Ступени любви

Отец Думитру Стэнилоае, скончавшийся ровно 20 лет назад (5 октября 1993 года), – «патриарх румынского богословия» и один из самых известных православных богословов XX века, священник и академик, узник коммунистических тюрем и исповедник. Решением Синода Румынской Православной Церкви 2013 год, юбилейный для него (20 лет со дня кончины и 110 лет со дня рождения), был объявлен годом отца Думитру Стэнилоае.

Единения с Богом невозможно достигнуть иначе, как посредством чистой молитвы. «Добродетель молитвы осуществляет тайну единения нашего с Богом, – говорит святой Григорий Палама, – ибо молитва есть связь разумных тварей с Богом». Но единение с Богом превыше и чистой молитвы. Оно означает совершенную любовь. И ее человек не дарит от себя, но она приходит к нему от Бога.

Ибо еще до наступления состояния чистой молитвы человек должен быть очищен от страстей. А очищение от страстей – то же, что возрастание любви к Богу. Таким образом, любовь Божия, заблаговременно одождяя душу, укрепляет ее в тиши бесстрастия и в чистой молитве. А тем самым в нее входит и бо́льшая любовь. «Как успокаивается взволнованное море, когда в него вливают елей, – говорит Диадох, – поскольку буря на нем побеждается качеством его [елея], так и душа наша исполняется блаженного спокойствия, когда вливается в нее сладость Духа Святого».

Ибо еще до наступления состояния чистой молитвы человек должен быть очищен от страстей.

Итак, существует тесная связь между любовью и бесстрастием. Любовь предполагает бесстрастие и в свою очередь укрепляет его по самому факту, что она – противоположность страстям, представляющим эгоизм. Где страсти, там не может быть любви. Поэтому любовь входит в душу в своей полноте после того, как мы достигли бесстрастия, после того, как освободились от страстей.

Конечно, и молитву высшую, превосходящую молитву посредством понятий и слов, мы тоже стяжаем только тогда. Ведь не может как следует молиться тот, кто неспокоен, и не может направиться исключительно к Богу, покуда он эгоистически занят самим собой. В этом смысле любовь налагает печать на все прочие добродетели, если каждой добродетелью умерщвляется какая-то страсть.

Но она [любовь] – незамедлительный плод молитвы: «Все добродетели помогают уму достигнуть любви к Богу, но больше всех чистая молитва. Ибо воспарив посредством ее к Богу, ум выходит за пределы всего сущего», – говорит святой Максим Исповедник.

Если страсти означают одним словом – «самолюбие», то любовь к Богу есть противоположность самолюбию. «Любящий себя не может любить Бога, – говорит Диадох. – А кто не любит себя по причине преизбыточествующего богатства любви Божией, тот любит Бога, потому что таковой никогда не ищет славы своей, но Божией. Ибо любящий себя ищет своей славы, а любящий Бога любит славу Создавшего его. Потому что восприимчивой душе свойственно искать, с одной стороны, всегда славу Божию во всех заповедях, которые она исполняет, а с другой – услаждаться в своем смирении».

Но любовь к Богу на самой высокой ступени – это не только свобода от страстей: она дар Божий, сходящий в душу, достигшую этого состояния.

Если молитва устремляется снизу, конечно, вспомоществуемая сокрытой благодатью Духа Святого, то любовь высшая есть Божий ответ свыше. Посредством ее делается открытым и ощутимым для нас Божество.

Святой Григорий Палама говорит об апостоле Павле: «Во власти исступления¹ он забыл даже о молитве к Богу. Это то же, о чем говорит святой Исаак, сосвидетелем имеющий божественного Григория, что молитва есть чистота ума, и она резко обрывается, когда бывает восхищена светом Святой Троицы, – или что существует чистота ума, над которой во время молитвы сияет свет Святой Троицы; тогда ум восходит выше молитвы в силу чистой молитвы и благодати Духа. Тогда ум уже не молится посредством молитвы, но, придя в исступление, проникает в неразумеваемое».

Таким образом, единение не есть, собственно говоря, молитва, потому что в молитве еще очень ясно сознание [своего] отличия от Бога. Оно, однако, является производным от молитвы, совершающимся в конце ее, как восхищение ума к Богу. Святой Григорий Палама говорит о единении ума с Богом: «Это то, о чем сказали отцы: “Конец молитвы есть восхищение ума к Богу”». Единение – это то же, что переживание любви к Богу, сходящей свыше. А «любовь – из молитвы», – говорит всё тот же святой Исаак Сирин.

Но не о любви, возрастающей вместе с молитвой и из молитвы, идет речь здесь, а о любви как нетварной Божественной энергии, как даре свыше. Вот как различает их Диадох Фотикийский: «Одно дело – естественная любовь души, а другое – любовь, входящая в нее от Духа Святого. Первая сдерживается и получает движение благодаря и нашей воле, когда мы хотим. Потому и похищается она с легкостью злыми духами, когда мы твердо не держимся нашего решения. Вторая так сильно воспламеняет душу любовью к Богу, что все ее части прилепляются к неизреченной сладости этой любви привязанностью неизреченной и бескрайней. Ибо ум, исполняясь тогда духовного действия, делается словно источник, из которого изливаются любовь и радость».

