В записи «Экипаж машины боевой» я рассказывала о нестарых стариках, наших соседях. Вот еще один рассказ о них.
Это произошло несколько лет назад.
Тогда, летом, в нашем доме сменился дворник, и это заметили все. Двор нашей маленькой «хрущевки» заметно преобразился. Не стало вечного мусора возле скамеек, тротуар был очищен от обломков раскрошившегося асфальта, пустые пивные банки и пластиковые бутылки, будучи брошенными на детской площадке, исчезали очень быстро, а не валялись неделями, как это было раньше. И, наконец, ветви разросшегося кустарника у первого подъезда были аккуратно подрезаны, а на другой день настала очередь кустов на углу дома.
Василиса, завидев молодого человека в ядовито-зеленом дворницком жилете с садовыми ножницами в руках, энергично похвалила его работу и поинтересовалась его именем.
- Шурали, - ответил он.
Начитанная Василиса сказала, что Шурали (или Шурале?) – это какой-то злой лесной дух, вроде лешего. Странное имя.
- Нет, я не злой дух, это другое. – скромно ответил дворник.
Он работал быстро и незаметно, но результаты его трудов были явны и вскоре он снискал что-то вроде славы. Старушки никогда не упускали случая похвалить его между собою, а при встрече сказать что-нибудь доброе.
Вскоре стало заметно, что Шурали воспитан в другой культуре – резко бросалось в глаза его почтение к старикам. Всякий пенсионер, перемолвившийся хоть словом с ним, оставался очень доволен и даже удивлен его уважительным отношением. Первой это оценила Василиса и рассказала всем, какой воспитанный у нас дворник. Затем Валентин, выбравшись рано утром подышать свежим воздухом и заодно покурить, обнаружил, что зажигалка не работает. Попросил у него огонька. Поговорили чуть-чуть. О чем они говорили – неизвестно, но с тех пор Валентин отзывался о нем так:
- Был бы русский, цены бы ему не было. А русских таких теперь нет ни хрена. Раньше были, а теперь…
Дальнейшие рассуждения Валентина, пересыпанные своеобразными неприличными словечками, были традиционны для людей его возраста: «Да, были люди в наше время, не то что нынешнее племя…»
А ведь каждое поколение стариков говорит одни и те же слова. То, что говорили старики о нас, мы будем говорить в адрес будущих поколений, когда состаримся. И это вовсе не издержки возраста, как можно предположить, а объективное отражение реальных процессов, происходящих в мире. На одной авангардной выставке, после просмотра экспозиции беспредметной живописи и рассказов экскурсовода о непризнанных гениях, надолго опередивших свое время, я подумала: если иметь в виду, что мир неуклонно движется к царству зла (которое непременно установится в конце человеческой истории), является ли похвалой художнику признание, что он опередил свое время? Впрочем, сейчас не об этом речь. А о том, что Шурали стал для наших пенсионеров словно бы напоминанием о лучших, неведомых нам, временах и людях.
- Нормальный, короче, парень Шурка! – говорил Валентин.
Наступила зима. Утром спешащие на работу люди теперь не вязли, как бывало, в снежной каше, снег был убран очень аккуратно, заснеженные скамейки обметены. К позднему зимнему рассвету дворник прибирал на детской площадке. Иногда он появлялся и в светлое время суток со своей широкой лопатой.
Когда на детской площадке сооружали ледяную горку, Шурали работал там в компании еще двоих людей в одинаковых зеленых жилетах. Они трудились три дня, а когда все было готово, и поздним вечером небывало высокая горка мерцала в свете дальних фонарей, я увидела в окно, как с нее кто-то съезжает. Кто-то взрослый, на пластмассовой дощечке-ледянке (судя по звуку), и ледянка эта необычайно велика. Кроме того, снабжена какой-то странной палкой, торчащей вперед. Остановившись в конце ледяной дорожки, человек поднялся, и я узнала Шурали. Он поднял свою ледянку, и я узнала лопату. С лопатой наперевес он снова взобрался на горку, сел на лопату, скатился еще раз, и, необычайно довольный, заспешил вслед ушедшим напарникам.
