Беседа II. Задолго до евангелистов

Шел четвертый год 195-й олимпиады или 757 год от основания Рима. Императору Августу исполнилось шестьдесят шесть лет. Судьба отпустила ему еще целых десять лет жизни. Следующему императору Тиберию в тот год минуло сорок шесть лет. Тогда же он был усыновлен Августом, облечен властью трибуна еще на десять лет и стал именоваться Тиберий Юлий Цезарь. В том же году своим дедом Августом был усыновлен Агриппа Постум – буйный младший сын сподвижника императора Марка Випсания Агриппы и его единственной дочери Юлии Старшей. Тогда же по приказу Августа Тиберий усыновляет своего племянника Германика – старшего сына талантливого полководца Друза Старшего и младшей дочери Марка Антония Антонии Младшей. С тех пор Германик стал именоваться Германик Юлий Цезарь.

В Галилее уже восьмой год властвует Ирод Антипа, которому суждено оставаться там у власти еще тридцать пять долгих лет. В том же году Архелай, ставший царем Каппадокии благодаря Антонию, а затем перешедший на сторону Октавиана после битвы при Акции, подавляет восстание в Иерусалиме. Тогда же происходит восстание против Рима Иуды Галилеянина и фарисея Саддока. О первом из них впоследствии будет написано: «...явился Иуда Галилеянин и увлек за собою довольно народа; но он погиб, и все, которые слушались его, рассыпались» (Деян.5:37). В том же году римский полководец Вар казнит две тысячи повстанцев. Но самому Вару остается жить всего пять лет, и он покончит жизнь самоубийством.

Ранним утром одного из весенних дней этого года по дороге в Иерусалим ехала небольшая повозка, запряженная двумя лошадьми. Солнце еще не поднялось из-за горизонта, но было уже светло. Лошадей погонял сидящий на повозке мужчина средних лет. Он безучастно смотрел на дорогу. Нетрудно было догадаться, что он ехал если не всю ночь, то, во всяком случае, уже много часов подряд. Однако, несмотря на это, он уверенно держал поводья в руках. Так их держат люди, привыкшие всю жизнь работать руками, – люди, которым по плечу любое дело. Такие люди с одинаковой легкостью и уверенностью могут обращаться и с топором, и с молотком, и с поводьями.

На повозке лежали укрытые плащом женщина и мальчик лет двенадцати. Женщина спала крепким сном, и казалось, что никакая дорожная тряска не в состоянии ее разбудить. Мальчик не спал. Он лежал на спине с широко открытыми глазами, устремив свой взгляд вверх. Если бы по небу плыли облака или тучи, то можно было бы подумать, что он наблюдает за ними и, как делают многие дети, сопоставляет их движение с движением своей повозки. Но небо было абсолютно чистым. Мальчик, тем не менее, сосредоточенно смотрел вверх.

Несмотря на ранний час, эту повозку все время обгоняли другие. Впереди и позади нее в том же направлении с различной скоростью двигалась вереница различных повозок, от самых бедных до богатых. На них сидели, лежали, спали и бодрствовали празднично одетые люди. Вся эта разноликая масса людей, повозок, колясок, лошадей и ослов двигалась в одну сторону.

Чем ближе ощущалось дыхание большого города и чем выше поднималось солнце, тем больше усиливался дорожный шум и гам. Спящие просыпались, уставшие приободрялись, раздавались шутки, приветствия. Иногда до слуха доносился смех. Жизнь на колесах активно бурлила.

Постепенно на горизонте стали вырисовываться очертания города. Как только стало ясно, что путешествие подходит к концу, возница, сидевший на повозке, о которой рассказывалось вначале, обернулся, посмотрел на продолжавших лежать женщину и мальчика и запел, давая им знать, что пора вставать:

Горы окрест Иерусалима,

а Господь окрест народа Своего

отныне и вовек.

Это были слова и мелодия всем известного псалма (124:2). Мальчик, услышав пение, сразу же сел и стал смотреть по сторонам. Женщина проделала то же самое, но значительно медленнее и без особого удовольствия.

«Иосиф, – сказала женщина, – перестань. Ты рано начал петь. Мы еще не приехали».

Но Иосиф продолжал напевать.

Вскоре уже стали отчетливо различимы могучие стены великого города. Они были очень высоки и скрывали все, что находилось за ними. Поэтому казалось, что за стеной такая же холмистая местность, лишенная человеческого жилья, как и перед ней. Единственное, что можно было бы увидеть, взглянув издали поверх стен, так это верхнюю часть большой постройки, которая волей-неволей притягивала к себе взоры всех подъезжающих к городу. Это был самый верхний ярус знаменитого Иерусалимского храма.

Иосиф каждый год возил свою семью в Иерусалим на празднование Пасхи. Он, как и все иудеи, считал его самым главным праздником. Даже когда Иисус был очень маленьким, Иосиф и Мария всегда брали его с собой. Но сегодня он уже стоит на пороге совершеннолетия, и то, что прежде во время пасхального праздника воспринималось равнодушно, как и всеми детьми его возраста, сейчас могло быть осмыслено намного глубже и серьезней. А удивительные способности Иисуса к познанию уже были известны родителям.

Вереница различных повозок, подъехавших к северным воротам города, остановилась. Ворота были еще закрыты с ночи, и стража по случаю наступающего праздника не спешила их открывать. Но это никого не тревожило и не раздражало. Люди знали, что через некоторое время они все равно попадут в город. Кроме того, сегодня один из самых великих праздников и грех злиться. Поэтому приехавшие спокойно ждали, проводя время в разговорах о предстоящем праздничном вечере, либо деловито подготавливаясь к въезду в великий город.

Рядом с повозкой Иосифа оказалась другая, такая же скромная. На ней сидел глубокий старик с двумя мальчиками десяти-двенадцати лет. Мальчики сосредоточенно слушали, а старик, медленно жестикулируя, рассказывал им какую-то историю, постоянно показывая на Иерусалимские стены. Иисус спрыгнул с повозки, подошел к ним и прислушался. Старик тихим голосом продолжал повествование.

«...Тогда эти стены еще лежали в развалинах и все ворота были разрушены. Кто хотел, тот беспрепятственно мог войти в город. Все соседние народы смеялись над иудеями, и это было нестерпимо. И вот, в двадцатый год правления царя Артаксеркса, в Иерусалим пришел пророк Неемия и решил восстановить стены. Все, кому был дорог город, откликнулись на его призыв. Они стали день и ночь работать. Однако враги хотели помешать этому. Одни из них уже готовились к нападению на Иерусалим, а другие слали могущественному Артаксерксу доносы, в которых утверждалось, что Неемия возводит крепкие стены для того, чтобы отпасть от великого Артаксеркса, и что он хочет стать царем Иудейским».

При последних словах Иисус, внимательно слушавший старика, внезапно разволновался и стал оглядываться по сторонам. Он не понимал причин неожиданно возникшей тревоги. Может быть, он увидел перед собой страшное видение из недалекого будущего – человека, распятого на кресте, над которым была прибита надпись, гласившая: «Сей есть Иисус, Царь Иудейский» (Мф.27:37; Мк.15:26; Лк.23:38; Ин.19:19)? Может быть, он почувствовал его боль и его страдания как свои собственные? Этого никто не знает. Волнение было очень сильным, но длилось недолго. Увидев рядом своих родителей, Иисус успокоился и вновь начал слушать повествование.

