Книга 3: История города Пскова и Псковской земли

Псков родина великой княгини Ольги, супруги Рюрикова сына Игоря, был одним из древнейших пригородов Новгорода великого. Страна, где построен Псков, лежала на меже Новгородских владений с землями Чуди, и Летголы. Когда собственно был построен Псков, на это мы не имеем свидетельств; но что он был уже при первых Варяго-Русских князьях, на это прямо указывает наш древнейший летописец Нестор; он, говоря о браке Игоря Рюриковича, пишет: «и приведоша ему жену от Плескова, именем Ольгу». И конечно не при Рюрике же был построен Псков, иначе бы летописец упомянул о его построении; да и нельзя предположить, чтобы Новгородцы окраину своих владений, соседнюю с землями немирных Чуди и Летголы, оставили без надежного укрепления; такой оплошности опытные в колонизации Новгородцы не любили делать, и никогда не оставляли своих колоний без опорного пункта, под защиту которого колонисты могли бы укрываться в случай нужды. По всему вероятию первоначальное построение Пскова должно отнести к тому доисторическому времени, когда Новгородцы подчинили себе племя Нарову и стали выдвигать свои колонии в земли Чуди и Летголы. Построение укрепленного города, и построение именно раннее здесь тем более было необходимо, что соседние племена Летголы, Ливи и особенно Чуди вовсе не отличались мирным и уступчивым характером, а были известны жестокостью и воинственностью; так что к берегам Чуди, известной у западных народов под именем Эстов, побаивались приставать даже и такие морские волки, какими в то время были Норманны или Варяги. Это построенье города на земле только что подчиненного племени и на меже с племенами не мирными и не уступчивыми, а напротив с характером ежели не завоевательным, то грабительским, или любящими пожить на счет соседей, дало Пскову особенное значенье и надолго определило его исторический характеру как сторожевого бойца, постоянно обязанного отражать первые удары врагов. Новгород смотрел на Псков именно как на стража-оберегателя юго-западной окраины Новгородских владений, и с этой точки зренья определял свои отношения к нему. Точно также и Псков понимал свое историческое значение, и по мере сил выполняя это назначение, мало-помалу так устроил всю свою страну, что она представляла собою более или менее передовую оборонительную линию, вытянутую именно по границе с немирными соседями. Чтобы убедиться в этом, стоит только взглянуть на древнюю карту Псковской земли, которая, вытянулась с юга на север по реке Великой и по восточным берегам Псковского и Чудского озер, мало углублялась на запад и восток, и главным образом представляла собою неправильный ряд укреплений, преимущественно расположенных на западной и юго-западной окраине, примыкавшей к землям Чуди, Летголы и Литвы, которые укрепления постоянно распространялись и поддерживались в продолжение всей истории Пскова.

Псков, как пригород Новгорода великого, имел те же виды владений, как и Новгород; но характер этих видов по местным обстоятельствам был не совсем одинаков с характером владений Новгородских. Виды Псковских владений были следующие: первый вид сам Псков, как древнейшая Новгородская колония в здешнем краю, первый опорный пункт здешних Новгородских поселений, гнездо здешней славянщины; второй вид Псковская земля, или земля Святой Троицы, где были построены древнейшие Псковские пригороды, занятые сплошным Псковским или славянским населением, где уже были вытеснены иноплеменники и где слышалась одна славянская речь; третий вид владений составляли колонии, или волости Псковские в чужой земле, это Псковские города и укрепленные селения рассыпанные в землях Летголы, и Чуди, по всему вероятию незначительные и поддерживаемые собственно для того, чтобы иметь влияние на соседей, вести с ними торговлю и при случае сбирать с них дань.

Псков, как город, составляли следующие части: Детинец, Кром, Город, Полонище, Запсковье и Завеличье. Самое древнее поселение во Пскове, гнездо Пскова составлял Детинец, лежавший в углу образуемом реками Великой и Псковой и не вдалеке от Псковского озера, соединенного с Чудским озером или Пейпусом, он стоял собственно на берегу реки Великой на высоком холме, и был первою крепостью построенною Новгородцами в земле племени Наровы; в XIII столетии он был уже обнесен толстою плитяною стеною, построенною знаменитым Псковским князем Довмонтом. В Детинце находилась главная соборная во Пскове церковь св. Троицы, имевшая для Псковичей тоже значение народной святыни, какое для Новгорода имела церковь св. Софии; но по историческим обстоятельствам Пскова церковь св. Троицы носила на себе несколько иной характер чем Новгородская церковь св. Софии, в ней главное управление было не столько в ведении духовенства, сколько в руках мирских людей, старост, выбираемых городом и состоявших в зависимости от народного веча. При церкви св. Троицы имелась особая палата или притвор с городским ларем, в который вносились на хранение как государственные законы, так все частные договоры, сделки и крепости, для записки которых велись в Троицкой палате особые книги, состоявшие в ведении мирских людей ларечных старост, избираемых на это вечем. Печать святые Троицы была собственно государственною печатью и заменяла собою в случай нужды княжую печать, как это прямо свидетельствует судная Псковская грамота, в которой сказано: «а не запечатает князь, ино у святей Троицы запечатать, в том измены нет».

За Детинцем между, Псковой и Великой, следовал Кром, главный город, где хранились все хлебные и другие общественные запасы, и казна, где собиралось народное вече, где жил Псковский князь или его наместник, и где была главная торговая площадь с торговыми дворами и лавками. Вече собиралось собственно под стеною детинца, у подножия Довмонтовой башни, близь церкви св. Троицы, где висел вечевой колокол и где устроены были особые степени для заседаний веча; по крайней мере по свидетельству летописей здесь было обычное место веча с конца XIII века. Кром или Крем вскоре после Детинца также был обведен каменною или плитяною стеною, от реки Псковы до реки Великой.

За Кромом следовал собственно город, где находились более древние концы и улицы. Этот город в 1309 году был укреплен плитяною стеною от церкви св. апостол Петра и Павла до реки Великой, построенною посадником Борисом. За рекою Великою, против Детинца и Крома, лежал посад Завеличье, где стоял немецкий торговый двор, и где производилась главная торговля с западными иноземцами. Завеличье в Пскове до некоторой степени напоминало Варяжскую или Варьскую улицу в Новгороде, где по берегу Волхова лежали иноземные пристани. Против Крома и Города, на левом берегу Псковы, лежал посад Запсковье; а на восток и юг по реке Пскове, на правом берегу, вплоть до реки Великой, посад Полонище.

Таким образом из шести частей Пскова четыре: Детинец, Кром, Город и Полонище лежали в углу, образуемом реками Псковой и Великой, в месте самою природою защищаемом означенными реками от нападения врагов с запада и юга, откуда преимущественно и должно было ждать нападений; остальные же две части находились в заречьи, – на левом берегу Великой Завеличье и на левом берегу Псковы Запсковье. Сии две части Пскова долгое время оставались без укреплений, и обыкновенно при нападении неприятелей, в случай нужды, сжигались самими Псковичами. Но за то Кром, Детинец и Город, как боевые пункты удобные для защиты, постоянно укреплялись каменными стенами, которые время от времени подновлялись и увеличивались. Так мы уже видели, что вокруг Детинца была устроена толстая плитяная стена, построенная еще князем Довмонтом; потом вскоре были укреплены такими же стенами Кром и Город. Далее в 1373 году Псковичи поставили четвертую плитяную стену от Псковы до Великой, которая служила общею обороною для Детинца, Крома и Города. Эта стена была проведена неподалеку от старой стены. В 1394 году выстроена новая стена около Крома; в 1399 году Псковичи выстроили новую стену к старой стене, на приступе от реки Великой до Псковы, и по этой стене поставили три костра или башни; в 1401 году заложили новую стену к старой стене, каменную подле реки Великой; в 1404 году такая же стена была выведена по берегу Псковы, подле старой стены, толще и выше. В 1452 году была построена новая стена на городе на Крому от великих ворот возле входа до малых ворот; и в той же стене улажено пять погребов, или подземных ходов; в 1458 году ту же стену наделали выше. В 1465 году посажане Запсковья сами на свой счет заложили деревянную стену около всего Запсковья, от реки Великой до Псковы. Эта постоянная забота об укреплениях и сам выбор местности для построения города лучше и нагляднее всего указывают на боевое значение Пскова, как передового поста на окраине соседней с немирными племенами, и резко отличает характер Пскова от Новгорода Великого, который сравнительно со Псковом почти не заботился о своих городских укреплениях и по своему положению долгое время не нуждался в них.

Псков, разделенный на шесть частей, представлявших как бы отдельные города, выстроенные в разное время, и как слои, указывающие на постепенное распространение и усиление целого города, в то же время делился подобно Новгороду, в административном отношении, на концы и улицы. По летописям в 1454 году во Пскове считалось шесть концов, носивших следующие названия: Богоявленский конец в Запсковьи, Опоцкий конец в Полонище, Торговский и Боловинский концы в Крому, Городецкий конец, вероятно, в городе, и шестой конец Острые Лавицы. Концы в Пскове, также, как и в Новгороде, составляли свои отдельные общины, из союза которых состоял Псков; они имели свое управление, своих выборных старост; жители их состояли из бояр, купцов и черных людей, которые все, подобно Новгородцам, принимали деятельное участие в делах всей Псковской земли. От имени концов и всего Пскова заключались договоры с соседними государями, и от концов посылались бояре на съезды: так в 1471 году для переговоров с королем Литовским на съезд на Верезничи были отправлены четыре посадника и бояре от всех концов; или в 1473 году для переговоров с магистром Ливонским Псков отправил трех старых посадников и бояр от концов. Но значение концов во Пскове было не совсем одинаково с их значением в Новгороде; ибо у Псковичей между концами были разделены все Псковские владения, так что каждому концу причислялись те или другие пригороды Псковской земли, чего в Новгороде вовсе не было. В Псковской летописи под 1468 годом прямо сказано: «тою же весною Псков поделил по два пригорода на все концы; к каждому концу к старым пригородам новые жребием делили, а брал жребий князь Василий, князя Федора Юрьевича сын с престола». Псковские концы во время военных походов отряжали от себя особых воевод, которые предводительствовали как кончанскою ратью, так и ратью тех пригородов, которые подчинены концу; так под 1478 годом при походе Псковичей на Новгород, «в помощь великому князю Московскому, сказано: в Псковской же рати были отряжены воеводы, семь посадников и инии сынове посадничьи, и бояре и дети боярские многие у Псковской рати воеводами из концов отряжены». Концы как самостоятельные общины, управлявшие не только улицами во Пскове, которые им принадлежали, но и определенными пригородами в Псковской земле, имели каждый свое особенное хозяйство и сборную казну, на которую каждый конец, по мере надобности, воздвигал общественные здания, и из которых делал другие затраты по своим общественным нуждам. Так в 1466 году, по случаю мора во Пскове, каждый конец построил по скудельнице для погребения своих умерших; или в 1471 году для построения новой стены на Полонище все концы делали раскладку или разрубы отдельно, каждый конец на свою долю стены. Каждый конец даже имел свои склады оружия на защиту города, свои пушки и свои погреба с порохом; так под 1507 годом читаем в летописи: «что во время пожара в Запсковьи зелий пушечных (пороха) сгорала бочка, занеже ту зелия всего конца стояли».

Торговище, или торговые ряды, устроенные в Крому, и со всею торговою площадью составляли особый конец, носивший название торговского и представлявший отдельное ведомство, которое управлялось самостоятельно и независимо и имело своих купеческих старост, по каждому ряду своих. Так по крайней мере можно заключить из летописного известия под 1510 годом, в котором сказано, что Псковичи послали к великому князю Василию Ивановичу в Новгород девять посадников и купеческих старост от всех рядов.

Кроме концов Псков еще делился на улицы; сколько было улиц во Пскове и какие из них были главный по летописям и по другим памятникам определить в настоящее время мы не можем. Но то несомненно, что в Пскове улицы составляли особые общины с своим местным управлением и старостами, точно таким же порядком, как это было в Новгороде; члены улиц, т.е. домохозяева у Псковичей назывались суседами, и имели общие дела целой улицы; так в летописи под 1433 годом сказано: Петровские суседи, т.е. уличане Петровской улицы, разбили старый костер (башню) и выстроили из камня церковь Бориса и Глеба: или в 1486 году Запсковские суседи Богоявленский конец строили одну треть стены, а Козьмодемьянские суседи две трети стены. Как в Новгороде каждая улица имела свою общину, или место для управы и суда между уличанами, где хранилась и общественная казна улицы, и разные книги, и списки уличанам; так точно и во Пскове каждая улица имела свое место суда и управы, где заседали при рассуждении об общественных делах уличане с своим старостой.

Эти места уличанской управы во Пскове кажется назывались лавицами, как и всякое место управления и суда, о чем намекает следующее известие Псковской летописи, помещенное под 1504 г.: «а легла та грамота митрополича пред посадники Псковскими и священники у лавицы». По летописям упоминаются следующие лавицы: в Запсковьи Жабья лавица и Жирковская лавица; в Боловинском конце Боловинская лавица, Боркова лавица; Куклина лавица в Опоцком конце Ропатая лавица; в Острые лавицы конце Острая лавица. Впрочем, относительно значения лавиц во Пскове нельзя сказать с полною достоверностью; ибо по некоторым указаниям летописей можно думать, что лавицами назывались особые улицы: так под 1493 годом читаем в летописи: «того же лета церковь каменну свершиша святаго Геория на болоте, в Острой лавицы». Вообще значение лавицы во Пскове по известным в настоящее время памятникам довольно неясно и неопределенно.

За городом Псковом следовала Псковская земля или земля Святой Троицы, т.е. владения Пскова, находившиеся в полной власти Псковского веча и преимущественно населенные Псковичами. Псковская земля прямо от Пскова по течению речи Великой шла на север по восточному берегу Псковского и Чудского озер, может быть, до впадения реки Плюсы в Нарову. На восток Псковская земля граничила с Новгородскою землею, и рубеж её лежал по течению рек Плюсы и Лютой на Дубровну и с Дубровны несколько к западу на реку Череху, постепенно склоняясь к реке Великой, захватывая восточные притоки этой реки и оканчиваясь у Опочки, крайнего южного пригорода Псковской земли. С Опочки рубеж Псковской земли поворачивал на запад и сходился у Вышгородка с Полотскою и Литовскою землею, и далее шел по восточной границе Ливонских владений до западного берега Псковского озера, южная половина которого принадлежала Псковичам, а северная Ливонцам. Эта западная граница была в постоянном споре у Псковичей сперва с Летголою и Чудью, а потом с Ливонскими Немцами, а по сему то выдвигалась далее на запад, то отодвигалась назад к востоку, смотря по тому усиливались ли, или ослабевали в этом краю Псковичи.

Самое густое население Псковской земли шло по течению реки Великой почти от верховьев её до устья. На этой реке, кроме самого Пскова, стояли лучшие Псковские пригороды: Опочка, Вороначь и Остров. Все это пространство вполне принадлежало Пскову, заселено было Псковичами и тянуло своими интересами и всею своею жизнью ко Пскову; здесь Псковское вече было полным и постоянным хозяином, или, иначе сказать, все это пространство составляло одно неразрывное целое со Псковом, и в разное время было застроено Псковскими пригородами, которые преимущественно были расположены по реке Великой, и именно по левому или западному её берегу, как более нуждавшемуся в укреплениях. По реке Великой стояли восемь Псковских пригородов; из них самый южный, почти в верховьях Великой, был Опочка в 120 верстах от Пскова; за Опочкою, вниз по реке Великой, Вороначь; за Вороначем на север следовал Дубок; далее за Дубком на повороте реки Великой к западу Остров, упоминаемый в летописях еще в XIV столетии и выдержавший несколько осад от Немцев и Литовцев; на север за Островом на реке же Великой стоял город Котельно, и наконец за Псковом на север почти при впадении реки Великой в Псковское озеро был построен Псковичами пригород Володимерец. В этом же краю неподалеку от реки Великой на её притоках были построены города: Врев около Воронача, и Кошкин городок в углу, образуемом реками Великою и Черехою. По южной границе, ближе к Литовско-Полотскому рубежу, стояли Псковские пригороды: Вышгородок на реке Ладе, впадающей в реку Великую с левой стороны; Коложе, кажется на реке Лже, тоже притоке Великой; Красный городок во 100 верстах от Пскова, на реке Синей, тоже впадающей в реку Великую с левой стороны; Заволочье при верховьях реки Великой в 200 верстах от Пскова, и Ржев неподалеку от Себежского озера. На западной границе по рубежу с Ливонскими Немцами, Летголою и Чудью древнейшим пригородом Пскова был Изборск, упоминаемый еще в IX столетии при приглашении Рюрика в Новгород; он лежал на юго-запад в 30 верстах от Пскова на Славянских ключах, и считался главным оплотом Псковской земли в этом краю, был укреплен плитяною стеною и большею частью удачно выдерживал многочисленные осады Немцев. За Изборском в этом краю следовал пригород Белья, несколько на север от Изборска; этот пригород в первый раз упоминается в XIV столетии он также считался передовым бойцом Псковской земли против Ливонских Немцев, и будучи хорошо укреплен удачно выдерживал неприятельские осады. Далее, на западном берегу Псковского озера на самых границах с Ливонцами, на урочище Желачко, долго бывшем в споре между Ливонскими Немцами и Псковичами, Псковичи в 1462 году выстроили Новый Городец; в этом же краю неподалеку от Псковского озера на лево от устья реки Великой, стоял ближайший к Пскову пригород Лагозовици, весьма важный для защиты рыболовства на Псковском озере, и посему часто подвергавшийся нападению Ливонских Немцев. На самом север Псковской земли у восточных берегов Чудского озера, вероятно для обороны от Чуди и Немцев со стороны Наровы реки, стояли два Псковских пригорода: Гдов, самый дальний на север в 120 верстах от Пскова, и ближе к Пскову в той же стороне Озолица; и наконец там же на рубеж с Новгородскими владениями Кобылей. Впрочем, не было времени, когда бы все Псковские пригороды были на лице в полном составе, а напротив пограничные города подвергаясь частым нападениям неприятелей, то разорялись и приходили в запустение, и на их место устраивались новые города, то опять возобновлялись старые; так что никогда Псков не имел более двенадцати пригородов в одно время; а при падении Пскова было только одиннадцать пригородов и одно городище.

Во Пскове пригороды далеко не имели того значения, каким они пользовались в Новгороде. Псков смотрел на них не как на младшие Псковы, и поэтому держал их в полной зависимости от Псковского веча; и, хотя они по устройству своему уподоблялись Пскову, но далеко не пользовались тою самостоятельностью, какою пользовались пригороды Новгородские. Псков по преимуществу придерживавшийся демократических начал и заботившийся не допускать, чтобы кто усилился перед Псковским вечем в Псковской земле, зорко смотрел за своими пригородами и строго преследовал тех, которые бы решились что-либо сделать самовольно. А посему пригороды в Псковской земле большею частью имели только значение крепостей, как на это довольно ясно указывает самое размещение Псковских пригородов преимущественно по западной и южной границам, бывшим во все продолжение Псковской истории не безопасными от неприятельских нападений. Кроме того, пригородам во Пскове принадлежало значение административных центров для управления приписанными к ним волостями; но это значение было второстепенное и не необходимое, ибо во Пскове волости могли управляться и на деле управлялись нередко сами собою, и прямо относились к Псковскому вечу или посадникам без посредства пригородов, как это указывают многочисленные волости на восток от реки Великой, где почти не было пригородов, как в краю соседнем с Новгородскою землею и, следовательно, безопасном от неприятельских нашествий.

Само управление в пригородах всегда было подчинено строгому контролю Псковского веча, которое даже судебные приговоры в пригородах нередко подвергало новому пересмотру и решению. Пригороды во всех сколько-нибудь значительных делах суда и управы должны были просить разрешения во Пскове, в противном случае подвергались гневу Псковского веча и тяжелому штрафу; так в 1477 году Псков опалился (разгневался) и продал Опочан (наложил штраф на Опочку) и взял сто рублей за то, что они повесили коневого татя, а без Псковского повеления. Нет ни одного указания в летописях, из которого бы можно заключить, что представители пригородов приглашались на Псковское вече для общих рассуждений, как это иногда бывало в Новгороде; напротив того, все летописные известия указывают на одно, – что пригороды были только беспрекословными исполнителями приговоров Псковского веча. Так во время войны пригороды выставляли своих воинских людей по участкам, которые определялись Псковским вечем, – по скольку человек ратных людей нарядить с пригорода, и таковые ратные люди назывались рубленые ратные люди, т.е. наряженные по разрубу, по раскладке сделанной Псковским вечем. Например, под 1463 годом летопись говорит: «и совокупишася Псковичи с пригорожаны пошли к Немецкому городку; а иная Псковская сила, нерубленые люди, охочий человек, в то же время ходили за Изборск воевать Немецкую волость». Или в 1480 году при нападении Немцев на Псков, пригороды по Псковскому повелению явились с своими ратями по раскладке и стояли на бродах по реке Великой, не пропуская Немцев чрез реку. Или в 1498 году по Псковскому повелению пригороды съехались со всею ратною приправою на реку Плюсу к Ивангороду на съезд с Немцами за тем только, чтобы удобнее вести переговоры о мире. В летописях нет ни одного известия, чтобы какой-либо пригород ослушался Псковского повеленья или начал отговариваться и уклоняться от исполнения приказа Псковского веча.

Пригороды, по распоряжение Псковского веча, должны были принимать не только посадников, присылаемых из Пскова, но и княжих наместников, воевод и других начальников; и в этом отношении пригороды разделялись на два разряда: в одни посылались княжие наместники, а в другие не посылались. Кроме того, как мы уже частью видели, пригороды делились по жребию между концами Пскова, так что каждому концу подчинялся тот или другой пригород. Этот раздел по жребию прямо показывает, что распределение пригородов по концам было чисто административное, а не бытовое или жизненное; сам по себе пригород не имел никакой связи с концом; он не был колонией конца, а приписывался к концу только по определению общего Псковского веча, которое руководилось не интересами пригородов, а чисто административным соображением крепче связать каждый пригород двойным подчинением и вечу конца, и общему вечу целого Пскова.

Псковские пригороды вовсе не были младшими братьями или детьми Пскова, и устраивались не столько с целью мирной колонизации края, сколько из видов обороны Псковской земли от нападения немирных соседей. Это лучше всего свидетельствуется самим построением пригородов: пригороды во Пскове обыкновенно строились или самим Псковом, по военным соображениям, преимущественно взамен старого какого-либо пригорода, уничтоженного неприятелем, или самими жителями того края, где строился пригород, по их просьбе и на их счет, только с разрешения Псковского веча, и также с целью обороны от врагов, как опорный пункт, куда бы жители могли укрываться при неприятельском нашествии. Так в 1476 году по свидетельству летописи: «приехали слобожане из Кокшинской волости, и стали бить челом князю Ярославу и посадникам Псковским и всему Пскову, (т.е. вечу), чтобы их пожаловали, освободили им на городци у речки у Доде город ставити: и Псков на вече освободил и грамоту дал, что им сими часы запасы всякие запасая, на том месте класть, где быть городу, а дана грамота Марта в 10 день, в неделю». И в том же году на лето послали Псковичи двух посадников и бояр своих изо всех концов «окладати города городча у речки у Доде в Кошкинской волости». Таким образом Псковские пригороды собственно были, как первоначально и сам Псков, только крепостями, защищавшими Русскую цивилизацию от напора иноземцев, враждебно относившихся к занятию края Русскими. Даже незаметно, чтобы Псковские пригороды процветали торговлею или другими какими промыслами, как это мы встречаем в иных Новгородских пригородах. Хотя нет сомнения, что Псковская земля относительно промышленной и торговой предприимчивости не уступала Новгородской; но торговля и все промыслы в Псковской земле производились самими жителями волостей и губ без посредства пригородов. Таковому порядку, между прочим много способствовало самое расположение селений в Псковской земле, преимущественно по рекам, которые самой природою все соединялись с рекою Великою, а Великая шла прямо в Псков и туда же тянула и всю Псковскую землю с её произведениями, и таким образом торговля всей Псковской земли сосредоточивалась в самом Пскове и почти не нуждалась в местных центрах, а с тем вместе естественно пригороды почти не имели никакого торгового значения.

Губы во Пскове значили тоже, что присуды в Новгороде, к ним тянули судом и управою приписанные к ним волости и селения. Губами заведовали губские старосты, которые избирались местным населением из своей же среды. О начале губ в Псковской земле мы не имеем никаких определенных данных; но едва ли не должно признать, что губы первоначально образовались из древних округов по уголовным делам, известных по Русской правде под именем вервей, или вервин; следовательно, губы первоначально были учреждением бытовым, относящимся только до разбора дел по убийствам и разбоям; в последствии же во Пскове администрация воспользовалась сим бытовым учреждением и образовала из него местный суд по всем делам и гражданским и уголовным и даже по делам местной управы. Во Пскове образование и развитие губ с таким значением тем более было необходимо, что пригороды с характером военных крепостей не совсем удовлетворяли потребностям местного суда и управления. К тому же Псковское вече не любило давать пригородам полную власть над окружающею их страною, а напротив старалось, чтобы власть везде была не единичная. Притом же громадная, сравнительно, доля Псковских владений, – весь край на восток от реки Великой до границ Новгородской земли, – почти не имела пригородов, а между тем тамошние волости были хорошо населены, и конечно нуждались в местном суде и управе; и для этих волостей губы были единственными судебными и административными центрами. Здесь губы в административном отношении заменяли собою недостаток городов и сообщали всему краю сплошной сельский характер, не замечаемый в других краях тогдашней Русской земли.

Волость во Пскове значила то же, что погост в Новгороде, и состояла из нескольких сел и деревень, которые непосредственно управлялись выборными волостными старостами. Как погост в Новгороде, так точно и волость во Пскове были первоначально бытовою формою Псковских поселений; волость в Псковской земле значила то же, что улица в самом городе Пскове, т.е. бытовую единицу, общину: ибо во Пскове, так же как и в Новгороде деревни и селения были очень малы для того, чтобы составлять самим собою сколько-нибудь самостоятельное целое, и посему спешили примыкать к какому-нибудь ближайшему центру, составить общину; и этою общиною у Псковичей была волость, а у Новгородцев погост. Но Псковская волость, означавшая тоже, что Новгородский погост, с тем вместе имела и высшее значение, и пользовалась большею самостоятельностью. У Псковичей волости, как уже было замечено выше, большею частью зависели прямо от Псковского веча без посредства пригородов, и даже по своим соображениям сами, с разрешения Псковского веча, строили на своей земле пригороды; тогда как Новгородские погосты селились на земле, подчиненной пригородам, и посему зависели от своих пригородов, а не прямо от Новгородского веча. Вообще Псковское вече более было расположено в пользу волостей, не могших представлять серьезного сопротивления приговорам веча, нежели городов, которые имели более возможности к сопротивлению, как центры более сильные и сосредоточенные.

Псковские волости, подобно Новгородским погостам, состояли из сел и деревень разных разрядов по праву владения землею. В одной и той же волости были деревни черные, принадлежавшие общинам и не составлявшие ничьей личной собственности, и деревни владельческие, земля которых составляла частную собственность или монастырей и церквей, или бояр и купцов, или принадлежала какой-либо улице или концу в городе. Но различие сел и деревень, по праву владения землею, не полагало никакого различия относительно суда и управы; суд и управа по общему порядку принадлежали выборным от самого местного общества старостам, которым в этом отношении подлежали и сами землевладельцы наравне с крестьянами, даже живущими на их землях; патримониальная юрисдикция, или вотчинный суд и управа, во Пскове кажется вовсе не существовали, разве за весьма незначительными исключениями, по особым привилегиям, которые давались не иначе, как по приговору общего Псковского веча. Общее же правило в отношениях землевладельцев к крестьянам, живущим на их землях, состояло в том, что крестьяне жили на землях владельцев как жильцы по взаимным условиям, на основании чисто частных гражданских договоров, в которых не могло быть и помину о патримониальной юрисдикции. Псковская судная грамота, этот основный закон суда и управы в Псковских владениях, прямо говорит, что землевладелец даже с виноватым крестьянином, или по-псковски изорником, не иначе мог ведаться как общим судом, и наоборот крестьянин имел право искать на землевладельце также общим судом. В грамоте сказано: «Ежели крестьянин убежит от землевладельца и оставить имущество, из котораго землевладельцу следует получить данное крестьянину в ссуду на обзаведение; то владелец не может этого сделать самовольно, а должен взять у князя и у посадника пристава, да позвать губских старост и посторонних людей и перед ними продать имущество крестьянина и взять что следует за данную крестьянину ссуду. А ежели имущества оставленнаго крестьянином будет недостаточно на уплату ссуды; то владелец недостающее не иначе может искать, как судом, когда явится бежавший крестьянин». Или в другой статье та же грамота говорит: «Ежели крестьянин умрет у владельца на селе, оставив у господина запись в полученной от него в ссуде, жена же и дети крестьянина не будут помянуты в этой записи; то они не имеют права отговариваться тем, что не помянуты в записи, а должны платить ссуду по записи. А ежели крестьянин не давал записи в ссуде; то землевладелец по смерти его может искать на его семействе своей ссуды не иначе, как судом по Псковской пошлине».

Псков в древности, подобно Новгороду и вместе с ним, имел владения и вне Псковской земли, которые были в таких же отношениях к Пскову, как Заволочье, Пермь, Печера в отношении к Новгороду. Владения сии, состоявшие из небольших и редких колоний, находились собственно в землях Эстонской Чуди, Летголы или Латышей. Весь тамошний край, подобно Заволочью на Северо-востоке, был поприщем для Новгородской и особенно для Псковской колонизации, и при первых русских князьях уже платил дань Новгороду и Пскову. Наш древнейший летописец Нестор еще на первых страницах своей летописи говорит, что Литва, Чудь, Зимгола, Корсь, Нарова и Ливь платят дань Руси. Но полное покорение всего края, а равно окончательная колонизация его и сообщение с Новгородцами и Псковичами могло быть только в последствие, при благоприятных обстоятельствах; тамошние племена Чуди и Летголы были довольно сильны и упорны, чтобы отстаивать свою народность и не слиться скоро с Новгородцами и Псковичами; у них была уже своя какая-то цивилизация, свои города и укрепленные места для защиты. Хотя они и платили дань и не могли отделаться от славянской колонизации; но тем не менее уступали только силе и не переставали враждовать против своих Славянских соседей и далеко не были так податливы и уступчивы, как на северо-востоке заволочьская Чудь, Пермь и Печера; у них должно было отнимать землю силою и колонизировать край понемногу, шаг за шагом. Новгородцы и Псковичи действительно так и поступали, и таким образом кажется еще до прибытия Варяго-русских князей успели ославянить часть тамошнего края по всему течению Наровы, по восточному берегу Псковского и Чудского озер и частью по западному берегу, где проникли до реки Эмбаха, или Амовжи, на которой Великий Князь Ярослав Владимирович в 1030 году построил город Юрьев, нынешний Дерпт, как опорный пункт Новгородской и Псковской колонизации в землях Чуди. А сын Ярослава Изяслав, в начале своего княжествования, по смерти отца, ходил для Новгорода и Пскова на западный берег Чудского озера и взял там город Осек Кидипив, принадлежавший Эстонской Чуди; потом в 1060 году опять водил Новгородцев и Псковичей в страну Чуди и принудил тамошнее племя Сосол платить дань по 2000 гривен в год; но по удалении его Сосолы избили Новгородских и Псковских даньщиков и даже делали набег на Псковскую землю. В XII столетии мы уже имеем свидетельство о Новгородских и Псковских колониях в земле Чуди Эстонской, куда посылали в заточение людей, подвергшихся опале Новгородского веча. Так в Новгородской летописи под 1141 годом читаем: «Заточиша Якуна в Чудь с братом, приковавше им руки к шее». Но колонизация Новгородцев и Псковичей в тамошнем краю вообще была непрочна и ненадежна; Чудь, Ливь и Летгола враждебно смотрели на Славянские колонии в своей земле, и, хотя временно уступали напору Новгородской и Псковской силы, но при первом удобном случае старались за набеги платить набегами и разорять, и подчинять себе Славянские колонии в своем краю. Так мы уже видели, что в 1060 году вслед за удалением Изяслава из Новгорода, Сосолы выгнали от себя Новгородских и Псковских даньщиков, напали на Псковскую область, и начиная с Юрьева дошли даже до самого Пскова; и Новгородцы и Псковичи должны были защищать от них собственные владения. Потом Чудь, соединясь с Ливью, в начале XII столетия захватили Юрьев или Дерпт, который уже только в 1133 году возвращен был Князем Всеволодом Мстиславичем, и вскоре снова был потерян; и в 1191 году Новгородцы и Псковичи предпринимали поход к Юрьеву и под предводительством князя Новгородского Ярослава взяли этот город и обложили Чудь данью. Впрочем, несмотря на упорное сопротивление Чуди, Ливи и других тамошних племен, Новгородцы и Псковичи во все продолжение XII и большей половины XIII столетий не отказывались от колонизации тамошнего края, предпринимали туда несколько удачных и неудачных походов, исходили всю тамошнюю страну из края в край, облагали жителей данью, брали города и опять теряли, а между тем мирная колонизация шла сама по себе; и у Новгородцев и Псковичей уже образовалось убеждение, что вся тамошняя страна составляет владение Новгорода и Пскова; и от этого убеждения они никогда не отказывались и при всяком удобном случай на деле заявляли свои притязания на этот край и уже имели там прочные связи, по которым все тамошнее население скоро ли долго ли должно было подчиниться Новгороду и Пскову и принять их обычаи.

Но в начале XIII столетия здесь явился новый сильный и предприимчивый противник – Немцы. Они еще в конце XII столетия, с согласия Полотских князей, утвердились в Низовьях Западной Двины, и чтобы надежнее удержаться в занятом краю между враждебным населением, учредили у себя орден меченосцев или Ливонских рыцарей, постоянно пополняемый многочисленными пришельцами из разных краев Германии, и, постепенно подвигаясь к востоку, мало-помалу подчинили себе земли Корси, Ливи и Чуди, насильно обращая жителей в Латинскую веру. Вслед за Немцами явились туда Датчане и Шведы тоже с целью обращать тамошних жителей в Латинскую веру и заводить там свои колонии. Все сии новые колонизаторы и с ног до головы вооруженные миссионеры Латинской веры естественно были не по душе ни старым колонизаторам Псковичам и Новгородцам, ни туземцам края – Чуди, Ливи и Летгол. Особенно Немцы страшно отягощали туземцев, огнем и мечом, обращая их в Латинскую веру, чего никогда не делали ни Новгородцы, ни Псковичи, крестившие только тех туземцев, которые добровольно принимали православную веру. Туземцы, выведенные из терпения, решились восстать на Немцев и обратились за помощью к Новгородцам и Псковичам. Это было самое удобное время для Новгорода и Пскова утвердиться окончательно в землях Чуди и Ливи и они обещались дать помощь туземцам; но, занятые собственными междоусобиями и ссорами с князьями, не могли исполнить своего обещания; а между тем Немцы, пользуясь бездействием Псковичей, страшно наказали восстававших туземцев и крепче прежнего утвердились в тамошнем краю. Таким образом удобное время было пропущено; и Псковские колонии в землях Чуди и Летголы год от года стали терять свое значение и подчиняться Немцам, и в 1224 году Немцы успели взять приступом самое важное укрепленное место, город Юрьев, служившее опорою всем Псковским колониям в тамошнем краю, перебили всех бывших там Русских, назвали город Дерптом и утвердились в нем. Впрочем, несколько удачных походов сделанных Новгородцами и Псковичами, на время поправили Псковские дела в тамошнем крае, и даже сами Немцы по договору с Новгородом и Псковом обязались платить дань с Юрьева, теперь уже называвшегося Дерптом, и с других тамошних мест; по этому Псковичи еще несколько времени посылали своих даньщиков для сбора дани с Чуди и Летголы, и еще имели там свои колонии. Но по мере усиления Немцев в тамошнем краю посылка даньщиков с каждым годом делалась затруднительнее, а Псковские колонии постепенно уничтожались или занимались Немцами; и дело кончилось тем, что к концу XIII столетия Псков окончательно потерял все свои владения вне Псковской земли, и даже свою собственную землю постоянно должен был защищать от Немцев и Литовцев. Последний раз о Псковских колониях в чужой земле упоминается под 1283 годом, когда были избиты Немцами Псковские даньщики в Алысте (Мариенбурге).

