Моя Семинария
Куда катимся?..
На этой неделе я принимал экзамен у своих студентов. Молодые люди, ставшие мне за год дорогими... И сразу вспомнились мои студенческие годы...
Каждый вечер в семинарском храме совершается общая вечерняя молитва. В храме совершенно темно, лишь поблескивают лампады и свечи. В эти полчаса молитвы ты можешь высказать Богу все, что наболело. Можно поплакать, погрустить по дому, по родным. Твоих слез в темноте никто не увидит. А потом выходишь из храма – и опять на людях, опять нет возможности уединиться.
Послушав чтеца, читающего вечерние молитвы по молитвослову (какие обычно мы с вами читаем), все опускаются на колени и поют молитвы, обращенные к Божией Матери, к святым.
В конце утренней и вечерней молитв кто-то из семинаристов произносит проповедь. Вечером, особенно если зима, проповедник вещает в темноте. То, что в темноте, даже лучше, считается, что таковым повезло. Многие конфузятся и пугаются наполненного ироничными бурсаками храма, поэтому рады, что ни они никого не видят, ни их никто не видит.
И для семинаристов, стоящих в храме, это развлечение. «Ну, посмотрим, чего ты нам такое скажешь…» – хмыкают студенты Академии, когда робкий семинарист говорит первую или вторую в своей жизни проповедь.
Если проповедник затягивает (говорит больше 4-5 минут), то тут, то там начинают вызывающе кашлять. «Заканчивай, дескать, хватит на сегодня».
Проповеди записываются и потом разбираются с преподавателем гомилетики (наука о искусстве проповеди).
Эта история произошла, когда я был на 3-м курсе Семинарии.
Был зимний вечер. Днем четвертый курс Академии – для нас, семинаристов, недосягаемая высота – досрочно сдал сложный экзамен. Ну, и на радостях, прямо в аудитории устроили праздник.
Законы для всех общие, но на поведение 3-го и 4-го курсов Академии Инспекция смотрит лояльней: они столько вынесли, что можно им позволить больше, чем другим.
И вот академисты празднуют. Выпили, конечно.
А тут колокол на вечернюю молитву. А не пойти нельзя – это уже карается даже для академистов. Ладно, отложили тарелки и решили устроить молитвенный перерыв.
Пришли, встали сзади и начали кашлять и балаганить. Идет молитва. Всем, кто в храме, очень неприятно то, что происходит, но делать замечание брату – значит, выставить себя святошей, что тоже не очень говорит в твою пользу. А академисту 4-го курса и вовсе замечание делать невозможно. Субординация не позволяет.
Ладно, потерпели. Чтец окончил читать молитвы, и все опустились на колени и запели. А академисты не унимаются, начинают гнать молитву, поют в темпе. Спешат закончить, чтобы вернуться к столу. Один раз всех сбили, второй раз храм замолк, когда песнопение превратилось в скороговорку…
Молитва окончилась. У всех жуткий осадок. Как назло, не было в храме и помощника инспектора, чтобы навел порядок. Кураж удался!
Вышел и что-то тихо пробубнил очередной проповедник. Академисты сзади кашляли с начала его проповеди. Проповедник скомканно закончил и сказал: «Аминь».
Все хором, особенно, перекрикивая всех, академисты: «Спаси, Господи!»
И уже готовы хлынуть из храма, как вдруг… раздается чей-то голос.
Это ваш покорный слуга в конце проповеди поднялся на амвон и, как только проповедник ушел, обратился к собравшимся: «Братья и сестры! Я отниму у вас лишь те несколько минут, что вы сейчас отняли у Бога».
Э-э! Народ притормозил и повернулся. Все всматривались в темноту. Такое «окончание» молитвы не предусматривалось.
Я продолжал: «Все мы знаем слова Священного Писания: «Проклят всякий, делающий дело Божие с небрежением». И вот сейчас некоторые высказали крайнюю степень небрежности и хамства по отношению к Богу…»
«Э-э, чё такое, кто это там! – возмутились академисты. – Эй, включите свет!»
Они хотели увидеть наглеца воочию, но никто свет не включил.
«…Мы пойдем к людям и будем учить их благоговению. А сами имеем его? Сегодня молитву – этот разговор с Богом – мы превратили в развлечение, в балаган. Давайте, когда сейчас пойдем по своим комнатам, в сердцах своих будем просить у Бога прощения за сегодняшнюю молитву. Аминь.»
