрахан. губ. был воздвигнут и освящен храм во имя Святителя и Чудотворца Николая. Радость жителей христиан Трехбратинской Косы еще более усугубилась видимым для всех проявлением чуда Божия. 7 и 8 мая 1902 года раскольница поморской секты Устинья Алексеева Симонова, 36 лет, с пятью своими детьми – 3 девочками и 2 мальчиками, вынесла из бесед с о. благочинным, священником Димитрием Фаворским, благодатные плоды о спасительности и истинности веры православной и о гибельности пребывания в расколе, пожелала присоединиться к православию. Сказавши об этом своему родному отцу Алексею Симонову, сорок лет тому назад уклонившемуся в раскол, она, вместо согласия, получила в ответ страшную ругань и угрозу проклятия. Но Устинья Симонова, влекомая какою-то чудною силою к православию и не обращая внимания на угрозы отца и близких, объявила об этом о. благочинному и просила назначить день присоединения. Назначено было 9 число мая, после божественной литургии. При торжестве присоединения Симоновой с детьми и мещанина Будникова участвовала масса народа – полна церковь – во главе с земским начальником Пономаревым. Народ, после торжества и поучения от благочинного плакал, обнимал и целовал навзрыд плакавших от радости вновь присоединенных. Торжество освящения храма в сей дикой и пустынной местности завершилось торжеством и любовью православной Церкви к сим заблуждающимся сынам России и проявлением милости Божией к старцу Симонову и всему его семейству. В это время, как передавали очевидцы, когда родная его дочь молилась в храме Божием, Симонов отец, открыв окно своего дома, указывая на храм Божий, изрыгал страшную хулу на св. православную Церковь и её служителей и грозил изувечить дочь при первой встрече. Кончилось торжество. Народ выходил из храма Божия и слышал брань и разные проклятия старца Симонова. Но это не осталось для него без наказания Божия. Он к вечеру почувствовал страшную ломоту в ногах, слег в постель и стал издавать наводящие на многих ужасы стоны. Он стонал день и ночь, голос его охрип, ломота в ногах усилилась и он чуть только ими двигал. Дочь его Устинья, приписывая это чуду Божию, просила и умоляла отца покаяться, бросить заблуждения и возвратиться в лоно православной Церкви. Первое время отец гнал её от себя и не хотел слышать никаких слов. Но мольбы дочери и страшная ломота в ногах тронули закоренелое сердце раскольника и он изъявил желание побеседовать с прибывшим на Трехбратинскую Косу священником В. Путиловым. О. Василий Путилов, когда к нему обратилась с этой просьбой дочь Устинья, откликнулся и стал ежедневно ходить и беседовать. После двухнедельной беседы Алексей Симонов изъявил согласие присоединиться к православной Церкви. Больной и измученный, он 4 июня 1902 года является при помощи других, чувствуя страшную ломоту в ногах, в храм Божий, в котором не был 40 лет. Над ним о. Путилов прочитал молитву, исповедовал его и в конце литургии причастил его. «После принятия св. Христовых Таин, как говорит он сам, я почувствовал ломоту в ногах еще сильнее прежнего, но почему-то радовался сему, на душе у меня было легко и был я весел, потом боль стала утихать и по окончании литургии подошел я ко св. Кресту сам, без посторонней помощи». Вышел из храма Божия А. Симонов бодрым и здоровым и не чувствовал никакой боли в ногах, не чувствует и до сего времени, стал одним из усерднейших православных христиан, не пропускает ни одной божественной службы и всегда является в храм Божий первым. Это чудо милости Божией заставило призадуматься и родного сына его, Пимена Симонова, раскольника-фанатика и постоянного хулителя православия, заставило его искать сближения и частных бесед с священником о. В. Путиловым. Через месяц и он присоединился к православию с дочерями Агафьей 13 лет и Марией 10 л., а родной его сын Симеон, 10 лет, крещенный в православной церкви и уклонившийся в раскол, возвратился. Так, с освящения храма Божия на Трехбратинской Косе, брошенное семя дает и приносит уже плоды. Но если бы здесь не был построен храм Божий, то в этой дикопустынной и далекой местности развился бы страшный раскол, вожаки которого, явившись сюда из Оренбурга и Саратовской губернии, постоянно разъезжали по промыслам, устраивали с промысловыми жителями тайные беседы и склоняли их в раскол. С постройкой же храма Божия и благодаря энергической деятельности священника В. Путилова, все они куда-то исчезли, а остались одни только раскольники – постоянные промысловые жители, которые священника не чуждаются и даже приглашают его служить молебны на своих промыслах, но только ко св. Кресту не прикладываются еще.¹⁹⁹

Постройка новых православных и единоверческих храмов в раскольничьих очагах, с открытием приходов, везде скоро же дает самые отрадные плоды в деле миссии. Мы знаем приходы и храмы, которые были открыты только для 7–10 душ, но чрез два года число спасаемых умножалось до 200 душ. К сожалению, не везде в епархиях обращается должное внимание на это обстоятельство и иногда открытие новых приходов встречает непреодолимые затруднения и проволочки, которыми пользуются враги православия, особенно лже-иерархия австрийской секты. Они открывают моленные и ставят попов своих для 5–10 последователей своей секты и пропаганда растет.

Из многих прискорбных фактов такой волокиты при открытии новых миссионерских приходов, мы можем указать на печальное дело об открытии прихода в пос. Д-ка, В-й губ., где вопрос этот тянется два года, несмотря на горячее участие в этом деле местного почтенного миссионера о. Иг. С-ча. Нам сообщают: дело это, как и вообще вопрос об освежении дела местной миссии в этой епархии, принял близко к сердцу новый архипастырь, так что о. миссионер и новоприсоединенные могут уповать на лучшее будущее.

* * *

В «Вятских Епар. вед.» №№ 3 и 4 т. г. напечатан отчет «Вятского Братства Свят. и Чудотв. Николая» за 1901–2 г. Миссионерское внимание в «отчете» останавливает на себе прежде всего «Центральная миссионерская школа Братства» в г. Вятке.

Школа основана в 1875 году блаженной памяти протоиереем Ст. Н. Кашменским и имеет своею задачею подготовлять из среды крестьян ревностных, в духе кротости христианской, собеседников с мнимыми старообрядцами, а также учителей миссионерских школ грамоты, содержимых Братством. Школа делится на два отделения: мужское и женское.

Соответственно трехгодичному курсу школы, учащиеся делились на три группы. Всех учащихся в отчетном году в мужском отделении (в собств. доме Братства) было 22 человека, в возрасте от 22 до 35 лет.

Многие из учащихся женатые и отцы семейств и даже старшие в семействе и заслужившие доверие и уважение своих собратий крестьян одного с ними села и прихода, и почти все из них жители зараженных расколом приходов и окончившие курс в народных школах Двое из них – Григорий Евдокимов и Иосиф Сиков – даже бывшие раскольнические начетчики.

В женском отделении, помещающемся в Преображенском женском монастыре, обучались 14 крестьянских девиц, в возрасте от 19 до 38 л., и делились на две группы.

Учащиеся изучали, по особо составленной Советом Братства программе: историю и обличение русского раскола, историко-литургические сведения, священную историю ветхого и нового завета, катехизис и церковную историю. Учебный материал подобран надлежаще: полемико-апологетический элемент оттеняется в нём применительно к целям школы и потребностям противораскольничьей миссии

Младшей группе преподана истерия раскола и единоверия и сообщены сведения о современном положении раскола и главнейших его деятелях.

Кроме сего, ученики этой группы были ознакомлены с обличением раскола. Преподано было о догмате и обряде, об отличии и невозможности отождествлять первый со вторым, о всегдашнем праве Церкви изменять обрядовые предания, что было доказано правилами вселенских и поместных соборов и дальнейшею церковною практикою. Было обращено особое внимание учеников на то что Св. Церковь в продолжение своего существования от дней апостольских и до дней до-никоновских сохранила неприкосновенными только догматические определения, а с административными и обрядовыми постановлениями обращалась с благорассуждением, применяя их сообразно обстоятельствам и времени. Затем довольно подробно рассмотрены были вопросы: о двуперстии, восьмиконечном кресте, хождении посолонь, семипросфории и прочих обрядах православной Церкви. Не оставлены были без внимания вопросы: об иконописании, поклонах, семипоклонном начале, брадобритии и о недостатках нравственной жизни православных, на которые любят указывать мнимые старообрядцы. При изучении обличения раскола возражения старообрядцев брались из жизни и опровергались в собеседованиях между учениками, из которых одни были за старообрядцев, а другие за православных.

«В среднем отделении было преподано учение о Св. Церкви, составе её, трехчинной иерархии, хиротонии, с опровержением беспоповских возражений, сделан был разбор учения о Церкви и иерархии беспоповцев и приемлющих австрийское священство; сообщено было о таинствах Церкви: крещении, миропомазании, покаянии, причащении и браке; при чем были разобраны все тексты старопечатных книг, которыми беспоповцы защищаются против православных миссионеров; был изучен вопрос о последнем антихристе, лице его, времени пришествия и продолжительности царствования его, о признаках царствования его и обличителях его – пророках Енохе и Илии. Все, приводимые старообрядцами, свидетельства в пользу учения о духовном антихристе подвергались тщательному разбору. Ученики второй группы, как и первой, классические тексты из слова Божия и старопечатных книг заучивали на память». Ученики старшего отделения повторяли все пройденное в первые два года.

Приемам собеседования со старообрядцами ученики двух старших групп научались посредством примерных диспутов между собою, устрявшихся под руководством учителя школы Н. Тихвинского.

Учение продолжалось в течение шести месяцев: началось 2-го октября 1902 г. и окончилось 27 марта 1902 г. Уроки в обоих отделениях были каждодневные, с 8 часов утра до 12 часов дня, кроме воскресных и праздничных дней.

Во внеклассное время учащиеся знакомились со старопечатными книгами и читали книги миссионерского и другого содержания обсуждали и решали разные вопросы.

По воскресным и праздничным дням в феврале и марте отчетного года братские ученики изучали приемы собеседований с раскольниками и знакомились с характером их и во время публичных собеседований в г. Вятке. На этих собеседованиях ученики принимали ближайшее участие. Они были обязаны доставлять из миссионерской школы на эти собеседования необходимые книги и обратно увозить их, наблюдать за сохранностью их, во время собеседований приискивать в них свидетельства и подавать их миссионерам.

Принимались в школу крестьяне, рекомендованные местными духовными отцами.

Жизнь учеников в школе Братства в отчетном году обращала на себя внимание следующими добрыми явлениями. Каждое утро и каждый вечер они проводили в общей получасовой молитве. Молитвы они читали по очереди, а пели все, пели многие тропари и песнопения. Молитвенное настроение было глубокое и искреннее. Жили они между собою в мире и согласии, подчиняясь во всем избранному из среды себя старшему. По воскресным и праздничным дням учащиеся в мужском отделении ходили большею частью «в мужской монастырь», за Богослужением некоторые ученики участвовали в чтении и пении, по благословению преосвященного настоятеля. В помещениях школы ученики обязывались по очереди поддерживать чистоту и порядок. Приготовление пищи также лежало на них самих.

Кроме готовой квартиры, отопления и освещения, ученики получают от Братства на содержание по шести рублей в месяц. Ученицы же пользуются готовым столом от монастыря, настоятельнице которого выдается Братством та же самая сумма, что и ученикам. Из этой суммы игуменья Евгения выдает ученицам на руки по два рубля на чай и другие расходы.

Кроме сего, всем учащимся, в начале и конце учебного года, выдаются проходные деньги по 3 коп. на версту.

Всех экзаменовавшихся было в мужском отделении 16 человек, а в женском 14. Учащиеся отвечали сознательно и многие живо.

Кроме центральной школы с двумя отделениями в гор. Вятке, Братство имело в отчетном году в своём ведении и на своём содержании 42 школы в епархии. Школы эти находятся исключительно в приходах зараженных расколом,²⁰⁰ не редко в самых глухих местностях, удаленных от приходских храмов на далекое расстояние, от 10 до 25 вер. и более, в таких даже деревнях, где два-три дома православных или же всё население поголовно раскольническое. Учителями братских школ в епархии состоят крестьяне, обучавшиеся в Вятской Братской миссионерской школе, и практически ознакомленные с методами начального обучения грамоте чрез посещение образцовой церковно-приходской школы при Вятской духовной семинарии. Кроме обучения детей грамоте, Закону Божию и счислению, братские учителя, по уставу Братства, обязаны по своим силам осуществлять миссионерские цели Братства, то есть ослаблять нетерпимость раскольников к православным и способствовать к сближению раскольников с православною Церковью, а также охранять православных, живущих с раскольниками, от совращения в раскол и утверждать их в преданности Св. Церкви.

Во всех 42 братских школах было учащихся 881. В числе 881 учащихся было раскольнических детей – 38%. Вместе с мальчиками учились и девочки – православные и раскольнические: тех и других было 211.

