Протоиерей Сергий Правдолюбов (1950-2024) не раз давал интервью, в которых подробно и глубоко освещал вопросы веры, богослужения, церковной истории и современной церковной жизни. Рассказывал он и о своей жизни, о своем отце, о деде. Раскрыть новые грани столь неординарного человека могут только самые близкие ему люди. По моей просьбе воспоминаниями об отце Сергии поделился его сын, священник Анатолий Правдолюбов, клирик храма святителя Иова, Патриарха Московского и всея Руси, на Можайском шоссе.
— Отец Анатолий, в одном из интервью отец Сергий рассказывал, как был уверен, что советская власть просуществует очень долго, и даже его правнукам придется хранить веру в условиях богоборчества. Но случилось иначе, и Вы, наверное, советское время даже не помните?
— Немножко помню. В школу мы с братом пошли еще в советское время. Да, уже после Тысячелетия Крещения Руси (на следующий год), когда отношение к Церкви изменилось. Но учителя были те же, советские, с теми же идеологическими наработками, и они пытались что-то из этой идеологии вложить в детские души. Но, конечно, в октябрята нас уже не принимали.
— Всё же это совсем другое время. Я ни разу не решился спросить отца Сергия, что ему пришлось претерпеть в детстве, но представляю, как непросто было в пятидесятые годы сыну священника, да еще в провинции, в селе.
— Да, сначала у него в школе были серьезные проблемы, его преследовали и били. Однажды он пришел домой и сказал: «Мама, я больше в школу не пойду». Мама, моя бабушка, пошла к учительнице и спросила, за что её сына преследуют, фактически лишая возможности ходить в школу. Учительница была умная (к сожалению, так бывает не всегда), на следующий день она провела с классом серьезную беседу. Советская власть, сказала она, дает каждому право на образование, как вы смеете нарушать советский закон и препятствовать Сергею Правдолюбову получать образование? Потом она повела весь класс к его дому. Сергея позвали, и одноклассники попросили у него прощения.
С тех пор бить и преследовать его перестали. Как и у всех, отношения с одноклассниками складывались у него по-разному, но с кем-то он даже подружился.
— Вам, конечно, такого пережить не пришлось. После Тысячелетия Крещения Руси сыновья священника скорее могли вызвать у учителей и одноклассников интерес.
— Не могу сказать, чтобы к нам относились с каким-то особым интересом. Но когда произошли известные перестроечные события, папа взял стремянку, пришел в школу, зашел к нам в класс, поставил стремянку, залез, снял портрет Ленина, который висел над доской, и унес его куда-то вместе со стремянкой. Учительница была так шокирована, что даже не знала, что ему сказать. Все знали, что у нас папа бравый. Он уже тогда был священником и всегда ходил в подряснике.
Это было в нашей первой школе. С первого по четвертый класс мы учились в обычной школе, прямо напротив нашего дома, а после четвертого класса родители решили перевести нас в православную гимназию Нестора Летописца. Сначала нашу старшую сестру туда отдали, потом нас.
Учились мы там во вторую смену, потому что находилась гимназия в обычной средней школе номер 525, и школа предоставляла нам помещение во вторую смену.
В гимназии был потрясающий директор – Андрей Петрович Тусичишный, словесник. Он нам, пятиклассникам, читал лекции и требовал, чтобы мы их конспектировали. Многое из того, что он нам рассказывал, в школе не проходят, но нам было интересно, и мы усваивали материал, что-то отвечали – он принимал у нас экзамен. Университетская форма преподавания у него была. Горящий человек! Конечно, это многим не нравилось, и через два года в результате каких-то интриг Андрей Петрович перестал быть директором школы, а еще через какое-то время не стало и гимназии Нестора Летописца: классы остались, но образовалась школа номер 1323. Родители нас больше никуда не переводили, мы доучивались в этой школе. Правда, в классах остались иконы, перед началом занятий мы по-прежнему молились, и большинство наших одноклассников были верующими.
— Отец Сергий был не только замечательным человеком и пастырем, но и одним из лучших литургистов. Предполагаю, что и вас он не просто приводил в храм, но с раннего детства объяснял богослужение, раскрывал всю его глубину.
— Можно сказать так, хотя, конечно, ребенок всю глубину и все нюансы понять не может. Отец Сергий действительно был ученый-литургист, богослов, но еще очень важно, что он был не сухим теоретиком, а живым, горящим человеком. Он не просто досконально знал богослужебные тексты, но любил их, особенно гимнографию, и его переживания, его служение наполняли нашу жизнь, обогащали её. Служба для него была не просто каким-то уставным моментом, который нужно от начального возгласа до конечного, до отпуста, провести, а он этим жил. Какие-то песнопения и сам писал.
Из детства помню, что он написал стихиру Соловецким мученикам. Текст и музыку написал. Музыка ему ночью приснилась: он услышал во сне мелодию, проснулся, сел за рояль и тихонечко наигрывал. Я проснулся и слышу, как он её играет. Это было невероятно, я и сейчас её помню.
