Глава третья. Гигиенические причины

Под этим названием мы разумеем те причины, которые расстраивают здоровье учеников не посредством влияния на их умственные способности или на моральное состояние, но чрез непосредственно – вредное действие на так называемую телесную природу. Этих причин в духовных училищах старинных или нынешних, но остающихся верными старинным преданиям, очень много. Мы укажем на более важные между ними.

В блаженные времена, когда молодое поколение большей частью училось словесности или лучше риторике по Толмачеву, Рижскому, Бургию, и Лежаю, в необыкновенном уважении был между прочим сравнительный период; по требованию своих начальников и наставников молодые риторы старались отыскивать для своих предложений сравнения везде, – на земле, на небе, даже не забывали преисподней с сатаной. В эти времена одним из любимых предложений было: трудись, выраженное разнообразно, напр. труд полезен, праздность вредна, прилежание ведет к счастью и блаженной жизни, а леность к горестям и в сей, и в будущей жизни и пр. Несмотря на всю изобретательность учеников для составления сравнительного перевода на эти предложения, прибегали большей частью к воде и пружинам, говоря: как вода стоячая портится, а напротив находясь в движении, бывает прозрачной; так и наше тело от праздности ослабевает, от деятельности укрепляется; или! как пружины, оставаясь без употребления, съедаются ржавчиной, так и человек ленивый теряет свое здоровье. Сознаемся, что частое и бестолковое употребление подобного рода сравнений сделало их пошлыми и смешными; но между тем истина, ими объясняемая, осталась непреложной. Поместите вы самого здорового человека в чистом, постоянно освежаемом доме, давайте ему лучшую пищу, удалите от него все поводы к душевным неприятностям, но только лишите его права быть движущимся существом; – здоровье его скоро расстроится; напротив, при благоразумных телесных упражнениях и слабое здоровье укрепляется. Это замечаниe особенно прилагается к детскому возрасту, когда развивающийся организм требует живой, разумеется, не изнурительной деятельности; не даром же дети с такой неутомимостью любят до поту играть и бегать; к этому побуждает их не одна шаловливость, а потребность дать занятие своим силам. И потому безумно было бы лишать мальчиков возможности игрой или чем-либо упражнять свои телесные силы; это тоже бы значило, что не давать дереву свободно расти; разумеется, оно примет уродливую форму. Но в училищах особенно нужно брать меры, чтобы здоровье не расстроилось от недостатка телесных упражнений. Здесь дети неизбежно уже должны в течение суток просидеть почти на одном месте до 10 или более часов; надо же дать им возможность распрямить свои члены, располировать кровь, освежить легкие и голову. В настоящее время, благодаря просвещению, для этого вводится гимнастика. Она была знакома еще древним народам, особенно Персам и Грекам, но потом забыта, и только в нынешнем столетии, даже не вначале его явилась уже в виде науки, первоначально в Швеции, а оттуда распространилась по другим европейским государствам. В нашем отечестве военно-учебные заведения, по-видимому всего менее имели нужды в ней; учебно-военные экзерциции и без того упражняли телесные силы воспитанников. Но просвещенное начальство военно-учебных заведений, кажется, прежде всех ввело у себя гимнастику и зато нельзя не любоваться здоровым видом и ловкостью кадетов. Ныне же в очень многих училищах введены гимнастическая упражнения. Но сколько еще есть училищ, где об введении их и не думают, где даже слово гимнастика между учениками неизвестно, да и сами педагоги не имеют о ней понятия? Сколько есть начальников, которые гимнастические упражнения чуть ли не считают занятием если не безнравственным, то не благоприличным? И в самом деле, ну как это можно благовоспитанному, особенно духовному юноше размахивать руками, откидывать в сторону ногу, лазить по веревкам и шестам, прыгать чрез барры аршина в два? Это ужасно соблазнительно и безнравственно! Пусть лучше ученики останутся нездоровыми, нежели поддерживают свое здоровье подобными неблагопристойными занятиями! Впрочем, Бог с вами, г. г. начальники! Пожалуй, и не вводите гимнастики. Позвольте только детям в день раз или два заняться своей, ими изобретаемой гимнастикой; ведь, право, посидев в сутки часов десять и более, они имеют нужду не в простом движении, т. е. не в простом перенесении своего тела из одного места в другое, а в живых играх. Но поверьте, г. читатель, были, да и ныне есть начальники …х училищ, которые в этой просьбе отказывают. Зачем, по их мнению приучать детей к шалостям? Не лучше ли их заставлять еще с детства привыкать к солидности, важности и даже неподвижности? Не лучше ли употреблять драгоценное время на учение, размышление, на самоуглубление, на поучительные беседы и пр. А если уже и позволять играть, то под условием не кричать, вести себя прилично, именно быть чуть не в таком же положении, в каком сочиняется хрия, или рогатый силлогизм. И в этом случае не играющие воспитанники, разумеется, принадлежат к нравственным, а играющие к шалунам. Смешно сказать, что иные начальники простирают свой ригоризм до последней степени, запрещая или всеми способами затрудняя прогулку. Мы уже заметили выше, что в некоторых училищах воспитанников или вовсе не выпускают из дома, или с бесконечными церемониями на самое малое время и чрез большие сроки, даже в саду самого заведения не всегда разрешают прохаживаться; иногда же выпускают на прогулки, так сказать, in corpore, en masse, – целым отрядом, под чьей-нибудь командой. Смешно смотреть, как воспитанники по два в ряд медленно, вяло двигаются по улицам города, точно как будто идут на барщину. Ну, какую пользу принесет подобная прогулка? Подышать чистым воздухом может ученик и на дворе своего училища. Не удивляйтесь же вы, г. г. начальники, не любящие гимнастики, препятствующие детям играть и прогуливаться, – не удивляйтесь, если у них появятся завалы, геморрой, порча и застой крови и пр. и пр. Зато конечно, вы утешите себя тем, что употреблены вами все способы сделать их нравственными людьми, а может быть нравственными и физическими калеками.