Преследуя миссионерские цели, братские школы отличаются от церковно-приходских и земских школ как внешней обстановкой, так и постановкой учебного дела. На стенах школ развешены картины и листы с изречениями уважаемых раскольниками старопечатных патриарших книг и имеются копии с древних греческих монет с изображением крестов разных видов: четвероконечных, шестиконечных и осьмиконечных. В библиотеках братских школ находятся современные полемические противораскольнические книги и брошюры. Прописи составлены о. Кашменским с классическими изречениями из старопечатных книг, например: «Кроме церкви Божия нигдеже несть спасение»; «Веждь убо без всякаго сомнения, яко в Церкви Божией не две точию суть тайне, но всесовершенно седмь»; «Не может церкве без епископа быти»; «Удобейше есть солнцу угаснути, нежели церкви без вести быти» и т. п. Во многих школах имеются даже патриаршие старопечатные книги, как то: Кормчая, Кириллова книга, Кинга о вере, Большой и Малый Катехизисы.

Кроме учебных предметов, положенных в народной школе, учащиеся в братских школах знакомятся с краткой историей возникновения русского раскола при патр. Никоне и с теми изречениями старопечатных книг, которые раскрывают заблуждения их. По примеру центральной школы, практикуются в некоторых братских школах примерные разговоры между двумя учениками, обыкновенно из группы выпускных, из которых один изображает православного, а другой раскольника. Чрез эти разговоры, под руководством учителей, ученики знакомятся со способами ведения бесед со старообрядцами, с приемами защиты Св. Православной Церкви и приучаются к опровержению возражений старообрядческих и к обличению неправоты раскола.

Приведенные выдержки сами говорят о великой миссионерской важности вятских миссионерских школ: чрез эти школы выступают на борьбу с расколом здоровые элементы самого народа. Как вышедшие из народа и возвращающиеся в народ, обучавшиеся в братских школах и надлежаще подготовленные к миссионерской работе эти труженики св. дела близки к народу по своему духовному складу; им понятнее душа народа и для них откровеннее. Постоянные житейские отношения общат их с народом и дают им возможность постоянно следить за состоянием его упования и своевременно принимать соответственные миссионерские меры… В том же отчете Братства даются сведения о плодотворной деятельности вышедших из миссионерских школ миссионеров-простецов. Остается только пожелать, чтобы пример Вятского Братства нашел себе возможно больше подражателей среди радетелей внутренней миссии нашей св. Церкви.

Нельзя не отметить и того, что Вятское Братство, полагая в числе духовно-нравственных мер к утверждению православия и к ослаблению раскола бесплатную раздачу книг, брошюр и листов общерелигиозного и миссионерского содержания среди православных и раскольников, выписало в отчетном году более 18 тысяч брошюр, свыше 170 наименований, и из них более 13 тысяч выдало бесплатно для распространения в епархии.

Помоги, Господи, Вятскому Братству в том же духе и той же силе продолжать своё святое дело.

* * *

Село Дедовщина, Сквирского уезда, Киевской губ. составляет гнездо сектантов-малеванцев, которые свою дедовщинскую сектантскую общину называют «Кондратовою полусохвиею».²⁰¹ Осенью истекшего года, как сообщает наш корреспондент, все окрестные сектанты получили приглашение от «старшего брата», явиться на «собор», в Дедовщину в ночь с 4 на 5 октября, который продолжится и в ночь с 5 на 6 октября. На этом «соборе» предстояло обсудить нужды «братства» и, если будет возможно, «торжествовать победу над православными». Про этот сектантский собор прослышал полицейский урядник, квартирующий в с. Лучине и не замедлил явиться в село Дедовщину; он приехал туда в то время, когда «Собор» уже открыл своё заседание в доме одного из сектантов. На собор явилось несколько сот сектантов, в том числе и сосланный в Сибирь штундист села Турбовки, Барклом Диденко. Соборяне-малеванцы, обсуждая свои действия и намерения касательно православия, коснулись и вопроса о том, что означает слово «православный?». При этом поднялся сектант Барклом Диденко и сказал.

– Браты мои! Разве вам неизвестно, що значит «православны … Воны правом славны, своим правом над нами, «божими братами!» Зробимо-ж (сделаем) так, щоб мы булы нравом славны! Нехай наше право буде славне, а не их, идолопоклонныкив!…

– Зробимо! Зробимо! (сделаем!) загудели сектанты, которых была такая масса, что соборяне, не могши поместиться в хате, устроили заседание в клуне, (риге) освещенной фонарями.

– Да як (как) же нам и не зробить, як мы всемогущи! Господь нам сказав: вы боги и сыны Всевышнего все вы! (Пс.81:6). Ось як Господь сказав! Чого-ж нам медлить, чого бояцьця?… Посьпишимо исполнить всякую правду (Мф.3:15). Во имя бога нашего Кондрата поднимем знамя! Да будут постыжены и жестоко поражены все враги наши!… Расторгнем узы их и свергнем с себя оковы их!… Да прекратится злоба нечестивых, а нас нехай Господь пидкрипыть!… кричал Барклом.

Наш бог Кодрат.

Наистарший брат,

Зробыть гоже, (сделать доброе)

Нам поможе:

Нечестивы,

Злочестивы,

Уси (все) падуть (упадут)

Як прах подут!…

Запела одна из сектанток. В это время в собрание нечестивых явился урядник и требовал разойтись, но сектанты оказали сопротивление и не разошлись, причем выступил с угрозою сектант Барклом Диденко и, взявши урядника за грудь, воскликнул.

– Ты прыйшов нашу церкву разрушать. Ты сегодня разрушишь нашу «преславну Кондратову полусохвию», а завтра мы разрушимо вашу церкву! Урядник испугался угроз сектантов и, боясь повторения Павловского погрома, ускакал в Лучин, а сектантский собор продолжал свои суждения, причем сектант Барклом весьма храбрился и, придя в экстаз, кричал по адресу православных:

– Я рассею их, как прах пред лицом ветра! Как уличную грязь потопчу их… Видели, братие, как враг наш урядник, увидевши наш «божественный собор» изумился, смутился и обратился в бегство! Страх объял его и мука, как у женщин в родах! Да возвеселится и возрадуется сердце нашого «Силона» (Сиона), нашего отца небесного Кондрата! Благоговейте пред его именем все вы братья и сестры, ибо сей бог есть бог наш на веки и веки! Он будет вождем нашим до самой смерти! (Пс.47:15). Помолимся!…

Весь собор сектантов стал на колени и начал петь свои псалмы; затем положили на стол живую «плащаницу» – Марию С-кую, пришли в экстаз и начали выражать своё неистовство хлопаньем в ладоши, скаканьем и различным выкрикиваньем, причем поочередно подходили целовать «плащаницу». Безумные говорят, что эта Мария-праведница и прообразует то время, когда с неба сойдет плащаница таких же огромных размеров, как С-я и что на этот небесный ковер-самолет воссядут все малеванцы и будут вознесены на небо.

Всю ночь собор провел в молитве и в «получении духа», при чем, объятые религиозным экстазом, плакали все навзрыд. Восходящее солнце в субботу 5 Октября осветило это нечестивое сонмище, когда еще не были окончены темные дела безумцев.

Поздно вечером 5 Октября в Дедовщину прибыл лучинский волостной старшина, урядник, сотские и десятские со всей лучинской волости. Кто-то из приверженцев секты дал знать собору, что в село явилась многочисленная полиция, но сектанты не смутились и продолжали своё дело. Ночью сельские власти их не потревожили и только утром в воскресение 6 Октября, «собор» окружили и попросили всех сектантов отправиться в общественную сборную избу села Дедовщины.

– Теперь бери нас, мы готовы! Побеседовали с богом. Теперь можемо «балакаты» (говорить) и с людьми, сказал Барклом, обращаясь к уряднику. И соборяне, конвоируемые десятскими и сотскими, пошли к «сборной», где всех их переписали, и партиями в 25 человек каждая, отправили в становую квартиру. Отправлено их туда более сотни.

Печальное зрелище представляла толпа конвоируемых сектантов, угрожавших разрушить дедовщинскую православную церковь. Проведши почти двое суток в аду – без сна, среди беспрерывного экстатического состояния, сектанты имели крайне изнуренный, подавленный, больной вид. Одна сектантка умерла от разрыва сердца. В добавление картины, сектанты, идя дорогою, распевали свои заунывные сектантские псалмы, а агитатор Барклом, обращаясь к глазевшим православным, вопил: «се божий народ! Се колесныця новаго Сывона (Сиона)».

Пыль подымалась столбом на дороге от шествия этой «колесницы новаго Сывона», а в воздухе стояли стоны от диких возгласов и визгов тех сектантов, которые получили «духа».

Хто може разчыслыть

Хмару своей мудростью?

Хто може удержать,

Щоб не падав з неба дощ?

Хто може заглянуть

В нашу праведну душу?

И хто може сказать

Чого плакаты мушу?

Ой жалю мий горькый,

Крушенье серця мого!

Мушу плакать стольке.

По воль серця мого!

Слезы як той горох.

Да котяцьця по лицу;

Ах! Колы-ж я прыйду

И к желанному концю!

Слышатся возгласы сектантской песни. Православные перекидываются шутками на счет сектантов, а местные сектанты только вздыхают, поднимая глаза к небу, в ожидании появления «плащаницы», на которой должен явиться сам Кондрат Малеванный.

«Из Костромской епархии». (От нашего корреспондента). Буйство раскольников-фанатиков на беседе

Труден был путь первых тружеников св. миссии, не свободен и в настоящее время от опасности и лишений этот путь. Подвергали опасности жизнь свою отцы проповедники в древние времена, в такой же опасности находится и теперь наша миссионерствующая братия, по глухим дебрям и весям нашей матушки Руси. Несмотря на XX век, фанатизм раскола остается еще тем, чем был он при его возникновении.

Нижеприведенный факт, имевший место 15 января с. г. на людном берегу матушки Волги, может служить яркой иллюстрацией дикости раскольников.

В районе Макарьевского уезда, прилегающего к Волге, появился пропагандист раскола некто Платон Морозов. Морозов занимался в раскольнических деревнях обучением детей. Но цель его прибытия была другая – удержать движение в пользу св. Церкви, которое заметно было за последние два года между раскольниками сего уезда и выразилось во многих присоединениях из раскола ко вновь открывшимся здесь единоверческим приходам. За последнее время местом пропаганды Морозова была богатая деревня на берегу Волги Абражкино. Проживая здесь, Морозов вел деятельную пропаганду: от бесед с православным миссионером он по большей части уклонялся. На 12–15 янВ.С. г. местный окружной миссионер назначил в деревне Абражкино беседы. На беседу был приглашен о. миссионером местный приходский священник Ф. Смирнов. Вызвали на беседу и Морозова.

От бесед о пророках Илие и Енохе и об антихристе Морозов отказался, и лишь по настоянию миссионера и собравшихся стал беседовать о Церкви. Вся беседа его была одним кощунством и хулением св. Церкви, таинств и всего, что так дорого для сердца православного. По примеру своего учителя – Коновалова достойный его ученик Морозов изощрялся в глумлении над св. Церковью. Насколько нечестиво было это глумление, страшно и передавать; однако скажу, что если на ярмарочных беседах в Нижнем Коновалов не стеснялся в кощунственных выражениях, за которые его неоднократно останавливали, то что же можно ожидать от его ученика Морозова где-то в деревне, да еще к тому же в отсутствии всякого начальства и властей.

Правда, миссионер всякое его и самое нелепое возражение разбирал, но раскольничья толпа «гоготала» и кощунственные слова Морозова вызывали у ней сочувственный отклик. Православная часть слушателей, возмущенная и обиженная в своих религиозных чувствах, просила о. миссионера и священника Смирнова заставить Морозова прекратить злохуления, но миссионер не полицейской, а христианской силой и убеждением старался повлиять на Морозова и продолжал обычным путем собеседование.

Когда на беседе зашла речь о св. тайнах, Морозов, в доказательство того, что тайны совсем якобы не нужны, вычитал из книги «Цветник священноинока Аввы Дорофея» о молитве Исусовой следующее. Привожу выдержку из «Цветника» своими словами.

«Если кто будет творить непрерывно молитву Исусову год, то вселится в того человека Бог (Отец), второй год – Сын, а третий год – Дух, а потому де и все таинства и тайны св. не нужны. Говори непрерывно молитву Исусову и спасешься!» Прочитав это место из «Цветника», Морозов сказал народу: «это ведь пишет святой отец и ему надо верить, а не миссионерам».

Выслушав это, священник Смирнов возразил, что святой Авва Дорофей, в своей книге подобного ничего не говорит, а это слова другого Дорофея, зараженного Севировою ересью, который разделяет святую Троицу на три начала и учит о их неравенстве. О. Смирнов тут же послал в свою библиотеку за подлинной книгой «Аввы Дорофея». Когда книга была принесена, ничего подобного, что было вычитано Морозовым, в ней не найдено. При этом из предисловия подлинной книги «Аввы Дорофея» прочитано следующее: «Вестно да есть в сей душеполезной книге, яко два беста Дорофея и два Варсонофия. Ова убо ученьми Севировыми болезновавше, ова же православие и совершенное обучение лобызавше и та суть обносиша в сей книзе. От нюдуже и приятельну сию имуща любим»… «Следовательно, продолжал о. Феодор, по словам предисловия книги Аввы Дорофея, книга Морозова не есть книга св. Дорофея, а еретическая. А так как сия книга напечатана без дозволения духовной цензуры и в подпольной типографии, то я прошу её у вас для разбора и просмотра; деньги же, что она стоит, вот получите за неё».

