Среднее царство

Внутренняя борьба, обусловившая падение Древнего царства, вызвала, наконец, анархию³², и на время всецело возобладали силы разрушительные. Теперь невозможно с точностью определить, когда и чем было вызвано падение, но великолепные усыпальницы величайших монархов Древнего царства становятся жертвой вакханалии разрушения, причём некоторые из них погибают безвозвратно. Храмы не только были разграблены и осквернены, но лучшие создания искусства в них подверглись систематическому и сознательному разрушению, причём роскошные гранитные и диоритовые статуи царей были разбиты на куски или брошены в колодец в монументальных вратах дороги, ведшей к пирамидам. Так мстили враги старого режима тем, которые его представляли и поддерживали. Страна была полностью дезорганизована. По отрывочным данным Манефона можно заключить, что власть в Мемфисе была захвачена на короткое время олигархией, на которую, быть может, следует смотреть, как на попытку создать коалиционное правительство. Манефон называет это последней VII династией. Затем следует у него VIII династия мемфисских царей, представляющая собой лишь бледную тень древней мемфисской державы. Имена её царей в том виде, как они сохранились в Абидосском списке, указывают на то, что их носители смотрели на царей VI династии как на своих предков, но ни одна из их пирамид ещё не найдена, а также не в состоянии мы датировать ни одной гробницы поместной знати, относящейся к этому тёмному периоду. В копях и каменоломнях на Синайском полуострове и в Хаммамате, где отчёты каждой процветавшей линии царей гласят о её могуществе, нельзя найти и следа этих эфемерных фараонов. То был период такой слабости и дезорганизации, что ни царь, ни вельможа не были в состоянии возводить монументальные постройки, способные сохраниться и поведать нам что-либо о том времени. Как долго продолжалось такое бедственное положение вещей, в настоящее время совершенно невозможно определить. Множество надписей в хатнубских алебастровых каменоломнях свидетельствуют тем не менее о работах, производившихся там «владетелями Заячьего нома»; эти надписи указывают на возрастающее могущество знатных фамилий, не считающихся с царём и отмечающих события годами собственного правления. Один из таких князьков даже заявляет с гордостью о своём презрении к царской власти в следующих словах: «Я спас свой город в дни насилия от ужасов царского дома». Спустя одно поколение после падения VI династии фамилия гераклеопольских номархов отняла корону у слабых мемфисцев VIII династии, которые влачили своё существование, заявляя притязания на царские почести, быть может, ещё приблизительно в течение столетия.

Порядок до известной степени восстановился с возвышением номархов Гераклеополя. В этом городе, непосредственно к югу от Файюма, с древнейших династических времён находился храм и отправлялся культ в честь Гора. Князьям города удалось теперь посадить на престол одного из своего числа. Ахтой, бывший, по Манефону, основателем новой династии, вероятно, жестоко отомстил своим врагам, ибо всё, что знает о нём Манефон, исчерпывается тем, что он был самым свирепым царём того времени и что в припадке безумия он был растерзан крокодилом.

Новая линия царей значится у Манефона, как IX и X династии. Её цари были всё ещё слишком слабы, чтобы оставить после себя какие-либо прочные памятники; нигде не сохранилось отчётов, современных этой фамилий, исключая период последних трёх поколений, когда могущественные номархи Сиута имели возможность высекать гробницы в скалах, где они, к счастью, оставили отчёты об активной и успешной деятельности своей фамилии. Эти отчёты дают нам некоторое представление о состоянии страны в момент восстановления порядка гераклеопольцами, а именно знать Сиута говорит о своих собственных владениях: «Каждый чиновник находился на своём посту; не было ни одного сражавшегося, ни одного пускавшего стрелу. Ребёнка не убивали возле его матери и гражданина возле его жены. Не было злоумышленника... и никого, кто совершал бы насилие против его дома... Когда наступала ночь, спавший на дороге воздавал мне хвалу, ибо он был как у себя дома; страх перед моими солдатами был его защитой».

Сиутские номархи поддерживали самые тесные связи с царским домом в Гераклеополе. Мы, прежде всего, видим царя присутствующим на погребении главы знатного дома; затем в правление дочери умершего князя Сиута её сын Ахтой, в то время ещё мальчик, был отправлен к гераклеопольскому двору, чтобы воспитываться там вместе с царскими детьми. Достаточно возмужав, он снял со своей матери заботы регентства и взял управление в свои руки; и если судить о целой стране по тому, как управлял этот сиутский вельможа, то она должна была пользоваться благоденствием и изобилием. Он проводил каналы, уменьшал налоги, снимал богатые жатвы и владел огромными стадами; в то же время у него был всегда готов отряд войска и флот. Богатство и могущество сиутских вельмож были таковы, что их владения вскоре стали играть на юге роль буферного государства, представлявшего собою огромную важность для гераклеопольского дома. Поэтому Ахтой был сделан военным «начальником Среднего Египта».

Тем временем среди южной знати медленно выдвигалась на первый план другая столь же могущественная фамилия номархов. Около 440 миль выше Мемфиса и менее 140 миль ниже первых порогов, в 40 милях кверху от большой излучины, где Нил всего ближе подходит к Красному морю, перед тем как резко повернуть в противоположную сторону, узкая полоса между рекой и скалами расширяется в широкую и плодородную равнину, посреди которой лежат теперь колоссальные остатки древней цивилизации, какие только существуют в мире. Это развалины Фив, первого большого монументального города в истории. В то время это был глухой провинциальный город, рядом с которым находился Гермонт, резиденция фамилии номархов, Иниотефов и Ментухотепов. К концу гераклеопольского господства Фивы заняли первенствующее положение на юге, и их номарх Иниотеф был «хранителем Врат Юга»; Юг держался сплочённо, и в годины нужды мы видим номы помогающими друг другу зерном и провиантом. Иниотеф смог поднять восстание, набрав войска по всей стране, от порогов до Фив, по меньшей мере, на севере. Он и его преемники в конце концов освободили южную конфедерацию от власти Гераклеополя и основали независимое царство с Фивами во главе³³.

Иниотеф впоследствии почитался родоначальником фиванской линии, и монархи Среднего царства помещают его изображение в фиванском храме среди почитавшихся там статуй их царственных предков.

При таких обстоятельствах непоколебимая верность сиутских князей была спасением для гераклеопольского дома. Тефьеб из Сиута, быть может, сын номарха Ахта, которого мы впервые находим там, двинул свои войска в ответ на нападение Фив. Он выступил к югу, чтобы остановить вторжение, и, встретив южан на западном берегу реки, отбросил их назад и вернул потерянную территорию вплоть до «крепости Врат Юга», вероятно – Абидоса. Вторая шедшая ему на встречу армия, с которой он столкнулся на восточном берегу, была также разбита; южный флот был прижат к берегу, его начальник сброшен в воду, и суда, по-видимому, взяты в плен Тефьебом. Его сын Ахтой II был затем назначен «военачальником всей страны» и «великим владыкой Среднего Египта». Он продолжал верноподданнически поддерживать своего суверена Мерикара из Гераклеополя и был настоящим «создателем царей», этого всё больше хиревшего дома. Он подавил восстание на южной границе и доставил туда царя, очевидно, с целью засвидетельствовать подчинение мятежных областей. Вернувшись с царём на север, Ахтой с гордостью повествует, как его (Ахтоя) огромный флот растянулся по реке на целые мили, когда он проходил мимо своего дома. В Гераклеополе, где они высадились с триумфом, Ахтой говорит: «Город собрался, радуясь на своего владыку, женщины смешались с мужчинами, стариками и детьми». Так из надписей в гробницах владетелей Сиута узнаём мы кое-что о гераклеопольских царях в момент, непосредственно предшествовавший их окончательному исчезновению со сцены.

Тем временем Фивы непрерывно возвышались. Номарх Иниотеф имел своим преемником (непосредственным или нет, неизвестно) другого Иниотефа, который первым из числа фиванцев присвоил себе царские почести и титулы, став, таким образом, первым царём фиванской династии Иниотефом I. Он сильно теснил гераклеопольцев, продвинул свою границу к северу и завладел Абидосом и всем тинисским номом. Он сделал его северный рубеж «Вратами Севера», другими словами, северной границей своего царства, подобно тому, как Элефантина³⁴ у первых порогов была «Вратами Юга». Его «Вратами Севера» была, по всей вероятности, «крепость Врат Юга» Тефьеба из Сиута. Когда окончилось его продолжительное, более чем пятидесятилетнее царствование, ему наследовал его сын, Иниотеф II, о котором, за исключением факта его восшествия на престол, мы знаем очень мало. Затем с появлением на престоле ряда Ментухотепов, вероятно, боковой линии фиванской фамилии, господство Фив распространилось на всю страну.

Ментухотеп, по-видимому, блестяще закончил войну с Севером³⁵. Он беззастенчиво хвалится победами над своими же земляками и на стенах своего храма в Гебелейне изобразил себя сокрушающим одновременно египтянина и чужеземца, причём сопутствующая надпись поясняет, что на рельефе представлено «заключение в оковы вождей Обеих Стран, пленение Южной и Северной Страны, чужих Земель и Обеих Областей (Египта), Девяти Луков (чужеземцев) и Обеих Стран (Египта)». Таким образом, около середины XXII в. до н.э. гераклеопольское могущество, никогда не бывшее значительным, совершенно пало, и главенство перешло от Севера к Югу; в результате, спустя, может быть, три столетия после падения VI династии и конца Древнего царства, Египет вновь объединился под властью ряда сильных и энергичных князей, способных в известной мере обуздать могущественных и непокорных владетелей, прочно засевших к тому времени по всей стране в номах. Ничего достоверно неизвестно о семейных отношениях нового фиванского дома. Царская власть, вероятно, переходила от отца к сыну, но имеются ясные указания на притязания соперников; с другой же стороны, в точности неизвестен и сам порядок царей.

Царские экспедиции за пределы страны, надолго прерванные, возобновились снова. Визирь Нибтовера Ментухотепа Аменемхет оставил ряд чрезвычайно интересных надписей в хаммаматских каменоломнях, гласящих о его двадцатипятидневном пребывании там с целью добыть глыбы для царского саркофага и крышки к нему с партией в тысячу человек, – самой большой из известных до сих пор в истории Египта. Местный бог Мин, способствуя работе, удостоил их величайших чудес: газель бежала впереди рабочих и родила детеныша как раз на той глыбе, которая годилась для крышки саркофага, и позднее ливень наполнил доверху соседний колодец. Благодаря этому работа была быстро закончена, и Аменемхет хвалится: «Мои солдаты вернулись без потерь, ни один человек не погиб, ни один рабочий не надорвался». Народ для подобных экспедиций набирался со всего царства; отсюда очевидно, что три последних Ментухотепа управляли всей страной и что они восстановили могущество и престиж фараонов. Вскоре с возвышением фиванской фамилии, известной под названием XII династии, мы будем в состоянии лучше разобраться в их отношениях к местным владетелям и номархам.

Тенденция расширения, скрытая в течение нескольких столетий, теперь вновь проявилась в Нубии, как и в эпоху VI династии, перед падением Древнего царства. Нибхепетра-Ментухотеп IV держал страну в таком подчинении, что мог возобновить планы VI династии относительно завоевания Нубии; в 41 год своего правления он отправил казначея Ахтоя с флотом в Уауат. Строительная деятельность, так давно прерванная, была вновь возобновлена, и в западной фиванской долине Ментухотеп IV воздвиг у подножья скалы небольшой ступенчатый храм, позднее послуживший образцом для великолепного святилища, построенного царицей Хатшепсут вблизи него, в Дэйр-эль-Бахри. Его развалины представляют собой древнейшее строение в Фивах. Он имел, очевидно, погребальное назначение, и рельефы на стенах изображали чужеземные народы, приносящие дань фараону. Продолжительное царствование Ментухотепа IV продолжавшееся не менее 46 лет, дало ему широкую возможность укрепить и организовать свою власть, так что на него смотрели в последующие столетия как на великого создателя фиванского господства. Его преемник Ментухотеп V также имел возможность продолжать на долгое время прерванные чужеземные предприятия фараонов Древнего царства. Он передал ответственность за всю торговлю с южными странами в руки могущественного чиновника, должность которого уже существовала в эпоху VI династии с титулом «Хранителя Врат Юга». Главный казначей Ментухотепа V Хену, занимавший этот ответственный пост, был отправлен к Красному морю по хаммаматской дороге с отрядом в три тысячи человек. Настолько хорошо была организована его экспедиция, что каждый человек получал ежедневно две кружки воды и двадцать хлебцев, вроде сухарей, так что в общем интендантом отпускалось ежедневно в течение всего перехода через пустыню и пребывания в хаммаматских каменоломнях шесть тысяч кружек воды и шестьдесят тысяч хлебцев. Всё возможное было предпринято, дабы сделать дорогу через пустыню безопасной и проходимой. Хену выкопал пятнадцать колодцев и цистерн, около которых были устроены колонии. Дойдя до конца пути, Хену построил на Красном море судно, которое послал в Пунт, а сам вернулся в Египет через Хаммамат, откуда доставил чудные глыбы для статуй в царских храмах. Ментухотеп V правил не менее восьми лет.