Псков, как колония Новгорода, и притом такая колония, которая постоянно находилась в самых близких отношениях с своею митрополию, почти до половины XIV столетия, естественно должен был усвоить все Новгородские порядки, и он действительно их усвоил: но согласно с местными условиями общественной жизни дал им свой оттенок, и таким образом значительно изменил их соображаясь с местными условиями, сообщил им свой тип, который при видимом сходстве далеко не походил на тип Новгородский. Таковому важному изменению прежде всего способствовало то, что Псков был колония Новгорода; следовательно, многое в устройстве, что в Новгороде складывалось и выделывалось долгим опытом жизни общества, во Псков было принесено готовым и, конечно, не совсем подходящим к местным условиям Псковского общества, гораздо младшего сравнительно с Новгородским обществом; и по сему старое готовое устройство во многом должно было изменять и прилаживать к новому и первоначально незначительному обществу. Потом, с другой стороны, Новгородские порядки должны были во многом видоизменяться во Пскове, потому, что Псков был поставлен в необходимость постоянно отбиваться от немирных соседей, будучи построен на самой границе; тогда как в этом отношении Новгород был поставлен со всем в других условиях, по крайней мере за то время, когда уже появился Псков, первоначально же, конечно, были те же условия и в Новгороде.

Все это заставило Псковское общество сложиться иначе нежели Новгородское, хотя оно первоначально заимствовало у Новгорода и людей его, составлявших и самое общественное устройство, и долго находилось в постоянных и тесных сношениях с Новгородом. Сами элементы Псковского общества были те же, которые были и в Новгородском обществе, т.е. Ильменские Славяне, вышедшие из Новгорода и туземные Финские племена, жившие по Нарове, около Чудского озера и по реке Великой; даже взаимные отношения сих двух элементов, вообще смотря, были те же, как и в Новгороде, т.е. отношения пришельца-колониста к туземцу-старожилу. Но за колонистом Псковичом стоял Новгородец; отсюда естественно Пскович действовал смелее и самонадеяннее, опираясь в случае нужды на Новгородца, что действительно почти всегда и бывало, как свидетельствуют памятники; а с другой стороны и туземный Чудин-Эстонец, сосед большого озера и моря, был смелее и напористее, нежели тот же Финн, живший в средоземье. Об Эстонцах, как мы уже упоминали, Скандинавские саги прямо говорят, что это племя отличалось воинственностью и страшно было своими морскими разбоями и жестокостью. Следовательно, по местным обстоятельствам колонизация, доставшаяся на долю Пскова, по необходимости во многом разнилась против мирной колонизации Новгородской. Волей-неволей война была постоянным уделом Псковича и Изборянина, и притом война мелкая, в которой каждый поселенец был в одно и то же время и земледельцем или торговцем и воином, – северным казаком, человеком самостоятельным, твердым, неподатливым и тугим на покорность. А посему Псковское общество, сложившееся по Новгородскому образцу, хотя и признало у себя те же классы, которые были и в Новгороде, т.е. больших людей и меньших, – бояр, купцов и людинов, общинников, – тем не менее отношение и значение сих классов, по самому характеру людей их составлявших, было совсем не таково, как в Новгороде.

Первый класс в Псковском обществе составляли бояре; но замечательно, в Псковских летописях бояр нигде не называют вящшими передними людьми, большими людьми, хотя самое названье бояр и сохранилось. Бояре Псковские были одни и те же с Новгородскими боярами. По тесной связи Пскова с Новгородом и по отношениям Пскова, как пригорода, к Новгороду как к митрополии, одни и те же фамилии были боярами и в Новгороде, и в Пскове, и переходили из Новгорода в Псков и из Пскова в Новгород почти в продолжение всего первого периода Псковской истории, т.е. в продолжение почти пятисот лет известных истории. Так, например, Мирослав Гюрятинич Новгородский боярин в 1126 году был выбран в Новгородские посадники, а в 1132 году получил посадничество в Пскове, и в 1134 году опять был выбран посадником в Новгороде. Или в 1176 году Новгородские бояре Никита Захарьинич и Станимир Иваниц со многими товарищами участвовали в войне Псковичей с Чудью и были убиты в сражении под стенами Пскова. Или в 1228 году Новгородские бояре Борис Негоцевич, Петр Водовикович и другие противники князя Ярослава Всеволодовича удалились во Псков и оттуда начали войну с Ярославом; и когда Ярослав стал звать Новгородцев на эту войну, то Новгород на это не согласился, и Ярослав должен был воротить свои войска, приведенные из Переяславля. Таковая близкая связь Новгородских и Псковских бояр естественно должна была сообщить большую силу и значение классу Псковских бояр. И действительно история свидетельствует, что бояре во Пскове первоначально имели большую силу; их связи, влияние и богатство делали их могущественными вождями общества; они нередко скопляли около себя значительные дружины охотников, поступавших на их содержание, а иногда увлекали за собою ту или другую часть общества, или по своей воле поднимали тот или другой пригород. Так, например, Псковский боярин Иван Дорогомилович в 1265 году привел свою дружину князю Довмонту в помощь против Немцов. Или в 1331 году Псковские бояре Филипп Ледович и Олферий Селкович подняли Поречан и условились с Островинами идти на Летголу; или в том же году боярин Карп Данилович Калека водил охочую дружину Псковской молодежи на Нарову против Немцев; а другой боярин Володша Строилович поднял за собою Псковичей на Немцев, воевавших по Псковскому рубежу, и потом с другим боярином Ильею Борисовичем защищал Изборск. Или в 1368 году боярин Селило Скертовский собрал охотников и ходил к Немецкому городу Кирьипиге. Мало этого, Псковские бояре, действуя за одно с своими сторонниками Новгородскими боярами, преследуя свои фамильные интересы распоряжались силами Псковичей по-своему усмотрению, ссорили и мирили Псков с князьями, и употребляли Псковичей для поддержки своих приятелей Новгородских бояр. Так в 1137 году Псковские бояре, по согласию с одною партией бояр Новгородских, подняли весь Псков в пользу князя Всеволода Мстиславича, изгнанного Новгородцами, и впутали было Псковичей в войну с Новгородцами, вызвали во Псков Всеволода; но Всеволод в том же году скончался и таким образом междоусобная война Пскова с Новгородом прекратилась сама собою. Или в 1228 году Псковские бояре, поддерживая партию Новгородских бояр, недовольных князем Новгородским Ярославом Всеволодовичем, втянули Псков в войну с Ярославом и в противонародный союз с Ливонскими Немцами, которые при помощи тех же изменников Псковских и Новгородских бояр даже на время успели ввести свой гарнизон в сам Псков, и передать власть над городом своему союзнику новгородскому боярину Твердиславу Иванковичу. Эта последняя проделка Псковских бояр-верховодов, действовавших за одно с партией таких же верховодов Новгородских бояр, наконец образумила Псковичей, и когда в 1242 году князь Александр Ярославич Невский выгнал Немцев и Новгородских и Псковских бояр изменников, то Псковское вече стало иначе смотреть на своих бояр, и хотя не лишило их прав службы господину Пскову, но уже более не признавало их своими безусловными руководителями, а напротив службу их обществу подвергло строгому своему контролю, и во все последующее время уже стало держать их в строгой зависимости.

После 1242 года Псковские бояре, как лучшие люди, по-прежнему пользовались большим уважением от народа и были передовыми людьми Псковских общин, представителями своих концов, улиц и пригородов; и посему избирались во все важные общественный должности: в должности посадников, сотских, судей, губских старост, воевод и посланников от Пскова. Так под 1426 годом летопись говорит: «и Псковичи послаша к Витовту своих послов посадника Федоса Фефиловича и посадника Якима Павловича и иных бояр и взяша мир с Витовтом». Или под 1460 годом: «послаша Псковичи послов своих в Великий Новгород Юрья посадника Тимофеевича, Максима Ларивоновича и бояр из всех концов». Или под 1463 годом: «и даша на вече воеводство Максиму посаднику Ларивоновичу и Алексею Васильевичу и Игнатию Логиновичу, и совокупившеся Псковичи с пригорожаны, и поидоша к Городку». Псковские бояре вместе с посадником и другими выборными властями даже имели право отменять законы; так под 1472 годом читаем в летописи: «во Пскове посадник Псковский Афанасий Юрьевич и бояре Псковские и сотские и судьи, тогда же и льняну грамоту подраша, вынемте из ларя; и бысть всем христианом радость велия с восьми бо год она была в ларе, да много христианом истомы и убытков в то время было». Все это, по-видимому, нисколько не изменяло положения бояр против прежнего времени; по-видимому, и после 1242 года вся общественная власть находилась в их руках; но так было только, по-видимому, на деле же после 1242 года Псков год от года все более приобретал характер чисто демократической республики, и первоначальные аристократические начала, принесенные из Новгорода, год от года теряли свое значение, и вся власть постепенно сосредоточивалась в вече, на котором были равны и бояре и купцы и черные люди.

Псковичи, не менее Новгородцев предприимчивые в торговле и других промыслах, но гораздо более Новгородцев вышколенные беспрерывною борьбой то с Чудью, то с Немцами, то с Литвой, выработали себе характер неуступчивый и неподатливый на покорность; а опыт прежнего времени, когда Псковские бояре, действуя за одно с одною партией Новгородских бояр, чуть не передали Псков Немцам, так врезался в памяти Псковского веча, что оно в продолжение всего последующего времени строго и постоянно смотрело, чтобы какая-нибудь власть не затеяла подчинить своему влиянию власть веча. А посему как ни велика была, по-видимому, власть Псковских бояр и после 1242 года, но вся эта власть состояла почти исключительно в исполнении приговоров веча, и бояре, по-видимому, могущественные и всесильные, в сущности были только покорными слугами веча. И чем более бояре имели видимых средств подавить остальных граждан, и чем долее жил Псков, тем осторожнее вело себя вече и тем более с своей стороны принимало средств, которые развивали его власть и стесняли значение бояр. И одно из действительнейших средств в этом деле состояло в том, что вече, по возможности, старалось уклоняться от единичных властей, и функций той или другой власти делить между несколькими выборными лицами, или окружать ту или другую власть разными помощниками, назначаемыми вечем; и таковой порядок постепенно развивался по мере того как Псков постепенно отдалялся от тесных связей с Новгородом и заявлял свои права на самостоятельность. Так единичную власть степенного посадника, сперва присылаемого из Новгорода, а потом обратившегося в выборного сановника, назначаемого самим Псковским вечем, Псковичи сперва старались ограничить допущением старых посадников участвовать в деятельности степенного посадника, а потом, по мере возможности, стали выбирать зараз по два степенных посадника; впрочем, эта последняя мера относительно посадничьей власти употреблялась непостоянно. Но за то все остальные власти, кроме княжеской, с постепенным развитием самостоятельности Пскова, окончательно перестали быть единичными и делились по крайней мере между двумя лицами; например, судьи и старосты постоянно выбирались и отправляли свою должность по двое, а сотских постоянно было по нескольку; тысяцкого же, этой важной единичной власти, вовсе не было в среде сановников, избираемых Псковским вечем. Потом, важным средством к ослаблению бояр, избираемых представлять ту или другую власть, служил заведенный во Пскове порядок, по которому важнейшие дела не иначе могли быть решаемы, как при участии нескольких властей, хотя бы и без представления вечу. Так, например, в 1472 году, при отмене льняной грамоты, участвовали посадник, сотские, судьи и бояре; также поступали и при издании того или другого закона, например, в 1485 году грамота о правах смердов была написана и положена в ларь св. Троицы князем и всеми степенными и старыми посадниками. Наконец самым грозным средством против своеволия бояр было право народного веча отменять все неугодные ему распоряжения других властей и право веча казнить виновников неугодных распоряжений; так, например, в 1458 году вече не только отменило введенную прежними посадниками хлебную меру, невыгодную в торговле, но и тут же на вече избило тех посадников, которые ее ввели. Или в 1484 г. вече не только отменило грамоту о смердах, изданную посадниками Степаном Максимовичем и Леонтием Тимофеевичем с товарищи; но и приказало разорить дома сих посадников, а на самих их, успевших убежать в Москву, положило в ларь свят. Троицы мертвую грамоту, т.е. осудило на смерть и лишило покровительства законов. При помощи таких средств Псковское вече, не лишая бояр прав первенствующего сословия и предоставляя им все права выборной власти, в то же время положило этой власти определенные границы, в которых она не только не была опасна вечу, но и не могла быть ничем иным, как покорным исполнителем велений веча. И посему бояре, при всем их большом значении в обществе, вполне зависели от веча и несли все общественные тягости наравне с другими классами, и в этом отношении не пользовались никакими привилегиями. Так, например, в 1471 году, при постройке новой стены на Полонище в разруб или в раскладку запасов и казны на этот предмет были помещены и посадники, и великие бояре наравне с другими гражданами; летопись прямо говорит: «а всем Псковом начаша по всем концам рубитися, изкрепка, а посадников и бояр великих на вече всем Псковом начаша обрубати доспехи и коньми». По этому известию в разруб или в раскладку повинностей были помещены или оценены самим вечем не только недвижимые имения посадников и бояр, но их оружие и кони. Ближайшим следствием таковых порядков было то, что с 1242 года летописи уже не упоминают ни о каких боярских партиях во Пскове или о разделении Псковского веча происками бояр-верховодов; тогда как летописи Новгорода переполнены известями о борьбе боярских партий и о разных незаконных вечах, иногда даже одерживавших верх над вечем законным.

Основою значения и могущества бояр во Пскове, также, как и в Новгороде, была частная поземельная собственность; она главным образом сообщала боярам ту силу и могущество, которое ставило их выше других классов общества, не имевших частной поземельной собственности, а владевших общинною землею; но и здесь Псковские бояре значительно уступали Новгородским боярам. С одной стороны, между Псковскими боярами не было таких богатых землевладельцев, каковыми были бояре Новгородские, владевшие необозримыми землями в Заволочье. Еще в прежнее время, когда Псков вместе с Новгородом имел значительные колонии в землях Чуди и Летголы, Псковские бояре еще могли тягаться своими поземельными владениями с Новгородскими владельцами в Заволочье; но с постепенным распространением владений Немецкого Ливонского ордена в этом краю, тамошние владения Псковских бояр постепенно стали уменьшаться, и с последним уничтожением там Псковских колоний в 1284 году дошли до нуля. И таким образом частная поземельная собственность Псковских бояр должна была ограничиться только Псковскою землею, которая была слишком невелика, и притом далеко не вся принадлежала боярам, а напротив, в большей своей половине была разделена между общинами и мелкими поземельными собственниками, не принадлежавшими к классу бояр. Между Псковичами был даже обычай, утвержденный законом, по которому даже люди небогатые составляли между собою компании, и под именем сябров или пайщиков покупали на общий сборный капитал землю, и купивши делили между собою по долям в полную собственность. В повести о Псковском Печерском монастыре рассказывается следующий случай: жители окрестных селений близ Печерской горы сговорились между собою купить гору и лес около горы, и купивши разделили между собою купленную землю; и на этом дележе местность, где была древняя пещера, по жребию досталась одному из них, по имени Ивану Дементьеву, который и поселился там в подгорье, на речке Пачковке, близ пещеры. Потом в 1473 г. тот же Иван Дементьев пожертвовал часть своей доли по ручей Каменец на устроение церкви и монастыря. Из этого рассказа видно, что сельчане купили землю в складчину в качестве сябров и поделили ее на доли в полную собственность; так один из сябров Иван Дементьев часть своей доли пожертвовал на устройство церкви и монастыря, как полную собственность, не спрашивая на то согласия у других своих сябров, что, конечно, он не мог бы сделать, если бы земля эта составляла общинное владение. Таковая мелкая поземельная собственность, легко приобретаемая в складчину, естественно должна была сильно конкурировать крупной боярской поземельной собственности, а с тем вместе невыгодно влиять на значение бояр, как в местном обществе, так и во всей Псковской земле; ибо мелкие поземельные собственники из черных людей естественно были более свободны и самостоятельны, нежели безземельные крестьяне, живущие по взаимным условиям на землях крупных землевладельцев бояр, и, следовательно, более или менее зависевших от них, как полных хозяев земли; к тому же Псковские законы явно склонялись в пользу мелкой поземельной собственности против крупной, и особенно в пользу обработки земли, против владения землею без обработки. По Псковским законам кто владел землею четыре или пять лет спокойно и выстроил на ней двор и распахал пашню, на того прежний владелец той же земли уже не может предъявлять своего земельного иска, ежели четверо или пять человек соседей подтвердят, что тот владеет землею четыре или пять лет спокойно. В судной Псковской грамоте сказано: «А коли будет с кем суд о земли о польной или о воде; а будет на той земли двор или нивы розстрадни, а стражет и владеет тою землею лет 4 или 5; а потому исцю слатися на сосед, человек на 4 или на 5. А суседи став, на коих шлются, да скажут как прав пред Богом, что чист; и той человек который послался, стражет и владет тою землею лет 4 или 5; а супротивник в те лета ни его судил, ни на землю наступался, или на воду; ино земля его чиста или вода, и целованья ему нет. А тако не доискался, кто не судил ни наступался в ты лета, а о лешей земли будет суд», и т.е. пятилетняя или четырехлетняя давность не уничтожала права на землю необработанную. При таковом законе предприимчивые мелкие поземельные собственники легко могли захватывать участки у крупных поземельных владельцев, ежели они заняты другими делами четыре или пять лет, и не обращали надлежащего внимания на завладение, не начинали исков.

С другой стороны, самая форма владения землею и отношения крестьян к владельцам земли и к обществу во Пскове не давали Псковским боярам того высокого значения, каким пользовались Новгородские бояре, по тамошним формам владения землею и по отношениям крестьян к владельцу земли и обществу. По Псковским порядкам боярин или сам обрабатывал свою землю наемными работниками, наймитами, или самую землю отдавал в наймы охочим людям, на взаимных условиях, по частному договору, с записью или без записи. Нанимателей земли или жильцов Псковский закон постоянно старался ставить сколько можно в более независимое положение от владельцев земли, или давать им права равных друг другу договаривающихся сторон, и не допускал права вотчинного суда землевладельца над жильцами, живущими на его земле. Но, конечно, при всем старании закона не могло быть равенства между бедным жильцом и богатым землевладельцем, и первый почти находился под большим или меньшим влиянием второго; и посему демократически Псков, чтобы не дать перевеса на вече боярам при подаче голосов смердами или жильцами, живущими на их земле, и, следовательно, находящимися под их влиянием, постоянно держался того правила, чтобы не допускать смердов к общественным делам и к подаче голосов на вече, и за это правило особенно крепко держались черные люди, постоянно бывшие на стороже и опасавшиеся, чтобы бояре каким-нибудь образом не получили большинства на вече. При таковых порядках естественно Псковский боярин не мог вести на вече толпу своих полузависящих клиентов, как это делал нередко боярин Новгородский; и посему на Псковском вече бояре всегда оставались в меньшинстве, или по крайней мере не могли проводить законов в ущерб демократическим началам Псковского общества.

Купцы во Пскове, также, как и в Новгороде, составляли отдельный класс общества, занимавший второе место после бояр, и имевший свой суд и управу и свое отдельное самостоятельное устройство. Этот класс принимал деятельное участие в общественных делах и пользовался большим значением в обществе; ибо Псков подобно Новгороду был по преимуществу торговым городом. Общественное устройство купечества во Пскове, происшедшего от купечества Новгородского, было одинаково с Новгородским; т.е. купцы составляли общины, и только тот считался настоящим пошлым купцом, кто был членом какой-либо купеческой общины, кто вложил в нее известный капитал, хотя торговать мог всякий и не вложившийся в купеческую общину. Сколько было купеческих общин во Пскове мы не знаем; по памятникам встречаются только некоторые общины, например, суконников, кожевников, мясников. Каждая купеческая община имела своих выборных, по общему Псковскому порядку, не менее двух, которые судили и рядили членов своей общины и заведовали общинными капиталами, впрочем, не иначе как с согласия всех членов своей общины, имевших для того свои собрания или сходки. Кроме старост по отдельным общинам еще выбирались по два старосты от всего купечества. Так в летописи под 1415 годом читаем: «купцы Псковские разбили старую церковь св. Софии и начали делать новую, и в том же году мастер Еремей совершил новую церковь каменную с благословения священника Ивана Халиловича и повелением купецких старост Андрея Тимофеевича, Осея и всех купцов». А ежели были выборные старосты от всего купечества, следовательно, были и общие купеческие собрания или веча, независимые от веча целого города всех классов, и на этих купеческих вечах разбирались и решались дела, относящиеся до всего Псковского купечества. Таковым учреждением общего купеческого собрания или веча с своими старостами Псковское купечество резко отличалось от купечества Новгородского, не имевшего подобного учреждения, и в целом своем составе поставленного в зависимость от тысяцкого.

Имея общее купеческое собрание или вече, Псковское купечество тем самым пользовалось не только большею самостоятельностью против Новгородского купечества, но и в самом Пскове имело сильный перевес над боярами и над черными людьми; ибо оно являлось на общенародное вече, всегда наперед уговорившись и уладившись на своем общем купеческом вече; тогда как ни бояре ни черные люди не имели таких законом определенных предварительных собраний, и, следовательно, являлись на общенародное вече не столько готовыми как купцы. К тому же во Пскове, как преимущественно торговом в городе, купцы должны были иметь и действительно имели гораздо больше влияния на черных людей, чем бояре, которых влиянию сильно вредили мелкие самостоятельные землевладельцы и показанные выше законные ограничения крупных землевладельцев. Все это ставило Псковских купцов в такое положение, что они по официальным бумагам хотя считались вторым классом общества, как например митрополит Иона в своей грамоте в Псков писали: «всему священству, боярам и купцам и житьим людями»; но в сущности на деле по своему влиянию на Псковское общество купцы были сильнейшим и первенствующим классом: они собственно руководили вечем, бояре же хотя и пользовались большим уважением и имели большой вес в обществе, но были поставлены обстоятельствами в такое положение, что в сущности были не руководителями веча, а только беспрекословными исполнителями его определений. Лучшим доказательством такового положения купцов в Пскове служат все Псковские порядки, направленные исключительно к тому, чтобы ограничить влияние и значение бояр, и утвердить значение и силу общенародного веча, на котором передовыми лучше организованным классом являлись купцы. О том же положении Псковских купцов свидетельствуют все дошедшие до нас договорные грамоты Пскова с соседними Государями, в которых постоянно встречаем заботу Псковичей о торговых выгодах. Так в договорной грамоте между Псковом и В.К. Казимиром Литовским, писанной в 1440 году, первым и главным условием было то, «чтобы как Литовским послам и гостям, так и Псковским послам, и гостям был чист путь чрез всю Литовскую и Псковскую землю, и свободно торговать без пакости по старой пошлине, как в Литовской, так и в Псковской земле; и чтобы как в Литве блюсти и охранять Псковитина наравне с Литвином, так и во Пскове блюсти и охранять Литвина наравне с Псковитином. А вчинится пеня гостю в Литве Псковскому, кончать по великого князя правде и по целованию; а вчинится пеня Литвину во Пскове, кончати по Псковской правде и по целованию». Тоже почти повторяется, с некоторыми прибавлениями, в перемирной грамоте Новгорода и Пскова с Дерптом, писанной в 1474 году: «А Псковскому послу и гостю по Юрьевской (Дерптской) земле путь чист, горою и водою, на Юрьев и на Ригу, и к Колывани и на Ругодивцы, и на матерую реку, и на вси Юрьевские городы, и во всю Юрьевскую землю добровольно ездити со всяким товаром, по старине, и всякий товар Псковичом на розницу продавати добровольно, или вместе (оптом); на Юрьев Псковичом добровольно всяким товаром торговати с Рижаны, с Колыванцы и с Ругодивцы, со всяким гостем, по старине, по крестному целованью; и колоду (заставу таможенную) на обе стороны отложихом, и гостинца (пошлин на заставе) от того не имати. И во Пскове Юрьевскому гостю всяким товаром торговати добровольно по старине, а корчмою пивом Немецкому гостю во Пскове не торговати; а опроч корчмы и пива всякий товар ко Пскову добровольно возити, по старине, на обе стороны». Жалобы или неудовольствия Пскова к соседним государям посылались также преимущественно по торговым делам; так, например, в речах Псковского посольства к Королю Казимиру (1480 года) сказано: «первое о обидах, што наши купцы Микифорко.... заехал у Луцкой торгом, и воевода Луцкий того Микифорка орабил, товару много; и ты бы, господине, честный Король, тому делу управу дал по крестному целованию; а отчина великих князей тебе, своему господину, посадники Псковские, и степенные и старые посадники, и сынове посадничьи и бояре, и соцкие, и купцы, и житьи люди, и весь Псков челом бьет. А иное жалуемся тебе, своему господину, што по твоей державе, по городом воеводы и мещане нашим Псковичам купцом с Немцы торговати не дадут: инобы, господине честный и великий Король, твои воеводы и наместники нашим купцам по твоим городом не боронили торговать с Немцы и со всяким гостем по мирному докончанью и по крестному целованью». Даже большая часть войн Пскова с соседями начиналась из-за обиды Псковских купцов. Например, в 1323 году, когда Немцы избили Псковских гостей на Чудском озере и ловцов на Нарове, то за это Псковичи ворвались в Ливонию и опустошили ее до Колывани. Или, когда в 1403 году великий князь Смоленский Юрий, при изгнании из Смоленска Витовтовых наместников, захватил Псковских гостей, торговавших в Смоленске; то по этому случаю Псков и Новгород отправили к нему своих послов, которые принудили Юрия отпустить захваченных Псковских гостей. Или в 1501 году, когда Немцы задержали в Дерпте 25 учанов с товаром и полтораста человек Псковских купцов, то Псковичи, не получив надлежащего от Немцев удовлетворения чрез посольства, начали с Немцами войну, которая продолжалась несколько лет.

Черные люди во Пскове были в ином положении нежели в Новгороде; они находились в меньшей зависимости от больших людей или от бояр, как потому что бояре в Пскове не имели таких огромных поземельных владений, как бояре Новгородские, так и потому что Псков по самому устройству своему был не на стороне бояр крупных землевладельцев, а напротив более покровительствовал мелкой поземельной собственности; вследствие чего черные или меньшие люди в Пскове пользовались большею независимостью и самостоятельностью, нежели какую самостоятельность имели меньшие люди в Новгороде. К тому же постоянная и упорная борьба с Чудью, Летголою и Литвой и потом с Немцами, лежавшая одинаково и на больших и на меньших людях во Пскове, естественно равняла их между собою и делала меньших людей более твердыми и самостоятельными. Конечно, и во Пскове какой-либо предприимчивый и храбрый боярин мог скопить около себя охочих людей и повести на какое-либо военное предприятие; но охочие люди во Пскове были далеко не то, что повольники в Новгороде: они не были ротниками своего предводителя, и по самому ходу дел в Псковской истории скоплялись около большого человека только для воинских набегов на немирных соседей, или для отражения соседских нападений, а не для колонизации, как это было в Новгороде, с конца XIII столетия Псковичам нечего было и думать о колонизации. Следовательно, предводитель охочих людей во Пскове не мог им дать захваченной земли под поселение и привлечь их к себе разными ссудами на обзаведение хозяйством; они шли за ним только для того, чтобы понажиться тем, что успеют награбить в неприятельской земле. Между тем купцы, старавшиеся удержать первенство и силу за своим классом против бояр, первоначально, как мы уже видели, действовавших за одно с боярами Новгородскими, естественно должны были ближе соединиться с черными или меньшими людьми и за одно действовать на общем вече. Первоначальная тесная связь Псковских бояр с Новгородскими боярами, передавшая было Псков Немцам, породила теснейшую связь купцов с черными людьми и, кажется, более всего способствовала той независимости и самостоятельности, которою пользовались во Пскове черные люди; по всему вероятию ей обязан был своим существованием и закон, покровительствующий мелкому землевладению и порядку сябренного приобретения земель в полную отдельную собственность сябров.

Все это поставило черных или меньших людей во Пскове в такое положение, что они на вече были большими людьми, т.е. всегда оказывались в большинстве перед большими людьми и не пропускали ни одного закона, который вредил бы их значению, или давал перевес большим людям. Имея главную опору в общенародном вече, и чувствуя себя сильными, особенно на вече, черные люди естественно интерес веча считали своим собственным интересом, и поэтому заботились, чтобы права веча были неприкосновенными, и чтобы вече было действительною силою в управлении Псковом, чтобы партии верховодов затейщиков не нарушали его спокойной и правильной деятельности. Дорожа неприкосновенностью прав веча, черные люди за одно с купцами крепко держались раз принятых порядков и не дробились на партии, зная из опыта в Новгороде, что при разделении на партии меньшие люди более всего терпят от больших людей, делаясь их орудием. От этого история Пскова за все время его самостоятельности не представляет борьбы партий, там вече никогда не делилось и не было незаконных веч. Меньшие люди, сильные на вече, на вече же и управлялись с большими людьми, когда это находили нужным. Так под 1458 годом читаем в летописи: «Псковичи недовольные распоряжением прежних посадников, убавивших торговую меру, по определенно веча прибавили забницы (т.е. увеличили меру) и палицу привесили к позобенью, а старых посадников избили на вече». Конечно, здесь под именем Псковичей главным образом должно разуметь купцов и черных людей, до которых преимущественно касалось дело о торговой мере. Или в 1483 году также вечем посекли дворы у старых посадников и у некоторых бояр. Но всего яснее высказалась неуступчивость и настойчивость меньших или черных людей на вече перед большими в деле о смердах, бывшем в 1485 году. Посадники, вместе с большими людьми и князем наместником, по всему вероятию, желая усилить себя на вече против меньших людей, придумали дать политические права смердам, и таким образом провести их в члены веча; с этою целью они составили новую уставную грамоту о правах смердов, и для сообщения ей законодательной силы внесли ее в ларь св. Троицы и записали в тамошние книги или реестры законов; и все это сделали не доложа господину Пскову. Черные или меньшие люди, как скоро узнали об этой новости, затеянной большими людьми, то на первом же вече решили – явившихся в Псков смердов засадить в погреб за сторожи, посадника Гаврилу убили всем Псковом на вече, а на трех посадников, бежавших в Москву, написали мертвую грамоту (смертный приговор) и положили ее в ларь Святой Троицы, имение же их опечатали. А так как в это дело был замешан Псковский князь Ярослав, наместник великого князя Московского Ивана Васильевича, может быть, действовавший по приказу сего последнего; то Псковское вече силою заставило четырех посадников и по боярину от концов отправиться посольством в Москву и просить великого князя, чтобы держал Псков по старине и не признавал вновь составленной уставной грамоты о смердах. И когда великий князь, желая поддержать своего наместника и больших людей, отвечал, что «посольство пришло бездельно, и что он тогда только будет жаловать Псков попригожу, когда вече выймет из ларя св. Троицы мертвую грамоту на посадников и пришлет ее в Москву, а смердов отпустит и животы их отпечатает»; то черные люди, получив на вече таковой ответ великого князя, не поверили своему посольству, и снарядили новое посольство из больших людей. А когда и новое посольство принесло такой же ответ великого князя вечу; тогда между большими и меньшими людьми началась брань и мятеж на вече, и меньшие люди, обвинив приехавших послов в заговоре и понаровке бежавшим в Москву посадникам, снарядили двух послов из своей братии из молодших людей бить челом, чтобы вел. князь сказал свою волю о смердах и бежавших в Москву посадниках. Дело о смердах тянулось целых два года по настоянью черных или меньших людей; по этому делу было отправлено в Москву пять посольств и потрачено до тысячи рублей сборных общественных денег. И, конечно, черные люди одержали бы в этом важном для них деле окончательный верх над боярами, если бы великий князь Московский не принял под свою защиту бояр. Спор о смердах, по всему вероятию, и был возбужден самим великим князем, который думал покончить с Псковом, поддерживая бояр, как он покончил с Новгородом, поддерживая меньших людей против бояр. И черные люди, очевидно, хорошо понимали значенье этого важного для них спора, и, хотя должны были уступить непреклонной воле такого государя, как великий князь Иван Васильевич III-й; но тем не менее своею настойчивостью и продолжительностью спора ясно доказали большим людям, что они могут действовать против них только постороннею помощью и постыдною изменою отечеству.

Самостоятельность и до некоторой степени равенство между большими и меньшими людьми во Пскове так были велики и очевидны, что у Псковичей даже выработался особый термин в языке при сношениях больших людей с меньшими, – термин, прямо указывающий на равенство тех и других в известных отношениях. Псковичи, большие и меньшие люди, относясь друг к другу, называли друг друга господами; так что даже предводители войск или воеводы не иначе обращались к воинам как техническим выражением, – «господа такие-то». Например, в 1408 Вельянский воевода боярин Есиф Китович, обращаясь к Вороначанам, говорит: «господа Вороначане! мстите кровь христианскую». Или в 1426 году Вороначане и их посадники Тимофей и Ермола писали к Псковичам: «господа Псковичи! помогайте нам, и гадайте о нас». Правда, подобный термин господа или господо встречается и в Новгороде; но там с подобным термином обращаются только равные к равным, например, меньшие люди к меньшим. Большее или меньшее равенство классов во Пскове, кажется, выработалось довольно рано; еще в 1265 году князь Довмонт обращаясь к Псковским воинам говорил: «братья мужи Псковичи, кто стар той отец, а кто млад той брат! Слышал есмь мужество ваше во всех странах; се же братья нам предлежит живот и смерть; братья мужи Псковичи, потягнете за святую Троицу, и за святыя церкви, и за свое отечество».

