Россия и Православный Восток. Константинопольский патриархат в конце XIX в.

Письма Г.П. Беглери к проф. И.Е Троицкому 1878–1898 г.

Л.А. Герд Санкт-Петербург. 2003

Содержание

Введение

Введение

Издание писем константинопольского грека на русской службе Г.П. Беглери к профессору Санкт-Петербургской Духовной академии, советнику обер-прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцева по восточному вопросу И.Е. Троицкому представляет летопись церковно-политической жизни во Вселенском патриархате за 20 лет после Берлинского конгресса 1878 г. Письма Беглери содержат неофициальную информацию по проблемам борьбы Церкви за свои права и преимущества в Оттоманской империи, русского присутствия на Св. Горе Афон, старообрядческого посольства в Константинополь в 1892 г., Мирликийскому делу, организации Русского Археологического института в Константинополе.

Текст писем публикуется впервые и является неоценимым источником по истории церковных отношений России и Константинополя конца XIX в.

В течение последних 10–12 лет, когда Русская Православная Церковь пользуется вновь обретённой свободой, как никогда востребованы исследования по церковной истории нового времени. Период ΧΙΧ–ΧΧ вв. оставил нам неисчерпаемую сокровищницу архивных материалов, с которыми порой не знакомы даже специалисты. Поэтому мы с радостью приветствуем настоящее издание уникального источника по истории отношений России и Константинопольского патриархата 1878–1898 гг. Внешнеполитические связи Русской Церкви синодального периода сравнительно мало изучены; нет сводных исследований по истории контактов с Восточными престолами; основная масса материалов по-прежнему не опубликована. Между тем, церковная политика России на Православном Востоке являлась важным элементом политики государственной. Русский монастырь на Св. Горе Афон, паломничество тысяч русских людей на Восток существовали ранее дипломатических представительств государственной власти. Благодаря живым контактам двух православных народов – греческого и русского – была подготовлена почва для победоносных русско-турецких войн XVIII столетия, а эти победы, в свою очередь, обеспечили официальное право покровительства России порабощённым христианам Оттоманской империи. В тесном сотрудничестве духовных и светских представителей России на Православном Востоке заключался залог её внешнеполитических успехов и авторитета в среде христианского населения Турции.

Письма Г.П. Беглери представляют особенный интерес для нас ещё и как материал из архива профессора Санкт-Петербургской Духовной академии И.Е. Троицкого, которому они были адресованы. И.Е. Троицкий, 100-летие со дня кончины которого мы отмечали в 2001 г., был не только выдающимся византинистом, историком Церкви, педагогом, воспитавшим десятки учёных и богословов, но и деятельным участником церковной жизни своего времени. Ни одно решение по восточному вопросу в церковной политике Св. Синода при К.П. Победоносцеве не принималось без его совета.

Наконец, анализ исторических событий последних двух столетий имеет большое значение для наших дней: знание ошибок прошлого может помочь нам избежать неправильных шагов в настоящем.

Протоиерей Георгий Митрофанов, кандидат богословия, преподаватель СПб ДА и Семинарии

В ходе работы над статьёй для третьего тома издания «Архивы русских византинистов», посвящённой творческому наследию профессора Санкт-Петербургской Духовной академии И.Е. Троицкого, в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (дом Плеханова) мы обнаружили большое количество вчерне разобранных папок писем к учёному малоизвестного константинопольского византиниста Георгия Павловича Беглери. При ближайшем рассмотрении оказалось, что византийская тематика занимает сравнительно скромное место в этих письмах; основная часть их посвящена церковной стороне восточного вопроса, столь актуальной в своё время и столь мало изученной и по сей день. Письма Беглери к Троицкому, раскрывающие неизвестную сторону деятельности знаменитого историка Восточной церкви, являются, на наш взгляд, ценнейшим источником для изучения отношений Константинопольской патриархии и России в двадцатилетний период после подписания Берлинского трактата (1878–1898 гг.). Последнее обстоятельство и побудило нас приступить к подготовке издания текста писем. Мы приносим свою сердечную благодарность руководителю проекта «Архивы русских византинистов» член-корреспонденту РАН И.П. Медведеву и д. и. н. Б.Л. Фонкичу, подавшим идею издания памятника, академикам РАН А.А. Фурсенко и Б.В. Ананьичу за неизменно внимательное отношение к работе; Д.А. Черноглазову и Е.Л. Ермолаевой за помощь в подготовке греческого текста; слова нашей особой благодарности к. и. н. Т.И. Филимоновой, заведующей Дома Плеханова, и И.В. Смирновой, которой выполнена научно-подготовительная работа к изданию.

Л.А. Герд

...подорвать Россию и её влияние на Востоке можно, только подорвав Православную Церковь. К.П. Победоносцев, письмо к Александру III от 11 ноября 1881 г.

Георгий Павлович Беглери (1850–1923) не принадлежит к числу известных фигур в истории России конца XIX – начала XX вв. Скромный агент Русского общества пароходства и торговли в Константинополе, занимавшийся в часы досуга византийской историей и археологией, он знако́м историкам как автор нескольких статей в «Византийском временнике» и «Известиях Русского археологического института в Константинополе»¹. Между тем именно ему, как выяснилось из недавно обнаруженных архивных данных, было суждено сыграть весьма значительную роль в непростых отношениях Российского Св. Синода и МИД с Константинопольским патриархатом на протяжении 20 лет после подписания Берлинского трактата в 1878 г.

Родился Г.П. Беглери в 1850 г. в Константинополе, в семье, тесно связанной с духовенством Фанара² и вместе с тем дружественно настроенной к России (его дядя митрополит Неофит занимал одну из первых кафедр патриархата – Дерконскую, а другой дядя, архимандрит Григорий, был настоятелем греческой церкви Св. Троицы в Одессе³). В 1860 г., в возрасте девяти лет, по желанию своего отца и дяди, архим. Григория, Беглери был отправлен в Одессу для обучения в греческом коммерческом училище. Затем он поступил во вторую одесскую гимназию, которую не смог окончить по причине смерти дяди (в 1866 г.). Вернувшись в Константинополь, он окончил греческое национальное училище на средства княгини Т.Б. Потёмкиной, которая в 1867 г. снабдила его рекомендательным письмом к министру двора Н.В. Адлербергу для определения в какое-нибудь военное учебное заведение. В августе 1867 г. Беглери направляется в Крым, где в то время находилась главная квартира имп. Александра II. Проследовав в Петербург вместе с шефом жандармов П.А. Шуваловым, он принял присягу и начал свою службу в корпусе охранной стражи императора. Одновременно Беглери был вольнослушателем Лесного института в Петербурге и в 1872 г. раскрыл заговор студентов против императора; после этого оставаться в России стало для него опасно, и он был вынужден вернуться в Константинополь и начать службу в Обществе пароходства и торговли. Во время войны 1877–1878 гг. Беглери был драгоманом в действующей армии, а затем отправлен в Константинополь в качестве агента Генерального штаба и доставлял сведения шефу жандармов Н.В. Мезенцеву. После заключения Сан-Стефанского мира Беглери провёл несколько месяцев в Париже и Женеве, где выполнял поручения Н.В. Мезенцева и Н.П. Игнатьева, собирая информацию о русских эмигрантах. В 1878–1899 гг. он жил в Константинополе, продолжал службу в РОПиТе и писал статьи по церковным и политическим вопросам для русских и греческих газет. В 1899 г. он был назначен агентом в Яффу, а позднее в Смирну⁴.

По-видимому, в 1878 г., в один из своих приездов в Петербург, Беглери познакомился с профессором Петербургской Духовной академии Иваном Егоровичем Троицким (1832–1899), историком Церкви, византинистом, автором монографий и статей, глубоким знатоком и издателем греческих текстов⁵. Как один из лучших специалистов по истории и современному положению Церкви на Востоке, Троицкий был ближайшим советником обер-прокурора Св. Синода К.П. Победоносцева по восточному вопросу. Поначалу Беглери выполнял для Троицкого роль библиографа, через которого тот пополнял свою библиотеку редкими и старинными греческими изданиями. Вскоре, однако, это амплуа перестало удовлетворять энергичного и честолюбивого константинопольского корреспондента, и постепенно его письма перерастают в детальные сводки новостей из церковной жизни патриархата. На протяжении 20 лет Беглери, будучи в силу своих родственных и личных связей вхож в патриархию, регулярно посылал подробные обзоры внутренней жизни Константинопольской церкви, сопровождая изложение фактов собственным политическим комментарием. По этим письмам Троицкий составлял обзоры «Православный Восток в минувшем году» для журнала «Церковный вестник»; бо́льшая часть писем передавалась им для прочтения К.П. Победоносцеву, который оставил на них характерные пометы синим карандашом. Позднее Беглери писал такие же обзоры для российского посольства и Палестинского общества, но эти его работы не могут сравниться по полноте и информативности с письмами к И.Е. Троицкому⁶. 238 писем Беглери (610 лл.) за 1878–1898 гг. хранятся в основной части архива И.Е. Троицкого в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге (Дом Плеханова, фонд 790) и представляют собой летопись истории Константинопольского патриархата, написанную компетентным очевидцем и участником событий и, таким образом, являются ещё не введённым в научный оборот ценнейшим источником для изучения отношений России и Восточной церкви данного периода⁷. Нельзя назвать Беглери беспристрастным хронистом событий: напротив, он видел высшее благо для Константинопольского патриархата и греческого населения Турции в союзе с Россией и с этой точки зрения оценивал происходящее. Одинаковое негодование вызывали в нём как действия против христиан турецкого правительства, так и антирусская политика фанариотского духовенства. На могучую северную империю должны, по мнению Беглери, ориентироваться восточные христиане, и только от России могут ожидать они освобождения от турецкого владычества.

Двадцатилетний период после победоносной русско-турецкой войны 1877–1878 гг. является вершиной военно-политического могущества России. В России это время царствования Александра III и Николая II, который поначалу продолжал линию своего отца. Обер-прокурором Св. Синода в эти годы был К.П. Победоносцев. Эти имена русской истории стали теперь уже символами консервативной националистической внутренней и внешней политики. Во внешнеполитическом отношении это время характеризуется повышенным вниманием великих держав, в том числе России, к балканскому региону и особенно к проливам Босфору и Дарданеллам. Борьба за проливы стояла в центре ближневосточной политики России на протяжении всего столетия: 60% морского экспорта и 45% всего экспорта шло через проливы. В 1789–1790 и 1805 гг. впервые были достигнуты условия для прохода русских судов через проливы; в 1833 г. был заключён Ункяр-Искелесийский договор, по которому в случае войны Порта обязывалась закрыть проливы для военных судов всех стран, кроме России. Успех русской дипломатии был, однако, недолгим: уже в 1841 г. Англия добилась ликвидации этих условий, и проливы были закрыты во время войны для всех стран. После поражения России в Крымской войне ей было запрещено иметь черноморский флот (Парижский договор 1856 г.). Однако уже в 1871 г. решения договора в этом отношении были отменены, и начинается строительство русского флота на Чёрном море. После подписания Берлинского трактата в 1878 г. наступает период относительного затишья: Россия продолжала отстраивать свой черноморский флот, и великие державы готовились к новой войне, которая, по их замыслам, должна была окончательно решить судьбу «больного человека» – Оттоманской Турции. К 90-м годам Россия почувствовала себя достаточно сильной, чтобы вновь поднять вопрос о проливах: в 1897 г. посол в Константинополе А.И. Нелидов выступил с предложением немедленно захватить проливы, воспользовавшись очередным кризисом Турецкой империи. Его проект, хотя и поддержанный военным министром Д.А. Милютиным и встретивший поначалу сочувствие императора, был, однако, отвергнут⁸. В целом стремления держав в этот период были направлены на сохранение status quo; к военным действиям они были ещё не готовы. Борьба в западной и европейской Турции шла в это время на уровне идеологической подготовки к грядущим событиям; это была борьба великих держав за сферы влияния.