При этом он никогда не говорил нам, что мы обязаны стать священниками, а говорил так: «Вы можете выбрать любое дело по душе, и я приму любой ваш выбор: делайте то, к чему у вас есть интерес, развивайтесь. Но я был бы счастлив, если бы вы стали священниками». Не давил он на нас. Более того, когда в старших классах мы с братом увлеклись игрой на гитаре, он разрешил нам ездить выступать по клубам. Уже через много лет, вспоминая это, я спросил его: «Папа, как ты нас отпустил в это всё? Конец девяностых, клубы, концерты…» Он сказал: «Я был счастлив, что вы оторвались от компьютера и начали что-то делать».
Я понимаю, что он молился, и по его молитвам и молитвам святых всё негативное и греховное, что часто присутствует в этой субкультуре, прошло мимо нас. Мы просто играли на гитаре. Брат Вовка (теперь отец Владимир) усвоил от отца талант к музыке. Он мультиинструменталист, может сыграть на любом инструменте – достаточно ему показать, как, и он тут же играет. Играл он и на бас-гитаре, и на ударных. Мы были настолько этим увлечены, что вся тусовка по клубам мимо нас проходила.
Еще надо отдать должное папиному воспитанию. Однажды надо было играть концерт в Великий пост, и он разрешил. Думаю, он, учитывая, в каком мы возрасте, считал, что в данном случае строгим запретом можно навредить. Мы приехали, начали играть, и после первой композиции у нас сгорела вся аппаратура. После этого мы сказали нашему солисту: «Коля, пойми: Великим постом мы больше не выступаем никогда». И нас поняли. Уважали наши убеждения и считались с нами.
А после школы мы поступили в Свято-Тихоновский богословский институт (с 2004 года – Православный Свято-Тихоновский Гуманитарный университет), и там была такая нагрузка, что уже не до концертов стало.
— У вас не было колебаний, куда поступать?
— Были. Мы вместе с отцом пришли к владыке Арсению, и он сказал, что не возьмет нас в семинарию, пока мы не отслужим в армии. Отец очень переживал и боялся – уже, по-моему, Вторая чеченская война началась. И мы поехали к отцу Иоанну (Крестьянкину) с вопросом, идти нам в армию или поступать в Свято-Тихоновский институт, потому что в семинарию нас не берут. Отец Иоанн помолился и сказал, что, если есть возможность избежать угрозы, её нужно избежать, пусть Анатолий и Владимир поступают в Свято-Тихоновский институт. Мы поступили и отучились там шесть лет, а потом еще три года в аспирантуре.
— То есть сомнений, быть или не быть священником, не возникало? Мыслей поступить в светский вуз не было?
— Нет. Хотя, как я уже сказал, отец на нас не давил, у меня с детства было чувство, что я должен стать священником. Понимал, что надо двигаться в этом направлении. Правда, уже в студенческие годы появились и другие увлечения. Я смог накопить и приобрести свой первый автомобиль (отец мне помог) и на этой почве увлекся кручением гаек, сборками и разборками всего железного, и была такая мысль: да, священство – это замечательно, высоко, но, может быть, сначала поработать дальнобойщиком или в автосервисе? Но когда я стал регулярно появляться в автосервисах и услышал, на каком языке там люди общаются между собой, понял, что не смогу работать в автосервисе. А когда вник в суть того, как проходит жизнь дальнобойщика, понял, что я не дальнобойщик.
Несколько лет работал в детском центре военных сирот при храме Вознесения Господня за Серпуховскими воротами – друг меня туда позвал. С детьми работал. Директор центра, Анатолий Николаевич Осколков, говорил мне: «Ты педагог от Бога, тебе надо заниматься детьми». А я не почувствовал призвания к педагогике и в итоге ушел.
Аспирантуру окончил, чтобы папу порадовать, но понимаю, что я, в отличие от него, не ученый.
— «Образование – лишь шлифовка, обрамление того опыта, который человек получает в детстве», — говорил отец Сергий. И в том же интервью рассказывал, как его отец прививал всем своим детям любовь к чтению, музыке. И что теперь, когда к нему подходят за духовным советом, он сначала вспоминает своего отца и лишь потом – знания, полученные в семинарии и академии.
— Да, семейные традиции и родительский пример очень важны. Прадед мой, священноисповедник Сергий, окончил Киевскую духовную академию, преподавал там. Был человеком всесторонне развитым. Дед, протоиерей Анатолий Правдолюбов, не учился в советской школе, но на Соловках, где отбывал срок, общался со многими выдающимися людьми: архиереями, профессорами. Это общение и было его образованием. Оно произвело на него сильнейшее впечатление, много ему дало.
Кроме того, он был очень одаренным музыкантом и создал для своих детей (у отца было три брата и три сестры) такую культурную атмосферу, какой не было ни у кого из их сверстников-односельчан. Есть фотография, где они сидят во дворе деревенского дома: дед играет на виолончели, папа на альте, Михаил на скрипке… В общем, квартет. По четвергам они играли квартеты. Дед раздавал ноты, которые сам переписывал, сам делал какие-то гармонизации, и они играли.
— После XX съезда КПСС к ним в дом приезжали многие священники и монахи, возвращавшиеся из лагерей и ссылки. Отец Сергий тогда был ребенком, но, наверное, многое запомнил и рассказывал вам об этом?