«Однако никакие ухищрения врагов не смогли помешать Неемии. Господь не позволил им осуществить их коварные замыслы. За пятьдесят два дня были восстановлены не только стены, но и все ворота: Овечьи, Рыбные, Навозные, Старые, Водяные, Конские и прочие. Согласно обычаю, после окончания строительства нужно было принести жертвы Богу и освятить заново возведенные стены. А какое освящение возможно без песнопений во славу Всевышнего?

Для этого были созваны певчие, не только жившие в самом Иерусалиме, но и те, кто построил для себя жилища за его пределами. Им было приказано прийти в Иерусалим „для совершения освящения и радостного празднества со славословиями и песнями при звучании кимвалов, невелов и киннор» (Неемии 12:27). И они пришли отовсюду – и из Иерусалима, и из сел Нетофафских, и из Беф-Гаггилгала, и с полей Гевы и Азмавета. Собрался огромный хор. После положенного обряда очищения Неемия разделил всех певчих на два больших хора. К ним были присоединены священники с трубами: Захария, Шемайя, Азариил, Милалай, Гилалай, Маай, Нафанаил, Иуда и Хананий. Затем оба хора и священники с трубами поднялись на стены.

Это было грандиозное зрелище. Светило яркое солнце. Все певчие, музыканты и священники были одеты в соответствующие такому случаю особые облачения. Звучала божественная песнь в сопровождении музыкальных инструментов:

Тебе, Боже, принадлежит хвала на Сионе,

и Тебе воздастся обет (в Иерусалиме).

Ты слышишь молитву;

к Тебе прибегает всякая плоть.

(Пс.64:2).

Под эти величественные и грозные звуки началось шествие двух хоров по могучим стенам Иерусалима. Впереди шли все князья Иудеи. Одна колонна, которую возглавлял сам пророк Неемия, двигалась по стене на юг от Печной башни. Другая колонна направилась на восток. Так оба хора обошли по стене весь Иерусалим. По земле за ними следовали толпы народа и присоединяли свои голоса к гимну во славу Божию:

Ты посещаешь землю,

и утоляешь жажду ее,

обильно обогащаешь ее.

Поток Божий полон воды.

(Пс.64:10).

Звучали голоса и инструменты, гремели священнические трубы. Обе колонны в торжественном шествии сошлись у храма, у дома Божия, где и началось богослужение».

В это время раздался сильный и продолжительный звук трубы, прервавший рассказ старика. Иисус и два других мальчика, слушавших повествование, одновременно повернули головы к Иерусалимским стенам. Прозвучавший звук трубы словно вылетел из услышанного только что рассказа и воспринимался как его продолжение, связывающее далекое прошлое с настоящим. Казалось, что сейчас справа и слева выйдут обе колонны певцов, музыкантов и священников с трубами, возглавляемые самим пророком Неемией. Иисус стал ждать. Он был уверен, что среди человеческого говора и шума различимы звуки поющегося гимна.

Но тут он услышал возле себя родной женский голос: «Иисус, поехали! Слышишь, уже храмовая труба играет и стража открыла ворота». Иисус, еще находясь под впечатлением рассказа и не желая расстаться с надеждой увидеть шествие хора, медленно уселся на отчую повозку.

Подъезжали к воротам также медленно. Стража все время кого-то останавливала, о чем-то спрашивала, что-то проверяла. Как только проехали ворота, семья Иосифа, следуя примеру остальных, слезла с повозки. Люди шли пешком и пели старую, всем известную песню, которую обычно поют путники в воротах Иерусалима, при входе в великий город:

Вот, стоят ноги наши

во вратах твоих, Иерусалим –

Иерусалим, устроенный

как город, слитый в одно.

(Пс.121:2–3).

Вечером семья Иосифа присутствовала на праздничном седере (пасхальном вечере) у своего родственника. Иисус с вниманием слушал чтение Священного Писания, повествующего об исходе евреев из египетского плена, длившегося долгих четыреста тридцать лет, о десяти казнях, которые наслал Господь на жестокого фараона и его народ, об установлении праздника Пасхи. Особенно мальчик был восхищен тем, как Всевышний спас свой народ от преследования египтян. Когда войска фараона погнались за израильтянами, то при помощи Ангела Божия появился облачный столп, ставший путеводным маяком для одних и облаком мрака для других. Мужчина, ведущий седер, так проникновенно и образно читал Священное Писание, что все слушатели словно воочию представили себе этот облачный столп, взвившийся от земли до небес. Одной своей стороной он закрывал лунный свет, и оказавшиеся здесь преследователи очутились в полном мраке. С другой же его стороны светила луна, и он, вобрав в себя ее сияние, отражал его с многократно увеличенной силой и ярко освещал путь несчастным беглецам. Затем Господь сделал море сушею, по которой прошли сыны Израиля. А когда на ту же тропу вступили колесницы египтян, то по воле Всевышнего вода возвратилась на свое место и все войско преследователей погибло. Спасенные же «Моисей и сыны Израилевы воспели Господу песнь сию...» (Исх.14:31).

Иисус увидел перед собой пустыню, залитую солнцем, совершенно лишенную какой-либо растительности. И вот среди этих раскаленных солнцем камней стоят измученные длинной дорогой и жаждой люди, уже долгое время бегущие от своих преследователей. Но сейчас взоры детей, стариков, женщин и мужчин сияют радостью и благодарностью к Всевышнему. Подставив свои смуглые лица безжалостному солнцу пустыни, не обращая внимание на катящийся по лицу и застилающий глаза пот, они восторженно слушают запев благодарственной песни, который поет их вожак Моисей. Его сильный звучный голос словно разрывает раскаленный воздух, а обожженные солнцем камни и скалы создают громогласное эхо. Оно разносится на громадные расстояния в стороны и вверх и достигает самого Бога:

Господь крепость моя

и слава моя,

Он был мне спасением.

Он Бог мой,

и прославлю Его;

Бог отца моего,

и превознесу Его.

Восторженный хор соплеменников Моисея подхватывает эту песнь, удесятеряя силу ее звучания:

Господь муж брани,

Иегова имя Ему.

Затем хор умолкает, уступая звуковое пространство своему вождю, и Моисей продолжает:

Десница Твоя, Господи,

прославилась силою;

десница Твоя, Господи,

сразила врага.

И он поет еще долго-долго, рассказывая в песне о только что пережитом. А хор тех, кто окружал Моисея и был свидетелем и участником этих событий, провозглашает на самых высоких звуках:

Господь будет царствовать

Во веки и в вечность.

Это была песня, рожденная глубокой верой в своего Бога, гимн благодарности за чудесное спасение, подобный духовному напитку, разливающемуся по всему изможденному телу, и ничто другое не могло бы удовлетворить жажду единения с Богом больше, чем несущаяся над пустыней песня.

Когда Моисей закончил петь, из толпы вышла смуглая прекрасная женщина – пророчица Мариам. В руках у нее был тимпан – единственный ее скарб на трудном пути из Египта. Она остановилась, обвела всех своим пронзительным взглядом и ударила в тимпан. Его гулкий звук пронесся над пустыней и затих где-то вдали. Дождавшись, пока он растворится в воздухе, она снова ударила, и новый звук унесся вслед за первым, догоняя его. Потом все услышали создаваемый тимпаном Мариам целый каскад звуков, выстроенный в особом ритме, подталкивающем людей к движению. Серия звуков повторилась еще и еще раз, причем каждое новое повторение сопровождалось усилением звучания. Это другие женщины, следуя примеру своей подруги, присоединились к ней со своими тимпанами. И вот уже пустыню сотрясают звуки множества тимпанов. Ритм, предложенный Мариам, не изменился, но за счет большего количества инструментов увеличил свою упругость и заставил каждого двигаться.