Но на гимнастику, игру и прогулки требуется время; кроме того, для первой нужны лестницы, веревки, шесты и пр., а от последних рвется платье и изнашиваются сапоги. Тут еще начальники могут извинить себя желанием соблюсти драгоценное время и казенный интерес. Но вот чего мы не понимаем? Почему многие начальники даже духовных училищ не любят быть щедрыми на счет чистого воздуха? Кажется, Творец дал его нам очень много, – ведь более 300,000 биллионов пудов; кроме того, принял прекрасные меры для исправления его от той порчи, которая происходить в нем от нас – разумных существ, от неразумных животных и от разных химических процессов. Право бы, скупиться незачем! А между тем про иных начальников чуть ли не придется сказать, что они отнимают у воспитанников возможность пользоваться чистым воздухом. Вы, жители Петербурга и Москвы, и вы, провинциалы, посещавшие гимназии, кадетские корпуса и некоторые другие училища, вы привыкли видеть в них просторные коридоры, светлые и чистые классы, спальни и пр., вы даже, пожалуй, готовы сознаться, что в ваших квартирах воздух менее чист, нежели в упомянутых училищах. Но позвольте вас познакомить с воздухом, которым мы в былое время дышали, а, может быть, и ныне еще дышат в иных (каких? …ох! приходится повторять одно слово) училищах. Представьте себе комнату саженей шесть длиной и три шириной, не выше 1 ½ сажени, иногда со сводами. Поместите в нее 30–40 человек с кроватями, со столами и скамейками для занятий, со шкафами для платья, с комодами, а иногда с сундуками; не забывайте также одной или двух печей. Представьте, что они, 30–40 человек, здесь спят, занимаются целые сутки, оставляют только комнаты уходя в классы или к богослужению, что они белье носят по нескольку недель, а носки, чулки, онучи даже по четыре и более месяцев, что форточки в этом логовище или вовсе не известны, или устраиваются так, что зимой их открыть нельзя. Представьте еще, что комната освещается сальными гадкими свечами, что ученики в печке частенько жарят и засушивают хлеб, что они на ногах со двора приносят множество грязи. Добавьте еще, что эти комнаты, конечно не всегда и не везде, а не редко бывают сыры, с плесенью на стенах, что в них достигал зловонный запах от отхожих мест. Сообразив все это, не повторите ли вы слов г. Погодина в отзыве его о духовных училищах (Русск. Вестн. Nr. 9. 1859 г.), что никакая химия не разложит этого воздуха; а мы прибавим, что его вовсе нельзя уже определять газом, состоящим из четырех частей азота и одной части кислорода; лучше его надо назвать смешением сернистого водорода, углекислоты, отвратительных испарений и потом уже кислорода с азотом. Доброе наше начальство, желая, вероятно, услаждать нас разнообразием, принимало меры, чтобы в классах был несколько другой воздух. Сидело нас иногда человек по 100, даже по 200 в одной комнате; впрочем, отчасти сидело, а больше стояло и лежало на полу за партами; значит, своим дыханием и испарением воздух мы портили более, нежели в комнатах; сернистый водород с аммиаком входил из коридора. Вот в таких-то комнатах мы сидели, спали и учились, – и …остались живы! Нет ли и ныне подобных логовищ, мы хотели сказать, училищ? …Отчего и не быть? Ведь предания не вдруг забываются; ведь трещины в стенах классов не заделываются, как пишет г. Погодин, более нежели по 10 лет. И в таких комнатах живут? Отчего не жить, когда негде жить, а еще лучше, когда не знают, что можно лучше жить? Ну, а здоровье каково у воспитанников? После поговорим.

Начальники училищ, будучи скупы относительно чистого и здорового воздуха, который даром отпускается природой, не могли быть тароватыми, когда дело касалось чистоты комнат, белья и пр., на поддержание которой требовались и хлопоты, и даже излишние деньги. Подробности в этом отношении неприятны и возмутительны; воспитывавшиеся в благоустроенных училищах решительно не могут составить понятия о той неопрятности, которая господствует в некоторых школах – бурсах. Послушайте нас, мы станем описывать почти только то, что сами испытали или слышали от людей, вполне заслуживающих доверия. Дворы многих …х училищ средних и особенно низших не отличались, да и едва ли и теперь слишком отличаются чистотой; во время же дождей по ним было часто столько же грязи сколько на не вымощенной улице. Очень понятно, что мальчики с таких дворов вносили и вносят на сапогах порядочное количество грязи в коридоры и сени, в которых нет никаких половиков, щеток и железных полосок для обтирания ног. Таким образом в грязное время коридоры и сени столько же почти были чисты, как и дворы. При входе в комнаты из коридоров и сеней опять также не любили класть половики; поэтому для грязи и пыли остававшихся на ногах (а её оставалось очень еще много) был свободный доступ в комнаты. Так как вместе живали по 30–40 человек; то можете судить, какой огромный запас грязи и пыли вносился в комнаты; и если бы полы мылись ежедневно; то их и тогда нельзя было бы назвать чистыми. Но о мытье полов в наше время слишком мало заботились; этот процесс совершался в каких-либо особенных, торжественных случаях, напр. пред приездом ревизора, высшего начальника или какого-либо слишком замечательного посетителя; затем проходили целые годы, и мытье комнат считалось вещью ненужной. Не станем брать грех на свою душу, утверждая, что не имели обыкновения мести комнаты; нет, их выметали даже ежедневно, но придерживаясь национальной методы. Щеток волосяных не знали, посыпать пол мокрыми опилками и тереть ими, об этом даже и не слыхивали; служитель брал в руки метлу и вспрыснувши пол водой, а иногда же и без этого, начинал помахивать метлой, как можно поскорее; отчего сухая пыль поднималась столбом по всей комнате, а смоченная укладывалась плотно на поверхности пола. Но и такому очищению подвергались места видные; что же касается до кроватей, то под ними все оставалось большей частью неприкосновенным. В комнатах бывало по 30 и более кроватей, под каждой из них стоял сундучок, валялись старые сапоги, чулки, онучи и пр. Можно представить, сколько пыли набиралось там втечении недель и месяцев. Для сохранения этой драгоценности, для прикрытия ее от непрошенных и незваных посетителей, начальство находило нужным на концы и по бокам кроватей надевать такие чехлы, которые бы, достигая до самого пола, вместе с опущенными одеялами покрывали все, что ни было собираемо под кроватью. Поднявшаяся от метлы пыль осаживалась опять на одеяла, печки, шкафы и пр., так что на последних иногда собирался слой толщиной в палец и более. Стоило только летом при открытых окнах ворваться ветру в комнату, тогда вся эта дрянь с печек и шкафов слетала и покрывала столы, постели и пр. Был очень смешной случай. В одно училище должна была приехать знаменитость. Чтобы удивить ее чистотой и опрятностью, полы были вымыты, стены обелены, из-под кроватей сор выметен, словом, взяты были экстраординарные меры, сам главный начальник следил за всем. Вот наступил роковой день; знаменитость должна явиться в полдень. Главный начальник заведения в 11 часов утра осмотрел комнаты, нашел все в блестящем виде; только воздух ему показался тяжеловатым; поэтому он и приказал открыть ставни, а ученикам уйти в классы, чтобы они тлетворным своим дыханием не испортили благорастворенного воздуха. Но эта излишняя предосторожность все погубила. Налетевший неожиданно вихрь бессовестно ворвался в комнату и живо с шкафов и печек сбросил на столы, постели и полы всю бывшую там пыль, которую позабыли смести. Эта бессовестная проделка была произведена вихрем незадолго до приезда знаменитости и даже осталась не замеченной начальством, стоявшем в коридоре. Знаменитость явилась; ей отрапортовали, что все прекрасно, – и судите об удивлении ее и об ужасе начальников, когда они вошли в комнаты, и увидели целые слои пыли на самых видных местах. Знаменитость вышла из себя, начальство сконфузилось и не знало, чему приписать происшедший беспорядок; разве не само оно видело почти сейчас все в чистоте? Чуть-чуть не приписало все дьявольскому навождению.

Не менее интересные явления происходили и на полах комнат. Они тем замечательнее, что имеют заметное сходство с некоторыми явлениями, объясняемыми в физической географии и даже геологии. Грязь постепенно наслаиваясь и будучи утаптываема ученическими ногами, мало по малу или составляла порядочные бугорки, или равномерно укладывалась по всему полу; бугорки, разумеется, в малом виде представляют что-то вроде сталагмитов, а наслойки по всему полу нечто вроде геологических пластов. Сходство тем более правдоподобное, что комнатные сталагмиты и пласты из грязи приобретают чуть не каменную крепость; не только ученическая нога своим каблуком не сшибет сталагмита, но и железный заступ не всегда в состоянии счистить его. Далее, наслойка комнатной формации так крепко соединяется, так сказать, c первозданным пластом, т. е. полом, что отделить ее часто почти невозможно. Мы в детстве были свидетелями такого события. В один из губернских городов приехал зимой новый высший начальник, и захотел осмотреть среднее и низшее духовные училища, помещавшиеся в одном доме, но по доброте своей сказал о том недели за две. Началось метенье, мытье и даже скобление полов, сопровождавшееся большим или меньшим успехом. Наконец дело дошло до столовой; по историческим преданиям пол в ней не быль мыт до 10 лет; наросты вроде сталагмитов и пластов покрывали его повсюду. Принялись мыть: самый горячий кипяток не мог размягчить отвердевшую грязь; взялись за заступы; тоже нисколько не помогло. Решились было поручить плотникам соскоблить рубанками, но и тут встретилось вовсе неожиданное препятствие. Действительно, после многих усилий дошли до досок, но оказалось, что они сами, по крайней мере сверху, пропитались грязью, так что под соскобленной щепой доска опять была черна. Далее операции продолжать не решились, вероятно полагая, что доски насквозь пропитались грязью. Но изобретательность эконома спасла начальство. Не смотря на месяц февраль или март, достали самого лучшего желтого песку и усыпали им весь пол столовой. Наконец высокий посетитель приехал; придя в столовую, он первоначально как будто изумился, встретив арену или аллею внутри дома, в столовой даже. Но ему тотчас объяснили, что служители проливают квас и щи, и потому начальство для предохранения полов от влажности, в видах, разумеется, соблюдения казенного интереса, усыпает их песком. Посетитель поверил и даже похвалил нового рода пол.