После последовательного правления пяти Ментухотепов XI династия была смещена новой сильной фиванской фамилией с Аменемхетом во главе. Мы уже видели одного могущественного Аменемхета в Фивах в качестве визиря Ментухотепа III. Новый Аменемхет смог свергнуть последнего представителя XI династии и занять престол как первый царь XII династии. Весьма возможно также, что в жилах нового царя текла царская кровь; во всяком случае члены его фамилии считали номарха Иниотефа своим предком; они воздавали ему почести и помещали его статуи в Карнакском храме, в Фивах. Следовательно, XI династия окончила своё существование около 2000 года до н.э. после более чем 160-летнего правления. Она оставила после себя немного памятников; её скромные пирамиды из высушенного на солнце кирпича в западной фиванской равнине были в полной сохранности тысячу лет спустя, но они едва дожили до настоящего времени, и последние остатки их были раскопаны Мариетом. Тем не менее она положила основание фиванскому могуществу и подготовила почву для пышного развитая, последовавшего при её преемниках.

Занятие Аменемхетом высокого поста не обошлось без враждебных действий. Мы слышим о кампании на Ниле с флотом из двадцати кедровых судов, за которой следовало изгнание из Египта неизвестного нам врага. После того как Аменемхет вышел победоносно из этого столкновения, ему пришлось иметь дело с положением величайшей трудности. Поместные вельможи, или номархи, постепенное возвышение которых мы отмечали, говоря о Древнем царстве, всюду управляли теперь крупными вотчинами как независимые государи. Они насчитывали длинный ряд предков, в начале которого стояли люди, вызвавшие падение Древнего царства; и мы видим, что они поправляют обрушившиеся усыпальницы этих родоначальников своих владетельных домов. XI династии, по-видимому, удалось до некоторой степени подчинить себе честолюбивых номархов. Следуя её примеру, Аменемхету пришлось пройти по всей стране и обуздать каждого из них в отдельности. Тут и там деятельными номархами были захвачены земли и города их соседей, благодаря чему они достигли опасного могущества и богатства. Для безопасности короны необходимо было восстановить в таких случаях равновесие власти. «Он поставил южный пограничный знак и умножил северные, подобно небесам; он разграничил великую реку вдоль по её середине; её восточная сторона, «Горизонт Гора», простиралась вплоть до восточных гор, когда его величество пришёл искоренить зло, сияя подобно самому Атуму, когда он восстановил то, что он нашёл разрушенным, – то, что один город отнял у своего соседа; причём он заставил, чтобы город знал, где граница его с другим городом, поставив их пограничные знаки подобно небесам, разметив их воды сообразно тому, что стояло в записях, расследовав сообразно тому, как было в древности, ибо настолько сильно возлюбил он справедливость». В таких словах повествует правитель Антилопьего нома о том, как Аменемхет вводил в должность его деда – номарха.

Однако полностью подчинить поместную знать и восстановить бюрократическое государство Древнего царства с его поместными губернаторами было совершенно невозможно. Процесс, проявившийся столь явно в эпоху V династии, имел теперь свой логический исход.

Аменемхету пришлось признать данное положение вещей и действовать наилучшим образом, сообразуясь с ним. Он довершил покорение страны и её реорганизацию лишь путём искусного привлечения на свою сторону тех знатных фамилий, которые он мог заполучить посредством милостей и щедрых обещаний. С ними ему приходилось считаться, и мы видим, что он награждает одного из своих сторонников Хнумхотепа Антилопьим номом, границы которого он частично установил, как мы уже знаем из вышеприведённого отчёта, находящегося в знаменитой гробнице этой фамилии в Бени-Хасане. Вследствие этого, самое большое, что мог сделать Аменемхет, это ставить во главе номов вельмож, преданных династии. Государство, созданное наконец благодаря небывалой энергии и умению этого великого государственного человека, снова дало Египту прочную организацию, обусловившую около 2000 года до н.э. начало второго великого периода развития – Среднее царство.

Государство, общество и религия

Было бы вполне естественно, если бы цари ХI династии имели свою резиденцию в Фивах, где жили родоначальники линии в течение долгой войны, окончившейся покорением Севера. Но Аменемхет, по-видимому, не мог продолжать эту традицию. Легко представить себе, почему он решил, что для под держания его положения необходимо его присутствие среди северных номархов, вероятно, всё ещё тяготевших к павшему гераклеопольскому дому. Кроме того, все цари Египта со времени падения тинисской династии за тысячу лет перед тем жили там, за исключением свергнутой им XI династии. Избранное им место находилось на западном берегу реки немного южнее Мемфиса. Установить его с точностью теперь невозможно, но, вероятно, оно находилось вблизи современного Лишта, где была найдена разрушенная пирамида Аменемхета. Название, данное столице, ясно говорит о её назначении. Аменемхет назвал её Иттауи, что означает «захват обеих земель»³⁶. Иероглифически это название всегда пишется заключённым внутри квадратной крепости с зубчатыми стенами. Из этой твердыни Аменемхет вершил судьбы государства, требовавшие всего искусства и политической прозорливости ряда недюжинно сильных правителей для поддержания престижа царского дома.

Страна состояла из небольших государств или княжеств, главы которых должны были быть лояльными по отношению к фараону, но не являлись ни его чиновниками, ни его слугами. Некоторые представители поместной знати были «великими владыками», или номархами, управлявшими каждый целым номом; другие владели меньшей вотчиной, с укреплённым городом.

Следовательно, Аменемхет организовал феодальное государство, не отличавшееся существенно от того, которое мы находим в позднейшей Европе. Это было государство, которое могло существовать только до тех пор, пока был сильный человек, такой как он, во дворце в Иттауи; малейший признак слабости имел бы следствием его быстрое разложение. Мы черпаем наши сведения о князьях из их сохранившихся гробниц и надгробных памятников. Все такие памятники в Дельте погибли, так что мы можем говорить с уверенностью только о положении дел на Юге, но даже и здесь мы надлежащим образом осведомлены только относительно Среднего Египта.

Знатные фамилии провинциальной знати, как мы видели, могли в некоторых случаях насчитывать ряд предков, восходивших к эпохе Древнего царства, за четыре или пять веков перед тем. Таким образом, они прочно утвердились в своих вотчинах и поместьях. Напомним также, что при слабых фараонах периода упадка, следовавшего за Древним царством, они правили почти как независимые князья, отмечавшие события годами собственного правления, а уже больше не годами царствования фараона, которого они в некоторых случаях не ставили ни во что и против которого иногда даже успешно боролись. Номарх в действительности стал миниатюрным фараоном в пределах своего небольшого царства, и таковым он продолжал оставаться в эпоху XII династии. Хотя и меньших размеров, его резиденция всё же включала свиту, напоминавшую двор фараона, и гарем; далее, его правительство нуждалось в главном казначее, суде с канцеляриями, писцами и чиновниками и во всём основном правительственном аппарате, который мы находим в царской резиденции. Посредством такой организации номарх собирал доходы со своих поместий. Он был верховным жрецом или главой жречества и командовал подчинённой ему милицией, имевшей постоянную организацию. Силы, которыми он располагал, были значительны.

Номарх Антилопьего нома имел под своим начальством 400 человек собственного войска во время похода в Нубию и 600 человек во время экспедиции через пустыню в золотые копи на Коптской дороге. Номарх, живший в Копте, мог послать свою собственную экспедицию в хаммаматские каменоломни, доставившую домой две глыбы в 17 футов, и вторую экспедицию, вернувшуюся назад с глыбой длиной в 20 футов, которую тащили около 200 человек за 50 миль по выжженной дороге через пустыню к Нилу. Рабочие номарха Заячьего нома тащил и из хатнубских каменоломен к реке, за десять миль, огромную глыбу алебастра, весившую более 600 тонн и достаточно длинную, чтобы из неё вышла статуя номарха высотой около 22 футов. Эти владетели могли строить храмы и воздвигать общественные здания в своих главнейших городах. Они развивали ремёсла и поощряли промышленность, и их непосредственный интерес и личное наблюдение обусловили собою период небывалого экономического развития.

В словах одного из сиутских номархов эпохи гераклеопольского владычества заключается намёк на тенденцию эпохи, он говорит: «Я был богат зерном. Когда страна испытывала нужду, я поддерживал город с помощью ха и хекет (меры зерна); я позволял гражданину брать для себя зерна, и его жене, вдове и её сыну. Я сложил все недоимки, которые, как я нашёл, считали за ними мои предки. Я покрыл пастбища скотом, у каждого человека было много приплода, коровы телились дважды, загоны были полны телят». Новый проведённый им оросительный канал, несомненно, значительно увеличил доходность его поместий. Преданные чиновники номарха проявляют ту же заботливость о благосостоянии области, находившейся под их управлением. Так, в эпоху XI династии, помощник казначея фиванского нома, живший в Гебелейне, говорит: «Я поддерживал Гебелейн в неурожайные года, когда испытывали нужду 400 человек. Я не похищал дочери у человека, я не отнимал его поля. Я составил четыре стада из коз и приставил к каждому стаду людей; я составил два стада из рогатого скота и одно стадо из ослов. Я разводил всевозможный мелкий скот; я сделал тридцать судов; затем ещё тридцать судов, и я привёз зерна для Эсне и Туфиума после того, как Гебелейн получил поддержку. Фиванский ном поднялся вверх по течению (в Гебелейн за продовольствием). Никогда Гебелейн не посылал ни вверх, ни вниз по течению в другую область (за продовольствием)».

Таким образом, номарх посвятил себя интересам своего народа и был озабочен тем, чтобы оставить по себе потомству репутацию милосердного и заботливого правителя. Все вышеприведённые летописи, имеющие целью увековечить такую память среди народа, взяты из надписей в гробницах. Ещё определённее в том же направлении место из биографии Амени, номарха Антилопьего нома, начертанной в его гробнице в Бени-Хасане; «Не было ни одной дочери гражданина, с которой я поступил бы дурно, не было ни одной вдовы, которую я бы угнетал; не было ни одного крестьянина, которого я бы оттолкнул; не было ни одного пастуха, которого я бы прогнал; не было ни одного надсмотрщика над крепостными земледельцами, чьих людей я бы взял за (неуплаченные) подати; не было ни одного несчастного в моей области; не было ни одного голодного в моё время. Когда наступили голодные года, я вспахал все поля Антилопьего нома, вплоть до южного и северного рубежа, сохранив его население живым и доставляя ему пропитание, так что не было ни одного голодного. Я давал вдове так же, как и имевшей мужа. Ни в чём, что я давал, я не возвышал великого над малым. Затем наступили (года) обильного Нила, богатые зерном и всякими вещами, но я не собирал недоимок с полей». Принимая во внимание естественное желание номарха поведать о наиболее благоприятных сторонах своей деятельности, всё же очевидно, что патриархальный характер его управления областью с ограниченным населением, лично ему известным, благодаря почти ежедневному соприкосновению, был необычайно благодетелен для страны и всего народонаселения.

Не все вотчины, которыми управлял номарх, являлись его неограниченной собственностью. Его имущество состояло из земель и доходов двоякого рода: «отцовского поместья», полученного от предков и бывшего родовым, и «княжеского поместья», которое не могло переходить по завещанию и в случае смерти номарха всякий раз заново даровалось как надел фараоном его наследникам. Именно это обстоятельство и давало до известной степени возможность фараону держать в своих руках ленных владетелей и сажать по всей стране сторонников своего дома. Тем не менее фараон не мог не считаться с прямым наследником, определявшимся через старшую дочь, и, как мы наблюдали в случае Сиута, последняя могла даже править вотчиной после смерти своего отца, пока её сын не становился достаточно взрослым, чтобы взять управление в свои руки. Великолепные гробницы владетелей Антилопьего нома в Бени-Хасане заключают данные, которые чрезвычайно ясно говорят о влиянии этих обычаев на судьбы владетельной фамилии. Когда восторжествовал Аменемхет I, он назначил, как мы видели, одного из своих приверженцев, некоего Хнумхотепа, князем Менат-Хуфу главного города «Горизонта Гора», принадлежавшего к Антилопьему ному, где вскоре Хнумхотепу удалось сделаться номархом. В виде особой милости Сенусерта I, после смерти Аменемхета I, двое сыновей Хнумхотепа унаследовали вотчины своего отца. Нахт был назначен князем Менат-Хуфу, а Амени, о благодетельном правлении которого мы только что читали, получил Антилопий ном.

Их сестра Бекет вышла замуж за могущественного придворного чиновника, визиря и губернатора столицы, Нехри, бывшего номархом соседнего Заячьего нома.

Сын этой четы, другой Хнумхотеп, благодаря наследованию через мать, был назначен наследником своего дяди Нахта, князя Менат-Хуфу. Заметив, насколько важным был в глазах фараона факт рождения от дочери номарха, Хнумхотеп II в свою очередь женился на Хети, старшей дочери своего северного соседа, номарха Шакальего нома. Вследствие этого старший сын Хнумхотепа II имел через свою мать право на Шакалий ном, куда на законном основании он и был назначен фараоном; что же касается второго сына от этого брака, то этот последний, после ряда придворных отличий, получил отцовскую вотчину Менат-Хуфу. История этой линии на протяжении четырёх поколений показывает, таким образом, что фараон не мог не считаться с правами наследников могущественной фамилии, и признание их несомненно ограничивало власть, которую он мог проявлять при существовании менее сильной династии вельмож.

