Век девятый

Происхождение и характеристика партий Игнатианской и Фотианской.

Партии Игнатиан и Фотиан. – Происхождение партий Игнатиан и Фотиан: опоры и разногласия при патриархе Тарасии, вечем они состояли и от чего возникли? – Споры и разногласия при патриархе Никифоре: условия их появления («ересь прелюбодейная»), деятельность партии большинства или господствующей и в особенности партии меньшинства в это время. – Церковные смуты и разделения при патриархе Мефодии. Отношение всех этих споров и смут к вопросу о происхождении партий Игнатиан и Фотиан. – Подробная характеристика партии Игнатиан, и такая же характеристика партии Фотиан.

Около средины IX века возникают сильные движения в недрах Византийской церкви, обнаруживаются многознаменательные смуты, создаются две церковных партии Игнатиан и Фотиан, так названных от имени двух константинопольских патриархов Игнатия и Фотия, по два раза вступавших на византийскую патриаршую кафедру, вступавших один за другим и имевших больший или меньший круг приверженцев, как в Церкви, так и светском обществе, – приверженцев, между которыми происходила упорная и продолжительная борьба. Вполне можно согласиться с воззрением одного русского писателя, сказавшего, что «Игнатий и Фотий были в Константинополе представителями двух совершенно противных партий, чем только и объясняется взаимное ожесточение их последователей¹. Действительно, борьба между Игнатианами и Фотианами происходила не из случайных причин, не из пустых недоразумений, – она имела глубокие основания. В чем состояли эти основания, куда клонились интересы той или другой из боровшихся византийских церковных партий, какие средства употреблялись в этой взаимной борьбе, – со всем этим может в достаточной мере познакомить нас история второй половины IX века. Временно торжествующая партия подвергала беспощадной критике стремления, цели и образ деятельности противников, что главнейше происходило на соборах; а так как той и на другой партии удавалось торжествовать над противниками попеременно, то каждая из них имела возможность разоблачить другую и отдать ее на суд истории.

При каких обстоятельствах сложились те исторически знаменитые партии, которые, по имени их главных вождей, называются Игнатианами и Фотианами? Чтобы ответить на этот вопрос с достаточною ясностью, нам нужно начать нашу речь несколько издалека, но, конечно, лучше начать издалека, чем оставить вопрос в некотором тумане. Появление и организация партий Игнатиан и Фотиан стоит в связи с теми спорами и разногласиями, какие имели место в истории Византийской церкви за несколько десятков лет раньше, именно в правление Византийской церковью патриархов: св. Тарасия, св. Никифора исповедника и св. Мефодия.

Известно, какое значение в церковной истории имеет патриарх Тарасий (784 – 806 гг.). Его содействием созван был седьмой вселенский собор, утвердивший почитание св. икон и низвергший иконоборчество; он имел руководящее положение на этом соборе. Но тем не менее патриаршествование Тарасия не было временем полного церковного мира. При нем в Византийской церкви про исходили споры и разделения, грозившие возникновением раскола. Его Церковные распоряжения подвергались в некоторых случаях осуждению, или же встречались подозрительно; ему ставили в упрек даже обстоятельства, при которых произошло самое избрание его в архипастыри столицы. Главным образом подвергались нареканию кроткие осторожные меры Тарасия против епископов и прочих духовных лиц, хотя и запятнавших себя иконоборчеством, но потом принесших покаяние в своем грехе. Так как подобных лиц было много, то Тарасий не находил удобным этих бывших иконоборцев лишать церковных должностей; Тарасий оставил их в тех самых церковных степенях, какие они имели раньше, во времена иконоборческие. В этом случае Тарасий действовал не самовольно, а руководясь теми правилами, какие указаны седьмым вселенским собором. Однако такой образ действий Тарасия нашел порицателей и сильных порицателей. К числу их принадлежали, как некоторые государственные сановники², так – что гораздо важнее – и некоторые знаменитые представители монашества, например Савва и Феоктист. Эти последние, усомнившись в правильности действий Тарасия, обращались за разрешением своих недоумений в Рим, к тамошнему епископу, и когда папа склонился на сторону их воззрений, они стали открыто порицать патриарха за излишнее снисхождение к обратившимся из иконоборчества. Порицатели распоряжений Тарасия соблазнялись тем, что патриарх открыто служил с бывшими иконоборческими епископами, по праздникам, в константинопольских церквях. Вследствие сейчас указанной причины между, Саввою и единомышленными с ним – с одной стороны и патриархом – с другой, возникло разногласие³.

К числу противников патриарха потом присоединились и монахи знаменитого Студийского монастыря в Константинополе. Между ними распространился слух и очень укоренился, что Тарасий посвящал в церковные должности за деньги, т.е. был подвержен симонии. По суждению Студитов, Тарасий за это подлежал бы низвержению с патриаршей кафедры. Кстати при этом Студиты припомнили, хотя уже и слишком поздно, что Тарасий возведен в патриархи не из лиц духовных, а из мирян, а это они считали отступлением от церковных правил. Из всего этого возникло «разногласие с Тарасием⁴». Это происходило в правление Византийским государством Ирина и сына её Константина VI. Этот император дал повод к новым и еще более важным разногласиям между патриархом и его порицателями. Константин VI, возненавидев свою жену Марию, решился, под различными предлогами, вовсе удалить ее от себя, заключить в монастырь и жениться на фрейлине своей матери Феодоте, родственнице знаменитого настоятеля Студийского монастыря, Феодора Студита. Император поступил, как он захотел, женился на Феодоте и объявил ее императрицею. Тщетно патриарх Тарасий противился заключению незаконного брака императора; не помогло и то, что патриарх решительно отказался собственноручно венчать императора, что была в обычае в Византии. Константин стоял на своем и в случае дальнейшего противодействия со стороны патриарха, грозил восстановлением иконоборческого заблуждения. Патриарх должен был замолчать. Брак царский совершен был пресвитером и экономом, по имени Иосифом. Это было в 795 году⁵. Рассказанный случай; повел к новым разногласиям и нестроениям в Византийской церкви. Во главе противников брака царского, а вместе с тем и противников патриарха стали опять Студиты и настоятель Саккудианского монастыря, старец Платон. Студиты называли императора Константина «вторым Иродом», разумея того Ирода, который некогда женился на жене брата своего Филиппа, а патриарху давали знать, что он при указанном случае не проявил той благочестивой ревности, которою прославился Иоанна Предтеча. Напрасно патриарх Тарасий, прямо или косвенно оправдываясь в допущении незаконного брава, говорил, что так как венчал царя не сам он, Тарасий, а пресвитер Иосиф, без патриаршего разрешения, то вина падает лишь на голову Иосифа. Такое оправдание патриарха Студиты ставили ни во что и рассуждали так: «обыкновенно патриархи сами венчают императоров, а не какой-нибудь священник; этого никогда не бывало. Очевидно, что ему угрожала опасность лишиться патриаршества и, значит, он, нашедши готового на такое дело – ибо этот пресвитер обращался при дворе, – сложил опасность на голову последнего. Студиты, не внемля оправданиям патриарха, которые они считали неосновательными, «прервали общение с Тарасием⁶». Сторонники патриарха внушали Студитам, что они не имеют права самовольно отделяться от патриарха и брать на себя обязанность учителей по отношению к этому последнему; Студитам внушалось: «кроме догматов веры, ни о каких других заповедях Господних, никому не следует вразумлять предстательствующего пастыреначальника (патриарха), даже когда он, по какой-либо оплошности, делает что-либо непозволительное». Но Студиты не унимались в своей ревности и отвечали: «нет, следует вразумлять». И в доказательства своего права прекословить патриарху и делать ему замечания в нужных случаях, они ссылались на церковные правила. Именно они ссылались на предписание Василия Великого, в 20-м слове о подвижничестве: «и предстоятелю, если преткнется, должны напомнить преимуществующие из братии»; или приводили слова того же Василия (из 34 слова о подвижничестве): «кто не принимает одобренного предстоятелем, тот должен открыто или наедине сделать ему свое возражение, если имеет какое-либо твердое основание, согласно со смыслом Писания, или молча исполнять приказанное; если же он сам постыдится, то пусть употребят на это посредниками других⁷». Те же Студиты брали себе в руководство при борьбе с патриархом еще указания Василия Великого, находящиеся в так называемых нравственных правилах его: «из слушателей наставленные в писаниях должны испытывать, что говорят учители». И еще «предстоятель слова должен все делать и говорить с осмотрительностью по многом испытании, с целью благоугодить Богу, как подлежащий испытанию и от самих вверенных ему»⁸. На этот раз разногласия в Византийской церкви продолжались не долго. В 797 году император Константин, умирает и Византийскою империей на некоторое время, управляет единолично мать его, св. Ирина. Будучи благочестива и высоко поставляя авторитет монашества, она сочла первым долгом прекратить раздоры в Церкви. И с этою целью она потребовала, чтобы патриарх Тарасий лишил духовного сана пресвитера Иосифа, венчавшего Константина. Патриарх исполнил волю царицы, и распря прекратилась⁹.

