Путешествие по Сицилии в 1822 году. Часть 1

Избрав из путевых записок моих, отрывок, относящийся до Сицилии – я имел в виду, что остров сие, до селе еще мало посещаемый путешественниками, может более занят внимание читателей, чем иная страна, ежегодно обозреваемая и описываемая. Сицилия, есть одно из тех мест земного шара, которые сильно действуют на воображение. Многие гении древности обязаны ей своими вдохновениями. Какой философ или натуралист, не погрузился в задумчивость при взгляде на феномены ее природы? Какой поэт или живописец не воспламенился ее райским небом, великолепием несравненных ландшафтов, величием древних храмов, возвышающихся или поверженных на берегах моря? Я останусь довольным, если книга моя пробудит в читателях те мечты кои родила во мне земля сия.

Сожалею, что не имею способов издать принадлежащее к сему путешествию, большое собрание живописных видов. Главная часть оных, состоит из смелых рисунков известного нашего пейзажиста Г-на Матвеева, который, по долголетнем пребывании в Италии, недавно кончил жизнь свою в Риме. Буду надеяться, что время представить мне случай сделать известными сии прекрасные произведения Русского художника.

В заключение, прошу у моих читателей снисхождения к тем неисправностям, кои могут вкрасться в книгу, изданную в отсутствие сочинителя.

Виды:

1. Charуbdis. Strеtto di Massina. ХАРИБДА (перед заглавным листом 1-ой части; описание же сего вида находится во II-й ч. Гл. ХVII стр. 2–5.)

Сей знаменитый водоворот представлен на первом плане сего ландшафта, при W ветре соединенным с течением из Тирренского моря; волны по направлению к SV, стремятся к косе маяка Св. Сальвадора, откуда снят сей вид. На противолежащем берегу Калабрии, виден городок Сцилла с ужасными скалами сего имени.

2. Selinus. Selinunto, СЕЛИНОНТ (Ч. 1. прошив стран. 162) На первом плане представлены колоссальные развалины храма Юпитера, описанного на стран. 163 – 4-й. Прочие храмы видны ближе к берегу моря. Художник представил по среди сего разрушения нападение Варварийских корсаров; таковые сцены нередко происходят на сем берегу, когда Неаполитанское Правительство не находится в дружелюбных сношениях с ними.

3. Scyllaeum. Scilla. СЦИЛЛА. (Перед заглавным листом II-й части; описание же находится в конце оного тома, на стр. 38–40.)

Первый план представляет портик одного казенного здания городка Сциллы. Из-под сводов оного открывается прекрасный вид на мрачную береговую скалу, которая, с прилежащими к ней подводными каменьями, образует баснословную Сциллу Гомеровой Одиссеи, столь ужасную для древних мореплавателей. На вершине скалы виден укрепленный замок.

4. Сусlopum аcopuli. Isole dello Trizza. СКАЛЫ ЦИКЛОПОВ. (Ч. II, против стр. 142-й.)

Вид сих чудесно-образованных базальтовых скал, снят со стороны моря. Дымящаяся Этны и белеющие здания Катании составляют глубину ландшафта; нижайшая скала, находящаяся по правой стороне, есть та самая, которую Виргилий назначает убежищем Ахаменида, забытого Улиссом. Одно бедное семейство противолежащего берегового селения, Трицы, имеет на оном скудный огород.

5. Аetna. Моnte Сibellо. ЭТНА. (Ч, II, против стр. 159.)

Сей вид снят на пол-высоте самой Этны, за местечком Николози. Позади часовни, несколько в право, возвышаются так называемые красные горы, Моnte-Rоssi.

Все сии пять ландшафтов, не токмо по своему живописному достоинству и по отличной гравировке, но и по верности, с какового они переданом волшебный вид сих мест, заслуживают внимание. Они рисованы и гравированы одним известным художником в Карлсруэ. Сии самые 5 видов включены теперь в одно прекрасное собрание 50-ти видов Виргилиевой Энеиды, изданное во Франкфурте на Майне.

6. Местоположение древнего АГРИГЕНТА. (Ч. I, против стр. 125.) Житель Жирженти, нынешнего АГРИГЕНТА, Г. Архитектор Полипи, снял сей вид для меня с террасы загородного монастыря Св. Николая, Если исключить некоторые неправильности (принадлежащие гравировке) в пропорциях дерев и растений, – вид сей показывает с большой точностью местоположение древнего города, описанное на стр. 125–155.

7. ТАОРМИНА (В конце или в начале II ч. – Описание на стр. 190 и в гл. ХХХIV, той же части.)

Вид сей гравирован в малом виде с превосходного рисунка Г. Матвеева, из находящегося у меня собрания живописных видов сего пейзажиста. Расположенное внизу, селение, есть местечко Джардини; – возвышающаяся пирамидально, над городом Таорминой, скала, увенчанная замком – гора Мола; а крайняя к рамке скала, – гора. Тавре, на коей построен древний театр. Сия гравировка есть опыт молодого Русского художника.

8. КАРТА СИЦИЛИИ. (Против 1-й стр. Введения.) Картасия уменьшена с одной весьма топографической карпы, изданной в Германии, без имени сочинителя; будучи сравнена с другими картами и исправлена на месте, она может удовлетворить читателя, своего подробностей. Я применил ее и к древней Истории; места древних городов определены по ученым исследованиям Клуверия, Фацеллы, Д`Орвилля, Д`Анвиля и поверены собственными моими замечаниями во время путешествия. Древние места суть те, кои подчеркнуты, или где прибавлено слово: др.

9 и 10. ДВЕ ДОСКИ МЕДАЛЕЙ ДРЕВНИХ СИЦИЛИЙСКИХ ГОРОДОВ. (1-я доска в конце 1-й, а 2-я в конце 2-й части.) Медали сии сняты с лучших Археологических рисунков. I-я доска: Первая медаль, показывает аллегорическое изображение Сицилии. Голова Меркурия означает промышленность; колосья, – плодородие, а три человеческие ноги, три мыса сего острова. В 1-й медали Панормы, Пунические буквы, лев, пальма, показывают происхождение ее колоний из Карфагена. На другой медали представлена голова Цереры и Гиппогриф. Монетa Агригента представляет орла, держащего в когтях своих, зайца, по причине большего числа орлов, витающих над высокими скалами сего города; изображение рака и рыбы показывает приморской город. – Монетa Геллы, основанной Миносом, представляет по сей причине, Минотавра острова Крита.

II-я Доска: Изящные монеты Сиракузские изображают голову Нимфы Аретузы, квадригу и Славу. – Монета Катании: главу Аполлона, квадригу и Славу. Слова: ΕΥΛΟ, начертанные на знамени, находящемся в руке олицетворенной Славы, составляют начало слова ΕΥΛΟΓΙΑ, которое было кликом победы у Греков, во время ристалищ. Монета Наксоса: неизвестную голову и Фавна с чашею, посреди виноградников.

11. Виньет заглавного листа I-й части, изображает мыс Орландо, описанный на стран. 233–4 оной части.

12. Виньет заглавного листа II-й части, изображает развалины Греческого театра, древнего Тавромениума, (Таормины), описанного на стр. 192–197 оной части.

15. ПЛАН ДРЕВНИХ СИРАКУЗ. (Ч. II-я, в начале, против оглавл.)

План сей основан на заключениях Дорвиля, Летрона, Бонани и Геллера, кои я сравнивал на месте; все главные места, о коих говорят Оукидидо и Тито-Ливий, здесь определены.

Объявленный на стран. 67-й, 1-й части, список с древних Палермских надписей, находящихся в книге Петорика Фацеллы: de Кebus Siculis, – здесь не приложен, ибо список Фацеллы найден не довольно верным.

(Перед картой Сицилии)

От Палермы до Мессины

От Мессины до Сиракуз

От Сиракуз до М. Пассаро

От М. Пассаро до Жирженти

От Жирженти доТрапани

От Трапани до Палермы

От Палермы до Катани

От Палермы до Жирженти

От Чефалу́ до Катании

Тогда, беспечные народов племена

Путей среди лесов и гор не пролагали

И ралом никогда полей не раздирали;

Не зрели на полях столпов и рубежей,

И кущи сельские стояли без дверей.... (Тибулл. Перев. Батюшк.)

Предание, коего начало сокрыло в самых отдаленных веках, повествует, что Гиганты были первыми обитателями Сицилии. Необыкновенной величины кости и даже скелеты, найденные, по уверению многих Писателей, в некоторых местах сего острова, как то: у подошвы горы Эрикс, в Палерме, в Испике и в полях между Лентиной и Сиракузами, укоренили сие мнение, основанное на одном стихе Моисеевой книги Бытия¹.

Фацелло, ученый и трудолюбивый, но легковерный Сицилийский Историк ХVI века, говорит утвердительные всех прочих о существовании Гигантов в Сицилии². Другой писатель, той же земли, не менее знаменитый, Марио Вальгварнера³, не отвергает доводов Фацеллы, но Дорвиль⁴ ничему подобному не верит. Не определяя степени вероятия сих предположений, я приглашаю желающих знать подробнее о сем предмете, прочесть любопытные рассуждения помянутых писателей и некоторых других, называемых мной при сем, в примечании⁵.

Евсебий, а за ним Инвегeс и Вальгварнера полагают, что первыми жителями Сицилии были племена Явана, сына Афетова, ибо в книге Бытия⁶ сказано, что сыны его разделили между собой острова земли; при чем Евсебий замечает, что Сицилия, будучи самым знаменитым островом, доспалась во владение старшему из сыновей Афетовых Явану. Наконец, я скажу словами Фукидида: Древнейшие обитатели некоторой части сей страны были Киклопы и Леcтригоны. Я не знаю ни их племени, ни времени их пришествия, ни куда они переселились. Достаточно того, что о них сказано Пиитами, – и пусть из сего каждый выводит свое заключение⁷.

Поразительное зрелище извержений Этны, столь новое для первых человеков, редко покидавших свои домашние кровы, подало повод к сверхъестественным вымыслам о Сицилии. Кроме того, дикость и жестокость первых ее обитателей, имевших обыкновение умерщвлять чужеземцев; ярость вечно бушующего моря в проливе Фаросском, и по несовершенству мореплавания, грозные, более чем ныне, пучина Харибда и скалы Сциллы, – сделали сей остров страшилищем приближавшихся к нему мореходцев. Жилища сих диких племен, состоявшие из вертепов, иссеченных в скалах, сохранились доселе⁸. Сии убежища первобытных людей рассеяны по всему пространству Сицилии, особенно в провинции называемой: Валь-ди-Пото⁹; там он испещряют целые ряды скал и часто находятся на самых недоступных вершинах¹⁰, где вероятно они сделаны были с целью защиты от неприятельских набегов. Туда досягали живущие, по веревочным лестницам и задвигали себя большими досками; а те, кои обитали в нижних ярусах, заключались туда вместе с своими стадами¹¹. По сю пору, в Сицилии, многие бедные пастухи не имеют других жилищ, кроме сих пещер¹².

Находя сии верные следы образа жизни первоначальных обитателей Сицилии, нельзя не заметить верности Гомерова описания этой страны в диком ее состоянии:

Удрученные печалью, мы приплыли к берегам «грозных и своевольных Киклопов; они, полагаясь на бессмертных богов не сеют и не пашут; но не сеянная и не паханная земля их все произращает. Пшеница, великие гроздья винограда, утучняемые дождями Зевеса, застилают их долины. Сии люди не имеют ни общественных совещаний, ни законов, но обитают на вершинах кремнистых гор, в глубоких пещерах, – «повелевая своими женами и детьми и не заботясь друг о друге.“

(Одис. кн. IХ.)

Дикие люди сии, занятые единственно ловитвой, видимы бывали толпами на берегу моря, всегда вооруженные огромными луками, равными их росту, который был необыкновенный¹³. На верхней конечности сих луков просверливали они круглое отверстие, сквозь которое наблюдали свою добычу, спрятавшись за скалами или деревьями, – и вот начало басни об однооких Циклопах.

Чтобы дать понятие о грозной славе Сицилии в отдаленных веках, я приведу из Эврипида, разговор занесенного бурей на ее берег, Улисса, с Силеном, находившимся в плену у Полифема.

Улисс. Как называется страна сия и кто ее обитатели?

Силен. Ты находишься в области Этны, высочайшей горы Сикилии.

Улисс. Но я не вижу ни стен, ни башен городов?

Силен. Он не существует, и горы сии, о чужеземец, лишены обитателей.

Улисс. Обладает ли кто сей землей? Живут ли здесь какие звери?

Силен. Здесь бездомные Киклопы.

Улисс. Повинуются ли они кому или сами собой управляются?

Силен. Они суть бродящие пастыри и своевольны.

Улисс. Сеют ли они дар Цереры, или чем иным питаются?

Силен. Они насыщаются млеком и сыром, и кормом своих стад.

Улисс. Не извлекают ли они питья из гроздий винограда?

Силен. Нет, земля их бесплодна.

Улисс. Но гостеприимны ли они и сострадательны ли к странникам?

Силен. Они говорят, что нет ничего слаще мяса чужеземца.

Улисс. Что ты вещаешь? Неужели они пожирают человеков?

Силен. Никакой пришелец не возвращался отсюда Живым. –

Вот в каком виде, Древние представляли себе Сицилию. Они полагали ее преддверием ада; но, в последствии, некоторые странствователи, победив первые впечатления страха, производимые горящей Этной, увидели необычайное плодородие сей земли и нашед случайно растущие сами по себе колосья, столь обрадованы были важным открытием хлеба, что признали Цереру за покровительствующее божество острова, и от сего произошла баснь, что сия богиня в первый раз показала образ свой человекам в Сицилии¹⁴ и что Юпитер дал эту страну в приданое ее дочери, Прозерпине, при браке сей последней с Плутоном.

Мифологи повествуют, что Минерва, Диана и Прозерпина, условившиеся между собою сохранить свое девство, были воспитаны в лугах Сицилии. Там он соткали покров из прелестных цветов и поднесли его в дар Юпитеру. Там похищена была Плутоном, в веселых долинах Этны, юная Прозерпина и увлечена им в подземное царство. Церера, неведавшая об участи своей дочери, возжгла два светильника пламенем Этны и обтекла всю землю в колеснице, запряженной двумя драконами, ища милую дочь и награждая гостеприимных смертных семенами хлеба¹⁵.

Там, где вечно ясное небо, где во все времена года, Природа не перестает творить и рассыпать неистощимые дары свои, там люди не должны были знать никакой нужды. Сама Природа, нежная мать, кормила и согревала чад своих. С младенчества, взлелеянные благотворной атмосферой, они с первым дыханием пили уже негу и любовь. Там, где сама земля производила без посева колосья, где лучшие плоды обременяли деревья, где тучные пажити, орошаемые обильными потоками вод, предлагали неувядаемый корм для стад, – где более пищи для праздности? – Но погода праздность не была еще матерью пороков; она произвела в первые веки мира, Поэзию, музыку и Астрономию. Первобытные обитатели Сицилии, сии счастливые смертные, проводили дни свои в созерцании Природы, коей самые чудесные явления были принадлежностями их острова. Любовь, песни, ловитва и попечения о стадах, были их занятиями: Сердце мое не завидует царству Пелопса, ни его злату говорит один Сицилийский пастырь устами бессмертного Феокрита, – я не желаю упреждать ветра быстротой моего бега; я слишком уже счастлив, если, сидя под нависшей скалой, могу играть на свирели, прижимать тебя к груди моей, милая Дафна и глядеть на стада наши, бегающие с кремнистых гор к берегам шумящего моря¹⁶. Такова была жизнь Сиканов, первых поселенцев на сем острове, по преданиям Истории. Выражение блаженства было первой их песней; в последствии, ветер, играющий в тростниках спящих вод, открыл им тайну свирели, и досуги их усладились звуками гармонии. Они соединили ее с Поэзией, и составили Вуколические поэмы. Превосходство в вымысле песен, сделалось между ними предметом невинных состязаний, определявших часто первенство одного над другим. Дафнис был изобретателем такого рода Поэзии; имя сего Сицилийского пастыря, особенно покровительствованного Музами, служило вдохновением для его последователей. Среди столь чистых наслаждений проходила жизнь сих счастливцев! Быть может, одни мучения любви нарушали их покой, и только расставания с милой, или с другом, извлекали их слезы.

Нельзя полагать, чтоб сии мирные семейства пастырей и рыбарей долго оставались в таком невинном благосостоянии; оно не удовлетворяет человека! С умножением общества, возросло и нужды и произошли разделения. Их счастье обратило на себя зависть соседственного с ними народа, – Сикулов, обитателей Калабрии, коих частные набеги принудили мирных островитян искать способов защищения¹⁷; они начали для сего строить жилища на высоких скалах; мало-помалу образовались города или отдельные общества, повиновавшиеся избранным от них властителям, для соблюдения единства. Сиканы были первыми земледельцами; весь остров начинал уже покрываться жатвами, как вдруг ужасные извержения Этны, бывшие им известными токмо по таинственным преданиям, пролили огненные реки по всему восточному берегу Сицилии, принудили их с ужасом оставить сии цветущие места и бежать на запад¹⁸. Я воображаю изумление сих миролюбивых островитян, свидетелей в первый раз столь страшного явления: – разверзающаяся с треском земля, пламень, пожирающий их жатвы и жилища, день превратившийся в адскую ночь, летящие к небесам груды раздробленных скал, море выступающее из пределов своих и бегущее на встречу волнам огненной лавы¹⁹! Как поражено было таким зрелищем воображение юнных человеков! С какими воплями оставили они блаженные места их детства, их любви!..

Сикулы, древнейшие обитатели Авзонии, сами гонимые оттуда Опиками, будучи свидетелями с противолежащих берегов, несчастий Сиканов, и избрав попутный ветер, переплыли на паромах через узкий пролив, разделяющий Италию от Сицилии, и завладели покинутым восточным краем сего острова²⁰. – (Эпоху сего происшествия назначает Фукидид за 300 лет до поселения Греков в Сицилии²¹. Обыкновенно полагают оную за 1269 лет до Р. Х.)²² Недовольные сим первым приобретением, они стали посягать с оружием в руках, на собственность природных жителей; но война сия прекратилась в самом начале миролюбным согласием обеих сторон – разделить остров между собой²³. В течение времени, Сикулы, более воинственные, чем Сиканы, завладели совершенно всей страной и переменили первое название ее: Сикания, на имя Сицилии.

Несколько прежде сей последней эпохи, Трояне, покинувшие разоренный Греками Иллион, пристали к западному берегу острова, где и поселились. Потом Финикийцы, искуснейшие мореплаватели того времени, беспрестанно блуждавшие по Ливийскому морю, завладели некоторыми конечностями Сицилии и прилежащими к ней островками, для основания торговли с Сикулами²⁴. Наконец, колонии вышедшие из разных областей Греции, заселили весь восточный и южный берег Сицилии, равно как и южные берега Италии. Вот краткая история народонаселения Сицилии.

Seine geschichte bleibt ein practisches compendium der politick. Неereen (Handb des Geshs des Аlterth)

Со времени основания Греческих колоний в Сицилии, История сего острова начинает выходить из мрака, дотоле ее покрывавшего. Весьма естественно, что страна сия, имевшая стольких образователей, должна была разделиться на разные области, различествующие между собой характером и обычаями. Вожди их или правители, именовались словом: тиран. Пока Сицилийские республики управляемы были Гелонами, Теронами или Гиеронами, имя сие означало гражданина, поставленного общей доверенностью народа, главой правления; но Фалариды, Фразибулы, Агафоклы и Дионисии, дали ему то значение, которое ныне принято для изображения Царей, употребляющих во зло власть свято. Знатнейшие правительствующие города Сицилии были следующие: Сиракузы, Агригент, Лилибей, Селинонт, Егeст, Капана, Мессана, Гелла, Гимера и Тавромениум. Все сии города, за исключением Лилибее, основанного Карфагенцами, были Греческие. – Сиракузы, а иногда Агригент, имели непосредственное влияние на политическое существование прочих городов. Сицилия, не смотря на смешанный состав ее народа, обнаружила с поселением Греческих колоний, собственный характер, и предстала грозною соперницею трех первых держав древности: Афин, Рима и Карфагена.

Положение Сицилии, между Римом и Карфагеном, коих вечные вражды потрясали мир, делало ее важнейшей целью военных споров обоих государств, – и желание завладеть сим островом, было причиной Пунической войны и даже падения могущественного Карфагена.

Кому неизвестны, с младенчества, сии знаменитые эпохи Истории?

Но самый состав Сицилии, находившейся под властью разных тиранов, должен был либо придти в одно целое, что и было всегдашним предметом Сиракузян, либо разрушиться. История Сиракуз исполнена высокой политики. Ни Дион, ни Платон, ни великий гений свободы – Тимолеон, ни сверхъестественный гений Архимеда, не удержали великого здания, падующего от безпрестанных замыслов развратившихся граждан, которые посягали на свободу республики. С падением Сиракуз, вся Сицилия покорилась Римскому оружию: Тota enim insula in una urbe superata. est, – говорит краткоречивый Флор²⁵; Римляне назвали тогда сей остров своего провинцией, разделив его на две квестуры, называемые: Сиракузская и Лилибейская²⁶. Но побежденная Сицилия сделалась матерью-кормилицей Рима.

Но и сам Рим исчез с лица земли! С разрушением Западной Империи, остров сей, находившийся дотоле под владычеством Юстиниана I, был завоеван Генсериком, Царем Вандалов.

Через несколько времени, (в 628 году) Сарацины, отрасль Арабов, прельщенные сим обетованным краем, переплыли из Африки и завладели оным, постановя в нем, для управления, Эмиров. Пребывание сего народа, в течение почти двух с половиной столетий, оставило в Сицилии неизгладимые следы восточных обрядов и обычаев. В 1072 году, толпы воинственных Норманов, предводимые двенадцатью сыновьями Графа Танкреда Готевильского, из коих знаменитейшим был Роберт Гискар, – изгнав Сарацинов, завоевали всю Сицилию, и доблестный род Танкредов возсел на трон сего государства (в 1139 году).

Безпрестанные войны и возмущения, возжигаемые происками Пап и алчностью соседних Государей, подвизавшихся овладеть сей страной, долго ее потрясали; – но мужество Танкредов торжествовало над всеми препятствиями. – Храбрый Роберт, победитель Музульманов в Сицилии, и Христиан, в Неапольских владениях, порабощенный духом времени, и не смотря на неприязненные расположения Пап к дому Танкредов, – желал примириться с главой Церкви, Николаем II, который, в следствие возженной им самим несправедливой войны против Роберта, – попался даже к нему в плен. Миролюбивые предложения сего последнего были слишком выгодны для пленника Папы, и Николай II поспешил ими воспользоваться. Роберт, снискавший мужеством, доблестьми и любовью народа, трон Сицилии, желал еще освятить права свои соизволением Папы, – и, по жалкому суеверию, признал себя зависящим от него, полагая таковой поступок малозначущим. В самом деле, при жизни Роберта, влияние Папы на дела Сицилии не было заметно; но наследники сиьно почувствовали сию ошибку его, которая едва ли не была единственной в славное сие царствование.

В последствии, Папы были главными орудиями несчастий Сицилии. Основываясь на мнимом праве владычества над ней, они не щадили ни проклятий, ни происков, для порабощения гордых и достойных преемников Роберта. В 1166 году другая ошибка Вильгельма II, последней отрасли дома Танкредов, сделалась также отдаленной причиной многих бедствий Сицилии. Сей Государь, выдав свою тетку Констанцию, дочь Рогера II, за Генриха, Короля Римского, и утвердив ее своего наследницей, перенес таким образом корону Сицилии в Швабский дом. Без сего пагубного брака, побочный сын Герцога Рогера, сына Рогeра II, принял бы беспрепятственно престол. Генрих, всемогуществуемый Папой, не преминул завладеть Сицилией.

Царствование Швабского дома ознаменовано злодеяниями помянутого Генриха; бурным, но славным царствованием Фридриха II, который устоял против усилий всей южной Европы; геройством несчастиями Менфруа, – и великодушным подвигом юного Конрадина, предприняв того избавить Сицилию от ига Карла д`Анжу, Короля Французского, который также хитростью Пап Урбана IV и Климента IV вызван был на завоевание Сицилии у законных ее властителей. Славная смерть Менфруа и несчастная смерть Конрадина, казненного злобным Карлом вопреки всех прав, доставили сему последнему владычество над островом. Но Петр II, Король Аррагонской, имевший в супружестве Констанцию, дочь Менфруа, составил себе многочисленные партии в Сицилии, которая с негодованием сносила тяжкое иго Французов, – и вскоре, ужасное мщение, известное под именем Сицилийских вечерен, передало скипетр сего государства Испанцам.

Аррагонские Государи владели оным до Утрехтского мира (в 1715 году), в следствие коего, сей остров перешел в дом Герцога Виктора Амедее Савойского. Испанцы, принужденные к сей невольной уступке, снова завладели Сицилией и потом опять потеряли оную. Наконец, трактат, окончивший войну 1755 года, передал Сицилию Инфанту Дону Карлосу (в 1756 году), и теперь она составляет, с Калабрией и Неаполитанской областью, Королевство обеих Сицилий, под скипетром Франциска І, из царствующего в Испании дома Бурбонов.

Illa itaque М. Саto sapiens, cellam panariam Reipublicaе поstrae, nutricem plebis Коmanaе, Siciliam appelavit. Nos vero experti sumus ltalico maximo difficillimoque bellо, Siciliam nоbis non propenaria cellа, sed pro aerario illо maiorum vе tere ac referto fuisse, nam, sine ullо sumtu nostro, согіis, tunicis, frumentoque suppeditatо, maximos exercitus nostros vestivit, aluit, armavit.

(Сic. in Verr, lib. II.)

Сицилия называлась разными именами: в самой глубокой древности именовалась она землей Киклопов и островом Солнца или Цереры. Сиканы прозвали ее Сиканиеюй, Сикулы – Сицилией²⁷ Греки Тринакрией, по причине ее фигуры, образующей трехугольник; но еще прежде Греков и даже прежде Сиканов, звалась она Тринацией²⁸. Римляне, по той же причине, как и Греки, прозвали ее Трикветрой. Сиракузяне, желая изобразить при конечности Сицилии, составленные мысами: Пелором, Лилибеем и Пахином, представили их на некоторых медалях, тремя загнутыми человеческими ногами, имеющими общим основанием главу Меркурия, обвязанную тремя колосьями²⁹.

Древние называли иногда Сицилийцев трехязычниками: Sicult trilingues³⁰, по той причине, что они употребляли три наречия: Сикилийское, Греческое и Пуническое или Финикийское.

Сей знаменитый остров Средиземного моря, лежит между 53° и 54° градусами северной долготы и 36°, и 38°, и 25» широты. Находясь между Европой и Африкой при самой конечности Италии, он отделен от первой Фаросским проливом, имеющим в самом узком месте не более полумили ширины, а от второй, так называемым Ливийским морем, которое, между Африканским мысом Меркурия, ныне Боно, и Сицилийским мысом Лилибеем, ныне Боeо, имеет 16 Немецких мил пространства. Сицилия, по вероятным заключениям, отделена от Италии ужасным землетрясением, коего эпоха неизвестна, но происшествие передано весьма значущим числом древних Писателей³¹. Хребты Аппенинов, достигнув конечности Калабрии, кажется, вдруг погружаются в море и потом опять восходят до облаков по ту сторону пролива Фаросского, приняв название Пелорских гор. Меж них особенно отличаются высотой, горы: Нептунова, Динна-Маре или Скудерио и Страпавера. Сия продолженная цепь Аппенинов, прошед окрестности Никосии, разделяется у городка Сперлинга, на два большие пояса, из коих один идет на Запад, а другой на Юг. Первый, (называемый в древности Герейские или Юнонины горы, также: Неброды, а ныне – Мадонии) заключает следующие значительные горы: Мадониа, Пелегрино, Бай да, Сен-Жюлиано и Эгатские острова, коих скалы кончают сей пояс в безднах Тирренского моря. Вторый пояс, менее возвышенный, но образованный знаменитыми Гиблейскими горами, спускается, вместе с мысом Пассаро, в Африканское море.

Поверхность Сицилии составлена вообще из высоких гор, коих даже вершины, увлаженные облачными парами, производят в чрезвычайном изобилии пшеницу и другие полевые растения; но над всеми сими громадами гор господствует отдельно от всех, огнедышущий колосс Этны, возвышающийся на восточном берегу. Пепел Этны и старых потухших вулканов, основывает навсегда неистощимое плодородие сего острова, чему также способствует беспрестанное брожение подземного огня, обнаруженное многочисленными горячими источниками.

Реки Сицилии боле известны чрез баснословные предания, чем собственной своей значительностью. Их весьма много, но все они маловажны, – и некоторые, от чрезвычайных жаров лета, высыхают. Главнейшие суть следующие три: Симета, ныне Джиарета, впадающая неподалеку от Капании в Эгейское море; Аликата или Сальсо, впадающая в Ливийское море у города Аликаты, и Фьуме-Гранде (Fiume grande) или большая река, впадающая в Тирренское море, близ Термини; к ним можно причесть два озера близ Лентины.

Площадь Сицилии заключает в себе 5871 квадратных миль. Окружность ее 684 Ит. миль; длина от В. к З., т. е. от мыса Пелора до мыса Лилибее 180 м., а ширина от мыса Пахина до Пелора 150 м. – Народонаселение ее простирается не более как до 1,650,000 душ; меж тем как не задолго до Пунической войны, Сицилия имела более 12,000,000 жителей. Число сие не должно удивлять, когда мы вспомним, что одни, Сиракузы и Агригент заключали, по умеренному счислению, около полутора миллиона жителей³². Географы разделяют Сицилию на три большие области, кои суть Вальди Мацара, Вальди Ното и Валь ди Мона³³. Сие разделение и сии названия принадлежаn Сарацынам; но в 1817 году, Правительство, найдя сии области слишком обширными, разделило их на следующия семь интенденций; Палерма, Мессина, Катания, Жирженти, Сиракузы, Трапани и Калатанизета. В Сицилии 45 Королевских городов и 552 местечка. Такое большое число городов вредит государству; туда скопляется все народонаселение, там народ проводит жизнь в праздности, меж тем, как деревни пусты и земледелие в упадке. Благотворный климат Сицилии имеет, по местоположению разных частей острова, особенные свойства, и это зависит от направления хребтов гор и ветров; таким образом, Мессина всегда прохлаждена ветрами Тиренского и Эгейского морей; знойное лето не покидает Капанию и Сиракузы; вершины Этны не выходят из-под снега; Жирженти и Марсала окружены вечной весной. Палерма, при всех выгодах, обеспокоена чаще других городов, горячим ветром Сироко. Сей ветер, налетающий из приближенных сетей Африки, есть единственная неприятность райского неба Сицилии, под чьим нежным влиянием произрастают самые редкие растения.

Торговля хлебом составляет, подобно, как и в древности, главное богатство сего острова; но торговля сия, по тому, что она есть самая прибыльная, находится вся в руках Правительства. Полезное, по многим отношениям, учреждение казенных хлебных магазинов, называемых: cаrrіatori³⁴ хотя и сделано было с целью предупреждения народных нужд (кои без злоупотребления не могли б никогда существовать в стране столь обильной, какова Сицилия), но главное намерение Правительства состояло в том, чтоб иметь у себя ключ всего богатства. Агенты Правительства, знатнейшие дворяне и купцы, овладев совершенно сей торговлей, скупают хлеб по произвольным ценам и становясь всегда посредниками между земледельцами и покупщиками, стесняют первых и отдаляют последних³⁵. Вот причина, почему земледелие, сие основание благосостояния Сицилии, находится в таком упадке и торговля ее малозначаща, в сравнении с ее внутренним богатством.

Владея неистощимыми дарами природы, безопасными гаванями, находясь между Европою и Африкою, на средине пути от Леванта до западных Европейских земель, Сицилия могла б быть царицею Средиземного моря, или, по выражению одного писателя, малой Англией³⁶. Но – не имея флота, угнетаемая Неаполем, страна сия, чувствуя свое богатство, видит почти всю свою торговлю в руках Генуи, Ливорны, Неаполя, Одессы и Англичан, кои меняя собственные свои произведения на товары Востока, продают ей сии последние за дорогую цену.

Здесь должно заметить, что Одесса, не смотря на столь недавнее основание, делает уже главный подрыв хлебной торговле Сицилии. Круг действий внутренней торговли сей земли также весьма ограничен по неимению дорог; для оных сбираются, около сорока лет, большия суммы, поглощаемые Неаполем – без пользы для Сицилии, которая платит ежегодно 1.847,687 унций и 20 таринов подати (около 25 миллионов рублей)³⁷. Сверх хлебной торговли, главный вывоз из Сицилии состоит из следующих предметов: сера, селитра, поташь, соль, квасцы, capaчинское пшено, лимоны, апельсины, оливки, фиги, гранаты, орехи, фисташки, виноград, вина: Сиракузские и Марсальские, масло, шелк, сумах, солодковый корень, манна, тартар, Испанские мухи, шерсть, парусина, кроличьи и ягнячьи кожи, кораллы, мрамор, рыба и проч.

Вывоз из Сицилии производит баланс 27 миллионов наших рублей, ввоз – 16 миллионов рублей.

Вероисповедание сего государства есть Римско-Католическое, но жители имеют много суеверий и языческих обрядов. – Военные силы должны состоять из 10 тысяч пехоты и из 2 тысяч конницы. Сверх того, в случае неприятельского вторжения, набирается такое же число милиции, под предводительством дворянства. Морская сила не существует, ибо нельзя назвать сим именем несколько шебеков, входящих в состав Неаполитанского флота.

Путешественник, полагающий Сицилию в том виде, как она была некогда, приветствуемая в бессмертных песнях поэтов, именами: острова Цереры! тучной страны Солнца! – приобыкший называть ее, с Катоном, кормилицей Римского народа, с Цицероном – житницей Римской Империи, – невольно омрачится печалью, обтекая ныне сей остров и сравнивая не людей уже и не города, но одну природу теперешних времен, с природой веков ее славы!

Сия страна, покрытая некогда необозримыми жатвами и самыми роскошными произрастаниями, бывшая предметом зависти древнего мира, представляет в руках нынешних обитателей ее, большей частью картину скал, палимых Африканским солнцем. Мы привыкли судить о Сицилии по описаниям райских окрестностей Катании, Палермы и Мессины, которые представляют нам в самой сущности Армидины сады; мы привыкли, говорю я, судишь о всей стране по обработанным местам ее; но каково должно быть удивление путешественника, который проникает во внутренность сего острова; который например совершит дорогу с северного берега на южный, из Палермы в Агригент, увидит окрестности Сегeста, Агригента, Сиракуз или Террановы, где царствуют запустение и мертвое молчание, где взор встречает лишь степи, нагие скалы и груды развалин. Но сколько величия в природе Сицилии, даже и среди сего запустения! сколько предметов для воображения! Читатель ошибется, если заключит из сей картины, что природа Сицилии отцвела; нет, она все та же, как видимая нами в окрестностях Катании, Палермы, Мессины или Лентины; – путешественник заметит в сих самых местах, лишенных по видимому жизни, разительные примеры плодородия почвы Сицилийской; – здесь, из знойных трещин скал, вырываются тучные Индийские фиги; там стоит великолепный букет живописного алоэ; далее рощи лавров, лимонных и апельсинных дерев, или кусты розмаринов и миртов; тут растут столетняя маслина, тенистая шелковица или стройная пальма; в самом ковыле покажут вам самородную рож; в болотах Сиракузских – папирус; в огородах бедных земледельцев – сахарный тростник; на вершинах цветущих Гиблейских гор, душистые соты. И так, читатель, Сицилия та же, – но ее жители иные! Как, однако, просты средства к возрождению сего острова, – если б промышленность и торговля оживляли оный. Взгляните на сии прозрачные ручьи, падающие без пользы на дно пропастей, – если для орошения сих попаленных долин, они потекли в каналах и водопроводах, подобных Греческим, Римским и Сарацинским (коих развалины везде видны), – вся Сицилия могла б тогда опять получить название сада Европы.