В отличие от католицизма, который не допускает нетварных энергий Бога и который поэтому должен считать и любовь тварным даром, Православие считает любовь нетварной энергией, сообщаемой Духом Святым, энергией Божественной и боготворящей, посредством которой мы реально участвуем в жизни Святой Троицы. «Любовь от Бога», – говорит святой Иоанн (1Ин. 4:7). «Но эта любовь предполагает, – по святому Василию, – собственную расположенность тварной природы, семя или силу любви, находящуюся в существе человека, призванного достичь совершенства через любовь».

Человек обладает потенциальной способностью стать субъектом Божественной любви и в какой-то мере тяготеет к этому. В этом состоит Божественное мучение в нем². Но саму любовь в ее полноте он не может иметь сам от себя, а получает ее от Бога, что означает, что подобие он не может стяжать иначе, как в евхаристическом общении³ с Богом.

Хотя, стало быть, в образе скрывается возможность подобия, но возможность эта не может стать действительностью сама по себе, а только в пламени действия или любви Божества.

Природы в чистом виде мы не находим, но или в состоянии субприроды, или в состоянии природы, пронизанной благодатью. Значит, и естественной любви мы не знаем в ее чистоте. Любовь, которую мы видим у человека, вне связи с Богом, – это даже не естественная любовь. Великие изъяны этой любви показывают, что истинная любовь не может быть иначе, как даром Божиим. Когда природа достигает своего здорового состояния, в ее любви есть Божественная благодать.

Но в этой естественной любви активен и человек. Однако выше этой ступени находится тот, в ком действует исключительно любовь Божия. Собственно говоря, в любви можно различить три ступени:

а) тенденции естественной симпатии в состоянии природы, отпавшей от благодати;

б) любовь христианская, которая, используя эти тенденции, возрастает благодаря Божественной благодати и собственным усилиям. У нее наблюдается рост, и она становится крепкой; вначале она бывает нетверда, затем становится всё прочнее и интенсивней. Диадох имеет в виду иногда первую, а иногда вторую, когда говорит о любви естественной. У ее истоков стоит вторая любовь, которая, будучи нестойкой, легко может быть спутана с естественной симпатией, а лучше сказать – с [любовью], лишенной благодати. Но по мере того как прогрессирует, укрепляется, она приближается к любви как экстазу, который есть исключительный дар свыше. Вторая любовь, или христианская, приготовляет душу к экстазу. Обе они [любви] опять же могут быть в любви названы одним и тем же именем, особенно когда речь идет о самых высоких ступенях первой;

в) наконец, любовь как экстаз, или как исключительный дар свыше. Она приходит после продолжительного приготовления посредством второй [любви] и длится краткие мгновения, чтобы вторая [любовь] получила из нее новую силу и продолжила свое возрастание. Если в продолжение второй [любви] человек восходит до состояния природы, восстановленной благодатью, то любовь как исключительный дар возносит его над границами природы. Часто мы, говоря об истинной любви, говорим о любви второй в противоположность первой, подавленной эгоизмом. Но она еще тоже не любовь как сила исключительно Божественная.

Любовь совершенная означает полную победу человека над самим собой, не в том смысле, чтобы он презирал себя вследствие отчаяния, а в том смысле, что он позитивно утверждает жизнь, но считает, что истинная жизнь состоит в исключительной заботе о других и забвении себя. Имеющий в себе истинную любовь опытно переживает бескрайность силы дарить себя, которую он явно не может иметь сам от себя.

Любовь Божественная обладает прочностью, которую никакие превратности не могут поколебать, что чуждо любви естественной. Имеющий эту любовь чувствует в себе источник, всегда бьющий светом и радостью. Этих добродетелей не может иметь любовь естественная, которая падает столь быстро и которую ослабляет любое зло, переносимое ею.

Любовь Божественная, сходящая в человека, предполагает победу над эгоизмом, проявляющимся через страсти, и, будучи позитивным выходом человека из себя, она является одновременно любовью к Богу и любовью к себе подобным. Конечно, поскольку сила любви – от Бога и стяжается она устремлением души к Богу путем молитвы, справедливо будет сказать, что любовь к Богу – источник любви к людям, а не наоборот. Не от любви к людям достигают любви к Богу, а от любви к Богу достигают любви к людям, поскольку последняя является продолжением первой. «Когда кто-нибудь начинает чувствовать изобильно любовь к Богу, он начинает любить и ближнего в чувстве духа», – говорит Диадох. Это не означает, что иногда любовь к людям может отсутствовать. Любовь к людям – необходимый плод любви к Богу, как плод растения является необходимым эффектом солнечного света, который оно принимает благодаря своей ориентации на солнце.

«Любящий Бога не может не любить и всякого человека, как себя самого, – говорит святой Максим Исповедник, – хотя ему неприятны страсти, еще неочищенные, ближнего». «Святые достигают совершенства и подобия Божия, когда их любовь изливается на каждого человека».