Что было при патриархе Тарасии, тоже повторилось при его преемнике, св. Никифоре исповеднике (806 – 815 г.). Распри и несогласия в церкви Византийской продолжались во все время правления этого патриарха. Никифор происходил из знаменитой византийской фамилии, заявившей себя ревностью в борьбе с иконоборчеством; в качестве уполномоченного от императрицы Ирины он занимал видное место в деятельности седьмого вселенского собора. Вообще прошедшее Никифора должно было возбуждать к нему чувство уважения. Тем не менее, с самого вступления Никифора на византийскую патриаршую кафедру его постигают неприятности и неудачи. Никифор до времени патриаршества не был духовным лицом, а проходил высокие светские должности. Лишь только он был избран и посвящен в патриархи Студиты, с вышеупомянутым нами знаменитым Платоном, стали открыто заявлять о незаконности поставления его в патриархи, так как они находили, что не следует мирянину вдруг становиться епископом¹⁰. Очевидно, Студиты, не оставившие без внимания подобное же явление в жизни Тарасия, не могли и не хотели оставить без протеста новый случай возведения мирянина в архипастыри. Но это еще было не так важно, а гораздо важнее был следующий шаг патриарха. Во время поставления его в патриархи в Византии царствовал император Никифор; этот последний по какой-то причине пожелал, чтобы новый патриарх снял церковное запрещение, наложенное на известного пресвитера Иосифа прежним патриархом Тарасием. Патриарх уважил желание императора. Но это действие патриарха повело к прискорбным последствиям. Монахи Студийского монастыря и Платон сначала отдалились от архипастыря, а потом и совсем отделились от власти патриарха. В Византии собран был поместный собор, который подтвердил своим авторитетом распоряжение патриарха касательно Иосифа; но Студиты, нимало не задумываясь, и собор объявили антиканоническим¹¹. Студиты провозглашали, что в Византии явилась новая ересь которую они называли «прелюбодейною ересью». Поднялась борьба между патриархом и его сторонниками с одной стороны и Студитами и их приверженцами с другой. Сами Студиты самым тесным образом связывали свой новый протест против патриарха Никифора с тем протестом, каким они заявили себя против Тарасия; они смотрели на новое противодействие патриарху, как на продолжение прежнего. «Отсюда, т.е. из первоначальных отношений Тарасия к Иосифу, говорили Студиты, – получили начало и нынешние смятения¹²». Значит, прежний пожар лишь снова разгорается.

Войдем в некоторые подробности касательно этих новых смут в Византийской церкви. Патриарх Никифор и его сторонники, – а на его стороне было большинство предстоятелей Византийской церкви, – заявляли, что поступая так с пресвитером Иосифом, как поступили они, тем самым поставляют церковь, в виду исключительной потребности, на путь так называемой: οικονομια. Нужно сказать, что в Восточной Церкви соединялось особое понятие с словом οικονομια, которое по буквальному значению обозначает домостроительство. Термином этим в византийской практике назывался особый вид политики, когда допускалось послабление или временное прекращение действия некоторых точнейших законов; это делалось непременно по распоряжению государя, ради каких-либо высших интересов. Такого рода, экономия не могла однако быть распростираема на догматы веры. Теперь, патриарх и его партия объявляли, что в своем поступке с Иосифом, они, с согласия государя, лишь применили к делу правила так называемой экономии. Для подтверждения правоты своего образа действия, ссылались на исторические примеры. Нужно заметить, впрочем, что примеры эти приводились господствующею партией не всегда удачно. Представители этой партии указывали на случай в жизни св. Кирилла Александрийского, когда он не велел считать еретиками тех из членов Антиохийской церкви, которые никак не соглашались уничтожить имя Феодора Мопсуетского из диптихов, хотя они и мыслили по православному. Это пример удачный. Но другой пример, которым хотели защитить свой образ действия приверженцы патриарха, был неудачен, ибо ссылка этих приверженцев на один исторический факт противоречила хронологии. Именно они указывали на то, что будто тот же Кирилл Александрийский, ради мира церковного, поддерживал сношение с еретиком Диоскором. Такого факта не могло быть, так как Кирилл скончался раньше, чем Диоскор провозглашен был еретиком. Уже противники патриарха указывали на неправильность приведения этого примера¹³. Впрочем, нужно сказать, что и противники патриарха в споре с ним не отвергали в принципе экономию и её приложение к практике¹⁴, но только они находили неуместным и не возможным применять правило экономии в деле пресвитера Иосифа. – Патриарх не хотел скрывать своего гнева на противников, в особенности после того, как собор в Византии выразил свое осуждение на вождей рассматриваемого движения. Он за глаза и в глава называл враждебную ему партию «отщепенцами от Церкви»¹⁵. Правительство сослало в ссылку главных представителей протеста. Архиепископ Фессалоникский Иосиф, брат Феодора Студита, лишен своей кафедры¹⁶. Некоторые из особенно жарких сторонников патриарха, признавая его противников за опасных врагов Церкви, по своему почину провозглашали анафему главам противной партии¹⁷. А другие из приверженцев патриарха поступили еще хуже. Современники рассказывают почти невероятные вещи. Например, новый архиепископ Фессалоникский, назначенный на место низверженного Иосифа, позволил себе следующую расправу с игуменом Евфимием, приверженцем Студитов. Евфимию за упорство, какое он показывал в противлении патриарху, сначала «нанесено было двести шестьдесят шесть ударов, а потом, спустя немного, четыреста ударов ремнями по спине»; игумен после наказания остался чуть жив. Но самое главное в рассказе о бичевании Евфимия вот что: «местом Пилатова судилища был храм Божий, ибо в храме Архангела был бичуем этот мученик»¹⁸. В протесте Студитов некоторые из членов господствующей партии видели проявление не ревности по благочестию, а низменных и коварных целей. Некоторые из сторонников патриарха разглашали, что Студиты хотят добиться запрещения церковного служения пресвитеру Иосифу лишь для того, чтобы потом низвергнуть патриарха, ибо если будет наложено запрещение на Иосифа, то это будет достаточным поводом к низложению патриарха, как позволившего себе служить вместе с повинным против церковных законов Иосифом¹⁹. Подобного рода клевету не легко было переносить противникам патриарха.

