Пелагий II (Pelagius II)⁶¹

26.XI.579 г. – 7.II.590 г.

Если после смерти Иоанна III Римский Престол оставался вакантным целые десять месяцев, потому что римляне не решались никого признать своим епископом без императорского согласия, то теперь, во время осады Рима лангобардами, когда умер преемник Иоанна Бенедикт, римляне более не медлили с выбором, и, не дожидаясь согласия Константинополя, провозгласили своим епископом Пелагия II.

Положение в византийской Италии становилось все более и более напряженным. Продолжавшееся с 572 г. успешное наступление лангобардов продвигало их границы все дальше на юг. Покорение лангобардами Италии несло с собой дехристианизацию страны: в своем большинстве лангобардский народ оставался языческим, аристократия же приняла арианство. Во время войны разрушались и разграблялись церкви и монастыри. Ок. 580 г. было разорено знаменитое аббатство Монте-Кассино, основанное св. Бенедиктом, монахи которого бежали в Рим. Константинополь теперь мог оказывать лишь слабое сопротивление. В 584 г. император Маврикий реорганизовал остатки византийских владений в Италии в экзархат – военную провинцию, во главе которой был поставлен экзарх, объединивший в одних руках военную и гражданскую власть, столицей экзархата стала Равенна.

В это же самое время происходит и образование Лангобардского королевства, которое в 584 г. возглавил король Автари, а после его смерти, в 590 г., Агилульф (590 – 616 гг.), по праву считающийся настоящим основателем лангобарского государства в Италии (54, с. 117 – 119).

В 585 – 589 гг. на границах с лангобардами установилось некоторое спокойствие, так как экзарху Смарагду удалось заключить с ними какой-никакой мир, и благодаря этому Папа, наконец, смог восстановить отношения с северной Италией, которые из-за войны были полностью прерваны. Пелагий II использовал эту возможность, чтобы попытаться устранить продолжавшуюся уже тридцать лет схизму между Римом и Аквилеей: ведь если Милан, как уже отмечалось, в 571 г. вернулся в общение с Римом, то епископ Аквилейский, присвоивший себе титул патриарха, по-прежнему считая себя после II Константинопольского Собора единственным хранителем правой веры, оставался непреклонным. 3 ноября 579 г. по случаю освящения кафедрального собора в Градо, куда из-за войны была перенесена резиденция Аквилейского патриарха, построенного в честь халкидонской святой Евфимии, (в одноименном храме проходили заседания IV Вселенского Собора), патриарх Илия созвал собор из двадцати своих епископов суфраганов, на котором вновь была подтверждена приверженность прежнему курсу.

Пелагий II сделал первый шаг к примирению, направив смиренное и искреннее послание Илие и другим епископам Истрии. Но начавшиеся переговоры не были очень результативными.

Во время понтификата Пелагия II совершилось обращение исповедовавших арианство вестготов Испании в католическое христианство: на соборе в Толедо в 589 г. король Реккаред (586 – 601 гг.) вместе со своим народом принял веру Вселенских Соборов. Это событие положило начало расцвету испанской культуры, развитие которой сдерживало неизменно враждебное отношение арианского духовенства классическому греко-римскому наследию. Этот культурный подъем продолжался до начала VIII века – времени завоевания Испании арабами, а наиболее известным представителем его стал св. Исидор Севильский – автор первой средневековой энциклопедии.

В самом начале своего понтификата, в 580 г., Пелагий II перед лицом угрозы лангобардского завоевания предпринял попытку завязать отношения с франкским государством, направив 5 октября послание епископу Оксеркскому Аунарию, чтобы тот от имени Папы обратился за помощью к франкским королям, которыми в то время были Гонтрамн в Бургундии, Хильперик I в Нейстрии и Хильдеберт II в Австразии. Эта попытка, не принесшая тогда, в VI веке, никаких реальных результатов, тем не менее была очень знаменательной, ибо свидетельствовала о новом направлении политики Апостольского Престола: два века спустя союз Римских Пап с франкскими королями, заключенный Стефаном II и Пипином Коротким, позволил не только воссоздать Западную Римскую империю, но положить начало великому возрождению европейской цивилизации.

Из сохранившихся посланий Пелагия II наиболее важное значение имеет обширное послание к Аквилейскому патриарху Илие и епископам Истрии (это было третье по счету послание к ним Папы), которое из-за своего большого объема преемник Пелагия II, св. Григорий Великий, в письме к епископам Ирландии назвал даже книгой. По-видимому и сам св. Григорий, тогда еще диакон, принимал самое непосредственное участие в его составлении (Paulus Diaconus. De gestis Langobardorum. III, 10).

Послание посвящено все еще остававшейся злободневной теме отношения к V Вселенскому Собору, в котором по-прежнему некоторые видели нарушение Халкидонского Собора и, соответственно, учения, сформулированного св. Львом.

Папа в христианском духе смирения просил схизматиков не оставаться далее вне единства с Церковью. В простоте сердца он изложил в послании свое исповедание веры, еще раз подчеркнув, что он полностью принимает учение всех четырех Вселенских Соборов, а «Томос» св. Льва Великого является для него основной вероучительной формулой. Поэтому Пелагий II не видит никаких веских причин отделяться от Апостольского Престола людям, на знамени которых догматы Халкидонского Собора. Это послание, переведенное с небольшими сокращениями, было помещено в «Деяниях Вселенских Соборов», издаваемых Казанской Духовной Академией (7). Сверенное и отредактированное автором, еще несколько сокращенное, а также снабженное латинским оригиналом, оно приводится ниже.⁶²

Возлюбленнейшим братьям, Илии и епископам, поставленным в областях Истрии – епископ Пелагий.