В настоящее время невозможно определить, в какой мере ощущали местные владетели давление фараона в своём управлении и администрации. В номе, по-видимому, находился царский уполномоченный, обязанный блюсти интересы фараона, а также были там «надзиратели за коронными владениями» (вероятно, подчинённые ему), заведовавшие стадами в каждом номе. Но сам номарх был посредником, через руки которого проходили все доходы сокровищницы с нома. «Все налоги царского дома проходили через мои руки», – говорит Амени из Антилопьего нома. Сокровищница была органом центрального правительства, сообщавшим административное единство иначе слабо сплочённой совокупности номархий. У неё была в каждом номе доходная собственность. В некоторых случаях эта последняя, как мы уже заметили, управлялась, по-видимому, правительственными надзирателями; по большей же части она предоставлялась в распоряжение владетельного вельможи, как часть «княжеского поместья». «Артельные старосты коронных владений Антилопьего нома: передали Амени три тысячи быков, о которых он ежегодно давал отчёт фараону. По поводу этого он говорит: «Меня хвалили за это во дворце (фараона). Я вносил все подати за них в царский дом; не числилось за мной недоимок ни в одной из его (царя) канцелярий». Тутхотеп, номарх Заячьего нома, описывал с большой гордостью в своей гробнице в Эль-Берше «большие количества своего скота, полученного от царя и своего скота с «отцовского поместья» в участках Заячьего нома» Мы не можем даже гадать о величине или размерах собственности, принадлежавшей короне в номах и «княжеских поместьях», но несомненно, что притязания могущественных ленных владетелей значительно урезывали традиционные доходы царского дома.

Фараон уже больше не мог распоряжаться неограниченно доходами страны, как в эпоху Древнего царства, хотя формально и считалось, что его вельможи владеют своими вотчинами лишь с соизволения царя. Зато у сокровищницы явились теперь другие источники доходов, которые, если и не были совершенно новыми, то по крайней мере стали с этих пор энергично эксплуатироваться. Кроме внутренних доходов, включавших подати с номов и резиденций, фараон получал ещё регулярный доход с золотых копей в Нубии и на Коптской дороге к Красному морю. Торговля с Пунтом и южными берегами Красного моря была, по-видимому, исключительной прерогативой фараона и должна была приносить значительный доход, равным образом, копи и каменоломни на Синайском полуострове, а также, быть может, и хаммаматские каменоломни представляли собою регулярный источник дохода. Покорение Нубии и время от времени хищнические экспедиции в Сирию и Палестину также вели к желанному пополнению сокровищницы.

Центральным органом сокровищницы всё ещё являлся «Белый Дом», который через отделения житницы, «двойной золотой дом», «двойной серебряный дом», отделения, ведавшие стадами и другими продуктами страны, собирал в центральные амбары и склады годичные поступления в казну фараона. Нужны были на реке целые флотилии транспортных судов для перевозки огромного количества поступавших продуктов. Во главе «Белого Дома» стояли по-прежнему главный казначей и его помощник, «казначей бога», и энергичное управление того времени видно из частых отчётов этих деятельных чиновников, из которых явствует, что несмотря на своё высокое положение они часто лично блюли интересы царя на Синайском полуострове, в Хаммамате, на берегах Красного моря в конце Коптской дороги. Ясно, что деятельность сокровищницы значительно расширилась со времени Древнего царства. Количество низших служащих, управителей, надзирателей и писцов, наполнявших канцелярии начальников отделений, значительно увеличилось. Чиновники присвоили себе ряд титулов, и появилось множество дотоле неизвестных рангов. Среди них занимают более видное положение, чем прежде, инженеры и умелые мастера, разрабатывавшие копи и каменоломни под начальством административных чиновников. Благодаря таким условиям стало возможным появление среднего должностного класса.

Правосудие, как и в эпоху Древнего царства, отправлялось административными чиновниками; так, один «казначей бога» с гордостью заявляет, что он один «знал законы и осмотрительно применял их». Шесть «больших палат» или судебных присутствий под председательством визиря находились в Иттауи. Кроме того, существовала «палата тридцати», очевидно, отправлявшая судебные функции также под председательством визиря, но отношение её к шести «большим палатам» неясно. В то время существовала более чем одна «южная десятерица», и «вельможам южных десятериц» часто доверялись царём различные исполнительные и административные поручения. Как мы увидим, в их обязанностях входили отчёты о цензах и обложениях, но их отношение к судебной администрации не вполне ясно.

Магистраты с единственным титулом «судьи», надгробные плиты которых временами находят, являлись, быть может, состоятельными представителями среднего класса, исполнявшими судейские функции в пределах ограниченной местной юрисдикции. Законы, по которым они судили, не дошли до нас, но, без сомнения, они были разнообразны и допускали тончайшие различия. Один из сиутских номархов заключает контракт между собою как князем и собою как верховным жрецом храма в родном городе, соблюдая при этом тончайшее различие прав, которыми он обладал в каждой из этих двух различных должностей.

Скудные летописи того времени проливают слишком мало света на прочие органы правительства, как-то земле-управление, оросительную систему и т. п. В интересах производства общественных работ, а также отчётности по цензам и обложениям, страна была разделена на два административных округа, северный и южный, и «вельможи южных десятериц» служили в обоих округах, откуда следует, что их деятельность не ограничивалась одним югом. Должность губернатора Юга исчезла, и уже к концу Древнего царства его титул стал просто почётным наименованием или даже не употреблялся вовсе. Существовала подробная система регистрации. Каждый глава семейства вносился в списки со всеми домочадцами, крепостными и рабами, как только обзаводился самостоятельным хозяйством. В земском присутствии, одном из приказов, подведомственных визирю, где производилась вся подобная регистрация, он давал клятву в точности записи «вельможей южных десятериц». Такое занесение в списки происходило, вероятно, через определённые промежутки времени, по некоторым указаниям – через каждые пятнадцать лет.

Таким образом, в ведении визиря находились по-прежнему центральные правительственные архивы, и все отчёты по земельной администрации с регистрацией цензов и обложений сосредоточивались в его канцеляриях, поэтому он называет себя человеком, «утверждающим пограничные записи, размежёвывающим земельного собственника с его соседом». Как и прежде, он был ещё сверх того главой судебной администрации, в качестве председателя «шести больших палат» и «палаты тридцати», и в случае, когда он занимал ещё должность главного казначея, как это делал могущественный визирь Ментухотеп при Сенусерте I, то данные, которые он мог сообщить о себе на своей надгробной плите, звучали как декларация царских полномочий. История возвышения Аменемхета I, по-видимому, из положения визиря ясно доказывает, что последний мог быть опасен для короны. Его высокому посту был присвоен ранг князя и сиятельного вельможи, и в некоторых случаях он управлял номом.

Теперь, более чем когда-либо, было необходимо, чтобы правительственный аппарат находился в руках людей безусловно лояльных. Ко двору фараона призывались молодые люди, чтобы в них с годами росла преданность своему владыке. Так, Сенусерт III писал главному казначею Ихернофрету, доверяя ему поручение: «Моё величество посылает тебя, будучи уверен в сердце, что ты сделаешь всё согласно желанию моего величества, ибо ты обучался под руководством моего величества, ты прошёл школу моего величества и обучение исключительно при моём дворе». Но даже и при таких условиях требовалась неусыпная бдительность, дабы обеспечить царю безопасность и воспрепятствовать тщеславной знати, служившей фараону, достигнуть опасного могущества. Мы увидим, что чиновники Аменемхета I злоупотребили его доверием и покусились на его жизнь; в отдалённой Нубии Ментухотеп, местный военачальник Сенусерта I, как Корнелий Галл при Августе, настолько выдвигал себя вперёд на победных памятниках царя, что его изображение пришлось стереть, а сам вельможа, по всей вероятности, впал в немилость.

Тактичное отношение к фараону было безусловно необходимо для карьеры, и мудрецы прославляют того, кто умеет молчать на царской службе. Сохетепибра, вельможа при дворе Аменемхета III, оставил на своей могильной плите увещевание к детям служить верою и правдою царю, причём говорит среди многих других вещей: «Сражайтесь за его имя, оправдывайтесь, клянясь им, и у вас не будет забот. Любимец царя благословен, но нет могилы для человека, враждебного его величеству: тело его будет брошено в воду».

При таких условиях фараону ничего другого не оставалось, как окружить себя необходимой силой, чтобы в случае надобности заставить себя слушаться. Поэтому возник класс военной свиты или, буквально, «спутников его величества». Это были профессиональные солдаты, первые, о которых нам что-либо известно в Древнем Египте. Они были расквартированы отрядами в сто человек во дворце и царских крепостях, от пределов Нубии до границ Азии. Число их в настоящее время невозможно определить. Во всяком случае они образовали ядро постоянной армии, хотя, несомненно, они были ещё чересчур малочисленны, чтобы носить такое название. Откуда они набирались, также неизвестно, но их начальники, по крайней мере, были по своему происхождению выше среднего класса. Мы найдём их принимающими участие в качестве самой значительной силы во всех войнах фараона, особенно в Нубии, а так-же в царских экспедициях в копи, каменоломни и порты Красного моря. Тем не менее большая часть армии фараона состояла в это время из свободных от рождения граждан среднего класса, составлявших милицию или постоянное войско номарха, который по зову царя становился сам во главе их и вёл их на подмогу к своему сюзерену. Следовательно, во время войны армия составлялась из отрядов, которые приводились ленными владетелями и состояли под их командой. В мирное время они часто привлекались в качестве смышлёных людей для перенесения больших памятников и общественных работ. Все свободные граждане, включая жрецов, организовались и зарегистрировались в «поколения», термин, обозначавший категории юношей, обязанных нести одна за другой военную или гражданскую службу.

Как и в эпоху Древнего царства, война сводилась почти исключительно к ряду плохо организованных хищнических набегов, отчёты о которых ясно обнаруживают по-прежнему невоинственный дух египтян.

Обособление знати от двора, начавшееся с VI династии, привело к образованию провинциального общества; следы этого последнего мы находим, главным образом, в Элефантине, Берше, Бени-Хасане и Сиуте, где сохранились гробницы номархов, и в Абидосе, где представители всех классов желали быть погребёнными или воздвигнуть памятную доску. Жизнь высшего сословия не сосредоточивалась больше при дворе, и знать, рассеянная по всей стране, приняла местные формы. Номарх со своим большим семейным кругом, своими общественными развлечениями, своими охотами и своим спортом представляет собою интересную и живописную фигуру деревенского вельможи, которой мы охотно занялись бы, если бы позволило место. Для этой эпохи характерно значение среднего класса; в известной мере оно явствует из того факта, что гробница, надгробная плита и загробное снаряжение стали необходимыми также и для значительной части этого класса, не чувствовавшего подобной надобности и не оставившего такой памяти о своём существовании в эпоху Древнего царства.

В абидосском некрополе погребено около 800 человек той эпохи; из них четвертая часть не имеет вовсе титулов ни по должности, ни по происхождению. Они иногда обозначают себя «жителями города», но на могильной плите стоит только имя, без всякого указания на положение собственника. Одни из этих людей были торговцами, другие – землевладельцами, третьи – ремесленниками и мастерами, но среди них были люди состоятельные и склонные к роскоши. В художественном институте в Чикаго есть красивый саркофаг, принадлежащий нетитулованному гражданину и сделанный из дорогого ливанского кедра. К ним мы должны, без сомнения, отнести и тех, которые ставят перед своим именем указание на своё прозвище, вроде: «мастер, изготовитель сандалий», «золотых дел мастер» или «медник», без дальнейшего обозначения своего положения в свете. Из числа лиц, имеющих титулы по должности на этих могильных плитах эпохи Среднего царства в Абидосе, значительное большинство было мелкими служащими, лишёнными каких бы то ни было титулов по происхождению и, без сомнения, принадлежавшими к тому же среднему классу.

Правительственная служба была подходящей карьерой для молодых людей, занимавших подобное положение в свете; помощник казначея, который, если вспомнит читатель, так заботился о поддержании фиванского нома, намеренно называет себя «гражданином». Наследование сыном отцовского звания, практиковавшееся уже в эпоху Древнего царства, стало теперь постоянным явлением. На могильных плитах встречается просьба к прохожим помолиться об умершем, если они желают, чтобы их дети унаследовали их должности. Обычай передачи звания по наследству должен был неизбежно вести к образованию среднего служилого класса. Умение читать и писать также возвышало представителей этого последнего над людьми того же общественного положения, как и они, но лишёнными образования. Некий отец, везущий сына в придворную писарскую школу, убеждает его быть прилежным и, приводя одну пословицу за другой, доказывает, что каждое занятие изобилует трудностями и тяготами, в то время как занятие писца ведёт к почестям и богатству³⁷. Хотя образцы искусств красноречиво свидетельствуют, что мастера того времени были нередко людьми в высокой мере одарёнными, положение которых в свете могло считаться завидным, тем не менее средний класс писцов и чиновников, как мы только что видели, смотрел на них свысока и превозносил своё звание над всеми другими. Начиная с этого времени, мы постоянно находим, что писец превозносит свои познания и своё положение. В то время как из памятников Древнего царства мы узнаём лишь о жизни титулованной придворной знати и крепостных в их поместьях, в эпоху Среднего царства мы, следовательно, находим процветающий и нередко зажиточный средний провинциальный класс, который имеет иногда собственных рабов и земли и делает приношения от первых плодов в городской храм, по примеру самого номарха.