Начальные танцевальные движения были подобны двум первым звукам тимпана Мариам. Они были кратки и строги, их отделяла друг от друга пауза. Потом паузы между звуками стали сокращаться, а движения – сменять друг друга более часто. Женщины били в тимпаны и танцевали по кругу. Это было столь захватывающе, что никто не мог оставаться безучастным. Постепенно вся масса людей пришла в единое движение, словно кто-то невидимый заставлял их делать одно и то же. И вот тогда над этим морем голов, тел, рук и ног, выполняющих набор одних и тех же движений, раздался певучий и сильный голос Мариам. Она повторяла песнь, уже пропетую Моисеем:

Господь крепость моя

и слава моя...

И все началось «сначала. Но теперь пение сопровождалось могучей пляской, словно не только голос, но и все существо каждого из приведенных судьбой в эту безжизненную пустыню благодарило своего Творца и Спасителя. Эта пляска была своеобразным обрядом гордого и смелого народа, готового идти по пути, указанному Иеговой. Казалось, что пляске и песне не будет конца, а пустыня постепенно отступит, не выдержав более сильного жара человеческих страстей...

Потом было продолжение пасхального седера, затем – праздничный ужин. Насытившись, взрослые пели псалмы. Но в этот вечер Иисуса уже больше ничего не интересовало. Он оставался под впечатлением драматических событий исхода израильтян из Египта. В его ушах беспрестанно звучала благодарственная песнь, спетая много веков назад в египетской пустыне. Да, он никогда не слышал ее музыку и знал только слова. Никому не известна мелодия песни Моисея и его соратников. Но это и не столь важно. Нужно лишь ощутить дух песни, тогда эти слова легко ложатся на другую мелодию. Главное, чтобы она соответствовала эмоциональному накалу слов. И в сознании Иисуса зазвучала та мелодия, которая, по его ощущениям, подходила к характеру песни Моисея.

Настало время сна. Иисус долго не мог заснуть, а когда все же сомкнул глаза, то видел себя среди тех, кто шел с Моисеем по пустыне: это его мучила жажда, это он переходил Чермное море, это он пел «Господь крепость моя...».

Пройдет более трех столетий после этого дня, и величайший из проповедников идей Иисуса на Востоке Иоанн Златоуст (344/354–407 гг.) вспомнит о песне Мариам в разгар своей борьбы с язычеством. Песня, пропетая еврейкой когда-то в глубокой древности, стала для него неким символом борьбы за христианство. Это случилось тогда, когда покровительствовавшая Иоанну Златоусту императрица Евдоксия, жена восточно-римского императора Аркадия (395–408 гг.), возглавила процессию со святыми мощами, сопровождаемую псалмами, певшимися на многих языках. Для Иоанна Златоуста поклонение народа мощам христианских мучеников было одним из способов борьбы за души людей. Именно тогда он вспомнил Мариам и хор израильтян, звучавший некогда в египетской пустыне. Оба хора, отделенные друг от друга временным расстоянием более чем в полторы тысячи лет, стали олицетворением одной и той же идеи: «В то время Мариам повела людей, неся мощи Иосифа и с пением песни. Тогда она сделала это после [того, как] египтяне были потоплены в море, а вы поступили так, когда душили демонов; она – после [того, как] утопили фараона, вы – после [того, как] был опрокинут дьявол; она – держа кимвалы, вы – с разумом и духом, звучавшим подобно трубе; она – после [того, как] были освобождены евреи, вы – когда увенчалась [славой] церковь; она – выведя одноязычных людей, вы – со многими людьми различных языков» (Иоанн Златоуст. Беседа II, сказанная после погребения мощей, 3).

Здесь не играют существенной роли небольшие отступления от библейской истории: ведь евреи не несли с собой мощей Иосифа, а фараон Рамзес II не был утоплен в море и еще долгие годы продолжал восседать на своем троне в Фивах. Все это – лишь незначительные литературно-ораторские вольности, позволившие Иоанну Златоусту провести столь удачную параллель между Мариам и Евдоксией, между израильтянами и христианами. Главное, что Иоанн Златоуст смог увидеть прошлое в настоящем и настоящее в прошлом.

Выдающийся современник Иоанна Златоуста, живший на Западе, – архиепископ Амвросий Медиоланский, создавая трактат о девственности для своей сестры Марцеллины, видел в еврейке Мариам даже предвестницу христианской церкви: «Мариам взяла тимпан и повела хоровой танец с девической скромностью. Теперь посмотрите, чьим образом была она тогда. Не церкви ли, которая, как девственница с незапятнанной душой, свела вместе благочестивую толпу народа, дабы петь священные песни?» (Амвросий Медиоланский. О девственности I 3, 12). Для богослова и поэта Амвросия не было ничего противоестественного в том, что образ еврейки Мариам может символически предвосхищать деяния христианской церкви. Для него церковь представлялась единением всех людей, верующих в единого Бога.

Но все это случилось более чем через три столетия после того пасхального дня, когда мальчик Иисус услышал предание об исходе евреев из Египта.

Ну, а тогда мальчик Иисус спал, и сон его был отражением дневного рассказа.

Наутро все встали рано и, дождавшись призывного звука трубы, отправились в храм. Иисус уже несколько лет подряд, в каждый приезд в Иерусалим на Пасху, проделывал с родителями этот путь от дома их родственника, у которого они останавливались, до храма. Но сейчас, направляясь со всеми на богослужение, он чувствовал какое-то особое волнение. Может быть, начинал сказываться возраст, когда легко воспринимается торжественное и приподнятое состояние взрослых, а возможно, это была реакция на вчерашние впечатления от соприкосновения с историей. Ведь он шел сейчас в дом Господа, который помог его далеким предкам сбросить с себя ярмо рабства и после мытарств и скитаний достичь земли обетованной. Увидев перед собой храм, Иисус взглянул на него совершенно иными глазами, чем раньше. Какая-то теплота разлилась по всему его существу. Он явно волновался, но, вместе с тем, у него было такое ощущение, что он после длительного отсутствия возвращается в родной дом.

Уже перед самым храмом с ними поравнялась другая группа людей, также идущих на богослужение. Иисус увидел среди них вчерашнего старика, рассказывавшего об освящении Иерусалимских стен, и двух его внуков. Мальчики переглянулись, как старые знакомые, а младший даже помахал Иисусу рукой.

При входе в храм мужчины и женщины, как принято, разделились. Мария вместе с другими женщинами пошла в особый двор, предназначенный только для женщин. Иисус же остался в обществе мужчин вместе с Иосифом.

Началось богослужение. После молитвы мужской голос стал декламировать «тегилим»:

Когда вышел Израиль из Египта,

Дом Иакова – из народа иноплеменного...

(Пс.113:1).

Эти слова снова перенесли Иисуса к пережитым вчера минутам. Но сейчас он подумал о другом.