Da mihi punctum ubi consistam, et terram movebo (Аrсhуmеdi Ореrа)

Сицилия, во всех отношениях, есть земля классическая. Мифологические и Исторические воспоминания представляются на каждом шагу, путешествующему по ней; прекрасные развалины ее городов свидетельствуют поныне об ее славе. Сицилия была страной наук и художеств. – Бросим взгляд на просвещение древних веков ее.

Религия сей страны основана была на Мифологии Греков; но она вся сливалась в поклонение Церере. Самые отдаленные предания, основанные на памятниках и письменах Греции, свидетельствуют, что сей остров есть принадлежность Цереры и Прозерпины³⁸. Сие предположение, было врожденным уверением в Сицилийцах. Их Церера, обожаемая в Энне, месте ее рождения, первенствовала над Церерой Элевзинской и принимала дары самых отдаленных стран света. – Цицерон дает высокое понятие о святости сего поклонения; ибо его слова о Церере города Энны исполнены особенного к ней благоговения³⁹; он даже приписывает различные чудеса сей богине. Сверх открытие хлеба, Сицилийцы обязаны ей своими первыми законами, утвердившими между ними справедливосте. По сей причине, она была прозвана Фесмофорой, т. е. законодательницей⁴⁰. Древние, в образе Цереры, покланялись Земле. В басне о похищении дочери ее Прозерпины, можно видеть естeственную аллегорию прозябения. (Апполодор⁴¹ говорит, что Прозерпина рождена от Юпитера и Нилифы Стиксы, т. е. от огня и воды.) Прозерпина, по толкованию некоторых ученых, значит на восточных языках – скрытый плод⁴². Плутон, изображает солнце, которое совершает зимой течение свое под исподним полушарием; и если Юпитер повелевает Прозерпине оставaться одну половину года с своим супругом а другую с своей мaтерью, по это взято из того, что семя, выйдя из колоса, пребывает почти шесть месяцев в земле, В Юстинианской галлерее достоин замечания мрамор, изображающий необыкновенным образом похищение Прозерпины. Юная богиня сия представлена под покрывалом, но половина тела ее вошла уже в землю. Эта аллегория ясно изображает землю, которая, будучи раздрана плугом, принимает в себя семя. В дополнение к сему должно заметить, что воспоминание похищения Прозерпины праздновалось 2-го Октября, во время посева; а возврат ее весной, во время прозябения.

После Цереры и Прозерпины, Иракл, Вакх и Вулкан были особенно почитаемы Сицилийцами.

Предания сохранили довольно подробно путешествие первого из них по Сицилии⁴³.

Во времена исторические, Сицилия озарилась светом Философии Греков. Природа, гостеприимство обитателей и покровительство, оказываемое чужеземцам, Царями сей страны, привлекли в нее знаменитейших Философов. Пифагор, Ксенофон Колофонский, Зенон Элейский, Всхил, Симонид и другие, – окончили в ней дни свои. – Гиерон и Дионисий любили общество сих гениев, и забывали с ними тяжесть венца. Несравненный Платон три раза преплывал из Греции в Сицилию – дивиться чудесам ее природы и обращать к добродетели тиранов Сиракузских.

Учение Пифагорово было всегда главным основанием Философии Сицилийцев; сей великий муж был убит в сражении между Агригентянами и Сиракузянами, защищая первых⁴⁴. Главными последователями его в Сицилии были: Эмтедокл Агригентский, Харондас Капанейский, Колес Селиноншский, Пиеиас, Дамон, Леппин и Экеант – Сиракузские. Но славнейшим из них и даже из всей Пифагоровой школы, был Эмпедокль, коего творения столь уважались, что многие почитали их даянием Неба⁴⁵. Агригентяне предлагали ему несколько раз корону, но он не изменил Философии и отказался от сей по чести. Следуя Секстию Эмпирику, он признавал Божественный дух, разлитый по вселенной, началом всякого бытия; души человеков и животных, по его мнению, суть частицы или истечение оного⁴⁶. Он первый сказал, что огонь вода, воздух и земля суть четыре стихии, и что они состоят из сферических частиц. Он утверждал, что растения суть род, животных. Это мнение заслужило одобрение Платона⁴⁷. Эмпедокл старался составить теорию чувствований; он говорил, что подобное ищет подобного; приписывал каждому нашему чувству свойственную ему стихию; таким образом огонь открывался огню, т. е. зрению; воздух воздуху, т. е. слуху; раздор сообщается с раздором, а любовь с любовью⁴⁸. Эмпедокл, как, Моралист, обратил внимание людей на высокие предметы, относящиеся до происхождения зла; он казался руководимым сильными и меланхолическими размышлениями о сем важном предмете⁴⁹. Наконец, он учил что человек не может ни чего знать, по тому, что разум его слаб чувства обманчивы, а жизнь мгновенна⁵⁰. Он обыкновенно одевал блестящими красками Поэзии учения Философов. Познания его в Медицине были столь глубоки, что многие мнили видеть в нем бога⁵¹. Его признают настоящим автором столь знаменитых золотых стихов, приписанных Пифагору; слава сия есть уже не малая. Эмпедокл, почти всегда, был в положении человека восторженного. Он погиб в кратере Этны. Сей Философ был самым ревностным гражданином, и защитником свободы. Статуя, которую воздвигли ему в Агригенте, перенесена была в Рим и поставлена против Сената⁵².

После Эмпедокла, занимает первое место между Философами Сицилийскими, Эпихарм; об нем говорили, что подобно как солнце превосходил все звезды, а море все реки, так и Эпихарм, венчанный Сиракузами, превосходил прочих человеков⁵³

Дицeарк Мессинский считался одним из славнейших Перипатетиков. Цицерон называет его великим и своей отрадой; сего достаточно для его славы⁵⁴. Он утверждал, что душа человеческая есть гармония четырех стихий⁵⁵, и доказывал, что злоба человеков более истребляет род их, нежели чума и другия физическия причины. Гелен Сиракузский был одним из знаменитейших гадателей.

Сиракузский Циник, Моним, первый из Философов сказал, что все ест суета.

Гицетасу Сиракузскому Астрономия обязана главной своей истиной, возобновленной Коперником. Не лишним будет привести здесь любопытный отрывок сего древнего Астронома, сохраненный нам Цицероном⁵⁶. Гицетас Сиракузский, говорит он, полагал, что все звезды пребывают неподвижными и что во вселенной одна токмо земля движется; она, быстрым вращением вокруг своей оси производит тоже самое явление, какое бы происходило в противном случае, если б земля была не подвижна, а все небо вращалось кругом ее. Мнение о множестве миров было общим в Сицилии.

Цефант Сиракузский, первый признал Пифагоровы монады телесными; он назначал две причины всем вещам: нераздельные атомы и пустоту. Он утверждал, что безчисленное множество миров управляемо Божеским Провидением⁵⁷.

Архепим Сиракузский и Ариспоклес Мессинский, писали Историю Философии. Несколько отрывков из их творений сохранилось в Евсебии и Свидии.

Харондас Капанейский был одним из знаменитейших законодателей в мире. Для воспрещения частых изменений в законах, он постановил, чтобы поп, кто явится предлагать нововведение, имел на шее веревочную петлю, для того, чтоб, в случае неодобрения, быть удавлену.

Медицина считалась у Древних отраслью Философии: кроме Эмпедокла, о коем уже было упомянуто, Эпихарм, Философ и Поэт, был также Медиком, – и славен помощью оказанной им, Селинотянам, во время морового поветрия. Занимавшиесь особенно сей наукой, были следующие: Павзаний, урожденец из города Геллы, известный только по нескольким строкам Диогена Лаэрция; Поликтет Мессинский, исцеливший тирана Фаларида от болезни, которую считали неизлечимой; Геродикус, брал Оратора Горгия Леншинского: – для его славы достаточно сказать, что великий Иппократ был его учеником. Главное его правило для поддержания здоровья, состояло в движении; он многим прописывал, вместо лекарства, прогулку из Афин в Мегару, и обратно, что составляло около 160 верст⁵⁸. Филистон был современником Иппократа. – Менекрат Сиракузский хотя был и весьма учен, но гордость его и самолюбие превосходили всякую меру. Вылечив нескольких больных, находившихся в безнадежном положении, он прозвал себя Юпитером, и вместо награды за лечение, требовал от некоторых, следовать за ним; – он давал им имена: Меркурия, Геркулеса, Аполлона, и говаривал, что – подобно Зевесу, он путешествует по земле с богами. Известно его письмо к Филиппу Македонскому, которое начиналось так: «Менекрат-Юпитер, Филиппу: желает счастия,“ а далее пишет он ему: «ты умeрщвляешь здоровых, а я исцеляю болящих.“ Но Филипп ответствовал, что он желает ему более смысла и советует съездить на остров Антициру, обильный чемерицей (helleborus), которая, по мнению Древних, вылечивала от сумасшествия⁵⁹. Повествуют, что Филипп пригласил однажды Менекрата, с его богами, на обед, и что когда начали всем подавать кушанье, по перед Менекратом и его товарищами, постановили курильницы с фимиамом и начали совершать им возлияния. – Плиний⁶⁰ говорит, что Акрон Агригентский был основателем секты Эмпириков; под сим именем Древние, как известно, разумели тех медиков, кои утверждались токмо на одних опытах.

От многого числа Сицилийских Историков дошли до нас только творения Фемистогена и Диодора.

Первый, урожденец из Сиракуз, написал знаменитое сочинение под названием: Отступление десяти тысячь Греков, приписываемое обыкновенно Ксенофонту; ныне уже не существует сомнений в том, что настоящий автор оного есть Фемистоген: о сем говорил даже сам Ксенофонт, в начале III-й книги своей Греческой Истории⁶¹.

Вторый есть знаменитый Диодор, урожденец из Аргирума (ныне: San-Filippо d’Аrgiro). Из 40 книг, его Всеобщей Истории, мы имеем только 15, с несколькими отрывками от других. Его творение, драгоценно, в особенности для Истории Сицилии и весьма полезно для путешественника по древностям сего острова.

Кроме сих двух славных Историков, Антиoх Сиракузский, написал 9-ть книг Истории Сицилии. Дицеapх Мессинский, о котором я говорил уже как о великом Философе, не менее славен и как Историк. Он сочинил, подобно Плутарху, биографию великих мужей и о правлении Спартанцев, Коринфян и Афинян. Первое из сих трех сочинений было столь уважаемо в Лакедемоне, что оное читали ежегодно в присутствии Эфоров и юношества. Цицерон, в письмах к Аппику, советует ему читать Дицeарха, и называет его: удивительным.

Схолиаст Аполлоний⁶² сохранил нам из Дицеарховой Истории Египта, о коем он много изыскивал, весьма любопытный отрывок, в котором он говорит, что после Оруса, сына Изиды и Озирида, царствовал Сесонхозис и что промежуток царствования сего первого Царя до Нила или Нилуса, заключает 2500 лет, а от Нилуса до 1-й Олимпиады 456 лет. Посему, Менес, коим начинают династию Египетских Царей – Геродот и Диодор, – не есть первый Царь. Египет долго еще, а может быть и навсегда, останется великой тайной Истории и Хронологии.

Филист Сиракузский написал две Истории: первая, заключавшая период 800 лет, кончалась взятие Агригента Карфагенцами; а другая, начиналась с сей эпохи. Он также писал Истории Египта и Дионисия, выхваляемые Цицероном, который сравнивал его с Фукидидом⁶³.

Тимей Тавроминский заслужил большую знаменитость своими Историями Италии, Сицилии и Фив, особенно отличавшимися верноcтью Хронологии. Цицерон выхваляет его ученость и красноречие.⁶⁴ История ему много обязана тем, что он первый ввел счисление Олимпиадами, которое есть первое общее летосчисление. Скалигер называет его стражем времен (Сustos temporum.)⁶⁵

Евгемер Мессинский, написал Историю богов, в которой он говорит, что все боги язычества суть не что иное, как могущие, сильные и добродетельные человеки, обоготворенные человеками же.⁶⁶ Он определял места погребения сих богов, посредством памятников и надписей, из коих иные, по его словам, были им самим освидетельствованы на острове Панxaии; остров, может быть, выдуманный, хотя иные признают его существование; вероятно, что это таже Атлантида Сенеки и Платона, останками коей полагают ныне острова Мадеру, Канарские и Асорские⁶⁷.

Эмпедокл Агригентский, первый положил основание теории искуства уверят или склонят⁶⁸. После, ученики его, Сиракузяне: Коракс и Физиас составили из дара слова, науку, и открыли школу красноречия. – С водворения республиканского правления в Сицилии, по смерти Гелона и Гиерона, красноречие достигло своего совершенства. Весьма естeственно, что погода, искусство склонят народ, соделавшийся главой правления, должно было почитаться первым и нужнейшим.

Но Горгий или Горгиас Леонтинский, также ученик Эмпедокла, возвел сие искуство в Сицилии на высочайшую степень; он был учителем Лизиаса, Исократа, Алкивиада, Антифона и других славных Ораторов. Есхин и Эсхил ему подражали; вся Греция прославляла его. Ему воздвигли золотую статую в Дельфах⁶⁹. Афиняне включили в число празднеств дни, в которые он говорил сред них, и называли его богом красноречия⁷⁰. Он же, написал книгу о природе, в коей старался доказать, что человек ничего не может настоящим образом познать.

Достигнув глубочайшей старости и приближаясь к концу жизни, он впал в болезнь, от коей находился обыкновенно в усыплении. Посещавший его в сем положении друг, спросил его однажды: как он себя чувствует? Я чувствую, отвечал он, что сон начинает меня передавать в руки своей сестры. Виргилий также называет сон: Consanguinesus Lethi.⁷¹ Я сказал уже выше, что Сицилия может назваться колыбелью пастушеской Поэзии. Виргилий называет Вуколических муз: Sicelides Мusaе.⁷². Известная, начальная эпоха Поэзии Сицилийцев; принадлежит времени поселения Греческих колоний на сем острове.

Древнейшие Поэты оного суть: Аристоксен Селинонтский и Спезихор Гимерийский. Время существования первого, полагают в 29 Олимпиаде (664 г. до Р. Х.)⁷³ Он изобрел Анапест⁷⁴. Стезихор был современник Фаларида (около 566 или 554 до Р. Х.)⁷⁵. Он считался одним из величайших гениев Греции. Гораций сказал об нем:

Stesichorique graves Сamenae.

Его стихотворения хранились в храмах. Он написал Поэму о разрушении Трои; достойное подражание Илиады⁷⁶ и Сатиру на Елену. Сия Сатира подала повод к выдумке известной басни, что боги, в отмщение Елене, лишили его зрения, которое ему возвращено было, когда он воспел ей похвалу. Александр Великий весьма уважал первую их сих Поэм.

Многие уверяли, что первые вуколики сочинены были в Тиндаре Сицилийском, по случаю перенесения туда статуи Дианы Таврической, Орестом⁷⁷; но можно сказать вероятное, что историческое начало вуколической Поэзии происходил со времени празднества, учрежденного в Сиракузах, в честь Дианы. Это самое подтверждается Виргилиевым стихом:

Рrima Sуrасоsiо dignata cst ludere versu

Nostга, nеque erubuit silvas habitare, Thalia. (ЕсI. V1.)

Афиней⁷⁸ говорит, что первым изобретателем вуколиков был Сицилийский пастырь Диом, о коем упоминает Эпихарм. Вуколиками назывались песни, петые пастухами, под звуки флейты, и с плясками, при выгоне стад. Песни сии не должно смешивать с Эклогами и Идиллиями. Феокрит, Сиракузянин, слишком знаменит, чтоб нужно было говорить о нем, произнеся его имя. Виргилий, считал его своим образцем. После Феокрита, должно назвать Мосха, от коего нам осталось, к сожалению, весьма мало; но и сие достаточно, чтоб сделать его великим Поэтом. Силлий Итталик говорил о поэтах Сицилии:

Нic Рhоebо digna et Мusis vencrabere Vatum

Оra excellentum, sacras qui carmine silvas,

Quique Siracosia resonant Неlicona Сamena⁷⁹.

Чтоб показать степень народного просвещения в древней Сицилии и врожденную любовь жителей ее к Поэзии, я приведу здесь рассказываемое Плутархом и Елиеном⁸⁰. Многие из Афинян, полоненные Сиракузянами в несчастную экспедицию Никиаса и Демосеена, избавляли себя плена и смерти, читая Сицилийцам, на память, стихи из Эвритида; ибо Сицилийцы любили произведения сего знаменитого трагика более, чем сами Греки; стихи его переходили у них из уст в уста. Освобождавшиесь таким образом из плена, Греки, поставляли себе первым долгом – идти благодарить Эвритида и рассказыват ему свои приключения.

После истребления последней части Никиасовой армии, на реке Азинарии, разсеенные Афиняне, бродящие без пристанища и пищи, снискивали себе оные у поселян, воспевая им стихи Эвритида. Один Карийский корабль, преследуемый корсарами, просил позволения войти в Сиракузскую гавань. Сиракузяне опасались принять незнакомцев; но – спрося у них, не знают ли они чего из песен Эвритида и получа утвердительный ответ, не медля впустили их за сию плату.

Солин и Силлий Италик говорят, что Гимера видела первые театральные предоставления. Сиракузяне Эпихарм и Формикс суть, по словам Ариспота, первые изобретатели действия. Платон почитал Эпихарма совершеннейшим писателем древней Комедии. Аполлодор, из Геллы, был знаменитым Комиком и образцем Теренция. Изобрешение мимов или пантомимов принадлежит также, по свидетельству Солина, Сицилийцам(1).

Известно, что художества процветали в Сицилии в самых отдаленных веках, в царствование Гелона, Гиерона и двух Дионисиев, и что все города Сицилии были наполнены произведениями самыми изящными. Я буду иметь случай говорить о них в моем Путешествии. Не смотря на безпрестанные войны с Карфагенцами, Сиракузы заключали в себе великих художников, о чем ясно свидетельствуют превосходные серебреные медали времен Агафоклеса⁸¹, изображающие с одной стороны голову Прозерпины или Арепузы, а с другой, победу.

Царствование Гиерона II-го было весьма благотворно для Искусстве. Можно судить об их совершенстве в его время, по знаменитому кораблю, построенному под смотрением Архимеда, и который мог считаться на ряду с 7-ю чудесами Света. Корабль сей имел с каждой стороны по 20 рядов весел и заключал в себе водопроводы, сады, бани, храмы и целый арсенал осадных и других орудий. Пол в одной из зал был составлен из мозаиков, изображавших всю Илиаду⁸².

Но чтоб судить вполне о роскоши и совершенстве художеств в Сицилии, должно прочесть Цицеронову речь против Верреса, названную: de signis (о статуях), где он описывает грабежи сего Препора в Сицилии. Сиракузы, говорит Оратор, потеряли во время правления верреса более статуй, нежели убиенных, во время осады сего города Маркеллом. Кроме Сиракуз, все другие города, были предметы его алчности. Аббаш Фрагье (Fraguier) написал целую диссертацию о похищениях Верреса, под заглавием: Galerie de Verrès.⁸³ До нас дошло имя одного токмо Сицилийского ваятеля, называемого: Пифагор Лентинский; он был одним из знаменитейших художников Греции и первый до вел до совершенства изображение мускулов, жил и волос. Платон и Плиний говорят об нем; последний упоминает о его статуях: Астила и Хромoногого. Нынешние Музеумы Сиракузский и Капанский, хранят в себе достаточные свидетельства о совершенстве ваяния в Сицилии⁸⁴. Живописец Демоеил Гимерийский был учителем знаменитого Зевксиса. Его Алкмена, хранимая в Агригенте, была одной из превосходнейших картин древности⁸⁵. – Музыка обязана также многим Сицилии. По уверению Плутарха, Стезихор сделал большие открытия в оной. Платон учился музыке у Метелла Агригентского. Формикс, род гитары, и цимбал изобретены в Сицилии. Флейта изобретена пастухом, из окрестностей Капаны. – Андроний Катанейский ввел первый, мерные движения тела при звуке флейты, от чего и произошло употребляемое у Древних слово: сицилизовать, т. е. плясать. Элиен повествует, что некто Орикадм, Сицилиец, установил правила борьбы, названной потом Сицилийской борьбой.

Механика дошла в Сицилии до степени высочайшего совершенства: – довольно для сего назвать Архимеда; кто не знает того, который сказал: «Дайте мне место, где б я мог утвердиться, и я совращу землю? – того, который, один, защищал Сиракузы против целой армии Римлян и коего прозвали сторуким Бриареeм!

Наконец, совершенство Архитектуры Сицилийцев, видно и поныне в изящных остатках храмов: Агригента, Сегeста, Сиракуз, Селинонта и проч., приводящих в удивление художников всех времен.

. . . nес jam amplius ullа

Осcurrit tellus; mariа undique, et undique coelum.... (Verg. Аеn.)

Дневной жар начинал мало-помалу ослабевать, и легкий ветерок, игравший парусами нашего корабля, почти незаметно отдвигал его от берега... Солнце клонилось уже к западу; – лучи его, скользя по блестящей поверхности моря, осыпали багряным светом прелестный Неаполь, увенчанный садами и замками. Какие берега! Какие предметы, составляют полукружие сего очаровательного залива! Вот, грозный Везувий, клубящий черные столпы дыма по лазури райского неба Италии! Вот, у цветущей подошвы его, веселый Портичи: – это мавзолей пышного Геркуланума, погребенного под ним в волнах лавы. Там, далее, под грудами пепла, таится злосчастная Помпея; – там малая часть ее, с обезображенными храмами, театрами и портиками, проглядывает из-под траурного покрова своего на очаровательное небо, под коим она некогда дышала негой жизни! Здесь, высоко возносятся разнообразные верхи ландшафтных гор Сорренто, – отечество Певца Иерусалима! – Взгляните теперь на запад: вот живописная гора Позилипо, – а на вершине ее, в тени лавров и миртов, гробница Виргилия, которого взлелеела прелестная Партенопа:⁸⁶ dulcis alebat Рarthenоре...⁸⁷ и коего невидимый гений, кажется, доселе покровительствует любимые места свои. За ней, в глубине сего мирного залива, рассеян по береговому скату, город Пуццоло; над ним, господствуют хребты дышащей зноем горы Сольфатаро. Вот, очаровательная Баия – сладострастное убежище древних Римлян. Сколько развалин храмов и дворцев смотрятся здесь в зеркало едва плескающегося моря, и более не узнают себя!.. Там, далеко вдается в волны живописный мыс Мизен, куда пристал гонимый судьбой Эней, fato profugus. За сими лесистыми высотами, скрывается таинственное жилище Сивиллы Кулиской; далее, грозный Тартар и отрадные Элисейские поля; здесь, выходят из бездны моря, острова: Низида – с подводными скалами, Прочида, Иския. Сей последний, гордо возвышается в виде лазурной пирамиды, на вершине коей догарают последние лучи солнца... Теперь, мы проходим мимо кремнистых скал пасмурного Каприя: уединенное жилище Тиверия, гонимого беспрестанно муками совести и пенями жертв его, коим не заграждали входа к нему, ни ужас, ни угрозы, – стражи недоступных стен его дворца!

Окруженный неизъяснимыми красотами Природы, которые ежеминутно терялись уже в тумане отдаленности, я старался напечатлеть их в своей памяти; не примечал происходившего вокруг меня – и не мог отвести от них Глаз….

Солнце уже село, и Неаполь исчезал в пурпуровых сумерках; но Везувий, страшилище сих берегов, долго синел еще на отдаленном горизонте, озаряя оный изредка лучами молний...

И сумрак ночи расстилал

Невидимые крила;

Страж молчаливо управлял

Движением кормила;

Лишь изредка свои шестом

Компасу прикасался...⁸⁸

Почили спутники кругом –

Жребий всех оберегался

Одной опытной рукой.

С путеводителя, магнита

Он не спускает взор немой, –

И мимо правит от гранита,

Который вырос под водой; –

И неприметно загоралась

Звезда в след за другой звездой, –

И ночь над бездной воцарялась . . .

Меж тем, восточная страна

Внезапным светом просияла;

Как раскаленный шар, луна,

Из моря тихо выплывала:

Чем более она из вод

На небо возносилась,

Тем боле, с голубых высот

Светлела и сребрилась

И – осиянная в лучах,

Склоненная на волны,

Соорудила на струях

Алмазный столп огромный.

С чудесной картиной сей

Мой взор не расставался;

Меж тем, яснее и ясней

Свод неба разгорался, –

И как велик восторг был мой,

Когда я, занятый глубокой мечтой,

Склонившись на море, увидел под собой

Другие небеса и сонм светил другой! –

Отовсюду солнцами и небом окруженный,

В смятеньи чувств своих, я мнил,

Что вдруг, с землей разлученный,

Бездонной вечности я в Океане плыл!..

О! как люблю я восхищаться

Великолепной картиной небес!

С звездами, пламенной душой люблю сливаться

И прочь от сей юдоли слез

Парит на крилиях бессмертья

Туда, в лазуревую сень!..

Высокия красоты природы погружают меня скоро в задумчивость, и часто вместо того, чтобы прилеплять к здешнему миру, возносят в неизвестный, который, будучи так непонятен разуму, близок сердцу и как будто бы знаком ему...

Поднявшийся противный ветер долго продержал нас около одного места; скрыл снастей от беспрестанных перестановок парусов, часто тревожил мой сон. С восходом солнца настал совершенный штиль, но мы потеряли уже из виду землю, и необозримое море расстилалось огромным полем, сливаясь со всех сторон с небом. Мы ставили парус за парусом, и наконец их набралось так много, что иные почти касались моря; ни один зефир не мог пролететь мимо, чтоб не задеть нас крылом своим. Средиземное море имеет какой-то не обыкновенный лазурный цвет, по причине почти всегда ясного неба; не удивительно, что Древние произвели из волн его богиню любви. Зефиры были нам верными спутниками во все время нашего плавания; ни одно облако не пролетало по небу; зори оспоривали красотой одна другую; солнце вставало и заходило в бездны моря во всем величии; как часто я встречал и провожал его, полный восторга!..

Я находился, на трехмачтовом военном пакетботе, определенном для сообщений между Неаполем и Палермой. Общество наше состояло большей частью из Палермитян. Тут была Княгиня Ланци с мужем, которая вручила мне, уже на борде, рекомендательное письмо в Палерму, от Дюшессы Бервик, (с коей я был знаком в Неаполе). Я назову Графа Амари, человека весьма сведущего, особенно в делах своего отечества; Графа *, жителя окрестностей Терра-Новы, коего имя, к сожалению, ускользнуло из моей памяти; Маркиза К., познакомившего меня, во время сего переезда, с прелестными стихотворениями Аббата Мелли, Анакреона Сицилии. Но я имел настоящим товарищем предпринятого мной путешествия, сослуживца и соотечественника моего, Полковника К... . . а. Кто бывал на море, тот согласится, что в первый день плавания, самое любезное общество, от непривычки к движению корабля, унывает, остается в бездействии и чрез несколько часов по снятии с якоря рассеевается в разные стороны, и тогда корабль представляет часто вид госпиталя. Со вторым или третьим днем, общество пассажиров мало по-малу оживляется выздоровляющими, и – начинается знакомство. Так было и с нами. Мы сошлись весьма скоро. Когда взоры ни чем не развлечены, когда необозримые пространства моря и неба суть единственные предметы, – тогда невольно связь с ближним делается теснее.

Слабый ветер очень мало подвигал нас, но скука не касалась общества. Однажды, уклонясь на конец палубы с молодым Графом * мы любовались захождением солнца, открывая в отдалении белеющие ветрила; мы переходили из мечтаний в мечтания, которые, как бы толпами, слетают с небес по захождении дневного светила – и погружают в сладкую, задумчивость предприимчивых мореходцев. Представляясь часто в виде мрачной и даже грозной будущности, ночь, имеет более таинственности на море, чем на земле.

Еra giá I’am che valge‘l disiо

А’ naviganti o’ntenerisce il ouore,

Lо di ch’ han detto a’ dolci amici addio;

Е che lо nuovo рeregrin, d'amore

Рunge, se ode squilla di lontanо,

Сhe pajа’l giornо pianger che si muore...⁸⁹

(Dante. Purg. C. VIII.)

В сии торжественные минуты, сообщали мы друг другу с какой-то невольной искренностью, примечательнейшие черты нашей жизни, и вот отрывок из жизни Сицильянца:

«В течение последней войны с * * *, – начал он, – я имел несчастие попастся в плен к неприятелю, в одном морском сражении.Победители, жестоко дали мне чувствовать права сильного, заключа меня в нижнюю часть корабля, вместе с одним молодым Французом. Каюта наша, если можно назвать сим именем мрачный, смрадный угол, где едва могли мы ступить три или четыре шага, была противнее вся кой тюрьмы. Удушливый воздух, скудная пища, жестокое обращение, довели нас скоро до отчаяния. Тесно сближенные несчастьем, мы терялись мыслями, изыскивая способы переменить нашу участь; но – какое средство могли мы иметь к освобождению?.. Единственное наше утешение было, попеременно глядеть из узкого окна на бесконечную поверхность моря и дышать воздухом, коим мы так нуждались. Часто желали мы броситься в волны, но надежда удерживала нас и самое отчаяние, угнетающее нас, указало на способ к спасению, который мы никогда не могли предвидеть. После нескольких дней плавания, вскоре по захождении солнца за густые облака, отдаленные удары грома и удушливость в атмосфере возвестили приближение бури; ночью волнение усилилось; шум на корабле и скрыт снастей, показывали нам приготовления к штурму, и вскоре одна из ужаснейших бурь заревела. Корабль наш то поднимался на страшную высоту, то погружался в бездны; весь экипаж находился в чрезвычайном смущении; но страх не касался нас; ибо положение наше было столь тяжело, что мы не боялись смерти. В одну из ужаснейших минут, когда треск корабля, казалось, предвещал гибель, видя дверь нашей каюты растворенной, нам пришло на мысль самое дерзкое предприятие: мы решились, всепомоществуемые одним преданным нам матросом, (чужеземцем, как и мы) воспользоваться всеобщим смятением и темнотой, спуститься в одну из привязанных к кораблю шлюпок и ожидать в ней окончания бури, с тем, чтобы отрезаться потом от корабля. Решимость и Провидение увенчали нас самым блестящим успехом. Но вообразите теперь нас на безизвестном море; ибо мы не знали достоверно, где находимся, хотя полагали себя на Средиземном. Не стану описывать ужасов сей незабвенной для нас ночи! Не могу постичь, как громады волн не поглотили нашей шлюпки; скажу только, что к рассвету, море совершенно успокоилось; весьма вдалеке синел берег; боковой ветер дул к оному, мы подняли парус – и незадолго до захождения солнца, приплыли к диким скалам. Нашедши с большим трудом место, где приспать, мы лобызали незнакомую землю; но недолго остались в недоумении, встретясь с шайкой Варварийцев, которые в одно мгновение нас окружили, связали руки и повлекли с собой. Мы весьма хладнокровно приняли сие приветствие; – и на другой день находились в Феце, пред лицем смуглого правителя сего города; он знал не много по-Итальянски; и мы рассказали ему наше происшествие; в первый день мы были заключены и узнали потом, что неприятельский Консул, там находящийся, требовал выдачи нас в его руки, как военопленных; но гордый сын Омаров отказал ему и позволил нам, к крайнему нашему удивлению, достигнуть берегов Испании.“ –

Сим заключил повесть свою любезный Граф коего жизнь исполнена была романических происшествий.

На четвертый день плавания открыли мы, после обеденного времени, скалы острова Устики который напоминает ужасную смерть шести тысяч воинов, наемников Карфагенских. Карфaгенцы, дабы не заплатить им, заслуженных ими денег, высадили сих несчастных, обманом, на этот бесплодный и необитаемый остров, где они все погибли от голода; кости их долго устилали берега, от чего и прозван оный: Оsteоdes, или остров костей. – Устика не существовала, как говорят, прежде первой Пунической войны, и, вероятно, есть волканическое произведение.⁹⁰ Один из числа любезнейших пассажиров, с приближением к скалам Устики, сказал нам: «может быть, не многие из нашего общества знают, что сей маловажный островок ознаменован пером Боккачия,“ – мы все признались в нашем неведении: – «и так я скажу вам государыни и государи мои, что сей остров может пробудить лиру Поэта: – здесь покоится прах прекрасной дочери Короля Тунисского, и так как я уверен, что вы предпочтете рассказ Боккачия моему, я приглашаю вас выслушать одну из его бессмертных повестей.“ – Дамы наши, как бы забыв вольность пера сего великого Писателя, в один голос требовали немедленного чтения, – принесли книгу, сели в кружок, и мы все, приготовясь, по общему предмету повестей Боккачиевых – смеется, – были растроганы– и в продолжение чтения невольно посматривали на Устику.⁹¹ Здесь содержит Неаполитанское Правительство, часто своих преступников. Дерзкие Варварийцы похитили отсюда первых жителей, переселенных из Сицилии. Печальный остров сей отстоит от нее на 30 географических миль, и имеет 12 миль в ширину. Малое число невольных обитателей оного, во время чрезвычайных жаров сего лета, иссушивших его скудные источники, погибло бы от жажды; если б не приспели на помощь два корабля из Палермы, нагруженные водой. – Тут нас застиг опять, штиль.

На следующий день, поутру, корабельный колокол возвестил нам обедню; наступивший день был воскресный. Две или три доски, утвержденные к большой мачте, составили скромный алтарь; старец Священник, в белом облачении, вынес святые дары, – и все плаватели пали ниц; глубокое молчание водворилось; тишина неба и моря соответствовали оному. Все занялись молитвой, и даже правящий рулем, оставил его; тогда, произвольно колеблемый корабль казался преданным деснице Святого Промысла, пред коим мы преклоняли колена. Во весь сей день мы едва несколько подвинулись вперед; ветер совершенно упал; жар был чрезвычайный; но часа за три до рассвета шестого дня, подул сильный попутный ветер; быстрый бег корабля и шум волн, разбивающихся об его ребра, пробудили нас от покойного сна. Мы радовались приближавшемуся концу плаванья и друг перед другом старались, при белеющемся рассвете, открыт берег Сицилии.