Номарх весьма заботился о благосостоянии этого класса, и читатель вспомнит о его пожертвованиях зерном этому классу во время голода. Один из представителей среднего класса записал о своём благосостоянии на надгробной плите в таких словах: «У меня были хорошие сады и высокие смоковницы, я построил у себя в городе просторный дом и высек гробницу в своих погребальных скалах. Я сделал канал для своего города, и я возил по нему (народ) в своей лодке. Я был готов (служить), руководя своими крестьянами вплоть до того дня, когда всё было кончено со мною (день смерти), когда я передал это (своё состояние) сыну по завещанию». Внизу общественной лестницы находились безымённые крепостные «крестьяне» только что прочтённой нами надписи, трудовые миллионы, на которых держалось земледелие страны, – презренный класс, чей труд тем не менее являлся базисом экономической жизни страны. В номах крестьяне занимались также ремёслами, и мы видим их на рельефах в Бени-Хасанских гробницах и в других местах занятыми всякого рода ручным трудом.

Предназначались ли вырабатываемые ими вещи для потребления в поместьях номарха, или также в значительной мере они шли на рынки по всей стране, где покупались средним классом, – остаётся совершенно неизвестным.

Ни в одной стороне жизни египтян Среднего царства не сказывается так явно изменение и развитие, как в религии. Здесь снова перед нами новый период. Официальное главенство Ра, столь очевидное со времени возвышения V династии, сохранилось в течение внутренних смут, следовавших за падением Древнего царства, и при возникновении ХII династии его торжество было полным. Другие жреческие коллегии, желавшие отвоевать для своего, быть может, всецело местного божества частицу славы бога-солнца, постепенно открыли, что оно лишь форма и имя Ра, и некоторые из них зашли настолько далеко, что их теологические спекуляции отразились на имени бога. Так, например, жрецы бога-крокодила Себека³⁸. не имевшего вначале никакого касания к богу-солнцу, назвали его теперь «Себек-Ра». Подобным же образом Амон, до тех пор незначительный местный бог Фив, несколько выдвинувшийся вследствие политического возвышения города, стал отныне богом-солнцем и стал обычно именоваться своими жрецами Амоном-Ра. В этом движении заключались зачатки тенденции в сторону пантеистического солярного монотеизма, который мы в своё время проследим вплоть до его замечательного конца.

Храмы, вероятно, несколько увеличились в размерах, но официальный культ, по существу, не изменился, и всё ещё было мало жрецов. Храм Анубиса, построенный Сенусертом II в Кахуне, вблизи Файюма, находился в ведении всего лишь одного знатного человека на положении «храмового старосты», имевшего под своим начальством «главного чтеца» и девять помощников.

Только «храмовой староста» и «чтец» состояли постоянно при святилище, тогда как девять помощников были мирянами, служившими при храме только один месяц в году, по истечении которого они уступали своё место новым девяти, сдавая им на руки храмовое имущество.

Кроме того, для низших служебных обязанностей существовали шесть привратников и два служителя.

Торжество Осириса было не менее полным, чем Ра, хотя и вследствие совершенно иных причин. Главенство Ра было в широкой мере обусловлено его политическим господством, ещё усиленным тем престижем, которым бог-солнце всегда пользовался в Нильской долине; в то время как авторитет Осириса не имел никакого отношения к государству и всецело был обязан народу. Вполне возможно, что жрецы способствовали его торжеству путём настойчивой пропаганды, но поле их деятельности было среди народа. В Абидосе миф об Осирисе вылился в ряд драматических представлений, в которых главные события жизни, смерти и конечного торжества бога ежегодно изображались жрецами перед толпой. В некоторых частях представления позволялось принимать участие народу, и всё в целом было, без сомнения, настолько же многозначительно в глазах толпы, как представления страстей в средние века. Мы нередко находим на могильных плитах молитву о том, чтобы в будущем иметь возможность покидать гробницу и присутствовать на этих праздничных представлениях. Среда инсценированных событий имело место прецессионное перенесение тела бога в его усыпальницу для погребения. Было вполне естественно, что этот обычай приведёт, наконец, к признанию места в пустыне за Абидосом, игравшего в обряде роль усыпальницы, подлинной гробницей Осириса, и так гробница царя I династии Джета, правившего более чем тысячу лет назад, считалась уже в эпоху Среднего царства гробницей Осириса. С возрастанием почитания она стала подлинной священной усыпальницей, и с Абидосом, в отношении святости, не могло равняться никакое другое место в Египте. Всё это оказывало на народ сильнейшее влияние. Люди стекались на поклонение, и древняя гробница Джета была погребена под целою горою сосудов, заключавших приношения по обету. Если представлялось возможным, египтянин погребался в Абидосе внутри ограды, заключавшей храм бога, пока гробницы не стали захватывать площади храма, и жрецы не сочли нужным, дабы воспрепятствовать этому, обнести их стеной. Начиная с самого визиря и кончая смиреннейшим батраком, мы видим египтян заполняющими это наисвященнейшее кладбище страны. Когда погребение в Абидосе было невозможно, как, например, для номарха, знатные покойники, по крайней мере, привозились туда после бальзамирования, чтобы побыть вблизи великого бога и присутствовать некоторое время при его церемониях, после чего они отвозились назад и погребались дома. Что же касается большинства людей, для которых даже и это было недоступно, то они ставили там памятные плиты для самих себя и для своих родственников, на которых обращались к богу с прославлением и молитвой о том, чтобы он вспомнил их на том свете. Царские чиновники и правительственные эмиссары, которых дела приводили в город, не упускали случая поставить такую плиту, и дата, и характер их командировок, иногда начертанные ими на ней, сообщают нам драгоценные исторические факты, о которых мы иначе ничего бы не знали.

Вследствие того, что переживания умершего всё больше отождествлялись с судьбою Осириса, начали полагать, что суд, перед которым пришлось предстать богу, ожидал также всех отправлявшихся в его царство. Довольно странно, что сам Осирис председательствовал в судилище, перед которым, предполагалось теперь, надлежало предстать всякому прибывающему в потусторонний мир. Он был известен как Судья уже в эпоху Древнего царства, но не ранее эпохи Среднего царства эта идея развилась вполне и прочно укоренилась в потусторонних воззрениях египтян. Умерший вводился в судную палату и представал перед Осирисом, восседавшим на престоле, и сорока двумя ужасными божествами, представлявшими собою номы, на которые делился Египет. Здесь он обращался к судьям и перед каждым из сорока двух богов заявлял о своей невиновности в том или ином грехе, в то время как сердце его взвешивалось на весах, на другой чаше которых находилось перо, символ истины, с целью испытать правдивость его уверений. Сорок два греха, в которых, по его словам, он был повинен, являются теми же, которые одинаково осуждаются и современной совестью; они могут быть суммированы как убийство, воровство, в особенности ограбление меньшей братии, ложь, обман, лжесвидетельство и клевета, оскорбление, половая распущенность, разврат, супружеская измена и кощунство против богов или умерших, как-то хула или похищение погребальных приношений. Можно видеть, что нравственный уровень был высок³⁹; кроме того, в этом суде египтяне впервые в истории выразили вполне определённо ту идею, что судьба умершего всецело зависит от нравственного характера земной жизни, – идею будущей ответственности, первые намёки на которую мы находим в эпоху Древнего царства. Концепция в целом замечательная, тысячу или более лет спустя никакой подобной идеи не возникало у других народов; и в Вавилоне, и в Израиле добрые и злые, все одинаково сходили после смерти в Шеол, где между ними не делалось никакого различия. Те, которые не проходили благополучно через судилище Осириса, осуждались испытывать голод, жажду, лёжа во мраке могилы, откуда они не смели выйти, чтобы увидеть солнце. Существовали также страшные палачи, из которых один, представлявший собою ужасное сочетание крокодила, льва и гиппопотама, присутствовал на суде, и ему отдавались на растерзание виновные.

Блаженные умершие, благополучно прошедшие через судилище, получали каждый наименование «правогласный», термин, понимавшийся как «торжествующий» и как таковой употреблявшийся с тех пор. Каждый умерший получал это наименование из уст живых; оно всегда писалось после имени умершего, и в конце концов также и после имени живых людей в предвидении их блаженного будущего.

Преобладавшее представление о грядущей жизни не стало возвышеннее благодаря всеобщему признанию Осириса, напротив, все старые воззрения невыразимо переплелись между собою, и путаница ещё только усугубилась вследствие попытки примирить их с религией Осириса, с которой вначале у них не было ничего общего. Излюбленная идея по-прежнему та, что умершие находятся на полях Иалу, наслаждаясь миром и изобилием, которому они содействуют, путём возделывания плодородных равнин острова, приносящих хлебные злаки высотой в двенадцать футов. В то же время они могут жить в гробнице или оставаться по соседству с нею, они могут возноситься на небо и становиться спутниками Ра, они могут нисходить в царство Осириса, в преисподнюю, или же они могут поселиться с великим мертвецом, некогда правившим Египтом, в Абидосе.

В одном важном отношении воззрения египтян на будущее состояние претерпели поразительное изменение: умершего ожидают теперь в ином мире бесчисленные опасности, в ожидании которых его следует заранее предостеречь и вооружить. Не считая змей, обычных в текстах пирамид, его ожидают самые ужасные враги. Там есть крокодил, который может похитить у мертвеца все его могущественные чары, враги воздуха, которые могут отвратить дыхание от его ноздрей; вода может вспыхнуть пламенем, когда он станет пить; его могут лишить посмертной пищи и питья и заставить пожирать отбросы собственного тела; у него могут отнять его престол и его место; его тело может подвергнуться разрушению; враги могут похитить у него рот, сердце или даже голову; и если они отнимут у него имя, то всё его тождество с самим собою будет утеряно или уничтожено. Ни одно из этих представлений не содержится в текстах пирамид, вышедших с тех пор из употребления. Повторяем, умерший должен быть предупреждён и вооружён на случай всех этих опасностей, и поэтому со времени Древнего царства возникла масса магических формул, точно произнося которые мертвец мог одолеть врагов и жить победоносно и в безопасности. Эти чары сопровождаются другими, сообщающими мертвецу возможность принимать любую форму, какую он пожелает, выходить по своей воле из могилы наружу или возвращаться в неё и воссоединяться с телом. Суд изображается со всеми подробностями, со всем тем, что следовало говорить умершему. Всё это было написано для пользования умершего на внутренней стороне саркофага, и хотя ещё не существовало канонического собрания магических текстов, всё же они образовали ядро позднейшей «Книги мёртвых», как называли её египтяне, подразумевая её великое назначение сообщать мертвецу способность покидать могилу. Можно видеть, что этот род литературы давал нещепетильному жречеству возможность наживы, которой они не упускали случая пользоваться в позднейшие столетия. Они уже сделали попытку составить нечто вроде путеводителя по загробному миру или географии иного мира, с картой двух путей, по которым путешествовал умерший. Эта «Книга двух дорог» была, вероятно, составлена не для чего иного, как для наживы; и с породившей её тенденцией мы ещё встретимся, говоря о следующих столетиях, как с наиболее пагубным влиянием в египетской жизни и религии.

В сфере вещественной обстановки умершего мы находим, что мастаба, хотя и не вполне исчезнувшая, в большинстве случаев заменялась гробницами, высеченными в скалах, которые были найдены знатными людьми Верхнего Египта весьма практичными и подходящими уже в эпоху Древнего царства. Но цари, как мы увидим, продолжали строить пирамиды. Обстановка, долженствовавшая окружать умершего в гробнице, часто бывает теперь нарисована на внутренних стенках его саркофага. Кроме того, вблизи помещалась богатая обстановка, включая модель барки со всем экипажем, с тою целью, чтобы умерший мог без труда переправиться через водное пространство к островам блаженных. Возле пирамиды Сенусерта I в песках были даже зарыты пять больших нильских лодок, которые, предполагалось, должны были перевезти через водное пространство царя и его домочадцев. В добавление к статуе, помещаемой в гробнице, царь жаловал заслуженным вельможам вторую статую, несшую на себе посвящение в честь его и помещавшуюся в одном из больших храмов: там на её долю приходилась часть приношений, которые, будучи предложены богу, распределялись с иным назначением; и, что казалось ещё желаннее, благодаря этому знатный умерший имел возможность принимать участие во всех празднествах, справлявшихся в храме, как он привык это делать при жизни.