За день до Нового года я с утра пораньше бегала по магазинам и сумела купить все необходимое в рекордно короткие сроки. Почему-то у подъезда в этот ранний час сидела Ангорьевна, потупившись и прикрыв рот варежкой. На мое торопливое «Здрасьте, Ан-нгорь-на» ответа не последовало. Приглядевшись, я увидела, что она горько плачет.
- Анна Григорьевна, что случилось?
Она еще ниже опустила лицо и всхлипнула.
- Вас кто-то обидел?
Она долго молчала, и лишь после настойчивых встревоженных вопросов сдавленно проговорила:
- Шура… Шарф… Не взял…
Оказывается, она связала для Шурали шарфик – небольшой, узкий, синего цвета, из очень мягкой пряжи. Для нее вязание было нехитрым, недолгим и любимым делом. Окна Ангорьевны выходили во двор. Она выследила дворника, вышла с шарфом из дома, дождалась, пока он закончит работу и попыталась вручить подарок. Но он в ответ забормотал что-то невнятное, замахал руками, замотал головой, отпрянул и бросился прочь.
- Убежал… бегом… - Ангорьевна снова всхлипнула.– Как черт от ладана… Что я ему?..
Она не договорила. Вопрос: «Что я ему сделала?» - повис в воздухе как тяжелое беспросветное облако.
Все попытки успокоить Ангорьевну ни к чему не привели. Она была безутешна:
- Я ведь от всей души… А он… бегом…
Синий шарфик, аккуратно свернутый, лежал у нее на коленях, и на него медленно опускались снежинки.
- Успокойтесь, Анна Григорьевна, вам нельзя так волноваться - давление поднимется. Может быть, он убежал по срочному делу, вы же не знаете его обстоятельств.
- Да какое там дело у него! Он так шарахнулся, и бегом… И руками так махал…
- Ну и Бог с ним! Подарите этот шарф какому-нибудь хорошему человеку.
- Как черт от ладана, – тихо повторила она.
Потом глянула вперед и сделала движение, как бы желая подняться и устремиться в подъезд, но потом обреченно застыла. К нам приближалась Василиса с небольшим продуктовым пакетом в руках. Она еще издалека пристально вглядывалась в нас, сидящих на скамейке. Подойдя, поставила пакет рядом с Ангорьевной и первым делом строго спросила:
- Почему так рано и почему сидишь без подушки?
Ангорьевна махнула рукой.
- По какому поводу рыдания? – громкий голос Василисы, как ни странно, подействовал успокаивающе: лицо Ангорьевны немного разгладилось, и она стала рассказывать о своей обиде уже без слез и более связно.
- Та-ак. – прищурилась Василиса, выслушав ее. – Как черт от ладана?
- И руками вот так махал и вот так. – Ангорьевна показала.
- А что сказал?
- Да не знаю… Сказал что-то. Я не расслышала. Да какая разница? Удрал, только пятки засверкали.
- Та-ак. – Василиса снова прищурилась и высказала неожиданное предположение:
- Может быть, ему нельзя принимать подарки?
- Как это? – растерялась Ангорьевна.
- Может быть, ему нельзя этого делать по их религиозным правилам. Допустим, запрещено принимать подарки от неверных.
- Как это?
- Ну, он же мусульманин, так? Может быть, он от христиан ничего не должен принимать. Мусульмане, знаешь, очень странные бывают. Разные исламские секты, разные правила.
Услышав слово «секты», Ангорьевна съежилась. Подумала, помолчала и уныло проронила:
- Нехристь. Нехристь он и есть.
- Наплевать! – отрезала Василиса. – Чужая душа – потемки, Восток – дело тонкое. Не бери в голову, Анна, забудь.
И она решительно перевела разговор на великолепный балык, который продается в магазине «Три ступеньки», и который можно купить вскладчину к предстоящим праздникам. Ангорьевна понемногу пришла в себя, увлеченно обсуждая суммы и количество грамм в доле каждого.
- Ну, может Валентину и побольше. У него и пенсия… И потребность.
Я поняла, что мне можно удалиться, и встала. Сделав два шага по направлению к крыльцу, увидела, что вдоль дома кто-то бежит и не сразу узнала в бегущем Шурали. Он был без лопаты и не в зеленом дворницком жилете, а в легкой потрепанной курточке. Несся прямо у стены под окнами, «бразды пушистые взрывая». Выскочил из кустов возле скамейки так неожиданно и стремительно, что Ангорьевна громко ахнула, а Василиса отшатнулась.