Половые доски, шкафы и печки, вероятно не жаловались на расстройство своего здоровья от пыли. Посмотрим, не могло ли здоровье воспитанников терпеть чего-либо от свирепствовавшей в прежних духовных училищах чистоты и опрятности? Всякому, конечно известно, что пыль любит подниматься и в воздух; поэтому последний в классах и комнатах был почти всегда полон ей немного менее того, как и воздух, приносимый самумом и шамсином. Как угодно, а дышать таким воздухом едва ли было здорово; оно, конечно, ничего, как говорят; проходило; но за всем тем, множество мелкой пыли вместе с воздухом вдыхалось в легкие и, как хотите, не могло действовать на них благодетельно. Но последствия от этого невидимы и медленны; и если обнаруживаются кашлем, чиханием и даже туберкулами, то все эти явления можно приписать простуде и многочисленности занятий. Укажем лучше на то, чего нельзя не ощущать. Пыль, садившаяся на одеяла, подушки и платье учеников, разумеется, переходила на их белье и тело. Вредные последствия этого могли бы еще уничтожиться, если бы воспитанники часто ходили в баню и надевали там чистое белье. Говорят, что ныне в некоторых училищах переменяют белье на воспитанниках по два и по три раза в неделю; есть даже училища, где будто бы это делается каждый день. Ну, к чему такая роскошь? Нет, начальники наших училищ не любили делать этого. Знаете ли, любезные читатели, что в бане иногда мы не бывали по три и по четыре недели, да и придя в нее, не находили то холодной, то горячей воды, а иногда той и другой. При таком положении вымывались мы, разумеется, прекрасно. После этого поймете, что за белье бывало на воспитанниках тем более, что часто спали они на войлоках или на матрацах не покрытых простыней, и притом по два нередко человека на одной кровати. Видали ли вы рубахи на чумаках? Если видели, то можете иметь понятие о том, как бело бывало белье на воспитанниках.

Но воспитанники на этот недостаток жаловаться бы еще не стали, если бы с тем вместе не было соединено другое, уже слишком чувствительное обстоятельство. Из естественной истории вы, конечно, знаете, что между насекомыми есть три рода, особенно благосклонные к неопрятному и грязному человечеству; русскими их названиями мы не хотим оскорблять вашего слуха. Но латыни они известны под именем culex, pediculus, pulex. Извините, что мы с вами хотим поговорить о них; конечно и глядеть на них неприятно; но послушайте нас. Вы, прочитав наши замечания, узнаете, как мы живали, и как ныне живут дети, которых иные делаются особами 4, даже 3 и 2 классов. Этих насекомых так много было около учеников, что их считали как бы армией и называли culex артиллерией, pediculus – пехотой, а pulex – кавалерией. От артиллерии не всегда были свободны даже высшие заведения. Г. г. студенты, будущие кандидаты, магистры и доктора, по нескольку раз в год, должны были поставить самовар лично и приготовленным кипятком обливать все щели в кроватных досках, все углы в кроватях, чтобы уничтожить артиллеристов, от которых не было возможности спать. Много, очень много есть еще живых людей, которые этим занимались, а теперь, пожалуй, станут сердиться, зачем мы раскрываем подобные секреты. Сколько же теперь бывало и есть артиллеристов в кроватях средних и низших училищ? – можете сами судить по тому, что мы сказали о магистрах и докторах. Пехота, любящая прививаться в волосах на голове, не могши там уместиться в воспитанниках средних и особенно низших училищ, помещалась уже во всех складках и швах белья, платья, но особенно в тулупах. Поэтому отцы и матери тотчас топили баню, как скоро приезжали из училища к ним дети, переменяли на них белье, отмывали грязь с их тела, и без исключения выжаривали все платье в банном жару. Этим только способом можно было спастись от пехоты. Но едва ли не всего грознее и многочисленнее, особенно летом, была кавалерия. В доказательство наших слов расскажем два анекдота, бывших не очень давно. В одной из семинарий, при отъезде учеников на каникулы, постели их были сносимы в общую залу. Однажды в 1827 году эконом приходит к двум щеголям наставникам и рассказывает, что он в зале, где лежали ученические постели нашел необыкновенное чудо, и просил щеголей отправится с ним для освидетельствования чуда. Щеголи в белых брюках и жилетах захотели полюбоваться на чудо-чудное. Пришли; эконом водил их по залу то туда, то сюда, нагибался, но не мог отыскать чуда. Наконец, остановившись, захохотал и сказал: посмотрите на себя. Тут только заметили г. г. ученые, что их панталоны, а отчасти жилеты сделались черными. Дело состояло в том, что кавалерия, принесенная в ученических постелях, не находя в них продовольствия, решилась отправиться фуражировать по всему залу, и когда злой эконом ввел щеголей, то она, сделав марш-марш, покрыла белые их панталоны и жилеты. В том же самом зале на местах, освещенных солнцем, кавалерия расположилась бивуаками в таком количестве, что наблюдателю издали пол представлялся лоснящейся поверхностью. Но нашим ученым и эконому было не до наблюдений; они поскорее отправились на реку, и там переменив все белье и платье, кое-как освободились от грозной кавалерии. В другом случае нужно было осмотреть постройки, произведенные в одном из низших духовных училищ. Ревизором назначено было лицо почетное; начальник училища давал ему знать намеками, что в то время (именно в каникулы) неудобно осматривать работы и что лучше или отложить осмотр до после-каникулярного времени или поверить добросовестности строительного комитета. Почетная особа любила точность и добросовестность, поехала и начала осматривать здание. Очередь дошла до спален; начальник хотел было чрез них провести ревизора побыстрее, но последний позамешкался. Когда кончилась ревизия или, кажется, во время ее, ревизор заметил, что ему недостает сил оставаться спокойным. Несчастье его, очевидно, произошло от того, что кавалерия по отъезде учеников, не находя на кроватях никаких субъектов, отправилась для мародерства на пол и, забыв уважение к ревизору, облепила ого. К счастью в училище была готова баня; там погибла вся кавалерия, дерзнувшая сделать набег на почетную особу. Наконец вы, г. читатель, вероятно спросите, почему начальство не принимает мер к истреблению пехоты, артиллерии и кавалерии? Почему?! Разные на то есть причины. Одни может быть не вполне знают о неприятностях, испытываемых учениками от всех этих родов насекомых воинств; другие притворяются незнающими. Но иногда уже нельзя не знать, даже нельзя притвориться незнающим; с другой же стороны нельзя и сознаться, что многое множество этих воинств в волосах и белье мальчиков не делает чести отеческой заботливости начальства. Поэтому непременно нужно придумать, каким бы образом оправдаться в глазах, если не публики, то учеников. Мы знаем вернейшим образом, что один начальник и вместе профессор богословия не постыдился в этом случай прибегнуть к оптимизму и к целесообразности. Он серьёзно доказывал, что pulex, culex и pediculus весьма полезные существа; – они де высасывают дурную только кровь из ученических тел и, следовательно, предотвращают болезни, которые бы от нее должны развиваться в организме. Поверьте, что это действительно было говорено на лекции.