Нельзя описать, что произошло здесь после этих слов о. Феодора. Раскольники закричали: «тащи его из-за стола на улицу! разорвем его на части! бей его!»

Присутствовавший на беседе деревенский сотский, чтобы защитить миссионеров, встал на стол, так как раскольничья масса стала напирать к столу. Двух же сельских десятников, которые стали было уговаривать толпу, несколько раз ударили. Немедленно послали за полицейским урядником и волостным старшиной. Книгу же отец Феодор передал было близ его стоящему на улице православному, но раскольники с неистовством вырвали её у последнего. Буйство раскольников, подстрекаемых Морозовым, приняло было широкие размеры и если бы вовремя не прекратили миссионеры беседы и не послали за полицией, то им не избежать бы дикого самосуда фанатиков.

А мало ли подобных случаев и опасностей, которым подвергаются наши труженики миссионеры в глухих дебрях раскола?

Священник Иоанн Чередников

Из Киева. (От нашего корреспондента). Киевское религиозно-просветительное Общество

В числе просветительных учреждений, имеющих важное миссионерское значение, не последнее место занимает Киевское религиозно-просветительное общество.

Недавно названное общество праздновало годовщину своего открытия особым торжественным собранием.

Из отчета можно было усмотреть, что в состав общества входило 12 почетных членов и 312 членов-соревнователей. В истекшем году общество выразило свою деятельность 1) в богословских чтениях для интеллигенции, 2) в религиозно-нравственных собеседованиях для простого народа, 3) в издании брошюр и листков и 4) в постройке собственного дома.

Богословские чтения для образованного общества велись главным образом профессорами Киевской Духовной Академии. Почти все чтения богословского характера направлены были главным образом против модного толстовского учения и посещались массою публики, в особенности из учащейся молодежи.

Но самая главная заслуга Киевского религиозно-просветительного общества на миссионерском поприще заключается в устройстве чтений и собеседований для простого народа и бесплатной раздаче религиозно-нравственных брошюр и листков. Такие чтения в отчетном году велись в 34 пунктах города и всего было предложено свыше 1400 собеседований. Для раздачи народу, по мимо готовых листков и брошюр, общество специально на свои средства издало 15 брошюр и 14 листков религиозно-нравственного и поучительного характера.

В настоящее время, Киевское религиозно-просветительное общество, не имея собственного помещения, было значительно стеснено в своих благих целях и намерениях. Но это устранится и деятельность общества значительно расширится с устройством собственного величественного и обширного помещения, в котором предположено устроить церковь, зал для чтений и собеседований, библиотеку-читальню, лавку для продажи книг и листков и т. п.

С. Б.

О. Иоанн Кронштадтский о старом и новом пути спасения

25 февраля, совершив в Иоанновском женском монастыре Божественную литургию преждеосвященных Даров, о. Иоанн обратился к богомольцам со словом назидания, произведшим сильное впечатление на молящихся, на текст: Аз есмь путь и истина и живот: никто же приидет ко Отцу, токмо Мною (Ин.14:6). Так говорит Господь: «Я путь, истина и жизнь и если кто хочет идти к Богу, должен пройти чрез Меня. Такое глубокое, важное, восхитительное слово, полное Божественного величия, возвестил Спаситель ваш миру. Люди до Христа блуждали по путям, ведущим к заблуждению, к смерти, к проклятию; все сходили во ад и никто не мог идти на небо. Небо было заключено для людей и только Господь крестом Своим отверз людям вход на небо. Люди до Христа жили в идолопоклонстве, в мерзостях греховных. Жалкое состояние было рода человеческого до Христа! и вот, Собезначальный Творец неба и земли и самого рода человеческого, по предвечному Совету, благоволил прийти на землю и для того, чтобы люди не забывали Своего Сладчайшего Спасителя, следовали по стопам Его, благоволил на земле основать Церковь Свою: Единую, Святую, Соборною, Апостольскую Церковь и в ней положил всю благодать, все благодатные средства, чрез которые мы можем спасаться, обретать истину, живот, примиряться с Богом чрез веру, покаяние, причащение Бессмертных и Животворящих Таин Тела и Крови Христовых. Церковь и только Церковь, как истинная, Богом данная Учительница, учит нас правому пути. Аз есмь путь. Один только Господь показал нам истинный путь. Какой это путь? Это – вера твердая в Господа нашего Иисуса Христа и купно во Св. Троицу, тайну воскресения мертвых и будущего века. Это – путь Евангелия, распинания нашей многострастной плоти с её страстями и похотями, молитва, пост, чистота, святость, кротость, смирение, милосердие. Этим путем прошел Сам Начальник и Совершитель нашей веры (Евр.12:2) – Господь наш Иисус Христос. Так напр., 40 дней постился Он, не вкушая никакой пищи, не пия ни единой капли воды. Я почему говорю об этом пути? А потому, что в нынешнее время появились неучи, недоученные люди, знающие лишь светскую науку, которые проповедуют другой путь. Можно ли найти другой путь? 6000 лет люди блуждали во мраке и не находили истины, пока Сам Единородный Сын Божий не пришел в мир засвидетельствовать истину. Он был Свидетелем, Живым Словом Отца и никто, кроме Его, не мог примирить человека грешника с Богом Святым: люди не знали мира, не знали того, как прийти к Богу. Только Господь открыл людям: Кем и для Кого всё было сотворено, в ком нужно почерпать каждый день свою силу и свою жизнь. Умники неумные, в роде Толстого и его последователей, хотят найти другой путь и сбившись с истинного пути, находят путь заблуждения, отвержения Христа: не хотят веровать в то, что веками установлено, Самим Богом открыто и возвещено; отвергают Церковь, таинства, руководство священнослужителей и даже выдумали журнал «Новый путь». Этот журнал задался целью искать Бога, как будто Господь не явился людям и не поведал нам истинного пути. Не найдут они больше никакого пути, как только во Христе Иисусе, Господе нашем. Этим путем прошли миллионы людей, – чудно спаслись и получили вечную радость на небе. К чему же приводят мои Слова? К тому, чтобы твердо держаться того пути, который есть Христос и Его истинная Церковь, держаться спасительных таинств. Другие пути все ведут в погибель. Эта сатана открывает эти новые пути и люди бессмысленные, буии, не понимающие, что говорят, губят и себя и народ, так как свои сатанинские мысли распространяют среди него. Крепко, остро уши держите, знайте Единый Путь, чрез который спаслись миллионы людей. Никакие Толстые и их последователи и никогда не найдут и не покажут нам другого такого, как наш, верного пути, а сами лишь постыдятся и как дым исчезнут. Аминь».

Битва «брачных» и «небрачных»

В деревне Пряхино Камышинского у., по словам «Цариц. Вестн.», почти все жители – «старообрядцы федосеевцы», не приемлющие брака; они считают великим грехом «жениться». В этой же деревне, а также и в соседних проживают «старообрядцы поморцы», которые учат, что женитьба не есть греховное дело. Давно уже эти две секты враждуют между собою и нередко беседуя о вере, никак не могут прийти к соглашению, а победителями всегда остаются «брачные». Но «небрачные», видя себя побежденными, нередко, сговаривались отмстить обидчикам. 19 минувшего января вызвали в названную деревню двух начетчиков: кр. с. Ахмата Артемия Черчимцева и кр. с. Дубовки Михаила Суворова. Начетчики были оба со стороны «брачных». Доказав по книгам неосновательность учения «небрачных», они все-таки не хотели уходить с беседы. Но в это время кто-то крикнул: «Смерть им!». И как бы по данному условному сигналу все «небрачные», в числе 100 человек, бросились с кулаками на брачных и началось страшное избиение. Начетчики как-то проскользнули и спаслись бегством. Трудно было установить порядок среди разъярившейся толпы, которая махала кулаками и кричала во всё горло: «Долой брак! Бей брачных! Смерть им! Теперь нет брака! Настало последнее время!». Немедленно было сообщено полицейской власти в с. Золотое. Явился пристав, который и восстановил порядок. Переписав человек 50 бунтовщиков, он передал дело судебному следователю.

* * *

Епархиальный противораскольничий миссионер Владимирской епархии, канд. бог. М. В. Грацианский, согласно прошению, перемещен на должность епархиального миссионера в Воронежскую епархию, причем Св. Синод разрешили г. Грацианскому принять сан священника целибатом.

– В Омской епархии открыта должность епархиального миссионера, каковая должность в настоящее время вакантна.

– Епархиальный миссионер Костромской епархии, священник о. Иванов в конце истекшего года волей Божией скончался и миссионерская должность в настоящее время вакантна. Миссионер имеет своё местожительство в г. Кинешме, как в центре раскола.

Руководителем прений был избран философ H.М. Минский. Последний напомнил собранию, что главные положения доклада Д.С. Мережковского сводятся к двум вопросам: об отлучении гр. Л. Толстого и об отношениях между русскою Церковью и русским государством. Второй вопрос более важный, постоянный, сказал руководитель, так что в настоящее время мы, может быть, сосредоточили бы пока своё внимание на вопросе об отлучении Л. Толстого? В свою очередь он распадается на два вопроса. Во-первых, докладчик задевает внешнюю, формальную сторону этого отлучения и хочет знать, было ли это простым объявлением об отпадении Л. Толстого от Церкви, или это была «анафема», и во-вторых, докладчик спрашивает, как должно отозваться отлучение Л. Толстого на всём русском обществе? Эти два вопроса следует разрешить прежде, чем говорить об отношении между Церковью и государством.

Епископ Сергий. Я хотел сделать несколько замечаний относительно самого смысла слова «анафема», которая произнесена над Л. Толстым. Прошлый раз у нас было некоторое недоумение: что такое сделано с Л. Толстым – отлучен ли он от Церкви или только объявлено, что он сам отпал от Церкви? Некоторые думают, как мне кажется, что если мы установим то положение, что Св. Синод только засвидетельствовал об отпадении, а не отлучил, то это будет не так страшно, не такой ужасающий факт, каким представляется отлучение. Мне думается, что тут некоторое недоразумение. Отлучение страшно по своей, так сказать, обстановке; но в существе дела объявление об отпадении от веры более страшно. Отлучением, собственно, называется некоторое, насильственное удаление человека из Церкви, напр., когда кто сам не желает прерывать связи с Церковью и считает себя полноправным её членом, но вследствие того, что его учение не православно, вследствие, наконец, просто его безнравственного поведения, Церковь лишает его общения с собою – с различными последствиями этого решения, относительно погребения, участия в Таинствах. Тут мы имеем дело с человеком, который хочет и усиливается стоять на церковной почве, но Церковь говорит, что он к ней не принадлежит. Теперь другой случай: вопрос об отпадении от Церкви. Здесь уже имеется в виду факт более важный, более решительный, говорится уже об отпадении сознательном от Церкви. В этом случае об отлучении не могло быть и речи, потому что, раз человек отпал сам, то он к Церкви уже не принадлежит, и со стороны последней остается только засвидетельствовать это. Напр., в древности, во времена гонений была масса людей, отошедших от веры, под влиянием гонений изменивших вере. Собственно вопрос об отлучении их никогда в существе дела не поднимался, поднимался только вопрос, каким способом отлученных можно принять опять в Церковь. Юлиана Отступника не судил никакой собор. Он ни на каком соборе не был отлучен, он был просто отступником от христианства. И вот, случай с Л. Толстым, по моему мнению, представляет то же самое. Его не нужно было отлучать, потому что он сам сознательно отошел от Церкви. У нас это смешали с отлучением потому, что у нас привилегия членов Церкви перестала быть привилегией, обратившись скорее в обязанность каждого человека, всякого гражданина государства: хотя бы относительно погребения или даже относительно приобщения. Собственно человек не только имеет право приступить к Таинствам, быть погребенным: он даже должен быть погребен, как христианин. Поднялся вопрос, как поступить с Л. Толстым? Эти привилегии истинного члена Церкви принадлежат ли ему? Пришлось поставить вопрос о лишении его этих церковных привилегий. Это внешнее подобие отлучения и заявления об отпадении и было причиной недоразумений. Отлучение, собственно говоря, по своему внутреннему смыслу, гораздо менее трагично, чем простое заявление об отпадении, хотя последнее по форме представляется весьма мягким. Отлучение никогда не имеет смысла мести человеку за то, что он не служит Церкви. Это, с одной стороны, педагогический прием, чтобы дать человеку одуматься. Церковь говорит: «ты утверждаешь, что принадлежишь к Церкви, хочешь быть православным, но тогда ты должен то-то и то-то оставить». Ему прямо ставится вопрос: или продолжать жить, как хочет, или изменить своё учение или поведение и остаться в Церкви. Таким образом, по внешней форме это как будто некоторое наказание, но в сущности это только педагогическая мера. Подымался вопрос, ведет ли отлучение от Церкви к отлучению от вечной жизни. По моему мнению, когда Церковь произносит отлучение, она всегда ясно сознает, что она выражает именно волю Божию, обязательно волю Божию. На чём это основано? Основано это не на том, что Церковь берет, так сказать, слишком много на себя, узурпирует власть божественную; это основывается на твердой вере Церкви в то, что она произносить анафему вполне справедливо, т. е., что человек своим учением, своим поведением отпал от вечной жизни. При этом всё равно, отлучает ли собор или епископ, раз он действует во имя Церкви. Раз он действует во имя Церкви, он имеет право отлучить от Церкви, основываясь на ясном сознании, что данное лицо действительно отступило от истинной жизни, на уверенности внутренней, что он действует во имя Божие и произносит суд Божий. Но, конечно, человек отлучается от жизни вечной не тем, что Церковь объявляет об его отлучении. Предположим, что о каком-нибудь человеке ложно распространили, что он учит так-то, живет так-то, т. е. церковная власть получила сведения в неверном освещении. Или предположим, что церковная власть, по личному недоброжелательству, произносит отлучение или, наконец, просто, что она сама держится неправильного мнения. Тогда такая анафема уже возвращается на голову тех, кто её произнес, т. е. значение и сила анафемы не в том, что мы объявили: «хочу – пущу в царство небесное, хочу нет». Я не пускаю в полной уверенности, что этот человек сам бы не вошел, потому что его и Бог бы не пустил, т. е. отлучение основывается на вере в нравственную правду его. Я хотел бы еще сказать несколько слов относительно мистической стороны дела. Правда этого отлучения основывается не на юридическом праве Церкви располагать вечною жизнью людей, а на внутренней правде этих действий, т. е. раз человек потерял возможность к вечной жизни, он фактически лишается её, фактически отлучается от неё церковным актом.