«Спаси, Господи!» – ответил мне темный храм, в котором светились лишь несколько лампад и глаза полутора сотен ребят.
Я сошел с амвона вниз и встал среди семинаристов.
Народ начал выходить из храма. Собирались маленькие группы и обсуждали происшедшее. Академисты вмиг протрезвели и дышали яростью и желанием наказать наглеца. Но сначала его нужно было разыскать.
Все, кто знал, кто говорил обличительную проповедь, прикинулись, будто не знают. Но академисты развили бурную деятельность и, уже не помню, как, но минут через 15 они меня «вычислили».
Я поднялся в общежитие, прошел в нашу комнату. Там уже, развалясь на стульях, по-хозяйски расположилось несколько обиженных четверокурсников.
Надо пояснить, что в то время состав студентов Академии был другим, нежели сейчас. Это были здоровенные и не очень умные хлопцы с Украины и Молдавии. Если они к 1993 году, в котором происходили описанные события, проучились уже 8 лет, то поступили они в Семинарию в 84-м – 85-м, то есть в советские годы. Это начиная с 89-го – начала 90-х в Семинарию и Академию пошли толковые ребята, да и в Молдавии и на Украине открыли много своих духовных учебных заведений. А в то время все ехали учиться в Ленинград да в Москву. Это были поповские сынки, и высшее образование открывало им возможность получить хороший приход, сделать церковную карьеру. Но, по правде говоря, они были очень даже неплохие.
«Ты, вообще, кто такой, чтобы вякать?..» – спросил один, по фамилии Кипибеда. – Как ты посмел на академистов катить?» – «Я сказал то, что думаю. Вы безобразно себя вели…» – «Не, ну куда катимся! Да раньше семинарист рта на Академию раскрыть не мог. А что сейчас? Кто вас понабрал?.. Знаешь, что мы с тобой сделаем?»
Академисты стали совещаться, как меня наказать. Вопрос стоял почти Гамлетовский: бить или не бить.
За меня стояли семинаристы и академисты помладше. Но четвертый курс был возмущен весь!
Один мне объяснял: «Тут принцип важен, порядок: младшие не должны рта раскрывать на старших. Пусть мы неправы, так помолись про себя и по нашим делам не поступай, а поступай правильно. А ты туда же, расшатывать устои. Помнишь, как Горбачев сказал: не раскачивай лодку, в которой сидишь. Вот ты будешь в Академии. А тебе семинарист нахамит. Это нормально? Нет, так оставлять это нельзя…»
Спор и обсуждение моего поступка длилось около часа. Кто-то уходил, приходил. Чашу весов в мою пользу склонил благочестивый академист Михаил Дячина (ныне игумен Мстислав Дячина, секретарь Санкт-Петербургской епархии). Он был еще на третьем курсе, но происходил из очень известного и влиятельного на Украине священнического рода. В общем, это был человек, мнение которого и для четверокурсников кое-что значило.
«Я за Костю, – сказал Михаил. – Кто против него, тот будет против меня». На мою сторону встало еще несколько известных студентов Академии. И четверокурсники отступили: «Ладно. Смотри только у нас…»
Уходя, один бормотал: «Куда катимся?»..
P.S. Как-то рассказал своим семинаристам эту историю, а они: «Так это с вами было?.. Мы слышали, нам старшие ребята рассказывали, что такой случай когда-то был…»
Вот так формируется предание наших духовных школ
И еще одно послесловие:
Я учился на четвертом курсе Академии и жил в городе. На утреннюю и вечернюю молитву я мог не приходить. Но вот как-то пришел пораньше, и как раз начиналась молитва. Я встал смиренно в конце храма, у колонны. Храм наполнялся, входили семинаристы, студенты Академии. Они прикладывались к иконам и вставали на свои места: часто студент стоит на одном и том же месте. Вдруг ко мне подошел хмурый верзила-семинарист: «Иди отсюда, здесь я стою».
И я про себя подумал: «Боже мой, куда катимся?..»
Подготовка перед экзаменом.
Беседа один на один. Хотя обычно на экзамене присутствует ассистент, для моего курса и предмета решили обойтись без ассистента.
Общая фотография на память. Некоторые ребята уже разошлись на послушания, поэтому на общую прощальную фотографию не попали.
Куда катимся?..