— Он много рассказывал. Например, как они с отцом ездили к отцу Петру Чельцову, теперь прославленному в лике исповедников. Тогда отцу Петру грозил новый срок, причем двадцатипятилетний, и он отнесся к этому спокойно, смиренно. Собрал чемоданчик, и вдруг выяснилось, что его арестовывать не будут.
Хочу еще рассказать о нашем воспитании. О чем бы папа ни рассказывал, он не поучал нас, а старался заинтересовать, и это у него получалось, потому что он прекрасно понимал, как надо общаться с детьми. Например, когда мы были маленькие, он и жития святых для нас облекал в игровую форму.
А мама, когда мы были маленькие, читала нам на ночь Евангелие и жития святых, и теперь я тоже читаю своим детям перед сном Евангелие. Договорились, что буду читать по главе, но часто они сами просят: «Папа, давай еще». И читаю вторую главу, иногда и третью.
Детство – очень восприимчивый период, но нужно соблюдать меру. Например, ни мы с братом, ни наша сестра не ходили в воскресную школу. Когда я спросил отца Сергия, почему, он сказал: «Нас отец так воспитывал, потому что боялся обратного эффекта – эффекта отторжения». Отец, как и мой дед, считал, что прежде чем приучать детей к каким-то духовным вещам, необходимо развивать их культурный уровень, приобщая к наследию мировой литературы, живописи, музыки. И родители старались привить нам интерес и любовь к настоящему искусству. Больше этим занималась мама. Она нас водила в Третьяковку, в другие музеи, в Большой зал консерватории, и теперь детей наших водит. Она окончила Гнесинку и до нашего с братом рождения преподавала в музыкальной школе.
Много сил вкладывала в нас мама. Папа был в стороне от этого просто потому, что у него не было времени. Пока он был диаконом, десять лет писал работу по Великому покаянному канону Андрея Критского. Это занимало большую часть его времени и, естественно, отнимало много сил. Ну а когда его рукоположили в священники и назначили настоятелем, он стал, как и полагается священнику, очень много времени уделять приходу и людям. Например, по средам принимал исповедь с шести вечера до ночи. Помню, как он возвращался на метро в последнем поезде, а от метро шел домой пешком, потому что автобусы уже не ходили. Исповедь во время службы… В идеале во время всенощной и Литургии вообще не должно быть исповеди. Прихожане не должны лишать богослужения ни себя, ни священника, потому что участие в богослужении – важнейший элемент христианской жизни. К сожалению, в современной приходской практике это неосуществимо – приходится принимать исповедь и на всенощной, и на Литургии, но надо хотя бы стараться и прихожанам, и священнику, чтобы исповедь во время службы была краткой и информативной. А для подробной исповеди папа выделял вечер среды.
В силу своей занятости он каким-то явным образом в нашем домашнем воспитании не участвовал – в основном это было на маме. Но, например, как-то пришел, принес инструменты, откидной стол, прикрутил его к шкафу и сказал: «Будем делать домашнюю мастерскую». При этом я не помню ни одного изделия, которое папа сделал бы своими руками, чтобы оно стояло. То есть это не было его увлечением, но благодаря тому, что он заронил зерно, стало моим увлечением. Я понял, что у меня есть к этому расположенность. Люблю работать руками. Спрашивал у папы разрешения, брал инструменты, откидывал стол, пилил, мастерил. Ножи делал, шил ножны. Теперь, когда я священник, нет на это времени, но я понимаю, как важно заронить зерно, чтобы детей чем-то увлечь.
А вот фотографией мы с папой занимались вместе, потому что это было его увлечение. Помню даже его покупку – широкопленочный фотоаппарат «Киев-88». Папа копил на него и очень радовался, когда смог купить, но потом то ли пленку перестали выпускать, то ли еще что-то, и он вернулся к своему «Зениту». Мы проявляли с ним фотографии: запирались в комнате, темнота, раствор, фиксаж, увеличительный аппарат, потом на бумаге появляется изображение… Необъяснимо. Интересно это было папе. Но опять же до рукоположения в священники.
— А каникулы вы проводили с родителями?
— Летние каникулы мы всегда проводили в селе Маккавеево Рязанской области, где отец вырос, где Покровский храм, в котором служил дед, а после смерти деда настоятелем стал мой дядя и мой крестный, отец Федор Правдолюбов. Дядя скончался в 2011 году, и по милости Божьей там теперь настоятель его сын, мой двоюродный брат, отец Симеон. До этого он десять лет служил в разных местах, а когда отец Федор был уже при смерти (он умер в 55 лет от рака), архиепископ Рязанский и Касимовский Павел (теперь он митрополит Крутицкий и Коломенский) обещал ему: ваш сын будет служить в этом храме. Владыка Павел сдержал слово, но отец Федор этого уже не застал.
Маккавеево было любимым местом отца Сергия, он всегда проводил там отпуск и там похоронен. И мы… Жили мы скромно, ни о каких поездках на море речи быть не могло, но мы и не рвались, были абсолютно счастливы в Маккавеево. Отец Федор тоже внес большой вклад в наше воспитание. Он служил 186 литургий в год, притом что служил один, без диакона. Летом службы в храме были почти ежедневно, и мы воспитывались в алтаре Покровского храма. Но и много гуляли, играли со сверстниками. У нас были полноценные детские каникулы. Старшие сын и дочь отца Федора старше нас, а отец Симеон (тогда просто Семен) на год младше, с ними мы вместе проводили время.
