Глава первая
Бог в природе

Что было бы с нашею землею, если бы благотворная влага не проникала и не орошала ее? Лишенная всякой растительности, пустынная, мрачная, она похожа была бы на глыбу песка, сожигаемую солнцем. Так, во время засухи, когда не бывает ни росы, ни дождя, мы видим, что растения вянут, высыхают, а некоторые и совсем погибают, животные тоже томятся от измождения, сам человек слабеет и унывает. Тогда и солнце вместо того, чтобы одушевлять и оплодотворять природу, истощает и опустошает ее. Из сего да разумеваем, как велика и неизглаголанна благость Творца, повелевшего водной стихии орошать землю.

Эта влага большею частью разлита в природе в виде текучей жидкости, но существует также в виде паров, снега, града и льда: чтобы превратить ее из одного в другой вид, для этого нужно только усилить или ослабить теплоту.

Обширные пространства морей можно назвать главным водохранилищем, из которого Божественное Провидение черпает влагу для орошения и оплодотворения наших полей. Они занимают две трети земной поверхности, и в некоторых местах глубина их простирается на несколько сот саженей. Такое углубление ложа морского устроено рукою Зиждителя не без намерения, но для того, чтобы предохранить материки от потопления. Заключенное в своих безднах море вотще силится перешагнуть пределы и сокрушить те затворы и врата, которыми оградил его Бог, изрекший при начале мироздания творческое повеление ему: «до сего дойдеши и не прейдеши, но в тебе сокрушатся волны твоя» (Иов. 38, 11). Но хотя море и принуждено пребывать безысходно в своих границах, однако воды его чрез это нисколько не загнивают, не портятся. Такая порча была бы смертоносна и для животных и людей, и попечительный Творец предотвратил это зло, растворив солью воды морские, устроив приливы и отливы и разнообразные течения в морях и повелев дыханиям ветров от времени до времени кипятить бездны их. Так Промысл устроил и предохранил от порчи главное хранилище влаги на земле – море!

Какими же средствами десница Божия изводит из него воды для орошения наших полей? Преклонись здесь, человек, пред благостью и премудростью Отца и Владыки всей твари, потому что «дивны» поистине дела Его! Он не изводит из рек и морей вод массами на наши сады и поля, – потому что такой способ орошения опустошил бы работы земледельческие и потопил бы значительную часть растений, – но повелевает морям постоянно и незаметно испарять тонкую влагу в виде туманов и паров, которые движением ветров скопляются и разносятся по разным странам. Эти тонкие и еще редкие облака Он превращает потом в жидкость двумя способами. И во-первых, так как вершины гор всегда холоднее воздуха, приносимого ветрами из долин, то всякое облако или туман, касаясь какой-либо из этих вершин, разлагается отчасти на ней и покрывает холодный грунт ее каплями, так точно, как во время зимы в наших жилищах нагретый воздух, касаясь стекол, охваченных снаружи морозом, превращается на них в воду; горные вершины, впитывая эти капли в себя, проникаются и напояются ими, передают их потом низшим слоям глубже и глубже, дотоле, пока встретится глинистая почва, трудно пропускающая влагу. Там же осаждающиеся с вершин воды собираются в более или менее обширные собрания, которые напором и тяжестью своею пробивают себе выход и вытекают на поверхность земли. Так происходят и питаются ключи, источники, ручьи и речки, независимо от напоения их, кроме того, влагой дождевой и снежной.

Если бы поверхность земли была везде ровна и однообразна, то эти различные потоки, вместо того чтобы извиваться по ней и разносить воды свои на далекие пространства, наводняли бы только поля и обращали бы их в лужи и пруды. Для предотвращения этого Божественная премудрость устроила поверхность земли так, что она имеет везде склон к морю, перерезанный в разных направлениях более или менее глубокими и широкими рытвинами. Вследствие сего мудрого и попечительного устройства ее – свежесть, здоровье и плодородие постоянно и в стройном чине разносятся вместе с водами по лицу земли. Повсюду берега различных токов водных покрыты зеленью, украшены цветами, обставлены купами лесных или плодовых деревьев; миллионы птиц, привлеченных плодородностью мест, витают на них и оглашают окрестности своим пением; стада, имея обильный корм и здоровое питье, полнеют и утучняются на таких пастбищах. Сам человек, привлекаемый богатством и плодородием, свежестью и благорастворенностью прибрежных стран, любит основывать преимущественно в них свое жилище, насаждает виноградники, раскидывает сады, возделывает огороды, устрояет различные машины, подчиняет себе бурную стихию и заставляет ее работать и помогать ему в трудах его. Поистине, «дивна дела Твои, Господи, вся премудростию сотворил еси» (Пс. 103, 24).

Но таким образом орошаются и наполняются только страны, не слишком отдаленные от возвышенностей и гор. Какими же средствами получает благотворную влагу остальная, значительнейшая часть земли, покрытая нивами и пажитями и не орошаемая никакими речками и потоками? Без влаги всему на них пришлось бы иссохнуть и погибнуть. Но сам человек не в состоянии доставить им потребное орошение: он едва может с большими трудами и усилием оросить какой-нибудь участок земли, на котором расположен сад или огород его. Итак, чего стоило бы ему, если бы он принужден был еще черпать воду из рек и источников или даже и искусственно поднимать ее и разносить на далекое пространство для орошения обширных полей, нив и лесов своих? Тот же отеческий Промысл Зиждителя, так сказать, принимает на себя те труды орошения, которых человек не в состоянии понесть.

В самом деле, облака служат не для того только, чтобы питать и поддерживать реки и источники. Когда Бог «возводит их от последних земли» (Пс. 134, 7) на наши нивы и поля, то Он не возвращает их вспять вотще, но истощает, по выражению Писания, эти мехи небесные (Иов. 38, 37., Евр. подл.) над жаждущей землей. И с какою отеческою предусмотрительностью Он творит это! Влагу, добытую из испарений морских, Он источает на землю не ручьями и потоками, но однообразными, стройно падающими каплями, которых мелкость и густота так премудро соображены, что, несмотря на великую высоту облаков (и увеличивающую, как известно, силу падения), они падением своим не разбивают ни сочных плодов, ни молодых отпрысков, ни нежных цветов, ни даже мельчайших тычинок на них!

Кроме дождя, некоторые растения имеют нужду, так сказать, в ежедневном орошении и получают его от щедродательной творческой десницы особенным способом. Так как воздух и земля постоянно содержат в себе известное количество влажных, хотя и незримых для нас, паров, то вечером, когда охлаждается воздух, пары эти, сгущаясь от охлаждения, по тяжести своей осаждаются на землю и растения; оттого мы часто находим утром, что и земля и растения покрыты как бы каплями дождя – влажною росою. Роса составляет одно из главнейших пособий растительности: особенно во время продолжительных летних засух ею только поддерживаются и питаются растения так, что в некоторых теплых странах она заступает место дождя. Посему-то патриархи, благословляя детей своих, желали и испрашивали им от Бога обилия «от тука земли и от росы небесныя» (Быт. 27, 28).

В некоторых странах Божественный Промысл употребляет особенный способ орошения земли. Там ежегодно, в известную пору, широкая река постепенно полнеет, увеличивается и, наконец, выступив из берегов, разливается на далекое пространство. Напоив и оплодотворив илом свои окрестности, она опять втекает в берега свои; а между тем, на утучненные ею поля выходит земледелец, засевает их семенами и вскоре собирает богатейшую жатву.

Вот те разнообразные способы орошения, которыми всеблагий и премудрый Зиждитель мира постоянно и в стройном чине увлажняет и оплодотворяет наши поля и нивы, наши леса и сады! Понятно, после сего, для чего Он окружил острова и материки такими обширными океанами и морями – облек, по выражению пророка, землю «бездною яко ризою» (Пс. 103, 6).

Сверх бесчисленных и разнообразных выгод, которые водная стихия доставляет человеку в общежитии, бездны ее наполнены еще неисчетными миллионами рыб на пользу и в снедь человека. Отеческая десница Промысла приготовила в них для человека обильный, всегда готовый и никогда не истощимый запас продовольствия, а в самой воде – наилучшее и самое здоровое питье, которое освежает и ободряет человека, восстановляет утомленные силы и – даже целит недуги его.

Но, как ни пространны равнины морей, как ни глубоки бездны их, – и они могли бы истощиться от непрерывных испарений, если бы та же Творческая премудрость не предотвратила сего. Она углубила ложе морей и для того, между прочим, чтобы все реки втекали в них и вознаграждали потерю их, происходящую от беспрерывного испарения. Таким образом, по словам Премудрого, «еси потоцы идут в море, и – море несть насыщаемо» (Еккл. 1, 7); все они, напоив страны, в свою очередь, вливают и собственный свой, и полученный от снегов и дождей излишек воды в одно общее водохранилище – для того чтобы оно всегда было полно и никогда не иссякало.

Преклонись же, смертный, с благоговением и беспредельною благодарностью пред благодетельною премудростью и неистощимою благостью Отца Небесного (см.: «Воскр. Чт.», 1853 г.).

Все народы, на какой бы ступени развития они ни стояли, не могли и не могут не замечать того для всех и всегда очевидного факта, что жизнедеятельность как животных, так и растений находится в самой тесной зависимости от воды, что жизнь проявляется и процветает только там, где есть вода, и тем в большей силе и разнообразии, чем более воды, что с уменьшением воды уменьшается и жизнь и что, наконец, там, где нет воды, нет и жизни, а есть только царство смерти. Даже самый первобытный, т.е. совсем неразвитый, человек не мог не замечать, что чем больше он съест твердой пищи, тем более ему нужно выпить воды. В чем же, однако, дело? Ответ на это дает наука физиология. По учению этой науки, всякий организм, как животный, так и растительный, нуждается в постоянном обмене веществ, его составляющих, так что менее чем чрез месяц совершенно обновляется и в нем не остается ни одной части старой. И вот, все нужные ему вещества, будут ли они твердыми или газообразными, т.е. такими, как воздух, организм может воспринимать и выделять только самыми мельчайшими дозами. А такие мельчайшие дозы веществ могут образоваться только чрез растворение их в воде, или в чистой, или уже с растворенным в ней каким-либо веществом. Эта последняя вода нужна для тех потребных для организмов веществ, которые в чистой воде или не скоро, или совсем не растворяются. Такой водой для людей и животных служит слюна и поджелудочный сок. Пища, принимаемая нами, растворяется слюной и поджелудочным соком, затем впитывается вместе с водою кровеносными сосудами, которые и разносят ее по всему организму; этот последний, с одной стороны, воспринимает из кровеносных сосудов мельчайшие дозы нужного ему вещества, а с другой – отдает такие же частицы, сослужившие ему службу, которые также водою выносятся вон из организма. Лишите животный организм влаги, и он умрет, окруженный самыми питательными веществами. То же должно сказать и о растениях. Растение, посаженное на почве, изобилующей питательными веществами, но лишенное влаги, в которой бы эти вещества растворялись, неминуемо погибнет.

Но жизненное значение воды не исчерпывается этим растворением в ней, с одной стороны, веществ, питательных для организма, а с другой – веществ, уже не нужных организму, и доставлением организму первых и уносом из него последних. Организм тогда только бывает способен для всех своих многообразных жизненных отправлений, когда все его части, как внутренние, так и наружные, мягки и эластичны, а для этого все они должны быть пропитаны влагой. Отсюда ясно, что жизнь может развиваться и процветать только там, где имеется достаточно в свободном жидком состоянии воды для принятия ее внутрь животными, достаточно смочена дождями почва для впитывания из нее воды растениями и, наконец, достаточно насыщен влагою воздух для впитывания этой влаги наружными покровами организмов. Если мы прибавим к этому, что в каждых 100 фунтах веса взрослого человека заключается 70 ф. воды, а в каждых 100 ф. веса детского организма заключается воды до 90 ф., что такое же весовое отношение наблюдается и в организмах всех животных и растений, то поймем, какое громадное количество воды необходимо для многообразных и многочисленных представителей животного и растительного царства, живущих не в морях, реках и озерах только, но и на материках. Отсюда, без всяких дальнейших вычислений, понятно, что, если бы, напр., Московская губерния хоть на одно лето вынуждена была довольствоваться только имеющимися в ней водными источниками, то в это же лето прекратилась бы в ней всякая жизнь, и доселе полная жизни местность превратилась бы в мертвую пустыню. Но Творец, создавший мир, сколько всемогущ, столько же благ и премудр. Назначив воде быть необходимым условием развития и процветания жизни, Он дал ей и особые чудные свойства, благодаря которым она может являться там, где ее мало или вовсе нет и где в ней нуждается жизнь; благодаря которым она спасает жизнь там, где угрожает или чрезмерный летний жар, или чрезмерный зимний холод, одинаково неблагоприятные для жизни животных, как наземных, так и особенно водных. Рассмотрим же эти свойства и вытекающие из них следствия. Всем известно, что вода кипит и что при этом непосредственно над поверхностью воды образуется белесоватое облачко, которое постепенно рассеивается в воздухе, делаясь невидимым. В то же время количество воды в сосуде мало-помалу убывает, так что, при достаточно продолжительном кипении, в сосуде воды не останется ни капли. Очевидно, белесоватое облачко над кипящей водой состояло из той же воды, только перешедшей в другое состояние, при котором вода, удалившись несколько от кипящей поверхности, сделалась, подобно воздуху, невидимой. Такое состояние воды называется газообразным, и вода в таком состоянии называется уже не водою, а паром. Таким образом, вода обладает свойством превращаться в пар. Но этим свойством вода обладает не при одной только температуре кипения, но при всяких температурах, даже когда она бывает в виде льда или снега. Известно, что вымытое и мокрое белье зимою сушат на морозе; простой народ говорит в этом случае, что мороз выжимает воду; но так как при этом никакой воды не остается, то и нужно полагать, что хотя мороз и превратил воду в лед, но и лед, подобно всякой воде, испарился. Однако количество воды, превращающейся в пары, всецело зависит от температуры: чем температура воды выше, тем более получается паров, чем же температура ниже, тем и паров получится менее. Отсюда понятно, что летом вода испаряется сильнее, а зимой слабее; точно так же сильнее в странах тропических, где источник земной теплоты – солнце – дважды в год стоит над головой; в странах же умеренных, какова, напр., Московская губерния, испарение уже значительно слабее; а в странах еще более северных испарение сравнительно вовсе слабо. С другой стороны, количество паров зависит от поверхности испаряющейся воды. Вода в стакане, где поверхность незначительная, испарится только в несколько суток, тогда как та же вода, разлитая на полу, испарится в несколько часов. Отсюда следует, что наибольшее количество паров дают моря и океаны, а наименьшее реки, речки и ручейки. Наконец, количество паров зависит от температуры пространства, в которое эти пары поступают: чем выше его температура, тем в нем вместится большее количество паров; с уменьшением же температуры уменьшится и количество паров, могущих поместиться в том же пространстве. Это свойство паров указывает на то же, т.е. что наибольшее количество их образуется в странах тропических. Но высшее развитие жизни, как по количеству, так и по качеству представителей жизни, находится не в океанах, а на материках. А так как на материках воды слишком мало для удовлетворения многообразных потребностей населяющих материки многочисленных видов растений и животных, включительно до человека, а над океанами (как частью и над реками), образуется избыток ненужных океану паров, то для жизненных целей природы необходимо, чтобы образующиеся из воды пары получали особую силу – двигательную, при помощи которой они могли бы, вместе с воздухом, переноситься в места, отдаленные от места своего образования, в места нуждающиеся и здесь, теряя свойства пара, снова переходить в жидкое состояние. И эту силу пары получают при самом своем образовании как свое существенное свойство. Наукой точно установлено, что каждый фунт паров воды, при какой бы температуре он ни образовался, заключает в себе, кроме теплоты, обнаруживаемой термометром, напр., 50, 200, еще свыше 500 единиц теплоты скрытой, не обнаруживаемой термометром. Если бы эту скрытую в 1 ф. паров теплоту употребить на нагревание воды на 10, то воды потребовалось бы свыше 500 же фунтов. В парах же эти свыше 500 единиц скрытой теплоты идут не на нагревание, а на сообщение частицам этих паров той двигательной силы, благодаря которой они, подобно воздуху, поднимаются в верхние слои атмосферы и, подобно же воздуху, могут перемещаться всюду, где препятствия к движению менее их двигательной силы, пока не попадут в среду такую сравнительно холодную, которая отнимет у них скрытую теплоту и заставит чрез то снова превратиться в капли воды. Перенесемся же теперь мысленно в океаны стран тропических, т.е. туда, где вода и находящийся над нею воздух бывают нагреты более, чем где-либо, и где поверхность вод необъятна. Очевидно, здесь все условия для образования наибольшего количества паров. И вот, здесь громадное количество паров, вместе с нагретым воздухом, поднимается, подобно топящейся печке, в верхние слои атмосферы, а отсюда несется во внутренности материков и особенно к северу и югу, тогда как нижний воздух и вообще материков, и особенно севера и юга будет передвигаться к океанам на место нагретого и поднявшегося кверху воздуха. Но воздух верхних слов атмосферы отличается сравнительно низкою температурою, которая вообще тем ниже, чем дальше от стран тропических. Поэтому наши пары принуждены будут двигаться среди воздуха все более и более холодного; этот воздух чем далее, тем более будет отнимать у них скрытую теплоту; лишенные этой теплоты и охлажденные, пары сначала сгустятся в виде облаков, а затем будут падать книзу в виде более или менее обильных капель дождя (а зимой и снега), напояя не только почву, но и реки с озерами и тем оживляя и усиливая жизнедеятельность как растений, так и животных. За сим, начавшая свое движение из теплых стран вода, исполнив указанное ей Творцом назначение, или в виде пара улетучится в атмосферу, или же чрез ручейки, речки и реки снова унесется в моря и океаны, чтобы отсюда снова начать свою жизненную службу.

Но не всегда идет дождь, да и бывают периоды, когда дождь и излишен для возделываемых человеком растений и препятствует правильному ведению сельского хозяйства, когда, поэтому, молят Бога о бездождии и ниспослании ясной и тихой погоды. Но если в эти периоды растительная жизнь не нуждается в обильной влаге, то нельзя сказать, чтобы она вовсе не нуждалась во влаге. Эта влага – роса. И она есть необходимое следствие того же свойства паров, по которому в одном и том же пространстве помещается их тем более, чем это пространство более нагрето, и наоборот, тем менее, чем пространство холоднее. И вот, оба эти условия наибольшего и наименьшего содержания паров в надземном пространстве имеются в периоды ясной и тихой погоды. В эти периоды от лучей солнечных сильно нагревается как почва, так и вода, а от соприкосновения с ними и воздух. Вследствие этого, в знойные, тихие, ясные дни воздух бывает обильно пропитан парами, поглощая громадное количество скрытой теплоты, которая без образования паров возвысила бы температуру разных почв и водных бассейнов до опасности для жизни растений и животных. Но солнце склоняется к западу, его косые лучи дают тепла весьма мало, между тем как и земля, и вода, и растения, и животные и днем, и вечером, и ночью, и утром не перестают полученное ими от солнца тепло испускать в небесные пространства и чрез то охлаждаться, а вместе с собою охлаждать и воздух. Наиболее отдают тепла в небесные пространства растения остриями своих листьев. Поэтому и воздух скорее всего охладится близ листьев, количество паров, наполнивших его днем, сделается преизбыточным, и потому все большая и большая часть их будет переходить в капельки, осаждаясь на виновниках охлаждения – остриях листьев и отдавая ненужную им скрытую теплоту воздуху и оставшимся в нем парам. Вследствие того что такое охлаждение продолжается всю ночь и даже часть утра, капельки росы, увеличиваясь в объеме, падают и на землю, а в некоторые более холодные ночи осаждаются и непосредственно даже над самой землей. Но, хотя с восходом солнца охлаждение прекращается, выпадение росы в первые часы солнечного утра бывает очень часто сильнее, чем ночью. Происходит это так. Вода, в числе многих других свойств, обладает еще свойством весьма медленно, сравнительно со всем окружающим, как нагреваться, так и охлаждаться. Поэтому, днем вода рек, озер и других открытых бассейнов, а за ней и находящийся над нею воздух бывает холоднее материков и материкового воздуха, почему воздух надводный, насыщенный влагою, будет двигаться на поверхность материков, чтобы с наступлением ночи оросить их более или менее обильной росою; с наступлением же ночи явление получается другое – обратное. Материки охлаждаются скорее, и потому более холодный воздух потечет с материков к поверхности вод, охладит массу поднимающихся с воды паров и превратит их частью в капли, частью в состояние облачное, называемое обыкновенно туманом. Такое превращение паров в туман будет продолжаться всю ночь, пока с восходом солнца материки снова не сделаются теплее воды; тогда густой туман, образовавшийся над водою, тянется с воды на материки, обильно орошая все попадающееся ему на дороге. Наблюдая все эти превращения воды в пар и пара в воду, все эти перемещения пара и воды с одного места на другое и все благие жизненные последствия таких превращений и перемещений, невольно остановишься с благоговением пред чудной гармонией, какая от века и слышится и видится между потребностями жизни материков и свойствами воды, наполняющей моря и реки, невольно воскликнешь с псалмопевцем: «Господня земля, и исполнение ея, вселенная и вси живущий на ней, Той на морях основал ю есть, и на реках уготовал ю есть» (Пс. 23,1–2).

Но вода оказывает неоценимые услуги жизни не в одном только жидком или газообразном состоянии, но и в твердом, когда, по-видимому, от нее нельзя бы было ожидать ничего иного, кроме охлаждения и чрез то уничтожения всякой жизнедеятельности. Известно, что все тела природы от нагревания расширяются, а от охлаждения сжимаются. Представим же себе, что и вода, подобно всем другим жидкостям, всегда и безусловно следует этому общему закону природы, т.е. при всяком нагревании расширяется и, следовательно, в том же объеме делается легче, а при всяком охлаждении сжимается и чрез то в том же объеме делается тяжелее. Заметим, что низшая температура воды в морях и океанах не бывает ниже 40 Ц. И что, следовательно, все живущее в водах не приспособлено к температурам низшим 40, Теперь представим себе такую картину. Вода в каком-либо бассейне, наполненная множеством живых организмов, вся имеет температуры 40. Но подул холодный северный ветер и охладил верхний слой этой воды до 30; очевидно, этот слой, следуя общему закону, сожмется, сделается тяжелее остальной воды и опустится на дно; то же, очевидно, будет и с занявшим его место вторым слоем, затем третьим, и так далее, так что, наконец, вся вода получит температуру в 30. Но ветер делается холоднее, и вода вся, и вверху и внизу, постепенно понижается до 20, до 10 и, наконец, приближается к 00, т.е. той температуре, при которой она превращается в лед. Уже одно это пребывание в такой холодной среде прекратит жизнь многих более нежных и слабых организмов. Но когда вся вода замерзнет, тогда неминуемо погибнут и все самые сильные организмы, ибо тогда на всю зиму превратится в лед не только вода, окружающая организмы, но и вода, содержащаяся во внутренних каналах организмов и во всех их тканях. Так и было бы, если бы видимая природа и все наблюдаемые в ней явления были следствием одного только взаимодействия сил природы, неизвестно откуда явившихся и действующих без всякого обдуманного плана и без всякой намеченной цели. Да, если мы поставим в основу всей животной и растительной жизни, с одной стороны, вещество, признаваемое и его поклонниками за нечто мертвое, самонедействующее, а с другой присущие будто бы этому веществу каким-то образом неустанно деятельные и всегда неизменные силы, то должны будем признать, что вода не должна, не может отступать от общего закона теплоты: с уменьшением этой теплоты, или, что то же, с увеличением холода, вода должна, подобно всем жидкостям, сжиматься, лед должен быть тяжелее воды, и вода зимою должна вся замерзать, как и находящиеся в ней живые организмы, ибо это будет согласно со свойствами вещества и законами действия присущих ему сил. Но сторонники такого, чисто материального взгляда на жизнь и природу, имея очи, уши и ум, не видят, не слышат и не разумеют, что в окружающей нас вещественной природе на первом плане стоит жизнь, а не вещество, которое служит только орудием жизни: что силы, при помощи которых вещество оказывается пригодным для жизни, не суть продукты вещества, а вернее его управители, действующие, вопреки свойствам этого вещества – мертвенности и бессмысленности, по строго обдуманному плану и всегда с точно намеченными целями, и именно целями жизни; что все эти силы, несмотря на их видимое разнообразие и нередко разногласие, представляют виды единой силы, проявляющейся так разнообразно только ради многообразных потребностей жизни; что кажущееся иногда несоответствие между действиями сил и целями жизни зависит от нашего узкого, приспособленного к данному времени понимания этих целей, которые нередко скрываются в более или менее значительно удаленном от нас времени и даже пространстве, но что более расширенный взгляд на действия сил природы приводит к заключению об удивительной их гармонии и мудрой целесообразности, свидетельствующих ясно о том, что мир управляется не сам собою, а от века сущим, премудрым и благим его Творцом и Промыслителем Богом. Да, премудрый и благий Творец мира предуставил, еще до создания этого мира, что вода, долженствующая служить жизненным целям созданного Им мира, ради именно этих жизненных целей не должна безгранично следовать закону сжатия от охлаждения, ибо такое следование общему закону угрожает жизни, но должна получить исключение из общего правила. И мы видим, что вода сжимается при охлаждении ее только до 40; при дальнейшем же охлаждении вода не только не сжимается и не только не остается в объеме 40, но начинает расширяться, и притом весьма значительно; так, из 92 ведер воды при 00 получается льду также при 00 уже не 92, а 100 ведер. Понятно, что и вода ниже 40, и лед не опустятся на дно, но будут находиться на водной поверхности. Но это далеко не все. Как вода во всех состояниях, так и лед очень дурные проводники и тепла и холода; нагретый или охлажденный даже до замерзания какой-либо слой воды передает свою теплоту или холод не далее 1/10 своей толщины. Следовательно, сковывающий в зимнее время наши воды лед служит для этих вод и для находящихся в них растительных и животных организмов такою надежною защитою от потери ими тепла и от проникновения к ним холода, сравнительно с которою ничто самые толстые стены наших жилищ и самые дорогие меха наших зимних одежд.