I. Любовь, матерь добродетелей, которая заботится о приобретениях для своего Искупителя и которая никогда не ищет своего (1Кор. 13, 5), пробудив во мне душевное волнение, побудила меня еще до этого направить к вам, братья, послание, исполненное нежности, чтобы воссоединить давно отделившиеся члены тела Христова. В этом послании не столько увещеваниями, сколько мольбами, я, как мог, от души старался убедить, чтобы ваша любовь, кого найдет способными разумно рассуждать, направляла к тому, чтобы в деле о «Трех главах» они узнали все, что известно, а также, что казалось, может быть, темным, было им открыто путем мирного рассуждения. Потом я получил письмо от вашей любви, которое не оснований разумных искало, а предписывало решения вашего суда. Вижу, что вы самоуверены в своей мудрости и, признаюсь, удивляюсь этому с сожалением, тем более, что я в своих посланиях, как мне кажется, показал пример смирения, представил образец любви. Когда же я узнал, что слова моего увещевания не имели у вас никакого успеха, я вынужден, плача и скорбя, воскликнуть с пророком: «Врачевали мы Вавилон, но не исцелился» (Иер. 51, 9). Я возжег, насколько мог, огонь любви и хотел попалить плевелы разделения, но нашел, что исполнилась мысль пророка о восстающих на грехи, который говорил: напрасно плавильщик возжегал огонь, шлаки их не сгорели.⁶³ В написанном вами не заметно никакого пламени любви, не отзываются они никакой мягкостью, даже после примера не слышится ничего, что склонялось бы к примирению. Рассудите, прошу вас, каким душевным хладом оцепенело ваше братское расположение вследствие такого продолжительного разделения (о чем я и говоря иначе не имею силы, как прерывая стенания), и это расположение не теплеет вновь даже от понуждения. Итак, что же мне делать тут? Остается плакать о вас; так как лев, рыкающий, ходит, ища кого поглотить (1 Петр, 5, 8), а я знаю, что вы стоите вне овчей ограды. Я смотрю на вас не как на ветви, лишенные плодов, а вижу, что вы совсем оторваны от корня. Я вижу, что вы трудитесь в поте лица, но мне не безызвестно, что вы трудитесь вне виноградника. Вот несчастья достигли предела: все вокруг опустошается, земля обращается в пустыню, буря потопа обрушивается на мир, а вы бежите с ковчега. Скажу с Иеремией: кто даст голове моей воду, и глазам моим источник слез (9, 1); и опять да прольют очи ваши слезы, и ресницы ваши – воду (9, 18); скажу с ним и еще: восплачу и не утешусь. Так, не находя в вашем сердце согласия мира, проливаю я слезы с огорчением, потому что чем может успокоиться мой дух, когда нельзя исцелить раны, нанесенной невидимым врагом? Вот во всех частях мира святая вселенская Церковь сияет лучами своего единства, и однако же еще терпит мрак вашего разделения. Повсюду она в вере пребывает; но радоваться ей о своем спасении мешает рана из-за вашего отделения. Не весела здоровая голова с больными плечами; и грудь не чувствует себя здоровою, когда ощущает боль внутри себя, потому что поражается весь организм, когда даже малейшая его часть болит. Все же, кто сочувствует чужой боли, по гармонии любви привлекает боль и на себя, как свидетельствует Павел: страждет ли один член, с ним страдают все члены (1Кор. 12, 26). Итак, нас пронзает ваша болезнь, нас ранит ваше отделение. И потому тем более мы должны спешить с утешением к вашим немощам, чем необходимее признаем их, по своей любви, как бы своими. Если бы мы, может быть, захотели быть равнодушными, нас устрашил бы глас укоризны свыше, который, укоряя нерадивых пастырей, говорит: и сокрушенного не укрепляли и заблуждающего не обратили и погибшего не взыскали (Иез. 34, 4). Если мы останемя равнодушными, то заслужим укоризну в безразличии, как говорит Господь через пророка: или смолы нет в Галааде, или врача нет там? Почему не исцелена рана дочери людей моих? Что, если не любовь, понимается здесь под «смолой», которая служит как для разжигания огня, так и цементом мрамору для украшения дома? Любовь, которой сердца пламенеют, которая несогласные умы людей соединяет миром, чтобы украсить святую Церковь украшением единства? Что значит слово «Галаад», которое переводится «множество свидетельства», как не высота бесчисленной массы мыслей в Священном Писании? Что значит слово «врач», если не проповедник? Что через «неисцеленную рану дочери» показывается, как не явная вина народа пред очами Божиими? Итак, оказывается, что в Галааде нет смолы, если за доказанную истину, при стольких свидетельствах Священного Писания, не видно вашей горячей любви к тому, кто должен присоединить вас к святой Церкви; и как бы при отсутствии врача ваша рана не заживает, потому что по прекращении увещевания, вина такого разделения у вас не закрывается никаким покровом мира. Но уже время вам коснуться самых ран ваших и приложить к ним при помощи Божией лекарства миротворящей истины.

II. По поводу того, что сделано во времена блаженной памяти государя Юстиниана, вы, братья, подозреваете, что Святой Халкидонский Собор был нарушен. Но да не будет этого ни в деле, ни в мысли христианина! На этом самом Соборе подтверждены Никейский, и Константинопольский, и первый Эфесский Соборы: и всякий, кто старается извратить его с какой-нибудь стороны, без сомнения стремится уничтожить и то, что на них было утверждено. К этому подозрению вы в своем письме присоединяете свидетельства из посланий и энциклик святого предшественника нашего Льва, чтобы доказать, что вышеупомянутый святой Халкидонский Собор должно сохранять неприкосновенно. Впрочем, вы, любезнейшие братья, эти свидетельства выбрали из немногих посланий неким беспорядочным образом, перемешивая цитаты, так чтобы, когда вставленное другое послание подходит к другим словам первого, показалось, что ваши свидетельства взяты из многих посланий. И мы сильно удивляемся, зачем вы из столь немногих, как мы сказали, посланий выбрали много цитат, когда известно бесчисленное число свидетельств как наших предшественников, так и согласие в энцикликах многих отцов, как свет, миру проливаемый, о ненарушимом почитании святого Халкидонского Собора. Но так как порядок речи всегда имеет такую связь, что предшествующее служит основанием для последующего, а последующее зависит от предшествующего: то мы лучше раскроем смысл того, что вами представлено, если покажем, что имеют в виду, или отчего зависят те и другие слова.

