Приложение. Некоторые случаи помощи преподобного Сергия в более близкое нам время

В разных редакциях Жития преподобного Сергия есть немало случаев помощи Преподобного, но пыль веков поневоле отдаляет их. Не то что вера гасится, а все-таки реальность этой помощи видится уже как бы в тумане. Тем охотнее слышишь и читаешь о том, что помощь эта не прекращается. Вот некоторые из известных и, может быть, не очень известных случаев, свидетельствующих о жизненности и реальности участия Преподобного в судьбах к нему обращающихся.

Стоит начать, пожалуй, с момента, о котором писал С. А. Нилус²⁵¹. Вкратце было так: молодой барин (сам Сергей Александрович) после окончания Московского университета по долгу службы на

Кавказе должен был пробираться тесной горной тропой. Где-то на повороте лошадь оступилась, перевернулась в воздухе, сбросила седока и исчезла в пропасти. «Все кончено!» – едва успел подумать он, но к великому изумлению своему и всех оказался в кустах. Лошадь тоже. Исцарапанные, но живые, с легкими ушибами, они скоро пришли в себя от испуга, и он увидел в этом грозное напоминание об обете, который дал перед экзаменами в гимназии: тогда он просил Бога помочь сдать экзамены, обещая сходить к преподобному Сергию в Лавру. Экзамены сдал, но про обещание забыл и вспомнил только, когда его основательно встряхнуло на Кавказе. Тут он снова пообещал при первой же возможности поехать в Лавру. Когда он вернулся в Москву, то не стал откладывать, сразу же поехал к Преподобному. Монах в Лавре рассказал ему о достопримечательностях и повел в Троицкий собор, где был молебен. Барин взглянул належавшую под стеклом схиму Преподобного и с ужасом встретился взглядом с грозным взором живого лица Преподобного в своей схиме. Он стал молиться с глубоким покаянным чувством, и взгляд преподобного Сергия теплел, потом его образ исчез. Прежнее безразличие к вере, к жизни своей души было поколеблено, но еще не сразу отпустило его. Пришлось много трудиться и пережить немало скорбей, пока он стал верующим и православным.

Начать этим видением хотелось для напоминания себе и всем, кому доведется читать об этом в жизнеописании С. А. Нилуса²⁵², о том, что всех встречает преподобный Сергий, чаще всего незримо, но обязательно встречает! Нам надо позаботиться о том, чтобы встреча была благодатно-радостной. С нашей стороны требуется лишь покаянное сознание и расположенность к Преподобному.

В конце прошлого века многие жители Москвы и окрестностей считали своим долгом «сходить к Троице», именно сходить, одолевая пешком если не весь путь, то хотя бы часть его, что по силам. Так из Раменского решили идти в Лавру мать с сыном Колей и ее сестра со своим сынишкой. Дошли. Когда Коля подходил к мощам преподобного Сергия, то гробовой монах взял несколько монет, лежащих у раки Преподобного, велел Коле как бы в благословение от преподобного Сергия купить сочинение митрополита Московского Иннокентия «Указание пути в Царство Небесное»²⁵³ для себя, а брату -речь профессора В. О. Ключевского к 500-летию прославления Преподобного. Колю удивила настойчивость монаха, но он послушался и купил то, что было велено. Дома он положил все это среди книг и забыл о покупке. Прошло 10 лет. Коля окончил гимназию и решил поступать в институт путей сообщения. Готовясь к экзаменам, перебирая книги в шкафу, наткнулся на брошюру митрополита Иннокентия, прочитал ее и, сдав экзамен, поехал в Оптину. Там отец Варсонофий²⁵⁴ благословил его поступить в Духовную Академию. Впоследствии он стал монахом, епископом Варнавой (Беляевым)²⁵⁵.

Духовник афонского русского монастыря в молодости был в России, где и мог слышать о случае в Троице-Сергиевой Лавре, о котором он, отец Кирик, рассказывал уже в Сербии, куда его вызывал сербский Патриарх Варнава в 30–40-х годах ХХвека. Вот его рассказ.

«В Сергиевой Лавре был такой случай: пришли к больному иеромонаху причастить, и как только открыли двери его келии, в этот момент исчезла крыша и с небес спустился в келию Сам Христос, окруженный Ангелами. Он взял из рук священника Чашу и Сам причастил больного иеромонаха, затем отдал Святую Чашу священнику и тем же путем, окруженный святыми Ангелами, вознесся на небо. Так и каждого, кто с верою и должными мыслями подходит к Святому Причастию, Господь удостаивает подобного образа Святого Причастия».

О мыслях, с которыми надо подходить к Святой Чаше, отец Кирик, памятуя этот случай, говорил:

«Подходя к Святой Чаше, потребно сказать себе мысленно: «Господи, я недостоин сладкого Твоего Причастия, но я верую, что Ты меня удостоишь"- и подходить с живой верой и сознанием, что тебя Сам Христос причащает, хотя видимо священник или архиерей, но невидимо – Сам Христос».

В начале XX века в Сергиевом Посаде жила Н. Верховцева²⁵⁶. В своих воспоминаниях она делится пережитым ею волнением, охватившим ее во сне. Она запомнила дату – 20 июня 1917 года. Ей было тогда 20 лет и она жила с мамой недалеко от Лавры. Во сне она видела преподобного Сергия.

«Я увидела себя стоящей у святых мощей в вечерний, столь мною любимый час. Рака была уже полузакрыта. Вдруг вижу в ней движение: крышка отодвинута, и на край раки садится старец – сам Преподобный… Худое, изможденное, бесконечно доброе родное лицо, а у меня страх, трепет и ужас. Да, именно человеческий ужас перед сверхъестественным для слабого разума нашего явлением. Но мгновение, другое – и дух превозмог, и изгнан страх, и я у святых его ножек.

Преподобный обеими руками приподнял меня, обнял и, прижав к груди, поцеловал трижды: в угол щеки, переносицу и лоб, говоря беспредельно нежно: «Милая моя детка....» Я, бросившись вновь к его ножкам, с рыданием и мольбой: «Прости, помилуй, не оставь – Преподобный, Преподобный!». И вот от чрезмерного волнения, напряжения и слез проснулась и зову маму....»

С именем преподобного Сергия связано было и переживание сравнительно недавно скончавшейся москвички А. А., о котором она писала в завещании дочери. Само завещание было написано в 1956 году, задолго до смерти.

«Когда зимой мы с тобой жили у Т. А., я спала у окна. Однажды к утру открывается дверь, входит Старец. Он наклоняется ко мне и так тихо-тихо, ласково говорит: «Только бы окрестить....» Несколько раз повторил это. Я, пораженная, проснулась, а голос так и звучит, даже сейчас его помню. Слова эти относились к папе, хотя перед этим я о нем не думала. Оделась, умылась, пошла в Лавру. Когда дошла до калитки, поняла: «Боже мой! Это же преподобный Сергий посетил меня!». Остановилась... и в этот момент не то что поняла, а явно, абсолютно познала: преподобный Сергий жив, как мы, существует, есть мир невидимый! До этого момента я так реально, точно, этого себе не представляла. Я не шла, а летела как на крыльях, в душе было так светло! «Не забуди, якоже обещался еси, посещая чад твоих, Сергие, преподобне отче наш!». И я убедилась воочию, что он истинно посещает, страшно сказать, чад своих. Как мне было хорошо! Преподобный Сергий – наш покровитель! Помни его всегда, молись ему всегда, люби его, проси обо всем, отдавай ему свое сердце, как самому родному, близкому отцу, и он все тебе сделает».

Окрестить надо было мужа А. А., что и сделали родные.