Заря румянила уже горизонт, когда шкипер возвестил нам сей остров, показывая на лазуревые вершины мыса Галло, прозирающия сквозь розовые облака и утренние пары. Корабль наш летел, как стрела, при радостных взаимных поздравлениях. Заря бледнела, пары исчезали, берег терял синеву свою, и вместе с сим, обозначались цепи высоких гор, заливы? изгибистые берега, одетые рощами, городами и селениями. В 9-м часу вошли мы в обширный бассейн Палермского залива, заключенного с запада, громадой горы Пеллегрино, охраняющей гавань от северных ветров, – а с востока, пирамидальным мысом Зафарано. Вскоре открылась Палерма.

Я помню твой восход, знакомое светило,

Над мирной страной, где все для сердца мило,

Где дремлет нежный мир и темный кипарис.

И сладостно шумят полуденные волны.

Там, некогда, в горах, сердечной думы полный,

Над морем я влачил задумчивую лень...

(А. Пушкин. Маяк. Стих)

Мы стали на якорь близ красивого маяка, в шумном порте, наполненном кораблями. Несколько лодок окружили нас, с громкими предложениями услуг; но голоса трактирщиков были слышнее прочих: – увидев свою добычу на земле, их усердие усугубилось; к ним присоединилось несколько резвых мальчиков, продающих опахалы; мы сначала удивлялись их предложениям; но посмотрев вокруг, увидели, что весьма многие мужчины пользуются сей дамской принадлежностью, и мы решились на сию покупку, от необыкновенного зноя, который, при первом шаге моем на землю, возвестил мне остров Солнца.⁹²

Здания Палермы с первого взгляда показывают роскошный город. Мы вступили в него чрез готические ворота, – ведущие в великолепную улицу, называемую: il Саssаro, или Толедская; она идет прямой линией сквозь весь город; дома, составляющие ее, не уступают, архитектурой, Неапольским; – но улица сия была в то время совсем пуста: водворившийся зной, заставлял всех укрываться, все решетки и гардины в окнах были опущены, и мы сами спешили отдохнуть в ожидавшей нас гостинице. Следующий день мы употребили на визиты, с рекомендательными письмами. Гостеприимство и ласковость Палермских вельмож сблизили нас с ними, с первого раза. В особенности Дюк Серра ди Фалько, правящий Министерством внутренних дел, и Генерал Вальмоден, начальствующий Австрийскими войсками, занимавшими тогда порты Сицилии (в следствие политических происшествий 1820 года), привлекли нас к себе своей любезностью. Мы узнали от них, между прочим, что скоро настанет для сего города праздник, ежегодно торжествуемый с большим великолепием, в честь Св. Розалии, покровительницы Палермы; они советовали нам употребить промежуток времени, до сего торжества, на обозрение западной части Сицилии, и мы решились последовать сему совету, но – не прежде, пока совершенно отдохнем от морского пути и несколько насладимся роскошью прекрасного города.

Палерма не имеет сходства с городами Италии; вы видите здесь другую Природу и даже другие лица; переезд из Неаполя, морем, показал мне сие различие весьма чувствительно. При первом шаге в Палермском порте, наружность Сицилийцев обратила мое внимание; живость их лиц чрезвычайно выразительна: кажется, что каждый взгляд их – говорит; черты их весьма правильны, глаза быстры, волосы по большей части черны, цвет лица смуглый, и некоторая гордость видна в их улыбке. Значительная осанка и твердая поступь дают им некоторую важность. Язык их не так приятен, как Итальянский; он резок, но в нем нет ни чего сходного с грубостью некоторых северных языков; – быстрый разговор и, смешанный с беспрестанными пантомимными движениями, обращает невольно внимание чужестранца. Нигде не усовершенствована так пантомима, как в Сицилии. Сие искусство говорить телодвижениями – сохранилось здесь от времен тиранов, когда, всякое нескромное слово, стоило заключения или смерти.

Мы употребили первые дни на осмотр города. Окружность его имеет около 9 верст; с западной стороны есть небольшие укрепления и стены, впрочем, он отовсюду открыт. Палерма построена на самом берегу моря, в обширной долине, посреди цветущих садов.

Каменистые цепи гор, заслоняют со стороны земли небосклон, и при первом взгляде, кажется, что город прилежит к их подошвам. Две прекрасные прямые улицы разрывают Палерму накрест: Толедская или Касcepo, и Макведа или Страда-Нова. Прочие улицы изгибисты, – и по весьма полезной причине; ибо там, где солнце никогда не застилается облаками, дорожат тенью, и она всегда сохраняется в кривых улицах.

Архитектура Палермских зданий не представляет особенного характера, но есть слиток вкуса Испанского с Мавританским; тоже почти можно сказать и о характере нации, который, сверх природной своей оригинальности, носит отпечаток двух народов, долго владычествовавших в Сицилии.

Дома главных улиц, Толедской и Макведы, великолепны; они не имеют крыш, которые заменены террасами; иные из сих террас покрыты цветниками; нижние этажи заняты лавками и бесчисленными кондитерскими буфетами, а прочие жилые этажи испещрены открытыми и решетчатыми балконами. К вечеру, все жители переселяются на них, со своими занятиями. Глаза разбегаются по пестроте одежд, беспрестанно останавливаются на прелестных лицах женщин, или стараются разгадать оные сквозь тонкость покрывал, под коими обыкновенно полускрываются здешние красавицы. Нередко в сих семейственных кругах вы увидите, посреди белоснежных или цветных одежд женщин, черную рясу счастливого Аббата, который, облокотясь весьма свободно на кресла своей соседки, беседует с ней в полголоса... Покрывала, с которыми ходят здешние дамы, налагая на них приятную оттенку, придают им, в глазах мужчин, красоту, иногда вообразительную; те, которые не весьма щедро одарены Природой, украшают себя искусной драпировкой сих покрывал, кои весьма длинны и спускаются вдоль всей спины; но покрывало красавицы поднимается, как будто против ее воли услужливым зефиром или собственной ее небрежностью. Здесь женщины чрезвычайно стройны; вообще – черноволосы; косы их длинны; черты лица – Греческой правильности, глаза – полны огня; цвет лица – белый, если тщательно сбережен; но простой народ смугл. Любовь, балконная жизнь и вечерняя прогулка на берегу моря суть их занятия. Любезность их весьма приветлива, – и кажется, что ревность мужей не налагает уже на них столь тяжких оков, как прежде.

Из главных зданий Палермы, привлекающих наиболее внимание, я опишу, во-первых, соборную церковь Св. Розалии. Вид ее напоминает великолепие Мавров. Кроме высокого купола, тонкие четырехсторонние башни возвышаются по четырем углам параллелограмного здания. Хотя строгий вкус может найти предосудительным излишние наружные украшения, но сия странность Маврского зодчества имеет свою красоту, которую недолжно исследовать по частям. Зодчество Восточных народов, подобно, как и Поэзия их, есть не правильная, но роскошная игра пылкого воображения, и можно ли осуждать Поэта за неправильности, коль скоро они облечены в необыкновенную красоту? – Сей храм облекает в Восточный вид всю площадь. Он был воздвигнут в царствование Вильгельма II-го, гордым Архиепископом Готье, в 1165 году. Внутренность уступает наружности; план весьма обширен и хорош, но частные украшения – без вкуса: тяжелые своды поддерживаются четырьмя короткими составными колоннами, они несоразмерны с огромностью здания. Но там, все внимание обращается на превосходные гробницы двух Императоров: одна из них принадлежит Генрихy VI, бесчеловечному тирану, прозванному Нероном Сицилии; а другая – знаменитому Фридриху II, коего царствование составляет, может быть, важнейшую эпоху ХIII века; обе они иссечены из цельных масс древнего красного порфира и сделаны по образцу известной гробницы Агриппы, находящейся в Риме, в церкви Св. Иоанна Латрана; они также напоминают не менее огромные куски порфира, из коих сделаны две ванны Римских Императоров, хранящиеся в Ватикане. Не надобно вглядываться в резные украшения Палермских гробниц: они изобличают посредственность средних веков. Сии прекрасные куски были вывезены из Палестины. Советую заметить кафедру, ознаменованную резцом Каджини, жившего в 15-м веке.

Против самого собора Св. Розалии, возвышается дворец древних Королей Сицилии. Печать времени, исторические воспоминания и разнообразная архитектура его, которая, однако не без великолепия, дают ему цену в глазах путешественника. Ныне в нем находятся залы Совета и Парламента и в нем живут Вицерои. Внутренность его в запустении; – Рогеры, Роберты и слава не обитают более в нем!

Дворец сей заключает истинное сокровище; вы там увидите два бронзовые овна, сооруженные Архимедом, в Сиракузах, и найденные в развалинах сего города. Как одушевляет их имя Архимеда! Это единственный остаток сего сверхъестественного гения. Овны сии, коих было четыре, стояли на колоннах по четырем углам одной из Сиракузских башен; в каждом из них есть несколько отверстий в боках, куда проникал ветер, и от чего они, издавая особенные звуки, подобные мычанию сих животных, определяли (как говорят) направление оного. Какая роскошь хитрого искусства? В Музеуме Иезуитском можно видеть собрание древностей, найденных по большой части в Палерме и в ее окрестностях; главное богатство Музеума состоит в медалях и глиняных сосудах. Много и надписей, но все беспорядочно расположены и худо или совсем не истолкованы. Там же я видел статую одного из Египетских богов, во внутренность которой помещался жрец и произносил оракулы. – К замечательным зданиям Палермы принадлежат по четыре фаса домов, кои составляют в самом центре города, где пересекаются две поперечные улицы, Толедская и Макведа, восьмиугольную площадку. Архитектура их подобна Флорентинской, но отягчена разными побочными украшениями, к числу коих принадлежат несколько мраморных статуй. Должно упомянуть также об обширном доме Архиепископов и о красивом госпитале для бедных, находящемся при выезде из города, по дороге в Монте-Реал. В числе достопамятностей города, занимает не последнее место большой водомет, сооруженный на так называемой Преторской площадке, против Сената, и который, если б не слишком был стеснен высокими домами, то получил бы лучший вид; он весь из белого мрамора и заключает в себе до сорока статуй средней величины. У ног их дельфины и другие животные извергают воду. Сей водомет роскошен – во вкусе Мавров, и слишком изукрашен; кто не предпочтет сей роскоши превосходную простоту водомета Acqua Fеliсе, на высоте одного из семи холмов Рима? или Моисея, в той же столице? или Нептуна, в Болонии? Палермский водомет сооружался в течение 180-ти лет; над ним трудились многие искусные ваятели, меж коих отличаются Вагерино, Камильяно и Себастиан Пьомба.

Самым привлекательным местом города, была для меня набережная (Мarina). С семи часов вечера, начинается уже берег покрываться праздными. По мере, как солнце склоняется к горизонту, и приятная свежесть сходит с небес прохлаждать знойную землю, – толпа увеличивается, и блестящие экипажи, с нарядными дамами и кавалерами, начинают мелькать; скоро составляют они целые ряды, – и стук колес и веселый шум голосов, глухо разносятся по морю. – Но светило дня скрывается уже за синим колоссом горы Пеллегрино. Дикий вид сей огромной горы, рисуясь по розовому небу, кончает, на западе, перспективу. Ряд великолепных зданий тянется вдоль берега и сливается с садами и дачами; далее, берег закругляется, – и нагие цепи гор, Катальфано и Багарии, заключают восточный горизонт. Когда же бледная луна, одетая тонкими парами наступающей ночи, выходит из необозримого пространства тихо колеблющегося моря, – прогулка сия принимает совсем другой вид. Вот уже волны улеглись, ветер упал; луна рассыпает алмазы по гладкой поверхности уснувшей пучины, и тишина Природы, кажется, действует тогда на людей. Тут, многие дамы выходят из колясок и дав руку своим мужьям или кавальерам, направляются вдоль берега и теряются в сумерках; – на сем месте не терпят ни фонарей, ни факелов, а довольствуются одним светом Дианы.

В тоже время, внезапно освещается разноцветными фонарями красивая беседка, посреди берега. Там уже целый оркестр ожидает назначенного часа, и вдруг, очаровательные звуки Итальянской музыки поражают слух. Тут можно видеть, как чувствительны южные народы к гармонии. С первым ударом смычка, движение толпы прекращается, все умолкает; в один миг все экипажи останавливаются, хотя бы то было на повороте; каждый остается недвижим на том месте, где до него достиг первый звук; все упиваются негою гармонии и только тихий гул морских зыбей сливается с ней. С пресечением музыки, стук колес, шум толпы, громкие голоса продающих мороженое и льдистую воду, нарушают безмолвие. Чрез каждые полчаса оркестр играет и тоже зрелище возобновляется.

Как сладостно, после дня, проведенного под раскаленным небом, бродить с милой женщиной в тени ароматической ночи, на берегу спокойного моря или под навесами апельсинных и померанцевых дерев. Для Сицилиянок, любовь столь же необходима, как и воздух. Жар климата, благовония трав и цветущих фруктовых рощ, вливают негу во все их чувства, и тогда, одна мысль, одно желание управляет ими. Вот таинственные часы любви! Скольким юношам день казался веком в ожидании сей ночи, которая, в свою чреду, покажется им мгновением. Сад, называемый сладким именем Флоры, принимает тогда, под ночные кровы своих ароматных дерев, счастливые четы; они, как тени Елисейских полей, мелькают там и здесь...

Там вьются виноградны лозы,

Сплетая вам тенистый свод;

Там царствуют младые розы –

И негой дышущий Эрот.

Сих скромных мест игривый Гений,

Велит вам позабыть про смерть –

И весь в цветах, он с ложа лени

Объятья к вам спешит простерть.

Здесь слышны соловья напевы,

Здесь веет ветерок на вас

Как с опахала милой девы,

Когда, от вальса закружась, –

И чуть переводя дыханье, –

Прохладу на себя манит

Скрывая персей трепетанье

И пламень розовых ланит...⁹³

Прогулка сия продолжается почти до двух часов ночи. Откуда все направляются по Толедской улице, где экипажи беспрестанно останавливаются возле кондитерских лавок, коими изобилует сия улица; пешеходы наполняют внутренность оных, а знатные прохлаждаются в своих колясках. Мороженое, делаемое в Палерме, может назваться первым в Европе; роды оного бесчисленны. Расход на сие лакомство необыкновенно велик, тем более, что оно делается почти необходимым во время жаров, особенно когда ветер Сироко посещает сей берег; тогда весь день и половину ночи, лимонадные буфеты принимают посетителей. Иные из сих приятных убежищ от раскаленного неба, не имеют окон; свет проникает из дверей и едва показывает в глубине мягкие диваны, на которых нежатся распаленные жаром красавицы, и прохлаждая себя мороженым, внимают сладким речам своих Чижизбеев. Но ничего не может быть неприятнее докучливой толпы нищих, которые в одно мгновение окружают со всех сторон приблизившийся экипаж, как свою добычу; это те же сцены, как и в Неаполе: к ним трудно привыкнуть!

Наружность всякой столицы обличает свойства и образ жизни не только городских жителей, но и всего народа. Посмотрите на Палерму: много ли вы найдете в ней магазинов с полезными товарами, много ли рабочих лавок? Везде кондитерские и кофейные дома или Казины; и наблюдающий чужеземец, не путешествуя еще по сему острову, приготовит себя видеть народ чувственный и баловней южного неба.

Там расцветает нард и киннамoнa лозы – И воздух напоен благоуханьем розы...

(Батюшков)

Чужестранцы найдут много удовольствий в здешних клубах, особенно в большом дворянском Казино, который оживлен обществом милых женщин. Там играют в карты, читают Журналы, поют и беседуют. Женщины здесь весьма ласковы и развязны. Любовь, кажется, оживляет все их речи. Нравственность их мало различествует от нравственности Итальянок, – но Сицилиянки сладострастны, а не развратны. Чижезбеизм здесь также царствует, как и в Италии; здесь часто молодая девушка, выходя за муж – по приличию, требует от своего мужа контрактом, чтоб тот, которому принадлежит ее сердце, был ее кавальером сервенти.

Хотя матери строго наблюдают здесь за своими дочерями, но собственный пример сих первых, рано пробуждает пламенное воображение детей. Здесь почти все девицы в переписке с молодыми людьми. Они передают одна другой куплеты, получаемые ими от своих обожателей, питая тем, между собою, беспрестанное соревнование.

Дворянство в Сицилии весьма многочисленно. Привязанность к титлам нигде, я думаю, не обнаруживается так сильно, как здесь. Почти все дворяне носят звания Князей, Графов, или Маркизов; титла сии получаю они обыкновенно при покупке владений и очень часто от своих жен. Многие кавальеры, терпящие бедность в семейственном кругу своем, разъезжают во время прогулки в блестящем экипаже, и с наступлением ночи сопровождаются до своего дома несколькими факелами. Привязанность к титлам, ведет за собою неминуемо пышность и неуместную спесь, и вы это найдете в Палермских дворянах; но они обнаруживают свойства сии более между собой и особенно перед Неаполитанцами; с иностранцем же приветливы и гостеприимны. Все показывают большое соперничество в преимуществе древности своего благородства; мне часто случалось слышать, как они называли с иронией иных известных своих Графов: мелким дворянством; это еще неизгладившиеся следы средних веков. Судя вообще, Сицилийцы рождены с острым умом и с пламенным воображением, и – что более всего, с твердым и благородным характером, делающим их способными к великим предприятиям; но они очень отдалены просвещением от прочих Европейцев: – это более происходит от тяжкого ига, под коим они находились в разные времена у разных народов.

Сказанное мною о Палермском дворянстве, есть рассуждение общее; но вы всегда найдете здесь вельмож с обширными познаниями и коих круг общества стоит на ряду с первыми обществами всякой столицы.

Во время пребывания моего в Палерме, я посещал с особенной приятностью дом Дюка Серради Фалько, который, не смотря на молодость лет своих, занимает место Министра внутренних дел. Его проекты показывают большие сведения и патриотизм. Любезность молодой супруги его привлекает к ним лучшее общество; приветливость их будет для меня всегда памятна. Дом Графа Амари, отличного своей опытностью и особенными сведениями по хозяйственной части своего отечества, – доставлял мне также много приятных часов; но – чаще всего проводил я время у Графа Вальмодена. Сей Генерал, приобретший себе отличное имя в кампании 1814-го года и служивший некоторое время под нашими знаменами, начальствовал тогда семью тысячами Австрийских войск, занимавших Сицилию; на сем скользком посту, посреди народа предприимчивого и недовольного своим Правительством, он умел заслужить общую любовь. Мы часто обедывали на его даче, на берегу моря, по дороге к Багарии. Круг его собеседников состоял всегда из просвещенных военных людей и двух или трех известных Палермских вельмож. После обеда мы уклонялись под тень апельсинных и лавровых дерев, составлявших его сад, населенный несколькими лучшими птицами и зверями сего острова; там, непринужденная искренность и веселость оживляли разговоры наши, кои часто продолжались до самого вечера. Около семи часов мы расходились, и через час или два встречались опять на очаровательной прогулке – по набережной.

Летний жар в мое время был чрезвычаен. Палящий ветер Сироко, порождение Африканских степей, посещал сей берег слишком часто. Реомюров термометр показывал не редко до 35-ти градусов в тени. Тогда, в продолжение целого дня, город делается пуст; почти ни одного прохожего не видно на улицах, все гардины опущены и ставни закрыты; глубокая тишина, как бы предвестие какого несчастья, царствует повсюду; чрезвычайное расслабление находит на человека; сильный тот открывает все поры, а воздух походит на испарение печи. Какой расход тогда на мороженое! Надобно заметить, что Палермитяне в летнее время завтракают всегда мороженым. Я не мало удивился, когда увидел в первый раз, в 6-ть часов утра, все кондитерские лавки наполненными посетителями, употребляющими сие прохладительное, вместо кофе и чаю; но вскоре сам был принужден последовать сему примеру, ибо в чрезвычайный зной, ни что не поддерживает так силы. Зимой здесь всегда около 10 градусов тепла, и весьма редко ртуть доходит до точки замерзания; но это уже nec plus ultra здешнего холода.

В продолжение жарких дней, Палермитяне, и в особенности дамы, невидимы от 11 часов утра до пяти по полудни; это время посвящают они сну, или отдохновению; весь вечер употребляют на прогулку, a часть ночи на беседы. – Палермские вельможи могли бы несколько защитить себя от жару, построив дома свои на берегу моря; но сия часть города занята была с давних времен укреплениями, из коих иные еще существуют; – так, что почти один только дом или, лучше сказать, великолепный дворец Князя Бутеры, пользуется сею местностью.

В первые дни моего здесь пребывания, я по знакомился с знаменитым Астрономом, Аббатом Пиацци. Палерма, его отечество, есть любимое его жилище; не смотря, что Неаполитанский Король сделал его главой славной обсерватории своей столицы и почтил всеми отличиями, сей ученый муж хранит неизменную привязанность к своей родине и к тому берегу, где Урания увенчала его неутомимые пруды. Он расширил круг планетной системы нашей открытием Цереры в 1801 году 1-го Января (н. c.) и стал на ряду с первыми Астрономами. Его творения займут отличное место в Истории Астрономии. Чрез него, Палермская обсерватория сделалась одной из знаменитейших; он издал любопытное описание ее. Новая Неаполитанская обсерватория на Саро di monte, также им основана. Некоторые инструменты здешней обсерватории, особенно те, кои служат для наблюдения прохода планет, славятся своей удивительной точностью. Занимающийся Астрономией, вполне удовлетворить здесь свое любопытство. Аббат Пиацци принял меня очень ласково; первое посещение мое продолжилось более трех часов, и я не могу не изъявить здесь моей признательности сему почтенному старцу за благосклонность, с каковой он несколько раз уделял мне часы от высоких занятий своих и удовлетворял мое любопытство на счет его науки. Я нашел в нем весьма скромного философа, тем более признающего слабость земных познаний, чем более взор его проникает в таинственные бездны неба. Он имеет теперь 76-ть лет⁹⁴, росту среднего, худощав и весьма еще бодр по своим годам; разговор его очень тих и весьма натурален; жизнь его посвящена уединению и стараниям оставить по себе в своем отечестве достойных преемников. Открытием Цереры в первую ночь 19-го столетия, он озарил ученый горизонт оного и пробудил гений своих последователей. Поводом к сему открытию, сказывал мне Аббат Пиацци, послужило ему мнение Кеплера, что расстояние, находящееся между Марсом и Юпитером, слишком не пропорционально с расстояниями других планет между собой.⁹⁵ Г-н Пиацци подарил мне, при прощании, на память, описание Палермской и Неаполитанской обсерваторий, им учрежденных.

В одной Палерме и принадлежностях ее насчитали мне до семидесяти монастырей; вообразите же себе, сколько их по всему острову! В числе 1,600,000 обитателей, полагают в Сицилии 47 тысяч духовенства. Многолюдье в Палерме постепенно убавлялось от начала 18-го столетия; тогда сия столица населена была 200,000 жителей; ныне же едва заключает 150,000. Без сомнения, духовные Ордена, наполняющие сие государство, много препятствуют народонаселению, которое могло б быть значительнее, по той причине, что здешние женщины весьма плодородны, очень рано выходят замуж и уже совершенно зрелы в 13 лет.

Любопытнейшим из всех Палермских монастырей, я назову Капуцинский. Он находится за чертой города. Монастырь сей считается одним из главнейших Капуцинского Ордена; здание оного обширно, а число братий многочисленно. Не рассуждая ни в пользу, ни против монашества, я скажу об одном из человеколюбивейших постановлений сего монастыря. Здесь учреждена особая трапеза для больных и для тех неимущих, кои стыдятся своего положения. Хотя это заведение свойственно многим монастырям, но чувствительность, с которой сие самое исполняется здесь, совсем необыкновенна: сия трапеза находится в самом уединенном месте, удаленном от взоров любопытных посетителей; особенный коридор, известный только неимущему насущного хлеба, ведет его скрытно под благодетельный кров служителей Христа. В числе сих бедных, часто бывают и дворяне, коих самолюбие не оскорблено смирением наделяющих во имя Деятеля всех благ.

Сверх того, монастырь сей знаменит своими погребальными галереями. Они поражают воображение и надолго остаются в памяти. Нас провели под своды, куда едва проникает слабый свет; вдруг растворилась железная решетка, и спустясь на несколько ступеней, мы увидели себя в длинных коридорах, коих стены с низу до верху обвешены были рядами иссохших трупов, в монашеских облачениях. Число их превосходит тысячу; все черты лица, хотя обезображенные, сохранились. Пол заставлен со всех сторон, нагроможденными, один на другом, гробами, с надписями о погребенных. Гробы сии более или менее отделены, смотря по званию умерших. В иных хранятся знатнейшие дворяне, а в других лежат некоторые братья монастыря, которые готовятся чрез несколько месяцев занять места на стенах, коль скоро тела их получат надлежащую сухость.

Между прочим, я заметил в пещерах, на одной полке, череп, увенчанный короной; какой поразительный иероглиф! Я узнал, что это голова одного Мароккского Императора, который, будучи занесен бурей на сей берег, принял Христианскую веру и умер в Палерме.

Мне кажется, что сей обряд – обнаруживать мертвецов, оскорбляет закон Природы. Смерть есть великое таинство, из благоговения к коему, принадлежащее ей не должно видеть света; по крайней мере таковое жилище усопших не должно быть зрелищем для любопытных, но единственно для размышляющих над смертью. Но Сицилийцы находят приятноcть похищать у тления тела близких своему сердцу. Многие из знатных дворян имеют у себя ключи от гробов родственников. Это совершенно Египетский обычай. При нас работали новую погребальную галерею, ибо старые сделались уже тесны для помещения тел.

Посещая недавно, в северной Италии, берега Требии, прославленные Аннибалом и Суворовым, я видел, на равнине битвы, скромную церковь, под сводами коей устроена весьма замечательная часовня, в память храбрых, падших на той земле. Там все стены, все украшения и все принадлежности, составлены из черепов и костей убиенных; даже лампады, в которых теплится неугасимый огонь перед двумя приделами, суть черепы. Головы Французов, Россиян, Германцев и, может быть, Римлян и Карфагенцев, составляют в ужасном смешении, одно здание смерти! а у входа, кружка для сборов, с надписью: Рer gli animi del Рurgatoriо! т. е. для душ, находящихся в чистилище!

В Палерме есть также церковь Греческого исповедания; но я, к сожалению, не был в оной, узнав о ней токмо перед отъездом. Из прочих церквей Палермы, должно упомянуть о церкви Св. Екатерины находящейся в женском монастыре: чрезвычайное богатство алтаря отличает ее от всех других. Вообще церкви Палермы богаты, но все они, за исключением Собора Св. Розалии, не поражают взоров своим зодчеством и далеки от великолепной простоты Римских церквей.

Общее Палермское кладбище заслуживает внимание. Оно находится за городом, к северо-востоку. Большой четырехсторонний двор, украшен аллеями кипарисов, сред коих, наравне с землей, лежат рядами, 52 огромные камня с приделанными к ним железными кольцами и отмеченные номерами. Каждый камень заключает под собой обширный погреб и каждый из сих погребов принимает тела умерших в продолжение недели. Мужчины погребаются на одной стороне, а женщины на другой. Кладбище сие более походит на сад. Тут вы увидите церковь, которая пробуждает ужасное воспоминание о так называемых, Сицилийских вечернях. В ней-то происходило 5-го Апреля 1282 года, в неделю Светлого Христова Воскресения, ужаснейшее кровопролитие.⁹⁶ Сицилия находилась тогда под железным скипетром Французского Короля Карла д’Анжу. Тиранство Французов день от дня более угнетало жителей, когда Иоанн Прочида, Салернский гражданин, пользуясь духом ненависти Сицилийцев к Французам, возымел отважное намерение – избавить их от ига. Переодетый в монашеское платье, он несколько лет странствовал по соседним государствам; склонил на свою сторону Папу Николая III-го, Греческого Императора Михаила Палеолога и более всех Короля Петра Аррагонского, который, по родству своему с домом Сицилии, давно уже имел, сам по себе, намерение овладеть островом. Когда заговор созрел, то Прочида возвратился в Палерму, где его ожидали уже с нетерпением. Заговорщики избрали днем мщения, третий день торжественного праздника Светлого Воскресения, и первый удар колокола вечерен был знаком страшного кровопролития. Все Французы, находившиеся тогда в Палерме, были умерщвлены в один вечер и в одну ночь. Ожесточенный народ не пощадил ни жен, ни детей, ни даже тех Сицилиянок, которые были беременны от Французов. Пример Палермы быстро последован был во всех городах Сицилии. Восемь тысяч Французов погибло при сем случае. Повествуют, что один только Вильгельм Порселет, Французский градоначальник в Калатафими, был пощажен убийцами, по причине своей строгой добродетели и справедливости.

Церковь сия есть та самая, куда преимущественно собирались Французские чиновники и которая сделалась их гробом. Внутренность ее, – весьма скромная; несколько готических колонн, низкие своды, слабый свет, печать древности и страшное происшествие – придают ей вообразительный ужас. Мне казалось, что я вижу блеск мечей, свет факелов, слышу клики мести, вопли умирающих!... Какая картина, в храме, среди богослужения!... Щит с тремя лилиями, герб Бурбонов, еще по сие время сохранился на фронтоне церкви, как бы уроком для потомства.

После таких грозных воспоминаний, мы пошли отдохнуть под благовонные тени древних апельсинных дерев, составляющих большей частью, здешний публичный сад, называемый: Флора или Villa Giulia. Какая роскошь для жителя северных стран! – Кроме высоких апельсиновых и лимонных аллей, сколько лавров, платанов, миртов! Как гордо возвышаются сии стройные пальмы! Какую свежесть разливают сии шумные водометы! Прибавьте к этому, что сад сей, на берегу моря, которого яркая лазурь проглядывает сквозь свежие занавесы зелени... В одном отделении сего сада обрабатывают с успехом несколько гряд сахарного тростника и кофе. Сии растения могли бы укорениться на почве Сицилии, если б промышленность оживляла сию страну. Тут можно видеть также много редких растений южного полушария; все они хорошо принялись, но требуют некоторого попечения.

Прежде, нежели я стану говорить об окрестностях Палермы, скажу нечто от ее древности. Город сей назывался у древних: Панормос; хотя слово сие принято многими за Греческое, значащее – везде-порт; но это совершенно ложно; ибо основатели Палермы были Финикияне, прежде нежели первые Греки проникли в Сицилию. Самое название сие есть Пуническое слово: Пангормyc (Рanhormus), т. е. rupes cingens (окруженный скалами); что совершенно согласно с вышеописанным местоположением Палермы. Некоторые писатели наших времен, весьма отдалили эпоху построения Палермы, основываясь на двух найденных надписях, на первобытном Арабском языке, называемом Куфическим; но многие Ученые не признают их столь древними, как из них явствует; одна из них существовала еще в 16-м веке, в составе здания, называемого башней Байха. Сии надписи любопытны – и, вероятно, основаны на преданиях глубокой древности. Я не могу не предложить их читателю в оригинале;⁹⁷ они долго не были изъяснены, по незнанию того языка, на котором сочинены. Наконец, некто Стефан Специаль, Палермитянин, с помощью других Ученых, так перевел первую, и перевод сей признан верным:

«Нет другого Бога, кроме Бога Единого! Нет другой власти, кроме Его, Божеской. Нет другого победителя, кроме Сего самого Бога, ему покланяемся! Повелитель сей башни именуется Сафу, сын Елифара, сына Исавa, брата Иаковлева, сына Исаака, сына Авраамова. Имя башни сей есть Байх, а ближайшей – Фарат».

Слова сии были начертаны крупными литерами на 84-х камнях. Вся башня, состоявшая из камней чрезвычайной величины, была связана без извести. Ее разрушили, для расширения Толедской улицы! Надпись сохранялась несколько времени, но уже давно не существует более. Теперь следует другая, на Халдейском языке, найденная за городом подле Маврского замка Цизы Она была переведена на Латинский язык, при Вильгельме II, в 1175-мъ году, Сириянином Авраамом:

«Во времена Исаака, сына Авраамова, и Исава сына Исаакова, царствующего в долине Дамаскийской и в Идумее; многие Евреи, последуемые жителями Дамаска и Финикии, пристали к сему трехугольному острову и выбрали себе жилищем сие приятное место, назвав оное: «Пангармoc».

Пангорма была главным городом Карфагенских владений в Сицилии. Судя по большому количеству ее медалей, на коих виден Пунический герб,⁹⁸ должно заключить, что она населена была всегда Карфагенцами. Город разделялся на три части: ближайшая к горе Эркте (ныне Пелегрино), называлась Неаполиc; средняя: Панорма; а последняя к востоку: Палеополиc. Сверх того, на высоте горы Эркты, находилась крепость, самого трудного доступа. Не смотря на сие, Панорма была два раза взята Римлянами в 1-ю Пуническую войну, и один раз Пирром, Царем Эпирским. Две реки, Орет (ныне Fіumе Аmіraglio)⁹⁹ и Елевтерос (Ваgaria), омывали город и посредством каналов, шли кругом оного к порту, для того, чтоб можно было скрывать несколько галер в самой внутренности города. Доселе видны еще следы сих каналов, заваленных от времени и землетрясений. Кроме нескольких древних камней, под основанием церкви Св. Марии де ла Гвадьяна – и слабых остатков от водопроводов и цитадели, находящихся у подошвы и на высоте горы Пеллегрино, – все следы древних зданий исчезли; даже река Орет, на берегах которой, Консул Метелл разбил армию Аздрубала, имеет теперь другое течение; но первое ложе ее существует и поныне.

Какой приятный вечер провел я в живописном саду Св. Маріи di Gеsu! Я никогда не дышал таким ароматическим воздухом. Там Природа слишком сладострастна для монастыря. – Близок был вечер; багряные лучи заходящего солнца скользили по густым массам апельсинных, лавровых и карубовых дерев, или пронзали огненными полосами чащу оных. Какой шум ручьев! какой луг! какая лазурь неба! Не здесь ли провели сельский день четыре Палермских счастливца с юными подругами, об коих нам рассказывает нежный Парни.¹⁰⁰ Мне приятно было, лежа под столетним платаном, оглашать звуками стихов сего певца любви, тишину сих мирных сеней.

Libet jacere modо sub antiqua ilice,

Моdo in tenaci gramine.

Labuntur altis interim ripis aquaе,

Queruntar in sylvis aves,

Fontesque lуmphis obstrepunt manantibus,

Somnos quod invitet leves

(Нor. Ероd. II.).¹⁰¹

Здесь, в сладком забытьи, под тенью рощ совсем незнакомых с зимой, здесь нельзя думать ни о чем другом, как о покое и о наслаждении!..

Возвращаясь в город, вскоре по захождении солнца, я имел перед собою во всю дорогу великолепный вид горы Пелегрино, которая всегда одета прелестным темнолазуревым цветом; нестройная масса ее обозначалась тогда резкими линиями. Скала сия, как бы нарочно отрезанная могучей рукой Природы от всех прочих, видна со всех пунктов окрестностей Палермы и занимает всегда глубину ее ландшафтов.

Staunest, Fremdling,

Dіesе stein an?

Droben sind der steinе vіel

Um meine Нütte . . .

(Göthe.)