III. Итак, ваша любовь представляет первое свидетельство святого предшественника нашего Льва, которое заключается в его последнем послании,⁶⁴ где он говорит: «о предметах, определенных, как было угодно Богу, в Никее и Халкидоне, мы не осмеливаемся заводить никакого рассуждения, как будто бы то, что постановила такая власть помощью Духа Святого, было сомнительно и нетвердо.» К этому вы из того же послания прибавляете другое свидетельство, которое находите несколько выше и в котором говорится: «ибо, как вы свято и истинно сказали, совершенство не допускает приращения, а полнота дополнения». С приведенными двумя свидетельствами, взятыми из энциклик, вы сопоставляете в своем письме слова вышеупомянутого предшественника нашего Льва также к Льву императору, где он говорит: «стремиться колебать законные богодухновенные постановления свойственно человеку не миролюбивому, а строптивому, как говорит апостол: не вступать в словопрения, что не мало не служит к пользе, а к расстройству слушающих (2Тим. 2, 14). Потому что, если бы было свободно спорить по человеческим убеждениям, никогда не могло бы быть недостатка в таких людях, которые осмеливались бы отступать от истины». И его же слова об этом же: «не дерзай против торжества десницы всемогущего Бога воздвигать подавленные старые распри новыми способами». К этому свидетельству немного после вы прибавили: «пусть не трогают ничего из того, что хорошо сделано». Последнее же свидетельство, заключающееся в первом его послании, из которого уже много взято свидетельств, вы представляете такого рода: «исследовать, что уже приведено в известность, опять браться за то, что совершено, и ниспровергать, что определено, ни что иное, как неблагодарность за полученное и направление злых пожеланий смертоносной страсти к вкушению от запрещенного древа»! Вот какие слова святого Льва к императору Льву вы представили, возлюбленнейшие братья; они, конечно, относятся к сохранению неповрежденной веры, а не относительно частных дел халкидонских епископов. А что он говорит о ненарушимом хранении единой веры, нужно сообразить то, что он до этого сказал в том же самом послании; там он говорит к тому же императору: «кроме богобоязненно- предусмотрительной заботы о временных вещах, твердо совершайте служение божественным и вечным установлениям, чтобы католическая вера, которая одна животворит род человеческий, одна освящает его, пребывала в одном исповедании; а разногласия, которые рождаются из разнообразия земных мнений отражались бы от твердости того камня, на котором стоит град Божий». Таким образом, дорогие братья, если бы вы не видели того, что во всех частях света вера укрепляется в едином и твердом положении, вы справедливо говорили бы, что нечто из святого Халкидонского Собора нарушено. Но после того, как теперь все дело идет только о личностях, и вы ничего не спрашиваете о святой вере Халкидонского Собора, вы как бы намеренно отклоняете от себя авторитет отцов, потому что, как святой Лев показывает, не должно вновь браться за то, что совершено; а с каким намерением он сказал это, он тут же прибавляет: «считайте своей главной заботой жить для мира вселенской Церкви и сохранения католической веры». И как только он запретил нарушать определенное, тотчас же присоединил увещание к охранению католической веры, и объяснил, что он это сказал не о частных предметах, но только об исповедании веры? А теперь вы в вашем вопросе то же самое, что разбирает и сам предшественник наш, святой Лев, когда он утверждает то, что постановлено в Халкидоне касательно веры [...]

IV. И еще вы в свое письмо включаете свидетельство из послания святого Льва, в котором он говорит Василию: «благочестиво и ревностно нам нужно заботиться, если только допускается здесь рассуждение, чтобы ничего не отменялось и властью из того, что божественно определенно». И ниже: «потому что все полно определенное не должно быть вновь вызываемо на какой-нибудь спор, чтобы мы и сами в глазах осужденных не казались сомневающимися в том, что, как объявлено, согласуется с авторитетом пророков, Евангелия и апостолов». Что же он понимает выше под божественно определенным, пусть понимает ваша братская любовь из того же самого или из других его посланий: в них он никогда не упоминает о частных предметах, а только о том, что относится к вере. Поэтому он заботливо выражается и показывает, что полно определено, в тех словах, где говорит: «чтобы мы и сами не показались сомневающимися в том, что, как объявлено всеми, согласуется с пророческим, евангельским и апостольским авторитетом». Рассудите, прошу вас, любезнейшие братья, согласуются ли сочинения Феодора с пророческим, евангельским и апостольским авторитетом, когда в них отрицается с непристойным дерзостью Господь наш Искупитель. Рассудите, оказываются ли его сочинения согласными с пророческим, евангельским и апостольским авторитетом, в которых защищается враг Церкви Несторий и обвиняется защитник Церкви Кирилл. Подумайте, согласны ли с пророческим, евангельским и апостольским авторитетом сочинения Феодорита, опубликованые им прежде против истинной веры, которые после своего обращения он сам же осуждает. Наконец, вы еще предлагаете свидетельство также часто упоминаемого Льва к пресвитеру Аэцию, в котором он говорит: «да не дозволяется возбуждать раздор об уже установленных предметах, в противном же случае кто снова рассуждает о них, оказывается святотатцем». К каким предметам применяет он эти слова, он сам объясняет в послании к Аэцию: «я никогда не могу думать иначе, чем думали апостолы, не могу отступать от своих убеждений и что откровению Святого Духа я исповедал и что привел в известность, по объявлению мне наперед исповедания всего собора, того я не изменяю; и пусть легче будет меня исторгнуть из сего мира какими ни на есть муками, чем изменить мне в исповедании того, в чем я уверен». Если же все дело, о котором не должно снова рассуждать, состоит в исповедании единой веры, то рассуждающий снова и несогласный с его исповеданием будет святотатцем. Потому что святой Лев охраняет на Соборе с величайшим рвением единое исповедание веры, что он доказывает бесчисленными посланиями, из которых мы кое-что кратко приведем, чтобы ваша братская любовь, узнав их лучше, поняли, как много мы еще умалчиваем. Сюда относится то, что он говорит в своем послании к императору Маркиану: «пусть ваша милость узнала бы, что я послал брату своему, епископу Юлиану, собственно такое поручение, чтобы он моим именем доверительно представил вашей власти все, что он подтвердил, как касающееся охранения веры».⁶⁵ Сюда же относится, что он писал к императрице Пульхерии: «как благочестивейший император пожелал, чтобы я ко всем епископам, которые были на Халкидонском Соборе, написал письма, которыми бы утвердил все, что там определено о правиле веры, я охотно исполнил».⁶⁶ Сюда же относится то, что он писал к епископу Юлиану: «как всемилостивейший император счел необходимым, я охотно исполнил, – написал ко всем братьям, которые были на Халкидонском Соборе, для того, чтобы показать, что мне по сердцу то, что святыми братьями нашими о правиле веры утверждено». Сюда же относится и то, что он писал в другой раз к императрице Пульхерии: «насколько должно ваше достоинство доверять моему брату, вашему почитателю, епископу Юлиану, судите сообразно с суждением Апостольского Престола, потому что я уполномочил его вместо себя по предмету веры, служению которой предано ваше благочестие, чтобы он постоянно представлял меня пред вашим благочестием, касательно того, что вам должно охранять».⁶⁷

V. Еще говорится в вашем письме, что вы от Апостольского Престола научены и документами архива святой Церкви, в которой по воле Божией мы предстоятельствуем, утверждены в том, что вы не должны соглашаться с тем, что произведено при блаженной памяти императоре Юстиниане, и в помощь вашему извинению вы еще прибавляете, что сначала и Апостольский Престол в лице Папы Вигилия, и все предстоятели латинских провинций твердо противостали осуждению «трех глав». В этих словах мы замечаем, что та же самая вещь, которая должна бы вас призвать к согласию, отвлекает вас от него. Ведь латиняне, а также люди, незнакомые с греческим языком, поздно узнали свою ошибку потому, что не знали языка; и им тем скорее должно верить, что их твердость не оставляла спора до тех пор, пока они не осознали истину; а если бы они согласились опрометчиво, прежде чем осознали бы истину, то ваша братская любовь справедливо смотрела бы на них с презрением; но они согласились после долгого труда и после того, как долгое время спорили, даже до обид. Пусть же ваша братская любовь рассудит, что не почему-нибудь другому они вдруг оставили столько трудов, а только вследствие познания истины. Какое божественное произволение, мы думаем, братья, было в том обстоятельстве, что всемогущий Бог допустил Савлу долго быть гонителем своей веры и сделал его потом проповедником ее, если не то, чтобы показать всем, кому через него будет проповедано, что истинно есть Евангелие Божие, потому что и такая жестокость, склонившись, начала проповедовать? чтобы, когда слушатели его, вспоминая все, что им сделано против верующих, понимали, что он не неожиданно обратился к вере не без очевидного основания? Потому он и сам обращаясь к Господу, говорит, что его проповедь должна быть легко принимаема неверными: «Господи, им известно, что я верующих в Тебя заключал в темницы и бил в синагогах» (Деян. 22, 19)...