Мы далеко не рассмотрели всех благотворных для жизни свойств воды. Но, думается, и сказанного достаточно, чтобы признать существование дивной гармонии между потребностями жизни и свойствами воды, чтобы видеть в существовании этой гармонии всемогущую десницу Всевышнего и чтобы вполне сознательно утверждать вместе с апостолом; «невидимая Божия от создания мира твореньми помышляема видима суть, и присносущая сила Его и Божество» (Рим. 1, 20). (См.: «Паст. Собесед.», 1897 г., № 29.)

Разбирая свой архив, я, нижеподписавшийся, нашел между прочими рукописями «Описание чудесной льдины, найденной в Нижегородском архиерейском доме в 1823 году, марта 14 дня». В это время я был учеником Нижегородской духовной семинарии и был очевидцем этой льдины. Представляю на суд читателей необъяснимое по законам природы явление.

«1823 года марта 14 дня в богоспасаемом Нижнем Новгороде, в доме архиерейском между льдинами, привезенными с реки Волги 11 и 13 числа в оный дом для погребов, преосвященным Моисеем, епископом Нижегородским, усмотрены в средине одной из них, кубической фигуры, следующие чудесные изображения:

1) Церковь необыкновенной и прекрасной фигуры с лучшими и пропорциональными архитектурными принадлежностями, с главою и четвероконечным на ней крестом, что, конечно, послужит к обличению раскольников, во множестве находящихся в Нижегородской губернии. 2) Подле сей церкви колокольня, отдельно изображенная, подобной, но в меньшем виде фигуры, с таковым же пропорциональным верхом и главою, как церковь. 3) За церковью у алтаря видны четыре человека как бы на некоем возвышенном портике, стоящие на коленях и с поникшими к алтарю главами, коих почти все зрители почитали за евангелистов, а некоторые за монашествующих. 4) При церкви видны два блюдца, принадлежащие к потиру и дискосу, на коих изображены небольшие круглые фигуры в виде просфор или благословенных хлебов. 5) По сторонам сих видов отдельно и очень явственно изображены виды прекрасных и пропорциональных подсвечников со свечами, из коих на одном зрится даже угасающая свеча и густой дым выходящий, как обыкновенно при угашении свечи бывает. 6) Вверху сих видов, так же отдельно и явственно, открывается вид паникадила лучшей фигуры, также с горящими свечами, а подле оного две небольшие елейные лампадки. 7) На одном основании с большими видами отдельно и явственно усматривается продолговатая фигура, как бы на четырех малых подножиях, которую большая часть зрителей почла за гробницу, а другие за купель. 8) С одной стороны льдины, именно с наружной, изображен вид высокой и отдельно от прочих видов стоящей башни, а под нею как бы во внутренность льдины или в ограду церковную входные врата, имеющие верх полуциркульный, а под ними, чрез несколько линий, служащих вместо карниза, представляются другие подобные первым врата, только в меньшем виде, что некоторые из зрителей почитали за впадину над вратами с иконою. Недоставало к сим утварям церковным потира с дискосом, но и сии виды найдены были и принесены к его преосвященству одним священников в одной небольшой льдине. 9) В средине сей льдины явственно изображается потир правильной фигуры, покрытый дискосом, с какой-то вещью, на нем лежащею. 10) Вокруг сего потира отдельно замечены виды подсвечников, подобных тем, кои изображены в большей первой льдине, только в меньшем виде. Таковых подсвечников шесть, из коих с одной стороны потира три, и с другой столько же, кои все расположены правильно и пропорционально.

При воззрении на сии изображения представляются они зрителям не односторонними, как изображают виды на картинах, но как бы вылитыми из чистейшего серебра, и каждая фигура имеет собственно ей принадлежащую округлость и толстоту. При таянии сих льдин от теплоты открылось, что внутренность всех оных изображений пуста и наполнена одним чистым воздухом.

Все сии изображения при ударении прямо в них солнечных лучей казались для взора еще более великолепными и как бы облеченными в разнообразные цветы, так что невозможно было не ощущать при виде их особенного благоговения. Народ вскоре узнал о сем чудесном явлении и целую неделю от 6 часа утра до 7 часов вечера непрестанно приходил толпами в архиерейский дом смотреть оные чудные в льдине изображения, и все с благоговением удивлялись сему дивному строению творческих рук верховного Художника и Строителя небесного Иерусалима, манию Коего вся природа повинуется.

Преосвященный Моисей, епископ Нижегородский, во смирении духа, с сердечным умилением взирая на сии изображения, приказал оные срисовать, сколько возможно вернее и ближе к подлиннику, и представил о сем явлении г. министру духовных дел и народного просвещения» ²² .

(«Душ. чт.», 1882 г., ноябрь.)

Вникнем в состав и жизнь дерева. Во-первых, в нем поражает то, что из малого, почти однородного по составу своему семени с течением времени является огромное растение с разнородными частями, или органами. Во-вторых, удивительно то, что сила растительная в семени заключающаяся, вступая в борьбу с огромной силою притяжения земного, превозмогает ее и влечет растение вверх к свету и иногда очень высоко поднимает его над землею. В-третьих, каждой части, или каждому органу, в растении дано свое особое дело, и все разнородные части служат к поддержанию общей жизни растения; здесь не одна мысль, а многие мысли и цели сведены к достижению общей цели. Растение – в малом виде есть подобие государства, в котором жители составляют разные звания по разделению между ними разных видов труда, необходимых для общей жизни. Корни дерева суть то же, что земледельцы; они извлекают из земли соки с веществами, полезными для всего дерева, и на них утверждается все дерево; ветви и листья, обращенные к свету, обрабатывают эти соки и частью употребляют их для себя, частью возвращают их корням и частью из них производят плоды. Это средние и высшие звания в государстве, более или менее образованные, пользующиеся светом наук. Что такое листья? Это то же, что легкие у животных, только обращенные наружу. Листьями растения дышат. Воздух входит в листья чрез весьма малые отверстия, которые по большей части находятся на нижней стороне листьев, чтобы не засорялись от пыли и не повреждались от других причин. Листья принимают в себя те части воздуха, которые выдохнуты животными и людьми, как отжившие в них и вредные для них, но они полезны для растений. Принимая в себя эти частицы воздуха, растения дыханием своим возвращают воздуху газ кислород, который полезен для животных, и таким образом очищают воздух для животных и людей. Если бы не было растений, то воздух испортился бы от дыхания животных и жизнь для них была бы невозможна. Кто поставил растения и животные в такое отношение между собою, что вредное для одних полезно для других, и чрез это растительное и животное царства взаимно друг друга поддерживают? Конечно, это сделано ни растениями, ни животными, ни матернею земною, но высшим разумным Существом.

В-четвертых, в растениях еще удивительно то, что, вырастая из семян, они снова, и притом многие каждогодно, производят в большом изобилии новые семена, достаточные не только для продолжения их рода, но и для потребностей животных и человека. Все ученые согласны между собой в том, что было время, когда не было никаких растений на земле, а явились они после приготовления земли к произрастению их. Но в решении вопроса, как растения явились на земле, ученые расходятся. Одни, согласно со словом Божиим, утверждают, что Сам Бог особенным творческим действием дал земле силу растительную, и она произвела, по воле Его, однажды навсегда разного рода злаки и древа, так что они после сами от себя стали произрастать; а другие, неверующие в Господа Бога, Творца мира, говорят, что сама материя земная в древнейшее время имела способность своею силою произвести растения. Если согласиться с последними, то, значит, самой материи земной нужно дать высочайший ум, творческую силу и предведение. Если прежде земля сама из себя своею силою производила растения, то почему она давно перестала производить и не производит ныне? Растения ныне произрастают только друг от друга чрез семена или чрез разделение корней или ветвей. Потому, отвечают, земля ныне не производит без семян растения, что устарела, ослабела в производительной силе. Итак, земля предвидела, что она устареет, потому так премудро произвела растения, что они стали произращать семена и из них снова возрождаться, и притом растения так мудро производят семена, что заготовляют около ростков первую для них пищу, ибо в плоде не только заключается росток, но и самая первая пища для него приготовляется, как молоко матери для младенца. Итак, у земли в древние времена был не только великий ум, создавший растение, но и предведение, что она лишится силы производительной. Здесь, очевидно, несообразности, противные здравому уму человеческому. В растениях от начала их бытия до конца, до последних целей их, виден великий ум, видны многие разнородные мысли. Прежде чем создать растения, надо составить план к устроению их, ибо, как мы сказали, в них каждой части дано особое дело; надо составить не только общий план растения, но и всего громадного, разнородного растительного царства, затем надо поставить растения к ряду других существ так, чтобы они служили не для себя, как существа нечувствующие, но для существ живых, и вот, они не только очищают воздух для животных дыханием листьев, но и всем своим составом служат для них и человека; они доставляют людям пищу, одежду, жилища, лекарства и удовлетворяют и другим потребностям. Мало того, они, как произведения высшего ума, высшей любви и красоты, содействуют к развитию души человека. Они дивным устройством своим ясно говорят о великом Творце вселенной. Для растений ли надобна эта дивная красота разнообразных благоухающих цветов, возводящая сердца наши к высшей красоте Создателя миров, эта услаждающая взоры зелень листьев и стройность ветвей? (См.: «Беседы об основных истинах прав. веры». Сергий, архиеп. Владим.)

Не только каждый организм есть художественное произведение, соответствующее закону единства, но и каждое творение, исполненное сообща собранием живых единиц, представляет собою воплощение художественной мысли. Один из мыслителей, глубокий натуралист и истинный поэт в одно и то же время, удивительно хорошо схватил и выразил эту истину.

«Я никогда не могу смотреть на одну из этих громадных губок (чашу Нептуна), не преклоняясь пред мудростью Провидения. Это поистине монументальное произведение воздвигается мириадами полипов, слабеньких животных, скорченных в своих норках и вылезающих оттуда до половины для того, чтобы погрузить свои незаметные щупальца в волны.

Но эти полипы отделены друг от друга и находятся часто на расстоянии метра: кто же направляет и водит их едва заметные Щупальца, чтобы придать их постройке гармоническую симметрию? Когда часть ножки чаши бывает окончена, кто возвещает всей колонии, что следует начать расширять ее? Кто предупреждает о наступлении момента, чтобы сделать углубление в чаше, обточить ее края или снабдить их ребра изящными украшениями? Наконец, какое высшее вдохновение указывает этому множеству рабочих, удаленных друг от друга и заключенных в своих клетках, что, отливая чашу, следует соблюдать художественную пропорциональность?

Мне еще понятна пчела, строящая свою ячейку; понятны предусмотрительность и общий порядок в работе, все сотрудники которой могут видеться друг с другом, сообщаться и входить во взаимные соглашения; но, признаюсь, все мне кажется непостижимым в зодческом произведении чаши Нептуна. Мой разум отказывается понимать и приходит в замешательство. Эта великолепная постройка представляет собою лучшее возражение против материализма. Объясняют ли физико-химические науки, как сносятся между собою при устройстве своего общего жилища различные животные (потому что необходимо допустить, что всех их направляет одна господствующая идея)? – Нисколько. Эти гордые теории, увлекающие только своею дерзостью, совершенно бессильны» (Ф.А. Пуше. Вселенная. М.).

Впрочем, один тот факт, что эти существа сообщаются между собой, не составляет непременно непрерывного участия Провидения. Но этот факт играет здесь второстепенную роль. Есть другой, над всем преобладающий. Чаша Нептуна есть художественное произведение, как говорится в прекрасном описании Пуше. Она выражает одну гармоническую мысль во всем разнообразии частей. Чтобы выполнение этой чаши и средства для этого были возможны, необходимо, чтобы план всего произведения был заранее начертан в самой природе каждого из отдельных строителей. Вот факт, действительно преобладающий и относящийся по своей природе к области психических явлений: он один сам по себе представляет самое энергичное опровержение всякого материалистического толкования. Подобный факт отличает жизненный элемент скромного полипа от сил и от материи точно так же, как он отличает от них и душу человека! (См.: Густав Гир-н. Анализ вселенной. М, 1898 г. Стр. 464–466.)

Скажем несколько слов о том, как Бог открывается в звездных мирах и во всей видимой вселенной.

Что говорят науки о видимой вселенной? Они говорят, что наша Земля есть шар, который имеет в поперечнике 12 тысяч верст; она отстоит от Солнца на 143 миллиона верст, и потому Солнце кажется нам малым, а на самом деле, по массе и тяжести своей, оно равно 359 с половиною тысяч земных шаров ²³ и состоит из веществ материальных, подобных земным, но находящихся в расплавленном и раскаленном состоянии. Земля наша, с окружающим ее воздухом, летя в пространстве с величайшей быстротой и пролетая более 100.000 верст в час и более двух с половиною миллионов верст в сутки, совершает течение свое вокруг Солнца в продолжение года или в 365 с четвертью дней и затем снова начинает совершать тот же путь около него. Летя около Солнца, она в то же время, подобно колесу, обращается около себя, или около своей оси; от этого на стороне ее, обращенной к Солнцу, бывает день, а на противоположной стороне, отвращенной от Солнца, бывает ночь. Так как Земля обращается около своей оси быстро, так что высшие, средние места земного шара при вращении в час делают дугу в полторы тысячи верст, то нам кажется, что не Земля, а Солнце движется, точно так, как едущим быстро по железной дороге представляется, что не они движутся, а движутся деревья и другие предметы, находящиеся около дороги. Кроме того, Земля во время движения своего вокруг Солнца принимает в отношении к нему, в продолжение года, попеременно такое положение, что на одно полушарие ее лучи Солнца падают с высоты прямее, или в упор, оттого в этой части бывает весна и лето, а на другом полушарии, противоположном, лучи Солнца в это время падают косвеннее и скользят по земле, оттого там бывает осень и зима.

Далее астрономия, то есть наука о звездах и вообще о небесных телах, говорит, что Луна есть шар, гораздо меньший Земли, обращающийся около Земли в продолжение 29 с половиною дней; поперечник ее почти вчетверо меньше поперечника земного, а весом она в 80 раз легче Земли; отстоит от Земли на 360 тысяч верст. Лучи Солнца, падая на Луну, отражаются от нее; чрез это она светит Земле. Таким же отраженным светом солнечным светит и Земля.

Около Солнца совершают путь свой и другие планеты, подобные Земле; одни из них меньше Земли, а другие гораздо больше; одни к Солнцу ближе Земли, а другие много дальше; все они имеют разные скорости движения вокруг Солнца и вокруг себя; те, которые ближе к Солнцу, быстрее летят вокруг него, но медленнее обращаются вокруг себя; у более отдаленных планет есть по нескольку лун, или спутников, около них вращающихся (от четырех до семи); самая дальняя из открытых в последнее время планет (Нептун) отстоит от Солнца на пять тысяч миллионов верст ²⁴ , она летит вокруг него в шесть раз медленнее Земли и, по огромной широте делаемого ею круга, совершает путь свой около Солнца в 164 с лишком земных года. Не без оснований полагают астрономы, что между планетами есть такие, которые разорвались на части, и осколки их продолжают летать около солнца ²⁵ .

Далее, из астрономии мы узнаем, что видимые нами звезды суть огромные самосветящиеся тела, подобные нашему Солнцу или даже гораздо большие его, но, по чрезвычайной дальности от нас, кажущиеся малыми светящимися точками; что наше Солнце обращается вокруг своей оси в 25 с половиной земных дней и летит вокруг другого, большего солнца, делая более 200.000 верст в час; что в большие астрономические стекла видятся сотни тысяч миллионов звезд, или солнц (до 500 тысяч миллионов), которые невидимы простым глазом и которые собраны в отдельные группы, или системы; что в группе светил, к которой принадлежит наша Солнечная система с видимыми нами звездами, насчитано до 20 миллионов солнц; что свет, пролетающий до 290 тысяч верст в секунду и от нашего Солнца до Земли 143 миллиона верст проходящий в 8 минут с несколькими секундами (с 13–18 секундами), от самых отдаленных звезд, или солнц, шел до Земли в продолжение целых тысяч лет, так что весьма трудно выразить в числах расстояние их от нас, и при всем том конца неисчетным солнцам и мирам не найдено. Но будет время, померкнут и солнца, то есть звезды, видимые ныне. Один астроном увидел, что долго наблюдаемая звезда за время наблюдений переменила свой сребровидный свет на цвет раскаленного угля и потом сделалась невидима ²⁶ .

Кроме самосветящих солнц и планет и их спутников, светящих отраженным солнечным светом, есть еще в небесных пространствах кометы. По выражению одного астронома (Кеплера), их в небесных пространствах столь же много, сколько рыб в море ²⁷ ; но очень многие из них невидимы простым глазом. Они состоят из легкой газообразной материи и имеют часто вид метлы с ярким ядром во главе, обращенным к солнцу. В некоторых из комет во время наблюдений за ними происходят великие перемены; одна разделилась на две части и в таком виде удалилась от взоров наблюдателей. Кометы летят около Солнца не по круговидным, а по удлиненным путям и пересекают пути планет, подходят близко к Солнцу и, обойдя его, отходят от него очень далеко; по мере приближения к Солнцу летят гораздо быстрее и далеко отбрасывают свои светлые полосы; светят же они отраженным солнечным светом. Размеры их очень велики. Комета 1843 года была длиной в 300 миллионов верст ²⁸ ; но материя комет много легче земного воздуха и так тонка, что на Земле по тонкости нет ничего ей подобного, и если бы Земля прошла чрез комету, то, полагают, вреда от того для нее не последовало бы ²⁹ . Есть среди комет такие, которые на сотни тысяч миллионов верст отходят от Солнца. Комета, явившаяся в 1680 году, приблизившись к Солнцу, обходила его со скоростью полутора миллиона верст в час и отбросила светлую полосу на 150 миллионов верст; она отходит от Солнца на 123.200 миллионов верст, и весь путь ее совершается в 8.800 лет; на самом дальнем расстоянии от Солнца движение ее равняется только течению реки средней быстроты ³⁰ . Как ни далеко кометы отходят от Солнца, но самая близкая к нему самосветящая звезда, то есть другое ближайшее солнце, отстоит от нашего несравненно дальше, именно в 270 раз более, чем отходит от нашего Солнца отдаленная комета 1680 г.

Вообще, небесные тела, большею частью быстро, подобно молниям, облетая друг друга, движутся по таким точным и твердым законам, что астрономы с удивительною верностью вычисляют за многие тысячи лет вперед многолетние и разнообразные пути их и за сотни и тысячи лет предсказывают возвращение комет из отдаленных пространств и умирают, не дождавшись исполнения своих предсказаний, которое суждено видеть их потомкам.

Что заставляет громадные массы светил небесных вращаться друг около друга? Две силы: сила притяжения и сила отторжения, которые присущи составляющей их материи. Сила взаимного притяжения частиц материи действует по двум неизменным законам. Первый закон: насколько масса одной материи больше или тяжелей другой, настолько больше притяжения оказывает первая масса на другую, а вторая настолько меньше притягивает первую. Шар земной в 80 раз тяжелее Луны, потому в 80 раз более притягивает Луну, а Луна в 80 раз менее притягивает Землю. Второй закон притяжения состоит в том, что сила притяжения одной массы материи к другой уменьшается с увеличением расстояния между ними, или с удалением одной массы от другой, уменьшается именно настолько, насколько возрастают квадраты расстояний, разделяющих эти массы; Луна отстоит от Земли на 360.000 верст; если удалить ее вдвое, то есть на 720.000 верст от Земли, то взаимное притяжение Земли и Луны ослабеет не вдвое, а в дважды два раза, то есть вчетверо; если же удалить Луну от Земли втрое против настоящего, то взаимное притяжение их ослабеет в девять раз и т.д.

Хотя частицы материи силою притяжения соединяются в большие или меньшие тела, но при этом сохраняют и силу взаимного отторжения их одной от другой, и если помочь этой силе, то частицы тела распадаются; так, от жара самые твердые тела расплавляются, и частицы их даже разлетаются. Многие предметы разламываются и разделяются рукою человека и другими силами. Кроме силы жара и других сил, помогающих силе отторжения частиц, помогает ей еще быстрое круговращательное движение предмета. Когда шар, привязанный на шнурке, быстро вращается рукою, то он стремится оторваться и отлететь, и чем быстрее он вращается, тем больше в нем сила отторжения, но шнурок его держит, и он совершает круговое движение около руки. Когда колесо после дождя катится по земле, то частицы земли по силе притяжения, или сцепления, пристают к нему; но если колесо движется, то они опять отлетают, и тем более и тем далее отлетают, чем быстрее движется колесо, потом, встречая сопротивление в воздухе и будучи притягиваемы землею, падают на нее.

На борьбе силы притяжения и силы отторжения и основано главным образом стройное движение тел небесных друг около друга: Луны вокруг Земли, Земли и других планет вокруг солнца и солнц около солнц. Луна в 80 раз легче Земли и притягивается ею, хотя и Луна притягивает к себе Землю; но так как притяжение Земли гораздо больше, то Луне следовало бы упасть на землю, однако она не падает, потому что ей с самого начала дан толчок, или дано движение, в сторону от Земли, не противоположную, но боковую. Луна, по силе данного ей движения в сторону от Земли, стремится оторваться от земного притяжения, подобно тому как шар, вращающийся на шнурке около руки, стремится удалиться от руки, но сила земного притяжения, подобно шнуру, удерживает Луну, и она, повинуясь равным силам, влекущим ее в разные, но не противоположные стороны, идет по среднему круговидному пути, обходит вокруг Земли в двадцать девять дней с половиною и, не встречая препятствия в безвоздушном пространстве, повторяет одни и те же круги около Земли, и это продолжается целые тысячи лет.

По тем же законам сил Земля и другие планеты движутся вокруг солнца и ведут вместе с собою близких к ним меньших их спутников, не давая отдаленной притягательной силе Солнца отрывать их от себя; впрочем, есть другие условия и причины, по которым Земля и прочие планеты движутся около Солнца, а спутники около планет не по совершенным круговым путям, но по сплюснутым кругам, которые называются эллипсисами. Обращаясь около Солнца, планеты приближаются по временам одна к другой и, оказывая одна на другую взаимное притяжение, отклоняются немного от путей своих и, по взаимном удалении, опять летят по указанным им путям около Солнца.

Из вышесказанного видно, что силы притяжения и отторжения, присущие материи, рабски исполняют данные им законы и сами по себе не могли дать светилам небесным разнообразного и дивно стройного движения. Чтобы дать телам небесным такое движение, все должно быть вперед взвешено, исчислено, измерено и разделено, а для этого требуется ум. Какой же необъятный ум у того Существа, Которым для каждого из неисчислимых светил, громадностью друг друга превосходящих, с совершенною точностью наперед расчислены – и сила притяжения, и противодействующая ей сила отторжения, и скорость вращения, и взаимное расстояние, и взаимное приближение небесных тел, чтобы гармония между путями их не разрушалась и чтобы они не отторгали друг друга от указанных им путей и не сталкивались между собою? Какая сила требуется, чтобы этим массам светил небесных дать вращательное движение вокруг себя и друг около друга? Какая же сила привела миры в движение? Конечно, сила не механическая, не материальная. Материя сама себе дать движения не может, тем более не может дать движения разумного. Привела в движение миры сила духовная, всемогущая воля Творца. А что это так, каждый отчасти может видеть на себе. Я двигаю руку, ногу и все тело, а чрез него и другие предметы. Какою силою? Силою своей воли. Потому мы и представляем, что мудрое движение дала мирам всемогущая воля высочайшего разумного Существа, или Бога. Иначе и быть не может, хотя для нас остается тайною, как наш дух, наша воля действует на тело и как высочайший Божественный Дух действует на материю мира. Дивные мудрые законы, управляющие неисчислимыми светилами небесными, открытые естествоиспытателями, столь ясно и громко говорят о высочайшем уме и высочайшей силе, создавшей вселенную, что один знаменитый астроном, за 200 лет до нас живший (Исаак Ньютон), всегда снимал шляпу, когда произносилось слово: Бог.