Мы видели, что при сильном и искусном управлении Аменемхета I права и преимущества, завоёванные могущественной земельной знатью, были впервые надлежащим образом урегулированы и подчинены централизованному авторитету царской власти, что давало возможность стране вновь пользоваться после долгого перерыва несравненным преимуществом единообразного управления национальными делами⁴⁰. Эта трудная и тонкая задача, без сомнения, заняла большую часть правления Аменемхета I; но раз исполненная, она позволила его династии управлять страной в течение более двух столетий. Возможно, что ни в какой иной период истории Египта не пользовалась страна таким всеобъемлющим и полным благоденствием, как тогда.

Сам Аменемхет говорит об этом:

Я умножил пшеницу и любил бога ячменя.

Нил был благосклонен ко мне.

Не было при мне ни голодного, ни жаждущего.

Жили в мире, благодаря моим делам.

Всё, что я приказывал, было хорошо.

(Перевод заимствован из книги Б. А. Тураева «История древнего Востока». I, 225.)

Несмотря на всё это, когда Аменемхет полагал, что он и его династия прочно утвердились на престоле страны, обязанной ему столь многим, в кругу приближённых к нему должностных лиц возник чёрный заговор. По-видимому, этот последний зашёл настолько далеко, что на особу царя было произведено нападение ночью, и царь должен был выдержать схватку с нападавшими на него в своей опочивальне. Как бы то ни было, дворцовые залы огласились лязгом оружия, и жизнь царя находилась в опасности. В 1980 г. до н.э., вероятно, вскоре после этого случая и, без сомнения, под его влиянием, Аменемхет назначил своего сына Сенусерта, первого из числа носивших это имя, своим соправителем, Принц занял высокий пост с большим запасом энергии, и так как внутренние дела страны становились всё более и более устойчивыми, он имел возможность посвятить внимание завоеванию крайнего юга, прерванному восстанием феодальных владетелей и падением VI династии. Несмотря на результаты, достигнутые этой последней на юге, страна ниже первых порогов, вплоть до Эдфу на север, всё ещё считалась принадлежащей к Нубии и продолжала носить название Тапедет, «Страна Лука», обычно прилагавшееся к Нубии. В 29 год правления старого царя египетские войска проникли в Уауат до Короско, конечного пункта дороги через пустыню, пересекающей большую западную излучину Нила, и захватили много пленных среди маджаев в стране, лежащей по ту сторону. Едва ли можно сомневаться в том, что юный Сенусерт лично руководил этой экспедицией.

Возобновлены были также работы в хаммаматских каменоломнях, а кроме того, на восток от Дельты были наказаны «троглодиты, азиаты и жители песков». Восточная граница Дельты была усилена в дальнем конце Вади-Тумилата крепостью, быть может, существовавшей уже при фараонах Древнего царства; и в ней был помещён гарнизон с часовыми, бессменно находившимися на сторожевых башнях. Таким образом, как на севере, так и на юге, велась одинаково агрессивная политика, границы укреплялись, и иноземные сношения царства находились под неустанным надзором.

Когда старый царь почувствовал приближение смерти, он передал своему сыну краткие наставления, заключавшие зрелую мудрость, накопленную им в течение долгого земного поприща. Читатель ясно почувствует в них ту горечь, которая переполняла душу старого Аменемхета со времени покушения на его жизнь приближённых. Он говорит своему сыну:

Внимай тому, что я говорю тебе,

Чтобы ты мог быть царём над землёй,

Чтоб ты мог быть правителем стран,

Чтоб ты мог умножать добро.

Будь чёрствым в отношении ко всем подчинённым.

Люди остерегаются тех, кто держит их в страхе;

Не приближайся к ним один,

Не заполняй своего сердца братьями,

Не знай друзей,

И да не будет у тебя доверенных лиц –

В этом нет никакого смысла.

Когда ты спишь, принимай сам предосторожности,

Ибо не находится людей в злой день.

Я давал нищему, Я кормил сироту,

Я был доступен для простолюдина,

Как и для человека с положением.

Но евшие мой хлеб восстали на меня,

Те, которым я подавал руку, поднялись против меня.

Далее следует рассказ о неблагодарности людей, способных в конце концов покуситься на его жизнь, с целью подкрепить горький совет старого царя. Вероятно, вскоре после этого Сенусерт был послан с войском усмирять ливийцев на западной границе. Во время отсутствия принца в 1970 г. до н.э. Аменемхет умер, после 30-летнего царствования. Спешно были посланы гонцы известить Сенусерта о кончине его отца. Не сообщая армии о случившемся, принц в ту же ночь поспешно покинул лагерь и направился в столицу Иттауи, где вступил на престол прежде, чем какой-либо претендент из числа гаремных сыновей успел опередить его. Всё происшествие характерно для любой царской линии с древнейших времён на Востоке. Весть о смерти старого царя, случайно подслушанная в палатке Сенусерта, повергла в такой ужас вельможу по имени Сину-ха, что последний немедленно спрятался и при первой возможности бежал в Азию, где оставался много лет. Неизвестно, был ли он виновен в каком-нибудь поступке, вызвавшем неудовольствие принца-соправителя, или же у него были косвенные права на престол, освободившийся после смерти Аменемхета, но так или иначе его поспешное бегство из Египта служит другим красноречивым доказательством опасных сил, разнуздывавшихся со смертью фараона.

Предприятия династии Аменемхета за пределами Египта – в Нубии, Хаммамате и на Синайском полуострове – запечатлелись гораздо полнее в этих странах, нежели её благодетельное и успешное правление в самом Египте; её достижения, по меньшей мере поскольку они записаны, могут быть яснее прослежены за пределами страны, нежели дома. Поэтому удобнее сначала проследить чужеземные предприятия династии, чем начинать сразу с её деятельности внутри страны. Благодаря десятилетнему опыту, приобретённому за то время, когда он был соправителем отца, Сенусерт I мог поддержать с полным блеском престиж своей династии.

Он вполне доказал, что может руководить великими предприятиями, перешедшими к нему по наследству.

Завоевание Нубии продолжалось по-прежнему; феодалы получили приказание доставить отряды, и Амени, впоследствии правитель Антилопьего нома, сообщает в своей Бени-Хасанской гробнице, что его отец, которого Аменемхет I назначил номархом, был теперь слишком стар, чтобы предпринимать такой поход, и что поэтому он сам как заместитель отца стал во главе войск Антилопьего нома и проник в Куш под начальством своего владыки Сенусерта I. Война, таким образом, была перенесена за вторые пороги в обширную страну, известную под названием Куш, часто появляющимся теперь в анналах, начертанных на памятниках, в то время как в эпоху Древнего царства это название встречается только один раз. Мы ничего не знаем о перипетиях кампании, но она не сопровождалась серьёзными сражениями, так как Амени хвалится, что он вернулся назад, не потеряв ни одного человека. Номарх Элефантины, как и в эпоху VI династии, принимал видное участие в походе, и, быть может, в эту экспедицию был пойман слон, о котором он говорит в своей асуанской гробнице. Кампания интересна тем, что, насколько известно, она является первой из числа проведённых в чужой стране лично самим фараоном. Время экспедиции неизвестно, но она, без сомнения, предшествовала той, которая имела место спустя восемь лет после смерти отца фараона, ибо тогда Сенусерт I не считал уже более нужным руководить лично завоеванием юга. В следующую кампанию в Куш он отправил одного из своих военачальников по имени Ментухотеп. Последний оставил большую плиту в Вади-Хальфе, сейчас же ниже вторых порогов, гласящую о его победах и дающую нам первый список завоёванных чужеземных стран и городов, которым мы обладаем. К сожалению, мы так мало знаем о нубийской географии той отдалённой эпохи, что только одна страна из числа десяти поименованных может быть установлена по карте. Она называлась Шет и лежала выше вторых порогов, в тридцати или сорока милях к югу от Вади-Хальфы, вблизи современного Кумме. Поэтому возможно, что плита Ментухотепа была поставлена поблизости, если не в самой покоренной им области. Мы уже говорили, что на этой плите Ментухотеп настолько выдвинул себя вперёд, что впоследствии его фигура была стёрта и вместо неё было высечено изображение бога. Отсюда следует, что победоносный начальник был смещён и впал в немилость. Страна была теперь настолько покорена, что можно было заставить вождей племён разрабатывать рудники на востоке, в Вади-Алаки и по соседству с ним, и Амени из Антилопьего нома был послан в Нубию с отрядом в 400 человек из его нома за добытым золотом. Царь воспользовался случаем отправить вместе с Амени молодого наследного принца, будущего Аменемхета II, с тем чтобы он мог познакомиться со страной, которую ему надлежало впоследствии покорить и присоединить к царству фараонов.

Также и золотоносная область на восток от Копта стала теперь эксплуатироваться, и верному Амени было поручено сопровождать визиря, посланного туда для того, чтобы доставить в сохранности драгоценные металлы в Нильскую долину Он успешно выполнил это с отрядом в 600 человек, навербованных в Антилопьем номе. По-видимому, Сенусерт I внимательно следил за развитием иноземных интересов Египта, и при нём мы впервые слышим о сношениях с оазисами. Если фараон и не был ещё в состоянии захватить их, то, очевидно, он поддерживал сношения с их городами. Икудиди, один из управителей Сенусерта I, был послан в большой оазис Эль-Харге, на запад от Абидоса, служившего отправной точкой для караванов, шедших туда. Своё посещение в город, где находилась священная усыпальница Осириса, Икудиди использовал, как и многие его сотоварищи, а именно – поставил там памятную стелу с молитвой богу. Случайное упоминание на этом памятнике о причине посещения им Абидоса является единственным источником, откуда мы узнаём о его экспедиции в оазис.

Без сомнения, сознание очевидного преимущества, выпавшего ему на долю вследствие того, что он был соправителем своего отца, побудило Сенусерта I назначить собственного сына на тот же пост. Когда он умер, в 1935 г. до н.э., после 35-летнего царствования, его сын Аменемхет II был его соправителем уже в течение трёх лет и стал единоличным главою без затруднений. Такую политику продолжал и Аменемхет II, и его сын Сенусерт II также правил три года вместе со своим отцом, вплоть до его смерти. В течение 50 лет, под властью этих двух царей, страна пользовалась прочным благосостоянием. Синайские копи стали вновь разрабатываться, и торговля с Пунтом, возобновлённая Аменемхетом II, продолжалась при его сыне. Дорога через пустыню из Копта, по которой можно было дойти в пять дней до Красного моря, была уже снабжена колодцами и станциями благодаря стараниям фиванских царей XI династии. Эта дорога была севернее той, которая проходила через Хаммамат, и приводила к небольшой гавани при выходе из современного Вади-Газуса, в нескольких милях к северу от позднейшей гавани в Косере, Леукос-Лимене Птолемеев. Двое из начальников, отплывших из этого порта (Вада-Газуса), оставили там надписи в память своего благополучного возвращения. Отдалённые берега Пунта постепенно стали более знакомы египетскому народу, и до нас дошла сказка, повествующая о чудесных приключениях моряка, потерпевшего кораблекрушение в тех водах. Нубийские золотые копи по-прежнему представляли собою источник богатства для царского дома, и египетские интересы в Нубии охранялись в Уауате крепостями, снабжёнными гарнизонами и подлежавшими периодическому контролю. В момент смерти Сенусерта II, в 1887 г. до н.э., всё было готово для полного покорения двухсот миль Нильской долины, между первыми и вторыми порогами.

Сенусерт III являлся, быть может, единственным представителем своей фамилии, не бывшим в течение известного времени соправителем своего отца с целью подготовиться к вступлению на высокий пост. Тем не менее он показал себя достойным представителем славной династии. Немедленно по восшествии на престол он сделал предварительные шаги к завершению великой задачи в Нубии. Самой значительной из числа этих мер было установление непрерывного водного сообщения со страной выше первых порогов. Прошло более шестисот лет со времени прорытия Уной в эпоху VI династии канала через пороги, и за это время возможно, что он был разрушен действием могучего потока. Во всяком случае мы ничего больше о нём не слышим. В наиболее трудном месте инженеры Сенусерта I прорыли туннель в гранитной скале длиною около 260 футов, шириною около 34 футов и глубиною около 26 футов. Он был назван «Великолепны пути Хекура» (тронное имя Сенусерта III), и много военных галер прошло, вероятно, вверх по нему во время ранних кампаний этого фараона, относительно которых, к сожалению, у нас нет сведений. В 8-м году он был найден засорённым, и его пришлось очищать для экспедиции, проходившей в то время вверх по реке. Покорение страны к тому времени настолько подвинулось вперёд, что Сенусерт III мог выбрать в этом году в качестве границы удобную стратегическую позицию в современных Кумме и Семне, находящихся один против другого на берегах реки немного выше вторых порогов. Это место он формально объявил южной границей своего царства.

Фараон воздвиг на каждой стороне реки плиту, указывающую на пограничную линию, и один из этих двух важных межевых знаков сохранился до наших дней. Он несёт на себе следующую красноречивую надпись: «Южная граница, установленная в год 8-й при его величестве царе Верхнего и Нижнего Египта Сенусерте III, которому дарована жизнь вовеки веков, с целью помешать какому бы то ни было негру пересекать её по суше или по воде, на судне, или каким бы то ни было полчищам негров, исключая того негра, который пересечёт её для торговли... или имея поручение. С ними будут обходиться хорошо во всех отношениях, но только ни одному судну негров не будет позволено пройти мимо Хе (Семне), идя вниз по течению, вовеки». Невозможно было так охранять границу, если не держать на ней постоянного войска. Поэтому Сенусерт III построил в этом месте сильную крепость по ту и по другую сторону реки. Наиболее грозная и крупная из двух, в Семне, на западной стороне реки, получила название «Могуществен Хекура» (Сенусерт III). В её стенах царь построил храм местному нубийскому богу Дедуну. Эти две твердыни существуют ещё и поныне и, несмотря на своё разрушенное состояние, свидетельствуют о поразительном выборе места, а также о неожиданном умении строить грозные укрепления.