Иисус давно знал, что эти декламируемые и распеваемые «тегила», впоследствии ставшие известными всему миру под греческим названием ψαλμοί (псалмы), написал великий царь Давид, который, якобы, одинаково успешно владел мечом, играл на кинноре и сочинял «тегила». Иисусу было трудно представить себе грозного воина, поющего и сопровождающего пение звуками киннора – инструмента, больше подходившего нежной девушке. Иногда даже форма киннора напоминала стройную женскую фигуру, а струны, натянутые от расположенного в нижней части киннора звукового ящика до верхней перекладины, только укрепляли такое впечатление, подчеркивая стройность и изящество инструмента. Иисус также никак не мог вообразить певца, способного совершать такие воинские подвиги, которые приписываются царю Давиду.

Однако больше всего Иисуса забавляло и поднимало в собственных глазах, что он был дальним, но прямым потомком столь одаренного и доблестного царя-певца. Об этом ему неоднократно твердил Иосиф, всякий раз подробно объясняя, каким образом Иисус находится в родстве с Давидом. Мальчик даже запомнил весь длинный ряд своих предков, подводящих его к Давиду. Причем он помнил его так уверенно, что мог повторять уже бессознательно, одновременно думая совершенно о другом. И теперь, пока читался длинный псалом, Иисус мысленно повторял: «Моя мать Мария – жена Иосифа, Иосиф сын Иакова, Иаков сын Матфана, Матфан сын Елеазара, Елеазар сын Елиуда, Елиуд сын Ахима, Ахим сын Садока, Садок сын Азора, Азор сын Елиакима, Елиаким сын Авиуда, Авиуд сын Зоровавеля, Зоровавель сын Салафииля, Салафииль сын Иехонии, Иехония сын Иоакима, Иоаким сын Иосии, Иосия сын Амона, Амон сын Манассии, Манассия сын Езекии, Езекия сын Ахаза, Ахаз сын Иоафама, Иоафам сын Озии, Озия сын Иорама, Иорам сын Иосафата, Иосафат сын Асы, Аса сын Авии, Авия сын Ровоама, Ровоам сын Соломона, Соломон сын Давида» (см.: Мф.1:1–17; Лк.3:23–38).

Как только Иисус в своем перечислении достиг Давида, раздалось мощное «Аллилуия». Это слово громогласно произнесли все присутствующие в храме. Затем началось чтение Священного Писания. Потом Иисус услышал голоса певчих, возглашавших псалом (116;1):

Хвалите Господа, все народы,

прославляйте Его, все племена...

Несмотря на такие слова, музыка псалма звучала не величественно, как это должно было бы быть по характеру текста, а мягко, задушевно и очень просто. Гимн пелся не могущественному и всесильному Иегове, а Богу, способному успокоить утомленных жизнью и заботами, обласкать несчастных и обездоленных, напоить жаждущих и накормить голодных. Это была лирическая песнь доброты и всепрощения.

Тогда казалось, что ее слова смогут звучать только в Иерусалиме, столь близки и понятны были эти образы всем живущим в Израиле. В псалмах запечатлелись помыслы и надежды, сомнения и переживания, радости и горести многих веков иудейской истории. Поэтому распеваемый текст псалмов воспринимался каждым слушателем как что-то свое, выстраданное собственной жизнью, пережитое близкими и прочувствованное всем народом. Так было во все времена. Сменяли друг друга поколения, менялись границы государства, преображался быт людей, и они каждый раз переживали содержание текстов по-новому, однако с такой же яркостью, как и их предки. Псалмы не тускнели от времени. Если музыка устаревала, ее изменяли либо создавали совсем новую мелодию. Слова же оставались неизменными, и получалось так, что всякое новое поколение вносило свою художественную лепту в мелодическое оформление древней поэтической мысли, сохранявшей в себе мудрость столетий. Псалмы стали музыкально-поэтической историей еврейского народа. Но история христианства распорядилась псалмами по-своему.

Известно, что когда один народ создает нечто гениальное, то рано или поздно оно становится достоянием всего человечества. В таких случаях национальный эгоизм оказывается бессильным и любые искусственные границы рушатся на пути распространения творений высокого человеческого духа. Нечто подобное произошло и с еврейскими «тегила».

Прошло сравнительно немного времени после описываемых событий, и псалмы постепенно стали звучать среди других народов. Потом еще многие столетия их будут читать, петь и слушать не только евреи и не только народы Ближнего Востока, но и народы других известных и тогда еще неизвестных стран и материков. Люди научились переводить их на самые разные языки, обрели умение перекладывать их на свою музыку, и в конце концов совершилось удивительное чудо: песнопения, созданные евреями, стали родными для всех народов, собранных под благодатной сенью христианства. Одновременно с этим был прославлен и еврейский царь-поэт Давид, которому приписывается создание псалмов. И людей уже перестало интересовать, действительно ли автором псалмов является Давид или они – плод творчества многих поэтов. Образ Давида стал общим памятником всем создателям псалмов, имена которых исчезли в житейской сутолоке.

О месте псалмов в христианской жизни впоследствии образно скажет писатель, чье сочинение дошло до нас под именем Иоанна Златоуста (хотя ученые совершенно справедливо считают, что знаменитый Иоанн Златоуст не мог быть его автором): «В церквях [происходят] бдения, а Давид – первый, средний и последний. В пении ранних утренних гимнов Давид первый, средний и младший. В шатрах, на похоронных процессиях Давид – первый и последний. Ткут в домах девственницы, и Давид [здесь] – первый, средний и последнии. Что за удивительная вещь! Те многие, кто не сделал и своей первой попытки читать, знают из Давида все наизусть и речитируют его надлежащим образом. Однако не только в городах и церквях он столь широко известен людям всех возрастов; даже в полях и пустынях и в необитаемых пустошах он с великим усердием побуждает священные хоры к Богу. В [мужских] монастырях [звучит] священный хор евангельского воинства, и Давид [среди них] – первый, средний и последний. В женских монастырях [поют] группы девственниц... и Давид [здесь] первый, средний и последний. В пустынях люди, мучимые этим миром, ведут беседу с Богом, и Давид [среди них] – первый, средний и последний. И ночью, когда всеми людьми овладевает естественный сон и их влечет в пучину [сновидений], наготове лишь один Давид, пробуждающий слуг Божьих на евангельские бдения, превращая землю в небеса и делая людей ангелами» (Псевдо-Златоуст. О раскаянии, PG LXIV 12–15)².

С псалмами произойдет еще одно чудо. Христиане так сживутся с ними, что многие из них искренне станут верить, будто создателей псалмов вдохновляла не жизнь собственного народа, а идеи христианства. Так, некий Никита, родившийся где-то в Дакии во второй половине IV века и ставший впоследствии епископом Ремезианы, уже не сомневался в том, что мастерство Давида было сильно не потому, «что такова была мощь его кифары, а оттого, что образ креста Христова был тайно облечен в дерево [инструмента] и натяжение струн...» (Никита из Ремезианы. Об использовании гимнов 5). Желание во что бы то ни стало увидеть символику своей веры там, где ее никогда не было, – во внешнем виде киннора Давида или в форме древнегреческой кифары, – привело к столь удивительному утверждению Никиты. Поскольку струны расположены по центру звукового ящика и благодаря этому его края словно выступают вправо и влево, то при большом желании можно увидеть во взаимном размещении струн и деревянной части инструмента искомую форму креста. Ту же самую форму можно усмотреть и в тех разновидностях еврейского киннора, столь похожего на эллинскую кифару, в которых вместо узкого звукового ящика имеются «выступающие» ручки, а вместе с вертикально натянутыми струнами они также могут вызывать в сознании ассоциации с крестом. Благодаря такому незначительному усилию воображения псалом из-за формы сопровождавшей его кифары или киннора приобретает христианские истоки.