На этой неделе я принимал экзамен у своих студентов. Молодые люди, ставшие мне за год дорогими... И сразу вспомнились мои студенческие годы...
Каждый вечер в семинарском храме совершается общая вечерняя молитва. В храме совершенно темно, лишь поблескивают лампады и свечи. В эти полчаса молитвы ты можешь высказать Богу все, что наболело. Можно поплакать, погрустить по дому, по родным. Твоих слез в темноте никто не увидит. А потом выходишь из храма – и опять на людях, опять нет возможности уединиться.
Послушав чтеца, читающего вечерние молитвы по молитвослову (какие обычно мы с вами читаем), все опускаются на колени и поют молитвы, обращенные к Божией Матери, к святым.
В конце утренней и вечерней молитв кто-то из семинаристов произносит проповедь. Вечером, особенно если зима, проповедник вещает в темноте. То, что в темноте, даже лучше, считается, что таковым повезло. Многие конфузятся и пугаются наполненного ироничными бурсаками храма, поэтому рады, что ни они никого не видят, ни их никто не видит.
И для семинаристов, стоящих в храме, это развлечение. «Ну, посмотрим, чего ты нам такое скажешь…» – хмыкают студенты Академии, когда робкий семинарист говорит первую или вторую в своей жизни проповедь.
Если проповедник затягивает (говорит больше 4-5 минут), то тут, то там начинают вызывающе кашлять. «Заканчивай, дескать, хватит на сегодня».
Проповеди записываются и потом разбираются с преподавателем гомилетики (наука о искусстве проповеди).
Эта история произошла, когда я был на 3-м курсе Семинарии.
Был зимний вечер. Днем четвертый курс Академии – для нас, семинаристов, недосягаемая высота – досрочно сдал сложный экзамен. Ну, и на радостях, прямо в аудитории устроили праздник.
Законы для всех общие, но на поведение 3-го и 4-го курсов Академии Инспекция смотрит лояльней: они столько вынесли, что можно им позволить больше, чем другим.
И вот академисты празднуют. Выпили, конечно.
А тут колокол на вечернюю молитву. А не пойти нельзя – это уже карается даже для академистов. Ладно, отложили тарелки и решили устроить молитвенный перерыв.
Пришли, встали сзади и начали кашлять и балаганить. Идет молитва. Всем, кто в храме, очень неприятно то, что происходит, но делать замечание брату – значит, выставить себя святошей, что тоже не очень говорит в твою пользу. А академисту 4-го курса и вовсе замечание делать невозможно. Субординация не позволяет.
Ладно, потерпели. Чтец окончил читать молитвы, и все опустились на колени и запели. А академисты не унимаются, начинают гнать молитву, поют в темпе. Спешат закончить, чтобы вернуться к столу. Один раз всех сбили, второй раз храм замолк, когда песнопение превратилось в скороговорку…
Молитва окончилась. У всех жуткий осадок. Как назло, не было в храме и помощника инспектора, чтобы навел порядок. Кураж удался!
Вышел и что-то тихо пробубнил очередной проповедник. Академисты сзади кашляли с начала его проповеди. Проповедник скомканно закончил и сказал: «Аминь».
Все хором, особенно, перекрикивая всех, академисты: «Спаси, Господи!»
И уже готовы хлынуть из храма, как вдруг… раздается чей-то голос.
Это ваш покорный слуга в конце проповеди поднялся на амвон и, как только проповедник ушел, обратился к собравшимся: «Братья и сестры! Я отниму у вас лишь те несколько минут, что вы сейчас отняли у Бога».
Э-э! Народ притормозил и повернулся. Все всматривались в темноту. Такое «окончание» молитвы не предусматривалось.
Я продолжал: «Все мы знаем слова Священного Писания: «Проклят всякий, делающий дело Божие с небрежением». И вот сейчас некоторые высказали крайнюю степень небрежности и хамства по отношению к Богу…»
«Э-э, чё такое, кто это там! – возмутились академисты. – Эй, включите свет!»
Они хотели увидеть наглеца воочию, но никто свет не включил.
«…Мы пойдем к людям и будем учить их благоговению. А сами имеем его? Сегодня молитву – этот разговор с Богом – мы превратили в развлечение, в балаган. Давайте, когда сейчас пойдем по своим комнатам, в сердцах своих будем просить у Бога прощения за сегодняшнюю молитву. Аминь.»