Шурали остановился перед ними и вытянулся в струнку, улыбаясь и шумно дыша.
- Ну, что скажешь? – грозно спросила Василиса.
Шурали не знал, что сказать. Улыбался и переводил черный блестящий взор с Ангорьевны на Василису и обратно.
- Ты чего убежал, Шура?– робко улыбнулась ему в ответ Ангорьевна.
- Куда бегал? – требовательно добавила Василиса.
- Руки, – Шурали взмахнул руками, показывая ладони -Руки были очень грязные. Я их вымыл.
- И переоделся – заметила наблюдательная Василиса. - Парадная форма одежды для принятия подарка? Ну, ты даешь… - Она заулыбалась.
- Я долго задержался, - пробормотал Шурали.
Лицо Ангорьевны озарилось тихим ласковым светом. Она взяла с колен шарфик, бережно отряхнула от снежинок и протянула ему. Он взял и смущенно сказал "спасибо".
Я отыскивала ключ и открывала дверь подъезда, а позади слышалось:
- Шура, так ты надень его прям щас, надень! Ну что ж ты как веревку на шею… дай поправлю… носи на здоровье, миленький.
Шурали давно уже не работает у нас, и о нем давно не вспоминал никто из жителей нашего дома. Дворники после него, конечно, были, но такого как Шурали больше не нашлось (это вообще большая редкость). А нынешней зимой появился во дворе маленький снегоуборочный агрегат, который неряшливо сгребал снег с тротуара в огромную кучу и агрессивно тарахтел. Валентин, куривший на скамейке, понаблюдал за ним и вдруг громко заявил:
- А у Шурки лучше получалось! Помнишь Шурку? – повернулся он ко мне.
Я кивнула. Но на самом деле мне запомнился не сам Шура-Шурали (ведь я с ним ни разу не общалась). Мне запомнилось, какими становились пожилые люди, когда говорили о нем. А больше всего запомнились лицо Ангорьевны и улыбка Василисы – такие сказочно светлые в тот предпраздничный день.
Это произошло несколько лет назад.
Тогда, летом, в нашем доме сменился дворник, и это заметили все. Двор нашей маленькой «хрущевки» заметно преобразился. Не стало вечного мусора возле скамеек, тротуар был очищен от обломков раскрошившегося асфальта, пустые пивные банки и пластиковые бутылки, будучи брошенными на детской площадке, исчезали очень быстро, а не валялись неделями, как это было раньше. И, наконец, ветви разросшегося кустарника у первого подъезда были аккуратно подрезаны, а на другой день настала очередь кустов на углу дома.
Василиса, завидев молодого человека в ядовито-зеленом дворницком жилете с садовыми ножницами в руках, энергично похвалила его работу и поинтересовалась его именем.
- Шурали, - ответил он.
Начитанная Василиса сказала, что Шурали (или Шурале?) – это какой-то злой лесной дух, вроде лешего. Странное имя.
- Нет, я не злой дух, это другое. – скромно ответил дворник.
Он работал быстро и незаметно, но результаты его трудов были явны и вскоре он снискал что-то вроде славы. Старушки никогда не упускали случая похвалить его между собою, а при встрече сказать что-нибудь доброе.
Вскоре стало заметно, что Шурали воспитан в другой культуре – резко бросалось в глаза его почтение к старикам. Всякий пенсионер, перемолвившийся хоть словом с ним, оставался очень доволен и даже удивлен его уважительным отношением. Первой это оценила Василиса и рассказала всем, какой воспитанный у нас дворник. Затем Валентин, выбравшись рано утром подышать свежим воздухом и заодно покурить, обнаружил, что зажигалка не работает. Попросил у него огонька. Поговорили чуть-чуть. О чем они говорили – неизвестно, но с тех пор Валентин отзывался о нем так:
- Был бы русский, цены бы ему не было. А русских таких теперь нет ни хрена. Раньше были, а теперь…
Дальнейшие рассуждения Валентина, пересыпанные своеобразными неприличными словечками, были традиционны для людей его возраста: «Да, были люди в наше время, не то что нынешнее племя…»
А ведь каждое поколение стариков говорит одни и те же слова. То, что говорили старики о нас, мы будем говорить в адрес будущих поколений, когда состаримся. И это вовсе не издержки возраста, как можно предположить, а объективное отражение реальных процессов, происходящих в мире. На одной авангардной выставке, после просмотра экспозиции беспредметной живописи и рассказов экскурсовода о непризнанных гениях, надолго опередивших свое время, я подумала: если иметь в виду, что мир неуклонно движется к царству зла (которое непременно установится в конце человеческой истории), является ли похвалой художнику признание, что он опередил свое время? Впрочем, сейчас не об этом речь. А о том, что Шурали стал для наших пенсионеров словно бы напоминанием о лучших, неведомых нам, временах и людях.