Обращаемся к характеристике партии противников патриарха. Лишь только они решили прервать общение с Никифором, как после этого решения всякий поворот к примирению казался для них уже невозможным. В чувстве уверенности, что они правы, противники патриарха заявили: «скорее мы перенесем все, даже до смерти, нежели войдем в общение с пресвитером Иосифом, с теми, которые служат вместе с ним, и с самим патриархом, тем более, что теперешний патриарх хуже Тарасия. Ибо Тарасий ни разу не служил вместе с Иосифом; и тогда войти в общение с патриархом было бы нелепо, но не было бы таким злом, как теперь».²⁰ Для противников патриарха не составляло препятствия то обстоятельство, что на стороне патриарха «бесчисленное множество иерархов, священников и игуменов»; их пример казался неубедительных для Студитов, потому что такое большое число не стыдилось иметь общение даже с самим «прелюбодеем», т.е. императором Константином IV²¹. По рассуждению противников патриарха, в. церкви Византийской перестала существовать истинная иерархия, как скоро принят в общение явный нарушитель церковных правил, Иосиф. «У них, патриарха и его сторонников, рассуждали протестующие, – нет священства, жертвы (евхаристической) и прочих средств врачевания душевных болезней человеческих»²². В церкви Византийской, по словам протестующей партии, «возник не только раскол, но и раскол великий»²³. Противодействовать патриарху давали право его врагам те же правила, на какие они ссылались и в борьбе с Тарасием, по крайней мере в этих правилах они видят основание для своего протеста. Противники патриарха не только сами хотели пребывать твердыми в своей борьбе с архипастырем, но к подобной же борьбе призывали и тех, в ком предполагали одинаковое ревнование по благочестию. Одних они призывали «поревновать» в правом деле, других склоняли избегать прелюбодейной ереси, как они называли снисхождение, оказанное Иосифу²⁴. Не удовлетворяясь тем, что они старались увеличить число своих приверженцев в Византийской церкви, они пишут письма к римскому папе и просят его рассудить их в их деле с патриархом и стать на их стороне, защитить самую церковь Византийскую от разорения. Студиты так писали к тогдашнему папе Льву III «донося о происшедшем в Византии не ложно, мы смиренные возносим христоподобному блаженству твоему тоже воззвание, которое верховный Апостол с прочими апостолами произнес ка Христу, когда на море восстала буря: «спаси нас», архипастырь поднебесной Церкви, «погибаем» (Мф.8:25). Поступи по примеру Учителя твоего Христа и простри руку к нашей церкви. Поревнуй, просим тебя, соименному тебе папе Льву I и, согласно с своим именем, возгласи божественно, или лучше возгреми по надлежащему против настоящего лжеучения. Ибо, если они, присвоив себе власть, не поколебались составить еретический собор, между тем как не властны составить и православного собора без вашего ведения, по издревле принятому обычаю; то тому более справедливо было бы божественному первоначальству твоему составить законный собор, чтобы отразить еретическое учение». В конце письма просители заявляют: «как нижайшие члены Церкви и повинующиеся вашему божественному пастыреначальству, мы, наконец, просим святую душу твою считать нас как-бы собственными овцами твоими»²⁵. В другом письме те же Студиты писали папе Льву: «У нас состоялся открытый собор, собор к нарушению Евангелия Христа, которого ключи ты получил от Него чрез верховного из Апостолов. Мы смиренные взываем к тебе: услышь, великая глава, и внемли тому что устроил сатана». Затем просители умоляют уничтожить действие собора константинопольского, как направленного к поруганию Евангелия²⁶. – Если сторонники патриарха, не стесняясь, называли Студитов «отщепенцами от Церкви», то и Студиты нещадно порицали, как византийских епископов вообще, так епископов – участников известного собора в особенности. Партия меньшинства в Византии называла собор, снявший запрещение с Иосифа, собором «еретическим»²⁷, «прелюбодейным», ибо представители рассматриваемой партии прилагали к этому собору слова пророка о «ибо все они прелюбодеи, скопище вероломных» (Иер.9:2)²⁸. Членов собора те же протестующие признавали «богохульниками», заслуживающими «анафемы, как считающих прелюбодеяние мудрым делом Бога и святых»; называли их «врагами Божиими», так как они распоряжаются священными правилами по своему усмотрению и произволу, как господа слугами и рабами»; признавали их служителями «антихриста», а их учение об «экономии» самим «предтечею антихриста». Рассматривая деятельность участников собора, они задавали себе вопрос: «не открывается ли из случившегося, что антихрист уже при дверях», и отвечали: «в словах их уже выступает антихрист»²⁹. Всех епископов Византийского государства за то, что они не выражали противодействия определению собора, сторонники партии меньшинства обзывали «новыми лжеапостолами»³⁰. Они прилагают к епископам, показавшим уступчивость в разбираемом деле, именование юродивых; они рассуждали так: «допуская такие дела, епископы называют самих себя Церковью, а не принимающих этого признали противниками её; но поистине, как говорит пророк, «Ибо невежда говорит глупое, и сердце его помышляет о беззаконном, чтобы действовать лицемерно и произносить хулу на Господа» (Ис.32:6)³¹. Всех приверженцев патриаршего и соборного определения, старавшихся защитить так или иначе патриарха и собор, в особенности посредством рассуждений о спасительной «экономии» противники называли «змеями и говорящими змеиным голосом»³². Собору византийских епископов противники патриарха приписывали такие постановления, коих не могло быть на нем: то, что являлось в качестве отдаленных выводов из постановлений собора, приписывалось собору, как будто бы это на самом деле сделано участниками его. Кроме превратного мнения о так называемой «экономии» в уста членов собора протестующие влагали такие узаконения: «божественные законы не простираются на царей»; «каждый епископ имеет власть над божественными правилами», почему они епископы имеют власть достойных низвержения признавать незаслуживающими этого наказания³³. Мало того, протестующие, под влиянием увлечения, приписывали собору такие действия, которые в действительности ему не принадлежали, например, будто собор подверг анафеме всех не соглашающихся с его распоряжением относительно Иосифа, или что будто сами члены собора определили своих противников подвергнуть ссылке или аресту³⁴. Приверженцы партии меньшинства в борьбе с партией большинства или господствующею старались в точности и подробности разрешить различные казуистические вопросы, возникавшие из того положения, в какое поставили себя члены первой партии по отношению к членам второй. Таких вопросов было не мало. Например, возникал естественный вопрос: как смотреть на епископа, который поминает в церковных молитвах патриарха, в случае, если первый в тоже время не одобряет деятельности своего верховного церковного начальника: может ли такой епископ совершать правильное рукоположение и можно ли рукоположенных от него считать истинными служителями Божиими? Ответ дается отрицательный. Игуменам монастырей внушалось даже не поминать в молитвах подобного епископа и не служить в той церкви, где служит этот епископ. Возбуждался и другой вопрос: признавать ли законным пастырем такого священника, который хотя и не сочувствует «любодейной ереси, но из страха гонения поминает в церкви епископа-еретика, т.е. приверженца патриарха? Ответ дается положительный, но под условием, если такой священник не служил в церкви вместе с своим епископом-еретиком; впрочем, разрешалось общение с подобным священником ограниченное, ибо не дозволялось иметь с ними общение в таинстве евхаристии, а лишь в псалмопении и вкушении пищи. Поднимался и еще другой вопрос: можно ли служить в церкви, в которой священник поминает епископа-еретика? На этот вопрос отвечали уклончиво: не в виде правила, а виде совета предписывалось лучше служить при указанных обстоятельствах в обыкновенном доме. Вопрос относительно известного храма и служения в нем решался прямо и решительно – в отрицательном смысле, как скоро было несомненно, что тот или другой храм построен после прелюбодейного собора и освящен епископом сторонником этого собора. Возникали и другие мелочные вопросы, например, о том: можно ли без разбора, во время путешествия останавливаться на ночлег, где пришлось, а равно разделять при том пищу с кем случится? Эти вопросы не были решены точно и определенно, но тем не менее рекомендовалось людям с чуткою совестью быть как можно осторожнее в обращении с лицами неизвестными. «Нужно исследовать и останавливаться у православного (т.е. непричастного ереси прелюбодейной) и, если нужно, брать от него потребное для дороги, рассуждали люди осмотрительные³⁵. Замечательно, для взаимных письменных отношений между членами партии меньшинства выдумана была шифрованная переписка. Так имена императора Никифора и патриарха, а также общее обозначение некоторых приверженцев патриарха заменены были теми буквами греческого алфавита, которые не принадлежали к числу двадцати четырех основных букв этого алфавита; именно «коппой» обозначался патриарх, буквою «сампи» – император, а «стигмою» – приверженцы патриарха из монахов³⁶. Разумеется, этот способ, делая переписку скрытною, избавлял корреспондентов от неприятностей.