В громадной массе миров, где одни звезды, или солнца, преимуществуют пред другими, для высочайшего Существа нет ничего малого, хотя в сравнении с Ним и самое великое ничтожно. В видимой вселенной все связано между собою, одно на другое влияет. Планеты, влекомые Солнцем и около него вращающиеся, имеют, взаимно, влияние на Солнце и друг на друга. Малая Луна, спутник Земли, хотя и зависит от нее в своем движении, но и сама оказывает важное влияние на положение Земли во время движения ее около Солнца ³¹ . Она проливает на Землю нежный и тихий свет по ночам. Притягиваемая Землею, она и сама притягивает ее к себе и чрез это поднимает воду в морях и производит в них приливы и отливы на пути своем, и этим оказывает огромное влияние на растения и животных около морских берегов. Если Луна поднимает и движет воду в морях, то тем более оказывает влияние на колебание воздуха, или воздушного океана, окружающего Землю. Когда Луна проходит между Солнцем и Землею, так что для некоторых мест на Земле покрывает собою круг Солнца, то есть на себя принимает лучи солнечные, тогда бывает в тех местах на Земле солнечное затмение. Наблюдения за Луною весьма много послужили к изучению не только Земли, но и других планет и самого Солнца. При такой великой связи между телами небесными, большими и малыми, нет ничего малого в мире, и потому все равно находится под дивным промышлением божественным. И если Господь Бог промышляет о преходящих предметах видимого мира, то тем более не оставляет без промышления бессмертные души человеческие, которые способны познавать и славословить Его. Одна разумная душа выше огромных масс безжизненной разумной материи.

Силы и законы видимого мира суть отражение сил и законов духовного мира. Без духовного мира необъяснимы ни начало, ни последняя цель материального мира.

Как в видимом мире небесные тела вложенными в них Творцом силами притяжения и отторжения вращаются одни около других: спутники, подобные нашей Луне, около планет, планеты около солнц, солнца около других солнц со всеми подчиненными им телами; так и в мире духовном низшие чины ангелов повинуются воле высших, а на земле дети отцам, отцы начальникам, начальники другим, высшим начальникам, а самые высшие из них Государю; все же небесные и земные духовные существа управляются единым Господом Богом, всемогущая воля и сила Которого воззвала к бытию и привела в движение миры духовные и вещественные.

В видимой вселенной есть разные светы, большие и меньшие, есть яркий свет солнца, на который земнородным трудно и небезопасно и смотреть; есть светы вторые: это отражение света солнечного на планетах и спутниках их; есть разные светы, издаваемые предметами земными. Так и в мире духовном. Первый свет, все просвещающий, есть высочайший ум Божественный; от этого света заимствуют свет высшие умы ангельские и передают низшим; есть разнородные умы и на земле, другим умам свет свой передающие.

Как в видимом мире сила теплоты всюду разливает и поддерживает жизнь, так и в духовном мире все оживляется теплотой любви. Бог есть Любовь, и вдохнутая Им в существа духовная взаимная любовь утверждает семейства, общества и государства и оживотворяет миры ангельские. «Взыщите Бога, и жива будет душа ваша» (Пс. 68, 33).

(См.: Сергий, архиеп. Влад. Беседы об основн. истин, св. правосл. веры. Изд. 1893 г.)

Мы находим в составе вселенной три совершенно отдельных рода элементов:

1. Аттический элемент, – теплота, электричество, свет, сила притяжения, известный нам лишь на нашей планете в отдельных единицах, в связи с органическими телами, в которых он действует на материю только посредством физических сил и только через их посредство воспринимает ощущение материи. Этот элемент одарен – в различных своих видах в разной степени, а в низших только в зачатке – произвольностью, нераздельной с обособленностью; в высших же своих видах он одарен, сверх того, способностью мыслить и чувствовать, а в человеческой душе – способностью к отчетливому самосознанию, отвлеченным понятиям и к беспредельному самосовершенствованию, что все вместе может служить доказательством возможности его существования и вне организма, а тогда уже и вне зависимости от условий пространства и времени.

2. Косная материя, состоящая из разнообразных атомов (существование которых не предполагается произвольно, но доказывается неоспоримыми фактами), составляющая, под влиянием сил, все подлежащие нашим чувствам тела, занимающая место в пространстве и имеющая отношение только к пространству.

3. Силы, способные двигать атомы и тела и ставить их в сообщение друг с другом, действующие на них везде в беспредельном пространстве и как бы содержащие в себе потенциально время (потому что понятие о времени возникает только из понятия о движении). Они действуют по непреложным законам, следовательно, не имеют произвольности и неспособны действовать в установленных отношениях их как к материи, так и к анимическому элементу, когда он созидает и оживляет организмы.

Из элементов этих трех родов состоит вселенная в ее стройном, великолепном разнообразии. Это никоим образом не есть только разнообразие наших ощущений. Хотя свет со всеми его цветами, звуки со всеми их тонами, теплота знакомы нам только как наши ощущения, однако они составляют вместе с тем и свойства действия сил, свойства движимой силами материи. Во вселенной все находится в тесной и неразрывной связи, и как бы мы ни стремились представить себе явления в отвлечении от своих ощущении, мы не можем освободиться от подчинения закону относительности. Нельзя искать сущности вещей в отвлечении от их свойств и странно представлять себе разнообразные движения в их реальности происходящими во мраке, тиши и холоде, как будто представление существа скупо одаренного, слепого, глухого, бесчувственного ближе к истине, чем представление существа щедро одаренного. Не в отсутствие субъекта, а в связи со способностью ощущать, все знать должны быть мыслимы явления в их сущности. То, что мы знаем, есть только частица бесконечного разнообразия и гармонии действительности (см.: Густав Гирн. Анализ вселенной. М„ 1898 г. Стр. 15–16).

Откровение Божественное учит о шестидневном происхождении всего мира и от начала мироздания ведет определенный счет годам (7.407). Между тем, лжеименная наука, часто дающая, вместо зрелых речей, только еще младенческий лепет, покушается установить свои основы мироздания, противоречащие библейским. Так, геология, наука об образовании и строении земной коры, продолжает период мироздания до миллионов лет, утверждая, будто многие пласты, например, каменноугольный, не могут образоваться быстрее. Тут само собою вспоминается, прежде всего, речение Священного Писания – «не ведуще... силы Божия» (Мф. 22,29 ) – что говорящие так забывают самое главное: Творца, стоящего выше всяких законов природы, Им же созданных и уравновешенных; но затем оказывается, что и в области самой науки ученые недостаточно еще сведущи. Что сказал бы геолог, если бы ему доказали, что каменный уголь может образоваться не более чем в 50 лет? Ведь от миллиона до пяти десятков дистанция огромного размера! А названный факт у нас налицо и обнародован господином Мельденке из Нью-Йорка. Вот что он пишет: «Господин Кизель, банкир и агент в городе Скрантоне (Сев. Амер.), давно уже там живущий, показывал мне деревянные столбы, 50 лет тому назад поставленные в качестве подпорок в каменноугольных копях и недавно оттуда извлеченные. Столбы эти большею частью обратились в твердый каменный уголь; в некоторых местах видно и дерево, так что подозрение в обмане или ошибке устранено совершенно». Заметим, что тут не было налицо и того давления, о котором упоминают геологи. Если же так, то справедливо допустить, что выводы современной геологии, еще весьма юной, преждевременны, и не будет мечтой предположить, что развившись, наука будет опытами и наблюдением доказывать то же, что, давно уже воспринято за истину сердцем всякого простеца верующего» (см.: «Воскр. День», 1899 г., № 22).

Все видимое нами только лишь кажется таким, в действительности же все совершается не так.

Нам кажется, что Солнце обращается вокруг нас, восходя утром и заходя вечером, а Земля, на которой мы живем, представляется неподвижной. На самом же деле все это как раз наоборот: мы живем на вертящемся и летящем снаряде, брошенном в пространство со скоростью в семьдесят пять раз большей, чем скорость пушечного ядра.

Мы с наслаждением слушали сейчас чарующие звуки гармонического концерта... Но ведь звука на самом деле нет, он не что иное, как ощущение, производимое воздушными колебаниями известной амплитуды и известной скорости – колебаниями, которые сами по себе совершенно не слышны. Не имея слухового нерва, не имея мозга, мы не знали бы, что такое звук. В действительности существует только движение.

Радуга распростерла пред нами свою лучезарную дугу; розы и васильки, омытые дождем, блестят и искрятся на солнце; зеленеющий луг, золотистые хлебные нивы разнообразят равнину чудными переливами цветов и красок... Но на самом деле нет ни цветов, ни красок, нет даже света, а есть только колебания эфира, действующие на зрительный нерв. Все видимое обманчиво. Солнце греет и оплодотворяет, огонь жжет; на самом же деле нет теплоты, а есть только одни ощущения. Тепло, как и свет, не что иное, как особый род движения. Это незримое божественное движение царит всюду.

Вот перед нами железный брус, одна из таких балок, какие теперь обыкновенно употребляются при сооружениях. Брус висит в воздухе на пятисаженной высоте, опираясь лишь своими концами на противоположные стены. Без сомнения, он тверд и прочен. На его средине повешен груз – во сто, двести, в тысячу пудов, – а он и не чувствует этого страшного груза, так что лишь очень чувствительным уровнем можно обнаружить в нем едва заметный изгиб. А между тем, этот брус составлен из частиц, не прикасающихся друг к другу, находящихся в постоянном колебании, удаляющихся одна от другой под влиянием тепла и сближающихся при охлаждении. Скажите же мне, пожалуйста, от чего зависит прочность этого железного бруса? От его материальных атомов? Очевидно – нет, потому что они не касаются друг друга. Прочность эта заключается лишь в частичном притяжении, т.е. в нематериальной силе.

Твердого тела в абсолютном смысле не существует вовсе. Возьмем в руки тяжелое чугунное ядро. Ядро это составлено из невидимых частиц, или молекул, не прикасающихся друг к другу; частицы, в свою очередь, составлены из атомов, которые и подавно не касаются друг друга. Таким образом, непрерывность, представляемая поверхностью этого ядра, и его кажущаяся твердость не что иное, как обман чувств. Для ума, который мог бы проникнуть в его внутреннее строение, мог бы видеть это строение, ядро наше представлялось бы в виде роя мошек, толкущихся в воздухе в теплый летний день. Ядро кажется твердым; но нагреем его, и оно обратится в жидкость, потечет; будем нагревать еще, и оно обратится в пар и все-таки не изменит своих свойств, своей природы: будет ли оно жидкостью или газом, оно не перестанет быть железом.

В настоящий момент мы – в доме. Все эти стены, полы, обои, мебель, этот мраморный камин, все это составлено из не соприкасающихся между собою частиц, и все эти составные частицы тел находятся в движении, вращаются одна около другой.

То же самое представляет и наше собственное тело. Оно составлено из постоянно движущихся частиц. Это – пламя, непрестанно горящее и непрестанно возобновляющееся. Это то же, что река: стоя на берегу, кажется, видишь перед собой одну и ту же воду, а между тем, она ежеминутно заменяется новою благодаря постоянному течению.

Каждый шарик нашей крови – особый мир, и таких миров в одном кубическом миллиметре помещается пять миллионов. В наших артериях и венах, в нашем теле и мозгу все движется, не зная ни срока, ни отдыха, все неустанно кружится в жизненном вихре, относительно столь же быстром, как и вихрь небесных тел. Частица за частицей наш мозг, наши глаза, наши нервы, наши плоть и кровь – все наше вещество непрестанно возобновляется, и возобновляется столь быстро, что в несколько месяцев наше тело получает совершенно другой состав.

Из соображений, основанных на молекулярном притяжении, вычислено, что в булавочной головке не менее восьми секстиллионов атомов, иначе, миллиард в квадрате, умноженный на восемь тысяч (8 х 1021), и эти атомы отделены друг от друга промежутками гораздо большими, чем их собственные размеры, а между тем, даже самые сильные микроскопы не в состоянии показать нам таких промежутков. Если бы число атомов, содержащихся в булавочной головке, мы пожелали считать миллионами, т. е. отделяя мысленно от этого числа по миллиону в каждую секунду, то такой счет пришлось бы непрерывно продолжить в течение двухсот пятидесяти трех тысяч лет, чтобы дойти до конца.

В водной капле, в булавочной головке атомов несравненно больше, чем количество звезд на всем небе, какое только известно астрономам, вооруженным самыми могущественными телескопами.

Что поддерживает Землю среди вечной пустоты, что удерживает Солнце и все светила вселенной? Что скрепляет этот длинный железный брус, перекинутый чрез все здание с конца на конец, на котором построят сейчас еще несколько этажей? Что поддерживает форму всех тел? – Сила.

Вся безграничная вселенная, все предметы, все существа, все, что мы видим, составлено из невидимых и невесомых атомов. Вселенная это – воплощенный динамизм. Бог – это душа вселенной, но не в смысле пантеистическом, а в смысле теистическом – признающем живого, личного, премудрого, всеблагого и всемогущего Бога. Им мы живем и движемся и есмы.

Подобно тому как душа представляет собой силу, приводящую в движение тело, точно так же и непостижимое Существо есть движущая сила вселенной! Чисто механическая теория мироздания всегда окажется недостаточной в глазах исследователя и мыслителя, глубже проникающего в природу вещей. Правда, человеческая воля слаба сравнительно с космическими силами, но все-таки, отправляя поезд из Парижа в Марсель или корабль из Марселя в Суэц, я по своей воле перемещаю некоторую бесконечно малую часть земной массы и тем изменяю движение Луны по ее орбите.

Деля и разлагая материю, я прихожу, в конце концов, к невидимому атому: материя уничтожилась, исчезла, как дым. Если бы мои глаза способны были видеть то, что есть в действительности, то взор мой мог бы проникать через стены, потому что они составлены из разделенных промежутками частиц; для меня были бы прозрачны все тела, потому что они представляют собою лишь вихри атомов. Но наши телесные очи не видят того, что есть, и это можно видеть только глазами ума. Одному свидетельству наших чувств доверять нельзя: днем над нашими головами столько же звезд, как и ночью, а мы их не видим.

В природе нет ни астрономии, ни физики, ни химии, ни механики – все это лишь человеческие способы познания. Вселенная представляет собою единое и нераздельное целое. Бесконечно великое тождественно с бесконечно малым. Пространство может быть бесконечным, не будучи большим; время может быть вечным, не будучи продолжительным. Звезды и атомы – одно и то же.

Единство вселенной заключается в невидимой, невесомой, невещественной силе, приводящей в движение атомы. Если бы хоть один атом перестал приводиться в движение силой, то вселенная остановилась бы. Земля кружится около Солнца, Солнце тяготеет к какому-то звездному фокусу, который и сам перемещается в пространстве; миллионы, тысячи миллионов наполняющих вселенную солнц несутся, летят быстрее пушечных ядер: эти кажущиеся нам неподвижными звезды – все это солнца, несущиеся среди вечной пустоты с быстротой в десять, двадцать, тридцать миллионов верст в сутки, стремящиеся к какой-то неведомой цели, общей для всех солнц, всех планет, всех спутников, всех одиноко бродящих по пространству комет... Центр тяжести, неподвижная точка, которой ищет пытливый ум, убегает по мере того, как мы к ней, по-видимому, приближаемся, и, на самом деле, не существует нигде. Атомы, составляющие тела, движутся относительно столь же быстро, как и небесные светила. Движение управляет всем, движение составляет все.

Даже самый атом не представляет инертного вещества: он центр силы.

То, из чего состоит существо человека, что составляет сущность человеческой организации, вовсе не его материальная субстанция, это не протоплазма, не клеточка, не эти чудесные и животворные соединения углерода с водородом, кислородом и азотом: это – духовная, невидимая, невещественная сила. Лишь она группирует, направляет и удерживает во взаимной связи бесчисленные атомы, составляющие собою дивную гармонию живого тела.

Что наше тело быстро разлагается после смерти, что оно медленно разлагается, постоянно возобновляясь в течение жизни, – это не важно: душа наша остается постоянно живою. Центр этой силы есть психический организующий атом. Он не уничтожаем.

Все, что мы видим, лишь обман зрения; действительно существует только одно невидимое. (См.: К. Фламмарион. В небесах. Спб., 1896 г. Стр. 73–79.)

Вот доказательство этой истины. Все небесные тела стремятся друг к другу; все состоят между собою во взаимных и беспрерывных отношениях света, тепла, электричества: расстояния между ними, более или менее огромные, миллионы, миллиарды верст, изменяют напряжение этих отношений, но не могут их уничтожить, как бы велики расстояния ни были. Конечно, безусловная пустота не может устанавливать этих отношений: они могут существовать только благодаря чему-нибудь такому, что наполняет бесконечное пространство.

Если во вселенной не существует ничего, кроме материи в движении или в относительном покое (как утверждает материалистическое учение), то это нечто, очевидно, должно быть составлено из материальных атомов. Если, например, явления света происходят от колебательного движения материальных атомов, то необходимо, чтобы все бесконечное пространство было наполнено газом, подобным нашей атмосфере. Но воздух и все другие газы сопротивляются, как мы знаем, движению тел, которые в них перемещаются; снаряд, выпущенный из огнестрельного орудия, быстро теряет свою скорость вследствие ударов, которые он наносит материальным атомам атмосферы. Но планеты и их спутники – такие же снаряды, обладающие скоростью, которая часто в сто и тысячу раз больше скорости, сообщаемой снаряду каким-нибудь огнестрельным орудием. Материальные атомы, которые, по предположению, наполняют пространство, сопротивлялись бы, следовательно, их движению, как воздух сопротивляется движению ядра. Если бы газ, наполняющий пространство, был в миллион раз реже воздуха под колоколом лучшего из воздушных насосов, то он все-таки замедлял бы мало-помалу движение планет, которые, наконец, должны были бы упасть на солнце.

Вопрос был рассмотрен с этой точки зрения нашими аналистами. Ничто в пертурбациях планетных движений не дает права допускать какое-нибудь сопротивление в пространстве. Отвечают, правда, что ввиду огромных размеров планетных масс и вследствие малой плотности межзвездной атмосферы действие сопротивления не могло еще быть замечено в короткое время с тех пор, как человек умеет точно наблюдать. Возражение это может казаться основательным: когда имеются в распоряжении миллиарды веков, не труднее задержать движение Земли, чем превратить птицу в млекопитающее. Но есть один род небесных блуждающих тел, относительно которых это возражение теряет всю свою силу. Кометы, которые так долго устрашали человеческий род своим неожиданным появлением, выходят из бездн пространства как будто для того, чтобы дать нам великий урок метафизики. Тела эти имеют массу, образованы, одним словом, из материи, но вес их так мал, что совершенно не может идти в сравнение с какою-нибудь из самых малых планет нашей Солнечной системы. Бабине (Babinet), на несколько гиперболическом языке, называет их видимыми нечто (des riens visibles); но если мы даже освободим это выражение от поэтического преувеличения, то все-таки останется верным, что кометная масса чрезвычайно мала. С другой стороны, кометы бывают часто огромного объема: газовая масса, составляющая их, следовательно, чрезвычайно разрежена, так что ее можно сравнивать с массой quasi атмосферы, наполняющей пространство. Так как объем и поверхность кометы очень велики, а масса очень мала, то движение этих тел около Солнца должно было бы быстро замедляться. Из числа периодических комет, ныне очень хорошо исследованных, есть одна, скорость которой, действительно, беспрерывно уменьшается и которая также беспрерывно приближается к Солнцу, куда, без сомнения, когда-нибудь и упадет. Астрономы долго исследовали пертурбации этой кометы: одни были склонны приписать их сопротивлению, которое она испытывает в своем движении; другие утверждали, что это сопротивление ничуть не объясняло бы движения светила. На сторону этих последних склонялось подавляющее большинство, когда один из французских астрономов и глубоких мыслителей успел доказать, что пертурбации кометы происходят никак не от сопротивления материальной среды, но потому, что она очень слабо отталкивается Солнцем как источником теплоты. Одновременно Фэй обогатил астрономию одним из важнейших фактов и физику неожиданным открытием; кабинетным опытом он доказал, что, действительно горячее тело отталкивает другие тела в самой совершенной пустоте, какую мы только можем создать при помощи пневматических машин.

Бесконечное пространство, в котором рассеяны солнца с их планетами, заполнено, следовательно, чем-то таким, что не имеет ни одного из свойств материи в собственном смысле. Это-то нечто дает начало явлениям притяжения и отталкивания, света, теплоты, электричества. Это нечто, одним словом, есть сила, рассматриваемая в самом общем виде. Сила отнюдь не есть существо вымышленное, служащее для объяснения явлений тогда, когда всякая другая осязательная причина оказывается недостаточною. Сила существует, как составное начало вселенной, на таком же основании, как материя, и на таком же основании, как анимическое начало всякого одушевленного существа.

Учение, которое берется объяснить все явления с помощью одного элемента материи и которое принудило нас смотреть на душу одушевленного существа как на пустой звук, есть большое заблуждение, совершенно опровергнутое в настоящее время.

Сила не есть ни вымышленное существо, ни качество материи, как часто говорят; она имеет такое же самостоятельное существование, как материя, и есть особое начало вселенной.

Материя, составляющая тело, конечна; она имеет форму и занимает ограниченное, неизменное по величине пространство.

Сила, напротив, существует не только в промежутках, разделяющих атомы, но и вне тела простирается до бесконечности. Так, чтобы пояснить это примером, два тела притягиваются в обратном отношении квадратов расстояний. Этот великий закон, открытый Ньютоном, подтверждается не только для всех тел нашей планетной системы, но и для других планетных миров, совершенно отличных от нашего. Он означает, что только на бесконечном расстоянии притяжение обращается в нуль; другими словами, сила, устанавливающая между различными телами отношение, которое мы называем притяжением, существует везде в пространстве, но напряжение устанавливаемого ею между телами стремления взаимно сближаться есть функция расстояния и обращается в нуль только тогда, когда само расстояние становится бесконечным.

Лаплас доказал, что если притяжение действует не мгновенно везде разом, то скорость его распространения, во всяком случае, в несколько сот миллионов раз более скорости света, которая составляет, как известно, около 280.000 верст в секунду.

То, что мы сказали о всемирном тяготении, может быть сказано, почти в тех же словах, о других силах. Сила, рассматриваемая вообще, по природе своей трансцендентна, как мы говорим в математике, то есть не подчинена конечным условиям времени и пространства.

Я особенно настаиваю на этом ее свойстве: оно показывает нам ясно, почему все усилия представить, изобразить действие силы, всегда останутся тщетными: то, что по самой природе своей не имеет определенной формы, ускользает от нас, как только мы пробуем представить его в какой-нибудь форме. Со времени Ньютона делали невероятные усилия, чтобы объяснить тяжесть, чтобы отождествить все возможные силы; одни объясняют все силы электричеством, другие сводят все явления теплоты, света, электричества к действиям тяжести. Окончательный результат всех этих систем, остроумных или нелепых, тот, что сила лишается реальности своего существования и делается чистой фикцией нашего ума, чтобы затем быть уничтоженною.

До сих пор я употреблял всегда слово сила в единственном числе. Если мы примем в соображение все разнообразие явлений, хорошо определенных и классифицированных, то приходим к заключению, что слово это должно быть употребляемо во множественном числе. Трудно, например, смешивать силу, которая порождает явления всемирного притяжения, с тою, которая соединяет два химически различных атома, или с тою, которую мы называем тепловою силою. Одним словом, исследование фактов приводит нас пока к допущению существования нескольких сил так же, как и к допущению нескольких родов атомов, составляющих столько же химических единиц. Ничего не загадывая о том, что могут открыть нам в будущем успехи естественных наук в этом отношении, мы можем в настоящее время признавать особыми силами: силу притяжения, силу электричества, силу тепла и света.

Важная классификация этих сил устанавливается, так сказать, сама собою.

Напряжение первой – постоянно, другими словами, энергия, с которою небесные тела тяготеют друг к другу, остается неизменной.

Энергия второй и третьей, напротив, колеблется от одного мгновения к другому, и напряжение их может изменяться от нуля до бесконечности. Силы эти, подобно силе света, отличаются, сверх того, особым способом проявления, очень характерным. Мы знаем, что тепло стремится, как говорят, приходить везде в равновесие. Когда теплое тело помещается против холодного, то есть когда напряжение силы в одном больше, чем в другом, и когда между ними находится пустое пространство, не заключающее в себе весомой материи или заполненное телом, пропускающим теплоту, то от одного к другому начинает происходить движение, вследствие которого напряжение понижается в одном и возвышается в другом. Движение это совершенно непохоже на перемещение материи. Его уподобляют обыкновенно колебаниям звучащего тела. Но это – только очень удобный способ представлять себе явления и подчинять их вычислению, а не выражению истины.

Движение элемента, трансцендентного по своей природе, должно быть совершенно отлично от движения весомой материи.

Проявление в форме движения, к которому способны тепло, свет, электричество, дает этим трансцендентным началам совершенно особую роль во вселенной. Они оказываются не только причинами движения, силами, но еще и средствами познания и взаимного обращения различных тел. Анимическое начало одушевленного существа находится в сношении с внешним миром исключительно при их посредстве. (См.: Густав Гирн. Анализ вселенной. М., 1898 г. Стр. 56–62.)