В 60-х годах ХХ века Сергей Иосифович Фудель записал:

«Мне рассказывали, что во время наступления немцев на Москву три мальчика г. Загорска лет 10–11, Боря, Миша, Сережа – пошли под вечер 27 августа, то есть под Успение, в сторону Черниговской в лес за дровами. Скоро стало темнеть, и они обнаружили, что заблудились. Долго они ходили, не видя выхода. Кто-то из них сказал: «Ну что ж, надо помолиться». Это было поручено Мише: «Миша, ты помолись, ты умеешь». Миша несколько раз перекрестился. После этого они опять пошли искать дорогу, но все же не находили. И тут они увидели, что сквозь ветви уже темного леса показался мигающий огонек. «Наверное, сторож или лесник»,– сказали они и пошли на огонек. На открывшейся небольшой поляне они увидели человека «в шапке, которую носят батюшки». В правой руке у него был большой крест, а в левой «что-то, чем он все время помахивал» (так они, очевидно, восприняли кадило) . Тут мальчиков охватил страх, но уже другого рода. Миша оказался в середине, и они начали его толкать локтями с той же просьбой: «Молись, молись». И как только он «замолился», человек в «шапке, как у батюшки» начал осенять [их] крестом. И тогда они увидели светлую дорогу в направлении крестного осенения и побежали по ней. И когда они вышли из лесу и шли [уже] по знакомому лугу, они поняли, что никакой дороги, собственно, под ними не было, а шли они по дороге света. И, подходя к своим домам, они решили: «Завтра… пойдем в церковь». Взрослые, сопоставив их рассказ с направлением этой их обратной дороги, поняли, что Преподобный осенял не только их, но и всю Лавру, свой «град», и некоторые, уже решившие эвакуироваться, остались на месте, успокоенные в том, что город их под небесной защитой»²⁵⁷ .

О чудесной помощи преподобного Сергия рассказал и настоятель Ахтырской церкви отец Борис Можаев²⁵⁸.

Он работал врачом. Заболел. Лежал в палате без сознания. Жена, тоже врач по специальности, услышала от заведующего отделением приговор: «Смерть – вопрос короткого времени». Со страшной тоской поехала она к Преподобному в Лавру.

«Тяготит, камнем давит не столько то, что она, молодая, но уже с крепко подорванным здоровьем женщина, останется с двумя детьми, никому вообще-то ненужная, обреченная на одиночество, относительную нищету, но больше тоска оттого, что уходит в вечную гибель, на вечные муки, без надежды на прощение и спасение близкий человек, с которым худо-бедно делили радости и невзгоды уже 15 лет».

Впоследствии муж ее говорил: «Видимо, горяча и искренна была ее молитва. Она восстала от раки с чувством, что камень с души упал. Ничего не изменилось, но тоска пропала». В этот день, когда она молилась у Преподобного, муж вдруг пришел в сознание. Сначала – ненадолго, а ночью – уже окончательно. И стал поправляться. Выздоровел. Стал верующим и принял священство.

Об образе преподобного Сергия, возникшем в детском сознании, рассказывает пенсионерка. Скорее всего, он возник во сне, но на всю жизнь сохранился очень живо.

«Чувствую, что стою у самых дверей храма, которого четко не вижу. Впереди замечаю движение среди священнослужителей, знаю, что сейчас они будут выходить на солею читать входные молитвы. Храм напоминал Всехсвятский под Успенским собором в Лавре, но был вместительнее, свободнее, без массивных столбов, но такой же низкий. Идти вперед не хотелось. И ничего не хотелось. Тяжело было на душе, очень тяжело. Не хотелось двигаться, думать, говорить. Ни на что не было сил. Все тело, казалось, стало каменным. Пальцы – каменные. Их невозможно сложить для крестного знамения, нет сил поднять руку. Что-то слышу-не прислушиваюсь, что-то вижу не глядя. Все плывет мимо сознания, и все кажется ненужным. Бессилие и безразличие полное. В какой-то момент справа, чуть сзади, ощущаю присутствие... Старца. Он выше меня, но не очень высок. Не глядя, знаю, что он здесь потому, что хочет мне помочь, что он меня жалеет. Знаю и то, что он очень хорошо понимает, что говорить бесполезно. Если что-то еще можно сделать, так только сердечным участием, душевным теплом, такой искренней заботой, без которых душа окаменела, оледенела. Он – я это чувствую – очень просто держится, его не надо бояться, он не прогонит, не укорит. Он знает, что очень тяжело, и потому специально подошел, не сказав ни единого слова. Он берет правую руку, складывает пальцы для крестного знамения и поднимает ее. Так взрослые маленьких крестят их ручкой. Моя тяжелая, непослушная рука с трудом повинуется. В это время к нему из алтаря выходят, прося благословения начинать литургию, какие-то важные, сияющие богатством облачения архимандриты или архиереи, не вижу точно, потому что не смотрю. Не до этого. Мой Старец благословляет их начинать, но не уходит. Их там много, они все прочитают как надо. А он пока меня не бросит, пока побудет. Он не спешит, он тут, рядом. От его присутствия, его участия начинает оттаивать душа. Свинцовая тяжесть понемногу теряет вес. Я понимаю, что он хочет сказать: надо молиться. Обязательно молиться, понуждать себя на молитву, как бы ни было трудно. В душе шевельнулось согласие. Тяжесть сползла, как подтаявшая глыба слежавшегося снега с крыши. В душе понемногу стали оживать силы. Ясно – Старец должен уйти. Теперь это уже не пугало. Он пойдет к тем, кому еще очень тяжело и горько. Мне уже легче, и во все существо проникает живительная теплота. Возвращается жизнь. Теперь я знаю – это наш авва Сергий! Это, несомненно, он! И смешанное чувство удивления, благодарности и... надежды не так быстро, но решительно возвращает из туманного, холодного, окамененного нечувствия».

Однажды вечером, перед закрытием Троицкого собора в Лавре, когда все богомольцы идут на службу в Успенский собор или Трапезную церковь, группа военных просила разрешения осмотреть древний собор. Отец Николай разрешил и сам рассказал о Лавре, о ее основателе – преподобном Сергие, о многочисленных чудесах при его жизни и после кончины. Военные слушали, удивляясь больше тому, что есть еще на свете странные люди, которые могут жить в этих древних стенах, интересоваться давно минувшим, верить в чудеса, уходить в молитвы... Все это такое далекое от жизни, почти нереальное.

Послушали, вежливо поблагодарили и направились к выходу. Один их них, Евгений, на мгновение задержался и, не отдавая себе отчета, вдруг мысленно обратился к преподобному Сергию: «Если ты есть и меня слышишь, то устрой так, чтобы мне годика на два заболеть. Все просят исцеления, а мне бы – заболеть».

Вернувшись к своим делам, он забыл о командировке и об экскурсии в Лавру: сколько всяких музеев повидал он на своем веку! Однако через несколько дней он почувствовал недомогание. Решил, что в дороге немного простудился, пройдет. Других болезней не знал и в своем здоровье не сомневался. Вскоре его нашли на полу в своем кабинете без сознания. Очнулся он в больничной палате, увидел испуганные глаза жены и никак не мог понять, что же с ним случилось – тела будто не было. Не только встать-даже пошевелиться не мог. Осознав свое положение, решил: «Бороться!». Как умел, пробовал утешить жену, которую очень любил. Он совершенно не представлял себе, что его ожидает, и потому не испытывал ни страха, ни подавленности. Его переводили из больницы в клинику, из госпиталя в «центр», и не в один. Полтора года он менял места, и нигде ему не могли помочь. Наконец, исчерпав все возможности, привезли домой. Друзья, родные делали все, что где-то кому-то чудесно помогало, но здесь все было бесполезно. Евгений мог лишь полулежа читать. Он изучил все восточные и народные методы лечения, занимался гимнастикой, которую рекомендовал мудрый Восток, делал дыхательные упражнения, но ничего не менялось. Жена объездила всех знахарей и целителей – без толку.

В одно весеннее утро он проснулся спокойным, почти радостным... и вскоре вдруг почувствовал такое отвращение и ко всем упражнениям, и ко всем книжкам-лечебникам – ко всему. Он понял, что надежды нет. Захотелось умереть. Жена была рядом, пробовала уговорить, отвлечь, утешить. У Евгения приступы тоски сменялись равнодушием. Как-то жена сказала, что хочет пойти в церковь.

– Иди,– безучастно отпустил больной.

Когда жены не было, он плакал от горечи, от тоски, от своей обреченности. Жена стала спокойнее. Он удивлялся, но не расспрашивал. Заметил только, что у жены появились книги с крестиками на обложках. Евгений их не читал. Один только раз взял одну в руки, прочитал: «Житие преподобного Сергия Радонежского, чудотворца». Полистал, положил на место.

– Евгений, вставай. Сегодня исполнилось ровно два года. Ты помнишь?

