Источник

В Кронштадт, к батюшке

Ему всегда был присущ дух радостного прославления Бога, как у нас, грешных, в день Святой Пасхи; от него не было слышно покаянных воплей; он больше радовался, чем скорбел; он, видимо, в молодости еще отмолил свои грехи, и в нем постоянно ликовала эта благодатная, духовная победа над грехом, диаволом и миром... Видеть такого человека, слышать сего облагодатствованного христианина, молиться с этим великим пастырем Церкви Христовой составляло великое духовное наслаждение для русского народа. Отец Иоанн проходил в своей жизни пред нами как носитель веры побеждающей, торжествующей.

Вот почему люди так неудержимо тянулиськ нему, так жаждали его.Каждый из них как бы так говорил себе: «Пусть я немощен и весь во грехах; но вот, есть в мире праведник, который препобеждает нашу греховную природу; естъ такая душа христианская, которая все победила и получила благодатную силу великого молитвенного дерзновения, которая только и торжествует о красоте сладчайшего Иисуса...»

Высокопреосвященный Антоний, архиепископ Волынский

Священник Иоанн Попов. Поездка в Кронштадт к отцу Иоанну

(Выписка из дневника сельского священника)

Как хорошо чувствуешь себя, когда обновишься духом... И, если бы не житейская расчетливость, а иногда и прямая нужда, следовало бы каждый год совершать паломничество хотя бы к ближайшей святыне.

В ином мире душа моя витала и блаженствовала неизреченно, неизъяснимо чудесно... Какое назидательное впечатление производят на душу, особенно на душу сельского обывателя, особенно на душу предочистившуюся исповедью, отправление богослужения «по чину» и внешнее благолепие храма Божия!

Такого неземного счастья удостаивает Господь паломника. Благодарение Богу! Был и я паломником. Был счастлив я: за небольшое материальное лишение получил от Господа богатство духовное.

Им-то и хочу я поделиться с читателями.

1892 года, января 21 (вечер), 22, 23 и 24 (утро) я был в Кронштадте, у отца Иоанна. Всем известны его имя, его деяния. Много о нем писано. Но думаю, что и мои просто изложенные строки не будут лишены хотя небольшой доли назидательности и интереса. Делаю выписки из дневника, какой я вел во время поездки в Кронштадт.

Переночевавши в Петербурге, спешу в Кронштадт. За 33 копейки доехал по железной дороге до Ораниенбаума; здесь за 40 копеек нанял извозчика. Что за торжественный поезд был до Кронштадта по морю! Дорога по льду ровная и прямая, со столбами, с будками, и по этой линии гуськом, от самого Ораниенбаума и до Кронштадта, на протяжении восьми верст, почти беспрерывно вытянулись подводы извозчиков с пассажирами: едут в одну лошадь, едут парою, тройкой сани всевозможных сортов, равно как и сами извозчики – русские, чухонцы, как и самые лошади – русской и чухонской породы. Сотни подвод едут в Кронштадт, обгоняют друг друга, и все «к Батюшке». Едут изредка и обратно: вот летит резвая пара лошадок с санками, а в них сидят какой-то военный и рядом с ним женщина, и платочком последняя закрыла лицо. «Верно, плачет», – подумалось мне. Чем ближе подъезжал я к Кронштадту, тем более и более какое-то радостное чувство охватывало меня. Вот и Кронштадт: поверхность суши, на какой расположен город, почти ровна с поверхностью моря; видны целый лес мачт зимующих судов и трубы фабрик.

При самом въезде в город встречают гостей услужливые хозяйки квартир: «К нам, к нам пожалуйте: у нас Батюшка бывает каждый день», – даже извозчик предлагает подобного же рода услугу, но я, запасшись раньше адресом покойной квартиры, строго приказываю извозчику везти меня на Андреевскую улицу, в квартиру против ворот отца Иоанна. Вот и собор Андреевский... Слава Богу! Вот и дом отца Иоанна! Какое счастье – видеть воочию то, о чем так много читал!.. Величие духовное скромно обставлено внешне. Вот ворота во двор, где надпись гласит: «Церковный дом Андреевского собора»; по обе стороны ворот нечто вроде большого палисадника за высокой деревянной решеткой; во дворе виден двухэтажный дом каменный с железной крышей, и в нем-то, на втором этаже, в нескольких комнатах, живет «он», интересующий тысячи христиан – отец Иоанн.

Вхожу в квартиру; хозяйка радушно встречает и предлагает за недорогую цену комнатку. Осматриваю новое временное жилище. Все говорит о «дорогом Батюшке»: во всех комнатах, кроме икон с горящими лампадами, висят на стенах, в хороших рамках, большие портреты отца Иоанна с собственноручными его надписями; на столах, под иконами, фарфоровые вазы с водою для водосвятного молебствия. Приезжие прибывают и размещаются кто в общей комнате, кто в особых. Характер совместной жизни приезжих между собою чисто семейный, даже с религиозно-набожным оттенком: все объединяются одною мыслью, одним желанием скорее видеть «дорогого Батюшку», помолиться, побеседовать с ним... Около четырех часов вечера. Пора к вечерне. Идем в собор; около полуверсты до него от нашей квартиры и дома отца Иоанна; и припомнил я читанное в биографии отца Иоанна, что он не может пройти эту полуверсту, а непременно нужно ехать, чтобы не задерживала толпа. Подхожу к собору; на ограде его развешана так называемая «уличная» библиотека: в рамках, за стеклом, по одну сторону собора развешаны «Троицкие листки», a по другую сведения об «Обществе спасания на водах».

Вхожу в собор: чистенький, просторный, светлый, трехпрестольный. Началась вечерня; на клиросе были чтец и три-четыре человека певцов; отца Иоанна нет: в Петербург уехал.

После вечерни возвращаюсь в квартиру. Около 6 часов вечера хозяйка сообщает: «Не угодно ли кому на акафист?» Я поинтересовался узнать более подробные сведения об этом; оказывается, читаются акафисты в доме купца Быкова, читает их «господин» (не духовная особа). Идем «на акафист»: желающих послушать его нашлось в нашей квартире немало.

Входим в дом купца Быкова. Нашему взору представляется нечто вроде часовни: большая молельная комната, впереди множество в ряд икон, как иконостас в церкви, со множеством горящих лампад и свечей. Народу уже было много, и все что-то пели. Протискиваюсь через толпу вперед, к решетке; вижу «господина» – старичка, который, как после оказалось, есть не хозяин дома, а просто чтец «с благословения Батюшки». Стою, вслушиваюсь: поют «Благослови, душе моя, Господа», «Блажен муж», «Господи воззвах», «Свете тихий», «Сподоби, Господи». Обращается затем чтец к толпе и сообщает: «Вот только что получена из Москвы книжечка «Моя жизнь во Христе» – извлечения из дневника нашего Батюшки отца Иоанна; прочтем из нее». И прочитал он предисловие и несколько страниц названной книги. Было чтение и акафиста Пресвятой Троице, причем все присутствующие пели «Свят, свят...» и «Аллилуйя». Читал и я акафист святому Митрофану. Одним словом, это времяпрепровождение напомнило мне наши деревенские внебогослужебные собеседования и очень понравилось.

Этим и закончился 1 -й день, или вернее первый вечер моего пребывания в Кронштадте.

«Он весь в Боге и видимо угоден Богу!» – вот общее выражение того восторженного чувства, которое охватывает всякого, кто имел счастье быть близко около отца Иоанна Кронштадтского.

Слава Богу, что удостоил Господь и меня, грешника, быть около досточтимого Батюшки, видеть его, слушать его и даже быть его сомолитвенником. Я был настолько счастлив, что отец Иоанн был не только дома, но и его седмица служения была, тогда как в другую седмицу он мог бы служить литургию, например, в Петербурге. Начну же описывать по порядку.

Восставши от сна, прочитавши правило ко Причащению Святых Таин, в 5 часов 30 минут утра иду в собор. Нищие уже снуют по улице. Вхожу в собор: еще пуст и темен он; только у ктиторского ящика освещение и люди. Народ прибывает и спешит занять место ближе к решетке, у солеи. Только что успел я осведомиться у псаломщика, можно ли будет и мне служить литургию вместе с отцом Иоанном, и узнал, что этим отец Иоанн бывает доволен, только что успел снять с себя верхнее теплое платье и стать у боковых северных дверей алтаря, как вижу: еще в полумраке, как тень, промелькнула духовная особа в холодной (летней) ряске, небольшого роста, и прямо к престолу, упала ниц, остановилась на несколько мгновений в молитвенно-недвижимом коленопреклоненном положении, приложилась к престолу, так же быстро прошла к жертвеннику... Это он, отец Иоанн! Догадывался я и не ошибся. В алтарь пробрались уже какие-то светские интеллигентные лица, которые через псаломщиков возложили на жертвенник записочки поминальные. Отец Иоанн поспешно просмотрел записочки; заметивши в алтаре присутствие незнакомых личностей, подошел к ним, на несколько секунд остановился, благословил их и выслушал просьбы. Подошел отец Иоанн и ко мне, поздоровались обычно, за руку, расспросил, откуда и кто я, причем я испросил позволения принять участие в богослужении.

Между тем утреню, в боковом приделе, начал другой священник. В алтарь прибывают новые и новые лица, которые и стараются на каждом шагу, на всяком месте уловить, остановить отца Иоанна, высказать ему свои просьбы... Когда замечает отец Иоанн, что слишком уже много суеты в алтаре, то, вероятно, боясь рассеяться мыслью и отвлечься вниманием от внутренней молитвы, он быстро идет, уже как бы не обращая внимания ни на кого, в третий придельный алтарь, где нет службы, скрывается там и, припадши ниц перед престолом или облокотившись на жертвенник, несколько минут горячо внутренне молится; снова возвращается в главный алтарь, и снова докучливые просьбы с разных сторон.

Пока я вычитал светильничные молитвы, слышу, на клиросе уже начинается канон, пропели ирмос и кто-то читает так необычно – оригинально. «Это он», – подумал я, заметивши отсутствие отца Иоанна в алтаре, и перешел к южным дверям. Позиция самая удобная: вижу лицо отца Иоанна и слышу его чтение...

И что же? Ехал я за полторы тысячи верст сюда, чтобы чему-нибудь поучиться у отца Иоанна, а вот и чтение его – неподражаемое чтение! (А подражать, все-таки, многому у отца Иоанна можно и должно.) Читает отец Иоанн именно как беседует, разговаривает с Богом, Богородицею и святыми. Голос – второй тенор – чистый, звучный; произношение членораздельное, отчетливое, отрывистое: одно слово скажет отец Иоанн скороговоркой, другое протяжно, чуть не по слогам разобьет его; при этом все существо отца Иоанна настолько проникается мыслями, какие содержатся в чтении, что он не может удержаться от жестов самых выразительных; неспокоен он: то как бы блаженная улыбка сияет на устах его при чтении, например, о небесной славе Бога, Богородицы и святых Божиих, то как бы праведный гнев срывается из уст его, особенно при чтении слов «сатана», «диавол», то наклоняется отец Иоанн главой своей к самой книге, то потрясает ею так величаво, так чудно торжественно, то, наконец, во время пения ирмоса или ектеньи отец Иоанн, если не подпевает сам с певцами, преклоняет одно или оба колена тут же на клиросе, закрывает лицо руками и умильно молится-молится, горячо молится. Эта-то горячая молитва и есть вина только что описанных жестов отца Иоанна, и ничуть не свидетельствуют они о каком-то болезненно-нервном состоянии отца Иоанна, как ошибочно писали где-то.

По шестой песни и ектеньи отец Иоанн восклицает: «Кондак!» – и читает его. Кончив чтение канона, быстро входит отец Иоанн в алтарь и падает пред престолом; укрепив себя молитвою, идет снова на клирос и читает «стихиры на стиховне».

На первом часе мы, шесть священников, во главе с отцом Иоанном, вышли из алтаря, совершили «входные молитвы» и начали облачаться. Отец Иоанн скорее всех облачился и приступил к совершению проскомидии. Имена на записках читали все мы, часть их прочитывает и сам отец Иоанн, а чаще того, вынимая из просфор частицы, он молится вслух: «Помяни, Господи, принесших и их же ради принесоша... помяни всех поименно, их же имена Ты Сам веси...» Целые корзины просфор были снесены в придельный алтарь, и там два священника вынимали частицы.

Началась ранняя обедня.

В камилавке, с сияющим крестом и цепью на груди, с легким румянцем от внутренней теплой молитвы на лице предстоял наш настоятель и крепкий молитвенник. Вот он вдруг, неожиданно, порывисто берет святой напрестольный крест и с любовью целует, или вернее именно лобызает его: обнимет его обеими руками, глядит на него так умиленно, уста шепчут молитву, раза три-четыре облобызает и щекой, и челом своим прильнет к нему!.. При возгласах на литургии у отца Иоанна та же интонация голоса, как и при чтении канона на утрени, хотя некоторые возгласы произносит он и протяжно, но с таким усилием голоса, с таким умиленным взором очей на горнее место, или вовсе зажмурившись и углубившись в самого себя, что стоять в эти минуты около него равнодушно нельзя. Во время литургии отец Иоанн не только внутренне, но и внешне покоен: внимание его всецело сосредоточено на имеющих быть вскоре на престоле Тайнах Христовых, и тело его как бы приковано к престолу. Служебника отец Иоанн почти не касается; все молитвы прочитывает вполголоса на память. Чем ближе подходят минуты пресуществления Святых Даров, тем более и более возвышенное настроение души отражается в голосе и лице отца Иоанна.

Вот после Херувимской песни отец Иоанн скоро окончил положенную в служебнике молитву, облокотился о престол, объял лицо свое руками, челом своим прильнул к покрову, сокрывшему в себе имеющие вскоре преложиться Святые Дары: отец Иоанн сокрылся от любопытных взоров людских, он как бы застыл в этом положении, а душа горит огнем молитвенным... Дивное мгновение! Незабвенная картина! И это для нас, окружающих престол, а что же чувствовала его душа? Именно горе – к небу возносилась она!

Вот отец Иоанн воспрянул, как бы очнулся, и снова уста его выражают молитву сердца.

«Горе имеем сердца!» – восклицает отец Иоанн, обратившись к Царским вратам и к народу, возведши руки горе, – и тотчас же их опускает: как крыльями хочет взлететь и тело его туда, где витает дух его...

«Благодарим Господа! Достойно и праведно есть поклонятися...» – снова восклицает отец Иоанн, первые слова громче, a последние тише и начинает молитву. «Примите, ядите, сие есть Тело Мое», – делает отец Иоанн особенное ударение и повышение голоса на слове «Тело» и так торжественно при этом указывает перстом. При возгласе «Твоя от Твоих» особенное ударение голосом сделал отец Иоанн на слове «о все-ех»: чувствует душа его тяготу бремени, какое возлагают на него все просящие молитв его, и вот он сам просит у Бога подкрепления немощной плоти своей.

«Преложив Духом Твоим Святым! Аминь!» – искренно верующим тоном возглашает отец Иоанн и, как бы для большего уверения предстоящих в алтаре, дополняет: «Бог явися во плоти!..» И еще что-то шептали уста его, я уловил слухом своим выражение: «Окружаемый ангельскими воинствами!..» Но и без слов, по всем чертам лица отца Иоанна ясно видно, что он всецело занят Святыми Тайнами, это излюбленная тема его молитвенных размышлений и в дневнике. Между прочим, это благоговение к Святым Тайнам проявляет отец Иоанн и в том еще, что несчетное число раз неспешно, без крестного знамения, преклоняет он главу свою пред великими Тайнами в глубине своего искреннейшего смирения... О, не напрасно я чаще всего упоминаю об искренности в молитве отца Иоанна...

Жалко, обидно вспомнить, что есть люди, не верящие этой искренности! Они сами никогда не испытывали, что значит искренняя, горячая молитва, не хотят ее видеть и в других. А между тем тут ли место подозрению? Полнейшее бескорыстие и нелицеприятие – вот вернейшее ручательство того, что отец Иоанн, его жизнь, его молитва «поразительнейшее знамение времени», как выразился покойный Высокопреосвященный Никанор, архиепископ Херсонский. Тут ли место какому-то притворству дивного пастыря? Опомнитесь, кощунники!.. Подумайте о себе: не уподобляетесь ли вы отчасти тем современникам Спасителя, которые и Его – Спасителя, Святейшую Истину – называли «вельзевулом»? Подобает и тут соблазнам быть, но горе тем, ими же соблазн приходит!..

Вот приобщился отец Иоанн Тела и потом Крови Христовых и, ставши вдали от престола, пока подходили причащаться мы, снова молится – умиленные взоры очей то возведет горе, то опустит долу... Приступил отец Иоанн к раздроблению частей Агнца для приобщения мирян; и тут, хотя в служебнике не положено никаких молитв, но, чтобы при таком святом деле, сохрани Бог, не смутили душу праздные мысли, отец Иоанн снова шепчет молитву, и до моего слуха доносятся отрывочные выражения из канона Симеона Логофета «На распятие Господне и плач Пресвятыя Богородицы».

Литургия кончилась. Отец Иоанн, не разоблачаясь, быстро идет к столику около жертвенника, собирает жертвы – рублевые и более крупные бумажки, поспешно и небрежно кладет их в карман, чрез южные двери спешит на клирос и здесь оделяет чтецов и певцов; последние, особенно мальчики, спешат целовать руку благодетеля. А в боковых алтарных дверях уже ожидают новые просители благословения и молитвенной помощи; заметивши их, отец Иоанн быстро проходит Царскими вратами и, помолившись пред престолом, затем уже выслушав наскоро просьбы лиц, стоящих в алтаре, выйдя для того же и на солею, в разные концы ее, начинает молебен.

Молебен отец Иоанн совершает поскору, и, однако, молитва его плодотворна. В этом именно месте нелишним я считаю привести выдержку из дневника отца Иоанна о молитве: «Можно ли молиться с поспешностью, не вредя своей молитве? Можно тем, которые научились внутренней молитве чистым сердцем... Но не стяжавшим сердечной молитвы надо молиться неспешно». И вот отец Иоанн, как уже стяжавший от Бога драгоценнейший дар – сердечную внутреннюю молитву, внешнюю обрядовую форму ее выполняет поспешно. А я занимаюсь часто казуистическими вопросами в своей пастырской практике, преследую букву, а «дух» опускаю без внимания. Горе мне, ленивому!

Молебен, совершаемый отцом Иоанном, был без акафиста. Евангелие прочитал отец Иоанн опять тем же разговорным тоном и, кончивши это чтение, с искренним чувством благодарности воскликнул: «Слава Тебе, Господи, слава Тебе!» К Евангелию и Кресту почти никого не допустил.

Теперь кто свободен может уходить из храма Божия, а отец Иоанн остается сам со своими «друзьями», «детьми». Внимание! Начинается общая исповедь, одно из потрясающих явлений в кронштадтском нравственном мире. Я, разоблачившись, стал на левом клиросе, где стояли и некоторые интеллигентные лица.

После начального возгласа отца Иоанна молодой с сильным голосом псаломщик читает отчетливо и скоро «Последование о исповедании». Выходит из алтаря на амвон в смиренном виде, без камилавки, отец Иоанн... Говорит он поучение о покаянии. Дорого тут и то, и другое, и третье: и кто говорит, и о чем говорит, и как говорит. Прямо, без обычного «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа», отец Иоанн два раза при мне начинал поучение так: «Грешники и грешницы, подобные мне! Вы пришли в храм сей, чтобы принести Господу Иисусу Христу Спасителю нашему покаяние во грехах своих...» Сказавши несколько прочувствованных слов, отец Иоанн заявляет: «Слушайте... буду читать покаянные молитвы».

И – читает!.. Неописуемо, невыразимо хорошо читает эти молитвы отец Иоанн. «Боже Спасителю наш... – взывает отец Иоанн, умилительно взирая на икону Спасителя, – ...рабов Твоих с-и-х-ъ». Читает отец Иоанн эти слова протяжно, разбивая их по слогам, обратившись к народу, и тут-то... Ах! Какие поразительные жесты делает отец Иоанн всякий раз при слове «сих» или «их»: или всей раскрытой десницею поведет над главами низу амвона молящихся, или – что еще выразительнее – как пророк грозного и праведного Судии, указует перстом в толпу, в ту или другую сторону ее... Ах, как это выходит трогательно, умилительно и в то же время страшно, когда вспомнишь невольно свою нравственную нечистоту.

Прочитавши молитву, отец Иоанн заявляет, что ее нужно «протолковать», и продолжает опять речь о покаянии: как согрешили упоминаемые в молитве цари Давид и Манассия, как каялись они и как нам нужно каяться. Поучение, по-видимому простенькое по выражениям, нехитро витиеватое по изложению и, однако, своеобразное во всем: и в слове, и в изложении, и в самом произношении. Приметил я, что с особенною любовью отец Иоанн произносит имя Спасителя или Святой Троицы и к этому имени непременно присоединит эпитета три-четыре с постепенными повышением и ударением голоса на каждом слове. Впрочем, можно догадываться, что отцу Иоанну присуща какая-то особенная тайна сильно действовать на сердца слушателей.

Начал отец Иоанн читать вторую молитву и на средине же вставил объяснение, так что и самое объяснение, выраженное церковнославянским оборотом речи, составило как бы продолжение молитвы: и все это произнесено сердечно-задушевно, то в обращении к иконе Спасителя, то к народу. А в народе давно уже слышатся молитвенные воздыхания, слезы у многих на глазах, а отец Иоанн именно о них-то чаще всего и напоминает в поучении. Понравилось мне особенно одно выражение: «Да! У нас что за покаяние?.. Все мы только верхушечки, стебельки грехов срываем. Нет! Корни, корни грехов нужно вырывать...» И действительно, своими словами, с увлечением сказанными, своими жестами, естественно и так выразительно сделанными, отец Иоанн довел кающуюся тысячную толпу до такого настроения, что когда, приблизившись еще шага на два по амвону к толпе, почти в повелительном тоне произнес он: «Кайтесь же! Кайтесь!» – и повел рукою в разные стороны, то по всей церкви поднялся страшный, неслыханный плач-рыдание... Вопит отчаянным голосом какая-то женщина: «Батюшка! прости! дорогой ты наш, помолись!» «Прости меня, Господи, окаянного», – слышится еще сильнее голос с другого конца... Слезы у всех льются неудержимо...

Чем дольше времени, тем больше слез: вот и сзади меня и напротив, на правом клиросе, стояли доселе, по-видимому, равнодушные, более любопытствующие лица, но вот и они преклоняют колена и проливают горючие слезы... У меня самого растеплилось сердце черствое, огрубелое, скатилась слеза и у меня, слеза покаянная, слеза благодатная, слеза живительная, слеза спасительная! Ах, как усладительны те слезы покаянные! А сам Батюшка? A он, высказавши последнюю просьбу: «Кайтесь же! Кайтесь!», повторивши ее на амвоне и на двух концах солеи, стал на амвоне и, не отвращая лица от народа, прислушиваясь к покаянному плачу его, – сам, посредник между Небесным Судиею и кающимися грешниками, сам, земной судия совестей человеческих, стоит недвижимо, поник главою и весь погрузился во внутреннюю молитву. Наконец и сам отец Иоанн пролил слезы, отер их белым платочком и перекрестился в благодарность Богу за слезы покаянные народные... О, незабвенная картина!.. И она была довольно продолжительна, никак не меньше пяти, а то и всех десяти минут (не до точных вычислений было).

Дух сокрушения о грехах проник во все сердца. Перечисления грехов, наименования их я не слышал, а, говорят, бывает иногда. «Тише-тише, братья», – слышится новая просьба Батюшки. Устанавливается тишина, хотя и слышится глухое, затаенное в глубине стесненного сердца воздыхание. «Слу-шай-те! Мне, как и всем священникам, Бог даровал власть вязать и разрешать грехи человеков... Слушайте, прочитаю молитву ра-зре-ши-тельную! Наклоните главы свои: я накрою вас епитрахилью и благословлю, и получите от Господа прощение грехов». Тысячи голов смиренно преклоняются, читается разрешительная молитва, берет отец Иоанн конец своей епитрахили и проводит по воздуху на все стороны и благословляет.