Черные или меньшие люди во Пскове, также, как и в Новгороде, несли все государственные повинности вместе с большими людьми, по раскладке или разрубу, сделанному вечем; они платили с капиталов (кто каким владел) подати, строили укрепления и несли разные службы. В военное время они также с большими людьми раскладывались по сохам и деньгам в ратную службу; так в 1500 году, во время войны Московского великого князя с Литовским князем Александром. Псковские посадники и бояре и весь Псков на вече приговорили снарядить в поход по разрубу с десяти сох конь, а с сорока рублей конь и человек в доспехе. Или в 1501 году, при нападении Немцев, меньшие люди пешие по разрубу снаряжали двое третьего щитом и сулицею. Также в 1495 году на войну с Немцами по разрубу со всех людей снаряжали с десяти сох конного ратника. При построении городских стен также наблюдалась раскладка по капиталам и с меньших и с больших людей и даже с посадников равно. Так мы уже видели, что в 1471 году, при постройке новой стены на Полонище, в разруб для сбора запасов на этот предмет были помещены и посадники, и бояре; при чем оценены самим вечем не только недвижимые имения и другие капиталы, но даже оружие и кони посадников и бояр. Впрочем, иногда какие-нибудь общественные постройки производились одною какою-либо общиною с зачетом этой траты при будущих разрубах; так, например, в 1485 году на постройку нового моста через Пскову платили серебро мясники. Вообще меньшие или черные люди во Пскове в общественных правах и обязанностях более или менее были сравнены с большими людьми; и вся существенная разница состояла в том, что большие люди, бояре, состояли в постоянной службе у Пскова, а черные люди вместе с купцами не состояли в постоянной службе, и назывались житейскими людьми, а не служилыми.

Черные люди во Пскове, подобно как в Новгороде, составляли городские и сельские общины черных людей с своими старостами; общинное устройство было одним из главных оснований силы черных людей: в общинах беззащитная единичная личность бедняка находила свое убежище и защиту от притеснения сильных людей. Общинное устройство так сильно было развито между черными людьми во Пскове, что общинами жили не только люди, владеющие общинною землею, но даже мелкие поземельные собственники составляли общины под именем сябров или шабров, и Псковским законом был признан особый вид мелкой поземельной собственности под именем сябренного владения, который, как мы уже видели, состоял в том, что мелкие капиталисты, сельские или городские жители, составляли капитал в складчину, и на этот складочный капитал покупали землю, и потом каждый сябр или пайщик, по количеству сложенного капитала, получал соответствующую по цене долю из купленной земли в полную собственность с правом отчуждения. По Псковской судной грамоте сябренное владение, не нарушая прав частной собственности, ставило сябров до некоторой степени в такое положение, что они, как члены одной общины, обязаны были защищать друг друга и представлять собою нечто целое, как бы юридическое лицо, даже на суде. В судной грамоте сказано: «А кто с ким ростяжутся о земли или о борти, да положат грамоты старые, и купленую (купчую) свою грамоту; и его грамоты зайдут многих бо сябров земли и борти. И сябры все станут (должны стать) на суду в одном месте отвечавши, ктож за свою землю или за борт, да и грамоты пред господою (судьями) покладут, да и межников возмут. И той (у кого вышел первоначально спор) отведет у стариков (старожильцев знающих межи) по своей купной (купчей) грамоте свою часть; ино ему правда дати (присягнуть) на своей части, а целованью быть одному (т.е. прочие сябры не обязаны присягать). А поцелует во всех сябров; ино ему и судница (правую грамоту) дать на часть, на которой целует». Мелкие поземельные собственники в себрянном ли владении, или в отдельной единичной поземельной собственности, во Пскове, кажется, составляли между черными людьми особый класс, средний между купцами и черными, людьми, живущими на общинных землях, известный по Псковским памятникам под именем житьих людей. По крайней мере упоминаемые в Псковских памятниках житьи люди не могут быть причислены к Новгородским житьим людям. В Новгороде житьими людьми, как мы уже видели прежде, были собственно зажиточнейшие, богатейшее, вящшие купцы как писалось по-новгородски; и во всех Новгородских памятниках они писались впереди простых купцов, в след за боярами, например, в известии под 1398 годом сказано: «а били челом бояре ее дети боярские, и житьи люди ее купеческие дети». По Псковским же памятникам житьи люди везде помещаются после купцов, следовательно, их нельзя причислить к вящшим богатейшим купцам. Например, в наказе Псковским купцам к королю Казимиру в 1480 году сказано: «отчина великих князей тобе, своему господину, честному великому королю, посадники Псковские, и степенные и старые посадники, и сынове посадничьи, и бояре, и купцы и житии люди, и весь Псков челом бьет». Или в Псковской летописи под 1510 годом сказано: «И князь великий в неделю велел быти у собя посадникам Псковским, и детем посадничьим и бояром, и купцам и житьим людем». Потом посадники, бояре и купцы были позваны в гридницу государеву и там арестованы, а житьим людям, как молодшим, остававшимся на крыльце, сказано: «до вас государю дела нет».

Кроме полноправных людей, членов общин, имевших право участвовать на вече, во Пскове были еще два класса служилых людей, не имевших права участвовать на вече, хотя пользовавшихся всеми другими правами, предоставленными свободным людям в Псковской земле; сии два класса имели общее между собою то, что жили на чужих землях с обязанностью службы. Один из сих классово, известный под именем земцев, служил самому Пскову, и жил на землях, данных Псковом; а другой, под общим именем смердов, жил на землях частных землевладельцев и состоял в службе у хозяев занятой земли.

Земцы составляли постоянное войско Пскова, расселенное по границам, и обязанное защищать границы от нападения неприятелей. Когда было учреждено это пограничное войско, памятники не дают об этом известий: но по всему вероятию учреждение класса земцев должно отнести к концу XIV или началу XV столетия; по крайней мере известия об них относятся к этому времени. Земцы получали от Пскова на свое содержанье земли преимущественно на западном и особенно северо-западном рубеже Псковском: земли сии давались не в полную собственность, подобно поместьям в Москве, хотя в Пскове они назывались вотчинами; сих земель земцы не могли ни продавать, ни дарить, ни другим каким образом отчуждать; в противном случае обязаны были выкупать их назад, и за тем уже лишались на них права. В судной Псковской грамоте прямо сказано об этих землях, названных там кормлею: «А которому человеку будет кормля написана в рукописаньи, и да грамотами владеть землеными начнет, или исадским, и продаст тую землю, или иное что; а доличат того человека; ино ему земля та, или исад, или иное выкупити, а свою кормлю докрал». Равным образом земцы лишались права на сии земли и тогда, когда не исполняли лежащей на земле службы, или, когда сам Псков, по своему усмотрению, находил в данной местности службу земцев ненужною и сводил их с данных вотчин. Так под 1511 годом читаем в летописи, «князь великий ходил с силою и снарядом под Смоленск, а со Пскова взял 1000 пищальников и Псковских земцев; тогда еще не сведены были с своих вотчин». Кроме военной пограничной службы земцы иногда еще платили деньгами на укрепление границ; так под 1431 годом летопись говорит: «князь Псковский и посадники наяша 300 человек и заложиша город на береге, на реке Гдове, а на Гдовских земцах, в кого тамо отчина, взяша триста рублев в камену стену». К этому же разряду служилых людей во Пскове принадлежали жолнеры и пищальники, что-то в роде московских стрельцов, явившихся в последствии; этот класс служилых людей явился уже в последнее время самостоятельного существования Пскова.

Смерды, как уже сказано выше, жили на землях частных владельцев, по взаимным условиям с хозяевами земли. Они разделялись на городских и сельских смердов. Городские смерды иначе назывались дворными наймитами, и обыкновенно состояли у своих хозяев на службе, по взаимным условиям, на определенные годы, они еще назывались подсуседниками. Сельские смерды носили названия: изорников, когда занимали землю под пашню; огородниками, когда занимали огородную землю; кочетниками или рыболовами, когда брали у владельцев рыбные ловли или исады. Сельские смерды жили на землях частных владельцев бессрочно, сколько поживется, или пока будет держать хозяин земли. По Псковскому закону относительно свободного перехода смердов поставлено было только одно ограничение, состоящее в том, что переход допускался только в один срок в году, именно в Филипово заговенье, т.е. в шесть недель Рождественского поста. Мимо этого срока ни смерд не мог оставить землю хозяина, ни хозяин сослать смерда с своей земли. А ежели смерд проживет на хозяйской земле до весны и даже весну; то, в случае перехода на другую землю, обязан был заплатить хозяину столько, сколько хозяин получит дохода с другой такой же доли земли, не оставленной смердом.

Отношения смерда к землевладельцу определялись законом следующим образом: 1-е. Смерд за пользование хозяйскою землею платит хозяину доход, по взаимному между ними условию; в случае же перехода с земли, по воле ли хозяина, или по воле смерда, весь доход, полученный с земли, делится пополам, – половину хозяину и половину смерду. «А который изорник, сказано в Псковской судной грамоте, отречется у государя села, или государь его отречет; и государю взять у него все половину своего изорника, а изорник половину». 2-е. Старый изорник, т.е. не вновь поступивши, обязан давать землевладельцу подводы: «а старому изорнику, сказано в законе, возы вести на государя». 3-е. При переходе смерда с одной земли на другую, по своей ли воле, или по воле хозяина земли, хозяин имеет право требовать с смерда поименно всего того, что он ему дал на обзаведение; в законе сказано: «А государю на изорники, или на огородники, или на кочетники волею и в закличь своей покруты и сочить серебра и всякой верши по имени, или пшеницы ярой, или озимой, и по отроку государеву или сам отречется». А ежели смерд начнет запираться от хозяйской покруты, а скажет, я у тебя на селе живал, но тебе ничем не должен; то хозяин должен представить к судье пять или четыре человека сторонних людей, которые должны сказать по чистой совести на каких условиях сидел на селе смерд, и потом должен или сам поклясться или предоставить это смерду. Ежели же хозяин не поставить на суд узаконенных сторонних людей, или они не подтвердят его показания, то тем самым теряет всякое право на иск своей покруты. 4-е. Хозяин земли ни в каком случае не имеет права искать на своем смерде ни торговых денег, ни поруки, ни отданного смерду под сохранение, ни отданного в долг, ни наследства безымянно; напротив того, смерд имел право представить на хозяина счетную книгу или доску, и по этой доске давался ему суд с хозяином в деньгах, или работах, или в чем другом, значащемся по доске на хозяине. А ежели смерд что из хозяйского имущества будет называть своим и требовать возвращения; то хозяин обязывался представить на суд сторонних людей, окольных соседей, которые показали бы что-то хозяйское, чего ищет смерд; и тогда смерд терял свой иск, а в противном случае хозяин отдавал смерду требуемую вещь. 5-е. Ежели бы смерд сбежал от хозяина земли, то хозяин не иначе может взять оставленное смердом имущество за свою покруту, как взявши у князя и посадника приставов, и пригласивши губских старост и сторонних людей, и пред ними продать имущество бежавшего смерда, и взять то, что следует за покруту. Равным образом, когда смерд умрет у хозяина в селе и не оставит при себе родственников; то хозяин также должен продать имущество умершего пред приставами и сторонними людьми, и взять себе что следует за покруту. А ежели бы явились после умершего смерда братья или другие родственники и потребовали бы себе оставшееся имущество, или даже взяли бы его, то они же обязывались платить хозяину земли покруту; но родственники обязывались к этому только тогда, когда у хозяина земли имелась запись на умершем; в противном же случай дело решалось судом по Псковской пошлине. Сии определения Псковского закона прямо и ясно свидетельствуют, что смерды, как люди свободные, пользовались всеми правами, как личными, так и имущественными, что зависимость смерда от хозяина земли была добровольная и временная, и ограничивалась только отношениями смерда к хозяину по земле и покруте, или ссуде на хозяйственное обзаведение; но тем не менее эта временная и добровольная зависимость лишала смерда прав политических: смерд, пока он был смердом, не мог быть членом Псковского общества и не имел права участвовать своим голосом на вече. Демократическое устройство Пскова допускало на вече только людей вполне свободных, и не иначе как членов общин; а посему Псковский закон признавал за смердом гражданскую личность и даже обязывал смердов наравне с черными людьми платить подати и отправлять общественные повинности, но политических прав им не давал, и именно за таковой порядок всегда стояли черные люди, т.е. главная масса демократов.

Подобно как в Новгороде, и в Пскове были вольные люди: к этому классу принадлежали, как младшие члены полноправных семейств Псковских, так пришельцы из других краев русской земли, и все люди, не имеющие ни частной поземельной собственности, ни доли в общинных землях, и не живущие на землях частных владельцев; а состоящие или на содержание своих семейств, или прокармливающиеся своим личным трудом по найму. Эта огромная масса людей была на таком же положении во Пскове, как и в Новгороде, т.е. имела за собою право личной свободы и труда, но не причислялась ни к какой общине и не владела ни на каких правах землею; а посему не имела никаких общественных или политических прав и не подлежала никаким общественным обязанностям. Но добровольно вольные люди могли принимать на себя и общественные обязанности; и действительно, под названием охочих людей часто участвовали в военных походах на защиту Псковской земли. Впрочем, по единогласному свидетельству памятников, охочие люди никогда не смешивались с рубленою ратью, т.е. собранною по раскладке, по разрубу общин, а составляли особые, полки и имели своих отдельных воевод, выбранных или самими охочими людьми, или назначенных вечем; даже походы охочих людей всегда производились отдельно от походов Псковской или рубленой рати, хотя бы они назначались самим Псковским правительством. Например, когда Псковская рубленая рать, в 1463 году, под начальством посадника Максима Ларионовича и двух бояр была отправлена вечем против Немцев к Городку; то в, то же самое время иная Псковская сила, нерубленые люди, охочий человек, ходили за Изборск, под начальством выборного воеводы дьяка Ивашки, и воевали Немецкую землю. Потом, когда вторично в том же году Псковская рубленая рать отправилась, под начальством великокняжеского воеводы, за реку Великую к новому Немецкому городку; то в, то же время нерубленая рать Псковичи охочий человек и прихожие люди иноземцы, по приказанию веча и под начальством назначенного вечем воеводы посадника Дорофея Олферьевича, была отправлена в насадах воевать Немецкую землю на Коржелу.

Вольные люди во Пскове, как свои, так и пришельцы, подобно, как и в Новгороде, оставались в своем неопределенном положении, не подлежащем ни каким общественным обязанностям, только до тех пор, пока не поступали в члены какой-либо общины, или не зачислялись в смерды за каким-либо землевладельцем, чем почти всегда оканчивалось чисто переходное положение вольного человека. Бродячее и малоправное положение вольного человека во Пскове среди общества людей домовитых, пользующихся обширным правом участия в делах общественных, естественно никогда не могло быть постоянным и даже продолжительным. Каждый вольный человек, чтобы не оставаться безгласным и вовсе безучастным в общественных делах, спешил освободиться от своего чересчур свободного положения, и, по мере своих сил и средств, или прямо поступал в члены какой-либо общины и делался полноправным гражданином Псковской земли, или, по крайней мере, зачислялся смердом за каким-нибудь землевладельцем, чтобы получить оседлость и обзавестись хозяйством и после, при благоприятных обстоятельствах, перейти в общину и с тем вместе сделаться полноправным гражданином. Быть полноправным членом общины, участвовать на вече и подавать свой голос при решении общественных дел было постоянным и любимым желанием каждого вольного человека во Пскове; оставаться же навсегда вольным человеком считалось постыдным. А посему хотя вольных людей во Пскове всегда было довольно; но они не были пролетариями, тягостными для общества, а представляли собою рассадник или питомник будущих полноправных граждан и ревностных общественных деятелей. На пролетариат в Пскове никогда не было жалоб. Были ли во Пскове повольники, на это в памятниках нет прямых указаний; но судя по положению Пскова и по отношению его к своим соседям, для повольников, кажется, не было места в Псковском обществе, по крайней мере для повольников с чисто Новгородским характером.

Псков, как пригород Новгорода, естественно должен был иметь и одну церковь с Новгородскою церковью; и действительно у Пскова и у Новгорода была одна церковь; епископ Новгородский был и епископом Псковским, и посылал в Псков своих священников, или рукополагал во священники людей, присланных из Пскова. Даже отношения церкви к мирскому обществу были, по-видимому, такие же во Пскове, какие и в Новгороде. Так что как в Новгороде христианская церковь слилась с строем Новгородской жизни, и святая София обратилась в символ Новгорода и его свободы, и самостоятельности, и земля Новгородская называлась землею святой Софии; точно также и во Пскове христианская церковь слилась со всем строем Псковской жизни, и св. Троица обратилась в символ Пскова и его самостоятельности, и Псковская земля получила название земли св. Троицы. Но как христианская церковь была насаждена во Пскове в то время, когда Псков был только Новгородским пригородом и находился почти в полной зависимости от Новгорода; а, следовательно, и церковь Псковская, как пригородская церковь, была в полной зависимости от Новгородской церкви: то отсюда вытекало необходимое последствие, что, по мере усиления Пскова и приобретения им самостоятельности и полной независимости, Псковская церковь должна была получить иной характер, чем Новгородская церковь, и даже чем другая какая русская церковь, именно: явиться в исключительном, ей только принадлежавшем положении. Псковская церковь, сохраняя все догматы православия наравне с другими Русскими церквами, в то же время незаметно приняла характер пресвитерианской церкви; и приобрела это не пожеланию общества, а именно потому, что Новгород и его архиепископ постоянно старались держать Псковскую церковь на правах церкви пригородской, под управлением владычнего наместника, назначаемого Новгородским архиепископом; тогда как Псков в политическом отношении давно уже сделался самостоятельным, и с половины XIV столетия даже был признан таковым от самого Новгорода по договору. Новгородцы, потерявши политическую власть над Псковом, во чтобы то ни стало хотели удержать за собою хотя церковное главенство; а Псковичи, наоборот, получивши политическую самостоятельность, не хотели терпеть зависимости церковной, и, при упорстве Новгородцев, считали даже законным Псковскую церковь, не имевшую своего самостоятельного представителя во Пскове, подчинить совершенно своему мирскому обществу, дать местному духовенству все права мирских людей, в самом обширном смысле, и с тем вместе подчинить его мирному суду и власти. А посему Псковская церковь, не отступая от православия, общего всем Русским церквам, невольно мало-помалу приобретала свой своеобразный склад и строй, свойственный ей только одной, и при том вполне согласный с демократическим настроением целого Псковского общества. Хотя по ясному свидетельству памятников то несомненно, что Псковичи, при всяком удобном случае, старались получить себе самостоятельного епископа, и никогда не желали, чтобы их церковь в чем-нибудь разнилась от других самостоятельных Русских церквей; тем не менее Псковская церковь складывалась своеобразно и мимо их воли.

Первоначально, в продолжение 318 лет от принятия Христианства, пока были в мире и в полном в согласии Псковичи с Новгородцами, и Псковская церковь была в мире и согласии с епископом и потом архиепископом Новгородскими, Новгородские владыки управляли ею чрез своих наместников, присылаемых из Новгорода, или назначаемых из Псковичей, и сами епископы и потом архиепископы чрез каждые три года приезжали во Псков, судили и рядили дела, по номоканону и уставам русских князей подведомые суду святительскому, и получали с Псковского духовенства определенные доходы, известные под именем подъезда; посвящали во Псков священнослужителей и пользовались значительными угодьями и вотчинами, уступленными Псковским вечем в пользу епископской кафедры. Псковичи во все это время, в глазах Новгородских владык, даже считались усерднейшими и послушнейшими сынами православной церкви, строили монастыри и церкви, снабжали их обильными вкладами и считали для себя большим праздником, когда владыка Новгородский посещал их город; подносили ему богатые дары и беспрекословное исполняли все его приказания. В это время были построены знаменитейшие Псковские монастыри: Снетогорский – Рождество-Богородицкий, Спасо-Мирожский, Иоанно-Предтечевский, Старо-Вознесенский, Городищенский-Николаевский близ Изборска, Пантелеймонов, Домантов и другие. Сами владыки Новгородские не оставляли Псков своим вниманием, и на свое иждивение строили и украшали Псковские церкви; так, например, епископ Новгородский Нифонт построил каменную церковь Преображения в Спасо-Мирожском монастыре. Между тем в то же время устроился и знаменитый Псковский собор св. Троицы, эта политическая и религиозная святыня Пскова, в котором вместе с старшими священниками, или поповскими старостами, заседали и мирские церковные старосты, избранные обществом, и принимали в управлении Псковскою церковью одинаковое участие с священниками, так что без их согласия даже нельзя было построить той или другой церкви; и где была особая палата с своими выборными старостами и сотскими, в которой велись особые книги для записки всех гражданских актов и сделок, имеющих, как говорится ныне, крепостной характер; «где в особом ларе хранились все законы и постановления, как церковные, так и гражданские». А печать, присвоенная церкви св. Троицы, была собственно печатью Пскова, и по закону могла заменять и заменяла, когда это было нужно, печать княжескую. Впрочем, собор св. Троицы, несмотря на свой более мирской чем церковный характер, во все время мира и согласия Пскова с Новгородом, нисколько, не стеснял развития власти Новгородского владыки в Псковской церкви.

Между тем у Пскова, уже выросшего и окрепшего, в 1307 году последовала первая серьезная ссора с Новгородом, и с тем вместе открылось и первое розмирье с Новгородским владыкою, архиепископом Феоктистом. Чем кончилось это первое розмирье, мы не знаем; впрочем, по всему вероятию на первый раз дело было улажено какими-нибудь взаимными уступками; ибо в летописях нет никаких известий о последствиях этого розмирья. Но как бы то ни было по первому же розмирью Псковичи поняли, что нравственная нить, связующая их с владыкою Новгородским, порвалась, что им уже не приходится терпеть по доброй воле зависимость своей церкви от Новгородской; неудовольствия и неприязненные отношения очевидно уже не прекращались и довели дело до того, что в 1331 г. пользуясь случаем избрания нового владыки в Новгороде, вследствие удаления в монастырь архиепископа Моисея, Псковичи выбрали себе в отдельные, собственно Псковские епископы инока Арсения и отправили в Волынскую землю, к митрополиту Феогносту на посвящение. Но митрополит, желая поддержать старый порядок, и, конечно, по просьбам Новгородцев, отказал Арсению в посвящении, несмотря на ходатайство великого князя Литовского Гедимина и других тамошних князей. Таким образом первая попытка Псковичей отделить свою церковь от Новгородской не имела, успеха, и они по неволе должны были покориться высшему суду главного архипастыря всей Русской церкви, и по-прежнему признать над своею церковью власть новопоставленного Новгородского архиепископа Василия. Но невольное признание чуждой и неугодной обществу власти естественно не могло быть прочным. На первый раз в 1333 году владыка Василий, приезжавший на свой обычный поезд, был принят Псковичами с почетом и радушно; за то во второй приезд, бывший в 1337 году, Псковичи не только приняли холодно прибывшего к ним владыку Василия, но даже не дали ему и законом определенного суда по церковным делам; так что владыка принужден был поспешить удалением из Пскова, и уезжая предал Псковичей проклятию за их непокорность, а Псковичи в ответ на это, кажется, выгнали его наместника и прекратили с ним все сношения, что и продолжалось десять лет. А между тем Псков все более и более отделялся от Новгорода, в политическом отношении, и развивал свою самостоятельность; в отношении же к Новгороду находился в каком-то неясном и двусмысленном положении, ни в мирном, ни во враждебном.

Наконец Новгородцы, чтобы прекратить все недоумения со Псковом, в явной и прямой помощи которого они нуждались по случаю войны с Шведским королем, в 1347 году заключили с Псковичами формальный договор, по которому признали Псков младшим братом, т.е. таким же независимым и самостоятельным государством, как и сам Новгород. Относительно же управления церковными делами, по настоянию Псковичей, Новгородцы в том же формальном договоре положили законом, чтобы Новгородский владыка управлял Псковскою церковью чрез своего наместника, непременно выбранного из Псковичей, а отнюдь не из Новгородцев, и чтобы ни по каким делам не вызывал Псковичей на свой суд в Новгород. Это новое узаконение, принятое за основной закон, на время удовлетворило Псковичей, примирило их с Новгородским владыкою, и они обещались принимать его по-прежнему во время его срочных поездов, и давать суд на целый месяц. Кроме того, в дополнение к договору, Псковичи выговорили себе право, чтобы при владычнем наместнике на суде и во всяком церковном управлении Пскову держать своего мужа из мирских людей; так что владычен наместник мог вести свои дела не иначе, как по согласии с мужем, назначенным от веча. После таких важных уступок, владыки Новгородские опять вошли в сношения с Псковичами, и стали по-прежнему посещать Псков, и в урочное время на подъезд и суд, и в неурочное время, по просьбе Псковичей. Таким образом, по-видимому, все было улажено надлежащим порядком; но на деле и та и другая сторона не были удовлетворены. Псковичи были недовольны тем, что их церковь все еще оставалась в зависимости от Новгородской; а владыка Новгородский, конечно, не мог не скорбеть, что его архипастырская власть осталась почти при одном праве – пользоваться определенными доходами.

Законы относительно церковного устройства во Пскове, утвержденные мирным договором 1347 года, дали новое направление всему строю Псковской церкви. Владыка Новгородский по миру 1347 года, почти лишенный всякой власти во Пскове, естественно ничего не мог сделать в пользу благоустройства Псковской церкви, и волей-неволей должен был оставлять ее собственной её судьба. Все его распоряжения, как бы они ни были благоразумны и благонамеренны, почти не имели никакой силы; ибо, с одной стороны, на него самого Псковичи смотрели не столько как на архипастыря, сколько как на откупщика подъездных и судных пошлин; а с другой стороны, единственный орган владыки во Пскове, его наместник, непременно из Псковичей, и притом под надзором мирского человека, назначенного вечем, не столько зависел от владыки, сколько от мирского общества. Все это поставило Псковских духовных в какое-то неопределенное и неясное положение: духовные, по миру 1347 года, оставаясь без надлежащего надзора и защиты от своего отдаленного и стесненного в своих действиях архипастыря, должны были волей-неволей вполне подчиниться крепкому светскому обществу, и почти обратиться из пастырей церкви в светских чиновников, выбранных обществом к церковной службе. В мирских делах это положение представляло духовным множество выгод. Духовенству Псковскому, после мира 1347 года, открылась дорога ко всем правам: духовные с того времени получили право голоса на вече, так что без их присутствия не начиналось веча: они должны были открывать его своим благословением; без благословения духовных не издавалось основных законов; так, например, в известной судной грамоте читаем: «ся грамота писана по благословению отец своих попов всех пяти соборов, и священноиноков и диаконов и всего Божияго священства, всем Псковом на вече». С этого преимущественно времени священники и игумены появляются послами от Пскова к соседним государям, участниками в военных походах, и даже военными начальниками при защите городов, и хранителями общественной казны. Они своим участием в общественных делах приобретают уважение общества и пользуются значительными выгодами; так что даже бояре вступают в должности диаконов и священников, и отнюдь не из особого благочестия, а просто рассчитывая на хорошие доходы от церкви; ибо как скоро таковые расчеты почему-либо оказывались неверными, то те же самые лица не задумывались сложить с себя духовный чин и поступить на иную службу; так, например, летопись под 1477 годом упоминает о боярине Андрей Иванове, сыне попове раздиаконе, который, по определению веча, вместе с другим боярином Опимахом Гладким, правил посольство от Пскова к великому князю Московскому.

Но, успевая в делах мирских, и превращаясь из пастырей церкви в светских чиновников, Псковское духовенство с 1347 года начало быстро клониться к упадку в делах своего церковного служения. Оставаясь без надлежащего надзора и гоняясь за мирскими выгодами, оно без всякого внимания и кое-как занималось своими существенными обязанностями служителей церкви, и довело это важное дело до крайних беспорядков. Митрополит Киприян в своем послании к Псковскому духовенству пишет: «что до него дошло известие от их же попа Харитона и его товарищей, что во Пскове нет ни правильного номоканона, ни уставов литургии Ионна Златоустаго и Василия Великого, ни правильного синодика, ни требника, – как крестить детей и венчать браки, – что у них крестят детей обливая водою, а не погружая; что приобщают св. тайн Христовых по окончании обедни, т.е. по сделании отпуска, а при освящении церквей антиминсы режут начетверо, и дают в церковь одну четвертую долю». К тому же не должно опускать из вида, что при слабом надзоре, при выгодности иных духовных мест и при почете, которым вообще пользовалось духовенство, должности духовных сделались предметом искательств для людей вовсе к ним неспособных и недостойных, которые стали достигать их посредством подкупов и разных неприличных происков у мирских людей, что было весьма удобно делать, ибо все духовный должности зависели от выбора мирских людей, а владыка только рукополагал избранных и не имел возможности контролировать самый выбор.

Все это мало-помалу установило в Псковском обществе очень невыгодный взгляд на духовенство относительно его пастырской церковный деятельности; так что у многих мирских людей, и даже у духовных, зародилась мысль, – да нужно ли иметь духовенство и нельзя ли обойтись и без него. Эту мысль, может быть давно уже блуждавшую у многих, в 1471 году развили до учения и пустили в ход три ересеначальника, – стригольник Карп, диакон Никита и третий, имя и звание которого не сохранилось в памятниках. Они, по свидетельству посланий патриархов Константинопольских Нила и Антония, под видом благочестия и желания сохранить божественные писания и священные каноны, всех святителей, священников и клириков, как поставляющих, так и поставляемых, назвали поставленными на мзде и еретиками, объявляя только себя правоверными. Потом, отвергнувши всю церковную иерархию, они начали отрицать уставы церковные и даже таинства, совершаемые чрез священников, например: причащение телу и крови Господней и покаяние, повелевая каяться к земле, а не к священникам. Таковое дикое и противохристианское учение естественно должно было поднять против себя как церковную иерархию, так и всех благомыслящих людей во Пскове и в Новгороде; и ересеначальники были схвачены в 1376 году и отвезены в Новгород, где по суду владыки Алексия, были отлучены от церкви, а судом народного веча сброшены с моста в Волхов. Но, разумеется, казнь ересеначальников не прекратила ереси, глубоко пустившей корни в приготовленном к тому обществе. Ересь взволновала весь Псков и слух о ней достиг даже до Константинополя, и оттуда в 1382 году приехал во Псков Суздальский владыка Дионисий, с благословением и грамотою патриарха Нила, по поручению Новгородского архиепископа Алексея начал учить Псковичей надлежащему пониманию закона Божия, утверждать в истинной христианской вере, и убеждать чтобы не слушали злонамеренных людей и еретиков. Потом, в 1384 году, приезжал во Псков сам владыка Алексей и, кажется, по возможности уладил дело о стригольниках, так называемых по ремеслу своего ересеначальника, хотя конечно следы ереси еще оставались, и следы довольно заметные. Ибо еще в 1395 году Константинопольский патриарх Антоний нашел нужным послать грамоту во Псков против стригольников, да и тогдашний митрополит всея Руси Киприан в том же году приезжал в Новгород едва ли не по делу о стригольниках; ибо Псковичи, как только услышали о приезде митрополита, немедленно отправили к нему свое посольство для принятия благословения и представления поминков; а митрополит, отъезжая из Новгорода, немедленно послал во Псков Полотского владыку Феодосия, который от митрополита и привез грамоту патриарха Антония.

Как бы то ни было, меры, принятые церковною иерархией против стригольников, имели некоторый и даже значительный успех, – ересь примолкла; но к сожалению, против причин породивших эту ересь, не было принято никаких мер, их даже не затрагивали. Псковская церковь осталась в прежнем неудовлетворительном положении: главное препятствие ко введению надлежащего порядка не было устранено; Псков по-прежнему остался без местного святителя, и Новгородский владыка по-прежнему был стеснен в своих распоряжениях вмешательством Псковского веча в церковные дела, а это вмешательство год от года все развивалось более и более. Псковичи хотя и продолжали поддерживать мирные сношения с владыками Новгородскими; но в то же время строго стояли за свои права, утвержденные миром 1347 года. Так, когда в 1411 году владыка Новгородский Иоанн вздумал прислать во Псков своего протопопа Тимофея – требовать с священников владычного подъезда; то Псковское вече, запретило священникам давать этот подъезд, и велело сказать Иоанну: «коли Бог даст будет сам владыка во Пскове, то и подъезд его чист, как пошло изперва по старине». Но мир с владыками Новгородскими продолжался только до 1419 года; в этом же году владыка Симеон в последний раз был на своем подъезде во Пскове и уехал недовольный, не прожив урочного месяца; и после этого в продолжение 16 лет не было владычного подъезда во Пскове. Потом, когда владыка Евфимий, много способствовавший примирению Псковичей с Новгородцами, в 1435 году приехал во Псков, и видя страшные беспорядки в церкви, и надеясь на свои услуги Пскову при заключении мира с Новгородцами, думал несколько развить свою власть и стал требовать, чтобы для лучшего надзора ему дозволено было назначить своих наместника и печатника из Новгородцев, а не из Псковичей; то вече наотрез ему отказало в этом дозволении, даже запретило духовенству платить владычен подъезд, и хотя немного спустя после многих споров и угроз и уступило требованию владыки; но как скоро владычен наместник, не из Псковичей, стал судить не по Псковским обычаям; то Псковичи вступили в бой с владычными Софиянами, и владыка в гневе, не прожив и трех недель, уехал и даже не принял даров от Псковского веча. После этого опять 15 лет не было владычного приезда во Псков; и только в 1450 году владыка Евфимий, много трудившийся на пользу Псковичей при заключении мира с Немцами, вторично посетил Псков. На этот раз владычен приезд был угоден и для владыки, и для Псковичей; священноиноки, священники, драконы, посадники и бояре вышли встречать владыку к дальнему Пантелеймону. Владыка в тот же день, как приехал, служил литургию в церкви св. Троицы, а на третий день соборовал, чем особенно всегда дорожили Псковичи. На этом соборовании торжественно читали синодик, прокляли злых, которые хотят зла Пскову и Новгороду, пели вечную память благоверным князьям, лежащим в дому святой Софии и святой Троицы, а также всем добрым людям, положившим свои головы и пролившим кровь за дом Божий и православное христианство, а живущим окрест Новгорода и Пскова пели многая лета. Псковичи, довольные всем этим, от всех концов дарили и чтили владыку, и князь Псковский и посадники проводили его с большою почестью до рубежа Псковской земли. В этот приезд от владыки не было и помину ни о подъезде, ни о суде, он приезжал только мириться с Псковом и, кажется примирился окончательно; ибо следующие два владычного приезда, в 1453 и 1457 годах, владыка постоянно был принимаем Псковичами с большими почестями, и каждый раз у них соборовал, торжественно чел синодик, и получал беспрекословно свой подъезд и суд; но, конечно, в сии приезды уже не было и помину ни о назначении наместника не из Псковичей, ни о других вопросах относительно развития владычней власти, как это ясно показывает тогдашнее положение Псковской церкви.