Рядом с кроватью стоял незнакомый человек, пожилой. Кто он? Как вошел? Наверное, жена, уходя, забыла закрыть дверь. Но странно: от звуков этого голоса тело как бы стало наливаться теплом, оживать. Захотелось двигаться! Евгений встал.

– Теперь ты здоров,– слышит Евгений, но никого уже не видит.

Бросился к дверям – заперты. Когда вернулась жена, то увидела его на коленях перед раскрытой книгой. Он встал, обнял ее, и они оба опустились снова на колени перед книгой, с раскрытой страницы смотрел на них тот, кто совсем недавно был тут, кто сказал такие чудесные слова: «Ты здоров!».

Евгений действительно стал здоровым, обрел веру и приезжал к преподобному Сергию благодарить за исцеление. Он и рассказал это все архимандриту Никодиму, от которого мы узнали о случившемся в древнем соборе Святой Троицы в наши дни.

В 1946 году Нина, услышав об открывшейся Троице-Сергиевой Лавре, собралась приехать из Сибири. С трудом набрала денег на дорогу в один конец. А как ехать обратно? Но не оставаться же из-за этого дома?! Приехала в столицу, потом на электричке в Лавру. Вышла на станции, пошла за всеми. Повернула к спуску, глянула вперед и ахнула: какая красота! Трудно поверить, что все это не во сне, а наяву. В несколько дней истратила она оставшиеся пятерки, трешки, рубли. Хорошо помнила, что разменяла последний рубль. Обычно она допоздна стояла в Лавре, только на ночь приходила к хозяйке, пустившей богомолку из такой дали. Однажды поздно вечером она подумала, что надо признаться: нет денег, нечем за ночлег заплатить. Может, позволит хозяйка в огороде поработать или полы помыть, постирать... только б не выгнала! Чуть свет, когда Нина встала, чтобы идти к братскому молебну, подошла к стулу с наброшенной на спинку кофточкой, сунула руку в карман... Вчера там лежал последний рубль, теперь могут быть лишь монетки. Но рука чувствует что-то... Смотрит и холодеет от ужаса: деньги! Ее уже истраченные трешки, пятерки, рубли... Как они снова оказались в ее кармане? Нет, она их видит не во сне. Деньги как деньги... И недоумение, и страх, и вдруг радость: это же Бог послал по молитвам преподобного Сергия! Она заплатила хозяйке, купила свечи, хлеба, подала нищей. От отпуска осталось всего несколько дней, деньги она потратила. Пора уезжать, а билет покупать не на что. Просить опять чуда? Она молилась долго, до изнеможения. Проснулась до рассвета, затаив дыхание опустила руку в тот же давно пустой карман... и снова нащупала все те же свои трешки, пятерки, рубли. Ровно столько, сколько надо на билет. От волнения боялась слово проронить. Дома, в своей далекой Сибири, она решила обязательно еще раз поехать в Лавру, поблагодарить Преподобного, что не оставил ее в крайней нужде. И не только поблагодарить в молитве, но и рассказать на исповеди священнику. Рассказала она архимандриту Сергию, от которого узнали об этом и другие.

В главных воротах Лавры можно видеть настенные росписи – они раскрывают жизнь Преподобного. Один эпизод особенно волновал знакомую старушку: где Преподобный строит сени. Она приехала из деревни – знакомых нет, работы нет, жилья нет, денег мало. Ходила и, глядя на труженика, просила: «Преподобный, молитвами своими пристрой меня куда-нибудь, помоги найти уголок для жилья и обязательно с огородиком, хоть маленьким». Просила от души и выпросила. Нашелся для нее и уголок, и огородик. И сама стала в Лавре работать, делала что велят, молилась усердно, радовалась и благодарила Преподобного. Дожила до глубокой старости, сохранив удивительную простоту, доброжелательность, спокойствие душевное и молитву. Если кто-нибудь скажет, что была у нее молитва непрестанной,– не удивишься, поверишь. Такими, наверное, были многие наши богомольные и смиренные предки – Святая Русь.

Особенно трогательным было явление преподобного Сергия в 1925 году, описанное Иваном Шмелевым в «Куликовом поле»²⁵⁹.

« Поехал как-то Сухов в объезд лесов, а по нужде дал порядочный крюк, на станцию «Птань» к дочери, которая была там за телеграфистом [замужем]: крупы обещала припасти сиротам [с Суховым жили внуки – дети сыновей, погибших в лихолетье]. Смотался, прозяб – был исход октября, промозглая погода, дождь ледяной с крупой, захвативший еще в лесах. Сухов помнил, что было это в «родительскую субботу», в «Димитриевскую"… Гонит, ни о чем, понятно, не думает… крупу бы не раструсить, за пазуху засунул... Трах!..– чуть из седла не вылетел: конь вдруг остановился, уперся и захрапел. Что такое?.. К вечеру было, небо совсем захмурилось, ледяной дождь сечет. Огладил Сухов коня, отпрукал...– нет, пятится и храпит. Глянул через коня, видит – полная воды колдобина, прыгают пузыри по ней. «Чего боится?– подумал Сухов,– вся дорога в таких колдобинах, эта поболее только». Пригляделся... что-то будто в воде мерцает, подкова что ли? – бывает, к счастью. Не хотелось с коня слезать: какое теперь счастье! Пробует завернуть коня, волю ему дает – ни с места: уши насторожил, храпит.

Слез Сухов с коня… нагнулся к воде, пошарил, где мерцало, и вытащил... медный крест! И стало повеселей на душе: святой крест – добрый знак. Перекрестился на крест, поводья выпустил, а конь и не шелохнется, «как ласковый». Смотрит Сухов на крест: видать, старинный, зеленью-чернотой скипелось, светлой царапиной мерцает – кто-то, должно, подковой оцарапал. Стал крест разглядывать. Помене четверти, с ушком – наперсный; накось – ясный рубец, и погнуто в этом месте: секануло, может, татарской саблей [по каким-то своим приметам Сухов определял, что было это на самом Куликовом поле]. И тут в мысли ему пришло: барину переслать бы, редкости тоже собирал, с барышней копал... она и образа пишет,– какая бы им радость! …Барин из Тулы выехал, бросил свою усадьбу и отъехал в Сергиев Посад: там потише. А теперь везде одинаково: Лавру прикончили, монахов разогнали, а мощи Преподобного... Гос-поди!.. в музей поставили, под стекло, глумиться.

Смотрел Сухов на темный крест, и стало ему горько, комом подступило к горлу. И тут, на пустынном поле, в холодном дожде и неуюте, в острой боли ему представилось, что все погибло, и ни за что.

«Обидой прожгло всего…- рассказывал он,– будто мне сердце прокололо, и стала во мне отчаянность: внуки малые, а то, кажется, взял бы да и...»

Опомнился – надо домой спешить. Дождь перестал. Смотрит – с заката прочищает, багрово там. Про крест подумал: сунув крупу лучше, не потеряется.

«Гляжу – человек подходит, посошком меряет. Обрадовался душе живой, стою у коня и жду, будто тот человек мне надобен».

По виду из духовных: в сермяжной ряске, лыковой кузовок у локтя, прикрыт дерюжкой; шлычок суконный, седая бородка, окладиком, ликом суховат, росту хорошего, не согбен, походка легкая, посошком меряет привычно, смотрит с приятностью. Возликовало сердце, «будто самого родного встретил». Снял шапку, поклонился и радостно поприветствовал: «Здравствуйте, батюшка!». Подойти под благословение воздержался: благодатного ли чину²⁶⁰? До слова помнил тот разговор со старцем – так называл его. Старец ласково «возгласил голосом приятным»: «Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь. Мир ти, чадо».

От слов церковных, давно не слышимых, от приятного голоса, от светлого взора старца... повеяло на Сухова покоем. Сухов плакал, когда рассказывал про встречу. В рассуждения не вдавался. Сказал только, что стало ему приятно-радостно, и – «так хорошо поговорили». Только смутился словно, когда сказал: «Такой лик священный... как на иконе пишется, в себе сокрытый». Может быть, что и таил в себе, чувствовалось мне так: удивительно сдержанный, редкой скромности... Такие встречаются в народе.