Можно ли приложить сделанные нами замечания насчет чистоты и опрятности к нынешним хоть бы напр. духовным училищам, т. е. к некоторым? Можно, говорим с искренним сожалением о воспитанниках и глубоким негодованием на виновных; можно приложить не к некоторым, но к многим. Артиллерии, пехоты и кавалерии и ныне, особенно в некоторых училищах, также много как и прежде; и ныне нужно отцам вымыть в бане своих детей, прибывших из училища, чтобы самим не подвергнуться нападению этого воинства, особенно же пехоты. И ныне есть училища, где бани не бывает по три недели и более. И ныне на печках, шкафах, под кроватями, под партами в классах можно найти очень большое количество пыли. И ныне моют полы кое-где в особых экстренных случаях. И ныне… но довольно и сказанного. Если вы нам не верите, то скажите, почему, как пишет Г. Погодин в N 9 Русского Вестника за 1859 год, начальник одного из уездных духовных училищ прямо отказал желавшему осмотреть его училище, уверяя, что ему оно не понравится? При чистоте и опрятности, мы полагаем, не зачем было бы говорить, что не понравится; разумеется, это училище не одно в русском царстве. И так есть, есть, есть к стыду и ныне училища, в которых свирепствует описанная нами чистота и опрятность со всеми ее последствиями. Имеющие власть подумайте об этом; ведь в таких училищах учатся тоже люди, созданные Богом не для борьбы с артиллерией, пехотой и кавалерией; право, подумайте и не сердитесь за высказанную нами правду. Вы или не знаете ее, или позабыли.

Отвратительная неопрятность, в которой принуждены жить ученики, бывает причиной еще более отвратительных, накожных болезней, известных (извините, что мы их станем называть настоящими именами) под именем чесотки, шолудей, коросты и пр. Вы, воспитавшиеся в кадетских корпусах, гимназиях, пансионах и пр., вы к вашему счастью не знаете этих отвратительных болезней. Но в некоторых, даже едва ли не во всех духовных училищах, они так обыкновенны, что чуть не все ученики ими бывают заражены. От казеннокоштных учеников они переходят к живущим на квартирах, потом от братцев к сестрицам, от детей к отцам и матерям, от мальчиков и девочек к их приятелям и подругам; и таким образом эта проказа вместе с просвещением и цивилизацией, благодаря попечительному училищному начальству, распространяется и вне училищ, вне даже тех городов, где они существуют. Не думайте, чтоб этим болезням подвергались только в низших училищах; нет, ими заражены средние училища; были примеры, что они проникали и в высшие заведения. Мы знали не одного магистрата и кандидата, которые вылечены были от накожных болезней уже в академиях. Вероятно, и теперь даже документами можно подтвердить, что из поступивших в 1829 году в Главный Педагогический Институт воспитанников после сделанного медицинского осмотра многие немедленно были помещены в отдельной больнице для излечения их от чесотки. А припомните, что туда поступили молодцы в 20 и более лет из семинарий. Об излечении этих болезней в средних и низших училищах даже почти не думают. Что за нужда, что тело в коросте? Была бы душа чиста, рассуждают набожные начальники. Не думайте, чтобы мы говорили о прошедших временах; нет, мы уверяем, что, если бы и ныне сделать медицинский обзор казеннокоштных воспитанников в ином духовном училище, особенно около и после Пасхи, то по крайней мере половина оказалась бы с накожными болезнями. Да и вы, г. читатель, не будете ли когда-нибудь на экзамене? Если заметите, что мальчики стараются кисти своих рук прятать в рукава и показывают вам только кончики пальцев; то заставьте их заворотить обшлаг рукава; тогда вы сами увидите, почему им не хотелось показывать своих рук. Дети так привыкли к накожным болезням, что шутя их называют бисером, жемчугом и пр. Но довольно, довольно; слишком отвратительно даже говорить об этом. А затем, каково иметь эти болезни иногда десять и более лет, потом передать их даже детям своим; или подвергнуться более серьезной болезни, когда они от глупого лечения скроются внутрь организма!

Но не одни накожные болезни приобретаются в училищах, а множество других и притом решительно только от дурного управления. Мы пишем не училищную патологию и потому пересчитывать все эти болезни не намерены; но укажем только на три главнейшие обстоятельства, которые к ним располагают.

1) Давно уже господствует убеждение, что ученый народ скоро теряет зрение; даже очки как будто сделались знаком отличия ученого человека. Причиной того обыкновенно выставляют чтение книг; мы не отвергаем этого вполне; точно от неблагоразумного напряжения при чтении можно расстроить свое зрение. Но зачем же быть несправедливыми? Почему не сказать о услугах, которые оказывают в этом отношении почтенные, препочтенные, высокопочтенные и высокопрепочтенные начальники училищ? Попробуйте, г. читатель, собрать к себе компанию в 15 и даже в 10 человек, разумеется, ночью; посадите их за один стол с одной сальной свечей, даже четвериковой и сами тоже с ними сядьте в наиболее отдаленном расстоянии от нее, примитесь все вместе или читать, или писать, хоть часика два. Надеемся, что ваши глаза скоро напомнят вам о необходимости поставить еще несколько свеч на стол, а приятели ваши, кроме двух или четырех человек, сидящих у самой свечи, даже откажутся читать и писать. Если этот опыт сочтете неудовлетворительным, то начните читать книги, особенно с мелкой печатью утром и вечером, когда начинает темнеть. Уверяем вас, что чрез несколько недель, или месяцев, вам нужно будет посоветоваться с окулистом о том, как поправить расстроенное ваше зрение. Как же после этого не расстраиваться зрению учеников, когда в некоторых …х училищах выдается пятериковая и даже шестириковая свеча не на 10, а на 20 человек? Уменьшите это число вдвое, и тогда с каким напряжением ученику, сидящему вдали от свечки, нужно всматриваться, чтобы разобрать даже крупную печать и письмо? Как не расстроить зрения, когда и эти свечи даются на известный срок, зажигаются при совершенной уже темноте, когда после Благовещения или Пасхи выдача свеч прекращается, а уроки между тем продолжаются, и потому мальчик и вечером, и утром при самом слабом, замирающем или начинающем дневном свете должен разбирать свой урок? Прибавьте, что это продолжается не недели и месяцы, а годы, годы целые, даже более десяти лет; и тогда, полагаем, согласитесь, что, если бы у учеников было даже орлиное зрение, то и оно наконец расстроилось бы. Как бы почтенным начальникам не понять, что слово просвещение на русском языке происходит от света и потому желающих просветиться не следует держать во тьме. Мы уверены, что в некоторых училищах близорукость и слабость зрения существенным образом происходят от недостаточного освещения комнат. Да простит вас Бог, г. просветители, которые посредством мрака думаете распространить просвещение и отнимаете вместо того зрение!