Ни мир, ни ссоры с новгородскими владыками Псковского веча нисколько не помогали Псковской церкви и не исправляли вопиющих беспорядков; ибо Псковичи и мирились и ссорились только из владычных пошлин и власти Псковского веча; вече стояло на одном, чтобы статьи мирного договора 1347 года, относительно епископской власти во Пскове, и чтобы епископская власть отнюдь не развивалась, а скорее стеснялась; каковы же были порядки в Псковской церкви и удовлетворителен ли надзор за духовенством, об этом не только не было вопроса, но даже вече постоянно отклоняло его, ежели он поднимался которым владыкою. Между тем, духовенство в своем церковном значении, после поражения ереси стригольников, все падало ниже и ниже, и год от года все более подчинялось светскому обществу; Псковское вече год от года захватывало более власти над духовенством и распоряжалось церковными уставами и судом по своему произволу; церковные старосты, не только приходских церквей, но и при монастырях заведовали и распоряжались церковными имуществами, без всякого отношения к игуменам и священникам, а замещение игуменских и священнических вакансий обратилось просто в торговлю: принимали к церквам и монастырям игуменов и священников без ставленых и отпускных грамот, только бы кто дал дороже за место, или согласился принять должность на более выгодных условиях для старост и главных прихожан, а каков принимаемый, об этом не думали и спрашивать. При таковом беспорядке, как свидетельствуют и летописи и официальные памятники, нередко поступали к церковным должностям люди развратные и зараженные ересью стригольников; встречались в псковских монастырях иеромонахи, которые смеялись над священничеством и никогда не причащались святых тайн; а церковные власти не имели никакой силы, ибо своевольница, набираемая старостами, и знать не хотела церковного суда, напротив, надеясь на своих покровителей, церковных старост, спешила прикрываться мирским судом. Уже в 1395 митрополит всея Руси Киприан писал к Псковичам: «слышал я, что во Пскове миряне судят и казнят попов в церковных вещех, и вы бы дети мои Псковичи от велика до мала не судили ни казнили попов, греха бы на свою душу не брали ни зарока на весь Псков не чинили. Слышал еще, что у вас иные молодые попы, овдовевши поженились, не оставив поповства; и того вам также не годится судить, ведает то святитель, он поставит и извержет, и казнит и учит. А что земли церковныя, или села, купли ли будет, или кто дал умирая которой будет церкви; а в те бы земли не вступалися никто от вас, чтобы церковь Божия не изобижена была, занеже в том велик грех от Бога». Или в 1416 году Новгородский владыка Симеон в своем послании в Снетогорский монастырь пишет: «непослушные чернецы оставляют монастырь и поднимают мирских людей и мирских судей на игумена и старцев; и те мирские судьи и миряне судят иноков мирским обычаем, как лепо мирянам, и присужают игумену и старцам или поединок, или роту (клятву)». А митрополит Фотий, в своем послании в тот же Снетогорский монастырь, от 27 июня 1418 года, пишет: «что по доношению игумена между иноками Снетогорскаго монастыря есть такие, которые отвергают покаяние и приобщение святым тайнам Христовым телу и крови». Или послание Новгородского владыки Евфимия к Псковскому духовенству (1426 года) свидетельствует, что во Пскове принимают к церквам игуменов и священников без ставленых и отпускных грамот. А митрополит Фотий, в своем послании к Псковским посадникам и духовенству, от 4-го января 1430 года, пишет, что в Псковской земле многие священники живут не по священническому чину, к церквам Божиим не ходят, и людей, приходящих к церквам, соблазняют своим небрежением, а другие при миропомазании употребляют миро, полученное от Латинян (т.е. бессмысленно подчиняют свою церковь Латинской). И в том же послании требует, чтобы «прислали к нему одного из священников, человека искусного, и он научит его о всех церковных правилах, и о пении церковном, и о церковных службах, и миро святое великое с ним пришлет, и что будет потребно из святого писания, велит списать и пришлет во Псков». Следовательно, во всем этом Псковская церковь крайне нуждалась, и духовенство, занятое более мирскими чем церковными делами, и при недостатке надлежащего надзора, мало заботилось о церковных порядках, и вообще к своему существенному делу, к церковной службе, относилось с крайнею небрежностью и невежеством. На крайние беспорядки в Псковской церкви, на упадок тамошнего духовенства лучше всего указывают послания патриархов Константинопольских, митрополитов всея Руси и Новгородских архиепископов во Псков, которых за это непродолжительное время мы имеем уже напечатанных более двадцати.

Само Псковское духовенство ближе всех сознавало всю беззащитность своего положения, как пастырей церковных, и все беспорядки как в жизни служителей церкви, так и в самой церковной службе; и чтобы как-нибудь устроить опору в своей среде, думало найти эту опору в устройстве соборов, которые представляли бы собою организованные общины с своими ближайшими представителями, судьями, блюстителями и ходатаями. Старейшею таковою церковною общиною, и единственною в продолжение 200 лет, был собор святой Троицы. Собор этот первоначально достиг своей цели: духовенство находило в нем свою опору, особенно в те отдаленные времена, когда Псков еще жил в мире и согласии с Новгородскими владыками; но в продолжение времени собор этот мало-помалу обратился в учреждение не столько церковное, сколько в государственное и общественное, для управления как церковными, так и мирскими делами, где уже мирские власти получили перевес над поповскими старостами. А между тем, по мирному договору 1347 года, за стеснением епископской власти вечем, духовенство год от года стало ощущать большую нужду в местной ближайшей поддержке, как для себя, так и для наблюдения за церковным порядком. А посему ровно через десять лет, после мира 1347 года, духовенство, воспользовавшись постройкой вновь церкви св. мучениц Софии, Веры, Надежды и Любви, учредило при этой церкви второй собор, чтобы держать вседневную службу, как говорили духовные в своем прошении к вечу. Но через 60 лет, т.е. вскоре после поражения ереси стригольников, двух соборов уже оказалось недостаточно; и в 1417 году священники, не вошедшие в общины сих соборов, и, следовательно, остававшиеся без местной опоры, общим челобитьем обратились к Псковскому вечу, и выхлопотали себе дозволение устроить третий собор при церкви св. Николы над греблею. Потом, по мере падения духовенства, соборы стали устраиваться чаще: четвертый собор при церкви всемилостивого Спаса и великомученика Димитрия был устроен в 1453 году, т.е. через 36 лет после третьего собора; в этом году приезжал во Псков Новгородский владыка Евфимий и по просьбе священников к нему обратились тогдашний Псковский князь и посадники с челобитьем, чтобы благословил устроить четвертый собор священникам, не причисленным ни к одному из прежних соборов, на что владыка и изъявил свое согласие. Далее, через девять лет после учреждения четвертого собора, духовенство било челом Псковскому вечу о дозволении устроить пятый собор; и вече приговорило быть пятому собору у Похвалы Святой Богородицы, да у Покрова Святой Богородицы, да у Святого Духа, за Домонтовою стеною. А еще через девять лет, в 1471 году, священники, еще не причисленные ни к одному из прежних соборов, били челом Псковскому вечу, чтобы оно печаловалось перед великим князем и митрополитом о дозволении устроить шестой собор; и митрополит благословил быть шестому собору при церкви Входа в Иерусалим. Это быстрое распространение соборов, учреждаемых по просьбе самого духовенства, и при том совпадающее с постепенным ослаблением епископской власти во Пскове, лучше всего свидетельствует, что Псковское духовенство, по мере ослабления епископской власти, все более и более слагалось в пресвитерианском характере, и единственную и ближайшую себе защиту находило в соборах, где у духовных были свои выборные начальники, – соборские поповские старосты, которые были обязаны стоять за порядок церковный и, по мере сил, отделываться от притязаний мирской власти и общества.

Но очевидно, устройство соборов еще далеко не удовлетворяло настоятельным нуждам Псковской церкви; и Псковичи всем Псковом на вече порешили искать себе давно желаемого отдельного епископа для Псковской земли, и в 1464 году отправили посольство в Москву – просить великого князя Ивана Васильевича, чтобы «пожаловал свою отчину Псков, велел бы своему отцу-богомольцу, митрополиту Феодосию, поставить владыку во Псков а нашего Псковитина». Великий князь на это отвечал: «то есть дело великое, хотим о том с своим отцом митрополитом гораздо мыслити; и отец наш пошлет по наши богомольцы, а по свои дети, архиепископы и епископы, и будет ли подобно (прилично) тому быти; а ваши честные послы у нас будут; и мы вам откажем (дадим ответ), как будет пригоже». И действительно, в том же году великий князь, посоветовавшись с митрополитом Феодосием, отказал (дал ответ) с новым Псковским посольством, что «немочно быти во Пскове владыке, зане искони не бывал, а не стол (кафедра) во Пскове». Таким образом эта новая и последняя для независимого Пскова попытка – добыть себе отдельного епископа законным порядком не удалась. Псковичи, недовольные отказом, но не осмеливавшиеся идти открыто против великого князя, перенесли свое неудовольствие на владыку Новгородского. Они в 1465 году отняли у него села и земли, уступленные вечем владычней кафедре в древнее время; но и в этом они должны были уступить настоятельным требованиям великого князя и митрополита, и в следующем 1466 году целовали пред Новгородским посольством крест, что возвращают владыке отнятые земли и села, и будут жить в мире и братстве с Новгородцами по старине, и соглашаются, чтобы владыка ездил во Псков, по старине, по свою пошлину. И в том же году Новгородский владыка архиепископ Иона приезжал во Псков на свой подъезд, был встречен, по обычаю, всем священством и множеством народа, соборовал в церкви св. Троицы, читал синодик и пел благоверным князьям и всем православным христианам великие много лет и злых проклял. Псковичи беспрекословно дозволили ему собрать с Псковского духовенства свой обычный подъезд, и с честью проводили его до своего рубежа.

Таким образом все пошло по-старому, – владыки Новгородские по-прежнему начали получать свой подъезд и суд, и держать во Пскове своего наместника из Псковичей, а Псковская церковь все более и более подчинялась вечу. Духовенство же по-прежнему все падало ниже и окончательно подчинилось Псковскому обществу; беспорядки в церковной службе и в жизни духовных увеличивались более и более. Прихожане и церковные старосты, выборные от прихода, не только торговали церквами, как лавками, не допускали священников и далее игуменов по монастырям ни к какому церковному управлению и распоряжались церковными имениями и суммами как своими собственными; но и самими священниками и игуменами нередко располагали как своими наемниками. Защита, которую духовенство думало найти в соборах, оказывалась очень слабою и ненадежною в борьбе с требованиями народного веча, которое распоряжалось церковными делами с полным произволом, не справляясь ни с какими церковными законами. В 1468 году своеволие веча дошло до того, что оно отлучило от службы и лишило должностей всех вдовствующих попов и диаконов, не только не посоветовавшись об этом с владычным наместником и Псковскими соборами, но даже не спросившись ни у владыки Новгородского, ни у митрополита всея Руси. Эта последняя чересчур крутая и своевольная мера, и многие другие вопиющие беспорядки и неправды наконец подняли долго молчавшее духовенство; и в 1469 году все свяшенноиноки и священники всего Пскова решились на последнюю меру: образовать из себя правильно организованное пресвитериальное общество с своими законами, утвержденными всем Псковом, с своим выборным начальством, которое было бы представителем не того или другого собора, но всего Псковского духовенства, и имело бы достаточно силы действовать сколько-нибудь независимо от прихотей церковных старост и своеволия веча. Решившись на такую важную меру, священноиноки и священники Пскова, все до одного, осенью 1469 года, явились на вече, и благословив Псковского князя Федора Юрьевича и посадников степенных, и всех посадников, и весь Псков, выразили свое требование, с которым пришли, в следующих словах: «Таково видите и сами, сынове, что по нашим грехам, такову на нас Господь свою милость посылает к нам, и ожидая, сынове, как от вас, так и от нас обращения к себе. А ныне, сынове, промежи себя хотим, по правилам св. отец и святых апостол, во всем священстве крепость поддержати, а о своем управленья, как нам священникам по Номоканону жити; а вы нам, сынове, поборники будете, за неже здесь в сей земли правителя над нами нет, а нам о себе тоя крепости удержати немочно по промежи себя о каковых нибуди духовным вещах. А вы ся в то иное и миром вступаете, а чрез святых апостол и св. отец правила; а в том, сынове, и на вас хотим таковую крепость духовную поддержати». Вече, отчаявшееся уже иметь особого епископа Пскову, и желая так или иначе отделаться от владыки Новгородского, было радо таковому предложению духовенства и отвечало: «то ведаете вы, все Божие священство; а мы вам поборники на всяк благ совет». По получении такового благоприятного ответа, духовенство, написав грамоту из Номоканона о всех своих священнических крепостях и о церковных вещах, положило ее в ларь св. Троицы, где хранились и окончательно утверждались все Псковские законы, и на вече, перед всем Псковом, выбрало себе по грамоте правителей над всеми бывшими тогда пятью соборами, и над всем священством, попа Андрея Козу, от св. архангела Михаила и другого с Завеличья Харитона, попа от Успения Пресвятой Богородицы. Таким образом Псковское духовенство, с согласия всего Пскова, успело организовать из себя что-то целое, в чисто Псковской форме правления, при двух выборных начальниках, с своими законами, которые обязалось соблюдать и само Псковское вече.

Но непродолжительно было существование этого нового устройства, придуманного Псковским духовенством; той же осенью, в Ноябрь месяце, один из выбранных правителей, поп Андрей Коза, возбудил против себя неудовольствие и бежал к владыке в Новгород, а зимою, 22 Января, владыка Новгородский Иона уже приехал в Псков. Посадники, духовенство и народ встретили владыку у старого Вознесения, обыкновенным порядком, со крестами. Прожив неделю, владыка соборовал у св. Троицы, причем торжественно читали синодник, пели благоверным князьям, лежащим в дому св. Троицы, вечную память, а всем православным христианам великие много лет, а злых предали проклятию. Исправивши это все по порядку, владыка пригласил к себе на Пустынский двор (где обыкновенно останавливались Новгородские владыки, приезжая во Псков) посадников и всех священников, начал расспрашивать о составленной духовенством уставной грамоте, и говорил: «кто осмелился ее составить и утвердить неспросясь меня, я сам хочу здесь судить и разбирать все духовныя дела, а вы выньте ту грамоту и раздерите». На это требование владыки духовенство, посадники и вече отвечали ему: «мы, господине, сделали это неотступая от миродокончальной грамоты, на которой крест целовали; а сам ты ведаешь, что тебе здесь не само много быти, а того дела тебе вскоре нельзя управить, занеже при сем последнем времени о церквах Божиих смущенно сильно в церковных вещах и священниках, немощно нам тебе всего и сказать, тии сами ведают, тако творяще все безстужство; ино о том та грамота от всего священства из Номоканона выписана и в ларь положена по вашему же слову, как еси сам, господине, преже сего был в дому св. Троицы, и прежние твоя братья, а велите и благословляете всех пяти соборов с своим наместником, а с нашим Псковитяном, всякия священническия вещи по Номоканону правити». На таковой ответ владыка смиренно и кротко сказал: «мне об этом должно доложить митрополиту Московскому и всея Руси Филиппу, и я вас уведомлю о том, как он повелит управить это; ибо я и сам, сынове, от вас слышу, что это дело великое и христианству очень развратно, а церквам Божиим мятежно, а иноверные радуются, видя христиан живущих в такой слабости, и укоряют наше небрежение». Покончивши таким образом переговоры о новой уставной грамоте, владыка благословил всех Псковичей, собрал со священников свой подъезд, и 5 Февраля оставил Псков, и его с почетом проводили до рубежа. Но тем дело не кончилось. Осенью следующего года, по челобитью владыки Новгородского, приезжал во Псков с великокняжеским послом и посол от митрополита. Посол этот, передал всему Пскову благословение от митрополита, подал вечу митрополичью грамоту, в которой написано так: «чтобы есте тое управление, сынове, священническое, как священники, так и весь Псков, положили на своего богомольца архиепископа, занеже тое дело изкони передано святителю управляти». За тем, присланный вместе с посольством, владычен человек Автомон, от имени архиепископа Новгородского, сказал: «вас все священство и весь Псков, своих сыновей, благословляю; и коли тыя святительская вещи положите на мне, то и сами увидите, какову о том наипаче вашей крепости духовную крепость о всяком церковном управлении и о священниках поддержу». Посол великого князя от его имени также подал совет не противиться требованию митрополита и владыки Новгородского. Псковское вече и духовенство, не решаясь противоречить великому Князю и митрополиту, положили передать все церковное управление владыке Новгородскому Ионе, на основании правил Номоканона, но еще два месяца не вынимали уставной грамоты из ларя; наконец 5 Января вынули означенную грамоту и подрали, а 7 Января отправили к владыке Новгородскому посольство просить его распоряжений о церковных делах. Так кончилось придуманное Псковским духовенством и утвержденное вечем новое церковное устройство, имевшее силу действующего закона только один год и дна месяца с половиной, как прямо сказано о церковной уставной грамоте в летописи: «А лежала в лари тая грамота положена год да полтретья месяца».

С передачею управления Псковскою церковью владыке Новгородскому на прежних недостаточных основаниях, по-прежнему начались беспорядки и неудовольствия; по-прежнему духовенство вступило в зависимость к светскому обществу и вечу, а на владычне управление на первом году стали роптать. Летописец говорит: «Тояже зимы (1470 г.) владыка Иона прислал во Псков приказание, чтобы вдовые священники и диаконы ехали к нему в Новгород на управление, и начал у них мзду имать, у кого по рублю, у кого по полтора рубли, и всем без исключения начал давать благословение и новые грамоты за печатьми ради тоя мзды, а не по св. отец и святых Апостол правилам, как обещал Пскову». Очевидно, обвинения летописца в настоящем распоряжении владыки Новгородского едва ли были правильны; ибо в деле о вдовых священниках архиепископ Иона своими распоряжениями только уничтожил своевольное и незаконное распоряжение Псковского веча, в 1468 году вмешавшегося в святительской суд и отлучившего вдовых священников от службы самовольно, не снесясь с владыкою. Владыка здесь только отступил от порядка, узаконенного мирным договором 1347 года, по которому Псковских священников не дозволялось вызывать для суда в Новгород. Это неправильное обвинение прямо свидетельствует, что во Пскове неприязненно смотрели на управление владыки Новгородского Псковскою церковью, и что Псковичи, видимо уступивши настояниям великого князя и митрополита, продолжали свое прежнее самоуправство относительно церковных дел, и не думали искать управы у владыки Новгородского, а напротив смотрели на владыку как на собирателя известных пошлин и мздоимного притеснителя духовенства. И действительно беспорядки и соблазн в Псковской церкви, по уничтожении уставной грамоты 1469 года, год от года увеличивались и подчас достигали крайних пределов безобразия, свидетельствующих о том, как низко пало Псковское духовенство. Вот два случая, резко характеризующие это плачевное время, записанные в летописях. В 1470 году сгорела церковь на Уситве, принадлежащая собору св. Троицы, на другой год вздумали построить вместо одной сгоревшей две церкви – одну на старом месте, а другую на новом, против первой. Но строители на новом месте подкупом подняли чернь и толпою явились на вече, и по их требованию посадники послали с веча приставов остановить постройку церкви на старом месте. И в это же время игумен одного монастыря тоже поднял чернь, с толпою пришел на вече и говорил: «вам нет в том никакого греха, ежели вы отнимите у святой Троицы ту землю и воду (где была старая церковь) и отдадите мне в монастырь, я это принимаю на себя». И посадники вместе с вечем, не разбирая дела, приняли сторону дерзкого игумена, отняли означенную землю у церкви св. Троицы и передали в монастырь. А другой случай еще безобразнее: в 1495 году вече положило собрать полк в помощь Московскому государю против Немцев; и определило, чтобы с десяти сох снаряжали по одному конному человеку, не исключая священников и диаконов. Священники и диаконы этому воспротивились и явились на вече отстаивать свои права; завязался горячий спор, в котором, после многих ругательств над всем духовенством, вече определило высечь кнутом двух Рождественских священников Ивана и Андрея, и несчастные, уже раздетые, в одних сорочках стояли перед народным собранием, и только кстати отысканное одно правило Номоканона, по которому запрещалось собирать военных людей с церковной земли, спасло от кнута спины означенных священников.

Таким образом Псков, в продолжение всей своей исторической жизни до самого присоединения к Москве, постоянно тяготившийся зависимостью своей церкви от владыки Новгородского, не мог освободить ее от этой зависимости; и церковь Псковская постоянно оставалась только известною частью церкви Новгородской, но такою частью, которая имела свой, ей только свойственный характер, которым она резко отличалась как от Новгородской церкви, так и от других церквей Русской земли. Новгородский владыка, с которым Псковская церковь против воли была связана, с первых годов XIV столетия, уже постоянно считался для неё чуждым, по крайней мере во мнении Псковского общества. В своей церковной иерархии Псковская церковь считала только игуменов, священноиноков, священников, диаконов и причетников, других церковных чинов она не знала; в ней даже не было архимандритов. Стараясь, сколько возможно, менее иметь отношений к владыке Новгородскому, церковь Псковская непосредственно управлялась своими выборными поповскими старостами, протопопами, или соборскими старостами; а находясь в большей зависимости от светского общества и веча, она должна была допустить к ближайшему участию в своих делах и церковных старост из мирских людей, выборных от местного общества. В Псковской земле не только при церквах приходских и соборах, но и при монастырях всегда было по двое выборных старост от местного общества, которые, как представители своих избирателей-прихожан, имели огромное влияние на церковные дела, управляли церковными имениями и даже распоряжались священнослужителями, могли удалять их и приискивать новых по своему усмотрению. Псковская церковь особенно отличалась от других Русских церквей тем, что носила характер демократический, и находилась в большой зависимости от мирского общества; другою отличительною чертою Псковской церкви было то, что не только монастыри и соборы, но и все приходские церкви без исключения имели за собою значительные по Псковским размерам вотчины, как прямо об этом писал даже в XVII веке митрополит Маркелл: «здесь во Пскове все церкви вотчинныя, и по древнему обыкновению церквами владеют и теми вотчинами корыстуются мужики» (т.е. мирские люди).

Церкви во Пскове разделялись на городская и сельские, и последние постоянно находились в подчинении у первых и управлялись городскими поповскими старостами. Отпадение сельских церквей от городских последовало уже во время Московского владычества, как прямо говорит летопись под 1544 годом: «отклонишася от городских попов, от всех семи соборов сельские попы и пригородские; а владыка Феодосий благословил старосту им, дал Ивана попа Георгиевскаго с болота». Вовремя же самостоятельности Пскова все церкви городские, и пригородские и сельские, составляли одно целое, и до 1357 года причислялись все к Троицкому собору, а потом, в продолжение времени, были распределены во время независимости Пскова на шесть соборов; по соборам были расписаны не только приходская церкви, но и монастыри; так что в этом отношении монастыри не отличались от приходских церквей и состояли все в ведение того же выборного начальства, как и сии последние, т.е. у поповских соборских старост, в которые избирались как игумены, так и белые священники, например в летописи поде 1466 годом сказано: «Псковичи поставили церковь Св. Варлаама по совету всех пяти соборов священноиноков, священников и диаконов». Здесь за уряд причислены к пяти соборам священноиноки и священники. Монастыри во Пскове также имели свои приходы и состояли в такой же зависимости от веча и под управлением приходских старост, как и другие приходские церкви.

Духовенство во Пскове не составляло отдельного сословия; в церковную службу там обыкновенно поступали, как и во все другие службы, по выбору из всех сословий; а дети священнослужителей, ежели не поступали в церковную службу, то уже не считались в числе духовных, а причислялись или к тому сословию, к которому относились по избранным ими занятиям, или считались в том сословии, из которого вышли их отцы. Так ежели который священник был выбран к церковной службе из бояр, то его дети, не поступившие на церковную службу, причислялись к боярам. А по сему духовенство, как чисто выборный класс служилых людей, во Пскове пользовалось всеми правами полноправных граждан, наравне с мирскими людьми, и участвовало на вече, и за то несло все общественные повинности и тягости наравне с мирянами: так, например, в 1517 году, при постройке стены на Кром, священники по раскладке возили каменья, а Псковичи песок. Вообще положение духовенства во Пскове далеко не походило на положение духовенства в других краях Руси. О Псковском духовенстве можно сказать что оно, в сравнении с духовенством в других краях Руси, по своему положению в обществе ближе подходило к мирским людям, или, иначе сказать, служба духовенства была церковная, а общественное положение и жизнь чисто мирские, нисколько не напоминающие духовенства в Новгороде, или в другом каком крае Руси.

Псков, как колония, как пригород великого Новгорода, первоначально управлялся так же, как и все Новгородские пригороды, т.е. Новгородским вечем и собственным своим домашним вечем, которое вполне было подчинено Новгородскому вечу и беспрекословно исполняло все его решения, как сказано в летописи: «на чем старине сдумают, на том и пригороды станут». При таковой зависимости Псковского веча от Новгородского, естественно правительство во Пскове, т.е. все выборные власти, особенно важнейшие, обыкновенно присылались из Новгорода, или Новгородским вечем назначались из Псковичей по выбору местного веча. Равным образом смена главных в городе властей принадлежала Новгороду: так, например, в 1132 году Новгородцы дали посадничество во Пскове Мирославу Гюрятиничу, а в 1134 году перевели его посадником в Новгород. Или в 1136 Новгородцы и Псковичи, собранные на Новгородском вече, общим приговором решили изгнать князя Всеволода Мстиславича и пригласить Святослава Ольговича; а в следующем году, по согласию с одною Новгородскою партией, Псковичи пригласили Всеволода к себе и решились драться из-за него с Новгородцами; и когда он в скорости умер во Пскове, то объявили своим князем его брата Святополка, а в 1138 году смирились с Новгородцами и их князя Ростислава Юрьевича признали и своим князем. Впрочем, таковой порядок не был постоянным. Псковичи то принимали начальников, присланных Новгородским вечем, то не принимали, а выбирали своих; то признавали своим князем Новгородского князя, то принимали особенного князя, присланного Новгородом, то сами приглашали к себе князя со стороны. Вообще порядок управления Псковом первоначально зависел от того в каком отношении Псков находился к Новгороду, или иначе сказать, – господствующая ли партия Новгородская действовала во Пскове, или партия потерпевшая поражение в Новгороде. В первом случае Псков совершенно подчинялся Новгородским распоряжениям, а в последнем он вступал в борьбу с Новгородскими порядками и выказывал некоторую самостоятельность в своем внутреннем управлении так что почти до XIV столетия продолжалась какая-то неопределенность в устройстве Псковского управления. Но по мере того как Псков усиливался и приобретал более независимости и самостоятельности, в нем вырабатывался свой своеобразный строй правительства, с виду очень сходный с Новгородским, но в сущности далеко не походящий на него. По этому своеобразному строю правительство Псковское составляли четыре вида властей: 1-й верховная власть веча, представляющая собою волю самого Пскова: 2-й власть выборная, – это власть посадников и других начальников из Псковичей же, назначаемых вечем: 3-й власть приглашенная или принятая со стороны, собственно власть князя; и наконец 4-я власть, насильно навязанная, чужая, каковою, как мы уже видели, была власть владыки Новгородского, от которой власти Псков, во все время своей самостоятельности, старался отделаться, но не успел в этом.

Власть веча, как выражение воли целого народа, во Пскове, точно так же, как и в Новгороде, была властью верховною и непрерывною, и прекратилась только с падением самостоятельности Пскова при великом князе Московском Василии Ивановиче. Эта власть вынесла и отразила на себе все судьбы Пскова, так что история Псковского веча есть уже в главных чертах история самого Пскова. Первоначально Псков был незначительным пригородом Новгорода, крайним западным постом Новгородской колонизации в пределах чуждых племен, – Чуди, Наровы и Летголы, вполне зависевшим от Новгорода, который сбывал туда свою неугомонную вольницу и распоряжался ею для своих целей, собственно для защиты западной границы своих владений и для поддержки колонизации в этом краю. Во все это время и Псковское вече было покорным слугою Новгородского веча; Псковским вечем тогда руководили бояре и воеводы, приходившее из Новгорода. Потом, когда Псков несколько усилился и из военного поста сделался значительною колонией, обзавелся торговлею, стал иметь влияние на соседних иноплеменников, до некоторой степени подчинил их себе и начал посылать к ним своих даньщиков, хотя еще и не разрывал своих связей с Новгородом и признавал себя Новгородским пригородом; тогда и Псковское вече получило больше самостоятельности и независимости, и подчас начало выказывать сопротивление распоряжениям Новгородского веча, впрочем, все еще под руководством Новгородских бояр, по каким-либо обстоятельствам удалявшихся во Псков. В это-то время Псковское вече начало, хотя еще не постоянно, принимать или приглашать во Псков особых князей мимо Новгорода. Далее, когда Псков, не разрывая еще своей родственной связи с Новгородом, настолько усилился и разбогател, что уже сам построил несколько пригородов, вполне ему подчиненных, и не только в большей части случаев не стал нуждаться в пособии Новгородцев, но уже нередко расходился в своих местных интересах с Новгородскими интересами; тогда и Псковское вече приобрело большую самостоятельность, и ежели иногда еще признавало решения Новгородского веча, то в таком только случае, когда сии решения были согласны с его собственными видами. Оно уже больше не подчинялось руководству Новгородских бояр, а напротив того, и может быть именно вследствие того, что в предшествовавшее время слишком сильно высказалось влияние сих бояр, сложилось в чисто демократическом духе, и смотрело как на Новгородских бояр, еще иногда приходивших во Псков, так и на своих, только как на слуг народной воли. Наконец, с половины XIV столетия, когда самостоятельность и независимость Пскова была признана самим Новгородом по мирному докончанию 1347 года; тогда и Псковское вече приобрело вполне самостоятельную верховную власть, уже независящую ни от какой другой власти ни во внутреннем управлении, ни в сношениях с соседними владетелями. Впрочем, эта неограниченная власть веча во Пскове была непродолжительна. Псков, окруженный со всех сторон сильными соседями, волей-неволей должен был избрать себе покровителя, на которого в случае нужды мог бы опираться; и таковым покровителем в конце XIV столетия явился князь Московский, от которого Псков начал получать себе князей, а с тем вместе, разумеется, и Псковское вече до некоторой степени подчинилось Московскому влиянию. Влияние это до половины XV века было едва заметно и нисколько не стесняло самостоятельности Псковского веча. Самостоятельность Пскова во все это время была нужна для Московских князей по их отношениям к Новгороду и Литве, а потому они не только не стесняли власти Псковского веча, а напротив старались поддерживать ее. Но во второй половине XV века обстоятельства сильно изменились не в пользу самостоятельности Пскова; а посему влияние Московского государя год от года стало сильнее тяготеть над Псковским вечем, и кончилось тем, что когда самостоятельность Пскова более уже не была нужна для Московского государя, то великий князь Василий Иванович в 1510 году объявил чрез своего дьяка, чтобы во Пскове вечу не быть и вечевой колокол снять. И 13 Января, по последнему определению, вечевой колокол сняли и отвезли в Снетогорский монастырь, откуда великокняжеский дьяк переправил его к великому князю, бывшем тогда в Новгороде.

Псковское вече, по началу своему одинаковое с вечем Новгородским, мало-помалу с течением времени, согласно с обстоятельствами, в которых находился Псков, выработалось своеобразно и далеко оставило за собою Новгородское вече относительно развития своей власти, которую оно постоянно ревниво старалось охранять, как выражение воли целого народа, и строго держало в полном подчинении все другие власти.

1-е. По составу своему Псковское вече, по-видимому, совершенно было одинаково с Новгородским вечем: оно состояло из больших и меньших людей, или из бояр и людинов; но в сущности на Псковском вече не было ни больших, ни меньших, а все были равны, все были только мужи Псковичи, господин Псков нераздельный, и вечевые грамоты писались не от больших и меньших, а от всего Пскова. Конечно, под мужами Псковичами разумелись только полноправные граждане, действительные члены Псковских общин, домохозяева, а не бездомный сброд. Псковское вече тем преимущественно по своему составу и отличалось от Новгородского, что ни в каком случае не допускало к себе бездомной вольницы, или насильственного незаконного веча, согнанного какою-либо партией бояр, что иногда еще бывало в Новгороде. В летописях и других памятниках нет и помину о шумных незаконных вечах во Пскове; там вече всегда отличалось согласием и недопущением господства партий. Еще отличительною чертой в составе Псковского веча было то, что на этом вече непременно участвовало и духовенство, так что вечевые грамоты писались не иначе, как по благословению отцов своих попов всех соборов и священноиноков и диаконов, и всего Божьего священства, всем Псковом.

2-е. Псковское вече судило и рядило всегда самостоятельно, независимо ни от каких властей, хотя власти и допускались к присутствию на вече, а иные даже были обязаны непременно присутствовать; но они могли делать только предложения вечу, решение же дел принадлежало самому вечу, как прямо сказано в судной Псковской грамоте: «а князю и посаднику на вече суда не судить».

3-е. В отношении к другим Псковским властям Псковское вече пользовалось таким высоким значением, что все власти находились в полной зависимости от веча, – их распоряжения не имели никакой силы, ежели вече находило их неугодными. Псковский князь, уже посаженный на княжьем столе, в храме св. Троицы, должен был идти на вече, и там давать присягу ко Пскову на суде и на пошлинных грамотах, и на всех старинах Псковских; а без этого он не допускался к исправлению своих обязанностей, и его власть считалась несуществующею, или незаконною и необязательною для Пскова. Другие выборные власти должны были также присягать на вече Пскову, что они будут верными его слугами. Только одна власть владыки не давала присяги на вече; но она за это всегда считалась чуждою властью, и находилась в постоянной борьбе со Псковом и была связана, что называется, по рукам и ногам, разными условиями и надзором от веча.

4-е. Все власти, за исключением власти владычней, избирались и назначались вечем; без выбора и утверждения веча никто не мог занять никакой общественной должности; князь избирался вечем; воеводы, судьи, сотские и все другие также избирались вечем; и власть их до тех пор только признавалась действительной и законной, пока они пользовались доверием веча. Вече, передавшее им определенные степени власти, имело право не только лишать их данной власти, но судить и наказывать, и тому или другому решению веча никто не смел противиться. Так, например, в 1484 году вече решило написать мертвую грамоту на бежавших в Москву посадников, и на таковое решение не было протеста в целом Пскове; грамота была написана и, как закон, выражающий волю целого народа, положена в ларь св. Троицы вместе с другими законами, и тем самым беглецы были приговорены к смерти, лишены покровительства законов, а имущество их опечатано в пользу общественной казны Пскова.

5-е. Верховная власть веча, в самом обширном смысле этого слова, распространялась на все Псковские владения, на все пригороды. Псковское вече держало пригороды в полном подчинении своим приговорам, и требовало, чтобы они во всех общественных делах обращались к нему за разрешением и не распоряжались своевольно, в противном случае налагало на своевольный пригород тяжелую пеню. Так под 1477 годом читаем в летописи: «Псков (Псковское вече) опалился и изпродал Опочан (разгневался и положил пеню на пригород Опочку), а взял сто рублей (пени) за то, что они повысили татя коневаго, а без Псковскаго (вкча) повеленья». Значит псковское вече точно также хозяйничало в пригородах, как и в самом Пскове, и строго смотрело за тем, чтобы везде в Псковской земле делалось не иначе, как по его повелениям.