Н.М. Минский. Позволю себе сделать один вопрос. Толстой был не единственный писатель, который проявил в своих сочинениях «безбожие». Были и другие. Он признал себя не христианином, и Церковь поставила перед ним зеркало: вот мол ты каков. Отчего, однако, этого не сделали по отношению к другим неверующим членам русской Церкви?

Епископ Сергий. Тут дело в том, что церковный организм зависит не только от власти церковной: «Я есмь лоза, Отец мой делатель. Всякую ветвь, не приносящую плода, Он отсекает»… Если бы только одна Церковь очищала лозу, тогда, конечно, неизбежно было бы объявление отлучения всякого больного члена Церкви; но Церковь, зная, что существует невидимый суд Божий, имея в виду, что акт отлучения – акт из ряду вон выходящий, – употребляет его в случаях более или менее исключительных.

В.М. Скворцов. Позвольте предложить встречный вопрос. Кого вы укажете из других писателей, кроме Л. Толстого, который бы так решительно заявил своё несогласие с христианскою Церковью и не только заявил, но и настойчиво распространял даже своё учение? Я по крайней мере не знаю других, равных ему по степени ясности противоборствующих с Церковью отношений. Я не говорю, конечно, о внутреннем разладе, так как в этом мы отдаем ответ только Богу. Может быть, вы представите примеры из истории нашей Церкви, где бы писатель в одинаковой мере и по выражению своих религиозных верований, и по стремлению не только самому веровать, но главным образом и учить этому других, распространять своё лжеучение, уподоблялся бы Толстому. С этой точки должен осветиться вопрос. Мне кажется, что Л. Толстой является в этом отношении чрезвычайным явлением в нашей Церкви: он один открыто заявил в своих сочинениях о полном несогласии с догматами православной Церкви. Об нём произнесен приговор, как о ересеучителе; и на вселенских соборах отлучали только ересиархов, а не мелких сошек.

Н.М. Минский. Конечно, указывать на писателей живых, которые отрицают Церковь, я бы не стал, потому что этим самым я бы подвел их под меч анафемы. Но достаточно сказать, что имеется целое философское направление, созданное Контом, которое считает весь теологический период устаревшим, и всякую божественную религию устаревшею. У нас существует не мало поклонников Конта – целая школа позитивистов; их Синод мог бы также отлучить от Церкви, так как они отрицают не только христианскую религию, не только Христа, как Богочеловека, но религию вообще.

Архимандрит Сергий. Разъяснил подробно, что сказано в посланиях апостольских по поводу анафемы (которую объявляют на первой неделе поста) и кого отлучают в совершаемом на этой неделе чине анафемы:

«Отрицающих бытие Божие, отрицающих промысел Божий, не признающих Бога духовным существом, отрицающих Иисуса Христа, отрицающих Св. Духа, отрицающих силу искупительных заслуг Христа Спасителя, не признающих Св. Деву, считающих её простою женщиною, отрицающих св. Писание и вообще пророков, считающих настоящую жизнь концом всего, отрицающих вселенские соборы, св. иконы». Лица, которые держатся этих убеждений, по объявлению Церкви не состоят в духовном союзе с Церковью, поэтому она говорит, что они отлучились от неё. По поводу того, что сделала святая Церковь в прошлом году в феврале месяце, я бы ответил: Церковь не оповещала анафемы нарочито для Л. Толстого. Если учение его расчленить на части, то в нём нет ничего нового, это уже объявлено. Ново только то, что сперва был Арий, потом Македоний, – отрицавшие отдельные пункты, – потом явился Толстой и стал всё отрицать. Того учения, которого держится Л. Толстой, держались многие и раньше, и Церковь заявляла, что кто держится этого учения, тот не принадлежит к Церкви. Но Церковь хотя заявила, что Л. Толстой отпал от Церкви, что он в союзе с нею не состоит, но анафемы не сказала. Совершенно верно, что у нас есть направление позитивистов, но они своего учения не распространяют и своих последователей десятками тысяч не считают. У нас есть позитивисты, но они излагают своё учение в форме таких книг, которые не всем доступны. Л. Толстой всем доступен и имел много последователей. Это я говорю к тому, что русская Церковь видела, что Л. Толстой опасен для членов русского общества не потому, что его хотели изгнать, а потому, что он опасен, так как в духовном союзе с Церковью не состоит. Я хочу указать на то, что Толстому нарочито не оповещали, а только объявили, что он отпал, потому что по степени влияния на народ, по своему художественному таланту, Л. Толстой господствовал над обществом и был для многих опасен. Он действовал против христианства, а между тем он прикрывался – христианством и евангелием. Поэтому Церковь объявила об отпадении Л. Толстого от Церкви.

Белявский разъяснил, что никто из врагов Церкви не писал своего евангелия, кроме Л. Толстого. Он, кроме того, написал догматику, выдавая её за настоящую православную. В данном случае Л. Толстой отлучен, чтобы его не принимали за настоящего, православного богослова.

Свящ. Левашев сообщил, как один ученый человек, профессор, который 12 лет не был на исповеди, в первый раз серьезно задумался над своим религиозным состоянием именно под влиянием послания Св. Синода: у него явился вопрос, не отлучен ли и он вместе с Л. Толстым? Исповедавшись, он дал обещание уже никогда не опускать обязанности исполнения святого долга.

Влад. Успенский говорил, что рассуждения собрания недостаточно уяснили, почему же торжественное, открытое засвидетельствование отпадения потребовалось именно для Толстого, а не для других, тогда как эти другие более повинны. Разве не существуют в настоящее время социально-философские доктрины – не на словах, а по существу своего учения гораздо далее отводящие от Христа и Церкви, чем толстовство? Я не буду говорить о позитивизме – направлении слишком общем, философском, с трудом разложимом на конкретные явления текущей жизни. Мне хотелось бы указать на более бьющую в глаза доктрину экономического материализма, которой следует так много современных интеллигентов, которая проповедуется едва-ли не с кафедр профессорами. Л. Толстой ближе к христианству, чем представители этой доктрины. В каждой религии есть три момента: нравоучительный, догматический, мистический. Доктрина экономического материализма, в сущности, отрицает и тот, и другой, и третий. Для неё не только религия, но и философия, и вся вообще высшая область человеческого духа оказывается каким-то фантомом, придатком, не имеющим существенного, определяющего значения в жизни, жизнь направляется лишь неумолимыми экономическими законами. Л. Толстой отрицает момент догматический и мистический; но зато он с такой силой выдвинул значение момента нравственного. В этом отношении на его учение следует смотреть как на учение не христианское, конечно, и не церковное, зато подводящее к нашей Церкви. Я могу указать на факты. Было время, когда у нас в России организованы были целые толстовские общины. В них вся жизнь текла по особому толстовскому укладу. И что же? Весьма многие из тех лиц, которые были в этих толстовских общинах, стали такими горячими последователями христианства, каких редко встретить в настоящее время. Говорят, что Толстой многих соблазнил, и потому де его учение особенно, не в пример прочим, опасно. Но не преувеличиваем ли мы этих страхов? И раньше увлечение Толстым – не художником, а моралистом – никогда не было слишком широким, повальным. Если некоторые сектанты находили для себя опору в учении знаменитого писателя, то и здесь Л. Толстой не был главным виновником зла. А в настоящее время толстовство можно считать минувшим явлением. Я решительно не знаю, кого в настоящее время соблазняет религиозно-нравственное учение Л. Толстого. Я вижу много соблазнов, но не в его учении… Отец Сергий говорит, что учение Толстого в истории Церкви повторялось десятки раз. Чем же это новое повторение его особенно опасно?… Говорит еще: «страшно, что он действует под флагом христианства». Но разве Л. Толстой скрывает своё учение? Напротив, не говорит ли он чистосердечно того, что многие другие думают и даже говорят, но… втихомолку. Есть тысячи людей, которые проповедуют истины более опасные христианству, которые сеют учение, отводящее не только от Церкви, но даже от моральных устоев жизни, а между тем числятся православными. Что касается его отношения к евангелию, то несостоятельность его толкований евангелия – и ссылок на него слишком очевидна. И едва-ли какой-либо просвещенный читатель (а такими нужно считать всех, знакомящихся с моральным учением Л. Толстого) не поймет, что действительное евангелие и евангелие Л. Толстого совершенно не одно и то же.

Архимандрит Сергий. Мы говорили целый март месяц с вами об этом. Я хотел бы сказать, что лучше было бы интеллигентному обществу прямо прийти к христианству, чем идти закоулками. Я знаю, о каких лицах вы говорите, что их привел к христианству Л. Толстой. Их научило любить Церковь то, что они потеряли христианство. Известно ведь: что потеряем – становится нам дорогим. Они сами поняли это, когда потеряли Церковь. Но толкование евангелия Л. Толстым опасно.

Я подчеркну, что в числе многих причин, по которым Церковь объявила об отпадении Толстого, была и та причина, что если бы она молчала, то обрушились бы на неё. И так уже её упрекают в параличе.

В.С. Миролюбов. Толковать о Льве Толстом теперь, когда человек дожил до таких лет, к которым близка смерть, когда здоровье этого человека в таком состоянии, что он должен по несколько дней лежать в постели, и сердце его чуть не парализуется, это едва-ли уместно. А здесь толкуют, что он такой-то, такой-то, ничего не дал, устраняют его из Церкви… забывая, что этот человек дал русскому обществу больше, чем кто-либо другой.

Почему мы не собираемся в церкви вместе молиться перед Богом за того грешника, которому все мы столь многим обязаны?… Если я сделался лучше, чем я был по выходе из университета, то в огромнейшей степени я обязан этим именно Толстому. Этот человек делал людей лучше и лучше, вызывал у них слезы любви. Говорили, что Толстой подводил к Церкви, – я этого не знаю, но что он подводил к религии нерелигиозных русских людей-интеллигентов – в этом сомневаться нельзя. Это можно прочитать в 14 томе его сочинений, где говорится, что служение отдельному человеку или даже человечеству немыслимо, если оно не будет проникнуто исполнением воли Бога. Разве это не есть призыв к религии? Люди искренние стали слушать Л. Толстого и понемногу заинтересовываться религиозными вопросами; и не проходит и нескольких лет, как они начинают проникаться религиозными вопросами и делаются христианами. Мы знаем этих людей; этот переворот произошел с ними, когда они прошли через всё, что говорил Л. Толстой. Не лучше ли 77 раз простить того, кто вызывал у миллиона людей слезы любви? Когда я прослушал, что здесь говорилось о значении церковной анафемы, то пришел к убеждению, что и меня надо предать такой анафеме. Интеллигенция, не сделавшая ни миллионной доли того добра, что сделал Л. Толстой, спокойно признается в лоне Церкви.

Архимандрит Сергий. Церковь в данном случае действует так: будем молиться, чтобы он возвратился к ней.

В. Скворцов. Церковь молится каждый праздник, каждую службу, о соединении, как Л. Толстого, так и других, разъединенных с нею. По поводу мнения г. Успенского о том, что будто бы Л. Толстой приводит к Церкви, замечу: тиф тоже способствует здоровью, но не один человек не посоветует для этого заболеть тифом. Каким образом Толстой подводит к Церкви, когда он отрицает божественное начало Христа?

Вл. В. Успенский. Я не считаю необходимым принимать учение Толстого, чтобы прийти к Церкви. Речь была уже о случившемся печальном явлении и об отношении к нему. Я просил лишь уяснить, почему этот больной – Толстой более, чем другие, заслуживает выделения из среды здоровых.