2) Наш организм, как известно из физиологии, постоянно изменяется и посредством различных процессов, напр. дыхания, накожного испарения и пр. выделяет части, которые не находит для себя нужными. Для поддержания этих изменений, для восполнения постоянно убывающих частиц, мы принимаем в себя пищу. Теперь понятно, почему недостаточная и дурная пища обнаруживает вредное влияние на наше здоровье. В первом случае организм, не вознаграждая теряемых им частиц, истощается, и, по меткому выражение, гаснет подобно лампе, в которую забыли подбавить масла. Во втором же случае организм из дурной пищи принужден, так сказать, принимать в себя вредные частицы и, усвоив их, расстраивается. Можно доказать физиологически, что всякий глоток дурного питья, всякий кусок испортившейся пищи непременно оставят вредные последствия в нашем теле. Что же теперь должно сказать о тех несчастных учениках, которые в некоторых училищах, притом в течение 10-ти и более лет, или не получают достаточной для их питания пищи, или кормятся хлебом из затхлой муки, тухлой говядиной, кашей из проквасившейся гречневой крупы и пр.? Неужели их здоровье останется нерасстроенным, когда они в течение пяти или шести недель какого-либо поста питаются квасом с луком, да луком с квасом, от которого, по русской поговорке, рвет глаза, и когда от этого на губах появляются струпья? Неужели эти струпья, спазмы в желудке, колотье и пр. нужно считать признаками нормального состояния организма? Обстоятельства нашей жизни сблизили нас со многими лицами, обучавшимися на казенном содержании в …х училищах. Сколько между ними мы встречали людей, которые в полном цвете лет, при степенной жизни страдают завалами, расстройством желудка и пр.? И всем этим они одолжены, по их собственному признанию, благопопечительному начальству, которое их потчевало дурной пищей! Не похожи ли эти начальники на тюремщиков, которые из скудного содержания узников отделяют половину себе, а другую предоставляют несчастным, но и в этом случае предлагая вместо свежих, испорченные запасы? Не похожи ли они на отравителей, которые конечно не мышьяком и сулемой, не синильной кислотой или стрихнином отравляют своих подчиненных, но зато мирными, так сказать, невинными средствами расстраивают здоровье их? Мы по крайней мере большой разницы между теми и другими не видим.

3) Как ни сильно столовая расстраивает здоровье учеников некоторых училищ, но едва ли она не должна уступить первенство не отопленным во время холода классам, от столовой страдают только казеннокоштные, а в классах мерзнуть все вообще ученики и даже несчастные наставники, кроме начальников, которые свои классы приказывают отапливать. В этом случае, вы, г. г. читатели вероятно не станете с нами спорить, если обратите внимание на то, что 1) и в тех городах русской империи, где начальники хоть бы напр. духовных училищ запрещают отапливать классические комнаты, бывают морозы в 20 и даже в 30 градусов; 2) русский мороз не смягчает своей суровости ни пред кем, а одинаково сжимает ученую и неученую, богатую и бедную братию; 3) одежда ученого сословия, поучающегося мудрости в не отопленных классах, не только не теплее одежды других людей, но даже похолоднее и 4) организм наставников и учеников духовных училищ также чувствителен к холоду, как и вам. Теперь мы попросим вас сделать над собой очень немудреный опыт. Попробуйте при температуре немного пониже, даже немного повыше точки замерзания с открытой головой часа три, четыре постоять или посидеть на одном месте на открытом воздухе. Надеетесь ли не простудиться? Мы по крайней мере за себя никак не ручаемся. После этого неужели вы станете доказывать, что ученики сохраняют здоровье в классах, которые природа нагревает только в летнее время солнечной теплотой? Они ежедневно должны сидеть шесть часов без рубашки, скромно, часто в очень легкой одежде, оставаясь даже иногда санкюлотами (sans culottes). Если в таких классах замерзают чернила, если пальцы не разгибаются, чтобы написать что-нибудь, то как же не сделаться больными, проведя в них 10–15 лет? Не забывайте еще некоторых частностей, напр. в ином классе благопопечительное начальство не вставит разбившегося стекла в течение целой зимы, не заделает, как пишет Г. Погодин, сквозной трещины в стене в несколько лет, не позаботится о том, чтобы двери плотно притворялись. Молодость конечно способна многое переносить или оставлять без внимания, за всем тем насморк, кашель, простудные лихорадки, ревматизм в ногах, боль в голове достаются чуть не всем ученикам вместе с сообщаемой им ученостью. А последние две болезни нередко остаются на целую жизнь, нам случалось говаривать с добродушными стариками, которые, обучавшись некогда в неотапливаемых классах, говаривали: «вот, никак не поймешь, от чего у нас болят ноги и голова еще с молодости, ведь мы были не неженки.» Добряки и на старости лет не понимали, кому и чему они одолжены своими болезнями!

Но самое гибельное влияние на учеников обнаруживают так называемые оттепели. Вы, как знаток физики, знаете глупую привычку деревянных и каменных стен не охотно расставаться с своей температурой и в случае оттепели быть холоднее атмосферного воздуха. Придерживаясь экономически-нравственных идей, можно, пожалуй, сказать, что начальство училищное нисколько не виновато в этом упрямстве стен; но за всем тем ученики, приходя в классные комнаты, находят внутренние стены их покрытыми порядочным слоем инея. Чрез несколько времени от ученического теплотвора температура классов поднимается выше точки замерзания, иней начинает таять, с потолка капают капли; по стенам вода стекает различными струями, которые для того вероятно, чтобы потешить учеников, соединяясь, расходясь и пресекаясь между собой, рисуют чуть не настоящие иероглифы, а наконец составляюсь на полу действительные лужи. Судите, что за воздух, которым дети дышат в этих классах? Тут и их природа часто не выдерживает; появляются иногда между ними очень серьезные болезни вроде повальных. Отеческая заботливость доброго начальства и тут изобретательна; тотчас приглашается доктор; составляется медицинское свидетельство о том, что между учениками появилась заразительная болезнь от дурной погоды. Вскоре высшее начальство получает известие, что в училище N. ученики распущены но домам; а иногда и вовсе не донесут; к чему тревожить начальников неприятными известиями? Ученики в восторге и – проказники – стараются увеличить число больных своей догадливостью, прикидываясь больными. Доктору нельзя же всех осмотреть; он даже иногда и ни на кого не посмотрит; его дело написать медицинское свидетельство. А начальники нередко имеют в таких событиях свои выгоды, когда под их надзором живет значительное количество учеников на казенном содержании; Бог с ними – с хлеба долой! Подобный происшествия не изменяют системы; на следующий год опять классы не отапливаются, опять со стен льется вода, опять простуды; различие состоит в том, что повальные болезни появляются не каждый год.