- Нормальный, короче, парень Шурка! – говорил Валентин.
Наступила зима. Утром спешащие на работу люди теперь не вязли, как бывало, в снежной каше, снег был убран очень аккуратно, заснеженные скамейки обметены. К позднему зимнему рассвету дворник прибирал на детской площадке. Иногда он появлялся и в светлое время суток со своей широкой лопатой.
Когда на детской площадке сооружали ледяную горку, Шурали работал там в компании еще двоих людей в одинаковых зеленых жилетах. Они трудились три дня, а когда все было готово, и поздним вечером небывало высокая горка мерцала в свете дальних фонарей, я увидела в окно, как с нее кто-то съезжает. Кто-то взрослый, на пластмассовой дощечке-ледянке (судя по звуку), и ледянка эта необычайно велика. Кроме того, снабжена какой-то странной палкой, торчащей вперед. Остановившись в конце ледяной дорожки, человек поднялся, и я узнала Шурали. Он поднял свою ледянку, и я узнала лопату. С лопатой наперевес он снова взобрался на горку, сел на лопату, скатился еще раз, и, необычайно довольный, заспешил вслед ушедшим напарникам.
За день до Нового года я с утра пораньше бегала по магазинам и сумела купить все необходимое в рекордно короткие сроки. Почему-то у подъезда в этот ранний час сидела Ангорьевна, потупившись и прикрыв рот варежкой. На мое торопливое «Здрасьте, Ан-нгорь-на» ответа не последовало. Приглядевшись, я увидела, что она горько плачет.
- Анна Григорьевна, что случилось?
Она еще ниже опустила лицо и всхлипнула.
- Вас кто-то обидел?
Она долго молчала, и лишь после настойчивых встревоженных вопросов сдавленно проговорила:
- Шура… Шарф… Не взял…
Оказывается, она связала для Шурали шарфик – небольшой, узкий, синего цвета, из очень мягкой пряжи. Для нее вязание было нехитрым, недолгим и любимым делом. Окна Ангорьевны выходили во двор. Она выследила дворника, вышла с шарфом из дома, дождалась, пока он закончит работу и попыталась вручить подарок. Но он в ответ забормотал что-то невнятное, замахал руками, замотал головой, отпрянул и бросился прочь.
- Убежал… бегом… - Ангорьевна снова всхлипнула.– Как черт от ладана… Что я ему?..
Она не договорила. Вопрос: «Что я ему сделала?» - повис в воздухе как тяжелое беспросветное облако.
Все попытки успокоить Ангорьевну ни к чему не привели. Она была безутешна:
- Я ведь от всей души… А он… бегом…
Синий шарфик, аккуратно свернутый, лежал у нее на коленях, и на него медленно опускались снежинки.
- Успокойтесь, Анна Григорьевна, вам нельзя так волноваться - давление поднимется. Может быть, он убежал по срочному делу, вы же не знаете его обстоятельств.
- Да какое там дело у него! Он так шарахнулся, и бегом… И руками так махал…
- Ну и Бог с ним! Подарите этот шарф какому-нибудь хорошему человеку.
- Как черт от ладана, – тихо повторила она.
Потом глянула вперед и сделала движение, как бы желая подняться и устремиться в подъезд, но потом обреченно застыла. К нам приближалась Василиса с небольшим продуктовым пакетом в руках. Она еще издалека пристально вглядывалась в нас, сидящих на скамейке. Подойдя, поставила пакет рядом с Ангорьевной и первым делом строго спросила:
- Почему так рано и почему сидишь без подушки?