Отрицая божество Христа, Л. Толстой подводил однако же некоторых к Церкви тем, что людей материалистического склада, неспособных идти прямым путем, неспособных (до времени) воспринять христианское учение во всём его необъятном величии, направлял на вопросы высоко моральные, вопросы духа… Разве интерес к этим вопросам не делает более восприимчивыми к учению Христа людей, занятых до того исключительно вопросами о борьбе рабочих с капиталистами, о ренте, прибылях и т. под.?…

В.В. Розанов доказывал, что Синод и Толстой суть явления разных порядков, что бумага об отлучении Т-го прозаична, что «Синод, не говоря о лицах, а говоря об учреждении, не имеет признаков личного существа, а Бог – личен, жив, свободен. Между тем Толстой, при полной наличности ужасных и преступных его заблуждений, ошибок и дерзких слов, есть огромное религиозное явление, может быть – величайший феномен религиозной русской истории за 19 веков, хотя и искаженный. Но дуб, криво выросший, всё же не есть безличное «учреждение», которое никак не выросло, а сделано человеческими руками (Петр Великий с серией последующих распоряжений). Посему Синод не имеет возможности подойти к данной теме и долго колебался подойти. У Толстого – тоска, мучения, годы размышлений, Иова страдание, Иова буря против Бога. Толстой – бес перед Иисусом; определение же Синода просто есть вызванное обстоятельствами постановление чисто внешнего характера – до такой степени в методе и тоне его не отражается никакой религиозной тревоги, которая всегда лична.

Толстой написал «Чем люди живы»: он как бы видел ангела у мужика; я настаиваю на слове «видел»; густота размышлений уплотнилась до осязательности этого образа. Верующие требуют знамений, когда философы спрашивают доказательств. У Синода есть доказательства, а «знамений» нет, и он в одной части есть административное учреждение, а в другой – философская академия, без какого-либо «помазания». Вот, в самом деле, еще термин: каждый из членов Синода помазан, но ведь не каждый отдельный член Синода судил Толстого от себя и за себя, а судило учреждение, которое ни на коллективные суждения, ни на коллективные решения помазания не имеет.

Прот. Соллертинский. Я совершенно согласен с редактором «Журнала для всех», г. Миролюбовым, предложившим собранию оставить Л. Толстого в покое. Но причиною этого для меня служит вовсе не жалость к расстроенному состоянию Л. Толстого. Я считал бы более удобным обратить внимание на объективную сторону дела. Я думаю, главное заключается в некотором непонимании между духовным сословием, которое здесь оправдывает отлучение Толстого, и людьми светскими. Но не знаю, ставили ли такой вопрос: в какое положение был поставлен Синод? Имел ли он какую-нибудь возможность молчать, не высказываться так или иначе? Я не говорю об его праве, я просто ставлю вопрос: мог ли Синод молчать о Л. Толстом, не сказать своего определенного решения? Несомненно верно, что Синод представляется в России хранителем веры, хранителем её православности. С другой стороны, Л. Толстой является отрицателем этой православности (я не говорю о христианстве). Л. Толстой явился противником православности и противником единственным. Были мнения, что есть и другие противники; было высказано, что такие противники – позитивисты. Это недоразумение. Позитивисты имеют логическое право быть верующими. Позитивисты говорили отрицательно о религии, но как об источнике и о способе познания; они говорят, что религия являлась вещательницей истины только в первых фазисах существования, а затем уступила место науке. Позитивизм скорее служит религии, потому что вся задача его заключается в том, чтобы выделить все феноменальности, чтобы никто не мог их поставить вместо Бога. Толстой, таким образом, является действительно единственным противником православия, но не в этом только отношении, а и в другом. Обратите внимание на его великую смелость, которая всегда, у нас и везде, привлекает к себе большую массу людей, не разбирающих хороши ли это, а слушающих только как говорят, как сильно говорят. – Этого мало. Толстой бесспорно угадал особенность нашего времени. Мы придвинулись все к вопросу нравственному. Все мы можем божественное познать только через нравственное. Нравственная часть выступила недавно и заняла собою умы. Толстой это понял и в этом его преимущество. Синоду едва-ли можно было смотреть на это дело безучастно.

В.М. Скворцов (обращаясь к Розанову): В. В.! Я не понимаю, какое это помазание вы разумеете? Скажите, а вселенские соборы имели такое помазание? Вы ведь историк, может быть, просветите наше невежество новым открытием?

Розан. Я ничего не умею сказать, имели ли вселенские соборы помазание?

В. Успенский. В то время, как некоторые представители учащей Церкви высказывались, что отлучение Л. Толстого не может вызывать никаких вопросов, светские члены общества говорили, что это дело громадное, что требуется много тяжких усилий мысли, чтобы отнестись к нему сознательно. Вопрос об отлучении был широко поставлен на прошлом заседании. Г. Тернавцев сказал: «в этом акте Россия благочестивая отлучила Россию мыслящую». По словам г. Минского, «никто не сомневается, что Церковь желает истинного блага России, но никто не сомневается, что и Л. Толстой искренно желает ей блага». Так случилось, что две силы, стремящиеся к одной и той же цели, столкнулись. Светское общество – на стороне Л. Толстого, хотя Л. Толстой, как выяснил г. Мережковский, не может быть назван представителем культурного общества. Он, как Янус двуликий: в своих романах «Анна Каренина», «Война и Мир» он еще представитель светских культурных идеалов. Но позднее он явился отрицателем науки, искусства, – одним словом, всего, чем живет культурное общество. Почему же светское культурное общество все-таки так горячо за него вступилось? В чём здесь impedimentum dirimens? Мне кажется, светское культурное общество в данном случае руководится чувством самозащиты. Отлучение простирается не только на Толстого, но на всё культурное общество. Оно касается всех нас. Толстой в своём ответе Синоду говорит: «всё общество отрицает Таинства, то, что предлагает Церковь в своих догматах». Это неверно. Но верно во всяком случае то, что всем родствен тот процесс мышления, который привел Толстого к отлучению. Светское общество признает акт Синода неправильным. Оно видит в нём посягательство на высшее культурное благо, за которое оно борется уже пять веков – на свободу мысли. Г. Тернавцев сказал: Церковь, по своей идее, есть община спасения. Почему же она вступает в общий процесс всей мировой (мирской) жизни? Ведь она так или иначе участвует в культуре.

В.С. Миролюбов говорил, что Толстой несколько лет тому назад не имел Бога, был атеистом, теперь он несомненно религиозный человек, в доказательство чего оратор сослался на 14 том сочинений его и на ответ Синоду, где говорится о необходимости молитвы, «как возбуждающего начала для религиозных чувств». Он, несомненно, и теперь молится, продолжал г. М-в. Он мучился во время своих исканий. Во время этих исканий он дал русскому обществу столько импульсов, как ни один писатель. Вот почему я говорю, что следует прекратить эти разговоры, следует прекратить эти нападки, которые могут ли иметь связь с учением Христа, призывающего к любви? Почему нам не помогают в наших исканиях Бога, в наших недоразумениях относительно веры, когда многие во время исканий пулю в лоб себе пускали? Если приходят к нам на помощь во время наших исканий, тем менее имеют права отсекать ту ветвь, которая нам помогала находить того Бога, которого мы нашли в настоящее время. В интересах всего русского общества, исповедующего любовь Христову, я призываю прекратить разговоры о Толстом, потому что представители Церкви мало делали, чтобы возжигать эту любовь, на которой зиждется этот мир. Теперь отсекли лучшую ветвь мыслящей России, ту ветвь, на которую Бог пролил высочайшие дары, произведения которого обучают человека. Если бы наше собрание происходило до отлучения, мы должны бы были спасать человека не отлучением, а возжиганием любви. Мне случилось читать рассказ, в котором говорится о курсистке, которая во многом сомневается, думает, что она неверующая. Ей говорят, чтобы она исповедовалась, но она боится сказать о своих сомнениях, а то её выгонят из учебного заведения, испортят всю её судьбу. В то время, когда Церковь дошла в значительной степени до такого погашения этой любви Христовой, она спасает свой организм тем, что отлучает.

Председательствующий Н.М. Минский заметил, что выражение, что Церковь дошла до погашения любви Христовой, слишком сильно, на что г. Миролюбов ответил, что он говорил о погашении не в том смысле, что Церковь гасит, а что её любовь гаснет. «Это несомненный факт, что эта любовь не горит, не греет, не светит людям сомневающимся. Относительно того, что и народ должен чувствовать так же, как Синод, я сомневаюсь. Я не думаю, что народ так чувствует, потому что и для народа написано много книг, в которых он слышит, что Л. Толстым проповедуются заповеди любви. Все эти книжки читаются, и они служат делу Христову». В заключение оратор, сказал, что при теперешнем состоянии Церкви лучше думать о том, чтобы укреплять тех людей, которые веруют и думают служить Христу и исполнять его заповеди, чем о том, чтобы спасать Церковь этим отрезыванием «негодных» ветвей.

О. Соллертинский. Я не имею ничего возразить, но прошу обратить внимание на то, что нам нужно непременно понимать друг друга. Надо понять, что такое Л. Толстой. Позвольте выразить мне это систематически. Я говорю, что история христианского дела переживает 3 момента. Первый момент заключался в том, что люди видели Бога, чувствовали Его и готовы были принимать веру, как бы их ни мучили. Прошел момент мученичества и гонений. Христианство сделалось бытием, всеми признаваемым. Потом явилась новая ступень – понятий, что такое христианство. Является период, который породил разного рода догматические системы богословия. Этот период исчерпался вполне, и вопрос теперь состоит в том, что мало понять учение Господне; надо вжиться в него и жить по-христиански, чего пока не замечалось. Эта задача явилась недавно и обняла весь мир христианский. Л. Толстой приобщился к этой задаче, – в этом могла бы заключаться его заслуга. Если бы он всецело сосредоточился на том, чтобы в русском народе воплотились наконец эти законы нравственной ответственности, если бы он это сделал, – Синод бы его превознес. Я говорю это не как власть имущий, а как ученый историк. Зачем было ему затрагивать догматическую теоретическую сторону вопроса? это только порождало возможность уклониться от христианства. Я говорю, что Л. Толстой поступил нетактично, неблагоразумно, он вышел из пределов своей почтеннейшей задачи, обратился к препираниям и поношению. Относительно личности Л. Толстого – я ему отдаю честь, но говорю, что у Л. Толстого не было никакого уважительного права заниматься полемикой, тем более, что он мог бы быть руководителем нравственности.

Протейкинский возразил на заявление о том, что пора о Л. Толстом перестать рассуждать. «Мне кажется, что лучше говорить, но действительно говорить тактично, деликатно, говорить в признании серьезности самого дела, т. е. христианства. Четвертый вечер идут наши споры. Я не могу назвать это судом, тяжбой, а великим разбором между двумя, не то лагерями, не то двумя слоями одного народа. С одной стороны, церковники, с другой – интеллигенция, культурное общество, во всяком случае люди светские. Разбор должен продолжаться, дело еще не выяснено окончательно. Надо достигнуть того, чтобы обе стороны сказали: больше мы не имеем ничего сказать.

Еписк. Сергий. Я хотел бы ответить Миролюбову относительно того: нужно ли и своевременно ли теперь рассуждать о Л. Толстом. Мы решаем теперь вопрос не о Л. Толстом, мы решаем вопрос нашей совести. Насколько серьезен этот вопрос, можно видеть, напр., из слов В. Соловьева: Л. Толстой предлагает нам христианство без Христа. Каждому из нас, следовательно, приходится решать, остаемся ли мы с Христом или хотим христианства без Христа? Вопрос этот настолько серьезен, что личность Л.Н. совершенно отступает на задний план.

Арх. Сергий. Я отвечу на вопросы г. Протейкинского. Он говорил, что я сказал: Синод или Церковь. Я должен подтвердить, что я сознательно говорил: Синод или русская Церковь. Для меня Синод – уста русской Церкви. Для меня нет разницы в словах: Синод или Церковь. Этот акт был сделан с ясно сознанной целью. Синод это сделал с той целью, чтобы Л. Толстого, хотя бы страхом изгнания, спасти. Чего ждала Церковь? Когда Св. Синод объявлял об отпадении Толстого, он не сделал ничего нового, в сравнении с тем, что обыкновенно делается при анафеме. Церковь молится, когда объявляет об отпадении. Она молится, чтобы отпавшие опять соединились с нею. Церковь молится, чтобы Л. Толстой пришел к познанию истины. Церковь об этом молится, хотя не заявляет официально. Я могу в этом сослаться на митрополита Антония, который написал жене Л. Толстого: «Господь вас благослови, а мужа вашего помилуй». Это короткая молитва о помиловании Л. Толстого. Миролюбов упрекает Церковь, что она не поступила по любви с тем, кто сам много любил, научил людей любить, который сам религиозен, при чем ссылается на 14 том сочинений Толстого. Я бы сослался на статью Л. Толстого «О церковном самообмане», где он говорит, что убийство, насилование – ничто в сравнении с тем злом, которое порождает современное религиозное воспитание. Миролюбов говорит, что Л. Толстой религиозен; очевидно между ним и мною недоразумение: Я хотел бы сказать, что мы, к сожалению, после второго реферата свернули на новый вопрос. Сначала мы возбудили вопрос о причине отчуждения интеллигенции от Церкви, а потом свернули на частный факт. Первый вопрос мы обошли, указали мелкие причины, а существенного не сказали. Причины отчуждения интеллигенции такие: содержание учения Церкви одно, а интеллигенция хочет видеть в нём другое; способ учения, который предлагает Церковь, – один, тот же, который предлагает интеллигенция, – другой; Бог церковный – один, а Бог интеллигенции – другой. Христос интеллигенции – Христос благожелательный, но в учении Церкви важны моменты нравоучительный, догматический и мистический. Двух последних моментов интеллигенция не признает и поэтому мы говорим на разных языках.