Представление мира существующим бесконечно по времени вообще не может быть допущено современным естествознанием. И если на словах натуралисты постоянно утверждают эту вечность, тем не менее, не трудно показать, что в своих исследованиях они бессознательно исходят из ее отрицания. Можно указать два основания для этого отрицания: одно довольно старое, доставляемое механикой и физикой, и другое – новое, предлагаемое термохимией. Второе из них подтверждает первое, и оба они, исходящие из различных начал и приводящие к одинаковым результатам, утверждают в мысли, что в них не было допущено логических промахов.

1) Современная наука пытается рассматривать все явления в мире как различные роды движения. Одним из таких родов движения является теплота. Одно из свойств ее есть стремление к равномерному распределению. Но жизнь мира обусловливается ее неравномерным распределением. Когда теплота в мире распределится равномерно, жизнь исчезнет. Молекулярные движения всех тел будут равны, в мире исчезнет разнообразие. Несмотря на неизменность закона о сохранении вещества и энергии, мир уничтожится, он погрузится в нирвану, погрузится в бездну безразличия. Представьте себе бесчисленное количество атомов, находящихся на равном расстоянии между собою, совершающих равные колебания около своих центров, причем самые колебания происходят таким образом, что в тот момент, когда один атом подвинулся, положим, вправо, и все прочие атомы вселенной подвинутся в ту же сторону на такое же расстояние. Что следует отсюда? Что отношение между атомами не будет изменяться, и что хотя в мире будет то же количество движения, какое он получил при своем создании, в нем однако нельзя будет обнаружить никакого движения. Механика побуждает мыслить такой конец мира как неизбежный, хотя бы он отстоял от нас на квадрильоны веков.

2) В вещественном мире мы замечаем преобладающее стремление материи к скоплению, или сгущению. Все химические элементы природы стремятся к соединению и к образованию более сложных частиц, и очень может быть, что то, что мы называем элементами, на самом деле есть уже сложная комбинация из первоэлементов. Современная химия насчитывает до 70 элементов – веществ, не разложимых никакими из известных нам средств (число элементов, собственно, не установлено с точностью. Последний элемент, германий, был открыт в 1886 г. Существование и свойства его Менделеев задолго предсказал в своей естественной системе элементов). Изучая свойства этих элементов, мы находим, что они обладают весьма различными степенями энергии и что чем большей энергией обладает элемент, тем реже он встречается в свободном состоянии. Водород, этот энергичный элемент, совсем не встречается на земле свободным, мы извлекаем его лишь из соединений; на Солнце находятся громадные массы водорода, в космических туманностях он составляет преобладающий элемент. Располагая небесные тела в известном порядке по степени их развития, мы находим, что в туманностях – этих мировых эмбрионах – находятся лишь наиболее деятельные из известных нам элементов, отсутствуют элементы малодеятельные и иногда присутствует какой-то проблематический – на земле не встречающийся элемент – гелий. В туманностях и мирах, находящихся на дальнейших стадиях развития, мы замечаем, с одной стороны, уменьшение и исчезновение элементов с высшими степенями энергии, с другой – постепенное появление малодеятельных элементов. Это заставляет предполагать, что эти малодеятельные элементы на самом деле суть соединения – сложные тела, образованные из элементов более энергичных. Но эти малодеятельные элементы стремятся к дальнейшим соединениям и к дальнейшей потере своей энергии. Материя вообще стремится к агрегации и покою. Это стремление есть причина химических соединений. При образовании таких соединений происходит выделение теплоты, или, говоря общее и, может быть, более точно, рассеяние энергии. Термохимические законы, установленные преимущественно Бертоло, частью и другими, между прочим, и русскими исследователями, обязывают нас мыслить, что в будущем число элементов будет уменьшаться все более и более. Кислород, железо и пр. на земле должны будут исчезнуть. Материя во вселенной будет соединяться и сплачиваться, а вместе с тем будет исчезать жизнь. Рассеянная энергия, распределяясь равномерно по вселенной и, так сказать, выходя из материи, не будет противодействовать этому умиранию вселенной. С точки зрения термохимии, процесс мировой жизни состоит в переходе материи из состояния крайней диссоциации в состояние связанное, и самая вселенная образовалась в силу стремления материи к этому переходу. Теперь возникает вопрос: почему же материя, если она существует от вечности, не достигла своего конечного состояния – полного покоя, почему до сих пор она не освободилась от навязанной ей энергии и не рассеяла ее по необъятным мировым пространствам? На этот вопрос может быть дан лишь один ответ, что наше «если» ошибочно, что материя не вечна, этот мир был не от века, но возник вместе со временем и не успел еще пройти своего жизненного цикла: вечность слишком достаточна для того, чтобы достигнуть каких угодно результатов и какой угодно цели.

Всматриваясь в текучесть мировой жизни, в неудержимом потоке которой несемся и мы, мы на основании изучения этого бытия должны отказать ему в признаках вечности и бесконечности. Бесконечность нельзя составить из аршин или метров, и вечность не слагается из годов и столетий. Что бесконечно и вечно, то неизменно. Мир ни в какую последующую минуту не бывает тем, чем он был в предыдущую. И мы говорим: мир конечен и имеет начало. Старое возражение против этого, что мы необходимо должны мыслить мир бесконечным и по пространству, и по времени, в настоящее время уже не имеет значения, потому что едва ли кто представляет теперь пространство и время реальностями, чем-то таким, во что вмещается непрестанно изменяющийся мир: пространство и время суть нечто субъективное и сами являются свойствами мира, феноменами мировой сущности, а не условиями его бытия. Это доказывают явившиеся в последнее время физико-математические и естественно-научные соображения: они заставляют утверждать, что пространство и время действительно не суть реальности, они реальны настолько же, насколько реален фиолетовый или оранжевый цвет, они представляют собою лишь явления, под которыми открываются нам отношения между вещами (но они, следовательно, и не то, чем считал их Кант: не априорные формы чувственности). Приведем одно из оснований такого воззрения. Допустим, что между двумя данными точками аршин расстояния, допустим далее, что аршин – эта известная единица расстояния – уменьшился в 4 раза, причем и в природе все расстояния уменьшились в 4 раза, площади – в 16 раз, объемы – в 64 раза; заметим ли мы происшедшую перемену, заметим ли изменение собственной величины? Нет, не заметим, ибо изменение в величине можно обнаружить лишь чрез изменение отношений, в данном же случае отношения между всеми вещами остались неизменные. Вместо 4, 16 и 64 мы можем допустить уменьшение вселенной в А, А ² и А ³ раз, и результат получится тот же: перемен во вселенной не будет. Увеличивая произвольно А, мы можем довести его до бесконечности и, таким образом, свести всю вселенную в одну точку. И однако, если бы сейчас, вот в это самое мгновение вселенная свелась бы до размеров одной точки – с условием неизменности отношений между вещами, – никто не заметил бы происшедшей перемены и все по-прежнему толковали бы о неизмеримости межпланетных пространств и о громадном расстоянии между неподвижными звездами. Отсюда позволительно спросить, не заключается ли и действительно вселенная в одной точке, или, говоря иначе, не находится ли она вне пространства и не есть ли пространство просто явление, столь же мало объективное, как цвет или звук? Ответ, говорят, может быть лишь утвердительным. То же самое рассуждение прилагается и ко времени. Если бы течение времени сделалось быстрее в 2, 3 или в 5 раз, никто не заметил бы этого. Представим себе, что год проходил бы с такой быстротой, как секунда, что движение небесных и земных тел, быстрота физиологических процессов увеличилась бы в пропорциональном отношении, заметили бы мы это изменение? Нет, не заметили. И если бы вся многовековая история вселенной была бы сведена в одну точку времени, никто не заметил бы этой перемены. Отсюда следует и для времени тот же вывод, как и для пространства, что оно не есть нечто объективно существующее, но что оно представляет собою лишь форму, под которой мы познаем отношения между предметами.

Признавая мир конечным, а пространство и время такими же его свойствами, как цвет и запах, мы можем сказать, что мир возник вместе с пространством и временем.

Рассматривая мир как бесконечность, пространство – как нечто действительно тянущееся во все стороны бытия и время – как нечто действительно обусловливающее возможность изменений, а не обусловливаемое ими, мы достигаем только того, что действительность является для нас непонятною и противоречивою.

Для того чтобы понимать мир, мы должны представлять его конечным. Но если он конечен, то он и не самобытен. Никакая из вещей мира не может быть причиною самой себя, такой причиной для себя не может быть и мир, ибо он не может быть вечным. Итак, значит, мир получил начало своего бытия от какой-то внешней силы, от чего-то внемирового. Эта внемировая сила – по противоположности миру и его ограниченности – необходимо должна мыслиться нами бесконечною и, следовательно, в своей сущности для нас непостижимою, она может быть познаваема нами только по своему отношению к миру и по своим проявлениям в мире. Мир должен быть свободным произведением этой внемировой силы. Это можно оказать от противного. Если бы мир был необходимым произведением, необходимой эманацией внемирового бытия, то он был бы одно с этим бытием, он не мог бы быть таким, каким мы его знаем: конечность, законченность мира говорят нам о его тварности. Для того чтобы понимать мир, мы должны признать его сотворенным Богом, (из брош.: проф. М.А. Ак. С. Глаголев: Чудо и Наука.)

В природе мы замечаем немало явлений, в которых ясно видна определенная цель, для которой они существуют и к которой они наилучшим образом приспособлены. Такие явления убедительно говорят нам, что мир есть произведение разумного Существа, которое вполне знает отношение между средствами и целью и потому создало верные средства для определенных целей. Кроме того, у животных мы замечаем такие действия, в которых ясно видны следы разума, между тем как сами производители этих действий, животные, руководствуются слепым инстинктом и не имеют разума. Чей же это разум отпечатлевается в действиях животных? Очевидно, разум Творца их. Укажем на некоторые из этих замечательных явлений.

1) Исключение воды из общего физического закона. Об этом нами уже говорилось выше.

2) Как умеряется испарина в человеческом теле в теплых климатах? В теплых климатах солнечный жар может производить чрезмерную испарину в человеческом теле, а чрезмерная испарина производит расслабление. А поэтому если бы в природе не было противодействия чрезмерной испарине, какую солнечный жар может производить в нашем теле, то теплые климаты, столь выгодные для человека во многих других отношениях, были бы неблагоприятны для здоровья людей, особенно тех, которые должны работать и дольше и чаще других находиться под открытым небом. Но чрезмерной испарине в нашем теле противодействует то же самое солнце, которое способно производить ее своею теплотой. От продолжительного действия солнечных лучей кожа наша делается толще, грубее и тверже, а чрез это она становится менее способною пропускать чрез себя испарину. Таким образом, кто больше подвергается солнечному жару и опасности расслабления от чрезмерной испарины, тот больше пользуется и противодействием солнца чрезмерной испарине в теле. Дивное равновесие! Мудрое сочетание противоположных действий в одном творении (солнце) для благодетельного уравновешения одного действия другим! Здесь печать премудрости и благости Творца! Надо присовокупить еще, что если человек и больше потеет в жарких странах, чем в умеренных климатах, то расслабление и вялость, которые от этого могут произойти, также предотвращаются действием солнца на наше тело. Известный английский врач Кильгур в своих «Лекциях о обыкновенных деятелях жизни» говорит, что солнечный свет увеличивает крепость и напряженность мышечных волокон (см.: «Библ. для чт.» Т. 8. Ч. I, 1835 г., смесь, стр. в). От всех указанных нами благотворных действий солнца на наше тело зависит, что рабочие люди так же сильны в тропических, как и в умеренных климатах. Мало того, в жарких странах человек, живущий в тени, укрытый платьем, слаб, нежен, недеятелен и ленив, а, напротив, тот, который принужден трудиться почти нагой под лучами палящего солнца, – силен, бодр, деятелен: посмотрите на китайского мандарина и потом на араба.

3) Свойства насекомых производить своим умалением род опухоли на древесных листьях. Некоторые насекомые кладут свои яички на древесных листьях. Но если бы эти яички оставались без всякого постороннего покрова, то они едва ли могли бы достигать своего назначения: их могли бы портить дожди, мог бы уносить их ветер, причем они пропадали бы даром под ногами людей и животных или от других случайностей. Но для яичек зиждется, как бы сам собою, уютный покров на листьях, защищающий их от дождя, ветра и разных случайностей. Насекомое производит ужаление в том месте листка, где оно хочет положить свое яичко; а от этого ужаления образуется на листке род опухоли, внутри которой и сохраняется безвредно яичко и беспрепятственно достигает своего назначения. Такие опухоли на листьях можно видеть часто: разорите любую из них, и внутри вы увидите едва приметное насекомое, образовавшееся из яичка. Таким образом, свойство насекомых производить своим ужалением род опухоли на древесных листьях имеет определенную и важную цель.

4) Выход бабочки из кокона. Шелковичный червяк образует из сока съеденных им шелковичных листьев тонкую, светлую нитку и, прикрепив ее одним концом к веточке шелковичного дерева, начинает делать странные движения: вертясь во все стороны, выпускает он из нижней губы тонкие нити, которые навертывает вокруг себя точно так, как мы навертываем клубок ниток. Такой клубок зовут коконом. Внутри кокона совершается преобразование шелковичного червяка: его лапки, глаза, зубы и мохнатая кожа твердеют и превращаются в жесткую оболочку; через четырнадцать дней эта оболочка лопается, и из нее выходит бабочка. Но для выхода на свет бабочке представляется еще препятствие в коконе, в который она сама себя заперла, будучи червячком. Как же бабочке выйти из своей тюрьмы? Лапки ее слабы и не могут разорвать множества ниток; прежних зубов у нее вовсе нет; нежный язычок ее годится только для того, чтобы пить сладкий сок из цветочных чашечек. Пришлось бы бабочке непременно погибнуть в ее крепкой тюрьме, если бы не было особенного средства к выходу на свет. У бабочки есть как бы волшебный сок: несколько капель этого сока достаточно, чтобы разрушить нитки кокона и открыть бабочке дверь, чрез которую она и вылетает на свет Божий.

5) Математический инстинкт пчел. Действия чистого инстинкта никогда не приписывались способности суждения, а между тем, они представляют сильнейшие доказательства бытия разумной причины и единства преднамерения в мире. Труды пчел принадлежат к числу самых замечательных фактов в обоих отношениях. Соты их одинаковы видом, соразмерностью и величиною везде, где нам угодно, и этот вид есть тот самый, который, с помощью утонченнейшего анализа, признан математиками за удобнейший и требующий наименее труда и материала. Открытие это сделано лет за сто, и даже способ, подавший к тому возможность, т.е., дифференциальное счисление, изобретен только полувеком ранее, тогда как пчелы уже целые тясячи лет строят по этому неизменному правилу во всех странах земного шара. С удивительной точностью выбирают они для наклона стенок своей маленькой кельи угол в 120 градусов, который давно признан за лучший и удобнейший, а для наклона ее кровли углы в 100 и в 70 градусов, которых свойства не знал ни один человек до восемнадцатого столетия, пока Меклорин не разрешил любопытной проблемы максимов и минимов, недоступной исследованиям без дифференциального счисления. (См.: «Библ. для чт.» Т. XII, смесь, стр. 15,1835 года; сн. «Странник», 1870 г., август.)

Эта научная аксиома указывает на бытие Бога, виновника первой жизни. Чтобы не терять времени на исторический обзор, поспешим оговориться, что, ввиду прекрасных работ Пастера, все учение о самозарождении рушится в своем основании и что в настоящее время его можно считать только крупной ошибкой. Этот искусный химик доказал самым несомненным образом:

1. Что можно сохранять в продолжение неопределенно долгого времени известные органические вещества, как растительные, так и животные, даже при соприкосновении с воздухом, лишь бы только этот воздух был приготовлен надлежащим образом.

2. Что это приготовление вовсе не требует изменения состава воздуха, а простого очищения, освобождающего его от тех зародышей, которые всюду переносит атмосфера.

3. Что, набирая с надлежащими предосторожностями в стеклянные сосуды атмосферный воздух в разных местах Земли, мы всегда можем рассчитывать найти в числе тридцати сосудов два, три, четыре с таким воздухом, который может быть на неопределенное время введен в соприкосновение с органическими веществами, не вызывая зарождения какого-нибудь живого существа. Одним словом, в среде самой атмосферы встречаются такие области, в которых не находится никаких зародышей.

4. Что никакое органическое вещество не может служить причиной зарождения живого существа даже тогда, когда оно разлагается при соприкосновении с очищенным воздухом.

5. Что происходящее само собою на очищенном воздухе разложение этих веществ дает совершенно другие продукты.

6. Что гниение органических веществ составляет следствие, а не причину существования микроскопических животных или растений, и что, одним словом, собственно, так называемое гниение невозможно без этих существ.

К этим заключениям, которые резюмированы возможно тщательно, следуя работам Пастера, мы прибавим от себя одно замечание.

Возрастание числа микроскопических животных в подвергнувшейся брожению массе происходит не везде одновременно, как это было бы, если бы эта масса, сама по себе однородная, была одарена везде теми же творческими способностями, но постепенно распространяется от одной части к другой. Уксусное брожение алкоголя, например, происходит, как это очень хорошо доказал Пастер, только под условием присутствия уксусной бактерии (bacterium aceti). Когда в большой чан, шириной около 0,75 кв. сажени, наполненный разведенным алкоголем, кладут небольшую частицу уксусной микодермы, размножение бактерий, начиная от места, где находится эта частица, и переходя к соседним, совершается быстро. Бактерии, одним словом, воспроизводятся так же, как и все другие живые существа, и, следовательно, снабжены необходимыми для воспроизведения органами. Если бы материя и силы способны были сами по себе производить живые существа, зачем снабжали бы они бактерий этою излишнею для них в таком случае способностью? Почему они отказывались бы от высшего могущества, могущества творить, если бы действительно его имели?

Не знаю, не заблуждаюсь ли я, но мне кажется, что одно это соображение решает вопрос и ставит теорию самозарождения в число научных басен, имеющих свое происхождение не в чем ином, как в недостаточности наших средств наблюдения.

Мы можем теперь смело утверждать, что всякое живое существо происходит тем или другим способом, но всегда непосредственно от другого, прежде существовавшего. Оно выходит из зародыша, который уже организован другим существом. (Густав Гирн. Анализ вселенной. М, 1898 г. Стр. 112–114.)

Спор о происхождении жизни двести лет раздирал ученый мир. Две великие школы защищали совершенно противоположные взгляды: одна утверждала, что вещество (материя) может самопроизвольно породить жизнь, другая же – что жизнь может происходить только от прежде существовавшей жизни. Несколько лет тому назад так называемое учение о самопроизвольном зарождении возродилось снова благодаря Бастиану и целому ряду его опытов о возникновении жизни. Выражаясь его собственными словами, он пришел к следующему заключению: «И наблюдение, и опыт, – говорит он, – бесспорно подтверждают, что живое вещество постоянно образуется сызнова по тем же самым законам, которыми определяются все самые простые химические соединения». То есть: жизнь не есть дар жизни; она может возникать сама по себе, она может самопроизвольно зарождаться.

Это заявление его вызвало на научное поприще целый ряд исследователей, и высшие авторитеты биологической науки снова занялись решением этого вопроса. Необходимые опыты могут быть проделаны каждым человеком, обладающим навыком. Стеклянные сосуды на три четверти наполняются настоем сена или другого органического вещества. Настой этот кипятят, чтобы убить все живые зародыши и затем герметически закупоривают, заграждая тем доступ внешнего воздуха. В воздухе внутри сосуда в течение нескольких часов поддерживается температура кипящей воды; предполагается, что все зародыши в нем убиты, а потому, в случае появления живых существ внутри сосудов, они как бы зарождаются в нем самопроизвольно. В опытах Бастиана, при всевозможных предосторожностях, предпринятых им, чтобы уничтожить все зародыши, в сосудах появлялись мириады живых существ. И потому он утверждал, что живые существа возникали самопроизвольно.

Но ряд исследователей нашел две важные ошибки в его опытах. Профессор Тиндаль повторил те же опыты, но только с научными предосторожностями, обеспечивающими полное отсутствие зародышей, что составляет его собственное открытие. Он пришел к заключению, что при опытах Бастиана неубитые зародыши все-таки могут оставаться в воздухе внутри сосуда. Если бы воздух был безусловно чист и без всяких зародышей, могли ли бы возникнуть эти мириады живых существ? Он помещал свои сосуды в атмосфере безусловно чистой, что считается вернейшим доказательством полного отсутствия зародышей. Ни малейшего следа жизни при этом не появилось. Он видоизменял различным образом свои опыты, но вещество в воздухе, чуждом зародышей, никогда не порождало жизни.

На другую ошибку указал Даллингер. Он нашел, что низшие существа обладают поразительной и стойкой жизнеспособностью. Многие из них могут выживать в температуре гораздо высшей, чем та, которой подвергал их Бастиан в своих опытах. Некоторые зародыши почти без вреда переносили воздействие огня.

Эти опыты положили конец спору. Положительное решение по этому вопросу существует теперь в науке. Насколько наука может что-нибудь решать, она положительно и бесспорно утверждает, что все попытки породить жизнь из мертвого вещества потерпели полную неудачу. Учение о самопроизвольном зарождении должно быть навсегда оставлено. И все люди науки признают, что жизнь может возникнуть только от соприкосновения с жизнью. Гексли решительно заявляет, что учение о биогенезисе, т.е. о возникновении жизни только от жизни, одержало полную победу в наши дни. И Тиндаль, сознаваясь, что желал бы видеть торжество противоположного учения, принужден сказать следующее: «Я утверждаю, что нет ни малейшего достоверного опытного свидетельства в пользу того, что в настоящее время жизнь может возникнуть независимо от предшествующей жизни». (См.: Друммонд. Естеств. зак. в дух. мире.)

Неверующий разум ложной науки восстает на премудрость Божию в мире со своими возражениями против целесообразности. Возражения эти идут и от философии, и от науки. Декарт отвергает телеологическую точку зрения на природу на том основании, что мы не можем знать целей Творца по ограниченности своего ума; но он был бы прав, если бы мы претендовали на абсолютное знание. Гассенди остроумно возражал Декарту, что есть случаи, когда Сам Бог не хочет скрывать Своих целей, но открывает их и выставляет их напоказ всему свету (в примере чего указывает на заслонки сердца). Многочисленнее возражения со стороны естествознания; они заключаются в указании исключений из закона целесообразности в виде существования органов бесполезных (напр., селезенки), так назыв. рудиментарных органов (сосцы у мужчины, перепончатый мускул шеи, червеобразный отросток слепой кишки, куда пища не проникает, но проникнув, ведет к болезни кишечной системы, часто оканчивающейся смертью); органов даже вредных (зубчатое жало пчелы и осы, которое пчела и оса могут вырвать из тела своего врага, вырвать вместе и свои внутренности ³² .

Но даже если признать все приводимые факты достоверными (правильно указанными), то заключение из них, выводимое наукою (что нет целесообразности), было бы неправильно; правильным было бы лишь следующее: в природе есть явления целесообразные, есть и нецелесообразные, а потому в конце концов целесообразность природы не абсолютна, а относительна. Но она такова отчасти и на самом деле не только в этом количественном отношении, но и в качественном. «Закрученные рога баранов суть орудия защиты, конечно, менее совершенные, чем прямые рога быков, но все же это орудия защиты; жало пчелы, пожалуй, может причинить ей смерть, но все же это есть защита, и в этом ношении оно уже не абсолютно бесполезно» (Поль-Жанэ, стр. 279). В отношении особенно к рудиментарным органам весьма большую силу имеет то соображение телеологов (приводимое, напр., у В. Кудрявцева: «Начальные основания философии», изд. 2, стр. 264), что «для правильного понимания строя и жизни природы должно брать во внимание не одно только ее настоящее состояние, а и прошедшую ее историю и будущее развитие»: бесполезное теперь было или будет полезно, и многое в природе имеет значение подмостков и лесов строящегося здания. «С теориею целесообразности ничто так не согласно, как постепенное исчезновение бесполезных усложнений (органов)» (Поль-Жанэ, стр. 276). Нельзя отказать в значении и тому обстоятельству, отмечаемому иногда в телеологии, что бесполезность многих рудиментарных органов – мнимая; так, нельзя признать совершенно бесполезными грудные железы у мужчин, иногда отделяющие молоко, волосы на голове, ногти (с уничтожением которых ослабевает необходимая твердость в конечностях пальцев и даже осязание), лобные и ушные мускулы у человека, крылья у страуса и т.п. (см.: Эбрард. Апологетика, § 153). Для правильного объяснения некоторых случаев кажущейся нецелесообразности необходимо также иметь в виду, что природа в своих созданиях преследует не одну пользу, но и красоту. «Природа – это не только практически полезное хозяйство, но и художественное произведение» (Эбрард. § 153); а потому не основательно исключать эстетическую точку зрения в оценке явлений природы вообще, как это делается однако в утилитарно-материалистическом воззрении на природу, где хотя и допускается прекрасное в природе, но всегда в соединении с полезным, и притом в подчинении полезному (так, дарвинизм различным украшениям животных, как их окраска, перья и пение птиц и т.п., дает значение лишь агентов в естественном подборе). Утилитарная точка зрения на природу камень преткновения встречает в растительном царстве, особенно в бесконечном разнообразии в нем форм листьев, цветов, плодов и запаха цветов, не стоящих ни в каком отношении к пользе самих растений; здесь эстетическая тенденция природы дает себя знать слишком явно. Но она обнаруживается и в других областях природы, лучше – всюду. Возьмем животных и человека. Мюллер, рассматривая устройство двигательных органов животных, открывает в нем крупный, по-видимому, недостаток, особенно в расположении рычагов ног, не вполне согласном с законами рычага, требующими, чтобы при возможно меньшей затрате труда достигалось возможно больше движения: «мускулы вообще оказывают (на рычаги ног) действие очень косвенное, не говоря уже о том, что связки их нередко помещены слишком близко к точкам опоры». Но такое расположение вызывается как пользою в конце концов, так и требованиями красоты: «если бы природа расположила рычаги всех членов (животных) самым благоприятным образом, тогда общая структура их тела вышла бы гораздо более сложною, угловатою и тяжелою» (у П. Жанэ, стр. 48).