VI. Итак, вашей любви следует подумать, что согласие наших предшественников в этом предмете тем больше не было маловажным, чем больше прежде было положено тяжелых трудов в спорах. Но кроме того, пусть ваша братская любовь приведет на память поступок Петра, который превосходит и Павла. Он долго противился тому, чтобы Церковь принимала народы к вере без обрезания, долго удалялся от общения с обращенными, по свидетельству Павла, который говорит: Ибо, до прибытия некоторых от Иакова, ел вместе с язычниками, а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных. И немного после: Но когда я увидел, что они не прямо поступают по истине Евангельской, то сказал Петру при всех: если ты, будучи иудеем, живешь по-язычески, а не по иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски? (Галат. 2, 11 – 14)? Он же, после этого приняв мысль Павла, когда замечал, что некоторые приходящих к Церкви язычников отягощали бременем сохранения обрезания, говорит: Что же вы ныне искушаете Бога, желая возложить на выи учеников иго, которого не могли понести ни отцы наши, ни мы? (Деян. 15, 10). Неужели же, почтеннейшие братья, так нужно было отвечать на эти слова Петру, первому из апостолов: «то, что ты говоришь, мы не можем слушать, потому что прежде ты иное проповедовал»? Таким образом, если по делу о трех главах иное было сказано, когла истина разыскивалась, и иное, когда она была найдена, то почему изменение мнения ставится в вину этому Престолу, который в лице его основателя смиренно почитается всею Церковью? Не изменение мнения, а непостоянство виновно. Итак, что касается до познания правильности, пусть пребывает неизменным намерение: что же за беда, если оставляющий свое незнание изменит слова? О Боге, создавшем все по свидетельству Писания, мы узнаем, что Он, не изменяя намерения, часто изменяет мысль; потому что для Него не было непредвиденным то, что Он сам говорит о том, кого Он сам повелел помазать на царство: раскаялся, что поставил Я Саула царем (1 Царст. 15, 11). Но что Он так сделает, Он предвидел еще тогда, когда предпочел его и как бы одобрил; и к раскаянию Он пришел не так, как бы неожиданно; а однако показывает раскаяние, потому что, не изменив намерения, изменяет слова, которые некогда сказал о нем.

VII. В тех же свидетельствах, которые вы привели из посланий нашего предшественника Льва, вы говорите: учение вашего досточтимого престола, через святого Льва и его преемников, откуда мы немного привели на память, состоит в том, что никоим образом люди не должны осуждать умершего. И однако вы не представили никакого свидетельства, чтобы подтвердить эту мысль. А те свидетельства, которые вами присоединены, воспрещают только снова разбирать веру, а не осуждать умерших неверных. Да мы и не помним, чтобы святой Лев, предшественник наш, в каком-нибудь месте сказал это. Кто же не знает, что высказывания святого Льва и святого Августина ни в чем не противоречат? Последний в письме к военачальнику Бонифацию говорит: «хотя, в случае справедливости того, что ими поставляемо было в укор Цеци- лиану, и если бы это когда-нибудь могло быть доказано нам, мы анафематствовали бы его уже умершего; однакоже мы не должны из за какого-нибудь человека оставлять Церковь Христову, которая образуется не сварливыми мнениями, но утверждается божественными свидетельствами».⁶⁸ Вот дивный проповедник запрещает разделение Церкви из-за человека, и говорит, что если бы узнал о нечестии, то не отрицает возможности и после смерти анафематствовать того самого Цецилиана, которого он открыто защищал; стало быть, всем живым дается совет, чтобы вина против веры и по смерти не отпускалась. Если же так должно поступать, то, можно смело сказать, мы без сомнения делаем то, что запрещаем. Первый Эффеский святой собор осудил Феодора умершего. Когда был представлен на этом соборе его учениками изложенный им символ, он был осужден там святыми отцами вместе с автором. Сами же святые отцы, заседавшие на том соборе, уже взяты ко Господу, после того как осудили Феодора; и если мы говорим, что не должно осуждать умерших, мы без сомнения обвиняем мертвых и начинаем делать то, что стараемся запрещать. Но зачем мы говорим долго и то, что тебе известно? Мы можем привести слова из книг того же Феодора.⁶⁹ И если Феодор, по своему ничтожному сомнению, обвинил по смерти Иисуса, Господа и Бога нашего, Который жив и по смерти, как мы веруем, то наша вера не допускает, чтобы вы долее защищали того, кто с такими богохульствами явился врагом нашего Искупителя. Он сам в третьей книге против Аполлинария говорит:

VIII. «Итак, каким образом ты, которому особенно и более всех приличествует управление умами, утверждаешь, что рожденный от Девы есть Бог и от Бога – единосущен Отцу, разве, быть может, ты повелеваешь нам сотворение его приписывать Духу Святому ? Но кто же Бог от Бога и единосущен Отцу? О чудо! тот же, кто рожден от Девы и кто, по божественному Писанию, был зачат и воплотился во чреве матери наитием Святого Духа? Может быть, (Бог) присутствовал в нем; потому что как только Он зачат, то начал быть и храмом Божиим; тем не менее мы не должны думать, что от Девы родился Бог». И немного после: «однако же на основании твоих слов не следует даже провозглашать, что рожденный от Девы действительно Бог и от Бога – единосущен Отцу». И немного после: «итак, если говорят, что он родился с плотью, а рожденное есть Бог, от Бога и Бог Единосущный Отцу, то необходимо тоже сказать и о плоти. Если же нет, то, конечно, (рожденный) есть плоть; поскольку он ни Бог от Бога, ни единосущен Отцу, но от семени Давидова и единосущен тому, чье есть семя; и Бог от Бога и единосущный Отцу не то, что родилось от Девы». И немного после: «не Бог Слово родился от Марии; родился же от Марии тот, кто – от семени Давидова. Не Бог Слово родился от жены»...