6-е. Вече одно издавало законы для всей Псковской земли и утверждало их положением в ларь св. Троицы, и строго наказывало того, кто осмелился бы издать какой закон и положить в ларь св. Троицы не просясь веча, хотя бы издавший действовал по власти данной ему вечем. Так под 1484 годом в летописи сказано: «Вече из заповеди закликало посадников (лишило покровительства законов), что грамоту новую списали и в ларь вложили на сенях с князем Ярославом, а Псков того не ведает». Равным образом отмена законов принадлежала только вечу, как прямо говорит Псковская судная грамота: «А которой строке пошлинной грамоты (закона) нет; и посадником доложити господина Пскова на вече, да тоя грамота написать. А которая строка нелюба будет господину Пскову; ино та строка вольно выписать вон из грамот».

7-е. Никакое общественное дело не могло быть начато без разрешения веча; построение городских стен, постройка мостов, даже церквей, все делалось с разрешения веча и даже нередко под надзором назначенных вечем комиссаров. Так, например, в 1476 году вече разрешило слобожанам Кокшпнской волости поставить город у реки Лоди, и вслед за выдачею вечевой грамоты на постройку города, послало на место, где будут ставить город, двух посадников и бояр своих изо всех концов, которые должны были распоряжаться строением и донести вечу, когда город будет поставлен. От веча же зависели назначение мер, весов и ходячих денег. Так под 1409 годом читаем в летописи: «отложиша (все Псковичи, вече) во Пскове кунами торговати, и начата торговати пенязи». Или под 1424 годом: «начата Псковичи деньгами торговати, чистым серебром». Сами клейма на монетах показывали, что монеты чеканились не иначе как по повелению всего Пскова или, иначе сказать, веча, ибо надпись на клеймах состояла только в том, что деньга Псковская. Или относительно перемены торговых мер под 1458 годом сказано: «Того же лета прибавиша Псковичи зобницы (увеличили хлебную меру) и палицу привишили к зобеныо (к меренью хлеба привесили правило, палку, чтобы сравнивать зерна и вообще сыпучий товар с краями меры, или чтобы поколачивать меру, чтобы плотнее улеглось зерно) при посаднике степенном Алексее Васильевиче, а старых посадников, (которые своевольно уменьшили перед тем меру) избив на вече». Все распоряжения и правила относительно торговли также утверждались и издавались вечем или с его разрешения, а равным образом также и отменялись; например, под 1472 годом летопись говорит: «Посадник Псковский Афанасий Юрьевич, и бояре Псковские, и сотские и судьи льняную грамоту подраша, вынемте из ларя (конечно по приговору веча, как показывает продолжение рассказа), и бысть всем христианом радость велия, с осми бо год она была в лари (действующим законом по торговле льном) да много христианам истомы и убытков в тое время было». Назначение разных поборов, раскладка податей и повинностей, наряды на службу, пожалование земель, или каких-либо привилегий по всей Псковской земле единственно принадлежало только Псковскому вечу, а никакой другой власти.

8-е. Объявление войны от Пскова, заключение мира, снаряжение Псковских послов к соседним государям и прием чужих послов во Пскове, – все принадлежало вечу. Вече само непосредственно заведывало сношениями с соседними государствами; каждый Псковский посланник, возвращаясь домой по исполнение возложенного на него поручения, должен был явиться на вече и вечу представить подробный отчет о том, как он исполнил поручения; все наказы посланникам давало только само вече; все договорные грамоты писались не иначе как на вече и от имени веча или Пскова; чужестранные послы непременно представлялись вечу и вечу излагали требования своих правительств. Так в летописи под 1460 годом сказано: «И слышавше Псковичи великаго князя в Новгороде, и послаша послов своих в великий Новгород, Юрья посадника Тимофеевича, Максима Ларивоновича, и бояр изо всех концов, и даша Псковичи дарове князю великому 50 рублев, и повелеша им бити челом господину и государю великому князю Василью Васильевичу о жалованье и о печаловании своей отчины, мужей Пскович, добровольных людей, что есми приобижены от поганых Немец и водою, и землею, и головами, и церкви Божии пожжены от поганых на миру и на крестном целовании». Или в 1463 году послы магистрата Ливонского и Рижского архиепископа при заключении мира целовали крест, и печати свои к грамоте привесили пред воеводою великого князя и перед всем Псковом на вече. Или в 1464 году Московский посол Давид Бибиков правил посольство от великого князя и говорил на вече Пскову, что князь великий челобитье Псковское принял. Или в 1471 году Псковские послы, возвратившиеся с посольства к Литовскому великому князю, отдавали отчет о своем посольстве на вече перед Псковом.

9-е. Обычное узаконенное место сбора Псковского веча находилось при церкви св. Троицы, где на паперти, или, как говорили во Пскове, на сенях, этой церкви висел и вечевой колокол, известный по Псковским летописям под именем Корсунского вечника, и на площади у этой церкви были устроены особые места, для сиденья членам веча, называвшиеся степенями. Судя по нескольким известиям Псковской летописи, вече во Пскове созывалось звоном вечевого колокола. Так под 1518 годом летопись говорит: «тоя же весны прислал князь великий к живоначальной Троицы большой колокол, где вечевой был, а преже того за немного прислал меньшой колокол в Корсунскаго место, что на сенях в него звонили, как вечье было». Или под 1510 годом в той же летописи сказано: «свитающу дню недельному, позвониша вече, вшел Третьяк в вече, и посадники Псковские и Псковичи начаша ему говорити» Созывать вече во Пскове могли или имели право только одни степенные посадники, как выбранные самим вечем, постоянные земств представители веча, когда оно не в сборе. Обычным временем для сбора веча, кажется, было утро, после обеден. Чрезвычайные же веча допускались во всякое время дня и ночи: так под 1480 годом читаем в летописи: «и пригониша гонец нощию»: уже господа Псковичи Вышгород взяли Немцы, «и посадники Псковские вечь сзвонили нощию дважды, и поехаша посадники и мужи Псковичи той нощи, срубившися с четырех сох конь». Или о последнем вече 1510 сказано: «свитающу дни недельному, позвониша вече». Во Пскове, как и в Новгороде вече имело свою печать, которою утверждались все грамоты, издаваемые вечем; на печати этой изображался пард (леопард), бегущий вправо, а вокруг парда слова: «печать государства Псковскаго». На висячих же печатях Псковского веча, на одной стороне изображался пард, бегущий вправо, а на другой – «печать Псковская». Псковское вече имело своих дьяков, которые записывали определения веча, составляли вечевые грамоты и вообще вели письменные дела веча. Члены, по всему вероятию, садились на вече, уличане с своими уличанами, кончане с своими кончинами при своих старостах; открывали же вече посадники, к которым стекались все общественные дела.

10-е. Кроме общего веча целого города, вероятно были еще веча по концам и улицам, по призыву кончанских и уличанских старост и сотских; а также были веча по пригородам по призыву и под руководством пригородских посадников. Но чтобы были когда-нибудь во Пскове веча незаконные, составленные какой-либо партией, об этом нет и намеков в летописях и других памятниках. Псков, по своему чисто демократическому устройству, очевидно был свободен от появления таковых веч; во Пскове партии были так слабы, что ничего не значили пред голосом законного веча. Мало этого, вече во Пскове обыкновенно вело свои дела тихо и чинно; только уже пред конечным падением Псковского веча летопись начинает жаловаться на кричание на вечах, и выставляет это кричание одною из причин падения веча.

После веча следовали власти, избираемые самим вечем для постоянного ведения общественных дел, когда вече не было в сборе. Из выборных властей самая важная была власть посадника, в которой выражалась до некоторой степени власть самого веча, но которая состояла в полном подчинении вечу. Первоначально, когда Псков был в полной зависимости от Новгорода, Псковские посадники обыкновенно или по преимуществу назначались Новгородским вечем, и, следовательно, были представителями власти Новгородского, а не Псковского веча; они были собственно, как бы наместниками Новгородскими во Пскове, и потому не пользовались значением Псковских выборных властей; о них Псковские летописи даже не упоминают; и так продолжалось вплоть до XIV столетия. В первый раз Псковская летопись упоминает о Псковском посаднике Борис, вероятно выборном от Псковского веча, а не присланном из Новгорода. Летопись под 1308 годом о нем говорит: «Посадник Борис замыслил поместить торговище, и бысть всем людям добро»: а в следующем 1309 году тот же Борис посадник вместе с вечем заложил плитяную стену от церкви святых апостол Петра и Павла к реке Великой, и скончался в 1312 году. Преемником Бориса, по всему вероятию, был посадник Селило Олексинич, убитый Немцами под Псковом в 1327 году. За Селилой следовал посадник Селога или Солога, правивший посольство от Пскова к великому князю Московскому Ивану Даниловичу, стоявшему с войском у города Опочки. Этот же посадник, по определению веча, в 1330 году поставил новый город Изборск на Жеравей горе, и в 1337 году, по определению веча, поправлял укрепления Псковского детинца и в том же году скончался. Преемником его был посадник Илья Борисович, вероятно сын первого выборного Псковским вечем посадника Бориса. Он в 1341 году водил Псковичей против Немцев на реку Амовжу, и в том же году защищал против Немцев Изборск; а в 1348 году водил Псковичей к Орешку помогать Новгородцам против Шведов. При этом посаднике Псковское вече в 1341 году просило у Новгородцев помощи и наместника. Это известие прямо говорит, что посадник Илья был уже Псковским выборным посадником, а не присланным из Новгорода, иначе не было бы нужды просить еще у Новгородцев наместника. При этом посаднике летопись под 1343 годом упоминает об одновременном ему посаднике Володше, который вместе с князьями Иваном и Евстафием водил Псковичей и Изборян против Немцев к городу Медвежей голове; следовательно, в это уже время Псков одновременно имел двух посадников. А под 1348 годом упоминается еще третий современный Илье посадник Иван, по определению веча водивший Псковскую рать к Немецкому городку на Нарове. Не был ли он избран на место посадника Володши, о котором уже не упоминается после 1343 года. За тем в известиях о посадниках после 1348 года летописи представляют перерыв до 1375 года, в котором упоминается посадник Григорий Остафьевич, но этот двадцатисемилетний перерыв вовсе не означает, чтобы во все это время не было посадников во Пскове, ибо под 1368 годом есть следующее известие: «на борзе рать Немецкая прииде ко Пскову; и по грехам нашим тогда не бысть во граде ни князя Александра, ни посадников, но по селам в разъезде». Следовательно, во Пскове постоянно было по нескольку посадников; перерыв же, замечаемый в летописях, произошел по недостатку известий, дошедших до летописцев.

Во Пскове, так же, как и в Новгороде, в посадники избирались исключительно из боярских фамилий, и даже заметно нередко из одних и тех же фамилий; так мы уже видели, что первого выборного посадника Бориса сын Илья также был посадником. Или под 1404 годом упоминается о посаднике Леонтие, а под 1426 годом уже встречается в числе посадников сын его Сильверст Леонтьевич. Или в 1406 году упоминается посадник Ларион Дойникович, а в 1456 году был посадником сын его Максим Ларионович, бывший в 1444 году воеводою на Нарове с титулом сына посаднича. Но очевидно демократический Псков не строго держался правила выбирать посадников из одних и тех же боярских фамилий: там не было таких сильных боярских домов, как в Новгороде, а по сему вече было совершенно свободно в своем выборе и не справлялось с родословными книгами Псковских бояр, а придерживалось одного правила, чтобы выбирать людей надежных заручивших себя перед Псковом своими способностями и преданностью господину Пскову. Так, например, в 1341 году Володша Строилович сделался заметным своею храбростью и распорядительностью при защите Изборска, и вече на другой год избрало его в посадники. Посадники во Пскове, также, как и в Новгороде, избирались не на срок, по крайней мере в памятниках нет и намеков на сроки. Избранье обыкновенно производилось, чтобы избранному оставаться до тех пор в должности, пока будет угоден вечу, или сколько послужит; но очевидно во Пскове посадники долго не засиживались на своей должности, ибо по летописям мы то и дело встречаем новых посадников. Раз выбранный в посадники, хотя бы и был смещен со степени, навсегда удерживал звание старого посадника, и его дети назывались посадничьими детьми. Посадник, смещенный со степени, чрез несколько времени опять мог быть выбран в степенные посадники. Например, посадник Юрий Тимофеевич в 1431 году был степенным посадником вместе с Якимом Павловичем, а в 1432 году они оба, уже в звании старых посадников, были отправлены посланниками в Новгород, а в 1453 году Юрий Тимофеевич опять был степенным посадником. По частой смене посадников со степени во Пскове всегда было много старых посадников; так, например, в 1471 году на помощь Московскому князю против Новгорода было послано Псковичами тринадцать Псковских посадников с Псковскою силою.

Обязанности и права степенного посадника были следующие: 1-е. Степенный посадник во Пскове, как представитель веча, так же, как и в Новгороде, был необходимым посредником между князем и народом; так что князь без посадника не имел права ни судить, ни управлять ни во Пскове, ни в Псковских пригородах; на суде князь и посадник делились пошлинами пополам; в судной Псковской грамоте сказано: «а княжа продажа 19 денег; да четыре деньги князю и посаднику». Или под 1453 годом летопись говорит: «попы невкупнии биша челом князю Псковскому Василью Васильевичу и посаднику степенному Георгию Тимофеевичу и всем посадникам Псковским, чтобы дозволили устроить четвертый собор». 2-е. Степенный посадник, по определению веча, предводительствовал Псковскими войсками и при князе, и без князя; так под 1463 годом летопись говорит: «посадник степенный Феодор Никифорович и посадник Тимофей со Псковичами ходили к Городку на Немцев, о чем услышавши Немцы бежали от Городка». Или под 1466 годом в летописи сказано: «князь Псковский Данило Александрович и Ларион посадник и весь Псков поднемше всю волость идоша воевать к Полотску». 3-е. Степенный посадник вместе с князем и без князя вел переговоры с соседними владельцами, и целовал крест при заключении договоров. Так в 1464 году, при заключении мира с Немцами степенные Псковские посадники Максим Ларионович и Игнатий Логиновнч и сотские целовали крест на вече пред Немецкими послами. Или при заключении мира с Немцами в 1473 году посадник степенный Зиновий Сидорович целовал крест на вече за весь Псков. Или в 1397 году князь Григорий и посадники Сысой и Роман договаривались от всего Пскова с Новгородцами о мире. 4-е. Степенный посадник заботился об укреплениях как самого Пскова, так и пригородов: например, в 1309 году посадник Борис вместе с вечем заложил плитяную стену во Пскове. Или в 1431 году посадник Юрьи Тимофеевич и все псковские посадники заложили город Выбор, а другой степенный посадник Яким, вместе с князем Дмитрием Александровичем и прочими посадниками, заложили город Гдов. Или в 1465 году князь Псковский Иван Александрович и степенные посадники Леонтий Макарьевич и Тимофей Васильевич и Псковичи заложили деревянную стену от реки Великой до Псковы. 5-е. Грамоты во Псков от соседних государей писались на имя Псковского князя, степенного посадника, старых посадников и всего Пскова, и Псковские грамоты также писались от князя, степенных посадников н старых посадников, и от всего Пскова. Так в 1464 году посол Московский говорил на вече именем великого князя: «князь великий Иван Васильевич всея Руси тобе своему наместнику Псковскому князю Ивану Александровичу, посаднику степенному Юрию Тимофеевичу и старым посадникам и всему Пскову своей отчине повествует». Или в 1480 году Казимир Польский начинает свою грамоту во Псков: «посаднику степенному и старым посадникам и всему Пскову Казимир король Польский и великий князь Литовский всказал». Или в Казимировой же ответной грамоте того же года: «што есте говорили нам от посадников степенных и от старых посадников, и от всего Пскова, тоже вразумели». 6-е. Степенный посадник созывал вече и руководил, докладывал поступившие к нему дела, подлежавшие решению веча. Так в 1480 году, когда пришла во Псков весть, что Немцы взяли городок, то посадники ночью же, как получили весть, дважды сзвонили вече и поехали с Псковичами на Немцев. Или в 1495 году, когда на вече произошел спор – зачислять ли в раскладку для сбора на войну священников, то в летописи сказано: «что бывшие тогда степенные посадники Яков Афанасьевич Брюхатый и Василий Опимахович учали сильно деяти над священники, и лазили многажды на сени (т.е. справляться в ларе, где хранились законы) и в вечье». Степенный же посадник с старыми посадниками сажал вновь избранного князя на княжение; так под 1496 годом читаем в летописи: «прибыл князь Александр Володимирович Ростовский на княжение во Псков: и священноиноки и священники, и посадники Псковские и Псковичи выидоша противу ему со кресты к старому Вознесенью и посадиша его на княжение». 7-е. Посадник предлагал вечу новые законы на утверждение, или говорил о необходимости отменить устаревшие законы, тягостные для общества, как прямо об этом сказано в судной Псковской грамоте. «А которой строке пошлинной грамоты нет, в посадникам доложити господина Пскова, да тая строка написать. А которая строка в сей грамоте нелюба будет господину Пскову, ино та строка вольно выписать вон из грамоты». 8-е. Посадники вместе с другими выборными властями и даже одни посадники имели право издавать или отменять законы, даже не созывая для сего веча; но ежели изданные ими законы оказывались неугодными Пскову, то за это они отвечали перед вечем; так в 1458 году были побиты на вече старые посадники в предшествовавшие годы, убавившие хлебную торговую меру. Напротив того, когда в 1479 году степенный посадник Афанасий Юрьевич, по совету с боярами, судьями и сотскими, вынул из ларя св. Троицы и изодрал грамоту, 8 лет стеснявшую торговлю льном; то вече оказалось довольным таковым распоряжением. Точно также в 1463 году вече не сделало никакого замечания степенному посаднику Феодору Никифоровичу, когда он отнял палицу у хлебной меры, повешенную вечем в 1458 году; следовательно, признавало за ним право так распорядиться.

Но несмотря на такие обширные, по-видимому, права, посадник во Пскове имел меньшее значение чем в Новгороде; он был собственно поверенным Псковского веча, правда с большими полномочиями, но и под строгим надзором общества с демократическим направлением, которое на вече никогда не лишало себя права сводить со степени посадника, как скоро он окажется неугодным, и должно сказать пользовалось этим правом гораздо чаще, чем Новгородское общество. Во Псков не заметно, чтобы какой-либо посадник сидел на степени десять лет (впрочем, и во Пскове бывали, хотя очень немногие посадники, заживавшиеся на степени года по четыре и лет по пяти). Псков, как чисто демократическая республика, всегда зорко и строго смотрел вообще за всеми властями, утвержденными вечем, а посадников, как власть представляющую отсутствующее или несобранное вече, имел под особенным надзором, и разными средствами старался ее ограничить.

Первое средство к ограничению и стеснению власти посадника, как свидетельствуют дошедшие до нас памятники, состояло в том, что вече окружало степенного посадника старыми посадниками, число которых год от года увеличивалось, по мере смещения степенных посадников со степени. Старые посадники, все до одного, какие были на лицо, составляли как бы необходимый совет при степенном посаднике, так что сей последний один почти не мог распоряжаться; они непрерывно присутствовали и на вече и участвовали в других общественных делах, так что рядом с степенным посадником почти всегда встречаем в памятниках и старых посадников, и даже нередко их нельзя отличить друг от друга. Например, под 1453 годом читаем в летописи: «попы невкупнии били челом Князю Василью Васильевичу и посаднику степенному Георгию Тимофеевичу, и всем посадникам Псковским, чтобы быть четвертому собору». Или под 1431 годом сказано: «Юрьи посадник Тимофеевич, и вси Псковские посадники заложили город Выбор. А князь Дмитрий Александрович, Яким посадник и вси посадники заложили город на реке Гдове». В последнем известии посадники Юрий и Яким, очевидно степенные посадники, отличались от старых хотя одними именами; в следующем же известии, относящемся к 1416 году, степенные посадники от старых даже не отличены именами; в известии семь сказано: «построиша церковь св. Софии при старостех св. Троицы Андреи Тимошкиничи и Ионе, при попе Иоанне Хахилеве и при посадниках Псковских Ларивоне Дойниковиче, и Романе, и Иоанне, и Федосеи, и Микуле». Или тоже под 1441 годом: «Князь Александр и вси посадники послали посадника Тимофея ставить город Опочку». Высокое значение и деятельное участие старых посадников в правлении общественными делами было известно и за пределами Псковской земли; так 1464 г. посол Московского Князя, обращаясь к Псковскому вечу, именем своего Государя говорит: «Князь великий Иван Васильевич всея Русии тебе своему Наместнику Князю Псковскому Ивану Александровичу, посаднику степенному старому Юрью Тимофеевичу и старым посадником и всему Пскову повествуеть». Точно такое же обращение к степенному посаднику и к старым посадникам и всему Пскову делает Казимир Король Польский в своей грамоте 1480 года.

Все сии и многие другие таковые же свидетельства ясно показывают, что во Пскове старые посадники были поставлены очень высоко; что степенный посадник, что называется, был связан ими по рукам и ногам. А старые посадники были в полной зависимости от веча, по самому своему положению; ибо, с одной стороны, действуя в пользу степенного посадника и против веча, они тем самым теряли расположение народа и лишались надежды вторично быть избранными в степенные посадники. А с другой стороны вече часто давало весьма важные поручения старым посадникам с властью совершенно равною власти степенного посадника, так что в данном поручении старый посадник являлся в значении степенного посадника, с тою только разницей, что он таковым являлся по непосредственному поручению веча, а не по должности, следовательно, находился в совершенной зависимости от веча, как его наказный сановник. Поручения, даваемые вечем старым посадникам, были разнообразны, но все имели такое высокое значение, что по Псковским порядкам могли исполняться только посадником, или иначе сказать составляли функцию или прерогативу степенного посадника; а поэтому они всегда были лестны для старых посадников, и тем самым тянули их к стороне веча, а не степенного посадника, и таким образом не давали развиваться власти сего последнего. К таковым важным поручениям принадлежали: первенство или главный голос в посольствах при переговорах с иностранными владетелями; так, например, в 1397 году, «для заключения мира с Новгородом, Псков послал Князя Григория Евстафьевича и старых посадников, Сысоя и Романа, которые и целовали крест к Новгороду за Псков и все пригороды». Или старым посадникам вече поручало командование над войском во время военных походов; так что нередко одна Псковская рать отправлялась в поход под начальством степенного посадника, а другая под командой старого посадника, который действовал самостоятельно и отдавал отчет не степенному посаднику, а вечу. Так в 1463 году, когда степенный посадник Федор Никифорович и посадник Тимофей, бывшие под Городком против Немцев, прислали гонца, что Немцы воюют исады на Нарове, то посадник Зиновий и Псковичи поставили вече и дали воеводство посаднику Максиму Ларионовичу, Алексею Васильевичу и Игнатию Логиновичу, и совокупившеся Псковичи с пригорожены и поидоша на Немцев.

Но несмотря на таковое стеснение власти степенного посадника, Псковскому вечу эта власть, находящаяся в одних руках, все еще казалась опасною, и вече еще с половины XIV столетия придумало новое ограничение: оно стало одновременно выбирать по два степенных посадника, так чтобы эта громадная власть делилась между двумя равными лицами. Так еще в 1343 году по летописям мы уже встречаем двух одновременных посадников в степени: Илью Борисовича и Володшу Строиловича. Или в 1397 году встречаем двух степенных посадников Ефрема Картача и Захарья Костроминича. Впрочем, Псковичи не постоянно держались этого правила, иногда назначали двух степенных посадников, иногда одного; так по крайней мере можно заключать по дошедшим до нас летописным известиям. Так в 1402 году, по смерти Захарьи Костроминича, степенным посадником оставался один Ефрем Картач; а в 1406 году опять два степенных посадника, – Юрий Филиппов, сын Казакович и Ларион Дойникович, при которых Ефрем Картач был уже старым посадником и в 1407 году убит в бою с Немцами на Лозоговицком поле, где убиты и еще два старых посадника Леонтий и Панкрат; или в 1418 году являются два новых степенных посадника Федос Феофилович и Микула Павлович, вероятно избранный во второй раз, ибо он уже упоминается старым посадником в 1410 году, а в 1426 году опять упоминается, в числе старых посадников, равным образом как и посадник Федос Феофилович. В 1431 году степенными посадниками были уже Юрий Тимофеевич и Аким Павлович. В 1441 году встречается один степенный посадник Иван Сидорович; или в 1450 году опять один степенный посадник Федор Патрикеевич, и в 1453 году опять один степенный посадник Георгий Тимофеевич, вероятно выбранный во второй раз, ибо он был уже степенным посадником в 1442 году. Напротив того, в 1462 в 1463 и 1464 годах встречаем по два степенных посадника: в первом году Максима Ларионовича и Зиновия Михайловича, во втором Федора Никифоровича и Зиновия Михайловича, и в третьем Юрия Тимофеевича и Алексея Васильевича. В 1465 году опять два степенных посадника Леонтий Макарьевич и Тимофей Васильевич; а в 1466 году один степенный посадник Тимофей Власьевич; в 1468 году два степенных посадника Тимофей Власьевич и Стефан Гахонович, они же были и в 1469 году.

С половины XV столетия Псковское вече придумало новую меру стеснения посадничьей власти; оно стадо выбирать степенных посадников чуть не каждый год, как это уже заметно в представленном выше перечислении степенных посадников по летописным известиям. И судя по известию 1462, кажется, можно положить, что в это время был введен такой порядок, чтобы из двух степенных посадников одного смещать со степени и на его место выбирать нового, а одного оставлять в степени еще на год. Оставленный таким образом в степени на другой год назывался старым степенным посадником и считался главным представителем веча; так Московский посол в этом году говорит от имени своего государя посаднику степенному старому Юрию Тимофеевичу и старым посадникам, и всему Пскову; тогда как в том же году был еще степенным посадником во Пскове Алексей Васильевич. Впрочем, Псковичи и этого нового правила держались не строго; все зависело от воли веча. Так в 1468 и 1469 годах были одни и те же степенные посадники Тимофей Власьевич и Стефан Гахонович. Но как бы то ни было, эта последняя мера решительно изменила характер Псковских посадников и низвела их окончательно на степень чиновных слуг веча, которые оставались только для того, чтобы докладывать вечу, исполнять его поручения и приводить в исполнение его приговоры. А посему не удивительно, что дьяк великого князя Василия Ивановича Третьяк Далматов в 1510 году потребовал его именем только того, чтобы Псковичи отказались от веча и сняли вечевой колокол, о посадниках же не упомянул ни словом; тогда как в 1478 году великий князь Иван Васильевич требовал от Новгородцев, чтобы не было ни посадников, ни веча. Посадники при падении Новгорода значили еще многое, – они составляли важную земскую власть; во Пскове же, при его падении, вся власть заключалась в вече, и посадники ничего не значили; потому великий князь Василий Иванович и не удостоил упомянуть об них в своем последнем требовании у вольного Пскова.

Подобно Пскову имели посадников и Псковские пригороды; так, например, под 1341 годом летопись упоминает о посаднике Островском Василии Онисимовиче, о котором сказано: «тогда ему опять дали посадничество во Острове». Или под 1426 годом упоминаются Воронические посадники, в летописи сказано: «Вороночане и посадники их Тимофей и Ермола начаша вести слати ко Пскову: Господа Псковичи! помогайте и гадайте о нас; нам ныне притужно вельми». Посадники в пригородах имели то же положение, как и во Пскове. В пригородах сперва было по одному посаднику; а когда Псков стал выбирать себе по два посадника, тогда и пригороды также стали выбирать себе по два посадника, как свидетельствует приведенное выше известие летописи под 1426 годом. Посадники в пригородах избирались местным вечем, как и во Пскове. Но так как пригороды вполне зависели от Псковского веча, то и тамошнее посадники были не более как слугами Псковского веча, и вероятно иногда присылались из Пскова по назначению тамошнего веча.

За посадниками в Псков по значению своему следовали сотские; они у Псковичей именно заменяли тысяцкого первоначально, потому что Псков, как пригород, тогда был только отдельною частью Новгорода, следовательно, не имел права держать тысяцкого. В последствии же, когда Псков сделался самостоятельным и независимым, очевидно сами Псковичи, устроивши у себя чисто демократическое общество, не нашли нужным выбирать себе тысяцкого, как особого представителя черных людей; ибо, при демократическом устройстве общества, черные люди господствовали на вече, и не только не нуждались в новом представителе, но и не любили единичных властей из опасения, чтобы единичная власть усилившись не стеснила веча.

Сотские во Пскове в первые времена до самого XIV столетия представляли первую и самую важную выборную власть, потому что тогда посадники еще не были выборными, а присылались из Новгорода. А по сему главными представителями веча были сотские; на них лежала обязанность защищать интересы Пскова от Новгородских притязаний и от других каких невыгод. На посадников тогда Псков смотрел как на чужих, каковыми они были и на самом деле; другие же выборные власти или еще не существовали или представляли собою те или другие общины Пскова, а не целый Псков, и таким образом сотские, как представители целого Пскова, естественно по самой необходимости были в положении первенствующей выборной власти, заправлявшей всем обществом. А посему когда в 1179 году Псковичи восстали на своего князя Бориса; то дядя сего последнего, знаменитый новгородский князь Мстислав Ростиславич, захватил прежде всего сотских, и народное восстание немедленно улеглось, как прямо сказано в летописи: «Мстислав князь вниде в Псков и изойма сотские про Бориса сыновца своего, заве нехотяхуть сыновца его, и тако утвердив с людьми иде оттуду Новугороду.» При таковом высоком положении сотские естественно выбирались из лучших боярских фамилий во Пскове, и это за ними осталось навсегда. Но с XIV столетия положение сотских во Пскове изменилось, они из первенствующей власти низошли на степень второй власти, первенствующею же выборною властью сделались посадники, а сотские из прежних руководителей веча превратились в его покорных слуг; впрочем, и при этом важном изменении за ними осталось еще высокое значение, которое приравнивало их до некоторой степени к новгородскому тысяцкому. Во 1-х по самому своему званию сотских, подобно новгородскому тысяцкому они вместе с посадниками утверждали договоры Пскова с соседями и по договорам, если это было нужно, делали исполнение; так под 1435 годом летопись говорит: «Псковские посадники Иван Сидорович и все посадники псковские и сотские и добрые люди целовали крест пред послы Новгородскими к Новгороду по старине». Или под 1464 годом: «посадники псковские и сотские целовали крест перед Немецкими послами, и по договору учинили всю исправу, выдали пленников и задержанных немецких гостей». Во 2-х сотские, как представители Пскова ближайшие к посадннкам, правили от Пскова посольства в соседние государства; «так в 1510 году Псков отправил в Новгород к великому князю Василию Ивановичу Евстафия сотского бить челом государю со слезами от мала до велика, чтобы государь князь великий пожаловал свою отчину старинную; а мы сироты твои преже сего и ныне не отступны были от тебя государя». Или в 1471 году Псковичи отправили послом в Новгород сотского Дмитра Патрикеевича, вероятно брата посаднику Федору Патрикеевичу. Или под 1463 годом читаем в летописи: «Немцы Юрьевцы посла Псковскаго Кондрата сотскаго всадиша в погреб». В 3-х. Сотские по своей должности, как сберегатели земских интересов, участвовали в издании и в отмене законов; так под 1472 годом читаем в летописи: «во Пскове посадник Псковский Афанасий Юрьевич и бояре псковские, и сотские, и судьи тогды льняну грамоту подраша, вынемши из ларя». В 4-х. Сотские участвовали в суде князя и посадника, как необходимые члены суда, как представители известных интересов на суде; в судной Псковской грамоте сказано: «а кто на кого будет искать боя и грабежа и князю и посадникам и сотских обыскать послухами, где будет обедал или почевал». Или в исках о поземельном владении суд также был перед князем, посадником и сотскими; в грамоте сказано: «а которому княжему человеку ездити на межу с сотскими, ино ему такожде целовати крест... а правому человеку на ту землю и судница дати; а подсудничье князю и посадником и с сотскими всем взяти десять денег». Сии свидетельства судной Псковской грамоты, о судебных правах и обязанностях сотских, с одной стороны указывают на высокое значение сотских в деле суда, как прямых и ближайших представителей земщины, заменявших собою тысяцкого в других краях Руси; с другой стороны из этих же свидетельств грамоты мы усматриваем и важную особенность общественного устройства у Псковичей, которые по своему недоверчивому демократическому характеру не только старались дробить власти, т.е. не допускать или по возможности избегать единичных властей, но и заботились о том, чтобы несколько властей принимали участие в одном и том же деле, чтобы они взаимно как бы контролировали друг друга; так как мы уже видели в суде уголовном и в суде о поземельном владение, самых важных отделах суда, требовалось непременно участие и князя и посадника и сотских. Эта же сторона свидетельств грамоты еще показывает нам, что сотские во Пскове хотя заменяли до некоторой степени тысяцкого в Новгороде; но далеко не вполне, не только потому что тысяцкий в Новгороде был один, сотских же во Пскове несколько; а что всего важнее, тысяцкий в Новгороде имел свой отдельный самостоятельный суд, несмешиваемый с другими судами; у сотских же во Пскове не было своего отдельного суда; они только участвовали на суде князя и посадника, как ближайшее представители земщины. Следовательно, судебная власть сотских во Пскове, хотя очень важная и касавшиеся высших интересов, чем судебная власть тысяцкого в Новгороде, тем не менее не равнялась судебной власти тысяцкого и имела своей характера В 5-х, кроме своих непосредственных обязанностей, вытекавших из самой должности сотских, сотские во Пскове иногда исправляли разные поручения веча наравне с другими сановниками; так под 1474 годом есть известие, что сотские вместе с посадниками и боярами от концов были отряжены вечем встречать с хлебом и медом великокняжеское войско, пришедшее помогать Пскову против Немцев, причем сотские обязаны были распорядиться отводом квартир Москвичам. Или в 1472 году сотские, по поручению веча, вместе с посадником Козьмой Андроновичем Тилькиным провожали до рубежа Псковского князя Федора Юрьевича, уезжавшего в Москву, и отводили ему по дороге станы и доставляли припасы.

Но несмотря на высокое значение, оставленное за сотскими с XIV столетия, они не только были в низшем положении против степенных посадников, но и не равнялись своим положением с Новгородскими тысяцкими, а напротив даже стояли ниже старых посадников. Так, например, нет сомнения, что сотские были весьма важными участниками веча, что Псковское вече без сотских немыслимо; а между тем при всех описаниях Псковского веча нет и помину о сотских, как и о боярах. Все описания Псковского веча обыкновенно ограничиваются упоминанием о Князе, ежели он присутствовал на вече, о степенном посаднике, старых посадниках и всем Пскове. Так под 1407 годом читаем в летописи описание Псковского веча: «Князь Данило Александрович посадник Юрьи Филипьевич и весь Псков, подъемше всю свою область, идоша на Немецкую землю». Эта старая форма описания веча, где старые посадники еще не упоминаются, существовавшая кажется до половины XV века; о вече же последующего времени читаем в летописи под 1466 годом: «в то же время посадники Псковские, степенный Тимофей Власьевич, и Алексей Васильевич и Стефан Афанасьевич и весь Псков сдумавше поставиша церковь на Званицы». Или под 1463 годом: «воевода князя великаго Федор Юрьевич и князь Псковский Иван Александрович и посадники Псковские и весь Псков погадав взяша мир с Немцами». В договорных грамотах с соседними государствами сотские также не упоминаются, а прописываются только степенные и старые посадники и весь Псков. Все это показывает, что сотские были только слугами веча во Пскове, хотя и очень важными слугами.