Вчера мы ездили довольно далеко, в замок Багарию и к остаткам древнего Солунта. Дорога туда, идет вдоль моря, мимо прекрасных садов и дач. Высокие алоэ и кусты Индийских фиг, растущие по сторонам, удивляют взор путешественника, непривыкшего к южной Природе. В Европе, растения сии видны только в Сицилии, Испании и Калабрии в полной своей красоте; но те, кои изредка встречаются в средней Италии, не имеют той обширности и высоты. Алоэ приносит большую пользу жителям Африки, Индии и Америки; они строят из тростниковых стеблей оного шалаши и делают стрелы. Они также извлекают из него нити, из коих ткут паруса. В наших теплицах зовут алоэ: столетним деревом, и так как сие растение очень редко цветет в искусственном воздухе, то у нас укоренилось мнение, что оно приносит цвет не прежде, как чрез сто лет, меж тем, как в Сицилии оно цветет чрез 4 и 5 лет. Я помню, что даже в северной Италии, на Боромеевых островах, мне показывали за редкость отцветшее алоэ, которое хранится привешенным к потолку одной из комнат дворца. В теплицах наших произрастают только одни кусты сего растения без стебля; но здесь оно восходит до 20 футов и более, увенчанное белыми пирамидальными цветами, и образует живописное дерево. Индийские фиги¹⁰² не менее живописны. Сие уродливое растение состоит из широких кустов, вышиной от 15 до 16 футов, с толстыми сучьями, из коих выходят большие сочные листья, толщиной почти в полвершка, а длиною от 5 до 6 вершков; фрукт, желтого цвета, с колючими иглами, величиной в куриное яйцо, растет на самых сих листьях, по верхней плоскости и даже по бокам; вкус оного приятен и прохладителен.

Дорога в Багарию оживлена многими селениями; все жители сидят перед своими домами, в тени фруктовых дерев, образуя занимательные семейственные картины. Движение толпы по улицам не прекращается. Большая часть народа состоит из людей праздных, дышащих бальзамическим воздухом; но посреди них вы видите также трудящихся ремесленников: здесь пируют друзья за Фруктовым завтраком и за бутылкой Марсальского вина; там, молодая мать кормит грудью младенца; вокруг ее резвятся полунагие дети – все это приятно рассевает путника. Посреди таких предметов приближались мы к Багарии или замку Князя Палагония. Мы подъехали к странным триумфальным воротам, о двух или трех арках! Четыре уродливые изваяния, изображающие воинов, стерегли вход. Из сих ворот, длинная дорога, вымощенная каменными плитами, ведет между двумя рядами пьедесталей, с грубо-обделанными вазами, – в четыресторонний двор, странной архитектуры; все обещает вам нечто неестественное. Взойдя уже в сей первый двор, вы увидите столько непонятных карикатурных украшений, что не догадываетесь, к чему все сие клонится. Оттуда другая арка ведет в круглый двор, посреди коего находится дом, – и там глаза ваши поражены рядами страшных истуканов, уставленных по высоте заборных стен. Напрасно хотите вы найти в них какое-нибудь сходство с каким-либо творением: – здесь женской бюст на коровьем туловище, с рыбьими хвостами – вместо ног; там, на плечах человека с медвежьими ногами основаны три головы, из коих одна рыбья, другая птичья, а третья бычачья; далее лев с журавлиными ногами и с хвостом крокодила; словом сказать, память отказывается описывать сих уродов, несообразных ни с каким воображением. Я думал, что нахожусь в жилище какого-нибудь злого чародея; я ожидал услышать звук волшебного рога, видеть появление живых чудовищ, предвещающих самого грозного их властелина, идущего наказать любопытство пришедших странников. Вероятно, расстроенное воображение Князя Палагония извлекло сей замок из Восточных сказок Тысячи и одной ночи. Сын сего Князя, владеющий ныне замком, уничтожил большую часть сих уродов, которые были рассеяны в чрезвычайном количестве повсюду; он оставил только во внутреннем дворе несколько из сих грубых истуканов – для образчика. Странный Князь Палагония не жалел никаких сумм на созидание сих чудес, и тот был более награжден, чье воображение производило страшнейшего чудовища. Говорят, что дети и женщины окрестных селений с трепетом проходили мимо сего замка и рассказывали о нем ужасные повести. Внутренность его испещрена кусками разноцветных стекол, хрусталей, зеркал, фарфоров; покрыта – позолотой, красками, пестрыми штофами и обоями, и все это в самом грубом и дурном вкусе. Меня более заняли прекрасные виды из окон на живописные скалы, сады и рощи, окружающие сей хаос зданий. Отдохнув здесь от пути, – мы направились к горе. Катальфано¹⁰³, где находился некогда древний Солунт.

Окрестности Багарии живописны: шумящее море, мрачные скалы, тенистые рощи, производят приятное разнообразие. Сии места славны победой храброго Рогера над Сарацинами, в следствие коей он овладел Палермой; в новейшие же времена Истории Сицилии, знамениты они блестящими празднествами: сюда стекаются многолюдные общества на целые дни для прогулки и для рыбной ловли, которая есть одно из любимейших увеселений Палермитян. Рыбка Сicired du, находившаяся прежде ужасного Мессинского землетрясения в проливе Фаросском, оставила после сей эпохи прежнее свое жилище, и переселилась к веселым берегам Палермы. Говоря о рыбной ловле, должно упомянуть о знаменитой ловле рыбы туна (thon)¹⁰⁴, которая производится в конце Мая и привлекает внимание всей Палермы. Рыба сия приходит в Средиземное море из Океана, чрез Гибралтарский пролив; толпы оной, обогнув берега Испании, Франции и Италии, доходят до конечности Калабрии, к проливу Фаросскому, где испуганные быстрым его течением, возвращаются в Океан по берегам Сицилии, мимо Палермы.

Но обратимся к Багарии. – Вот нагие скалы горы Катальфано, видные из Палермы и кончающие юго-восточный горизонт ее. Отрасли сей горы составляют мыс Жербино. На высотах ее и в сей береговой долине процветал некогда Солунт, едва ли не древнейший из всех известных городов Сицилии. Основание его принадлежит баснословным векам и совершенно неизвестно. Полагают, что город сей существовал уже в то время, когда Финикияне пристали к Сицилии. Птоломей назначает место оному между реками Елевтерос (Ваgaria) и Гимерой (Termini). Глубокая древность Солунта доказывается также тем, что на некоторых медалях сего города написано: COɅONTINON, без ɷ (омеги), которая введена была в Греческие письмена Симонидом, во времена Гелона. Еще до сей поры виден древний путь, иссеченный в скале, который вел на высоту, где находились храмы. Замечательно, что подобные пути (viае) Сицилийцев служили образцами для знаменитых Римских путей. Там показали нам в траве и терньях несколько обломков от капителей Дорического ордена, и куски колонн, – означающие следы Солунта. Древние умели всегда выбирать самые живописные места для своих жилищ. Солунт был не из последних городов в сем отношении. Острые скалы его увенчаны были храмами, роскошные здания покрывали сии холмы, сходящие разнообразными скалами к морю. Какие ландшафты вдоль берегов, к востоку и западу! – Справа видна была Гимера, где теперь Термини; ближе, Гимерийские бани или термы, ныне Трабия; с лева извивалась речка Елевтерос, посреди цветущей долины, – а далее являлась Панорма, увенчанная огромной горой Эрктой. Я снял часть местоположения Солунта с одной высоты: Villa-Giornieri, против сторожевой башни, называемой поныне: Саstellо di Solento. Сии долины знамениты оружием Амилькара, Пирра и Римлян, когда они попеременно осаждали Панорму. Нам показывали у подножий скал, высеченные в них впадины или ниши для пепельных урн, и несколько погребальных пещер. Там находят изредка урны и лампы самой древней работы; а земледельцы и поныне вскрывают плугами гробницы.

Scilicet et tempus veniet, cum finibus illis

Аgricola, incurvo terram molitus aratro,

Ехesa invenict scabra rubigine pilа,

Аut gravibus rastris galeas pulsabit inanes,

Сrandіaque effossis mirabitur оssa sepulсris.

(Virg. Georg. L. 1.)¹⁰⁵

Возвращаясь домой, мы посетили прилежащий к дороге сад Гр. Ресутано; – ни сад сей, ни восковой кабинет, не стоят, по правде сказать, внимания.

Наш временный отъезд из Палермы уже приближался. В последний день осмотрели мы, неподалеку от города, Маврский замок Цизу, который сравнивают со знаменитой Алгамброй, в Испании.

Нельзя вообразить себе страны плодоноснее той, которая окружает сие здание. Оно возвышается в виде четырехсторонней башни, над лесом апельсинных, лимонных, померанцевых и шелковичных дерев. Верх увенчан обширной террасой, с высокими зубцами; квадратные окна украшены готическими стрелками. Войдя в сени, вы узнаете роскошное жилище Калифа. Везде расточены разноцветные мозаики и мраморы. Группы тонких колонн из белого мрамора, поддерживают своды, одетые цветочными барельефами; а в средине сеней бьет обильный водомет, падающий двумя дугами в два боковые восьмиугольные бассейна. Светлые воды его, разливая далеко прохладу, кропят водяной пылью мраморный помост, – и сладкое журчание вторится по всему зданию. Как приятно такое убежище в часы палящего сирокко! Внутренность не сохранена в древнем своем виде. Замок сей принадлежит теперь одному богатому Палермскому Князю, который в нем живет. В некоторых комнатах сбереглись арабески с богатой позолотой; – но какой вид с высоты террасы! какая роскошь природы! взоры разбегаются с одного ландшафта на другой. Оттенки сих фруктовых рощ, застилающих долину, разнообразны до бесконечности; они беспрестанно меняются согласно с паденьем солнечных лучей, или с дуновением ветра, веющего негой с душистых вершин их. Отсюда вы видите Палерму во всем ее величии, весь залив и беспредельное море. Заметьте также живописную цепь скал, окружающих сию райскую долину. Жители Севера, коих чувствительность не пробуждается строгим видом их природы, винят беспечность и недеятельность жителей Юга; – конечно не должно похвалять их праздноcть; но имея беспрестанно в глазах такую сладострастную природу, невольно мечтаешь, а не рассуждаешь; невольно нежишься, а не действуешь; – и слава, и почести, теряют здесь свой призрак. К помянутой террасе прибита была следующая надпись:

Европа есть краса земли,

Италия – краса Европы,

Сицилия – краса Италии, –

А вид сей – краса Сицилии!

Замок сей был воздвигнут во время владычества Мавров, некоем Эмиром, который назвал его по имени одной любимой дочери своей – Циза. Это придает лишнюю вообразительную красоту замку. Без сомнения, терраса эта была любимым местом Мавританки, которая конечно была красавица. Быть может, здесь, в тихие сумерки, прислонясь к одному из сих зубцов, она передавала выразительными знаками Восточных народов, любовь свою милому рыцарю, зовущему ее из-за дерев; или окруженная блестящим кругом вельмож, взирала на ристалища ищущих ее руки; вот предмет для романиста... Тут есть и подземелья; я их не видал; но мне сказывали, что этот замок имел подземное сообщение с другим Маврским же замком, называемым Куба. Сей последний, частью разрушен, остальное обращено в казармы и переделано, так, что ничего не напоминает уже первобытного его состояния; это здание называют теперь: Вorgognoni.

Окрестности Палермы заключают неистощимые предметы для ландшафтного живописца. Рисунки Г-на Матвеева, находящиеся у меня, могут служить доказательством того; сколько разнообразных дерев и растений покрывают ее долины! – Особенные образования и оттенки оных, противоположности диких скал с роскошью природы, прелестные перемены в цвете лазуревых полей неба и моря, в разные часы дня, – все это не ускользнет от искусной кисти художника. Самый город представляет много живописных различий в кварталах своих.

Не без причины, Древние называли Палермскую долину: Аurea vallis (золотая долина), Нortus Siciliaе (сад Сицилии), Соncha aureа, (золотая раковина). Последнее и первое название происходят от того, что речка Орет (Аmiragliо) имела в песке своем много золотых частиц. Итальянцы доселе называют Палерму: Рalermа la feliсе, т. е. счастливой. Несмотря на это, Палерма, вместе с многими городами Сицилии, подвержена бедствиям землетрясений. Самыми тяжелыми злоключениями было для нее наводнение 27-го Декабря 1552 года, потопившее 4000 человек, и землетрясение 1726 года 1-го Октября, стоившее жизни полутора тысячам человек. Последнее землетрясение, довольно малозначащее, было в 1824 году.

Вечером, на кануне отъезда нашего из Палермы, мы посетили, в сопровождении некоторых наших знакомых, загородный дом Графа Бельмoнте, построенный на самой подошве горы Пеллегрино. Небольшой, но прелестный сад, весь принадлежит искусству: – он основан на каменной скале, а земля насыпная. Сей превосходный пруд есть памятник, оставленный Палерме Русскими матросами фрегата Венуса, в 1807 году, во время экспедиции нашего флота под начальством Адмирала Сенявина. То, что Дюк де Бельмонт (говорит Г-н Броневский в любопытных Записках морского офицера) предполагал совершить в один год, или более, Русские солдаты сделали ему в два месяца. При сем случае, рекомендую моим читателям прекрасное описание Палермы – Г-на Броневского, описание, исполненное истины и живых красок. Долгое пребывание в сей столице познакомило его коротко с ее жителями; избегая повторений, я приглашаю, для пополнения моих замечаний, прочесть в его книге две занимательные статьи, в главе о Палерме: День модного света и Нечто о нравах и обычаях.¹⁰⁶ Сцены, им описанные, происходят и поныне.

Возвращаюсь к даче Дюка де-Бельмонте: там вы можете видеть, вблизи, всю дикую красоту огромной горы Пеллегрино. Какая груда скал! Какие расселины рассекают кремнистые ребра ее! Какая масса тени лежит от нее чрез весь сад и весь берег, – меж тем, как зной царствует еще в Палерме. Заметьте сию живописную дорогу, идущую переломными линиями по крутизне горы до самой вершины. Посмотрите на сих богомольцев, с трудом взбирающихся туда, неся дары и моления Святой Розалии, (покровительнице города), коей мощи там находятся. Описывая праздник сей Святой, по возвращении моем в Палерму, я объясню начало сего поклонения.

Внутренность дома Дюка де-Бельмонте меблирована и расположена с большим вкусом и заключает несколько хороших картин; но вид из окон превосходит все убранства и есть лучшее украшение сего прелестного места. Весь залив, Палерма и окрестности ее, являются оттуда в самой очаровательной красоте. Имя дачи: Бельмoнте, напомнило мне нежный эпизод из Жилблаза, и я невольно воображал, что действие оного происходило здесь. В одной из комнат сего дома вам покажут редкий образчик резца; это, кажется, Страшный Суд, вырезанный из куска кости величиной в ^1/4 аршина. Какая толпа народа, и сколько выражения! Глаза могут устать, вникая в мелочные, но превосходные подробности сей работы.

Я долго не мог решиться оставить благовонные тени лавров, миртов и померанцев, из-под крова коих, я любовался румяным вечером, ясностью неба и моря.

На возврате нашем в город, мы посетили гавань. Она не оправдывает теперь словопроизводства древнего имени Палермы – Панормoc: везде порт; землетрясения завалили ее во многих местах. Молла, длиной в 1300 геометрических шагов, защищает корабли с одной только стороны; с другой закрывает их гора Пеллегрино; но северные ветры возмущают гавань.

Меж тем мы наняли уже лошаков и одного из здешних чичерони, для путешествия по западной части Сицилии. Наслышавшись очень много про разбойников сего острова, мы решились купить хорошие пистолеты; но, к удивлению нашему, во всей Палерме не могли найти не только пистолетов, но даже никакого оружия. Правительство, вследствие происшествий 1820 года, строго запретило держать и продавать оружия; так, что, по тщетным розыскам, мы принуждены были просить нашего Консула, ссудить нас – своими.

...coelо et medium sol igneus orbem

Наuserat; arebant herbae, et cava flumina siccis

Faucibus ad limum radii tepefac ta coquebant...

(Virg. Georg. IV.)

Рано поутру, мы отправились из Палермы, верхами на лошаках. Наш чичерони, стесненный со всех сторон вьюками, торжественно открывал ход; хозяин наших животных (bordоnаjо)¹⁰⁷ следовал за нами почти бегом; мы ожидали, что он скоро откланяется, зная, что пеший конному не товарищ; но, напротив того, мы вскоре увидели, что и он также член нашего общества и должен быть нашим вожатаем. Хотя лошаки никогда почти не ходят рысью, но следуют однообразным и большим шагом, – со всем тем, шаги человека должны быть весьма усилены, чтобы не отстать от них. Сицилийские бордонаи достигли того, и по большей части сопровождают путешественников пешком. Не преставая удивляться проворству нашего вождя, мы спросили его, как он может выдерживать постоянно трудность столь неровного для него пути, и уговаривали его воротиться; но он, вместо ответа, захохотал и подбежал к лошаку нашего чичерони, вспрыгнул с чрезвычайным проворством и расположился на заду бедного животного так спокойно, как бы на креслах. Группа сих двух людей посреди разных мешков и сум, могла б служить для кисти Гогарта; мы сами принадлежали б его картине, – накрытые соломенными шляпами с обширными полями. Мы купили их, по совету наших добрых знакомцев, для предохранения себя от зноя, и не раз благодарили их, в продолжение нашего трудного пути. Жалуясь погонщику лошаков на леность моего животного, я требовал от него кнута; но он, вместо его, подал мне шило; я не понимал употребления сего орудия – и он показал мне, что кольнув им в холку лошака, ленивое животное тотчас пробуждается.

Более часа следовали мы вдоль морского берега; Палерма, скалы и море составляли прекрасный вид. Бесчисленное множество алоэ растет по обеим сторонам дороги; высокие стебли оного, увенчанные цветами и возносясь из широколиственных бирюзовых кустов, образуют целые аллеи. Я полагал себя в Америке или Африке, и в самом деле, Сицилия, в отношениях своей природы, принадлежит более сей последней части Света, чем Европе. Вместе с прекрасным алоэ росли кусты Индийских фиг, странного образования. Ничто мне не напоминало Европы; но я желал, чтобы зной солнечных лучей, отражаемый раскаленными скалами, был менее похож на Африканский. Отдаляясь от береговых скал, начинаются рощи маслин, миндалевых и фиговых дерев, грецких орешников и обильные виноградники; посреди их, по скалам гор и вдоль оврагов, волнуются ячменные нивы. Таковая природа окружает местечки Абати и Мизильмери, чрез которые мы проехали. Сие последнее было знаменито Ботаническим садом, который ныне почти совсем уничтожен. Жители сих мест показались нам богатыми, в чем не мало уверило нас то, что ни один нищий не подходил к нам; меж тем как в Палерме нет от них прохода. Жители сии, почти все, смуглого цвета, волосами черны и несколько кудрявы; они походят на Варварийцев; женщины почти столько же смуглы: в их чертах много значительности; длинные косы отличного глянца, составляют лучшее их украшение.

Солнце Сицилии, вливающее такую силу во все растения, имеет равное действие и на людей. С первыми ощущениями бытия, воображение их пробуждается; они кажутся созданными из того же вулканического свойства, как и земля их. Все их наклонности при малейшей противности принимают вид страсти, а страсти – вид некоего исступления. Любовь их делается восторгом, а ненависть мщением; рассудок их, почти всегда, покорен воображению. Я не думаю, чтоб можно было найти равнодушного Сицилийца; ибо беспечность, порожденная в них праздностью, не есть равнодушие! Сицилийцы чрезвычайно суеверны и скрытны; но сие последнее свойство не делает их нечувствительными к дружеским излияниям; – они сохраняют свято верность слова и любят отличаться великодушием.

Отъехав 12 миль¹⁰⁸, почти все растения прекращаются; знойные горы, базальтовые и гранитные скалы, восходят одна над другою; трава попалена, источники иссушены – и путник унывает. Замок, на высоком утесе, возобновленный на древнем основании, но необитаемый – и сквозь толстые стены коего проглядывает небо – есть единственный предмет, в сих печальных местах, могущий занят утомленный однообразием взор. Замок сей называют: Саstellо di Diаna (т. е. Дианиным) и, может быть, судя по названию, он заменил древнее капище богини лесов. Неподалеку отсюда находятся несколько Греческих селений; главнейшие суть: Пиана, Палаццо Адриано, Контесса и Меццоюcо; я полагал, их жителей, за потомков древних обладателей Сицилии; но узнал, что они суть Албанцы, переселившиеся в 1482 году, по смерти Господаря Георгия Кастриота, убегая мщения Турков; они говорят отечественным языком и сохраняют свое вероисповедание. Увидев на дороге одного престарелого Грека со своей дочерью, отдыхающих под навесом скалы, мы присоединились к ним; девушка одета была по-Гречески; черные волоса ее были собраны в мешочек, с которого висели, почти до ног, две алые ленты; полосатая косынка накрывала высокую грудь; чрезвычайно широкие рукава скрывали ее руки. Мы едва понимали друг друга, объясняясь малоизвестным нам Сицилийским наречием; наконец, Гречанка взяла под руку старика, накинула на себя белое покрывало, и мы расстались.

Возле селения Белли-Фьяти (Вelli Fiati) природа немного оживляется, опять появляются алоэ, Индийские фиги и миндалевые деревья, – но в гораздо меньшем количестве; за сим следуют несколько виноградных гор; но вскоре опять наступают пустота и дикость; нагие горы, отражающие зной, не прерываются и закрывают со всех сторон горизонт; мы проехали чрез две совершенно высохшие речки, с бесполезными на них мостами. На берегу одной, мы нашли, по странному случаю, поверженное в песке, грубое изваяние Сфинкса, украшавшее вероятно мост. Сей символ Египта весьма приличен сим печальным дебрям. Жар приводил нас в изнеможение; в продолжение нескольких часов вотще искали мы покрова самой скудной тени и нескольких капель воды для утоления жажды; ибо взятое с нами вино еще более распаляло нас. Не это ли картина Ливии? Наконец предстало обрадованным нашим взорам местечко Викари, на высокой горе, увенчанной готическим замком, посреди маслин, миндалевых дерев и виноградников. Укрепив там несколько свои силы, мы опять погрузились в горные ущелины, коих дикость была еще печальнее виденных нами. В продолжение трехчасовой езды, томимые новой жаждой, мы прибыли в страдальческом положение в Алькаро. Сие местечко красиво расположено по скату горы, одетой фруктовыми рощами; но вид этот хорош только издали, а вблизи: нечистота, бедность и недостаток в самых нужных съестных припасах. Наш чичерони заменил все это, сделав нам наскоро жидкое лимонное мороженое, называемое здесь: Limonea granita; прохлаждение было нам нужнее всякой пищи, – и оно восстановило наши силы. – Здесь мы ночевали.

В 4 часа поутру мы продолжали путь. В продолжение нескольких часов мы спускались и поднимались с гор на горы, дикой наружности, но покрытые богатой жатвой; почва земли улучшалась и даже показывался чернозем. Я заметил, что многие утесы составлены из мелких камней, связанных между собою как бы известью, так что, видя сначала несколько отломков от них, я принял сей известковый слой за разрушенные стены. После долгой и трудной езды по горам, где мы едва отличали слабые тропы, выехали мы наконец в первый раз, в пространную и богатую долину, которая представилась нам как оазиса посреди степей Египта; в первый раз, слух наш был обрадован веселым журчанием воды. Несколько хижин было рассеяно по луговым берегам быстрой речки, в тени платанов, тополей и фиговых дерев:

Сontesti in varie forme, e tutte belle,

Fасean riparo ai fervidi calori

De’ giorni estivi con lor spesse ombrellе...¹⁰⁹.

(Аriosto c. VI, 21.)

Над ними возносила великолепную главу свою, высокая пальма, единственная в сей прелестной долине – и как бы царица оной. Несколько беспечных поселян отдыхали под широкими навесами дерев, а дети их, под надзором молодых матерей, резвились на пологом берегу речки. Мне сказали, что обитатели сего счастливого уголка земли составляют только одно семейство и живут в примерном дружелюбии; это отрывок из золотого века

...né strepito di Мarte

Аncor turbo questa remota parte.¹¹⁰

(Тasso. G. I, с. VII. 8.)

Мы сошли на несколько минут с лошаков, погулять в веселом обществе поселян, на лугах, где благоухали мирты, розовые лавры¹¹¹ и кустарники агнус-кастуса; голубые цветки, в виде колосьев, украшали сие последнее растение. Против воли своей, мы оставили это отрадное уединение, чтоб опять заключить в ущелья скал, без защиты от палящего солнца. Путь наш был чрезвычайно утомителен; исключая порывистые крутизны, мы должны были, я думаю, более двадцати раз переезжать в брод докучливую речку Платани, всегда одну и ту же, но извивающуюся до бесконечности и составленную более из камней, чем из воды; утомленные лошаки наши спотыкались на каждом шагу. Наконец мы пристали к одной хижине, называемой именем гостиницы (fondaсо); но мы никак не решились променять на неопрятность сего скудного жилища, роскошную тень лимонных и апельсинных дерев. Мы не могли здесь найти для пищи ничего, кроме апельсинов.

Мы продолжали путь, беспрестанно переправляясь чрез помянутую речку, которая становится богатее водой, приближаясь к женскому Аббатству Арагона, построенному весьма красиво на скате горы, посреди большего селения, над которым оно господствует во всей силе сего слова. Наш Чичерони говорил, что там есть картинная галерея; но мы не решились довериться его рекомендации. Миндальные рощи и обширные виноградники окружают сие местечко; сверх того, вся окрестность покрыта была обильной жатвой; налево от дороги, виден на холме замок Вилла-Франко.

Отсюда мы поворотили в сторону, для того, чтоб посетить долину, называемую Макалубе, – знаменитую по своим грязным извержениям. Сей феномен причислен к роду вулканических феноменов, хотя ныне доказано, что сии извержения происходят не от огня, но от под земного ветра. Это место известно было Древним и описано Плинием и Солином¹¹². Чем более мы приближались к оному, тем печальнее становилась окрестность, так, что у самой долины Макалубе, составленной из глинистого и известкового слоя, не видать никакого произрастания. Мы достигли до некоего плоского возвышения, имеющего не более версты в окружности; широкая поверхность сия есть самое место извержений; она несколько выпукла, одета глинистой трясиной, по которой нельзя ходить без опасения, и усеяна кочками, походящими на пустые конусы; они образуются вырывающимся из земли ветром, и наполнены грязной холодной водой, которая беспрестанно испускает большие пузыри, как бы от кипения. Сильные жары лета утвердили несколько трясину; но осенью и зимой никто не смеет ступать по этой скрытной бездне. Преимущественно в сии времена года, бывают извержения; но то, которое происходило в 1777 году 30-го Сентября, ужаснее многих. Чрез полчаса по восхождении солнца, слышимы были подземные грохоты, которые, возрастая постепенно, превзошли треском самые сильные удары грома. Земля дрожала в сем месте и в окрестностях, и на конец раскрылось несколько отверстий, из коих начали вылетать столпы грязи и воды, подымавшись более, нежели на 15 тoазов; вода, разрешавшаяся от быстрого стремления, в тонкие пары, походила на клубы дыма, – а глинистые частицы, освещаемые солнцем, на огонь. Груды грязи, ниспадая, погружались опять в бездну и опять восходили из оной с ужасным ревом. Грязные извержения сии называются Натуралистами: Сальсы. Макалубские суть самые значительные; подобные оным можно видеть около Болоньи и на полуострова Тамане¹¹³. Нынешнее название сего места есть испорченное слово Сарацинов: Майгарука (Мауharuса), что значит: низпроверженная земля.

Я посещал сальсы полуострова Тамана, и удостоверился, что они по природе своей совершенно сходны с Макалубскими. Извержение горы Коль-Обы, описанное Палласом, было весьма сильное; оно обнаружилось пламенем.

Удовлетворив наше любопытство, мы поспешили достигнуть за-светло до древнего Агригента. Проезжая у подошвы одной скалы, товарищ мой увидел, в ущелье, сидящего с ружьем человека; приняв его за разбойника, мы взялись уже за пистолеты, но вожатый объяснил нам, что это вооруженный пастух, стригущий стадо; мы уверились в том, приближась к нему, и не мало удивились, что ружье заменяет мирный посох в отечестве Феокрита. Здесь стада не знакомы с хлевами, и сено никогда не собирается, ибо свежая трава произрастает во все времена года, следуя их течению: осенью и зимою одевает она берега моря; весной подымается на возвышенные долины; а летом, по причине чрезвычайных жаров, венчает темя надоблачных гор.

Еt maintenant, voila ce qui subsiste de

сettе ville puissantе!!

(Vоlnеу.)

Через полтора часа езды от Макалубе, открылись нам, на высокой горе, здания Жирженти, заменившего роскошный Агригент; – далее, расстилалось Африканское море... Сумерки застигли нас при подъеме на крутые высоты; но вскоре мы находились уже посреди узких улиц в шумной и многолюдной толпе. Первый предмет, бросившийся нам в глаза при въезде, было огромной величины закопченное чучело; оно изображало диавола, и на нем сожжен был, за несколько минут до нас, фейерверк, по случаю одного из бесчисленных праздников Сицилийцев. Утомленные до чрезвычайности путем, мы поспешили на ночлег.

По утру приехал навестить нас житель сего города, Г-н Раймонди, к которому мы послали рекомендательное письмо, данное нам от Графа Сомматини, в Палерме; он с особенной благосклонностью, вызвался быть нашим путеводителем по древностям Агригента. Чрезвычайный жар не позволял еще предпринимать прогулки, почему, Г-н Раймонди предложил нам посетить его дом, находящийся на самом высоком месте города; я был очарован открывшимся оттуда видом на низменные долины, посреди коих прелестно обозначались колоннады двух Греческих храмов; а за ними, необозримое море кончало Европу и горизонт... – Слава Агригента пробуждала мои мечты, и я горел нетерпением видеть, осязать и вопрошать сии остатки, свидетели знаменитых событий.

Насладясь сим видом, мы занялись обозрением кабинета медалей Г-на Раймонди: – оный заслуживает внимание путешественника; классификация сих медалей делает честь познаниям их владельца. Мы видели монеты всех древних Сицилийских городов; сравнение между ими весьма занимательно; многие из них, особенно Сиракузские, свидетельствуют изящность художества Древних. После того мы рассматривали глиняные сосуды, называемые обыкновенно и весьма неправильно: Этрусскими, – ибо настоящие Этрусские, деланы были в подражание Сицилийским, коих существование гораздо древнее. Рисунок их, представляющий черные изображения по красному полю, весьма правилен, чист и миловиден. Открытие сих сосудов, в Тоскане, составило эпоху в Истории художества. Сии рисунки перешли на наши мебели, превратились в прекрасные барельефы – и сделались лучшим украшением наших домов. До сей поры, беспрестанно находят таковые сосуды в гробницах Агригента; богатое собрание оных видели мы после, в доме главы здешнего духовенства, Аббата Панитиери.

Соборная церковь заслуживает внимание, по своей внутренности. Более всего привлекает туда путешественников, один из знаменитейших в Европе саркофагов. Он превращен в купель и хранится в деревянном футляре. Барельефы сего саркофага изображают историю Ипполита и Федры. Первая сторона представляет приготовление Ипполита к ловитве; – он окружен пятью ловчими, держащими нетерпеливых коней и псов; стоящая подле Ипполита женщина, по мнению многих антиквариев, есть наперсница Федры, отклоняющая Ипполита от его намерения, и принесшая ему от нее письмо, которое видно в его левой руке. На второй стороне представлена, с меньшей отделкой, ловля кабана. На третьей – смерть Ипполита, поверженного с колесницы и влачимого испуганными от чудовища конями, которых вотще стараются удержать воины. Четвертая сторона, самая прекрасная, изображает во всей силе отчаяние Федры, извещенной о смерти Ипполита, или об его отказе соответствовать ее страсти. Эвнона поддерживает ослабшую Царицу; печаль прелестного лица ее трогательна; руки ее, кажется, падают от расслабления, на дрожащие колена. Саркофаг сей столько же прелестен и такое же производит влияние на чувства, как и Трагедии Эврипида и Рафина. Художник следовал во всем Эврипиду; но первая часть скорее походит на сцену из Федры Сенековой, когда сия Царица посылает, чрез свою кормилицу, письмо к Ипполиту. Все прочие сцены суть верная копия со стихов Эврипида; изображение печали Федры совершенно выражает слова Греческого трагика: «Увы! я не в силах более владеть собою! поддержите сии слабеющие руки!.. О боги! я не могу сносить тяжести сего покрывала... распустите власы мои...» Полагают, что сей памятник принадлежит к числу тех драгоценностей, кои были присланы сюда Сципионом из Карфагена, по разрушении оного. Иные антикварии, с некоторой правдоподобностью, называют сей саркофаг надгробным памятником изгнанного из Агригента, злобного тирана Финтия, и умерщвленного кабаном, на ловитве близ Карфагена, куда он удалился.

В числе достопримечательностей сей церкви, должно заметить эхо ее сводов. Говоря самым тихим шепотом на конечности здания, можно все слышать на противной стороне, возле алтаря. Сия тайна открылась случайно: – не было ни одной исповеди в этом храме, которая не делалась известной на другой же день всему городу; по многим клеветам на Капуцинов, виной нескромности открылось – эхо. В сей же церкви показывали нам отличной работы Греческую урну. Один из здешних Аббатов прочитал мне с некоторой гордостью грамоту, данную Агригентскому Епископству, знаменитым Рогером, по конечном истреблении Сарацинов; – начало этой грамоты (утверждающей Агригенту 25 городов) любопытно. Выписываю оное:

«Я, Рогер, Граф Калабрии и Сицилии, вспомоществуемый силой Божеской, препоясанный мечем вышней благодати, украшенный шлемом и щитом святого и доброго намерения, пришел в Сицилию на встречу ненавистного рода Сарацинов, – для поражения оных. Вспомоществованием семиобразного Духа,¹¹⁴ содействием благости и милосердия Божеского – победил их, изгнал, попрал их дерзость, смирил их гордость против нашей веры, – и говоря по истине, совершенно их истребил... И кто, видящий великое разрушение их городов, замков и дворцов, мною совершенное, – не будет поражен – бедствием и отчаянием неверных!»¹¹⁵

Сие начало, где слава победителя является во всем блеске, совершенно противоположно следующему окончанию: «Все вышеозначенное писал я, Рогер, и все сие утверждено Папой Урбином». 1099 года Октября 6-го в Бари.

Это показывает всю силу Папского влияния на Сицилийских властителей, с той поры, как славный Роберт признал себя зависящим от Папы Николая II.¹¹⁶

Проходя мимо другой церкви, нам показали под стенами ее, основание храма Юпитера Полиэo (Рolieо), венчавшего одну из высот древнего Агригента.