Телеология, кроме того, может выставить общие положения, пригодные к объяснению всех случаев нарушения целесообразности и для установки правильных отношений к ним: а) не следует спешить с приговором о нецелесообразности какого-либо данного явления, ввиду ограниченного знания нашего о природе, отсутствия «полного познания природы в целом и частностях» с полным и ясным представлением взаимной связи всех ее частей и явлений. Во всяком случае, авторитетность приговоров должна быть пропорциональна познаниям, далеко не законченным. Очень может быть, что и селезенка имеет какое-нибудь значение в экономии организма» (см.: П. Жанэ, стр. 270 и д.); на эти случаи Дарвин устанавливает такое положение: «мы слишком мало знаем относительно общей экономии организованного существа, чтобы с достоверностью решать, какие модификации могут иметь для него большую и какие меньшую важность» (ibidem, 271). Б) Нелогично вообще от незнания цели сделать вывод о ее отсутствии, особенно в области явлений органических, где целесообразность есть явление специфически господствующее, а явления бесполезности – исключение. Законами индуктивного метода требовалось бы распространение и на данные явления принципа, хорошо объясняющего весь органический мир. «Если закон полезности и приспособленности органов оправдывается бесконечным числом случаев, то было бы совсем нерационально подвергнуть его сомнению из-за того только, что присутствие его не оказывается в нескольких случаях; ибо, по всей вероятности, оказывающийся пробел падает не на сторону природы, а на сторону нашего неполного знания» (Поль Жанэ, стр. 272). В) Возражения против целесообразности особенно бессильными оказываются перед телеологией, стоящей на почве христианской религии, дающей наилучшие средства к правильному объяснению зла в мире без ущерба принципу конечных причин. По смыслу христианского учения о Божественном Промысле, разнообразное существующее в мире зло (физическое и нравственное) не только не нарушает целесообразности, но дает случай для особенного торжества началу конечных причин; чудом всемогущества и премудрости Божией всякое зло, даже грех, направляется к добрым целям и из зла превращается в добро (напр., великое злодеяние на Голгофе); зло, таким образом, становится, в качестве средства для добра, целесообразным.

Непротиворечие существующего зла закону целесообразности вытекает не только из учения о Промысле, но и из учения об искуплении, особенно в связи с другими учениями, входящими в состав сотериологии, и из всего христианского миросозерцания в целом. По воззрению научно-философской телеологии, природа, или весь мир, устроена для неизменного целесообразного продолжения своего существования. С точки зрения этой общей цели мира (его сохранения) болезни, борьба, страдания, смерть и т.п. суть зло, стоящее в прямом противоречии с целью мира. Но в христианстве на эти и подобные явления существует и может существовать иная точка зрения в связи с отличием в учении о последней общей цели мира. Таковою не признается сохранение мира в его statu quo; сохранение могло быть целью мира лишь первичною – до грехопадения и появления в нем зла. С появлением зла первичная цель уступает место вторичной: она заключается в освобождении, или искуплении, мира от зла, не одного человека, но всей его твари, одинаково с ним разделяющей тяготу зла (Рим. 8,19). Не сохранение этого мира, но новый мир с новым небом и новою землею чрез постепенное превращение этого мира (2Петр. 3,13) – вот последняя цель и задача мирового процесса, указываемая Откровением! С точки зрения этой цели не может быть и речи о нарушении принципа целесообразности существованием физического зла; напротив, самое зло мира, направляемое Премудрым Промыслом, служит целям трансформации (преобразования) мира, подобно тому как смерть человека служит условием обновления тела (воскресения), гниение зерна в Земле – растения ³³ . (П. Светлов, свящ., проф. богословия. Научн. доказат. божеств, хр. рел.)

Мы не имеем намерения излагать здесь все те почти неисчислимые факты, которые с большой пользой констатируются обыкновенно в трактатах так называемой физической теологии и которые вместе с тем могут говорить и в пользу целесообразности; мы ограничимся указанием и рассмотрением только немногих и главнейших из этого ряда фактов в качестве примеров, имея в виду главным образом те идеи, которые из них могут быть выведены.

Явления живой природы, имеющей несомненный характер целесообразности, можно свести к двум главным группам, из коих одну можно назвать группою функций, а другую группою инстинктов. Первые из этих явлений (функции) можно определить как внутренние действия органов, а последние (инстинкты) как внешние действия этих органов, и в особенности органов отношения. В рассмотрении функций мы обратим внимание главным образом на согласие органического механизма с функцией, а в исследовании инстинктов – на согласие действующего механизма с тем следствием, которое он должен производить; с нашей точки зрения, самое поразительное в функции – это структура органа, а наиболее поразительное в инстинкте – это самое действие.

Из всех явлений приспособления самое поразительное представляет структура глаза в ее отношении к акту зрения. Тут природа должна была победить бесчисленные затруднения и выполнить бесчисленные условия ³⁴ для разрешения предстоявшей ей проблемы. Первое необходимое условие функции зрения есть существование нерва, чувствительного к свету; это факт первичный, доселе не поддающийся дальнейшему анализу и потому необъяснимый. Итак, для зрения необходим, прежде всего, нерв, одаренный чувствительностью, и притом специфическою, совсем не похожею на чувствительность, напр., осязательную. Но нерв, просто восприимчивый к свету, сам по себе мог бы служить только для различения дня и ночи; для различения же предметов со всеми их очертаниями или для зрения в собственном смысле слова необходимо нечто гораздо большее – необходим именно целый прибор оптический, более или менее похожий на те оптические приборы, которые создают человеческое искусство. Вот что говорит об этом предмете известный немецкий физиолог Мюллер: «Для того чтобы на сетчатой оболочке глаза могли отпечатлеваться образы предметов, необходимо, чтобы свет, идущий от известных, определенных частей внешнего предмета, непосредственно ли или отраженно, приводил в действие только соответствующие им части сетчатки, а это требует известных физических условий. Свет, исходящий из того или другого светящегося тела, распространяется лучами обыкновенно по всем направлениям, если не встречает к тому препятствий, так что одна светящая точка освещает обыкновенно всю известную поверхность, а не одну только какую-либо точку этой поверхности. Если поэтому поверхностью, подверженною действию света, идущего от известной точки, служит поверхность сетчатки, то свет от этой точки должен вызвать в ней световое ощущение повсеместно, а не в одной только части ее; то же должно случиться и со всеми другими светящимися точками, от которых свет падает на сетчатку». Легко понять, что при таком положении дела никак не могло бы быть зрения в собственном смысле, т.е. раздельного и определенного; потому что сетчатка воспринимала бы только свет, но не образы вещей. «Чтобы внешний свет возбуждал в глазу образ, соответствующий внешнему предмету, для этого, безусловно, необходимо, – учит тот же физиолог, – присутствие особенного снаряда, который был бы устроен таким образом, чтобы свет, истекающий из точек а, b, с, действовал только на изолированные точки сетчатки, расположенные в таком же самом порядке, и который бы не допускал, чтоб одна точка сетчатки была освещаема разом несколькими точками внешнего мира».

Что же касается хрусталика, то его устройство представляет один из интереснейших и поразительных примеров целесообразности, а именно, в нем поразительно, прежде всего, то пропорциональное отношение, какое существует между его выпуклостью и плотностью среды, в которой призвано жить животное. «Эта чечевица, – говорит Мюллер, – очевидно, должна быть тем более плотная и выпуклая, чем менее разности представляет плотность ее влаги сравнительно со средою, в которой живет животное; вследствие этого у рыб, напр., где эта разность очень незначительна, хрусталик бывает всегда сферический, а роговая оболочка плоская, между тем как у животных, живущих на воздухе, роговая оболочка имеет более выпуклую, а хрусталик более плоскую форму». Но эта пропорциональность понятна только при предположении, что хрусталик имеет известную цель; из чисто физической причинности она вовсе не следует с необходимостью, так как едва ли можно допустить, что жидкие среды, действуя на хрусталик механически, одним своим давлением в точности определяют ту степень его выпуклости, которая в данном случае необходима для зрения; это, очевидно, есть отношение предусмотрения, а не необходимости.

Еще более замечательна другая особенность хрусталика, которая лишь в новейшее время обратила на себя внимание. «Если бы глаз был не более как одна простая камер-обскура, все части которой были бы неизменны и неизменно расположены на одном и том же расстоянии от внешнего предмета, то понятно, что в таком случае всякий предмет мог бы быть видим лишь на одном определенном расстоянии. Но всякий по опыту знает, что нашему зрению чуждо такое несовершенство, ибо глаз наш, обращенный на какой-либо предмет, положим, на металлическую блестящую проволоку, отстоящую от него на пятнадцать сантиметров, может видеть эту проволоку в отчетливом очертании и тогда, когда она будет отодвинута от него на тридцать, а при хорошем зрении – даже и далее, на сорок и пятьдесят сантиметров. Это значит, что глаз наш обладает способностью приспособления, которую мы и сознаем в нем; так, напр., когда мы обращаем взор на две светящиеся точки, находящиеся на различных от нас расстояниях, то мы ясно чувствуем при этом усилие, делаемое глазом для того, чтобы видеть последовательно сперва ближайшую из них, а потом отдаленнейшую». Эту способность глаза физиологи и физики объясняли различно, но в настоящее время можно считать доказанным, что одна коренится в хрусталике. Самыми точными опытами доказано, что хрусталик способен изменять кривизну поверхностей, которые его окружают. Вследствие воздействия воли, сущность которого пока еще неизвестна, хрусталик может выгибаться то более, то менее и тем самым изменять степень выпуклости, которою определяется преломление светового луча; эти изменения кривизны по измерению доходят до одной сотой миллиметра, и они в точности те самые, которые требуются теорией для того, чтоб образы предметов, находящихся на различных расстояниях, могли явственно отпечатлеваться на сетчатке. Этот результат подтверждается и наблюдением над страдающими катарактой, у которых способность различения расстояний всегда очень слаба.

Не лишне будет указать в устройстве глаза и на ту особенность его, далеко еще не объясненную, но не подлежащую сомнению, которая известна под названием ахроматизма глаза; она состоит в способности глаза исправлять тот недостаток чечевицеобразных стекол, который в оптике называется аберрацией лучепреломления. Когда два таких стекла заметной кривизны находятся одно подле другого, то между ними появляется более или менее широкая черта, окрашенная цветами радуги, – так бывает, по крайней мере, с образами предметов, если смотреть в этого рода стекла. Ньютон считал этот недостаток наших оптических снарядов неисправимым. Действительно, он лишь отчасти устранен в стеклах, так называемых ахроматических; но если человеческое искусство не может достигнуть полного ахроматизма, то глаз от природы обладает им, как это видно, напр., из того, что когда мы смотрим на белый предмет, лежащий на черном фоне, то не замечаем никакой посредствующей черты. Очень может быть, что и этот ахроматизм не вполне совершенный, но все же он вполне достаточен для практического обихода. Это свойство нашего глаза далеко не так важно для зрения, как предыдущие условия, потому что и без ахроматичности он видел бы предметы раздельно, только не в таком точно виде, как теперь их видит; но никак, однако же, нельзя отрицать, что при ахроматичности глаза различение предметов становится гораздо удобнее.

В ряду фактов целесообразного устройства органа зрения укажем, наконец, на ту роль, которую играют в акте зрения разные внешние органы, которые, не составляя частей глаза, служат некоторым образом покровителями его, каковы – веки и ресницы. С давних пор и без всякого труда люди замечали, что эти органы предохраняют глаз от засорения разными вредными для него веществами, но до последнего времени никто не подозревал другой не менее важной роли этих органов – именно их способности задерживать и не пропускать к глазу так называемые ультрафиолетовые лучи, т.е. те световые лучи, которые в солнечном спектре лежат за фиолетовыми лучами, и хотя невидимы для глаза, но, несомненно, существуют, так как они оказывают явное химическое действие на фотографическую пластинку; эти лучи света, как доказано, очень вредно действуют на сетчатку глаза. Кроме того, Жансон многочисленными и точными измерениями доказал, что эти покровительственные среды имеют также способность задерживать почти все инфракрасные лучи светового спектра, которые, проникая в глаз, могли бы разрушить слишком нежную ткань сетчатки. Таким образом, благодаря этим органам, которые кажутся побочными, только те лучи света передаются нерву, которые обусловливают акт зрения, не повреждая его органа. Этими фактами можно и закончить перечисление того, какое множество условий должно было соединиться для того, чтобы сделать глаз способным к той важнейшей функции, которую он выполняет в организме.

Мы потому так подробно остановились на органе зрения, что этот орган из всех других органов имеет наибольшее количество приспособлений, и притом в условиях наиболее заметных. Но аналогичные наблюдения можно сделать и на органе слуха. Конечно, этот орган не может в рассматриваемом отношении сравниться с глазом; чтоб обеспечить воспроизведение образов и после зрения рассеянного достигнуть зрения раздельного, необходим особый, в высшей степени сложный аппарат; но чтоб сделать возможным слышание звуков, нужен только какой-либо проводник звука, и так как всякое вещество в известной мере способно проводить звуковые волны, то функция слуха возможна и при какой бы то ни было структуре органа. Однако ж и тут природа должна была соблюдать немало предосторожностей, из которых важнейшие касаются различия той среды, в которой предназначено жить животному. Вот что говорит об этом Мюллер: «У животных, которые живут на воздухе, звуковые волны приражаются прежде всего к твердым частям организма, и в частности органа слуха, и отсюда уже идут к водянистой жидкости ушного лабиринта. Сила слуха у этих животных зависит, таким образом, прежде всего от той степени, в какой твердые части слухового органа способны воспринимать воздушные волны, потом – от степени сжатия, которое испытывают сотрясенные мускулы этих частей в тот момент, когда им передаются вибрации воздуха, и, наконец, от степени, в какой лабиринтная вода способна воспринимать вибрации, происшедшие во внешних частях слухового органа. Вся наружная часть органа слуха, таким образом, рассчитана на то, чтобы сделать передачу вибраций воздуха твердым частям, которая сама по себе представляет немало трудностей, наиболее легкою. Что же касается животных, которые живут и слышат в воде, то здесь задача слуха совсем иная. Средою, передающею звуковые вибрации, служит здесь вода; она проводит их к твердым частям тела животного, откуда они идут еще раз в воду ушного лабиринта. Здесь интенсивность слуха зависит от степени той силы, с какою твердые части слухового органа способны воспринимать сотрясения водяных волн, произведенные волнами воздуха, с тем чтобы снова передать их воде, и от степени сжатия, испытываемого сотрясенными мускулами во время этой передачи. И здесь, значит, вся наружная часть слухового органа рассчитана на то, чтоб облегчить эту передачу». Таким образом, оказывается, что условия слуха повсюду вполне приспособлены к тем двум различным средам, в которых должно жить животное. Пусть объяснят теперь защитники слепого механизма природы, каким это образом одна чисто физическая причина, которая вовсе не могла иметь в виду различных свойств той или другой среды, тем не менее, в устройстве органа слуха так верно приспособлялась к этим свойствам, – почему это две различные системы слухового органа не встречаются вперемежку, случайно, в той и другой среде вместе, а напротив, система, приспособленная к воздуху, встречается только в воздухе, а приспособленная к воде встречается только в воде. Нам могут сказать на это, что животные, у которых не оказалось бы такого приспособления, как лишенные средств защиты и самосохранения, неизбежно должны были погибнуть и что поэтому-то мы и не видим нигде следов их. Но мы вовсе не понимаем, почему же животные, лишенные слуха, должны бы непременно погибнуть, когда многие из них и ныне живут без слуха; этот недостаток мог бы быть вознагражден каким-либо другим средством защиты и сохранения. Таким образом, вопрос: вследствие чего же структура уха находится в согласии с его употреблением, – остается в полной силе. Ясно, что причина чисто физическая и механическая никак не может быть достаточною причиною такого верного соответствия.

Мы боимся утомить читателя, входя в такое же подробное обозрение всех частей организации, хотя между ними весьма мало найдется таких, которые не привели бы к подобным же выводам, и считаем достаточным указать только на факты наиболее разительные и решительные, именно:

Во-первых, на формы зубов – режущих, разрывающих и растирающих, которые так приспособлены к образу жизни животного, что для Кювье служили самыми решительными и характерными признаками животного, – на способ их прикрепления и прочность основания, так хорошо соотнесенные и с законами механики и с их употреблением, на покрывающую и охраняющую их эмаль вместо той костной плевы, которая покрывает все другие кости, но для зубов не годится по причине своей чувствительности и нежности.

Во-вторых, на надгортанник, служащий как бы дверью к дыхательному горлу, который опускается наподобие моста, когда пища входит в пищевод, и поднимается сам собою, как на пружине, когда пища пройдет, чтобы не прерывалась функция дыхания.

В-третьих, на закругленные и продолговатые волокна пищевод, которые своим перистальтическим движением обуславливают движение пищи, – феномен, из одного закона тяжести решительно необъяснимый: только благодаря этой механической комбинации глотание оказывается возможным, несмотря на горизонтальное положение пищевода ³⁵ . В-четвертых, на структуру сердца, так удивительно приспособленную к той великой функции, которую оно выполняет в организации, на его разделение на две полости – правую и левую, без всякого сообщения друг с другом, чтобы кровь не переходила из одной в другую, и подразделение их, в свою очередь, на две другие – ушки и желудочки, чьи движения взаимно координированы таким образом, что сокращение ушек вызывает расширение желудочков и наоборот; на концентрические и лучистые фибры, из которых состоят перепонки сердца, – фибры, действие которых не вполне еще известно, но которые, без всякого сомнения, содействуют тому двойственному движению расширения и сжимания (diastola и systola), которое служит движущим принципом кровообращения; – наконец, на различные заслонки, из коих заслонка трехостриевая препятствует крови возвращаться из правого желудочка в правое ушко, а заслонки сигмообразные не допускают ее возвращаться сюда же из легочной артерии, точно так же как на другой стороне заслонка митрообразная препятствует возвращению крови из левого желудочка в левое ушко, а заслонки сигмообразные пропускают кровь в аорту, но не позволяют ей оттуда возвращаться. Чтобы объяснить без конечной причины столь сложный и в то же время столь простой механизм: простой по единству принципа, сложный по множеству действующих частей, – нужно допустить, что некая физическая причина, действуя по данным законам, случайно натолкнулась на самую совершеннейшую из всех возможных систем обращения крови, что в то же самое время другие причины, такие же слепые, произвели самую кровь и в силу других законов заставили ее течь в сосудах, так хорошо расположенных, и, наконец, что эта кровь, обращающаяся в этих сосудах, вследствие нового стечения обстоятельств, по непредвиденной случайности, оказалась полезною и необходимою для сохранения живого существа. В-пятых, на аппарат человеческого голоса. «Изучая человеческий голос, – говорит Мюллер, – изумляешься бесконечному искусству, с которым устроен его орган. Ни один музыкальный инструмент, не исключая даже органа и фортепиано, не может выдержать сравнения с ним. Некоторые из этих инструментов, как, например, духовые трубы, не допускают перехода от пиано к форте, а у других, как, например, у всех ударных, недостает средств поддерживать звук. Орган имеет два регистра – регистр труб духовых и регистр труб с язычками – и в этом отношении похож на человеческий голос с его регистрами – грудным и фальцетным. Но ни один из этих инструментов не соединяет в себе всех выгодных условий звука, как человеческий голос; голосовой орган имеет то преимущество пред всеми инструментами, что он может передавать все звуки музыкальной шкалы и все их оттенки посредством одной духовой трубы, между тем как самые совершенные инструменты с язычками требуют особой трубы для каждого звука». Но кроме этого важного преимущества, человеческий голос обладает другим, еще более важным – именно, способностью артикуляции, которая стоит в такой тесной связи с выражением мысли, что мысль, по-видимому, даже невозможна без слова: связь эта имеет не одно только философское, но и физиологическое основание, ибо известно, что паралич мозга всегда сопровождается более или менее полным отнятием языка.

Другой связный ряд фактов, служащих основанием для теории целесообразности, представляет область явлений так называемого инстинкта животных. Констатировать этот род фактов для нас тем более важно, что аналогия между функцией и инстинктом, на наш взгляд, должна служить самым главным основанием для доказательства целесообразности организма. Здесь не место излагать теорию инстинкта, и мы ограничимся только заимствованием у натуралистов того, что наиболее известно и вероятно относительно природы этой силы и ее различных видов.

«Главное, что отличает инстинктивные действия от действий сознательных, или разумных, – говорит Мильтон Эдварс, – это то, что они не суть следствия подражания и опыта, что они выполняются всегда одинаковым образом и, по всей видимости, не предваряются предусмотрением ни их результата, ни пользы. Рассудок предполагает суждение и выбор, инстинкт же, напротив, есть слепое побуждение, которое заставляет животное действовать определенным образом; действия его хотя и могут иногда видоизменяться опытом, но они вовсе не зависят от него».

И действительно, если против какой теории стали бы решительно все факты, то это против той, которая вздумала бы объяснить инстинкт индивидуальным опытом животного. Вот, например, что говорит об инстинктах пчел Реомюр: «Едва только успеют обсохнуть все части молодой пчелы, едва только крылья ее получат способность шевелиться, как она уже знает все то, что будет делать в продолжение всей своей жизни. Пусть не удивляются тому, что она так заблаговременно и так хорошо обучена; ведь она обучена Тем же, Кто ее создал. Она, по-видимому, отлично знает, что рождена для общества: как и другие пчелы, она вылетает из общего жилища и летит, подобно им, искать цветы, летит одна, вовсе не тревожась о том, удастся ли ей возвратиться обратно в улей, хотя бы это было с нею в первый раз. Если она впивается в цветок и извлекает из него мед, то это делает она не столько с тем, чтобы подкрепить себя пищей, сколько с тем, чтоб начать работу для общего блага, так как после первого же полета она приносит иногда сбор неочищенного воску. Естествоиспытатель Маральди уверяет, что он видел пчел возвращающимися в улей с двумя большими шариками этого вещества на крыльях в тот самый день, как они родились». Тот же автор говорит об осах: «Я видел, как эти мухи в самый день своего превращения улетали в поле и принесенную добычу разделяли между червями». Другой естествоиспытатель, между прочим, говорит: «Что делает моль, выходя из своего яйца совершенно нагою? Сейчас же после рождения она чувствует неудобство своей наготы, и это внутреннее чувство заставляет ее позаботиться об одежде, она ткет себе одежду, а когда эта одежда станет очень узка, то имеет искусство разрезать ее сверху и снизу и делать просторною, соединяя оба конца ее. Мать этого животного имела предосторожность положить яйцо его в таком месте, где новорожденное могло бы найти вещество и для своей одежды, и для своей пищи... Паук и муравей-лев еще не видели, а тем более не ели тех насекомых, которые должны служить им пищей, а между тем уже усердно расставляют им сети, делая паутину, копая канавы... Каким образом червь, который существует всего несколько дней и который с момента рождения находился в какой-нибудь подземной пещере, мог бы изобрести искусство прясть коконы или приобрести его путем научения или примера? То же до́лжно сказать и о тех животных, которые высиживаются в песке лучами солнца; едва только вылупятся они, как тотчас же бросаются в воду без всякого проводника». «Известный Сваммердам делал подобное наблюдение над водяной улиткой, которую он сам вынул из матки вполне сформированною. Это маленькое животное, быв брошено в воду, стало сразу плавать, двигаться в разных направлениях и пользоваться всеми своими органами так же хорошо, как и его мать, и показывало равное с нею искусство, то уходя в раковину, чтоб погрузиться на дно, то выходя из нее, чтоб подняться на поверхность воды».

Эти свидетельства и эти наблюдения самым решительным образом показывают, что инстинкты суть врожденные искусства и что, следовательно, природа (животных) получает от природы же скрытую ли некую силу или неизвестный механизм, которые сразу, без подражания, без опыта, без навыка совершают ряд действий, относящихся к пользе животного. Инстинкт, таким образом, есть искусство; но всякое искусство есть связная система действий, приспособленных к будущему определенному результату; значит, в инстинкте отличительная черта целесообразности выступает на вид в превосходной степени.