IX. Вот что немногое мы выбрали из бесчисленного, чтобы показать как бы через маленькое отверстие, какая внутри скрывается громадная пропасть. Вот, оказывается, какие книги написал Феодор, которых более десяти тысяч. Посудите, прошу вас, не тем ли более жесточайшие мучения он заслужил, чем больше написал. Но те его слова, которые приведены, может быть, сомнительны, – ему ли они принадлежат. Если угодно, приведем писания отцов; таким образом, что книги, которые у вас и которые мы привели свидетелями его вероломства, являются его книгами, мы подтвердим еще и другими свидетельствами. Так епископы Армении, в докладной записке, поданной ими против Феодора, Проклу, епископу Константинопольскому, говорят: «был некто зловредный человек, или, лучше сказать, имеющий диавольский вид человека, называющийся ложным именем Феодора. Он имел вид и имя епископа, скрывался в уединенном и незнатном местечке, в небогатом городе второй Киликии Мопсуэстии. Последователь преимущественно Павла самосатского, он в книге о воплощении Господа нашего Иисуса Христа подражает Фотину и прочим ересиархам, во всем своем рассуждении употребляет их выражения, и даже худшие. Посредством ухищрений, смелости и диавольского заблуждения он хотел всех людей погубить своим языком, подобным змеиному, и ядом, который находится под языком аспида. Между тем он все-таки держался в своем логовище, боясь могущества тех, которые от великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа получили власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражию (Лук. 10, 19): я говорю о святых апостолах и следовавших за ними преемниках, мучениках, исповедниках, епископах и прочих святых. Улучив, не знаю, каким образом, время, он начал пресмыкаться; и вне своих пределов в непринадлежащем ему приходе снискав доверие, как ученый говорун, проповедуя в одной из церквей Антиохии сирийской, он сказал: «человек Иисус. Ибо что есть человек, что Ты помнишь его (Псал. 8, 5)? А что это сказано об Иисусе, апостол прибавил: Иисус немногим был унижен пред ангелами (Евр. 2, 9). Итак, что же ? Человек Иисус подобен всем людям, не имеет никакого различия от людей, того же рода, кроме того, что дано ему по благодати». – Против этого Прокл, епископ Константинопольский, писал: «убежим от бурных и грязных потоков лжи, от сект, нападающих на Бога: я говорю о неистовстве Ария, разделяющем неделимую Троицу, дерзости Евмония, объемлющей знанием непостижимую природу, о бесновании Македония, отделяющем от Божества нераздельно исходящего Духа, и о том новом и недавнем богохульстве, которое гораздо больше превосходит богохульство иудесв. Ибо те отвергают Того, который есть Сын, отнимая ветвь у корня; а эти на место Того, который есть, вводятъ другого, понося чистую природу». Еще об его заблуждении Иоанн, предстоятель Антиохийской Церкви, также говорит: «упорствуя долгое время, Феодор внушил многим и Несторию, что Христос, Сын Бога живого, который родился от святой Девы Марии, не есть от Отца Рожденный Бог Слово, единосущный родившему, но человек, вместо своей воли получающий содействие от Бога Слова»...

X. Еще об его заблуждении предстоятель Эдесской Церкви в послании к блаженному Кириллу говорит: некоторые уже всеми способами отвергают соединение по существу. Ибо какая-то скрытая болезнь застарела на востоке, подобно неизлечимой болезни истощающая тело Церкви, и весьма многим неизвестная, а у тех, которые как будто ревностны к учености и гордятся ею, тайно уважаемая. Ибо один епископ киликийской области, Феодор, муж, умеющий говорить праводоподобно и способный убеждать, иное говорил на трибунале Церкви для угождения народу, а иные козни на погибель излагал в сочинениях; он в начале некоторых своих свитков угрожал анафемой читателю, чтобы не объявлять другим этих сочинений. Сперва он изложил, что святая Дева не есть истинно Богородица, так как Бог Слово не принимает будто рождения подобно нам. И немного после: «ибо говорит, «ибо говорит, что по сущности или по существу человк соединен с Богом-Словом, но некоторою доброю волею, так как божественная природа не принимает будно иного способа соединения по причине неограниченности. Он сказал, что и Господа нашего Иисуса Христа не должно почитать как Господа, но по отнощению к Богу он должен почитаться, как некоторый образ, – яснее же сказать, как некоторое подобие по отношению к сидящему (в ком-нибудь) демону. Он и плоть Господа провозгласил совершенно бесполезной, разоряя следующее слово Господа: плоть не пользует ни мало (Ин. 6, 63). Он говорит, что и апостол не признал Христа за Бога, но что на вере. Которя в человеке, создана Церковь» (Мф. ).

XI. Итак, рассудив сперва об осуждении главы Феодора, теперь мы переходим к исследованию сказанного в послании Ивы, и если благоразумно взглянуть на весь порядок его, то можно судить, сколько оно противоречит святому Халкидонскому Собору. Именно в деяниях этого Собора и посланиях Льва Кирилл превозносится похвалами, а в том послании Ивы Кирилл порицается, как впадающий в учение Аполлинария; так в нем написано: «Кирилл, желая опровергнуть книги Нестория, погрешил и оказался впавшим в учение Аполлинария». В деяниях Несторий оказывается справедливо осужденным, как противник нашего Искупителя, а в послании о нем говорится, как о неправедно осужденном; в нем именно говорится так: «прежде нежели святейший и почтеннейший архиепископ Иоанн прибыл на собор, Нестория без суда и следствия низложили с епископства». В деяниях Собора Кирилл оказывается исповедавшим в одном лице Бога и Господа нашего две природы; а по словам послания, он проповедывал одну природу и, будучи исправлен в таком мнении, будто бы едва образумился. В деяниях Собора говорится, что Несторий был предан анафеме после смерти; а по словам послания, ему запрещено только после низложения возвращаться в свой город, и то по одной ненависти граждан; там написано так: «Несторий же, так как был ненавидим гражданами и могущественной знатью, не мог возвратиться туда». В деяниях и определениях Собора говорится о едином Сыне Иисуса Христа, а по учению Феодора и Нестория о Боге умалчивается. В деяниях Собора о Феодоре никогда не говорится, как об учителе истины; а по словам послания тот, которого богохульства мы приводили выше, провозглашается учителем истины, – и конечно, если он сказал правду, то ложно все, что Собор постановил об истине. Итак, всякий, кто старается доказать, что послание, приписываемое Иве, принадлежит Собору, о чем ином старается, как не о разрушении деяний этого Собора? А если они друг другу противоречат, то без сомнения не имеют никакого авторитета; так как все то, что уничтожается в противоречии, не может назидать других: если они друг другу противоречат, то они не имеют никакой твердости по свидетельству Господа, который говорит: царство, разделившееся само в себе, не устоит (Лк. 11, 17). Но да не будет этого, да не будет в отношении к достопочитаемому Собору, чтобы он мыслил противоположное себе, или чтобы он предпочитал предыдущее, несогласное с последующим или бы соединял вместе последующее противоположное предыдущему. Святая вера, которая там принята единодушно, принята единомысленно и единогласно исповедана. Таким образом, во всех частях мира установлена форма нашего исповедания, потому что в словах молящихся она не заключает в себе никакого противоречия.