В военном отношении русский флот не мог соперничать с английским, в области банковского дела российские капиталы уступали западным, однако в сфере идеологического влияния у России были неоспоримые преимущества перед другими державами. Как известно, значительную часть населения западных областей Турции составляли православные христиане – греки и славяне. После завоевания Константинополя в XV в. Россия осталась единственной свободной православной страной; Москва в глазах русских становится преемницей порабощённой византийской столицы, – таким образом зарождается и получает своё развитие теория Москвы – третьего Рима⁹. Для живущих под турецким игом христиан могущественное русское царство призвано освободить их от ненавистного иноверного владычества; с русскими связываются надежды и чаяния греков и славян, о них слагаются песни, распространяются пророчества. До середины XVII в. контакты России с православным Востоком были периодическими и ограничивались преимущественно поездками восточного духовенства за сбором подаяний; более активными они становятся во времена знаменитой реформы патриарха Никона.

В XVI – первой половине XVIII в. Россия по своей политической слабости ещё не могла осуществить освобождение восточных христиан от турецкого ига; в этот период речь шла о постепенном укреплении её позиций на южных рубежах. Первое реальное столкновение русских с христианами Турции происходит во время русско-турецких войн второй половины XVIII в.: необыкновенный подъём духа греков побуждал их поступать на русскую службу и успешно осуществлять, казалось, совершенно безнадёжные военные операции. Получить освобождение тогда грекам, однако, не было суждено; но по условиям Кучук-Кайнаджийского мирного договора (1774 г.) Россия впервые получила официальное право покровительства православному населению Турецкой империи. На этом праве основывалась вся политика России на православном Востоке вплоть до 1917 г. Русско-турецкие войны начала XIX в. прошли более или менее бесследно для положения восточных христиан южнее Дуная; не принимала Россия активного участия и в греческой революции 1821 г. На протяжении нескольких десятилетий до 70-х годов Россия постепенно, шаг за шагом, расширяла своё влияние на Востоке: основывается русская Духовная миссия в Иерусалиме, активно занимаются церковными вопросами русские дипломаты. Следующей значительной вехой в истории отношений России с христианским населением Турции становится русско-турецкая война 1877–1878 гг. Военная мощь Турции была окончательно сломлена, Россия прочной ногой встала на Балканах. Теперь западные державы не могли не считаться с ней, а престиж её в глазах христиан ещё более возрос. Политическая ситуация в регионе, однако, сильно отличалась от более раннего времени. Молодое греческое королевство предпочитало опираться на западные державы – Англию и Францию; болгарское правительство вскоре после освобождения страны также вступило в конфликт с Россией; изменчивой была и позиция Сербии. Турция уже давно была игрушкой в руках великих держав, а Константинопольский патриарх, глава православного населения Турецкой империи, лишённый в большинстве случаев возможности проводить самостоятельную политику, то прислушивался к советам греческого правительства, то прибегал, по старой традиции, к защите российского посольства. Одной из важнейших задач русской дипломатии и церковной политики на православном Востоке после 1878 г. было привлечение на сторону России греческого духовенства, а через него и многочисленное христианское население Турции. В этом непростом деле русской стороне приходилось сталкиваться с множеством препятствий – активной и материально обеспеченной католической и протестантской пропагандой, деятельностью западных политических агентов, недоверием со стороны значительной части высшего духовенства, мечтавшего о восстановлении Византии без участия России, борьбой греков и славянских народностей Балкан за сферы влияния в Европейской части Турции¹⁰.

В России после воцарения Александра III повышается интерес к истории Византии, возникает и достигает расцвета русская школа византийских исследований, известная такими именами как В.Г. Васильевский, В.Э. Регель, Ф.И. Успенский и др.¹¹ Учёные предпринимают научные экспедиции на Восток, систематически изучают письменные и вещественные памятники Византийской империи. Эти исследования находят поддержку в правящих кругах России. В 1882 г. основывается Императорское Православное палестинское общество под председательством в. к. Сергея Александровича, которое занимается научной, просветительской и политической деятельностью. В 1894 г. вышел в свет первый том русского научного журнала по византинистике – «Византийского временника», а в 1895 г. возникает первое русское научное учреждение на Востоке – Русский археологический институт в Константинополе¹². В русской общественно-политической мысли того времени пользуются большой популярностью византийские идеи; можно сказать, что это эпоха византизма, повышенного интереса к результатам научных исследований, византийскому стилю в архитектуре, византийским концепциям государственной и церковной власти. В политической же сфере всё шире распространяются идеи восстановления древней модели православной ойкумены, но на этот раз с центром не в Константинополе, а в Петербурге. Подобно тому, как в своё время выбранная царём Константином столица Империи стала центром православного мира, так же и теперь столица единственной великой державы, имеющей многомиллионное православное население и православного царя, должна стать во главе восточно-христианского мира, – а военная мощь России будет этому гарантией. Впрочем, и захват Россией Константинополя для многих представлялся делом близкого будущего, и вопрос стоял только в том, где быть новой столице русского царя¹³.

Одна из главных проблем Церкви в этот период состояла в её борьбе с турецким правительством за сохранение своих древних прав и привилегий (Τὸ Προνομιακόν ζήτημα). После завоевания Византии турецкие султаны, заинтересованные в сохранении и использовании в своих целях христианского населения Империи, были вынуждены создать некий modus vivendi, условия существования этого населения в теократическом мусульманском государстве. Для этого православной Церкви были дарованы определённые свободы. Константинопольский патриархат в Османской империи представлял собой отдельную церковно-гражданскую организацию с правом исповедовать христианскую веру и иметь собственную административно-судебную власть. Во главе её стоял Вселенский патриарх. Ему, вместе с Синодом архиереев, принадлежало высшее управление всеми церковными делами патриархата, всеми храмами и монастырями и их имуществами. Патриарх избирался Синодом и представителями народа и утверждался султаном. На аудиенции у падишаха он целовал ему руку и получал берат, в котором были указаны все права и прономии (преимущества) патриаршей власти. Патриарх вместе с Синодом избирал и низлагал митрополитов и епископов; он же являлся высшим судьёй всего клира. Только в случае государственной измены или тяжкого уголовного преступления клирик подвергался извержению из сана и предавался в руки турецкого суда.

Сохранив за собой высшую духовную власть, унаследованную из византийской эпохи, Константинопольский патриарх приобрёл в турецкое время ещё и власть гражданскую. Он был гражданским представителем христиан перед Портой и ответственным лицом за их повиновение правительству. Все спорные судебные дела, касающиеся брака, развода и содержания жены и детей после развода, а также процессы христиан по завещаниям подлежали патриаршей юрисдикции. Судопроизводство велось на основании сборников византийских законов. Взамен обязательств, возложенных на патриарха как на руководителя народа, Мехмет II Завоеватель и его преемники даровали православной Церкви некоторые привилегии. Всё духовенство было освобождено от податей, христиане получили формальное право свободно отправлять богослужения, совершать браки, погребения, отмечать праздники, причём их насильственное обращение в ислам запрещалось. Храмы и монастыри сохранили за собой недвижимую собственность и могли восстанавливать свои здания по старому плану. Патриарх заведовал и греческими школами, одобрял программы преподавания и назначал учителей. Контакты с Портой осуществлялись через великого логофета (здесь и далее разъяснение греческих и турецких слов см. в конце книги) и его помощника – капу-кехагия, а со стороны Порты их ввёл министр иностранных дел. Таким образом, христианская община при турецком владычестве представляла собой своеобразное государство в государстве под главенством патриарха. Он приобрёл такую власть, которую не имел в византийские времена и воплотил в себе дуализм церковной и гражданской власти Византии¹⁴. На деле, как известно, это положение систематически нарушалось: христиане были обложены тяжелейшими налогами, подвергались всевозможным унижениям, нередки были и случаи насильственного обращения в мусульманство. История Вселенской церкви поствизантийского периода, богатая житиями новомучеников, показывает, насколько частыми были случаи нарушения прав и привилегий христианского населения Турции в это время.

В XIX в. установившиеся отношения Церкви и Порты пошатнулись. Причина изменений коренилась в международной обстановке того времени: ослабленная многочисленными войнами, в первую очередь с Россией, Турция получила чувствительный удар в результате греческой революции. Теперь Порта уже не могла иметь прежнее доверие к христианам. В середине XIX в. устарелый государственный механизм империи подвергся изменениям; наступила эпоха реформ, или Танзимата¹⁵. Первым шагом в этом направлении было издание в 1839 г. султаном Абдул-Меджидом Гюльханейского хатти-шерифа, согласно которому жизнь, честь и достоинство всех жителей империи должны отныне находиться под охраной законов. В силу этого постановления в 1840 г. был составлен новый уголовный кодекс, устанавливающий равенство перед законом христиан и мусульман, был отменён харадж (поголовная подать), упразднена смертная казнь для возвращающихся в христианство ренегатов. В 1847 г. в больших городах Турции были введены смешанные гражданские суды для рассмотрения дел между христианами и мусульманами. Дальнейшее развитие начал хатти-шерифа 1839 г. было получено изданием хатти-хумаюна 1856 г., в котором провозглашалась свобода вероисповеданий, христианам разрешалось поступать на государственную службу, а старые привилегии и льготы, дарованные Церкви предыдущими султанами, формально подтверждались. Реформы в Турции начали проводиться по указке западных держав, желающих подорвать традиционное исключительное влияние России на дела православного Востока: теперь, по их замыслу, христиане в Турции не будут нуждаться в покровительстве России, так как им будут даны равные права с мусульманами. В известной степени замысел этот удалось осуществить, и только после русско-турецкой войны пошатнувшийся авторитет России был отчасти восстановлен. Указ имел отрицательную сторону и для Церкви: в силу второй статьи законопроекта, предусматривавшей возможность преобразования строя христианских общин, в 1858 г. турецкое правительство вынудило патриархию произвести административную реформу. При патриархии был учреждён так называемый Смешанный совет, в который входили 4 митрополита и 8 светских лиц. Синод также претерпел преобразования; вместо шести пожизненных членов, он теперь состоял из 12 сменяемых через каждые два года архиереев. Реформы, в которых христиане увидели наступление на права Церкви, вызвали энергичный протест со стороны высшего греческого духовенства. Резко осуждал начинающиеся изменения и митрополит Филарет (Дроздов)¹⁶.

Таково было состояние Константинопольской церкви к моменту нового фазиса её борьбы за свои права, начавшегося после 1878 г. Причины активного наступления Порты на прерогативы Церкви в этот период были двоякого рода. Во-первых, в руках Церкви сосредоточивались значительные имущества – недвижимость и капиталы, в которых обанкротившаяся Турецкая империя как никогда испытывала острую нужду. Во-вторых, среди греков Турции наступил небывалый подъём национального самосознания; мечты об освобождении от турецкого ига и восстановлении Византии имели широчайшее распространение. Поэтому султанскому правительству необходимо было ослабить, насколько возможно, духовно-национальный центр греческого народа – патриархию и влить Церковь в государственно-административную систему Турции. В 1878 г. на Вселенский престол был избран Иоаким III (первое патриаршество 1878–1884), проводивший умеренную прорусскую политику¹⁷. Направление этого патриарха давало возможность русской дипломатии выполнять свой прямой долг – защиту христиан Турции, поэтому роль константинопольского посольства в патриарших делах данного периода весьма велика.