Когда во Пскове не было еще князей, когда Псков управлялся своим вечем с Новгородскими посадниками; то естественно право суда по всем делам принадлежало вечу, как голосу целого общества; вече же по составу своему из всех хозяев не могло быть непрерывным: оно естественно собиралось только на короткие сроки для суда и управы в важнейших делах, или для исправления каких-либо общественных нужд, требовавших непосредственного решения всего общества. А посему для постоянного и непрерывного ведения суда вече естественно должно было избирать представителей своей судебной власти. По всему вероятию в эти представители судебной власти первоначально избирались сотские по всем делам; но когда с появлением во Пскове князей суд по уголовным делам и землевладению перешел в руки князя или его наместника, и к этому суду вечем были присоединены посадники и сотские, без которых князь не имел права судить; вече же нашло неудобным оставить за сотскими другую половину суда по делам гражданским, как это сделали Новгородцы, предоставивши гражданский суд тысяцкому; то естественно Псковичи должны были устроить новых представителей судебной власти, которые во Пскове получили специальное название судей. Судьи, как представители самого веча, в одной из важнейших функций его власти в суде, естественно избирались самим вечем, и притом из больших боярских фамилий; и по сему имели высокое значение в строе Псковского общества, и в отправлении своей должности не зависели ни от какой другой власти, кроме власти веча. Да и само вече хотя судило и наказывало судей, не оправдавших его доверия, тем не менее не вмешивалось в их суд, и не перерешало их судебных приговоров, а только требовало, чтобы они при вступлении в должность давали присягу, что будут судить в правду. В Псковской судной грамоте сказано; «Судьям Псковским, всед на судейство, крест целовать на том, что им судить право по крестному целованию; а не всудят право, ино суди им Бог в страшный день втораго пришествия Христова». Таким образом суд Псковских судей был решительный, не имевший над собою высшего суда, совершенно свободный и неподчиненный никакому официальному влиянию. Сам судья, не оправдавший доверия общества, подлежал ответственности; но суд его оставался неприкосновенным. К тому же судебная власть Псковских судей обнимала все виды, суда, за исключением дел уголовных и землевладения, принадлежавших суду князя и посадника с сотскими, и дел духовных, подлежавших суду владычного наместника. Все это давало Псковским судьям громадное значение в псковском обществе.

Высокое значение, в которое были поставлены судьи во Пскове по своей судебной функции, распространяло их влияние и на дела, не относящиеся к их специальной обязанности суда. А посему мы имеем несколько указаний, из которых видно, что вече, принимая во внимание высокое значение судей, а также свое доверие к ним, иногда поручало им и другие общественные дела. Так, например, под 1444 годом мы читаем в летописи, что посадник Федор Патрикеевич и Прокопий судья ездили в Ригу для заключения мира с Немцами; или в 1445 тот же Прокопий судья был посланником от Пскова к Шведскому королю Карлу в Выборг для выкупа пленных; или в 1501 году судья Олекса был послан в Юрьев (Дерпт) с требованием, чтобы Немцы отпустили захваченных Псковских гостей. Или в 1263 году судья Оданья Сидор был предводителем войска на Нарове и, храбро защищая порученный ему край, пал в жестокой битве с Немцами. Кроме того, судьи, как представители земского суда, по самому своему званию иногда вместе с сотскими участвовали при заключении мирных договоров и целовали крест в соблюдении мирных условий; так под 1461 годом в летописи сказано, что при заключении перемирия с Немцами, Псковские судьи и сотские перед Немецкими послами целовали крест: «что на перемирьи написаны грамоты и печати прикладены, что тое перемирье держати крепко». Здесь, по всему вероятию, Псковские сотские и судьи своим крестным целованием подтверждали немецким послам, что согласно с условиями договора (как видно из самой грамоты) Немецкие гости не будут изобижены во Пскове ни судом, ни управою Псковской земщины. Очевидно, в качестве же представителей земского суда и управы, и знатоков псковского права, судьи и сотские участвовали в издании и отмене законов; так под 1472 годом, вместе с степенным посадником и боярами, Псковские судьи и сотские «подрали льняную грамоту (т.е. устав о торговле льном) вынемши из ларя». Таким образом и по отрывочным дошедшим до нас известиям судьи, по своему высокому положению, участвовали почти во всех общественных делах, и конечно они были и непременными и очень важными членами веча, хотя об этом мы не имеем свидетельств; ибо в летописях, по Псковскому обычаю, при описании веча упоминались только князь, посадники и все Псковичи.

На срок или бессрочно избирались судьи во Пскове, об этом мы не имеем никаких указаний в дошедших до нас памятниках; а скорее, судя по строю псковского общества, можно допустить, что судьи избирались бессрочно, подобно другим выборным властям. По крайней мере мы имеем прямое указание в летописи, что судьи избирались не на один год; ибо судья Прокопий упоминается на своей должности под двумя годами сряду, под 1444 и под 1445. Сколько было судей, нам также неизвестно, известно только, что не один; ибо Псков, по своему демократическому характеру, не любил единичных властей; да и сами летописи и другие памятники упоминают о судьях, а не о судье. Так, например, Псковская судная грамота говорит: «а судьям всед на судейство крест целовать»; или под 1461 годом в летописи сказано: «псковские судьи и сотские целовали крест перед Немецкими послами». Судьи, как представители судебной власти веча, очевидно были не только во Пскове, но и по пригородам и волостям, может быть один судья на несколько волостей; а в пригородах может быть и по нескольку судей, как, например, мы заподлинно знаем, что в пригородах было по два посадника, следовательно, по всему вероятию и по два судьи. А что судьи были в волостях, на это мы имеем прямое свидетельство летописи, в известии о Наровском судье Оданье Сидоре, убитом в бою с Немцами. Но кажется судьи и по пригородам и волостям избирались Псковским вечем, а не местных обществом; ибо они были представители судебной власти Псковского веча, а не пригородского, да и в Судной Псковской грамоте названы псковскими судьями, тогда как посадники по грамоте были и псковские и пригородские.

Старосты во Пскове, так же, как и в Новгороде, были самыми древними выборными властями и составляли несколько степеней: таковы были старосты кончанские и уличанские в городе Псков, старосты в пригородах, старосты в волостях, губах, в церковных приходах, у духовенства, у купцов и во всяких городских и сельских общинах. Каждый староста был представителем только той общины, которая его избрала, и в своей власти выражал постоянную власть избравшей его общины. Каждая община избирала себе старосту из своих лучших больших людей; а посему в общинах смешанных, в которых членами были и бояре и купцы и черные люди, старосты обыкновенно были из бояр: таковы были кончанские, уличанские и частью приходские или церковные старосты и также волостные и губские старосты; напротив, общины не смешанные, состоящие из одного класса жителей, избирали себе в старосты лучших людей из своего класса; так, например, купеческие общины купеческих старост, духовенство поповских старост, черные общины из черных людей, сельчане из сельчан и подоб.

Главная обязанность каждого старосты состояла в том, чтобы заботиться об интересах избравшей его общины; община, избравшая себе старосту, так сказать, поручала ему свои общественные интересы и с тем вместе передавала ему свою власть, но с правом требовать отчетности перед собранием общины. Так в Судной Псковской грамоте сказано: «а за церковную землю на суд помочью суседи (прихожане) не ходят; идти на суд старостам за церковную землю». По указанию этой статьи можно заключать, что и старосты прочих общин, подобно старостам церковным, обязаны были охранять на суде интересы своей общины; ибо по закону и по естественному порядку целой общине нельзя было явиться на суд. Кроме охранения интересов общины, община своему избранному старосте передавала свою судебную власть над членами общины; ибо охранение прав между членами или правосудие составляло главный интерес каждой общины. А чтобы суд старост был надежен и прочен, для этого, по общему порядку во Пскове, суду старосты предоставлялась полная самостоятельность и независимость. Для сего, при вступлении старосты в должность, община брала с него присягу, что он будет судить по праву, как сказано в Псковской Судной грамоте: «а старостам пригородским крест целовать на том, что им судить право по крестному целованью; а не судят право, ино им суди Бог в страшный день втораго пришествия Христова». А как судебная власть передавалась общиною своему старосте, то о всякой своей обиде члены общины прежде всего должны заявлять старостам, как представителям общины или ближайшим членам общины. В Судной Псковской грамоте прямо сказано: «а у котораго Псковитина у какого учинится татьба во Пскове или на пригороде, или в селе на волости; ино явити старостам или окольным суседом, или иным сторонним людем». Или в другой статье той же грамоты: «а который изорник (пахарь) с села сбежит, а изорничь живот (имущество) на селе останется, а государю (хозяину земли) покрута (ссуда на обзаведение изорника) имать на изорнике; ино государю у князя и у посадников приставом взяти, да и старост губских позвати и сторонних людей, да тот живот изорничь пред приставы и пред сторонними людьми продати, да поимати за свою покруту». Как представители своих общин, старосты были посредниками между своими общинами и главным Псковским вечем, или другими высшими Псковскими властями, и исполнителями приказаний высшей власти, поколику исполнение таковых распоряжений соглашалось с границами власти, предоставленной старосте общиною. А посему высшие власти относились не прямо к общине, а к её старосте, и сама община относилась к высшим властям через старосту. Так под 1477 годом мы читаем в летописи, что когда Псковский князь Ярослав уезжал в Москву, то Псковское вече обратилось не прямо к лежащим по дороге общинам, а к губским старостам, чтобы они провожали князя, готовили подводы и снабжали князя и его свиту съестными припасами. Старосты, как выборные власти, по всему вероятию, водили во Пскове свои общины на главное вече, а в своих общинах открывали народные собрания и делали собраниям доклады и получали от них приказания или поручения. Но, по общему строю Псковского общества, значение старост во Пскове было много ниже, нежели их значение в Новгороде и в Новгородской земле; демократическое направление Псковичей вообще не давало простора выборным властям. А посему летописи редко говорят о Псковских старостах и упоминают об них только вскользь, случайно. Собственно, политическое значение старость, как больших людей, вне круга, очерченного их обязанностями, вовсе незаметно; их слушали и исполняли их приказания только тогда, когда они не выходили из круга предоставленного их власти законом; руководителями же общества они кажется не были, по крайней мере со времени отделения Пскова от Новгорода.

По общему порядку, заведенному во Пскове, старосты, как и прочие власти, выбирались по двое, по крайней мере мы имеем прямые свидетельства летописей, что церковных и поповских старост всегда было по двое в каждом приходе, на основании этих свидетельств, и имея в виду общий порядок во Пскове, мы не можем отрицать, что и прочие Псковские общины, каждая выбирала себе по двое старост. Срочно или бессрочно выбирались старосты, мы не имеем прямых свидетельств, и только имея в виду общий порядок выборов во Пскове, можем допустить, что и старосты выбирались бессрочно, сколько послужит, или пока будет угоден избравшему обществу.

Во Пскове, так же, как и в Новгороде, были подвойские и дьяки; они, так же, как и прочие власти, избирались вечем, и имели одинаковые права и обязанности, как в Новгороде, так и во Пскове. Это была собственно исполнительная земская власть, или скорее слуги веча, приводящие в исполнение его приговоры и приказания других высших властей. Так, например, подвойский Сава в 1471 году был послан вечем в Новгород с розметными грамотами или с объявлением войны; или в 1472 году подвойские вместе с сотскими провожали Псковского князя, отъезжавшего в Москву, и готовили ему по дороге станы, лошадей и съестные припасы; или, по свидетельству Псковской Судной грамоты, подвойские вместе с княжими приставами вызывали в суд, даже имели право сковывать вызываемого, ежели он сопротивлялся. Немногие известия дошедших до нас памятников о подвойских указывают на их разделение на подвойских при вече и на подвойских при суде. Но подвойские во Пскове, по самому закону, были поставлены в более стеснительное положение нежели в Новгороде: по Судной Псковской грамоте, ежели подвойский не захочет принять на себя вызова в суд за установленную плату с десяти верст деньга, то истец имел право поручить вызов из той же платы кому угодно. Дьяки, по свидетельству Судной Псковской грамоты, были княжие и городские; княжие, конечно, были чиновниками князя, городские же избирались вечем; в грамоте сказано: «а коли имут тягаться о земли или о воде, а положат двои грамоты: ино одни грамоты чести дьяку княжему, а другия грамоты чести дьяку городскому. А коли приидет грамота с пригорода, а ты грамоты чести дьяку городскому». Это свидетельство указывает на дьяков при суде, где они были делопроизводителями, составителями судебных приговоров и докладчиками на суде. Но, конечно, дьяки были при посадниках и при других высших властях, и при вече; на них лежала вся письменная часть, они составляли определения веча и вечевые грамоты, и вели отчеты по своему ведомству. Были еще дьяки в сенях св. Троицы, при ларе, в котором хранились крепостные акты и законы. Это был один из важнейших разрядов между дьяками: у них были начальниками ларечные старосты; они составляли крепостные акты, хранили в ларе св. Троицы копии с сих актов и записывали их в книги; они же записывали в книги все законы и постановления, вносимые в ларь св. Троицы; у них же со старостами хранилась печать св. Троицы, заменявшая княжую печать. По важности обязанностей, лежавших на дьяках св. Троицы, очевидно в эту должность избирались люди, пользовавшиеся полным доверием веча, и вообще уважаемые в Псковском обществе. В летописи под 1473 годом есть известие, что какой-то дьяк Ивашко был воеводою охочих людей, воевал с ними Немецкую волость за Изборском и возвратился с многим полоном. Но был ли этот дьяк назначен воеводою от Псковского веча, или избран самими охочими людьми, из летописи этого не видно. Как бы то ни было, это известие показывает, что иные дьяки во Пскове пользовались довольным значением в обществе, и вероятно избирались из боярских фамилий.

Князь во Пскове, так же, как и в Новгороде, был властью приглашенною со стороны, следовательно, также выборною властью; но характер этой власти во Пскове далеко не походил на характер её в Новгороде, и значение её в разное время изменялось, во Пскове гораздо резче чем в Новгороде, так что Псковские князья одного времени по значению своему вовсе не походили на Псковских же князей другого времени; а по сему Псковские князья, по характеру своей княжеской власти, по её значению в государственном строе Пскова и по отношению князей к Псковскому обществу, разделяются на пять рядов, следовавших один за другим, по мере развития самостоятельности Пскова.

Первый ряд Псковских князей составляли собственно Новгородские князья, только временно приходившие во Псков, или наместники Новгородских князей, но отнюдь не Псковские князья с своим особым характером. Псков, как колония Новгорода, не имел своих отдельных князей до 1137 года. В этом году является первый Псковский князь Всеволод Мстиславич, княживший перед тем в Новгороде; он, будучи изгнан из Новгорода, при помощи своей партии Новгородцев, заправлявших в это время Псковским вечем, прибыл во Псков, и по проискам своей партии был признан Псковским вечем, как отдельный князь Пскова. Но в сущности он не был Псковским князем, а лишь из Пскова добывал себе Новгород; и только нечаянная кончина его, последовавшая в том же 1137 году, закрепила за ним звание Псковского князя; только мощи его, почивающие в Псковском храме св. Троицы, дали Псковичам повод называть его Псковским князем и неземным защитником, и покровителем Пскова. По смерти Всеволода Псковское вече, руководимое Новгородцами, сторонниками покойного, выбрало в князья Пскову Всеволодова брата Святополка Мстиславича; но и Святополк не был собственно Псковским князем, на Псков он кажется вовсе не обращал внимания, и при первом удобном случае, в 1142 году, перешел в Новгород со всеми своими сторонниками Новгородцами, заправлявшими Псковским вечем; и Псков по-прежнему остался без князя в полной зависимости от Новгорода. После удаления Святополка Мстиславича, в продолжение 36 лет, нет и помину о Псковских князьях; Псков, как пригород, продолжал быть в тесных связях с Новгородом и признавать Новгородских князей своими князьями. В 1178 году опять появляется отдельный Псковский князь Борис Игоревич, племянник Новгородского князя Мстислава Ростиславича; он очевидно был посаженником Новгородского веча и держался только по требован1ию Мстислава, который в 1179 году сам приезжал во Псков и захватил тамошних сотских, возбуждавших Псковичей против Бориса. По смерти Мстислава Псковичи немедленно выгнали Бориса и около двадцати пяти лет жили под одним князем с Новгородом. Но когда Новгородский князь Ярослав Владимирович был выведен из Новгорода Суздальским князем Всеволодом, и Суздальщинская партия, восторжествовав на Новгородском вече, начала теснить противную партию; то утесненные Новгородцы бежали во Псков и по своим связям с Псковскими боярами успели настроить Псковское вече – выбрать отдельного князя Пскову, которое и выбрало в князья соседнего Торопецкого князя Владимира Мстиславича. С этого времени Псковичи, еще не разрывая своего союза с Новгородцами, уже более постоянно стали выбирать себе отдельных князей, но все еще под влиянием Новгородских партий. Так, когда Новгородский князь Мстислав Мстиславович Удалый, брат Владимира, перевел его из Пскова на Великие Луки; то Псковичи, кажется, на другой же год перевели его опять во Псков. А когда поссорившись с ним в 1213 году, за его тайные сношения с Литовцами, выгнали его от себя; то у них в том же году явился новый князь Всеволод Борисович, вероятно сын прежнего их князя Бориса Игоревича, который в 1214 году, по требованию Новгорода, вместе с Мстиславом Новгородским и Давидом Торопецким, водил Псковичей на Чудь Ереву. А в 1216 году опять прибыл во Псков князем Владимир Мстиславич и пробыл там до 1222 года. По удалении Владимира Мстиславича, в 1222 году, Псковичи не имели особого князя и жили под управлением одного князя с Новгородом, что и продолжалось до 1228 года. В этом году противники Суздальщинцев, торжествовавших тогда в Новгороде, удалились во Псков, чтобы оттуда действовать на Новгородских Суздальщинцев и на их князя Ярослава Всеволодовича. Ярослав, чтобы выжить своих недоброхотов, отправился на Псков; а Псковичи, руководимые недоброхотами Ярослава, заперлись и заключили союз с Ливонскими Немцами, что и продолжалось до 1232 года, и во все это время Псковичи жили без князя. Когда же в 1232 году они заключили мир с Ярославом и признали его власть; то он прислал к ним в князья своего шурина Юрия Мстиславича, сына Мстислава Удалого. Этот Юрий в 1240 году принужден был удалиться из Пскова, когда партия Новгородских недовольных, предводимая Твердилою Иванковичем, обманув Псковское вече, передала Псков Немцам.

Юрием Мстиславичем окончился ряд князей, навязываемых Пскову разными Новгородскими партиями, с целью действовать из Пскова на Новгород для достижения своих интересов, а не Псковских. Общий характер князей этого разряда тот, что они были собственно или Новгородские князья, на время сидевшие во Пскове, или посаженники, почти наместники Новгородских князей, но отнюдь не Псковские князья с своим особым характером. В принятии сих князей Псковское вече было как бы в стороне, или действовало решительно под чужим влиянием, и как бы состояло на службе у Новгорода, или вернее у одной Новгородской партии которая или сама удалялась во Псков, в случае поражения в Новгороде, или вовремя своего торжества на Новгородском вече старалась удержать Псков своими людьми и под своим руководством. Во все это время еще незаметно самостоятельности Псковского веча; ежели оно и действовало иногда как бы помимо Новгорода, и как бы против Новгорода, то не иначе, как по чужой указке, и непременно поданной партией Новгородцев, состоящих не в ладу с тамошним вечем. Таковой порядок продолжался слишком сто лет, от первого Псковского князя из Новгорода Всеволода Мстиславича, до последнего, также присланного из Новгорода Юрия Мстиславича. В эти сто лет Псковичи, очевидно, еще не чувствовали серьезной надобности иметь своего отдельного князя; так, например, по удалении Святополка Мстиславича, в продолжение 36 лет, во Пскове не было отдельного князя, или по изгнании Бориса Игоревича Псковичи около двадцати пяти лет не имели своего князя, или признавали своим князем князя Новгородского; потом, по удалении Владимира Мстиславича в 1222 году, во Пскове был перерыв князей еще на десять лет. Таким образом из ста лет настоящего периода Псковичи оставались без особого отдельного князя для Пскова слишком семьдесят лет. Между тем Псковское вече, как мы уже видели, успело сложиться в это время довольно крепко и в чисто демократическом тоне с своим особым взглядом на бояр и князей. А дорого стоивший опыт – играть в самостоятельность по чужой указке, передавший было Псковичей и их город во власть Немцам, наконец научил Псковичей, что казаться самостоятельными и в то же время плясать по чужой дудке есть дело очень дурное и невыгодное; и они, освобожденные от Немцев князем Новгородским Александром Ярославичем Невским, признали над собою власть Новгородского князя и окончательно отказались от своего прежнего порядка действовать по указаниям какой-либо Новгородской партии. С этого времени начинается новый ряд князей во Пскове с своим чисто Псковским характером.

Второй ряд Псковских князей составляют князья, искавшие убежища и защиты во Пскове, или имевшие в виду на всякий случай найти поддержку у Псковичей. Псков, освобожденный в 1242 году от Немцев, хотя и признал власть княжившего тогда в Новгороде Александра Невского; но отказался от жалкой роли быть орудием какой-либо боярской Новгородской партии, и укоротил значение и влияние на общественные дела и своих бояр. Псковичи, заведши у себя такой порядок, тем самым поставили себя в такое положение, что, не разрывая своих связей с Новгородом, они в то же время сделались более или менее самостоятельными и независимыми в своих действиях, и тем самым приобрели уважение, как от самих Новгородцев, так и от других соседних владетелей. Это был самый блестящий период самостоятельной деятельности Пскова, продолжавшийся слишком сто лет и кончившийся тем, что сам Новгород, по договору 1348 года, признал независимость и самостоятельность Пскова. В это-то время сложился тип настоящих Псковских князей, избранников народа, а не чужих посаженников, – князей, действовавших в духе Псковского веча и в интересах Пскова и защищавших независимость Псковской земли. Этот новый ряд князей начинается Тверским князем Ярославом Ярославичем, который в 1253 году с своим семейством и дружиною явился во Псков изгнанником из низовой земли. Находясь в крайности – или вступить в службу к какому-либо князю и с тем вместе утратить права владетельного князя и сделаться на веки служилым князем со всем своим потомством, или принять княжеское достоинство от Псковского веча, хотя на самых тяжелых условиях, но без потери прав владетельного князя, и не попадая в оскорбительный разряд служилых князей, – изгнанник князь Ярослав Ярославич, естественно, чтобы прокормить свою семью должен был беспрекословно согласиться на все те условия, которые ему предложило Псковское вече, пропитанное демократическими началами и ревнивое к своей власти. Какие были эти условия, мы не знаем, об этом до нас не дошло свидетельств; но довольно и того, что до нас дошло свидетельство, что условия предписывал не князь, а Псковское вече; что не князь давал жалованную грамоту Пскову на разные льготы, а Псковское вече давало некоторые владетельные права князю и уступало ему соединенные с сими правами доходы, как об этом говорится в летописи под 1475 годом. Когда по требованию Московского великого князя Ивана Васильевича должно было прислать в Москву пошлинные грамоты прежних великих князей, по которым определяются отношения князя к Пскову; то Псковское вече могло прислать в Москву только свои приговоры, определяющие княжескую власть во Пскове; и великий князь Московский, пересмотря грамоты, присланные из Пскова, и найдя в них не то, чего искал, т.е. не грамоты князя Пскову, а грамоты Пскова князю, отвечал Псковским послам, привезшим грамоты: «что-де и то граматы не самих великих князей». Из этого свидетельства ясно, что княжих жалованных грамот во Пскове не было, а по ходу дел и быть не могло, ибо жаловал не князь, а Псковское вече. Князю изгнаннику, прибегшему под покровительство Пскова, естественно нечем было жаловать, он сам искал жалованья от веча. А по сему со всем вероятием должно принять, что прототип княжеских прав, определенный Псковским вечем при Ярославе Ярославиче Тверском, был очень незавиден, невыгоднее даже прав, предоставленных князю в Новгороде; князь Псковский очевидно имел только ту выгоду, что не обращался в служилого князя, и получал определенные доходы, разумеется, до тех пор, пока был в согласии с Псковским вечем, которое всегда предоставляло себе право отказать ему в случае неудовольствия. Сам князь Ярослав Ярославич яснее всего высказал невыгодность княжеского положения во Пскове: он через полтора года поспешил перебраться в Новгород, и на его место прибежал во Псков князь Василий Александрович, сын Невского, поссорившийся с отцом. Впрочем, Ярослав Ярославич не хотел разрывать своих связей со Псковом, и, сделавшись по смерти Невского великим Князем Владимирским, прислал в 1264 году сына своего Святослава, который вероятно был принят Псковским вечем на тех же условиях, на которых сидел во Пскове Ярослав. Но в 1266 году прибежал во Псков с своею дружиною новый изгнанник, Литовский князь Довмонт, спасавший только свою голову, которой искали его сильные враги на родине. Этот князь, изгнанник самый бесприютный и, следовательно, самый сговорчивый, естественно для Псковичей был выгоднее великокняжеского сына Святослава Ярославича, имевшего в случае нужды опору в отце; а посему Псковичи отказали Святославу, а бесприютного Довмонта окрестили и посадили у себя князем. На каких условиях Псковичи посадили у себя на княжение Довмонта, мы не знаем, но очевидно на условиях самых выгодных для Псковского веча; ибо Псковичи прожили в любви и согласии с Довмонтом целых тридцать три года, и он был самым любимым князем во Пскове из всех князей, когда-либо там княживших. По смерти Довмонта Псковское вече, может быть из признательности к памяти покойного, признало своим князем Довмонтова сына Давида, вероятно на прежних условиях, или, как говорилось во Пскове, по пошлине или по старине, которой обыкновенно старались держаться и Новгород, и Псков. Князь Давид Довмонтович хотя не отказывался от Псковского княжества, но почти не жил во Пскове, а больше проживал в Полотске, у своих родственников, во Псков же приезжал изредка и держал там своих наместников. Впрочем, Псковичи этим нисколько не обижались, а напротив кажется были довольны, и с этого времени устроили у себя выборных посадников, при которых вече легко могло оставаться и без князя; тем не менее поведение Давида ясно показывает, что князья решались жить во Пскове только в крайней нужде, и что их власть и положение были уже чересчур стеснены Псковским вечем. Но на Руси еще не переводились князья, которые рады были и Псковскому житью, разумеется на время: так в 1323 году еще при Давиде приезжал во Псков князь Московский Юрий Данилович, который, впрочем, и не был собственно Псковским князем и скоро уехал в Новгород. Затем в 1327 году явился во Псков еще беглец, князь Тверской Александр Михайлович, преследуемый Татарским ханом и Московским Князем Иваном Даниловичем. В летописи сказано: «и Псковичи прияша его честно, и крест к нему целоваша, и посадиша его на княжение». Князь Александр Михайлович, постоянно находясь в крайности и не смея воротиться на родину, целые десять лет прокняжил во Пскове, и Псковичи были довольны им; следовательно, условия, на которых он княжил во Пскове, были вполне согласны с желаниями веча, и не отступали от тех условий, на которых княжил во Пскове дед Александров Ярослав Ярославич. Как бы то ни было любовь Псковичей к Александру не удержала его во Пскове, и лишь открылась самая слабая надежда воротиться на родину, Александр не задумался, оставил Псков; значит княжье житье в Пскове было слишком не привлекательно. Впрочем, и Псковичи не остались без князя; лишь только уехал князь Александр Михайлович, как явился во Псков новый Князь Александр Всеволодович. По всему вероятию этот князь, первоначально бесприютный, беспрекословно согласный на все условия, предложенные Псковским вечем, сначала усердно занялся делами Пскова и начал войну с Ливонскими Немцами; но, тяготясь стеснением своей власти, скоро оставил Псков, и удалился в Новгород, в самый разгар войны с Немцами. Псковичи были в крайности; им очень нужна была помощь князя, и они усердно просили Александра воротиться к ним, даже посылали в Новгород просить наместников и помощнего войска, но все напрасно: ни Александр, ни Новгородцы не думали исполнить их просьбы. Тогда Псковичи обратились в Литву, к одному из тамошних Князей, Ольгерду Гедиминовичу. Ольгерд не замедлил исполнить просьбу Псковичей, и в 1341 году явился сам с помощным войском, и привез с собою своего сына Андрея, которого Псковичи окрестили и посадили у себя князем. Несмотря на крайнюю нужду в помощи, Псковичи, сажая Андрея на княжение во Пскове, кажется, не изменили прежних условий власти Псковского князя; они и Андрея прежде всего окрестили так же как окрестили бесприютного беглеца Довмонта, и посадили его на княжение едва ли не на тех же условиях, на которых в свое время был посажен Довмонт. По крайней мере Андрей, прокняживший во Пскове до 1348 года, все это время не ладил с Псковичами и большею частью жил у отца своего в Литве, во Пскове же держал своего наместника и воеводу князя Юрия Витовтовича. Псковичи, с своей стороны, не думали уступать Андрею, и ежели терпели его почти в продолжение 8 лет, то только потому что любили его наместника, Князя Юрия Витовтовича, храброго воителя, постоянно и счастливо воевавшего с Немцами. Но когда в 1348 году князь Юрий пал в битве с Немцами под Изборском, а между тем Псков, по мирному договору, от самого Новгорода добился признания своей независимости и самостоятельности; то вслед за тем Псковское вече послало к Андрею с отказом и велело сказать ему так: «тобе было, княже, сидети во Псков на княжении, а наместники тебе Пскова не держати; а ныне тебе еже неугодно сести у нас, инде собе княжишь, а Псков повергл, то уже сам еси лишал Пскова; а наместников твоих нехотим». И тем на сей раз покончили свои отношения к Андрею и стали жить без Князя, и так жили в продолжение девяти лет.

Третий ряд Псковских князей составляли князья, более или менее носившие служебный характер, и большею частью неизвестные по происхождению. Отказавши в 1348 году князю Андрею Ольгердовичу, Псковичи целые девять лет оставались без князя, управляясь вечем и посадниками, и для постоянной войны с Немцами и Литвой содержали у себя на службе храброго, но безземельного князя Евстафия, называвшегося князем Изборским, конечно потому что Псковское вече посадило его в Изборск для защиты границ. Наконец в 1357 году приехал на княжение во Пскове какой-то князь Будиволна; откуда был этот князь и долго ли пробыл во Пскове, на это мы не имеем никаких известий, а равно не знаем на каких условиях был принят; в летописи только упомянуто: «приехаше князь Василий Будиволна на княжение во Псков». За тем через десять лет, именно в 1367 году, во Псков является новый князь Александр, также неизвестный по происхождению. 1375 года упоминается в летописях князь Матвей, неизвестно откуда прибывший во Псков, но очевидно признанный от веча за Псковского князя; в летописи о нем сказано: «при великом князе Димитрие и при Псковском князе Матвее, и при посаднике Григорье Остафьевиче, Псковичи заложиша четвертую стену плитяну от Псковы реки до Великой реки». В 1377 приехал беглецом из Литвы прежний Псковский князь Андрей Ольгердович, и был опять посажен Псковичами на княжение во Пскове; но очевидно он по-прежнему или вовсе не жил во Пскове, или сидел там не долго, а обделывал свои дела в Литве, где в 1387 году был схвачен своим братом Свидригайлом в Полотске и засажен в тюрьму, откуда бежал в 1394 году, опять принят Псковичами, но кажется оставался во Пскове не долго и оставил там сына своего Ивана, ибо под 1397 годом летопись упоминает о князьях Иване Андреевиче и Григории Остафьевиче (сын Евстафия Изборского), что они вместе с посадником Захариею и Псковским вечем поставили три костра на приступной стене. Наконец под 1399 годом сказано в летописи: «Князь Иван Андреев сын выехал из Пскова и целованье сложил». Князем Иваном Андреевичем заканчивается третий ряд Псковских князей. На каких условиях княжили князья этого ряда, мы не имеем прямых и подробных указаний; тем не менее по некоторым отрывочным данным, рассыпанным в летописях, должно признать, что положение этого ряда князей было гораздо стесненнее положения двух прежних рядов князей. Третьего ряда князья, как мы уже видели, большею частью неизвестные по происхожденью, и очевидно не имевшие владений, по крайней мере в то время как приезжали в Псков, и вообще находившиеся в затруднительных обстоятельствах, носили на себе почти характер князей, состоящих на службе у Псковского веча, а не князей владетельных; они даже при вступлении в звание Псковского князя должны были давать присягу Псковскому вечу, и летописи о них упоминают как о сановниках, а не как о государях. Служба сих князей состояла, во 1-х, в предводительствовании войском, по определению веча, вместе с посадником или без посадника; так под 1368 годом читаем: «Псковичи ехавше с князем Александром к Новугородку воевать Чудской земли». 2-е, князья сии вместе с посадниками разъезжали по волостям и селам творить суд и расправу по делам подведомым их суду; так под 1368 годом вторая Псковская летопись говорит: «по грехом нашим тогда не бысть князя Александра, ни посадников, но по селам в разъезде». 3-е, князья сии вместе с посадниками и вечем наблюдали за поддержанием городских укреплений: так под 1397 годом говорится: «князь Иван Андреевич и князь Григорий Остафьевич, и посадник Захарий Костроминич, и Псковичи поставиша три костры на приступной стене». 4-е, князя по поручению веча правили посольства в соседние владения; так под тем же 1397 годом читаем: «послаша Псковичи князя Григория Остафьевича Сысоя посадника и Романа посадника в Новгород и взяша мир вечный с Новым городом». Таким образом князья третьего ряда были чисто в качестве сановников веча, состоящих на службе у Пскова, и отличались от прочих выборных властей во Пскове преимущественно только тем, что имели при себе небольшие дружины вооруженных слуг, которые, конечно, были очень нелишними для Псковичей, состоявших почти в постоянной войне с соседями; но очевидно Псков в отношении к своему внутреннему управлению едва ли нуждался в князьях, и только под час дорожил их небольшими дружинами; это отчасти видно уже и из того, что на пятьдесят лет настоящего периода едва ли можно насчитать десять лет, когда князья жили во Пскове; остальные же сорок лет Псковичи оставались без пришлых князей, довольствуясь двумя служилыми князьями, Евстафием Изборским и его сыном Григорием, которые не назывались Псковскими князьями. Ясно что князья, получавшие титул Псковских князей в настоящем периоде, были только временными князьями, и сам Псков принимал их только на время, чтобы воспользоваться их дружинами.