Слава Тебе, Господи, слава Тебе! Удостоил Ты и меня, грешника, испытать блаженное состояние: слезы, туга сердечная сменились неизъяснимою радостью, облегчением на сердце. Да, что ни говорите, как ни судите, люди маловерующие, а здесь необычное явление. Здесь же и урок мне, например. Пастырь кронштадтский в общей исповеди достигает несравненно больших плодов, чем я в частной исповеди, хотя бы я не только пять-десять минут, а и полчаса, и целый час говорил бы о покаянии каждому пришедшему ко мне на исповедь грешнику. Вот и осуди, законник, общую исповедь отца Иоанна: Бог заступник его. Равно как нет здесь и поблажки лени моей: за мою общую исповедь Бог осудит меня. Отец Иоанн в исключительных условиях в этом случае.

При таком чтении молитв, при таком толковании их, а главное, при таком наглядном результате всего этого, какой мы уже видели, не представляется особенной надобности читать положенное в требнике увещание «се чадо...», и оно опускается отцом Иоанном.

Слышится новое заявление Батюшки: «Теперь слушайте молитвы ко Причащению» – и молодой псаломщик громко, отчетливо читает их; сам отец Иоанн молится пред престолом. Недолго продолжается чтение молитв; отец Иоанн выносит большой потир, наполненный Святыми Тайнами, отец диакон становит на амвон деревянную устойчивую колонку и поддерживает поставленный на нее потир. «Друзья! Вы будете причащаться. Со страхом Божиим и верою приступите. Кронштадтские сторонитесь, пусть подходят прежде приезжие... не толпитесь, стойте задние по своим местам... Подходите к Чаше со скрещенными на груди руками... Причастившись, целуйте край Чаши, как ребро Господа нашего Иисуса Христа. После этого не кладите земного поклона... Помните, к чему вы подходите: в самой малой частице – всецело Христос», – такое и подобное краткое увещание делает отец Иоанн, и начинается Причащение не менее тысячи оплакавших свои грехи христиан. Постоявши еще немного, я вышел из храма Божия. А следовало бы еще и еще постоять: быть может, услышал бы еще что-либо. Говорят, что иному отец Иоанн отказывает в Причащении до времени более искреннего раскаяния; многие кронштадтцы объясняют мне это прозорливостью отца Иоанна; верю этому и я.

Слава Богу за все виденное и слышанное!

Сейчас же, непосредственно по окончании приобщения мирян, не заезжая домой, на извозчике, даром предложившем свои услуги «батюшке-кормильцу», отец Иоанн отправился служить молебны по квартирам, где есть приезжие и куда звали хозяева их квартир.

И вот мы так же ждем его посещения. Проходит одиннадцатый час, проходит двенадцатый и первый часы в томительном ожидании отца Иоанна для молебствия. Все приготовлено для этого: лампадки все зажжены, на столе, в «общей» комнате, сложены поминальные записочки, а на тарелочке – жертвы (серебряные монеты), даже ваза с водой открыта...

Вот уже и отец Иоанн в соседнем доме... Мы в тревожно-возбужденном ожидании... Вдруг мимо наших окон промчалась пара лошадей с извозчиком в санках... «Отца Иоанна увозят! Отец Иоанн уезжает в Петербург!» – пронеслась между нами печальная весть... Меня просит хозяйка сопутствовать ей в соседний дом с просьбою к отцу Иоанну посетить и нас. Идем. Меня пропускают в дом и дверь входную на запор, так как на улице уже собралась толпа, которая окружила санки и напирает в двери дома. Стою я в выходном коридоре, прислушиваюсь и наблюдаю: кратко и поспешно совершается молебен в комнате одной, потом другой; замечаю большую суету в доме, особенно самой хозяйки: то быстро подойдет она к выходным дверям и прикажет, чтобы заперли и никого не пускали в дом, в самом доме те двери отворит, другие затворит; сами квартиранты чуть не буквально бегают из одной комнаты в другую, очевидно, за Батюшкою...

Быстро растворяется дверь, и отец Иоанн быстро идет к выходу; какая-то старушка накидывает на него его теплую рясу, и не заметил я, как моментально он надел ее, на ноги калоши, взял шапку и уже очутился совсем у выходной двери, а тут и сани; его преследует толпа, в коей замешался и я; со всех сторон слышатся просьбы: «Батюшка! Зайдите к нам! Благословите! Болящая! Батюшка! Батюшка!» У выходных дверей, несмотря на все старание молодого псаломщика, так стиснули отца Иоанна, что он немного поморщился, но не сказал ни слова; прорвался он чрез толпу, сел в сани; но толпа устремляется к саням, хватает за рясу; отец Иоанн возлагает руку на все стороны, раз даже назад подал руку, и все это так быстро, что едва успеешь уследить; просьбы своей я, оттесненный толпою, не успел высказать... Сани скоро скрыли отца Иоанна из вида толпы... Толпа рассыпалась на две стороны...

И в только что описанной обстановке отец Иоанн сосредоточен на внутренней молитве: он как бы ничего не видит и не слышит, хотя по временам и вслушивается в содержание просьбы, дает краткий ответ и скорее спешит туда, где больше всего и скорее всего нужна его молитвенная помощь.

«Этому Батюшке и поесть некогда! Он весь занят молитвою и нуждами других. Если бы мы имели хотя сотую долю этой самоотверженной любви, любви не к себе, а к другим, то не тянуть отца Иоанна к себе, а напротив, до поры до времени уклонять его от своих докучливых просьб должны бы: пусть-де он справляется да отдохнет хотя немного, а я подожду. Нет, нам хочется в один день все дела сделать и поскорее уехать восвояси, а о том мало думаем, что и у отца Иоанна как ни одухотворенное, а все же пока бренное человеческое тело», – так утешал и укорял я себя и своих соквартирантов и оправдывал отъезд отца Иоанна в Петербург.

Закончился день вечернею в соборе и чтением акафистов в частном доме для желающих.

Говорят мне, уже на сон грядущему и вопрошающему об отце Иоанне, что он приедет из Петербурга часов в одиннадцать ночи. Вышел я в десять часов ночи на улицу и вижу: толпа нищих наполнила улицу. Хозяйка поясняет мне, что тысячи до полутора нищих кронштадтских собираются утром, пред утреней и ночью пред приездом Батюшки, получать милостыню, и Батюшка через доверенное лицо высылает крупную сумму; это доверенное лицо меняет эту сумму на рублевки, и рубль выдается на 20 человек: утренний пятачок идет на пропитание, а вечерний на ночлег.

Так и уснул я в эту ночь с мыслью: «Вот истинный благотворитель для бедных и нуждающихся!»

Новый день. Я во второй раз служил литургию вместе с отцом Иоанном. Сегодня отец Иоанн отнесся ко мне настолько внимательно, что, по окончании литургии, дал просфору, и я осмелился просить о посещении им квартиры моей; обещался быть, чем и порадовал я своих соквартирантов, и вот ждем дорогого гостя. Желалось бы принять его с подобающею ему честью. Сегодня отец Иоанн не приобщал; чрез день он приобщает; а потому рано окончил дела в церкви и скоро будет к нам...

Ах, редкое счастье! До доски моей гробовой не изглаждайся из сердца моего и памяти моей ты, отрадное впечатление! Был в квартире отец Иоанн, был, только что ушел плотью своею, но духом своим еще вот-вот, здесь, около меня отец Иоанн!

Начну по порядку описание сего посещения.

В четырех-шести саженях от нашей квартиры стоит подвода отца Иоанна... Он там! Он скоро, скоро будет и здесь!.. Будет, несомненно, будет... Все мы в претрепетно-благоговейном ожидании!.. Несколько раз выходил и я встречать у порога приближающегося дорогого гостя; выходили и другие лица... Уже толпа около саней собирается, подходят и к нашей квартире... «Едет!» Спешу я навстречу. Сходит наш дорогой гость с саней; встречаем его у входа; немного поддерживаю его под руку, ограждая от натиска толпы; с другой стороны то же делает псаломщик. Поднялась суета в квартире. Сняли с Батюшки теплую рясу, а он молчит и только благословляет на все стороны. Входит отец Иоанн в ближайшую комнату, и двери запираются; меня, впрочем, пропускают. Облачается отец Иоанн в епитрахиль и начинает краткое молебствие: «Благословен Бог наш», а молодой псаломщик поспешно и отчетливо запел баритоном прямо «Бог Господь», тропари Спасителю и Божией Матери, два раза запев: «Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе» (вместо «Иисусе сладчайший, спаси нас» в нашем крае) и «Пресвятая Богородице, спаси нас»; отец Иоанн читает Евангелие; вскоре же отец Иоанн погружает святой крест в воду, псаломщик поет «Спаси, Господи», и отец Иоанн говорит краткую заздравную ектенью, на которой с псаломщиком прочитывают записочки; делает отпуст, кропит святой водой молящихся и приготовленные для освящения овощи (яблоки, виноград и проч.). Благословенные и освященные овощи, как и самая вода, разбираются молящимися и долго берегутся ими.

Предупреждая Батюшкину поспешность, во время самого молебствия, особенно же пред концом его, раздаются слезные мольбы: «Батюшка! болящая! благослови!» Батюшка оборачивается в разные стороны и возлагает руку свою, причем утешает: «Надейся!.. будешь здорова» и что-нибудь вроде этого. При переходе в другую комнату выслушивает отец Иоанн разные просьбы и обещает исполнить или отклоняет их. Особенно поразило меня обстоятельство, бывшее в «общей» комнате, где был более бедный люд.

Была тут крестьянка из дальней губернии, сильно больная, муж водил ее, и она едва передвигала ноги: ходили и они за Батюшкою, не смея обратиться с просьбою и всегда оставаясь сзади толпы... Только вдруг отец Иоанн делает крутой поворот назад, подходит прямо к этой крестьянке и, возложив руку свою ей на голову и потом на плечо, утешил ее, а нас всех умилил словами: «Бог благословит! Бог благословит!.. Будешь здорова» На одном из таких переходов из комнаты в комнату встречаю и я отца Иоанна и прошу зайти в мою комнатку!..

Вошел он, и тут наедине мы побеседовали довольно продолжительно. Много утешил меня отец Иоанн своей беседой!..

Здесь, между прочим, когда увиделся я с отцом Иоанном, так сказать, лицом к лицу, нелишне сказать о его внешности. Глядя, бывало, дома на портрет отца Иоанна – премию «Русского Паломника», я представлял его более или менее физически крупным человеком; на самом же деле, когда я впервые увидел отца Иоанна в соборе, то он показался мне вовсе небольшого роста человеком; теперь, уже присмотревшись, все же нахожу его человеком среднего роста; лицо его, хотя и худощавое, но приятное по правильности своего очертания, легкому румянцу, разлитому по щекам; а сколько добра светится в голубых глазах его! Немного русые волосы головы редки и коротки: обсекаются они, вероятно, но нельзя и в мысли допустить, чтобы отец Иоанн занимался подстрижкою головных волос; а что он изредка причесывает их и прямым рядом раздвояет их – это я сам видел в соборе. Борода у отца Иоанна тоже не длинная, и в средине начинает пробиваться седина: шестьдесят два года уже. Ряса на отце Иоанне приличная, но не щегольская. Походка у отца Иоанна, как уже не раз приходилось описывать, быстрая, порывистая, хотя, например, во время великого входа со Святыми Дарами отец Иоанн идет прямо, стройно, спокойно, твердою поступью, как будто каждый шаг отсчитывая. Вот, кажется, и все, что можно сказать о внешности отца Иоанна.

Отслуживши еще один молебен в моей квартире, отец Иоанн распростился с нами и уехал в Петербург.

Сегодня же, до вечерни, я посетил Дом трудолюбия, где заходил в школы и спальни для мальчиков и девочек; был и в столовой. Все устроено прекрасно, и рады дети, когда я, указывая на большой портрет Батюшки, основателя сих заведений, спросил: «Кто это?..» Где-то во дворе есть особое отделение для чернорабочих. Жалею, что не пришлось быть в церкви: сторожа дома не было, a хороша, говорят, церковь.

Сегодня же был и у секретаря отца Иоанна.

В военном мундире он. Объяснял он мне, что «вот сейчас у меня под рукою до шести тысяч писем; дни и ночи, не разгибая спины, сижу, делаю разборку им». Раз видел сего секретаря и в соборе с каким-то докладом к Батюшке, а Батюшка, выслушавши его, говорил ему что-то и давал деньги для отсылки кому-то.

Еще новый и уже последний день моего пребывания в Кронштадте. И паки удостоил меня Господь милостей Своих: в третий и последний раз служил я литургию вместе с отцом Иоанном.

Сей же день отъезда из Кронштадта я ознаменовал для себя и тем, что отслужил панихиду на могиле матери отца Иоанна – Феодоры (на общем кладбище, под часовней), там же помянул и отца его чтеца Илию.

Я уезжаю из Кронштадта. О, как жалко, грустно мне расстаться с ним! Покидаю я уголок благословенный, еду на страну далече... и буду снова объят суетой мирскою... О, да не погибну, Господи, в волнах житейского моря, утопающему же в них, за молитвы досточтимого пастыря отца Иоанна, простри и мне, яко апостолу Петру, всесильную руку Твою! Каким я был и каким стану? О, если бы иметь мне хотя тысячную долю пастырской ревности отца Иоанна.

Остается теперь сделать еще общие замечания и общее заключение и тем закончить дневник свой.

При всем, по-видимому, подробном описании внешней стороны общественной молитвы отца Иоанна остается обширная область молитвы домашней, область, недосягаемая ничьему наблюдению: как отец Иоанн молится дома – это величайшая для всех тайна! А она – молитва – возрастала там, в уединении...

Хотя дерзновенно, но не лишне коснуться здесь семейных и служебных отношений отца Иоанна. Детей у отца Иоанна не было и нет. Жена Елизавета теперь, за усердные молитвы мужа, видит в нем особенного избранника Божия. Сослуживцы относятся к отцу Иоанну с почтением и уважением не только как к протоиерею и ключарю собора, но и особенно как к крепкому молитвеннику.

Рассказывали мне кронштадтцы: «Батюшка наш часто молится о своей собратии и сильно скорбит о нерадивых пастырях; раз даже выразился: «Если бы все мы, пастыри, были бы как должно... то диаволу нечего было бы и делать».

He удержусь при этом, чтобы не выписать сюда, в свой дневник, некоторые выражения из дневника отца Иоанна.

«Священник ангел, не человек... Господи Иисусе! Священники Твои облекутся правдою (Пс.131:9), да помнят они всегда о высоте своего звания и да не запутываются они в сетях мира и диавола, да отбежит от сердец их печаль века сего, лесть богатства и прочих похотей, входящих в их сердце». «Кто этот ангел, предстоящий Престолу Господню? Ибо ангелам свойственно служить непрестанно Господу и предстоять Престолу Его. Это ходатай о людях, носящий образ Ходатая, Богочеловека Иисуса Христа, это – один из человеков, поставленный на службу Богу, как говорит апостол Павел; но его служение ангельское. Он посредник между Богом и людьми, близкий друг Его, по слову Господа: вы друзи есте, аще творите елика Аз заповедаю вам (Ин.15:14); это как бы Бог для людей со властью вязать и решить грехи человеков, священнодействовать для них животворящие и страшные Тайны, обожаться ими и других обожать чрез них; это второй новозаветный Моисей, руководствующий сонм Божий по пустыне мира сего в землю обетованную; это Илия новозаветный, низводящий с неба невещественный огнь Духа Святаго на предлежащие Дары; это Иосиф новозаветный, питающий братию свою хлебом небесным во время духовного глада греховного. Высоко звание священника!»

He последствие ли таких молитв и молитвенных размышлений отца Иоанна (а их много и как прекрасны они! См. книгу «Моя жизнь во Христе» и «Русский Паломник» с 1891 г.) то обстоятельство, спрашивали меня кронштадтцы, что с каждым годом приезжает в Кронштадт большее и большее число священников?

Таков подобает нам иерей! Таким-то, или хотя подобным, а не иным совсем, и мне иерею быть должно. А я-то, я... Ох, Господи Иисусе Христе, Пастыреначальниче мой! Страшно-страшно становится за себя, когда сравнишь дивное пастырское усердие отца Иоанна и свое холодное небрежение!.. Страшно становится за себя! Недаром сказал некогда святой Иоанн Златоуст: «Не мню многих быти во иереех спасающихся, но множайших погибающих». Страшно слово сие! Увы мне!..

Слава Богу, что в наше время Господь воздвигает среди нас, грешных, такого подвижника, как отец Иоанн.

«Познан буди и прочими людьми Твоими тако, яко же мне явился еси, Человеколюбче!» (231 стр. 1-го издания книги отца Иоанна «Моя жизнь во Христе»),

Буди, буди познан, Господи: се есть истинный и вечный живот всех людей Твоих.

1894 года, июня 24 дня

В.Г. Говение у отца Иоанна

(5-я неделя Великого поста)

Всем известно, какую массу богомольцев привлекает Кронштадт в Великом посту.

А в этом году их приезжает еще более, чем раньше. Народ самый разнообразный. Преобладает, конечно, средний класс (купцы, мещане и другие) и простолюдины. Многие из последних двигаются со всех сторон матушки Руси пешком. Отрадное явление – это паломничество в наше «неверное» время, и великое спасибо самому виновнику его досточтимому протоиерею отцу Иоанну. Народ дружной толпой стремится в Кронштадт.

Один – благодарит Батюшку за совершившееся по молитвам его к Богу исцеление от болезни, другой – тоже благодарит за получение опять же по молитвам его должности какой-либо или за помощь (денежную, материальную и проч.).

Третьи, и самая оольшая часть, – направляются в Кронштадт, чтобы послушать дивные слова покаяния, столько лет неиссякаемо льющиеся из уст Батюшки, чтобы помолиться с ним, поплакать о грехах и, получив разрешение их на исповеди, приобщиться Святых Таин.

I. Съезд богомольцев

Уже с первых дней недели начинается съезд богомольцев (а на 1-й и на 4-й неделе они съезжаются еще ранее).

Дом трудолюбия скоро ими заполняется. За ним дом бывший Быкова, а там и странноприимные квартиры (частные). Я знаю и был лично в 20 таких квартирах.

Для побывавших в Кронштадте в Великом посту особенно памятны и отрадны дни: пятница (накануне Святого Причастия) и суббота (день Святого Причастия).

II. Пятница

Еще в четверг на вечернем богослужении можно увидать, как собор заполняется народом, большая часть которого говельщики. Народ расходится с вечерни и тянется по всем направлениям длинной вереницей, распределяясь по своим новым квартирам, иногда не сразу находя квартиры; стараются ходить кучками, имея провожатыми кронштадтцев.

В соборе обыкновенно бывает женщин более, чем мужчин, в дни же исповеди и Святого Причастия мужчин бывает не менее, и сердце успокаивается после упрека, что женщины религиознее мужчин. Оказывается, все благополучно: и те, и другие одинаково религиозны.

Утром в пятницу на 5-й неделе богослужение в соборе началось в 6 часов. Утреню служил уважаемый ключарь собора отец Александр Попов. За деревянную решетку и на клиросы впущено было немного народу. Это признаки того, что очень тесно не будет. Однако собор все же был полон. Только впереди было тесновато, зато хорошо видно Батюшку. Пораньше забрались туда плотной толпой женщины и девицы. Канон читал Батюшка. Народ с умилением слушал канон. Это одна из памятных в кронштадтском пастыре сторон. Батюшка, зная, что канон слушают так внимательно, иногда, не взирая на усталость, не думая служить «дома», приезжает специально из Петербурга прочесть канон и попеть на клиросе своим проникающим в глубину души и вызывающим слезы голосом.

Канон этот раз был дневной на 16 марта святым мученикам, во 2-х, на пятницу, т.е. Святому Животворящему Кресту и Страстям Господним, и в 3-х, покаянный. Батюшка читал канон против Царских врат, потому что на клиросе был народ, а покаянный – обернувшись лицом к народу. На нем была епитрахиль коричневого цвета с образом Пресвятой Троицы, вышитым на груди. На клиросе пели несколько человек. Утреня кончилась в 7 часов 30 минут утра. Многие остались в церкви до обедни.

В 9 часов были великопостные часы, вечерня и Литургия Преждеосвященных Даров (святителя Григория Двоеслова).

Батюшка служил в прекрасной бархатной фиолетового цвета ризе и в черной бархатной митре. Митра шита серебром с 4-мя образами, окруженными белыми камнями, не знаю какими, прозрачными.

Если не ошибаюсь, эта риза пожертвована только в этом году.

В среду Батюшка служил в другой такой же ризе. Ему сослужили еще 5 священников и 2 диакона в бархатных синих и других ризах и стихарях (стихарь на старшем диаконе одного цвета с ризой отца настоятеля). После обедни Батюшка сказал покаянную проповедь. За основание взял то место Святого Евангелия от Луки, где говорится о галилеянах, кровь которых Пилат смешал с жертвами их, о башне Силоамской, упавшей и убившей находившихся в ней, и о смоковнице, которую господин хотел срезать, как не приносившую плода, но по усиленной просьбе ухаживавшего за ней оставил ее еще на год на испытание... (Лк.13).

«Вас Господь укрепляет Пречистыми Телом и Кровию, чтобы сделать своими. Ищет и ждет вашего покаяния...» Но невозможно вспомнить всего, что говорил Батюшка по этому поводу. Слово его было твердо, обличающе. Он умолял каяться, перечислял грехи, говорил о блаженных плодах покаяния и способах, как достигнуть того, чего достигли святые (нужно понуждать себя на добро, в посту хорошо не есть, на мягком не спать) и много другого сказал Батюшка.

Затем отец Александр8 прочел молитвы приготовительные к исповеди.

Батюшка уехал, и народ стал расходиться.

На этой неделе отцом Александром были прочитаны народу выдержки из знаменитого сочинения святого преподобного Иоанна [Лествичника] «Лествица». Народ внимательно и с удовольствием их слушал.

Так велико и плодотворно влияние Батюшки на народ, что такое серьезное духовное сочинение (самопознание) ему приходится как нельзя более по вкусу и он, выйдя из храма, надолго его запоминает.

После обедни богомольцы расходятся по квартирам, где ожидают отца Иоанна. Батюшка почти каждый день уезжает в Петербург, но каждую пятницу Великого поста он посвящает одному только Кронштадту, чтобы удовлетворить всех богомольцев. После обедни вплоть до общей исповеди в 8 часов вечера, а иногда и после нее Батюшка неустанно объезжает все квартиры для приезжих и свои дома – бывший Быкова и трудолюбия. Везде его ждут нетерпеливо: кто поговорить, кто и посоветоваться, кто получить утешение или попросить помолиться об исцелении, a кто и попросить помощи. И он один, сколько может, удовлетворяет эти тысячи просьб. До его приезда во многих квартирах богомольцы собираются вместе, читают и поют акафисты, молитвы и разные песнопения. Кроме общей исповеди вечером, с 3 часов дня, а когда много народу, то и раньше, бывает в соборе исповедь одиночная. Исповедуют вплоть до вечера позднего все священники собора, после чего все исповедовавшиеся заносятся в исповедные списки.

Многие, пришедши в 3 часа дня в собор, уходят уже после общей исповеди.

В 4 часа бывает малое повечерие с каноном Спасителю, Божией Матери и Ангелу хранителю, и поочередно читаются акафисты: одну неделю Спасителю (Иисусу Сладчайшему), другую Божией Матери (Радуйся, Невесто Неневестная).

К вечеру народ в соборе прибывает, и в 7 часов уже почти все в соборе. Только тех нет, где не успел еще побывать Батюшка. Вот в главном приделе зажигаются люстры, особенно хороша массивная люстра, спускающаяся с вершины купола против Царских врат главного алтаря святого апостола Андрея Первозванного.