Беседа была недолгая, но примечательная. Старец сказал: «Крест Христов обрел, радуйся. Чесо же смущаешься, чадо?». Сухов определял, что старец говорит «священными словами, церковными, как Писание писано», но ему было все понятно. И не показалось странным, почему старец знает, что он нашел крест: было это в дождливой мути, один на один с конем, старца и виду не было. И нисколько не удивило, что старец и мысли его провидит,– как бы переслать крест барину. Так объяснял Сухов: «Пожалел меня, словно, что у меня мысли растерянны, не знаю, как бы сберечь мне крест...– сказал-то: чесо же смущаешься, чадо?».

Сказал Сухов старцу: «Да, батюшка... мысли во мне... как быть, не знаю».

И рассказал, будто на духу, как все было: что это, пожалуй, старинный крест, выбили с-под земли проезжие, а это место – самое Куликово поле, тут в старинные времена битва была с татарами... может, и крест этот с убиенного православного воина; есть словно и отметина – саблей будто посечено по кресту... И вот взяло раздумье: верному бы человеку переслать, сберег чтобы... а ему негде беречь, время лихое, неверное... и надругаться могут, и самого-то замотают; пристани верной нет: допрежде у господ жил, потом у купцов... «а нонче у кого живу – не знаю».

И когда говорил так старцу, тесно стало ему в груди от жалости и к себе, и ко всему доброму, что было…- «вся погибель наша открылась...»,– и он заплакал.

Старец сказал «ласково-вразумительно, будто хотел утешить»: «Не смущайся, чадо, и не скорби. Милость дает Господь, светлое Благовестие. Крест Господень – знамение спасения».

От этих священных слов стало в груди Сухова просторно – «всякую тягость сняло». И он увидел: светло кругом, сделалось поле красным и лужи красные, будто кровь. Понял, что от заката это багровый свет. Спросил старца: «Далече идете, батюшка?». – «Вотчину свою проведать».

Не посмел Сухов спросить – куда. Подумал: «Что я, доследчик что ли... непристойно доспрашивать, скрытно теперь живут». Сказал только: «Есть у меня один барин, хороший человек... ему бы вот переслать, он сберег бы, да далеко отъехал. И здешние они, у самого Куликова поля старое их имение было. В Сергиев Посад отъехал, у Троицы, там, думалось, потише... да навряд».

Старец сказал: «Мой путь. Отнесу Благовестие господину твоему». Обрадовался Сухов и опять не удивило его, что старец идет туда,– «будто бы так и надо». Сказал старцу: «Сам Бог вас, батюшка, послал... только как вы разыщете, где они на Посаде проживают?.. скрытное ноне время, смутное. Звание их – Егорий Андреевич Среднев, а дочку их Олей... Ольгой Егоровной звать, и образа она пишет... только и знаю».– «Знают на Посаде. Есть там нашего рода». Радостью осияло Сухова – «как светом-теплом согрело», и он сказал: «Уж и поклончик от меня, батюшка, им снесите... скажите – кланяется, мол, им Вася Сухов, который лесной объездчик... они меня давно знают. А ночевать-то, батюшка, где пристанете... ночь подходит? Позвал бы я вас к себе, да не у себя я теперь живу... время лихое ноне, обидеть могут... и церковь у нас заколотили».

Старец ласково посмотрел на Сухова – «весело так, с приятностью» – и сказал ласково, как родной: «Спаси тя Христос, чадо. Есть у меня пристанище». Принял старец от Сухова крест, приложился с благоговением и положил в кузовок, на мягкое.

«Как хорошо-то, батюшка... Господь дал!» -радостно сказал Сухов: не хотелось со старцем расставаться, поговорить хотелось: «Черные у меня думы были, а теперь веселый я поеду. А еще думалось... почтой послать – улицы не знаю... и доспрашивать еще станут, насмеются... да где, скажут, взял... да не церковное ли утаил от них... заканителят, нехристи».

Сказал старец: «Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь». И помолился на небо. «Господь с тобой. Поезжай. Скоро увидимся». И благословил Сухова. Приложился Сухов со слезами к благословившей его деснице. И долго смотрел с коня, пока не укрыли сумерки.

Когда Сухов рассказывал, как старец благословил его,– плакал. Тайный, видимо, смысл придавал он последнему слову старца – «увидимся»,– знал, что недолго ему осталось жить. И правда: рассказал мне в конце апреля, а в сентябре помер, писали мне.

…Месяца через три, попав в Сергиев Посад, я неожиданно столкнулся с другими участниками «случая», и мне открылось, что тут не «случай», а знамение свыше. И рассказ Сухова наполнился для меня глубоким смыслом. …В Сергиевом Посаде, в августовский вечер, в той самой комнате, где произошло явление, вдруг озарило мою душу впервые испытанное чувство священного, и я принял знамение с благоговением».

[Шмелёв из Тулы уехал в Москву, где «устроился нейтрально – по архивам: разыскивал и приводил в порядок судебно-исторические дела в уездной секции».]

« …Работавшие по архивам часто говорили о «Троице»: там ютилось много известных «бывших» людей – В. Розанов²⁶¹, А. Александров²⁶², Л. Тихомиров²⁶³, работали в относительной тиши художники, наведывался Нестеров²⁶⁴, решал перелом жизненного пути С. Булгаков в беседах с о Павлом Флоренским...

Приехал я в Загорск утром. Иду к Посаду. Дорога вдоль овражка... И тут яувидал солнечно-розовую Лавру. Она светилась, веяло от нее покоем. Остановился, присел на столбушке у дороги, смотрел и думал... Сколько она пережила за свои пять веков! Сколько светила русским людям! Она светилась... и, знаете, что почувствовал я тогда, в тихом, что-то мне говорившем, ее сиянии?..– «сколько еще увидит жизни!». Поруганная, плененная, светилась она – нетленная. Было во мне такое... чувство ли, дума ли... «все, что творится,– дурманный сон, призрак, ненастоящее... а вот это – живая сущность, творческая народная идея, завет веков... это – вне времени, нетленное... можно разрушить эти сияющие стены, испепелить, взорвать, и ее это не коснется». Впервые тогда за все мутные и давящие восемь лет, почувствовал я веру, что – есть защита, необоримая. Инстинктом, что ли, почувствовал, в чем – опора. Помню, подумал тут же: «Вот почему и ютились здесь, искали душе покоя, защиты и опоры".

Лавру осматривать не пошел, не мог. В грусти бесцельного блуждания нашел отраду – не поискать ли Среднева. Я его знал, встречались в земстве. Про Сухова расскажу, узнаю – донес ли ему старец крест с Куликова поля. У кого бы спросить? И вижу: сидит у ворот на лавочке почтенный человек в золотых очках....»

[От него Шмелёв узнал адрес Среднева и направился к нему.]

« На меня повеяло спокойствием уклада исчезнувшего мира, и я сказал со вздохом: «Все в прошлом!». Олечка отозвалась из другой комнаты: «Нет, все с нами, есть». Сказала спокойно-утверждающе. Среднев подмигнул и стал говорить, понизив голос: «Прошлого для нее не существует, а все вечно, и все – живое. Теперь это ее вера…».

Осматривая кабинет покойного профессора [в его доме поселился Среднев с дочерью], я заметил медный восьмиконечный крест, старинный, вспомнил Сухова и спросил, не этот ли крест прислал им Вася с Куликова поля.

– А вы откуда знаете? – удивился Среднев.

Я объяснил. Он позвал Олечку:

– Для нее это чрезвычайно важно… Знаете, она верит, что нам явился... Нет, лучше уж пусть сама вам скажет. Нет, это профессорский, а тот она укрыла в надежном месте... Тот был меньше, и не рельефный, а изображение Распятия вытравлено, довольно тонко, несомненная старина. Возможно, что «боевой», от Куликовской битвы. В лупу видно, как посечено острым чем-то... саблей?.. Где посечено – зелень, а все остальное – ясное.

– Ка-ак?!. Ни черноты, ни окиси? – удивился я...

– Только где посечено... а то совершенно ясное.

Вошла Олечка, взволнованная: видимо, слышала разговор.

– Скажите... все, что знаете... Хочу поехать, узнать все, как было. Для папы в этом ничего нет, он только анализирует, старается уйти от очевидности... и не видит, как все его умствования ползут... А сами вы... верующий?

Я ответил, что маловер, как все, тронутые «познанием».

– Маленьким земным знанием, а не «познанием»,– поправила она с жалеющей улыбкой.

Я постарался передать рассказ Сухова точно, насколько мог.