Но епископ Ремезианы не был одинок в своих изысканиях. Епископ города Пуатье Гиларий (ок. 315–367 гт.) также утверждал, что причина удивительного художественного и нравственного воздействия псалмов объясняется формой инструмента Давида: «И хотя мы знаем по свидетельству самого Господа, что все произносившееся Давидом пришло от Святого Духа, даже внешняя форма этого пророчества проповедует ту же мысль, то же знание высокой и божественной доктрины, проявившееся в ней. Ибо пророчество произносилось на музыкальном инструменте, называемом по-гречески псалтырем, а по-древнееврейски – наблой, который является единственным [в своем роде], потому, что он самый прямой из всех музыкальных инструментов, не имеющий в себе ничего искривленного или косого, и его музыкальная гармония не производится путем движения его нижних частей. Взамен [того], этот инструмент построен по форме тела Господня и сделан без всякого внутреннего или внешнего изгиба, инструмент, [струны] которого вибрируют и бряцаются вверху, рожден, чтобы петь о небесном и божественном учении, а не тот, что озвучивает низменный земной дух, как другие земные инструменты. Ибо Господь не проповедует низменного и земного в инструменте своего собственного тела...» (Гиларий из Пуатье. Устройство псалмов 7).

Оказывается, речь идет уже не о кифаре, как считал Никита, а о псалтыри, и не о крестообразной форме, образованной декой инструмента и струнами, а о «самом прямом из всех музыкальных инструментов».

Налицо самообман, появившийся ради всепоглощающего желания вести истоки своих религиозных идеалов и христианской поэзии из далекой древности. Возможно, историк религии усмотрит здесь результат теологической интерпретации мировой истории, когда ветхозаветные события рассматриваются только как пророчества, прообразы и «тени», исполнение которых происходит лишь после Воплощения Слова, то есть после Великого Подвига Спасителя.

Историк музыки может объяснить такие воззрения значительно проще.

Псалмы в совершенной художественной форме излагают общечеловеческие чувства, понятные и близкие любому мыслящему и эмоционально не равнодушному человеку, вне зависимости от его национальности и вероисповедания. В большой степени этому способствовала и музыка, на которую распевались псалмы. Она могла быть только столь же искренней и столь же эмоциональной, как и псалмовая поэзия, ибо в противном случае не состоялся бы художественный союз слова и музыки. А такой союз во сто крат увеличивал воздействие псалмовых образов и еще больше способствовал их распространению. И новая общечеловеческая религия естественно увидела в псалмах те гуманистические начала духа, которые проповедовало само христианство. Иудейские же его истоки помогли новой религии с самого начала ее исторического пути взять с собой и еврейские псалмы.

Их интернациональная жизнь уже в рамках христианства была столь насыщенной и плодотворной, что многими псалмы стали восприниматься как исконно христианские, а разрыв христианства с иудаизмом активизировал деятельность по переосмыслению истории псалмов. На этом поприще трудились не толко Гиларий из Пуатье и Никита из Ремезианы, но и многие другие христианские писатели.

Василий Кесарийский (ок. 330–379 гг.) утверждал, что «псалом написан не для евреев того [давнего] времени, а для нас, которые должны преобразиться, кто меняет многобожие на набожность и грех идолопоклонства – на признание Того, Кто создал нас...» (Беседа о псалме 69:2). Чего не скажешь в пылу борьбы за распространение своей религии, в азарте поединка с язычеством! Но если бы современникам Иисуса сказали, что когда-нибудь кому-то придет в голову, будто псалмы созданы не для евреев, то они бы этому не поверили, а человека, высказавшего такую мысль, признали бы обиженным природой...

Иисус же, стоя в храме, продолжал с прежним интересом слушать лирический псалом, который своей музыкой согревал его и разливал мелодичное тепло на всех людей, стоящих рядом и погруженных в сокровенные помыслы, возникающие во время богослужения. Тепло музыки словно обволакивало людей, смягчало их, делало добрыми и сердечными, искренними и доступными. Звуки навевали мир и покой.

Мысли Иисуса опять переключились на того, кому приписывается создание и этого произведения, – на его дальнего предка, воина-певца Давида. Сейчас Иисус вспомнил известное предание о том, как Давид музыкой лечил своего предшественника на царском троне – Саула.

Говорят, что царь Саул в молодости длительное время находился в среде пророков. Известно, что их жизнь отличалась от жизни всех прочих людей. Для того, чтобы предсказывать будущее, его нужно увидеть. А это было возможно только в том случае, если нисходил Дух Божий. Чтобы его вызвать, необходимо подготовить себя к его приходу, что не так просто. Нужно довести себя до такого состояния, когда из поля зрения и из сознания исчезает все нынешнее и всем видимое, когда обычное и каждодневное испаряется, когда не имеет никакого значения, светит солнце или луна, идет дождь или стоит ясная погода. Но такое ощущение достигается с большим трудом. Конечно, во многом здесь помогает музыка. Она создает особый мир вокруг слушателя, и человек легче отрывается от земли, невозможное представляется возможным, и кажется, что недостижимое находится где-то рядом. Поэтому, как уже указывалось, в древнем мире звучание музыки при пророчестве считалось обязательным.

Однако, несмотря на всю важность музыки для пророчеств, ее одной еще недостаточно. Нужно найти в себе силы отрешиться от привычного, забыть прошлое, освободиться от пут, связывающих с настоящим, и попытаться заглянуть туда, куда никто из смертных в обычном состоянии заглянуть не в силах. Для этого нужны поистине нечеловеческие усилия и длительное напряжение. Если же подобные усилия осуществляются часто, то иногда они заканчиваются глубокими обмороками и даже припадками, ибо человеческая природа не выдерживает такие переходы из одного состояния в другое. Поэтому нередко среди пророков встречались люди странные, чудаковатые, а порой и больные.

Для царя Саула пребывание среди пророков и занятие их ремеслом не прошло бесследно. В него вселился злой дух, мучивший тело и душу Саула. Царь был подвержен редким, но сильным припадкам, и тогда «он бесновался в доме своем» (1Цар.18:10). Никакие врачи и знахари не могли помочь больному, и тогда из Вифлеема к нему был приглашен играть на кинноре никому не известный Давид. Музыкант брал в руки свой инструмент и начинал медленно перебирать струны. Раздавались спокойные плавные звуки. Музыка словно приглашала зайти в звуковой оазис, прилечь и послушать божественную ритмическую последовательность неторопливых звуков, отдохнуть, вкусив все прелести безмятежной мелодии. Затем раздавался нежный бархатный мужской голос, который на фоне покачивающихся звуков киннора пел о вечно спокойном мире, о застывшей лесной чаще, о безветренном море. Ничто не могло противиться этому гимну вечного покоя и блаженства. И злой дух, мучивший Саула, постепенно успокаивался, а вместе с ним успокаивалась и душа Саула. Такова целебная сила музыки.

Иисус подумал, что каждый лекарь должен быть музыкантом, а каждый музыкант – лекарем.

А хор в храме продолжал петь тот же псалом Давида:

Ибо велика милость Его к нам,

и истина Господня вовек. Аллилуия.