Через четыре года беспорядки среди беспокойных нубийских племён к югу от границы вновь призвали царя в Нубию. Хотя Египет и не претендовал на главенство в Куше, выше вторых порогов, всё же фараон должен был охранять торговые пути с далёкого юга, проходившие через Куш к его новой границе, – пути, по которым товары из Судана доставлялись теперь непрерывно в Египет. Следует заметить, что установление границы не возбраняло перехода через неё любому негру, являвшемуся для торговли или с поручением от какого-либо южного вождя. С этих пор фараону приходилось ходить с войском чаще к югу от границы, нежели в страну между двумя первыми порогами. Кроме того, походы за пределы страны сопровождались богатой добычей, благодаря чему охрана южных торговых путей несла сама по себе известные выгоды.

Сенусерт III мог отправить своего главного казначея Ихернофрета в Абидос для реставрации священного изображения Осириса посредством золота, захваченного в Куше; золота было по-прежнему больше серебра, и его ценность была поэтому ниже последнего. Письмо, написанное по этому случаю царём хранителю сокровищницы, уже приведено нами в предыдущей главе.

Кушитские племена, включавшие варваров на восток от Нильской долины, сделали неожиданный набег на пограничные земли, по-видимому, перед самым началом 16-го года правления Сенусерта III, ибо в этом году фараон предпринял против них большой поход, во время которого опустошил их страну, спалил их посевы и угнал их скот. После того он ещё раз подтвердил установление южной границы в Семне в надписи на плите, поставленной им по этому случаю в местном храме, сопровождавшейся воззванием к потомкам охранять её там, где она была им установлена, он также поставил на границе собственную статую как бы затем, чтобы устрашать местных жителей своим собственным присутствием. Кроме того, он усилил границу посредством крепости в Вади-Хальфе, построенной, вероятно, им, и ещё другой в Матуге, на 12 миль южней, где было найдено его имя. Он построил ещё твердыню на острове Уронарти, сейчас же ниже Семне, и поместил в ней дубликат вторичного установления границы. Новый форт был назван им «Отражением троглодитов», и в семнехском храме было установлено ежегодное празднество, носившее тоже название и сопровождавшееся определённым числом приношений.

Это празднество с возобновлённым списком приношений продолжало справляться ещё во времена империи. Три года спустя был предпринят в Куш под начальством самого царя поход, который, быть может, являлся просто ревизионной экспедицией. Насколько нам известно, это был последний поход Сенусерта III в Куш. По-видимому, он лично руководил всеми походами на юг. Его мощная политика настолько утвердила владычество фараона в новоприобретённых владениях, что в эпоху империи на него смотрели, как на подлинного завоевателя Куша, и его почитали уже в эпоху XVIII династии как местного бога. Таким образом, постепенное движение фараонов на юг, начавшееся в доисторические времена в Эль-Кабе (Нехебте) и захватившее область первых порогов в начале VI династии, достигло теперь вторых порогов и имело результатом присоединение к царству двухсот миль Нильской долины. Хотя завоевание их началось уже в эпоху VI динacτии, оно было доведено до конца лишь царями XII династии.

При воинственном Сенусерте III мы слышим также и о первом вторжении фараонов в Сирию. Один из его военных сподвижников по имени Себекху, в то время комендант столицы, служивший также в Нубии, упоминает на своей памятной плите в Абидосе, что он сопровождал царя во время похода в Ретену (Сирию), в область, называемую Секмим. Азиаты потерпели поражение, и Себекху взял пленника. Он повествует с видимой гордостью о том, как царь наградил его: «Он дал мне жезл из сплава золота и серебра, лук и кинжал, украшенные сплавом из золота и серебра, вместе с его (пленника) оружием». Здесь намёк на военный энтузиазм, довершивший два с половиной века спустя в этой же стране покорение территории, составившей азиатскую империю фараона. К сожалению, нам неизвестно местоположение Секмима в Сирии, но ясно, что фараоны Среднего царства до известной степени приготовили путь для завоевания Азии, так же как это сделали фараоны VI династии относительно Нубии.

Уже во времена Сенусерта I гонцы от двора и ко двору фараона регулярно пересекали Сирию и Палестину; египтяне и египетский язык не были неизвестны в этих странах, и страх перед именем фараона уже ощущался там. В Гезере, между Иерусалимом и морем, в пределах «высоты», в «четвертом городе», считая от основания «холма» была найдена плита египетского чиновника этой эпохи. Хнумхотеп из Менат-Хуфу описывает в своей общеизвестной Бени-Хасанской гробнице прибытие 37 кочевников-сирийцев, которые, явившись, по-видимому, для торговли с номархом, предложили его вниманию благовонную косметику, бывшую в таком употреблении у египтян. Начальником над ними был правитель холмистой страны Абша, имя хорошо известное по-еврейски как Абшай. Несчастный вельможа Синуха, бежавший в Сирию после смерти Аменемхета I, нашёл недалеко от границы дружественного шейха, побывавшего однажды в Египте; далее на севере он нашёл египетское поселение. Хотя и существовала на границе Дельты крепость, имевшая целью удерживать хищников-бедуинов, тем не менее несомненно, что она препятствовала законным сношениям и торговле не больше, чем это делала блокада против негров, установленная Сенусертом III у вторых порогов. Суэцкая область, равно как и Суэцкий залив, уже сообщались каналом с восточным рукавом Нила – древнейшее из известных нам водных сообщений между Средиземным и Красным морем.

Раздробленные, но массивные остатки храмовых зданий, возведённых XII династией в городах Северо-Восточной Дельты, как например в Тане и Небеше, свидетельствуют о их деятельности в этой области. Потребности семитских племён соседней Азии были такие, как у высокоцивилизованных народов, и способствовали развитию торговли. Кочевники в Бени-Хасанской гробнице носят одежды из красивой узорчатой тканой шерстяной материи и кожаные сандалии, имеют металлическое оружие и употребляют богато украшенную лиру. Красные гончарные изделия, изготовлявшиеся хиттитскими народностями в Каппадокии, в Малой Азии, возможно, уже проникли к семитам Южной Палестины. Без сомнения, уже давно существовала торговля, хотя пока и умеренная, вдоль пути, проходившего через Палестину и Кармель на север к торговым трактам, спускавшимся вниз по Евфрату к Вавилону.

Началась торговля также и с Южной Европой. Народы Эгейского моря, среди которых в то время быстро развивалась культура микенской эпохи, были известны в Египте. Их называли «хауинебу», и один государственный казначей XII династии, на чьей обязанности лежала охрана пограничных портов, с гордостью говорит о себе, как о человеке, «усмиряющем хауинебу». Это показывает, что их сношения с Египтом не всегда были мирные. Писец той же эпохи, равным образом, хвалится, что его пером были вписаны в анналы также и хауинебу. Их гончарные изделия были найдены в Кахуне в погребениях той эпохи, и эгейское декоративное искусство, в особенности в отношении употребления спиралей, испытало на себе влияние Египта. Таким образом, Европа вырисовывается на горизонте жителей Нильской долины более отчётливо в эпоху Среднего царства.

Хотя кампания Сенусерта III в Сирию представляла собой, очевидно, всего лишь хищнический набег, столь же мало способствовавший покорению страны, как и походы VI династии в Нубию, тем не менее она, вероятно, значительно подняла репутацию его династии. Будучи первым фараоном, лично руководившим кампанией в чужой стране, Сенусерт I сообщил нубийскими войнами неумирающий престиж своему имени – престиж, значительно возросший благодаря деятельности Сенусерта III. Вследствие этого с именем Сенусерта традиция связала первые иноземные завоевания фараонов.

Вокруг этого имени всегда вращались впоследствии рассказы о войнах и завоеваниях, циркулировавшие в народе. В греческую эпоху Сенусерт стал исключительно легендарным героем, которого невозможно отождествить ни с одним царём. То, что некоторые деяния Рамсеса II переплелись, быть может, с греческой легендой о Сенусерте, не является вовсе основанием для отождествления этого последнего с царём ХIХ династии, а также, повторяем, не позволяют невероятные подвиги, приписываемые легендарному Сенусерту, отождествлять его с каким бы то ни было историческим фараоном.

В течение 38 лет мощно управлял Сенусерт III царством, обнимавшим тысячу миль Нильской долины. Ему даже удалось обуздать феодальную знать; и их гробницы вроде тех, которые находятся в Бени-Хасане и Берше, исчезают теперь. Так как преклонный возраст давал себя чувствовать, то он назначил своего сына соправителем и запечатлел это событие на стенах храма в Арсиное, в Файюме. После смерти Сенусерта III, последовавшей в 1849 г. до н.э., его сын-соправитель Аменемхет, третий носитель этого имени, вступил на престол, по-видимому, без затруднений.

Ряд мирных предприятий в интересах процветания страны и увеличения царских доходов был успешно осуществлён Аменемхетом III. Хотя разработка копей на Синайском полуострове была возобновлена ещё в царствование Сенусерта I, тем не менее иноземные предприятия династии в других местах совершенно превзошли то, что было достигнуто ею здесь. Аменемхету III оставалось улучшить устройство станций на полуострове так, чтобы они стали чем-то более постоянным, а не только простыми лагерями экспедиций в течение нескольких месяцев их работ в копях. Эти экспедиции претерпевали большие неудобства, и чиновник той эпохи описывает испытанные им трудности, когда злой рок судил ему побывать там летом. Он говорит, что «хотя было не время идти в Страну Копей», он отправился туда без отговорок, и невзирая на то, что «возвышенности раскалены летом и горы опаляют кожу», он подбодрял рабочих, жаловавшихся на «злое летнее время», и, покончив с работой, доставил домой больше, чем от него требовалось. Он оставил там плиту с повествованием о своих испытаниях и ободрением для тех из своих потомков, которые могли бы очутиться в подобном же положении.

При таких условиях были необходимы постоянные колодцы и цистерны, бараки для рабочих, дома для начальствующих чиновников и укрепления против хищников-бедуинов. Кое-что из этого, возможно, было уже сделано его предшественниками; что же касается Аменемхета III, то он превратил станцию в Сарбут-эль-Хадеме в прекрасно оборудованную колонию для разработки минеральных горных богатств. Он высек в скале большую цистерну и открыл её с помпой в 44 год своего правления. Был воздвигнут храм в честь местной Хатор, и мы видим чиновника сокровищницы отправляющимся туда с приношениями по воде, – факт, свидетельствующий о том, что Суэцким заливом пользовались с целью избежать утомительного путешествия через пустыню. Каждый рудник находился в ведении особого надзирателя, по имени которого он назывался, и при периодических посещениях чиновников сокровищницы с каждого рудника требовалось определённое количество руды. Случайные нападения соседних бедуинов, без сомнения, оканчивались ничем благодаря войску, по-прежнему находившемуся под начальством «казначея бога» и способному без труда разорять разбойнические шайки в случае, если бы они осмелились слишком близко подойти к колонии. Здесь египтяне умирали и погребались в раскалённой долине, снаряжаемые как дома. Сохранившиеся ещё и поныне развалины показывают, что то, что раньше являлось побочным и случайным делом, стало теперь постоянным и непрерывным видом промышленности, приносившим царской сокровищнице определённый годовой доход.

Несомненно, что обстоятельства принудили царей феодального периода изыскивать новые источники доходов за пределами страны; в то же время, как мы уже указывали, они подняли производительность страны на небывалую высоту. К сожалению, не сохранилось анналов или отчётов об этой стороне их деятельности. Мы знаем, что в особенности Аменемхет III заботился об ирригационной системе. Его чиновники в семнехской крепости у вторых порогов должны были отмечать высоту Нила на скалах, которые таким образом превратились в нилометр, показывавший из года в год наивысший уровень воды. Эти заметки на скалах, сохранившиеся до сего времени, находятся на 25–30 футов выше того места, до которого поднимается в настоящее время Нил. Подобные наблюдения, немедленно сообщавшиеся чиновникам Нижнего Египта в канцелярию визиря, позволяли им заранее учитывать ожидаемый урожай, сообразно которому устанавливался размер податей.