Перейдем к обзору и анализу разных видов инстинкта. Все вообще инстинкты можно разделить на следующие три главные класса: 1) инстинкты, относящиеся к сохранению индивидуума, 2) инстинкты, относящиеся к сохранению рода и 3) инстинкты, касающиеся отношений животных друг к другу, – другими словами – инстинкты индивидуальные, инстинкты домашние, или семейные, и инстинкты социальные.

1) Инстинкты, относящиеся к сохранению индивидуума.

а) Предрасположение у животных к известному роду пищи. Обоняние и вкус – вот те орудия, которыми руководятся животные в выборе пищи; но за главную причину, побуждающую животных употреблять в пищу только то, что действует таким или иным образом на их чувства, может быть признан только особый инстинкт. Замечательно, что этот инстинкт иногда вдруг изменяет свое направление и заставляет животное в известный период его развития совсем оставить свой прежний образ жизни; так, например, известные насекомые в состоянии личинки бывают плотоядными, а в совершенном виде становятся травоядными, и наоборот. Относительно этого первого рода инстинктов следует заметить, что если бы даже удалось объяснить их обонянием (предполагая, что каждый вид животных руководится ощущениями, которые ему нравятся), то при этом все еще осталось бы непонятным, каким образом чувство запаха согласуется с пользою животного, и почему обоняние не влечет его к веществам вредным и ядовитым, так как между удовольствием внешнего чувства и потребностями внутренней организации не существует никакого необходимого отношения: это точное приспособление их друг к другу, видимо, таким образом, есть результат предустановленной гармонии.

б) Средства, употребляемые плотоядными, чтобы обеспечить себе приобретение добычи. Вот несколько замечательных примеров. Муравей-лев двигается медленно, и то с трудом, поэтому инстинкт побуждает его копать в мелком песке маленькую ямку в форме воронки, потом лечь на дно этой западни и терпеливо выжидать, пока какое-либо насекомое не упадет в эту маленькую пропасть; если же жертва старается ускользнуть или останавливается в своем падении, то он оглушает ее и заставляет падать на самое дно норы, щедро осыпая ее песком при помощи своей головы и челюстей. Пауки устраивают свои западни еще замысловатее. Расположение нитей их паутины разнообразится по роду пауков; иной раз оно не представляет никакой правильности, но иногда бывает так изящно, что удивляешься, как такое маленькое животное могло соткать такую искусную и такую большую основу, как, например, основа наших садовых пауков. Некоторые же пауки, кроме того, умеют еще этою основою спеленать свою жертву... «Некоторые рыбы обладают искусством обрызгивать каплями воды насекомых, живущих на водяных травах, чтоб они падали в воду». Примеров подобного рода хитростей, одних и тех же у каждого вида животных, употребляемых ими с самого раннего возраста, следовательно, прежде всякого подражания и опыта, можно привести тысячи.

в) Инстинкт накопления, или запаса. «Белки во время лета собирают провизию из орехов, желудей, сосновых и еловых шишек и в дуплистых деревьях устраивают для нее свои магазины; они имеют обычай делать большие запасы и помещать их во многих тайниках, которые зимою легко находят, несмотря на то, что они бывают занесены снегом». «Другой грызун – сибирский сеноставец – не только собирает траву, которая для него будет нужна в течение очень длинной зимы, но, подобно нашим фермерам, нарезав самых здоровых и сочных трав, прежде всего растряхивает их, чтоб они получше высохли на солнце, потом сгребает их в копны, чтоб защитить от дождя и снега, и, наконец, под каждым из этих складов роет подземную галерею, ведущую к его жилищу, располагая ее так, чтобы ему можно было удобно, когда нужно, посещать свои склады провизии».

г) Инстинкт постройки. «Шелковичный червь делает кокон для своей метаморфозы в нем; кролик роет себе нору, бобр строит хижину». «Хомяк строит себе подземное жилище с двумя проходами, из коих один кривой для выкидки вырытой земли, а другой перпендикулярный для входа и выхода; эти проходы ведут к известному числу круглых пещер, соединяющихся между собою горизонтальными ходами; из них одна служит жилищем животного, а все остальные его магазинами». «Некоторые пауки (mygales) устраивают себе жилище, отверстие которого закрывается настоящею дверью с шарниром, – именно, роют в глинистой земле род цилиндрического колодца длиною от 8 до 10 сантиметров, покрывают стенки его очень прочным известковым раствором, потом из перемежающихся слоев растворенной земли и нитей, соединенных в ткань, устраивают крышку, как раз приходящуюся к отверстию жилища, которая открывается только наружу; шарнир, на котором держится эта дверь, образуется продолжением волокнистых пластов, от точки своего контура спускающихся к стенкам расположенной внизу трубы, где они образуют род надетого на нее хомута, служащего ей наличником; наружная поверхность этой крышки шероховата и едва отличается от окружающей земли, но внутренняя поверхность ее гладка; кроме того, на стороне, противоположной шарниру, расположен ряд маленьких дырочек, в которые животное вкладывает свои лапки, чтоб лучше держать дверь, когда какой-либо неприятель станет ломиться в нее силою».

2) Инстинкты, относящиеся к сохранению рода, а) Предосторожности при кладке яиц. «Между феноменами, могущими дать ясное понятие о том, что такое инстинкт, особенное внимание обращает на себя феномен, наблюдаемый у известных насекомых в то время, когда они кладут яйца. Эти животные никогда не увидят своего потомства и не могут иметь никакого опытного понятия о том, что станется с их яйцами, и однако же они имеют привычку подле каждого из своих яиц класть запас каких-либо веществ, пригодных для питания личинки, которая из них выйдет, и это даже в том случае, когда образ жизни личинки совершенно отличен от их собственного и когда собираемая им пища для них самих бывает вовсе непригодна и не нужна. Очевидно, что в этих действиях ими не может руководить никакое размышление, потому что если бы они и имели способность размышлять, то у них нет тех данных, которые могли бы привести к подобным заключениям; значит, они делают все это по необходимости, слепо». Приведем несколько примеров инстинктивных действий этого рода. О насекомом могильщик (Necrophores) известно следующее: «самка его, собираясь класть яйца, всегда старается закопать в землю труп крота или другого какого-либо маленького четвероногого, куда и кладет яйца, так что ее потомство с первых минут по рождении находится среди веществ, наиболее способных служить ему пищей». «Насекомые pompiles в зрелом возрасте живут на листьях, но личинки их плотоядные; почему матери их в заботе об их прокормлении кладут подле своих яиц в устроенном гнезде трупы пауков и гусениц».

б) Устройство гнезд. Удивительное искусство, обнаруживаемое птицами в устройстве гнезд, настолько очевидно и известно, что нет нужды на нем настаивать; довольно будет привести несколько примеров его. «Одно из самых замечательных гнезд – это гнездо saya – маленькой индийской птички, очень близкой к нашему снегирю: формою своею оно напоминает бутылку и висит на нескольких ветвях, столь гибких, что не только обезьяна, змея, но даже белка не может добраться до него; мало того, чтоб сделать его еще более недоступным для многочисленных своих врагов, птичка делает отверстие в нем не сверху, а снизу, так что сама может попасть в него не иначе как только прямо с лету; гнездо внутри имеет два отделения, из коих одно занимает самка, сидя на яйцах, а другое – самец, увеселяя свою подругу пением во все время, пока она выполняет свои материнские обязанности». «Sylvia sutoria, хорошенькая птичка, берет два древесных продолговатых, копьевидных листа и сшивает края их втачку с помощью стебля гибкой травы вместо нитки; затем самка наполняет образовавшуюся таким образом сумку пухом и в это мягкое ложе кладет свое потомство». «Иволга наших стран делает то же самое с тем различием, что она скрепляет свое гнездо не травою, но нитками, украденными в ближайшей хижине; спрашивается, как же она обходилась в данном случае, пока искусство изобрело прядильни и нитки?» «Чомга, или нырка (ныряющая утка), высиживает детенышей на настоящем пароме, который плавает на поверхности наших прудов. Паром этот есть не что иное, как куча толстых стеблей разных водяных трав; так как эти стебли содержат в себе значительное количество воздуха и так как, кроме того, выветриваясь, они выделяют различные газы, то эти обстоятельства делают гнездо из них более легким, чем вода, и оно плавает на ее поверхности в уединенных местах среди тростников и камышей. Здесь-то – на этом импровизированном судне – самка на своем мокром ложе согревает свое потомство; но если вдруг откроет ее какой-либо любопытный или что-либо ей угрожает, тогда дикая птица погружает одно из своих крыльев в воду и, действуя им как веслом, начинает двигать свое жилище и удаляться; маленькая лоцманша пригоняет, таким образом, свой утлый челн куда ей угодно – это своего рода плавучий островок».

3) Инстинкты общественности.

Мы не будем останавливаться долго на этом классе инстинктов, так как они имеют гораздо меньшее значение с точки зрения, нас занимающей, и ограничимся только указанием на два различные рода или класса обществ в мире животных – именно, обществ случайных и обществ постоянных. К 1 классу могут быть отнесены соединения хищных зверей – гиен, волков, которые собираются для ловли добычи, а потом опять расходятся; ассоциации животных путешествующих (ласточек, голубей, саранчи, сельдей), которые распадаются по окончании путешествия; увеселительные кортежи попугаев, которые собираются вместе купаться и порезвиться в воде, но потом разлетаются, и т.п. Ко 2 классу должны быть отнесены всем известные колонии бобров, ос, пчел, муравьев». (Извлеч. в сокращ. из кн. «Конечные причины» Поля Жанэ, перев. с франц., 1878 г.)

Посмотрим, что может угрожать организму? Вот классификация, которою нам часто придется пользоваться: 1) внешняя температура, 2) травматизм, 3) паразиты, 4) яды. Вот враги, которых надо остерегаться. Мы увидим, что чаще всего именно кожа, благодаря своей пассивной сопротивляемости, замечательно подходит для защиты нас от всевозможных врагов.

Прежде всего, кожа представляет замечательный аппарат защиты против внешней температуры, холода и тепла. Она противодействует потере лучистой теплоты так превосходно, что мы для защиты от холода не придумали пока ничего лучше, чем одежды из меха животных. Если сбрить шерсть, то многие небольшие животные при этом погибают; они умирают от холода, потому что их превосходную защиту заменили голой кожей, которая хотя, без сомнения, защищает, однако недостаточно.

Кожа также неплохой защитник и против травматизма. Даже у человека, внешний покров которого менее совершенен, нежели у других животных, она и эластична, и крепка настолько, что при сильных травмах внутренние органы могут разрушиться, а кожа остается по-прежнему не поврежденной.

Уже много спорили о том, может ли вихрь, образуемый пролетающим ядром, причинить смерть; на самом деле, он производит разрушение внутренних органов в то время, как кожа остается, по-видимому, не поврежденной.

Большею частью у животных кожа, благодаря своей толщине, представляет прекрасную защиту; у слона, гиппопотама, крокодила она не пробивается обыкновенными пулями даже лучших ружей; необходимы разрывные пули, чтобы разрушить эту крепкую кирасу.

Шерсть и перья служат не только для сохранения тепла, они сопротивляются также и травме; грива льва достаточно толста, чтобы сопротивляться укусом и ударам сабли, и все охотники знают, что если большая птица имеет сложенные крылья, то необходим свинец большого калибра, чтобы ее убить.

Другое замечательное свойство кожи – это сопротивление электрическому раздражению. Она плохо проводит электричество, что позволяет электрическим явлениям, происходящим внутри организма, не рассеиваться и не дозволяет электрическим колебаниям воздуха влиять на наше тело. Это сопротивление кожи в 10 – 30 тысяч раз больше, нежели других органов. При измерении сопротивления тела электрическому току сопротивлением внутренних органов совершенно пренебрегают.

Для микробов кожа вполне непроходима. Если кожа не повреждена и эпидерма цела, то никогда ни один микроб не проникнет через нее.

Кожа также прекрасно защищает от проникания химических ядов. В классических сочинениях постоянно говорят о всасывании ядов через кожу, но это неправильно, и я охотнее говорю о неспособности всасывания кожею; и в самом деле, если оно и существует, то в самой ничтожной степени.

Можно увеличить содержание в ванне стрихнина, мышьяка или ртути в тысячу раз больше, нежели это необходимо для того, чтобы убить 10 человек и что же? – через час пребывания в воде нет доказательства, что в тело проникли хотя бы следы одного из этих веществ. Необходимо, конечно, удостовериться, чтобы небольшое количество яда не проникло через слизистые оболочки или какое-либо повреждение кожи. Итак, кожа не всасывает, и можно прикасаться к самым ядовитым веществам, не опасаясь дурных последствий.

Таким образом, по отношению к температуре, травматизму, микробам и ядам кожа, как мы видим, представляет замечательно устроенный покров, допускающий организм совершать свое развитие, не подчиняясь вредным влияниям внешних перемен.

Прежде, нежели закончить историю развития пассивных сил самообороны организма, необходимо сказать несколько слов о влиянии анатомического расположения частей. Прежде всего, устанавливается факт, что самые важные органы лучше всего защищены. Спинной мозг, который является центром всего организма, помещен в полость с весьма прочными стенками, покрытыми, в свою очередь, толстым мышечным слоем. Головной мозг помещается в черепе, прочность которого несравненна. Глаз защищен не только костными стенками орбиты и скуловой костью, но также еще целым рядом подвижных защитников: бровями, веками, ресницами.

На конечностях наиболее важные части расположены глубже других. Так, например, артерии помещаются более глубоко, нежели вены, как будто бы природа знала, что ранение артерии опаснее, нежели нарушение целости вены.

Все эти факты позволяют понять, как может продолжаться нормальное состояние организма, несмотря на резкие перемены среды и всевозможные опасности. (Извлеч. в сокращ. из кн. Шарля Ришэ «Самозащита организма». Спб., 1895 г.)

Физиологи разделяют животных на два класса. Одни сохраняют свою температуру неизменной, как бы ни изменялись условия окружающей среды: это теплокровные животные; другие, напротив, следуют точно за изменениями температуры внешней среды: это холоднокровные животные.

Понятно, что мы займемся только теплокровными животными (млекопитающие и птицы), потому что только они обладают известным средством самозащиты против тепловых перемен среды; для других оно не нужно.

Сначала мы займемся борьбой с холодом. Чаще всего приходится защищаться от холода, потому что, кроме редких исключений, температура среды ниже нашей собственной; приходится, следовательно, почти всегда приучаться к холоду больше, нежели к теплу.

Реакция против холода становится понятной, если допустить, что мы представляем химические приборы, производящие и теряющие теплоту; отсюда двойной путь к приспособлению, по отношению к образованию и к потере теплоты.

Это регулирование можно сравнить с тем равновесием в делах, которое старается поддержать коммерсант, то увеличивая получку, то уменьшая свои расходы.

Мы имеем расходующий аппарат – тепловое лучеиспускание, и вырабатывающий прибор – образование теплоты внутри организма.

Посмотрим сначала, каковы те процессы, посредством которых регулируется изменение лучеиспускания.

В нормальном состоянии мы теряем посредством лучеиспускания известное количество теплоты; в этом можно убедиться, помещая животное в калориметр, – это наша тепловая потеря; чем лучеиспускание больше, тем больше мы тратим теплоты.

Многочисленными опытами доказано, что лучеиспускание усиливается при повышении температуры. Если измерять количество теплоты, теряемой кроликом при температуре от 0 † 15°, то увидим, что при 0° оно очень мало, при 15° гораздо больше, вследствие этого и происходит уравновешивание с внешней температурой; как будто бы он создан именно таким образом, чтобы терять больше тепла, когда жарко, и как будто он понимает, что ему необходимо сохранять всю свою теплоту, когда температура понижается, и растрачивает ее с большею смелостью, когда она поднимается.

Это регулирование в большинстве случаев происходит вследствие изменений кровообращения на поверхности кожи. Чем больше протекает крови по кожной периферии, тем больше лучеиспускание. Когда существует прилив и краснота кожи, тогда увеличено лучеиспускание, когда капиллярное кровообращение уменьшается, тотчас же понижается и отдача теплоты.

Это доказывается самым простым наблюдением. Когда внешняя температура повышается, кожа краснеет, к лицу приливает кровь, температура конечностей повышается, и организм может терять больше теплоты, потому что снаружи тепло. Наоборот, если внешняя температура понижается, кожа бледнеет, обесцвечивается, конечности становятся холодными, анемичными, кровообращение в коже доходит до минимума, чтобы не терять драгоценного тепла, столь необходимого для внутренних органов.

Если предположить, что величина лучеиспускания при 0° ­­ 1000, то при 5° она ­­ 1600, 10° ­­ 2000, 14° ­­ 2600 (это для кролика).

Весьма важно остановить на этом факте наше внимание, потому что он устанавливает довольно определенное различие между живым существом и инертным предметом. Последний теряет тем больше теплоты, чем ниже температура среды. Ньютон прекрасно доказал, что при одинаковой поверхности лучеиспускание вполне пропорционально разнице между температурой тела и среды. Поэтому, для того чтобы не подчиняться закону Ньютона и относиться совершенно обратно, живое существо должно обладать активным регулятором, который и заключается в изменении кожного кровообращения.

Довольно трудно в калориметрических опытах отделить часть теплоты, происходящую вследствие лучеиспускания, от образующейся вследствие усиленной продукции ее. Но вообще, определяя сумму тепла, выделяемого кроликом, мы узнаем только ту часть, которая происходит вследствие лучеиспускания. Если, однако, измерение продолжается долго, то понятно, что только в случае постоянного сохранения одинаковой температуры вся сумма отделяемого тепла происходит путем лучеиспускания. Было бы лучше для правильного определения образования тепла измерять химические процессы, т.е. потребление кислорода, потому что последнее всегда сопровождается образованием тепла и оба процесса идут параллельно.

Посмотрим, как влияет внешняя температура на потребление кислорода.

Результат очень ясен. По мере понижения внешней температуры, оно повышается; вот превосходный регулятор, благодаря которому животное может долго противостоять внешнему холоду.

Очевидно, такое регулирование может происходить только посредством нервной системы, и притом различно для разных существ, потому что различные ткани, мышцы, железы, слизистые оболочки почти одинаковы у больших и малых существ, но нервная система их реагирует совершенно различно.

У малых, где необходимо много теплоты, она усиливает горение, у больших, у которых потеря тепла меньше, она ослабляет силу горения.

Следующий опыт подтверждает это положение.

Если взять двух собак различного роста, то окажется, что величина окисления обратно пропорциональна росту. Собаки особенно удобны для таких экспериментов, потому что именно они бывают самого различного веса.

Эта разница в силе горения у больших и малых собак зависит от нервной системы. Если, в самом деле, дать животным хлорал, то различие исчезает: большие и малые животные отделяют одинаковое количество тепла на единицу веса, это явное доказательство значения нервной системы для регулирования интенсивности горения, потому что при ее параличе оно пропорционально массе, а не поверхности лучеиспускания.

Есть другой способ произвести этот опыт без калориметра; надо дать одновременно хлорал двум собакам, большой и маленькой; предоставленные влиянию холода, обе замерзают, но маленькое животное несравненно раньше.

Все эти факты приводят нас к тому главному выводу, что только благодаря нервной системе возможно сохранение постоянной температуры животного; она уравновешивает химические процессы горения – источника животной теплоты – с лучеиспусканием в окружающую среду, которое зависит, в свою очередь, от окружающей температуры и величины поверхности лучеиспускания.

Все ткани организма участвуют в горении, но главная роль принадлежит действительно мышцам, прежде всего потому, что они по весу составляют 50% всего тела, затем оттого, что в них окисление происходит более интенсивно, нежели в других тканях, настолько, что оно составляет 75% всего окисления. Вследствие этого, против холода главным образом борются мышцы, и их сокращение является главным источником тепла. Спящий человек, следовательно, неподвижный, умрет от холода, если не будет одет теплее; лучшим средством согреться, когда в распоряжении нет другого источника теплоты, является энергичное движение.

К этому нас приводит инстинкт, и не нужно вовсе быть физиологом, чтобы знать, что ходьбой и мышечной работой можно поддержать постоянство своей температуры даже при очень сильном холоде.

Но кроме инстинкта, есть еще и специальные рефлексы: дрожь, рефлекторное движение, стремящееся согреть тело посредством сокращения различных мышц.

Подвергаясь влиянию холода, мы начинаем дрожать, и все наши мускулы приходят в непроизвольное сокращение; последнее ритмично охватывает все мышцы, прерываясь через определенные промежутки времени. Очевидно, оно происходит вследствие раздражения кожи ощущением холода, т.е. рефлекторного происхождения. У хлорализованного животного при раздражении кожи холодом дрожь не появляется.

Теперь вы понимаете, какими средствами мы активно боремся против влияния холода. Эта борьба, заметьте, абсолютно действительна. Когда мы здоровы, температура нашего тела, несмотря на резкие колебания ее в окружающей среде, постоянно нормальна.

При лихорадке и отравлениях регуляция глубоко нарушена. Так как сам механизм лихорадки нас здесь мало интересует, то мы допустим, и это почти вероятно, что она происходит вследствие нарушения механизма нашего теплового регулятора.

Сопротивление по отношению к теплу так же обеспечено, как и к холоду, но механизм его совершенно иной.

Если тело производит известное количество тепла, то необходимо определенное лучеиспускание, чтобы оно не скоплялось в организме и не произвело опасных симптомов. Если, например, внешняя температура поднимется до 30–32, то этого будет достаточно для того, чтобы температура нашего организма, если не явится условий для охлаждения, поднялась выше нормальной единственно вследствие ее накопления от внутреннего горения при недостаточном охлаждении снаружи.

Для охлаждения организм обладает единственным всеобщим способом – испарением воды.

У людей и многих животных охлаждение зависит от отделения пота. Трудно даже предположить, чтобы пот имел другое значение, потому что это очень жидкое отделение, почти не содержащее плотных веществ и потому имеющее только ничтожное выделительное значение. Иначе говоря, значение пота чисто физическое (испарение и охлаждение); химическая же его роль, по-видимому, совершенно отрицательна.

Но физическое значение зато весьма важно. Дело идет о предохранении организма от избытка тепла. Каждый раз, когда один грамм пота, появляясь на поверхности кожи, испаряется, исчезая в атмосфере, кожа и, потому, кровь охлаждается на 575 микрокалорий (единиц теплоты), что совершенно достаточно для самой точной регуляции тепла.

Кожное испарение подчинено рефлекторным влияниям. Действительно, было доказано, что потовые железы подчинены нервным влияниям: подобно тому, как при раздражении chordae tympani получается обильное отделение слюны, так усиливается потоотделение при раздражении потовых нервов. Итак, отделение пота – рефлекторного характера. Когда кожа согревается, то кожные нервы передают центрам возбуждение, обусловливающее отделение пота. Это весьма важное явление может быть легко демонстрировано. Достаточно войти в помещение с температурой в 35°, чтобы тотчас же на коже появились маленькие капельки пота, который быстро испаряется и производит охлаждение.

Только благодаря такому охлаждению кожи можно долгое время выдерживать значительно повышенную температуру окружающей среды. В Сенегале, напр., или Адене температура в тени иногда достигает 45–50°. В помещении для топки больших судов, особенно в некоторых местах, например, в Красном море, – температура повышается до 65°. Правда, европейцы с трудом переносят такую температуру, но некоторые негры и арабы могут пробыть там около часа. В конце прошлого столетия английские физиологи показали, что несколько минут можно оставаться в камере при 100°, если воздух сухой. Как только входят, является обильное отделение пота, и испарение этого пота настолько понижает температуру тела, что она не поднимается выше нормы.

Изучая ближе явления кожного потовыступления, мы находим все тот же двойной процесс защиты, как и при дрожи. Мы можем наблюдать отделение пота рефлекторного и центрального происхождения.

Рефлекторный пот мы наблюдаем, например, тогда, когда входим в нагретую камеру. Прежде, нежели изменяется температура тела, возбуждение кожных нервов вызывает рефлекторным путем отделение пота. Нервная система, уведомленная кожной чувствительностью, посылает потовым железам импульс, отделяется пот, который немедленно испаряется и производит охлаждение.

Но такое образование пота происходит и при том согревании тела, когда температура внешней среды не изменяется. Субъект, совершающий большую мышечную работу, обильно потеет, чтобы охладиться. Понятно, что такое отделение пота не рефлекторного происхождения, так как температура внешней среды не изменилась; но он потеет, потому что нервные центры, будучи согреты, возбуждаются таким образом, что вызывают отделение пота.

Итак, дрожь и пот представляют примеры двойного механизма, рефлекторного и центрального, как процесса самозащиты организма.

Многие млекопитающие животные и птицы не отделяют заметного количества жидкости на своей поверхности. Человек и лошадь потеют больше всех других животных. Природа создала для тех другой аппарат для испарения. Охлаждение достигается постоянно посредством того же физического явления, т.е. испарения известного количества воды; но эту функцию выполняют весьма различные аппараты.