Из вышеизложенного открывается, что партия меньшинства³⁷, и партия большинства или господствующая находились в очень напряженных взаимных отношениях. Можно предложить себе вопрос: не проявили ли Студиты излишней ревности в борьбе с патриархом? и напротив не показал ли себя патриарх слишком уступчивым в отношении к императору, в ущерб для интересов Церкви, и строгим к своим противникам? Этот вопрос занимал уже одного ученика Феодора Студита, и этот последний, разрешая вопрос, нашел такой ответ: «оставшись несогласными в суждениях, патриарх и Студиты отделились друг от друга, как некогда Павел и Варнава при разногласии касательно Иоанна, называемого Марком (Деян.15:39–40), о чем Златоуст в своем толковании на Деяния говорит так: «кто из них советовал лучше, не наше дело решать». Так точно, продолжает тот же писатель, – нужно рассуждать и здесь, что патриарх Никифор поступил применительно к обстоятельствам, не желая, но быв принужден царем, а Студиты, быв подвигнуты Богом, имели в виду соблюдение Божиих заповедей, а не увлекались злою страстью. Так нужно рассуждать боголюбивым людям о свойстве этих дел и не осуждать какой-либо стороны достоуважаемых нами предстоятелей³⁸. Такой ответ дает ученик Феодора Студита. Конечно, можно отвечать на предложенный вопрос глубокомысленнее, но едва ли найдется ответ более успокоительный, какой дал сейчас указанным писателем.

В счастью, раздор Студитов с патриархом продолжается недолго. Через два года от начала споров умирает император Никифор, а новый император Михаил Рангов (811–813 г.) всемерно начал стараться о том, чтобы прекратить смуты в Византийской церкви, а для этого он потребовал, чтобы патриарх Никифор низверг из духовного сана пресвитера Иосифа. Патриарх согласился сделать это, в мир наступает³⁹. Нельзя сказать, однако, что с наступлением примирения патриарха с представителями Студитов были позабыты споры с их причинами. Этого не случилось. По замечанию Гергенретера, «этот раздор патриарха и Студитов оставил по себе многие следы⁴⁰. Что это действительно так, в этом убеждает история патриаршествования Мефодия, одного из ближайших преемников патриарха Никифора на византийской церковной кафедре.

Кратковременное патриаршествование Мефодия (842 – 846 года) почти все проходит среди смут. Члены византийского церковного общества делятся на партии, очень похожие на те, которые создались при прежних византийских патриархах, Тарасии и Никифоре. Патриарх Мефодий был предшественником известного патриарха Игнатия. Поэтому более или менее внимательное изучение состояния Византийской церкви при нем важно для понимания партий, возникших вслед за временем этого патриарха. И действительно, изучение жизни, деятельности патриарха Мефодия и церковных явлений его времени может пролить значительный свет на то, при каких ближайших исторических обстоятельствах слагаются те две церковных партия, которые известны с именем Игнатиан и Фотиан. При жизни Мефодия ясно обозначаются в церкви среди иерархии две партии, которые очень напоминают церковные партии эпохи, уже рассмотренной вами, и стоят в близком родстве с Игнатианами и Фотианами.