После окончания богослужения, когда все выходили из храма, Иисус снова увидел двух своих знакомых мальчиков. Они разговорились, и им захотелось погулять самостоятельно, без присмотра взрослых. Получив разрешение, они до самого вечера бродили по улочкам Иерусалима, рассматривали дома, заглядывали в лавки ремесленников, заходили в синагоги и вообще стремились познакомиться со всем, что попадалось на глаза. Особенно часто они подходили к городской стене и трогали ее руками. Эти стены слишком много повидали на своем веку, и детям казалось, что, прикасаясь к ним, они прикасаются к жизни людей, живших много-много лет назад.

На протяжении всей пасхальной недели мальчики виделись ежедневно и очень сдружились. Весь последний праздничный день они провели возле храма, дожидаясь, когда взрослые выйдут после богослужения. Дети несколько раз со всех сторон обошли храм. Здание подавляло своим величием и роскошью. Рядом с ним человек казался маленьким, ничтожным и беспомощным. Иисус в задумчивости смотрел на храм и напряженно о чем-то думал. Двум другим мальчикам, менее сосредоточенным, хотелось веселиться и резвиться, но они сдерживались, чтобы не уронить себя в глазах нового знакомого.

Неожиданно из храма вышел дедушка двух новых приятелей Иисуса. Во время богослужения он почувствовал себя плохо и решил, не дожидаясь его окончания, выйти на воздух. Старик был очень бледен. Он медленно пошел вдоль храмовой стены, и мальчики последовали за ним. Старик тяжело дышал и молчал. Когда они оказались с задней стороны здания, он присел на один из больших камней, лежащих на земле, в тени, отбрасываемой храмом. Старик посмотрел на мальчиков и горько улыбнулся. Его взгляд как бы говорил: ничего, сейчас недуг пройдет. И действительно, бледность на его лице постепенно отступала. Чувствовалось, что ему лучше. Но он продолжал молчать.

Иисус первым нарушил молчание: «Сколько времени стоит здесь храм?»

Старик медленно поднял голову и взглянул на Иисуса, потом перевел взгляд на внуков, словно пытаясь понять, интересует ли их этот вопрос так же, как и мальчика из Назарета. Он предложил всем детям присесть на камни около себя и начал говорить.

«Сейчас кажется, что этот храм существовал вечно. Он настолько тесно связан с судьбой народа, что сам народ не мыслит себя без храма. А ведь так было не всегда, и в далекие от нас времена храма не существовало. Это было давным-давно, когда наши предки под предводительством Моисея с Божьей помощью вышли из Египта и после долгих блужданий по пустыне пришли в землю обетованную. Тогда, в скитаниях, вместе с народом был ковчег завета, сделанный по велению Всевышнего и являвшийся символом Его союза с Его народом (Исх.25). Ковчег всегда несли впереди народа, и он словно освещал собой путь. На каждом новом месте, куда судьба приводила людей, они строили жертвенники и приносили жертвы своему Богу. Весь путь Израиля в землю Ханаанскую отмечен такими жертвенниками. После жертвоприношений, непосредственно возле жертвенников, пировали и веселились. Каково же было это веселье?

Мужчины и женщины плясали и громко выкрикивали отдельные фразы, в которые они вкладывали свое обращение к Богу. Им казалось, что Всевышний в первую очередь обратит внимание на того, кто крикнет громче. Они еще не понимали, что Господь слышит не только то, что произносится шепотом, но даже то, о чем каждый из нас думает. Но это было неведомо нашим далеким предкам. Они плясали и кричали. А когда кричат, тогда уж не до пения. И вошло в обычай людей пировать и веселиться подле жертвенника, так как они искренне верили, что только в этом случае они находятся пред взором Всевышнего: „И веселись пред Господом, Богом твоим, ты, и сын твой, и дочь твоя, и раб твой, и раба твоя...» (Втор.16:11; см. также 12:7; 27:7 и др.). Это были дикие пляски, сопровождаемые такими же дикими выкриками. Правда, иногда эти люди пели. Но невозможно было разобрать слов их песнопений, которые заглушались ударами тимпанов, трещоток, кимвалов, бубнов, колоколов различных размеров и звучанием других инструментов. В одном из Древнейших псалмов описывается шествие в честь Бога: „Впереди шли поющие, позади играющие на инструментах, в середине девы с тимпанами» (Пс.67:26). Вряд ли при таком шумном сопровождении можно было услышать мелодию. Да она никого тогда и не интересовала. Таким музыкально-звуковым оформлением богослужения люди стремились донести до небес звучания инструментов, возгласы и пение.

Потом придумали длинные трубы, издававшие страшный рев. Чаще всего их называли хацоцерах и шофар. Хацоцерах – прямая труба длиною почти в полтора локтя, заканчивающаяся раструбом. Как говорит Священное Писание, этот инструмент был сделан Моисеем по повелению Бога: „И сказал Господь Моисею, говоря: Сделай себе две серебряные трубы, чеканные сделай их, чтобы они служили тебе для созывания общества и для снятия станов. Когда затрубят ими, соберется к тебе все общество ко входу скинии собрания. Когда одною трубою затрубят, соберутся к тебе князья и тысяченачальники Израилевы. Когда затрубите тревогу, поднимутся станы, становящиеся к востоку. Когда во второй раз затрубите тревогу, поднимутся станы, становящиеся к югу... тревогу пусть трубят при отправлении их в путь. А когда надобно собрать собрание, трубите, но не тревогу» (Чис.10:1–7).

Шофар же – это своеобразный рог, так как он делался из рога какого-либо чистого животного, подвергался обработке паром, а затем изгибался. Именно шофар звучал в ушах израильтян, когда Господь явился Моисею на горе Синае: „На третий день, при наступлении утра, были громы, и молнии, и густое облако над горою, и трубный звук весьма сильный» (Исх.19:16). И далее: „Весь народ видел громы и пламя, и звук трубный, и гору дымящуюся» (Там же, 20:18).

Зловеще устрашающий и громогласный звук этих инструментов возникал не только перед или во время сражений, но и при жертвоприношениях. Это было одно из важнейших средств призыва к Богу. И, как говорит предание. Господь повелел: „...трубите трубами при всесожжениях ваших и при мирных жертвах ваших; и это будет напоминанием о вас пред Богом вашим» (Чис.10:10). Так что, мальчики, те трубы, которые вы слышали, въезжая в Иерусалим и во время богослужения, имеют давнюю и длинную историю. Конечно, с тех древнейших времен эти трубы преобразились. Они стали несколько иными на вид, и их звучание облагородилось. Изменялось все, ибо время шло и его нельзя было остановить. Менялись люди, их жизнь, и менялись песни.

После Саула, сына Вениамина, нашим царем стал храбрый и доблестный Давид, сын Иессея Вифлеемлянина».

При упоминании имени своего знаменитого предка Иисус с еще большим вниманием стал слушать рассказ.

«Именно он перед смертью решил построить дом покоя для ковчега завета Господня (1 Паралипоменон 28:2), чтобы его не переносили с места на место, как это было со времен Моисея. Давид собрал большие сокровища для постройки храма. Но смерть помешала ему осуществить свой замысел, и его выполнил сын Давида – премудрый Соломон.

Дом Господень начал возводиться по прошествии четырехсот восьмидесяти лет после исхода сынов Израилевых из земли Египетской, в четвертый год царствования Соломона, в месяц Зиф. С этой целью царь обложил повинностью весь Израиль. Он собрал тридцать тысяч человек, рубивших кедры и кипарисы в лесах Ливана, восемьдесят тысяч рабочих, добывавших в горах камни, семьдесят тысяч грузчиков. Над всей этой громадной армией строительных рабочих были поставлены три тысячи триста надсмотрщиков. Семь долгих лет возводился храм (3Цар.6:38), выложенный внутри чистым золотом. И вот наконец наступил час освящения только что построенного храма.