В.С. Миролюбов. Я вижу в Л. Толстом человека религиозного, чувствующего Бога, обращающегося к Богу. Он сам говорил: я каждый день молюсь; нельзя молиться, не будучи религиозным человеком. Мережковский говорит, что нам прежде всего нужно думать не о Л. Толстом, а о Христе. Почему, признавая Христа за Бога, будучи истинными христианами, мы непременно должны отлучить Л. Толстого и лишить²⁰² молитвы? Почему говорят, что надо брать то или другое?

Прения закончились очень интересною речью председательствующего. H. М. Минский сказал: «мы стоим в очень опасном пункте нашей беседы, – в пункте разлада и спора. Но от нас зависит глубже понять разбираемый исторический факт и воспользоваться им, как уроком. Столкновения вообще бывают двух родов. Первое внешнее, враждебное, злое. Второе: внутреннее, необходимое, трагическое. Мне кажется, что столкновение произошло более глубокое, чем это было выражено предыдущими ораторами. Саной яркой фразой на прошлом заседании было определение г. Тернавцева: «столкновение произошло между Россией благочестивой и Россией мыслящей». Эти слова, однако, нуждаются в некоторой поправке. Едва-ли Толстого можно считать представителем России мыслящей. Он не ученый и не философ. Будь он мыслителем, столкновение имело бы характер более внешний, так как основа Церкви не рассудочная: она держится на чувстве веры, на стремлении к святости. Но дело в том, что и Толстой вдохновлялся голосом совести и жаждой святыни.

Совесть столкнулась с совестью же, чувство с чувством, и этим объясняется внутренний, трагический характер столкновения».

Обращаясь к характеристике Толстого, г. Минский находил, что здесь сделано г. Мережковским крупное опущение. Нельзя говорить о Толстом, не упоминая слова «искренность», как, например, нельзя говорить о Гюго, не упоминая о романтизме. По мнению оратора, искренности у Толстого-художника больше, чем у Пушкина и Гоголя, и он оказался правдивее всех. «Он передал жизнь с такой редкой гармонией между словом и ощущением, какой уже не встретим у другого писатели. Он единственный. Но наступило начало 80-х годов. Толстой из художника делается религиозным учителем. Основная черта его таланта всплывает наружу. Как бывает расширение сердца, у него делается расширение искренности. Он заболевает искренностью».

Далее оратор ставит вопрос: что же такое искренность? и так его разрешает. «Прежде думали, что это соответствие между словом и делом. Когда в 70-х годах у нас явилось поколение нигилистов, они были вправе считать себя людьми искренними, потому что имели известный идеал и за него шли на всякие страдания. Россия находилась на довольно опасном пути, потому что русская искренность нашла себе такое разрушительное выражение. Толстой пришел и сказал: нет, господа, вы не искренни, потому что искренность заключается не столько в соответствии между словом и делом, сколько в гармонии между целью и средством. Цель ваша – установление мира и любви между людьми. А средство – злоба, убийство, насилие. Следовательно, вы не искренни. Нельзя противиться злу насилием».

«В это время Толстой становится проповедником Евангелия, и никто так много не сделал для развития среди интеллигенции религиозно-христианских идей, как он. Исходя из того, что искренность и правда заключаются в гармонии между целью и средством, Толстой прежде всего должен был выяснить, что такое цель жизни. Ответ он нашел в Евангелии: «кто любит брата своего, тот пребывает в свете, и нет в нём соблазна». Цель жизни – живая, деятельная любовь к страждущим людям, к народу. На этом он остановился». Г. Минский не соглашается с г. Мережковским, что будто бы «с Толстого вода крещения сошла, как с гуся вода». Если беззаветная любовь к ближнему одна из глубоких особенностей Евангелия, то человек, весь проникшийся этой любовью, не может считаться чуждым воде крещения. Так рассуждал г. Минский, – про Толстого скорее можно сказать, что он не только омылся в воде крещения, но выпил эту воду, захлебнулся ею.²⁰³ Толстой слишком глубоко принял в душу любовь к людям, забыв о любви к Богу. В этом его несчастие.

Разбирая дальнейшую проповедь Толстого, мы видим, как он во имя любви к людям опустошает все источники человеческого же счастья. Очевидно, нельзя служить страждущему ближнему и самому предаваться роскоши. И вот Толстое все блага культуры называет роскошью и отвергает их. Цель жизни – целомудренная чистота и во имя её Толстой отвергает все радости семьи и самую семейную жизнь: «Крейцерова соната». Из тех же мотивов отвергает он науку и искусство. Он обращается к культурному человеку и говорит: «если ты занимаешься химией и астрономией, то ты не любишь ближнего: в эту минуту не любишь и забыл о нём». Толстой поднимает руку на литературу, на себя самого: свою собственную деятельность, как художника, он признал излишней роскошью. И вот фатальный момент в его проповеди. Здесь было сказано: «Толстой, обратившись из учителя морали в критика догмы, поступил нетактично». «Нетактично»! Человек отдает делу всю кровь своего сердца, все усилия своего ума, а нам говорят: «это – бестактно». Не с таким пониманием можно осветить трагедию всей деятельности, всего бытия Толстого. Опустошив всю жизнь, Толстой как бы очутился лицом к лицу с Христом и говорит ему: «Ты проповедовал положить душу за ближнего – принимаю. Ты сам был распят за ближних – поклоняюсь Тебе. Но и у Тебя есть излишнее, роскошь: Твоя божественность, Твоя Церковь, её догматы, её обряды». И всю эту божественную роскошь Толстой беспощадно отсек, как прежде отсек роскошь человеческую.

В этот момент против Толстого выступает Церковь. Как она должна была действовать? Нам говорили, что Церковь должна была взять пример с представителей науки и литературы. В самом деле, ученые и художники, не обращая внимания на то, что Толстой их отрицает, продолжают почитать в нём «великого писателя земли русской». Несколько лет тому назад, в Москве, на съезде врачей, Толстому устроила грандиозную овацию, несмотря на то, что он всячески клеймил деятельность врачей и даже прямо в своих сочинениях называл их мерзавцами. Признаться, в таком поклонении со стороны культурных людей Толстому скрывается некоторая неискренность и даже какое-то презрение к словам великого писателя. Ты, мол, можешь бранить нас и отрицать нашу деятельность, сколько хочешь, но ты – Толстой, ты – гений. Слово «гений» становится почти ругательством, равносильным слову «проказник».

Церковь поступила не так. Она отнеслась к Толстому с той же искренностью, с какой он действовал сам до последнего шага. «Если ты отрицаешь во Христе божественное начало, то ты перестал быть христианином, и мы тебе это укажем». Столкновение получилось внутреннее, неизбежное, с трагическом характером. Пусть же у нас будет смелость взглянуть в глаза тому, что произошло, и подыскать подходящее слово».

В заключение оратор обратил внимание собрания на вопросы о том, какие общество должно из этой трагедии сделать выводы для собственной жизни! «Вникая в это столкновение, мы видим, что не можем жить так, как жили до сих пор. Нельзя пользоваться благами культуры, крадучись, урывом, прячась от собственной совести. Мы хотим пользоваться откровенно роскошью мира, роскошью искусства, роскошью науки. Культурное общество хочет жить освященной жизнью, и это стремление, быть может, создало настоящее наше общество. Культурное общество приходит к Церкви, как к источнику святости не с тем, чтобы отречься от плодов культуры, а с тем, чтобы освятить их.

Но не есть ли отлучение Толстого угроза для всех нас? Не знаю. Думая об этом, мне хочется – подобно тому, как Синод предложил молиться за Толстого, – мне хочется помолиться за саму Церковь, чтобы Бог даровал ей духа единения, чтобы она любовно приняла руку, которую ей протягивает культура.²⁰⁴ И говоря так, я надеюсь, что выражаю мысль и чувство многих из нас».

(«Новый Путь», февр. кн.)

В моих публичных чтениях и в статьях я не раз боролся против мысли, будто христианство мертвенно, убивает всякую жизнь и окутывает эту жизнь темным флером какой-то тупой безнадежности. Но до сих пор мне не пришлось высказаться по одному пункту. А как же в самом деле относиться к несомненному в Церкви факту некоторого религиозно-благоговейного отношения к смерти? Конечно, очень неудачно В.В. Розанов приписывает Церкви «культ смерти», но всё же, правда, что Церковь много говорит о смерти, часто о ней напоминает, «память смертную» считает необходимой для христианина. Как смотреть на это? Не отражается ли в самом деле это памятование смерти убивающим образом на деятельности человека? В последнее время этот вопрос – «злоба дня». Даже г. Гернавцев, сторона «правая», в противоположность «левой», представляемой Розановым, Мережковским, в докладе «Церковь и интеллигенция» усиленно подчеркивает, как уже отчасти нами отмечалось, мысль, что, постоянно выдвигая вперед загробный идеал, Церковь тем самым стушевывает деятельный христианский идеал и уничтожает самую христианскую жизнь. У «левой» эта мысль, понятно, выражается ярче и острее.

Розанов, в специальном реферате «о памяти смертной» – как основном мотиве Церкви, утверждает, будто интеллигенция именно тем и отличается от Церкви, что интеллигенция проповедует жизнь, а Церковь смерть – одну смерть; отречься от «догмата смерти» и значит «выпорхнуть» (?) из Церкви и перейти в интеллигенцию. «Церковь, благословляет только похороны, а потому совсем не интересуется жизнью земною, преобразованием и ростом этой земной жизни. Церковь умерла и поклоняется только смерти». А Мережковский в туманных фразах проповедует «вечную жизнь на земле». Идея смерти и посторонней жизни, воскресения, это пыль, которой христианство застилает глаза людей и мешает им жить здесь «на земле». Вот общая «идея» целого религиозного движения, которое мы назвали неохристианством. Я отвечу на это обвинение, развивающее ранее разобранную нами мысль о пассивности христианства, коротеньким анализом мыслей одного писателя, которого называют поэтом смерти. Разумеем Метерлинка. Достаточно, говорит он, двух маленьких идеалов, чтобы совершенно уничтожить всякого рода деятельность. Пусть, продолжает он далее, несомненно, что идея смерти заключает в себе большую правду, но в тени великих истин не следует засыпать. Положим, мы знаем, что наша жизнь, собственно, ничтожество, что всё кончается, всё прекращает смерть, пусть и наша планета недостойна своего существования, и все-таки она для нас всё. Нужно, чтобы истины находились в подчинении одна другой, и великие истины давали свободу жить маленьким, положим, неверным мыслям, которые более приносят надежды («Погребенный храм»).

Как видите – у Метерлинка та же мысль, что и у наших оппонентов. Мы пойдем, однако, за Метерлинком далее.

Идея смерти – мертвящая идея – хорошо. Спрашивается, может ли какой-нибудь человек уйти от мысли о смерти. Нет. У самого Метерлинка мы найдем резкий и категорический ответ «нет». Во всех его пьесах смерть постоянно фигурирует, как главное действующее лицо: всегда чувствуется её веяние. Все люди, хотя бы далекие от всякой мысли о загробном идеале, живут только мыслью о смерти, «люди – это маленькие созданьица (его собственные слова), слабенькие, которые всегда чувствуют, что они на краю гроба». Конечно, и в действительной жизни человек никак не может отделаться от мысли о смерти. Но тогда какой смысл в намеренных стараниях оттолкнуть идею смерти. Это и искусственно и бесплодно: это значит в виду опасности закрывать лицо руками. «Нужно давать победу идеям, какие больше приносят надежды». Правда, но такая то идея и есть идея побежденной смерти, какую дает христианство.

Христианство не старается искусственной завесой спрятать от человека мысль о смерти, наоборот, велит хранить память смертную. Только это напоминание совсем не способно убивать жизнь: ведь христианство тут же напоминает, что за смертью есть опять жизнь, потустороннее продолжение жизни.

Очень много думает о смерти Лиза Калитина (Дворянское гнездо). Помните беседу Лизы с Лаврецким о религии. Лаврецкий говорил ей о значении религии в истории, о значении христианства. Лизе не всё понравилось в его речи. «Христианином нужно быть, – заговорила не без некоторого усилия Лиза, – не для того, чтобы познавать небесное… там… земное, а для того что каждый человек должен умереть». Вот где заповедь «памяти смертной» стала основой жизни. Что же? Стало ли от этого христианство Лизы мертвым, самозамкнутым и, следовательно, эгоистическим христианством? Нет! Считая земную жизнь началом вечности, Лиза, конечно, любит и её, как дар и подвиг святой и прекрасный. Сущность её души прекрасно выражена музыкой Лемма – в одной из глав того же «Дворянского гнезда».

В душе Лизы властно и сильно раздаются неземные аккорды религиозных настроений. Как музыка Лемма, эти настроения проникали во всё, что есть на земле дорогого, тайного, светлого. Эти аккорды дышали бессмертною красотою и уходили умирать в небеса. Но рядом с ними звучали иные дополнительные звуки. И они не были диссонансом рядом с теми небесными звуками. Наоборот, вместе с ними они составляли сильную песнь святому Богу. Эти звуки говорили про любовь, про чистую радость общения с живою душою человеческою, говорили о красоте земли, о счастье этой земной жизни, дарованной Богом, о счастье жить вместе с Богом и людьми для людей.