Любовь к Богу также не допускает и малейшей тени на любви к себе подобным. «Кто еще видит в сердце своем тень на любви к какому-нибудь человеку за неведомо какое прегрешение, совершенно чужд любви к Богу. Ибо любовь к Богу не выносит даже малой ненависти к какому-нибудь человеку». «Как Бог любит всех одинаково, добродетельного прославляя, а к плохому смилостивляясь и стараясь его исправить, так же любящий Бога любит всех одинаково, добродетельного – за естество и добрую его волю, а плохого – за его естество и из сострадания, которое испытывает к нему как к пребывающему во мраке».

Сила подобной любви к себе подобным объясняется тем, что она не что иное, как любовь Божия, сошедшая в душу и направленная, с одной стороны, к Богу, а с другой – к людям. Святой Исаак Сирин видит, однако, противоположность между любовью к миру и любовью к людям: «Не могут стяжать любви к людям любящие мир».

Конечно, человек не может вместить в себя всю любовь Божию. Но не менее правильно и то, что, имея ее в себе, он ощущает ее как нечто такое, что уже не кончается. Он возрастает в той мере, в какой раскрывает сердце свое к людям, расширяет его для океана любви Божественной. «Многие святые предали тела свои зверям, мечу, огню за ближнего».

Через достигших такой любви сообщается нескончаемая энергия любви Божественной, хотя канал их существа слишком тесен, чтобы она могла проявиться с самого начала в целостности. У них создается впечатление, что на них обрушивается, что их потопляет радость и бесконечное желание обнять каждого. Но так любовь достигает самых высоких ступеней, таких как экстаз. «Любовь по качеству своему есть уподобление Богу, насколько это возможно для смертных; по действию своему она – упоение души; по результату – источник веры, бездна долготерпения, океан смирения», – говорит Иоанн Лествичник.

Исаак Сирин так описывает бесконечность любви, сходящей в сердце от Бога: «Любовь, имеющая предметом своим Бога, – словно бьющий из земли источник, никогда не прерывающий свое течение. Ведь Сам Он – источник любви, и вещество, питающее ее, не заканчивается никогда… Сподобившийся ее никогда не бывает лишен вещества, ведущего его к памятованию Бога, так что он и во сне беседует с Богом».

А экстатический характер этой любви описывает он же: «Любовь эта делает душу экстатичной. Поэтому сердце испытывающего ее уже не может разлучиться с нею, но по мере любви, нашедшей на него, замечается в нем необычайное изменение. А ощутимые признаки этого изменения таковы: лицо человека становится пылающим, полным очарования, тело его согревается, страх и стыд отступают от него, и он становится, так сказать, экстатичным. Сила, собирающая ум, бежит от него, когда он [ум] как бы выходит из себя. Смерть устрашающую он считает радостью, и созерцание ума ни разу уже не терпит какого-либо перерыва в разумении небесного… Знание и зрение его естественное исчезли, и он уже не чувствует движения своего между предметами, но, даже если делает что-нибудь, не чувствует этого как имеющий ум плавающим в созерцании и размышление – в постоянной беседе с кем-то»⁴.

Называя ее, как и Диадох, «упоением души», святой Исаак так характеризует это упоение: «Этим упоением духовным были пьяны и апостолы, и мученики, первые – проходя землю в трудах и усердии, вторые – проливая кровь свою, как воду, из отсеченных членов и перенося самые великие мучения, не ослабевая душой»⁵.

Любовь Божественная, таким образом, есть упоение, преодолевающее своим энтузиазмом мирской суд ума и чувства тела. Она переносит на другой уровень причастного ей. Видит иной мир, логика которого затмевает логику обычной жизни, получает ощущение других состояний, превосходит ощущения боли и удовольствий плотских. Поэтому мученики кажутся безумными миру сему, но они – истинные мудрецы.

Святой Иоанн Лествичник заявляет, что любовь Божественная не позволяет проникнутым ею чувствовать даже удовольствие от пищи или даже желать ее часто. «Ибо как вода питает корень растения под землей, так огонь небесный питает душу таковых». Любовь, таким образом, это сила, которая, питая дух, изливает и в тело силу, так что оно уже не имеет нужды в регулярной пище, чтобы поддерживать свою жизненную силу.

Но более интересно замечание Иоанна Лествичника о том, что, когда мы любим лицо возлюбленного, оно имеет силу изменять нас, а значит, тем более – лик Божий. «Если лицо возлюбленного полностью изменяет нас видимым образом и делает сияющими, счастливыми и непечальными, чего же не сделает лицо Божие, сойдя невидимым образом в чистую душу?»

Перевела с румынского Зинаида Пейкова

Отрывок из книги: Pr. Prof. Dumitru Stăniloae. Ascetica şi mistica Bisericii Ortodoxe (Думитру Стэнилоае, свящ. проф. Аскетика и мистика Православной Церкви). Бухарест: Изд-во Institutul Biblic (IBMBOR), 2002.