Своё вступление на престол Иоаким III ознаменовал энергичной деятельностью по улучшению материального положения патриархата, привлёк для этого средства греческих банкиров и купцов. В течение 1878–1879 гг. он отремонтировал и благоустроил здание патриархии; предпринял шаги к укреплению церковной дисциплины. С восторгом сообщал об этих мерах Г.П. Беглери: «Большая деятельность Иоакима III представляет собой нечто исключительное, вводимые им преобразования будут иметь спасительные результаты для экономического положения патриархии. Правящий Св. Синод под председательством его святейшества патриарха продолжает работать день и ночь; из патриархии уже изживаются азиатские обычаи демонстраций – имеют место коренные преобразования, равно как и коренное восстановление прогнившего здания патриархии» (письмо от 18 октября 1878 г.).

Наступление против Церкви султан Абдул-Гамид начал с незначительных частных вопросов. Так, в 1878 г. амидский христианин Макарий Мина оставил по завещанию всё своё имущество на благотворительные дела. Смешанный совет утвердил завещание, но брат покойного обратился в турецкий суд. Хотя судебная палата подтвердила большинством голосов правильность решения, государственный совет признал дела по завещаниям подсудными гражданским судам. Наконец, в 1880 г. министр юстиции издал указ о том, чтобы утверждение в наследстве по завещаниям христиан, а также рассмотрение тяжб между христианами-наследниками производились в турецких судах, а не подлежали бы, как прежде, ведению епархиальных архиереев. Протест Иоакима III против такого нарушения одной из церковных привилегий не был удостоен благоприятного ответа¹⁸.

В июне 1881 г. была предпринята новая попытка к ограничению прав патриархии, на этот раз в области просвещения и школьного дела. Министр народного просвещения написал патриарху письмо, в котором просил объяснить, каким образом попали в руки учеников примерного училища книги для чтения, составленные Пумусом, которые содержат героические стихи, направленные против турок (письмо от 25 июня 1881 г.). Патриарх в тот же день ответил, что книг такого содержания в училищах нет, и просил правительство успокоиться. Министр, однако, не удовлетворился таким ответом патриарха и приказал трём чиновникам министерства отправиться в Фанар для проверки. Придя в училище, инспекторы попросили учеников представить им указанную книгу, что те и сделали с удовольствием. Результатом такой проверки, конечно, стало ещё большее недоверие Порты к патриарху. В июне 1881 г. правительство предприняло меры и против редактора недавно основанного Иоакимом III официального органа патриархата, газеты «Ἐκκλησιαστικὴ Ἀλήθεια» («Церковная истина»), Хамудопулоса (письмо от 25 июня 1881 г.). В марте 1882 г. цензурный комитет наложил запрет на печатание книги известного историка, доктора А. Паспатиса «Осада и взятие Константинополя». Рукопись сочинения была задержана министерством народного просвещения, а автору сообщили, что он сможет получить её только при условии, что согласится печатать её в Константинополе с учётом поправок и изменений цензурного комитета (письмо от 1 апреля 1882 г.). В октябре 1882 г. министр народного просвещения в двух отношениях к патриарху сообщил, что правительственный инспектор печати и типографий нашёл вредными по своему содержанию две учебные книги, употреблявшиеся в греческих школах – учебник географии Антониадиса и христианский катихизис Диомида Кириакоса. По требованию министра, эти учебники, содержавшие оскорбительные для мусульманской религии выражения, должны быть изъяты из употребления, а впредь все программы и учебники должны представляться в министерство для рассмотрения и удобрения. Протест патриарха и на этот раз не был услышан¹⁹.

Следующий шаг правительства был направлен на изменение традиционной формы патриарших бератов, выдаваемых архиереям, а именно статьи о праве их подвергаться патриаршему суду и по гражданским делам²⁰. Согласно изменённому тексту бератов, которые были выданы Сисанийскому и Касторийскому митрополитам в октябре 1882 и феврале 1883 гг., архиереи должны были судиться в турецком гражданском суде по своду мусульманских законов. В результате Иоаким III направил в Порту протест, и переписка по этому вопросу продолжалась до 9 декабря 1883 г., когда патриарх, не добившись возвращения прежнего положения дел, принёс своё первое отречение от престола. Отставка его не была принята правительством. После этого снова началась переписка патриархии с Портой, которая длилась до марта 1884 г. Патриарху был вручён берат, во всём тождественный с бератом его предшественника, но к нему было приложено дополнение, гласящее, что в случае совершения преступления священником, монахом или монахиней они должны быть сначала лишены сана архиереем, а затем переданы светской власти и содержаться в государственной тюрьме. Синод не согласился с дополнением к берату, и 30 марта 1884 г. Иоаким III принёс окончательное отречение от престола. Вскоре Портой была предложена примирительная формула, гласящая, что вопрос о суде над клириками необходимо согласовать с общими законами государства, но с соблюдением должного уважения к достоинству священного сана. На этом борьба на время прекратилась²¹.

Уже на первом этапе борьбы за права и привилегии российский посол А.И. Нелидов занял активную позицию в защиту Церкви. Он предпринял первые шаги в этом направлении в начале 1883 г., когда другие великие державы ещё проявляли безразличие к вопросу²². 16 июля 1883 г. Нелидов посетил министра иностранных дел Аарифи-пашу с протестом; тот обещал переговорить по делу с великим визирём. В ноябре 1883 г. посол советует Иоакиму III и Синоду проявить терпение, так как надеялся на успех предпринятых им мер. Со своей стороны, министр иностранных дел Н.К. Гире в июне 1883 г. обратился к Порте через турецкого посланника в России Сервер-пашу с призывом как можно скорее прекратить действия против прономий для сохранения мирных отношений с Россией. Активная позиция русской дипломатии в пользу Вселенской церкви в этот период резко контрастирует с безразличием к положению христиан со стороны Германии и Франции и неблагоприятной, хотя и менее враждебной политикой Австро-Венгрии²³. Крайне националистически настроенное правительство Греции во главе с X. Трикуписом предъявляло со своей стороны к Иоакиму III невыполнимые требования; в результате патриарх оказался в изоляции²⁴. Отставка Иоакима III была с большим сочувствием воспринята в России, тем более что последующие два патриарха проводили неблагоприятный для России курс. Русские дипломаты, в том числе А.И. Нелидов, считали, что патриарху следовало не приносить окончательного отречения от престола, а постараться преодолеть свои разногласия с Синодом²⁵.

В патриаршество Иоакима IV (1884–1886) вопрос о прономиях не поднимался. При его преемнике Дионисии V (1887–1891) Порта снова открыла энергичное наступление на права Церкви²⁶. 9 ноября 1887 г. Г.П. Беглери писал И.Е. Троицкому: «То, что... весьма беспокоит в настоящее время патриарха и Св. Синод, это поведение турецкого правительства, которое в последнее время серьёзно принялось налагать руку на все те недвижимые имущества, которые издавна путём завещания или наследства от монахов принадлежали восточным Церквам. Турецкое правительство мотивирует своё поведение тем, что Церковь не имеет правильных титулов (купчей крепости) или вовсе их не имеет. Церковь же ссылается на то, что большинство этих имуществ перешли во владение Церкви путём завещания и требует, чтобы турецкое правительство признало все эти завещательные документы действительными. Великий визирь (а этот вопрос был поднят им) угрожает теперь, что если Церковь в непродолжительное время не представит правильные купчие крепости, то турецкое правительство будет вынуждено приступить к конфискации всех этих имуществ». До сих пор, продолжает Беглери, Порта наложила руку на часть земли, принадлежавшей Иерусалимскому престолу на острове Халки и на несколько недвижимых имуществ того же престола в Амасийской епархии, а также на ставропигиальные угодья (леса и луга) в Янинской епархии.

В начале 1888 г. снова встал вопрос о подсудности архиереев гражданскому суду. В письме от 1 февраля 1888 г. Г.П. Беглери сообщает об аресте учителя из Кастории Анастасия Пихиона по обвинению в связи с различными греческими обществами и членами правительства²⁷. При аресте была обнаружена большая переписка, в которой турки заметили упоминание имени Касторийского митрополита Кирилла. Военный суд немедленно вызвал архиерея для объяснений, но тот отказался, ссылаясь на свой берат, где указано, что он подсуден только патриарху. Опасаясь ареста, архиерей выехал в Константинополь, где по настоянию патриарха он был вынужден явиться перед министром юстиции и исповеданий, однако и здесь отказался отвечать на вопросы. На последовавшие угрозы со стороны Порты патриарх и Синод ответили требованием отказаться от незаконных притязаний в адрес греческого архиерея. Тем не менее, через некоторое время Дионисий V снова дал своё согласие отправить митрополита к министру юстиции для переговоров, которые на этот раз не должны были иметь форму допроса. Порта, следовательно, признала за собой полное право судить митрополита, грозить ему арестом и тем самым унижать Церковь (письмо от 12 февраля 1888 г.). Дело и позднее оставалось без движения; кроме того, был арестован и посажен в тюрьму протосингел Касторийского митрополита. Синод снова выразил свой протест, а патриарх, по-видимому, считая борьбу в данном случае бесполезной, весьма нерешительно поддавался уговорам (письмо от 7 марта 1888 г.). Лишь после настойчивых протестов со стороны патриархии протосингел был выведен из тюрьмы и помещён в доме Пелагонийского митрополита без права на выезд (письмо от 21 марта 1888 г.). «О неприкосновенности церковных прав теперь и речи не может быть, – писал 11 февраля Г.П. Беглери. – Теперь уже яснее обнаружилось, что лучшего защитника своих прав Константинопольская церковь не могла иметь, кроме Иоакима III... Теперь же... турки... стараются окончательно отнять права и преимущества православной Церкви и смирить её до унижения, заручившись заранее таким патриархом, который не понимает даже, что есть патриаршее достоинство». В конце марта того же 1888 года, оклеветанный униатами, был лишён Портой архиерейских прав Серрский митрополит Лука Петридис. 31 марта он прибыл в Константинополь (письма от 31 марта и 4 апреля 1888 г.). В ситуации фактического бездействия патриарха Дерконский митрополит Каллиник обратился за помощью к российскому послу А.И. Нелидову (письмо от 12 июня 1888 г.). Российская дипломатия, однако, на этот раз не спешила с принятием энергичных мер. После долгого выжидания Дионисий V созвал, наконец, членов Синода; в результате 15 октября уволенные султаном три архиерея (Серрский, Касторийский и Эносский) были перемещены на другие кафедры. Пять членов Синода возражали против столь мягкого решения патриарха, но тот убедил их не противиться воле султана. В конце 1888 г. турецкое правительство потребовало перевода в другую епархию Ираклийского митрополита Германа, защитившего в турецком суде юношу-христианина, насильственно обращённого в мусульманство (письмо от 28 декабря 1888 г.).