Четвертый ряд Псковских князей составляют князья посаженники великого князя Московского, по выбору и по просьбе самих Псковичей; ряд сих князей продолжался сорок два года, с 1400 по 1442 год; в продолжение этого времени бывали иногда во Пскове князья из Литвы, и даже без согласия с Московским великим князем. Псковичи, по отъезде князя Ивана Андреевича, обратились к Московскому великому князю Василию Дмитриевичу с просьбою, чтобы прислал к ним князя из своей руки, очевидно убедись опытом, что бесприютные князья, доселе бывавшее во Пскове, мало приносят им помощи, а между тем война с Литовским князем Витовтом Кестутьевичем год от года делалась опаснее и затруднительнее, и рассчитывая, что больше помощи можно получить от Московского князя, когда во Пскове будет сидеть князь его посаженник. Московский великий князь Василий Дмитриевич благосклонно принял просьбу Псковичей и послал к ним в князья, по их желанию, Ивана Всеволодовича из Холмских Тверских князей, который приходился родным внуком памятному во Пскове князю Александру Михайловичу Тверскому; но князю Ивану Всеволодовичу в том же году открылся престол в родном Тверском княжении и он, не проживши во Пскове и трех месяцев, уехал в Тверь. На место уехавшего Ивана Всеволодовича Московский князь прислал во Псков князя Даниила Александровича из Ростовских князей; неизвестно по выбору ли Псковичей был прислан этот князь, или по назначению Московского князя, только в летописи он назван наместником князя Василия Дмитриевича. Может быть Московский князь и действительно прислал его в качестве своего наместника; но Псковичи смотрели на него по своему, как на Псковского князя, а не как на наместника Московского, и когда в 1407 году он оказался им неугоден, то, неспросясь великого князя, отказали ему и послали просить себе родного брата великому князю Константина Дмитриевича; и Московский князь, видя что наместники неугодны Пскову, не высказав никакого неудовольствия на Псковичей за их самовольство, прислал к ним своего брата Константина, еще малолетнего, а в помощь ему придал князя Константина Белозерского. Но оба Константины через год уехали в Москву, и Псковичи опять приняли с честью прежнего князя Даниила Александровича, явившегося во Псков, но уже с именем наместника Московского. По смерти Даниила, скончавшегося на другой год во Пскове и оплаканного Псковичами, следовали один за другим Ростовские князья Александр Федорович, Андрей Александрович и Федор Александрович, по просьбе и выбору Псковичей, присланные от Московского князя. Затем следовали друг за другом, также по просьбе Псковичей и по их выбору, присланные Московским великим князем, – князь Федор Патрикеевич из Литовских князей, за ним Федор Александрович в третий раз, потом зять его Владимир Данилович, приехавший из Литвы без отношения к Московскому князю, по желанию только Псковского веча. Наконец в 1439 году приехал во Псков из Твери правнук Ольгердов, князь Александр Иванович; Псковичи приняли его с честью и посадили у себя на княжение, не сносясь с Московским князем, а князя Владимира Даниловича выгнали. Князь Александр Иванович скончался во Пскове в 1442 году.

Князья четвертого ряда хотя большею частью посаженники великого князя Московского, тем не менее были в качестве вольных князей, а не служилых, и Псковичами еще не признавались за Московских наместников; их выбирали сами Псковичи и сами же изгоняли их, когда они оказывались неугодными; следовательно, они вполне зависали от Псковского веча, а не от Московского князя, который только отпускал их на Псковское княжение. Псковичи, принимая князей из Москвы, вовсе еще не думали поступать в зависимость к Московскому князю, а только рассчитывали, что из Москвы скорее им будет подана помощь, ежели в Пскове будет сидеть Князь Московский посаженник, и даже иногда брали еще Князей из Литвы, не спрашиваясь Московского князя, когда не нуждались в его помощи. Отношение сих князей к Псковскому вечу было почти такое же, как и прежних бесприютных князей изгнанников. Князь, вступая на престол, должен был целовать крест ко Пскову на вече; так под 1416 годом читаем в летописи: «и приехаша князь Александр от Великаго Князя во Псков, и прияше его Псковичи честно, и на княжение его посадиша, и крест целова ко Пскову». Князь ничем не мог распоряжаться во Пскове без согласия посадников и веча; так под 1406 годом в летописи сказано: «Князь Данило Александрович и Ларион посадник Дойникович и весь Псков (вече), поднемше всю свою волость идоша к Полотску». Или под 1407 годом: «Князь Константин великий посла слугу своего князя Константина на добро Пскову в Новгород, а Псковичи приставиша с ним Ивана посадника Сидоровича, помощи просити на Немцы». Или под 1434 годом: «Князь Александр Федорович и Юрьи посадник Тимофеевич и вси посадники Псковскии заложили город новый Выбор». Или под 1441 годом: «князь Александр и посадники Псковские Иван Сидорович, и вси посадники Псковские, князя Великаго слова не ослушалися, отслаша к Великому Новгороду грамоту мирную и целованье отказаша». Псковичи еще по-прежнему не нуждались в княжеской власти для внутреннего управления и приглашали князей преимущественно в чаянии от них помощи в войнах с соседями. Псков и в настоящем периоде не выбирал себе князя иногда по нескольку лет; так князь Феодор Патрикеевич, уехал из Пскова и сложил крестное целование в 1425 году, а на его место князь Александр Федорович был избран только в 1429 году. Впрочем, князья настоящего ряда далеко не были в качестве служилых князей Пскова; за весь настоящий период нет ни одного известия, чтобы князей, посаженных Московским великим князем, Псковское вече посылало с какими-либо поручениями.

Пятый ряд Псковских князей составляли князья наместники Великого князя Московского; этот ряд продолжался почти семьдесят лет, до самого падения независимости Пскова. В продолжение этого времени присланы были из Москвы во Псков один за другим пятнадцать князей; главное и общее отличие их от прежних князей состояло в том, что они должны были целовать крест, как к Пскову, так и к великому князю. По смерти князя Александра Ивановича, правнука Ольгердова, княжившего во Пскове по выбору веча, без сношения с Московским князем, великий князь, не желая чтобы повторялись подобные своевольства Псковского веча, прямо от себя, кажется без сношения с Псковом, прислал во Псков наместником князя Александра Васильевича Черторизского, которому поручил княжение Псковское великокняжеский посол, по великого князя слову, а Псковичи только посадили его на престол в церкви святой Троицы; при чем князь Александр целовал крест к Великому князю Василию Васильевичу и ко всему Пскову, на всей Псковской пошлине. Проживши четыре года во Пскове, князь Александр уехал в Новгород, несмотря на то что Псковичи уговаривали его остаться. Пользуясь замешательствами, бывшими в то время в Москве, Псковичи приняли себе в князья приехавшего к ним из Новгорода князя Василия Васильевича из Суздальских князей, и он целовал крест к Псковичам по всей Псковской пошлине, не сносясь с Москвой, где было не до Пскова. В 1455 году князь Василий Васильевич Суздальский уехал в Новгород, и Псковичи послали опять к князю Александру Васильевичу, проживавшему в Русе, который в 1456 году и прибыл во Псков; Псковичи приняли его с большою почестью, и дали ему всю княжую пошлину, а он целовал крест ко Пскову, по всей Псковской пошлине. Между тем дела Московского князя Василия Васильевича поправились: он отделался от всех своих врагов и даже смирил Новгород Великий, и когда в 1460 году Псковичи прислали к нему просить о помощи против Немцев и об утверждении своим наместником во Пскове князя Александра Васильевича Черторизского, то отвечал Псковскому посольству: «а что мне повествуете о князе Александре Черторизском, и о том вас свою отчину жалую: аже только поцелует животворящей крест князь Александр ко мне к великому князю и к моим детям великим князем, что ему зла на нас не хотети ни мыслити; ино буди вам князь, а от мене наместник». Получив таковое повеление, князь Черторизский оставил Псков, а великий князь Московский прислал туда своего сына Юрия с боярами, который, по просьбе Псковичей и по повелению отца, дал им в князья наместники князя Ивана Васильевича Стригу Оболенского; и Оболенский, посаженный на Псковское княжение, целовал крест ко Пскову, на всей Псковской пошлине; но на другой год выехал из Пскова, и на его место великий князь Василий Васильевич прислал во Псков князя Владимира Андреевича, а не по Псковскому прошению и не по старине; Псковичи, как сказано в летописи, «прияша его с честью и посадиша его на княжение во Пскове». Но очевидно посадили только из страха перед Московским князем; когда же в 1462 году скончался князь Московский Василий Васильевич, то вслед затем был изгнан из Пскова и князь Владимир Андреевич. Потом Псковичи отправили посольство в Москву, к новому Московскому великому князю Ивану Васильевичу: «просить себе князя во Псков по старине, который князь Пскову люб». Московский князь, чтобы выразить свое неудовольствие за изгнание князя Владимира Андреевича, три дня не принимал Псковского посольства, потом на приеме сказал послу: «объяви Пскову, котораго князя Псковичи восхотят, и я вам того дам, и вы, написав грамоту, да пришлите ко мне с боярином своим». По этому ответу, Псковское вече написало грамоту, в которой просило прислать во Псков князем князя Ивана Александровича Звенигородского. По этой грамоте князь Иван Александрович приехал во Псков, посажен Псковичами на княжение и целовал крест ко Пскову на всей Псковской пошлине, и действительно прожил во Пскове целые три года по старине в мире и согласии с Псковичами, ни в чем не отступая от условий, на которых был принят, и управляя Псковом не иначе, как по согласии с посадниками и вечем. Потом, осенью 1466 года, поклонившись Пскову за все добро Псковское, уехал в Москву, хотя Псковичи усердно просили его остаться.

В 1467 году отпущен с Москвы во Псков по просьбе Псковичей князь Федор Юрьевич Шуйский; но этот князь, при самом вступлении на престол, отступил от старины и, конечного приказу из Москвы потребовал, чтобы ему дозволено было держать своих наместников на всех двенадцати пригородах Псковских и предоставить им суд во всех делах, тогда как при прежних князьях искони княжие наместники были только на семи пригородах Псковских. Он до тех пор не целовал креста ко Пскову, пока посадники не согласились на его требование, и далее так повел дела против Псковской старины, что Псковское вече в 1472 году снарядило посольство в Москву с жалобою на него и с просьбою прислать другого князя. Узнав об этом, князь Федор Юревич немедленно сложил целование ко Пскову и уехал в Москву. В 1473 году, по просьбе и выбору Псковичей, был прислан из Москвы наместником и князем Псковским князь Ярослав Васильевич Стрига Оболенский. Он сначала целовал крест ко Пскову на суду и на пошлинных грамотах, и на всех старинах Псковских; но старина и пошлина были только на словах, а на деле необычные для Пскова новости, против которых Псковичи стали упираться, так что князь Ярослав должен был, для разрешения споров с Псковским вечем, ехать в Москву; за ним и вече отправило своих послов с дарами к великому князю, который отвечал послам, что для разрешения споров ему нужно видеть грамоты, на которых вече основывает свои права, и с тем отпустил послов. А между тем князь Ярослав, воротившись из Москвы, стал требовать у Пскова суд держать не по Псковской пошлине, – «на ссылку вдвое езды имати, и по пригородам его наместникам княжая продажа имати от боя, также и наместничьи деньги». На сии требования вече отвечало посольством в Москву с жалобою к великому князю; а великий князь отправил в ответ своего посла во Псков, который объявил Псковичам, чтобы они просили прощения у Ярослава, разрешили сбирать ему наместничью деньгу и езды вдвое, и по пригородам княжим наместникам сбирать продажи княжие, и судить по старине суды о землях, о межах полевых и дворных и о коневой валице; «а не учините так, сказал посол, ино ведает Государь князь великий». После такового грозного приказа Псковские посадники заплатили князю Ярославу 130 рублей на вече и обещались исправить ему и его наместникам все то, что он требовал. Но споры не прекращались: Псковичи отправляли в Москву два посольства с просьбою переменить князя наместника; у Ярослава и его слуг даже была драка с Псковичами на торговой площади. Наконец в 1477 году пришло к нему повеление от великого князя ехать в Москву с княгиней и со всем своим двором; тем и кончилось бурное четырехлетнее наместничество князя Ярослава во Пскове. На место Ярослава в 1478 году, по просьбе Псковичей, был прислан из Москвы князь Василий Васильевич Шуйский Немой; Псковичи, по обычаю, приняли его с честью и посадили на княжение в церкви св. Троицы, и князь на вече целовал крест к Пскову на всех Псковских пошлинах и старинах. Но перемена князя не переменила дела. Шуйский оказался также грубым перед Псковом, преданным пьянству и граблению и неспособным к войне; и вероятно за сие последнее в 1481 году был сменен и на его место прислан опять князь Ярослав Васильевич. Сей князь теперь умел поладить с Псковским вечем и даже сам ездил в Москву ходатайствовать за Псков, чтобы великий князь держал свою отчину в старине. Ярослав скончался во Пскове в 1487 году и погребен в церкви св. Троицы. За Ярославом следовал на Псковском княжестве князь Семен Романович, присланный из Москвы в 1489 году; потом князь Василий Федорович, присланный на смену Семену, вызванному в Москву в 1491 году. Князь Василий Федорович был верный исполнитель воли великого князя, впрочем, не ссорился с Псковичами, и скончался во Пскове в 1496 году. На место его был прислан князь Александр Владимирович Ростовский, а когда он уехал в Москву в 1501 году, то на его место прислан по просьбе Псковичей князь Иван Иванович Горбатый-Суздальский, человек строгий, но распорядительный и усердно оберегавший Псков от Немцев. На его место в 1508 году прислан из Москвы князь Дмитрий Владимирович Ростов-ск1й; а его сменил в 1507 году князь Петр Васильевич Великий Шуйский, которого в 1509 году великий князь Василий Иванович отозвал в Москву, а на его место прислал князя Ивана Михайловича Репнина Оболенского, который своими ссорами с Псковским вечем довел дело до того, что в 1510 году была уничтожена самостоятельность Пскова.

Положение Псковских князей, наместников великого князя Московского, как мы уже частью видели, постепенно изменялось, смотря потому, как постепенно развивалась власть великого князя Московского над всеми Русскими областями. Так князья, присылаемые из Москвы во Псков, иногда были довольно самостоятельны и заодно с Псковским вечем действовали почти независимо; иногда же наоборот они являлись прямыми наместниками Московского князя, очевидно действовавшими по наказам из Москвы и в явное нарушение исконных прав Псковского веча. И эта последняя форма деятельности князей наместников год от года усиливалась; Москва постепенно старалась об усилении споров между наместниками и вечем, и как скоро какой наместник не заводил споров и жил в согласии с вечем, то его Московский Государь скоро сменял другим, даже не сносясь с Псковским вечем; и напротив князь наместник задорный, заводивший споры с Псковичами, всегда поддерживался Московским правительством, постоянно оправдывавшим такового наместника и обвинявшим Псковичей. Так миролюбивый наместник князь Семен Романович, не проживши и двух лет во Пскове, был сменен по повелению Московского Государя князем Василием Федоровичем, который в 1491 году приехал во Псков и именем Государя приказал Семену Романовичу выехать из Пскова. Напротив того, Псковичи в продолжение четырех лет насилу могли выжить задорного и неуступчивого князя Ярослава Васильевича Стригу Оболенского.

Первоначальная форма принятия князей наместников состояла в том, что Псковское вече отправляло в Москву посольство с просьбою отпустить во Псков такого-то князя, и когда отпущенный приезжал во Псков, то его принимали с большими почестями и сажали на престол в церкви Св. Троицы; но эта форма не нравилась в Москве, её старались избегать при всяком удобном случае, имея в виду отучить Псковичей от понятия об отдельном самостоятельном владении или княжестве, чем естественно раздражили Псковское вече, которое старалось держаться за старинную форму, как утопающий за соломинку. Псковское вече, по прежнему обычаю, иногда еще прогоняло князя наместника, неугодного народу; так, например, в 1462 году Псковичи выгнали с бесчестием князя Владимира Андреевича; в летописи сказано: «выгнали Псковичи князя Володимира Андреевича из Пскова, а иные люди на вече с степени спехнули его; и он поехал на Москву с безчестием к великому князю, жаловаться на Псков». Но это уже редко удавалось Псковичам; напротив, великий князь Московский положил за правило, которое часто напоминал Псковичам: «кой будет вам наместник, от меня вам князь, надоб; и аз вам нестою, а того бы есте не безчествовали, который у вас будет начнет творити сильно, то аз ведаю, а вас мою отчину жалую». Таким образом в сущности по этому правилу Псковичи лишились права изгонять князей наместников, и Московский государь уже считал таковое изгнание бесчестием для себя; он предоставлял Псковичам только право жалобы на наместника, делающего притеснения Пскову и поступающего не по пошлине. Действительно, право изгнания было уже неуместно, когда Псковичи сами поставили себя в такое положение, что не могли иметь у себя никого другого, кроме того кого пришлет Государь Московский, как своего наместника; а по сему своевольное изгнание князя наместника уже считалось противозаконным. Между тем Московский Государь постепенно развивал свое право менять Псковских князей наместников по своему усмотрению, не справляясь с желаниями Псковского веча; так что к концу настоящего периода это право Московского Государя мало-помалу обращается в закон для Псковского веча; по крайней мере вече уже не делает против этого гласных протестов, и ни разу не решается отказать или не принять присланного таким образом из Москвы князя наместника. Так что наконец последней князь наместник, князь Иван Михайлович Репня Оболенский, нашел возможным обойтись без тех церемоний, с которыми обыкновенно принимали в Пскове нового князя.

Отношения князей пятого ряда к Псковскому вечу, а равно их права и обязанности с одной стороны определялись исконными обычаями Пскова; ибо князь наместник был Псковским князем, следовательно, и должен был иметь характер Псковского князя; а с другой стороны он был наместник великого князя Московского, и по сему должен был выражать волю того, чьим он был наместником. Вследствие такового двухстороннего положения отношений Псковского князя наместника к Псковскому вечу, и его права, и обязанности, как Псковского князя, должны были оставаться постоянно неизменными, как они раз утверждены Псковским обычаем, и этого постоянно требовало Псковское вече, ревнивое к охранению своих исконных прав старины. И князья наместники, вступая на Псковский престол, почти всегда давали клятву или целовали крест на вече ко Пскову на суде и на всех пошлинных грамотах, и на всех старинах Псковских. Но в то же время или прежде, отправляясь из Москвы, они, как наместники, должны были целовать крест к великому князю Московскому, что будут верно охранять его интересы и не допустят умаления его власти и чести; а интересы Московского Государя и развитие его власти в отношении ко Пскову постоянно изменялись и шли вперед; следовательно и отношения князя наместника ко Пскову должны были постоянно изменяться, права его развиваться к ущербу исконных прав Псковского веча, и он должен был действовать по наказам из Москвы. И на деле действительно так и было: почти каждый князь наместник начинал крестным целованием не нарушать старины и пошлины Псковской, и не нарушал ее пока это можно было по отношениям его к Государю Московскому, пока Псковские интересы не сталкивались с интересами Московскими; но когда требования из Москвы были противны исконным Псковским обычаям, то наместник становился на сторону сих требований, и поканчивал тем, что вводил новости, противоречащие старинам Псковским, явно против требований веча.

Так интересы Пскова и Московского Государя постоянно согласовались в том, чтобы ревностно охранять Псковскую землю от всех притязаний со стороны соседей, чтобы интересы Псковского общества не терпели ущерба от насилий соседних владетелей; в этом важном деле князь наместник всегда действовал заодно с Псковским вечем и старался ни в чем не нарушать старин Псковских. По исконным Псковским обычаям князь обязан был предводительствовать войском и отправляться в военные походы не иначе как по определению веча, и вместе с посадниками и другими воеводами, назначенными вечем. И князья наместники постоянно строго соблюдали это исконное правило Пскова, и в летописях нет ни одного известия, где бы вече жаловалось на нарушение этого правила князем наместником: все военные походы, бывшие в продолжение настоящего периода, совершались непременно по определению веча; ни один князь наместник не предпринимал военного похода самовольно, без согласия с вечем. Даже походы, предписываемые Московским Государем, наперед представлялись на разрешение веча и предпринимались только по определению веча. Так в 1471 году, когда Московский Государь прислал во Псков боярина, с требованием, чтобы Псковичи шли ратью на Новгородскую землю; то Псковское вече с своим князем наместником хотя не отказывалось исполнить волю Государя, но отвечало посланному боярину: «дондеже услышим в Новгородской земле великаго князя, тогда на конь всядем за своего Государя». И несмотря на требования Московского боярина, Псковичи не двинулись до тех пор, пока не получили вестей, что Московские войска уже сожгли Русу. Получивши же эту весть, как сказано в летописи: «весь Псков в тыя часы, собрав пригороды и волости, князя Псковскаго Федора Юрьевича сын Василий и Тимофей Васильевич посадники Псковские и с ними тринадцать посадников Псковских и вся сила Псковская поидоша на Новгородскую землю». 2-е. Для интересов Пскова и интересов Московского государя нужно было, чтобы мирные договоры с соседями были не в ущерб Псковской земле. И здесь князь наместник действовал не отступая от Псковской старины, согласно с вечем; рассуждал с вечем об условиях договоров с соседями, принимал вместе с вечем послов, приходивших во Псков из соседних владений; даже по определению веча сам ездил с Псковским посольством для переговоров с соседними владетелями и вместе с посадниками заключал договоры по тем наказам, которые давались вечем; так под 1460 годом читаем в летописи: «по челобитию Немецкому и по их сроку князь Александр Васильевич и посадники Псковские и бояре из всех концев поехаша на Озолицу и на Желачко, на обидное место, и досмотриша того обиднаго места, а тое земля и вода Свят. Троицы». Или под 1471 годом. «Отрядив Псков Тимофея Васильевича и Ивана Гахоновича, да к ним изо всех концев бояр по сроку на съезд с Литовскими послами, да с ними ездил и сам князь Федор Юрьевич и с сыном с князем Васильем». В то же время Псковское вече, вместе с посадниками, по старому обычаю продолжало и само без князя принимать чужестранных послов и отвечать им, и посылать своих послов к соседним владетелям. Так в 1471 году посадники Псковские и вече дали ответ Ливонскому послу без участия Псковского князя; или в том же году Псковское вече отрядило своих послов к Литовскому королю, также без участия своего князя. Но грамоты во Псков от соседних владетелей продолжали присылаться по прежнему порядку на имя Псковского князя и веча. 3-е. Для интересов Пскова и для интересов Московского Государя нужно было чтобы Псков и Псковские пригороды были хорошо укреплены; и князь наместник всегда принимал деятельное участие в постройке укреплений и действовал в согласии с вечем. Так под 1465 годом читаем в летописи: «Князь Псковский Иван Александрович и посадники степенные Леонтий Михайлович и Тимофей Васильевич и Псковичи с посажаны, своих хоромов блюдучи (в ожидании нападения Новгородцев), заложпша стену древяну от реки Великой да и до Псковы реки».

Но князья наместники, действуя в согласии с Псковским вечем, и подчиняясь беспрекословно старинным Псковским порядкам, при защите Псковской земли от неприятелей и в охранении интересов Пскова, при сношениях с соседними владениями, далеко не так поступали в делах внутреннего управления. Здесь, очевидно, интересы Пскова и интересы Московского государя не сходились друг с другом, и князья наместники становились уже на сторону Московского великого князя, а не Пскова и, вместо строгого соблюдения старины, старались о введении новостей, неугодных Псковскому вечу, очевидно действуя по наказам из Москвы. И так действовать во внутреннем управлении для них было тем удобнее, что они верно исполняли свою главную обязанность, – защиту Псковской земли от неприятелей, за чем преимущественно и приглашались Псковичами.

Тверже всех держалась первая и главная обязанность князя наместника, целовать крест ко Пскову на всех старинах Псковских при вступлении на Псковский престол; ее в точности соблюдали почти все князья наместники и беспрекословно приходили целовать крест в присутствии веча. Из всех Псковских князей наместников летопись только о троих не упоминает, чтобы они целовали крест Пскову на вече: о князе Василии Федоровиче в 1491 году, о князе Дмитрии Владимировиче Ростовском в 1503 году и о князе Иване Михайловиче Рейне Оболенском.

Второю важною обязанностью князя наместника, строже и продолжительнее других соблюдавшеюся, было присутствие князя на вече, где для него была особая степень, или может быть одна с степенью степенных посадников; так о князе Владимире Андреевиче под 1462 годом сказано: «а иные люди на вече спехнули его с степени». Князь наместник, присутствуя на вече, не был председателем веча, а находился в том же положении, как и прочие выборные власти, присутствовавшие на вече, т.е. имел такой же голос, как и все прочие члены веча, не приказывал, а рассуждал и подавал свои мнения. Так под 1499 годом в летописи сказано: «и приехав боярин Московский во Псков, пословаше посольство на вече князю Псковскому Александру Владимировичу и посадником Псковским». Или под 1501 годом: «князь Псковский сдумавши с посадники и с бояры и со Псковичи на вече, да послали три гонца к воеводам великаго князя Московскаго, что Немцы жгут и грабят и головы секут».

Из прав князя наместника в настоящем периоде получили важное расширение – право держать своих наместников на Псковских пригородах, и право суда, как самого князя, так и его наместников. По исконным порядкам Псковского веча Псковский князь имел право держать своих наместников только на семи пригородах Псковских, и этот старый порядок держался неприкосновенным до шестого князя наместника Федора Юрьевича Шуйского, который, приехавши во Псков в 1467 году, при самом вступлении на престол и при целовании креста на Псковской пошлине, потребовал, чтобы ему разрешено было держать своих наместников на всех двенадцати пригородах Псковских; этому требованию Псковские посадники должны были уступить, и с 1467 года князья наместники получили право держать своих наместников на всех двенадцати пригородах Псковских. Но когда князь Федор Юрьевич стал заводить другие новости в нарушение Псковских пошлин, то вече отправило в Москву посольство просить о присылке другого князя, и государь Московский исполнил просьбу Псковичей, вероятно довольный мирным дозволением держать наместников на всех пригородах и не желая до времени раздражать Псковичей другими новостями. Но в 1475 году дошла очередь до расширения княжеских прав и на суде. По древнему Псковскому порядку, как свидетельствует судная Псковская грамота, княжьему суду принадлежали только известные, законом определенные дела, с определенными доходами или пошлинами от суда. По Псковской судной грамоте князю во 1-х принадлежали дела уголовные; «Ож клеть покрадут за замком, или сани под полостью, или воз под титягою, или ладью под лубы или в яме, или скота украдают, или сено сверху стога, имать то все суд княжой, а продаже девять денег; а разбой, наход, грабеж 70 гривен, а княжа продажа 9 денег, да 4 денеги князю и посаднику. А князь и посадник на вечи суду не судить, судити им у князя на сенях». Княжие посадники по судной грамоте также имели право суда в пригородах: «А которому княжему человеку ехать на пригород наместником, ино целовати ему на том крест, что ему хотеть добра Пскову, и судить прямо по крестному целованию». Во-вторых, по судной грамоте суду князя или скорее к судебным княжеским доходам принадлежали пошлины от судебных поединков. «А которому человеку поле (поединок) будет с суда; а став на поли истец не может своего истца... а виноватому (побежденному) платити и княжа продажа и приставное двема приставом по шести денег». И, в-третьих, суду князя принадлежали по судной грамоте иски в поземельном владении и в беглых крестьянах: «а княжий писец имет писати судницу о земли; ино ему от судницы взять пять денег... А только княжий писец захочет не по сил (т.е. лишних пошлин), ино инде вольно написати (судницу), а князю запечатать. А не запечатает князь, ино у св. Троицы запечать». За сии старые границы суда и судных пошлин упорно стояло Псковское вече и успело отстоять их при князе Федоре Юрьевиче, который замышлял было тоже сделать с правом княжьего суда, в чем успел относительно права посылать своих наместников по пригородам. Вече также уперлось и в 1475 году, когда князь Ярослав Васильевич Стрига Оболенский, побывав в Москве, «начал просити у Пскова суд держати не по Псковской пошлине, на ссылку вдвое езды имать (т.е. за вызов свидетелей) и по пригородам его наместником княжая продажа имати от боя, такоже и деньги наместничи». И спор с Ярославом из-за этой новости продолжался целый год, пока наконец Ярослав сам не съездил в Москву и не привез с собою посла великокняжеского, который именем Московского государя объявил Псковичам на вече: «чтобы в чем вы преступили перед князем Ярославом, и в том бы вы добили ему челом, также бы есте князю Ярославу деньгу наместничу освободили (т.е. разрешили наместникам, кроме княжьей продажи, собирать от судных дел наместничью деньгу), и езды вдвое и продажи по пригородам наместником имати княжия, нивнии судове (в земляном деле суд) судити всякая копная, и изгородное прясло, и коневая валица. А не учините тако, ино ведает государь наш великий князь; а нас прислал к вам с князем Ярославом, в пять дней от вас и семо и тамо съездити». На такое строгое и не допускающее отсрочки повеление великого князя для Псковского веча был один ответ, – покориться Ярославу и уступить ему во всех требованиях, что вече действительно и исполнило, заплативши Ярославу 130 рублей за то, что бесчестили его своим упорством, и обещавшись великому князю исполнить все по его требованию, т.е. бесспорно платить вперед все судебные пошлины Псковскому князю и его наместникам по новому распределению.

Таким образом Псковский князь, прошедши пять степеней или рядов, отмеренных ему историей, постепенно от вольного князя Новгородского, каковым был князь Всеволод Мстиславич и его преемники князья первого ряда, дошел до последней степени Псковского князя, наместника великого князя Московского, и наконец обратился совершенно в Московского наместника, каковым был последний Псковский князь Иван Михайлович Репня-Оболенский, которого Псковичи прозвали Найденом. «А потому его назвали найденом, сказано в летописи, что он не пошлиною приехал; нашли его Псковичи на загородском дворе, а священники против него со кресты не ходили; а пели молебен на торгу, да шли ко св. Троицы, да посадили на княжение у святей Троицы; и бысть той князь лют до людей». Это свидетельство летописи указывает, что князь Репня-Оболенский уже не считал себя князем Псковским, и, как чистый наместник Московский, поступал с Псковичами, не только не справляясь с Псковскою стариной и пошлиной, но и самих Псковичей ставил в такое положение, чтобы они отказались от своей старины и пошлины.

Князь во Пскове только по форме вступления на престол походил на князя Новгородского; во всем же другом княжеская власть во Пскове всегда имела свой характер, выражавшийся в том, что Псковский князь собственно был первый сановник, выбранный вечем и отличающийся от других сановников только тем, что он был не Псковитянином, а пришлым человеком, и что у него была собственная дружина, пришедшая с ним, чего прочее сановники не могли иметь. Княжеская власть, по Псковскому устройству общества, даже не считалась необходимостью для Пскова. Псковичи могли жить и управляться без князя, не чувствуя никакой остановки или беспорядка в общественных делах, и, как мы уже видели, Псков действительно не раз управлялся без князя, даже по нескольку десятков лет; тогда как в Новгороде считалось дивом, когда Новгородцы в 1167 году около восьми месяцев прожили без князя за посадником Якуном. Псковичи приглашали к себе князя не потому, чтобы они не могли без него управляться, чтобы отсутствие князя составляло ничем не заменимый пробел в Псковском управлении; а потому что князь всегда приводил с собою боевую дружину, в лишних же боевых людях Псков всегда нуждался, находясь почти постоянно в войне то с Ливонскими Немцами, то с Чудью, то с Литвой, то с другими соседями. Правда, Псковский князь, подобно Новгородскому, имел право суда в известных границах, и вместе с вечем и посадниками участвовал и во внутреннем управлении, даже посылал своих наместников по пригородам; но право суда и посылки наместников по пригородам давалось князю только для пользования определенными доходами, как жалование на содержание дружины, пригороды же управлялись и без княжих наместников, а для суда у Пскова были судьи, князь же не мог судить один без посадников и сотских; следовательно Псков не нуждался в княжеском суде, а суд скорее нужен был князю для получения дохода. Что же касается до участия князя во внутреннем управлении, то он здесь участвовал не более других выборных властей, и только с согласия веча; а на вече он не был ни председателем, ни руководителем, и даже не имел права созывать вече, и вече по преимуществу собиралось и решало дела без участия князя, князь же без участия веча или других властей, назначенных вечем, не мог решать никакого общественного дела. Вече не нуждалось в участии князя ни при издании законов, ни при наложении податей, ни в объявлении войны и мира, ни в других общественных распоряжениях. Даже в делах военных вече само назначало воевод для предводительствования войсками, хотя князь и был главным военным начальником, и для военных дел приглашался Псковом; но он был безотчетным предводителем только всей дружины, Псковские же войска поступали к нему под команду не иначе, как по распоряжению веча. Из судной Псковской грамоты, по-видимому, можно заключить, что князь был главною властью в законодательстве; ибо в начале грамоты сказано: «сия грамота выписана из великаго князя Александровы грамоты, и из княжь Константиновы грамоты, и изо всех приписок Псковских пошлин». Но уже самое начало грамоты говорит, что князь не был единственным или главным источником законодательства во Пскове; ибо здесь рядом с княжими грамотами стоят, как законы, и приписки Псковских пошлин; а в конце грамоты прямо сказано: «а которой строке пошлинной грамоты нет; и посадникам доложити господина Пскова на вече, да тая строка написать». Следовательно, по прямому смыслу грамоты главным и единственным источником законодательства во Пскове было вече. Князь же не только не имел права издавать их собственною властью, но даже право предлагать вечу об издании закона принадлежало посадникам, а не князю. В начале же грамоты говорится о договорных грамотах веча с князьями Александром и Константином, относительно размера судебных пошлин, сбираемых в пользу князя, и о том какие дела должны принадлежать суду князя; а не о подлинных грамотах, данных князьями Александром и Константином; ибо еще в 1471 году великий князь Московский Иван Васильевич сказал, что самих великих князей грамот во Пскове не имеется. Иных князей уважали и любили во Пскове не меньше чем в других русских владениях, но только как храбрых и счастливых предводителей войска, усердно страдавших за Псковскую землю; но князь тем более приобретал любви и уважения у Псковичей, чем менее вмешивался в дела правления и поперечил вечу. Государем и правителем Пскова был сам господин Псков, его вече, а не князь, господин своей дружины. У князя во Пскове, кажется, даже не было данной ему вечем земли; по крайней мере по дошедшим до нас известиям мы имеем только указание на княжий двор на торгу во Пскове, и на загородный княжий двор. А посему и дружину свою князь не мог помещать на поместных землях, которых сам не имел, а держал дружинников или при своем дворе, или по пригородам, в качестве наместников, и дружина его обыкновенно называлась двором; так летопись, под 1460 годом рассказывая об отъезде князя Александра Черторизского, говорит: «а двора его кованой рати боевых людей 300 человек, опричь кошовых». И конечно князю при такой обстановке мудрено было иметь во Пскове другое значение, кроме значения предводителя войска.