Заинтересованный происшедшим здесь… я попросил обоих рассказать мне, как они получили крест.

Оба помнили, что весь день лил холодный дождь «с крупой»,– как и на Куликовом поле! – но к вечеру прояснело и захолодало. Тот день оба хорошо помнили: как раз праздновалась восьмая годовщина «Октября»... Среднев ходил с толпой по Посаду – «часа два грязь месили под ледяным дождем». Уклониться никак нельзя – бухгалтер! – заметили бы: «здесь всех знают». Вернулись домой усталые… Слышали оба, как в Лавре пробило семь… Вдруг кто-то постучал в ставню, палочкой,– «три раза, раздельно, точно свой». Оля приоткрыла форточку….. и негромко спросила: «Кто там?». На оклик Оли кто-то ответил «приятным голосом»: «С Куликова поля». Обоим им показалось странным, что постучавшийся не спросил, здесь ли такие-то...– знает их! Сердце у Олечки захолонуло, «будто от радости». И тут же крикнула в форточку «радостно-радушно»: «Пожалуйста... сейчас отворю калитку!"- «И стремительно кинулась к воротам, не накрылась даже»,– добавил Среднев.

Небо пылало звездами, такой блеск...– «не видала, кажется, никогда такого». Оля отняла кол, открыла, различила высокую фигуру в монашеской наметке поверх скуфьи, и – «очевидно, от блеска звезд»,– вносил свои объяснения Среднев,– лик пришельца показался ей «как бы в сиянии».

– Войдите, войдите, батюшка...– прошептала она с поклоном, чувствуя, как ликует сердце, и увидала, что отец вышел на крыльцо с лампочкой – посветить.

Хрустело под ногами от морозца. Старец одет был бедно, в сермяжной ряске, и на руке лукошко. Помолился на образа – «Рождество Богородицы» и «Спаса Нерукотворного» – по преданию, из опочивальни Ивана Грозного – и, «благословив все», сказал: «Милость Господня вам, чада». Они склонились. То, что и он склонился, Сред-нев объяснял тем, что... «как-то невольно вышло... от торжественных слов, возможно». Он подвинул кресло, молча, как бы предлагая пришельцу сесть, но старец не садился, а вынул из лукошка небольшой медный крест, «блеснувший», благословил им все и сказал «внятно и наставительно»: «Радуйтеся Благовестию. Раб Божий Василий, лесной дозорщик, знакомец и доброхот, обрел сей Крест Господень на Куликовом поле и волею Господа посылает во знамение Спасения».

– Он,– рассказывала Олечка,– сказал лучше, но я не могла запомнить.

– Проще и… глубже...– поправил Среднев,– и я невольно почувствовал какую-то особенную силу в его словах... затрудняюсь определить... проникновенную, духовную?..

Они стояли «как бы в оцепенении». Старец положил крест на чистом листе бумаги- Среднев накануне собирался писать письмо и так оставил на письменном столе – и, показалось, хотел уйти, но Оля стала его просить, сердце в ней все играло: «Не уходите... побудьте с нами, поужинайте с нами... у нас пшенная похлебка... ночь на дворе... останьтесь, батюшка!».

С Олей творилось странное. Она залилась слезами и, простирая руки, умоляла, «настойчиво даже», по замечанию Среднева:

– Нет, вы останьтесь! Мы не можем вас отпустить так... у нас чистая комната, покойного профессора... он был очень верующий, писал о нашей Лавре... с вами нам таклегко, светло... сколько скорби... мы так несчастны!

– Она была прямо в исступлении,– заметил Среднев.

– Не в исступлении... а я была... так у меня горело сердце, играло в сердце! Я была... вот именно, блаженна!

Она даже упала на колени. Старец простер руку над ее склоненной головой, она сразу почувствовала успокоение и встала. Старец сказал, помедля, «как бы вслушиваясь в себя»: «Волею Господа, пребуду до утра зде».

Дальше... «все было, как в тумане». Среднев ничего не помнил: говорил ли со старцем, сидел ли старец или стоял... «было это как миг... будто пропало время».

В этот «миг» Оля стелила постель в кабинете профессора, на клеенчатом диване: взяла все чистое, новое, что нашлось. Лампадок они не теплили, гарного масла не было: но она вспомнила, что получили сегодня подсолнечное масло, и она налила в лампадку. И когда затеплила ее – «вот эту самую, голубенькую, в молочных глазках... теперь негасимая она…»,– озарило ее сияние и она увидела – лик. Это был образ преподобного Сергия. Ее потрясло священным ужасом. До сего дня помнила она сладостное горение сердца и трепетное, от слез, сияние.

В благоговейном и светлом ужасе тихо вошла она в комнату и, трепетная, склонилась, не смея поднять глаза.

– Что было в моем сердце, этого нельзя высказать…- рассказывала в слезах Оля.– Я уже не сознавала себя, какой была... будто я стала другой, вне обычного – земного... будто я – уже не «я», а душа моя... нет, этого нельзя словами...

– Она показалась мне радостно-просветленной, будто сияние от нее! – определил свое впечатление Среднев.

А с ним ничего особенного не произошло: «только на душе было как-то необычайно легко, уютно». Он предложил старцу поужинать с ними, напиться чаю, но старец «как-то особенно тонко уклонился, не приняв и не отказав»:

– Завтра день недельный, повечеру не вкушают.

Среднев тогда не понял, что значит – «день недельный». Оля после ему сказала, что это значит – «день воскресный».

По его объяснениям, Оля тогда «была где-то, не сознавала себя». Она не шевельнулась, когда Среднев сказал ей поставить в комнату гостя стакан воды и свечу: ему хотелось, «чтобы гостю было удобно и уютно». Приглашая старца движением руки перейти в комнату, где приготовлена постель, Среднев ….. ничего не сказал….. а лишь почтительно поклонился. Старец – видела Оля через слезы – остановился в дверях, и она услышала «слово благословения»:

– Завтра отыду рано. Пребудьте с Господом.

И благословил пространно, «будто благословлял все». И затворился.

Оля неслышно плакала. Среднев недоумевал, что с нею. Она прильнула к нему и в слезах шептала: «Ах, папа... мне так хорошо, тепло....» И ответил он ей шепотом, чтобы не нарушить эту «приятную тишину»: «И мне хорошо».

– Было такое чувство... безмятежного покоя,– подтвердил Среднев,– что жалко было его утратить, и я говорил шепотом. Стараясь не зашуметь, Оля на цыпочках подошла к столу, перекрестилась на светлый крест и приложилась. Ей казалось, что крест сияет.

Среднев не спал в ту ночь: всякие думы думались, «о жизни». Чувствовал, что не спит и Оля.

Она лежала и плакала неслышно. Эти слезы были для нее «радостными и светлыми». Ей «все вдруг осветилось, как в откровении"… что все – живое, все – есть: «будто пропало время, не стало прошлого, а все – есть». Для нее стало явным, что покойная мама – с нею, и Шура, мичман, утопленный в море, в Гельсингфорсе²⁶⁵, единственный брат у ней,– жив и с нею; а все, что было в ее жизни, и все, что она помнила из книг, из прошлого, далекого – «все родное, наше»,– есть, и – с нею; и Куликово поле, откуда явился крест,– здесь, и – в ней! Не отсвет его в истории, а самая его живая сущность, живая явь. Она страшилась, что сейчас забудет это чудесное чувство, что это «дано на миг»... боялась шевельнуться, испугать мыслями...– но «все становилось ярче, светилось, жило....»

Ночи она не видела. В ставнях рассвет...

Она хотела мне объяснить, как она чувствовала тогда, но не могла объяснить словами. И прочла на память из апостола Павла к Римлянам: и потому, живем ли, или умираем, всегда Господни²⁶⁶.– «Понимаете, все живет! У Господа ничего не умирает: а всё – есть! нет утрат, а… всегда все живет». Я не понимал.

И вот утро. Заскрежетал будильник – шесть. Среднев вспомнил – «завтра отыду рано», и осторожно постучал в кабинет профессора...

Молчание. Оля сказала громко: «Войди – увидишь: он ушел». Но он не мог уйти! Оля сказала уверенно: «Как ты не понимаешь, папа... это же было явление Святого!»...