Приезжали и другие мои двоюродные братья, Нефедовы, дети тети Ксении и ныне тоже покойного отца Геннадия Нефедова. Они постарше нас, но с Иваном (теперь он отец Иоанн) мы в детстве дружили. Плюс ребята с улицы, приезжавшие на лето. Компания была человек двадцать, мальчишки и девчонки. Мы с таким упоением проводили каникулы, что ничего другого нам не было нужно. Собирали аккумуляторы на свалках, плавили свинец, делали луки, стрелы с наконечниками из консервных банок. Потом кто-то из ребят, которые с улицы, посмотрел боевик про ниндзя, и мы стали выпиливать мечи, носились по лесу с мечами.
Была своя жизнь, параллельная московской квартирной замкнутой жизни, и мы туда стремились. Как-то в январе брат собрал рюкзак, мама спрашивает: «Куда?» — «Вещи в Сынтул собираю». — «Подожди, еще надо дожить».
Сынтул — поселок городского типа, который находится рядом с селом Маккавеево, через овраг, но в советское время он так разросся (там был чугунно-литейный завод, основанный еще в конце XVIII века), что территориально слился с селом, и на автобусе мы ехали до Сынтула, поэтому брат говорил, что собирается в Сынтул.
— Ребята с улицы были из неверующих семей?
— Да. И у моей тети, матушки Ксении, было опасение, что они научат нас плохому. Но я вам расскажу такой случай. Иду по улице. Ребята, с которыми мы играем, сидят и о чем-то разговаривают, и вдруг один спрашивает меня: «А тебе родители разрешают порно смотреть?» Я первый раз слышу это слово, но оно мне не нравится. Говорю: «А что это?» — «Ты что, правда не знаешь?» — «Нет». — «Ну ладно, иди». Больше эта тема не поднималась.
Еще как-то они рассказали нам матерные стихи. А мне тогда было лет пять, я, естественно, впервые слышал эти слова, пришел домой и прочитал их маме. «Ты, знаешь, что означают эти слова?» — спросила мама. «Нет». — «Запомни! Никогда в жизни не произноси слова, значения которых не понимаешь. Ты можешь попасть в очень плохую ситуацию». Потом я уже узнал, что это были матерные слова.
— Но вас не пытались изолировать от нецерковных детей?
— Тетя старалась изолировать, требовала, чтобы на нашу территорию, во двор, чужих детей не приводили. Наши родители таких условий никогда не ставили. И когда мы уже учились в школе, отец говорил: «Если вы хотите с одноклассниками где-то собраться, приходите домой. Приносите всё с собой, ставьте на стол, но будьте дома». И мы действительно приводили домой друзей, отец приходил к нам в комнату, садился, мы о чем-то разговаривали. На алкоголь до восемнадцати лет был запрет – отец сказал, что это дед такой порядок установил. И потом у нас никогда не было проблем с алкоголем, потому что отец к этому спокойно относился.
— А были у родителей праздничные сборы с друзьями, у которых тоже дети, с детскими концертами, постановками?
— Конечно, и это были потрясающие постановки, потому что в них участвовали самые разные люди. Отец в этом не участвовал в силу своей занятости и в силу того, что приход и окормление людей отнимают много сил. Помню, я удивлялся, почему папа не ходит в гости. В гости мы ходили с мамой. Папа выбирался в гости очень редко и то поначалу, а потом уже не ходил никогда. Я не мог понять, почему, а сейчас, когда сам служу священником, прекрасно понимаю. У него просто не было сил на это. Так устаешь от разговоров, от общения с людьми, которые идут к тебе с вопросами, с проблемами, со скорбями, за советом и утешением, что просто хочется побыть дома. А если еще мы все уйдем, можно поработать в тишине. Он всё время был с книгой или за компьютером, занимался гимнографией, у него было много послушаний, комиссий.
Вот когда у нас собирались гости, он выходил к гостям, сидел за столом. А к нам приходили очень интересные люди. Например, Евгений Сергеевич Кустовский, потрясающий регент и педагог, человек, влюбленный в церковное пение, в богослужение. У него был детский хор, наша сестра пела в этом хоре, а мы с братом приезжали к ним на репетиции. На Рождество Евгений Сергеевич делал кукольные постановки вертепа, потом мы ходили со звездой по храмам славить Христа.
Также не могу не вспомнить матушку Лидию, Царство ей Небесное. Она была как-то связана с Сербией. Не могу точно сказать, как – то ли родом оттуда, то ли жила там, – но сербский язык знала. А нам кто-то (не знаю, кто) подарил набор из трех или четырех книжек диснеевских рисунков по его мультипликации. Книжки эти были на сербском языке, поэтому читать мы их не могли. А когда матушка Лидия приходила к нам домой, она читала нам, то есть сразу переводила текст на русский. Тогда она еще не была матушкой, но потом вышла замуж за будущего священника. Отец Сергий их венчал, причем они были единоверцы и договорились с ним, что он их обвенчает по-единоверчески – там есть особые моменты.
У них была своя постановка Рождественского вертепа. Они приезжали к нам домой на Рождество. Много гостей на Рождество у нас собиралось.