Этот раз Батюшка приехал уже в начале 9-го часа. Вышедши с Евангелием в руках, он сказал: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Слушайте, я прочту вам Евангелие от Матфея, 18-ю главу», – и начал ее читать с 12-го стиха, поясняя некоторые места. Закрыв Евангелие, Батюшка сказал: «Мы прошли 5 седмиц Четыредесятницы, нам осталась еще одна седмица и еще седьмая неделя, посвященная воспоминанию страстей Христовых, следовательно, пора нам подвести итог того, что мы приобрели за пост, сделались ли мы лучше или все так же в нас господствуют те же пороки (здесь Батюшка перечислил многие из грехов). Итак, сделаем поверку так же, как купец иногда поверяет свою лавку и если найдет прибыль, то радуется, убыток, то печалится (но это печаль земная и не угодна Богу), так же, как учителя поверяют своих учеников, и те, и другие радуются, если все благополучно, так же, как офицеры поверяют своих подчиненных солдат и радуются, когда солдаты окажутся хорошо подготовленными, a солдаты, когда увидят, что приобрели воинские познания.

Наши учителя святые угодники Божии, которые, благодаря своей любви к Богу, победили свои страсти, очистились и стали святыми. He далее как вчера вы слышали утреню и покаянный канон святого Андрея Критского и моление к святой Марии Египетской. Вот пример покаяния, вот пример победы над испорченной человеческой природой. Святая Мария Египетская победила в себе женственность и из грешницы сделалась величайшей праведницей; она достигла такой святости, что отделялась от земли и несколько раз переходила Иордан-реку как посуху...

На нас смотрит Сам Господь с неба и хочет видеть наше покаяние, наши добрые плоды...»

Затем, посмотрев в Евангелие, Батюшка сказал: «Вот поучительные слова (стихи 15–17 той же главы, говорится об обличении согрешившего брата сперва наедине, потом в присутствии 2-х или 3-х свидетелей, потом в присутствии Церкви, т.е. священников). Если же и церковь не послушает, будет тебе, как язычник и мытарь... Вот и нынче после разных увещаний Святейший Синод отлучил от Церкви одного богохульника, и многие говорили, как можно такого великого писателя отлучить, а сами не хотели разобрать, как он вредил Церкви своими верованиями. Святейший Синод это сделал, получив власть от Самого Бога. Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф. 18:18). Эта власть дана апостолам, а, следовательно, и архиереям и священникам... Вот и вы собрались сюда не для того ли, чтобы по этим словам Господа получить разрешение грехов от меня, священника...»

В это время народ как один стал каяться, и Батюшка, видя, что каяться уже начали, спросил:

– Итак, каетесь ли вы или нет?

Весь собор ответил «каемся», и начали каяться.

Это покаяние не изгладится из памяти никогда. Есть люди, которые не думали, что будут плакать и высказывать вслух грехи. Но сила слова Батюшки и чистосердечное собственное покаяние заставляли против воли их плакать вслух о своих грехах. Большая часть народа не может удержать себя от рыданий, а некоторые похолоднее иногда и жалуются на свою холодность, желая вместе с прочими рыдать.

Некоторые думают, что плач этот поддельный. О, нет! Доказательство тому – однажды после особенно хорошей исповеди я слышал и видел, как многие долго и после нее продолжали плакать. Впрочем, это можно видеть каждую исповедь, что народ не может сразу успокоиться, чего не было бы, если бы слезы не были такими глубокими.

В 9 часов народ начал расходиться из собора, занимая сплошной толпою на некоторое время площадь и улицы. Многие усердные эту ночь мало спят, а может, и вовсе не спят. Большая же часть, собравшись, читает и поет установленные на Святое Причастие правила. Так кончается пятница.

III Суббота

Еще с 4 часов утра народ начал наполнять собор. Многие пришли и раньше. В 5 часов началась утреня. Согласно великопостной книге «Триодь» за утреней читался акафист Божией Матери «Радуйся, Невесто Неневестная».

Литургия началась в 7-м часу чтением часов, которое было довольно продолжительно.

Обедню служил, конечно, Батюшка в сослужении 10 священников и иеромонахов и 2 диаконов. Батюшка был в светло-голубой шелковой ризе с образом Воскресения Христова, шитым золотом и серебром на оплечье, и в голубой же митре.

Пел очень мелодично хор певчих. «Слава», «Единородный Сыне», «Малая ектения» и «Во Царствии Твоем», переложенные г. Архангельским со старинного напева, хорошо влияя на настроение молящегося народа. Из других песнопений я запомнил «Достойно есть...» входное и во время Причастия священнослужителей в алтаре молитвенные песнопения к Божией Матери: «Утоли болезни многовоздыхающия души моея», «Не имамы иныя помощи», «Совет превечный»

Эти песнопения и многие другие, посвященные Царице Небесной, уже трогательны по одним словам своим, а если их петь, то они производят умиление и заставляют слушателей еще усерднее просить Матерь Божию о милости к нам, тем более что все слова их слышны народу.

В промежутке между пением псаломщик Батюшки читал правила пред Причастием Святых Таин.

После выхода со Святой Чашей Батюшка еще раз обратился к народу и сказал: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Для чего дал Господь нам вкушать Свое Тело и Кровь? Для того, чтобы дать нам силы победить свои страсти, грехи, дурные наклонности, сделать нас Своими, очистить, освятить, обожить».

В точности не могу припомнить всех прекрасных слов отца Иоанна, вообще он говорил о чудесном значении Святых Таин, обновляющих наши духовные и телесные силы, подающих нам крепость к борьбе с грехами, страстями и пороками.

После того, пожелав всем достижения вечного блаженства и достойного принятия Святых Таин, отец Иоанн сказал, что для удобства и для избегания тесноты будут причащать во всех трех приделах.

Отец Александр прочел молитву пред Причастием «Верую, Господи». Народ громогласно с чувством повторял слова молитвы.

Началось приобщение Святых Таин в 9 часов утра.

В 12 часов причащение окончилось, и народ стал расходиться.

Радостно было на сердце после принятия Святых Таин у причастников. Справляя последние дела свои в Кронштадте, приезжие богомольцы собираются в обратный путь. Некоторые остаются еще до воскресенья. Свободное время они интересуются городом, ходя пешком на кладбище (где некоторые служат панихиды в часовне на могиле матушки Феодоры, родительницы отца Иоанна), заходят в книжные лавки купить карточек, книг, стихов и листков на память о Батюшке.

Другие еще раз желают поговорить где-нибудь с Батюшкой. В воскресенье в 5 часов начинается утреня. Батюшка опять читает канон и затем служит раннюю обедню. К вечеру воскресенья уже почти все приезжие уезжают, остаются только желающие пожить подольше в Кронштадте.

Иларион Княгницкий. Поездка в Кронштадт (Впечатления провинциала)

По служебным делам мне пришлось приехать в Петербург. Вследствие разных канцелярских проволочек в хлопотах по делам у меня оказался промежуток в несколько дней, и я решил употребить эти дни на поездку в Кронштадт, главным образом для того, чтоб увидеть живущего в нем известного православного пастыря.

Еще перед моей поездкой знакомые мои дамы приходили в умиление от того, что я через поездку в Петербург получу возможность побывать в Кронштадте. Я знал, что мне придется отдавать отчет своим добрым знакомым, не скажу, чтоб и самому мне не было интересно побывать в Кронштадте, увидеть прославленного человека, если возможно, услыхать его мнение по волнующим меня вопросам – а у кого таких нет? – и я поехал.

Как я, так и другие провинциалы представляем себе возможность исполнения своих намерений совершенно иначе, чем это есть в действительности. Мы думаем: приеду к уважаемому пастырю и поговорю с ним о том-то и о том-то... Приехать – всецело, конечно, зависит от вас. По приезде увидеть его также имеете возможность, ибо, если он в Кронштадте, то ежедневно служит. Но видеться и говорить с ним – это уж очень маленькая возможность, которая может сделаться и невозможностью.

Приехал я в Кронштадт, никого из бывалых людей ни о чем не расспросив. Я потом несколько пожалел, что не запасся советами опытных людей. По приезде я прямо отправился к церковным домам, в коих проживает причт Андреевского Кронштадтского собора. Во дворе я встретил средних лет женщину, вероятно, прислугу одного из членов причта, и обратился к ней с просьбой сказать мне, как и где я могу увидеться с известным пастырем.

– Батюшки нет теперь в Кронштадте – сказала она мне, – он уехал в Москву. Приедет сегодня вечером.

Как я потом заметил, название «Батюшка» сделалось в Кронштадте как бы собственным именем одного лица. Его здесь иначе не называют, и все уже знают, кого нужно разуметь под этим именем. Будем и мы поэтому в дальнейшем ходе рассказа именовать его этим именем.

– А как мне с ним увидеться? – спросил я. – Есть ли у него приемная для желающих беседовать с ним, или как?

– Нет, на дом к нему не допускают. Как только он приезжает домой, тотчас ворота на запор, и даже во двор никого не впускают. А кто хочет видеть его, то останавливается на квартирах. Есть особые квартиры для желающих видеть Батюшку. Открываются они с его благословения. Только эти квартиры он и объезжает. Вот напротив нашего дома есть такая квартира. В ней он завтра, наверно, будет, а в других будет, в которых успеет, так как квартир много, и в один день Батюшка не успевает объехать все, a бывает один день в одних, а другой в других. А уж в этой он непременно будет.

Поблагодарив словоохотливую женщину за совет, я отправился к указанному мне дому. Войдя в наружную дверь и пройдя длинный коридор, я очутился в комнате, битком набитой народом. Одни сидели, другие стояли, пили чай, галдели. Воздух был спертый. Хорошо еще, что не было накурено, ибо курение табаку здесь, как и в других квартирах для богомольцев, не допускалось. Я остановился при входе в комнату, ища глазами, к кому тут обратиться, кто тут всем заправляет. Стоявшую невдалеке от меня женщину я спросил, где хозяин.

– N. N., – окликнула она кого-то по имени и отчеству, – вас спрашивают.

И передо мной очутился какой-то субъект, невысокого роста, с несимпатичной, угреватой физиономией. Он резким, отрывистым и крайне неприятным голосом спросил меня:

– Что вам угодно?

– Я вот хочу у вас остановиться, чтобы иметь возможность завтра видеть Батюшку, – ответил я.

– Вы как желаете – в общей или отдельный номер?

Я видел, что в общей народу много, да и мое расположение духа в тот момент было таково, что лучше было бы быть отдельно. Эти соображения быстро пробежали в моей голове, и я без колебаний ответил, что желаю занять отдельный номер.

– За отдельный номер заплатите шесть рублей за ночь – сказал субъект.

Если б я наперед слышал что-нибудь о высоких ценах здесь, был предупрежден о дороговизне специальных квартир, то был бы несколько подготовлен к такой баснословной цифре. Теперь же, услышав цену шесть рублей за один ночлег, я положительно ушам своим не верил и не мог собраться с мыслями. Когда вы в городе идете в первоклассную гостиницу, то наперед уже знаете, что с вас сдерут порядочно, если пожелаете иметь роскошнейший номер. Если вам он не по карману, то найдется другой номер, дешевле. А тут дело обстоит иначе. Сюда стекается со всех концов России православный русский народ, наслышанный о славе единственного в своем роде человека. Быть может, иной потратил последние деньги и, по приезде к цели своей поездки и своих мечтаний, не знает, что делать, как и куда обратиться, где остановиться. Он находит, что ему необходимо занять отдельный номер, чтобы иметь возможность наедине побеседовать с человеком, для совета с которым он тянулся из-за тысячи верст, к которому он, как к маяку, направлялся, надеясь получить от него спасение в тревожащих его бурных волнениях жизни. Здесь же понимают душевное состояние и нужду приезжего и хотят воспользоваться случаем. Шесть рублей за один ночлег! И требующий это – тонкий психолог. Он знает, что если вам действительно желательно видеть уважаемого пастыря, то вы дадите шесть, даже десять рублей, как уже дали за проезд, быть может, несколько десятков приезжих сюда паломников.

Но возвратимся к страшному субъекту. Таким он мне показался, как по своей несимпатичной физиономии, так и по той хищнической жадности, сквозившей и во взоре, и во всех движениях, с какими он относился к нуждающимся в нем людям. Он заметил, что внушительная цифра произвела на меня неблагоприятное впечатление... Должно быть, изумление и испуг были видны на моем лице.

– Что? Аль дорогонько это для вас? В таком случае помещайтесь в общей – сказал он.

– Но ведь общая-то переполнена народом. Там всем и сесть негде... Где же там ночевать? – попробовал возразить я.

– А там, где и все, на полу, – невозмутимо выговорил он.

По его словам видно было, что его крайне удивляет, что, приезжая в такое место, люди могут желать каких-то удобств вроде сносного ночлега.

Тут у меня явилась мысль, за которую я с радостью ухватился, не сомневаясь, что, готовый воспользоваться случаем, квартиросодержатель согласится на мое предложение, ибо интересы его кармана не пострадают.

– Я вам вот что предложу, – начал я. – Сколько платят вам за ночлег в общей комнате?

– Тридцать копеек.

– Я вам уплачу тридцать копеек, даже сорок, уплачу сейчас же. Но ночевать здесь не буду; пойду, переночую в гостинице, а завтра вы меня впустите сюда, когда приедет Батюшка.

– Нет, мы не можем впускать на молебен с улицы. Я так не согласен, – продолжал тиранить меня жестокий человек.

Этого отказа я уж никак не предполагал. Ну, не мучитель ли он?! Он непременно хотел заставить меня спать в общей комнате, на полу, где сравнены полы и возрасты, спать согнувшись, скорчившись, подвергаясь опасности быть облитым кипятком беспрерывно пьющими чай богомольцами, то есть спать при таких условиях, при которых нельзя и помышлять о сне, чтобы таким образом совершенно презреть свою плоть и возвыситься духом.

– Ну, что ж, если не хотите спать в общей комнате, – продолжал он после маленькой паузы, – то вот к вашим услугам сундук.

С этими словами он повел меня в коридор и указал мне сундук, на котором действительно можно было улечься взрослому человеку. Ночлег на нем представился мне роскошью сравнительно с ночлегом в общей комнате, и я не замедлил согласиться на сделанное мне предложение.

– За этот сундук 75 копеек, – проговорил он.

Я ничего не возражал.

– A то, может, желаете в этой вот комнате ночевать, – сказал он, указывая мне другой узенький коридорчик, названный им комнатой, вероятно, потому, что здесь висела икона и он находился за общей комнатой, следовательно, представлял спящему возможность избежать тех беспокойств, которые были бы неизбежны при спанье в первом коридоре, служившем проходом из общей комнаты к наружным дверям. Мой выбор остановился на втором сундуке.

– За этот сундук рубль, – внушительно произнес квартиросодержатель.

Все у него было взвешено, оценено. За маленькое удобство он прибавил 25 копеек!

– Я оставляю за собою рублевый сундук – сказал я.

– В таком случае, идите вон в тот угол, – указал он мне на общую комнату. – Там вас запишут. Дадите ваш паспорт, если имеете, а если нет, то запишут вашу фамилию.

Я пошел в указанное мне место общей комнаты, где за столом восседал какой-то писака и записывал лежавшие около него паспорта. Я подошел к нему и объяснил, что мне сказано прописать свою фамилию, так как я паспорта не имею. Он медленно поднял на меня свои глаза, посмотрел поверх очков продолжительным и уничижающим, по его мнению, взглядом, так же медленно отвел его от меня и, ничего не сказав, продолжал свою работу. Мне как-то неловко сделалось от такого обращения, я отошел и остановился в стороне от стола.

В комнате стоял гул от множества говоривших, слышался звон стаканов.

– Мария N.! – возгласил писака, читая имя и фамилию из паспорта.

На зов никто не откликнулся: за шумом голосов оклик писаря не был слышен в дальнем углу. Он более громким и властным голосом повторил вызов. К столу спешно подошла какая-то старушка.

– Что это ты оглохла, что ль? He слышишь, что тебя спрашивают? – гневно напустился на нее писарь. – Сколько тебе лет?

– Пятьдесят семь, родимый, – ответила старушка.

– А почему у тебя в паспорте не прописаны лета? А? Видно, пьян был писарь, когда писал паспорт?

– He знаю, батюшка, может, и пьян!

– То-то, не знаю! А зачем брала такой паспорт, в котором и лета-то не прописаны?

– Да я неграмотная, родимый! – оправдывалась старушка. – He знаю, что там написано, а что – нет. Дал мне в руки бумагу, я взяла и пошла. А что в ней написано – Господь ведает. Неграмотная я сама.

Грубое обращение писаря, в связи с прежними разговорами с хозяином, неприятно подействовало на меня, и я поспешил выйти на чистый воздух, чтоб немного освежиться.

Тут предо мной, точно из земли выросший, появился какой-то оборванец.

Нужно заметить, что в Кронштадте такое множество оборванцев, не каких-нибудь немощных, калек, а людей вполне здоровых и даже здоровенных, что это невольно сразу бросается в глаза приезжему человеку.

Местные жители говорили, что тогда их еще, сравнительно, не много было, ибо была еще работа в порту. Когда же там прекращаются работы, то число их значительно увеличивается. Все они толкутся целодневно на улицах, и от щедрого Батюшки каждому выдается ежедневно 8–10 копеек. Он для них и ночлежный дом построил, и кормит, и одевает их. Но они настойчиво пристают к каждому проходящему. Одни из голяков просто просят подать им милостыню, а другие начинают излагать резоны, что вы даже обязаны подать ее. Скоро от вас он не отстанет. Другие, видя, что их коллега с кем-то разговаривает, тоже подходят, или, лучше, подбегают, и вот около вас в один миг образуется толпа босяков, от которой отделаться можете или подачкой, или зайдя куда-нибудь в дом, так как они целой толпой будут сопровождать вас до самого конца вашего путешествия.

Один из голяков стоял передо мной. Без всякой приниженности, даже с чувством сознания собственного достоинства, он заговорил:

– Подайте, милостивый государь, человеку, целый день ничего не евшему, а Батюшка ужо помолится о вашем здравии.

По здоровому виду заговорившего со мной нельзя было думать, чтоб его желудок часто испытывал то состояние, о котором он говорит теперь. A по несколько даже веселому тону его голоса можно было предполагать, что он даже и теперь напраслину возводит, жалуясь на терпимое целый день лишение. Я рад был поговорить с местным жителем и притом таким, как стоявший предо мной субъект, знавшим жизнь своего города во всех подробностях.

– Как он помолится – сказал я, – если и увидеть-то его трудно? Вот я не могу долго оставаться в Кронштадте и, чтобы его завтра увидеть, принужден непременно остановиться в этом доме, у квартиросодержателя, который мне не нравится.

Думая, вероятно, угодить мне, босяк начал неодобрительно отзываться о квартиросодержателе, не жалея густых красок. Он посоветовал перейти в другой дом для богомольцев, содержимый некоей Б., уверяя и клянясь, что завтра Батюшка непременно будет там чуть ли не тотчас по приезде, ибо госпожа Б. его крестница. Я мало придал веры заверениям босяка, но сильное желание уйти от грубого и алчного квартиросодержателя и невежественного и дерзкого писаря побудило меня воспользоваться советом босяка. «Может, и в самом деле его слова правдивы в существенном!..» – подумал я. Мы отправились, и он подвел меня к какому-то довольно большому дому, вызвал хозяйку, которую он назвал по имени и отчеству, и объяснил ей цель нашего прихода, сказав, что я желаю занять отдельный номер. Она, видимо, очень обрадовалась такому моему желанию и повела меня показывать номер. Первая комната, в которую мы вошли, была «общая», также наполненная народом, хотя не в таком множестве, как в прежней квартире. Мы прошли в другую, маленькую комнату, которую хозяйка и предложила мне занять за три рубля за ночлег. Хотя цена и вдвое меньше прежних цен, но все же не маленькая. Я еще не ответил сразу ничего и продолжал осматривать комнату, как хозяйка, вероятно, опасаясь, что я не захочу занять комнату по дороговизне и она может лишиться постояльца, поспешила сказать мне, что в общей комнате находится какой-то господин, который хотел было занять отдельный номер, но как цена за номер для него высока, то он и остался в общей.

– Вот вам вдвоем, – заключила она, – занять номерок, оно бы и дешевле вышло. Тут вот как раз есть такой – с двумя кроватями.

Такое предложение явилось весьма подходящим, и я на него согласился. Она пригласила названного господина, и мы вдвоем заняли номер в 2 рубля 50 копеек за ночлег. Приходившаяся на мою долю плата 1 рубль 25 копеек показалась мне даже малой сравнительно, конечно, с тем, что с меня хотел за номер прежний квартиросодержатель.

Мой случайный товарищ был интеллигентный на вид, симпатичный молодой человек, приехавший из Херсонской губернии нарочито к уважаемому пастырю. По всему видно было, что какое-то глубокое горе тяготило его. Мы отпили чай, поговорили и собрались укладываться спать. Но вот из соседней с нами общей послышалось пение «Взбранной Воеводе», выводимое одним неуверенным голосом. К нему присоединилось несколько других голосов, затем послышались пискливые женские голоса, и образовалось таким образом общее пение Богородице, унисонное, нестройное. Видно было, что певшие не привыкли участвовать в пении и делают это теперь, только увлекаемые примером одного из начетчиков, расхаживающих всю жизнь по матушке-России с акафистником в котомке. После пения началось одним из богомольцев чтение акафиста, сопровождаемое пением всех присутствовавших. По окончании одного акафиста началось чтение другого, затем читалось Евангелие... Долго ли продолжалось их моление – не знаю, ибо сон, несмотря на пение, овладел мною.

He было еще шести часов, как мы проснулись и, поспешно одевшись, отправились в собор. Шла утреня. Народу было немного, что нас несколько удивило. Но скоро дело объяснилось – Батюшка, приехавший накануне поздно вечером, служил не в соборе, a в церкви при Доме трудолюбия. Мы отправились туда. Здесь церковь была уже переполнена народом, несмотря на то, что только что началась утреня. Народ стоял и в коридоре; в церкви места не было. С трудом нам удалось войти в самую церковь. Я был в ватном пальто. Жара и духота стояли в церкви, но я не обращал на это внимания и не думал уходить. Взоры всех присутствовавших напряженно были обращены к алтарю, чтобы видеть «его». Вышел священник говорить ектенью. Все заволновались, стараясь как можно выше приподняться. Кто в России не видал портрета прославленного пастыря! Его вы найдете у крестьян висящим рядом с иконами, найдете у офеней9 на всех ярмарках, на чайных чашках... Но издали трудно было рассмотреть вышедшего священника, и потому стоявшие вдалеке не могли прийти к несомненному заключению, «он» ли это, или не «он».

– Гляди, Матрена – сказала стоявшая около меня женщина своей товарке: – «он» вышел?

Матрена приподнялась на цыпочки и начала присматриваться.

– Кажись, что не он, – проговорила она.

– Как не он? Он! – настаивала первая.

Стоявший рядом с ними мужчина, может быть, из кронштадтских, решил их спор, сказав авторитетным голосом:

– Это не Батюшка. Это второй священник соборный.

Тут я ясно понял, что слово «Батюшка» употреблялось здесь в приложении к одному только лицу.

Но вот, во время канона, вышел из алтаря уже «настоящий Батюшка» и прошел на клирос. Толпа заколыхалась. Каждый почему-то задвигался, как бы желая показать, что он видит Батюшку, смотрит на него. Батюшка начал читать канон.

Прочитал и ушел обратно в алтарь. Присутствовавшие молились очень усердно, особенно во время его чтения. Многие плакали, и плакали искренне. И это вполне естественно. Многие приехали сюда с глубокими ранами душевными и телесными, о них они теперь постоянно думают и со слезами молят Бога об избавлении молитвами прославленного пастыря.