Среднев не понимал. Он вошел в комнату – постель не тронута, лампадка догорала под нагаром. Оля взяла отца за руку и показала на образ Преподобного: «Ты видишь?! И – не веришь?!». Среднев... не видел, не мог поверить... Только один был выход из кабинета профессора – через их комнату. Они не спал и и – не видели ухода… Парадная дверь была на щеколде... ушел, а дверь оказалась на щеколде! Оля упорно повторяла: «Это было явление! Он ушел, для него нет преград». Для Среднева – чудо было гораздо невозможней. Среднев открыл парадное. В ночь навалило снегу, но никаких следов не было. Оля смотрела на отца с грустной, жалеющей улыбкой...

– Эта находка Васи! Только вообразите: крест с Куликова поля!.. какой же символ!.. Этим крестом можно укрепить падающих духом, влить надежду… Заметьте торжественность его слов Васе и нам: «Господь посылает Благовестие!». Пять веков назад, с благословения преподобного Сергия, русский Великий князь разгромил Мамая, потряс татарщину, тьму... и вот голос с Куликова поля: уповайте! – чудо повторится, падет иго наистрашнейшее, Крест победит его! И он принимает на себя миссию, идет к нам, в вотчину Преподобного, откуда вторично и воссияет свет!

Нет, чуда Среднев принять не мог. Я... почти верил. …Никогда за всю мою службу следователем я не испытывал такого явного участия в жизни «благой силы», что все слова и действия старца так поражают неземной красотой и... простотой, таким благоговением, что я испытываю чувство священного,– испытываю впервые в моей жизни.

Наши обмены мнениями продолжались дня три-четыре. С утра тянуло меня в голубой домик, казавшийся мне теперь таинственным.

– Ну, хорошо... допустим: было явление оттуда... Но! я не могу понять, почему – у нас?! Почему я, я! удостоен такого... «высокого внимания»?!

– Но почему непременно вы, вы удостоены?! – невольно вырвалось у меня, и я посмотрел на Олю.– Почему не допустить, что вы тут... только посредник?.. для чего-то... более важного?

– Вы правы,– сказал [Среднев] упавшим голосом,– я неудачно выразился. Я не обольщаюсь, что я... нет, говорю совершенно откровенно, смиренно: я недостоин, я...– он не мог найти слова и развел руками.

– Па-па, не укрывайся же за слова! – болью и нежностью вырвалось у Оли.-Ищет твоя душа, Бо-гаищет! но ты боишься, что вдруг все твое и рухнет, чем ты жил! Ну, а все, чем ты жил… разве уже не рухнуло?!. Что у тебя осталось?! все твои «идеалы» рухнули!.. Не может рушиться только вечное!.. ".

[Сопоставив детали и убедившись, что явление Васе Сухову и Средневу было в тот же вечер, Шмелёв продолжает.]

«Я тогда испытал впервые, что такое, когда ликует сердце. Несказанное чувство переполнения, небывалой и вдохновенной радостности, до сладостной боли в сердце, почти физической. Знаю определенно одно только: чувство освобождения. Все томившее вдруг пропало, во мне засияла радостность, я чувствовал радостную силу и светлую-светлую свободу – именно ликованье, упованье: ну ничего не страшно, все ясно, все чудесно, все предусмотрено, все – ведется... и все -так надо. И со всем этим – страстная, радостная воля к жизни – полное обновление.

…Из Сергиева Посада я уехал совсем другим, с возникшей во мне основой, на которой я должен строить «самое важное». Я знал, что… Бог помог мне в моей победе: я одержал ее над собой, над пустотой в себе.

Мое предварительное заявление о дне и часе явления на Куликовом поле и почти одночасно здесь, в Посаде, было подтверждено документально: записями в дневнике Оли и в грязной тетрадке Среднева – о… подсолнечном масле и пшене ! Сколько же мне открылось в этом! Господи, красота какая во всем Твоем!..

И стало так понятно, почему в темную годину, когда разверзлась бездна, пытливые, испуганные души притекали в эту тихую вотчину, под эти розовые стены Лавры, чего искали.

В светлой грезе я покидал Посад. Лавра светила мне тихим светом, звала вернуться. И я вернулся. И до зимы приезжал не раз.

Январь-февраль 1939 г. –

февраль-март 1947г. Париж».

Однажды в проповеди в самый праздник Преподобного отец Н. нам сказал о том, что ему поведал один из посетителей Лавры. Вечером, думая о всенощной под праздник, он колебался – ехать в Лавру из Москвы или пойти в храм где-нибудь здесь, благо, что есть храмы с пределами, посвященными преподобному Сергию. Пошел, постоял всенощную, а ночью увидел во сне Лавру Преподобного, заполненную народом. Огромная очередь выстроилась в Троицкий собор поклониться Преподобному основателю, и он сам благословляет каждого. Проснулся – и скорее на Ярославский вокзал, чтобы на литургию успеть в Лавру.

Наместник Лавры отец Кронид, преподобному-ченик, рассказал об исцелении инока отца Фомы²⁶⁷, у которого от рождения была сухая рука. Он много раз молился Преподобному, прося себе исцеления, но Преподобный будто бы медлил. И вот в 1867 году 24 сентября – в день памяти Преподобного – начальство поставило его около иконы Святой Троицы наблюдать за порядком. Отец Фома, стоя около святых мощей преподобного Сергия, всю всенощную молился со слезами, прося исцеления. Богослужение ему показалось таким усладительным, что он, вернувшись в свою келию, забыл совсем обо всем на свете. Помолившись немного, лег и скоро заснул. Проснулся оттого, что какие-то вспышки света прорезали темноту. Он решил, что где-то начинается гроза. Подошел к окну, постоял немного и решил идти спать. Вдруг вся его келия наполнилась ярким светом и в нем он увидел дивного старца. Такой добротой, милостью веяло от него, что душа инока затрепетала от радости. В старце он узнал преподобного Сергия. Тот подошел и положил руку на плечо, сказав: «Чадо! Слышу стенания сердца твоего. Молитвенный вопль твой подвигнул меня посетить тебя и даровать тебе Божию милость – исцеление во славу Его святейшего имени». При этом по безжизненной руке как будто полилась горячая вода. Отец Фома в порыве благодарности упал на колени: «Преподобный отче Сергие! Благодарю тебя за твою неописуемую ко мне милость!». Встал-никого нет. Рука стала живой, совершенно здоровой. Отец Фома пошел

к отцу наместнику Антонию, разбудил его и рассказал об исцелении. Отец Антоний пошел к митрополиту Филарету, приехавшему на праздник Преподобного, доложить о случившемся. Митрополит Филарет благословил ударить среди ночи в колокол, собрать братию и отслужить благодарственный молебен. Все, знавшие об увечье отца Фомы, не раз видевшие его иссохшую левую руку, теперь радовались с ним вместе и поздравляли исцеленного.

Молодая девушка Ирина стояла пред аналоем вместе со своим женихом. Священник их венчал в храме родного села. Вдруг Ирине стало плохо и она упала без сознания. Привезли ее к родителям. Она очнулась, но не могла встать – ноги отнялись. Как могли, лечили, но безрезультатно. Жених, подождав три года, попросил врачей дать заключение о ее неизлечимой болезни, чтобы ему разрешили жениться, что и получил. Ирину два раза возили к преподобному Сергию. И, не получив исцеления, она продолжала молиться и надеяться только на помощь Божию.

В 1912 году она снова приехала в обитель Святой Троицы, пролежав уже более десяти лет. Ее внесли на руках в Троицкий собор и положили на полу близ святых мощей преподобного Сергия. Ей хотелось приложиться к Преподобному. Помогали ей с одной стороны послушник Георгий, с другой – солдат Фома Хокин. Ее подняли. В момент прикосновения устами к главе Преподобного Ирина почувствовала как бы электрический удар, отозвавшийся с той же силой в послушнике и солдате. Внезапно почувствовав себя здоровой, она вскрикнула: «Пустите, я здорова!». Она встала на колени, потом поднялась, держась за решетку. Ей дали палку, и она с ней дошла до дома призрения. На другой день она уже без палки дошла до Троицкого собора и простояла всю литургию на ногах. И в дальнейшем чувствовала себя совершенно здоровой.