— Если я не ошибаюсь, ваша мама выросла в обычной советской семье, неверующей?
— Да.
— Родители не рассказывали, как они познакомились и как в семидесятые годы выпускница Гнесинки решилась выйти замуж за будущего священника?
— Рассказывали. В Гнесинке была преподавательница русского языка и литературы Вера Алексеевна Горбачева, известная в то время в узких кругах. Яркая, талантливая, умная, образованная женщина и прекрасный педагог. Тянулась к ней творческая думающая молодежь, и люди часто собирались в её квартире. На этих сборах была атмосфера интеллектуального подполья.
В Гнесинке также учились две папины сестры. Он до армии окончил Гнесинское училище, но после армии поступил в семинарию, а его сестры учились в институте (теперь это академия) и бывали у Веры Алексеевны. В какой-то момент и папу туда привели. Там он и познакомился со своей будущей женой Маргаритой, нашей мамой, причем в тот день, когда мама впервые в жизни причастилась. Потом они познакомили Веру Алексеевну с моим дедом, отцом Анатолием, и Вера Алексеевна решилась креститься. Крестили её в двухсотлитровой бочке.
Да, не сразу мама решилась выйти замуж за будущего священника, но в какой-то момент определилась. Шесть лет у них не было детей, они обрели совместный молитвенный опыт, и в 1981 году родилась Аня, а в 1983 году мы с братом.
— Были отношения родителей для вас примером?
— Безусловно. Папа неоднократно говорил, и мама говорила, что когда они поженились, он сказал: «Ты должна понимать: на первом месте Церковь, на втором семья. Я как священник в первую очередь отдаю долг Богу и Церкви, а семья на втором месте».
И мама на это согласилась, понимая, что когда при рукоположении с пальца снимется кольцо и кладется на престол… Сейчас многие молодые священники противятся этой практике и продолжают носить кольца, но я считаю, что в снятии кольца есть глубокий символический духовный смысл. Действительно священник, который служит в храме, обручается приходу. Служение Богу и Церкви для него действительно на первом месте, иначе, на мой взгляд, не стоит даже задумываться о принятии сана. Но это ни в коем случае не значит, что семья священника должна быть заброшена, все домашние заботы на матушке, а у священника руки «только для Евхаристии».
У митрополита Антония Сурожского есть прекрасный пример на эту тему. Пришла к нему одна матушка и пожаловалась, что у мужа на приходе всё идеально, но семьей совсем не занимается, дома только ночует, и она уже без сил, потому что и дети, и все домашние дела только на ней. Владыка вызвал этого священника и сказал ему: «Теперь ты должен стать плохим священником на приходе и хорошим отцом дома». Через какое-то время матушка опять приезжает к владыке и благодарит: «Владыка, Вы сделали невероятное, всё наладилось, и мы теперь всей семьей участвуем в жизни прихода».
Папа с мамой сразу договорились, что в основе их отношений лежит преданность и честность. Если мужчина и женщина решили, что они вместе навсегда, иначе быть не может. Да, конечно, у родителей бывали моменты взаимного непонимания, каких-то разладов (такие моменты у всех бывают), но им всегда удавалось эти спорные вопросы решать. Более того, мама всегда исповедовалась у отца. Многие говорят, что матушка не может исповедоваться у мужа, некоторые даже утверждают, что есть канонический запрет. Это неправда. Канонического запрета нет, есть «благочестивая традиция». Считается, что о некоторых своих грехах матушка не может рассказать мужу. Но у мамы, как я понимаю, не было таких грехов, в которых она не могла исповедоваться отцу Сергию. Она исповедовалась у него, причащалась, регентовала на клиросе, папа был в алтаре. Это было органично для нашей семьи, и мы так жили много лет. Замечательно жили! Удивительное время было!
К сожалению, в современных семьях не редкость, когда либо мама уничтожает в глазах детей авторитет отца, либо отец уничтожает авторитет матери. Это серьезная ошибка. Нельзя так делать. Ребенок, как планета Земля, и есть два плюса: Северный и Южный. Если полюса начинают между собой выяснять отношения, планета сходит с орбиты. Это конец воспитания, конец правильного отношения к родителям. Беда, когда родители не умеют при детях выстраивать иерархию отношений и друг друга поддерживать.
У нас в семье было так. Мы чего-то хотим, идем к маме: «Мама, можно?» — «Иди спроси у папы». Иду к папе: «Папа, можно?» — «Иди спроси у мамы». Не было такого, что «я глава семьи», «бей бабу молотом – будет баба золотом». Наоборот, отец очень трепетно относился к маме, всегда оберегал её и опекал, нам постоянно говорил, какая у нас замечательная мама, но при этом мама всегда говорила: «Как папа благословит». Она всегда делала на этом акцент: папа священник – просите у него благословение.
— Я ни разу ни от кого не слышал, будто бы есть канонический запрет матушке исповедоваться у мужа, потому что такого запрета действительно нет, но многие священники говорят, что священнику лучше не быть духовником жены и детей. Вы считали отца Сергия своим духовником?
