Зачем церковнославянскому языку нужно слово «живот», если слово «жизнь» в нем тоже есть?
В Церкви на каждом богослужении (вечерне, утрене, Литургии) молящиеся слышат призыв, завершающий ектению́ — ряд прошений (на которые хор отвечает «Господи, помилуй!» или же «Подай, Господи!»):
«…сами себя, и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим».
В некоторых храмах слово «живот» в этом призыве стали заменять словом «жизнь» — так, якобы, понятнее; а и там, где не заменяют, кого-то смущает этот «живот». Вот, например, человек пишет:
«Живот это то, что у современного человека ассоциируется сейчас с местом, где находятся пищеварительные органы! Получается так, якобы : «да, вот я принадлежу своему Богу “со всеми потрохами”». Так понял бы современный молодой человек, мирянин, который не столь обучен церковнославянскому языку».
Поговорим и об этом слове, и об этом смущении.
Но сначала о языке.
Каждый язык — это картина мироздания. Система, где всё связано со всем, сопряжено, согласовано.
У нас есть «русский язык», а еще есть церковнославянский. Он именно есть у нас, у нашей культуры! И он — не иностранный: он язык нашей страны и нашей истории. Даже если его считать другим языком, чем русский (а некоторые филологи считают его функциональным стилем русского языка).
Ткань языка — живая, пронизанная бесчисленными связями. Органичная, органическая целостность. Национальная культура, включающая и «язык Пушкина», и церковнославянский язык, — тоже организм. Церковнославянский долго и упорно пытались исключить из этого организма — заблокировать функциональную систему. Во многом это удалось: в языковом космосе, в самом сознании русских людей утратилось многое из того, что несет язык Церкви, язык богослужения. К счастью, не всё.
Изъять из организма, где всё взаимосвязано, один-единственный даже маленький орган без ущерба, без изменения для остальных органов не получится.
Если, например, мы решили бы заменить слово «живот» в ектения́х (то есть в этих рядах богослужебных прошений, в ответ на которые поется «Господи, помилуй!»), оно останется в других очень важных текстах — например, в том, что поют на Пасху.
А сейчас, и еще несколько дней, празднуется Успение Пресвятой Богородицы, в главных песнопениях которого есть слова:
…преставилася еси к животу, Мати сущи Живота, и молитвами Твоими избавляеши от смерти души наша.
Это же слово часто встречается в важных для Церкви, повторяемых текстах, и в редких — тоже. «Всех не перестреляешь!», как говорится. А если заменить его только в ектениях — образуется некий разрыв, дыра на существующей ткани. Ради чего? Ради горстки людей, которым непонятно или неприятно слово, дорогое множеству других людей?
Когда я впервые, лет в 17, услышала тропарь Пасхи — «Христо́с воскре́се из ме́ртвых, смертию смерть поправ и сущим во гробе́х живот даровав!» — я нисколько не удивилась слову «живот», которое не связалось у меня с «местом, где находятся пищеварительные органы». Я сразу поняла, что речь о жизни. Конечно, ребенок лет пяти и даже семи, языковый космос которого еще узковат, может и вправду решить, что поётся о животе — части тела. Но погруженный в русскую культуру, даже совершенно «мирской» человек, — так не подумает.
В случае с «животом» чаще мнимого «непонятно» людей волнуют другие два вопроса.
1. Зачем церковнославянскому языку нужно слово «живот», если слово «жизнь» в нем тоже есть?
Да, слово «жизнь» в церковнославянском есть, употребляется оно по меньшей мере не реже чем «живот», и оба слова стоят на месте греческого «зои́» — жизнь (мы знаем этот корень по словам «зоология», «зоопарк» и другим; женское имя Зоя — отсюда же).
Напомню, что основные церковные тексты созданы греческими песнотворцами в первое тысячелетие по Рождестве Христове, а Ветхий Завет, включая все псалмы, переведен на греческий язык до Рождества, и всё это богатство мы получили благодаря переводу на церковнославянский с греческого.
Так вот, греческое слово одно, а в славянских текстах почему-то два. Порой говорят и о трех, прибавляя сюда «житие». Существует точка зрения, что именно церковнославянский русский язык внес смысловое разделение значений:
жизнь телесная, жизнь как существование (живот),
жизнь душевная, жизнь как деятельность, как социальное проявление (житие),
жизнь духовная, вечная (жизнь).
Но мне такое разделение — во всяком случае, слов «живот» и «жизнь» — кажется несколько надуманным, оно слабо подтверждается анализом словоупотреблений в богослужении.
Однако раз есть синонимы, разные слова для похожего смысла, — значит, есть и оттенки-различия. Мне видится, что за словом «жизнь» в церковной лексике стоит более общее, более абстрактное значение, а за словом «живот» — то, что протоиерей Григорий Дьяченко в «Полном церковнославянском словаре» определил как «органическое существование, бытие в союзе души и тела».
Иногда этот очень тонкий оттенок, но он прослеживается. И возникают замечательные сочетания. Например, в акафисте тому же празднику Успения:
«Радуйся, Мати Живота и по Господе нам упование жизни вечныя».
И в службе Успения обращение к Богоматери:
Живе́ши и по сме́рти, живоприе́мный исто́чниче: от живота́ бо къ животу̀ прешла̀ есѝ, я́ко ро́ждшая присноживо́тный живо́т.
В этом примере шесть однокоренных «животу»/»жизни» слов!