Несмотря на свою пассивность, российское посольство не переставало внимательно следить за всеми случаями попрания прав Церкви турецкими властями. Это явилось предметом обстоятельной записки сотрудника посольства М.К. Ону от 9 апреля 1888 г. (РГИА. Ф 797. Оп. 58.2 отд. 3 ст. Д. 128. Лл. 2–4). Самостоятельность церковно-народных общин, признаваемая во всё продолжительное существование Турецкой империи, говорилось в донесении, стала со времени Крымской войны подвергаться постепенно стеснениям со стороны центрального правительства ввиду несоответствия её с проникшими около этого времени в Турцию понятиями о единстве государственной власти. Это стремление проявилось с наибольшей резкостью в патриаршество Иоакима III и послужило причиной его отречения. Избранием Дионисия V греки надеялись освободить Церковь от притеснений светскими властями при помощи его личных с ними отношений. Последние случаи с греческими иерархами Македонии, по мнению Ону, могут сильно поколебать положение Дионисия. Сдержанность посольства в этих обстоятельствах вызвана тем положением, которое с самого начала принял Дионисий в своих отношениях к турецкому правительству, вследствие которого он избегал обращаться к помощи России. «Ввиду всего вышеизложенного, – делает заключение Ону, – нет сомнения, что заносчивая мечта греков обойтись без нашей помощи окажется тщетной, и что им снова придётся обратиться к нам для защиты вековых прав Церкви». В том же духе министр иностранных дел Н.К. Гире писал К.П. Победоносцеву, обеспокоенному дошедшими до него известиями о том, будто посол А.И. Нелидов по собственному почину принял участие в пререканиях между Портой и патриархией²⁸. Посольство следует сдержанной политике, утверждал Гире (Там же. Лл. 5–6).

В 1889 г. борьба Церкви за свои права вступила в новый фазис. «С не которого времени, – писал Г.П. Беглери И.Е. Троицкому 3 января 1899 г., – Оттоманская Порта стала относиться неприязненно к безапелляционным решениям патриархата по делам, находящимся в его непосредственном ведении, как то: брачным, о приданных, бракоразводным, по духовным завещаниям и другим чисто церковного характера; к исполнению же решений приступала только в тех случаях, когда патриарх особенно твёрдо настаивал на своих правах. Но с того момента как Порта узнала, с каким именно ныне верховным главой Церкви имеет дело, то не только не даёт хода ни одному исполнению патриарших решений, но даже на днях предписала особым тескере, ...чтобы впредь патриархат никаких решений вовсе не принимал, так как вслед за сим патриаршему суду имеет быть оставлено значение только простого мирового посредника и отнюдь не более». Другим указом Порта предписала патриарху, чтобы митрополиты не издавали впредь окружных посланий к своим паствам о сборе пожертвований на строительство храмов, школ и богоугодных заведений. В январе 1889 г. турецкое правительство снова подняло вопрос об исполнении статьи хатти-хумаюна 1856 г. касательно назначения жалования православному духовенству (письмо от 17 января 1889 г.). Вместе с тем было введено ограничение участия представителей христиан в местных судах: теперь их присутствие разрешалось только в течение двух месяцев в году (Там же).

В результате застоя в патриарших делах многие христиане перестали обращаться со спорными делами к духовной власти, предпочитая разрешать их в турецких судах. Это подорвало и без того нарушенный финансовый баланс Церкви (письмо от 2 ноября 1889 г.). На материальные затруднения патриархии жаловался Дионисий и послу А.И. Нелидову, к которому был, наконец, вынужден обратиться с просьбой о помощи (депеша А.И. Нелидова от 7 / 19 ноября 1889 г. РГИА. Ф. 797. Оп. 58. 2 отд. 3 ст. Д. 128. Лл. 8–9). В начале ноября 1889 г. в Порту поступил новый протест патриарха и Синода на имя султана (письмо Беглери от 9 ноября 1889 г.; депеша А.И. Нелидова от 28 ноября / 10 декабря 1889 г. РГИА. Ф. 797. Оп. 58. 2 отд. 3 ст. Д. 128. Лл. 10–12 об.). В ответ на частную просьбу патриарха Нелидов переговорил с министром иностранных дел Саид пашой, а для оказания материальной помощи патриархии предложил выделить ей ежегодное материальное пособие в 10.000 рублей. Мысль о назначении постоянной денежной субсидии Вселенскому патриархату возникла не без влияния того факта, что с переходом епархий Фессалии и Эпира к Греции (1881 г.) греческое правительство назначило компенсацию – денежное пособие некоторым архиереям Константинопольского престола, в первую очередь Македонии и Фракии, которые вели ожесточённую борьбу с Болгарским экзархатом путём {?} школ и просветительских учреждений (письмо Беглери от 8 января 1890 г.). Поскольку эти деньги жертвовались с явно политическими целями, то в противовес им России необходимо было также закрепить своё влияние путём материальной поддержки патриархии. Особенно ярко это проявилось при следующем патриархе Неофите VIII (1891–1894), который проводил дружественную к России политику и получал от русского правительства дополнительные одноразовые вспомоществования.

Прошение патриархата на имя султана не было выполнено, несмотря на ходатайство личного медика падишаха, грека Маврогенис-паши; оставалось оно в руках великого визиря Киамиль-паши, который предложил Дионисию V воспользоваться его посредничеством и прислать для рассмотрения все те судебные дела, которые не получили утверждения в министерстве юстиции (письмо от 16 ноября 1889 г.). В дальнейших письмах Беглери даёт дополнительные объяснения столь упорному нежеланию турецкого правительства пойти навстречу требованиям греков. Из всех имущественных дел, прежде разбиравшихся патриархатом, турки более всего настаивают на ведении в их судах дел по завещаниям, потому что на основании шариата завещатель не может оставить всё своё имущество в пользу благотворительных заведений и церквей, а только одну треть его. Остальные 2/3 переходят, следовательно, родственникам; недвижимое же имущество частных лиц в Турции на основании мусульманских законов о наследстве приблизительно через каждые 100 лет переходит в турецкие руки, а имущество, однажды завещанное Церкви – никогда (письмо от 29 ноября 1889 г.). Кроме того, продолжал Беглери, когда во времена Абдул-Азиса начали преобразовывать турецкие гражданские и уголовные суды, из них постепенно удалили всех мулл и назначили светских судей. К 80-м же годам во всех судах снова председателями стали муллы, а из шести присутствующих осталось только двое светских лиц.

В первой половине 1890 г. дело о правах и привилегиях оставалось без движения. Султан принял докладную записку патриарха и передал её в Совет министров, где она не была удовлетворена. В мае 1890 г. А.И. Нелидов снова имел разговор с великим визирём, который заверил посла, что дело о церковных правах в скором времени будет решено. Посол особенно обратил внимание визиря на вопрос о принуждении православных священников присягать в турецких судах. В России и других православных государствах, говорил он, где правительства православные и могли бы требовать от иерея присяги, этого не делают из уважения к церковным канонам, по которым священник присягает один раз, получая свой сан. Тем более это неуместно в Турции, правительство которой неправославное.

С начала июля 1890 г. вопрос о церковных правах тесно переплетается с другим животрепещущим для Константинопольского патриархата вопросом – о выдаче султанских бератов болгарским епископам Македонии и Фракии. Как и первая проблема, этот вопрос, помимо церковно-политического, имел также финансовое основание. После провозглашения болгарской схизмы в 1872 г. от Вселенского престола отпали болгарские епархии, и патриархат лишился значительной части своих доходов. В период после 1878 г. центр борьбы переместился в Македонию: болгарский экзарх старался добиться от Порты официального назначения болгарских епископов в Македонию и Фракию, что встретило активное сопротивление греков. Назначение болгарских архиереев означало отпадение от патриаршей Церкви значительной части паствы, уменьшение влияния вселенского престола и очередное сокращение его доходов. Намерение Порты выдать бераты трём болгарским епископам – Скопскому, Охридскому и Адрианопольскому – впервые заставило Дионисия V действовать энергично. 2 июля 1890 г. он отправился к великому визирю и заявил, что в данных обстоятельствах он не может более верить обещаниям правительства и должен обратиться с воззванием ко всем автокефальным Церквам, а в крайнем случае созвать в Константинополе Вселенский собор, которому будет предоставлено решение всех церковных вопросов (письмо от 12 июля 1890 г.). На это великий визирь отвечал, что за исключением сербов, все автокефальные Церкви довольны выдачей болгарам бератов, а более всех довольна этим Русская церковь. Не получив официального ответа от Порты, 11 июля патриарх принёс султану докладную записку, в которой излагал требования касательно прав и привилегий Церкви, а затем протест против выдачи бератов болгарам. Какова же была позиция России в данном вопросе? Поскольку Русская церковь ещё в 1872 г. уклонилась от вмешательства в греко-болгарскую распрю, то российская дипломатия не высказывала открыто своего мнения; оно выражалось лишь в советах, даваемых послом турецким министрам, да в беседах с патриархом и болгарским экзархом. А.И. Нелидов считал назначение болгарских архиереев на македонские епархии справедливым, но находил данный момент неблагоприятным для выдачи бератов. «Вы нас три года тому назад не послушали по этому делу, – говорил он великому визирю, – теперь вы слушаете австрийцев и выдаёте болгарам бераты. – Россия примет это к сведению» (письмо от 12 июля 1890 г.)²⁹. Получив через своего секретаря Сурейя-пашу докладную записку патриарха, султан послал в русское посольство человека спросить мнение поверенного в делах В.В. Жадовского, как лучше поступить в настоящее время с патриархом. Посольство ответило, что лучше всего было бы султану взять дело на себя и удовлетворить требованиям греков (письмо от 26 июля 1890 г.). После подачи султану докладной записки состоялось новое заседание Синода (23 июля), на котором Дионисий V заявил о своей отставке, но она не была принята Синодом. В новом протесте патриархата Порте говорилось, что православная Церковь в Турции при таких условиях существовать не может, и если правительство и далее будет ограничиваться одними обещаниями, то Синод закроет патриархат и обратится к другим автокефальным Церквам (письмо от 24 июля 1890 г.). По поручению Жадовского, Беглери регулярно сообщал все подробности событий в патриархате в российское посольство, откуда информация поступала в Петербург. Позиция МИД отчётливо выражена в письме министра Н.К. Гирса В.В. Жадовскому от 10 августа 1890 г. Выдача бератов болгарам была несвоевременной; волнение в Константинополе, вынудившее патриарха подать в отставку, вряд ли уляжется само собой. «Минувшая история Турции доказывает, что существование церковных привилегий, удовлетворяя в должной мере вожделениям христиан, – служило залогом их преданности правительству. Едва ли было бы благоразумно изменить этот порядок в настоящее время» (АВПРИ. Ф. 180. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 3426. Лл. 24 об. – 25). Порта на сей раз отнеслась с полным вниманием к представлениям великих держав в пользу македонских болгар; «мы же, – продолжал Гире, – считаем себя вправе надеяться, что с не меньшим вниманием она отнесётся к нашему предстательству в пользу Константинопольской церкви» (Там же).