В 1924 году крестьянин деревни Оборсовой Владимир Александрович Кожевников решил разделить дом с братом. При разделе его очень обидели, ему стало плохо. Когда он пришел в сознание, то понял, что онемел. В 1930 году 24 января на праздник в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали» он с женой пришел в храм святых апостолов Петра и Павла в Сергиевом Посаде. Лавра была закрыта. В храме этом была чтимая икона преподобного Сергия, перед которой супруги попросили отслужить молебен с акафистом преподобному Сергию. Во время чтения акафиста Владимир Александрович особенно усердно молился преподобному Сергию, который, казалось, невидимо присутствовал здесь. Владимир Александрович просил об исцелении, о возвращении ему дара речи, и вернулся домой умиротворенным и умиленным, с ясной надеждой на милость Божию молитвами Преподобного. Желая продлить такое состояние, Владимир Александрович дома взял Псалтирь, пока жена занималась хозяйством, стал читать... и вдруг почувствовал, что язык начинает двигаться, хочется читать вслух. И Владимир Александрович вновь получил способность говорить ясно и четко, как шесть лет назад. Утром они с женой поспешили в храм и после литургии попросили отца Мирона перед образом преподобного Сергия отслужить благодарственный молебен.

В 1935 году Варвара Ветлицкая переезжала из Мытищ в Загорск. Ее провожали внуки. По дороге она упала и сломала руку. С детства она привыкла во всех скорбях прибегать к помощи преподобного Сергия и теперь просила проводить ее в храм святых апостолов Петра и Павла, где хотела отслужить молебен. Стоя перед образом преподобного Сергия, она обратилась к нему как к живому: «Преподобный Сергий! Неужели я приехала в твой город, чтобы сломать руку? Воззри на меня милостиво, своим предстательством перед Богом и Пречистой Его Матерью испроси у Них небесную помощь мне, недостойной. Верую, Угодниче Божий, что тебе дана благодатная сила врачевать всякие болезни!». Так молясь, она почувствовала, что жгучая боль в руке пропала. До этого она не могла перекреститься, так как сломана была правая рука. Теперь же она спокойно налагала на себя правильный крест. Это ее убедило в том, что Угодник Божий вечно жив и творит дивные чудеса.

В конце прошлого века в Лавре служил молодой иеродиакон по имени Иаков. У него заболели и вскоре отнялись ноги. Он очень переживал и однажды ночью стал читать акафист преподобному Сергию, прося исцеления. Вдруг видит самого Преподобного, подходящего к нему в ярком свете. «Ты просишь выздоровления, но на это нет воли Божи-ей, все устрояющей к нашему благу». Преподобный стал невидим. Больной, желая знать, куда он направился, залез на подоконник. Свет указывал, что Преподобный пошел в Троицкий собор. Лежал он в это время в больничной палате и по окончании видения почувствовал полную беспомощность. Служитель, которого позвал больной отец Иаков, очень удивился тому, что увидел его на подоконнике, с которого он не мог спуститься. Отец Иаков рассказал о явлении Преподобного, стал готовиться к смерти и вскоре тихо скончался.

Ямщик, которого отец Кронид нанял на Ярославском вокзале, рассказал о себе.

Воинскую службу он проходил в гвардейском полку под Царским Селом. Однажды на маневрах он лег в палатке на холодную мокрую постель и утром почувствовал, что руки и ноги стали как бы деревянными. Положили его в лазарет, где он пролежал год, не получив облегчения. Как-то при осмотре главный военврач спросил его, сколько времени он здесь. Узнав, что год, рассердился на лечащих врачей и приказал принять меры и вылечить. Палатный врач предложил ему выписаться и ехать домой, говоря, что он будет получать пенсию. Но кому он, беспомощный, нужен? Решил остаться. Разговор этот навел на грустные размышления. Вспомнилось, как ходили в детстве с мамой на богомолье к преподобному Сергию, как мама его, стоя на коленях перед ракой, молилась вполголоса: «Услышь меня, Преподобный, и сыну моему в его нуждах и испытаниях помоги! Посети его, подаждь ему руку помощи в тяжких болезнях и будь заступником в сей и будущей жизни!». Больной, одинокий, он, вспомнив молитву матери, заплакал и обратился к преподобному Сергию: «Угодник Божий, помоги мне ради молитв усопшей матери, которая при жизни своей просила тебя о милостивом предста-тельстве за грешную мою душу!». От слез подушка намокла. Вдруг ему показалось, что руки и ноги обрели чувствительность. Он попытался пошевелить ими – двигаются! Осторожно встал, чуть-чуть прошел по палате. Странная мысль вдруг возникла: «Уж не умер ли я?». Решил пройти к двери. Часовой говорит: «Нельзя». Больной спрашивает: «Скажи, я живой?». Часовой, естественно, удивился и ответил вопросом: «Ты что, с ума сошел, что ли? Конечно, живой!». Вернулся тот, сел на койку, потом опустился на колени, горячо благодаря Бога и угодника Его преподобного Сергия. «Прошло с тех пор уже десять лет!» – закончил ямщик.

Священник одного из сел Серпуховского уезда Московской губернии отец Евгений Любимов должен был явиться к митрополиту Московскому Филарету с докладом как благочинный. Святитель, выслушав доклад, спросил о том, что его печалит: «По лицу твоему вижу, что у тебя на сердце скорбь. Если не тайна, скажи о своем горе». Отец Евгений сказал, что его семнадцатилетняя дочь, которую жена его послала вечером в погреб за молоком, чего-то испугалась, вернулась бледная и потеряла дар речи. Так уже несколько месяцев ее трясет и она не может вымолвить ни слова. Сначала Святитель укорил родителя за то, что не позаботился заранее о дочери, надо было матери сходить. Священник объяснил это тем, что они детей с детства приучают к хозяйству. Митрополит Филарет успокоил: «Не скорби, надейся на помощь Всемилостивого Господа – и будешь утешен. Когда ты можешь быть еще в Москве?».– «Как вам будет угодно». Митрополит назначил ему явиться через месяц с женой и дочкой. В феврале отец Евгений приехал в Москву и сразу направился к митрополиту Филарету на Троицкое Подворье. Доложили Святителю, и он сразу вышел в приемную с Казанской иконой Божией Матери, благословил болящую, отца и мать, сказав: «Теперь с миром направьте стопы свои в обитель преподобного Сергия. Там вы и получите милость Божию». В тот же день прибыли они в Лавру Преподобного, пошли в Троицкий собор. Подвели девушку. Когда она устами коснулась святых мощей, вдруг прежде бледное лицо ее порозовело, на щеках появился румянец и она, обращаясь к родителям, сказала: «Чувствуете, какое благоухание исходит от святых мощей?». С этого момента она стала совершенно здоровой. Благодарные родители отслужили преподобному Сергию молебен, за которым со слезами молились Господу, исцелившему их дочь предстательством преподобного Сергия.

Москвичка Ольга Петровна осенью 1906 года обратилась к известному профессору по глазным болезням Гуревичу, потому что ослепла на один глаз. Профессор рекомендовал удалить этот глаз, чтобы не заразился другой и она не потеряла бы зрение полностью. Расстроенная больная пошла в Кремль помолиться, отслужила молебен перед иконой Бо-жией Матери «Нечаянная Радость». По пути домой она ощутила неодолимое желание зайти в часовню на Ильинской улице, где она заказала молебен преподобному Сергию Радонежскому. Дома она, почувствовав усталость, легла и заснула. Видит во сне: входит к ней Старец с необыкновенно добрым лицом и ласково говорит: «Не бойся за глаз. Предстательством Божией Матери твой глаз будет здоров». Она проснулась, закрыла здоровый глаз рукой, взглянула больным – видит! Дома темно, уже ночь, но она видит в комнате все, что видела раньше. На другой день пошла она к профессору. Тот подтвердил, что глаз здоров, но просил приходить еще, так как бывали случаи временного улучшения. Она пришла через неделю, потом через месяц – глаз видел так же хорошо. Профессор удивлялся, просил прийти к нему еще ради научного интереса... Глаз был здоров.