Утреня окончилась. Батюшка со сослужащими священниками вышел читать приготовительные пред литургией молитвы. Когда, по церковным правилам, обратившись к народу, он сделал поклон, послышались взвизгивания, восклицания: «Батюшка, благослови, Батюшка!..»

Началась литургия. Мне сделалось невыносимо жарко, и я отошел в заднюю часть храма, где было несколько свободнее. Пели несколько человек мужским хором. Пение было бы довольно хорошим, если бы пели потише и не брались за исполнение непосильных партесных песнопений, a то певцы напрягали все свои голосовые силы и много портили производимое ими впечатление.

Обедня окончилась, но народ не расходился, ожидая выхода Батюшки. Многие прямо перешагнули через низенькую решетку, что сделал и мой товарищ, и стали сплошной колонной около северных и южных дверей алтаря. Как только им удавалось видеть проходившего в алтаре Батюшку, тотчас взывали: «Батюшка, благослови».

Батюшка стал в дверях и спросил толпившихся:

– Чего вы ожидаете?

Послышались неразборчивые просьбы о благословении, многие потянулись целовать его руку, но он не дал возрасти возгласам и тотчас прибавил:

– Вот что, друзья мои: если кто хочет завтра причащаться Святых Таин, идите по домам и приготовляйтесь воздержанием и молитвой.

Сказав это, он немедленно ушел в алтарь. Некоторые из мужчин, более смелые, решились вступить в алтарь. С моим товарищем, желавшим во что бы то ни стало говорить с Батюшкой, случилось маленькое, курьезное обстоятельство. Он видел, что из алтаря вышел какой-то крестьянин. Приняв его за церковника, он сунул ему в руку полтинник, прося его впустить в алтарь и передать Батюшке, чтобы он вышел к нему. Крестьянин полтинник спрятал в карман и сказал, что он сам приезжий, вошел было в алтарь, да пономарь выпроводил его оттуда. Скоро показались и все остальные, вторгшиеся в алтарь, выпроваживаемые пономарем. Последний объявил, что Батюшка уже уехал из церкви и поехал по квартирам. Народ начал расходиться. Отправились и мы на свою квартиру ожидать приезда туда Батюшки, имевшего, по словам моего вожатого и уверениям квартиросодержательницы, непременно быть сегодня там.

Но увы! Тщетно мы безвыходно просидели в номере, ожидая приезда Батюшки, пока не убедились, что он не приедет, и на вопросы по сему обстоятельству, обращенные к хозяйке, получили равнодушный ответ:

– He приехал, значит, не успел. Приедет завтра.

Мой товарищ даже и не раздумывал, а решил остаться и на следующий день. Я же несколько подумал о том, оставаться или нет. Но сегодняшний день я не мог назвать успешным в отношении исполнения цели моей поездки. С другой стороны, не хотелось заставлять моего компаньона опять мыкаться по общим, да и расходы по проведению в Кронштадте еще одного дня не так-то велики, при оплате номера двумя, все это склонило и мое решение в ту сторону, чтоб оставаться, и я решил остаться.

Сидеть в номере надоело, а час был далеко не поздний, и мы отправились вдвоем побродить по городу. Очутились мы опять около Дома трудолюбия. Нам интересно было осмотреть в то время новый способ подачи помощи бедному люду посредством предоставления ему возможности всегда иметь работу, и мы попросили дозволения осмотреть Дом трудолюбия, на что администрация дома любезно согласилась.

Весь Дом трудолюбия состоит из двух больших каменных домов, надворного флигеля и разных построек для хозяйства. В двух домах устроены: церковь, пенькощипная, школа шитья и кройки, сапожная мастерская, народная столовая, хлебопекарня, класс ручного труда, ночлежные приюты, богадельня для престарелых, лечебница для приходящих, детский приют на пятьдесят человек, классы для мальчиков и девочек, бесплатная народная читальня, детская библиотека, бесплатная воскресная школа, народные воскресные чтения, книжная лавка духовно-нравственных книг для народа, рисовальные классы, дешевые квартиры. Всеми этими учреждениями заведует совет Андреевского попечительства. Дом трудолюбия со всеми своими разветвлениями устроен по мысли Батюшки на собранные им средства.

Мы узнали, что здесь есть номера для приезжающих и общая комната. В Дом трудолюбия Батюшка приезжает каждый день после службы и уже отсюда едет на другие квартиры. Узнав, что есть и теперь свободный номер с двумя кроватями, мы решили занять этот номер, в убеждении, что в таком случае наверно получим возможность видеться с Батюшкой, тогда как, оставаясь на прежней квартире, мы не имели на это никаких твердых оснований.

На следующий день утром мы отправились к утрене в собор, где служил Батюшка. Мне удалось упросить старосту, и он впустил меня в алтарь. Сослужили Батюшке несколько священников. Служба совершалась без всяких затяжек и замедлений. Поминания на проскомидии, за множеством их, совершались одним из священников в продолжение всей утрени. Главную часть проскомидии совершал сам Батюшка, которому переданы были полученные на его имя телеграммы и письма простые и денежные, в которых страждущие из отдаленных мест просили молитв пастыря, в силу которых они веровали. Некоторые письма, после поминания прописанных в них имен, он откладывал в сторону, а некоторые прочитывал с особенным вниманием и сосредоточенностью и прятал в карман на груди, а вынимал потом для поминания во время пресуществления Святых Даров. Так же поступал и с телеграммами. Литургия окончилась, но еще никого не причащали. После полного окончания литургии Батюшка обратился к народу со словом, главное содержание которого – призывание всех к покаянию. Говорил он около часа времени, и речь его дышала искренностью и, как таковая, производила глубокое впечатление на народ. Окончив проповедь, он властным голосом сказал:

– Кайтесь все по всех грехах своих без утайки.

Сам же, воздев руки, поднял глаза к небу и начал молиться Господу Небесному о ниспослании прощения грехов грешному народу. Обильные слезы орошали лицо его в продолжение всей молитвы.

Трудно описать волнение, охватившее присутствовавших, и от властного призывания, звучащего приказанием, к покаянию, и от этой молитвы человека, страждущего от грехов ближних его. Поднялся общий вопль, все более и более усиливавшийся. Все начали громко называть свои грехи, ибо каждый был занят самим собою и не слушал слов другого. Батюшка окончил свою молитву, но плач и крик не прекращались. Он смотрел пристально то направо, то налево, смотрел на отдаленных, обращался к кому-то со словами: «Кайся! Смотри, не делай больше так!»

От этих его действий народ еще более плакал, так что после продолжительного времени, когда Батюшка хотел читать общую разрешительную от грехов молитву, то не было никакой возможности сделать это, и только после нескольких окриков Батюшки: «Довольно, перестаньте, слушайте молитву!» – толпа начала стихать. Изредка раздавались отдельные всхлипывания. Разрешительная молитва была прочитана, и началось Причащение покаявшихся тремя священнослужителями. Всем хотелось получить Святые Тайны из рук Батюшки, и потому к боковым дверям мало подходили. Причащение продолжалось часа полтора. По этому можно судить о множестве причащавшихся.

Обедня кончилась. Прочитана и молитва после Причащения. Батюшка начал разоблачаться в алтаре. К нему подходит юноша лет шестнадцати в гимназической одежде и робко протягивает ему какую-то бумагу.

– Скажите так, на словах, чего вы просите – сказал Батюшка, продолжая свое дело со свойственной ему поспешностью.

– За право учения... не имею... – слышатся отрывочные слова, произносимые шепотом.

– Сколько с вас требуют?

– Пятьдесят рублей.

Батюшка опускает руку в карман, вынимает оттуда деньги. Отделив часть их, он готовится передать просителю, опять-таки делая это между прочим, не прерывая прежней работы. Теперь он в первый раз внимательно взглянул на стоявшего перед ним юношу, по щекам которого текли невольно выступавшие слезы, а на лице подергивались от волнения мускулы. Кто знает? Быть может, он уже не в одном месте робко и напрасно подавал свою просьбу и пришел сюда с последней надеждой, при неосуществлении которой должны были разбиться все его мечты о светлой будущности! Если бы ему отказали здесь, то он ушел бы в полном отчаянии. Но его просьбе внемлют без всяких оскорбительных расспросов, без унижения личности, дают ему якорь спасения так просто, как будто он попросил какой-нибудь пустяк. Слезы благодарности хлынули из глаз юноши. О, как счастлив тот, кто может исторгать у людей такие слезы!

– Успокойтесь, успокойтесь, голубчик! Я очень рад, что могу помочь вам.

Батюшка гладит по голове наклонившегося юношу. Глазам его невольно бросаются короткие рукава гимназического пальто, расползающиеся швы, и рука, готовая было уже передать просимую сумму просителю, быстро опять опускается в карман и уже после этого удовлетворяет просьбу.

Радостный ушел юноша, но вскоре вернулся. Его возвратила боязнь ошибки. В смущении он опять подходит к Батюшке, держа еще в руке поданное.

– Батюшка! Вы не ошиблись: тут гораздо больше?

– Нет, не ошибся, – отвечает ему тихо Батюшка, – то вам на пальто... на книги...

Но Батюшке не дают с кем-либо долго разговаривать. Он нужен для многих и многих. К нему подошел священник того же Андреевского собора.

– Батюшка, – сказал он, – там жена одного псаломщика просит помощи; муж сослан в монастырь на епитимью, а она с детьми бедствует.

И опять рука привычно опустилась в карман и через священника передала захваченное бедствующей.

Я поспешил в Дом трудолюбия, чтобы встретить там Батюшку, который вскоре туда приехал.

Отслужив молебен в общей, он начал ходить по номерам.

Останавливаться в Доме трудолюбия очень удобно, ибо в ваш номер не пускают никого больше. Администрация сама заботится об этом.

Батюшка, видимо, куда-то торопился, но нам все-таки удалось задержать его для беседы.

Цель моей поездки в Кронштадт была выполнена, и я поспешил на пароход, боясь опоздать.

Перед самым отходом парохода приехал Батюшка, почти каждый день ездящий в Петербург. С большими усилиями и при помощи полицейских он протиснулся сквозь толпу и скрылся в каюте.

В средине пути я поднялся из нижней каюты наверх. Здесь какая-то женщина лежала на диване, страшно рыдая, как бы в бессознательном состоянии. Я подумал было, что это у нее от качки, хотя и ничтожнейшей, которая была в этот день, но окружавшие ее объяснили мне другое. Несмотря на то, что Батюшка никого не принимал к себе, эта женщина как-то добилась того, что ехавшие с Батюшкой в одной каюте близкие ему люди упросили его допустить ее для беседы. Сидела она там около получаса и вышла оттуда в вышеописанном состоянии, так что ей прикладывали даже компрессы к голове, давали валерьяновые капли...

Наконец, мы прибыли в Петербург. С помощью опять-таки полиции Батюшка прошел к заранее ожидавшей его карете и скрылся из виду.

Скоро я окончил свои дела и уехал из Петербурга, надолго сохранив в душе впечатление от кронштадтской поездки.

Протоиерей Александр Соловьев. Три раза в Кронштадте у отца Иоанна

Удостоил Господь меня три раза побывать в Кронштадте у отца Иоанна. Пребывание в Кронштадте – светлые и важные дни в моей жизни: с ними связано мое настоящее служение, и ими, можно сказать, дано направление моей жизни. Первое пребывание в Кронштадте подробно описано в книге «Два дня в Кронштадте» В.М. – спутником. Но и мне хочется высказаться, чтобы успокоиться. Может быть, и мои воспоминания утешат кого-нибудь, лишний раз напомнив о добром пастыре, и мне самому, может быть, не бесполезно оглянуться назад. Подойду в этом случае под защиту отца Иоанна. «Прекрасное и боголюбезное дело – говорит он, – представлять, чрез какой ряд происшествий в жизни достигли мы настоящего своего положения, потому что, часто представляя себе такую связь происшествий, составляющих жизнь нашу, мы приходим к мысли о своем ничтожестве и смиряемся пред Богом; а Ему, Создателю, восписуем все сцепление многообразных путей или событий, которыми Он вел нас к настоящему положению» (Богопознание и самопознание. С. 121).

Итак, при Божией помощи и во славу Божию, начну свое немудрое повествование, получив на то благословение самого Батюшки – отца Иоанна.

Глава I

Первая поездка в 1893 году

Учитель, где живешь?

Ин.1:38

Живя за стенами учебного заведения вне общественной жизни, я, тогда еще юноша, до 1887 года не слышал ничего об имени отца Иоанна. Помнится, летом один земский врач задал вопрос мне: не слышал ли я чего-нибудь об отце Иоанне Кронштадтском? На мой отрицательный ответ он сказал тогда, что в газетах начинают говорить что-то дивное об этой личности. Поступив в Духовную академию, я и сам стал в печати встречать известия об отце Иоанне.

Желания видеть отца Иоанна у меня, однако, не являлось по самой невозможности и по отдаленности от Кронштадта. Невозможное стало возможным, и отдаленное, далекое приблизилось. Помню счастливый день: один товарищ однокурсник, за несколько дней до окончания экзаменов в 1893 году, подходит ко мне и говорит: не желаешь ли поехать в Кронштадт? Я охотно согласился. Нашим путеводителем был отец М. – житель Кронштадта, моряк – мичман в отставке, затем оптинский послушник и тогда, с благословения отца Иоанна, студент Академии; он снесся с отцом Иоанном, и нам к 19 мая нужно быть в Кронштадте. Собралось нас всего 9 человек. Сборы студентов недолгие, на другой день по Николаевской железной дороге мы уже двигались в Питер. He успев еще одуматься и прийти в себя после экзаменов, не успев даже закусить в дорогу, я в вагоне почувствовал радостный подъем духа. Если детская радость может быть выше, и чище, и полнее, чем радость взрослого человека, то я готов чувство радости испытанной назвать детской радостью. Ученик, кончивший экзамен, благополучно сваливший как бы ropy с плеч, поймет мое чувство радости, усугубленное еще представлением, что я увижу известного пастыря и по пути увижу в первый раз Петербург. Быстрое движение поезда придавало как бы скорость течению мысли. Мне даже и не верилось, что я еду в Кронштадт; и утром, проснувшись в вагоне, я не мог сразу понять, где я. Так неожиданна была эта поездка.

Николаевская дорога к Петербургу очень однообразная и скучная, ранее в воображении рисовалась она мне более оживленною. Местность ровная, однообразная, поселений частых и больших нет, топи да леса, не доставало только разве для красы финна – печального пасынка природы. Широкая Волга, которую я знал от Ярославля до Самары, пересеченная мостом за Тверью, очень невелика и не имеет здесь гордого и величавого вида, смотрит небольшой рекой. Во 2-м часу дня 19 мая со свистком, пыхтеньем и стуком паровоза подкатили к Николаевскому вокзалу в Петербурге. Вот и Петербург – столица России, пред которою склонилась Москва. В первый раз я видел его, но почему-то не было того восхищения, с каким два года тому назад въезжал в первый раз в Москву. Обилием храмов он не поражает, как Москва; громада домов, правильное расположение улиц, движение народа, конок, всевозможных экипажей поражает после Москвы. Чувствуется жутко в этом городе среди громады домов, и люди, кои снуют, бегут и едут, кажутся маленькими. Я понял, почему москвичам нравится своя Москва.

По Невскому проспекту компанией на извозчиках мы проехали прямо на пароходную пристань – Кронштадт. С пролеток, мимоездом осматривали дворцы: Аничков, великого князя Сергия Александровича, памятники: Медный всадник, Александровская колонна, знаменитые соборы: Казанский, Исаакиевский, здания: Синода, Сената и проч. На пароходе, чрез полтора часа плавания, мы были вечером уже в Кронштадте (расстояние верст 30). Качаясь в отдельном дилижансе, осматривая чрез стекло, насколько можно, город, который, особенного после Петербурга, ничего не представляет, мы проехали к Андреевскому собору, остановились в так называемом «девичьем монастыре», в доме, принадлежащем отцу Иоанну. Тут живут и ухаживают из послушания за паломниками старые девушки во главе с А.Т. Я удивлен был радушию, с коим они встретили знакомого им отца M.; они подошли под благословение к нему, некоторые даже прослезились, и уважение к сану я прямо, конечно, приписал влиянию отца Иоанна. Для нас, как ожидаемых гостей, место нашлось – уделена была светлая чистая комнатка; из окна ее виден церковный дом и во 2-м этаже две-три комнаты отца Иоанна. На наше счастье, на следующий день будет служить и приобщать отец Иоанн, он теперь пока в Питере, к 9-ти часам, может быть, вернется и заедет сюда; если время есть, служит в этом доме вечером молебны и накануне был. Вечер был в нашем распоряжении; отправились мы осматривать Дом трудолюбия, устроенный отцом Иоанном. Он находится вблизи на другой улице; здание громаднейшее, 4-этажное, с церковью и надписью на нем: «От почитателей отца Иоанна». Со всеми постройками он стоит до 500 000 рублей, говорили нам. Вначале было капиталу тысяч до семидесяти, остальное пожертвовал отец Иоанн, и вечного капитала на этот дом положено 180 000 рублей (теперь до 500 000 рублей). Дом трудолюбия представляет из себя целый город со множеством учреждений: церковь, училище, воскресная школа, школа кройки и шитья, сапожная мастерская, народная столовая, ночлежный и детский приюты, богадельня, читальня, бесплатная лечебница и т.п., всего до 26 учреждений. Получив дозволение от заведующего все осмотреть, мы приступили к осмотру всего Дома трудолюбия. Прежде всего, какой-то Осип повел нас осматривать домовую церковь во имя святого Александра Невского, построенную для отца Иоанна. Церковь сделана со вкусом, под дуб, иконы великолепны, особенно хорошо изображение Спасителя на стекле в алтаре; из алтаря лестница на низ для отца Иоанна. Ризница удивила нас богатством: богатые иконы, чаша, дарохранительницы, золотые богатейшие ризы и другие облачения и все из легчайшей материи (одна риза тысяч в пятнадцать), посохи, шелковые рясы, вещи не церковные: стаканы и др. и все это пожертвования царственных особ и богачей почитателей. «Нам бы в Академию подобную ризу», – сказал кто-то из нас в шутку. «Скажите Батюшке, он слова не скажет и даст, что попросите – сказал на это Осип. – Он и так много раздает». Тут же находится кабинет отца Иоанна, довольно уютный, небольшой, с иконами и картинками: изображения Государя и Государыни, Ярославского епископа Ионафана, матери отца Иоанна, его самого, на столе письменные принадлежности. Редко только, должно быть, отец Иоанн здесь бывает.

Из церкви зашли в третий этаж, в канцелярию, прочитали письмо, присланное отцу Иоанну из Германии с просьбою помолиться об исцелении больного; зашли в приют для малолетних детей (мальчиков было человек 23 и девочек 22). Помещения для них отдельные; все почти они бесприютные сироты, одеты одинаково, чистенько, в спальнях чистота; отдельно устроены классы, и в этот день происходили экзамены. Дети собрались и пропели: «Царю Небесный», «Отче наш» и «Слава в вышних Богу». Поют очень стройно. «Вот молитвенники за отца Иоанна», – сказал кто-то из присутствующих.

Во второй половине дома, с другим подъездом, находятся вновь отстроенные номера для проезжающих, общие комнаты для мужчин и дам и отдельные для людей состоятельных. Во втором этаже зало для присутствующих при молебне за двойною загородкой. Иконы большие: Александра Невского, Андрея Первозванного, Святой Троицы и др. Зал просторный, везде полы паркетные. Отперли нам и верхнюю горницу отца Иоанна, состоящую из двух комнат, она выходит на двор окнами, на сторону, противоположную Питеру, на море. Ну, что это за вид отсюда открывается? Никогда подобного я еще не видал! Художественные картины не могут точно воспроизвести подобного вида. Я еще теперь в восхищении от этой картины и теперь ее вижу, но разве опишешь ее? Вот что отсюда приблизительно открывалось на море: море сходилось с горизонтом, ничуть не отличаясь от него, и на этом живом и блестящем полотне рельефно с подробностями, с развевающимися парусами выделился корабль – корабль был как бы на небе, иллюзия сильная. Налево виднелся большой каменный форт, построенный, казалось, на воздухе; корабли стоящие, плывущие и другие судна; еще левее вдали виднелся гористый и зеленеющий берег; направо все та же движущаяся вода, а под ногами ближе большой лес, а еще ближе постройки, народ и весь полукруг зеленеющегося острова, на котором расположен Кронштадт. Нужно сказать, что это было вечером при закате солнца. Солнце разными то серебристыми, то золотистыми цветами отражалось на воде. Тишина невозмутимая... He хотелось отрываться взором от подобной картины, от восхищения я не чувствовал ног под собой.

Отец Иоанн редко бывает в этой комнате: для него дороже красоты и глубины души человеческой.

Но не может быть, чтобы он не восхищался подобными красотами моря и природы! Вот как пишет в одном месте дневника: «Шел я морем вечерней порой на паровом судне и с душой, полной высокого удовлетворения, наблюдал захождение солнца, чудным светом блистающего и озаряющего подсолнечную. Быстро оно село и, так сказать, спустилось под землю: остался полусвет, перешедший мало-помалу в полумрак; потом появились звезды. Тишина была полная, вода зеркало. Какой чудный вечный порядок! Какая дивная гармония в бесконечном творении! Какие твердые, неизменные законы!.. Какая твердая Рука, предержащая вселенную! Какие щедроты Его источаются всем тварям! Казалось бы, в таком мире должны быть довольны и благополучны все земные твари, особенно разумная тварь – человек, но онто именно и не доволен, и не благополучен... У него-то, у этого разумного существа, человека всякие беспорядки в жизни, всякие неустройства внутренние и внешние, всякие бури и волнения, всякие нелепые учения, часто вредные для семейной, общественной и религиозной жизни, а оттуда всякие нестроения, бедность, нищета, болезни и тысячи необычных смертей...» (Правда о Боге, мире и человеке. С. 204).

И картины природы возводят мысль пастыря к Вседержителю Богу и к человеку, царю природы!

Сверху мы спустились и побывали в надворных строениях: были в аптеке, в мастерской плетельщиков (плетут корзинки до 150 человек, получая no 12 копеек в день). Забавна здесь вышла встреча отца М. с каким-то тоже прежним знакомым моряком. Последний, долго не узнавая бывшего мичмана, когда узнал наконец, прослезился и, не говоря почти ни слова, доказывал свою преданность и радость жестами, не отставая от нас, он рукой все водил по горлу, то есть «вот готов теперь по желанию отца М. положить свою голову». Зашли в хлебную, здесь продается хлеб, чай и сахар по билетикам в полторы копейки и по копейке; эти билетики везде продаются, и нищие по ним здесь получают хлеб. Способ этот – нововведение отца Иоанна, чтобы деньги не пропадали на винопитие. «Сегодня, говорили, по таким билетикам продано рублей на 17–18».

Осмотрев наконец ночлежный приют и читальню, мы удалились из Дома трудолюбия. На улице, как и на следующий день, обе стороны были запружены народом, это ждала голытьба подаяния, ежедневно выдаваемого отцом Иоанном или доверительным от него лицом.

Вечером, при огне читали правило и акафист, приготовляясь к Причастию. Пели хором монастырки, чтение шло долго. Я уж слишком устал за день, ноги подкашивались. Расположившись на хорошей постели на полу, я скоро заснул богатырским сном, впросонках, однако, слышал, что отец М. ездил и видел где-то отца Иоанна, который вернулся из Питера часов в одиннадцать.