«Земное счастье, любовь, служба другому всей душой и сердцем – это и есть вечная жизнь на земле; это обязательный долг человека», думала Лиза.

Лиза часто говорит и думает о смерти. Да, но это не говорит о том, будто она не хочет жизни, торопится на «ту сторону». Нет! В устах Лизы думать о смерти значит только смотреть на жизнь сверху, с высоты идеала, высших задач жизни. Это значит выдвигать в жизни на первый план то, что особенно ценно в ней, ценить в этой жизни то, что не умирает с завтрашним днем, что увеличивает самую душу что делает её больше, достойнее вечности. А, следовательно, это значит искать не смерти, а жизни, делать её богаче и шире.²⁰⁵

«Христианином нужно быть для того, что каждый должен умереть». Как видите, эта идея, даже выраженная так ультра-определенно, далеко не убила жизни. И так должно быть. Христианство утверждает, что за тридцатью годами этой жизни вечность. Но разве оно перепрыгивает чрез эти тридцать лет жизни? Нет. Оно учит, что и эти тридцать лет равны вечности, они готовят к вечности. Только живший воскресает. Только тот, кто здесь собрал семена жизни, не убил оргией и погоней за своим счастьем способности любить, там будет жить, потому что и будущая жизнь понимается как рост, возрождение этого семени любви. «Живите здесь, радуясь – всегда радуйтесь», – это христианская заповедь. Здесь нужно научиться радоваться, а радоваться – это значит иметь любовь. Срывайте красные цветы зла – они и здесь для вас обратятся в голубые цветки счастья, и тогда вы воскреснете. И не полубогам только, познавшим истину, Церковь обещает воскресение, как Мережковский. У Мережковского, напр., проповедующего также вечную жизнь, но на земле, этой вечной жизни, т. е. собственно, напряженного-сверх-человеческого счастья достойны только познавшие, проникшие до глубины двух бездн. Но нужно-ли им воскресенье? А Соня Мармеладова? Ведь «великим и сильным» – «богам» (divi) Мережковского можно прожить и без этой будущей жизни; они счастливы сознанием своего прозрения в тайны «Нового Иерусалима».

А Соня только и живет надеждой на будущую жизнь. Когда, – рассказывает Достоевский, – она сказала Раскольникову, что Бог не допустит сестренку её быть такою, как она, тот с злой усмешкой ответил: «а если Бога нет»?… Соня вся как-то опустилась и испуганно вздрогнула. Почему? Конечно, потому, что для неё вся надежда, вся жизнь в справедливости, «оправдании» по ту сторону воскресения. Отнимите у ней эту истину будущей жизни и воскресения, и ей нечем будет жить, она откажется от жизни и покинет людей и Бога. И я уверен, что жизнь не только для Сони, но и для всякого человека совершенно невозможна была бы, если бы у него не было просвета в виде христианской идеи воскресения. Именно тогда мысль о смерти была бы главным агентом жизни, тогда люди, действительно, никакими усилиями и искусством не могли бы отрешиться от мысли Метерлинка, что смерть здесь около них, что она присутствует, что она близка, что она идет. Эта мысль должна бы подавлять всякие порывы к деятельности, совершенно убивать всякие попытки к работе при отсутствии надежды на будущее примирение всех – жизнь невозможна была бы потому, что не было бы смысла в деятельности. Эту деятельность убивали бы тени не примиренных прошедших страданий и мысль о том, что на земле истинна только настоящая минута и, следовательно, нужно брать из неё всё: завтра бо умрем. Если нет бессмертия – то или антропофагия или самоубийство. Знал я – рассказывает Лука в пьесе «На дне», одного человека, который в праведную землю верил. Должна, говорил, быть на свете праведная земля… в той, дескать, земле, – особые люди населяют… хорошие люди! друг дружку они уважают, друг дружке – за всяко просто помогают… И всё у них славно-хорошо! И вот человек всё собирался идти… праведную эту землю искать. Был он бедный, жил плохо… И когда приходилось ему так уже трудно, что хоть ложись, да помирай – духа он не терял, а всё, бывало, усмехался только да высказывал: ничего! потерплю! Еще несколько пожду, а потом брошу всю эту жизнь и – уйду в праведную землю… Одна у него радость была – земля эта…

И вот в это место – в Сибири дело-то было, – прислали ссыльного, ученого… с книгами, с планами он, ученый-то и со всякими штуками… Человек и говорит ученому: покажи ты мне, сделай милость, где лежит праведная земля и как туда дорога? Сейчас это ученый книги раскрыл, планы разложил… глядел глядел – нет нигде праведной земли. Всё верно – всё земли показаны, а праведной нет… Человек не верит… должна, говорит, быть… Ищи лучше! А то, говорит, книги и планы твои ни к чему, если праведной земли нет.

А потом – когда поверил, пошел – и удавился. И он прав: если нет праведной земли, жить незачем. Борьба поддерживается только надеждой на победу, а какая победа возможна, если всё здесь на земле?

Только христианство, утвердивши истину воскресения и жизни по смерти – дало действительную уверенность в существовании «праведной земли» – а следовательно – спасла от «страха смерти» и жизненного отчаяния.

Потому не темным флером окутывает жизнь Церковь, напоминая о воскресении, а, наоборот, освещает жизнь радостным светом надежды. В христианстве жизнь становится радостной и смерть светлой, потому что тут в сущности отрицается смерть – нет смерти.

Вот чудная сцена из пьесы Метерлинка «Ариана» («Синяя борода»). Ариана освещает тьму, где гибли несчастные робкие души. Отворив запоры ставен и найдя там стекло, выходящее неведомо куда – не смущаясь криками страха – она хватает камень и восклицает: вот ключ к вашей заре! Она с силой ударяет в мутное стекло, оно разбивается, – и широкая, ослепительная звезда загорается во мраке. Женщины испускают почти восторженный крик ужаса. Ариана, не владея больше собою, вся залитая светом, всё более и более нестерпимым, бьет в стекло сильными и частыми ударами в каком-то торжествующем безумии. И это! и вот это еще!… и маленькое, и большое, и последнее! Всё окно рассыпалось, и пламя обливает мои руки, мои волосы! я ничего не вижу, я не могу открыть глаз! Не приближайтесь пока; лучи точно пьяны! Я не могу выпрямиться, я вижу даже с закрытыми глазами длинные алмазы, которые бьют в мои веки. Не знаю, что падает на меня, море или небо, ветер или сияние. Я покрыта чудесами. Я словно слышу свет, тысячи лучей врываются в мои уши. Куда мне спрятать глаза? Мои руки не дают больше тени, веки меня ослепляют, я покрываю их руками и руки сами обратились в свет.

Смотрите, дверь открыта, голубая даль манит! Луна и звезды освещают все дороги; заря склонилась на лазурном своде, чтобы показать нам целый мир, наводненный надеждою».

Окно Арианы – просвет туда, по ту сторону жизни, в Небесный Иерусалим Христов – в праведную землю. Этот яркий блистающий свет – свет от лика Христа Воскресшего. Христос зовет к Себе – «братья, не живите, как звери». И сквозь просвет этого окна в вечность мы видим этот лик Христов радостный, но, конечно, не опьяняющей радостью Диониса, полной не вдохновением – «в его смиренном выражении восторга нет и вдохновения» – а глубоким спокойным светом Вечного Его Божества.

Иером. Михаил

26 февраля, в 59 годовщину со дня рождения Царя-Миротворца, неизменно верный царственным заветам Своего Августейшего Родителя, Всемилостивейший Государь наш, Император Николай Александрович, в неусыпных заботах о счастье и благе своих верноподданных, соизволил издать Высочайший манифест, в котором Его Величество явил свою непреклонную решимость укрепить порядок и правду в Русской земле и обеспечить ей преуспеяние на твердых основах веры, власти и закона.

Высочайший манифест 26 февраля являет собой событие огромной исторической важности. По силе впечатления и по широко захватывающему интересу манифест этот должен быть признан одним из знаменательнейших документов для истории России XX в. Царское волеизъявление здесь, как вещий звон, как праздничный благовест волнами своими широко наполняя окружающую действительность, захватывает все главнейшие сферы церковно-общественной и государственной современной жизни России: как светоносная заря после темной слякотной ночи, царевы слова яркими лучами надежды осветили и полинявшие хоромы поместных дворян, и убогие хаты селян, и приветливо заглянули в затесненные забытые горницы смиренных сельских священнослужителей Да, сюда, в «иерейские горницы» давно не проникал при такой именно обстановке, так неожиданно, – исходя прямо с высоты царского престола, из глубины верующего доброго сердца Самого Царя-Батюшки, – столь радостный светлый луч царского благоволения и августейшей попечительности «об улучшении имущественного положения духовенства и об усугублении плодотворного участия священнослужителей в духовной и общественной жизни их паствы»!… Православное духовенство было взыскиваемо милостями всех российских венценосцев, но по другим, – по своим церковным поводам, как отдельная, замкнутая в своём круге духовного делания, каста, теперь же Венценосный Устроитель «порядка и правды в Русской земле» явил свою заботу о православном и при том сельском духовенстве одновременно и на ряду с другими сословиями, в исторический, важный момент милостивого своего попечения об укреплении и развитии благосостояния «устоев сельской жизни, дворянства и крестьянства». Знаменательно, что «священнослужители» призываются к плодотворному участию не только в духовной, но и общественной жизни их паствы, куда, очевидно, входит не один только темный народ, но и все другие элементы приходской среды, не исключая и сельской интеллигенции и полуинтеллигенции, требующей особо бдительной миссии со стороны современного пастырства.

Да, отцы и братие, внемлите и поймите, как важен и знаменателен этот Царский призыв, как дорого это доверие Царя к миссии духовенства, как велика и ответственна переживаемая нами минута!

Манифест намечает и сферу общественной деятельности духовенства «в сближении общественного управления с деятельностью приходских попечительств при православных церквах». Этим вещим Царским словом призыва, каким осчастливлено духовенство, не только указуются, но и очищаются давно отбитые у пастырей, уже и заросшие лесом всяких препятствий, пути к благотворному влиянию духовенства на жизнь своих паств. Действующими порядками и правилами приходскому священнику преграждены все способы, вне храма и проповеди, к активному участию в устроительстве общественного быта своей паствы. Земская интеллигентная среда выбила священника даже из школьной колеи. Приходский пастырь не пользуется, напр. правами живого и прямого участия в совещаниях своих прихожан на сельских сходах, даже и в таких случаях, как составление приговоров по делам храма, школы, но вопросу об удалении из сельского общества порочных членов и зловредных главарей сектантства. Между тем эти последние приговоры крестьян в большинстве бывают вызваны мимолетным раздражением односельчан, решения составляются под впечатлением обид и оскорблений, наносимых сектантами религиозному чувству православных, приговоры редактируются по столь серьезному и деликатному в нравственном смысле вопросу малограмотными писарями, без надлежащей осмотрительности, без правильного понимания и изложения обстоятельств дела: а в конце концов подобные приговоры ни к чему доброму не ведут, а лишь вредят делу приходской миссии, обостряя взаимные отношения сектантов и православной массы, проваливаясь, на соблазн последней, в своём движении по судебно-административным инстанциям и бывает «последняя лесть горше первой».

После кассирования приговоров всегда главари сектантства начинают смелее действовать, а православные, благодаря невежеству, теряют веру в своё дело и энергию в защите своего упования, считая сектантство верою правою, на стороне которой стоит де и само начальство. Со точки зрения миссионерской, приходский пастырь, если бы он участвовал в обсуждении на сходе подобных дел, никак не мог-бы допустить такого, ни к чему доброму не ведущего, решения своей паствы относительно «домашних врагов» Церкви, пастырь успокоил бы оскорбленную, взволнованную массу словом о терпении обид, о мире и любви к врагам, призвал-бы её к другим более соответственным мерам борьбы с религиозными лжеучениями, путем убеждения и примера доброй жизни.

В сельских волостных судах не мало бывает дел по нравственным проступкам крестьян, возникают тяжбы на почве семейных неурядиц; нечего доказывать, как было бы уместно и благотворно здесь участие приходского пастыря.

Совершенно новым для духовенства, чем-то свежим и многообещающим является Царский призыв «о сближении общественного управления с деятельностью приходских попечительств при православных церквах, в целях дальнейшего упорядочения местного быта».

Приходские попечительства доселе являлись мертворожденными учреждениями, благодаря узости задач своих, бесправности и оторванности от сферы общественного управления. Подъем приходских попечительств на должную высоту неминуемо должен вызвать и возрождение самого прихода, как юридической и земской единицы, а также и оживление всех сфер церковно-приходской общинной жизни, – пробуждение дремлющих и объединение разрозненных сил православно верующей паствы, во главе со своим пастырем.

Миссия Церкви с радостными упованиями приветствует эту, так светло воссиявшую с высоты самого Царского Престола зарю возрождения церковно-приходской жизни, ибо давно видит в этом единственный залог успешной борьбы с разрастающимися антицерковными движениями. Как один в поле не воин, так и пастырь один в приходе не борец со сплотненными врагами Церкви.

Взваливаемое ныне на плечи одного священника бремя миссионерской борьбы с расколом и сектами слишком тяжко и неудобоносимо, а потому естественно приходская миссия везде малоплодна.