А вот «живот» в Евангелии — богослужебном, церковнославянском, как оно читается в Церкви. В Пасхальную ночь звучит начало Евангелия от Иоанна (Ин. 1:1-5):
И еще из Евангелия:
Веруяй в Сына имать живот вечный: а иже не верует в Сына, не узрит живота, но гнев Божий пребывает на нем (Верующий в Сына имеет жизнь вечную, а не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем) (Ин.3:36).
…И изыдут сотворшии благая в воскрешение живота, а сотворшии злая в воскрешение суда (и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло — в воскресение осуждения)(Ин.5:29).
Отвеща убо ему Симон Петр: Господи, к кому идем? глаголы живота вечнаго имаши (Симон Петр отвечал Ему: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни)(Ин.6:68).
Именно к слову «живот» близко прилагательное «животный» — исполненный жизни. Крест для Церкви — Древо Животное ,— Древо жизни. Да и Сам Христос — Древо Животное: «Ты бо Живо́тное дре́во, Христа, процвела́ (то есть произрастила) еси», обращается песнопевец к Богоматери.
Слово «животное», превращаясь в существительное, может относиться и к зверям, но и к ангелам: их именуют «словесными животными».
Увы, у нас отдельно взятое слово «животное» используется как унизительное ругательство… А у Церкви «шестокрильная животная серафими» (это формы множественного числа) непрестанными гласами Бога превозносят!
Те самые шестикрылые серафимы, один из которых явился пушкинскому «Пророку» (а прежде этого стихотворения — библейскому пророку Исаии).
2. «Некрасиво звучит»
А вот это уже другая сторона. Как-то коробит людей ассоциация с животом — частью тела. Вот хочется возвышенного, «духовного» — а тут «живот»!
Как ни странно, такое проявление брезгливости к телесному, материальному присуще именно современной цивилизации, поставившей материю в основание вещей. Вот есть какое-то «духовное», абстрактное или выдуманное, но такое приятное, — а есть материальное, плотское, в сущности мерзкое, но надо его стараться полюбить и принять, потому что только оно и есть настоящее.
Церковнославянский языковый космос, стоящий на «Истине вещей», такого раздвоения не допускает. В нем всё настоящее: и ангелы «животные», живые, живущие, и тело человеческое задумано и создано «хорошо весьма»(Быт.1:31), а потому и ясно видно его осквернение самим человеком. И аскетизм христианства — это не гнушение плотью. «Мы не телоборцы, а страстоборцы», — говорили святые отцы.
Но и здоровое, крепкое восприятие русского языка отличается той же трезвой ясностью. Вот, о том же животе, уже как органе, части тела, — Марина Цветаева, «Мой Пушкин»:
«Первое, что я узнала о Пушкине, это – что его убили. Потом я узнала, что Пушкин – поэт, а Дантес – француз. Дантес возненавидел Пушкина, потому что сам не мог писать стихи, и вызвал его на дуэль, то есть заманил на снег и там убил его из пистолета в живот. Так я трех лет твердо узнала, что у поэта есть живот, и, – вспоминаю всех поэтов, с которыми когда-либо встречалась, – об этом животе поэта, который так часто не-сыт и в который Пушкин был убит, пеклась не меньше, чем о его душе. С пушкинской дуэли во мне началась сестра. Больше скажу – в слове живот для меня что-то священное, – даже простое «болит живот» меня заливает волной содрогающегося сочувствия, исключающего всякий юмор. Нас этим выстрелом всех в живот ранили».
Так что «красиво» или «некрасиво» — это дело прежде всего любви.
А что же с вместилищем органов пищеварения?
В церковном языке слово «живот» никогда не означает части тела (и в средневековом народном языке тоже не означало). То, что в нашем обыденном употреблении мы называем этим словом, в церковнославянском — либо «чрево», либо «утроба».
И с этими словами, еще более «некрасивыми» для современного ханжества, — та же история, что с «животом» и с «животным».
Да, в церковнославянском есть «чрево адово» и «адова утроба», есть осуждающее «их бог — чрево»(Фил.3:19). Но сами слова вне таких контекстов — не «низкие». Псаломпевец говорит (и это выражение повторяется в нескольких псалмах): На Тебе утверждался я от утробы; Ты извел меня из чрева матери моей; Тебе хвала моя не престанет! (Пс.70:6)
Рождающее чрево, рождающая утроба освящена прежде всего Богородицей. На Богородичные праздники читается отрывок из Евангелия, в котором «жена некая от народа» восклицает, обращаясь ко Христу: «блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, Тебя питавшие!»(Лк.11:27). В одном из самых возвышенных песнопениях, Ей посвященных, звучит: «чре́во Твое́ простра́ннее Небе́с» («О Тебе радуется…»). Утроба Богоматери сравнивается с престолом Херувимов, потому что она носила в Себе Бога. А еще «утроба» — это сердцевина существа, синоним сердца. В Страстную пятницу мы слышим, как Причистая Дева оплакивает Распятого Сына: «увы Мне, Ча́до Мое! Увы Мне, Све́те Мой и утро́ба Моя возлю́бленная!» («Приидите, ублажим Иосифа приснопамятного…» — на целование Плащаницы).
Вот к этому чистому, глубокому, ясному восприятию бытия и стоит нам стремиться. Погружаясь в космос богослужебного языка, мы можем обрести «око чистое»(Мф.6:22).
Комментировать