В 5-м часу нас разбудили: нужно было идти к утрени и пораньше, пока народу мало. На улице и в Андреевском соборе был уже народ; собирались к общей исповеди. Нас с затруднением провели за решетку амвона в алтарь, там были священнослужители. Ждали отца Иоанна. Минут через пятнадцать-двадцать явился и отец Иоанн неожиданно для меня; я увидел его вблизи уже престола, он вошел в храм чрез боковые двери алтаря: сквозь толпу, находящуюся в соборе, он, конечно, не мог бы добраться до алтаря. И вот в первый раз я вижу пред собою отца Иоанна. Он быстро подошел к престолу, приложился к нему, помолился и стал радушно приветствовать своих сослуживцев. «Это студенты Академии? – спросил он, обращаясь к нам. – Давайте братски поцелуемтесь, по-братски лучше», – благословляя и целуя нас, говорил он. Все это он делал очень быстро. Я всматриваюсь в его лицо; лицо и движения необыкновенны. Росту он среднего, а, смотря на карточки фотографические, я представлял его высоким; необыкновенно добрый, подвижный, свежий и моложавый для своих лет, волоса короткие, не седые еще, и глаза голубые, и много в них выражается любви и простоты, так и хочется в них смотреть.

Облачившись в ризу красного цвета, отец Иоанн начал утреню. Голосом (тенор) резким он произносит возгласы громко, отрывисто, одушевленно, как бы выкрикивает их, оттеняя слова, растягивая слоги и скоро произнося их – речитативом. «Слава Святей... Единосущней... Животворящей, Нераздельней Троице...» Чувствовалось, что эти слова идут от сердца, из глубины души. И молился он также особенно. Внешнее выражение отца Иоанна показывало, что весь ходатай ушел в молитву, он иногда оставлял крестное знамение и лишь кланялся в пояс, складывая руки на груди, поднимал свои взоры к небу, или в иные моменты облокачивался на престол, закрывая глаза и склоняя голову, или на коленях долго пред престолом стоял без движения. И в алтаре не дают покоя ему: в удобную минуту то один, то другой подходят к нему, кто с запиской, кто со словесною просьбою, всякий со своими нуждами, и тут же в алтаре он давал советы и оказывал материальную помощь. Сам он подходил к иным с расспросами. Подозвал отца M., вручил ему пакет денежный.

«Это гостинец студентам – сказал он, – я знаю, они народ бедный», – и дал, оказалось, 300 рублей. И мне помнится тот величественный момент, как отец Иоанн во время утрени подошел к жертвеннику, пал на колена, положил крестообразно руки на лежавшие здесь всевозможные записки о здравии и за упокой и так неподвижно пробыл минут десять. Понятно, о чем молился отец Иоанн пред Всесильным Господом: без сомнения, подобно Гефсиманскому Страдальцу, он, предавая на волю Божию имена, их же Ты Сам, Господи, веси, горел любовью за просимых и, подобно ходатаю – Моисею или апостолу Павлу, готов душу свою положить за немощную и недугующую братию (Рим.9:3). Только ведь такая самоотверженная и неотступная молитва пастыря дерзновенна! Господи, прости им грех или изгладь меня из книги Твоей, – молился ходатай пророк Моисей (Исх.32:32). «Господи Иисусе Христе! Ты ведаешь, что не сойду я с сего камня, хотя бы пришлось мне и умереть на нем, и не вкушу ни хлеба, ни воды до тех пор, пока ты не услышишь меня...» – молился святой Павел Препростый (Четьи-Минеи, окт. 4). С такою настойчивостью и дерзновением молится и отец Иоанн. Канон на утрени отец Иоанн читает и поет на клиросе всегда сам. Он переживает то, что содержится в стихах и песнопениях, и это слышится в выразительном и звучном его голосе. Он весь уходит в это чтение. Отпечатлев на душе это содержание, он износит его живым наружу, как фотографическая чувствительная пластинка отпечатлевает предметы. Печаль, радость, умиление, сокрушение, упование, все это слышится в его чтении. Чтение его походит на разговор, беседу. Кончилась утреня, началась литургия, на клиросе пели уже певчие. Отец Иоанн скоро облачился. За проскомидией вынул три Агнца, а из нескольких корзин вынул лишь несколько просфор. В камилавке, с особенным румянцем на лице от внутренней согретой молитвы отец Иоанн начал литургию соборно. Иногда брал напрестольный крест и, почерпая силу от него, с умилением целовал его несколько раз или преклонял голову на престол.

Чем дальше шла литургия, тем более он воодушевлялся. Во время великого выхода так называемые кликуши подняли сильный крик и топанье. Отец Иоанн, кажется, велел их вывести, и крик стих. Наступили важнейшие моменты, приближалось время пресуществления Святых Даров. После Херувимской песни отец Иоанн облокотился на престол, закрыл лицо свое руками и застыл как бы в этом положении. Думается, что мысли его витали там, где Великий Первосвященник, идущий на самозаклание, оставленный всеми, изнемогал под тяжестью креста Своего. «Христос посреде нас живый и действуяй – говорил отец Иоанн сослужащим после возгласа, – возлюбим друг друга». Воспрянув как бы и укрепившись еще более молитвою, он начинает произносить священные слова и возгласы. «Горе имеем сердца», – восклицает он, воздев руки. Дух его давно уже там витает горе – у Престола Божия, и теперь он при помощи своих крыльев хочет поднять туда, зовет и предстоящих. Произносятся слова Великого Первосвященника Христа при установлении Святого Таинства: «Сие есть Тело Мое... пийте от нея вси: сия есть Кровь Моя...» Глубокая вера и благоговение слышатся в словах произносящего: чувствуется, что он предстоит пред самым Престолом Божиим и возносит всеправедную, умилостивительную жертву Самого Агнца – Христа. Великий момент! Оттененные слова «за вы... о всех и за вся» невольно трогали сердце и сознание молящихся. «И за меня, значит, – пронеслось в сознании, – преломляется Пречистое Тело и изливается Кровь, за всех живых и умерших, и кто приносится в жертву? Сам – Он, «приносяй и приносимый» – Господь?!» Единым сердцем поистине возносилась, горела молитва: посредник, пастырь молитвой и благодатью Христовой возгрел и приблизил сердца к Богу. Слезы обильно лились из его глаз, и он отирал их то одним, то другим платком. Прочитаны молитвы призывания Святаго Духа и освящения Святых Даров... «Бог явился во плоти», – слышатся его слова, слова веры непоколебимой. Разом сказалась тут как бы и скорбь за уничижение Богочеловека, и близость Его к нам, и любовь к Нему, тако возлюбившему мир, и радость за спасение человека, и желание спострадать Ему, Крестоносцу. Какая-то особенная духовная радость, небесный покой отразились на лице отца Иоанна – утомленности и скорби, которые заметны были ранее, не стало.

«Чудно, – говорит он сам о себе, – обновляюсь я Божественными Тайнами Тела и Крови Христовых всякий день доселе, до 70-го года моей жизни, и как бы не стареюсь, сохраняясь благодатью свежим и бодрым в душе и теле. Благодарю, благодарю, благодарю за сие и за все милости Господа моего, Иисуса Христа. А сколько сил Его, сколько побед совершено Им во внутреннем моем мире – нет числа! Слава, слава, слава Богу в Троице!»

Литургия кончилась, на амвоне поставили аналогий. Отец Иоанн вышел с требником. Собор полон был народом, масса народу от 4 до 5 тысяч, только видны с амвона головы у этого единого живого тела. Мы вышли из алтаря и встали около отца Иоанна, оборотясь к народу. Началась общая исповедь.

«Грешники и грешницы, подобные мне, – начал отец Иоанн, – вы пришли в храм сей за тем, чтобы принести Господу Иисусу Христу, Спасителю нашему, покаяние в грехах и желание приступить к Святым Тайнам. Приготовились ли вы к принятию этого великого Таинства? Слушайте, мы прочитаем покаянные молитвы».

И отец Иоанн начинает читать громко, выразительно и с чувством первую покаянную молитву. «Боже, Спасителю наш... Эту молитву нужно протолковать и объяснить». И начинает просто, удобопонятно изъяснять прочитанную молитву. «В этой молитве к Богу Отцу, Первому Лицу Пресвятой Троицы, Господу Всеблагому, Святейшему, Премудрому, Вездесущему Святая Церковь молит помиловать грешников, простить им грехи, как некогда Господь помиловал царя и пророка Давида, тяжко согрешившего». Рассказал обстоятельно отец Иоанн о тяжком грехе Давида царя, который, убив Урию, женился на красивой еврейке и не сознавал своего греха... «Господь Бог умилосердился над заблудшим грешником, послал пророка Нафана для вразумления. Царь Давид раскаялся, оплакал свой грех, и Господь по его скорбной молитве простил его. Такой человек, как царь Давид, кроткий, благочестивый, мудрый, святой муж, пророк, глубоко пал. Как легко согрешить человеку! Сколько нужно бдительности за собою при искушениях диавола!..

Отпал от Бога и другой царь иудейский Манассия, впал в идолопоклонство и своими беззакониями прогневал Бога... Долготерпение Господне истощилось: Манассия был взят в плен, руки и ноги его были закованы, и он, как зверь, позорно томился в мрачной темнице. Наказание, посещение Божие смирило его: он в плену опомнился, сознав свой грех, смирился, стал «шелковым». Раскаялся Манассия, стал усердно молиться, день и ночь плакал о своих заблуждениях, и Господь простил и его... В лице этих двух царей, тяжко согрешивших, Церковь представляет нам образцы искреннего покаяния. Господь Бог страшный Судья, пред Ним все равны, и цари подвержены суду... Но можем ли мы осуждать согрешивших царей? Кто из нас без греха, кто не горд? Кто не честолюбив? Кто не обижал ближнего? Как грех силен!..»

Читает и подобным же образом толкует отец Иоанн вторую молитву Первопастырю Господу Иисусу.

Указав на евангельские примеры покаявшихся и прощеных грешников, упомянутых в молитве, отец Иоанн приглашает всех одуматься, поскорбеть и поплакать о грехах своих. «Мы неоплатные должники пред Богом, призваны быть “народом святым”, людьми обновления, царским освящением. Нам сказано: Святи будете, якоже Аз свят есмь (1Пет.1:16).

Праведный и страшный Судья Господь не помиловал и падших духов, возгордившихся против Hero Самого, осудив их на вечную муку. Мы, грешники, грешим каждую минуту, прогневляем Господа. Отчего нам оказано такое снисхождение? Бог Отец послал в мир Сына Своего возлюбленного, который принял на Себя грехи всего мира, пострадал за грехи людей, снял проклятие, избавил Своими крестными страданиями от вечной муки. Это мог сделать только Он, Сын Божий, а не человек. Бог Отец дал Ему всю власть суда над людьми. Господь же передал власть апостолам, а те архиереям и священникам, в том числе и мне, грешному – иерею Иоанну, власть разрешать кающихся, прощать или не прощать грехи, смотря по тому, искренно ли и с сокрушением ли сердечным каются или нет. Чтобы получить прощение, необходимо искренне, горячо, сердечно каяться. Прощение только у нас в Церкви, а не у еретиков и сектантов. От пастырей Церкви оно зависит, хотя бы они были и недостойны. Что же такое покаяние?..

Покаяние – дар Божий, дарованный нам ради заслуг Единородного Сына Божия, исполнившего всю правду Божию.

Покаяние – дар, данный для самообличения, самоукорения. Покаяние есть твердое намерение оставить свою прежнюю греховную жизнь, обновиться, примириться с Богом и со своею совестью. Покаяние есть твердое упование, что Милосердный Господь простит все наши прегрешения. Как гнилые сучки и ветви отпадают от дерева, так нераскаянные грешники отпадают от Главы – виноградной Лозы Христа, погибают.

Братья и сестры, каетесь ли вы, желаете ли исправить свою жизнь? Сознаете ли свои грехи? Молились ли Богу? Пьянствовали? Прелюбодействовали, обманывали, клятвопреступничали, завидовали, злобствовали, воровали? Да, много, много у вас грехов, всех их и не перечтешь... Кайтесь, – громко и властно кончил свое слово, отец Иоанн, – кайтесь, в чем согрешили!»

Вот в общих чертах поучение отца Иоанна. Оно, как видите, простое и будто бы, как и все другие поучения досточтимого пастыря, не выделяется из ряда обыкновенных. Но это слово во благодати, солию растворено (Кол.4:6), слово властное, сильное (1Кор.2:4; 4:20); это слово как острие проникало в глубины сердечные, освещая все тайники души, это слово жгло сердца людей, представляя пред лице Всевидящего, Светлейшего, Милосердного Господа... Все, что доселе там было нечистого, самими незримое, несознаваемое, тайное, все это выходило наружу... Так от сильного кипения котла вся грязь выплывает и крутится наверху...

Я, как и прочие, начал слушать поучение без особенного интереса, холодно. Но через несколько минут особенное какое-то настроение как бы откуда-то начинало сходить, охватывать народную душу, что-то начинало подниматься в ней и сильнее и сильнее заставляло переживать, чувствовать правду слов проповедника. Он властно брал как бы душу, влек за собою. Слышатся легкие вздохи.

Сначала вся народная масса притихла, как бы замерла, но вот начинается движение; оно, как лава, идет из глубины души. Вздохи делаются глубже, начинают набегать на глаза облегчающие душевное томление слезы. Еще мгновение, еще несколько слов властного проповедника, и вот раздаются рыдания; душа, загрубевшая, погрязшая в греховной суете, распахивается, видит свою наготу, желает освободиться от грязи и мрака...

Я отдаюсь этому неиспытанному ранее чувству; чувствую, что у меня на глазах слезы, они начинают литься, льются они, чистые, покаянные, благодатные слезы и у всех кругом. Раздаются рыдания все сильнее и сильнее.

Раздаются раздирающие душу крики: «Батюшка, прости, помолись за нас; все мы грешники». Mope забушевало, стало так шумно, что не стало слышно и речи отца Иоанна. «Тише, тише – говорит он, водворяя тишину, устремляя взор в разные части храма, делая рукою быстрые жесты, – слушайте...»

Шум и вопли стихают, но потом с новою силою, при сильных жгучих словах проповедника, они увеличиваются и охватывают всех... Будьте святы, якоже Аз свят (1Пет.1:16), – произносит отец Иоанн слова апостола и снова как ножом режет сердце, и как гром раздается и перекатывается в соборе народный вопль о помиловании и прощении, и на время бурным ураганом гула народного прерывается проповедь, и проповедник старается водворить тишину... «Безгрешный Господь», – громко снова скажет пастырь, и все собрание грешников снова плачет и вопиет... Когда же в конце проповеди отец Иоанн произнес слова: «Кайтесь, кайтесь», – то невозможно и передать, что произошло: сдерживаемые и задерживаемые ранее вопли и рыдания разразились, как сильный дождь и поток после грозы; все накипевшее на душе, вся горечь вылилась наружу. Поднялся страшный шум, покаянный вопль. Кто рыдал громко, кто падал со слезами ниц, кто стоял как бы в оцепенении... Многие вслух исповедовали свои грехи... «Грешен, ругался, Бога забывал, гневался, пьянствовал» и подобное. Каждый каялся по-своему, но все составляло покаянный плач и вопль... Эта картина никогда не может забыться... Величествен в эти минуты и отец Иоанн – он, пастырь словесного стада, словом коего возгрет огонь благодати в этих кающихся сердцах, сам стоял на виду у всех на амвоне, растроганный, потрясенный. Взор его был обращен к небу, и он молился, скрестив руки на груди. Что он чувствовал, переживал в эти минуты? Нигде более, как здесь, он чувствовал свою власть и посредничество между Спасителем Господом и между кающимися грешниками, ради коих Добрый Пастырь оставил 99 незаблудших овец, душа каждого из коих приобретена Кровию Иисуса Христа, и он, пастырь, эти души мысленно возносил к Престолу Божию, к Единому Ходатаю, молился об их очищении и возрождении, молился с дерзновением, ибо видел слезы покаяния. Как друг женихов, он радовался за этих заблудших овец, возвращающихся во двор овчий... Величественна, торжественна эта таинственная минута, ни с чем земным не сравнимая. Небо примиряется с землею, грешники с Святейшим, Безначальным Богом. Выше этой радости нет на земле, ей радуются и Ангелы (Лк.15:7:10). «Кайтесь, кайтесь, – послышался снова призыв. – Все ли каетесь, все ли постараетесь исправиться?» Все заговорили в народе. По лицу отца Иоанна катились слезы, он брал на себя бремя грехов, умилялся любви Божией, скорбел за братию, а окружающие его грешники, видя скорбь любимого пастыря, еще более сознали свой грех и разразились большими рыданиями и плачем... Так прошло минут 5–10. Отец Иоанн отер слезы, перекрестился и, когда смолкло все, внимательно осмотрев толпу, громко сказал: «Слушайте... мне, как всем священникам, Бог даровал власть вязать и решить грехи людей... Я прочитаю молитву разрешительную. Наклоните свои головы: я накрою вас епитрахилью, благословлю, и вы получите от Господа прощение грехов...» Головы тысячной толпы преклонились, и отец Иоанн благословляет и прощает властью, ему данной, народ, возлагая епитрахиль на некоторых близ стоящих.

После этого вынесли Святые Тайны; громогласно за Батюшкой прочитали молитву пред причащением: «Верую, Господи, и исповедую». Очистившиеся покаянием, примиренные с Господом души с тихою радостью и благоговением стали подходить к Святой Чаше, причастились Тела и Крови Господних и тем самым освятились, возродились, ожили для Христа. Я причастился в числе первых. Более двух часов продолжалось причащение многочисленного народа. От большого стечения народа была сильная давка; немилосердно, до потери сознания иных придавливали к решетке. Вышел с потиром из ближайшего придела еще священник, но народ желал причаститься именно из рук батюшки отца Иоанна, к нему шел. После благодарственной молитвы сияющий радостью, укрепленный для житейской борьбы, народ, приложившись ко Кресту, стал расходиться из Андреевского собора... Из собора мы поспешили в фотографию; наше праздничное настроение после духовной трапезы еще увеличилось от того, что батюшка отец Иоанн согласился сняться с нами. Фотография помещается в 3-м или 4-м этаже на Господской улице. В ожидании прибытия отца Иоанна мы рассматривали коллекцию его фотографических снимков, здесь отпечатлелись разные выражения его лица, разные его душевные настроения, но все карточки, в общем, плохо изображают живое лицо отца Иоанна. Мне понравилось одно изображение его, где отпечатлелось его скорбное лицо.

Отца Иоанна мы встретили как уже родного, близкого, подхватили его под руки, и он, тогда уже шестидесятилетний, быстро взошел по лестнице, поздравил нас с принятием Святых Таин, был ласков, весело улыбался и в фотографии с нами неутомимо разговаривал, расспрашивал, кто откуда, и ничего не хотелось утаить от него, хотелось высказаться. Он отечески ласково обращался с нами, помню, меня похлопал по спине, и мы жались и теснились под его ласку. Как хорошо было на душе у нас, хотелось бы продлить эту минуту, и нас удивило и бросилось в глаза одно совпадение: 20 мая весь день был пасмурный, дождливый, и фотограф, утешая нас, говорил, что все равно можно снимать и в пасмурную погоду. Но вот, когда вошел наверх отец Иоанн и фотограф рассадил нашу группу, солнце как бы только ждало: оно ярко засияло в фотографии. Кто-то из нас заметил: «Где Батюшка, там и свет». «Мой свет, – ответил кротко отец Иоанн, – не мой, а Христов». Помню хорошо, что с утра все было пасмурно и после вечером шел дождь, так что мы должны были скрываться от дождя. Пользуясь временем свидания с отцом Иоанном, некоторые из нас здесь же в фотографии решили вопросы своей жизни: один из нас, только что кончивший курс, брал благословение идти в сельские священники. «Там-то в селе и нужны особенно ученые священники», – сказал отец Иоанн, благословляя его. Другой из сидевших принял благословение принять монашество и тут же взялся за четки. «Я не знаю лучшего пути для молодых людей – сказал отец Иоанн, – как отдать всего себя на служение Церкви со всеми своими еще не початыми, не тронутыми силами, если только избирается этот путь жизни по убеждению». Пока мы снимались, отцу Иоанну гостеприимные хозяева приготовили чай и просили его благословить трапезу; зашли и мы. Отец Иоанн, налив себе рюмку вина, чокнулся с нами, высказывая различные благожелания. Ни на минутку не отступали мы от него, завалили его карточками, прося подписаться, и восторгам нашим не было конца.

Отец Иоанн взял со стола апельсин. «Многие, – заметил он, – пристращаются к богатой трапезе, гордятся ей и едят, как бы священнодействуют, а надо смотреть на пищу свысока: вкушая продукт природы, мы тем делаем как бы ей честь. Что выше – человек или пища, и кто кому должен служить?»

He мог, однако, долго отец Иоанн быть с нами: его ждали во многих местах, и он спешил, обещая заехать к нам на квартиру; мы проводили его на быстром извозчике, но и тут цеплялись за него и бежали за ним, не отставая от извозчика.

Когда мы пришли в свою квартиру, отец Иоанн был уже там, и комнаты были уже переполнены народом. Он разбирал недоумения какого-то толстовца, читал его письмо, давал объяснения. На укор отцу Иоанну в том, что и он, идеальный пастырь, защищает войну, отец Иоанн сказал: «Я и теперь не откажусь от своих взглядов – христианство не отвергает войны, войны будут до скончания мира, и мы, русские, в большинстве случаев ведем войну не наступательную, а оборонительную». Говорил он потом по поводу письма о значении нашего православного богослужения, его воспитательности, красоте, святости и любви Матери-Церкви. «В храме – говорил он, – в лицах и действиях воспроизводится все домостроительство нашего спасения; а церковные песнопения и молитвы есть дыхание Духа Святаго, беда лишь в том, что они касаются только нашего слуха, а не внутреннего святилища души, потому и не понятны. Церковь для нашей вечно волнующейся жизни – тихая пристань. Христианин без Церкви как рыба без воды, Церковь его родная стихия – жизнь. Как они не понимают духа Церкви! – добавил он о святой Православной Церкви. – Какое несметное число она, как нежная мать, спасла в своих недрах. Видели вы, как и сегодня эта многочисленная толпа пришельцев по благодати Святаго Духа умиротворилась, получила облегчение и укрепилась для борьбы с грехом: отказу здесь никому нет. Меня бодрит и живит богослужение и Причащение Святых Таин. Оно дает мне силы для жизненного пути. Я совершаю литургию ежедневно, если только не нахожусь в пути... О, если бы сектанты и неверующие поняли высоту и красоту христианского идеала и нашего богослужения, забыли бы они свои молитвенные дома и своих лжепастырей, руководителей. Священнослужители в богослужении получают силу и подкрепление для своего служения. Пастырство – великая сила и в настоящее время. Жизнь не худа и теперь. Условия жизни одни и те же, и люди те же, что были раньше, только надо нам трудиться и нести тот же подвиг, какой несли первохристиане. И в далеком будущем жизнь нисколько не изменится. Труженики и деятели всегда возможны и всегда будут всеми приветствуемы. Говорю опять, только нужно трудиться и работать над собой день и ночь. Царство Божие на земле, внутрь нас, а не где-то там, в далеком пространстве солнца и созвездий и неведомых островах». Несколько минут после чтения письма и беседы по поводу его отец Иоанн еще пробыл с нами; он снова угощал нас из приготовленной почитателями трапезы. На столе была одна рюмка. Он налил ее. «Господа, у нас – сказал он, – одна жизненная чаша». Отпив немного, он стал по очереди угощать нас, подливая вино. Некоторым давал отпивать раза два-три. «Кто из вас всех бледнее?» – говорил он, отдавая отпить остатки, и каждому говорил что-нибудь сердечное, ласковое, милое. Разрезал и раздал нам белый хлеб. «Не уморите их голодом», – сделал он наказ нашей хозяйке. Головы иных исчезали в его объятиях, иных он целовал в лоб, в голову. Хорошо было тогда. Стали прощаться. Благословив еще раз, отец Иоанн поспешил к толпе, ждавшей его в следующей же комнате. Поднялась давка и теснота: все теснились к нему, ловили руку для целования, хватались за рясу со слезами и просьбами, раздался треск шкафа... С трудом отец Иоанн пробирался вперед... у него что-то разорвали. За воротами, которые были заперты, раздавались голоса других, поджидавших его. Началась обычная сцена, какая бывает в народе, где находится отец Иоанн. К вечеру отец Иоанн уехал через Петербург в Москву. После трудового дня можно было бы и отдохнуть, но трудовой день для отца Иоанна только что начался.