С не менее светлыми надеждами благословляет миссия и это царское веление «о деятельном проведении в жизнь мероприятий, направленных к улучшению имущественного положения православного сельского духовенства».

Внутренняя миссия с тех пор, как стала опознавать свои пути и средства в борьбе с врагами Церкви и определять условия, препятствующие успехам пастырской просветительной деятельности, – громко и решительно заявляла, что главное здесь зло и тормоз заключаются в материальной угнетенности духовенства и в существующем нищенском способе обеспечения приходского духовенства. Это мнение своё миссия облекла на казанском всероссийском съезде 1897 г. в особливое ходатайство пред Св. Синодом.

Там указывалось, что инославное духовенство в России обеспечено более достаточно, чем православное, выдаваемым из казны жалованием, что существующий способ случайного, едва не нищенского сбора доброхотных подаяний от прихожан, – нередко нуждающихся в насущном хлебе и помощи, – неуверенность в насущном обеспечении на завтрашний день мертвит самые идеальные стремления, сушит и черствит самое мягкое сердце, губит в самом расцвете молодые силы духовенства, (у каждого пастыря «душа не раз перевернется, когда «звякнут», по выражению поэта – в этой ручонке сироты-вдовы – три медных пятака», – говорил один из членов), что заискивающе-униженное выпрашивание пастырями у своих духовных чад подаяний за исполнение духовных треб – это тяжелый крест для пастырей, ненормальный, давно отживший порядок вещей, которым раскольники и особенно сектанты пользуются с успехом для унижения православного духовенства, для совращения простецов, указывая им на мнимую торговлю в православной Церкви благодатию и злословя православное священство (попы дерут с живого и мертвого).

Не было тогда забыто и не осталось не разобранным известное и довольно сильное до ныне еще возражение, якобы обеспечение духовенства жалованием может внушать опасение, как-бы пастыри Церкви таким путем не обратились в чиновников и не стали бы формально относиться к исполнению своего пастырского долга, что добровольное даяние является будто бы побуждением для духовенства стоять ближе к прихожанам и внимательнее относиться к их духовным нуждам и своим служебным обязанностям. Против этого возражения защитниками необходимости скорейшего обеспечения духовенства жалованием высказано было, что если духовенство в вековой период тяжелых условий материального обеспечения устояло до наших дней на высоте своего пастырского призвания, то, естественно, от улучшения этих условий нужно ожидать не омертвения, а оживления пастырской деятельности, – что урегулирование материальных отношений к пасомым, устранение удручающих забот о хлебе насущном необходимо должно вызвать усиление забот об исполнении долга службы, что вековые путы материальной зависимости пастырей от пасомых – ненадежные, рабские, недостойные в духовном делании, связи пастыря с паствою, и надеяться на эти связи, как на условия к сближению пастыря с паствою, значит не верить в нравственные силы духовенства. Иностранное духовенство характеризуется со стороны живого попечения о своих пасомых, а ведь оно лучше материально обеспечено? Почему-же там нормальные условия житейского быта не делают пастырей чиновниками?

При этом указывалось на необходимость обеспечения духовенства в такой мере, чтобы оно могло и должно было все таинства и другие обязательные требы (погребение, поминовение, воцерковление и др.) исполнять без всякого вознаграждения со стороны пасомых. При таком условии для живого и близкого общения, которое создается будто бы заказом со стороны пасомых неоплаченных треб и усердием исполнения их со стороны служителей, – остается целый ряд служб частных, необязательных (молебствий, заказных обеден и др.), которые зависят от ревности и усердия прихожан.

Знаменательно и отрадно, что священная воля и мудрость Царя, выраженные в манифесте 26 февраля, бесповоротно разрешают этот слишком долго тянущийся исторический спор в пользу желанных всем духовенством «мероприятий об улучшении своего имущественного положения», которое только и может быть довлеющим при условии освобождения причтов от нищенского поручного вознаграждения за требоисправления.

Мы сказали бесповоротно, – так как Его Величество изволил начертать: «Мы с непреклонною решимостью незамедлительно удовлетворить назревшим нуждам государственным признали за благо…». А эта нужда воистину назревшая, имеющая огромную государственную важность. От этой меры зависит обновление и оживление духовного сословия и в жизни, и в деятельности.

Много явлено утешительного и отрадного для людей Церкви и в других словах манифеста 26 февр. Как трогательна эта благоговейная вера Царя «в изволение промысла Божия», покорное преклонение «пред волею Всевышнего и пред неисповедимыми путями Всемогущего», – эта заветная непоколебимость об охранении «вековых устоев Российской Державы», т. е. Православия и Самодержавия.

Подтверждая неприкосновенность «заветов веротерпимости, начертанных в основных законах империи Российской», в отношении иноверных и инославных исповеданий, Благочестивейший Государь тут же повелительно внушает всем и каждому верноподданному «благоговейное почитание Прав. Церкви, как Первенствующей и Господствующей». Внемлите язы́цы и отщепенцы и поймите, что Высочайшее подтверждение «заветов веротерпимости» не расширяет границ существующей в нашем государстве свободы вероисповедания, но гуманно предупреждает и регулирует те временные и условные ограничения, которые в известных случаях должны приниматься местными властями, в силу политических обстоятельств и соображений, что напр. предпринималось не раз в польских губерниях, во время мятежей или когда воинствующий католицизм врывался в несвойственную Церкви область политиканства.

Некоторые из сектофильствующих органов печати дали распространительное толкование этой части манифеста, разумея под словами «иноверных» и «инославных» даже и наше расколо-сектантство.

Ясное и твердое слово Царя исключает возможность здесь подобных кривотолков. Под исповеданиями «иноверными» в законе разумеются – магометанское, еврейское, языческое и др., под «инославными» – христианские «инако», чем православные, славящие Господа, т. е. католики, протестанты и признанные в России на ряду с исповеданиями протестантские немецкие секты. Раскольники и сектанты – отпадшие и заблудшие чада той же Церкви, отношения к ним государственными законами совсем иначе определяются, чем к иноверцам.

* * *

Высочайший манифест вызвал широкие и радостные отголоски в суждениях как заграничной, так и русской печати.

В русской печати больше других сказали сердцу истинно русских людей «Моск. Вед.», отзыв которых мы и заносим на наши «скрижали».

Ярким светочем в современной тьме воссиял для нас Высочайший Манифест 26 февраля, говорит Москов. газета.

Положен, наконец, предел тем тревожным слухам и толкам, которые так долго волновали наше общество относительно какого-то нового, неведомого пути, предстоящего будто бы России. Слухи эти усиленно распространялись врагами России как за границей, так и в пределах нашей родины – в печати, в общественных собраниях и в стенах учебных заведений, всюду вызывая смуту и брожение, ропот и недовольство, охватившие как высшие, так и низшие слои населения. Дошло до того, что даже самые бессмысленные вести находили себе веру, и никто уже не мог отличить ложь от правды, возможное от невозможного. С каждым днем всё сильнее чувствовалась потребность в ясном слове, которое освободило бы Россию от сгущавшегося вокруг неё мрака, и раз на всегда указало бы ей тот путь, который пред нею открывается.

Слово это ныне произнесено.

Сам Державный Вождь России провозгласил его и разъяснил нам все сомнения, так мучительно тревожившие наши умы и сердца.

Мы теперь знаем, что Россия не покинет своего векового, испытанного пути, и что все противоречившие этому слухи никакого серьезного основания не имели. Причиной их возникновения служила «смута, посеянная отчасти замыслами, враждебными государственному порядку, отчасти увлечением началами чуждыми русской жизни».

«Смута эта», говорит Государь, «препятствует общей работе по улучшению благосостояния» и, «волнуя умы, отвлекает их от производительного труда и нередко приводит к гибели молодые силы, дорогие Нашему сердцу и необходимые их семьям и родине».

Рассеять эту смуту, заменить лживые иллюзии реальною правдой и возвратить покой встревоженным умам Русских людей, – вот, что решил в Своём любвеобильном сердце Боговенчанный Отец Русского народа, и Он действительно совершил это великое дело, преисполнив радостною бодростью всех верноподданных сынов Своих, которые найдут в Высочайшем манифесте 26 февраля ясный ответ на все волновавшие их за последнее время вопросы, возбужденные враждебными государственному порядку и чуждыми русской жизни лжеучениями.

Лжеучения эти направлены, как известно, против двух главных устоев Русского Государства, – против Самодержавия его Царей и против Православия его Церкви, соединяющихся в одном общем величавом, глубоко-религиозном понятии Русской Царской Власти.

Этот характер Своей Власти Государь Император выражает с категорическою ясностью в следующих, умилительных для Русского сердца, начальных словах Своего Манифеста:

«Изволением Промысла Божия вступив на Прародительский Престол, Мы приняли священный обет пред лицом Всевышнего и совестью Нашею свято блюсти вековые устои Державы Российской и посвятить жизнь Нашу служению возлюбленному Отечеству».

Итак, не на новый, неизведанный путь ведет Русский Царь Свою Россию: Он твердо намерен и впредь править ею, держась верного, прямого пути Своих Державных Прародителей, на котором свято хранятся «вековые устои Русского Государства».

Дабы в этом не оставалось ни малейшего сомнения. Государю угодно было подтвердить эту Свою основную мысль еще следующими знаменательными словами:

«В неусыпных заботах о подданных Наших, Мы обрели пути к осуществлению народного блага в разуме приснопамятных дел Державных Наших Предшественников и прежде всего Незабвенного Родителя Нашего».

В чём же заключалось главное «дело» в Бозе почивающего императора Александра III?

Манифест, изданный в знаменательный день 26 февраля, в пятьдесят восьмую годовщину рождения великого Царя-Миротворца, весьма точно определяет Его дело следующими словами:

«Укрепление порядка и правды в Русской земле».

Державный Сын Его, ныне благополучно Царствующий Государь Император, считает Своим «священным долгом, возложенным на Него Всемогущим Богом, – довершить это дело укрепления порядка и правды, в соответствии с возникающими потребностями народной жизни».

В виду этого, Государь призывает всех Своих верноподданных –

«содействовать Ему к утверждению в семье, школе и общественной жизни нравственных начал, при которых, под сенью Самодержавной Власти, только и могут развиваться народное благосостояние и уверенность каждого в прочности его прав».

Да послужат эти слова государственной мудрости незыблемым руководством всем государственным и общественным деятелям, в особенности же родителям и воспитателям русского юношества, как в низших и средних, так и в высших школах, ставших, к сожалению, поприщем той антигосударственной смуты, которые «приводит к гибели молодые силы, дорогие сердцу Царя и необходимые их семьям и родине».

Но враги России, как мы видели, стремятся не только к тому, чтобы вывести Россию из-под благодатной сени Самодержавной Власти, но и к тому, чтобы поколебать устои Православной Церкви. Им хотелось бы лишить её первенствующего её в нашем Государстве значения, чтобы уравнять её с прочими верованиями и сектантскими лжеучениями, узаконив, под предлогом «свободы совести» и «веротерпимости», даже совращение сынов Православной Церкви в чуждые ей верования и даже в полное неверие.

Манифест 26 февраля напоминает нам, что вовсе не в этом заключается истинная веротерпимость, заветы которой «начертаны в основных законах империи Российской»: эти законы предоставляют всем подданным Русского Царя инославных и иноверных исповеданий свободное отправление их веры и богослужений по обрядам оной, но те же законы «благоговейно почитают Православную Церковь первенствующею и господствующею», а следовательно и имеющею присвоенные ей одной права и преимущества пред другими исповеданиями.

Русское Государство находится в столь тесном единении с Православною Церковью, что дело «укрепления порядка и правды в Русской земле» не мыслимо без содействия Православной Церкви, в лице её как высшего, так и низшего духовенства. Вот почему в Своих отеческих заботах об упорядочении нашей сельской жизни Государь Император признал за благо –

«продолжать деятельное проведение в жизнь мероприятий, направленных к улучшению имущественного положения православного сельского духовенства, усугубляя плодотворное участие священнослужителей в духовной и общественной жизни их паствы».

Манифест напоминает о предначертанных Государем трудах по пересмотру законодательства о сельском состоянии, в основу которых будет положена неприкосновенность общинного строя крестьянского землевладения, при отмене круговой поруки.

Таков тот путь, по которому Государь будет вести Россию «к усовершенствованию государственного порядка установлением прочного строя местной жизни, как главного условия преуспеяния Его державы на твердых основах Веры, Закона и Власти».

На этом пути Государь может быть уверен в «тесном единении всех верных сынов Отечества», которые поспешат исполнить Его благие помышления.

Русский Царь «требует ото всех исполнителей Его воли, как высших, так и низших, твердого противодействия всякому нарушению правильного течения народной жизни и уповает на честное исполнение всеми и каждым их служебного и общественного долга».

Нет ни одного истинно Русского человека, который не счел бы своим священнейшим долгом откликнуться на этот призыв своего Царя, дабы с самоотверженным рвением исполнить Его требования и оправдать Его упования, благоговейно присоединяясь к Его молитве Господу Вседержителю о «ниспослании благословения на Царственный труд Его».

Да грядет наш Царь с бодрою решимостью по этому, избранному им, истинно Царскому пути: вся Россия последует за Ним с пламенным восторгом.

Ей и аминь!

В. Скворцов