В Нижнем Египте был задуман план с целью продолжить время пользования водами наводнения, и он был блестяще осуществлён посредством огромной системы орошения. Среди возвышенностей на запад от долины Нила, приблизительно в 65 милях вверх по течению реки, считая от южного конца Дельты, есть ущелье. Эта лощина среди западных холмов ведёт в большую низину Ливийской пустыни, известную под названием Файюма и не отличающуюся по своему характеру от западных оазисов; в действительности, это и есть обширный оазис, лежащий рядом с Нильской долиной, с которой он сообщается посредством вышеупомянутой лощины. По виду она напоминает огромный кленовый лист, стебель которого, концом обращённый почти на восток, представляет собою соединение с Нильской долиной. В круглых числах она измеряется сорока милями в любом направлении. Низменные части на северо-западной стороне, покрытые в настоящее время озером Биркет-эль-Куруном, представляют собою значительную впадину, что видно из того, что поверхность озера теперь более чем на 140 футов ниже морского уровня. В доисторические времена разлив Нила заполнял собой весь файюмский бассейн, образуя значительное озеро.

Фараоны XII династии решили урегулировать, в интересах функционировавшей системы орошения, втекание и вытекание воды. В то же время они начали постройку огромных заграждающих стен внутри Файюма, в том месте, где втекали воды, с тем чтобы отвоевать для земледелия часть площади Файюма. Первые цари ХII династии начали осушение. Аменемхет III настолько удлинил огромную стену, что она, наконец, достигла длины, вероятно, в 27 миль, благодаря чему были осушены в общем 27 000 акров. Эти огромные работы в том месте, где озеро всего чаще посещалось, производили впечатление, что всё вместилище воды было сделано искусственно, вырытое, как говорит Страбон, царём Ламаресом, в имени которого мы с уверенностью узнаём тронное имя Аменемхета III. То было, следовательно, знаменитое Меридово озеро классических географов и путешественников. Страбон, наиболее внимательный древний обозреватель озера, поддерживает неопределённое описание Геродота и утверждает, что во время разлива Нила воды его наполняли озеро через канал, ещё и теперь проходящий через лощину, но что, когда уровень реки понижался, они могли вытечь обратно потому же каналу и быть использованы для орошения. Страбон видел приспособления для урегулирования как втекания, так и вытекания. Заботливое отношение к Файюму со стороны Аменемхета III, по-видимому, указывает на то, что система регулирования была, по меньшей мере, столь же древней, как и работы у входа в знаменитое озеро, благодаря которым пошла слава, что он его выкопал.

Вычисления ученых показывают, что можно было запасти достаточно воды, чтобы удвоить количество воды в реке, к низу от Файюма, в продолжение стадией низкого стояния Нила, начиная с первого апреля.

Богатая и цветущая провинция, отвоёванная у озера, представляла, без сомнения, царскую собственность, и имеются данные, что то было любимое местопребывание царей конца XII династии. В новой провинции возник цветущий город, известный грекам под названием Крокодилополя, с храмом в честь бога-крокодила Себека; и обелиск Сенусерта I лежит в Эбгиге, в самом центре отвоёванной земли. Две колоссальных статуи Аменемхета III или, по меньшей мере, царя, считавшегося во времена Геродота устроителем озера, стояли сейчас же за стеною посреди водного пространства. В лощине на северной стороне вводного канала помещалось огромное строение, с площадью приблизительно 800х1000 футов, представлявшее собой род религиозного и административного центра всей страны. Каждый ном имел там ряд палат, где стояли в божницах и принимали поклонение его боги и где время от времени происходили совещания его правительства. Из замечаний Страбона, по-видимому, следует, что каждая группа палат представляла собою административный департамент, в ведении которого находился соответствующий ном, а всё здание в целом было, следовательно, центром правительства фараона для всей страны. Оно ещё стояло во времена Страбона, известное уже давно под названием Лабиринта, одного из чудес Египта, знаменитого среди путешественников и историков греко-римского мира, сравнивавших ряд его запутанных палат и переходов с критским лабиринтом греческой традиции. Это единственное здание, не являющееся исключительно храмом, сохранившееся, как известно, столь долго. Описание Страбоном его постройки свидетельствует о его прочности; так он говорит: «Удивительная вещь, что потолок каждой комнаты состоит из единого камня, а также, что проходы покрыты равным образом сплошными плитами необычайных размеров, причём ни дерево, ни другой строительный материал не употреблялись».

Страбон видел город, возникший вокруг замечательного здания; но теперь и то, и другое совершенно исчезло. Сенусерт II основал также город сейчас же за лощиной, по имени Хотеп-Сенусерт, «Сенусерт доволен», и позднее он построил около него свою пирамиду. При таких условиях Файюм стал самым выдающимся центром царской и правительственной жизни той эпохи, и его великий бог Себек соперничал с Амоном в популярности среди членов династии. Последний представитель царствующего дома носил имя Себекнефрура, заключающее имя бога.

Последнее фигурировало также и в целом ряде Себекхотепов следующей династии.

В течение почти полустолетия благодетельное правление Аменемхета III поддерживало мир и благосостояние во всём цветущем царстве. Народ пел о нём:

Он покрывает обе страны зеленью больше, чем великий Нил.

Он одаряет Обе Страны силой.

Он – жизнь, освежающая ноздри;

Сокровища, которые он даёт, пища для тех, которые следуют за ним.

Он питает тех, которые идут его путями.

Царь – пища, и его уста – изобилие.

Торговля была поставлена разумно, ценности определялись при помощи медных весовых единиц, и говоря о товаре, обычно присоединяли слова «в X дебенов (меди)», причём дебен равнялся 1404 граммам. По всей стране ещё до сих пор рассеяны свидетельства благосостояния при Аменемхете III и его предшественниках в виде остатков обширных строительных работ, хотя эти последние и пострадали от перестроек во времена империи до такой степени, что они являют собою лишь десятую долю того, что раньше было доступно взорам.

Кроме того, вандализм XIX династии, в особенности в эпоху Рамсеса II, уничтожил бесценные летописи Среднего царства вследствие самого безрассудного употребления его памятников в качестве строительного материала. Вероятно, во всех главнейших городах страны были воздвигнуты стараниями фараонов Древнего царства скромные храмы, но последние почти не оставили следов, и мы не можем составить себе ясного представления о том, что могла найти в стране XII династия, когда она приступила к работам. В своём родном городе Фивах, бывшем в эпоху Древнего царства всего лишь захолустной деревней, они нашли скромную молельню, которую заменили более величественным храмом Амона, начатым постройкой ещё при Аменемхете I. Храм продолжал воздвигаться или был расширен при Сенусерте I, который построил также помещение или трапезную для жрецов храма у священного озера – здание, стоявшее ещё 800 лет спустя. Аменемхет III обнёс Древнюю столицу Эль-Каб (Нехебт) большой кирпичной стеной, которая стоит ещё и поныне, представляя собою единственную городскую стену, сохранившуюся, несмотря на свою древность, почти в целости. Не был забыт и древний храм в Эдфу.

В Абидосе широкая популярность и глубокое почитание Осириса требовали нового храма, обнесённого оградой, внутри которой богатым и знатным людям разрешалось в течение некоторого времени воздвигать свои гробницы. Близость Файюма, равно как и собственная его традиционная святость, обеспечили также храму Харсафеса в Гераклеополе расширение и богатое оборудование. О самом Файюме мы уже говорили. Мемфис и его древний бог Пта, без сомнения, не остались в пренебрежении, но случайно сохранилось мало следов деятельности царей Среднего царства в этом месте. Соседство Иттауи и других царских резиденций, быть может, несколько умалило его значение. Высший бог государства, прародитель и в то же время родной отец фараона, естественно, почитался и получал богатые приношения испокон века. Сенусерт I созвал совет, на котором объявил двору о своём намерении перестроить храм Ра в Гелиополе, как только будет составлен план. По стародавнему обычаю он лично руководил церемонией, во время которой был намечен вехами план и заложено основание храма. Посвятительная надпись, заключавшая историю постройки, давно погибла, но до нас дошёл кожаный свиток (ныне в Берлинском музее), с копией, сделанной писцом в виде упражнения в то время, когда она находилась во дворе храма приблизительно 500 лет спустя после того, как она была составлена. В преувеличенных выражениях Сенусерт I гордо вещает о нерушимости своего имени, запечатлённого в колоссальном памятнике. Он говорит:

О моей красоте будут помнить в этом доме,

Моё имя – вершина обелиска, и моё имя – озеро.

Великолепные храмы Гелиополя и окружавший их большой город исчезли, а с ними и священное озеро, упоминаемое Сенусертом, но по любопытной случайности единственным памятником, сохранившимся на старом месте, является один из его обелисков, до сих пор увенчанный остриём, который, согласно гордому речению царя, воистину увековечил его имя.

Дельта процветала под властью этих просвещённых правителей, непрерывно увлажняемая водами озера, запасавшимися благодаря их предусмотрительности на летнее время. Как мы уже часто упоминали, все города Дельты, независимо от того, когда они процветали, погибли, и сохранилось очень немногое, могущее засвидетельствовать нам деятельность царей в этом месте, но в восточной части, особенно в Танисе и Бубасте, колоссальные остатки ещё до сих пор свидетельствуют об интересе, который проявляла XII династия к городам Дельты. Раздробленные остатки храмов, построенных монархами этой линии, были найдены во многих главных городах, от первых порогов до Северо-Западной Дельты. Говоря о крупных работах царей, не следует забывать, что состоятельнейшие и могущественнейшие номархи также строили храмы и значительные здания для правительственных надобностей. Молельни для заупокойной службы по ним строились в городах; и если бы сохранились различные строения, воздвигнутые этими важными сановниками, то, несомненно, они значительно усугубили бы наше впечатление от той прочности и блеска, которые сопутствовали всестороннему экономическому развитию страны.

Подобное впечатление также подкрепляется гробницами того времени, которые в действительности являются единственными постройками, сохранившимися от феодальной эпохи, но также и они находятся в состоянии печальных развалин. Мастабообразная форма гробницы, которая, как мы говорили, продолжала существовать, в это время почти исчезает, и знатные люди высекают свои склепы и спускающиеся к ним шахты в скалах, граничащих с долиной. Молельни, стоящие в связи с такими погребениями, с их сценами из жизни и деятельности умершего знатного человека, являются главнейшим источником наших сведений об истории и жизни феодального периода. Колоннада, иногда представлявшая собой фасад такой гробницы, не была лишена архитектурных достоинств. Пирамиды XII династии являются красноречивым свидетельством того, что сооружение царской гробницы не было больше главной заботой государства. Теперь возобладали более трезвые взгляды на задачи царской власти, и ресурсы страны уже не поглощаются пирамидой, как в Древнее царство. Уже во времена Фиванской династии цари вернулись к первоначальному материалу царских гробниц и строили свои непритязательные пирамиды из кирпича.

Аменемхет I следовал их примеру при сооружении своей пирамиды в Лиште; её сердцевина была сделана из кирпича, а затем для прочности памятник был покрыт снаружи облицовкой из известняка. Все цари XI династии, за одним исключением, следовали этому обычаю. Их пирамиды рассеяны от устья Файюма к северу до Дашура, лежащего сейчас же на юг от Мемфиса. Сенусерт I предпочёл лежать в Лиште рядом со своим славным отцом; Аменемхет II первым передвинулся на север в Дашур, а его сын Сенусерт II избрал местом постройки пирамиды свой новый город Хотеп-Сенусерт, ныне Иллахун, при устье Файюма. Сенусерт III вернулся в Дашур и поместил свою пирамиду на севере от пирамиды Аменемхета II, на юге от которой впоследствии возникла пирамида Аменемхета.

Пирамида в Хаваре, рядом с файюмским Лабиринтом, ранее считавшаяся пирамидой Аменемхета III, не определена ещё с точностью и, может быть, принадлежит Аменемхету IV единственному царю этой династии, чья пирамида не может быть отнесена с точностью к определённому месту. Все эти пирамиды заключают в себе самое сложное и искусное расположение входов и коридоров, с целью ввести в заблуждение грабителей. Хаварская пирамида в этом отношении наиболее интересная. Высота её была первоначально несколько более 190 футов, её основание равнялось приблизительно 334 кв. футам. Вход находится посреди западной половины южной стороны и, спустившись в скалу под пирамиду, делает четыре поворота прежде, чем подойти к склепу с северной стороны. Три изумительных монолита, закрывавших проход, колоссальных по величине и по весу, должны были противостоять нападениям грабителей и, кроме того, масса уловок и сбивающих с толку измышлений была направлена к тому, чтобы поставить их в тупик. Склеп имеет в длину 22 фута, в ширину 8 футов и в высоту 6 футов и, несмотря на это, высечен из одной глыбы необычайно твёрдого кварца весом в 110 тонн. Он не имел двери, и единственный доступ в него был через покрывавшую его плиту весом около 45 тонн. Тем не менее в него проникли в древности грабители, без сомнения, при содействии позднейших чиновников или даже самих позднейших царей. Испорченность чиновников, заведовавших возведением постройки, очевидна из того факта, что из трёх монолитов, закрывавших проход, они поместили на место один только внешний, ибо они отлично знали, что после того, как он заложен, никто из членов царской фамилии не будет в состоянии обнаружить, что внутренние отверстия остались открытыми. Неспособность этих великолепных сооружений предохранить тела своих строителей была, вероятно, одной из причин, почему постепенно перестали строить пирамиды. За исключением нескольких небольших пирамид в Фивах, мы впредь уже больше не встретим этих замечательных гробниц, которые, следуя причудливой линией по краю западной пустыни на протяжении 66 миль кверху от южного конца Дельты, являются наиболее внушительными из дошедших до нас свидетельств величия цивилизации, предшествовавшей империи.