Здесь поневоле мы останавливаемся и хотим высказать свое мнение о том, как странно люди судят о своих собратьях. Вы конечно слыхали, что афинский Ареопаг осудил на смерть мальчика, выколовшего глаза птичке. Конечно, тут уже поступили слишком строго. Но если бы я, ваш покорнейший слуга, намеренно выколол глаза какому-либо человеку, то конечно меня стали бы судить в уголовной палате за причиненное увечье, и справедливо бы поступили. Но скажите почему бы не судить в той же палате вместе со мной тех начальников, которые на 10–30 учеников дают одну шестириковую свечу? Ведь от этого лишаются, конечно не вдруг, но лишаются зрения наверное много, много людей. Почему бы по крайней мере не отставить их от службы? Или уже нельзя ли их хоть не награждать за такие человеколюбивые подвиги знаками отличия и титулами? Далее, если бы я понемногу подсыпал несколько дней мышьяку или сулемы кому-либо в пищу, и если бы он незаметно расстроил свое здоровье и наконец от этого умер, то в какое бы негодование пришли все, узнав о таком злодеянии? Как бы благодарили уголовную палату, когда бы она, лишив меня всех прав состояния, отправила в Сибирь? Не спорю, общественное мнение было бы право в этом случае. Но почему же бы вместе со мной для компании не послать туда же и всех начальников, которые по корыстолюбию дурно кормят своих воспитанников и расстраивают их здоровье точно так же, как и ядом, только помедленнее? Почему, по крайней мере не отставить их, не лишить их права на награды и отличия? – Потом, если бы я зашедшего ко мне в зимнее время странника поместил не в теплой комнате, а в какой-либо конюшне или амбаре; то не стали ли бы вы называть меня жестокосердым, даже нехристем? Ах! зачем же иногда чуть не святыми считаются те начальники, которые морят холодом учеников в классах, а деньги, назначенным на отопку, прячут в свои карманы? Ведь прямо они не милостивее нас? – Если на улице закричат: вор, держите вора, то не броситесь ли на него со всех сторон, не постараетесь ли, поймав, поскорее проводить его в полицию? И потом, когда будет доказано, что он украл более нежели на 30 рублей со взломом; то выставят его у позорного столба, отстегают плетьми, если он, разумеется, мужик, и пошлют за уральский хребет. Чем же лучше этого вора, доведенного до преступления иногда нуждой, чем лучше тот начальник, который крадет сумму, назначенную на содержание училища и учеников и чрез то медленно убивает последних? Почему бы всех таких начальников не собрать и не послать хотя бы на Амур под надзор тех честных солдат, которые отправлены туда на поселение? Почему ты, общественное мнение, даже иногда чуть не благоговеешь пред этими ворами? Наконец, если бы я теперь вздумал написать панегирик какому-либо отравителю, убийце или вору, если бы высказал, что его надо наградить знаками отличия, чинами и степенями; если бы даже просто поклонился ему низко, величал бы его, как благодетеля; то какой бы шум поднялся? Как бы ты, общественное мнение, возопило: смотрите, кого он хвалит, кому кланяется? А взгляните вы г. г. люди, на себя, не кланяетесь ли вы тоже ворам и отравителям, только чиновным и высокопочтенным, не лобзаете ли их десниц, не воскуряете ли пред ними фимиамы лести, не подличаете ли? Общественное мнение! Разъясни ты нам эти странности. Или лучше проснись, пробудись, пора тебе, высказать правду и заклеймить позором тех, которые злоупотребляют царской казной и доверием общества. Но едва ли ты скоро на это решишься. Мы скажем более. Не закричишь ли ты вместе с начальниками, которых деяния мы обличаем: «как он смеет говорить про людей достопочтенных и пр.» Очень возможно и даже вероятно, что ты по независящим от нас обстоятельствам даже не прочитаешь этого в России, на святой Руси нам не позволят высказать правду о беззаконных делах людей, считающихся святыми.

Узнав о тех способах, посредством которых добрые и почтенные начальники расстраивают здоровье своих питомцев, вы, г. читатель, не полюбопытствуете ли узнать и о том, какие меры принимают те же особы к поправлению расстроенного уже здоровья учеников. Последние изволите видеть, нередко заболевают и очень опасно, отчасти по общему закону всего человечества, а преимущественно от местных училищных причин. Кажется, нельзя бы ожидать, чтобы в этом отношении происходили злоупотребления. Заставить здорового человека голодать, лишать его чистого воздуха, не отапливать для него комнат еще как будто можно; – он здоров, выдержит, да и сам достанет пищи, подышит свежим воздухом в комнате, и может там, побегав, поработав, нагреется. Но подвергнуть всему этому больного, лежащего без движения, с расстроенным желудком, с одышкой, кашлем, болью в голове, оставить его без вспоможения, уже, кажется бесчеловечно, и совесть, и Евангелие, и общественное мнение, и даже Алкоран против этого вооружаются. Между тем, это встречалось и встречается в училищах и даже духовных. По документам все идет хорошо, больницы почти везде; при них штатный врач с жалованьем или без оного, особые служители, даже иногда фельдшер, еженедельные ведомости о больных в врачебную управу или другие места, аптекарская книга, ежегодные отчеты – ну, кажется, все есть, не подденете. И действительно, во многих училищах за больными воспитанниками смотрят точно так, как может заботиться одна мать. Но …ох эти но, но, но… беда с ними; сколько есть духовных училищ, где с больными поступают точно также, как и с здоровыми? В этом случае, на вид выставляется более всего казенный интерес и целебная сила природы. «Ну, к чему, говорят велемудрые мужи, тратить напрасно деньги на лекарства? Наши крестьяне не знают аптек, а между тем какое у них богатырское здоровье, и не доживают ли они до 100 и более лет. Природа есть лучший на свете медик, организм наш так премудро устроен, что он в себе самом находит средства к своему исправлению, молодых же людей лечить чуть не тоже значить, что отравлять. Как можно их нежную природу знакомить с латинской кухней?» И на основании сих премудрых изречений лекарь получает строжайшие наставления о сбережении казенного интереса; ему остается или отказаться от места, или, получая жалованье, надеясь на награды и чины, предоставить самое леченье преимущественно природе. Пожалуй, откажись, найдется на место другой поумнее. С упрямыми же эскулапами расчет короткий, – отставка, мы помним одного предоброго и преусердного медика О. П. В., который принужден был подать в отставку именно за то, что не жалел казны на лекарства. Впрочем, от простых лекарств, особенно в крайних случаясь не прочь добрейшие начальники; сюда относятся преимущественно рвотное, слабительное всех сортов, кровопускание, банки и даже пиявки, особенно, если их какой-либо цирюльник доставляет даром, мушки, горчицы и пр. Между тем, болезни идут своим чередом; действительно благодетельная природа спасает многих; но зато не отправляются ли многие при такой методе в елисейские поля? Или не выходят ли из училища с расстроенным здоровьем? Мы были однажды свидетелем достойной сожаления сцены. Придя с своим приятелем к одному общему знакомому, мы застали у него женщину, которая со слезами и рыданиями о чем-то просила его, душевная скорбь так ясно выражалась на лице и в глазах ее, что не было возможности не принять участия. По нашему желанию знакомый рассказал нам, что бедная мать сейчас пришла из …ской больницы, где у нее сын в горячке и, не получая никакого пособия наверняка приближается к смерти. Заметив наше участие, несчастная мать бросилась нам в ноги, говоря: отцы родные, помогите мне бедной сироте; Вася мой у меня одна надежда; умри он, я во старости умру без приюта.» Мы были тронуты до глубины души; у моего приятеля слезы полились ручьем. К счастью бедной женщины, он имел небольшую известность и порядочный чин, взял бумагу и написал к доктору, чтобы он обратил внимание на мальчика; а вместе с тем прибавил, что деньги на лекарства он даст свои. Письмо подействовало, мальчик выздоровел, даже денег за лекарства не потребовали. Добрая женщина чрез несколько месяцев явилась с благодарностью к нашему приятелю вместе с своим Васей, плакала от радости, кланялась и не находила слов выразить свою благодарность. А сколько таких матерей плачут, но не находят заступников?