На другой день утром я оставил своих товарищей спутников и, через Питер и Москву, направился к берегам Волги, домой... Разбрелись по широкой Руси и все паломники, наполнявшие собор. Разошлись с чувством благодарности к Богу за то, что были на общей исповеди у отца Иоанна, причастились из его рук, видели Батюшку. И долго, долго они будут помнить об утешении, полученном в Кронштадте.

Да, много значит повидать подобную личность – истинного последователя Христова хотя раз. О преподобном Антонии Великом говорили современники: «Кто, приходя к нему печальным, не возвращался веселым? Кто, приходя гневным, не переменял гнева на кротость? Кто не умерял скорби сиротства при виде его? Какой монах, утомленный подвигами, не получал бодрость от его наставлений? Какой юноша, увидев святого Антония и послушав его, не отрекался от утех и не начинал любить целомудрие? Сколько дев, имеющих женихов, издали только повидав его, перешли в чин невест Христовых? Когда скончался Антоний, как будто все осиротели, лишились отца...» О преподобном Серафиме Саровском тоже говорили: «Всего более усладительна была его беседа... Речь его была столь действенна, что слушатель получал от нее душевную пользу. Беседы его были исполнены духом смирения, согревали сердце, снимали с очей как бы некоторую завесу, озаряли умы собеседников светом духовного собеседования, приводили их в чувство раскаяния и возбуждали решительную перемену к лучшему, невольно покоряли себе волю и сердце других, разливали мир и тишину... сила слова, осоленного благодатью, непременно производила свое действие... для всех довольно было живой воды, текущей из уст прежнего молчальника, смиренного и убогого старца... Все ощущали его благоприветливую, истинно родственную любовь и ее силу, и потоки слез иногда вырывались у таких людей, которые имели твердое и окаменелое сердце...» (Старчество. С. 82, 83:84).

Вот как благодать Христова действует на доброй почве верующих! Личность духовного вождя народного неотразимо и словом, и своим живым примером действует на восприимчивую почву. По выражению святителя Тихона, монах, выйдя из кельи, возвращается другим. В благоприятном смысле человек другим возвращается из Кронштадта: здесь при свете Слова Божия и силою Духа Божия пастырь на исповеди освещает всю греховную жизнь и зовет властно к другой, святой, безгрешной. Тут же дается у неистощимого источника благодати прощение грехов и радостное ощущение новой жизни... Пророк Исаия, когда почувствовал, как Серафим коснулся горящим углем уст его со словами: Се прикоснуся устнам твоим, и отъимет беззакония твоя и грехи твоя очистит, – на призыв Господа: «Кого пошлю, и кто пойдет?» – бесстрашно и дерзновенно воскликнул: «Вот я, пошли меня» (Ис. 6:7:8).

Могуче овладевает сердцем народа и отец Иоанн, и народ на его зов готов откликнуться: «Вот мы», – и готовы идти за ним, куда он, их пастырь, ни повел бы. Много указывалось и в печати примеров, как побывавшие в Кронштадте изменяли совершенно свою прежнюю, греховную жизнь на деятельную, богоугодную. Живой пример неотразимо, сильнее всякого слова, действует на людей. «Сближайся с праведными – говорит преподобный Исаак, и чрез них приблизишься к Богу. Обращайся с имеющими смирение и научишься их нравам. Ибо если воззрение на таковых полезно, то кольми паче10 учение уст их» (Слово 57). «Идущий по следам святости – говорит святой Григорий Нисский, – может приобщиться сей святости... Как от одной горящей лампады пламя передается и всем прочим светильникам, которые прикасаются к ней, и, несмотря на то, первый свет не уменьшается, хотя чрез сообщение в равной мере уделяется и заимствующим свой свет от него, так и святость сей жизни преемственно распространяется от преуспевшего в оной на приближающихся к нему, ибо истинно пророческое слово, что обращающийся с преподобным, неповинным и избранным и сам делается таковым (Пс.17:26:27)» (т. 5, с. 389).

Из нас, девяти тогдашних гостей отца Иоанна, только двое остались в светском звании, а семь человек вышли на пастырское делание; из них теперь – двое, отец М. и В.М., епископы, двое архимандритов на видном посту и трое священники. Хотя, может быть, нам суждены благие порывы, а совершить ничего не дано, но мы вышли все-таки на делание по зову пастыря отца Иоанна, с его благословения, побуждаемые его словом и примером.

He говори, что дни былые

Светлей и чище оттого,

Что там Христос дела святые

Творил – и видели впервые

Там Жизнодавца своего...

Он здесь – Христос!

Он между нами,

Он в добром сердце и очах,

Когда правдивыми устами

Ты убеждаешь со слезами

О вечной правде в небесах.

Глава II

Вторая поездка в 1895 году и третья в 1902 году

...судьбы Твоя бездна многа.

Пс.35:7

Кончая курс в Духовной семинарии, я не мог даже представить себя в сане священника. У меня не лежало сердце к нему оттого ли, что семинарская наука не дала мне живого примера, или потому, что я сам не мог еще разобраться в себе. Я содрогался от мысли, что, если не поступлю в Академию, мне придется вступить в жизнь и занять какое-нибудь место в ней. Неясно представлялось мне будущее служение сначала и здесь – во время пребывания в Академии: рясу надевать не хотелось. Но съездил я в Кронштадт, увидел, как достойный пастырь действует среди нашей мятущейся жизни, и в моих убеждениях и стремлениях начался поворот на сторону священнического сана; этому же способствовали пребывание в стенах Лавры Преподобного, лекции по пастырскому богословию, занятия и беседы с товарищами.

В 1894 году к окончанию курса, пред смертью своего отца, я у него – умирающего испрашиваю совета и благословения на это звание, то есть на принятие сана священника...

Дня за три пред окончанием выпускных экзаменов в 1895 году снова неожиданно я надумал с другими, под водительством того же отца M., ехать в Кронштадт принять благословение от отца Иоанна.

2 июня в Кронштадт нас прибыло 9 человек, а накануне опередило нас человек 8 с отцом M.; все мы остановились в Доме трудолюбия. Оказалось, что прежде прибывших отец Иоанн в этот день причащал и побеседовал с ними часа полтора. В своей беседе он, между прочим, сказал: «Советую вам, друзья, принимать сан священства: много хотя искушений и скорби священнику в служении, но много за то утешения». Эти слова отвечали цели моего приезда – принять благословение на служение священника. Назавтра, 3 июня (суббота), назначена была общая исповедь (она введена, должно быть, отцом Иоанном в 1887 или 1888 году). Утром мы чуть-чуть к шести часам поспели к утрени. Отец Иоанн несколько опередил нас. С вопросом: «Вновь прибывший, или старый?» (из прежде бывших нас было трое) отец Иоанн здоровался братски с нами и любезно благодарил за приезд. Началась утреня. Канон, конечно, как и всегда, он читал сам одушевленно, с умилением. Я по-прежнему стоял в алтаре, и не хотелось мне глаз сводить с отца Иоанна – так дороги для меня стали его черты, и так много в них одухотворенности! Он весь уходил снова в молитву, снова беседовал с незримым миром, внутренний огонь ощущался и проявлялся в его то умиленном, то скорбном взоре, то в порывистых движениях, в самом чтении и возгласах и в его пламенной молитве, проявляемый молитвенными вздохами и внутренними слезами. И снова скажу: как легко молиться с ним, окрыляет он молитву и других молящихся...

Андреевский собор был полон, то есть было от 4 до 5 тысяч человек. За проскомидией приготовлено было три Агнца, в три потира вылито было 7 бутылок вина. Началась литургия. Отец Иоанн весь уходит в молитву. «Единородный Сыне...» – запели на клиросе, отец Иоанн порывисто берет с престола крест, умиленно-восторженно шепчет молитву и при словах: «Распныйся за ны...» – несколько раз лобызает крест. Он молится настойчиво, порывисто, не просит, а требует, иногда склоняет свое чело на престол, как бы в оцепенении. После Великого входа, во время коего, исходя из алтаря, отец Иоанн произносит: «Его же изведоша вон из града и распяша», – он следует по стопам Спасителя в Гефсиманию, на Голгофу и в Сионскую горницу, следует и припадает к Его ногам своею любовью, скорбит с Ним и молит за всю немощную братию. Чувствуется, что пастырь всем существом своим осязательно ощущает присутствие Его Самого, Агнца – Господа. Покаянная скорбь за грехи человека сменяется после освящения Святых Даров любовью и радостью о Жертве. Скорбные слезы пастыря борются и побеждаются радостным восторгом о победе над грехом и смертью. И лицо его просветляется любовью, миром и спокойствием. Некоторые выражения он вполголоса повторяет. «Днесь Владыка твари и Господь славы на кресте пригвождается...» – слышится, читает он для усиления религиозного чувства. «Вся терпит мене ради, мене ради осужденного...» Сказав возглас, он в тот же почти тон продолжает песнопение клироса... «Победную песнь... глаголюще: Свят, Свят, Свят Господь»... И молящиеся в великие моменты литургии охватываются ужасом, их душа касается страшной Жертвы, душою своею они чувствуют всю важность происходящего и переживаемого пастырем и ими. Ведь их сердце влагается в эту молитву, объединяемую Главою – Предлежащим Агнцем. «Во время «Тебе поем», – пишет отец Иоанн, – вся церковь, все предстоящие в храме должны молиться со священнодействующими, чтобы Отец Небесный ниспослал Духа Своего Святаго на нас и на предлежащие Дары, и читать про себя молитву: Господи, иже Пресвятаго Твоего Духа. В это время ни одна душа не должна оставаться хладною, но всякая душа должна быть воспламенена любовью к Богу... ибо в эту минуту совершается страшное Животворящее Таинство – претворение Духом Божиим хлеба и вина в Пречистое Тело и Кровь Христовы, и на престоле является Бог во плоти» (т. 6, с. 84). «Семя свято – стояние мира (Ис.6:13). Вот это святое семя, которым стоит мир грешный, – думаю я во время литургии, взирая на Пречистое Тело и Животворящую Кровь Христовы. – Вот кем я, грешный, еще стою и не пал окончательно».

После литургии общая исповедь. Впечатление от нее опять неописуемо. Содержание ее то же, что и прежде, то есть чтение и объяснение покаянных молитв, но значительно короче. Пастырь чувствует, когда он своим словом смягчит грубое, нераскаянное сердце и когда можно допустить к Святым Таинствам. Опять он огненным словом жег сердца предстоящих, опять гул сокрушения и раскаяния прерывал и отвечал на его слова, и он призывал к тишине. Особенно, конечно, неописуем важный момент общего раскаяния, сокрушения и рыдания пред разрешительной молитвой. Душа распахнулась, и все затаенное на дне души всплыло наружу в воплях слезного покаяния. Почувствовал каждый, как далек он от своего Первообраза, как он нечист и безобразен душою от множества прегрешений и как хорошо бы освободиться от этого бремени и ближе встать к Нему – Святейшему Существу.

О нас скорбит по любви Сам Господь, нас ради Распятый, и Его пастырь за нас молится и проливает слезы. Простит Он нас, как блудного сына, мытаря, разбойника, блудницу... И раскрываются раны сердечные – грехи ведения и неведения. И стоящий на виду у всех пастырь отец Иоанн, ходатай, объединяющий всех в молитве и принимающий как бы на себя грехи душ сокрушенных, сам возносит за них слезную молитву и умиленный взор туда, откуда нисходит прощение грешникам, то есть к Престолу Любви и Правды Божией.

Прочтена разрешительная молитва, и дано отпущение грехов; стали приступать к Святому Причащению... По причащении некоторых больных на дому отец Иоанн зашел в наш номер. Благословив нашу трапезу, подписал карточки, высказывал особенное благожелание новым кандидатам, только что окончившим курс. Как и прежде, юнцы студенты радовались отеческой ласке отца Иоанна. О чем говорили, спрашивали, не помню; помню только, что хорошо было сидеть и беседовать с отцом Иоанном. Закусив немного с нами, отец Иоанн пригласил нас назавтра к духовной трапезе, то есть еще причаститься, и вскоре оставил нас.

На другой день, 4 июня служил он утреню и раннюю литургию в приделе; мы снова были свидетелями молитвы отца Иоанна, и он удостоил нас Причащения Пречистых Таин во второй раз11.

После литургии он по нашей просьбе отслужил нам напутственный молебен. Часов в одиннадцать заехал в ту же фотографию и снялся с нами. Опять мы были в сердечной теплой атмосфере в присутствии Батюшки. Нас снялось 16 человек; я имел счастье и в этой второй группе сесть рядом с ним, хотя и ошую.

Когда провожали отца Иоанна, то на одной из площадок лестницы я попросил у отца Иоанна благословения на принятие сана священства. «Бог благословит», – сказал он, благословляя меня. Тут же на лестнице и еще кто-то из нас испросил благословения на тот же путь... He имею сведений о всех лицах этой группы, но знаю, есть и из них принявшие монашество и священство...

«И слава Богу! – говорит отец Иоанн. – Пастыри ныне горячо взялись за свое святое дело пастырства, возбуждаемые и поощряемые своими архипастырями... Ныне шаткое, мятежное, бурное время. Сектанты и раскольники усердно сеют плевелы ложных учений в народе, стараясь отторгнуть от Церкви простодушный народ, но благодать Божия сильнее вражьих козней, ибо: больше Tom, Который в нас, то есть Господь, нежели тот, который в мире, то есть дух лести и злобы (1Ин.4:4), Господь положит вся враги Своя под ногами Своими (1Кор.15:25). А мы будем Ему усердными споспешниками, как говорит апостол: Богу бо есмы споспешники» (1Кор.3:9). (Слово на 19 октября 1899 года.)

Прошло семь лет. За это время слухи об отце Иоанне и слава его росли. В 1894 году путешествие его по Волге было как бы триумфальным шествием; в том же 1894 году он побывал в Крыму. He раз он бывал на родине – в Суре Архангельской губернии, бывал и в Астрахани. В 1901 году отец Иоанн побывал в Киеве. <...>

За истекший семилетний период исполнено мое желание и намерение о принятии сана священства. Воле Божией угодно было указать мне место служения вдали от родины. Воля Божия, по словам святителя Затворника Феофана, складывает обстоятельства жизни так, что остается только как бы скатиться под гору; так и меня обстоятельства и сердце повлекли в даль неведомую. Из нового места своего служения мысль моя часто уносилась в Кронштадт. Много раз приходилось писать мне к отцу Иоанну в Кронштадт, просить его молитвы за болящих и недугующих. Получал я иногда и извещения от Ш., что отец Иоанн в то или другое время молился. У меня как неопытного пастыря поднимались недоумения, и я обращался с ними к отцу Иоанну. Удостоил он меня раз ответным письмом от 28 марта 1901 года... Обрадовал несказанно, прислав в 1900 году полное собрание своих сочинений с подписью: «На братскую память». В его дневнике нашел я разрешение многих и многих недоуменных вопросов пастырской деятельности. Но драгоценнее для меня и выше другого подарка не могло быть, как полученная от него в день нового, 1901 года епитрахиль, им ношенная и для меня, конечно, бесценная. Летом 1902 года у меня снова явилась мысль побывать у Батюшки. Пишу в Кронштадт. 16 августа, вечером получаю телеграмму: «Дорогой батюшка, рад вас видеть в Кронштадте – добро пожаловать. П.Ш.» Пятого сентября я снова увидел отца Иоанна пред утреней в том же алтаре Андреевского собора, вместе с другими поздоровался с ним. Постарел он за последние семь лет, но по-прежнему бодрый и быстрый в движениях.

Литургию служить он уехал в Петербург на какое-то подворье. На другой день, 6 сентября назначена была общая исповедь. Утреня состояла из чтения и пения канона; читал отец Иоанн, сказав предварительно громко: «Покаянный канон!» Во время пения великого славословия мы, священнослужители, большей частью приезжие священники, прочитали входную молитву. Кроме отца Иоанна, нас было двенадцать человек. Все приезжие священнослужители пропускаются в алтарь и всегда могут сослужить отцу Иоанну; много их бывает особенно за последнее время. В первый раз я видел отца Иоанна в митре. Хорошо она идет к нему. Сам он вынул четыре Агнца, в четыре больших потира влито было до пятнадцати бутылок вина... Дав благословение диакону начать литургию, отец Иоанн нам, уже облачившимся и стоящим около престола, сказал пред первым возгласом: «Благословите, отцы святии, совершить мироспасительную Божественную литургию».

И я сослужил отцу Иоанну у Престола Божия, и снова я видел и чувствовал, как велика скорбь и любовь пастыря, как всеобъемлюща, горяча и дерзновенна его молитва пред Верховным Первосвященником, Который приходит заклатися и датися в снедь верным. «Приимите, ядите, сие (показывая на все четыре Агнца) есть Тело Мое... сие есть Кровь Моя», – произнес он, вполуоборот стоя к престолу и народу. И сейчас как бы представляется мне воодушевленное лицо его, голос непоколебимой веры и самый жест его. На общей исповеди отец Иоанн сказал и стал объяснять текст писания: Что есть человек яко помниши его (Евр.2:6). Он говорил о величии человека сравнительно с другими бездушными тварями, так как человек один создан по образу и подобию Божию. Но человек согрешил, прогневал Бога, отпал от Бога, преступив заповедь. Господь для спасения человека сошел на землю, пострадал за человека, пролил кровь. Но мы, купленные и искупленные, помним ли свое звание? Нет, мы своими грехами снова и снова гневим Бога... Есть средство нам приблизиться к Богу – очиститься, покаяться... Это слово так и осталось как бы не конченным: поднялся народный гул, и отец Иоанн оставил слово и ушел в алтарь... Покаянную молитву и пред Причащением громогласно и с чувством прочитал отец ключарь, и она вызвала слезы и вопли особенно при упоминании грехов: «Кий грех не сотворих; кое зло не вообразих в души моей; уже бо делы содеях; блуд, прелюбодейство, гордость, кичение, укорение, хулу, празднословие, смех, пиянство, гортанобесие, объядение, ненависть, зависть, сребролюбие, любостяжание, лихоимство, самолюбие, славолюбие, хищение, неправду, злоприобретение, оклеветание, беззаконие».

Отец Иоанн был в приделе, молился, укрепленный молитвою, снова вышел, прочитал псалом 31. «Блажени, коим оставлены беззакония и отпущены грехи... я сказал: раскрою мое беззаконие Господу, и Ты оставил нечестие сердца моего... Радость моя, избавь меня от обышедших меня. He будьте как конь и лошак, которого силою узды заставляют идти... Сами добровольно приближайтесь к Господу». В объяснение этих стихов отец Иоанн говорил о счастливом состоянии людей безгрешных, о значении Таинства исповеди, где прощаются Господом грехи и беззакония наши. К открытию грехов – к исповеди он и призывал предстоящих. После слов его: «Кайтесь, кайтесь», – поднялся общий покаянный вопль; затем было общее разрешение, и я с чувством сокрушения подклонил голову под епитрахиль, которую Батюшка перелагал с одной головы на другую близ стоявших. Литургия кончилась часам к десяти; более двух часов причащал народную толпу отец Иоанн. Уставать стал он более. В то время как Святой Потир наполняли Святыми Дарами или переменяли, он укреплялся молитвою: подойдет к престолу, станет на коленях, преклонив голову на престол, и так молится несколько времени. Давка была сильная. Приносили для причащения на руках калек и разных больных. Их вне очереди пропускали или переносили за первую деревянную решетку к амвону и подводили ко Святой Чаше. Лица у иных были исхудалые, бледные, изнуренные скорбью и болезнью, но и в их умиленных взорах святилась вера в животворность Святых Таин и загорался луч надежды на облегчение.

После литургии зашел отец Иоанн и ко мне в номер. Немного, недолго он говорил со мною. Еще дорогой я, чтобы не забыть, о чем спросить, кое-что записал на листочке бумаги, но в данное время большая часть из этих вопросов показалась лишними. Главное-то состояло в том, чтобы повидать отца Иоанна и поблагодарить его за молитву... В тот же день побывал я с визитом у П. О. Я., человека, близкого к отцу Иоанну. Он благоговеет пред Батюшкой. Предметом разговора был, конечно, отец Иоанн. Много, говорил, между прочим, П. О., пришлось отцу Иоанну потерпеть оскорблений и насмешек от лиц, окружавших его; низшим членам причта и то он кланялся, прося прощения. Много, должно быть, повлияла на отца Иоанна серьезная опасная болезнь: он семь недель тяжко болел, и не думали, что он встанет. После болезни он с большей ревностью стал служить поднявшему его с одра болезни Господу. Когда, изнуренный болезнью, он пришел в первый раз в собор, то пригласил всех к молитве: «Братие и сестры, помолимся вместе со мною Господу...» При служении этого молебна было одно знаменательное видение одной женщине, о чем она поведала отцу Иоанну и что знают многие сопричастные и близкие лица. Это видение изображено было потом художником на картине.

Приходил как-то сюда, рассказывал П. О., какой-то босоногий, убогий странник; разговаривая с другими, вдруг он среди разговора поднялся и поспешно, как бы на какой зов, пошел; пошел прямо навстречу отцу Иоанну. Они встретились как будто лица родные и давно знакомые друг другу, хотя ранее и не встречались. Этому страннику отец Иоанн сказал: «Господь открыл мне сердца людей и дал книгу скорби».

На следующий день я испросил у Батюшки позволение служить с ним литургию в Петербурге, куда он хотел отправиться. Заранее забрался я на пароход «Любезный», который возит его в Петербург.

Пароход очень маленький, нас со служащими парохода было человек десять. Утро было прохладное, и ветер сильный и холодный, качка на пароходе сильная. Одна боязливая дама страшно боялась качки и волн набегавших, но я чувствовал как бы задор: мой дух поднимала мысль, что плыву с верным учеником Христа,

Того Христа, Который укрощал словом бурю и обещал пребывать с учениками. Отец Иоанн почти все время был наверху; холод он любит; лишь на 10–15 минут он спустился в каюту, чтобы отдохнуть. В домовой церкви 1-го Реального училища, где служил отец Иоанн, народу было немного, так что служение здесь для него было как бы отдыхом... И причастники были. Поучение отец Иоанн говорил на дневное Апостольское чтение: Тако нас да непщует человек, яко слуг Христовых и строителей таин Божиих (1Кор.4:1). В объяснение он говорил о великом значении пастырского звания и служения. Говорил о том, что пасомые должны почитать своих пастырей, особенно трудящихся в слове, если даже они и не достойны. Благодать подается и чрез недостойных пастырей. Если же пастыри нерадиво несут свое служение, то они ведь сами за это несут наказание; наказанием для них служит и самая худая молва о них...

И 8 сентября, на праздник Рождества Богородицы, раннюю литургию я сослужил отцу Иоанну в приделе Преображения Господня.

Удалось мне и еще видеть отца Иоанна и поговорить с ним. После литургии он приехал служить молебен и причастить больного в ту же самую фотографию Ш., где мы снимались и встречались ранее. Я встретил отца Иоанна на лестнице и напомнил ему с благодарностью, что здесь на этой лестнице принял у него благословение на принятие сана священства. «Надо благодарить Бога, а не меня», – сказал он мне.

Истинно родственная, любвеобильная душа отца Иоанна, приветливая ласка в беседе и во всем обращении охватили меня. Я пришел в редкостно восторженное состояние, я как бы весь растаял. Казалось, что нет человека, более близкого мне, как он; ему открыта моя душа, и я в настоящую минуту, согретый его любовью, от полноты восторга готов был на какой угодно подвиг, готов был обнять и других своею любовью. Редкая, светлая, восторженная минута в моей жизни!