XII. Но, отвергая авторитет этого послания, зачем мы говорим, что только святой Халкидонский Собор нарушен? Конечно, если считать его правым, то обратится в ничто вся вера и поклонение и святого Эфесского Собора. Это послание гласит, что на нем Кирилл ослепил очи мудрых с помощью мзды. Но что же это тогда за истина, если она продается священниками? Но кто согласится так говорить, или терпеливо слушать? Итак, пусть будет отвергнуто только одно лживое послание, чтобы тот и другой святой собор не подвергся обвинению в такой лживости. Мы поддерживаем основание вашей веры и хотим вам показать, после того, как первый святой Эфесский Собор как бы уличается в продажности, а Халкидонский обвиняется в противоречивости (чего да не будет); как этот последний согласен в своих словах, для чего необходимо, чтобы ваша братская любовь узнала это сполна, как есть. Мы все знаем, что на соборе никогда не излагаются каноны иначе, как только по совершении определений веры и по окончании соборных деяний, так что, соблюдая порядок, собор сначала наставлял сердца к вере, а потом устраивал и церковные обычаи и действия посредством правил канонов. Поэтому тщательно рассмотрите, какое в шестом его деянии исповедание святой веры установляется, и затем в седьмом полагается правило канонов уже касательно наставления верных. В остальных же деяниях уже нет ничего о деле веры, а только разбираются частные дела. И так как ваши ответные письма выражают сомнение, что это так, то мы и позаботились доказать это из приведенных многих сочинений. Впрочем мы уверены, что нельзя сомневаться в этом предмете, ибо эта совокупность (свидетельств) так внушительна, что не дает возможности думать иначе.

XIII. Во-первых, порядок дела показывает, что, когда в шестом деянии указывается определенное правило веры (как сказано), в следующем деянии излагается форма канонов. Во-вторых, в конце шестого деяния предпоставляется уже и норма канонов, когда там государь говорит почтеннейшим епископам: «некоторые пункты, касающиеся чести вашей почтенности, мы предоставляем вам, почитая приличным, чтобы они были (лучше) канонически определены вами на соборе» и проч. Таким образом, этим предпоставлением шестого деяния показывается, что законные постановления канонов содержатся только в седьмом. Ибо что оставалось сделать после утверждения исповедания веры, как не то, чтобы святой Собор, определив правила, осудил непозволительные действия некоторых верующих, хотя, всматриваясь внимательно, мы найдем, что правила канонов положены не в седьмом, как думают, деяния, а приобщены к тексту шестого. Ибо, когда в этих священнейших постановлениях не обозначен ни день, ни царствование, и не описываются лица, которые заседали, то без сомнения этим показывается, что, не начинаясь обычным вступлением, они присоединены к предыдущему деянию. А что в шестом деянии решается дело веры, это ясно из самой подписи общей всех епископов; потому что те, которые после подписали мнение, засвидетельствовали, что все, что надлежало сделать относительно веры, окончено. Поэтому после по частным предметам они рассуждают только на словах, и то, что они высказали в определениях, они не утвердили никакой подписью. Таким образом, эти достопочтеннейшие епископы исследовали в шестом деянии все, что надлежало сделать относительно веры; так что, как написано там, воскликнули: «просим, отпусти нас, благочестивый император»! А что не ради веры они были удержаны, а ради частных дел, это доказывается ответом императора, о котором там говорится: «священнейший и благочестивейший государь наш император Маркиан сказал святому Собору: «вы долго трудились, перенося усталость; подождите еще три или четыре дня и в присутствии знатнейших сановников наших дайте ход всему, чего хотите, в надежде получить надлежащую помощь». Таким образом они были удержаны для решения частных и желаемых ими дел, и очевидно, что они оставались по окончании шестого деяния не по делу веры.

XIV. Но зачем мы об этом ведем речь так продолжительно, когда мы опираемся на авторитет предшественника нашего, святого Льва? Ибо он, как мы показали выше многими свидетельствами из его посланий, оставляя многочисленные деяния по частным делам, основывает авторитет Собора только на определении веры. Сюда относится то, что он писал к Максиму, предстоятелю Антиохийского престола, рассеевая от нас все облака подозрений о состоявшемся Соборе, и говоря: «если, действительно, теми братьями, которых я посылал вместо себя на святой Собор, как объявляют, сделано что-нибудь сверх того, что относится к делу веры, то это конечно не будет иметь никакой твердости; потому что они были отправлены Апостольским Престолом только для того, чтобы по опровержению ересей были защитниками католической веры. Ибо все то, что сверх частных дел представляется на рассмотрение епископов в соборных собраниях, может иметь некоторое основание для обсуждения». Но некоторые обыкновенно говорят, что он высказал это для предупреждения Анатолия, епископа Константинопольского; пусть же рассмотрят деяния Собора и слова послания, которые мы теперь привели, и перестанут подозревать здесь неправду. Именно, когда вышесказанный Константинопольский епископ старался утвердить нечто за собою, то, как известно, Лев противопоставил ему тут легатов Апостольского Престола с высшим полномочием. Это читается и в деяниях Собора и подтверждается посланиями того же Собора к вышесказанному предшественнику нашему. Мы знаем также, что тот же часто упоминаемый предшественник наш, как мы сказали выше, написал к Максиму: «если действительно, теми братьями, которых я посылал вместо себя на святой собор, как объявляют, сделано что-нибудь сверх того, что относится к делу веры, то это, конечно, не будет иметь никакой твердости; потому что они были отправлены Апостольским Престолом только для того, чтобы, по опровержении ересей, были защитниками католической веры». Следовательно, если, говоря о деле Анатолия, он осуждает то, что сделано на соборе его наместниками, то, конечно, он порицает их за то, что возражали? Но кто с этим согласится, даже и неразумный, когда известно, что по этому делу святой Лев на вопрос Анатолия писал о своих наместниках с большой похвалой за то, что они возражали. Мы не приводим слов этого послания, чтобы не растянуть еще неумереннее это сочинение. Если же и прибавляется: «ибо все то, что сверх частных дел представляется на рассмотрение епископов в соборных собраниях, может иметь некоторое основание для обсуждения», то этим очевидно дается нам дозволение вновь пересматривать то, что там было совершено сверх дел веры, относительно лиц. Ибо специальный предмет соборных заседаний есть вера. Следовательно все, что совершается сверх веры, как оказывается по учению Льва, ничто не препятствует вновь подвергать обсуждению. А что и у тех епископов, которые заседали в Халкидоне, собор почитается только до определения веры, это ясно доказывается тем, что многие древнейшие греческие кодексы содержат в себе собор только в шести деяниях, с присоединением канонов, так что вовсе не имеют прочего, что было возбуждаемо частным образом. Поэтому и энциклики свидетельствуют, что это так. Так Алипий, епископ Кесарии каппадокийской, в послании к императору Льву говорит: «итак, находясь в таком положении, я заявляю вашему благочестию, что хотя я не читал того, что в частности было исследовано и определено святыми епископами, собравшимися в городе Халкидоне, потому что бывший тогда на соборе блаженной памяти епископ Фалассий не доставил сюда ничего более из того, что там совершено, а только прочел доставленное им определение, изложенное этих святым собором». Таким образом из свидетельства епископа Алипия мы удостоверяемся, что кроме дела веры Фалассий ничего не считал столь же важным из деяний Собора; а он был там и по частным делам епископов, кроме дела веры. Итак, если в шестом деянии заключается исповедание веры и тут же утверждается правило канонов, если святой Лев был против тех дел, которые там были возбуждаемы частным образом, если того, что совершено было сверх веры, не считает важным и тот, кто совершал – Фалассий; то зачем нас упрекают в том, что мы отвергаем еретическое послание (Ивы), мы, которых в этом случае подкрепляет авторитет всех наших предшественников? И хотя бы Ива отвечал, что он чужд этого послания, хотя бы трудно или и вовсе нельзя было доказать, что оно было одобрено; однако же всякий может смело осудить его, хотя бы епископы, заседавшие на том соборе, и одобрили его своими подписями; потому что, после того как, по словам святого Льва, допускается право пересмотра и обсуждения, хотя бы и могла быть какая власть у тех, которые присутствовали, в частных делах она упраздняется.