Оттуда направились мы к девичьему монастырю, чтоб видеть там другой саркофаг. Несколько молодых монахинь выглядывали на нас сквозь выпуклые решетки окон; их пригожий вид гораздо любопытнее того саркофага, который я нашел весьма обыкновенным: – два Гения смерти, держат на лету изображение молодого юноши; – таковой предмет часто встречается на Римских гробницах. Но я был весьма вознагражден за труд свой, когда Г-н Раймонди предложил мне войти в общественную комнату монастыря (parloire). Там я восхитился красотой девушки, лет семнадцати, тихо беседующей, сквозь железную решетку, со своим родственником. Престарелая монахиня сидела возле нее и тем более обнаруживала прелесть, разлитую на чертах милой затворницы. Она была одета в белом монашеском платье; но стан нимфы изобличался сквозь грубые покровы.

Les Сraces arrangeaient son simple habit de bure,

Les Сraces se plaisaient a sa simple coiffure...

Тout en elle était calme, un sentiment modestе,

Réglait son air, sa voix, son regard, son geste.¹¹⁷

(Delillе: Smаg.)

Родственник ее, видя иностранцев, дружелюбно пригласил нас занять место возле него. Я не мог отказать себе в удовольствии похитить несколько слов из сих прелестных уст; я спросил ее об монастырской жизни, – и звуки голоса, похожие на ласки, привели меня в смущение. Она мне отвечала, что все, что окружает ее в монастыре, ей нравится, и все убеждает не покидать сего мирного жилища. Я узнал, что она принадлежит хорошей фамилии и с десятилетнего возраста находится в монастыре. К сожалению, здесь многие матери, для обеспечения себя, отдают своих малолетних дочерей на воспитание монахиням, которые неприметно овладев разумом сих детей, не редко склоняют их на вечное заточение и пользуются их доходами.

Перенесясь так скоро из шумной Палермы в уединенный Агригент, я был удивлен печальной наружностью его жителей. Я не встречал на улице ни одной женщины с открытым лицом; черное, длинное покрывало, в котором они тщательно закутаны, дают им вид мрачный; но драпировка сих покрывал, являет следы древних одежд. Здешних красавиц можно видеть токмо в народные празднества, которые, однако не редки; но в прочие дни они всегда закутаны, почему и называют их: intuppattedi, т. е. покрытые.

De vos ayeux, qúadmira mon enfanсе,

Le souvenir occupe mon silenсe...

Рlus ficrs que vous, ils affrontaient les mers;

Leur pied foula ces rivages déserts.

Levez les yeux, voyez sur ces collines

Сes murs détruits, ces pendantes ruines

Еt ces tombeaux que la ronсe a converts.

(Parnу. Isnel.)

После обеда, когда жар начал ослабевать, мы отправились верхом к великолепным остаткам Агригента. Посреди аллеи кипарисов, маслин и цветущих алоэ, мы спускались вдоль ската обрывистой горы к низменным долинам. Чем более мы понижались, тем вид становился прелестнее. Как пленила меня первая представившаяся глазам моим картина! Прозирая сквозь яркую зелень миндалевых дерев, полуразвалившийся храм Юноны Люцины венчал живописный холм, покрытый разрушением; ряд Дорических колонн рисовался по лазури простертого позади моря. Вправо, на конце той, же линии, следуя вдоль высот, по коим разбросаны груды стен, стоит храм Согласия (Сoncordіaе), в совершенной целости: – как памятник величия Агригента, который, высокими стенами своими (говорит Виргилий) далеко возвещал о себе, плывущим по Ливийскому морю:

Ardaus inde Асragas ostentat maxima longe

Моenia...

(Aen. L.III.)

Все сии развалины покрыты от времени и от свойства камня, каким-то необыкновенным желтоватым цветом, – и этот цвет приятно согласуется с зеленью дерев и с лазурью неба и моря. Лучшие здания новейшей архитектуры, никогда не могут произвести над нами сего, можно сказать, магического действия, производимого древними зданиями, которые оттенены столькими веками.¹¹⁸

Достигнув храма Юноны, я с невольным благоговением ступил на поросшие мхом ступени, и взошел в обрушенное преддверие; я сел на остатки жертвенника, курившегося беспрестанно перед изображением владычицы богов, олицетворенной кистью Зевксиса. Здесь находилась знаменитая картина сего живописца. Склонив прелестнейших дев Агригента обнажиться перед ним, он выбрал из них только пять – и совокупил красоты каждой в образе своей Юноны.¹¹⁹

Взгляните на этот ряд колонн, изъеденных временем и окруженных обломками других поверженных; взгляните между них на амфитеатр гор, покрытых садами; на скопление зданий Жирженти, венчающих высокую гору; как сильно противоречит строгий вид сего разрушенного веками храма, игривому виду вечно юной природы! Обернитесь теперь назад; здесь, вся южная часть храма разрушена; раздробленные капители и колонны рассеяны по скату холма и скатились в долину вместе с грудами камней; вправо, далеко протягиваются разбросанные или едва еще стоящие стены города; вот храм Согласия; коего великолепный фронтон прямо перед вами; а далее, взор едва различает другие развалины.

Отселе до моря, развертывается обширная долина – поприще битв Карфагенцев и Римлян. Все читанное мною в Полибие и Диодоре олицетворилось теперь передо мной. Не вдалеке видны остатки храма Эскулапа, а правее гробница Терона: далее, быстрая речка Драго повергается в море; – это обожаемый в древности Акрагас,¹²⁰ омывавший стогны роскошных Агригентян; там, была пристань: Еmроrium Аgrigentinоrum; – и наконец, взоры теряются в необозримом пространстве Ливийского моря, слитого с эфиром. Там Африка... там Карфаген; сии самые воды принесли сюда грозные полки соперницы Рима, на погибель сего града, рассеянного ныне по запустелому пространству…

Отсюда мы направились вдоль обрушенных стен; они испещрены разнообразными нишами, куда становились гробницы и пепельные урны. Величины сих нишей различны, ибо каждое семейство имело определенное для себя место погребения и соразмеряло оное по числу своих сочленов. Все гробницы сии находятся между храмами богов, коих покрову вверяли Агригентяне свой прах. Вид этих гробниц, соединенный с видом разрушения всего города, трогает душу. Прекрасные деревья и Индийские фиги поросли в ущельях стен; во многих местах, стройные алоэ возвышаются изнутри самых гробниц.

Мы неприметно прошли расстояние 400 шагов, разделяющее храм Юноны от храма Согласия, – и находились уже против преддверия сего последнего. Нельзя равнодушно глядеть на этот прекрасный остаток изящного зодчества Греков, – они, кажется, имели особенный идеал прекрасного. Все части здания удивительно хорошо сохранились, ибо только крыша, угловая часть фронтона и несколько карнизов, разрушены временем. Сей храм, того же Дорического ордена, как и храм Юноны Люцины, – имеет двойные фасады; 34 резные колонны, без пьедесталей, образуют по сторонам великолепный перистил; святилище обнесено, также, тридцатью четырьмя колоннами меньшей пропорции, но подобными первым; сверх того, по две колонны украшают два внутренние портика. Основание о шести ступенях, возвышалось на 9 футов и утверждено было на платформе. Не нужно говорит, что вид из сего храма равно очарователен как из храма Люцины, находящегося на той же продолженной высоте. Я любовался игре солнечных лучей, которые пронзали золотыми полосами двойные ряды колонн и рисовали на помосте пересекающиеся тени их.

Общий объем и пропорции сего храма составляют гармонию вида, не менее пленяющую взор, как гармония музыки пленяет слух.¹²¹ Я был обворожен сим зрелищем; глаза мои, ища как бы отдохновения от восторга, склонялись на низменные долины и на поверхность моря. Изящные произведения древних, внушенные им врожденным вкусом, носят на себе отпечаток творческий, меж тем как наши новейшие произведения изобличают всегда подражание.

Еще доселе не уверились в истинном на именовании храма Согласия, хотя найдена была в нем мраморная доска со следующей надписью:

Сoncordіaе Аgrigentinorum

Sacrum

Respublica Lilуbitanorum

Dedicantibus

М. Аtteriо Сandidо procos, et.

L. Сorneliо Мarcellо.

А. Рr. Рr.

т. е.

Согласию Агригентян, от Республики Лилибейской; посвящено М. Аттерием, Кандидием, Проконсулом и Луцием Корнелием Маркеллом Претором.

Сия надпись хранится ныне на площади Жирженти, вделанная в стену; по ней заключают, что Лилибейцы, побежденные Агригентянами, воздвигнули этот храм на свой счет; но таковое заключение невероятно, потому что храм сей принадлежит векам Греческих колоний, когда Сицилия не имела ни Консулов, ни Проконсулов Римских, и употребляла Греческий, а не Латинский язык.

Превосходное сооружение многих памятников Агригента, приписывают Феаксу, уроженцу из сего города.¹²²

Долго любовался я различными видами из средины святилища; долго удивлялся гению и славе Древних; долго мечтал... и с трудом мог удалиться. Спустясь с крутизны и продолжая следовать прямо, вдоль стен, мы приблизились к храму Геркулеса.

Огромные груды разбитых и нагроможденных в страшном беспорядке, стен, карнизов, капителей и колонн, из коих токмо одна, полуразрушенная колонна, вотще противится губительному времени, – вот картина знаменитого храма Геркулеса. Следы помоста, сохранившегося во многих местах – и диаметр колонн, возвещают о его прошедшем великолепии.¹²³ В нем находилась изящная статуя Иракла, о которой Цицерон говорит, что не видывал статуи прекраснее оной. Агригентяне, не довольствуясь воссылать мольбы пред изваянием сего бога, и движимые верой, осыпали его поцелуями, так что уста и брада его начинали чрез это сглаживаться.¹²⁴ В наше время, тоже самое можно видеть в Риме, на изваянии Св. Петра, в храме, ему посвященном: – вся конечность одной ноги Апостола, вытерта лобзаниями богомольцев.

Сию-то статую Иракла, хотел алчный Веррес, в бытность свою Претором в Сицилии, похитить в ночную пору; но жители, пробужденные воплями стражей, восстали на защиту своего Палладиума и обратили в бегство вооруженную толпу хищника.¹²⁵ Здесь также, была картина Зевксиса, изображавшая, по словам Плиния, Геркулеса младенца, подавляющего двух змей в присутствии устрашенной Алкмены и Амфитри она; – действие страха на их лицах, было выражено с неимоверною живостью. Сам Зевксис не мог положить цены своей работе, и для того принес ее в дар сему храму¹²⁶. Место, находящееся между оным и храмом Юпитера Олимпийского, занимал форум многолюдного Агригента, в коем считалось во время Эмпедокла, по свидетельству Диогена-Лаерция, до 800.000 жителей¹²⁷. Здесь, где растут теперь в таком изобилии, по грудам камней, алоэ и восточные фиги, – здесь волновалась толпа промышленного народа. Здесь невольники отдаленных стран прогуливали на драгоценных носилках из слоновых костей – роскошного гражданина;¹²⁸ тут блестящие в золоте и серебре колесницы, мчались на борзых конях небесной породы, которым удивлялись чужеземные страны¹²⁹, которые славились лирой Пиндара и коим воздвигали пирамиды,

Аltor equorum,

Мille rapit turnas, atque hinnitibus aéra flammac;

Рulveream voivens Аgragas ad moenia nubem.

Sil. lt. Lib. ХIV.

Там в мраморных бассейнах плавали и плескались птицы или рыбы разных частей света.¹³⁰ Все это здесь было – и все это осталось только в преданиях; лишь одна природа не изменилась!

На расстоянии нескольких шагов от храма Иракла, лежат громады несравненного храма Юпитера Олимпийского. Здание сие построенное в подражание известному храму того же имени, в Греции, и почти в одно время с ним, было одним из удивительнейших в мире. Двадцать два столетия, тяготеющие на нем, едва могли разрушить исполинскую груду его. «Оно дает настоящее понятие о великолепии людей того времени» – говорит Диoдор. Рассматривая обломки сих колоссальных колонн, карнизов, архитравов, капителей, и чрезмерные пропорции существующего основания, – не должно удивляться, что потомство приписало построение оного Гигантам; по сие время называют храм сей: Palazzo dе’ Giganti. Диoдор¹³¹ определяет длину его в 540 греческих футов; ширину (без всякого сомнения, по ошибке переписчиков) в 60 футов, вместо 160 ф. на самом деле существующих; высоту без карнизов, в 102 фута. Колонны сего храма, пишет он, были вделаны в стены, представляя снаружи полукружие имеющего 20 Гр. ф. в объеме, а внутри, пиластры имеющие на 12 Гр. ф. в ширину; и так, сия последняя мера составляет диаметр полного круга имеющого около 40 Гр. ф. в объеме.¹³² Тот же Историк, весьма справедливо говорит, что человек может поместиться всей спиной в резные впадины колонн; я сам проверял истину его слов. На фронтонах были изображены барельефами, изящной красоты, бой Гигантов против богов и разрушение Иллиона. Первый предмет подал, может быть, повод назвать это здание храмом Гигантов, и даже приписал, им самим, сооружение оного. Жаль, что ничего не сохранилось от сих барельефов, коих красот как говорит Диодор, была необыкновенная. Статуи Фидия и Алкмена украшали внутренность храма; крыша его не была докончена, когда возгорелась война с Карфагенцами, – и за сим последовало его разрушение. Не смотря на страшный беспорядок сих развалин, они исполнены удивительного величия и воображение строит на них ужасный колосс... Остатки сего великолепного памятника древности, могли бы долго еще, в лучшей целости, удивлять путешественников, но варварское правление сего острова в начале ХVII века, разрушило последние следы стен, употребив огромные камни оных на построение молы в пристани Жирженти!!!. Фацелло говорит, что конечное разрушение храма Юпитера Олимпийского последовало 1401 года, в Декабре, от небрежения правительства к сему дивному зданию; при сем выписывает он, сочиненные на этот случай латинские стихи, которые доказывают, что колоссальные статуи Гигантов поддерживали тяжесть наддверного фронтона.

Между храмами Юпитера Олимпийского и Иракла находились, так называемые, Золотые ворота (рorta Аureа), чрез которые пролегал путь к гавани.

Следуя далее и пройдя около восьмидесяти саженей, показали нам в глуши одного огорода, малые остатки так называемого: Вулканова храма. Мы распознали несколько обломков от колонн и капителей: сии последние обнаруживают Дорический орден храма. Оттуда мы направились чрез глубокой и живописный овраг, изрытый потоком; здесь полагают место водохранилища, вырытого пленными Карфагенцами; но это может быть одни предположения. На противоположной высоте два стоящие обломка резных колонн с пьедесталами, посреди других развалин, показывают следы храма Кастора и Полукса. Там видна еще часть основания и несколько ступеней.¹³³ Мы вознаграждены были за понесенные нами усталости, видом великолепной линии, храмов Агригента. Какие предметы для живописцев!

Возвращаясь назад, мы встретили ведомое на пастбище стадо; в нем было несколько лошадей, но они весьма далеки от данного им, Виргилием прилагательного: magnanimі¹³⁴; но за то, волы обратили наше внимание; они похожи на антилоп и рога их уродливо велики. Тут же видели мы несколько телят Африканской породы, с плоскими хвостами. Пастырь не отказался доверить нам за малую плату, несколько из своих лошадей; утомленные путем, мы сели на них с немалым удовольствием.

Выехав опять к развалинам храма Юпитера Олимпийского, мы спустились к подошвам падших стен города, которые занимают еще все пространство от храма Юноны Люцины до реки Акрагас, ныне Драго. Кажется, что грозная труба, ниспровергшая стены Иерихона, прозвучала вдоль сих твердынь; – здесь, целые составы оных покрывают скаты холмов; там, совершенно отделяясь, страшно наклонены и угрожают ежеминутным падением; другие, далеко уже устилают долину...

Стены сии, по большой части, выделаны из природных скал; но некоторые были сооружены, имели 105 фут в высоту и 70 стадий в окружности.¹³⁵ Множество гробовых нишей, подобных тем, кои иссечены в стенах, обращенных во внутрь города, – испещряют также и наружность стен. Сии жилища смерти пробуждают неизъяснимое чувство меланхолии: Глядя на великолепные храмы, пережившие столько веков, вы видите перед собою славу и могущество соорудивших оные, – а глядя на гробницы, где уже нет и праха погребенных, – тщету и ничтожество их! Здесь хранились пеплы тех токмо граждан, кои своими воинскими и частными доблестьми приносили славу республике; это делалось с тем намерением, чтобы тени их и по смерти охраняли стены города. Мудрые постановители сего высокого обычая, почестью к мертвым, действовали на живых; юноши беспрестанно имели перед очами, славу своих предков; здесь находились храмы богов, здесь совершались все празднества, и сюда родители водили младенцев сынов своих:

Чтоб в юных их сердцах геройство возбудить.¹³⁶

Следуя по долине, к морю, мы вскоре подошли к так называемой гробнице Терона, воздвигнутой гражданами Агригента в память сего добродетельного Тирана.

Полагают, что этот памятник, состоящий теперь из двух четырехсторонних этажей, имел некогда пирамидальный верх; высота здания, в нынешнем виде, состоит из 24 фут (без стилобата, который засыпан землей); первый этаж образован просто из больших песчаных камней; но второй, Ионического ордена, – имеет по одной колонне по углам. Сверх того, посреди каждой стены находится фальшивая дверь, суженная к верху.

По свидетельству Диодора и Полибия, из множества надгробных памятников, находившихся в сем месте, одна гробница Терона сохранилась, по взятии Агригента Карфагенцами под предводительством Аннибала и Амилькара: В то время, как воины заняты были разрушением гробниц, для того чтобы камнями оных завалить рвы города, молния ударила в памятник Терона, и удержала суеверных Карфагенцев от прикосновения к нему; их страх усугубился, когда вслед за сим моровое поветрие опустошило армию и похитило у них Аннибала. Чтобы укротить гнев богов, Амилькар принес в жертву Сатурну одного младенца и побросал в море несколько жрецов и жертв¹³⁷.

Полибий назначает место Тероновой гробнице почти там же, где находится теперь помянутый памятник; но не смотря на многие правдоподобности, он служит камнем преткновения для антиквариев. Некоторые из них утверждают подлинность его, а другие не согласны в том; так, что иные называют сие здание гробницей лошади; ибо известно, что Агригентяне воздвигали сим животным, равно как и птицам,¹³⁸ великолепные памятники. Читая Полибия, который помещает сию гробницу против храма Геркулесова, можно признать за ту самую, видимую ныне; но читая Диодора, который описывая вышесказанное происшествие, называет сей памятник огромным (molis opus), тогда как оный весьма невелик, – начинаются сомнения.

Неподалеку отсюда видны остатки так называемого Эскулапова храма. Стены оного, украшенные прекрасными пиластрами, входят ныне в состав бедной хижины одного земледельца. Во храме Эскулапа стояла статуя Аполлона, работы Мирона, коего имя начертано было на пьедестале. Сим кончаются следы славного Агригента.

Аgrigentini deliciis quotidié ita se deduat, ас

si crastinо die morituri: domos veró ita exstruere,

quasi aeternum vіcturi.

(Еmpеd. apud Diog. Laert. Lib. VIII)

Высокая гора, господствующая над той, где построен ныне Жирженти, есть та самая, где находился храм Минервы и Юпитера Атабира; туда, при взятии Агригента Карфагенцами, собрались, по воззванию Геллия, некоторые жители города и сожгли сии здания вместе с собой и с богатствами своими. Часть фундамента сих храмов, существует. При выезде из города, к Востоку, показывают несколько камней от стен храма Цереры и Прозерпины, где праздновались: анакалиптеры (обнажение или снятие девственного покрывала) – и Феогомии т. е. брак богов, или брак Прозерпины.¹³⁹

Роскошь, сластолюбие и гостеприимство древних Агригентян были известны всему древнему миру. Знаменитый Эмпедокл, их гражданин, говаривал: «Агригентяне столь необузданно вдаются в сладострастие, что подумаешь будто они готовятся умереть на другой день, – а созидают дома с таким великолепием, как будто располагаются жить вечно»¹⁴⁰.

Диoдор называет весьма справедливо, землю Агригента, одной из счастливейших в мире; ныне, как и при нем, рощи маслин покрывают почти всю страну.¹⁴¹ Сему-то дереву, Агригент обязан был своим великолепием и богатством; – знатнейшая торговля его с Карфагeном состояла в оливах, – и она-то возвела его на ту степень роскоши, о коей нам говорят предания:

Однажды, в зимнее время, пять сот всадников из Геллы, проезжали мимо Агригента; Геллий, гражданин сего города, пригласил их всех в свой дом, и угостив их с необыкновенной пышностью, тут же подарил каждому по одному платью и по одной тоге.

Другой гражданин, по имени Антнисфен, празднуя свадьбу своей дочери, угощал жителей на всех улицах; – между тем, 800 колесниц следовали за новобрачной, окруженной сверх того бесчисленным множеством всадников, приглашенных из окрестных мест. Снабдя жертвенники всех храмов и частных домов ароматным деревом и мастиками, он просил зажечь их все в одно время, когда зажжется жертвенник цитадели; – все это было исполненно в точности: – ночь переменилась в ослепительный день, и новобрачная открыла шествие при звуках радостной музыки и окруженная несметной толпой.¹⁴²

Еще один пример: во время осады Агригента Карфагенцами, под предводительством Аннибала и Амилькара, – обнародовано было от высших властей запрещение, чтобы никто из граждан, очередующихся на страже, крепостных стен, не имел при себе боле одного пуховика, одного покрывала, и двух подушек¹⁴³, и это самое было сочтено за большую строгость. Не смотря, однако на столь изнеженные нравы, Агригентяне умели умирать со славой.

Основание Агригента скрывается в баснословных веках. Дедал, убегая от гнева Миносова, спасся на искусственных крыльях, в Сицилию, где царствовал тогда над Сиканами Кокал, в городе Камике, занимавшем самые высшие скалы нынешнего Жирженти: (туда ведет узкий путь из предместья, называемого Rаbatto). Сей хитрый художник, в ознаменование своей благодарности за гостеприимство Кокала, укрепил его город и сделал доступы к оному столь трудными, что три или четыре человека могли его оборонять.¹⁴⁴ Известность Агригента начинается токмо с 584-го до Р. Х., когда Аристон и Фистил, удалившись из Геллы, поселились на развалинах Камика. Менее нежели в одно столетие, Агригент сделался вторым городом Сицилии, (после могущественных Сиракуз), – и принял важное участие в войнах против Карфагена.

Бытописания Агригента, по несчастью, показывают нам его почти всегда, под владычеством самых гнуснейших тиранов, обременявших когда-либо землю. Кому неизвестны грозные имена Фаларида, Финтия, Фразидея? – Из желания – польстить зверским прихотям первого, славный художник того времени, по имени Перилл, изваял, как известно, медного вола, в раскаленную внутренность коего вкладывали живых людей; их стоны выражали мычание сего животного; но Перилл сам сделался первой и достойной жертвой тирана. Карфагенцы, при взятии Агригента, перевезли сие изваяние в свою столицу; но Сципион Африканский, победитель их, возвратил опять этот страшный памятник городу.¹⁴⁵ История сохранила нам, однако, одну черту добродетели Филарида и вместе с сим блистательный пример силы дружбы; – все знают о Дамоне и Пифии; но не многие упоминают про Меналипа и Харитона: Меналип, гонимый Филаридом, решился его убить; он открылся в том другу своему Харитону, который, видя непоколебимость его намерения и устрашенный опасностью, коей подвергался его друг, сказал ему: «Я сам давно ищу способов исполнить предпринятое тобой; и так, не поверяй тайны никому, и предоставь мне найти случай к совершению сего дела». Чрез несколько дней, Харитон, не предуведомя друга, и пользуясь некоторой удобностью, – бросился с кинжалом в руках на Фаларида; но стража успела отклонить удар, – и несчастный был заключен в темницу. Фаларид велел его подвергнуть пытке, для открытия сообщников; но никакие мучения не поколебали души Харитона. Меналип, уведомясь о судьбе великодушного друга, предстал немедля к Тирану и объявил ему всю истину. Фаларид, пораженный силой дружбы, простил обоих юношей с тем, чтоб они в тот же день оставили Сицилию.¹⁴⁶

Одно только имя добродетельного Терона услаждает сердце, читая историю Агригента. Его царствование знаменито, и он был достоин лиры Пиндара, прославившей его.

Из рук Карфагенцев, Агригент подпал, в 262 году до Р. Х., во владычество Римлян в след за падением Сиракуз. В позднейшие времена Сарацины и Норманы опустошили великолепные остатки его славы.

По свидетельству Диогена Лаэрция, древний город разделялся на пять частей; но справедливее, на четыре; ибо Диоген, из имен: Акрагас и Агригент, (что значит одно и тоже, с тем токмо различием, что одно есть слово Греческое, а другое Латинское), производит два наименования; и так сии части суть: Камика, Агригент, Rupes Аtheneа, т. е. Афинская скала и Неаполис или новый город.

Возвращаясь в Жирженти, мы очень часто замечали в садовых оградах, кои состоят из грубо сложенных камней, – обломки капителей, карнизов, архитравов, – и каждая таковая встреча пробуждала наше любопытство. Мы возвратились в Жирженти по узкой и крутой дороге, ведущей на высоты скал. Сей путь, называемый Scala det Franceschini, весьма труден и живописен; он должен быть одним из древних путей, сделанных, как говорят, Дедалом. …

Советую не оставлять земли Агригента, не насладившись прелестным видом с террас монастыря Св. Николая, или, лучше сказать, загородного дома Аббата Панетиери, который весьма украсил сие место своего пребывания. Оттуда надобно видеть, когда лучи заходящего солнца озаряют пустынные храмы Агригента и развалины, рассеянные по хребтам холмов; оттуда надобно видеть разнообразно освещенные чащи миндальных, фиговых и оливковых рощ, над коими возвышаются несколько пальм.... Такая картина никогда не изгладится из памяти. С великолепного зрелища остатков древнего города, вы обращаете взоры на новый; сумерки одевают уже высокую гору, на которой он построен; дома сливаются в одно целое; но вскоре огни начинают мелькать из окон, и весь амфитеатр зданий представляет иллюминованную гору. Возшедшая луна одевает новыми красками картину – и пробуждает новые мысли.... Я просиживал по целым часам на высоте монастырской террасы; – посреди ее находится большой бассейн, всегда наполненный свежей водой, которая проведена туда из отдаленных гор. Это напоминает роскошь Агригентян. Жители Жирженти часто нуждаются в свежей воде и беспрестанно посылают целые караваны, на ослах, навьюченных сосудами, к ближнему источнику, отстоящему на две Итальянские мили от крутых высот города. Сие лето, примерное по своему жару, иссушило многие источники, и даже река Драго едва струилась. Богатый Аббат избавил себя от забот, сооружением сего прекрасного бассейна. Он один, я думаю, являет следы роскоши древних жителей сих мест.

В его саду находится памятник, называемый, по преданию, гробницей или часовней Фаларида (Oratoriо di Fаllari), по той причине, что оный служил долгое время часовней для здешних монахов; но остатки древних фризов от храмов Агригента, хранящиеся в сем же саду, гораздо любопытнее. Резьба их, удивляет и свидетельствует о совершенстве искусства того времени.

Вчера, запоздав на прогулке, я забрел в сад Г. Аббата, – и нашел его, при свете луны, сидящего под одинокой пальмой и занятого хозяйскими распоряжениями; он ласково меня принял, и мы познакомились с ним на сем же месте, за бутылкой отличного вина от его виноградников; но знакомство наше кончилось чрез несколько часов; ибо я на другой день оставил эту страну.

Путешествуя по Сицилии, где почти совсем нет гостиниц, легко можно запастись рекомендательными письмами в различные монастыри, где вас принимают охотно; но подарки, которые необходимо следуют за угощением, слишком разоряют; а церемонии с хозяевами слишком беспокоят.

Последняя прогулка моя по развалинам Агригента, принесла мне особенное удовольствие: бродя вдоль древних стен, и сев от усталости на один большой обломок от оных, глаза мои нечаянно устремились в глубокую трещину, где, к крайнему моему удивлению, нашел я древнюю медную монету. Я был обрадован как ребенок, и торжественно повез с собою сей кусок меди, лежавший столько столетий в забвении и прахе. Товарищ мой, бывший свидетелем сего случая, не мог утешиться, что подобное счастье не случилось с ним, – и от его желания найти что-нибудь, мы скитались несколько лишних часов по развалинам. – Тут мы посетили каменоломни и погребальные пещеры, достойные любопытства; они находятся под стенами: иные весьма обширны, имеют круглые своды и, поддержаны нарочно оставленными каменными подпорами; во многих пещерах находятся разных величин ниши для гробов и урн, подобные тем, которые находятся в городских стенах. Сверх того, мы видели много подземных галерей, ведущих на дальнее пространство, в глубоком мраке. Каменоломни и подземелья существуют также под скалами Жирженти, но вход туда, говорят, опасен. Народ полагает, что в них обитают злые Духи. Достойно также внимания множество морских раковин, видимых здесь в природном составе скал; раковины сии весьма разнообразны и расположены горизонтальными слоями; они свидетельствуют о переменах, происходивших на земном шаре.

Ne, fuor che ‘l liltо, vede cosa alcuna...

Е di lontanо lе gonfiate velе

Vide fuggir...

(Ariotto Оrl. X. 22–23)

Утренний туман покрывал еще землю, когда мы спускались с крупных скал Жирженти. Я приветствовал прощальным взором скрывавшиеся за горами великолепные остатки гостеприимного Агригента;

Hospitibus saneti portus, sine labе malorum.¹⁴⁷

Солнце вставало... мы въезжали на противоположные высоты; туман, скрывавший предметы, быстро поднялся и открыл веселый ландшафт: – море, горящее румяным светом зари, холмистый берег, на нем красивый городок Монте Аперто, а правее – маяк.

Монте Аперто весьма и знаменателен тем, что почти все жители оного, коих считают более тысячи, состоят из преступников, беглых, должников, казенных и частных, – и женщин дурного поведения; все они, пользуясь особым правом сего города, утвержденным самим, правительством, имеют здесь безопасное убежище, но строго надзираемы полицией. Всего примечательнее то, что они, большей частью, совершенно исправляются, ведут жизнь тихую и нравственную; вступают в брак и воспитывают в благонравии детей. Это утешаешь человеческое сердце!

Предстоящий нам путь вел чрез дикие скалы, и солнце, пекущее во всем блеске по лазури неба на коем не видно было ни малейшего облачка, обещало нам Ливийский зной. здесь вожатый спросил нас, хотим ли мы видеть разбойничий дворец (un palzzо de briganti)? – «Охотно, сказал я, только с тем, чтоб он был необитаем»; – он засмеялся и повел нас сквозь едва проходимые ущелья скал, из трещин коих изредка вырывались уродливые маслины и кусты алоэ, заграждающие путь; наконец мы достигли желаемого места; – но как мы удивились, когда нам открылось выделанное в скалах кругловатое поприще с рядами окон в два этажа! Окна сии украшены карнизами простой работы. Множество ящериц, привлеченных зноем, который начинал уже быть силен, выбегало ежеминутно из расселин; мы хотели отдохнуть в одной из пещер, но шипящая змея удержала нас. Трудно определить назначение сего странного здания, которое по стилю своему принадлежит, без сомнения, отдаленным векам; – ныне называют это место Саvа del Раmреnаti,¹⁴⁸ не смотря, что наш вожатый дает ему наименование жилища разбойников, хотя весьма вероятно, что шайки оных, наводнявшие Сицилию под предводительством атаманов, каков был Ринальдино и другие, коих имена сделались известными Европе, употребляли в пользу таковые убежища. Один новейший путешественник полагает, что это следы так называемых Троглодитов; но трудно на это согласиться, ибо настоящие жилища сих первых населенцев Сицилии, находящиеся в долине Испике, (в Валь ди Ното)¹⁴⁹, принадлежат гораздо отдаленнейшей древности, которая доказывается их грубым образованием, меж тем как здесь видны уже некоторые следы искусства. В бытность мою в Палерме, мне сказывали, что неподалеку оттуда за мысом Галло (Саро di Gallo) живут несколько семей в береговых пещерах, с весьма давнего времени, так, что полагают их за настоящую отрасль помянутых Троглодитов.

Возвратясь на дорогу в Сикулиану, мы видели, как извлекали груды серы из горных пещер. Главная серная руда, приносящая значительный доход Правительству, находится не много подоле, близ местечка Католика, – и достойна внимания Геолога. Недра сей страны напитаны горючими веществами. Не смотря на опаленную повсюду траву, здесь виноградные лозы устилают раскаленные ребра гор и сходят к морю. Спустясь к берегу, открывается город Сикулиана, построенный амфитеатром на скале, между двух других пирамидальной формы скал, служащих ему, как бы нарочно, боковыми декорациями. Здесь процветал некогда город Каник, столица древних Сиканов; близ сего местечка протекает не большая речка, называемая поныне (хотя совершенно в другом значении) fiume dе саnni. Некоторые Писатели не признают здесь существования древнего Каника; но самое наименование Сикулианы не есть новое; оно происходит от имени первобытных Сикулов, кои заменив Сиканов, – весьма правдоподобно, переименовали название Каника на Сикулиану. Город сей есть место ссылки невольников, и заключает 4550 жителей. Отсюда ехали мы трудными стезями по ребрам гор, образованных из гипса и мрамора.

Жар был несносен, и стены скал производили действие раскаленных печей; соломенные шляпы наши с широкими полями, приносили нам большую пользу в сем случае. Караваны ослов и лошаков, навьюченных большими кусками серы, беспрестанно нам попадались и заграждали единственные тропинки. В Сицилии дороги почти не существуют; часто не видно даже стезей, и путешественник может иметь нужду в компасе!! В древности, Сицилийские пути были знамениты и как я уже имел случай сказать – служили образцом для Римских. Записки Антоника¹⁵⁰ упоминают о многих. Сицилийских путях; но главнейшими из них были следующие три: Путь, Валериев, проходивший чрез всю Сицилию от Лилибея до Мессины; путь Гелорийский, от Гелоруса (ныне устье реки Абисео) до Сиракуз, и путь Мегарийский – от Сиракуз до Мегары или Гиблы, (ныне окрестности местечка Авола). Кажется, что Неаполитанское Правительство, решается наконец заняться дорогами Сицилии, по проекту Г-на Велыца¹⁵¹.

Единственный экипаж для путешествия по Сицилии, есть род крытых носилок, – называемых летига (letiga); вместо людей, несут их лошаки, один или два спереди и, один сзади. Последний должен быть весьма привычен; ибо кузов летиги, находящийся у него перед глазами, закрывает от него дорогу. Внутренность сего экипажа похожа на – так называемый: vis a vies, там могут ездить только двое, один против другого. Образ Мадоны, пред коим иногда теплится лампада, написан позади кузова; – и несколько десятков бубнов далеко возвещают шествие сей процессии. Несколько уже летиг попадалось нам в горах. Некоторые из путешествующих охраняемы были Кампиерами¹⁵² или Внутренней стражей; они вооружены пистолетами и кинжалами, и сверх того имеют по одному карабину, который упирается прикладом в стремя. Одежда их состоит в синей куртке с красным воротником, а на голове круглая шляпа, иногда с пером. Сицилийские дворяне пользуются сими конвоями более для пышности, чем для охранения себя от разбойников, кои почти совсем перевелись.