— Да, конечно. Он и был моим духовником. Я прекрасно понимаю, почему многие священники говорят, что лучше пастырю не быть духовником своих детей. Это действительно может создать для священника определенную проблему в отношениях с детьми, но у меня в довольно раннем возрасте был серьезный эпизод, и отец повел себя настолько мягко, деликатно… Мне тогда даже казалось, что это неправильно, что надо было жестче, что надо было наказать меня, но благодаря тому, что он повел себя мягко и деликатно, я ему полностью доверял. Всегда у него исповедовался открыто во всём, и он с таким пониманием к этому относился, что даже мысли не возникало что-то скрыть от него. Он так умел понять и проникнуться, как-то поддержать и успокоить, что я никогда не видел проблемы в том, чтобы исповедоваться у него. И мы с братом всегда исповедовались у него.
Он говорил: «Да, было бы хорошо, если бы ты нашел себе духовника». Имел в виду какого-то другого священника, не себя. Но я не нашел, а отцу во всём доверял.
— А такого, что не пойду в воскресенье в храм, не было?
— Один раз было даже хуже. Я не просто не пошел в храм, а обманул родителей — прикинулся больным. Захотелось мне остаться дома. А я уже умел тонко и неконтролируемо нагревать градусник на лампочке, которая стояла у изголовья кровати, потому что я любил читать и часто читал перед сном. Аккуратно нагрел градусник до нужной температуры и сказал родителям: «Я себя плохо чувствую, у меня температура». Все поехали на службу, а я «по болезни» остался дома. Вот он, долгожданный момент! Я один дома, могу делать что хочу, не надо делить компьютер с братом! Пойду телик смотреть!
Сварил кофе с молоком, наделал бутербродов с колбасой, сижу, а кайфа нет. Совсем нет. Я так мечтал об этом моменте, когда «дорвусь», а не просто не получаю удовольствия, но понимаю, что я обманщик, предатель и вор. С тех пор я раз и навсегда понял, что в воскресенье должен быть в храме.
— Значит, никогда не возникало сомнений в том, что Бог есть и что в Церкви истина?
— Серьезных сомнений не было. Было полное взаимопонимание с отцом. Он был самый близкий мне человек, я ему доверял. Видел, как он живет, и понимал, что человек, который так живет, не может врать. Невозможно так соврать.
Это не значит, что всё у меня в духовной жизни шло гладко. Например, уже учась в университете, я сам себя на год отлучил от Причастия. За серьезные грехи отлучил, но отец на меня такую епитимью не наложил, а я самочинно решил, что недостоин, не имею права, нельзя мне причащаться целый год. И не причащался. Надо отдать должное отцу – он не спрашивал меня, почему. Я приходил в храм, пел на клиросе, но не исповедовался, не подходил к Чаше. Он, конечно, не мог этого не заметить, наверняка переживал, молился, но не сказал мне ни слова. Я думаю, он боялся, что, если вмешается, может сделать только хуже.
Сначала мне казалось, что никаких перемен – раньше причащался, теперь не причащаюсь, и никакой разницы. И только ближе к концу этого года я почувствовал, что не просто скатываюсь вниз, а идут необратимые процессы, которые я уже не могу остановить сам – я выпадаю из этого мира, мира Церкви, становлюсь чужим. Пошел к отцу на исповедь и беседу, он сказал: «Ты что делаешь? Сам-то понимаешь?» Но пока я сам к нему не подошел, он в течение этого года не сказал мне ни слова. То есть дома мы общались как сын с отцом, но он ни разу не спросил, почему я не исповедуюсь и не причащаюсь.
Огромная проблема многих родителей, и особенно верующих родителей, в том, что они пытаются проживать жизнь за своих детей, хотят сделать их жизнь идеальной, стерильной, правильной, уберечь их от всех искушений. Это заведомо ложный путь.
— Да, но чтобы выдержать год, ни разу не спросив сына, почему он, продолжая учиться в богословском институте и петь на клиросе, не исповедуется и не причащается, надо иметь огромную силу воли и глубокую веру. И, конечно, быть сильным молитвенником. Меня ваш рассказ поразил.
— С самого начала, как только рукоположился, отец Сергий… Он говорил, что так делал и его отец, мой дед, и я сейчас тоже так делаю. На каждой Литургии, которую он служил, в момент, когда мы кланяемся Святым Дарам после Преложения, он молился и говорил: «Господи, я очень хочу, чтобы мои дети стали священниками. Понимаю, что они могут быть кем угодно, но я прошу и молю Тебя, Господи, если есть такая возможность и Твоя святая воля, чтобы мои дети стали священниками».
Не знаю, кем будут мои дети. У меня два сына и три дочери. Младшему сыну три года, а старшему я говорю: «Ты можешь выбрать любое дело, которым будешь заниматься с интересом и радостью, но я буду счастлив, если ты станешь священником».
— Перед тем как жениться, вы представили невесту родителям?
— Это отдельная история. Поскольку читать я научился года в четыре и с тех пор много читал, у меня сложился романтичный возвышенный образ дамы сердца. Родители мне говорили: «Сынок, пойми, твоя будущая жена должна быть из твоей среды, иначе ничего не получится. И вообще неплохо бы, как на Руси было заведено, жениться по благословению родителей». Но мне потребовалось несколько раз обжечься, прежде чем я понял, что родители правы.