Наконец, 3 октября 1890 г., не дождавшись от Порты удовлетворения своих требований, Синод во главе с патриархом подписал протест ко всем автокефальным Церквам, вследствие чего был объявлен интердикт – прекращение богослужений во всех церквах, исключая совершение крещений, причащений и отпеваний в крайних случаях. «Не могу Вам представить, какое дурное впечатление произвела неожиданная эта мера в народе, – писал Беглери 4 октября 1890 г., – всё народонаселение Константинополя взволновано до крайности; в епархиях, мне кажется, дело будет хуже». Одни архиереи сразу выполнили распоряжение патриархата о прекращении богослужений; другие (митрополиты Митилинский, Смирнский, Эфесский и Кизический) признали его антиканоническим³⁰. По мнению большинства духовенства, разногласие здесь было неуместно: перед лицом опасности все члены Церкви должны быть единодушны. Узнав о подготовке обращения к автокефальным Церквам, султан приказал создать новую комиссию, состоящую из четырёх греков, чиновников Порты, и предоставил им решить вопрос о правах Церкви (письмо от 8 октября 1890 г.). Это известие приостановило отправку документа. Через несколько дней великий визирь пригласил к себе первенствующих членов Синода, митрополитов Ираклийского, Дерконского и Сисанийского для объявления им высочайшей воли о даровании Церкви её прав и привилегий так, как христиане сами их понимают. Явившийся на встречу Ираклийский митрополит потребовал подтверждения этой монаршей милости официальным документом, на что великий визирь дал согласие при условии, что там не будет затрагиваться вопрос о болгарских бератах. Поскольку, однако, Синод не пожелал согласиться с такой формулировкой, то переговоры и на этот раз ничем не закончились. «С прискорбием должен Вам заключить, – писал по этому поводу Г.П. Беглери, – что здесь, в этом вопросе, греческое духовенство делается слепым орудием греческого и сербского правительства, которые советуют ему действовать уже не по-христиански и лишать таким образом христиан спокойствия» (письмо от 11 октября 1890 г.). Переписка между патриархией и Портой продолжалась ещё три месяца, в течение которых каждая сторона оставалась при своём мнении. По мере приближения праздника Рождества Христова народное возбуждение достигло крайней степени и могло перейти в нежелательные для Порты формы. Тогда турецкое правительство было вынуждено уступить, и 24 декабря главные борцы за права Церкви, митрополиты Герман Ираклийский и Каллиник Дерконский, были вызваны в Порту, и им было сообщено об издании султанского указа, подтверждающем права и привилегии Церкви в их прежнем виде³¹.

Богослужения в церквах возобновились, и архиереи получили патриаршую грамоту о благополучном завершении борьбы. Патриархия, таким образом, вышла победительницей³². Немалую роль в этом сыграл Ираклийский митрополит Герман, один из кандидатов на патриарший престол после смерти Дионисия V в 1891 г. Выбран он не был, так как турецкое правительство поспешило вычеркнуть его имя из избирательных списков, но при следующем патриархе, Неофите VIII, он, по сути, управлял патриаршими делами³³. Твёрдость, проявленная Дионисием V на последнем этапе борьбы, также была высоко оценена современниками. По словам Мефимнского митрополита Никифора Глики, успех Дионисия в вопросе о прономиях достаточен, чтобы обессмертить его имя и забыть его недостатки³⁴.

После очередных перипетий предвыборной борьбы противники Иоакима III, не желавшие восстановления его на престоле, выдвинули кандидатуру малоизвестного Никопольского митрополита Неофита. Он прибыл в Константинополь для получения из патриархата указа о своём назначении на новую кафедру и совершенно неожиданно для себя оказался выбранным на Вселенский престол³⁵. Избрание Неофита было истолковано русской дипломатией как результат интриг афинского кабинета. «Новый патриарх, – писал А.И. Нелидов, – человек лет пятидесяти шести, весьма образованный, он сын приходского священника в Фанаре, воспитывался в Афинах и Германии и говорит по-немецки. Он состоял в эпоху войны митрополитом Филиппопольским и удостоился во время нашей оккупации пожалования русским орденом. Он был затем митрополитом Адрианопольским, Пелагонийским (Битолия) и недавно был оттуда переведён в Никопольскую епархию (в Превезу), но не успел прибыть к месту своего нового назначения.

Вице-консул наш в Битолии отзывался о нём всегда с большой похвалой как о человеке честном, умеренном и преданном своему долгу» (деп Д. 372. Лл. 2–3 об.). У нового патриарха, сообщал Нелидов в депеше от 23 января / 4 февраля, нет величественности и достоинства Иоакима III, нет у него достаточной опытности и уверенности, но в обращении его есть естественность и простота. По всеобщему мнению, новый патриарх призван служить слепым орудием в руках Ираклийского и Дерконского митрополитов, но есть основания предполагать, что глубоко честный и бескорыстный Неофит VIII не в состоянии будет безропотно подчиняться всем требованиям, которые будут перед ним ставить и скоро будет вынужден либо начать действовать самостоятельно, либо удалиться (Там же. Лл. 13–15).

Рассказывая об избрании нового патриарха, Г.П. Беглери сообщает, что Неофит VIII в молодости был товарищем его двоюродного брата архим. Григория в Халкинском богословском училище и питомцем его дяди, Дерконского митрополита Неофита, который рукоположил его во диакона (письмо от 11 ноября 1891 г.). Вскоре после своего избрания Неофит призвал к себе Беглери и удостоил его ласкового приёма. «Вас же, – сказал ему патриарх, – я считаю παπαδοπαῖδι, в переводе, поповским сыном, – поэтому прошу Вас быть мне преданным, потому что Вы мне будете нужны» (Там же). На патриаршество Неофита VIII приходится наиболее интересный и плодотворный период деятельности Беглери на пользу России: расположенный к северной державе патриарх, лишённый возможности действовать самостоятельно, избрал себе в советники Беглери и поручал ему многие важные для патриархата дела.

Первым из них было дело русского Ильинского скита на Афоне. Св. Афонская гора – одна из величайших святынь православного мира – издревле был местом подвига монахов из всех стран восточно-христианского мира. Наравне с греками, в византийский период там жили иноки русские, грузинские, сербские, болгарские и румынские. Каждый народ имел свой монастырь, находящийся под царским покровительством, и, таким образом, Афон представлял собой своеобразную модель православной ойкумены. Верховным главой всех афонских монастырей считался византийский император, а главой духовным был Константинопольский патриарх. После завоевания Византии турками Афон во многом разделил участь всего восточно-христианского мира. Завоевателем Македонии султаном Муратом II была признана автономия Горы, и султаны формально не имели права вмешиваться во внутренние дела монашеской республики³⁶. Однако тяжесть новых налогов, постоянные пиратские набеги и обеднение христианского населения сказались на монастырях: их число сократилось, и общежительный устав почти повсеместно был заменён идиоритмом, или своежительным. Роль Прота – «первенствующего» – Св. Горы, который прежде держал в своих руках управление Св. Горой, падает; теперь эти функции выполняет собрание представителей 20 крупнейших афонских монастырей (ἡ Μεγάλη Σὐναξις). С начала XVII в. на Афоне поселился постоянный турецкий управляющий с титулом аги (в XIX в. его заменил каймакам). Официально его назначение мотивировалось необходимостью защиты монастырей от пиратских набегов и произвола богатых турок-соседей; на деле же турецкий военный заменил собой Прота.

До XVIII в. мы располагаем лишь фрагментарными сведениями о русских на Афоне: это подписи под грамотами монастыря Св. Пантелеймона и других монастырей, сведения о паломниках из России. XVIII в. знаменуется прибытием на Св. Гору преп. Паисия Величковского. Родом из Полтавы, о. Паисий прожил на Афоне много лет, а возвратившись в Молдавию, он положил там начало афонской монашеской традиции, от которой впоследствии произошло и старчество Оптиной Пустыни. На Афоне же о. Паисий основал русский скит Св. пророка Илии, колыбель «русского Афона» XIX – начала XX вв.

Возрождение русского монашества на Афоне в XIX в. связано, прежде всего, с возвращением русского монастыря Св. Пантелеймона русским. Перешедший, было, в греческие руки в XVIII в., Пантелеимоновский монастырь посещается в 1835 г. иеромонахом Аникитой (Ширинским-Шихматовым), который внёс в обитель большой вклад. Окончательное поселение русских в монастыре состоялось в 1839 г. Дальнейшая история русского монастыря связана с именами духовника русской братии обители о. Иеронима и игумена архим. Макария, которому удалось в 1875 г. добиться, при активном содействии российского посла Н.П. Игнатьева и поддержке патриарха Иоакима II, официального признания его русской обителью на Св. Горе³⁷. По Сан-Стефанскому мирному договору русские приравнивались в своих правах к грекам, а русские Андреевский и Ильинский скиты были названы русскими обителями наравне с Пантелеимоновским монастырём. Согласно 62 статье Берлинского трактата, русские монахи могли официально пользоваться покровительством России через её дипломатических представителей. Именно на эту статью и опирались они во всех спорных ситуациях, неоднократно возникавших на Афоне в конце XIX – начале XX вв. Вторая половина XIX в. знаменуется резким увеличением числа русских иноков на Афоне. Многочисленные паломники из России, направлявшиеся в Иерусалим, считали своим долгом посетить и Св. Афонскую гору, а многие из них выбирали Афон местом для монашеского пострига. К 80-м годам XIX в. русские обители Афона представляли собой процветающие монашеские поселения с большим числом монахов и наёмных рабочих-трудников. Кроме монастыря Св. Пантелеймона и двух скитов – Ильинского и Андреевского – на Афоне русские владели множеством так называемых келлий, которые они покупали у греков. Число насельников таких келлий было весьма велико – иногда по 20–30 человек. Во всех русских обителях на Афоне велось активное строительство; за 40–50 лет были построены многочисленные корпуса и величественные храмы, которые стоят до сих пор. Достаточно сказать, что к середине 1910-х годов население русского Афона достигло 4.000 человек. Все русские обители Св. Горы получали щедрую помощь из России. С восторгом описывали свои посещения Афона русские путешественники. По словам посетившего Афон в августе 1886 г. И.Е. Троицкого, русские монастыри Св. Горы «это ульи пчёл, уютно и практично устроенные, в которых жизнь кипит ключом, в которых обитатели, как трудолюбивые пчелы, работают с утра до ночи каждый над своим делом, расширяя и благоустрояя свои жилища, приумножая общие средства, созидая дело, долженствующее существовать века... Русские монахи живут и работают для будущего, работают для своей обители, которая служит для них всех и отцом, и матерью, родом и племенем, осуществляет для них всё дорогое им в жизни, и ради которой они и живут, и умирают»³⁸. Небывалое увеличение числа монашествующих из России вызывало сильную тревогу у греков как свободной Греции, так и Константинополя. Афонские греческие монахи неоднократно пытались оградить себя от русских. Так, в 1883 г. греческими монастырями был составлен взаимный акт, имеющий целью «ограничение чуждой стихии» на Афоне (письмо архим. Макария А.И. Нелидову. 24 августа 1883 г. АВПРИ. Ф. 180. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. Д. 1193^а. Лл. 3–4). Шаги по противостоянию русским предпринимались и со стороны греческого правительства: это и давление афинского кабинета на патриархов, и пропаганда греческих агентов и культурно-просветительских обществ, и деятельность греческого посольства в Константинополе, и консульства в Фессалонике. Летом 1883 г. из Афин прибыла на Афон депутация Н. Дамаласа и П. Павлидиса, известных историков и богословов. В результате экспедиции учёные выработали следующие меры, которые, по их мнению, могли укрепить позиции греков на Афоне. Во-первых, убедить патриарха не принуждать монастыри к определённым действиям из-за страха перед русской дипломатией. Во-вторых, укрепить греческое образование на Афоне, чтобы монахи оказались способными сами защищать свои права. В-третьих, чтобы по меньшей мере один раз в год на Афон ездил консул из Македонии для поддержания национальных чувств монахов. В-четвёртых, организовать через какое-нибудь пароходное общество паломничество греков на Афон, чтобы противопоставить их русским паломникам, число которых достигает 4.000 в год. Особенного внимания заслуживает шестой пункт, в котором говорится о том, чтобы монахи греческих монастырей принимали английское подданство и тем самым могли бы пользоваться поддержкой английского посольства в Константинополе в случае ущемления их прав русскими. Если это будет сложно, продолжают авторы проекта, пусть приедут на Афон монахи, уже имеющие английское подданство, как, например, киприоты. Реальность осуществления последнего предложения вызывала сомнения греческого правительства, и этот план, конечно, выполнен не был, однако он свидетельствует о степени влияния Англии на политику афинского кабинета. Афонские же монахи в ходе спорных дел с русскими неоднократно обращались за помощью к английским дипломатическим представителям.