Когда собакам жарко, вследствие ли пребывания на солнце или быстрого бега, то они всегда дышат очень часто, задыхаясь и запыхавшись, с высунутым языком; механизмом и целью такого ускоренного дыхания интересовались мало. Я в нескольких словах укажу на природу этой важной функции.

Для простоты мы назовем это ускоренное дыхание одышкой.

Если летом подвергнуть собаку влиянию солнечных лучей, то через несколько минут ритм дыхания ускоряется и остается таким все время, пока собака на солнце. Конечно, в этом случае раздражение рефлекторно, потому что, с одной стороны, ее собственная температура не изменяется, с другой стороны, если парализовать центральную нервную систему, то одышка не появляется. Опыт бывает весьма нагляден, если действию солнечных лучей подвергнуть двух собак, из которых одна хлорализована. Последняя будет дышать с прежним ртом, и температура ее сильно повысится. Напротив, нормальное животное начнет дышать с большей скоростью и, охлаждаясь посредством легочного испарения воды, сохранит свою температуру нормальной.

Вообще анестезия посредством хлорала прекрасно демонстрирует роль нервной системы как регулятора тепла и защитника организма против чрезмерного нагревания и охлаждения. Когда нервная система парализована, то невозможна никакая регуляция.

Но такая одышка бывает и центрального происхождения, как это мы видели по отношению к центральной дрожи и такому же отделению пота. Если, в самом деле, вместо перемены во внешней среде мы каким-либо образом нагреем кровь, напр., усиленным бегом, то мы увидим, что когда температура повысится (у собак весьма точно до 41,7°), то появится одышка; последняя не зависит от периферических нервов, потому что среда осталась той же. Очевидно, согретая кровь возбуждает нервные центры и вызывает одышку.

Природа, кажется, поставила еще один аппарат, чтобы помочь первому, когда он становится недостаточным. Чаще всего, при обычных условиях существования, рефлекторная одышка является достаточной; но если, несмотря на этот способ охлаждения, организм согревается и доходит до опасного состояния, тогда начинают действовать нервные центры и производят еще большее ускорение дыхания. Есть два способа действия на нервные центры: во-первых, раздражение чувствительных нервов и, во-вторых, изменение температуры самой крови.

Ускоренное дыхание производит охлаждение потому, что каждое дыхание содержит известное количество воды в парообразном состоянии. Эта вода, испаряясь, понижает температуру, и кровь, приносимая легочными венами в левое сердце, заметно охлаждена. Каждое выдыхание охлаждает пропорционально тому количеству воды, которое оно содержит. Это количество, благодаря устройству легкого, имеющего такую обширную поверхность для испарения, почти равно тому количеству, которое насыщает воздух при 35°.

Поэтому количество воды пропорционально количеству выдохнутого воздуха; и если допустить, что все дыхания равны, то придем к абсолютно точному выводу, что охлаждение тела пропорционально ритму дыхания. Я мог бы цитировать много опытов, но ограничусь только двумя.

Если поместить согретое и быстро дышащее животное на чувствительные весы, то оказывается, что вес его быстро уменьшается, и этот потерянный вес может быть отнесен исключительно на количество воды, выделенное легкими. Посредством взвешивания можно определить количество тепла, теряемого вследствие такого выделения воды. Другой эксперимент заключается в том, что собаке закрывают рот и выставляют ее на солнце. Таким образом, она не может быстро дышать, так как для этого воздухоносные пути должны быть совершенно свободны. Такая собака с закутанным ртом (если внешняя температура повышена) через полчаса погибает от чрезмерного нагревания, потому что она не могла охладиться посредством испарения воды.

Итак, мы можем теперь составить себе общее представление о защите организма против холода и тепла, которой обладают только животные теплокровные и которая заключается в поддержке внутренней температуры неизменной.

Прежде всего, есть пассивная защита посредством кожи, плохо проводящей тепло, особенно, если она покрыта густой шерстью или имеет толстый подкожный жировой слой.

Затем, животное может по произволу увеличивать или уменьшать лучеиспускание.

Так как последнее есть функция поверхности, то животные с большею поверхностью (относительно своего веса) должны производить больше теплоты, чего они и достигают, благодаря своей возбудимой нервной системе, управляющей этими переменами.

Против холода животное борется посредством дрожи, т.е. непроизвольной мышечной работы.

Против тепла оно борется испарением воды, которое, смотря по анатомическому устройству, происходит на поверхности кожи или легких; появляются рефлекторная или центральная отдышка, рефлекторное или центральное отделение пота. Так удивительно защищено теплокровное животное, и регулирование настолько совершенно, что наши лучшие физические аппараты только с трудом могут сравниться с ними. (Извл. в сокращ.: Шарль Ришэ. Самозащита организма. Спб. 1895 г. Стр. 18–35.)

Всякое живое существо подвержено травме (поранениям). Следовательно, ему необходимо энергично охранять себя от этой причины разрушения и смерти. И оно, действительно, одарено удивительными средствами защиты против травматизма.

Мы их подразделим на предохранительные, непосредственные и последовательные.

Предохранительный способ может быть только психической природы, потому что для предвидения необходим интеллект. Рефлекторный механизм работает непосредственно после раздражения, но, чтобы предвидеть и предупредить, необходимо иметь ум.

Мы, конечно, не будем здесь толковать о защите как последствии сознательного явления предусмотрительности, но только о проявлениях инстинктивной, самопроизвольной защиты, свойственной всем особям одного вида, не зависящей ни от воспитания, ни от воспоминания. Хотя непроизвольная и для всех общая, она все-таки явление психическое, предполагающее интеллект.

Исследуя инстинктивные ощущения, вызываемые в нас предметами и существами, мы можем выделить два класса: ощущения притяжения и отталкивания.

Здесь мы будем иметь в виду только последние ощущения, потому что дело идет о защите против врагов; они могут быть сведены к одному типу – чувству страха. Страх, или боязнь, предупреждает о грозящей нам опасности.

Страх вызывается незнакомыми, опасными предметами, пока к ним не привыкнешь. Лошадь, собака, даже человек пугаются, когда пред ними появляется предмет, которого они до того никогда не видели. Есть, однако, известные, хорошо нам знакомые предметы, которые, тем не менее, вызывают в нас чувство страха. Это, прежде всего, опасные животные. Вот, напр., инстинктивная боязнь, которую внушают змеи (и похожие на них животные) почти всем млекопитающим и птицам! Если в клетку обезьяны поместить змею, то обезьяна проявит все признаки сильнейшего страха. Это, пожалуй, рефлекс, но психический, потому что для его происхождения необходим сложный умственный акт.

Одним из видоизменений чувства боязни является чувство отвращения, которое, обнаруживаясь по отношению к опасным животным, еще чаще относится к растениям и ядам. Правда, страх и отвращение часто совпадают – и ужас, испытываемый некоторыми лицами при виде жабы или паука, заключает в себе столько же страха, сколько и отвращения.

Я только позволю себе сблизить с чувством страха другое инстинктивное чувство, которое предохраняет нас от возможных опасностей, – это головокружение; но страх возникает обыкновенно по отношению к одушевленным предметам, головокружение же – к неодушевленным.

Легко понять, каким образом оно является нашим охранителем. Головокружение делает ходьбу совершенно невозможной; дальнейшее приближение к опасности или к тому, что нам таковой кажется, является невозможным, и мы, таким образом, оберегаемся от самих себя. Я полагаю, что, не будь этого чувства головокружения, случаи падений и опасных случайностей были бы гораздо чаще.

Что касается страха, то он иногда парализует, иногда, напротив, стимулирует, возбуждает. То он препятствует приблизиться и подвергнуться опасности, то, наоборот, придает сил охваченным страхом людям.

Головокружение, отвращение или страх – все эти инстинктивные реакции охраняют нас от опасностей и заставляют быть благоразумными. По-видимому, природа хотела оберегать нас от самих себя и для нашего спасения внушила нам непобедимые чувства.

Первым результатом травмы является увеличение всех сил живого организма, позволяющее ему сопротивляться нападающему врагу.

Но если раздражение слишком сильно и переходит меру, если, например, дело идет о слишком страшном враге, против которого борьба невозможна, тогда все аппараты парализуются. Сердце, вместо ускоренной работы, замедляется и даже останавливается; зрачок расширяется; артериальное давление падает; дыхание задерживается; химические процессы доводятся до минимума. Происходит род задержки жизни, которая и спасает субъект от последствий слишком сильного травматического возбуждения, так что есть степени боли, которые не могут быть преодолены, и когда дело доходит до них, то выгоднее временное прекращение жизни, нежели продолжение такого опасного состояния.

Здесь-то действие рефлекторного аппарата и предшествует непосредственной защите. Но, как бы оно важно ни было, психический прибор, церебральный, присоединяющийся к работе рефлекторного аппарата – спинномозгового, имеет еще более важное значение. Эта психическая функция самозащиты, и именно непосредственной, – есть чувство боли.

Чувство боли заключается в том, что всякое сильное возбуждение нерва чувствительной сферы вызывает в центрах сознания неприятное, тягостное чувство; как будто не желаешь подвергаться его дальнейшему действию, но и не решаешься его презирать. Можно предположить, что всякое слишком сильное раздражение нервов опасно для нормального продолжения жизни. Поэтому следовало бы, чтобы организм предупреждался об опасности.

Казалось, будто природа отнеслась свысока к нашему интеллекту и нашим чувствам, поэтому она наделила нас таким чувством ужаса против неприятных болезненных ощущений, что мы избегаем их без рассуждения не потому, что они опасны для нашей жизни, но просто потому, что их слишком трудно переносить.

Итак, боль – это сторожевой часовой нашего существования. Она предохраняет нас от ошибок, которые бы мы совершали беспрерывно, если бы не пользовались ею для собственного спасения. Если бы не было боли, мы беспрестанно обжигались бы, получали бы раны и самые тяжелые травмы; мы не были бы хозяевами нашего собственного здоровья и наших сил, и весьма вероятно, что не было бы второго поколения людей. Часто спрашивают, какой смысл существования физической боли, для чего существует в природе так много незаслуженных страданий, столько бесполезных слез. Прекрасно! Стоило подумать – и скоро поняли бы, что вся эта масса страдания абсолютно необходима. Громадная задача природы состоит не в том, чтобы сделать свои создания счастливыми, но дать им жизнь, чего бы это ей ни стоило! Итак, жизнь возможна только при том условии, чтобы травма внушала нам непреодолимый ужас.

Итак, истинный орган самозащиты – есть боль, потому что это такое могучее, непреодолимое ощущение, что все усилия нашего существования направлены именно к тому, чтобы ее избежать. Охраняя себя от боли, мы тем самым избегаем вредных для нашего организма влияний.

Рассмотрим, как защищаются дыхательные пути. Весьма важно, чтобы легкие, орган очищения крови, не были загрязнены, закупорены инородными телами; кроме того они должны быть широко открыты для внешнего воздуха: двойная задача, так превосходно решенная природою!

Если, в самом деле, в носовую полость попадает инородное тело, оно вызывает специфическое ощущение, особенное чувство щекотания, которое влечет за собою чихание. Это рефлекс, берущий свое начало на слизистой оболочке носа, чувствительной вследствие окончаний в ней нервных веточек V-ой пары, рефлекторный центр которой находится в дыхательных центрах продолговатого мозга. Чихание есть акт очень сильного вдоха, за которым следует внезапное выдыхание при закрытом рте. Тогда воздух, поступивший во время глубокого вдоха в легкие, весь с силою, посредством внезапного непроизвольного выдоха выбрасывается через носовые отверстия с целью освободить вышележащие воздухоносные пути от предмета, их раздражающего. Это рефлекторный, непреодолимый акт.

Предположим, что предмет прошел это первое препятствие и проник дальше – в гортань; он встречает там почти непреодолимое препятствие. Мы не будем говорить об анатомическом расположении надгортанника и гортани, вообще весьма удобном для того, чтобы мешать проникновению пищи и инородных тел, жидких и плотных, но только о физиологических особенностях этих чувствительных аппаратов. Если какой-либо предмет приходит в соприкосновение с гортанью, то происходит замечательное явление: внезапная и полная остановка дыхания. Ток воздуха, посредством которого предмет был занесен внутрь легкого, внезапно задерживается, потому что дальнейшему движению этого опасного, вредного предмета необходимо помешать.

Поэтому слизистая оболочка гортани иннервируется верхним гортанным нервом, который и одарен этой замечательной способностью останавливать вдыхание, когда он сильно раздражен.

Раздражение слизистой оболочки не только останавливает вдох, но оно вызывает внезапный выдох – кашель.

Итак, что такое кашель, как не ток воздуха, внезапно выдохнутый? Он сдвигает все на своем пути и выбрасывает жидкие и плотные вещества, которые туда попали. Когда, вследствие неправильного глотания, некоторые частички пищевой смеси попадают в гортань, то они вызывают сильнейшие приступы кашля, настоящее удушье, и дыхание затрудняется не вследствие нахождения в воздухоносном пути материального препятствия, но потому, что раздражение слизистой оболочки могучим образом подавляет двигательные центры вдыхания, отчего и происходит то, что, если чувствительные нервы гортани перерезаны, нет уже больше защиты против проникания в нее инородных веществ. Они поступают в гортань и не выбрасываются этим спасительным кашлем, который защищает вход в воздухоносные пути и закрывает его для всех плотных и жидких веществ. Если собаки умирают через несколько дней после перерезки обоих блуждающих нервов, то большею частью это происходит вследствие попадания пищевых веществ в гортань, трахею и бронхи. Чувствительность гортани исчезла, и нет больше защиты против опасности проникания инородных тел.

Таким образом, к аппарату кроветворения присоединяется другой прибор, который удивительным образом защищает жизнь и без которого она, вероятно, была бы невозможна.

Кроме того, не только плотные и жидкие вещества действуют таким образом; раздражающие газы производят тот же эффект посредством того же механизма, и это не только в сфере действия верхнегортанного нерва, но также и в области тройничного нерва, который иннервирует носовые отверстия.

Пред вами кролик, который дышит правильно, и вы можете наблюдать его дыхание лучше, если будете смотреть на его ноздри, нежели на движения грудной клетки.

Вы видите, что при каждом акте дыхания его ноздри то открываются, то замыкаются. Приблизим к его носу губочку, пропитанную хлороформом; дыхание тотчас же останавливается – и часто надолго, даже на минуту, потом возобновляется сначала в замедленном ритме, затем в прежнем.

Возбуждение тройничного нерва вызвало эту остановку дыхания, как будто бы организм понял, что не следует продолжать вдыхать воздух, пропитанный таким ядовитым испарением.

Живые существа не хуже вооружены и для защиты против инородных тел, могущих проникнуть в пищеварительные пути. Но эту задачу решить уже труднее. Действительно, пищевые вещества своею массою и неправильной формой представляют поистине инородные вещества: однако они необходимы для существования, поэтому необходимо сделать разграничение между полезными и вредными веществами. Довольно трудно понять, каким образом организм безошибочно отличает пищу от инородного тела. Каким образом происходит такое явление, что пища, введенная в глотку, вызывает акт глотания, инородное же тело, например, палец, вызывает рвоту.

Анализируя это явление, мы видим, что раз пищевая смесь введена в глотку, она, прежде всего, вызывает движение глотания, которое увлекает пищевой комок в пищевод и желудок. Вот нормальное глотание. Но если это усилие глотания не влечет за собою перехода пищи в пищевод, то, при усилении в течение нескольких мгновений этого напряжения, происходит настоящий спазм глотки, который, делаясь все более и более энергичным, распространяется до желудка и вызывает начало рвотного движения. Иначе говоря, длительное и сильное раздражение, следующее за ослабленным глотанием, производит рвоту, умеренное же действительное раздражение не нарушает обычного акта глотания. Кажется, что организм, сделав попытку проглотить, познает свое бессилие и тогда старается изгнать предмет, который ему не удалось провести в желудок.

Но, как бы там ни было, психическая подготовка играет в этом явлении весьма важную роль. Известно, что некоторые лица не могут проглотить медицинских облаток, которые немедленно вызывают у них спазм глотки и рвоту.

Есть еще орган, специально приспособленный против влияния травмы и внедрения инородных тел: это глаз, неприкосновенность которого абсолютно необходима для жизни индивидуума, с точки зрения его сношения с внешним миром. Независимо от анатомического положения, глаз снабжен еще чрезвычайно тонкой системой чувствительных нервов. Как только какой-либо предмет, как бы мал он ни был, прикоснется к глазу, тотчас же появляется чувство боли, светобоязни, слезотечения, прилива крови к глазам и мигание.

Сделаем краткий анализ этих симптомов. Прежде всего, боль бывает очень сильна и невыносима, хотя раздражитель и минимален. Соринка угля, попав на оболочку глаза, вызывает очень сильную боль, которая кажется совершенно непропорциональной количеству и качеству раздражителя.

Боязнь света, механизм которой еще представляется одним из самых темных, есть также форма боли; и если бы я не боялся преувеличить всю эту телеологическую часть вопроса, я бы сказал, что эта светобоязнь заставляет субъекта не пренебрегать травмами глаза. Он не сможет вести нормальной жизни при полном солнечном свете, если опасность угрожает целости его глаза, этого основного прибора, посредством которого устанавливается его отношение к внешнему миру.

Чтобы удалить вредное тело, происходит очень обильное отделение слез, некоторым образом, обмывание раненого глаза посредством обильного слезотечения.

Мигание есть также процесс удаления, повелительный и непреодолимый рефлекс самозащиты, который, с одной стороны, предохраняет глаз от могущего возобновиться раздражения, с другой – помогает удалению уже существующего раздражителя.

Точно так же, благодаря всем этим средствам защиты, несмотря на крайнюю нежность своих оболочек, глаз остается неповрежденным, сохраняет свою прозрачность, подвижность, очаровательную верность, и однако он расположен так поверхностно, так сказать настороже, предоставленный больше, нежели другой орган, различным травмам.

Таковы по возможности кратко разобранные, непосредственные средства защиты организма против инородных тел и ранений. Посмотрим, каковы последовательные способы.

Прежде всего, замечательные работы Пастера показали, что раны, при отсутствии микробов, имеют способность заживать и действительно заживают сами собою.

Кроме нескольких исключительных случаев, раны гноятся только в присутствии микробов. Рана, не содержащая микробов, предоставленная самой себе, заживает непосредственным восстановлением, если все важные органы также не повреждены.

Следовательно, нам нет необходимости изучать воспаления и нагноения – явления микробного происхождения, но только образование рубца асептически протекающего ранозаживления.

При этом процессе различают три периода.

Прежде всего, между краями раны происходит свертывание крови и образование фибринозных нитей, что производит первый, предварительный струп. Затем, во второй фазе, пораженные травмой соединительнотканные клетки образуют более стойкий струп; опираясь на фибринозные волокна, они укрепляют их; в третьей фазе эти соединительнотканные клеточки размножаются и образуют рубцовую ткань.

Размножение после травмы с целью прочно соединить оба края раны составляет основное свойство живой клеточки, не зависящее от кровообращения.

Если в рану попадает инородное тело, то явления аналогичны. Рубцевание идет правильно, если инородное тело асептично. Вокруг этого тела, если оно велико, образуется рубцовая ткань. Если же оно очень малых размеров, микроскопично, тогда лейкоциты крови захватывают его, как амебы добычу, которая им попадается, и которую они втягивают своими длинными отростками.

Таким образом, если нет ни химических ядов, ни микробов, рубцевание идет прочно и быстро, и природа восстанавливает беспорядок, внесенный случаем в наши органы. Это и есть vis naturae medicatrix (целительная сила природы) древних авторов. Но у низших существ это восстановление еще изумительнее; у них происходит не только рубцевание, но и полное восстановление.

Удивительные эксперименты, которые в прошлом веке проводил Tremblay над гидрами, показали, что, разрезая гидру на две части, мы видим, что каждая из них продолжает жить и вырастает в целое существо. Balbiani видел инфузорий, которые, будучи перерезаны, восстанавливаются в своей целости, если ядро их оставалось неповрежденным. Старые и простые наблюдения учили, что если у раков отрезали усики, глаза или клешни, то они восстанавливали их. Это уже не рубцевание, как у человека и высших животных, – это уже регенерация целой удаленной части.

Даже важные органы могут восстанавливаться, по крайней мере, у низших животных. Известно, что Спаланцани отрезал улиткам голову и последняя возрождалась. Удаляя глаз саламандры, мы видим, что он вновь возрождается.

Ничто так превосходно не доказывает могущества этой целительной силы природы, как прекрасный опыт Вюльпиана относительно рубцевания хвоста головастика. Предоставленный самому себе при благоприятных условиях, хвост этот продолжает расти и двигаться в продолжение нескольких дней, представляя известные явления зарубцевания. Теперь объединим все эти удивительные процессы защиты организма против ранений и инородных тел: прежде всего, существует предохранительная защита, инстинкт, заставляющий нас избегать опасностей, т.е. естественных врагов в виде диких и ядовитых животных, также неизвестных нам предметов, пропастей и обрывов. Страх, отвращение – вот естественные ощущения природной самозащиты, достаточно сильные, чтобы наш рассуждающий ум и наша воля были не в состоянии им сопротивляться.

Если эта предохранительная защита бессильна, то в самый момент травматизма являются непосредственные способы защиты: психическая – боль, которая внушает нам ужас перед раной и принуждает нас немедленно к покою, рассудительности и воздержанности. Затем физиологическая реакция – распространенные спинномозговые рефлексы, укрепляющие силы организма, увеличивая энергию всех его функций и позволяя лучше поддерживать борьбу.

Так как воздухоносные и пищеварительные пути каждое мгновенье подвергаются возможности вредного действия инородных тел, то у первых путей расположен специальный защитный аппарат; повелительный, непреодолимый рефлекс появляется всякий раз, как только какой-либо предмет попадет в гортань или глотку, так что, кроме исключительных случаев, весьма редких, никакое инородное вещество не может попасть в легкие или желудок.

Наконец, есть еще последовательная защита, состоящая в явлениях рубцевания и восстановления. Итак, благодаря всем этим процессам защиты среди всевозможных врагов, как живых, так и неодушевленных, организм продолжает свое существование и развитие и поддерживает целость своих органов, прежде всего необходимую для жизни.

Из всех врагов, которые могут напасть и убить организм, самыми страшными, без сомнения, являются паразиты; такое представление о паразитизме сделалось в настоящее время столь распространенным, что оно господствует вполне как в медицине, так и в хирургии. Зародыши и микробы, как это замечательно доказал Пастер, существуют повсюду: эти паразиты, способные заражать и наводнять собою живые существа, бесчисленны; воздух содержит их бессчетное число. По известным вычислениям, в каждом кубическом метре воздуха их больше 27.000. В воде они содержатся в несметном множестве, например, вода Сены содержит 200.000 на 1 литр. Предполагая, что в сутки человек потребляет 2 литра воды и 20 кубических метров воздуха, мы увидим, что в наши дыхательные и пищевые пути поступает больше миллиона зародышей, и это при обычных условиях жизни, предполагая отсутствие какого-либо специального условия загрязнения.

Отсюда вытекает тот вывод, что повсюду вокруг нас есть множество угрожающих нам зародышей, и необходимо, чтобы организм защищался против них.

Подобная защита происходит аналогично тому, что мы видели при травматизме. И в самом деле, строго говоря, проникновение в организм паразита есть настоящая травма, насилие, против которого надо себя охранять.

Итак, первая, самая действительная защита – это кожа, которая, благодаря своему толстому эпителиальному покрову, представляет полную непроницаемость, если она не нарушена какой-либо травмой. Но слизистые оболочки дыхательных путей и пищевых уже не так хорошо защищены против микробов. Они представляют слишком непрочное препятствие миллионам нападающих микробов.

Однако жидкости, выделяемые пищеварительным аппаратом, имеют известную разрушительную силу; но она слаба и недостаточна для того, чтобы убить всех паразитов, поступающих в рот, пищевод, желудок и кишечник. Лучшим доказательством недостаточности их действия служит то, что микробы размножаются по всей поверхности слизистой оболочки, от полости рта до прямой кишки.

Будучи постоянно окружен микробами и паразитами, организм, однако, продолжает свое развитие, то есть умеет освобождаться и бороться против их внедрения. В блестящей победе над ними и заключается здоровье и нормальное состояние организма.

Мы только что заметили, что целый миллион микробов приходит в соприкосновение со слизистыми оболочками дыхательных и пищевых путей. Из них весьма немногие патогенны, т. е. способны вызвать болезнь; однако все они, и болезнетворные, и нет, посеянные на питательном бульоне, развиваются в нем и потому могли бы размножаться в крови, если бы что-либо не противодействовало их развитию. Но в крови они не размножаются. Из тысячи микробов, быть может, один патогенного характера, даже, вероятно, и того меньше. Что значит такая необыкновенная пропорция непатогенных микробов, если не то, что высшие организмы так созданы, что на тысячу микробов, которые они могут уничтожить, есть один, который убить они не в состоянии?

Защита организма против микробов может быть охарактеризована словами: «среди бесчисленных видов микробов только небольшое число их патогенного характера».

Если ввести под кожу безвредный порошок, тотчас же лейкоциты крови спешат его схватить, втянуть в себя и пытаются растворить, чтобы перенести его дальше в те ткани, где состоится его окончательное поглощение; таким образом, организм освобождается от инородного тела.