В большой усталости достигли мы селения Монте-Алегро, окруженного рощами апельсинных дерев, радующих взор после знойных дебрей. Селение расположено под высокой скалой, на верху коей было оно прежде построено; недостаток в воде принудил жителей переселиться оттуда и предпочесть долину, ландшафтному виду первого места, где стоят еще недавние развалины. Подкрепив силы свои фруктами и вином, мы снова, по отдохновении, углубились в дебри и бесплодные горы; но вскоре нам открылась обширная долина, окруженная холмами; по среди ее извивался в глубоко-изрытых берегах древний Галикус или Ликус, ныне Платани; при устье сей реки, на левом берегу, процветала Гераклея. Следуя Диодору, город, сей основан был Миносом, приплывшим сюда для войны против Кокала, у которого скрывался Дедал. Другое имя сего города, и – по мнению иных, самое первое, есть: Махар; но в последствии времени Дарий, потомок Иракла, дан оному, в честь своего предка, имя Ираклеи. Несколько больших квадратных камней едва являют кое-где следы его. Гераклея существовала еще в бытность Цицерона в Сицилии. Плоские холмы, склоняющиеся к Африканскому, морю, по той стороне реки, – украшены были храмами, коих обломки и несколько водопроводов видны были во времена Фацелло.¹⁵³ Пространство моря, между рекой Сикулианой и Гераклеей, усеяно подводными скалами. Они причинили гибель Римского флота, состоявшего из 260 судов, во время первой Пунической войны.

Отсюда путь наш следовал вдоль песчаных берегов Африканского моря. Жар был почти несносен; свежесть и прелестная лазурь волн, расстилавшихся по песку, склонила меня к купанью; оно дало мне новые силы для перенесения: жара и долгого еще пути до города Шьяки. Мы скоро опять въехали в ущелья гор, – и после трудной езды, достигли подошвы огромной скалы, называемой в древности: Кронион (гора Сашурнова), ныне Св. Калагера, по имени пустынника, жившего на ней. Там находятся поныне, не потерявшие своих целебных свойств, минеральные воды, известные в древности под именем Тhermae Selintinorum, (бани Селинонтян), так названные по близости знаменитого города сего имени. Диoдор¹⁵⁴ повествует, что Дедал изобрел и соорудил сии бани; вот его слова: «Дедал иссек в недрах скалы, в окрестностях Селинонта, пещеру, где он с таким искусством воспользовался испарением подземного огня, что больные, входящие туда, мало-помалу ощущали приятный пот и нечувствительно излечивались, не будучи даже обеспокоены большим жаром. Это самое существует и по ныне. Термы сии имеют многие отделения, из коих два довольно пространны: первое служит для мужчин, а другое для женщин; в одной из пещер, приделана к стене каменная скамья, на которую садятся больные для принятия испарений; возле нее была на стене Греческая надпись, но века изгладили оную. В иных местах жар захватывает дыхание, а подземные ветры и испарения производят глухой шум. На верху горы текут четыре целебные источника; все четыре горячие; один из них имеет в себе более 45 град. Реомюрова термометра теплоты. В сих самых термах, по свидетельству того же историка, погиб Минос, Царь Критский, который, завлечен будучи туда приглашением Кокала, для пользования баней, был задушен.

Сквозь оливковые рощи, растущие под горой, приближались мы к крутым высотам Шьяки, – и после всех понесенных нами трудов, попали в так называемый трактир сего города, столь неопрятный и беспокойный, что мы несколько раз решались бежать из него. Город, сам по себе, красив, особенно по местоположению; здания восходят уступами по крутой скале, а впереди необозримое море... Это отечество грозного и знаменитого Агафокла, тирана Сицилийского, который, стесненный в Сиракузах Карфагенцами и доведенный до отчаяния, решился внезапно на самое отважнейшее предприятие в Истории: – он оставил неприятелей перед стенами своей столицы, а сам, с большой частью армии переплыл в Карфаген; сам сжег флот свой, ступив на землю Африки, для того, чтоб войско его надеялось на одну победу, – и наконец разбил Карфагенскую армию в виду их столицы; – известие о сем распространило ужас в войске Карфагенском, осаждавшем Сиракузы; оно также было разбито, потеряв своего полководца, Амилькара. Сей знаменитый пример Агафокла был однажды последован Римлянами. Но злодеяния сего тирана затмевают всю его воинскую славу. Известно, что он был сын горшечника, переселившегося из Региума в Шьяку; он не забывал однако своего происхождения, будучи Царем; и довольно странно, что вельможи, желавшие польстить ему, употребляли для питья глиняные сосуды! Замечательно, что до ныне главная торговля Шьяки состоит в глиняных сосудах, которые выставлены на всех улицах; они образованы совершенно по форме древних амфор, – и имеют свойство содержать в свежести все жидкости. Жители Шьяки гордятся более Историком Фацелло, здесь родившимся, чем Агафоклом.

Окрестность изобилует фисташными орешниками; они разделяются на мужеский и женский род, и не иначе дают плод, как произрастая вместе. – Шьяка имеет около 12,000 жителей.¹⁵⁵ Мы видели здесь одну церковь весьма хорошей Маврской архитектуры; но всего замечательнее здешние хлебные магазины: они находятся на берегу моря, во внутренности скалы, на коей построен город, – и туда спускаются как в колодезь. Нельзя также оставить без внимания живописных развалин двух замков, стоящих на главной высоте города, один против другого. Они обитаемы были в ХV веке (во время Испанского владычества) двумя жестокими соперниками, Баронами Пералнио и Люци; то были два знатнейшие юноши окрестной страны – и оба, искали руки прелестной и не менее их знатной девушки. Последний был предпочтен, и с того времени ужасная вражда возгорелась между ими; вражда сия была так сильна, что даже дети их не забыли ее и не преставали мстить друг другу. Окрестности Шьяки и даже со соседние владения служили поприщем их неутолимой злобы; несколько сот воинов погибли в сих распрях; наконец оба дома пали от руки Правительства, воспользовавшегося их кровавыми спорами. Сии развалины день ото дня разрушаются временем; зубцы стен устилают памятность скалы; плющ и тучные Индийские фиги растут по тенистым стенам башен, и груды камней наполняют внутренность. Вот богатый предмет для романтика! Он не ускользнул бы, вероятно, от пера Вальтера Скотта, если б он посетил сей берег. Сколько удобностей представила бы здесь его воображению одна местность: дикие скалы, пещеры, находящиеся под ними, изгибистые берега Африканского моря, соседство Африки, корсары и проч.! – Мы провели здесь ночь.

Дорога из Шьяки была для нас гораздо покойнее вчерашней. Проехав несколько миль песчаным берегом вдоль горных подошв, мы поднялись на красивый мыс Св. Марка; на его луговой плоскости открылись нам поля, покрытые виноградом, розмаринами, алоэ, лаврами и маслинами; между сих рощей и кустов рассеяны весьма опрятные сельские дома. Здесь кончаются горы, и взор обрадован видом долин, холмов и лугового приморского берега. Селения и толпы проходящих начинают развлекать, привыкшего к уединению, путешественника.

Достигнув реки Беличи, нам преградили путь по деревянному мосту, два старые стража, требуя платы за переправу. Беличи называлась в древности Ипса; она вытекает из окрестностей Палермы, около местечка Рiana delli Greci (Пьяна делли Гречи); неподалеку от Касальбьянко она сливается с небольшой речкой, – и сия то часть ее, от истока до сего соединения, называлась древними Кримис¹⁵⁶, та самая река, на берегах коей великий Тимолеон, с 6,000 Сиракузян, одержал блистательную победу над 70,000 Карфагенцев, под предводительством Амилькара и Аздрубала: битва происходила во время непогоды, которая стремилась на встречу Карфагенцам¹⁵⁷.

...i segni

Dell’alte sue ruine il lidо serba.

Мuoiono le eittà, muoiono i regni:

Сopre i faeti, e le pompe arena ed erba:

Е I’uom d’esser mortal par che si sdegni!..

(Таsso. ХV, 20)

Проехав древнюю реку Ипсу, (ныне Беличи) вскоре открываются печальные развалины бывшего Селинонта, нагроможденные на берегу Африканского моря. Я никогда не забуду впечатления, произведенного надо мною сим великим разрушением! Воображение самое холодное воспламенится восторгом к славе Древних; разум самый гордый смирится, видя простертыми в прахе сии исполинские груды, которые, в самом разрушении своем, кажутся еще вековечными. Я видел все великолепные памятники Римлян, но ни один из них не потрясал так сильно моих чувств как развалины пустынного Селинонта! Три ужасные груды камней суть остатки трех храмов; несколько обломанных колонн возносят еще обезображенные верхи свои из развалин. Вот следы Аннибала, они не изгладились в двадцать два столетия и долго еще будут напоминать Сицилии сие страшное для нее имя. На пути его:

Поля и грады стали гробы!¹⁵⁸

Селинонт славен в Истории первой Пунической войны. После взятия и ужасного опустошения оного Карфагенцами, Гермократ Сиракузский восстановил сей злополучный город; но чрез сие падение его было только что замедлено. Уже во время Августа, Страбон поместил его в числе городов необитаемых более!¹⁵⁹

Первый, ближайший храм, представляет одну только стоящую колонну, окруженную со всех сторон неимоверной величины обломками пьедесталей, капителей, архитравов, карнизов и колонн Дорического ордена. В особенности пьедестали и капители поражают взор своей огромностью. Одна из сих последних, лежащая на восточном углу, вся сохранилась и имеет около 12 футов в поперечнике; она принадлежала одной из колонн портика. Полагают, что храм сей окружен был двойными рядами колонн; но что в преддверии было четыре ряда. Замечательно, что только угловые колонны – резные, а все прочие – гладкие. Сверх того, посреди развалин, где находилось святилище, видны другие колонны гораздо меньшей пропорции, из цельных кусков в 3^1/2 фута в поперечнике и 14 ф. в вышину. Длину храма определяют в 315 ф.; а ширину в 148^1/2 ф. Число колонн: по 8 в фасах и по 16 в боках.

Храм сей посвящен был Юпитеру. Глядя на необычайные развалины его, нельзя не спросить: как небольшая республика Селинонтян могла сооружать такие здания? Какая механика двигала такие громады? Храмы Сицилии принадлежат первоначальным векам Зодчества; отличительные черты их – изящная огромность и высокая простота; главные украшения – превосходные статуи богов.

В нескольких шагах оттуда находится второй храм, более всех сохранившийся. Там в пьедестали 36-ти резных колонн, с частью оных, более или менее возвышенные, означают еще все четыре стороны великолепного храма.¹⁶⁰ Третий подобен видом первому; те же груды развалин и то же великолепие! Сей последний уступает величиной первому.¹⁶¹ Длина его простирается на 224 фута; а ширина на 76 ф. Глубокий овраг, чрезвычайно обильный живописными кустами алоэ, отделяет с западной стороны местоположение сих храмов от высокого приморского холма; на нем находится теперь сторожевая башня новейших времен, – и там, как говорят, построена была главная часть города. Весь сей холм усеян, в страшном беспорядке, камнями большего размера, меж коими заметны основания трех других храмов; развалины сии заросли непроницаемыми кустами розмаринов, Индийских фиг и алоэ. Поднявшись туда из оврага, видны основания городских ворот, а спускаясь к морю, – остатки крыльца, которое вело из города к пристани. Во время отлива и в тихую погоду обозначаются в воде несколько обломков береговых столпов с приделанными к ним железными кольцами, для прикрепления кораблей...

...Все сии развалины сохраняют необыкновенное величие; глядя на них, задумчивость неприметно овладевает разумом... Я провел целый день в сем забвенном месте, и сидя на поверженных столпах великолепия Селинонта, прочел предания Диодора о горестном падении сего города. – Описав отчаянную защиту Селинонтян, Историк так повествует: «город уже находился почти совсем во власти неприятеля... тогда поднялись ужасный вопль посреди Греков – и не менее ужасные клики победы и радости из среды варваров. Первые, находясь уже без защиты, видели токмо одну смерть перед собой; а победители, соделавшись свирепее от успеха, дышали убийством! Несчастные Селинонтяне, собравшись на площадях, хотели противоставить еще некоторую защиту, – и все были умерщвлены. В след за сим, Карфагенцы рассыпались по городу и входя в дома, похищали все сокровища и убивали встречающихся им; – возвращаясь опять на стогны, безжалостно предавали всех смерти, не различая ни рода, ни пола, ни лет. Некоторые из них, по зверскому обычаю своей страны, отсекали конечные части неприятельских тел и навешивали несколько рук и ног вокруг своих поясов; другие же, носили на копьях головы. Они запретили, однако убивать тех жен и детей, кои укрывались в храмах богов; но сие исключение происходило не от чувства сострадания, или набожности, а от боязни, чтоб жены, потеряв надежду спасти себя в храмах, не предали бы их пламени вместе с собой и с сокровищами своими. С наступлением вечера, весь город был уже расхищен, здания сожжены и низпровержены, а земля покрыта кровью и трупами, коих найдено более шестнадцати тысяч; а пять тысяч жителей поведены в неволю. Греки, находившиеся в Карфагенском войске, были глубоко тронуты сим зрелищем; жены, разлученные с супругами и родными, осыпанные ругательствами, ежеминутно опасались больших несчастий. Некоторые из матерей видели похищение своих дочерей... Варвары, не различающие ни пола, ни свободных граждан от невольников, давали им угадывать судьбу, ожидающую их в плену; дикие лица и зверский голос сих воинов заставляли их трепетать, Матери заранее оплакивали детей своих: они предчувствовали по настоящим оскорблениям – те, кои ожидали их в Ливии – и погружались в отчаяние, коего причины ежеминутно возобновлялись. Они завидовали отцам, супругам и детям, падшим за отечество, не испытав терпимых ими унижений!»

Полная луна тихо выплывала из бездн Ливийского моря, когда я кончил се чтение; кровавый цвет ее отсвечивался уже на объятых тонкими сумерками колоннах, когда, полный грустной задумчивости, я поднял взоры на картину опустошения; – сии белые, встающие из развалин колонны, – как тени, встающие из гробов, – безмолвные свидетели сих ужасов, – подтверждали мне страшную истину Истории.

Привязанность Селинонтян к храмам своих богов была так велика, что многие из них спасшись от меча Карфагенцев, не хотели возвратиться на родину, зная, что храмы их разрушены. Селинонт в последствии возобновился; но истощенная республика не могла уже поднять из праха сих памятников своего величия.

Мы провели ночь в единственном доме, находящемся в сей пустыне; в нем живут два или три пастуха, а двор его служит для загона стад, кои находят роскошные пастбища в сей стране забвения. – Безмолвие нарушается здесь только порывами ветра и шумом морских волн. Наружность наших хозяев не много обещала; притом, будучи часто предостерегаемы против Сицилийских разбойников, мы провели ночь с заряженными пистолетами; но мы остались, весьма покойны – и жар, который был довольно силен даже и ночью, был нашим единственным неприятелем!

Я должен сказать к чести Сицилии, что, объехав почти весь сей остров, я ни одного разу не был подвержен тем опасностям, коими беспрестанно бывает угрожаем путешествующий в Неапольских владениях от разбойников, наполняющих сию прекрасную страну. Но было время, что за 10 или 15 унций¹⁶² можно было в любом городе Сицилии подкупить убийцу для умерщвления своего неприятеля! Из здешних разбойников многие отличались редким великодушием (если можно приписывать сие качество таким людям). Мне рассказывали удивительные черты их снисхождения к неимущим, которым они даже часто помогали.

Заря румянила гладкую поверхность моря, на коем белело несколько парусов, направленных к берегам Африки, когда мы удалялись от великих развалин Селинонта; глаза мои невольно обращались на них, доколе я мог их видеть. Расставшись с ними, я занялся природой; яркие цветы разгорающейся зари прельщали меня; я удивлялся непрестанной ясности Сицилийского неба, по коему, со времени моего прибытия на сей остров, не пролетала ни одна туча.

В нескольких верстах отсюда, близ местечка Кампобелло, остановили наше внимание каменоломни, из коих Селинонтяне извлекали материалы на построение своих зданий; там видны до сей поры несколько оснований отесанных колонн, но прилепленных еще к каменному слою земли и столь же исполинских пропорций, как и вышеописанные.¹⁶³ Механика наших времен может затрудниться подобными тяжестями. Многие из сих колонн просверлены во всю длину, а другие имеют четверосторонние диры, для связи при построении, или для перемещения оных.

Мы направились самым прямым путем в Маццару, оставив в стороне город Кастель-Ветрано, мало-любопытный для того, кто не уверен в гадательном предположении, кто он занимает землю древней Энтеллы (построенной, как уверяют, Энтеллом, другом Энея) и кто не желает пить, на самом месте его происхождения, известное в Италии вино, носящее имя сего города. Что принадлежит до сего вина, то нас снабдили оным Селинонтские пастухи; и так мы проехали в виду Кастель-Ветрано по прекрасному шоссе, которое было начато во время пребывания Короля в Сицилии и вскоре оставлено…

Луговые равнины, покрытые кустами миртов и розмаринов, рощами маслин и богатыми виноградниками, довели нас до Маццары, сохранившей древнее свое имя. Возле нее был тот рынок Селинонта (Emporium Selmontinoram), коим овладел Аннибал пред взятием самого Селинонта Маццара красиво выстроена; в ней нет других памятников древности, кроме нескольких гробнице и надписей. Арабы возобновили ее в IХ столетии. Город сей был в последствии местопребыванием Графа Рогера, сына Танкредова. Собор в Маццаре построен сим героем, по разбитии Сарацинов, и в следствие священного обета, им произнесенного. Там хранятся барельеф, изображающий битву его с Сарацином и несколько других древних барельефов, на одном из коих я заметил бой Амазонок и похищение Прозерпины. Проезжая город во время обеден, мы зашли в сей собор, где видели строгое богомолие жителей, и несколько прелестных женских лиц, проглядывавших из-под мрачных покрывал.

Маццара дала свое имя одной из трех провинций, составляющих Сицилию. В ней считают ныне 8.335 жителей. Главный ее порт состоит в хлопчатой бумаге, поташе и масле. Маццара во времена Норманнских Государей, была роскошна, красива и шумна; теперь, вместо блестящих рыцарских и дамских одежд, вместо пышно-оперенных шлемов, мелькают пред опечаленными взорами, мрачные одежды монахов и черные покрывала молчаливых женщин. Соборная площадь – есть единственное украшение города.

Дорога отсюда сначала, чрезвычайно дурна и камениста, но вскоре начинаются роскошные долины и большое количество стройных пальм возвышаются в разных местах из-за густых кустарников и рощей. Тут я поражен был истиной картин Виргилия: – описывая южный берег Сицилии, с Африканского моря, он называет Селинонт: пальмистым –

Теque dalis linquo ventis, palmо sa Selinus!..¹⁶⁴

Правда, что я не видал сего прекрасного дерева возле самых развалин Селинонта, исключая нескольких, растущих около каменоломен; ужасные опустошения, происходившие со времен Виргилия на том месте, суть достаточные причины их истребления; но картина Виргилия не менее справедлива; ибо пальмы сии появляются на расстоянии нескольких часов пешеходного пути оттуда. Цицерон говорил также, что Сицилия обильна пальмами;¹⁶⁵ но это прекрасное растение встречается чаще на южном берегу острова; иные из сих дерев приносят плод.

Неподалеку от мыса Капо-Ферро (Capo Ferro), проехав реку Мацарру, видна на пустынном берегу моря, небольшая башня, которую называют сдесь: (Torre della Sibilla) башня Сивиллы. Утверждают, что на сем месте жила несколько времени знаменитая Сивилла Кумская. Но башня сия построена в средних веках и принадлежит к числу тех укреплений, кои рассеяны по южным берегам Сицилии для защиты от частых нападений Варварских корсаров. Ныне сии убежища необитаемы; ибо Неаполитанское правительство, к стыду своему, платит дань сим разбойникам, для обеспечения своих берегов.

Сии сторожевые башни были очень полезны в смутные времена средних веков. В ночную пору, посредством огненных сигналов, известие о нападении неприятельском, доходило в продолжение нескольким часов, от одной конечности острова до другой. Таковые башни существовали в Сицилии в глубокой древности; Цицерон¹⁶⁶ говорит об Них. Сии крепостцы охраняются иногда двумя только инвалидами; на ночь, влезают они по лестнице в отверстие, находящееся довольно высоко, – и прибирают лестницу к себе. Дневные сигналы делаются ружейными выстрелами или посредством флагов.

In curvo lidо рoi Тunisi vede...

А lui di costa la Sicilia siede,

Еd il gran Lilibeо gl’innalza a fronte.

(Тona. Gierus. lib. c. ХV. оt. 19.)

Вскоре за башней Сивиллы, показывается столь знаменитый в Истории мыс Лилибейский, ныне Боeо. Он потерял громкое имя свое, которое заменилось скромным именем святого отшельника!... За сим открывается город Марсала, построенный на развалинах славного Лилибея.

Мыс Лилибей находится на расстоянии нескольких часов плавания от Карфагена; в ясную погоду Африканский мыс Меркуриев (Capo Bono) синеет в конце горизонта.

Лилибей был главным городом, основывавший власть Карфагенян в Сицилии; он устоял против всех усилий Римлян и Пирра, Царя Эпирского; хотя наконец Римляне завладели им после знаменитого морского сражения близ Эгатских островов. Сюда пристал флот Аннибала, – и отсюда отплыл флот Сципиона Африканского, на разрушение Карфагена, который, там, за сими волнами, простерет в прах, и столь же забвен, как и Лилибей!..

Имя Марсалы есть Сарацинское, и значит: гавань Божия; оно дано городу по причине обширности и удобностей его гавани, которая ныне малозначуща; ибо Карл V, дабы отнять у Варварийцев способы посещать по соседству берега Сицилии, велел ее уничтожить, завалив ее грудами камней, – хотя и без того опасные подводные скалы таятся неподалеку от берегов; они не ускользнули от внимания Виргилия:

Еt vada dura lego saxis Lilуbeia caесis. ¹⁶⁷

Сверх того, несколько песчаных кос заграждают с двух сторон вход в гавань; сии-то косы, покровительствовали и сделали возможным смелый маневр Аннибала, (прозванного Родийским),¹⁶⁸ во время знаменитой осады Лилибея Римлянами, когда корабли их стерегли, с двух сторон гавани, вход и выход Карфагенцев. В Карфагeне знали трудное положение Лилибея: для сего и послали Аннибала с флотом, состоящим из 50-ти судов; ему велено было найти случай доставить пособие осажденным. Аннибал пристал сначала к острову Эсузе (ныне Фавиньяно), наискось лежащему от Лилибея, и который есть некоторым образом ключ от гавани сего города. Выждав сильного попутного ветра, он полетел на всех парусах в гавань между удивленных Римлян, коим противный ветер препятствовал остановить Аннибала; но еще удивительнее возврат его в Карфаген таким же образом! Об этом свидетельствует правдивый Полибий.¹⁶⁹ Он подробно описал осаду Лилибея. Осада и защита сего города суть верх воинского искусства Древних. Паралелли, ретраншаменты за проломами, сапы, подземные галереи, были уже тогда употреблены ратующими. Несколько лет тому назад погиб от выше сказанных подводных камней Английский военный корабль Вильгелм Телль. Вот, как мне рассказывали сие происшествие: – удержанный, некоторыми делами в столице Сицилии, капитан сего корабля снялся с якоря вечером; многие отговаривали его – проходить ночью опасный пролив, разделяющий Африку от Сицилии; но он, определивший сам, несколько времени тому назад, рифы сего места, неисправно назначенные на карте, не уважил сим советом. С наступлением ночи, он сам назначил направление кораблю, и остался в каюте, где его ожидало к ужину многочисленное общество. Во время пиршества, штурман пришел ему сказать, что ему кажется направление корабля слишком отдаленным от Сицилии и близким от рифов; капитан отвергнул сие извещение, – как, вдруг во время десерта, когда вино переходило из рук в руки, корабль весь потрясся от удара; все общество перешло от внезапной радости к страху. Капитан, слишком опытный, чтоб не угадал причины происшедшего, умел скрыть смущение и удержал общество в каюте, меж тем, как сам вышел на палубу; корабль был посажен на камень, и вода стремилась в пробитую часть: – не видя средства спасти его, он велел спустить все гребные суда; вызвал общество пассажиров; при себе наполнил оные ими и частью экипажа, которая могла поместиться; а сам, как виновник несчастия, добровольно остался с многими другими жертвами, и – пошел на дно, в виду удивленных и растроганных зрителей. Высаженные достигли благополучно берегов Сицилии; а из оставшихся на корабле один только спасся – на обломке.

Наружность Марсалы приятна; улицы ее правильны, опрятны и вымощены, как в Палерме, большими плитами. Соборная церковь довольно величественна, и колонны, окружающие внутренность, принадлежали одному из древних храмов. Вотще искал я памятников славы Лилибея: все исчезло! Бискари, в своем путешествии говорит: «Se in oggi magnificenza alсuna dі antichе memorie non puó tirare la curiosita di tutti i viaggiatori, pure talunо di essi restera ben contento delle fatiche del suо viaggio solо рer poter dire: Qul fu latico Lilibeо!¹⁷⁰ т. е.: «Если ныне, никакой памятник древней славы сего города, не удовлетворит любопытство путешественников, то некоторые из них забудут, может быть, усталость пути, взглянув на сие место и воскликнув: «здесь был великий Лилибей!...»

Нам показывали здесь одну колокольню, которая вся как бы потрясается от звона ее колоколов Марсала выстроена в виде квадрата и обнесена стенами. Следуя по средней прямой улице, проложенной чрез весь город, и выходя из стенных ворот на дорогу в Трапани, открывается вид на море и на высоко восходящие из него Эгатские острова. Мы видели теперь прекрасную картину заходящего солнца за темно-синюю груду острова Фавиньяно: шар солнца скрылся уже за кремнистыми хребтами его; но сам остров пылает еще в багряных лучах, восходящих широкими полосами по ясному небу, или дробящихся по струйчатой поверхности вод. Вправо, на конце дальнего горизонта, возносит под облака гордые вершины свои, знаменитая гора Эрикс; синеющие массы ее кажутся быть составлены из лазуревого камня (lapis Lаzuri). Влeво, на лугу, стоит скромная церковь Св. Иоанна. Под основанием ее скрывается таинственный источник сивиллы Кумской, открывавший в счастливые времена – будущее, тем, которые испивали от него; воды его еще и поныне бегут из пещеры; там видны следы помоста из мозаиков; но чудесная вода, ныне утоляет только жажду. Утверждают, что здесь, Кумская Сивилла сожгла свои последние книги, отвергнутые Тарквинием, и провела свои остальные дни, оплакивая бедствия, угрожающие человекам.

Путеводитель наш непременно хотел, чтоб мы остановились в Марсале, в доме одного богатого Англичанина, поселившегося в сем городе, и который предлагает гостеприимное жилище свое всем путешественникам; но мы не решились его беспокоить. Ему обязан город своей небольшой, но безопасной гаванью. Она находится против его загородного дома, и мы видели там два судна: – вот, что заменяет теперь великий порт Лилибея!

Окрестности Марсалы изобилуют всеми дарами природы; главный торг ее состоит в оливковом масле, поташе, хлопчатой бумаге и всего более в прекрасном вине, известном Европе.¹⁷¹ Можно сказать, что на бочках оного стоит весь город; ибо нет ни одного дома без обширного погреба. Число жителей считают здесь за 20 тысяч.

Имев намерение посетить противолежащий берег Африки, чтоб почтить прах Карфагена, мы узнали в Марсале, к крайнему нашему сожалению, что в Тунисе открылась чума. Принужденные оставить наше предприятие, мы решились на морскую прогулку, коей цель состояла в том только, чтоб взглянуть на мыс Меркуриев и на вход в Карфагенский залив. Находившаяся в Марсальской гавани Мальтийская сперонара предложила нам свои услуги. Мальтийцы чрезвычайно искусны в мореплавании; беспрестанные переезды из Мальты в Сицилию, чрез порывистое море, делают их опытными. Мы положили достигнуть высоты острова Пантелярии, откуда Африканский берег виден ясно. И так взяв с собой, на всякий случай, пятидневный запас, мы вышли из Лилибейской гавани часа за два до во схождения солнца, при свежем попутном ветре. Сперонара наша летела, как стрела. Не более, как через 4 часа плавания, скалы Африки начали уже рисоваться на горизонте, меж тем как влево от нас, возвышался остров Пантелярия; – из среды его возносится пирамидальная гора, расходящаяся во все стороны. Еще через два или три часа плавания, при усиливающемся ветре, мыс Меркуриев совершенно обозначился, и вместе с сим открылось протяжение Карфагенского залива, блестящее лучами солнца. Мы перешли уже высоту Пантелярии и находились ближе к Африке, чем к Сицилии, которая утопала в тумане. Удивленный быстротой нашего плавания, я восхищался близостью Карфагена, пробегал в разгоряченном воображении славные события Пунических войн, и как бы гордился тем, что я – Скиф, – чье отечество едва только угадывали Карфагенцы, и называли землей варварской; плыву по тем самым волнам, по коим носились флоты Аннибалов и Амилькаров, – принадлежу земле славной, могущественной, называю в свою чреду землю Карфагенцев варварской и потомков их – варварами!!!.. Громкие стихи Тасса пришли мне тогда на память; я находился на том самом месте, коему они принадлежат, и я огласил ими бушующие волны:

In curvo 1ido poi Тunisi vede,

Сhе d’ambo i lati del suо golfо hа un montе;

Тunisi riсса, еd onorata sede

А par di quante n’ha Libia ріu conte:

А lui di costa la Sicilia siede,

Еd il gran Lilibeо gl’innalza a fronte.

Оr quinci addita lа Donzellа ai due

Guerrieri il locо, оvе Сartagin fue...

Giace l’аlta Сartago: appena i segni

Dell’alte sue ruinc il lidо serba.

Мuoiono le citta, muoiono i regni!

Сopre i fasti, e le pompe arena ed erba:

Е l’uom d’esser mortal par che si sdegni:

Оh nostra mente cupida e superba!

«Вскоре посреди искривленного берега, открылся им Тунис. По обеим сторонам его залива возвышаются горы. Во всей Ливии нет града ни знаменитее, ни богатее, ни славнее. Неподалеку от него, восстает из моря Сицилия, и на брегу ее, великий Лилибей подъемлет гордое чело свое. Тогда дева указала двум рыцарям место, где был Карфаген».

«Повержен великий Карфаген! Едва видны на бреге следы его величественных развалин... Умирают грады, умирают царства! Прах и терние облекают славу и великолепие: лишь человек один негодует на смертное бытие свое! О, сколь алчен и тщеславен дух его!...»

(Освоб. Иерус. П. XV, ок. 19–20).

Сила ветра и появление двух Тунисских судов, заставили нас думать о возврате; пока мы приготовлялись в обратный путь, поднялся на довольно далеком расстоянии от нас водяной столп; я в первый раз был свидетелем сего феномена. Он не мог быть нам опасен на таком расстоянии и пробуждал в нас, вместо страха, любопытство. Мне казалось, что я вижу в нем грозного Гения бури, подобного тому, который предстал пред Васко-де-Гамa, (в Камоэнсовой Лузиаде). Что касается до Тунисских судов, то наши Мальтийцы вовсе не боялись их, уверяя нас, что никакое Варварийское судно не в состоянии догнать их; в чем мы нимало не сомневались, судя по нашему ходу; но водяной столп мог бы, по словам их, быть нам пагубен, если б ветер дул на нас. Паруса были переставлены, и мы пошли боковым ветром на Пантелярию, с тем, что если б поднялась буря, пристать к сему острову; но на половине пути к оному ветер приметно ослабел; а водяной столп упал. Лавированье приблизило нас на близкое расстояние от Пантелярии. Остров сей вулканического произведения, весь состоит из гор, и наполнен перегорелыми камнями. Посреди самой высокой горы его, виден кратер; а у подошвы ее находится глубокая пещера, в которой слышан беспрестанный шум. Из некоторых расселин сей же горы выходят серные испарения. Окружность острова заключает 8 миль. Жители его – Греки и Варварийцы, чрезвычайно искусны в плавании. Земля, малоспособная для посева хлеба, производит с изобилием всякие плоды. Укрепленный город, носящий имя острова, находится со стороны востока.

Мы прибыли в Марсалу незадолго до рассвета. Ветер не переставал быть противным; – качка нас утомила; но мы были очень довольны нашей прогулкой.

Questo é il loco che tanto a Vener piасque;

А Vener bellа, alla madre d’ Аmore.

(Аng. Рoliz. I. 210.)

Дорога из Марсалы в Трапани идет по роскошной равнине, в виду моря, украшенного Эгатскими островами. Сей небольшой Архипелаг состоит из островов: Маретимы, Леванцо, и Фавиньяны, в древности: Гиера, Форбанция и Эгуза; к ним можно причесть находящийся против Фавиньяны, возле берега Сицилии, остров Св. Панталеона с прилежащими к нему островками. На одном из сих последних, называемом Буроне или Алтавилла (Burone siа Аltavilla), процветал Финикийский город Моция (Мotуа). Остров Буроне соединен был некогда узким перешейком с землей Сицилии; но Карфагенцы, осажденные тираном Дионисием, перекопали сей перешеек. Дионисий опять завалил оный, и взял город. Сия любопытная осада описана Диодором.¹⁷² Моция названа была именем женщины, открывшей Геркулесу похитителя его волов.¹⁷³

Колоссальная гора Эрикс, видная в конце пути, неприметно сближается, и вскоре встает из волн веселый город Трапани, в древности Дрепанум. Вот, та величественная гора, где Киприда, путешествуя по земному шару, имела долгое время свое жилище¹⁷⁴, и где благодарные человеки, помня благодеяния и райские утехи, принесенные им с неба вечно-юной богиней, воздвигли ей великолепный храм, коего основание сокрыто во мраке древности! Здесь, у подошвы сей горы, Эней, оставя Карфаген и слишком чувствительную Дидону, пристал со своим флотом, неся с собой судьбу будущего Рима; здесь же, лишился он своего родителя, Анxиза:

Нinс Drepani me portus et illactabilis ora

Аdcipit. Нic, pelagi tot tempestatibus actus,

Нeu! genitorem, omnis curae casusque levamen,

Аmitto Аnchisen.¹⁷⁵

Здесь наконец сей нежный сын совершил надгробные игры в память о нем. Сия ближняя скала, выходящая из волн, есть та самая, которая, в Энеиде, служит целью для состязающихся между собою галер. Картина сего места, начертанная Виргилием, так верна, как бы сейчас была написана.

Еst procul in pelago sахum spumantia contra

Litora, quod tumidis submersum tunditur оlim

Fluctibus, hiberni condunt ubi sidera Сori;

Тranquillo silet, immotaque adtollitur undа

Сamрus, et арricis statio gratissima mergis.

Нic viridem Аeneas frondenti ex ilice metam

Сonstituit signum nautis рater.¹⁷⁶

Другая скала, ближайшая от первой, называется ныне: Scogliо di mаl consiglio, т. е. скала дурного совещания; ибо уверяют, что на ней, знаменитый Прочида, со своими участниками, решил ужасное исполнение так называемых Сицилийских вечерень.