Господи! Хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи – говорил когда-то, неведый, еже глаголаше, апостол Петр, ощутив радость фаворского сияния (Мк.9:5:6); и для меня радость от ощущения любвеобильной души и близости уважаемого пастыря была необыкновенная, чрезвычайная, и желал бы я долее находиться в подобном сообществе: добро здесь быти... Приведен был мною сюда неожиданно встреченный в соборе товарищ по Академии M. В. Г.; он явился к отцу Иоанну взять благословение на принятие священства без вступления в брак, и это благословение им было здесь получено. Проводили Батюшку, он поехал на свое неутомимое делание до вечера, или даже до глубокой ночи. В 12 часов я был на пристани и пароходе. 27 сентября я прибыл в свой город и стучался в дверь своего дома.

Приведет ли Господь еще видеть батюшку отца Иоанна? Ему теперь 74 года, приближается 50-летний юбилей его священнослужения – 12 декабря 1905 года. Да приложит ему Господь дни на дни для блага России.

Итак, три раза волна жизни уносила меня на остров Котлин, и три раза я побывал у отца Иоанна. Все три поездки состоялись для меня совершенно как-то неожиданно. В первый раз я был в Кронштадте как гость и с тревожным вопросом: куда идти, куда стремиться, где силы юные пытать? Во второй раз я, уже избрав путь жизни, просил от пастыря благословения на путь пастырский; а в третий раз я сослужил ему, предстоял вместе с ним у Престола Божия. Так жизненный путь был избран, и я начал идти по нему. Уяснилась мне задача моей жизни, знаю, что требует от меня служение пастыря, которое так высоко рисуется отцом Иоанном в дневнике, им самим высоко поставлено и осуществлено в его жизни.

He вы Меня избрали, а Я вас избрал, – сказал Пастыреначальник Господь (Ин.15:16). Как пророк Иона, и я, может быть, бежал бы в Фарсис от лица Господня, но Господь меня, немощного, призвал чрез достойного пастыря на тот самый путь, коим он идет, на то же великое пастырское служение. Целую всеблагую Десницу Божию...

«Петр! когда ты был юн, то препоясывался сам и ходил, куда хотел, а когда состареешься, то другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь» (Ин.21:18). Отдаюсь и я на святую волю Божию, которая приводила меня в Кронштадт и указала жизненный путь. «Да будет воля Твоя – якоже хощеши устрой о мне вещь...»

Священник М. Паозерский. Впечатления первого сослужения отцу Иоанну Сергиеву (Кронштадтскому) на Божественной литургии

До сих пор мне не случалось видеть вблизи досточтимого отца Иоанна Сергиева (Кронштадтского). Я встречал его несколько раз в Петербурге, но встречи эти были так неожиданны и мимолетны, что я даже хорошенько не рассмотрел его лица. Поэтому я с большим удовольствием принял приглашение причта села Путилова Шлиссельбургского уезда соучаствовать в совершении Божественной литургии отцом Иоанном 27 мая сего года (1897 г. – Ред).

Признаюсь, я принял это приглашение не столько из желания разделить животворящую Трапезу страшных Христовых Таин с великим молитвенником, сколько из простого, мелкого любопытства. Каюсь, я был отчасти предубежден против него: все эти нелепые рассказы богомолок; безграмотные и бессмысленные молитвы, распространяемые от имени его; эксплуатация невежественной массы некоторыми из окружающих его лиц, всё это мало говорило моему сердцу и критически настроенному уму. Правда, я боялся осудить Божия избранника, но не в силах был открыть ему и сердце свое и говорил, как древний Фома: «Доколе не увижу – не иму веры».

С такими чувствами поехал я в назначенный день и в Путилово.

Я приехал к началу шестопсалмия. Отец Иоанн был уже в церкви и молился у жертвенника в главном приделе. Мне пришлось стать на правой стороне алтаря, и чтимый всей Россией пастырь был у меня пред глазами. Я жадно устремил на него взоры.

В общем – похож на всюду распространенные портреты, но есть какая-то и разница. В чем именно – за дальностью не различить. Первое впечатление не в пользу его: движения нервные, порывистые; руки то сложит на груди, то быстро-быстро трет одну о другую; голову то опустит на грудь, то закинет назад, то склоняет попеременно на правый и левый бок; крестится скоро, но редко, зато часто-часто кланяется. Вообще производит впечатление человека, находящегося в крайнем нервном возбуждении.

«Что это: юродство или религиозный экстаз? – думалось мне. – Как узнать?» И боязнь уйти и ныне неудовлетворенным защемила сердце.

В таком настроении оставался я до конца кафизм. Но вот приблизилось время канона, и, скромно поклонившись служащему священнику, отец Иоанн направился на солею для чтения его.

И этот смиренный поклон, поклон светильника Церкви простому сельскому иерею, отданный не с пренебрежением, а почтительно, как равному о Христе собрату, впервые задел в моем сердце какую-то новую, сочувственную струнку.

Раздалось чтение отца Иоанна. Голос резкий, своеобразный, но не скажу, чтобы неприятный. Чтение не выразительное, даже не музыкальное, но подкупает своею прочувствованностью. Вот он читает: «... священницы воспойте, людие превозносите во вся веки», и чувствуешь, что он и сам в это время поет Господа «внутренними своими» и хочет, страстно хочет, чтобы и все люди превозносили Его во вся веки.

Утреня кончилась. Во время первого часа начинаем облачаться к литургии. Мое облачение как раз рядом с отцом Иоанном. Наконец-то я рассмотрю вблизи этого замечательного человека!

Лицо чистое, с легким румянцем, небольшая проседь в бороде, все это хорошо знакомо по портретам. Но в чем же это неуловимое отличие оригинала? Ах, да! В глазах. Глаза тусклые, с красными веками и белками, какие бывают обыкновенно у людей много плачущих или мало спящих.

И эти потускневшие от слез и молитвенных бдений глаза вызывают во мне новую нотку симпатии к этому великому труднику и молитвеннику Русской земли.

Но вот, облачившись во все священные одежды, отец Иоанн резким движением отбрасывает пояс...

И вновь забурлил мой скептический ум: «Что это: оригинальничанье? Пренебреженье церковным уставом? Бесчинное самовольство? Где же тут добрый пример нам, младенцам в христианской жизни?»

Во время чтения часов к отцу Иоанну подошел местный настоятель и просил его сказать что-либо в назидание народу. Как-то по-детски ухватился отец Иоанн за ризу подошедшего и, любовно заглядывая ему в лицо, стал расспрашивать о наиболее распространенных в народе недостатках.

И этот наивный детский жест, эта любовная улыбка снова растворили мое сердце и так повлекли к уважаемому пастырю, что я не удержался, в свою очередь подошел к нему и просил изредка поминать меня в своих молитвах. «Рад, рад, рад, – отвечал отец Иоанн все с тою же любовною улыбкой: – Как ваше имя?» Я сказал и, поклонившись, отошел.

Началась Божественная литургия. Своим резким голосом, нервной торопливостью, угловатостью и порывистостью манер отец Иоанн не дает того художественного наслаждения, какое испытываешь, например, при служении нашего Архипастыря, где все величаво, плавно, размеренно; но тем не менее как-то чувствуешь, что этот торопливый, порывистый иерей не отправляет только службу, не исполняет известный ритуал, а действительно священнодействует, приносит жертву Богу.

В начале службы отец Иоанн казался довольно рассеянным: подивился вслух тяжести напрестольного креста, причем поднял его и поцеловал крепко, звучно, как целуют особенно любимых лиц; потом попросил открыть и закрыть окно; несколько раз зевнул, характерно крестя рот левою рукою.

«Человек подобострастен нам», – мелькнуло у меня в голове.

Но вот великий молитвенник все чаще и чаще стал кланяться своим характерным поклоном без крестного знамения, все чаще и чаще закрывать глаза. «Сосредоточивается», – подумал я.

И вдруг он опустился к подножию престола и, сложив руки на краю его, приник к ним головой. Как раз в это время запели Херувимскую песнь. Что-то строгое, почти суровое разлилось по лицу его, и я, как в книге, читал на нем: «Никтоже достоин от связавшихся плотскими похотьми и сластьми приходити, или приближитися, или служити Тебе, Царю славы: еже бо служити Тебе, велико и страшно и самем небесным силам...»

И мне страстно, неудержимо захотелось так же вот пасть пред Престолом Всевышнего и плакать, плакать, плакать и «о своих гресех и о людских неведениях». Последние преграды сомнения рухнули, и двери сердца моего широко растворились, чтобы принять в себя этого необыкновенного человека.

Служба шла своим чередом. Отец Иоанн стоял, все еще держа глаза закрытыми. Он весь ушел в себя; мысленно читал не только тайные молитвы литургии, но даже и возгласы, из коих вслух произносил лишь последние слова. Приближалось время пресуществления Святых Даров. Полуоборотясь к народу и указывая на предлежащие хлеб и вино, отец Иоанн взывал: «Приимите, ядите... пийте от нея вси...» Голос его усилился, стал властным, настойчивым. Он звал, он требовал, чтобы все, все без изъятия, шли вкусить от Источника бессмертия.

«Вси, вси насладитеся», – вспомнились мне слова пасхального поучения Златоуста «Телец упитан».

Почтив земным поклоном пресуществившиеся в Тело и Кровь Христову предлежащие Дары, отец Иоанн облокотился правою рукою на престол и, прикрыв глаза ладонью, долго-долго стоял так. Видно было, что он припоминает всех, просивших молитв его, и поминает их.

Запели задостойник Вознесению. «О Божественнаго, о любезнаго, о сладчайшаго Твоего гласа! С нами бо неложно обещался еси быти до скончания века, Христе!» – воскликнул вдруг отец Иоанн, как бы напоминая нам, что «Вознесшийся от земли на небо» все же с нами есть «до скончания века».

Как только отец Иоанн приобщился Святых Таин, тотчас же начали читать благодарственные молитвы. И надо было видеть, какая радость разлилась по лицу его при первых же словах. Видно было, что он не устами только, но и сердцем взывает вместе с чтецом: «Благодарю Тя, Господи Боже мой, яко не отринул мя еси, грешного, но общника мя быти святынь Твоих сподобил еси».

Обедня кончилась. В теплых словах поблагодарил нас досточтимый Батюшка за сослужение ему, «за помощь в строительстве Божественных Таин» и куда-то скрылся.

– Где же Батюшка? – спросил я.

– Батюшка очень утомился и должен был переменить белье, – отвечал мне один из его спутников, завязывая в платок рубашку отца Иоанна.

Вид этой рубашки, словно вынутой из воды, лучше всяких слов объяснил мне причину того незначительного отступления от церковного устава, которое допустил отец Иоанн при своем облачении.

«Дань человеческой немощи», – подумал я, и в сердце моем не только не стало места осуждению, но нашлось и слово оправдания, и я вспомнил слова апостола: Никто же плоть свою когда возненавиде, но питает и греет ю (Еф.5:29).

...Веселый, довольный, с успокоенной душою возвращался я домой. Я рад был, что сомнения мои рассеялись и что отныне я смело и с убеждением могу каждому сказать об отце Иоанне: «Воистину – это великий человек словом и делом пред Богом и всеми людьми».

Протоиерей Cт. О-в. Богослужение в Кронштадте (1903 г.)

4 августа в два часа дня небольшой пароход привез меня на остров Котлин, отделенный от Петербурга 45-верстным водным расстоянием. Этот островок почти весь занят портовым городом Кронштадтом, вмещающим в себе около 60 тысяч разноплеменного населения. По красоте и благоустройству Кронштадт уступит далеко не всем губернским городам центральной России. Но храмов в городе поразительно мало. Если не считать латинского костела и лютеранской кирки, то только один храм Андреевский привлечет внимание пришельца. Соборы военно-сухопутного и военно-морского ведомства мало приметны. Остальные православные церкви – домовые.

Севши в дилижанс, я сказал кучеру, что слезу у Дома трудолюбия. Но близ Андреевского собора в дилижанс вошла расторопная женщина, окинула глазами ехавших и оживленно сказала:

– Вы к дорогому Батюшке, к отцу Иоанну; я вас устрою, я знаю, где он будет завтра служить; он у нас каждый день бывает.

Это была содержательница каких-то плохеньких номеров. Кучеру она приказала ехать к ней, но я твердо сказал ему, что слезу только у Дома трудолюбия.

Раскаиваться в своем упрямстве мне не пришлось. Дом трудолюбия и тамошние помещения для приезжих производят впечатление простоты, соединенной с чистотой, и отличаются полным отсутствием той буржуазной обстановки, которая прискучивает в городских гостиницах. Поместившись в небольшом номере, я почувствовал себя лучше, чем дома, и без всякой видимой причины пришел в радостно-умиленное настроение. Хотя отец Иоанн еще не приезжал из Петербурга, но он уже был моим хозяином. Все здесь о нем говорило: и этот дом, построенный его почитателями, и печатные предупреждения, чтобы приезжающие не встречали отца Иоанна на крыльцах и в коридорах, а ожидали в своем помещении, и склад сочинений почтенного пастыря, и прислуга дома, радушная и простая, ходящая даже в крестьянском костюме, и вывешенные на стенах запрещения курить где бы то ни было в доме, лампады пред иконами в номерах, зал для общих молебнов, украшенный иконами и живописью наподобие храма, вазы для водоосвящения, стоящие в каждом номере на особом столике, олеография, изображающая убогую хижину, в которой родился отец Иоанн, и самого отца Иоанна с автографом: Каждый должен разуметь нас, как служителей Христовых и домостроителей таин Божиих (1Кор.4:1). Это и многое другое заставляло чувствовать чрезвычайную духовную близость доброго пастыря. Признаюсь, блаженное состояние этого дня уже не повторилось на следующий день, когда я в течение нескольких часов находился в непосредственной близости к отцу Иоанну.

В пять часов я пришел в Андреевский собор на вечерню. Служил один из сослуживцев отца Иоанна, иерей, еще молодой, но уже поседевший после вынесенной им болезни. Богомольцев было не больше 200, и народ, заметно, пришлый. После вечерни были отслужены молебны и началась исповедь. Во время исповеди я осмотрел храм. Он не так велик, как сообщается в описаниях, и едва ли может вместить более 5000 богомольцев. Трапезная часть храма имеет два ряда очень частых колонн, на которых держатся своды трапезы. Есть поместительные хоры. В трех рядом стоящих алтарях обращают внимание наблюдателя окошечки над алтарями, сделанные в зените сводов по одному над каждый алтарем, – среднее треугольной формы, а боковые кругловатые. Заслуживают упоминания висящие в алтарях небольшие люстры и новые серебряные облачения престолов, без сомнения, очень дорогие. К слову сказать, не все находят металлические облачения удобными для престолов и жертвенников. От таких облачений веет, говорят, холодом... На аналое у среднего престола лежит служебник отца Иоанна с ликом Спасителя на верхней крышке и собственноручною надписью владельца. Солея отделяется от храма обыкновенной высоты чугунными решетками. Ho по окончании вечерни служители храма стали придвигать к этим чугунным решеткам массивные и высокие деревянные на колесиках; эти решетки запирались по частям замками. He трудно было догадаться о назначении этих преград. Известно, например, что за литургией в Харьковском соборе, совершенной отцом Иоанном 15 июля 1890 года, народ занял всю солею, вытеснил певчих с клиросов в алтарь и стоял плотной стеной у Царских врат; «выходы» совершались уже в алтаре около престола. Была, по выражению очевидца, не обедня, а беда.

При выходе моем некоторые богомольцы спрашивали у меня советов относительно исповеди и приобщения. Красивый и хорошо одетый юноша спросил меня: можно ли ему будет завтра приобщиться, приобщившемуся два дня назад. «Жду отца Иоанна, – добавил юноша, – чтобы получить от него окончательное благословение на поступление в монастырь». Чувствовалось при беседах с посетителями Кронштадта, что они привлечены сюда не любопытством и не исканием знамений, а запросами души и пробудившейся совести. Напрашивался сам собою грустный вывод, что эти духовные потребности не находят удовлетворения на месте жительства паломников. «Ключи разумения» там остаются бездейственны по недостатку внимания и любви. Но может ли один пастырь, хотя бы такой одаренный, как отец Иоанн Сергиев, осветить сгустившийся над русскими душами мрак и насытить этот великий душевный голод? He уходят ли и от него тысячи паломников непросветленными и голодными? Без сомнения, отец Иоанн только с малою частью паломников может прийти в личное общение, но любящим сердцем он чувствует нужды всех богомольцев Андреевского собора и горячо ходатайствует о них в великом евхаристическом служении...

Проходя по соборной улице в 8-м часу вечера, я видел у крылец и ворот группы беседующих горожан и паломников. Вдруг этот народ ринулся навстречу ехавшей с петербургской стороны коляске, везшей отца Иоанна. Коляска быстро неслась испуганною лошадью, а народ стекался к ней и с боков и спереди, хватался и за крылья, и за задок, тщетно пытаясь прикоснуться к отцу Иоанну. При приближении коляски к присаднику дома отца Иоанна быстро растворились ворота присадника, пропустили коляску и тут же замкнулись.

Подобное же зрелище я увидел, когда шел к утрене на следующий день. На паперти собора ожидала Батюшку большая толпа народа. Но пред его коляской распахнулись ворота церковной ограды и вновь замкнулись, чтобы не впускать народ. Отец Иоанн прошел алтарною дверью. Несмотря на эти предосторожности, в алтарь проникло десятка полтора богомольцев, в числе которых были люди мундирные и воспитанники светских учебных заведений.

Утреню совершал не отец Иоанн, а другой иерей соборный. Отец Иоанн по обычаю читал канон (Преображению). Способ чтения отцом Иоанном канона уже неоднократно описывался с некоторым даже преувеличением производимого его чтением впечатления. Чтение его прочувствованное, сознательное, но не вполне ясное, за выключением отдельных речений. Впечатление же на богомольцев производится не столько содержанием канона, сколько личностью и голосом пастыря. Во время утрени отец Иоанн имел вид порывистый и озабоченный, выходил в боковой алтарь (служба была в среднем), читал записки, исповедовал. Но много осталось неисповеданных богомольцев, и они очень волновались. Вынимание заздравных и заупокойных частиц начато было сослуживцем отца Иоанна ранее проскомидии, во время шестопсалмия, и это было необходимо по причине большого количества просфор. Проскомидию совершать отец Иоанн стал сам после утрени. Пред проскомидией он был очень доступен и приветливо здоровался с прибывшими в собор, еще не знакомыми священниками, расспрашивал их о службе, об архиереях. При этих разговорах обнаружено было, что слух у отца Иоанна значительно притупился, чего он не скрывает и сам.

Но быстрое чтение отцом Иоанном записочек и поминаний показывало, что зрение у старца-пастыря еще очень хорошее. Записок этих было так много, что читать их отцу Иоанну помогали и другие священнослужители. Непрочтенные во время проскомидии записки и поминания во время сугубой ектеньи дочитывались о живых, а во время заупокойной – о умерших также священнослужителями про себя. Встречавшиеся иностранные имена (Ричард, Эдуард, Виктория) показывали, что в православном храме города Кронштадта молитвенной помощи себе и умершим своим ищут и инославные христиане. Так любовь православного священника несколько раздвинула вековые перегородки между исповеданиями.

Множество записок объясняется тем, что отец Иоанн не любит, чтобы имена поминаемых писались на дне просфор, как это принято в большинстве монастырей. Все вынутые просфоры складываются в большие корзины. Ни один получатель просфоры не может быть уверен, что данная ему просфора есть именно та, в которой вынута частица за него и его сродников. Хорош ли этот порядок? He утрачивает ли при этом условии значение просфора? Думается, что в таком смешении просфор нет никакой неправильности. Сущность поминовения заключается не в тождестве поданной и выданной просфор, а в погружении вынутых частиц в Святую Чашу. Все приносимые просфоры являются как бы частями двух просфор – заздравной и заупокойной. Даже более: в Греческой Церкви все необходимые для литургии просфоры заменяются одною широкою. Просфоры, таким образом, представляя собою единое по началу, вновь объединяются во Святой Чаше. Самая литургия связывает и объединяет членов Церкви земной и небесной в их общей Главе. В одной из евхаристических молитв по освящении Даров читаем: «Нас всех, от единаго хлеба и Чаши причащающихся, соедини друг другу во единаго Духа Святаго общение, да обрящем милость и благодать со всеми святыми, от века Тебе благоугодившими...» Просфора – это дары, остатки от Вечери Христовой, сообщаемые и тем, которые по печальным условиям времени ближайшего участия в Вечери не приняли; просфора – это воспоминание об Агнце непорочном, Кровию Своею омывающем грехи людей и объединяющем их всех, это слабое подобие приобщения... В этом ее значение, a не в том, чтобы каждая просфора возвращалась собственнику ее, принесшему ее. Молитва об освящении «принесших и за которых совершено приношение» читается не над каждой просфорой, но однажды – в конце проскомидии.

Был будневой день – канун Преображения, но Андреевский собор давно уже не знает будневых служений. Литургия совершалась семью священнослужителями при пении хора отца Иоанна в полном народа храме. Началась литургия при отверзтых Царских дверях, которые затворились только пред заупокойной ектеньей. Мы, священники, привыкли молиться лицом к востоку и спиной к народу, но у отца Иоанна примечается постоянное тяготение к народу. Почти все возгласы он произносит, обратясь к западу, и произносит их, должно сказать, с силою многою. Молитвы пред исповедью отец Иоанн читает так же, обратясь к народу. Даже возгласы: «приимите, ядите» и «пиите от нея вси» отец Иоанн произносит к народу, обращаясь к престолу лишь при словах: «сие есть Тело» и «сия есть Кровь»... Поклоны пред иконами, престолом и Святыми Дарами отец Иоанн не всегда сопровождает крестным знамением. К возгласу: «И сподоби нас, Владыко, со дерзновением, неосужденно смети призывати Тебе, Небеснаго Бога Отца, и глаголати» отец Иоанн прибавляет «Отче». Это прибавление уясняет мысль возгласа, затемненную употреблением несвойственного русскому слуху двойного винительного. К служебнику отец Иоанн обращается мало, и мы объясняем это не тем, что отец Иоанн знает молитвы служебника наизусть, но его взглядом на молитву как на свободное выражение чувств и настроений. Служебник должен направлять и руководить служащего, но не делать его рабом буквы.

По освящении Святых Даров диакон подал дароносицу отцу Иоанну, и он лжицей из Чаши наполнил дароносицу частицами Тела Христова. Так он делает ежедневно, не имея обыкновения сушить (запасать) Святые Дары. С дароносицей он расстается только на время литургии, в остальное время носит ее в бархатной сумочке, свободно висящей на правом боку на орденской ленте.

При заготовлении Святых Даров для приобщения не вся частица ІС была опущена в Чашу, но только корочка ее с буквами, а остальное вместе с НІ-КА было раздроблено для приобщения мирян. Для причастников отец Иоанн приготовляет сравнительно крупные частицы, хотя вследствие этого многие готовившиеся остаются без приобщения. Припоминаются мне слова одного старого священника, что он в семинарии, при всей своей юношеской набожности, был очень смущен и взволнован, когда отец ректор семинарии приобщил его очень малой частицей, крошкой. Во время приобщения отец Иоанн два раза повторил, что нынешних причастников он завтра не допустит до приобщения. Из этого можно заключить, что в Кронштадте без сторонних воздействий восстановился древнехристианский обычай частого приобщения, так что в интересах порядка и во избежание многолюдства явилась уже нужда сдерживать это искание общения со Христом. Заметим мимоходом, что стража Андреевского собора очень груба с богомолками и причастницами.

По окончании обедни потребление Святых Даров происходило точно таким порядком, как и приобщение священнослужителей, то есть Дары потреблялись не одним младшим священнослужителем, но всеми по очереди, начиная со старшего.