В 1894 году к наместнику Лавры преподобномученику Крониду зашел односельчанин Яков Иванович. Отец Кронид сразу же обратил внимание на то, что он грустен, чем-то подавлен. На вопрос отца наместника о причине его переживаний Яков Иванович рассказал о странных припадках сына Васи, мальчика восьми лет. Он вдруг начинает так сквернословить, что страшно слушать, а лицо делается черным, смотреть жутко. Когда отец, рассердившись, начинает его «учить», бросив в подвал, он и оттуда выкрикивает страшные ругательства, хуля все святое. Отец Кронид сказал отцу мальчика, что есть особая причина, позволившая диаволу приблизиться к невинной душе мальчика. «Скажи по совести,– обратился он к отцу,– не ругался ли ты сам так и не слышал ли этого твой сын?» – «Да, мой грех. Трезвым я не ругаюсь, а как выпью – первый сквернослов на улице и дома при детях».– «Кайся, Яков Иванович! Со слезами кайся. Кайся и не падай духом. Ты сейчас в обители Преподобного, проси его ходатайствовать перед Богом о даровании вам исцеления. Веруй, что по вере будет дана тебе радость».

Видимо, горячо молился Преподобному Яков Иванович. Уехал он на Родину спокойным и радостным. Через год отец Кронид был на родине. Там в храме встретил Якова Ивановича. Спросил его о домашних делах. «Слава Богу! Не забыл меня Господь по молитвам Преподобного. Когда я вернулся из Лавры, Вася заболел. Болел два месяца, таял, как свечка. И ни разу никто не слышал от него худого слова. За два дня до смерти попросил позвать священника. Исповедовался, причастился и умер в полном сознании. Перед смертью со всеми простился, всех поцеловал и, как бы уснув, скончался. Сам же я, вернувшись от Преподобного, перестал пить и сквернословить». Отец Кронид заканчивает замечанием: «Яков Иванович после свидания со мной прожил еще двадцать лет, ведя трезвую образцовую христианскую жизнь».

Мария Николаевна, выйдя замуж, убедилась, что муж пьет и не собирается бросать, не стремится бороться с этим недугом. Измучившись, она дошла почти до отчаяния. В таком состоянии, сидя одна дома, она взмолилась преподобному Сергию. Вдруг вся комната засветилась, и ей предстал дивный Старец. «Успокойся, молитва твоя услышана, и муж твой нетрезвым к тебе не придет, жизнь твоя будет мирная». Мария Николаевна поклонилась ему, он ее благословил и стал невидим. Вскоре раздался в квартире резкий звонок, как обычно звонил муж. Мария Николаевна открыла ему, со страхом взглянув на всегда грозное его лицо. В этот раз он стоял перед ней совершенно неузнаваемый. Пройдя в переднюю, опустился перед ней на колени и просил прощения, уверяя, что больше не будет пить. И сдержал слово: все тридцать пять лет дальнейшей совместной жизни они прожили в мире и согласии.

В 1907 году лаврскому иеромонаху Анфиму, особенно заботливо относящемуся к богомольцам, один из них рассказал о себе следующее.

Его обокрали. Он был так расстроен, что готов был отчаяться. Решил все-таки съездить к Преподобному. Когда уже он увидел главы святой обители , вдруг на него навалилась такая тоска, от которой, казалось, ему было не избавиться. В голове настойчиво звучало: «Помочь тебе некому, сам ты прежнего не наживешь, чем всю жизнь мучиться – сверни с дороги в лес и удавись....» Он не мог противиться, ему было очень тяжело от всего. Он пошел в лес, снял с себя пояс... Вдруг зашевелились кусты, к нему вышел Старец. Он очень внимательно, строго и вместе с тем с таким состраданием взглянул на несчастного и сказал: «Не дерзай убить себя, не делайся слугой диавола! Покайся, и Господь поможет тебе». Старца не стало. Появление его, взгляд, его слова так потрясли несчастного, что он бегом побежал в Лавру и там долго рыдал около раки, чем обратил на себя внимание отца Анфима. Ему он это рассказал, когда успокоился, добавив, что около Преподобного он совершенно изменился, стал смотреть на все другими глазами. Впоследствии дела его поправились и он постоянно благодарил преподобного Сергия за спасение жизни и души своей от непоправимого.

Молодые барышни услышали невнятное бормотание: это немой мальчик силился сказать что-то. По виду его поняли: нищий, просит милостыню. Одна из них, Мария, дочь священника, стала насмехаться над ним. Мальчик заплакал и ушел.

Вероятно, никто не обратил бы внимания на это, если бы Мария утром не оказалась... немой. Все перепугались, позвали ее отца, и он повез ее к врачу. Врач нашел, что у девушки нет никаких нарушений, и недоумевал, почему она не может говорить. Тогда решили молиться особенно усердно об исцелении Марии. Прошло несколько месяцев. Однажды ночью родители услышали, что дочь их заговорила с кем-то во сне. Тихо стали у ее кровати, ожидая пробуждения. Она вскоре проснулась и радостно рассказала, что видела во сне Старца, очень доброго и благостного. Он ей сказал: «Ты наказана за то, что посмеялась над немым мальчиком, но предстательством преподобного Сергия Бог возвращает тебе дар речи. В благодарность сходи с родителями пешком в обитель Преподобного и благодари Бога за милость».

У Марии были сестры. На всех это чудо повлияло: все дети отца Димитрия Муретова стали очень осторожно обращаться с окружающими. Сам отец Димитрий с женой и Марией в июне 1881 года пришел в Лавру и рассказал об этом архимандриту Леониду²⁶⁸, бывшему тогда наместником Троице-Сергиевой Лавры.

В храме великомученицы Варвары (при лаврской больнице) служил диакон отец Иоасаф, поступивший в Лавру в начале 1870-х годов из белого духовенства.

Однажды после ектении перед Херувимской он вошел в алтарь, шагнул к престолу и упал без чувств. Его отнесли в больницу, где он пролежал три дня в беспамятстве. Придя в сознание, он рассказал духовнику, что в алтаре у престола увидел Ангела с мечом в руках. Он подошел к Иоасафу, снял орарь и стихарь, ударил мечом по рукам и ногам и сказал: «Изъял бы я твою душу за нерадение к иноческой жизни, но смотри, кто предстательствует за тебя пред Богом». И указал на жертвенник, около которого на коленях стоял преподобный Сергий и горячо молился. Иеродиакон Иоасаф около года лежал без движения, усердно каясь. Видимо, ему открыт был день кончины. Утром этого дня попросил достать погребальные одежды и одеть на себя, причастился Святых Таин и, обращаясь к невидимым посетителям, радостно воскликнул: «Пришла!» – и скончался.

В1892 году архиепископ Ярославский Ионафан²⁶⁹ прибыл на торжества по случаю 500-летия со дня кончины преподобного Сергия в Троице-Сергиеву Лавру. Во время крестного хода его внимание привлек Старец в схиме, шествующий впереди образа преподобного Сергия. При виде Старца сердце архипастыря взыграло от радости, и он решил узнать у отца наместника его имя. Рассказав об этом отцу наместнику, услышал в ответ, что в Лавре есть один схимник, но участвовать в крестном ходе он не мог по старческой немощи.

– Кто же был тот Старец?

– Видимо, сам преподобный Сергий!

Архимандрит Кронид рассказал о своем искушении, которого не мог одолеть, оставшись после смерти отца Никодима без руководства и вразумления. Дело в том, что в 1879 году, когда скончался духовник, отец Кронид стал мучиться расслаблением воли: не хотелось читать правило. Совесть обличала, но воля ослабла, и он не находил в себе сил преодолеть свое нежелание. И вот однажды он видит себя в Троицком соборе. Он полон народа, который стремится приложиться к раке мощей преподобного Сергия. Волной народной и его прибило почти к самой раке. Его охватил страх: вдруг преподобный Сергий при всех обличит его в нерадении? Подходя, он услышал тихий голос самого Аввы: «Чадо! Что же ты перестал молиться? Если наступит время испытания, откуда ты будешь черпать утешение, силы и крепость душе своей?». Проснулся он в слезах и на всю жизнь запомнил это обращение своего небесного Игумена.

ДА – Духовная Академия

ДС – Духовная Семинария

ЖМП – Журнал Московской Патриархии

ЛДАиС – Ленинградская Духовная Академия и Семинария

МГУ – Московский Государственный университет

МДАиС – Московская Духовная Академия и Семинария

МП – Московская Патриархия

ОВЦС – Отдел внешних церковных сношений

РПЦ – Русская Православная Церковь

СПбДА – Санкт-Петербургская Духовная Академия

ТСЛ – Троице-Сергиева Лавра