Соломон собрал старейшин. Левиты взяли ковчег с Сиона и торжественно, с песнопениями, перенесли его в нововозведенное здание. Он был установлен на специальном месте, в особом зале, получившем наименование „Святое-святых».

Как только ковчег со скрижалями Закона был водружен, раздалась величественная музыка. Хвалу Богу пели и играли лучшие певцы и музыканты. Их возглавляли три выдающихся мастера – Асаф, Еман и Идифун. Они были поставлены еще Давидом для руководства музыкальной жизнью царского двора и для религиозных церемоний – „чтобы они играли на киннорах, навлах и кимвалах» (1 Паралипоменон 25:1). А произошло это так.

Давид приказал начальникам левитов назначить музыкантов с навласами, киннорами и кимвалами, „чтобы они громко возвещали глас радования» (1 Паралипоменон 15:16). Тогда-то и были призваны для этого дела Еман – сын Иоилев, Асаф – сын Верехиина и Ефан – сын Кушаии. Под их руководством играли на навласах Захария, Азиил, Шемирамоф, Иехиил, Уиний, Елиав, Маасей и Ванея, а на киннорах – Матгафия, Елифлеуй, Микней, Овед-Едом, Иеиел и Азазия. Тогда же работал и учитель пения Хенания (1 Паралипоменон 15:16–22). Значит, при Давиде, еще перед постройкой храма, был определен распорядок службы певчих и музыкантов, а также важнейшие религиозные песнопения. Ибо, как свидетельствует Священное Писание, „...во дни Давида и Асафа были установлены главы певцов и песни Богу хвалебные и благодарственные» (Неемии 12:46).

Постепенно музыкальное дело укреплялось, а его знатоков становилось все больше и больше. Получилось так, что кроме вышеперечисленных людей к ремеслу музыканта постепенно приобщались и дети Асафа, Емана и Идифуна. По мере овладения мастерством они также начинали принимать участие в музицировании, как в царском дворце, так и при религиозных обрядах. Асаф вместе со своими сыновьями Заккуром, Иосифом, Нефанием и Ашарелом служили певчими и музыкантами при царском дворце. Игравший на кинноре Идифун со своими сыновьями Гедалией, Церием, Исаией, Семеем, Хашавией и Маттафией получил всеобщее признание за отличное музыкальное сопровождение обрядов жертвоприношения. А игравший на рожке Еман вместе с сыновьями Буккией, Матфанией, Озиилом, Шевуилом, Иеримофом, Хананией, Хананием, Елиафой, Гиддалтием, Ромамти-Езером, Иошбекашей, Маллофием, Гофиром и Махазиофом прославился песнопениями в честь Бога (1 Паралипоменон 25:1–5). Причем каждый из этих сыновей имел уже своих сыновей, приобщенных к музыкальному искусству (Там же, 25:7–31).

Итак, во времена Давида существовали три прославленные музыкальные династии. Кроме них были и другие люди, умевшие хорошо петь и играть на различных музыкальных инструментах. В общей сложности только обученных певцов насчитывалось двести восемьдесят восемь человек (1 Паралипоменон 25:7), а музыкантов – четыре тысячи человек (Там же, 23:5). Поэтому ко времени окончания постройки храма последовательность музыкального оформления богослужений стала уже общепринятой. И когда настал час его освящения не только молитвой, но и религиозными песнопениями, их распорядок и содержание были хорошо известны.

Все певцы и музыканты в полном составе участвовали в этих торжествах. Как свидетельствует Священное Писание (2 Паралипоменон 5:12–13), они выстроились вместе со своими инструментами и с хором левитов на восточной стороне жертвенника. Их и без того многочисленный ансамбль был дополнен еще ста двадцатью священнослужителями, трубившими в трубы. Над новым храмом и вокруг него гремел грандиозный гимн:

Ибо Он благ,

ибо вовек милость Его...

Никто из современников не оставил воспоминаний ни о впечатлении, произведенном этим исполнением, ни о самом величественном гимне. Известно только, что после того, как отзвучали последние его звуки, храм наполнило облако, потому что слава Господня наполнила дом Божий. Затем премудрый Соломон обратился к Всевышнему со словами благодарности. Он вспомнил всю историю нашего народа начиная с египетского плена, вспомнил своего отца Давида и от имени всех вознес молитву к небесам. Когда Соломон завершил ее, неожиданно с неба сошел огонь и поглотил то, что предназначалось для жертвоприношений. Увидев столь необычное явление, все присутствующие пали ниц и, даже находясь в таком положении, вдохновенно пели:

Ибо Он благ.

Ибо вовек милость Его...

Потом люди встали и продолжали восхвалять Господа.

С тех пор в храме ежедневно совершались моления и постоянно звучала музыка. Здесь воспитывались и обучались многие поколения певцов и музыкантов. Здесь создавали гимны во славу Господа. И так продолжалось почти триста пятьдесят лет.

Потом наступил страшный год, когда вавилонский владыка Навуходоносор решил покорить Израиль. Мы, как всегда, надеялись на своего Бога и рассчитывали на победу, но, очевидно, прогневали Всевышнего, и Он отступил от нас. Навуходоносор захватил Иерусалим и „сожег дом Господень, и дом царя, и все домы в Иерусалиме» (Иер.52:13), и стены Иерусалима были разрушены, а ковчег завета унесен в Вавилон. Тысячи людей были умерщвлены и тысячи уведены в вавилонский плен, где они жили много лет, вплоть до воцарения в Вавилоне благородного царя Кира, который объявил: „Все царства земли дал мне Господь, Бог небесный; и Он повелел мне построить Ему дом в Иерусалиме» (1Ездр.1:2). Обращаясь же к плененным, он сказал: „Кто есть из вас, из всего народа Его... пусть он идет в Иерусалим... и строит дом Господа, Бога Израилева, того Бога, Который в Иерусалиме» (Там же, 1:3). Поднялись многие израильтяне со своими семьями и скарбом и пошли в Иерусалим. С ними возвращались к разрушенному очагу и родившиеся на чужбине потомки тех, кто пел и играл при Иерусалимском храме.

Конечно, многие из тех, кто воспевал Господа в храме, кто на инструментах сопровождал гимны Богу, состарились и умерли в плену. Из трех выдающихся музыкальных династий на родину вернулась одна только семья Асафа. Сам старик Асаф не дождался светлого часа и был погребен близ Вавилона. Но его многочисленные дети и внуки продолжали именоваться „Асафовыми» и следовали заветам знаменитого основателя династии музыкантов. Они вернулись в Иерусалим в количестве ста двадцати восьми человек (1Ездр.2:41). На скрижалях истории даже сохранилось имя одного из них: „Начальником над левитами в Иерусалиме был Уззий, сын Вания, сын Хашавии, сын Матфании, из сыновей Асафовых, которые были певцами при служении в доме Божием» (Неемии 11:22). Однако о семьях Емана и Идифуна с тех пор уже ничего не было слышно. Может быть, они остались на чужбине, как многие их соплеменники, осевшие на новых местах? Может быть, сами старики Еман и Идифун умерли, а их дети изменили род занятий? Правда, в книге пророка Неемии (11:17) упоминается о каком-то «сыне Идифуна», но он уже никак не был связан с музыкой. Горькая жизнь пленника- могла кого угодно заставить изменить своему призванию и потомственной профессии. Но, с другой стороны, житейские невзгоды могли «вынудить заниматься ремеслом музыканта тех, кто прежде был далек от него. Ведь даже в плену богачи оставались богачами, а бедняки – бедняками. Богатые иудеи, будучи в плену, имели право владеть рабами, поэтому при возвращении в Иерусалим обозы иных из богачей походили на караваны, в которых были даже певцы и певицы. Вместе с первыми переселенцами, вместе с многочисленным семейством Асафа в Иерусалим пришли двести певцов и певиц (1Ездр.2:65), а несколько позднее, уже в царствование царя Артаксеркса, – другая группа певцов (Там же, 7:7). Никто не сомневался, что в новом доме Господа вновь будет звучать замечательная музыка в самом лучшем исполнении.