Это явление связано с другим чрезвычайно интересным фактом, открытым Конгеймом в 1867 году, называемым diapedesis'ом. Вот в чем состоит этот диапедезиз, который, как вы легко поймете, является наиболее могучим защитником организма против вторжения микробов.

Пусть капля воды, богатой микробами, будет вспрыснута под кожу. Через несколько часов на месте инъекции произойдет скопление белых кровяных шариков вследствие диапедезиза, который и состоит в выделении белых шариков крови.

При этом происходит следующее. В первой фазе расширение сосудов, ускорение тока крови, затем (вторая фаза) – в области расширенных вен давление падает, ток крови замедляется, лейкоциты, или белые шарики крови, собираются в толстый слой, покрывающий внутреннюю поверхность сосуда. Третья фаза: эти лейкоциты не остаются инертными, они выпускают амебоидные отростки и стараются пройти через сосудистый эндотелий, достигают этого и, наконец (четвертая фаза), собираются вне сосудов, образуя здесь своей последовательной эмиграцией скопление гноя. Они, таким образом, оставили капилляры, чтобы прийти на помощь организму, которому угрожают опасные паразиты, и уничтожить их.

Это, несомненно, одно из самых замечательных явлений жизни, это усилие белых клеток мобилизироваться в целую армию, чтобы помочь атакованному организму. Едва только появится сигнал, как они спешат на поле сражения, и между враждебным паразитом и этими защитниками, нормально живущими в крови, загорается борьба.

Но изучить механизм выделения белых шариков было недостаточно, старались проникнуть в его причину, отсюда возник еще целый ряд в высшей степени интересных исследований, имевших исходным пунктом прекрасное наблюдение Leber'а (1888).

Он действительно установил, что некоторые вещества привлекают лейкоциты, другие химические агенты остаются к ним индифферентны.

В настоящее время этот факт прекрасно изучен. Экспериментами над различными микробами и веществами установлено, что отношение лейкоцитов различно. Из всех веществ, действующих притягательным образом на лейкоциты, наиболее активными являются те, которые извлекаются из питательного бульона для микробных культур.

Но не только микробы и их яды производят гной. На самом деле удалось доказать, что для образования гноя, т.е. для выделения белых кровяных шариков присутствие микробов не безусловно необходимо. Хотя чаще всего в гное находят именно гноеродных микробов, можно однако экспериментально доказать образование асептического гноя, т.е. гноя, не содержащего микробов, впрыскивая, например, ртуть, терпентинное масло и др. вещества, которые при полной асепсии имеют способность раздражать лейкоциты.

Происходит, таким образом, удивительный факт, что в крови высших существ живут одноклеточные организмы, независимые от нервной системы, свободно плавающие в кровяной жидкости. Эти образования, которые можно было бы назвать нормальными паразитами крови, одарены замечательной чувствительностью к химическим раздражениям; как только в организме появится какое-либо химическое вещество, производящее разрушение или раздражение, тотчас целая армия лейкоцитов появляется, чтобы поглотить его, и так как вещества, фабрикуемые микробами, являются самыми могучими раздражителями этой химической чувствительности лейкоцитов, то отсюда следует, что последняя имеет способность направлять их деятельность на разрушение микробов.

Можно обобщить и объяснить химическою чувствительностью лейкоцитов одно общее явление при пищеварении. В самом деле, кажется, что усвоение жировых веществ зависит от деятельности лейкоцитов в кишечнике; проникая в кишечную трубку, они поглощают плотные частички пищевой смеси, затем со своею добычей возвращаются в лимфатическую систему, чтобы доставить крови жиры, которые они отыскали посреди растворенных питательных веществ.

Итак, живые клетки, лейкоциты и другие, одарены тонкой чувствительностью и способны на расстоянии подвергаться влиянию самых разнообразных химических веществ, подобно тому как высшие организмы, благодаря своим органам чувств, могут обнаруживать по отношению к различным предметам, их окружающим, явления притяжения или отталкивания. (Сост. по кн.: Шарль Ришэ. Самозащита организма. Спб., 1895 г.)

Как ни трудно дать определение слову «яд», однако можно согласиться, что яд – это всякое вещество, которое, благодаря своим химическим свойствам, действует гибельным образом на организм.

Существуют яды внешние и внутренние, т.е. вещества, поступающие извне или образующиеся внутри, так как и нормальное течение жизненных процессов в наших тканях влечет за собою выработку таких химических веществ, которые без опасности для организма не могли бы в нем накопляться.

Сначала займемся исследованием способов защиты организма против ядов, поступающих извне. Как по отношению к травме, так и относительно ядов существует предохранительное средство самозащиты. Подобно страху и боли, оно представляет психическую функцию и проявляется в виде чувства отвращения.

Так как яды не могут проникнуть через неповрежденную кожу, то для них остаются только дыхательные или пищеварительные пути; жидкие и твердые вещества поступают через пищевые пути, газообразные через дыхательные; вследствие того что большинство ядов тверды или жидки, а не газообразны, то, конечно, они чаще всего проникают в организм при посредстве пищевых путей. Именно у входа пищеварительного аппарата и расположена защита, чтобы помешать опасной случайности смешения ядовитого вещества с пищей.

На этом именно месте должен был бы находиться чувствительный орган, способный заставлять нас чувствовать удовольствие от полезных веществ и неприятные ощущения при поступлении вредных. Предположим, например, что никакой инстинкт не предупреждает нас против опасности от ядовитых растений, или загнивших жидкостей, – тогда нельзя было бы отличить вредного растения от годного в пищу.

Отвращение или отталкивающий вкус вызывает состояние сознания, чрезвычайно напоминающее чувство боли.

Это действительно боль, но совершенно специфическая, вызывающая слюнотечение, тошноту и все главные рефлексы, сопровождающие довольно сильные боли. Когда отвращение выражено резко, то является полная невозможность глотания и, следовательно, отравления. Непреодолимое сокращение глотки и повторные, непобедимые приступы рвоты абсолютно мешают проглотить ядовитое вещество.

Таким образом, травоядное животное не отравляется на пашне, на которой произрастают и ядовитые растения; оно остерегается есть травы, плоды и растения, содержащие яд, и чтобы различить их, оно не нуждается в предварительном опыте; для распознавания полезного от вредного достаточно одного инстинкта.

Микробы невидимы, и, конечно, предварительная защита возможна только против вырабатываемых ими токсинов. Иначе говоря, если мы безоружны против микробов, ускользающих от наших чувств, то, благодаря вкусу или запаху (наприм., при гниении), мы можем бороться с их ядами, а следовательно, и с ними.

Наши ощущения зависят от потребностей нашего организма; вкус и обоняние внушают нам чувства отвращения или удовольствия, сообразно с опасностью или полезностью вещества.

Боль и рвота являются вторыми средствами самозащиты.

Если, в самом деле, яд почему-либо, несмотря на свой горький вкус, миновал глотку и проник в желудок, то он должен быть удален из пищеварительного аппарата; это происходит при посредстве рвоты.

Рвота является первым симптомом всякого отравления; это, очевидно, указывает на то, что природа искала средства против наиболее частого случая введения яда в смеси с пищей.

Если, несмотря на все предварительные усилия, яд миновал желудок и поступил в кишечник, он встречается там с органом весьма чувствительным и делающим большое усилие, чтобы освободиться от яда; желудок производит рвоту, кишечник – обильное отделение, чтобы одновременно разжидить яд, скопившийся в его полости, и облегчить его удаление посредством обильного поноса. Таким образом, действительно, большинство неорганических ядов – и слабительные и рвотные одновременно.

Вот, приблизительно, способы защиты живых существ против ядов, введенных с пищей. Эти яды, быть может, не самые опасные; напротив, мы принуждены думать, что наиболее опасными ядами являются те, которые образуются при размножении в крови инфекционных микробов. В самом деле, удивительный опыт Пастера относительно куриной холеры показал нам, что симптомы микробной болезни могут быть вызваны не только самим микробом, но и химическими продуктами их жизнедеятельности. Все последние исследования подтвердили этот великий принцип, по которому микроб вызывает смерть посредством отравления теми химическими ядами, которые он сам производит. Таким образом, микробные болезни – несомненные отравления. Яд не вводится с пищей, а фабрикуется внутри организма микробами, и токсичность некоторых из этих веществ гораздо выше многих известных ядов.

Против этих ужасных микробных ядов организм не беззащитен и обладает специальной реакцией: это лихорадка. Замечательно, что при минеральных отравлениях нет лихорадки, в то время как при микробных инфекциях она – неминуема.

Благодаря такому повышению температуры, организм может более активно защищаться против микробов, ослаблять и задерживать их развитие и поэтому легче излечиться.

Против ядов организм защищается еще и другим путем. Дело идет о замечательном свойстве крови вырабатывать антитоксины, нейтрализующие микробные яды. Наукой доказано, что кровь привитых животных, вспрыснутая восприимчивым животным, задерживает развитие болезни. Гг. Roux и Vaillard, Behring и Kitasato, Cattani и Tizzoni провели превосходные эксперименты и доказали следующих 3 существенных факта: 1) у привитого животного в крови образуется антитоксическое вещество; 2) оно не препятствует развитию микроба, но уничтожает действие его яда, 3) поэтому можно спасти инфицированное животное, впрыскивая ему антитоксин.

Есть и другие весьма очевидные способы поддерживать наши органы в состоянии устойчивости. Мы сейчас ими займемся.

Прежде всего, привычка. Лучший пример привычки представляет нам морфий. Вы, конечно, знаете, что несчастные, привыкшие курить опиум, жевать его или делать себе подкожные инъекции морфия, привыкают употреблять его почти в невероятных количествах. Рассказывают о больном, который принимал в день 9 грамм морфия; доза эта была бы вполне достаточна, чтобы отравить 900 детей. У детей не образуется привычки к морфию, и маленькие дозы дают большой эффект; у привычных же потребителей и колоссальные дозы не дают заметного действия.

К другим ядам, кроме морфия, также вырабатывается привычка: например, алкоголь действует гораздо сильнее на лиц, которые уже давно не употребляли спиртных напитков, нежели на тех, которые потребляют их ежедневно. Чай, кофе, табак, эфир, йодистый натр, мышьяк, все эти яды в конце концов хорошо переносятся лицами, привыкшими к их употреблению.

Вероятно, некоторого рода привычка существует и по отношению к микробным ядам, и в хронических болезнях, несомненно, вырабатывается какая-то устойчивость к ядам, вырабатываемым ежедневно.

Но самой замечательной формой привычки является та, которую можно назвать наследственною. С этой стороны нет факта более замечательного, нежели сопротивление некоторых животных по отношению к известным ядам. Например, атропин в слабой дозе вызывает достаточно тяжелые последствия у человека и почти безвреден для животных и особенно для травоядных, как будто бы против этого растительного яда они, благодаря длинному ряду предков, приобрели относительный иммунитет.

В самом деле, травоядные и плотоядные животные сопротивляются отравлению атропином, и я могу при этом напомнить эксперимент, поставленный два года тому назад с целью убедиться, приближается ли с этой точки зрения обезьяна к человеку. Не без некоторого удивления я констатировал, что с этой точки зрения обезьяна ближе к животным, нежели к человеку; 0,15 грамма атропина, данные маленькой обезьяне в 10 фунтов веса, не вызывали смерти. Быть может, это послужит новым аргументом, чтобы установить более точное различие между человеком и обезьяной.

Последний способ защиты – это выделение. Действительно, как только ядовитое вещество проникнет в кровь, природа стремится его удалить. Все, что является посторонним для нормального состава крови, быстро удаляется естественными путями, даже если дело идет о веществах, по-видимому, весьма близких к нормальным тканям организма.

Так, например, Клод Бернар уже давно показал, что если ввести раствор белка, то через несколько минут он выделяется мочой, а между тем, сходство между яичным белком и белком сыворотки довольно велико.

При выделении важно не только качество, но и количество вещества. Если нормальные составные части крови скопляются в большом количестве, то они быстро удаляются из нее.

Яды, вырабатываемые микробами, также удаляются с мочой. При всех инфекционных болезнях в моче находят птомаины. Прекрасные исследования Bouchard'a показали, что моча больных имеет ядовитые свойства, которых нормальная моча не обнаруживает. Таким образом, при болезнях происходит такое же выделение яда, как и при случайных отравлениях, и оно способствует оздоровлению организма.

Итак, организм борется против ядов, предоставляя для их поступления слизистые оболочки пищеварительного аппарата и дыхательных путей, которые одарены чувством вкуса и обоняния, внушающими нам отвращение против всего, что в природе ядовито.

Если же яд все-таки поступил в организм, то он удаляется рвотой и кашлем. Если он проник в кишечник, то появляется понос.

Попав в кровь, он быстро выводится посредством выделений.

Если, наконец, микробы выработали в кишечнике или в крови опасные яды, то организм противодействует, выделяя антитоксические вещества, которые нейтрализуют микробные птомаины и лейкомаины и вызывают их удаление посредством кишечных поносных выделений или обильного количества мочи.

Вот какими средствами поддерживается целость организма среди бесчисленного множества химических влияний, которые могли бы быть опасными. (Сост. по кн.: Шарль Ришэ. Самозащита организма. Спб., 1895 г.)

Минеральные, растительные или микробные яды являются в жизни организма случайностями; внутренние же яды представляются явлением нормальным, постоянным и даже составляют условие существования организма. Химические процессы, постоянно происходящие в наших тканях и жидкостях, образуют такие вещества, которые, по мере своего накопления, должны быть удалены, иначе они угрожают опасными для жизни явлениями.

Микроб, размножаясь на бульоне для культур, производит целый ряд последовательных генераций; но скоро размножение прекращается, и микробы гибнут не потому, что истощается питательный материал, содержавшийся в бульоне, но потому, что в нем образовались ядовитые элементы, обусловливающие смерть последних поколений.

Таким же образом и люди, оставаясь запертыми в продолжение большого промежутка времени в закрытом помещении, задохнутся и отравятся, даже если бы им было доставлено достаточное количество кислорода и пищи. Существует, следовательно, абсолютная необходимость постоянного удаления продуктов пищеварения и обмена веществ. Такое регулирование вполне совпадает с защитой, так как защита организма, собственно говоря, и состоит в поддерживании его равновесия и устойчивости.

Исследуя, каким образом организм может регулировать выделение ядовитых веществ, которые он вырабатывает, мы узнаем и его средства самозащиты.

Есть два способа борьбы с внутренними ядами: удаление их и разрушение.

Посмотрим, как они удаляются.

Прежде всего, должна быть удалена угольная кислота, потому что человек производит громадные количества ее. Взрослый человек производит почти 900 грамм угольной кислоты в день, от которой необходимо освободиться, потому что она ядовита.

Однако, она не очень опасна. Если количество кислорода не уменьшается, то можно безнаказанно дышать, по крайней мере, в продолжение нескольких часов, смесью, содержащей 20% угольной кислоты. Выше такой дозы угольная кислота уже не безопасна, потому что тогда она задерживается в крови и не выделяется.

Выделение угольной кислоты до известной степени зависит от нашей воли. Можно, например, ускорять ритм дыхания и таким образом уменьшать или увеличивать выделение угольного газа. Но такое влияние воли не очень сильно. Если стараться по возможности замедлять дыхание, то в продолжение 10–15 минут можно оставаться при гораздо меньшем выделении угольного газа; но к концу этого времени мы вынуждены возвратиться к более активному дыханию, и компенсация устанавливается таким образом, что в конце концов, несмотря на самые энергичные усилия воли, мы вынуждены выдыхать всю угольную кислоту, которая накапливается в легких.

Выделяются ли токсичные вещества с потом? На первый взгляд, это маловероятно, потому что количество плотных веществ, содержащихся в поту, весьма незначительно: всего 3 грамма на 1 литр, и то веществ, по-видимому, мало активных. Я охотно согласился бы, что пот имеет единственную физическую роль – роль охладителя, что с ним не выводится какое бы то ни было токсичное вещество.

Не следует, однако, забывать, что прекращение кожного отделение посредством лакирования обуславливает тяжелые припадки, которые трудно приписать одному только охлаждению. Быть может, кожа и выделяет какие-либо яды в незначительном количестве.

Почки выделяют много веществ, из которых главное – мочевина. Можно установить интересный параллелизм между мочевиной и угольной кислотой: угольная кислота представляет собой ядовитый газ, последний результат сгорания жирных веществ и углеводов; мочевина – жидкий яд, последний продукт распада белковых веществ. Эти оба яда мало энергичны, могут скопляться в крови в течение некоторого времени без особой опасности, но в конце концов вызывают заболевания; они оба являются результатом того процесса распада, который совершается в организме с переходными ядами, несравненно более активными.

Quinquand и Grehant поддерживали мнение о достаточно ядовитом действии мочевины; но даже и по их исследованиям смертельная доза ее очень велика.

Поэтому смерть вследствие прекращения деятельности почек не зависит от скопления мочевины в крови; она зависит от других причин, на которых я не могу подробно остановиться. Быть может, она зависит от преобразования мочевины в аммиак (в кишечнике) или от задержки других продуктов, выводимых из крови посредством почек, напр., солей калия или других неорганических веществ.

Посмотрим сначала, что делается с солями калия. Со времен знаменитых исследований Bouchardat известно, что соли калия весьма опасны, в 20 раз опаснее, нежели соли натра. Калий содержится в хлебе, мясе, вине, во всех мучнистых и травянистых овощах. Количество калия, потребляемого нами ежедневно, для взрослого человека достигает до 4,475 грамма в день; 4 грамма выделяются с мочой. Итак, вместе с элементами, необходимым для нашей жизни, мы постоянно вводим в себя большую дозу яда, который и должен быть выделен.

Если, поэтому, мы предположим, что при обычном питании выделения солей калия посредством почек не происходит, то отравление ими должно наступить через 5 или 6 дней, так как тогда соберется его количество, совершенно достаточное для отравления человека.

Моча, содержащая такое большое количество солей калия, содержит еще и другие вещества с токсическими свойствами, а именно:

1) мочевину, слабый яд, образующийся путем гидратации белковых веществ; 2) минеральные соли, принятые с пищей, и между ними весьма ядовитые соли калия; 3) другие неизвестные или малоизвестные вещества, быть может, очень многочисленные, лейкомаины, содержащиеся в очень малой дозе, но высокой токсичностью компенсирующие незначительность своей весовой части.

Во время болезней и отравлений моча, кроме постоянных ядов, образуемых нормально функционирующим организмом, выводит еще и случайные яды, находящиеся в крови.

Обобщая, таким образом, явления выведения яда посредством выделений, мы видим, что организм вырабатывает вещества крайне ядовитые, выделяются же только малотоксичные вещества, так что выведение ядов составляет только часть защиты организма; наши ткани имеют другую задачу: они должны видоизменять крайне ядовитые вещества, вырабатывающиеся при нормальном течении жизненных процессов. Разрушение ядов предшествует их удалению.

Иначе говоря, яды, производимые живыми клетками, существуют только временно, потому что другие клеточки обладают способностью разрушать и переводить токсические вещества в безвредные.

Таким образом, мы приблизились ко второй части нашего труда, т.е., изучив выведение ядов, мы займемся исследованием вопроса об их разрушении, которое идет наряду и даже предшествует их выведению из организма.

Это учение можно резюмировать в следующих четырех положениях: 1) жизнь тканей сопровождается образованием очень деятельных ядов; 2) они преобразуются в мочевину и угольную кислоту (яды неопасные) в печени и больших сосудистых железах; 3) почки и легкие выводят мочевину и угольную кислоту; 4) активные яды, не подвергшиеся разрушению, выделяются малыми количествами посредством почек.

Прежде всего, оказывается, что образование желчи не связано непосредственно с пищеварением; пищеварительная роль желчи стоит на втором плане. Дело идет, без сомнения, об удалении из крови известных вредных веществ, и действительно, соли желчи, впрыснутые в кровь, вызывают смерть, что уже давно было известно. Таким образом, в кишечник приливает токсичная жидкость, которая не должна быть всосана, так как она вызовет отравление, но непременно разрушена. В испражнениях, в самом деле, продуктов желчи уже не находят, или только незначительное количество. С другой стороны, и в моче не содержится желчно-кислых солей; так что в кишечнике происходит бродильный процесс, благодаря которому таврохолевый и гликохолевый натр разрушаются и теряют свою ядовитость.

Schiff уже давно высказал предположение, что печень разрушает яды, и действительно, Roger, занявшись этим вопросом очень старательно, ясно показал, что печень задерживает в своей ткани яды, введенные в кровь, напр., до 50% никотина и еще большее количество гнилостных ядов.

Таким образом, выясняется роль печени. Она не только задерживает проходящие через нее яды, образующиеся или в крови, или при пищеварении, благодаря своей большой массе, но она производит и превращение этих ядов в недеятельные вещества.

Теперь вникните в этот удивительный механизм, предназначенный защищать организм. Во время пищеварения образуются яды, токсическая сила которых, предположим, равна 4; печень сводит их токсическую силу до 2 и выделяет их с желчью в кишечник; ядовитость еще больше уменьшается под влиянием пищеварительных соков и кишечных брожений и тогда становится равной единице.

Другие органы, селезенка, щитовидная железа, надпочечные железы, даже поджелудочная железа и почки оказывают также разрушительное влияние на нормально образующиеся яды.

Не буду говорить о селезенке. Трудно думать, что она бесполезна, и однако, физиологам приходилось видеть, что, собаки, лишенные селезенки, отлично выживают. Я вспоминаю собачку, которая, несмотря на удаление селезенки, находилась в прекрасном состоянии здоровья в продолжение 10 месяцев; у нее была даже склонность к ожирению. Если выводить заключение из таких многочисленных опытов, то я должен был бы сказать, что селезенка бесполезна, но я буду благоразумнее и скажу только, что мы не знаем ее функции.

Щитовидная железа, напротив, не может быть удаляема безнаказанно, как впервые показал Шифф на животных и Ревердин на человеке. Через несколько дней после удаления щитовидной железы развивается настоящее отравление. Судороги, параличи – у собаки; у человека или обезьяны – тяжелые расстройства питания и интеллекта. Все эти явления могут быть объяснены следующим образом: в тканях, вследствие жизненных процессов, образуется небольшое количество еще неизвестного яда, который должен быть в организме разрушен. Щитовидная железа предназначена для его разрушения не посредством удаления его, так как у нее нет выводных протоков, но посредством нейтрализации, вероятно, посредством образования антитоксинов, аналогичных тем, которые позволяют бороться против столбняка. Поэтому при отсутствии щитовидной железы токсин скопляется в крови и производит отравляющее действие.

Верность такого предположения подтверждается двумя важными экспериментами. Прежде всего, оказывается, что если оставить небольшой кусочек железы, то отравление не наступает. Если иногда животные, лишенные посредством операции щитовидных желез, и остаются живыми, то всегда потому, что не все было удалено. Глей недавно показал, что у кролика есть маленькие прибавочные железы, и необходимо и их удалять, чтобы операция вызвала смертельный исход. Другой весьма показательный опыт сделан Вассалем. Если собаке, лишенной щитовидных желез, впрыснуть сок щитовидной железы другой собаки, то на время признаки отравления исчезают, как будто при этом вводится антитоксин, нейтрализующий скопившийся яд.

Функция надпочечных желез очень похожа на функцию щитовидного тела. Броун-Секар показал, что животное, у которого они вырезаны, быстро погибает.

Вот очень наглядные примеры действия ядов, образующихся в организме, и желез, занятых специально их разрушением. Но защита организма еще сложнее. Есть не только железы, разрушающие яды, но есть еще другие, которые образуют химические вещества, способные стимулировать деятельность наших органов.

По отношению к pancreas Merong и Minkowsky сделали интересное открытие: они показали, что удаление ее вызывает сахарную болезнь. Следовательно, в ней образуется вещество, разрушающее сахар. Здесь уже не идет речь о разрушении яда посредством антитоксина, вырабатываемого железами, как например, щитовидной и надпочечной, но о том, что нормальная составная часть пищи – сахар – разлагается ферментом, образующимся в поджелудочной железе.

Что касается почек, то, вероятно, и они имеют другую функцию, кроме удаления мочи. Броун-Секар, который с замечательной прозорливостью предвидел это, полагает, что почка выделяет фермент, создающий в крови вещества, полезные для организма или разрушающие известные яды; он основывал свое мнение на том факте, что животные, у которых почки удалены и появляются тяжелые симптомы уремии, получают облегчение, если в кровь впрыснуть сок почечной ткани.

Таким образом, индивидуум стремится постоянно удерживать свой статус, не подвергаясь расстройствам, вследствие внешних перемен и нападений врагов извне, и, несмотря на беспрерывные химические изменения, происходящие в тканях, он сохраняет свой нормальный состав.

Вообще, если бы я пытался формулировать эту самозащиту организма, то я бы сказал: живое существо подвергается всем воздействиям и всем же оказывает сопротивление; оно вечно возобновляется и вечно остается неизменным. (Сост. по кн.: Шарль Ришэ. Самозащита организма. Спб., 1895 г.)