После обедни отец Иоанн объезжал гостиницы и дома для приезжающих для удовлетворения религиозных нужд пришлого люда и служил молебны. На общих молебнах отца Иоанна мне не довелось быть, но его моления по отдельным номерам не могут быть названы молебнами в принятом смысле слова. Пока псаломщик поет тропари водосвятного молебна, отец Иоанн прочитывает записку с именами лиц, о которых его пригласили помолиться, погружает крест в блюдо, окропляет через крест присутствующих и высказывает свои благожелания. Все это совершается не более двух минут. Такая краткость и несогласованность с уставом молений отца Иоанна объясняется тем, что отец Иоанн не имеет никакой возможности совершать молебствия по уставу для всех желающих. Но в этом двухминутном совершении молебнов, как и во многих своеобразных поступках отца Иоанна, сказывается одна выдающаяся черта характера отца Иоанна: он мало заботится о том, что о нем подумают и что скажут. Идет своим путем, куда влечет его свободный дух, как шел смолоду, навлекая на себя осуждения одних, насмешки других и вражду со стороны третьих. И теперь много осуждающих кронштадтского пастыря то за то, то за другое.

Кратковременность моего пребывания в Кронштадте лишает меня права делать какие-либо заключения о значении отца Иоанна и о причинах его влияния на все классы русского народа; но я не могу не высказать, что у отца Иоанна нам, иереям, полезно поучиться свободной молитве. Пора нам стать выше формального обрядничества и усвоить, что не человек – для обряда, а обряд – для человека. Обряд должен не сковывать священнослужителя, a окрылять его, пробуждать в нем и в богомольцах молитвенную настроенность.

«Хорошо, – пишет отец Иоанн, – на молитве сказать несколько своих слов, дышащих горячей верой и любовью ко Господу. Да! He все чужими словами беседовать с Богом, не все быть детьми в вере и надежде, а надо показать и свой ум, отрыгнуть от сердца и свое слово благо (Пс.44:2), при том же к чужим словам как-то привыкаем и хладеем. И как приятен бывает Господу этот наш собственный лепет, исходящий прямо от верующего и благодарного сердца – пересказать нельзя... Несколько слов скажешь, a блаженства вкусишь столько, что не получить его в такой мере от самых длинных и трогательных чужих молитв, по привычке и неискренно произносимых»12.

«Некоторые поставляют все свое благополучие и исправность пред Богом в вычитывании всех положенных молитв, не обращая внимания на готовность сердца для Бога, на внутреннее исправление свое; например, многие так вычитывают правило к Причащению. Между тем здесь прежде всего надо смотреть на исправление и готовность сердца к принятию Святых Таин; если сердце право стало во утробе твоей, по милости Божией, если оно готово встретить Жениха, то и слава Богу, хотя и не успел ты вычитать всех молитв. Царство Божие не в словеси, а в силе (1Кор.4:20). Хорошо послушание во всем матери Церкви, но с благоразумием, и, если возможно, могий вместити продолжительную молитву да вместит. Но не ecu вмещают словесе сего (Мф.19:11); если же продолжительная молитва несовместима с горячностью духа, лучше сотворить краткую, но горячую молитву. Припомни, что одно слово мытаря, от горячего сердца сказанное, оправдало его. Бог смотрит не на множество слов, а на расположения сердца. Главное дело – живая вера сердца и теплота раскаяния в грехах».

Есть двоякого рода свободное отношение к обряду: одно истекает из омирщенного настроения, лености и недостатка почтения к обряду. От такой свободы избави Бог русский народ и духовенство! Иной характер имеет свободное отношение к обряду, истекающее из стремления одушевить и восполнить обряд, подчинить его духу и истине, сделать его живым, эластичным и действенным. Готовые молитвы в Псалтири, канонниках, требниках, часословах и служебниках должны служить только образцами беседы с Богом. А мы из этих молитв сделали предел молитвы, оградились ими, как стеной, и отвыкли от свободного общения с Богом сердца нашего. У нас есть проповедники, проповедующие живым словом, но не слышно о пастырях, произносящих живую применительно к случаю или воспоминаемому событию молитву. Составлению проповедей у нас учат в семинариях и академиях. Закон Божий – пока обязательный предмет во всех учебных заведениях, уклонение от посещения храма во многих школах строго наказуется, но где у нас учат живой и свободной молитве? Отрока родители приучают читать молитвы без понимания их, a юношу никто не руководит в деле молитвы, никто не наставляет, что молитва не в стоянии, чтении, поклонах и крестах, но в горении сердца и в общении с Богом, в настойчивых просьбах, в искании и стучании... В наших храмах богомольцы не участвуют в богослужении, чего не было в древней Церкви, нет и теперь на православном Востоке, где Символ веры, «Отче наш» и ответные моления ектений произносятся всем народом, правда, не совсем стройно и музыкально, но молитвенно, сердечно и сознательно.

А мы букву блюдем строже христиан других исповеданий и наших восточных единоверцев, а духом не дорожим. «Таковы мы, что самые назидательные и возбудительные порядки своим невниманием обращаем в бездейственную форму. Следует поставить нам самим себе законом – так пользоваться церковностью, чтобы она не обращалась у нас в форму. Для этого требуется искренняя ревность о Богоугождении»13.

Для одухотворения отец Иоанн советует неспешное чтение молитв: «Когда совершаешь молитву, правило: не спеши от слова к слову, не прочувствовавши его истины, не положивши его на сердце, но сделай и постоянно себе делай труд чувствовать сердцем истину того, что говоришь. Ожидай, пока каждое слово отдастся в сердце свойственным отголоском. У многих причетников, бегло читающих, образуется совершенно ложная молитва: устами они будто молятся, по всему кажутся будто благочестивыми, а сердце их спит и не знает, что уста говорят».

А. Шуберский. Личные воспоминания об отце Иоанне Кронштадтском

Молодым офицером я часто бывал в Кронштадте у бывшего тогда начальника крепостной артиллерии генерала Иванова. Отец Иоанн очень уважал генерала Иванова и часто бывал у него.

Однажды, когда я у генерала Иванова завтракал, пришел отец Иоанн. Сидевшие за столом встали и подошли под благословение, после чего все сели за стол совместно с отцом Иоанном.

Это была первая моя встреча с отцом Иоанном, который держал себя просто и разговаривал как обычный священник.

Между тем популярность отца Иоанна уже была настолько велика, что в Кронштадт приезжали тысячи людей со всех концов России. Маленький портовый город, каким был в то время Кронштадт, не мог всем приезжающим предоставить ни ночлега, ни довольствия, и потому вокруг собора образовался целый поселок, где и ютились эти люди.

Особенно много приезжало в посту с целью присутствовать на общей исповеди отца Иоанна.

Приехал и я на первой неделе Великого поста. Собор был задолго так полон народом, что мне с трудом удалось войти внутрь и я оказался у самого входа.

Народу было настолько много, что люди стояли вплотную друг к другу, представляя сплошную человеческую массу.

Собор был мало освещен. Вскоре вышел отец Иоанн в светлом подряснике, и в освещенном алтаре можно было ясно видеть его лицо. Он начал говорить, как бы подготовляя молящихся к исповеди. Говорил настолько внятно, что его легко можно было слышать.

Продолжалось это недолго, и закончил он свое слово возгласом: «ТАК КАЙТЕСЬ!», произнесенным громко. Эти слова отца Иоанна как электрический ток пронзили людскую массу, и она начала шевелиться. Начались выкрики отдельных кающихся. И вдруг в одном конце этой массы вытеснился на верхнюю поверхность ее человек и по головам стоящих людей побежал к отцу Иоанну, крича: «Я убил, убил!»

Человеческая масса оцепенела, но не двигалась. Эта картина произвела на меня потрясающее впечатление, которого я никогда не могу забыть. Тут я почувствовал, что перед нами находится необычный человек, обладающий силой овладевать людьми.

Ментона, 24 ноября 1958 г.

В.П.. Воспоминание об отце Иоанне Кронштадтском

В 1888 году я, будучи еще 29-летним молодым человеком, услыхал, что в церкви, мимо которой я случайно проходил, служит обедню отец Иоанн Кронштадтский. В то время я был не только не религиозным, но и совершенно неверующим, тем не менее у меня явилось желание посмотреть на отца Иоанна.

Войдя в церковь, наполненную молящимися, которых я мысленно назвал толпой баранов, я пробрался в алтарь, в который вошел так тихо и осторожно, что совершенно нельзя было услышать моего входа, но лишь я увидел стоявшего ко мне спиной и молившегося перед святым престолом Батюшку, как он моментально оглянулся и так пристально на меня посмотрел, что мне стало как-то жутко и я с досадой подумал: что ему нужно? Посмотрев на меня с полминуты, он опять отвернулся, опустился на колени и начал молиться.

Молитва его звучала как бы призывом и настойчивым требованием. До меня доносились только отрывочные фразы: «Прости его, Господи», «Ты милосердный», «Вразуми и спаси» и т.п.

Я чувствовал, что он молится обо мне, и мною овладела внутренняя борьба противоположных чувств. Меня тянуло присоединиться к его молитве, но вместе с тем я как бы со злобой повторил несколько раз: «Блаженный юродивый поп».

Окончив молитву, отец Иоанн быстро подошел ко мне, положил на мою голову свои руки и обратился ко мне со словами: «Сознай свое заблуждение, покайся, Господь нас создал не для зла и отрицания, а для добра и радостного прославления Его великой мудрости. Пусть же очистится твоя душа от всего злого и мрачного и просветлеет разум твой и в тяжелые дни жизни познает не ропот и отчаяние, а утешение в молитве и надежде на милосердие Господне. Будь же хорошим, добрым, и легче будет жить и тебе и твоим ближним».

Когда отец Иоанн положил мне на голову руки, мне хотелось оттолкнуть его и наговорить ему дерзостей, но я не могу дать себе отчета в том, что тогда произошло во мне. Я не в силах был пошевелиться, сердце усиленно билось, и, ускоренно дыша, я вслушивался в его слова и наконец разрыдался. «Это хорошо, хорошие слезы. Слава Тебе, Господи, слава Тебе, Господи, слава Тебе!» – громко воскликнул Батюшка.

Я чувствовал себя внутренне переродившимся, словно я избавился от смертельной опасности и возродился к новой, лучшей жизни.

Я опустился на колени и горячо помолился, а отец Иоанн продолжал служение.

Это событие благотворно повлияло на всю мою последующую жизнь.

Протоиерей Владимир Воробьев. Наблюдения и впечатления от молитвенного единения и общения с отцом Иоанном Кронштадтским

Родина отца Иоанна – село Сура Архангельской губернии. Отец Иоанн любил свою родину и далекий север, куда приезжал каждое лето. В Архангельске нам и удалось не один раз видеть его во время ежедневных служений, в домах горожан и в нашем доме.

Отец Иоанн совершал богослужение с некоторыми особенностями.

Им произносились возгласы молитвы не нараспев, как принято, а обыкновенным разговорным языком, но громко, раздельно, отчетливо и необыкновенно выразительно.

Пред каждой обедней отец Иоанн пред Царскими вратами в епитрахили всегда читал канон вслух народу. Канон оканчивался сугубой ектеньей и отпустом. Потом начиналась обедня. Проскомидию обычно совершает младший священник. Отец Иоанн любил сам совершать проскомидию, чтобы помолиться за всех усопших и живых.

Во время песнопения «Единородный Сыне и Слове Божий» при пении слов: «Распныйся же, Христе Боже, смертию смерть поправый», – отец Иоанн целовал крест с изображением распятого Спасителя, который брал с престола.

«Благодарим Господа», «Победную песнь», «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое», «Пийте от нея вси, сия есть Кровь Моя Новаго Завета», «Изрядно о Пресвятей, Пречистей», «И сподоби нас, Владыко» – все эти возгласы отцом Иоанном произносились при обращении лицом к народу. Страшно сильное впечатление производили на молящихся слова Христа, произнесенные при установлении Таинства Причащения, когда их говорил отец Иоанн, указывая на Дары. И его горящее лицо сквозь Царские врата было видно народу.

Приобщившись Святых Таин, отец Иоанн все время стоял, не отходя от престола, с закрытыми глазами, напряженно благоговейно молился, когда приобщались другие священники. В эти моменты, несомненно, он созерцал Тайную вечерю, когда Спаситель в иерусалимской горнице преподавал ученикам Свою Плоть и Кровь.

Много желающих находилось всегда приобщиться во время служения отца Иоанна. Замечательно, одних он причащал, другим отказывал, побуждая последних к покаянию и исправлению.

Часть из оставшихся Святых Даров отец Иоанн потреблял всегда сам. И, разоблачившись, он читал коленопреклоненный, склонясь головою на престол, благодарственные молитвы Господу, Его Пречистой Матери за приобщение Святых Таин. В алтаре тогда воцарялась тишина. Прекращалась неизбежная после службы уборка облачений и вещей. Отец Иоанн тогда так живо напоминал молящегося в Гефсиманском саду Спасителя. Господь, по словам евангелиста Матфея, пал на лице Свое, молился (Мф.26:39).

Теперь сделаем посильную попытку, на основании своих наблюдений, раскрыть душевное настроение, которое переживалось отцом Иоанном за богослужением.

Перед самым началом литургии отец Иоанн весь преображался, когда начинал читать в алтаре пред престолом с воздетыми руками «Царю Небесный» и «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение». Он весь неудержимо тогда отдавался молитве. Душа его мгновенно зажигалась огнем. Огонь не опалял души отца Иоанна, но своей теплотой грел его и с ним молящихся. Ничто не отвлекало молитвенного благоговения отца Иоанна. Отец Иоанн почти все время молился с закрытыми глазами. Всю службу огонь молитвы его не оставлял, то ровно горя, то разгораясь сильно, ярко.

Любовь к Христу – Спасителю мира выливалась вовне у отца Иоанна, когда он целовал несколько раз крест при пении «Единородный Сыне», и целовал его огненно.

Молитва умиляла отца Иоанна. Умиленный, он плакал даже и не в самые великие моменты Божественной литургии. Раз во время великого выхода с Святыми Дарами луч солнца упал на слезу, которая покоилась на лице отца Иоанна, и слеза серебрилась. Была в высшей степени трогательная и душу умиляющая картина.

В 1907 году нам пришлось в последний раз увидаться с отцом Иоанном. В нем уже не было такого яркого горения его молящейся души. Но это вовсе не было понижение религиозного чувства его глубокой веры. Нет!.. Годы жизни отца Иоанна были сочтены. Он переживал уже старость с ее неизбежными болезнями и немощами. А старость есть вечер жизни, ее закат. Вечером и в природе физической, и в природе людей всегда бывает тихо. Солнце не палит, как палило оно в полдень – в дни мужества. И молитва отца Иоанна, как старца, была полна покоя. Это был благодатный мир, который веял глубокой, успокаивающей тишиной.

В это время и нас Господь удостоил быть сослужителями отца Иоанна. Прошло четыре с половиною года, но воспоминание об этой службе настолько ясно, живо, кажется, что она была совершена только вчера. Такие святые минуты в жизни или не повторяются, или повторяются редко.

He ошибемся, если скажем, что духовенство (нас было тринадцать), сослужившее отцу Иоанну, все объединилось, слилось с ним в тесный, духовный союз. Было тихое, ровное горение душ молящихся священников, которые жили тогда сладостью небесного мира. А около престола ощущалось дыхание Духа Святаго.

Отец Иоанн всегда служил с чрезвычайною силою, дерзновенно, не только запечатлевая слова, но прямо врезая их в души, словно стальным резцом, временами потрясая до самой глубины особенно отзывчивые, чуткие души. Так отец Иоанн потому служил, что он ни на одну минуту не сомневался, что ему дарованы свыше благодатные силы предстоять пред Престолом Божиим и право ходатайствовать властно за весь человеческий род.

Так мог только тот служить, кто верил, что Господь, любящий, всепрощающий, милосердный Отец и служитель Божий есть по благодати Сын Божий, которого непременно услышит Его Небесный Отец.

Вам известно, что от пламенной, как огонь, молитвы в Гефсиманском саду у Христа выступали капли кровавого пота. Молитва отца Иоанна достигала высшего напряжения. Это отражалось и на теле его. Оно покрывалось потом. И отец Иоанн был вынужден после каждой литургии менять свою одежду и даже белье.

Появление отца Иоанна после службы из алтаря на амвоне вызывало взрыв самого горячего энтузиазма в одних. Другие заливались неудержимыми слезами, чая себе утешения. Народ буквально бросался, чтобы получить благословение, поцеловать руку отца Иоанна или даже только коснуться его одежды. Так была велика нравственная сила влияния пастыря идеи на народ.

После своих служений отец Иоанн посещал дома тех, кто приглашал его к себе. Здесь нам приходилось быть свидетелями всех чарующей его простоты. В присутствии отца Иоанна все без различия звания и положения себя чувствовали как братья в кругу одной родной дружной семьи. Такая простота отца Иоанна создалась вследствие его искренности, детской доверчивости к людям и любви к ним. Людей он любил нежною, святою любовью.

Отец Иоанн поражал своею скромностью. Ему выражали удивление, изумление. А он тогда так держал себя и отвечал, как будто он ничего не делал или делал такое обычное дело и делал так, как делают его все другие. Но это все у него было так просто и так естественно.

Благотворительность отца Иоанна была щедрая и обильная. Но до мира долетали только отголоски тех жертв, которые отец Иоанн приносил на жертвенник страдания и нищеты. В газетах об этом изредка проскальзывали лишь отрывочные, краткие сведения. В Архангельске в 1907 году отец Иоанн, окруженный многочисленным обществом, в течение каких-нибудь двух или двух с половиною часов раздал нуждающимся 160 рублей (известна стала эта сумма, а может быть, она была и больше). Но замечательно – раздал деньги отец Иоанн так, что люди, даже бывшие здесь, почти неотлучно при нем, узнали об этом уже после его отъезда. Это – евангельская благотворительность, когда рука левая не знала, что делает правая.

Мы верим, что с кончиной отца Иоанна наше духовное общение с ним не прервалось. В отце Иоанне мы имеем великого за нас небесного ходатая и заступника. Отец Иоанн, теперь не связанный никакими земными узами, ровно горит пред Господом, как яркое солнце, в своих молитвах за Церковь Святую и нашу родную страну.

Да будет отцу Иоанну светлая и вечная память!

1911 г., 11 декабря Саратов

О.И. Малченко. Из личных воспоминаний

Замечательное видение одного мирянина в храме во имя святого апостола Андрея Первозванного, именно – видение Спасителя, простирающего на всех предстоящих во время общей исповеди и разрешения грехов мною ... Божественные руки Свои и объемлющего всех. Благодарю Господа за cue видение, за сию милость, извествующую, что дело общей исповеди Ему приятно и делается согласно с Его Божественною волею.

Отец Иоанн Кронштадтский

(Из книги «О Боге, мире и о душе человеческой»

СПб., 1908 г. С. 80)

Это было в одну из пятниц Великого поста 1903 года, когда Батюшка обыкновенно устраивал общую исповедь. Я говеть не собиралась, в церковь не пошла, а, покормив ребенка, отправилась встречать мужа. Выйдя из дому, пошла по направлению лавки, но вдруг, совершенно машинально, повернула к собору. Подхожу и удивляюсь, отчего это сегодня так долго исповедь продолжается... Вошла тоже как-то машинально... В притворе заметила, что молодежь, там стоявшая, хихикала насчет покаянных криков и вообще вела себя непристойно, но когда обратили на меня внимание и стали заглядывать под шляпу, я поспешила вперед с горьким и тяжелым чувством. Встала на самом пороге храма, так как он был повыше и мне с него было легче увидеть Батюшку на амвоне. Он как раз призывал к покаянию и обращался все больше налево, – видно, особо там кого-то призывал... Потом обратился к образу Спасителя, некоторое время молился про себя... Потом опять к толпе – с тем же призывом и так же все смотрел налево... Я еще подумала – что это он сегодня так необыкновенно долго исповедует... Опять он повернулся к иконе Спасителя и, видно, горячо молился, так как глаза все платком утирал. Вдруг... перед затворенными Царскими вратами, ближе к народу и немного отступя от земли, я наяву, совсем просто увидела Спасителя... Нет слов описать красоту Его Пречистого Лика, сияние Его Очей. Был Он в белом хитоне, ноги босые, руки воздеты для благословения народа. Я протираю себе глаза, смотрю во все стороны, дрожу вся от страха – и вижу все то же...

В это время Батюшка уходит в алтарь, растворяет Царские врата, и только когда он чрез них выходит к народу дать отпущение – Христос Спаситель поднялся вверх и исчез...

Я вся трепещу, боюсь себе верить...

В это время народ после отпущения спешит к выходу. Я ловлю знакомых, останавливаю, спрашиваю – не видали ли чего? Никто ничего не видел! Я выхожу сама не своя, иду к мужу в лавку. Он сразу заметил, что что-то со мной неладно, хочет, чтобы я там отдохнула, – но не могу долго сидеть... Ведет пройтись по воздуху – не успокоюсь ли я там? Но не могу успокоиться и сказать от страха ничего не могу, так как сама себе не доверяю... Весь день была в таком состоянии. После пришла тетка, приехавшая говеть, я ее спрашиваю, почему сегодня так долго исповедь была, она говорит, что никогда еще такой исповеди не было, да, верно, и не будет...

На другой день после обедни поспешила в Дом трудолюбия, так как знала, что только там смогу застать Батюшку, к которому рвалась всей душой. Пришла, когда все уже сидели с Батюшкой за чаем. Он на меня и головы не поднял... Ему говорят: «Ольга пришла, благословите ей чайку». Он наливает, так нехотя видно, дает не глядя. Я в ужасе, не знаю, что и думать, еще больше начинаю в себе сомневаться... Батюшка уже уходит, берется за ручку двери и только тогда поворачивается ко мне и говорит: «Ольга, разве ты ничего не хотела мне сказать?» Я говорю: «Хотела, да боюсь... может, мне все это только так показалось...» Тогда он подошел ко мне, положил на плечо руку и сказал: «Ну, говори, что ты хотела сказать». Я рассказала все как было... Заставил повторить два раза и сказал: «Иди в следующую пятницу и встань на то же место».

Подошла пятница, я пошла в собор и встала там же на пороге. Батюшка с амвона говорил как раз о том, что мы своими грехами вновь распинаем Господа... Я уже напряженно всматривалась вперед и, когда Батюшка стал так же молиться, как и в прошлый раз, видала в самых Царских вратах на Кресте распятого живого Иисуса Христа. Я как-то смутилась, не зная, как понять, почему Господь теперь был на Кресте, а не благословлял, как тогда.

На другой день после литургии поспешила к Батюшке в Дом трудолюбия. Он сразу же громко, при всех спросил меня: «Ну что ты видела?» Я и сказала, что этот раз видела Спасителя на Кресте распятого. И Батюшка громко воскликнул: «Значит, ты воистину видела Христа!»

Потом мне Батюшка сказал, что, видно, через меня Господь ему указывает, что Ему угодны его общие исповеди, тогда как он сам хотел их прекратить из-за того, что во время такой давки бывали несчастные случаи... И Матерь Божия раз сказала ему: «Иоанн, продолжай твои исповеди!»

И Батюшка продолжал, но уже проводил их при отверзтых Царских вратах.

* * *

8

Ключарь собора А.П. Попов.

9

Офеня, афеня – коробейник. – Ред.

10

Кольми паче (церк.-слав.) – тем более, особенно.

11

У нас частое Причащение Святых Таин считается чуть ли не грехом. На вопрос: сколько раз можно причащаться в году, – слышишь: раз. Женщины и больные некоторые спрашивали: можно ли причащаться, не дожидаясь сроку шести недель? Кто положил этот срок? Можно причащаться всем каждый пост, но с должным, конечно, приготовлением, а больным чаще.

12

Данную и послед. цитату см. в кн.: Отец Иоанн Сергиев (Кронштадтский). Моя жизнь во Христе: Извлечение из дневника: В 2 т. СПб., 1893. Т. 1. С. 155; Т. 2. С. 416–417.

13

Преосвященный Феофан (Говоров). Письма к разным лицам о предметах веры и жизни. М. 1892.


Источник: Святой праведный отец Иоанн Кронштадтский: Воспоминания самовидцев. — M.: Отчий дом, 2011. — 680 с.

Комментарии для сайта Cackle