Наступил день закладки нового храма. Все было торжественно: вокруг того места, где впоследствии должен был возвышаться храм, стояли священники в праздничном облачении с трубами. Рядом с ними находились сыновья Асафа и все те, кто мог „славить Господа, по уставу Давида» (1Ездр.3:10). Раздались звуки песнопения – и люди услышали не один хор, а два, которые стояли на значительном удалении друг от друга и словно соревновались между собой. Если один хор возглашал: „Хвалите!», то другой отвечал: „Славьте Господа!». Если же первый выводил красивую мелодию со словами „Славьте Господа!», то второй как эхо повторял его последние звуки, но уже со словами «Хвалите!». От такой постоянной переклички двух хоров все пространство между ними, на котором находились слушатели, заполнялось божественными звуками, воодушевлявшими всех присутствующих.

Затем на какое-то мгновение музыка внезапно замолкла. Наступила неожиданная тишина. Все стояли, словно боясь пошевелиться. И вдруг как бы из небытия раздалось:

Ибо – благ,

ибо вовек милость Его...

(1Ездр.3:11).

Да, это было то же самое песнопение, которое звучало здесь постоянно со дня основания храма Соломона вплоть до его разрушения. Этот гимн пережил вместе с народом и часы счастья в далеком прошлом, и горькие десятилетия пленения. Он передавался от отцов к сыновьям, от матерей к дочерям. Во враждебном Вавилоне гимн часто служил духовной опорой. Его пели тихо, чтобы слышали только близкие и не слышали чужеземцы. В самые тяжкие минуты, когда кругом были только враги, его пели беззвучно, „про себя», и он вливал в людей новую надежду.

Уже не осталось в живых никого из тех, кто видел прежний храм. По дороге на родину в возрасте восьмидесяти четырех лет скончался последний старец, вывезенный еще мальчиком из Иерусалима во время „второго увода пленных» в Вавилон. Все присутствующие на закладке нового храма представляли себе прежний дом Бога только по рассказам старших, а те, в свою очередь, знали о нем по рассказам своих родителей, оставшихся лежать в чужой земле. Но эти рассказы звучали так часто и были наполнены такими подробностями, что многим со временем стало казаться, что они сами не только видели это. великое сооружение, но и бывали в нем.

Сейчас же, когда люди стояли и слушали величественную музыку гимна, возносившую души вчерашних изгнанников высоко над реальностью и вдохновлявшую их великой любовью к Богу, в памяти смешались рассказы и вынесенные из них представления, явь и фантазия, желаемое и действительное, а сквозь пелену слез, застилавшую глаза, многие стали видеть – и каждый по-своему – прекрасные очертания Великого Храма. И уже никто не хотел знать, воспоминания ли это или плод взлелеянного в душе образа. Вместе с очертаниями храма из небытия проступали лица родных и близких, давно ушедших из этой жизни. А гимн все звучал и звучал. Голоса, звуки инструментов и сама мелодия исторгали у слушателей вопли восторга. Да и сами певцы пели с мокрыми от слез лицами. Никто не стеснялся плакать. Это был гимн единения всех людей, гимн единения прошлого и настоящего, гимн Богу. „И не мог народ распознать восклицаний радости от воплей плача народного; потому что народ восклицал громко, и голос слышен был далеко» (1Ездр.3:13).

Потом длинной чередой потекли дни строительства и к третьему дню месяца Адара, в шестой год царствования царя Дария (1Ездр.6:15) работа была завершена и совершилось торжественное освящение нового дома Господа.

В тот день были принесены большие жертвы. Все веселились и вновь пели религиозные песнопения, играли многочисленные музыкальные инструменты и повсюду разносилось звучание священнических труб.

Много лет, почти пять столетий, стоял этот храм, и много поколений в нем молилось. Он имел размеры прежнего храма, но был лишен его величия и помпезности (Иосиф Флавий. Иудейские древности XV 2, 1). Однако, несмотря на свою скромность, он стал неотъемлемой частью представлений об отечестве каждого иудея. Отсутствие внешнего величия и показной царственности учило народ: если даже Господь может жить в таком доме, значит, могущество не в грандиозности и богатстве. И это заставляло многих задуматься над важнейшими вопросами жизни и веры.

Когда здесь появились римские войска и наша родина стала провинцией новых завоевателей, римляне осквернили храм, и он длительное время находился в полуразрушенном состоянии. Его восстановление началось только сорок лет спустя, при Ироде Великом, который любил пышность и помпезность. Именно в таком духе был возведен новый храм. Его-то, мальчики, вы сейчас и видите перед собою».

Старик закончил свой рассказ, а три мальчика стояли, боясь пошевелиться. Они хотели продолжения повествования, но вокруг уже шумели люди, выходившие из храма после богослужения.

Старик и дети подошли к выходу, где их ожидали родители мальчиков. Здесь же Иисус увидел Марию и Иосифа. Когда взрослые разговорились, то оказалось, что новые знакомые – из древнего левитского города Сихема, расположенного между горами Гевалом и Гаризимом, почти на полпути от Иерусалима до Назарета. Старик предложил, чтобы Иисус поехал с ними до Сихема, а оттуда уже вместе со своими родителями продолжил бы путь домой, в Назарет. После некоторых размышлений вслух и переговоров взрослых предложение было принято. В совместной поездке с друзьями наиболее заманчивой для Иисуса была возможность послушать новые рассказы старика.

Никто не знает, что потом произошло, но спустя много лет евангелист Лука (2:41–52) напишет: «Каждый год родители Его ходили в Иерусалим на праздник Пасхи. И когда Он был двенадцати лет, пришли они также по обычаю в Иерусалим на праздник; когда же, по окончании дней праздника, возвращались, остался Отрок Иисус в Иерусалиме; и не заметили того Иосиф и Матерь Его, но думали, что Он идет с другими; пройдя же дневной путь, стали искать Его между родственниками и знакомыми; и, не найдя Его, возвратились в Иерусалим, ища Его. Через три дня нашли Его в храме, сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их; все слушавшие Его дивились разуму и ответам Его. И, увидев Его, удивились; и Матерь Его сказала Ему: Чадо! что Ты сделал с нами? вот, отец Твой и Я с великой скорбью искали Тебя. Он сказал им: зачем было вам искать Меня? или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему? Но они не поняли сказанных Им слов. И Он пошел с ними и пришел в Назарет; и был в повиновении у них. И Матерь Его сохраняла все слова сии в сердце Своем. Иисус же преуспевал в премудрости и в возрасте и в любви у Бога и человеков».