Ильинский скит, основанный в 1770 г. Паисием Величковским, относился к Пандократорскому монастырю и первоначально имел 5 каменных калив (небольших построек). В начале XIX в. прибывшими в большом числе монахами из Малороссии он был преобразован в общежительный. В 1837 г. иноки начали строительство храма в южной части скита без дозволения монастыря; строительство было прервано греками. В 1839 г. ильинцами и пандократорцами было подписано соглашение (омология), на основании которого русские монахи признавали над собой главенство греческого Пандократорского монастыря и установленные границы скита; все постройки должны производиться с согласия греков, а число братии не должно превышать 25 человек. До 1878 г. этот документ был основой отношений скита с монастырём. Новый этап в истории скита начался по поводу закладки соборного храма в обители вел. кн. Александрой Петровной, которая во время плавания вокруг Св. Горы в июле 1881 г. отправила на Афон адмирала Головачёва для закладки камня. Это встретило протест со стороны Пандократорского монастыря; греки потребовали у русских 500 турецких лир за право строить собор, а когда получили отказ, заявили, что камень для строительства должен покупаться на вес (письмо российского посла Е.П. Новикова митрополиту Киевскому и Галицкому Платону от 1 марта 1882 г. АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517/2. Д. 3219. Лл. 300–304). Тогда монахи скита через посредничество о. Нафанаила, представителя русского монастыря в афонском центре – Карее, обратились к комиссару султана с просьбой о помощи (письмо патр. Иоакима III к Е.П. Новикову). 27 февраля 1882 г. они написали прошение и своему духовному главе – Вселенскому патриарху (Там же. Д. 2919. Лл. 491–495 об.). Сознавая, однако, слабость авторитета патриарха на Афоне и не особенно надеясь на его заступничество, русские иноки предпочитали опираться в первую очередь на российских дипломатических представителей. Дальнейший ход спора описывается в депешах посла А.И. Нелидова от 1883 г. Уже в первой из них, от 1 / 13 августа 1883 г. Нелидов докладывает о длившейся уже два года распре ильинцев с пандократорцами по поводу постройки нового храма. Конфликт этот, говорил посол, впрочем, не представляет ничего нового. «Но со времени возникновения греко-болгарской распри и возбуждения греками борьбы за обладание всей южной частью Балканского полуострова национальная вражда на этот раз приняла более острый характер, а в последнее время и стала одним из главных средств, при помощи которых крайняя афинская политика, кажется, думает подорвать русское славянское влияние в Турецкой империи, опасное, будто бы, для будущности греческого элемента», – так оценивает Нелидов политическую суть спора (АВПРИ. Ф. 180. Оп. 517/2. Д. 3212. Лл. 14–14 об.). Представители скита о. Товия и иеромонах Хрисанф привезли послу решение афонского Протата от 21 июля 1883 г., в силу которого им была разрешена постройка церкви, но при условии не брать камень без разрешения монастыря Пандократора и не сохранять временных построек, возведённых для рабочих. Вместе с тем при содействии турецких властей греки конфисковали у ильинцев участок земли, на котором находилась необходимая им каменоломня. Ввиду этого русские монахи просили защиты и покровительства Нелидова и разрешения вопроса при помощи турецкого правительства (Там же. Лл. 1–2). Нелидов хорошо понимал значение церковных дел в восточной политике и был сторонником энергичных действий. Он немедленно отправился к великому визирю и провёл с ним разговор о деле ильинских монахов. Нелидов мотивировал свои требования 62 статьёй Берлинского трактата, по которой все русские поселения на Афоне находятся под покровительством посольства. Особых надежд на помощь с турецкой стороны посол, впрочем, не возлагал (Там же. Лл. 2–2 об.). Переговоры с Иоакимом III также не привели к положительному результату, несмотря на желание патриарха помочь русским. Патриарх отправил послания пандократорским епитропам (от 12 июня 1881 г. Там же. Д. 3219. Лл. 580–580 об.) и дикею (настоятелю) Ильинского скита (7 сентября 1882 г., лл. 581–581 об.). Пандократорских монахов он убеждал разрешить русским постройку церкви, но увидев бесплодность этих уговоров, через год писал ильинцам, что теперь им остаётся только путь суда, обжалования решения Протата.

Не добившись выполнения своих требований в Протате, в конце 1883 г. русские монахи решили обратиться в турецкий гражданский суд. В этом намерении их поддержал российский консул в Фессалонике А.А. Якобсон. Ильинцы наняли себе адвоката, а консул параллельно вёл переговоры с вали Фессалоники Галиб-пашой (донесение А.А. Якобсона А.И. Нелидову от 13 / 25 декабря 1883 г. Там же. Лл. 565–566). Дело в первой инстанции было, однако, ильинцами проиграно. Обращение в турецкий суд противоречило афонским правилам и вызвало недоумение у А.И. Нелидова. Якобсон был уверен, что при участии законного суда можно будет достигнуть прочного результата, а настоящий момент, когда султанский указ отнял у греческого духовенства судебную власть, он находил весьма удобным для успешного решения спора (Якобсон – Нелидову, 21 ноября 1883 г. Там же. Д. 3673. Лл. 23–25 об.). На полях этого документа Нелидов оставил пометы, из которых видно его принципиальное несогласие с подобной позицией. Турецкий суд продажен, считал Нелидов, поэтому толку от него быть не может; что касается положения Церкви, то русская дипломатия должна защищать патриарха от произвола турецких властей, а не пользоваться его затруднениями. Якобсону следовало удержать ильинцев от подобного бесцельного шага (Нелидов – Якобсону, 28 февраля 1885 г. Там же. Д. 3219. Лл. 501–502). Когда дело провалилось в двух первоначальных инстанциях, они подали кассационную жалобу в Константинополь. По мнению Нелидова, даже поддержка великого визиря не могла бы помочь русским монахам, и для ильинцев выгоднее непосредственное воздействие на противоположную сторону. Ввиду бесполезности всех предпринятых попыток, в сентябре 1883 г. Нелидов решился пустить в ход крайнюю меру – временное задержание доходов афонских монастырей, получаемых ими с бессарабских имений, секвестированных русским правительством в 1872 г. (Нелидов – архим. Макарию, б/д. Там же. Лл. 511–514). Настоятель Пантелеимоновского монастыря Макарий также со своей стороны пытался вести миротворческие переговоры с главами пандократорской братии (Макарий – Нелидову, 17 марта 1885 г. Там же. Лл. 521–522 об.). По его мнению, ильинцам следовало бы прекратить дело в турецких судах, заручиться разрешением патриарха на строительство храма, и тогда дело уладится (Макарий – Нелидову, 20 апреля 1885 г. Там же. Лл. 523–525 об.).

Вопрос, однако, не сдвигался с мёртвой точки и в последующие годы. Новый российский консул в Салониках И.С. Ястребов также принимал активное участие в делах ильинцев. Путём удержания бессарабских денег, накопившихся за 4 года, он надеялся помочь русским монахам. «Никогда Россия не посягала и не посягает на привилегии Св. Горы, – писал он. – Напротив, она именно их сохранила, защищала и будет защищать... На этом остановились мои сношения с Протатом. Я не дам ему денег, пока он не примется серьёзно за примирение ильинцев с пандократорцами» (Ястребов – Нелидову, 17 декабря 1887 г. Там же. Д. 3673. Лл. 84–92). Удержание денег, в которых греки сильно нуждаются – единственный, по мнению Ястребова, способ заставить их пойти на уступки. Если деньги им сейчас выдать, то «мы будем ими же осмеяны», – писал он. «Perpetuum immobile» назвал ильинское дело секретарь солунского консульства Демерик, побывавший на Афоне в декабре 1888 г. (Там же. Д. 1195. Лл. 3–12). Выработать условия примирения греков с русскими пытался и проживавший на Афоне бывший патриарх Иоаким III, однако его попытки были также обречены на неудачу (Ястребов – Нелидову, 28 октября 1891 г. Д. 3219. Лл. 412–413). И.С. Ястребов был склонен приписывать неуступчивость пандократорцев влиянию политической пропаганды Греческого королевства. «Влияние греческого правительства на Афоне взяло давно перевес над нашим, которое было так значительно до 70-х годов. Греческие агенты, ведя с нами свою подпольную на Афоне войну, своими происками там делают всё наперекор нам... Итак, ильинский вопрос с пандократорцами – не в руках Протата и не во власти экс-патриарха Иоакима, и, скажу более, – не во власти самого Вселенского патриарха. Только по милости греческого министерства можно получить разрешение вопроса», – с горечью пишет российский консул. Впрочем, продолжал он, содействие А.И. Нелидова и миролюбивое настроение нового патриарха Неофита могли бы помочь ильинцам (Там же. Л. 382 об.).

Действительно, при Неофите VIII впервые было достигнуто временное разрешение вопроса; значительную роль в примирении сыграл Г.П. Беглери. В письме от 1 июня 1892 г. он пишет И.Е. Троицкому о том, что в посольстве была создана особая комиссия для тщательного рассмотрения вопроса Ильинского скита, членами которой были назначены сотрудники посольства П.Б. Мансуров, А.А. Смирнов и иеромонах Иоанникий, настоятель подворья Св. Пантелеймона в Константинополе. По желанию А.И. Нелидова Беглери также принимал участие в этой комиссии. На заседании комиссии он подчёркивал, что для успешного завершения дела необходимо устранить всякое постороннее вмешательство, не затрагивать вопрос официальным путём и перестать угрожать монастырю судебными препирательствами. Деньги должны быть выданы пандократорцам не в виде взятки, чтобы не компрометировать их перед другими афонскими монастырями. Вскоре после этого Беглери по поручению Нелидова поехал на Афон, где встречался с дикеем скита о. Гавриилом, а также влиятельными на Св. Горе представителями Кутлумушского монастыря о. Харитоном и Ватопедского о. Маковым, которым дал понять, насколько в России будут довольны, если вопрос будет решен в непродолжительное время обоюдными уступками спорящих сторон. «Давным-давно следовало ильинцам, – заметил в беседе с ним о. Харитон, – начать эти непосредственные переговоры и не угрожать монастырю то вмешательством турецкого правительства на основании Берлинского трактата, то, что русское правительство не выдаст нам денег, принадлежащих Афону, и тем ставить этот вопрос на такую неблагоприятную точку, что... монастырь не мог уступить хоть что-нибудь перед всеми этими неуместными угрозами». В следующем письме от 4 июня 1892 г. Беглери сообщает о благополучном разрешении вопроса. Пандократор признал уже законного дикея скита о. Гавриила и вручил ему с торжеством посох и мантию. «Пункты примирения следующие:

Число братии Ильинского скита не будет превышать 130 человек братии иереев и иеромонахов, со столькими же послушниками..; в это число не будут входить дряхлые старики.

Ежегодно ильинцы будут иметь право на 4.000 вязанок дров или 2.000 возов (возимых на мулах) и только за лишние будут платить.

Ильинский скит приобретает право на новые строения, т. е. расширить свои пределы, а именно ограду, больницу, здание и соборную церковь, уничтожая настоящий левый флигель, а также здание с восточной стороны.