Мефодий был муж высокообразованный, ревнующий о церковных делах, с похвальными нравственными качествами⁴¹. Тем ни менее все его церковные меры, какие он принимал по нуждам времени, встречая себе одобрение со стороны одних лиц в среде духовенства, в тоже время находили себе противников и порицателей в той же среде. А это показывает, что религиозно-умственное настроение духовенства не было одинаково. Ведя борьбу с остатками иконоборчества, Мефодий не без строгости относился к тем из духовных лиц, кто продолжал упорно держаться идей иконоборческих; такие упорные лишались своих кафедр, на которые вместо них возводились люди православного образа воззрений. Но эта строгость не переходила должных границ. Если кто-либо из духовенства, хотя в виновен был во временной принадлежности к иконоборческой партии, однако в настоящее время исповедовал себя православным, таковых Мефодий наставлял на путь истинный и не лишал занимаемых ими мест⁴². Меры патриарха были вполне благоразумны, но не все в духовенстве смотрели на них одобрительно. Антагонизм в отношении к иконоборству у некоторых был слишком силен, и потому снисходительные меры патриарха касательно духовных лиц, раскаявшимся в своем иконоборческом заблуждении, казались некоторым ревнителям из духовенства излишним послаблением, достойным порицания. Напротив, другие лица в среде духовенства совершенно соглашались с распоряжениями патриарха и одобрял их. С таким же одобрением или порицанием принимались и другие меры патриарха. Желая сделать торжество православных наиболее обеспеченным, патриарх умножил число епископов, священников и архимандритов, доставляя эти места лицам православного образа мыслей; но так как в числе этих многих новопоставленных духовных лиц были и такие, которые не отвечали своему назначению по своим качествам, или, что вероятнее, такими казались они людям, не расположенными к патриарху, то возникли новые неудовольствия на Мефодия⁴³. Но еще важнее было то, что патриарх нашел себе противников также и между монахами, именно монахами знаменитого в иконоборческих спорах Студийского монастыря. Это было вот по какому случаю. Патриарх с торжественностью перенес мощи св. Феодора Студита (†826) и св. патриарха Никифора (†828) в Константинополь; первого в его монастырь, второго в церковь св. Апостолов (это была усыпальница императоров и патриархов). Студиты были очень довольны подобным уважением патриарха к такому знаменитому мужу, вышедшему из их среды, как Феодор Студит. Но они в тоже время остались недовольны Мефодием за прославление мощей патриарха Никифора. Они все еще продолжали питать нерасположение к Никифору, как за то, что он был возведен в епископы прямо из мирян, так и за то, что он снимал церковное отлучение с известного пресвитера Иосифа. Особенно патриарх восстановил против себя Студитов, когда потребовал, чтобы все написанное против Никифора было анафематствовано. Напрасно патриарх доказывал упорствующим монахам что он требует осуждения не лица Феодора Студита, писавшего против Никифора, а только тех его сочинений, от которых он, Феодор, сам отказался, примирившись с Никифором. Монахи остались при своем. Патриарх вынужден был угрожать своим противникам даже анафемой в случае неисполнения его требований. Возможно, что Мефодий и действительно привел в исполнение свою угрозу. По крайней мере находит некоторые указания на то, что Мефодий наложил отлучение на непокорных монахов и запретил своим пасомым отношения с ними⁴⁴. Во всяком случае должно относить к числу несомненных исторических фактов, что в правление Мефодия некоторые из Студитов были и оставались противниками Мефодия и его приверженцев. Мефодий ни в чем не хотел потворствовать монахам, приобретшим во время иконоборческих споров большое влияние в Византийской церкви. Таким образом из истории жизни и церковной деятельности Мефодия видно, что в его время существовали две партии, более или менее ясно очерченные, из которых одна – многочисленная принимала одобрительно все его распоряжения, понимала благие цели, с какими они делались; другая – меньшая в числе приверженцев – напротив везде и всегда противилась ему и старалась находить промахи и ошибки в его деятельности. Мы скоро увидим, что в возникновении и борьбе партий в ближайшее затем время имя Мефодия имело не последнее значение. Такое или другое отношение к памяти патриарха Мефодия, при его преемниках, было чертою, характеризующею дух церковных партий в Византии.

Ряд церковно-исторических явлений, случившихся при патриархах Тарасии, Никифоре и Мефодии, и описанных нами выше, имеет более или менее близкое отношение к истории партий, возникших и действовавших при патриархах Игнатии и Фотии. Партия Игнатия, по своим стремлениям, идеалам и самой деятельности, довольно напоминает церковные партии, заявившие себя противодействием патриархам Тарасию, Никифору и Мефодию; а партия Фотия представляет собою как бы продолжение деятельности и стремлений, какими одушевлены были Тарасий, Никифор и Мефодий в борьбе с лицами, протестовавшими против них. Партии Игнатиан и Фотиан тем удобнее и полнее могли выразить свои идеалы и стремления, что каждый из вождей их по два раза восходит на патриарший византийский престол, – и таким образом могли беспрепятственно и громко заявлять о своих желаниях и целях.

Охарактеризуем партии Игнатиан и Фотиан, в особенности поскольку типичные черты этих партий были принадлежностью их главных вождей. Начнем с Игнатия и Игнатиан.

Преемником патриарха Мефодия на патриаршем престоле был св. Игнатий. Как мы сказали, он патриаршествовал дважды (846 – 857 в. и 867 – 877 г.). Молодость Игнатия прошла печально. Он был сын несчастного императора Михаила Рангава (811 – 813), низвергнутого с престола иконоборцем Львом Армянином, того самого Михаила, который заставил патриарха Никифора, второй раз лишить сана пресвитера Иосифа, венчавшего известный брак Константина VI. Низвергнутый император Михаил с своим семейством был заключен в монастырь. Сын его Никита (в монашестве Игнатий) был, оскоплен. Четырнадцати лет Никита сделался монахом. Целых тридцать три года остается он в монастырском, уединении. Подвиги благочестия доставляют Игнатию высокое уважение в народе. Его монастырь, где он сделался впоследствии игуменом, был местом убежища для православных, гонимых иконоборцами. Это еще более придало славы его имени. Он был монахом и ревностным почитателем монахов. Он заботился о размножении монастырей и о снабжении их всем нужным для обитавших в них монахов. В 846 году вдруг Игнатий по воле императрицы Феодоры (которой его указал благочестивый инок Иоанникий) призывается к высокому служению патриаршему⁴⁵.