К сожалению, сооружения Среднего царства настолько фрагментарны, что мы едва можем составить себе представление об их архитектуре. Тем не менее, судя по гробницам, очевидно, что архитектурные элементы того времени не отличались существенно от тех, которые мы открыли в эпоху Древнего царства. Фиванские фараоны XI династии ввели новый тип в великолепном ступенчатом храме в Дейр-эль-Бахри, послужившем образцом для великих архитекторов империи. Немногочисленные остатки Лабиринта, давшие возможность Питри определить площадь его основания, и описание Страбона позволяют судить лишь о его колоссальности. Гражданская архитектура также погибла совершенно.

На основании плана города, найденного Питри у пирамиды Сенусерта II в Иллахуне, мы можем составить себе представление лишь о тесных кварталах, где приходилось ютиться рабочим; о домах богатых людей, где была полная возможность архитектурных заданий, мы знаем очень мало.

Искусство сделало известного рода прогресс со времени Древнего царства. Скульпторы стали дерзать на несравненно большее и созидали вещи самых внушительных размеров. Статуи Аменемхета III, возвышавшиеся над Меридовым озером, имели, вероятно, 40 или 50 футов в высоту, и мы уже упоминали об алебастровом колоссе номарха Заячьего нома, Тутхотепа, высота которого была около 22 футов. Кроме того, эти колоссы производились теперь в большем количестве, чем когда бы то ни было раньше. Десять статуй Аменемхета I были найдены в его пирамиде в Лиште, а Сихатор, помощник казначея Аменемхета II, с большой гордостью повествует о том, как ему был поручен надзор за работой по изготовлению шестнадцати статуй царя для его пирамиды в Дашуре. Осколки таких колоссов из массивного гранита рассеяны среди руин Таниса и Бубаста; напомним также, что Сенусерт III воздвиг свою статую на южной нубийской границе. При таких условиях царские скульпторы неизбежно работали до известной степени механически и подражательно. Их произведения редко обладают поразительной живостью и строгой индивидуальностью, столь характерными для скульптуры Древнего царства. Давно утвердившиеся каноны сказываются также в понижении индивидуальности работы и манеры скульптора. Мы видим царя, разбирающегося в старых свитках, желая установить форму божества, дабы скульптор мог «придать ему вид, который он имел раньше, когда они (боги) делали статуи на своём совете, с целью установить свои памятники на земле». Отсюда следует, что боги, предполагалось, держали вначале совет, на котором определили точную форму и облик каждой статуи. Форма статуй царя и знати определялась ненарушимой традицией, и искусство Среднего царства уже не обладало больше свежестью и силой необходимыми для того, чтобы принять эти условности и восторжествовать над ними вполне, как это сделали скульпторы Древнего царства.

Тем не менее тут и там встречаются портреты, изумительные по силе и индивидуальности, как например, великолепная статуя Аменемхета III в Санкт-Петербурге, голова того же царя в виде сфинкса в Танисе и колоссальная голова Сенусерта III, вырытая из земли в Карнаке. Эти головы являются шедеврами египетского искусства. В них воплощены сверхчеловеческая сила и незыблемый покой, которые египетский скульптор так совершенно выразил. Формы тела передавались настолько схематично в необычайно твёрдом материале, что чертам лица великого царя сообщалось нечто от вечной неподвижности самого камня. Подобная работа резко противоположна нежной и женственной красоте деревянной фигуры принца Эвибра. Молельни в гробницах номархов, высеченных в скалах, были тщательно украшены живописью, рисующей жизнь умершего и работу в его больших поместьях. Нельзя сказать, чтобы эта живопись, как ни была она, бесспорно, совершенна во многих случаях, сделала успех сравнительно с живописью Древнего царства. Что же касается раскрашенных рельефов, то они чаще всего заметно ниже более ранних работ.

Непосредственный и внимательный надзор номарха дал заметный толчок искусствам и ремёслам, и по всей стране появилось множество искусных ремесленников, хотя, естественно, придворные мастера не были ими превзойдены. Мы видим в их работе результат развития, начавшегося со времени древнейших династий. Великолепные ювелирные вещи принцесс царского дома обнаруживают техническое совершенство и утончённый вкус, абсолютно превосходящие наши ожидания. Если бы грабители дашурского некрополя не просмотрели этих погребений, мы никогда не ценили бы так высоко дарования Среднего царства. Немногое из того, что производилось позднейшими европейскими золотых дел мастерами, может превзойти как по красоте, так и по исполнению царские украшения, которые носились принцессами дома Аменемхета, приблизительно за 2000 лет до н.э.

Литература также оставила ценные памятники, свидетельствующие о богатой и разнообразной жизни этой великой эпохи. Мы видели, как искусство письма двигалось вперёд, благодаря административным нуждам государства. Теперь развилась до тех пор отсутствовавшая единообразная система орфографии, и ей неизменно пользовались искусные писцы. Сохранился ряд прописей, по которым практиковались ученики в XX в. до н.э., и они показывают, какого труда стоило выписывать их. Язык и литературные произведения эпохи рассматривались в позднейшие времена как классические, и, несмотря на их чрезвычайную искусственность, суждение современной науки подтверждает взгляд империи. Хотя светская литература бесспорно существовала и раньше, тем не менее находим мы её в Египте впервые в этот период. Несчастный вельможа Синуха, бежавший в Сирию после смерти Аменемхета I, вернулся на склоне лет в Египет, и повесть о его бегстве, жизни и приключениях в Азии стала излюбленной сказкой; её популярность была так велика, что её писали на черепках и осколках камня и клали в гробницы для развлечения умершего в ином мире.

Потерпевший кораблекрушение в южных водах по дороге в Пунт, прототип Синдбада-морехода, вернулся со сказкой о чудесных приключениях на острове царицы змей, где он спасся и откуда, наделённый сокровищами и подарками, был отослан невредимым в родную страну.

Жизнь двора и знати нашла своё отражение в народных сказках, повествующих о великих событиях при смене династий: так, всеобщее распространение имела в то время сказка о возникновении V династии, хотя дошедшая до нас копия была написана столетие или два после её падения. Искуснейшим писателям эпохи доставляло удовольствие пользоваться сказкой как средством проявить свою виртуозность в искусственном стиле, считавшемся тогда верхом всякого литературного достижения. Повесть, известная теперь под названием «Сказки о красноречивом крестьянине» была составлена единственно затем, чтобы вложить в уста удивительного крестьянина ряд изречений, посредством которых он отстаивал свою правоту против чиновника, поступившего с ним неправильно; он говорит с таким красноречием, что его ведут, наконец, к самому фараону, дабы монарх мог насладиться красотой текущей из его уст медовой риторики. К сожалению, многие его изречения страдают такой натянутостью и поэтический смысл настолько тёмен, что современное знание языка ещё не позволяет нам разобраться в них вполне. Мы уже имели случай отмечать наставления, оставленные престарелым Аменемхетом I своему сыну, пользовавшиеся большой популярностью и сохранившиеся не менее чем в семи частичных копиях. Наставление, говорящее о разумном и трезвом образе жизни, столь ценившемся египтянами, представлено в ряде сочинений эпохи, таких, как совет отца сыну относительно ценности искусства письма или мудрость визирей Древнего царства; хотя нет основания предполагать, чтобы мудрость Птаххотепа и Кегемни, сохранившаяся в свитке папируса Среднего царства, не была подлинным сочинением этих древних мудрецов. Замечательный философский трактат рисует уставшего от жизни человека, ведущего длинный разговор со своей неподатливой душой, которую он тщетно пытается убедить в необходимости совместно покончить жизнь и надеяться на лучшее будущее за пределами этого мира. Странное и тёмное произведение эпохи рисует пророка по имени Ипувер, изрекающего перед лицом царя потрясающие пророчества относительно грядущей гибели, когда общественная и политическая организация будет низвергнута, бедные станут богатыми, а богатые будут терпеть нужду, придут чужеземные враги и установленный порядок вещей совершенно перевернётся. Предсказав страшные бедствия для всех классов, пророк возвещает спасителя, который возродит страну: «Он приносит прохладу в зной. О нём говорят: «он пастырь всего народа; нет зла в его сердце. Если его стадо заблудится, он целый день станет искать его... Воистину он оттеснит зло, когда прострёт на него свою руку... где он в сей день? Покоится ли он среди вас?» В этом странном «мессианском» оракуле пророк возвещает пришествие благого царя, который, как Давид еврейских пророков, спасёт свой народ. Данное произведение есть, быть может, искусный энкомий (восхваление – ред.) царствующей фамилии, причём пророк представлен описывающим анархию смутного времени, предшествовавшего её возвышению, и возвещающим её появление для спасения народа от гибели. Образцы этого замечательного вида литературы, древнейший пример которого мы имеем сейчас перед собой, могут быть прослежены вплоть до первых веков христианской эры, и мы не можем удержаться от заключения, что он дал еврейскому пророку форму и в удивительной мере также и содержание для мессианских пророчеств. Евреям оставалось сообщить этой древней форме высшее этическое и религиозное содержание.

Столько произведений египетских писцов обладает поэтической формой, что трудно разграничить поэзию и прозу. Все до сих пор разобранные вещи в значительной мере поэтические, даже среди простого народа существовали произведения несомненно стихотворные. Песня батраков, гоняющих скот взад и вперёд по молотильному току, в нескольких безыскусных строках рисует простой и здоровый труд простонародья; песня арфиста на пиру в палатах богача – песня, проникнутая предвидением грядущего мрака и рекомендующая безудержное веселье в настоящем, пока ещё не наступили тяжёлые дни.

Древнейшим примером поэзии, представляющей строгое строфическое строение и все сознательные искусственные приемы литературного рода, является удивительный гимн Сенусерта III, написанный при его жизни. Одной строфы из шести, приведённой ниже, достаточно, чтобы показать его характер и строение:

Дважды велик царь своего города над миллионами воинов: другие же правители над людьми – не более, как простой народ

Дважды велик царь своего города: он – плотина, сдерживающая поток во время разлива.

Дважды велик царь своего города: он – прохладная сень, где всякий может почивать, пока не рассветёт совсем.

Дважды велик царь своего города: он – твердыня со стенами из крепкого кесемского камня.

Дважды велик царь своего города: он – убежище, недоступное грабителям.

Дважды велик царь своего города: он – приют, скрывающий охваченного ужасом от его врага.

Дважды велик царь своего города: он – тень, свежая водяная растительность в жатвенную пору.

Дважды велик царь своего города: он – тёплый и сухой угол в зимнюю пору.

Дважды велик царь своего города: он – скала, сдерживающая порыв ветра во время бури.

Дважды велик царь своего города: он – Сехмет⁴¹ для врагов, переступающих через его границу.

Драматические представления о жизни и смерти Осириса в Абидосе, без сомнения, сопровождались множеством диалогов и речитативов, которые должны были, наконец, принять постоянную форму и быть записанными. К сожалению, древнейшая драма погибла.

Характерно для того времени, что ни в искусстве, ни в литературе, от которой сохранилось значительное количество произведений эпохи Среднего царства, мы вовсе не находим лиц, которым мы могли бы приписать эти великие творения. Из перечисленных нами литературных произведений только мудрость «Наставления» можем мы приписать определённым авторам. Относительно литературы той эпохи мы можем сказать, что в ней есть богатство фантазии и совершенство формы, которая 500 лет назад, в конце Древнего царства, ещё только возникала. Содержание дошедших до нас памятников литературы лишено конструктивных достоинств в широком смысле слова: им недостаёт общей связи. Возможно, однако, что Осирисова драма, представлявшая много данных для развития конструктивности, изменила бы этот приговор, если бы до нас дошла.

Итак, Аменемхет правил народом в расцвете сил, богатым и производительным во всех сферах жизни Его царствование увенчало собою классический виток, начавшийся с возвышением его фамилии. По-видимому, он вершил судьбы страны до конца своей жизни, ибо закончил резервуар в Сарбут-эль-Хадеме на Синайском полуострове и большую стену в Эль-Кабе в 44 год своего царствования. С его смертью (1801 г. до н.э.) могущество линии пошатнулось. Может быть, это произошло оттого, что принц, избранный им в качестве преемника и назначенный соправителем, умер раньше самого царя. Во всяком случае, фараон, по-видимому, похоронил рядом со своей пирамидой молодого и красивого принца, имевшего уже царский картуш с тронным именем Эвибра; но следует заметить, что это имя совсем необычно для XII династии, и что согласно Туринскому списку был царь Эвибра в эпоху XIII или XIV династии. Аменемхет IV после краткого соправительства со старым царём наследовал ему после его смерти, но его кратковременное царствование, продолжавшееся немногим более девяти лет, оставило после себя мало памятников. Упадок дома, которому народ был обязан двумя столетиями несравненного блеска, был явный. Аменемхет IV, очевидно, не оставил сына, так как ему наследовала принцесса Себекнефрура, Скемиофрис Манефона. Продержавшись приблизительно четыре года, также и она, последняя представительница рода, исчезла. XII династия правила Египтом 213 лет, 1 месяц и несколько дней.