Ильинский скит приобретает право на спорный участок земли, а также и право рубить камни из желаемой ими каменоломни для новых строений и собора, равно обязались уплатить Пандократорскому монастырю за все те расходы, которые они имели за всё время спора, 2.000 лир турецких, что составляет 17.500 руб. кредитными билетами»³⁹. В посольстве все поздравляли Беглери с успехом его миссии, а А.И. Нелидов немедленно распорядился выслать принадлежащие Афону деньги. Благополучное разрешение ильинского вопроса, конечно, не обезопасило русских монахов Св. Горы от сложностей и в будущем, однако до конца столетия насельники скита не встречали серьёзных препятствий своим строительным мероприятиям.

В начале 1890-х гг. Беглери принимал участие ещё в одном важном для России деле, касающемся храма в Мирах Ликийских. Он был членом Императорского Православного палестинского общества (с 1889 г.) и его корреспондентом в Константинополе (с 1890 г.). Секретарь ИППО В.Н. Хитрово был хорошо осведомлён о близких отношениях Беглери с патриархом Неофитом VIII и о его способности решать самые сложные ситуации; поэтому и на этот раз было решено прибегнуть к его посредничеству. Вопрос о русской собственности в Мирах возник следующим образом. В 1857 г. некий Димитрий Антонас продал свой земельный участок русскому консулу на Родосе Дуцци; права же на собственность в 1870-е гг. были оформлены на имя княгини Анны Голицыной, тёщи константинопольского посла Η.П. Игнатьева. Дуцци провёл раскопки на месте древнего храма св. Николая, очистил его от земли и воздвиг купол. При храме предполагалось устроить русское подворье, а впоследствии и монастырь для приёма многочисленных русских паломников, направляющихся в Иерусалим. Там проживало два монаха из Пантелеимоновского монастыря, а в Петербурге к Мирликийской святыне была приписана Александро-Невская часовня в Песках. После русско-турецкой войны, в 1879 г., при посредстве турецкого правительства владельцем храма стала Константинопольская патриархия, которая устроила там ставропигиальный монастырь. К тому моменту Антонаса уже не было в живых, и Дуцци, прибыв на место, не смог добиться никакого результата. В том же 1879 г. туда отправился русский дарданельский консул В. Югович и пробовал заявить права на эту собственность. Факт посещения Юговича стал известен аталийскому каймакаму, который лично прибыл в Миры и воспрепятствовал Юговичу исполнить своё намерение. С этого момента внимание к мирликийскому делу стали проявлять турецкие военные, которые объявили Миры стратегически важным объектом, который не может находиться в руках иностранцев, тем более русских. В 1890 г. из Константинополя прибыл уполномоченный султаном офицер с поручением исследовать дело на месте. В 1891 г. туда направился большой отряд военных, которые объявили местному населению о намерении султана выкупить всю землю в этом районе с оставлением за жителями права пользоваться ею.

Согласно поручению В.Н. Хитрово, Беглери должен был убедить патриарха уступить монастырь и прилегающий к нему земельный участок России. Предполагалось в будущем служить в этом храме литургию на славянском языке для русских паломников, направляющихся в Святую Землю; таким образом, Миры должны были стать ещё одним опорным пунктом для распространения русского влияния на православном Востоке. Как ближайшее доверенное лицо Беглери, Троицкий получил копии всех документов по мирликийскому делу. Он сожалел, что это дело, на которое было затрачено немало русских денег, не попалось ему ранее, в начале 80-х годов. Поскольку оспариваемая местность не приносит патриархии никаких доходов, писал Беглери 6 ноября 1893 г., то ему удалось склонить патриарха к тому, чтобы подарить её наследнику цесаревичу; вмешательство турецких властей, однако, внушало ему серьёзные опасения. Сильно повредило делу, на взгляд Беглери, и неосторожное поведение Юговича: будучи официальным лицом, он не мог действовать по своей личной инициативе и, кроме того, должен был знать, что турецкое правительство следит за действиями всех консулов на своей территории. Чтобы избежать лишних подозрений, Беглери намеревался распространить слух, что будущий монастырь предполагается сделать женским, а не мужским, и тем самым отвлечь турок от политических подозрений. Беглери послал Троицкому и копию отчёта, который он со­ставил для В.Н. Хитрово, где подробно излагается предыстория дела на основе целого ряда документов (донесений Юговича, переписки Писидийского митрополита Венедикта и игумена монастыря в Мирах с патриархией, а также ответных синодальных актов). Беглери представил дело Неофиту VIII, который обещал своё содействие, причём отказался от суммы денег, предложенных ему В.Н. Хитрово. Кроме того, Беглери предоставил Троицкому русские переводы важнейших бумаг по мирликийскому вопросу. В 1894 г. он ездил в Россию, где имел встречу со М.П. Степановым и обсуждал с ним дальнейшие действия. Ознако­мившись с документами, Степанов (как и ранее читавший их К.П. Победоносцев) выразил сомнение, что в такой ситуации удастся добиться благоприятного результата. Действительно, Неофит VIII столкнулся с противодействием патриаршего Синода, а в 1894 г. и вовсе лишился престола. При следующем патриархе, Анфиме VII, Беглери вновь предлагал поднять вопрос о русской собственности в Мирах, но, по всей видимости, его предложение не было принято Палестинским обществом. Впоследствии накопившийся капитал Александро-Невской часовни был передан Барградскому комитету, который занялся строительством церкви в г. Бари, где и по сей день находятся мощи Св. Николая Мирликийского.

Письма Беглери бросают свет на одно совершенно неизвестное событие в истории патриархии 1890-х годов. Речь идёт о посещении Константинополя старообрядцами Белокриницкой иерархии в мае 1892 г. В апреле 1892 г. в российское посольство поступила информация о намерении группы старообрядцев Австрийской иерархии посетить Константинополь для переговоров с патриархом. А.И. Нелидову было поручено внимательно следить за их действиями и сообщать все подробности в Петербург⁴⁰. Члены экспедиции в начале мая прибыли в Константинополь и представились патриарху Неофиту, говоря сначала, что хотели бы принять Православие и просили присутствовать при совершении крещения. Патриарх был готов дать согласие на принятие их в лоно Православной Церкви, однако был предупреждён А.И. Нелидовым, что по каноническому порядку он должен обратиться к местной православной власти той страны, в которой находится их община⁴¹. Получив известие о готовящемся приезде старообрядцев, посол немедленно вызвал Г.П. Беглери, к помощи которого всегда прибегал в сложных ситуациях, связанных с церковными делами. В письме к И.Е. Троицкому от 1 июня 1892 г. Беглери сообщает следующее: «В пятницу, 1 мая, ...я был приглашён в посольство, и здесь Его Превосходительство передал мне, что накануне получил извещение из Петербурга, что недавно выехал из России ярый старовер Скворцов в сопровождении некоторых других из секты белокринцев с целью приехать в Константинополь и похлопотать у патриарха Константинопольского о присоединении своей секты будто бы к православной Восточной Церкви и что для этого они готовы жертвовать миллионы, и просил меня серьёзно заняться этим делом... Немедленно я, выйдя из посольства, принялся за это дело с особенным усердием, желая доказать ещё раз Его Превосходительству свою готовность и преданность русскому делу и русским интересам». Беглери узнал, что староверы остановились у неблагонадёжного русского келлиота Иоанникия Литвиненко и на следующий же день отправился к патриарху с целью предупредить его, чтобы он не доверял старообрядцам. Патриарх, несколько встревоженный, рассказал Беглери, что он уже имел с ними беседу, и они просили у него письменного изложения обрядов православной веры на предмет возможного объединения с ней. Опасаясь, как бы по незнанию истории русского раскола патриарх и Синод не пошли навстречу дальнейшим просьбам старообрядцев, Нелидов поручил Беглери провести соответствующие разъяснительные беседы с наиболее влиятельными членами патриаршего Синода, митрополитами Ираклийским и Никомидийским. Они заверили его, что «Синод намерен ответить этим господам сухо и ясно, а именно сделают ссылку на решение Синода, последовавшее по рассмотрении этого вопроса в 1875 г.». Параллельно Беглери завёл знакомство с двумя из старообрядцев, Ф.С. Малковым из Чернигова и его секретарём В. Мельниковым, оставшимися после отъезда основной части делегации для получения документов. Уезжая из Константинополя, Малков попросил Беглери навести справки об Амвросии в патриаршем архиве. Письмо Беглери было передано Троицким Победоносцеву, который сделал из него выписку и переслал её профессору Московской Духовной академии Н.И. Субботину, своему советнику по делам раскола⁴². В следующем письме, от 15 июня, Беглери известил Троицкого, что получил письмо от В. Мельникова и копию протокола патриаршего Синода, выданную депутации старообрядцев 6 мая 1892 г. Через несколько дней письмо с приложенными к нему оригиналами документов было получено Троицким, а уже 23 июня К.П. Победоносцев переправил копии с них Субботину с просьбой «рассмотреть это писание и дать нам надлежащий совет». Мельников просил Беглери сделать копии с переписки Амвросия с патриаршим Синодом 1841–1842 гг., а также писем патриарха к митрополиту Иосифу Карловицкому от 1846 и 1847 гг. 11 августа Беглери сообщает Троицкому, что он уже получил разрешение на переписывание этих писем и начнёт их копировать на днях, разумеется, не для Мельникова, а для Российского Св. Синода. Недоумения старообрядцев были вызваны неточностью перевода патриаршего ответа: Амвросий был самоотлучён вследствие своих антиканонических поступков (αὐτοκαθαίρετος), а не низложен, как гласил текст перевода; совершенные же им хиротонии были объявлены недействительными. Полученные от Победоносцева материалы дали Субботину возможность достаточно точно представить положение дел в очередном выпуске «Братского слова»⁴³. Весьма неосторожно намекает он при этом на переписку Мельникова с Беглери, что вызвало сильное беспокойство со стороны старообрядцев. В письме от 13 апреля 1893 г. Мельников просит Беглери действовать осторожнее: «Это я Вам пишу потому, что у нас в одном полемическом против старообрядцев органе делаются намёки на нашу переписку, а раньше, – это было ещё в прошлом году – сообщено было чуть не с буквальной точностью моё первое к Вам письмо». Пересылая Троицкому это письмо, Беглери говорит о том, что дело требует осторожности, потому что если он потеряет в глазах Мельникова всякое доверие, то последний может найти в Константинополе другого человека, к которому будет обращаться с разными просьбами (письмо от 6 мая 1893 г.). 12 октября 1892 г. Беглери пересылает Троицкому текст переписанных им документов из патриаршего архива. Слово αὐτοκαθαίρετος, комментировал он, следует понимать только как «схизматик». Через два месяца после получения документов Троицкий составил для Победоносцева записку «К делу о Боснийском митрополите Амвросии» (24 декабря 1892 г. ЦГИА СПб. Ф. 2182. Оп. 1. Д. 149). Опасение вызывает тот факт, писал Троицкий, что Амвросий греками лишён сана не был, и потому, если бы старообрядцы преодолели свою неприязнь к обливанцам, то они вполне могли бы доказать, что Амвросий формально оставался-таки законным архиереем и, следовательно, более настойчиво ставить в патриархате вопрос о своём присоединении к нему. Поэтому, продолжал он, следует проявлять большую осторожность и при первых же замеченных колебаниях в патриархии дать им понять, что придётся выбирать между Россией и староверами и тем самым церковный мир будет поставлен на карту. Гораздо спокойнее отнёсся к делу Н.И Субботин: «Всё думается мне, что раскольники не собьют с толку греков. Каковы бы ни были греки в других отношениях, но относительно веры и канонов они тверды и, пожалуй, потвёрже наших пастырей» (письмо Н.И. Субботина к И.Е. Троицкому от 2 апреля 1893 г. ОР РНБ.Ф. 790). Поскольку Беглери так и не послал Мельникову требуемых документов, то 16 января 1893 г. он снова обращается к своему корреспонденту с очередным письмом с той же просьбой. Согласно полученным из Петербурга указаниям, Беглери отвечал, что продолжает поиски в патриаршем архиве (письмо к Троицкому от 17 февраля 1893 г.).