Нет, ничего греховного не было, просто в каждую девушку, которая, как мне казалось, соответствует моим романтичным фантазиям, ничего общего не имевшим с реальностью, я влюблялся и сразу же хотел на ней жениться. Девушек это пугало, потому что они не собирались выходить замуж, мы расставались, я переживал…
Наконец на двадцать шестом году жизни я пришел к отцу и сказал: «Папа, наверное, ты прав. Наверное, жена действительно должна быть из моей среды и желательно дочка священника». Он так обрадовался: «Ну наконец-то ты понял!» И я спросил его прямо: «А помнишь, была Лиза Осколкова?» Мой отец и её, отец Михаил Осколков, служили диаконами в храме святителя Николая в Хамовниках, и в детстве мы часто пересекались, но она на четыре года младше меня и не интересовала меня как будущая избранница. А тут вспомнил о ней. Папа сказал: «Ну, вообще-то я всегда об этом думал».
Поехали знакомиться. Дело было летом, у них был домик под Шацком напротив Вышенского монастыря. Что меня сразу поразило после многолетних испытаний – человек говорит со мной на одном языке. Сразу понимаешь, что вы с одной планеты. И я понял, что, если действительно хочу быть священником и создать семью… Моя супруга для меня во многом образец. Я слабее её и понимаю это. Есть у неё основательность, принципиальность, внутренняя сила. Я это почувствовал уже тогда.
Венчали нас отец Сергий и отец Михаил 24 января 2010 года.
— Женившись, по семейным вопросам с отцом Сергием советовались?
— Конечно. Без этого невозможно. Это только в книжках и фильмах всё красиво, а в действительности семейная жизнь очень непростое дело. Там много проблем и сложностей, и к кому, как не к духовнику, идти и решать эти вопросы.
— Внуками он успевал заниматься?
— Не просто успевал, а очень любил это. Забирал их из школы, и в храм к нему они ходили. Отец… Больше в московских храмах я это не встречал. Он очень любил пение, и на службе в Великую субботу, когда читают паремии с припевами, он собирал хор алтарников и духовенства в алтаре, хор пел на клиросе и чтец запевал: «Славно бо прославися». Хор в алтаре поет: «Славно бо прославися». И третий раз певчие поют. Дети в этом участвовали: мальчики в алтаре, девочки на клиросе. Это всегда воодушевляло.
Потом по моей инициативе, когда я уже служил диаконом, мы стали петь полиелейные псалмы, 134-й и 135-й, с народом. Полностью, без сокращений, и припев пел народ. Мы специально распечатали текст на больших листах. Запевает духовенство: «Хвалите имя Господне, хвалите, раби Господа». Отец Сергий поворачивался, дирижировал народом, и народ хором: «Аллилуйя». Дети это любили. Есть где-то запись, где они с таким воодушевлением поют: «Аллилуйя».
А потом, когда 135-й псалом: «Аллилуйя, аллилуйя, яко в век милость Его, аллилуйя». Весь храм поет. В воскресные дни мы так не пели, только в двунадесятые и великие праздники полиелей пелся так, афонским распевом, и дети были в полном восторге. И они только к дедушке всегда шли на службу. Иногда ездили к другому дедушке, отцу Михаилу, но там другая приходская традиция, тоже изумительная.
— А когда стали священником, советовались с отцом Сергием по пастырским вопросам?
— Много спрашивал у него. Что мне всегда помогало, помогает и будет помогать – я от него усвоил принцип исповеди и отношения во время исповеди к тому, кто исповедуется. Поскольку мой отец ко мне на исповеди относился всегда очень бережно, очень трогательно, очень внимательно, я не считаю возможным относиться к людям по-другому. Во-первых, ко мне так относился мой духовник, мой отец. Во-вторых, Господь, несмотря на все мои грехи, прегрешения и недостоинство для священного сана сподобил меня стать священником. Если Господь настолько милостив, если мой отец настолько внимателен, милостив и добр, как я могу быть другим? Я не могу быть другим, потому что сам испытал на себе Божью милость. Не строгость, не кару, не возмездие, а именно милость, совершенно безграничную. Поэтому я не могу, не имею права три шкуры драть с людей и заставлять их.
Отец Сергий часто повторял, цитируя святых отцов: «Ты имеешь право говорить только о своем личном опыте. Если кого-то цитируешь, должен сказать об этом. Ты не имеешь права говорить в проповеди то, что не делаешь, а если не делаешь и говоришь, должен сказать, что сам недостоин и не сподобился этого, но все православные христиане должны к этому стремиться. Если ты чего-то не делаешь, а людям говоришь, что надо делать, и принуждаешь их, это преступление».
— Были случаи, когда вы чувствовали, что по неопытности не можете ответить человеку на важный вопрос, и советовали ему обратиться к отцу Сергию?
— Не раз. Правда, пока был жив отец Георгий Бреев, отправлял к нему, причем не для того, чтобы какой-то важный вопрос решить, а для того, чтобы люди просто посмотрели на отца Георгия Бреева, потому что это великая ценность, достояние Русской Православной Церкви. А когда отец Георгий скончался, стал отправлять к своему отцу, потому что какие-то моменты отец понимал лучше, так как имел гораздо больший жизненный и пастырский опыт.