Не легкое и, может быть, непосильное бремя брал на себя Игнатий, не знавший людей, жизни, света. Чем, выше тогда было положение патриарха в Византия, тем менее, согласовалось оно с воспитанием и навыками Игнатия. Игнатий не мог удовлетворять всем требованиям своего положения. Можно признавать значительную пасторскую ревность у Игнатия, но его ревность часто проявлялась слишком пылким и кипучим образом. Как много в этом отношении он напоминает лиц, составлявших оппозицию при Тарасии, Никифоре и Мефодии! Игнатия характеризуют, как «отличнейшего монаха, но не как отличнейшего патриарха»⁴⁶. Суровость характера доходила у Игнатия до неумеренной резкости и даже надменности, что отчасти признает, и его панегирист Никита Пафлагонянин, как ни старается он прославить память этого уважаемого им патриарха. «Ко всякой лжи и несправедливости он относился весьма строго, по словам Никиты, и весьма сильно нападал на них»⁴⁷. Очевидно, ревностный патриарх не всегда различал, в каких случаях нужна была большая строгость и в каких строгость, растворенная снисходительностью. Игнатий не знал градаций в проявлении своей пастырской ревности. Известный католический историк Гергенретер, вообще вполне становящийся на сторону Игнатия, однако, считает делом справедливости заметить о церковно-правительственной деятельности этого патриарха, что он «не всегда и не везде обнаруживал необходимое благоразумие и осторожность и такие образом играл в руку своих врагов»⁴⁸. Расскажем несколько случаев из церковной деятельности Игнатия, которые должны доказать, что пастырская деятельность Игнатия была не чужда крайностей, излишней строгости и вообще проявлений неумеренной ревности. Прежде всего вот какой был случай при самом посвящении Игнатия. Между лицами, имевшими преподать хиротонию Игнатию, был епископ Сиракузский Григорий, по прозванию Асвеста. Неизвестно, почему этот Григорий, Сиракузский епископ, проживал в Константинополе, потому ли что его кафедральному городу грозило арабское завоевание, потому ли что его вызвал сюда по какой-либо причине патриарх Мефодий, или по каким-либо другим обстоятельствам. Как бы то и было, он должен был, как мы сказали, принять участие в посвящении Игнатия. Но к этому делу Игнатий не допустил Григория. Как скоро Игнатий увидел Григория Асвесту, готового правит участие в хиротонии, он приказал ему удалится. И это сделано было публично в церковном собрании, при таком торжественном случае, как посвящение его, Игнатии, в патриарха византийского, с таким видным по своему значению епископом, как Григорий Асвеста (что это был епископ, выдающийся из ряда других, – скажем несколько слов в последствии). А главное, Григорий не был каким-нибудь низложенным пастырем, а законным архиереем: уже после Игнатий хотел лишить Асвесту сана; но приговор патриарха не имел силы не только в Византии, где было много друзей у Григория, но и в Риме, где к Григорию были все очень равнодушны⁴⁹. Григорий, получивши от Игнатии приказание удалиться, разгневался, бросил на землю свечи, которые он держал было в руках, и вслух всех назвал нового патриарха «волком» (поступок тоже непристойный, но все же, до известной степени естественный в положении человека, невинно оскорбленного); затем Григорий, а вместе с ним епископы Петр Сардийский и Евлампий Апамейский, и другие некоторые клирики покинули церковь⁵⁰. Вот что произошло при самом посвящении Игнатия в патриархи, вследствие того, что он следовал велениям своей воли, не сообразуясь с обстоятельствами. В лице Григория Асвесты Игнатий нажил себе сильного врага, который нашел себе много сочувствующих, причем Асвеста и его приверженцы сделались зерном той могущественной византийской иерархической партии, которая стала известна в последствии с именем Фотиан⁵¹. И нет ничего удивительного в том, что Григорий нашел много лиц, сочувствующих ему и в тоже время враждебно настроенных против Игнатия, ибо даже панегирист Игнатия Никита сознается, что случай с Асвестом произвел неприятное впечатление и что многие (епископы) порицали за это, не в меру ревностного, патриарха⁵². Другой случай, который мы хотим рассказать, не в том роде, как сейчас рассказанный. Относительно его возможны не одинаковые суждения. Но тем не менее, едва ли можно отрицать, что и здесь ревность пастырская проявилась в слишком резкой форме. У кормила правления во время первого патриаршествования Игнатия стоял между прочим Варда, дядя легкомысленного императора Михаила III. Варда не был себялюбивым правителем, ищущим в своей власти удовлетворения своим страстям. Он был человек просвещённый и ревностно заботился о народном просвещении, что встречается не часто в истории Византийского государства. Но что касается нравственной жизни Варды, то она не стояла так высоко, как его образованность. В народе сложилось убеждение, что Варда был в незаконной связи с своею вдовою-невесткой⁵³. Допустим, что это было справедливо. Можно ли, благоразумно ли было поступить так, как поступил в настоящем случае Игнатий? Игнатий сначала частным образом увещевал Варда разорвать незаконную связь; во этот последний не внимал голосу патриарха; очень вероятно, что Варда на все увещания Игнатия отвечал тем, что отверг самый факт преступления: ведь в таких вещах обвинять кого-либо на основании осязательных фактов большею частью невозможно, и бывает трудно решить, запирается или искренно говорит обвиняемый, если отвергает самый факт преступления. Как скоро увещания не подействовали, патриарх решается сделать смелый шаг. Он лишает Варда св. причастия в день Богоявления. Это произошло публично⁵⁴ и может быть в Софийском храме. Факт единственный в своем роде. Первое лицо, после императора, в государстве, вынуждено перенести величайший срам. Какие толки на всем пространстве империи должен был возбудить этот скандал? Представим себе: чтобы вышло, если бы подобное же случилось в одном из христианских государств в новейшее время? Как следовало бы поступить на месте Игнатия, чтобы избежать общественного волнения, подрывающего уважение к самому правительству, если бы факт преступления Варды и был несомненным, решать не беремся… Известно, что этот случай в значительной степени повел в тому, что император лишил Игнатия патриаршего места. Последний факт сам по себе не важен: мало ли патриархов в Византии было лишено кафедры – все примеры и пересчитать трудно. Но на этот раз низвержение патриарха было началом событий огромной важности. Патриарх проявил чрезмерную пастырскую ревность, а император захотел защищать честь самого правительства. Игнатий низложен... Но с этого-то и начинается история разделения церквей, последствия которого исчислить ни один историк не в состоянии, потому что ни один историк не может сказать, что было бы, если бы отпадения Запада от Востока в религиозном отношении не произошло. Патриарх лишился своего патриаршего места. Без сомнения, событие печальное, в особенности, когда известно, что низложенный не запятнал себя никаким явно злым деянием. Но что важнее, патриаршее место в церкви, или сама Церковь? Ответ может быть один, и ответ совершенно верный. Но хорошо ли сознавал эту простую истину патриарх Игнатий, принужденный оставить свое высокое положение? История дает ответ отрицательный. Рассказывают, что Игнатий, впрочем, после колебаний в пользу лучших намерений, наложил беспримерное запрещение на Византийскую церковь; именно, Анастасий библиотекарь говорит, что когда Игнатия низложили, то он связал Церковь, воспретив свою архипастырскою властью совершать в ней без него священнодействия⁵⁵. Если это свидетельство достоверно, то оно показывает, что Игнатий свои личные интересы ставил выше интересов Церкви, думал больше о своей чести, чем о спасении христианских душ. Его биограф Никита Пафлагонянин к этому еще прибавляет известие, что Игнатий решился претерпеть все мучения, лишь бы не сочли его добровольно отказавшимся от его патриаршего достоинства⁵⁶. Конечно, рядом с такими фактами, в которых обнаруживалось, что пастырская ревность Игнатия не всегда отличалась осторожностью и благоразумием, можно находить в его деятельности и факты иного, лучшего качества. Так в полной яркости открывается духовная высота Игнатия по случаю полученного им от императора Михаила приказания посвятить мать Михаила Феодору и сестер его в монахиня насильственно. Для нас в настоящем разе не важно знать, почему император захотел учинить такой насильственный поступок по отношению к кровным своим родным; но нельзя не отметить того факта, что Игнатий, решительно отказавшись исполнить волю царскую⁵⁷, тем самым заявил, что он до глубины души был проникнут сознанием своих пастырских обязанностей.