Ангорьевна махнула рукой.
- По какому поводу рыдания? – громкий голос Василисы, как ни странно, подействовал успокаивающе: лицо Ангорьевны немного разгладилось, и она стала рассказывать о своей обиде уже без слез и более связно.
- Та-ак. – прищурилась Василиса, выслушав ее. – Как черт от ладана?
- И руками вот так махал и вот так. – Ангорьевна показала.
- А что сказал?
- Да не знаю… Сказал что-то. Я не расслышала. Да какая разница? Удрал, только пятки засверкали.
- Та-ак. – Василиса снова прищурилась и высказала неожиданное предположение:
- Может быть, ему нельзя принимать подарки?
- Как это? – растерялась Ангорьевна.
- Может быть, ему нельзя этого делать по их религиозным правилам. Допустим, запрещено принимать подарки от неверных.
- Как это?
- Ну, он же мусульманин, так? Может быть, он от христиан ничего не должен принимать. Мусульмане, знаешь, очень странные бывают. Разные исламские секты, разные правила.
Услышав слово «секты», Ангорьевна съежилась. Подумала, помолчала и уныло проронила:
- Нехристь. Нехристь он и есть.
- Наплевать! – отрезала Василиса. – Чужая душа – потемки, Восток – дело тонкое. Не бери в голову, Анна, забудь.
И она решительно перевела разговор на великолепный балык, который продается в магазине «Три ступеньки», и который можно купить вскладчину к предстоящим праздникам. Ангорьевна понемногу пришла в себя, увлеченно обсуждая суммы и количество грамм в доле каждого.
- Ну, может Валентину и побольше. У него и пенсия… И потребность.
Я поняла, что мне можно удалиться, и встала. Сделав два шага по направлению к крыльцу, увидела, что вдоль дома кто-то бежит и не сразу узнала в бегущем Шурали. Он был без лопаты и не в зеленом дворницком жилете, а в легкой потрепанной курточке. Несся прямо у стены под окнами, «бразды пушистые взрывая». Выскочил из кустов возле скамейки так неожиданно и стремительно, что Ангорьевна громко ахнула, а Василиса отшатнулась.
Шурали остановился перед ними и вытянулся в струнку, улыбаясь и шумно дыша.
- Ну, что скажешь? – грозно спросила Василиса.
Шурали не знал, что сказать. Улыбался и переводил черный блестящий взор с Ангорьевны на Василису и обратно.
- Ты чего убежал, Шура?– робко улыбнулась ему в ответ Ангорьевна.
- Куда бегал? – требовательно добавила Василиса.
- Руки, – Шурали взмахнул руками, показывая ладони -Руки были очень грязные. Я их вымыл.
- И переоделся – заметила наблюдательная Василиса. - Парадная форма одежды для принятия подарка? Ну, ты даешь… - Она заулыбалась.
- Я долго задержался, - пробормотал Шурали.
Лицо Ангорьевны озарилось тихим ласковым светом. Она взяла с колен шарфик, бережно отряхнула от снежинок и протянула ему. Он взял и смущенно сказал "спасибо".
Я отыскивала ключ и открывала дверь подъезда, а позади слышалось:
- Шура, так ты надень его прям щас, надень! Ну что ж ты как веревку на шею… дай поправлю… носи на здоровье, миленький.
Шурали давно уже не работает у нас, и о нем давно не вспоминал никто из жителей нашего дома. Дворники после него, конечно, были, но такого как Шурали больше не нашлось (это вообще большая редкость). А нынешней зимой появился во дворе маленький снегоуборочный агрегат, который неряшливо сгребал снег с тротуара в огромную кучу и агрессивно тарахтел. Валентин, куривший на скамейке, понаблюдал за ним и вдруг громко заявил:
- А у Шурки лучше получалось! Помнишь Шурку? – повернулся он ко мне.
Я кивнула. Но на самом деле мне запомнился не сам Шура-Шурали (ведь я с ним ни разу не общалась). Мне запомнилось, какими становились пожилые люди, когда говорили о нем. А больше всего запомнились лицо Ангорьевны и улыбка Василисы – такие сказочно светлые в тот предпраздничный день.