XV. Затем, по обсуждении второй главы, остается третья. Мы должны ограничить наше обсуждение, тем более, что не думаем, чтобы вы расходились с нами в этом случае. Мы осуждаем не все сочинения Феодорита, а только те, которые, как известно, он некогда написал против двенадцати глав Кирилла, только те, которые он написал против правой веры; впрочем, известно, что и сам он осудил их, потому что на святом Халкидонском Соборе он исповедал истину. А каким образом после заблуждения он стал мыслить разумно, – показывает и то, что он прежде писал, и то, что он сделал на Халкидонском Соборе. Так в письме к Несторию он говорит: «с тем, что несправедливо и противозаконно совершенно было против твоей святости, я не позволю себе согласиться и тогда, если бы кто-нибудь отсек мне обе руки». Также в письме к Эмерию, епископу Никомидии, говорит: «на осуждение достопочтенного и святейшего епископа Нестория, которое, говорят, сделано, мы не должны давать согласия». В письме к Александру, епископу Иерапольскому, также говорит: «я и прежде говорил твоей святости,что если учение господина моего достопочтенного и святейшего епископа Нестория будет осуждено, я не буду иметь общения с теми, которые это сделают». В письме же к Александру, предстоятелю Сирии палестинской, говорит: «думаю, что больше всего удовлетворен господин мой святейший и достопочтенный епископ Иоанн тем, что я никоим образом не склоняюсь дать свое согласие на осуждение господина моего святейшего и достопочтенного епископа Нестория, которое было постановлено в Тарсе и в Эфесе». Однако же потом, допущенный святым Халкидонским Собором в споре с противниками, он открыто произнес на Нестория анафему, и, осудив его как еретика, показал себя православным. А прежде он мыслил иначе святой Церкви и писал против двенадцати глав блаженного Кирилла так: «святую Деву мы называем Богородицей не потому, что она родила Бога по природе, но человека, соединенного с Богом, который образовал его». И немного после: «если произошло природное соединение образа Бога и образа раба, то Законодатель всего находится в необходимости следовать законам». И еще: «употребляя слово приобщение, мы боготворим Сына, как единого, боготворим и воспринявшего и воспринятое в нем; но помним разность природ и не избегаем называть его богоносным человеком, как и называется он у многих из Святых Отцов». И спустя несколько говорит: Уразумейте посланника и Первосвященника исповедания нашего, Иисуса Христа, Который верен Поставившему Его, как и Моисей во всем доме его (Евр. 3, 1 – 2). Никто из правомыслящих не скажет, что творение есть несотворенное, несозданное и совечное Отцу Божие Слово, и прибавлю, истинное, но – что это тот, кто произошел от семени Давида, и, непричастный никакому греху, соделался святителем нашим и жертвой, принесши за нас самого себя, и нося уже в себе Слово Божие, сущее от Бога, соединенное и неразрывно связанное с ним». И опять, чтобы показать, что он как бы дорастал до божества, в том же сочинении прибавляет: «ангел говорит Деве: Дух Святой найдет на тебя, и сила Всевышнего осенит тебя: поэтому и рождаемое Святое, наречется Сыном Божиим (Лук. 1, 35). Рассудите еще здесь, как все говорится по человечески. Будет великий, говорит, – не сказал: есть великий; и Сын Всевышнего наречется, – не сказал: порицается; и даст ему Господь Бог престол Давида отца его, – не сказал: имеет, а даст Ему Господь; и воцарится, – не сказал царствует; а над кем? над домом Иакова, – не сказал: над ангелами и архангелами». Еще в той же второй книге говорит: «Иисус исполненный Духа Святого возвратился от Иордана (Лук. 4, 1); и опять: и возвратился Иисус в силе духовной в Галилею (Лук. 4, 14). Не думай, чтобы Слово Божие имело нужду в содействии или помощи Духа Святого, но различными дарами Святого Духа пользовался видимый храм Его». И после еще: «Иисус Христос, говорится, вчера и ныне, тот же и во веки. Каким же образом, мудрейшие, мы должны понимать, как это Он вчера и ныне и во веки, и временно и вечно, и во времени и выше времени; потому что, если Он вечен, то не временен, а если Он во времени, то не выше времени». И опять, как бы утверждая в Господе Боге нашем Иисусе Христе единство божества и человечества, говорит: «мы различаем природы Бога Слова: чистую природу исповедуем и лицо без сомнения совершенное, потому что нельзя утверждать существо без лица: а равно и совершенное человеческую природу с его лицом исповедуем. Когда же рассуждаем о соединении, тогда по справедливости именуем только одно лицо». – Кто не видит, любезнейшие братья, что это полно всякого нечестия? Однако же известно, что после он в этом исправился и согласился на святом Халкидонском Соборе анафематствовать Нестория. Кто не видит, как безрассудно с надменностью защищать сочинения Феодорита, которые, как известно, он сам после правого исповедания осудил? Если же мы личность его принимаем, а те дурные сочинения, которые прежде таились, отвергаем, то этим ничуть не отступаем от деяний святого Собора; потому что мы, отвергая только его еретические сочинения, и вместе с Собором преследуем Нестория, и вместе с Собором чтим Феодорита, исповедавшего истинную веру. Другие же сочинения мы не только принимаем, но и пользуемся ими против противников. Когда Феодор хотел изъяснять Песнь песней и трудился больше не с целью комментирования, а для сумасбродства, то заявил, что этой книгой Соломон хотел угодить царице эфиопской. Феодорит, обличая его в этом, хотя скрыл имя Феодора, но обнаружил его безумие. Так, составляя объяснение той же самой книги, он говорит: «слышу я, что многие, отвергая Песнь песней, и не веря, что эта книга мистическая, по неразумению составляют на живую нитку бабушкины сказки, и предполагают, что мудрый Соломон написал эту книгу о себе и дочери фараоновой». Как же мы не принимаем никаких сочинений Феодорита, если находим в нем защитника истины против Феодора? Вот что мы отвечаем на ваше письмо.