Партия Игнатия и Игнатиан отличалась и некоторыми другими чертами, свидетельствовавшими о родстве её с теми прежними партиями, которые заявляли себя протестом против распоряжений и действий церковной власти. Партия Игнатия унаследовала от времени патриарха Мефодия нерасположение к этому патриарху. Образ действий Мефодия, круто поступавшего со Студитами, по всей вероятности, нашел себе порицание в партии Игнатиан, во главе которой стоял такой почитатель монахов, как Игнатий. По крайней мере сам Игнатий считался, среди кружков ему враждебных, «хулителем» Мефодия⁵⁸, а таким лицом мог быть Игнатий только потому, что он сошелся со Студитами⁵⁹, разделяя их воззрения и нерасположение к своему предшественнику. Правда, Анастасий библиотекарь, бывший по своим симпатиям на стороне Игнатия, старается напротив выставить этого патриарха почитателем Мефодиевой памяти⁶⁰, но известия его по этому вопросу не могут быть точны и не соответствуют действительному положению партий в Византии. С другой стороны, нужно сознаться, у историка нет твердых фактов, которые бы доказывали, что партия Игнатия в отношения к патриарху Мефодию шла по стопам Студитов Мефодиева патриаршества; но за то историки не лишены возможности указать на один факт, хотя и косвенный, но остающийся не без значения в отношении к занимающему нас вопросу. Разумеем строгость, какую показывал Игнатий к Григорию Асвесте. Строгость эта будет для нас совершенно непонятна, если мы не будем искать основания для неё в том, что Григорий был тесно связан многими отношениями с Мефодием: Мефодий и Григорий Асвеста – оба были земляки, сиракузцы; очень вероятно, что Григорий был возведен в архиепископа Сиракузского именно Мефодием; быть может, именно по желанию Мефодия проживал он не в своем кафедральном городе, а в восточной столице; наконец сохранился панегирик, написанный Григорием в честь Мефодия⁶¹. Все это, взятое вместе показывает, что Григорий был очень близок к Мефодию, а потому, если Игнатий выказывает нерасположение к Григорию, то показывает его вследствие нерасположение к Мефодию. Других причин строгого отношения Игнатия к Григорию указать невозможно. Укажем еще черту, характеризующую Игнатиан и сближающую их с теми прежними партиями в Византии, которые с известными; промежутками выражали противодействие распоряжениям церковной патриаршей власти. Партии протеста в недавно прошедшие времена для достижения победы над противное партией любили обращаться за советом и содействием римскому папе. Эти партии очень верили в авторитет римского епископа. Так было, как нами указано было, при патриархе Тарасии и еще более и решительнее патриархе Никифоре. Тоже самое видим при патриархе Игнатии, когда его партия вступает в борьбу с противниками. Вот, например, с какими словами обращаются некоторые приверженцы Игнатия, духовные лица, к папе Николаю, от лица патриарха (после собора 861 года): «Игнатий, тиранически преследуемый, испытавший много зол, и его товарищи по страданию, нашему господину, святейшему и блаженнейшему епископу, патриарху кафедр, наследнику князя Апостола, вселенскому папе Николаю, со всею его высокомудрою Церковью Римскою, – спасение о Господе». Так начиналась апелляционная жалоба Игнатиан к папе, а в заключение говорилось: «ты, святейший господин, яви ко мне (Игнатию) любвеобильное» милосердие и рцы с великим Павлом: есть ли кто изнемогающий, с кем бы я не изнемогал (2Кор.11:29), вспомни о великих патриархах, твоих предшественниках: Фабиане, Юлии, Иннокентии, Льве, короче, о всех, кто боролся за истину против неправды, поревнуй им и явись мстителем за нас»⁶². На соборе Константинопольском 869 года, где руководительство делами принадлежало партии Игнатиан, было сделано много уступок папскому престолу, и папа получал здесь от них очень ясные выражения признательности (о соборе этом речь будет после). В кругах Игнатиан ходили рассказы о страшных снах, какие беспокоили будто врагов Игнатия; но важны не самые сны, а то, что в них, по рассказам Игнатиан, является мстителем за Игнатия не кто другой, как апостол Петр, наместником которого, как известно, считал себя папа, Петр, – «обладающий ключами неба и служащий камнем, на котором Христос Бог утвердил Церковь свою»⁶³. Итак, связи партии Игнатиан с папским престолом не подлежат сомнению. Есть ещё одна черта, равно характеризующая византийские оппозиционные партии прежних времен и партию Игнатиан: первые партии, по числу членов, были немногочисленны; также немногочисленна была и партия Игнатия. Апелляция на деятельность собора Константинопольского 861 года, где партия Игнатиан потерпела поражение, представленная сторонниками Игнатия папе Николаю, подана лишь от вмени 10 митрополитов и 15 епископов⁶⁴, – число маленькое, если возьмем во внимание, что в Византийском государстве была не одна сотня архиереев. Собор 869, собранный для восстановления Игнатия на патриаршей кафедре, открылся буквально с десятком восточных епископов.