Острова Эгатские знамениты двумя кровопролитными морскими сражениями, между Римлянами и Карфагенцами; здесь был уничтожен флот Консула Клавдия Пульхера; 93 Римские судна были притеснены Адгербалом к скалам, – и погибли.¹⁷⁷ Но здесь же, шесть лет спустя, другой Римский флот, под начальством Каия Луктация, разбил совершенно Карфагенский, состоящий из 400 судов, предводимых Ганноном. Сия битва заключила первую Пуническую войну, и покорила Римскому оружию Карфагенские владения в Сицилии.

Острова Эгатские (Αίγὰδες) получили свое наименование от острова Эгузы (ныне Фавиньяно), который значит по-Гречески Козий остров (Αίγὰοςα.)¹⁷⁸ Многие Географы полагают оный за тот Козий остров Гомеровой Одиссеи, куда пристал Улисс. О сем предмете писаны целые диссертации, которые ничего не решили. Сам ученый Клуверий ничего не сказал утвердительного на сей счет; ибо хотя он полагает Эгузу за Козий остров Гомера; но приводя стихи сего бессмертного Поэта, он видел иногда в них описание острова Ортигии, (на коем построены нынешние Сиракузы) и только от того признает Эгузу островом Одиссеи, что он обширнее первого. Не мне говорит после Клуверия; но я должен представить на суд читателя следующие замечания: Гомер, описывая Козий остров, говорит: «В нем есть гавань столь покойная, что кораблям, для стояния в ней, не нужно ни якорей, ни канатов... при входе в гавань, течет из скалы обильный источник». Это, точь-в-точь изображение Сиракузского большого порта, в чем удостоверится читатель, дойдя до описания Сиракуз. Притом, Гомер говорит, что с помянутого острова виден был дым жилищ Киклопов, пещера Полифемова, – и слышно было блеяние стад его. В самом деле, Этна видна из Сиракуз, и почти все древние писатели полагают Киклопов обитателями окружностей сего вулкана.¹⁷⁹ Со всем тем, имя острова Эгузы, по своему вышеупомянутому словопроизвождению, заставляет многих признавать оный за Козий остров Одиссеи.

Те, кои полагают Киклопов на западной стороне Сицилии, приводят рассказ Фацелло о найденном Гигантском скелете в одной пещере горы Эрикс; рассказ сей, увеличенный его суеверием; но засвидетельствованный Сенаторами города Трапани, может быть справедлив. Таковые скелеты находимы бывали (как я сказал в 1-й главе Введения) во многих местах Сицилии. При сем можно заметить, что бесчисленные пещеры в юго-восточной Сицилии, доказывают, что сия часть острова была населена прежде западной.¹⁸⁰ Что ж касается до Географии Гомера, то она перестает быть верной, начиная от Фаросского пролива. Мальтебрюн называет оный преддверием баснословного мира Гомерова и остерегает нас от сладкого пения Сирены сего бессмертного Поэта.

Трапани построен на песчаной косе. Укрепления его принадлежат царствованию Карла V-го. Сверх городских укреплений, гавань защищена крепостью, называемой Коломбара и построенной на подводной скале. Внутренность города представляет взорам большую промышленность; улицы и дома, красотой, опрятностью и даже великолепием, привлекают внимание путешественника; толпы бедных не теснятся вокруг вас, как в прочих городах Сицилии; вы не видите изнуренных и бледных лиц; и если б монахи не усеивали улиц, то все б дышало здесь веселием. Прекрасная гавань вотще открывает здесь все способы для торговли: она остается в забвении.

В Трапани с успехом занимаются ловлей кораллов. Они растут около берегов, особенно близ островка Св. Илии. Здешние художники искусно вырезывают на них, равно как на жестком камне (ріеtrа dura) и на раковинах. Изобретение резьбы на раковинах приписывают уроженцу из сего города, по имени Типе; но искусство сие было известно древним. Знатнейшая торговля сего города происходит от ловли рыбы Туна (thon.) Должно заметить здешние солончаки, которые находятся возле города, при дороге к горе Сен-Жульяно; они составляют не последний доход города. Главный вывоз соли отсюда производится в Тунис. Окрестности обилуют разнообразными мраморами самого лучшего рода. Жителей в Трапани считают, 24,330 ч. Основание древнего Дрепанума приписывается Энею; но – вероятнее, принадлежит оно Амилькару, полководцу Карфагенскому. Город сей важен для войны и для торговли. Надобно заметить, что в случае неприятельского нападения со стороны земли, шлюзы потопляют в несколько минут всю окрестность.

Мы не замедлили долее одного дня, отправится на поклонение Киприде Ерицинской, которая, несмотря на то, что храмы ее разрушены, так же мила нашему сердцу, как и Древним; они видели в любви божество; а мы, – божественное чувство. Их Философия не старалась отвлекать юношество от сей небесной страсти; они не считали ее одной мечтой воспламененного воображения. «Юноши! не убегайте любви, говорил Эврипид, сей Философ Театра: она научает мудрости и добродетели; но умейте пользоваться с умеренностью дарами ее. Прочь от меня холодные сердца!» Они не основывали любви на одной чувственности; но постигали высокий идеал ее. Афиняне, посвящая Академию Минерве, воздвигли так же статую Любви и приносили жертвы сим двум божествам совокупно.¹⁸¹ Гора Эрикс, после Этны и одной из Небродов, есть высочайшая из гор Сицилии. Мы отправились туда верхами. Высота горы еще более заметна при восхождении на нее; окружные скалы, столь огромные, глядя снизу, кажутся холмами с половины пути; стези делаются ежеминутно труднее и каменистее; а крутизны ужаснее. Следы чудесной дороги, иссеченной по ребрам сей горы, баснословным Дедалом,¹⁸² нигде не заметны! Груды обрушившихся камней ежеминутно заграждают и без того трудную, а иногда опасную дорогу. Не видя конца горы, после полутора часа езды, мы начали утомляться. Каждая вершина казалась нам с низу пределом нашего пути; но – приближаясь, надежды наши исчезали, и гора более и более восходила к облакам: изредка склоняли мы взоры на далеко-синеющие под нами землю и море; воздух делался реже, ветер сильнее, и наконец, после двух-часовой езды, мы находились на самой вершине; но вообразите наше удивление, когда – полагая найти в сем надоблачном жилище ветров и хищных птиц – несколько бедных хижин, – мы увидели перед собою целый город, с башнями и церквами, обнесенный стенами. Город сей есть древний Эрикс, ныне С. Жульяно, имеющий 8,172 жит., 15 церквей, 9 монастырей и одно заведение для бедных. Я думал быть занесенным в жилище какого-нибудь волшебника поэмы Ариеста, но лошаки наши не были гиппогрифы. Мы спешили отдохнуть, а более всего утолить жажду, – и по счастью, нашли кондитерскую лавку; а в ней отличный лимонад. Нам советовали посетить здесь знаменитого Антиквария, Графа, проведшего век свой на сей надоблачной горе и посвятившего себя на изыскание погребенных в земле остатков храма Венеры Ерицинской. Мы увидели старца 85-ти или 90-та лет; он чрезвычайно рад был нашему посещению; несколько раз изъявлял нам особенное удовольствие иметь в своем доме Московитян, и расспрашивал у нас с большим любопытством о Великой Московии; ибо так называют Сицилийцы Россию. Я не один раз заметил в Сицилии, что народ ее питает некоторый страх к России. Они воображают, не знаю от чего, что Русские должны некогда завладеть Сицилией. Они с беспокойством видят снимающих карты или виды с их страны, думая, что все это делается для Русских. Иные, вместе со страхом, хранят к нам почтение и видят в нас защитников их прав. Графские слуги начали нам выдвигать ящики, наполненные медалями разных веков. Радость была написана на лице старика, при виде своих сокровищ; а мы начали утомляться рассказами и объяснениями. Собрание его в самом деле драгоценно, и на многие из его медалей писаны целые диссертации. Одна из них, чрезвычайной редкости, обратила особенное мое внимание: она медная, средней величины; на одной стороне вычеканено изображение, похожее на Меркурия, в крылатой шапке; а на обороте здание, похожее на ковчег. Я не могу сам рассуждать о сей медали, а скажу, только, что старец видит в человеческой фигуре Афета, коего племена населили Сицилию; а в другом изображении, Ноев ковчег. Окончив несколько утомительное обозрение медалей, Граф стал нас водить по рядам шкафов, наполненных глиняными сосудами, окаменелостями и разными медными изображениями. Тут же он показал нам прекраснейший обломок от руки женской статуи, составляющий только одну кисть ее, с отбитыми конечностями пальцев; сия кисть руки так прелестна, что не могла принадлежать никакой другой статуе, кроме Венериной; – она сделана не много согнутой и, вероятно, прикрывала дышащую негой грудь или другую прелестную часть мраморного ее тела. Сей обломок найден был в самом храме Венеры. В заключение, он привел нас к самому драгоценному остатку, свидетельствующему существование храма на сей горе: но был большой мраморный отломок со следующей, немного поврежденной, надписью:

...RI ЕBIСINАЕ DIСАТVM.

т. е.

DЕАЕ VЕNЕRI ЕRІСINАЕ DIСАТVМ.

Сия надпись найдена была в развалинах, с некоторыми обломками колонн и карнизов, также хранящихся в кабинете Графа. Мы с ним расстались с искренним дружелюбием; он непременно хотел, чтобы его ученый слуга был нам вожатаем к остаткам храма, на что мы очень охотно согласились: – Fortunate senex!..¹⁸³

Нас повели тогда на последнюю высоту, господствующую над городом и над всей горой. Она увенчана древним замком; мы вступили под его своды, – и стоны пленников поразили наш слух. Такие ли предметы должны окружать жилище богини отрад? Со стуком растворилась перед нами железная дверь, и вскоре мы попирали уже прах дивного храма Киприды. Готические стены окружают сие место; круглый колодезь, сложенный из больших каменных плит, прежде глубокий, но теперь до половины заваленный каменьями, есть, как говорят, знаменитый источник Венеры или красоты. Малые остатки от основания храма еще видны, прочее все исчезло. Дав нам время удовлетворить наше любопытство на сем месте, чичерони пригласил нас потом выйти из ограды, чтоб видеть остатки наружного основания храма; мы подходили к краю обрывистой скалы, на коей он был сооружен. Вы имеете понятие, по восхождению нашему, о высоте, на коей мы находились; я сказал уже, что гора сия не много уступает, высотой, Небродам; и так представьте себе теперь цельную скалу, столь колоссальной высоты, спущенную отвесно из под облак, в пучины моря; – голова кружится при взгляде с сей страшной вышины в неизмеримую бездну! Эта скала составляет северо-западный угол трех-угольной Сицилии. Тирренское море всей тяжестью своей непрестанно ударяет в ребра сего гиганта, – но он недвижим. На сей-то скале, далеко господствующей над Сицилией, курился, выше облаков, фимиам Венере:

...Vicina аstris Еrуcino in vertice sedes... . .

…Veneri Idaliae...¹⁸⁴

Огромные камни, принадлежавшие основанию храма, видны еще в ребрах скалы, на самом краю пропасти. Это совершенно сходно с описанием Диодора,¹⁸⁵ который говорит, что храм Венеры и окружающие его здания, казались ежеминутно готовыми повергнуться в бездну. Гул бушующего моря не досягает сих гордых вершин; перейдите теперь на другую точку зрения, – и восторг ваш увеличится. Взгляните с сей эфирной высоты на синеющие под вами землю и море; вот в миниатюре красивый Трапани, с крючковатым мысом своим, в виде косы. Баснословие повествует, что сюда упала с высоты Олимпа коса Сатурнова, коей он безжалостно исказил своего родителя, Урана,¹⁸⁶ и что ее падение образовало этот мыс, – хотя Мессинцы повествуют то же самое о своем мысе. Там, следуя взором обвод береговых равнин, виден Лилибей; далее едва проглядывает Маццара; впереди расстилается Африканское море; здесь чернеют высокие скалы островов Эгатских. Там, более к югу, выходит из волн в виде шатра остров Пантелярия; а еще далее, совсем на краю горизонта, едва белеет, при ясном солнце, берег Африки. К северу, один только уединенный остров Устика останавливает взор, блуждающий по зыбям Средиземного моря; а восток заслонен цепью Небродов. Вот панорама, которая развертывается с высоты горы Эрикс.

Теперь я выпишу, что Диодор говорил о древности и славе храма Венеры Ерицинской:¹⁸⁷ «Эрикс, был сын Венеры и Бута, Царя одной небольшой страны Сицилии. Он выстроил, на высокой горе, значительный город, коему дал свое имя. Посреди крепости, соорудил он храм, в честь своей матери. Почести, воздаваемые в оном Венере, столь были ей приятны, что она полюбила сей город более всех других, и пожелала носить прозвание: Ерицинской. Ни один храм не сохранял так постоянно своего величия: слава его непрестанно возрастала. В последствии времени, Эней, пристав к берегам Сицилии,¹⁸⁸ оставил богатые дары в сем храме, будучи сам сыном Венеры. Когда Карфагенцы завладели восточной частью сего острова, то они не преставали содержать с большим великолепием служение сей богини. Наконец, Римляне, покорив всю Сицилию, превзошли всех поклонников Венеры, полагая себя, по Энею, происходящими от нее. Ныне даже, когда их Консулы или полководцы прибывают начальствовать в Сицилию, по приносят с собою богатейшие дары для богини и отстранив от себя свойственную им гордость, мешаются в толпе прелестных жен, предаются с ними увеселениям, полагая сие верным средством сделать свое правление благоприятным богине. Наконец, Римский Сенат, в ознаменование к ней своего усердия, приписал сему храму доходы 17-ти городов Сицилии и вечную стражу из 200 воинов».

Но главное богатство сего храма составляли сонмы красавиц, избираемых из всей Сицилии для служения матери любви; – в их-то прелестных очах, юные просители испивали блага Венеры, созданной их воображением; они-то были настоящие божества сего жилища отрад. Стаи белых голубей, со-путники богини, вскормлялись здесь их нежными руками. Повествуют, что в определенное, время, называемое анагогия, т. е., отъезд, – (полагая, что Киприда отъезжала тогда в Ливию) все голуби отлетали из храма, чтоб следовать за ней; но девять дней спустя, во время – называемое катагохия, или возврат,¹⁸⁹ один голубь, предвестник прочих и самой богини, перелетал Ливийское, море и возвращался во храм. С его появлением, начиналось великолепное празднество. Крики радости, звуки лир и кроталов неслись далеко по волнам, и тогда, совершались в самом храме сладкие тайны Венеры-Ерицины.¹⁹⁰ Довольно странно, что, как бы в оправдание сей басни, стаи голубей не перестают обитать в расселинах скал горы Эрикс.

Один новейший путешественник, слишком строгий критик своих предшествователей, обвинят Г-на Ридезеля, заметившего, что и по сие время, женский пол горы Эрикс и города Трапани, пользуется благодеяниями Венеры, отличаясь красотой от прочих женщин Сицилии; но, по моему мнению, Г-н Ридезел несколько справедлив; ибо, в самом деле, здешние женщины приметно красивее прочих Сицилиянок. Я сам встречал мимоходом таких, кои заставляют лишний раз обернуться и замедлить шаги; может быть, я сам виноват, что не видал первоклассных красавиц города Сен-Жюльяно, забыв исполнить совет, данный мне в Палерме; он состоял в том, чтобы заставить нанятого факина кричат по улицам: Сhi vende latte? (кто продает молоко?) ибо женщины города Сен-Жюльяно производят им главную торговлю, – и без сего вызова, редко показываются из уединенных домов своих, по причине ревности мужей.

Климат горы Эрикс, как говорят, очень здоров, – и старики во 100 лет, совсем не редки между ее обитателями. Во многих городских домах показывают древние водохранилища разных размеров, сделанных по числу членов, составлявших семейство. Сверх сего, можно заметить здесь малые остатки одного здания, называемого Аполлоновы бани (piscina). Город и гора Эрикс знамениты также битвами Амилькара-Барки, отца славного Аннибала, с Римлянами. Любопытное описание сей войны сохранено нам Полибием.¹⁹¹

Солнце погружалось в волны и живописно оттеняло великие картины, окружающие нас, когда мы спускались с горы в обратный путь, подвергаясь часто падениям; но чрезвычайная привычка лошаков превозмогает трудность сего пути. У подошвы горы, нас застала уже ночь, и лунный свет проводил нас, весьма усталых, к ночлегу.

Оu, lorsqu’un ciel d’airain s’allume sur sa tete,

L‘ Аrabe voyageur nonchalamment s‘arretе,

Еt las des feux du jour, s‘endort quelques instants

Sur le restes d‘un dieu mutilé par le tems.

(Chеnеdollе. Genie de l‘hommе. IV.)

Приятно отдохнув в Трапани, мы отправились в путь с утренней зарей. Миновав величественную гору Эрикс, мы начали неприметно погружаться в дикие горы. Отъехав около десяти миль, я вспомнил нечаянно о своих пистолетах, и не находя их вместе с небольшой сумкой, которая привязана была к судну, – мы принуждены были остановиться и послать за ними назад нашего провожатого. Меж тем, Африканское солнце проникало палящими лучами своими во все составы нашего тела. Мы вскоре раскаялись, что уважили пистолетами. – В окружности не видать было ни одного кустарника, который мог бы укрыть нас в своей тени; по долгом терпении, мы принуждены были спешиться и воспользоваться бедной тенью растущих около дороги алоэ; мы боялись пошевелиться под ними, чтоб не уколоться острыми иглами их листьев, или не ускользнуть из-под тени. Два часа провели мы в таком положении, и отправились, известясь о совершенной пропаже нашего оружия. Сей день был для нас днем испытания. После пятичасовой езды по горам, раскаленным от зноя и лишенным жизни, по обрывистым тропам, – изнуренные, томимые жаждой, мы старались открыть нетерпеливыми взорами, знаменитый храм Сегеста, который долженствовал быть для нас храмом успокоения. Наконец, когда дикость нагих гор еще более увеличилась, – открылся нам в поразительном величии, один из великолепнейших остатков зодчества Греков.

Храм сей, находящийся в совершенной целости, стоит как бы забытый временем, на бесплодной горе, окруженный скалами, столь же, как и гора сия, дикими, нагими и мертвыми; нет нигде ни травы, ни источника; не видно ни одной тропы, которая показывала бы следы человека; – глубокие трещины протягиваются по ребрам гор и оврагам; молчание сей дебри ничем не нарушается; солнце, повсюду благотворное, здесь, кажется, вредит; все мертво... Не известно, какому божеству обречен был этот храм; но теперь обитает в нем печальный Гений запустения. Раскройте Фукидида, раскройте Цицерона, превозносящих сей самый Сегeст, (один из знатнейших городов Греческих колоний), украшенный роскошными храмами Дианы, Венеры, Цереры, Энея, – сравните их описания с видимым вами зрелищем, и вы не скоро выйдете из задумчивости... Если б это изящное здание не уверяло зрителя, что здесь процветал Сегeст, то никакие предания не могли бы заставить его поверить тому. Храм сей образуест правильный параллелограмм, и обнесен 36-ю колоннами Дорического ордена; фасы заключают в себе по шести колонн.¹⁹² Замечательно, что все храмы Древних построены от востока к западу. Целость сего здания удивляет тем более, что весь древний Сегeст, находившийся на гораздо-высшей горе, совершенно исчез, за исключением одного почти совсем разрушенного амфитеатра, от которого осталось только несколько ступеней. Положение его было живописно; оттуда открывается Тирренское море. Фацелло¹⁹³ называет этот храм Церериным, основываясь в том на словах Витрyвия, который говорит, что по обыкновению древних народов, храмы Цереры воздвигаемы были вне города, в местах, отдаленных и сокровенных.

Основание Сегеста сокрыто в баснословных веках. Цицерон свидетельствует, что Эней, по разорении Трои, основал на этом месте колонию Троян. Сегeстяне гремели славой оружия на западном берегу Сицилии и были победителями Селинонтян; но всего более доказывается могущество их, войной, хотя и несчастной, против Карфагена; ибо, война сия, объявлена была от их имени – и поддержана собственной их силой, как то говорит Цицерон: illa civitas cum Роenis suо nomine ac sua sponte beliaret.¹⁹⁴ Но богатство и счастье обольстили их; они напоследок восстали против Агафокла, тирана Сиракузского, и большая часть граждан погибла от его мщения. Во владение Римлян Сицилией, город сей был свободен и уважен Римом. Здания Сегеста известны были своим великолепием. Здесь находилась драгоценная, по изящности и богатству, статуя Дианы, завоеванная Карфагенцами, возвращенная Сципионом Африканским – и напоследок, насильственно похищенная алчным Верресом. Сей Палладиум Сегеста был столь священ, что никто не дерзал, из жителей, наложить на него руки, так, что Веррес принужден был для перенесения оного нанять Лилибейцев. Жены и дети провожали толпами лик своей богини, и с воплем расточали благоухания и цветы по пути, оплакивая, с ее удалением, падение своего отечества. Сегест имел на берегу моря гавань (emporium), ныне: Саstellо a mare; неподалеку оттуда находились известные в древности бани: Segestanae aquaе; еще поныне течет там горячий источник.

Употребя около двух часов на рассматривание храма с разных пунктов, мы наконец покорились усталости и жажде; томимые нестерпимым жаром, медленно направлялись мы к хижине сторожа храма; там ожидал нас вожатый, пошедший приготовлять нам скудный завтрак. Вообразите наше отчаяние, когда мы на шли его, сидящего в глубоком унынии у порога запертой двери, держа за поводья наших изнуренных лошаков! Он не говорил ни слова; но мы поняли его молчание; он подтвердил угаданное нами; – сторож был в отлучке; мучимые жестокой жаждой, и не находя нигде ни капли воды, мы вспомнили, что с нами была бутылка вина: – но увы! и ту наш Палермитанец сумел разбить, вынимая ее, – и перед нашими глазами... Сие последнее несчастие нас сразило; не осталось другого способа, как влезать опять на едва переступающих лошаков, и продолжать путь без защиты от раскаленного неба, к местечку Алькамо, отстоящему еще на несколько миль. Я невольно вспомнил тогда, и признаю совершенно истинными, жалобы Клуверия, на понесенные им труды в его путешествии по Сицилии. Сей ученый Географ обошел пешком весь остров и вот как он говорит, просто сердечным своим слогом: «Медленное путешествие мое было чрезвычайно затруднительно; но тягости оного превышает всякое вероятие; тело мое весьма часто подвержено было голоду и жажде, и не имело покрыши даже по ночам. Дух мой смущался беспрестанным опасением, и даже жизнь моя подвергалась частым бедствиям; но все cиe, с помощью Всемогущего Бога и по неизреченному его милосердию, я превозмог.¹⁹⁵» Одни только опасности (принадлежащие времени путешествия Клуверия), почти не существуют ныне; но все прочие неприятности, ожидают путешественника в Сицилии.

Вожатый наш, столь же утомленный, как и мы, сулил нам вскоре речку; эта надежда подкрепила наши силы. Желаемая речка наконец открылась; но она была почти совсем высохшей от чрезвычайных жаров; с ней соединяется другая, похожая более на ручей; берега их осенены несколькими фиговыми деревьями. Сии два скромные потока носят названия, пробуждающие воображение: это Скамандр и Симoис Сицилии (ныне: Сан-Бартоломео).

Я говорил уже, что Сегeстяне происходят от колонии Троян, и что они были поселены здесь Энеем, под покровительством гостеприимного Царя Акаста.¹⁹⁶ Лишенные навсегда своего отечества, они окружили себя сладкими воспоминаниями об нем, и дали, между прочим, сим двум речкам имена: Скамандра и Симoиса¹⁹⁷. С каким чувством говорит о родине своей, одна из жен Илиона, уговаривая своих подруг остаться на счастливом берегу Сицилии:

О рatria, et rapti nequidquam ex hoste Реnates!

Nullane jam Тrоjae dicentur moeniа? nusquam

Нectoreos amnis, Хanthum et simoénta, videbo?¹⁹⁸.

Здесь, жены Сегeста, любили, подобно Андромахe, оплакивать на мнимых берегах Симoиса, судьбы своих супругов, братий и детей, падших под стенами Трои, – и украшать цветами, лишенные прахов, гробницы.

Аnte urbem in lucо, falsi Simoentis ad undam,

Libabat cineri Аndromachе, Маnisque vocabat

Hectoreum ad tumulum, viridi quem cespite inanem,

Еt geminas, caussam lacrуmis, sacraverat aras.¹⁹⁹

Отдохнув в хижине и прохладясь водой Скамандра, мы продолжали путь. Растения начинали появляться более и более; маслины, фиги и алоэ оттеняли уже знойную землю; но крутизны гор довершали наше истощение: – это не мешало мне однако пленяться с вершин их, открывающимися налево видами моря, его заливами и гористыми берегами, где некогда возвышалась Гикара; самые следы ее уже исчезли; сей город был разорен Никиасом, Афинским вождем, те самым, который погиб в знаменитую войну против Сиракуз; – он похитил из Гикары все богатства и вместе с ними славу сего города, – несравненную своими прелестями – Лаису, здесь рожденную. Во цвете лет своих она была увлечена, с прочими невольницами, в Грецию, где ожидали ее алтари!

Достигнув вершины самой высокой горы сей окрестности, открылся наконец, столь не терпеливо ожидаемый нами, город Алькамo. Шумом своих обитателей, живущих почти на улицах, он равняется со столицами. Можно назвать Сицилийцев самым шумным народом земного шара; когда духота выгоняет их из домов, то улицы превращаются в какой-то базар: здесь разные ремесленники: кто шьет, кто точит, кто кует; тут подвижные буфеты с холодной водой и лимонадом; там мясной ряд; вот молодые матери, питающие грудью младенцев; вот толпы бродящих нищих; средь них разнощики лакомств, – и сии последние всех докучливее: их дикий крик потрясает фибры и выводит из терпения. Все это, будучи взято вместе, составляет неопрятную Баханалию новейших времен.

Алькамо сохраняет в архитектуре своих двух или трех церквей и в остатке полуразрушенного замка, следы вкуса Сарацинов; это место, было укрепленным жилищем их полководца, Алкамaха. Город построен на горе; вид к северу, на море и на крутые берега, имеет некоторое величие. Алькамо славен тем, что в его стенах раздались первые звуки Итальянской Поэзии. Здешний житель, по имени Чиулло, был ее основателем (в 1218 году), и лира его перешла в Палерму, в блестящий двор Фридерика II. Сам Император и Канцлер его Петр дe Виньо (Рietro di Vignо), скоро пробудили своим примером, гений поэтов Сицилии и Италии.

Прекрасное шоссе ведет отсюда в Палерму – это единственная колесная дорога во всей Сицилии, если исключить начатую, но оставленную дорогу около Кастель-Ветрано. Мы с неимоверной радостью бросили своих лошаков; в тот же вечер наняли за дорогую цену коляску, и отправились в Палерму, к столь желанному отдыху. Там ожидало нас наступающее торжество Св. Розалии, о великолепии которого мы так много наслышались. Напрасно наш вожатый, а еще более Алькамский трактирщик, твердили нам, что этот путь в ночное время не совсем безопасен; – мы ничему не внимали. У моего товарища, остался еще один огромный пистолет и старая сабля; с сим оружием мы доверились темноте ночи; но восшедшая луна вскоре рассеяла оную. От самого Алькамо до Монте-Реаля, дорога идет по скатам ужасных скал. Сжатый их громадами, я не переставал любоваться грозными ландшафтами природы. Луна проглядывала из-за безобразных шпицов гор, коих тени делали страшнее глубину оврагов, разверстых под нами. Картина этой дороги, в ночное время, мрачнее всех картин Салватора Розы; действие лунного света, между каменных груд – поразительно; вся дорога сия есть школа для пейзажиста, и едва ли найдутся места удобнейшие для разбойников.

Почти на половине дороги к Монте-Реале, проехали мы чрез довольно большое местечко, называемое: Sala di Рartenico (Сала ди Партенико). Неподалеку отсюда, назначен, в Путевых записках Антонина, город Парфеникум, от коего сие местечко заимствовало, вероятно, свое имя.

С восхождением солнца мы прибыли на цветущие высоты Монте-Реаля, как бы для того, чтоб видеть, после грозного зрелища Природы, зрелище очаровательное. И в самом деле, нельзя было глядеть без восторга на пробуждающуюся природу; – розовая занавеса зари одевала еще все предметы, и сомнительный свет ее, разливал особенную прелесть на роскошную картину. Живописец должен необходимо видеть Сицилию в жаркие месяцы лета. Торжественные минуты восхождения и захождения солнца покажут ему картины неземные, которые он видел только глазами воображения или читал в поэмах. В сии часы, пестрота небесных цветов необыкновенна; но с какой гармонией все цветы сии слиты! Как постепенен переход свежей ночи к жаркому дню! На земле ни одна резкая линия не оскорбляет взора; волшебная атмосфера южного неба все оттеняет своими таинственными красками.

Весь скат высокой горы Монте-Реаля покрыт рощами апельсинных, лавровых, лимонных и померанцевых дерев; они далеко провожают путешественника, спускающегося в долину. Долина эта есть райский сад; крутые горы возносятся по бокам ее; а впереди, на берегу моря, лежит вся Палерма с бесчисленными загородными домами, которые разбросаны в беспорядке среди садов. Любуясь природой, въехали мы в Палерму. Толедская улица была уже убрана искусственными гирляндами цветов и кулисами, на коих написаны были восклицания: Vivat sаnta Rоsаlia, Verginа Раlermіtanа! и Vivat il Rеelа sua famіglia! (т. е. да здравствует Св. Розалия, дева Палермская! Да здравствует Король и весь его дом!) Движение толпы и носящийся гул предвещали большое торжество. Мы поспешали, после трудного путешествия, насладиться покоем, чтоб приготовить себя усталостям другого рода, – к пятидневному празднеству.

La nuit n’a plus d’asyle; au-dehors la clarté

Рénétre des jardins la vaste obscurité...

(Тhоmas. lа Рetr.)

Праздник Св. Розалии в Палерме, есть без сомнения одно из великолепнейших народных увеселений. В 1624 году, ужасная моровая язва завезена была в сей город, из Африки; все почти жители оставили свои дома и распространили страх по окрестностям; в это время, один стрелок скрылся на вершине горы Пеллегрино, и жил там в пещере, питаясь своей охотой. В одну ночь, занятый несчастиями своего отечества, он увидел во сне молодую деву, которая, назвав себя Розалией, велела ему найти ее кости в одной из пещер сей горы и перенести их в Палерму, сказав, что чрез это самое язва прекратится. Стрелок был поражен именем Розалии, которое слишком было известно в Палерме. Девица сия, жившая в ХII столетии, принадлежала одной известной Палермской фамилии Баронов Синибальди, доныне еще существующей. Несчастная страсть и любовь к религии заставили ее оставить пышность своего дома и свет, и удалиться в пустыню; дикая пещера горы Пеллегрино была ее жилищем; а потом ее гробом. И так, человек сей немедля поспешил возвестить сон свой правителям города. Кости Розалии были найдены, перенесены в Палерму, и язва прекратилась. Церковь признала ее за святую; город назвал ее своей покровительницей, и установил, в знак благодарности, ежегодное пятидневное празднество, начиная с 15-го Июля, (день перенесения ее костей) – и вот уже более 200 лет, как совершается это празднество.

Наш Консул, Г. Болоньи, предложил нам свой балкон, на Толедской улице, по коей следуют все процессии.

Главное украшение сего торжества, состоит в колеснице огромной величины, – если только можно назвать сии именем подвижное здание, превышающее все дома Палермы. В мое время (ибо ежегодно строят новую таковую машину) колесница сия была сделана следующим образом: на широкой платформе, богато-драпированной, утвержден был величайший глобус, украшенный звездами, облаками и ангелами; на верху сего глобуса, несколько дев, сплетясь рука с рукой, с развевающимися одеждами, составляли круг, а над ними, на самой уже вершине, видна была на облаке, Св. Розалия, увенчанная звездами и как бы возносящаяся на небо! Все это сделано с большим искусством и удивляет взор. Прибавьте к сему, что выше сказанная платформа наполнена 50 человеками музыкантов со всеми инструментами. В первый день, когда вся Толедская улица и все балконы, окна и террасы покрыты уже были зрителями, выстрел из пушки возвестил начало празднества. Отряд кирасир, в Испанских костюмах, предводимый церемониймейстером, – пышно одетым, – открыл ход; за ним шли несколько пеших солдат, потом скороходы. Тут воцарилось глубокое молчание... все глаза устремлены были к porta Felice (имя городских ворот), откуда шествовала процессия. Вдруг появился престарелый всадник из числа офицеров помянутых кирасир; он провозглашал соблюдение порядка; но более был занят управлением своей лошади, которая – чувствуя искусство седока, в одну минуту сшибла его с седла; перья и плаш рыцаря разлетелись в стороны, нога его осталась в стремени, но добрая лошадь осталась неподвижной... Громкий смех покрыл героя, который наконец, с помощью предстоящих, опять завладел своей лошадью и уже шагом, но весьма гордо, направился по улице.

Вскоре, непринужденные клики радости возвестили появление колесницы. Зрелище это может назваться единственным: колоссальное здание влеклось пол сотней страшных буйволов, по 4 или по 5 в ряд; животные сии были убраны цветами, имея на себе несколько форейторов в странных одеждах и с перьями на шляпах. Колесница останавливалась на каждых пятидесяти шагах, и тогда, сладкие звуки оркестра раздаются по улицам, музыка играет четверть часа. Мы были довольно счастливы, что процессия остановилась возле нас; статуя Св. Розалии была тогда выше крыши нашего четырехэтажного дома. Трудно вообразить великолепие сего зрелища; со всех окон, балконов и террас спущены богатые ковры; сколько зрителей повсюду! Какая роскошь в дамских нарядах! Обольщенные взоры разбегаются во все стороны, колесница останавливается на противной конечности города, у новых ворот (рorta nuova). До половины ночи весь город иллюминован так роскошно, что ночь превращается в день. Вся Толедская улица и набережная покрыты пешеходцами и экипажами. Вот первый день.

Два следующие, определены на конские ристания, совсем необыкновенного рода; несколько пар или троек лошадей, разных пород, оспаривают, сами собою, скорость бега; ибо он без седоков и движимы собственным самолюбием; а более всего двумя пузырями с выходящими из них гвоздями; сии пузыри привязываются по обоим бокам лошади, и удары их, во время бега, действительнее всяких шпор. Так как Толедская улица идет прямо чрез весь город, то лошади пускаются от ворот Феличе (Felice), а останавливаются у противоположных новых ворот (рorta nuova), на другом конце города. Для соблюдения равенства при пускании лошадей, они имеют на недоуздках кольца, сквозь которые пропущена веревка, выдергиваемая по выстрелу. У назначенной цели смотрят за порядком чиновники и распределяют хозяевам лошадей денежные награды по определенным правилам. При этом, так как и в Англии, многие держат изрядные заклады за лошадей им знакомых. Бег сей, есть одно из любимейших удовольствий Палермской толпы, которая находится тогда в большом движении. Выигравшие хозяева возвращаются с барабанным боем, на своих лошадях, увенчанных тогда цветными перьями. Прежде, бег сей производился с седоками; но так как случались большие несчастия, по причине скользкости плит, которыми вымощен город, то обыкновение это отменено Правительством.