XVI. Теперь же мы находим весьма своевременным кратко ответить на те слова ваши, которые не были в письме, но услышали мы от ваших представителей. Они сказали, что Феодор был восхвален в послании Иоанном, епископом Антиохийским, с чрезвычайным одобрением; мы этому никоим образом не верим. Если впрочем и существует что-нибудь подобное, то мы готовы верить, что это относится больше к вере первого Эфесского Собора, более к книгам Кирилла, Исихия, чем к другим посланиям, которые и до сих пор еще не могли прийти в известность. Впрочем, мы должны ближе подойти к делу и сказать еще кое-что. Итак, пусть мы согласимся с тем, в чем уверяют ваши посланные. Вы знаете, возлюбленнейшие братья, что предметы, подлежащие сомнению, нужно толковать всегда в лучшую сторону. Что же в этом такого, если он похвален одним Отцом, когда его заблуждение было в то время еще скрыто и сомнительно? А после того как вероломство сделалось известным, он так был пронзен высказываниями почти всех великих Отцов, как лютый зверь частыми стрелами. Разве мы не знаем, что иногда и злых людей хвалят добрые, и однако те не спасаются за этими похвалами? Кто хуже Оригена между ересиархами и кого можно найти достопочтеннее Евсевия между историографами? А кто из нас не знает, какими похвалами превозносит Евсевий Оригена в своих книгах? Но так как святая Церковь судит, смотря более благосклонно на сердца своих верных, чем строго взвешивает их слова, и так как она может руководствоваться касательно еретиков собственным разумением более, чем свидетельством Евсевия, то она и не обвинила Евсевия за похвалу Оригену. Разве и Григорий, епископ Нисский, комментируя Песнь песней, не превозносил Оригена великими похвалами? Разве и Иероним, пресвитер нашей Церкви и единственный переводчик с еврейского языка, не относится к Оригену с такой привязанностью, что почти кажется его учеником? Но так как следует брать в расчет больше дело, чем слова, то и им не повредило их расположение, и того не оправдало в собственной вине чужое доброе свидетельство.

XVII. После этого я вынужден, любезнейшие братья, с соболезнованием сказать вместе с Павлом: ибо свидетельствую им, что имеют ревность по Богу, но не по разуму (Рим. 10, 2); и как я вижу желание любви его к единству святой Церкви, то тем тяжелее воздыхаю о вашем несогласии. Подумайте, прошу вас, – каким жаром святого единства пылал он, когда говорил филиппийцам: если есть какое утешение во Христе, если есть какая отрада любви, если есть какое обращение духа, если есть какое милосердие и сострадательность, то дополните мою радость, имейте одни мысли, имейте ту же любовь, будьте единодушны и единомысленны (Фил. 2, 1 – 2). Таким образом он, намереваясь говорить о единодушии, предпослал столько и таких исследований, и в исследовании, а не в исполнении, показал, какова была бы заслуга этой добродетели. А напротив, какое зло – несогласие, он показывает, говоря коринфянам: Ибо от домашних Хлоиных сделалось мне известным о вас, братья мои, что между вами есть споры. Я разумею то, что у вас говорят: «я Павлов», «я Аполосов», «я Кифин», и «я Христов» (1Кор. 1, 11. 12). С каким намерением он говорит это, мы узнаем, если подумаем о словах следующего за тем упрека: Разве разделился Христос? Разве Павел распялся за вас? Или во имя Павла вы крестились? (1Кор. 1, 13)? Итак, рассудите, братья мои, и так как хотя до сих пор долготерпит Бог, мы все-таки колеблемся в неизвестности о конце нашей жизни, то взвесьте с тщательным старанием, как это ваше братство не боится из-за Феодора производить такое разделение в святой Церкви, когда Павел боялся даже и представить такое разделение из-за себя. Почему бы не привести на память слова святого Августина о сохранеии единства? Он, говоря о едином крещении, объявил мученика Киприана, который писал о повторяемости крещения, правым, потому что хотя бы тот в чем-нибудь немного и ошибался, однако никогда не прерывал общения со всей Церковью. Итак, очевидно, что так нужно пребывать в хранении святости; а иначе, возлюбленнейшие братья, если вы отделяетесь от единства Церкви, то вы потеряли всякую заслугу добродетели, хотя бы даже вы и были правы, потому что написано: Старайтесь иметь мир со всеми и святость, без которой никто не увидит Господа (Евр. 12, 14).

XVIII. Много мы сказали, потому что и отвечали на многое. И хотя бы можно было привести бесчисленные свидетельства Святых Отцов, мы привели очень немного: мы желали, чтобы наше послание ограничилось в подробностях коротким повествованием, чтобы не вызвать скуку у читателя. Только одно, о чем мы уже выше сказали, нам не наскучит повторять еще чаще: при помощи Божией мы храним веру святого Халкидонского Собора во всем неповрежденною, и его определения, так же, как и первого Эфесского, Константинопольского и Никейского Соборов, мы и поныне неприкоснованными соблюдаем и даже до смерти сохраним. Поэтому ваша любовь да не избегает общения с верными православными братьями, чтобы не обратить во свидетельство против себя, если пренебрежете выслушать настоящее увещание нашего голоса. А мы после слов обращаемся к Господу, и сколько можем, со слезами молим Его, чтобы он все, что мы говорим вам для восстановления согласия, рукою внутреннего внушения в душах ваших привел в исполнение.