Насчет духовничества был интересный эпизод. Ко мне на приходе стали подходить люди и просить, чтобы я был их духовником. Я отнекивался: что вы, какой я духовник, я недавно рукоположен, не могу быть духовником. Однажды мы с отцом разговаривали на эту тему, и я говорю: «Папа, скажи, что делать. Ко мне подходят люди с такой просьбой, и я их стараюсь проводить, потому что не чувствую возможности и тем более оснований быть чьим-то духовником».
Он ответил, что тоже так делал, пока на исповеди не рассказал отцу Георгию Брееву… Отец Георгий был духовником нашего викариатства, все священники несколько раз в году исповедовались у него. И вот на исповеди папа рассказал, что к нему приехала из Серпухова женщина с сыном и сказала: «Батюшка, мы вас так любим, слушаем ваши беседы на “Радонеже”, хотим, чтобы Вы были нашим духовным отцом». Папа их вежливо проводил, сказал: «Никакой я не духовник, езжайте обратно в Серпухов».
Когда он рассказал это отцу Георгию, отец Георгий его отругал, причем отругал как следует: «Как ты можешь отправлять людей, которых тебе посылает Сам Господь? Они же сами к тебе приехали и просят тебя об этом. Значит, Господь привел их, послал к тебе, чтобы ты их чему-то научил. Нельзя отказываться. Если люди к тебе приезжают, это не просто так, а Господь Своим Промыслом их к тебе отправляет».
«Понял, папа, — сказал я. — Буду руководствоваться словами отца Георгия».
На следующий день мне звонит Николай Сергеевич Махонин, сын покойного отца Сергия Махонина, бывшего директора православной гимназии. Для меня он Коля, потому что мы с детства знакомы. Звонит Коля и говорит: «Мы посоветовались и решили: хотим, чтобы ты был духовником нашей гимназии». «Вы что, — спрашиваю, — подслушиваете разговоры? Только вчера об этом с отцом говорил, и теперь по благословению отца Георгия Бреева не имею права отказываться. Я не хочу быть духовником целой гимназии, это слишком много, но после вчерашнего разговора с отцом не могу сказать «нет». Но, скорее всего, не назначат меня. Я священник без году неделя».
«А мы попробуем», — ответил Коля. В итоге я теперь духовник гимназии и преподаю там Основы православной веры.
— А ведь отец Сергий искренне не считал себя духовником. Мне так и не удалось уговорить его дать интервью для книги «Духовники о духовничестве», о чём я до сих пор жалею. Он сослался на занятость и плохое самочувствие, но и сказал: «Да какой я духовник? Об этом надо говорить с митрополитом Антонием Сурожским, с отцом Георгием Бреевым». И это было абсолютно искренне. Он так чувствовал.
— Да. В этом не было ни притворства, ни игры. Последний год он тяжело болел и даже из-за болезни не мог служить, а примерно за месяц до смерти сказал мне: «Мне очень страшно умирать. Я абсолютно не готов к смерти». У него не было ужаса, он не сомневался в том, что смерть — переход из жизни земной в вечную, но искренне считал, что к вечной жизни подготовился плохо. Он не раз говорил: «Я сподобился служить с такими великими людьми, со святыми, с отцом Иоанном (Крестьянкиным), но не стал святым». В святости отца Иоанна он не сомневался.
— Помню, в 2012 году он говорил в интервью: «Еще печальней для меня то, что я сорок лет был знаком с отцом Иоанном (Крестьянкиным), часто ездил к нему в монастырь, он благословлял меня на жизненно важные решения. Волей-неволей учился у него. За сорок лет любого ученика можно научить. Но почему я не такой?»
— Он говорил это искренне. Всерьез.
— Сейчас, после ухода отца Сергия, у Вас нет чувства, что он совершает Литургию вместе с Вами? Понимаю, что вера в это есть, но чувствуете ли Вы это?
— Я ощущаю своего отца живым. Я знаю, что он есть, что он живой. И когда я вижу его фотографию, я его чувствую как живого. Бывает, что когда близкий человек умирает, чувствуется невозвратность, образовывается вакуум. У меня такого нет. Я сейчас с Вами разговариваю и не могу поверить, что отец умер. Мне не дает в это поверить и это осознать чувство его присутствия. Я знаю, что он есть, что, если я говорю, он меня слышит. Не потому, что я глубокий мистик. Нет, это ощущение единого пространства, в котором мы все находимся.
Когда меня рукоположили в диаконы, мы всей семьей поехали в Псково-Печерский монастырь. Тогда наместником монастыря был архимандрит Тихон (Секретарев). Он благословил меня послужить в Успенском храме, пещерном, самом древнем храме монастыря. Я вошел в алтарь, поклонился престолу, и у меня было чувство, что все монахи и все умершие подвижники, которые лежат в пещерах, сейчас здесь, в алтаре.
Мой отец, дед, прадед уже там, а я еще здесь, но мы все есть. Это единое пространство церковное. Тело Христово — это вечность, и Церковь земная и небесная неразрывно связаны между собой. Каждая Божественная литургия – это таинство, совершенное в Сионской горнице, Евхаристия. Она одна. Она длится во времени, потому что мы пока здесь, в земной временной жизни. Но в вечности это единая точка. Отец всегда об этом говорил, и я это чувствую.
Беседовал Леонид Виноградов
Комментировать