Не желая знакомить больных воспитанников с латинской кухней, начальники училищные должны бы заботиться о том, чтобы русская кухня доставляла каждому больному пищу, которая бы не только не расстраивала, но и поправляла ого. Многие болезни вылечиваются одной, хорошо приспособленной пищей. В Петербургской Духовной Академии был медиком Беневоленский, умный и дельный человек. Многие из его академических пациентов, вероятно, еще не забыли, как часто он вместо всякого лекарства оставлял больного на несколько дней в больнице, и вылечивал его одной пищей. В Венской же медицинской школе, как мы и некогда читали, далее труднобольные в лазаретах часто пользуются одной пищей, приспособленной к болезни, и этим способом выздоравливают. И потому не странно ли услышать, что некоторые начальники …училищ, преимущественно не позволяющие медику выписывать лекарства из аптек, слишком мало заботятся о пище для больных. Главным камнем преткновения в этом случае служат посты. Кому неизвестно, что во многих болезнях постную пищу употреблять никак нельзя и что бульон из говядины или телятины, суп из курицы, молочная каша и пр. в неделю или две возвратят больному здоровье скорее, чем лекарства. Но между училищными начальниками есть ревнители закона, есть книжники и чуть ли не фарисеи, по мнению которых больной ученик пусть лучше умрет, или пролежит лишний месяц, нежели оскоромится. Как можно позволить, чтобы молодой человек сотворил такой нечестивый поступок? Для себя, для своих родных они иногда еще готовы забыть букву закона, но учеников ни за что не введут в искушение. Другие начальники, а больше те же самые, вовсе не находят нужным приготовлять различную пищу для больных и здоровых. Ведь последние, пользуясь ей, остаются здоровыми; почему же и первым не употреблять ее для своего здоровья? Мы тоже знаем, что в одной духовной академии под управлением ученейшего мужа почти все больные пользовались пищей из столовой. Низкопоклонный медик лебединым голоском и с сладкой улыбкой доказывал воспитанникам, что горох, кислая капуста, гречневая каша и прочие кушанья, однознаменательные с измельченным булыжником, составляют отличное лекарство для больных, по своей питательности. Но с другой стороны не можем не сказать, что в одной семинарии честный медик, не имея возможности пересилить ригоризм начальнический, приказывал на своей кухне приготовлять пищу для некоторых больных. И судите о снисхождении начальников- ригористов, которые не запрещали медику тратить деньги свои на скоромный суп для больных! Слышали мы также, что в больнице другой семинарии лежал ученик, страдавший водяной болезнью. Эту болезнь, как известно, вылечивают, заставляя больного ничего не есть и не пить, кроме молока. Разумеется, в таком случае нужно много молока. Как не позаботиться о казенном интересе? Но прямо отказать неприлично. Поэтому начальство семинарии воспользовалось постом и не давало молока больному. Пусть де умирает, не оскоромясь, нежели живет, оскоромившись. К счастью благородный доктор велел покупать молоко на свой счет; начальство семинарское не помешало этому; и больной выздоровел.

Не менее, если не более хорошей пищи для больного нужен свежий воздух, опрятная комната и чистое белье. В одном из сороковых годов гвардейский солдат, в котором мы принимали участие, сделался болен и помещен был в госпиталь близ Смольного монастыря. Мы решились навестить его, и когда спросили почтенного воина, как он себя чувствует, то он с каким-то воодушевлением, чуть не с восторгом сказал: «хорошо, хорошо. Да и как, Ваше В-ие, не быть хорошо? Посмотрите-ка, ведь это царские палаты; а постель, а простыни и наволочки? да мне никогда не удастся полежать на таких вещах. А как здесь легко дышать-то? Так, кажется, весь воздух и втянул бы в себя; в казармах у нас и то хуже. Спасибо Батюшке Государю, что он об нас так заботится». Почтенный воин говорил это со слезами. Не будем несправедливы, утверждая, что больницы во всех училищах устроены недостаточно, даже духовные училища имеют в этом отношении прекрасные образцы. Не верящие нашим словам пусть пойдут в отличное здание С. Петербургской Семинарии и полюбуются тамошней больницей; чистота воздуха, опрятность в комнатах, белизна белья – все как нельзя лучше. Но этого наблюдение нельзя приложить еще ко многим духовным заведениям.

Вы, любезный читатель, конечно с негодованием на начальников, сожалением к ученикам читали наше описание нечистоты, свирепствующей в жилых ученических комнатах. Но поверьте, что в некоторых училищных больницах неопрятность еще бывает хуже, нежели в комнатах. Причины от которых в последних портится воздух, грязнится пол и распложается воинство насекомых, остаются те же и в больницах; только здесь встречаются новые обстоятельства, которые там неизвестны, именно: невозможность некоторым больным выходить из комнаты даже для обыкновенных нужд, особая как бы атмосфера, окружающая сильно больных, напр. горячкой, чахоткой, разнообразный запах лекарств и пр.; все эти, так сказать, экстраординарные причины с ординарными производят то, что воздух делается не просто дурным, но даже вредным, пожалуй, заразительным. Затем, каждый больной приходит в своем белье, не снимавшемся иногда две и более недели со всей своей пехотой; конница и особенно артиллерия сопровождают его в меньшем количестве, но наконец устроившись в больничных комнатах, как в каком-либо военном поселении, распложаются в отвратительно-большом количестве. После этого не удивляйтесь, что, как нам известно, возвращающихся из больницы учеников нужно прямо вымыть и платье их выжарить в бане, если хотят чтобы прибывшая с ними пехота не поселилась в квартире. Далее, не удивляйтесь также и тому, что к концу зимы в иной больнице лихорадки, легкие простуды и пр. обращаются в тифозные горячки. У одного порядочного человека поступил мальчик-родственник в больницу одной семинарии «я пришел к нему, рассказывал порядочный человек. Еще в сенях меня поразил какой-то особый запах, который в передней сделался ощутительнее, и потом, постоянно становясь хуже и хуже, в комнате труднобольных не знаю уже во что обратился; им не только трудно было, даже не хотелось дышать. Белье было грязно на больных, пехота открыто в качестве разъездных патрулей разгуливала по одеялам; я более четверти часа не мог просидеть; голова начала кружиться и дыхание спираться. После обратился я к доктору и когда он помог несколько мальчику, то известил меня, чтобы взяли его из больницы, иначе, велел он сказать, пожалуй, к нему пристанет тиф». И это больница, и это лечебница, и этак помогают страждущему человечеству!? Вы скажете, что таких больниц мало. Еще бы хорошо, когда бы их много было! Возмутительно, если бы одна такая больница находилась в целой Русской Империи! Бесчеловечно было бы, если бы в какой-либо больнице даже третья или четвертая часть описанных нами недостатков существовала. Но таких больниц… не одна; а к иным из них можно приложить чуть не все, сказанное нами здесь.

Все описанные нами явления в училищах известны очень многим, и между тем обыкновенно говорить: «что ж за беда? Конечно, нечисто; неопрятно, воздух удушлив и пр. Да ведь воспитавшиеся таким образом не все умирают; ведь сколько из них цветет здоровьем и живет до глубокой старости, до внуков и правнуков. Значит, нечистота, неопрятность не есть еще уголовное преступление; с ней уживается же здоровье.» В ответ на это мы всегда просили г. г. защитников проделок училищных начальников посмотреть в Петербурге квартиры, которые близ Пятой площади занимаются каменщиками, штукатурами, плотниками, мостовщиками и пp., a в Москве соседние дома с Толкучим рынком, в которых помещаются промышленники всех сортов, наживающиеся так или иначе от этого почетного рынка. Знаете ли, что тут и там вы найдете во многих комнатах ночью спящих людей в несколько слоев; одни лежать на полу, другие на полатях, на лавках, затем на нарах в различном расстоянии от полу. В комнате, где, по-видимому, трудно поместить десять человек, располагаются на ночь тридцать, даже пятьдесят. О проветривании никто и не думает, разве отворяют двери и окна, но и тут из коридоров или со двора втекает воздух вовсе не благорастворенный. Спросите священников ближайших к этим местам церквей, напр. Спасосенновской; чего им стоит пробыть минуть десять в этих комнатах для предсмертного напутствия какого-либо Ванюхи или Митюхи? Согласитесь ли вы пожить сколько-нибудь времени в этих гнездилищах или поместить туда своих детей, родственников или каких-нибудь протеже? Я думаю, вы придете в ужас и негодование от подобного предложения. А между тем не забывайте, что многие из жильцов этих гнездилищ с полным лицом, с здоровым румянцем на щеках живут и работают, до 70 и 80 лет. Им помогают разные обстоятельства; они целый день остаются на чистом воздухе, заняты необременительными работами, потом на зиму уходят в свои дома и пр.; и таким образом уничтожают вредное влияние ночей, проведенных в логовищах близ Сенной площади или Ильинки. И ученикам помогают тоже разные обстоятельства; то они поживут у своих отцов и родственников; то побегают на открытом воздухе; то найдут пособие в своей молодости и пр.; и потому, несмотря на все распоряжения начальников, расстраивающие их здоровье, живут и даже нередко здравствуют.