Весной 1893 г. переписка Беглери со старообрядцами заканчивается. Не добившись требуемых документов и разочаровавшись в своём корреспонденте, они предпочли больше не привлекать к себе внимание русского правительства и отложить сбор сведений до более благоприятного момента. Итак, благодаря умелым дипломатическим действиям незаметного агента РОПиТа был устранён ещё один повод к осложнению отношений между Россией и православным Востоком. За очевидные заслуги в этом трудном деле Беглери был представлен к награждению орденом Св. Анны 2-й степени.

Какие выводы можно сделать из этого, казалось бы, частного эпизода из истории Белокриницкой иерархии? Прежде всего, мы имеем возможность ещё раз убедиться в фактически незаконном, с канонической точки зрения, положении как самого Амвросия, так и его ставленников. Несмотря на расплывчатость термина «самоотлучённый», патриарший Синод определённо высказался по поводу незаконности совершенных им хиротоний, чего не могли не понимать руководители старообрядцев. Более того, они стремились быть принятыми в лоно той самой Восточно-православной церкви, по образцу которой была реформирована Русская церковь в XVII в. Как мы помним, церковный собор 1667 г. был проведён под председательством восточных патриархов, которые и начертали программу борьбы со старообрядцами, проводившуюся в России вплоть до начала XX в.⁴⁴ Постоянно гонимые и дошедшие до крайности в своей непримиримой ненависти к никонианам, старообрядцы готовы были присоединиться к церкви Константинопольской, лишь бы не вернуться к церкви Российской. При том единстве внешней политики со стороны МИД и Синода, которое имело место в царствование Александра III, такая позиция староверов не могла быть истолкована иначе как крайне антирусская. Отсюда и предельная осторожность Троицкого и его, быть может, излишняя подозрительность к патриаршему Синоду. Точка зрения Субботина представляется в данном случае более правильной и соответствующей психологии как старообрядцев, так и греков. Для староверов сближение с греками представляло интерес только с религиозной точки зрения; греки же всегда были склонны в сомнительных случаях быть осторожными и не предпринимать резких шагов: они слишком дорожили отношениями с Россией и своим авторитетом в православном мире, чтобы пойти на какое-то заведомо ненадёжное в каноническом отношении предприятие⁴⁵.

Служба в Обществе пароходства и торговли тяготила Беглери, и он находил отдых в занятиях археологией и историей. С удовольствием достаёт он для Троицкого редкие издания у константинопольских букинистов и у своих знакомых (письма от 14, 18 и 23 декабря 1878 г.). 24 мая 1879 г. он говорит об известном греческом филологе-византинисте К.Н. Сафе, который прибыл в Константинополь и работал над многотомной историей Византии⁴⁶. Сам Беглери занимается в это время составлением русско-греческого словаря и в этой связи просит Троицкого приобрести для него второе издание толкового словаря В.И. Даля (письма от 25 сентября 1880 и 8 октября 1881 г.). Беглери принимал активное участие в работе Греческого филологического общества в Константинополе. 25 июня 1881 г. он извещает Троицкого о том, что общество будет издавать ежемесячный журнал; в дальнейших письмах он жалуется на трудности, с которыми приходится сталкиваться при издании журнала (письмо от 1 апреля 1882 г.). Письмом от 21 июня 1884 г. Беглери сообщает о посещении Константинополя известными русскими византинистами В.Г. Васильевским, Ф.И. Успенским и Н.П. Кондаковым.

Ряд писем посвящён переводу на греческий язык и изданию «Автобиографии Михаила Палеолога», опубликованной Троицким в 1885 г. (речь идёт о переводе исследовательской части работы). «Ждём с нетерпением Автобиографию Михаила VIII Палеолога, которую постараюсь перевести на греческий и напечатать её в Ἐκκλησιαστικὴ Ἀλήθεια», – пишет Беглери 7 января 1882 г. В письме от 17 апреля 1886 г. он снова возвращается к этому вопросу и жалуется, что по цензурным соображениям редакции константинопольских журналов не могли взять на себя печатание этого труда ввиду строгого запрета министерства печати на все темы, касающиеся истории Византии. Через полгода Беглери извещает Троицкого, что Автобиография Михаила Палеолога напечатана им в афинском журнале Δελτίον τῆς Ἑλληνικῆς καὶ Ἐθνολογικῆς Ἑταιρείας.

Охотно рассказывает Беглери об археологических раскопках, которые он производил самостоятельно в окрестностях Константинополя. В местности Кючюккёй около Эгюпа ему удалось найти надпись VI–VII вв. с упоминанием имени патрикия Дексикрата, множество кирпичей с крестами, обломков мрамора с орнаментами, а также несколько каменных оснований престола церкви (письмо от 12 мая 1889 г.). Раскопки свои он проводил тайком, опасаясь преследований со стороны турок. Чтобы обезопасить себя, он сообщил об этом А.И. Нелидову, который обещал в случае затруднений защищать его. Посол просил Беглери взять с собой несколько человек из посольства, в том числе византиниста А.И. Кирпичникова для того, чтобы вместе посмотреть местность, однако он был вынужден отклонить это предложение, чтобы не привлекать внимание турецких властей (письмо от 12 июня 1889 г.). 22 июня Беглери сообщает о своих дальнейших находках: он нашёл полкапителя ионийско-коринфского ордера, куски стёкол, гвоздей, монетки, куски мрамора с рельефным изображением какого-то святого без головы и без надписи, а также с изображениями крестов. В дальнейшем он приостановил свои работы здесь и продолжил их в противоположном направлении, в монастыре Св. Феодора, в котором подвизался патр. Евфимий до того, как император Лев построил для него в Псаматии монастырь τοῦ Ἀγάθου. «Моим раскопкам, – писал Беглери 28 сентября 1889 г., – я предан телом и душою, – даже до того увлёкся, что ежели имел бы маленькое состояние, оставил бы своё тупое занятие (в Обществе пароходства и торговли. – Л.Г.) и занялся бы этим делом исключительно». Продолжает он здесь описывать и свои дальнейшие находки – баптистерий из кирпича, основания храмов в десяти местах за Эгюпом; он делает предположение, что эти развалины являются остатками знаменитого монастыря Св. Маманта. В письме от 27 декабря 1892 г. Беглери возвращается к своим археологическим интересам и сообщает, что обнаружил надпись с именем Богородицы, на основании которой он определил местоположение Халкопратийского храма Божией Матери.

В нескольких письмах речь идёт об уникальной рельефной иконе Богоматери на красном камне. 4 мая 1889 г. он информирует Троицкого о том, что древняя икона на порфирите уже находится у него, и он хотел бы передать её своему корреспонденту; сделает он это, скорее всего, через русское посольство. По мнению Беглери, икону следует отнести к XI в. (письмо от 23 августа 1899 г.) или к VIII–IX вв. (28 сентября 1899 г.). Профессор Киевской Духовной академии А.А. Дмитриевский, которому Беглери показал икону, датировал её не позднее X в. 28 мая 1890 г. Беглери отправил эту икону с архим. Арсением, настоятелем Константинопольского подворья в Москве, и говорит о том, что надпись на ней позднейшего времени, и скорее всего, относится к XV–XVI вв. К сожалению, нам не удалось установить местонахождение иконы в настоящее время.

Немало страниц своих писем Беглери посвятил организации Русского археологического института в Константинополе – первого русского научного учреждения на православном Востоке. По его мнению, директором будущего института должен быть один из профессоров русских Духовных академий, к примеру, проф. Покровский. Только таким образом России удастся поднять свой престиж в среде православного населения Востока и усыпить подозрительность турок (письмо от 12 марта 1893 г.). На первых порах, говорил Беглери, Институту придётся иметь дело только с уже найденными вещественными памятниками, а также с памятниками письменными, потому что турки строго воспрещают какие бы то ни было археологические раскопки на своей территории. 21 февраля 1894 г. Беглери выражает беспокойство по поводу организации института: в Константинополе ходят слухи, что это дело провалилось, так как в Государственном совете выступили против него Половцев и Игнатьев. В самом деле, при обсуждении проекта Института нашлось немало противников этого учреждения; высказывались мнения, что для организации его нет достаточных средств, и он не сможет конкурировать с подобными немецкими и французскими учреждениями. Среди противников Института на первых порах был и К.П. Победоносцев. Наконец, в начале 1895 г. РАИК был торжественно открыт; директором его был назначен известный византинист Ф.И. Успенский. По замыслу своих организаторов, институт должен был заниматься чисто научной работой и не участвовать в политической жизни; таким он и оставался вплоть до своего закрытия в 1914 г. Тем не менее, сам факт существования этого русского учреждения в древней столице Византии был знаменателен и служил укреплению авторитета России на православном Востоке. Г.П. Беглери был одним из активнейших сотрудников РАИК: он подарил ему свою археологическую коллекцию (304 единицы) и содействовал приобретению им рукописей. В письмах Беглери находят отражение практически все примечательные события в научной жизни Константинополя. Он подробно описывает споры на заседаниях Филологического общества, ходатайствует об издании трудов своего коллеги-византиниста М. Гедеона с помощью Российского Св. Синода⁴⁷, описывает покупку российским посольством знаменитого пурпурного кодекса Священного Писания VI в. (Сармисахлийское Евангелие)⁴⁸. Осматривая вместе с русскими византинистами Д.Ф. Беляевым, Н.Ф. Красносельцевым и Д.В. Айналовым древний храм Св. Ирины в Константинополе, Беглери становится свидетелем страшного землетрясения 28 июня 1894 г., разрушившего половину турецкой столицы⁴⁹. Хотя Беглери и не был профессиональным учёным, а его статьи вызывают недоумение некоторыми своими выводами, его заслуги перед отечественной наукой несомненны. Благодаря его усилиям создавалась коллекция греческих рукописей РАИК (ныне они хранятся в Отделе рукописей Библиотеки академии наук в Санкт-Петербурге); немало трудов он приложил, помогая русским византинистам, приехавшим работать в Константинополь. Да и сама его деятельность учёного-самоучки, археолога, самостоятельно проводящего раскопки в Турции конца XIX в., вызывает большое уважение.

В настоящем очерке мы лишь вкратце обрисовали основные проблемы, представленные в письмах Г.П. Беглери. Конечно, многое из церковно-политической жизни эпохи не нашло отражения в публикуемом источнике. Так, мы здесь не найдём детального анализа событий, связанных с болгарским вопросом и борьбой экзархистов и патриархистов в Македонии; несомненно одно, что личность и деятельность экзарха Иосифа у него, грека, не могла вызывать особенных симпатий. Односторонне нарисована картина жизни русского Афона; нет в письмах рассказа о споре грузинских монахов келлии св. Иоанна Богослова с Иверским монастырём, полностью отсутствуют сведения о духовной жизни Афона конца XIX столетия. Однако добросовестность Беглери в выполнении им поручений Св. Синода и детальность его отчётов, а также широта тем, представленных в письмах, делают наш источник поистине уникальным. Ни ранее, ни в последующие десятилетия у Св. Синода и МИД не было в Константинополе агента по церковным вопросам столь осведомлённого и преданного русским интересам, каким был Г.П. Беглери, скромный и незаметный сотрудник Русского общества пароходства и торговли.