Обращаемся к характеристике противоположной партий Фотия и Фотиан. Св. Фотий (правил Церковью дважды в 357 – 867 и 877 – 886 г.) и его партия представляла во многом аналогическое явление с теми партиями большинства, или господствующими партиями, которые имели во главе патриархов Тарасия, Никифора и наконец Мефодия. Фотий занял византийскую патриаршую кафедру, вышедши из такой же общественной среды, из какой вышли ранее Тарасий и Никифор. Он был светски воспитанным человеком, и прямо от высоких государственных должностей перешел к должности патриаршей, подобно тому как тоже было с двумя, сейчас поименованными патриархами. Он, Фотий, и его партия держались того примирительного образа действия в церкви, какого ранее держались и Тарасий, и Никифор, и Мефодий. Не идти против течения, а управлять течением, во имя благоденствия Церкви и государства – было стремлением Фотия и Фотиан. Фотий, вступая на патриаршую кафедру при тех обстоятельствах, при каких он взошел, одушевлен был желанием водворить спокойствие во взволнованном обществе и обуреваемой смутами церкви Он захотел принять свои руки патриарший жезл только тогда, когда узнал, что низвержений патриарх дал формальное согласие избрать на место него другого патриарха⁶⁵. Правда, это свое решение под влиянием некоторых из слишком рьяных сторонников, Игнатий вскоре изменил, но этого предвидеть было невозможно⁶⁶. Он, Фотий, позволяет посвятить себя только тогда, когда его избрание в патриархи прошло на константинопольском соборе блистательным образом, когда лишь пятеро епископов подали отрицательные голоса, т.е. высказались против Фотия⁶⁷. При таких условиях решается Фотий принять бремя управления Церковью Византийскою. Это было действительное бремя, потому что все и каждый ожидал от нового патриарха исполнения своих надежд. И все показывает, что Фотий в самом деле желал умиротворить всех, насколько это в силах был сделать один человек с недюжинным умом. Он не хотел поставлять себя в какие-либо враждебные отношения к партии Игнатиан. Чтобы успокоить ее, утешить и заставить забыть печали, он дал Игнатию письменное уверение, что он будет почитать бывшего патриарха, как отца⁶⁸. Игнатиане в последствии жаловались, что это была не больше как хитрость и лицемерие со стороны Фотия. Но говорить так значит клеветать на знаменитого патриарха. Удостоверение, выданное Фотием Игнатию, это параграф его программы примирительной церковной политики. Если же скоро установились между Фотием и Игнатием натянутые отношения и даже более, – то в этом невиновен Фотий, так как Игнатиане под влиянием честолюбивых стремлений сделали первый шаг к уничтожению мира между бывшим и новым патриархами: они собрали небольшой, но публичный собор в Константинополе и продали Фотия анафеме⁶⁹. Мог ли предвидеть подобный случай новый патриарх? В примирительном духе действовал Фотий и в отношении к светскому правительству, столь недовольному Игнатием. С императором Михаилом III, несмотря на его легкомыслие и дурные качества, Фотий все время находился в наилучших отношениях. Правда, не видно, чтобы новый патриарх обличал Михаила за дурную жизнь, Михаила, который, за беспорядочное поведение прозван был нелестным именем «Пьяного»; но если не обличал публично, во избежание скандала, то, как предполагают некоторые исследователи, действовал на него путем кротких внушений и по-видимому не без успеха⁷⁰. С Вардой Фотий был и остался на дружественной ноге, и без сомнения, не лишал его причастия, несмотря на слухи, будь они верны или неверны, относительно зазорной связи Варды со вдовой ·невесткой. Когда правительство, из ненависти к Игнатию, подняло гонения на него и жарких его приверженцев, то Фотий, хотя и знал, что всякое заступничество за преследуемых будет принято неблагоприятно, однако писал письма о просьбою смягчить строгости, но не считал делом благоразумным слишком настаивать на этом и становиться в неприязненные отношения к правительству⁷¹. К самому папе Николаю Фотий на первых порах хотел поставить себя так, чтобы римскому епископу не на что было жаловаться; конечно, он не отверг бы помощи со стороны Рима, направленной к упорядочению византийских церковных дел, и принял бы ее с благодарностью, но и только. Идея церковного братства, на началах независимости Церкви, была руководителем Фотия в сношениях с Римом. Мира и взаимного уважения, а не споров желал он. Вот программа миротворной деятельности, какую начертал себе Фотий. И если эта программа лишь в малой части осуществилась, в этом виноват не Фотий, а стечение самых непредвиденных исторических обстоятельств. В том, что мы сказали о примирительных намерениях Фотия, нельзя не видеть, что этот патриарх желал управлять Церковью, руководясь правилами той церковной «экономии», которая некоторых прежних патриархов, именно Тарасия и Никифора побуждала быть осторожными и снисходительными в церковной деятельности. И в других отношениях Фотий и его партия напоминали характерные черты прежних партий большинства. Фотий заметно сближается с этими последними. В защиту своего собственного посвящения прямо из мирян он ссылается нередко на примеры Тарасия и Никифора. А что касается до Мефодия, то этот в партии Фотиан всегда ставился высоко и считался человеком образцовым. Фотий был явным и признательным почитателем памяти Мефодия; он готов был признать «отцеубийцей» того, кто непочтительно относился к имени и деятельности этого патриарха⁷². В этом случае с Фотием сходится и Григорий Асвеста, – можно сказать, душа партии Фотиан. Этого Григория Фотий глубоко чтил и называл его, как и все Фотиане, «великим Божиим человеком»⁷³. Почему Фотий так чтил Григория? На этот вопрос ответ может быть только такой: Григорий был искренним почитателем Мефодия и за свою привязанность к этому патриарху много пострадал от Игнатиан. Это вело в тому что Фотиане прониклись глубоким уважением к Григорию Асвесте. Можно сказать, что Фотиане жили преданиями, дошедшими до них от времен церковной деятельности Мефодия, а в чем они заключались, мы уже знаем. По своим отношениям к Мефодию партии Игнатиан и Фотиан сильно отличались одна от другой. Церковные партии, представляемые Тарасием и Никифором с их приверженцами, не любили льстить и угождать римским епископам. Эти партии стояли на стороне самостоятельности и независимости Византийской церкви. Лишь партии меньшинства, при них ждали какого-то «спасения» из Рима. Тоже было при Фотии. Фотий и Фотиане холодно относились к папам, – они не заискивали пред римским первосвященником. Впрочем, эта черта столь известная что достаточно о ней лишь напомнить. В этом отношении какое громадное различие между Игнатианами и Фотианами! Не следует упускать из внимания и еще одну черту, отличающую Фотиан от Игнатиан. Фотий был человек замечательно образованный, а потому он горячо стоял за просвещение. Если сравним в этом отношении партии Игнатия и Фотия, то увидим, что разница между ними простиралась очень далеко. Игнатий частью оставался равнодушен к просвещению, частью даже преследовал его. Сторонник Игнатия, Анастасий библиотекарь не скрывает того, что Игнатий даже преследовал образование, прикрываясь побуждениями благочестивыми⁷⁴. Стоя на такой точке зрения, Игнатиане даже ставили в упрек Фотию его ученость. Этим они с одной стороны свидетельствовали о том духе, какой господствовал у них, а с другой ясно показывали, как много Фотиане в этом случае отличались от Игнатиан. Никита Пафлагонянин писал о Фотии: «он не знал и не желал знать, что кто хочет сделаться мудрым, должен сделаться юродивым, чтобы быть мудрым; он утвердил свой ум на нетвердом основании, на мирской мудрости и надменном разуме, воспитанном не во Христе. Его образование сделалось для него руководителем ко всякому нечестию и всему соблазнительному»⁷⁵. Много возникло известий относительно Фотия, в которых его ученость и образование рисуется в чертах крайне непривлекательных и которые сочинены лицами, враждебно расположенными к этому знаменитому патриарху⁷⁶. Едва ли можно сомневаться, что разность точек зрения на пользу и важность образования служила к обострению вражды между двумя партиями Игнатиан и Фотиан⁷⁷. Наконец, кажется, следует сделать замечание и еще об одной черте, правда, не особенно важной, отличающей изучаемые нами партии. Игнатий находился в самых дружественных отношениях в византийским монахам, в частности к Студитам; монахи с своей стороны платили благочестивому патриарху преданностью и готовностью ему служить⁷⁸. Далеко не в таких отношениях к монахам был Фотий. Было бы слишком много сказать, что он неприязненно смотрел на монахов, но он во всяком случае не был почитателем современного ему монашества и думал о необходимости разных реформ в монашестве, а о реформах может помышлять тот, кто сознает в известном учреждении недостатки, требующие исправления и врачевания⁷⁹. Монахи очень скоро поняли существенное различие Игнатия и Фотия в отношении к монашеству, и отторгаются от власти последнего, становясь на стороне первого. Это в особенности должно сказать о Студитах, современниках Фотия, с их архимандритом Николаем. В среде Студитов стали слышаться те же возражения против законности патриаршей власти Фотия, какие здесь же выставлялись некогда и против Тарасия и Никифора; Студиты ставили в упрек Фотию то, что он возведен в епископский сап непосредственно из мирского звания. Во времена патриарха Фотия «среди Студитов живы были еще традиции, перешедшие от времен Платона и Феодора». И не одни Студиты стали в натянутые отношения к патриарху Фотию⁸⁰. Мы сказали выше, что партия Фотиан представляет собою возобновление, хотя и не совсем в чистом виде, тех партий, которые прежде составляли большинство, противодействовавшее меньшинству, – под главенством Тарасия, Никифора и Мефодия. Одним из доказательств этого мнения служит то, что партия Фотиан была всегда сильна и могуча, по численности её членов, в сравнении с партией Игнатия. Как увидим впоследствии, Фотий, без всякого усилия, собирал многочисленные по количеству членов соборы в защиту своего дела, столь многочисленные, что они напоминали блестящие из соборов вселенских.

Так можно представлять себе характерные черты двух известных в истории IX века партий – Игнатиан и Фотиан.