Но оправдывать этим г. г. начальников, право, не следует. Спасосенновские и Ильинковские жильцы, большей частью добровольно решаются на это житье, даже побуждаются к тому некоторыми выгодами; по крайней мере, правительство на помещение их не отпускает никаких сумм; ни хозяева или содержатели этих квартир не получаюсь ни жалованья, ни чинов, ни орденов, ни других знаков отличия. А об начальниках училищ этого, как вы знаете, сказать нельзя. В настоящее время городское начальство С.-Петербурга и других городов неумолимо преследует злоупотребления, которые позволяют себе делать содержатели мастерских относительно своих мастеровых, штрафуют булочников, портных, сапожников, даже содержательниц модных магазинов за то, что их ученики или ученицы спят в грязных чуланах, редко ходят в баню, подвержены суровому обращению и проч. Неужели общественное мнение не вооружится против тех начальников училищ, которые содержат своих учеников в отвратительной нечистоте и неопрятности? Ведь эти ученики предназначаются быть не сапожниками, не портными, но медиками, чиновниками, священниками и проч.; отцы их принадлежат к свободным сословиям. Почему бы о таких начальниках не печатать как о хозяевах-сапожниках, булочниках? Чудно ты, повторим еще, общественное мнение! Ты и на нас, пожалуй, за эту статью закричишь: в Сибирь его – злодея. Как он смел неуважительно отзываться о почтеннейших, препочтеннейших и высокопрепочтеннейших начальниках училищ?

Более, по-видимому, имеет весу то возражение, что начальники училищ лишены средств хорошо содержать своих воспитанников. В самом деле нам вполне известно, что почти во всех низших духовных училищах вовсе не полагается никакой суммы на больницу, а в семинариях с училищем назначается напр. 200 рубл. на 700–800 человек; точно также есть изумительно малые оклады на содержание дома, на пищу и одежду учеников; с этим мы вполне согласны. Но за всем тем продолжаем обвинять начальников училищ за то, что они морят учеников и холодом, и голодом, содержат их в отвратительной неопрятности. Поверьте господа, есть возможность содержать учеников недурно и при ассигнуемых суммах, только употреблять их надо не на себя, а на учеников. Мы хотим обратиться с несколькими вопросами и замечаниями к вам, г. г. начальники средних, …заведений. Вы, как нам вполне известно, получаете не дурное жалованье, так что с доходами от м…ря, при казенной квартире и отоплении, одними деньгами нам честным образом достанется до 1000, а иногда до 1500 и даже 2000 рублей. Неужели для вас, особенно, когда вы не имеете семейства, ни даже жены, недостаточно и 1000 рубл.? Так зачем же вы и сами пользуетесь и позволяете своему помощнику, и эконому, и секретарю пользоваться казенными припасами? Вы этим способом по крайней мере заедаете ученических денег до 200 рубл. (мы очень умеренно, как видите, считаем). И если в вашем училище находится семь классов, то не только достанет 200 рубл. на отопление их, но и останется: и между тем вы не разоритесь, а ученики и учителя не станут мерзнуть от холода. – Вы жалуетесь на недостаточность штатных сумм? Но каким образом вы находите возможным из этих же сумм выдавать жалованье прислуге своей и ближайшим вашим помощникам; у вас, г. начальник, ее бывает до 4 и 5 человек, у вашего инспектора два, у эконома и секретаря по одному; всего 8–9 человек; мы число это сократим до 5 – 6 человек. Все они кроме жалованья кормятся казенным столом. Как ни рассчитывайте; а на жалованье и на пищу каждого из них выйдет ежегодно до 50 рубл.; на 5–6 человек 250–500 рубл. А если вы еще содержите на казенный счет tacite mode, в тихомолку парочку лошадок, на которых изволите разъезжать, то на овес и сено для них и другие разные разности истрачивается еще 100–150 рубл.; вот вам всего 400 рубл. по крайней мере. Что? Эти 400 рублей, употребленные на содержание воспитанников, которых число простирается до 140 человек, неужели не улучшили бы их пищи? Ведь, в примосковных губерниях содержание напр. семинариста одной пищей обходится в год отцу-начальнику не более 13–14 рубл.; в этой сумме 3 рубл. играли бы важную роль. – Еще у вас в квартире стены обиты красивыми шпалерами, пол отделан под паркет, мебель красного или орехового дерева, тут найдете и кресла и стулья, и стол и диваны, и кушетки – все есть. Позвольте узнать, на свой счет вы все это устроили? Мы слышали, что нет. Не говорим, что вам на свой счет надо отделывать казенную квартиру; но отделайте ее не так богато, омеблируйте на свой счет, а затем оставшиеся казенные деньжонки можно было бы употребить хоть на улучшение воздуха в больнице. – Вот к вам недавно приезжал ревизор; прекрасно вы его приняли. И обед, и ужин, и вина, и чай – все было как нельзя лучше; ревизор остался очень доволен, обедавшие с ним тоже. Скажите, Бога ради, на свой счет вы его угощали? Употребленные на его прием и проводы по слухам до 250 рубл., а может быть и поболее, не взяли ль вы тоже из ученических сумм? За что тут страдают ученики? Вы, вследствие pевизии получили благодарность, и может быть орден, или высшую должность, а ученикам разве досталось по нескольку подзатыльников. Так не вам ли самим нужно было тратить свои деньги на прием ревизора, а 250 рубл. употребить на больничное белье? Еще вы каждый год после публичного экзамена зазываете к себе почетных посетителей и людей влиятельных, угощаете их закуской, обедом даже. Посетители и влиятельные люди очень довольны, благодарят вас за угощение. Но опять скажите по совести: на какие деньги вы устраиваете такие закуски? Эх, милостивые государи, отцы и благодетели, ведь посетители должны бы благодарить за угощение не вас, а учеников. Нет, господа начальники, суммы, назначенные на разные статьи экономии не всегда, правда, богаты, но они вовсе не так и недостаточны, как вы проповедуете. Нанимайте на свой счет прислугу, содержите и ее и себя на свои деньги, велите тоже делать своим ближайшим помощникам, пожалуй, держите своих лошадей в училищных конюшнях, но покупайте сено и овес на свой счет или на счет того м…ря, которому они принадлежат. Угощайте, пожалуй, и ревизоров, и почетных посетителей, и влиятельных людей, угощайте, как угодно, но не трогайте для этого сумм, назначаемых на содержание учеников. Тогда останется столько денег, что ученики не будут в классах дрожать от холода и получать ревматизмы, из столовой не станут выходить с пустым желудком, или есть там тухлую говядину, прогорклую кашу и пр., в комнатах не будут жить в отвратительной нечистоте, а в больницах – дышать зловредными спазмами. Да не стыдно ли вам? Вы сами называете оклады на учеников недостаточными. Зачем же часть их тратите на собственные нужды? Не значит ли это у нищего отнимать кусок хлеба?