С наступлением вечера возобновляются иллюминация и гуляния по набережной и по Толедской улице.

В четвертый день, огромная колесница возвращается тем же путем и с тем же обрядом; но к вечеру, один из великолепнейших церковных обрядов ожидает зрителей в соборе Св. Розалии. С самого утра, собираются уже, на площади сего собора, подвижные часовни всех городских церквей. Наружность их весьма странна: каждая из них составляет здание, часто о двух или трех этажах, равняющееся с иными домами и наполненное грубыми изваяниями святых. Весь день занимаются установлением свечей и плошек по сим многочисленным часовням, равно как и по всему собору. Площадь эта представляет тогда самый блестящий вид для живописца. Кисть Каллота нашла бы тут неистощимые предметы. Надобно видеть, с каким усердием поклонники венчают своих святых цветами, лентами и покрывалами. Часовни сии, окруженные несметною толпою, представляют тогда вид пестрых Китайских башен. Но с наступлением вечера, весь собор, быстро одевается несколькими тысячами разноцветных плошек и представляет тогда нечто волшебное! Восточная, легкая архитектура дает сему зданию вид необыкновенный. Внутреннее освещение соответствует вполне наружному. Блеск оного ослепителен, тем более, что стены покрыты белым гипсом, где отражаются бесчисленные огни. Пышность одежд, великолепие обряда, военная стража в богатых Испанских мундирах и с алебардами, красота женщин, сладкие звуки органов – все это очаровывает чувства. Тут присутствует Вицерой; приезд и выезд его исполнены великолепия: позолоченная карета служит ему тогда экипажем; она увенчана, по углам, пучками белых страусовых перьев; ими же украшены шесть лошадей в богатой абруе; лакеи и кучера одеты соответственно сему, и – в добавок, несколько скороходов с пылающими факелами, бегут впереди.

Позднее, открылся бал в дворянском казино, или клуб.

Но пятый и последний день ознаменован самой шумной радостью и странной церковной процессией: вскоре после обеда поднимаются народом с соборной площади все подвижные часовни, в полном их украшении, и сии многоэтажные башни медленно шествуют по Толедской улице, предвидимые всем духовным причетом той церкви, откуда они взяты. Заметьте, что изваяния святых, находящиеся в часовнях, обставлены свечами; но так как, от неровного движения несущих, свечи сии часто падают вместе с другими украшениями, которыми обременены лики святых, то подле распещренных изваяний сидят несколько людей, в неопрятных одеждах, беспрестанно заботясь о порядке своих часовен. Из всех коих движущихся башен отличается высотой и убранством соборная часовня Св. Розалии. Но всего любопытное видеть шествие статуй святых Козмы и Дамиана, покровителей мореходцев. Изваяния сии находятся не под крышею, но утверждены на платформе; они сделаны в рост человеческой; – их несут, или – правильнее сказать – влекут, с громкими восклицаниями, толпы матросов. В заключение этой процессии следует настоящий гроб Св. Розалии, с ее мощами. Гроб сей – весь из литого серебра и украшен драгоценными каменьями.

К вечеру приготовлен был на набережной большой фейерверк. Приглашенные для сего зрелища, здешним Вицероем, Князем Куто, мы прибыли в прекрасный, дворец Князя, Бутеры, занимающий лучшую часть набережной; туда собирается все знатное дворянство. Нас приняли на террасе, которая была наполнена Палермскими вельможами, в богатых мундирах, – и нарядными дамами. Звуки очаровательной музыки пленяли слух до начатия фейерверка, который был великолепен. Всего прекраснее было видеть тот, который сожгли посреди моря на кораблях и шлюпках. Море было чрезвычайно тихо и отражало разнообразную игру огней.

По сожжении фейерверка, все направились в публичной сад (Villa Gіulia), который предстал взорам весь в огне, иллюминованный с большим вкусом. Свет огня давал совсем необыкновенный цвет зелени дерев; высокие платаны были искусно освещены до самой вершины; аллеи апельсинных дерев представляли огненные стены, водометы сыпали алмазы. Сколько прелестных лиц видно было на сей раз без докучных покрывал, которые развевались небрежно по плечам! Сколько случаев для любви, которая в это время не дремлет... Общее, веселие заставляет забывать светское приличие, и тогда матери и мужья глядят на все сквозь пальцы. Самая живая радость написана на лицах. Как противоречат ослепительный свет и шум веселящихся, с мраком и тишиной ночи, царствующих в вышине! – Как великолепно это темное небо, осыпанное миллионами звезд!.. Поздно оставляется сия прогулка, для другой; все садятся в свои экипажи и отправляются на Толедскую улицу. В этот день ее освещение превосходит все иллюминации прочих дней. На этой прогулке истощена вся пышность экипажей и нарядов. Толедская улица, во всю длину свою покрыта, в три ряда, колясками и открытыми каретами, которые съезжаются весьма близко. Прекрасная прогулка сия кончает блестящим образом пятидневное торжество. Уже недалек рассвет, когда все разъезжаются, провожаемые факелами.

Возвращаясь домой, я заметил на многих улицах подвижные лимонадные буфеты, из коих иные украшены историей Св. Розалии: она представлена выходящего из пещеры на встеречу стрелку, удалившемуся на гору Пеллегрино. Это изображение окружено свечами, – и толпа народа теснилась вокруг буфетов.

Празднество сие, не смотря на суеверие и странности, коими оно преисполнено, имеет в себе нечто весьма торжественное – и есть единственное зрелище в своем роде.

На другой же день я видел разрушение блестящей колесницы Св. Розалии; к вечеру здание сие уже не существовало.

За несколько дней до отъезда нашего из Палермы, я посетил Аббатство города Монте Реаля; мы проезжали его, возвращаясь из первого нашего; путешествия, на рассвете, – и не могли тогда ничего осмотреть. Прекрасное шоссе ведет туда, чрез всю несравненную Палермскую долину; въезд на гору украшен перилами, каменными скамьями и небольшими водометами под навесами апельсинных дерев и платанов, где находят сладостное отдохновение проходящие. Вид этой горы еще обширнее, чем с террасы Маврского замка, Цизы. Это совершенно Обетованная земля. Я заметил с высоты Монте-Реаля, в синей дали моря, группы Эоловых островов, коих я не видал прежде.

Монтереальское Аббатство основано Вильгельмом II, прозванным: добрым. Древняя архитектура оного, нравится. Главная церковь была великолепна, но она сделалась добычей пламени в 1811 году; теперь ее мало-по-малу отделывают, но гораздо с большей простотой; высота сводов сей церкви и ряды готических колонн имеют нечто великое. Пожар пощадил мозаическую работу, похожую на Византийскую. Тут показывают две гробницы, любопытные по готическим своим украшениям. В одной хранится прах Вильгельма Злого, с 1177 года, а в другой Вильгельма Доброго с 1545-го года. Тут же находится гроб со внутренностью Св. Лудовика, Французского Короля, умершего перед Тунисом, от чумы, и вскрытого в Палерме. Подле сей церкви есть небольшой, но богатый придел из разноцветных мраморов, где показывают чрезвычайно-искусную резьбу знаменитого Каджини.

В сенях рефектории находятся две отличные картины славнейшего живописца Сицилии, Петра Новеллы, прозванного Монpeaлезом, по рождению его в сем месте; а в самой рефектории показывают лучшую его картину – брак в Кане Галлилейском. Кисть его очень жива; он весьма близко подражал Эспаньолету и даже фан-Дейку. Он жил в 1660 году.

Жилище Бенедиктян, коих ордену принадлежит сие Аббатство, роскошно; оно образует обширный квадрат. Более 200 готических колонн из белого мрамора поддерживают кругом своды. К нему принадлежит пенистый и плодоносный сад, на прелестном местоположении, откуда видна Палерма и море. Все это делает жизнь братии отрадной. Они же владеют большой библиотекой и кабинетом медалей. Неподалеку от Монте-Реаля, находится другое Аббатство, Св. Мартина, не менее великолепное; но время не позволило мне осмотреть его.

На возврате моем в Палерму, я видел на одной даче, как поливают гряды в огородах и садах. Вода проведена из соседних гор чрез все окружные сады. В каждом есть небольшое водохранилище; из него проведены желобки по грядам. Владетель сада имеет право пользоваться пущенной водой, в продолжение ^1/4 или ^1/2 часа, смотря по пространству места; после чего вода переходит к другим. Во время засух, кои здесь не редки, правительство строго наблюдает за сохранением положенных правил. Тут же нам показывали манные деревья, которых сок составляет большую торговлю Палермитян. Дерево сие походит на вяз; в самые большие жары, в июне или июле, из насечки на его коре, выходит густой, белый сок, похожий на капающий воск. Самая лучшая манна есть та, которая образует при своем течении длинные стволы; вкус ее приторно-сладок. Манные деревья, произрастающие в Сицилии, предпочитаются Калабрийским.

Я с сожалением видел приближение моего отъезда из Палермы. Мы наняли сперонару, отплывавшую в Мессину; все было готово, и только ожидали ветра.

Прости, Палерма! завидный уголок земли! Как часто, бродя под вечно ясным небом твоим, в тени благовонных рощ, вблизи тихо плещущего моря, находил я такие убежища, которые заставляли меня не раз восклицать с Виргилием, переносясь сердцем на север:

Hіc, gelidi fontes; hiс mollia prata, Lуcori;

Нic nemus, hic ipso tecum consumerer aevo!...²⁰⁰

Dоve tante altrе citta di tempo in tempo distrutte?

Ноggi v’ha qualche fama, e segno appena, che furonо

una voltalin detti luoghi, o pure in que contorni...

(Lancellotta I’lloggdi p. 441 c.13.)

Ветер делался попутным, и хозяин нашей сперонары не замедлил прийти за нами. Мы нашли там слишком много пассажиров; хотя палатка принадлежала только нам двум и одному Мессинскому Кавальеру, но не менее того, прочее общество, будучи весьма стеснено, предвещало нам беспокойство; поздно уже было делать другие распоряжения: подняли паруса, и в половине одиннадцатого часа мы быстро удалились от берегов роскошной Палермы.

Противоположность диких гор сего берега, с цветущими долинами у подошвы их, – прелестна. Мы плыли вдоль веселых берегов Багарии, украшенных селениями и фруктовыми рощами. Вот гора Катальфано, чьи нагие ребра были некогда покрыты зданиями древнего Солунта. Вскоре приблизились мы к скалам мыса Зафарано; но тут, попутный ветер нас внезапно оставил – и матросы принялись за весла.

Сей живописный мыс обращает на себя внимание плавателя; конечность его, выдавшаяся в мое, составлена из пирамидальной скалы, совершенно отдалившейся от береговых скал; она походит на надгробный памятник, воздвигнутый, по обыкновению древних, на берегу моря. Виргилий, который так живо нарисовал в нескольких стихах восточный и южный берег Сицили, верно бы посвятил один стих сему примечательному мысу, если б его Эней должен бы плыть вдоль северного берега. Прошедши мыс Зафарано, открывается залив, образованный плодоносными горами; тут, на другом мысе, виден городе Термини, с прекрасным водопроводом, который направлен из гор. Это древняя Гимера. Приветствую отечество славного Стезихора! Звонкая лира его раздавалась по всей Греции; она пробуждала высокие чувства в его согражданах, – и лучшим украшением их города была его статуя.²⁰¹ Он воспевать славу и свободу. Гимерийцы, приобретшие уже большую знаменитость, хотели избрать в свои полководцы Фаларида, тирана Агригентского, и рассуждая о составлении для него значительного числа телохранителей, спрашивали о том мнения Стезихора. Поэт ответствовал им следующим апологом: «один борзый конь, обладатель тучных нажитей, пaсся, дыша золотой свободой; но пришедший случайно из соседних земель, олень поправил его цветущие луга. Оскорбленный сей обидой конь, просил советов у человека, для отмщению наглому оленю. Человек ответствовал: ты должен токмо позволить мне наложить на тебя узду и вооруженному копьем влезть на твою спину: тогда дерзкий олень скоро восприимет должное наказание. Совет сей понравился коню; он согласился на предложение человека; но что же? вместо отмщения врагу своему, он сам остался в вечном порабощении у человека». Гимерийцы поняли смысл аполога, отказались от помощи Фаларидовой и сами собой защитили свободу свою. Гимера основана была за 649 л, до Р. Х. Мамертинцами, переселившимися из Занкла, или Мессины. Термини построен на развалинах Гилиерийских теромов или бань при устье реки того же имени. Горячие воды сего города, славившиеся в древности, не потеряли своих целебных свойств, и привлекают туда болящих. Повествуют, что Геркулес, обтекая Сицилию и утомясь путем, остановился на этом месте, где услужливые Нимфы источили из земли два теплые потока, для его бани.²⁰² Несколько камней и надписей свидетельствуют еще о древнем городе, находившемся немного подалее нынешнего, на месте, называемом: buon fornello. На этом луговом берегу, там, где пасутся теперь стада, происходила знаменитая битва между Сиракузянами соединенными с Агригентянами, под предводительством Гелона, – и Карфагенцами, под начальством Амилькара, который здесь погиб. Битва сия была одной из ужаснейших в Истории, и весьма замечательно, что в этот же самый день, Леонид пал с 300 Спартанцами сражаясь против Ксеркса, в проходе Фермопильском. Гелон имел только 55000 войска против 300000 Карфагенцев, и не смотря на то одержал блистательную победу. Перехватив случайно гонца Селинонтян, уведомлявших Карфагенцев, (под чьим владычеством они находились) что требуемая ими конница явится в назначенный день, – Гелон возымел отважное предприятие предупредить Селинонтян; он выслал на встречу Карфагенцам свою собственную конницу, в надежде, что они, приняв ее за союзную, впустят ее в свой укрепленный стан. Успех увенчал сию военную хитрость. Гелон увидев своих всадников, поражающих неприятелей, которые тогда были заняты жертвоприношением Нептуну, – напал на них всеми силами, и в несколько часов разбил столь грозную армию, потерявшую 150,000 человек! Геродот говорит, что Амилькар бросился тогда в горящий костер, служивший для жертвоприношения, за тем, чтоб не попасться живым в руки неприятелей.²⁰³

Тихая ночь застигла нас посреди залива Гимерийского; матросы встретили ее сладкозвучным гимном Св. Марии Деве; песнь их далеко разносилась по тихо плещущим волнам, и погружала нас в задумчивость. Огни береговых селений начинали уже мелькать по скатам синеющих гор, и промышленные рыбаки выезжали с фонарями из приютных заливов, на ночную ловлю. Наши пассажиры, клонимые сном, неприметно придвигались к нашей палатке; предчувствие наше исполнилось, – и чрез несколько часов, пользуясь качкой, от поднявшегося противного ветра, они так распространились, что палатка наша, за место нас трех, вмещала уже около десяти человек. На море, совершенное равенство неприметно водворяется в обществе, и мы, не смотря на права наши, купленные деньгами, не могли решиться удалить беспокоящих нас.

Спутники наши, Мессинцы, были большие охотники до сказок; целые вечера и часть ночи посвящены были ими на сии беседы; они садились в кружок; – а посреди, старуха лет семидесяти, повествовала им небылицы; в след за ней каждый по очереди предлагал свою сказку, и если б я лучше понимал по-Сицилийски, то мог бы найти предметы для нового Декамерона. Долгое пребывание, в Сицилии, Арабов и Сарацинов, весьма заметно в обычаях и нравах Сицилийцев. Сказки сии суть наследие сих народов, и я заметил, что сцены их, происходящие по большей части в Варварии, Испании и Аравии, все основаны на любви.

К утру, с помощью весел, мы находились в виду города Чефалу; но противный ветер нас не оставлял и выведя наконец весь экипаж из терпения, принудил нас пристать к сему городу, для ожидания попутного, на который не надеялись мы прежде ночи, ибо всегда с ее наступлением подымается ветер с берега. С приближением нашей сперонары, карантинные чиновники вышли к нам навстречу, и едва мы коснулись земли, как уже один из них повелел нам не приступать далее двух шагов, и вызывал сперонарщика с паспортом. Сей, вынул огромный лист и разложа его по груди и животу, важно выпустил вперед; чиновник надел очки, сложил руки за спину, робкими шагами подошел к нему и протянув далеко голову, начал по его паспорту перекликать весь экипаж, и наконец спросил на честное слово, не касались ли мы берегов Африки или какого Варварийского судна, – и тогда только открылся нам путь в город.

Город Чефалу, в древности Кефаледиум, великолепно представляется с моря, и может служить предметом отличного ландшафта; он стоит на возвышенном берегу, у подошвы не приступной скалы колоссального и чрезвычайно живописного вида. Основание Кефаледиума неизвестно; но судя по некоторым остаткам от стен города, должно приписать оное глубокой древности. Стены сии принадлежат так называемому Циклопейскому сооружению; огромные камни, из коих они состоят, оставлены в природном их виде; они плотно соединены, но совсем без извести и только в связях своих обтесаны – и очень гладко. Сей образ зодчества имеет нечто величественное в своем диком образовании. На вершине скалы показали нам другие развалины того же сооружения. Замечательно, что одни только углы сего здания обтесаны, и что двери имеют правильную Архитектуру.

Вид оттуда на горные берега залива, коего конечности составлены скалой города Чефалу и мысом Зафарано – прелестен! Знаменитые Эоловы острова, лежащие отсюда к северо-востоку, начинают уже довольно ясно обозначаться.

Мы посетили здешнюю соборную церковь, воздвигнутую во имя Спасителя, Рогером, по случаю избавления его от погибели, во время бури, застигшей его в море, на пути из Неаполя в Палерму. Собор сей стоит у самой подошвы вышеупомянутой скалы, и две башни его господствуют над городом. Колоссальное изображение Спасителя, из мозаиков, находится над алтарем, в глубине свода; ряды древних колонн, собранных из разных языческих храмов, делают большое украшение. – Городской чичероне сказал нам, что тут есть одна картина Рафаэля; я с жадностью поспешил видеть ее; но нашед, что она ни мало не походит на живопись сего художника, не смотря на ее достоинство, посоветовал нашему чичерони поучиться своему ремеслу; крайне сим обиженный, он пригласил на суд всех бывших в церкви каноников, едва кончивших обедню; они всем собором дали ему тот же совет, и объяснили нам причину ошибки славного чичерони, тем что Новелло Монpeaлез, написавший сию картину, называется Рафаэлем Сицилии, а он принял прозвание за имя. Кефаледиум, выстроенный на самой вершине скалы, имел чрезвычайно трудный доступ. Сие древнее местоположение города было еще обитаемо во время Рогера, который для удобности перевел жителей в низ. Фацелло, говорит о великих развалинах храмов Дорического ордена, которые существовали еще там при нем.²⁰⁴

Знаменитый Рогер, в грамоте, данной им собору Чефалу, изъявил желание быть в нем погребенным. Между прочим, он завещал, чтобы сверх порфировой гробницы, в которой он должен быть положен, соорудили бы здесь другой памятник, для украшения церкви и (говоря собственными его словами) – для славы моего имени! В Чефалу считают 8,000 жителей, и – как не подивиться! – 10 монастырей!!

В четыре часа после обеда подул попутный ветер, и мы оставили Чефалу. Объехав мыс Росисихльби, мы быстро направились к мысу Орландо. Высокие горы, составляющие берега, сначала дики, но – пройдя местечко Тузу, покрыты густым лесом. Цепь этих гор, следуя Диодору, называют: mоntes aeri;²⁰⁵ они были так плодоносны, что насытили некогда целую Карфагенскую армию, истощенную голодом. В одной из их тенистых рощ родился, от Меркурия и одной Нимфы, Дафнис, названный сим именем по множеству растущих здесь лавров.²⁰⁶ Он нежно был воспитан своей матерью, и обладая многими спадами, был прозван buculos;²⁰⁷ одаренный от природы пылким воображением, он изобрел в часы досуга, буколический размер стихов, и таким образом был изобретателем пастушеской поэзии, которая в последствии, так прославилась гением Феокрита и Мосха.

В небольшом расстоянии от Тузы, был некогда город Галессо или Алессо, построенный за 403 г. до Р. Х. и прозванный: Архонидов, – по имени ее основателя.²⁰⁸ От сего города осталось только несколько камней. Солин,²⁰⁹ описывая Сицилию, рассказывая с важностью чудную басню про один источник, находившийся близ сего города. Вот его слова: «В окрестностях Галессы находится источник; воды его текут медленно и ничем не возмущаются, пока все кругом тихо: но если кто заиграет на свирели, то вдруг начинают волноваться, плескать и даже выходить из берегов своих, как бы подвигнутые сладостью звуков». Об этом говорят также некоторые другие писатели.²¹⁰ Сколько Мифологии, сколько поэзии при каждом шагу на сем острове!

Мы прошли в виду большего местечка, называемого Карониа; в древности: Калакта; оно живописно построено по скату плодоносной горы; место сие оправдывает свое древнее наименование, которое есть Греческое (Καλὴἀκτὴ) и значит прекрасный берег. Приближаясь к мысу Орландо, видно, на высокой горе, местечко Сан Марко, где, полагают, находился древний город Агатирнум.

С захождением солнца, приблизились мы к мысу Орландо. Скала, имеющая вид тупого конуса, образует конечности мыса; на высоте ее стоит древний замок, коего построение приписывают Рыцарю Роланду. Фацелло свидетельствует о некоторых древних развалинах, существовавших в его время на мысе Орландо. Клуверий заключает, что на этом мысе находился город Мелакта, о коем упоминает один только Силлий.²¹¹ Орландова скала замечательна по своей красоте; одна половина ее выставляет ряды черных ребер, из коих выходят кусты кактуса; другая же быстро поката, и составлена из слоев серых плит; основание окружено подводными камнями. К сей скале примыкает песчаная гора, с телеграфом на ее высоте; a у подошвы, на плоском берегу, выстроены жилища, похожие на магазины. Мы обходили этот мыс на веслах, и я успел срисовать его. В ясную погоду видна отсюда Палерма и мыс Галло.

За сим, открылся небольшой залив; веселые берега его пленяют взоры; скаты гор одеты густыми фруктовыми рощами, между коими разбросано несколько жилищ. Мы пристали, чтоб запастись свежей водой, к мысу, на которых построена рыбачья хижина в тени шелковиц; я воспользовался сим случаем, чтоб освежить себя купаньем; добрый рыбак вынес нам сочные фрукты с своих шелковиц, – и они послужили прекрасным десертом для нашего ужина.

Аst, ubi digressum Siculae te admoverit oraе

Ventus, et angusti rarescent claustra Реlori,

Laeva tibi tellus, et longo laeva petantur

Аеquora circuita, dextrum fuge litus, et undas...

(Virg. Aen. III.)

Мы плыли во всю ночь при противном ветре, который долго продержал нас у мыса Калава. С рассветом, мы находились против самых Эоловых островов, жилища ветров; они красиво возносят верхи свои из волн; первый называется Аликури, второй – Филикури, третий (составленный из двух гор) – Салина; четвертый, самый большой, Липари; пятый – Вулкано; шестой – Панариа, а седьмой Стромболи. Сей последний клубил облака дыма: это вечно-горящий фарос Средиземного моря; все огнедышащие горы имеют дни и даже многие годы отдохновения; но сие раскаленное жерло уже несколько веков не престает изрыгать пламя. Острова сии суть царство Эола. Они ознаменованы баснословными преданиями Древних. В них полагали они жилище ветров и кузницы Вулкана. Вот великолепное Виргилиево описание сих островов, куда притекла Юнона, чтоб склонить Эола на погубление Энеева флота:

Тalia Dammato sеcum dea corde volutans,

Nimborum in рatriam, Іосa feta furentibus austris,

Аеоliam venit. Нic vasto rex Аеlous antrо

Luctantis ventos tempestatesque sonoras

Imperiо premit, ac vinclis et carcere frenat.

Illi indignantes magno cum murmure montis

Сircum claustra fremunt. Сelsa sedet Аеоlus arce

Sceptra tenens, mollitque animos, et temperat iras.

Ni faciat, mariа ас terras coelumque profundum

Quippe ferant rapidi secum, verrantque per auras;

Sed pater omnipotens speluncis abdidit atris,

Нос metuens, molemque et montis insuper altos

Imposuit, regemque dedit, qui foedere certo

Еt premere, et laxas sciret darе juasus habenas.

(Aen. lib. I. v. 30–63.)

Разгневанная богиня, вращая таковые мысли в уме своем, нисходит в Эолию, отчизну туч и свирепых Эвров. Там, Царь Эол повелевает бушующими ветрами и гремящими бурями, удерживая их, крепкими узами, в заточении. Раздраженные – они потрясают врата темниц своих и горы. Восседя на вершине скалы, Эол, со скипетром в деснице, смягчает их гнев и смиряет их буйство. Без него, они умчали б с собой и море, и землю, и глубокое небо, – и размeтали б их по эфирному пространству. Всемогущий Зевес, предвидя сие, заключил их в мрачные пещеры и наложил на них огромные горы. Он поставил над ними Царя, который, по предписанным законам, то укрощает, то ослабляет бразды их.

(Эн. кн. I. с. 50–63.)

Но тихая погода показывала нам, что Эол находился тогда в миролюбивых расположениях²¹².

Я плыл, припоминая стихи сии и окруженный мечтами золотых веков; в эту минуту, правящий подле меня рулем, взяв меня внезапно за руку, воскликнул: Vedete, Signоr, il monte Gibeilо: Посмотрите на гору Джибел!²¹³ Да где же она? говорил я, ища ее жадным взором. «Да зачем же выглядите на землю, отвечал мне матрос; чтоб видеть ее, надобно глядеть не на землю, а на небо:» per veder il Gibellо, non e bisogna guardare la terra, ma il cielо! Какую картину представляют сии слова необразованного человека! Слова сии, порождение восторга, не равняются ли с выражением Пиндара, который называет Этну: столпом неба? С каким неописанным чувством восхищения увидел я в первый раз сей страшный колосс! Он расстилался огромным шатром над всеми горами Сицилии, и вершина его, далеко превышающая облака, казалась другой горой, утвержденной на них; дым сего вулкана расстилался далекой полосой по светлому небу...

Противный ветер заставил нас спустился к скалам мыса Монджиoио (Моndgioiо), в древности мыс Тиндарис; на высоте его процветал город сего имени; Цицерон называет его: nоbilissimam civitatem.²¹⁴ На малых остатках от его развалин, построена теперь часовня Пресвятой Богородицы, прозванной Тиндарийской (Santa Мaria di Тіndaro); там можно еще видеть несколько древних сводов и основание театра. Наконец мы достигли, лавируя, мыса Милацо; он имеет большое протяжение и представляется издали в виде трех островов, тесно сближенных вместе; мы долго обходили его, и наконец открылся нам обширный залив, на западной стороне которого виден был город Милацо, с обширной гаванью.

Город увенчан крепостью и построен по скату холмистого мыса, у соединения его с твердой землей. Рощи кипарисов, лавров, маслин и апельсинных дерев растут по высотам; посреди них виден монастырь и несколько домов. Залив образован луговыми долинами; их окружают, цепи лесистых гор, – а над ними, в конце перспективы, тяготеет синяя громада Этны. Мы пристали в Милацо, для высадки половины наших пассажиров, тамошних жителей, и были весьма рады избавиться тесноты. Мы употребили несколько часов на осмотр укреплений; они достойны внимания; – Англичане, во время пребывания своего в Сицилии, усовершенствовали и привели их в то оборонительное положение, в каком они ныне находятся. Под основанием замка показывают здесь обширную пещеру, которую, не знаю по каким предположениям, называют, пещерой Полифемa. Мы не могли войти в нее потому, что там целое стадо укрывалось от зноя. Помня несчастную судьбу спутников Улиссовых, мы не дерзнули нарушать их покой. Здесь, по преданиям древних писателей,²¹⁵ паслись стада Аполлона, под надзором двух прелестных Нимф, Лампеции и Фaэтузы, рожденных от бога света и Нeеры.²¹⁶ Голодные спутники Улиссовы умертвили несколько тельцов из сего священного стада, и – за преступление свое, погибли в кораблекрушении.

Воды залива Милацо ознаменованы морской битвой Римского флота, под начальством Консула Дуплия, с флотом Карфагенцев; победа Дуплия имела тем большую важность, что она была первым опытом Римского оружия на море. Римляне, в память сей блестящей битвы, воздвигнули так называемые ростральные колонны, из коих одну видел я в Риме на высоте Капитолийской.

В городе Милацо считатют 6,000 жителей. Торг его, состоящий по большой части из глиняной посуды и вина, довольно значущ. Липарское десертное вино, по близости острова сего имени, здесь продается за бесценок; оно заставило нас позабыть дурной обед здешней гостиницы. – Мы отплыли тотчас после обеда, при легком попутном ветре. Здешняя гавань, которая может поместить большой флот, совсем пуста и в иных местах завалена. Мы не подошли еще к мысу Росокольму, как ветер уже нас оставил. На сем мысе был город Наулохиум, – и близ него, храм Дианы Факелины, так прозванный по той причине, что сия богиня изображалась, в самом начале, с факелом в руках. Силлий Италик, в книге ХIV, называет Диану Факелину: Фоaсской,²¹⁷ по имени жреца Дианы Таврической; ибо, уверяют, что сюда перенесена была Орестом грозная статуя сей богини, по отплытии его из Тавриды с сестрой своей, Ифигиниею, и с другом своим Пиладом.²¹⁸

Во всю ночь, мы обходили мыс Расокольмо.²¹⁹ Сон меня оставил задолго еще до рассвета; воображение мое было слишком разгорячено; уже синели в тумане берега Калабрии; мы уже недалеко находились от знаменитого мыса Пелора, от пролива Фаросского, от алчных чудовищ Сциллы и Харибды; поток моря делался, с часу на час, порывистее, и тут, уже сам шкипер взялся управлять рулем. Мне казалось, что я слышу Геленовы советы Энено:

«Аst, ubi digressum Siculae te admoverit oraе

Ventus, et angusti rarescent claustrа Реlori,

Laeva tibi tellus, et longo laevа рetantur

Асquora circuitu; dextrum fuge litus, et undas».

(Aen. Lib. III.)

«Когда же ветер приблизит тебя к брегам Сицилии, и пролив, Пелорский начнет проясняться, – страшись брегов и волн правой стороны и достегай, большим обходом, земель, лежащих налево.²²⁰

Мрак редел, первые лучи солнца блеснули из-за темно-синих гор Калабрии, когда я увидел в первый раз, знаменитый Фарос, страшный пролив моря, разделяющий Сицилию от Италии – и наконец, выходящую из берегов сей последней, черную скалу, в которой тотчас взор узнает ужасную Сциллу: Dextrum Scуlla lаtus, ta evum implacata Сharуbdis. Туманная занавеса дали не позволяла ясно видеть сие страшилище мореходцев. «Я плыву по следам Одиссея и Энея,» думал я про себя – и предавался своевольному воображению...

Берег, вдоль коего мы плыли, образован Пелорскими горами; они названы именем несчастного кормчего Аннибала. Сей полководец, бежавший из Африки в Сирию и занесенный бурей в Тирренское море, приведен был в большое смущение, от опасения следовать обратным путем, на котором мог он попасться в руки Римлян. Опытный кормчий его, Пелор, беспрестанно странствовавший по окружным морям, предложил ему провезти его сквозь пролив, отделяющий Сицилию от Италии; (пролив сей был тогда еще мало известен, от ужаса, вселяемого Сциллой и Харибдой) Аннибал согласился: – но когда увидел, обманутый своим зрением, близость гор Сицилии с горами Италии, то не хотел верить разделению, существующему между ими – и полагая себя преданным изменой, неприятелям, умертвил своего кормчего. Вскоре, увидя грубую свою ошибку, сильно раскаялся в своем преступлении и воздвигнул несчастному Пелору статую на сем самом месте; от чего, прибрежные горы сии и прилежащий к ним мыс, названы его именем.²²¹ Между тем, мы начинали уже обходить песчаный мыс, на котором стоит, довольно скромная по славе своей, башня с маяком, называемая общим именем: фарос. Здесь возвышался некогда храм Нептунов, коего последние следы, несколько лет тому назад, совершенно исчезли. Легкий ветер делал неопасным наше плавание, но не менее того, порывистое кружение волн при повороте в проливе, было очень сильно и наша сперонара, приведенная в чрезвычайное движение, едва не была увлечена силой потока к берегам Калабрии, где ожидают плавателей ужасные скалы Сциллы. Наши Мессинские мореходцы, чрезвычайно дерзкие во всех случаях, невольно обратили тогда все внимание на управление судном; с величайшим трудом они придержали его почти к самым берегам фаросского мыса и ускользнули от потока. Таким образом, не смотря на гнев Сциллы, вошли мы в Мессинский пролив и приближались к городу. Я не упоминаю еще здесь о Харибде, ибо сие другое чудовище находится при выходе из канала в Ионийское море. Необыкновенное стремление волн, против которого едва мог действовать руль, заставило нас приблизиться к берегу и требовать пособия волов, которые медленно повлекли нас вдоль ландшафтных берегов, мимо веселых селений, построенных в тени апельсинных дерев, – и вскоре мы входили уже в Мессинскую гавань. Знаменитая гавань сия образуется песчаной косой, закругленной возле самой пучины Харибды, которая находится извне. Этот мыс защищен сильными укреплениями, состоящими из бастионов Харибды, фароса Мессинского, из крепости Св. Сальвадора – и главной цитадели, – о чем я буду говорить подробнее при описании Мессины.

Вид Мессины пленителен; город, окруженный апельсинными рощами, представляется на высоких холмах, склоняющихся амфитеатром к великолепной набережной; каждый холм имеет особенное картинное положение; над ними господствуют вершины Пелора, на коих, следуя преданиям, поселились первые обитатели Сицилии.

Воображая видеть древний город, путешественник крайне удивлен зрелищем новейшей архитектуры; почти вся набережная занята одним великолепным зданием, называемым: Палацата. Это уже не древний Занкл, и даже, так сказать, не Мессина; страшные землетрясения ниспровергли их здания, – а на прахе их, возносится новый город, и, может быть – новая жертва! Шумные толпы купцов и мореходцев покрывали всю набережную, осененную мачтами кораблей, стоящих возле самого парапета. Гористые берега Калабрии, отделенные проливом на расстояние трех Итальянских миль, соответствует веселой и живой стороне Мессины; густые рощи покрывают их скаты; а в конце пролива – белеет город Реджио. Бесчисленные сперонары летают беспрестанно от одного берега к другому. Я не стану описывать теперь Мессины, предоставляя это на возврат мой в сей город; а теперь, быстро перенесу читателя в Сиракузы, куда мы отправились после приятного четырехдневного отдохновения в стенах богатой Мессины. Мы отплыли в первой сперонаре, отправлявшейся в Ачи-Реале, где надеялись найти тотчас другую, – в Сиракузы. Не стану также описывать теперь поэтического берега, простирающегося от Мессины до Сиракуз, ибо, возвращаясь сухим путем, могу подробнее рассказать об нем.

Конец 1-й части.