«Спаси, Господи!» – ответил мне темный храм, в котором светились лишь несколько лампад и глаза полутора сотен ребят.
Я сошел с амвона вниз и встал среди семинаристов.
Народ начал выходить из храма. Собирались маленькие группы и обсуждали происшедшее. Академисты вмиг протрезвели и дышали яростью и желанием наказать наглеца. Но сначала его нужно было разыскать.
Все, кто знал, кто говорил обличительную проповедь, прикинулись, будто не знают. Но академисты развили бурную деятельность и, уже не помню, как, но минут через 15 они меня «вычислили».
Я поднялся в общежитие, прошел в нашу комнату. Там уже, развалясь на стульях, по-хозяйски расположилось несколько обиженных четверокурсников.
Надо пояснить, что в то время состав студентов Академии был другим, нежели сейчас. Это были здоровенные и не очень умные хлопцы с Украины и Молдавии. Если они к 1993 году, в котором происходили описанные события, проучились уже 8 лет, то поступили они в Семинарию в 84-м – 85-м, то есть в советские годы. Это начиная с 89-го – начала 90-х в Семинарию и Академию пошли толковые ребята, да и в Молдавии и на Украине открыли много своих духовных учебных заведений. А в то время все ехали учиться в Ленинград да в Москву. Это были поповские сынки, и высшее образование открывало им возможность получить хороший приход, сделать церковную карьеру. Но, по правде говоря, они были очень даже неплохие.
«Ты, вообще, кто такой, чтобы вякать?..» – спросил один, по фамилии Кипибеда. – Как ты посмел на академистов катить?» – «Я сказал то, что думаю. Вы безобразно себя вели…» – «Не, ну куда катимся! Да раньше семинарист рта на Академию раскрыть не мог. А что сейчас? Кто вас понабрал?.. Знаешь, что мы с тобой сделаем?»
Академисты стали совещаться, как меня наказать. Вопрос стоял почти Гамлетовский: бить или не бить.
За меня стояли семинаристы и академисты помладше. Но четвертый курс был возмущен весь!
Один мне объяснял: «Тут принцип важен, порядок: младшие не должны рта раскрывать на старших. Пусть мы неправы, так помолись про себя и по нашим делам не поступай, а поступай правильно. А ты туда же, расшатывать устои. Помнишь, как Горбачев сказал: не раскачивай лодку, в которой сидишь. Вот ты будешь в Академии. А тебе семинарист нахамит. Это нормально? Нет, так оставлять это нельзя…»
Спор и обсуждение моего поступка длилось около часа. Кто-то уходил, приходил. Чашу весов в мою пользу склонил благочестивый академист Михаил Дячина (ныне игумен Мстислав Дячина, секретарь Санкт-Петербургской епархии). Он был еще на третьем курсе, но происходил из очень известного и влиятельного на Украине священнического рода. В общем, это был человек, мнение которого и для четверокурсников кое-что значило.
«Я за Костю, – сказал Михаил. – Кто против него, тот будет против меня». На мою сторону встало еще несколько известных студентов Академии. И четверокурсники отступили: «Ладно. Смотри только у нас…»
Уходя, один бормотал: «Куда катимся?»..
P.S. Как-то рассказал своим семинаристам эту историю, а они: «Так это с вами было?.. Мы слышали, нам старшие ребята рассказывали, что такой случай когда-то был…»
Вот так формируется предание наших духовных школ
И еще одно послесловие:
Я учился на четвертом курсе Академии и жил в городе. На утреннюю и вечернюю молитву я мог не приходить. Но вот как-то пришел пораньше, и как раз начиналась молитва. Я встал смиренно в конце храма, у колонны. Храм наполнялся, входили семинаристы, студенты Академии. Они прикладывались к иконам и вставали на свои места: часто студент стоит на одном и том же месте. Вдруг ко мне подошел хмурый верзила-семинарист: «Иди отсюда, здесь я стою».
И я про себя подумал: «Боже мой, куда катимся?..»
Подготовка перед экзаменом.
Беседа один на один. Хотя обычно на экзамене присутствует ассистент, для моего курса и предмета решили обойтись без ассистента.
Общая фотография на память. Некоторые ребята уже разошлись на послушания, поэтому на общую прощальную фотографию не попали.
- Перейти к следующей записи Моя Семинария
- Перейти к предыдущей записи Моя Семинария