Когда был построен Псков, об этом нет известий в дошедших до нас памятниках; ибо древние памятники, большею частью немногоречивые, редко сообщают какие-либо подробности о построении городов, особенно первоначально незначительных; тем не менее с большим вероятием и даже с убеждением, можно сказать, что Псков был одним из древнейших пригородов Великого Новгорода. Наш отец Русских летописей, преподобный Нестор, упоминает о Пскове уже под 903 годом христианского летосчисления; он пишет: «Игореви взрастьшу, и хожаше по Ользе и слушаше его; и приведоша ему жену от Плескова²¹ именем Ольгу». Судя по этому древнему известию, Псков уже существовал при Олеге и даже при Рюрике, первом князе Русском, а построен, конечно, гораздо раньше. Но многоречивый и на три почти века младший перед Нестором составитель Степенной книги, записал какое-то темное предание, которому и сам не верил, о нечаянной встрече Игоря с Ольгою во время охоты на берегах пустынной поросшей лесом реки Псковы: в этом предании сказано, что Псков тогда еще не был построен, и что Ольга была поселянка из села Выбутского, и в последствии сделавшись женою Игоря, и по смерти его принявши крещение, отправилась на свою родину, и там, по одному видению, замеченному на пустынных берегах Псковы, предрекла, что тут в последствии будет построен богатый город, а в другую поездку, в ту же сторону, построила деревянную церковь св. Троицы, на том самом месте где видела чудное видение, и что эта церковь в последствии была знаменитым Псковским собором св. Троицы. И это темное предание, исполненное чудес и неожиданностей, обычное у всех младенствующих народов, когда они хотят увековечить память своих великих людей, но отнюдь не историческое достоверное сказание, предание, которому боялся верить даже поздний составитель Степенной книги, в наше время принято многими учеными историками, как историческая истина, и они при помощи его думают замять и затемнить прямое и ясное свидетельство древнего и достоверного летописца Нестора, о существовании Пскова уже в 903 году, и голословно утверждают, что Псков построен уже в позднейшее время, даже после Ольги. Но во 1-х, ежели бы Псков был построен после Ольги, следовательно, перед смертью Святослава, или при Владимире, т.е. в конце X столетия; то конечно бы Нестор, писавшей в конце XI столетия, непременно знал бы когда и кем построен этот город, и не преминул бы сказать об этом в летописи; ибо при Несторе Псков уже был значительным городом, значительнее многих позднейших городов, о построении которых упоминает Нестор: упомянул же он о построении Юрьева Ярославом, а Юрьев перед Псковом тогда был городом очень незначительным. А во-вторых, Новгород Великий, устроивший свои колонии по Нарове и около Чудского и Псковского озер и на юго-запад от них, не мог же оставить свои колонии без укрепленного города, среди немирных Чуди, Ливи и Летголы, а указанные колонии были заведены Новгородцами еще до прибытия Варяго-Русских князей; следовательно, сами обстоятельства требовали, чтобы на юг от Псковского озера, по реке Великой, был построен Новгородский пригород. Но скажут, у Новгорода в том краю был уже пригород Изборск, который, по свидетельству Нестора, Новгородцы уступили одному из приглашенных Русских князей Трувору; следовательно нового пригорода Пскова не было нужды строить: да ведь Псков был же построен, этого отвергать нельзя, следовательно, и была нужда построить; и действительно нужда была настоятельная, соседи тамошних Новгородских колоний были очень воинственны и находились в постоянной борьбе с Новгородскими колонистами; здесь даже понадобилось строить новый город Юрьев при Ярославе, да и позднее здесь была постоянная нужда в постройке новых городов, и их много было выстроено и по смерти Ярослава. При том, ежели принять, что Изборск был построен Новгородцами; то его нельзя было строить, не построивши прежде Пскова; ибо Новгородские колонии прежде должны были укрепиться на реке Великой, этом спорном пункте Новгородских колоний в тамошнем краю, а потом уже идти к Славянским ключам, или к Жеравей горе, и строить там Изборск. Изборск, по своему географическому положению, мог быть, и действительно был, только передовою крепостью Пскова. Как бы то ни было, темное и позднее предание, несогласное ни с древнейшими свидетельствами, ни с обстоятельствами дела, не может отвергнуть доисторического построения Пскова, как одной из древнейших Новгородских колоний на западной окраине Новгородской земли.

Псков, один из древнейших Новгородских пригородов, построенный еще в доисторические времена тамошнего края, и на самом боевом месте, на границе Новгородских колоний с землями Чуди, Ливи, Летголы и Литвы, упорно противившихся Новгородской колонизации, привычных к войне и делавших частые набеги на тамошние Новгородские колонии, естественно должен был находиться в самых тесных связях с своею метрополией Новгородом, чтобы постоянно иметь поддержку в борьбе с немирными соседями; и таковые тесные связи даже в историческое время продолжались, начиная с 903 года, в который в первые о Пскове упоминает летопись, в течение более трех сот лет. Во все это долгое время Псков жил одною жизнью с Новгородом, так что сама Псковская летопись за все это долгое время почти не отделяет истории Пскова от истории Новгорода. По прямым свидетельствам летописи и других памятников одни боярские фамилии заправляли делами и во Пскове, и в Новгороде; так что Новгородские посадники переводились во Псков, и наоборот Псковские посадники в Новгород. И вообще перемены властей в Новгороде отражались переменами властей во Пскове; события Новгородские были в то же время и событиями Псковскими; войны Новгородские были вместе и войнами Пскова; князья Новгородские – князьями Псковскими; партии Новгородские были партиями и Псковскими; смятения и нестроения в Новгороде отражались смятениями и нестроениями во Пскове; иные знаменитые боярские фамилии во Пскове в иное время переходили в Новгород, и наоборот иные Новгородские фамилии во Псков, так что почти можно сказать, что боярские фамилии и в Новгороде, и Пскове были более или менее одни и те же; перемены в общественном строе в Новгороде производили те же перемены и во Пскове, так что Псков был существенною частью Новгорода, только перенесенною с берегов Волхова на берега Великой и Псковы. Главная и существенная разница между Новгородом и Псковом состояла в том, что Псков был колония Новгорода, а Новгород метрополия Пскова, и что Псков стоял на окраине Новгородской земли, прямо лицом к немирным и воинственным иноплеменникам, а Новгород лежал внутри Новгородских владений среди племен мирных и покорных. И эта-то последняя разница мало-помалу незаметно сообщила Пскову свой особый характер, по которому он в последствии необходимо должен был отделиться от Новгорода и устроить свою жизнь своеобразно, не по-новгородски.

Один Псковский летописец так начинает историю своего города: «О Пскове же граде от летописанья не обретается воспомянути, от кого создан бысть и которыми людьми, токмо уведехом, яко был уже в то время, как наехали князи Рюрик с братиею от Варяг в Славяни княжити; понеже поведает, яко Игорь Рюрикович поят себе жену Ольгу от Плескова». Это свидетельство, с одной стороны говорит о доисторической древности Пскова, а с другой стороны, согласно со всею историей Пскова, указывает на тесную связь его с Новгородом и на единство его боярских фамилий с Новгородскими боярскими фамилиями. Князь Игорь точно также взял себе жену из Пскова, как последующие Русские князья его потомки иногда брали себе жен из Новгородских боярских фамилий. Русским князьям, утвердившимся в Приднепровье по переходе из Новгорода, чтобы не разрывать своих связей с Новгородом и для поддержания своей власти между Новгородцами, естественно нужно было вступать в родственные союзы с знаменитейшими боярскими фамилиями. И первый опыт такового родственного союза показал Игорь, еще при первом русском князе в Приднепровье, женившись на Псковитянке Ольге, по всему вероятию происходившей из богатой Новгородской боярской фамилии, проживавшей во Пскове и имевшей там свои вотчины.²² Это предположение вполне подтверждается свидетельством Нестора, помещенным под 947 годом, где сказано: «иди Вольга Новгороду и устави по Мсте погосты и дани, и по Лузе оброки и дани; ловища ея суть по всей земли знамения и места и погосты, и сани ея стоят во Пскове до сего дня». По этому свидетельству Ольга распространила непосредственную княжескую власть на Новгородские земли по Мсте и по Луге, и назначила разные места для княжеских ловищ, которые частью оставались за князьями даже в XIV столетии, очевидно потому что она удобнее могла действовать на вече при помощи влияния Новгородских бояр, своих родственников. А когда Ольга, по происхождению Псковитянка, по свидетельству летописи, удачно действовала на Новгородское вече, при помощи своих родственников бояр, значит во Пскове и в Новгороде были одни и те же боярские фамилии; и, следовательно, Псков в то время составлял одно целое с Новгородом, был с ним в самых тесных связях и жил одною жизнью.

Тесную связь Пскова с Новгородом и значение Пскова, как передового бойца за Новгородскую землю на западных её окраинах, сознавали вполне Русские князья, потомки Ольги. Правнук Ольгин и князь Ярослав Владимирович, чтобы укрепить западные границы Новгородских владений у Чудского и Псковского озер, в 1030 году ходил с Новгородцами и Псковичами на Чудь, и поставил там на реке Амовже город Юрьев, как передовой пост Новгорода и Пскова в этом краю, и как опорный пункт для Новгородских и Псковских колоний в Чудской земле. Потом, в 1036 году, Ярослав отправил во Псков своего брата Судислава и приказал засадить его там в поруб; а конечно, опасаясь своего брата Судислава, он не сделал бы этого, ежели бы не был уверен, что вполне надежные ему Новгородцы, находятся в самых тесных связях с Псковичами. Преемники Ярослава действовали в том же духе в отношении к Новгороду и Пскову. Так князь Киевский и Новгородский Изяслав Ярославич, в первые же годы своего княжествования, имея в виду укрепление Новгородских и Псковских границ у Чудского озера, сам водил Новгородцев и Псковичей на Чудь, и взял там Чудской город Осек-Кидипив; потом, в 1060 году, снова водил Новгородцев и Псковичей на Чудь, и принудил одно Чудское племя Сосол признать власть Новгорода и платить дань по две тысячи гривен на год. Но этот успешный поход не смирил еще воинственной Чуди; те же Сосолы выгнали от себя пришедших к ним Новгородских даньщиков, и весною того же года с большими силами напали на Юрьев, и, хотя укрепленного города не могли взять, тем не менее пограбили и пожгли все окрестности, где были Новгородские и Псковские колонии, даже доходили до Пскова; и Новгородцы с Псковичами должны были снова предпринять поход в Чудскую землю, и, хотя побили Сосол, но и сами потеряли до тысячи человек своих ратников. Это дело с Сосолами лучше всего показывает, в каких отношениях находились Новгородские и Псковские колонии в Чудской земле, и как неспокоен был этот край. Новгородцам и Псковичам нельзя было остановиться в распространении своих колоний, ибо это значило бы отдать уже устроенный колонии на разорение воинственной Чуди, шаг за шагом отступать назад и даже отказаться от реки Великой и снести сам Псков; а чтобы идти впереди и постепенно вводить свои колонии вглубь Чудской земли, нужно было вести постоянную мелкую войну, отражать набеги Чуди и разорять Чудские селения. Новгород, и в особенности Псков, как передовой пост, находились в таком же отношении к Чудской земле, как и теперь иные Американские штаты к соседним Индийским племенам; или как еще недавно Россия была в отношении к Кавказским горцам.

После похода Новгородцев и Псковичей на Чудское племя Сосол, в продолжение пятидесяти лет, летописи не упоминают о походах в Чудскую землю; но это еще не значит, чтобы Новгородцы и Псковичи жили спокойно на границах Чуди, Ливи и Летголы, чтобы не было мелких набегов то с той, то с другой стороны; а напротив это молчание летописей свидетельствует, что взаимные мелкие набеги были так часты и обычны, что летописцы не считали нужным упоминать о них. Новгородцы и Псковичи по необходимости продолжали распространять свою колонизацию в этом краю и по возможности собирать дань с тамошних мелких племен, чтобы показать им свое превосходство и тем несколько смирить их; а Чудь, Ливь и Летгола с своей стороны не переставали противиться распространению Новгородской и Псковской колонизации в своей земле, и при всяком удобном случае нападали на Новгородские и Псковские колонии и прогоняли присылаемых к ним Новгородских даньщиков. И конечно Юрьеву и Пскову, как передовым постам, здесь доставалось более всех; они должны были быть непрестанно настороже, и в том же положении конечно был и Изборск, долженствовавший отбиваться от Летголы.

Наконец, чтобы прекратить мелкие набеги и облегчить Новгородскую колонизацию в здешнем краю, Новгородцы и Псковичи, в начале XII столетия, под предводительством знаменитого и любимого Новгородцами князя, Мстислава Владимировича, открыли ряд походов в Чудскую землю. В 1111 году они с Мстиславом напали на Чудь Очелу, жившую в пределах нынешней Эстляндии, на северо-запад от Чудского озера, и успели отодвинуть это племя ближе к берегам Балтийского моря. Этот поход, по всему вероятию, дал Псковичам возможность укрепиться на Нарове и завести там несколько поселений; ибо впоследствии мы здесь находим у Псковичей много рыболовных слобод или исадов. В 1113 году Новгородцы с Мстиславом снова ходили в землю Чуди и разбили Чудь на Вору; а в 1116 году Мстислав повел Новгородцев на юго-запад от Юрьева, к границам племени Ливи, именно в тот край, который назывался Унганией, и взял в бою тамошний большой город Медвежью голову, или на языке туземцев Одемпе. Конечно все сии походы были вызваны ничем иным, как постоянными набегами Чуди и Ливи на Новгородские и Псковские колонии в тамошнем краю. Ежели бы со стороны Чуди и Ливи не было постоянного сопротивления мирному распространению Новгородской и Псковской колонизации, то не за чем было бы предпринимать и походов в тамошние земли; ибо, как показывают и сами походы, Новгородцы и Псковичи не делали там завоеваний, а только старались смирить диких соседей или оттеснить их дальше от своих поселений; даже летопись не упоминает, чтобы в эти походы наложена была какая-либо новая дань.

Но походы Мстислава, несмотря на свой успех, не только не успокоили Псковских границ, но кажется еще более раздражили противников. Мстислав оставил Новгород в 1117 году, и Чудь и Ливь вскоре снова поднялись и даже успели завладеть Русским городом в тамошнем краю, знаменитым Юрьевом Ливонским, служившим передовым постом и опорою тамошней Русской колонизации. Чтобы поправить дела, Новгородцы и Псковичи, через 14 лет после последнего Мстиславова похода, нашлись вынужденными предпринять новое нападение на упорных противников, и под предводительством своего нового князя Всеволода Мстиславича, в 1130 году, открыли поход на Чудь зимою, страшно опустошили тамошнюю страну, селения пожгли, взрослых людей перебили, а жен и детей забрали в плен; но кажется тем только и ограничился успех этого похода, даже не было взято ни одного города. И на другой год нужно было предпринять новый поход, тоже зимою, который был решительно неудачен для Новгородцев и Псковичей; Чудь успела собраться с силами, и, пользуясь своим знанием местности, нанесла сильное поражение Новгородцам и Псковичам, так что они должны были удалиться, потеряв множество добрых ратников. Это поражение естественно должно было невыгодно отразиться на Новгородские и Псковские дела в тамошнем краю; а посему, чтобы как-нибудь поправиться, Новгородцы и Псковичи в 1133 году открыли новый поход и опять зимою. Этот последний поход увенчался значительным успехом: Новгородцы и Псковичи, предводимые тем же Всеволодом Мстиславичем, не только побили Чудь и Ливь, – но что всего важнее, – успели возвратить важный для Новгородской и Псковской колонизации в том краю город Юрьев. Возвращение Юрьева значительно поправило дела колонизации; оно возвратило опору и защиту тамошним Новгородским и Псковским колонистам.

Ежели бы Новгородцы и Псковичи продолжали действовать с большею настойчивостью, или по крайней мере так, как действовали при Мстиславе и Всеволоде, то по всему вероятию Ливи, Чуди и Летголе пришлось бы оставить бесполезное сопротивление и дать свободный ход развитию Новгородской колонизации в их краю. Но с 1137 года у Новгородцев началась рознь, которая вскоре перешла и во Псков. Новгородцы разделились на две партии, – одна против князя Всеволода, а другая за Всеволода, и первая одержала верх и успела выгнать Всеволода, а вторая потерпела поражение и удалилась во Псков, куда скоро пригласила и Всеволода. Псковичи, руководимые укрывшимися у них Новгородскими боярами, и довольные недавними походами Всеволода в Чудскую землю, которые особенно были выгодны для Пскова, охотно приняли сторону этого князя и решились защищать его во чтобы то ни стало; засекли все пути и приняли такое твердое положение, что торжествующая Новгородская партия, уже выступившая в поход, с тем чтобы выгнать Всеволода из Пскова, должна была воротиться назад с Дубровны. Чем бы кончилось это междоусобие, неизвестно; ибо Всеволод той же зимою скончался во Пскове. Тем не менее Псковичи, поддерживаемые и руководимые удалившеюся к ним партией Новгородских бояр, не хотели уступить партии, распоряжавшейся в Новгороде, и объявили своим князем бывшего у них на то время Всеволодова брата Святополка Мстиславича, и стали в такое грозное положение, что один раз Новгородцы ожидали их нападения на сам Новгород. Между тем, в поддержание Святополка и Псковичей, все князья родственники Всеволода вооружились на Новгородцев, загородили все пути, по которым проходили обозы с хлебом, и стали морить Новгород голодом; так что Новгородцы принуждены были отказаться от выбранного ими князя Святослава Ольговича, и принять себе князя от Юрия Суздальского, его сына Ростислава; и в след за тем Псковичи примирились с Новгородом, оставив, впрочем, у себя отдельного князя Святополка Мстиславича. В след за примирением воротились в Новгород и милостинцы Всеволода, доселе укрывавшиеся во Пскове; они, действуя за одно с Псковичами, скоро победили противную партию, отказали Ростиславу и привели Святополка в Новгород в1142 году, и таким образом Псковичи с Новгородцами опять соединились под одним князем. Это скорое примирение и соединение ясно показывает, что Псковичи во время сих споров действовали не самостоятельно, а под влиянием Новгородской же партии бояр милостинцев Всеволода. И как скоро эта партия ввела своего князя в Новгород; то и Псков замолчал и даже не заикнулся об отдалении от Новгорода. Отсюда ясно, что собственно Псковских интересов, отдельных от Новгородских, тогда еще не было, или по крайней мере они скрывались на заднем плане; и Псковичи были еще так тесно связаны с Новгородом, как своею метрополией, и на столько не сложились в отдельное независимое целое, что не могли или не решались действовать иначе, как под руководством и при поддержке хотя какой-либо партии из Новгорода.

Ближайшим следствием такового порядка дел было то, что Псковичи решительно запутались в раздорах Новгородских партий и в споры их с князьями, и сделались орудием Новгородской партии противников Суздальским князьям, так что эта партия, можно сказать, свила себе гнездо во Пскове и заправляла всеми Псковскими делами, разумеется преследуя свои, а не Псковские интересы. Когда торжествовала Псковитянская партия в Новгороде, то с тем вместе и дела Пскова поправлялись; и наоборот, когда торжествовали противники её Суздальщинцы, то и дела Пскова запутывались. И так продолжалось слишком сорок лет после последнего Всеволодова похода на Чудь, в котором Новгородцам и Псковичам удалось возвратить Юрьев Ливонский. Во все это время упоминается только об одном походе Новгородцев и Псковичей в Чудскую землю в 1171 году, да и то не в Новгородских или Псковских летописях, а у позднего Московского летописца. Между тем, конечно, по-прежнему продолжались взаимные набеги Чуди на колонистов, и колонистов на Чудь, в которых может быть принимали участие и Псковичи. Но что всего важнее, Чудь, Ливь и другие племена тамошнего края среди малых набегов так усилились, что снова успели отнять у Новгородцев и Псковичей Юрьев и другие тамошние Русские города, и на столько стеснили Новгородскую и Псковскую колонизацию в своей земле, что зимою 1176 года общими силами, сделали нападение на сам Псков. Конечно Псков, достаточно укрепленный и обороняемый воинственными гражданами, выдержал это нападение, и Чудь и Ливь были отбиты с значительным уроном; тем не менее другие Псковские поселения, не столько укрепленные, должны были пострадать, и границы Новгородских и Псковских владений в этом краю были несколько отодвинуты назад; так что Псковитянская партия, торжествовавшая в это время в Новгороде и успевшая посадить на Новгородском престоле знаменитого воителя Мстислава Ростиславича, из Смоленских князей, чтобы вовсе не потерять Новгородского влияния в Чудской земле, решилась предпринять большой поход в этот беспокойный край. И зимою 1179 года, под знаменами Мстислава, собралось до 20000 ратников, которых он повел на Чудь Очелу и страшно пожег и опустошил земли этой Чуди почти до берегов моря; но тем дело и кончилось, на другой год Мстислав скончался. В Новгороде снова началась борьба партий, в которой, разумеется, приняли участие и Псковичи, как орудие одной из Новгородских партий, и дела Пскова отодвинулись на задний план. Новгородцы, по смерти Мстислава, выбравшие себе в князья Владимира, сына Святослава Черниговского, вступили в продолжительную борьбу с Всеволодом, князем Суздальскими, и интересы Пскова были принесены в жертву сей упорной борьбе.

Пользуясь такими благоприятными обстоятельствами, Литовцы, очевидно, по указанию Полотских князей, враждовавших с Новгородом, в 1183 году напали на Псковские владения и нанесли сильное поражение Псковичам; так что Новгородцы, чтобы защитить Псков от Литовских или скорее Полотских нападений, в следующем году обратились к Смоленскому князю Давиду Ростиславичу, и приняли от него себе в князья его сына Мстислава, и Давид в 1185 году повел Новгородцев и Смольнян на Полотск, принудил Полотских князей примириться с Новгородцами, и таким образом остановил набеги Литвы на Псковские владения. Но несколько успокоенные со стороны Литвы, Псковичи не были обеспечены со стороны Чуди. Поморская Чудь, вероятно уже вытеснившая Псковские колонии из своего края, в 1190 году двинулась на сами Псковские владения, и на семи шнеках уже проникла в Псковское озеро, очевидно желая войти в реку Великую и рекою идти к Пскову. Впрочем, Псковичам удалось укрепиться на пороге, при выходе из озера в реку Великую, разбить на голову дерзких неприятелей и захватить все их шнеки, которые и были приведены с торжеством во Псков. Наконец Новгородский князь Ярослав Владимирович, еще в 1187 году пришедший из Суздальской земли на место изгнанного Новгородцами Мстислава Давыдовича, по настоянию Псковитянской партии в Новгороде, зимою 1191 года, собрав под свои знамена Новгородские и Псковские полки, вступил в землю Чуди и Ливи, опустошил тамошний край, пожег селения, вывел множество пленников и возвратил, долго бывший в чужом владении, Юрьев Ливонский. Потом в 1192 году, на Петров день, Ярослав снова пришел во Псков, и послал свою дружину с Псковскими полками опять в земли Чуди. На этот раз Псковичи с дружиною Ярослава прошли за Юрьев, взяли город Медвежью голову, сожгли его и опустошили пройденный край. Между тем Литовцы, руководимые Полочанами, время от времени не переставали делать нападения на южные Новгородские и Псковские границы. Нападения сии наконец обратили на себя внимание, и зимою 1188 года Новгородцы и Псковичи со всею своею областью, под предводительством князя Ярослава, поднялись на Полочан: но те, не допустив Новгородской рати до Полоцка, вышли на встречу с поклоном к озеру Каспле и заключили мир с Новгородом. В 1200 году Новгородцы, под предводительством Нездилы Пхинича, небольшим отрядом из Лук ходили на юго-западных соседей Пскова Летголу и воротились домой с множеством пленников, женщин и детей. Все это время Псков был в самых тесных сношениях с Новгородом и даже иногда получал по указанию одной Новгородской партии особых князей. Таковы были в 1178 году князь Борис Игоревич, племянник Новгородского князя Мстислава Ростиславича, против которого во Пскове даже была партия, усмиренная Мстиславом, который для этого сам приходил во Псков; потом князь Владимир Мстиславич брат Мстислава Удалого, посаженный во Пскове Новгородскими боярами, противниками Суздальских князей, в то время как их партия, по удалении из Новгорода князя Ярослава Владимировича, должна была удалиться во Псков.

Но все исчисленные выше походы на Чудскую землю, предпринимавшиеся Новгородцами и Псковичами, по своей отрывочности немного приносили пользы Пскову, и только слабо поддерживали Новгородскую и Псковскую колонизацию тамошнего края; об окончательном же подчинении Чудской земли кажется не было и мысли. Новгородцы, слишком занятые своими партиями и борьбой с Суздальскими князьями, разраставшеюся год от года, так сказать, урывками обращали внимание на дела Пскова и на состоянии колонизации в Чудской земле. А Чудские племена, поражаемые временно, но не покоряемые Новгородскими походами, оправившись сколько-нибудь после каждого поражения, опять укреплялись и снова нападали на Псковские и Новгородские колонии в своей земле, снова отстраивали свои города и селения, разоренные и сожженные Новгородцами и Псковичами, и даже нападали на Псковские волости и села, а иногда и на сам Псков. Псковичи, в большей части случаев, отражали такие нападения; но только отражали, а сами, затянутые в борьбу Новгородских партий, не могли или не решались предпринять значительных походов, и ждали помощи от Новгорода, когда ему бывало досужно обратить внимание на этот край, а это, как мы уже видели, бывало нечасто. Таким образом на границах Пскова с Чудскою, Латышскою и Литовскою землями все было случайно, неопределенно и неясно, – ныне хорошо, завтра худо, а больше худо. Так после Ярославова похода, в 1196 году, Новгородцы с Псковичами только через шестнадцать лет успели предпринять новый поход, под предводительством Новгородского князя Мстислава Мстиславича Удалого. Поход этот, бывший в 1212 году, имел значительный успех. Мстислав сперва повел собранные полки на Чудь-Торму, жившую на север от Юрьева, опустошил эту страну и вывел оттуда множество пленников; потом, в том же году, зимою ходил на юго-запад от Юрьева к Медвежей Голове, взял с этого города значительную дань, говорят в 700 гривен, и опустошил селения тамошнего края. По возвращении из сего похода Псковичи поссорились с своим князем Владимиром Мстиславичем, братом Новгородского князя, и на следующий год изгнали его от себя и, не ожидая нападений со стороны пораженной Чуди, спокойно занялись рыболовством на Чудском озере. А между тем Литовцы напали на сам Псков, и, пользуясь отсутствием большей части граждан, отправившихся на озеро ловить рыбу, пожгли Псковские посады и, награбившись досыта, удалились. Разумеется, этот набег Литвы не имел других последствий кроме грабежа, и важен только как свидетельство того, на каком боевом месте стоял Псков, и чего постоянно должны были ждать Псковичи от своих западных и юго-западных соседей. В следующем 1214 году Псковичи, под предводительством своего нового князя Всеволода Борисовича, соединясь с Новгородцами, предводительствуемыми Мстиславом Удалым, и с Торопецким князем Давидом, предприняли новый поход в Чудскую землю. Этот поход, по распоряжению главного предводителя Мстислава Мстиславича Удалого, был направлен прямо на запад от Юрьева на Чудь-Ереву, жившую по нынешней реке Пернове, ближе к морю. Новгородцы и Псковичи в этот поход проникли в Чудскую землю глубже всех прежних походов, и до того устрашили жителей тамошнего края, что они вышли из своего города Воробьина на встречу к Мстиславу с поклоном и принуждены были заплатить тяжелую дань.

Между тем как Новгородцы и Псковичи медленно колонизировали Чудскую землю и делали отрывочные походы в этот край, на запад от Чуди в землях Ливи, при устье западной Двины поселились Немцы и мало-помалу утвердились в тамошнем крае. Первое появление Немцев в Ливонии относят к 1158 году; в этом году, по свидетельству Немецких летописей, Бременские купцы были занесены бурею в устье западной Двины, и вступивши в торговые сношения с тамошними племенами Ливи, и с дозволения одного Полотского князя (которому тамошние племена платили дань), построили на берегу Двины купеческую факторию и стали приезжать туда каждый год. По обычаю тогдашних торговцев, Бременцы в своей фактории, чрез несколько времени, построили себе церковь и, для отправления церковных треб, привезли с собою одного священника, Августинского монаха Мейнгарда. Этот монах, познакомившись с жившими около Немецкой фактории Ливами, задумал обратить их в христианскую веру, и выпросил дозволение у Полотского князя проповедовать Евангелие Ливонским язычникам. Проповедь его имела некоторый успех, и архиепископ Бременский назначил, около 1186 года, Мейнгарда епископом Ливонии; это назначение побудило его к усерднейшему проповеданию; но Ливонцы неохотно принимали крещение, и многие крестившись опять обращались к своему старому язычеству, и так прошло десять лет. В 1196 году Мейнгард скончался в Ливонии, и на его место был назначен в епископы, Цистерцианский аббат Бертольд. Этот новый епископ, видя малоуспешность проповеди своего предшественника, и прослышавши что язычники хотят его сжечь, немедленно по приезде своем в Ливонию опять уехал в Германию, и задумал нести проповедь Евангелия к Ливонцам с крестом в одной руке и с мечом в другой, и упросил папу объявить крестовый поход на Ливонских язычников; папа согласился на это прошение, и Бертольд, собравши рать крестоносцев, прибыл вторично в Ливонию и был убит в первом же сражении с Ливонскими язычниками. В преемники Бертольду был назначен в 1198 году Бременский каноник Алберт. Он целый год собирал войско, и в 1199 году прибыл к устью западной Двины на 23 кораблях. Алберт был епископом Ливонии двадцать восемь лет; на третьем году своего епископства он построил город Ригу, сделавшийся средоточием Немецкой власти в крае, а на четвертом году, с разрешения папы Иннокентия III, учредил для защиты Рижской церкви Богоматери орден меченосцев, которым папа дал устав рыцарей храма.

С прибытием Алберта дела Немцев и Латинской церкви в Ливонии принимают совсем иной вид: при прежних двух епископах Немцы и латинская вера ими проповедуемая едва держались в двух городках по Двине, в Ускуле и Гольме; при Алберте же владения Немцев и успехи Латинской церкви охватили не только всю Ливонию, но и проникли в Эстонию или землю Чуди. Алберт сразу понял, что мало надежды на быстрый успех в обращении Ливонских язычников в латинство, – будут ли для этого употреблены крест и меч, как думал папа, приказавши меченосцам нашить на одежду изображение меча и креста, – или один только крест, как воображал покойный Мейнгард, и понявши составил себе такой план деятельности, по которому прежде всего должно заняться распространением Немецких владений в Ливонском крае, покорением тамошних племен, а потом уже крестить покоренных. Для приведения в исполнение этого плана Алберт, как мы уже видели, привез с собою Немецких ратников, на двадцати трех кораблях, и, на четвертом году своего епископства, учредил орден меченосцев; потом сам девять раз ездил в Германию и Италию, и каждый раз проживал там по году и больше, собирая деньги и ратников для поддержания своего громадного предприятия. И неусыпные труды Алберта, направленные к одной цели, увенчались изумительным успехом. На девятом году его епископства, посредством беспрерывных войн и союзов, была покорена вся Ливония на имя церкви Рижской Богоматери. Русские, т.е. Полотские удельные князья, имевшие там свои владения, почти все или были изгнаны, или поступили в вассальные отношения к епископу Алберту, а Ливонцы насильно окрещены в Латинскую веру; так что епископ в том же году разделил Ливонию на три равные части: одну часть взял себе, другую отдал ордену меченосцев и третью городу Риге, а в следующем году (1207) уже начал войну с Эстонцами или Чудью. Война с Чудью или Эстонцами, в продолжение восьми лет, шла с страшным ожесточением; воинственная Чудь много терпела поражений от Немцев и насылаемых Немцами Ливонцев и Летголов или Латышей; но и Немцам и их союзникам, или скорее данникам, нелегко доставалось от Чуди; раз как-то Эстонцы или Чудь успели заключить мир с Ливью и отделили Ливь от Немцев (1210 г.); но Алберт не унывал, и при помощи почти каждый год высылаемых из Германии ратников достиг того, что устроил и в Эстонии особое епископство, и на девятом году Эстонской войны мог уже разделить полупокоренную землю Чуди на три равные части: между собой, орденом меченосцев и Эстонским епископом (1215 г.).

Таким образом пока Новгородцы и Псковичи, занятые спорами своих партий и борьбой с Суздальскими князьями, вяло и не постоянно действовали против враждебных себе племен Чуди, Ливи и Летголы и плохо поддерживали там свою колонизацию; в этом краю успел утвердиться новый враг Пскову и Новгороду, враг несравненно опаснейший полудиких Ливи, Чуди и Летголы, враг поддерживаемый строго организованным военно-религиозным братством под именем рыцарей меча, или ордена меченосцев, и при том такой враг, который постоянно подкреплял и пополнял убыль своих воинов и колонистов наплывом пришельцев из разных краев Германии, которые толпами шли в Ливонию по зову папы крестить язычников и вместе с тем получать отпущение своих грехов. С этим новым врагом Новгородцы и Псковичи в первый раз встретились на поле битвы в 1217 году (а по Ливонской хронике в 1215 году), во время своего похода на Чудь Очелу (по Ливонской хронике Унганийцев). Новгородцы и Псковичи, под предводительством Псковского князя Владимира и посадника Твердислава, осадили принадлежащий Чуди город Медвежью голову (Одемпе), уже несколько раз сжигаемый и разоряемый Новгородцами. Осажденная в городе Чудь и бывшие там Немцы начали предлагать осаждающим разные обещания о покорности, и вступили в продолжительные переговоры, а между тем сами послали гонцов к Немцам, чтобы спешили на выручку. Так описывается это дело в Новгородских летописях, по Ливонской же старейшей хронике князь Владимир, в продолжение семнадцати дней, делал несколько приступов к городу и постоянно был отражаем бывшими в городе рыцарями ордена меченосцев и стрелками епископа; но Новгородцев и Псковичей вместе с приставшими к ним Чудью было 20 тысяч, и гарнизон города, сильно ослабленный битвами, находился в крайности. О чем, когда узнали Рижский и Эстонский епископы и братья ордена Меченосцев, немедленно отправили на выручку к городу 3000 ратников, под предводительством орденского магистра Волквина, Венденского начальника Бертольда и епископского брата Феодорика, которые, будучи подведены одним отроком, напали на лагерь осаждающих рано утром, но были отражены и потеряли трех знаменитых рыцарей. Новгородская же летопись продолжает свой рассказ так: Новгородцы и Псковичи составили вече и занялись рассуждением о мирных предложениях осажденной Чуди, а в это время Немцы нечаянно напали на оплошно охраняемый Новгородский лагерь, и стали его грабить, но занявшись грабежом сами оплошали. Новгородцы и Псковичи, узнавши о нападении, прямо с веча бросились на новых нежданных неприятелей и произвели в их рядах большое опустошение, убили у них двух воевод, третьего взяли руками и, захвативши в добычу 760 коней, возвратились домой благополучно. Ливонская же хроника конец события описывает следующим образом: Тевтонцы, додавленные множеством врагов, отступили к своему лагерю. Между тем и в Тевтонском и в Русском лагерях оказался недостаток в съестных припасах, так что голодные лошади обглодали друг у друга хвосты; по сему на третий день после битвы обе стороны вступили в переговоры и заключили мир, по которому Тевтонцам (Немцам) дозволено выйти из лагеря и возвратиться в Ливонию, и Немцы с Ливонцами и Латышами свободно между Русскими и Чудью прошли домой. Таким образом оба описания хотя и разногласят между собою во многом, но в главном сходятся, т.е. и то и другое описание говорит, что Новгородцы и Псковичи при первой встрече одержали верх над Немцами и заставили их удалиться в Ливонию.

Между тем южный край Чудской земли был уже покорен Немцами, и только северная Чудь, ближайшая к морю, еще мужественно отстаивала свою свободу; но и ей приходилось туго, – Немцы с Ливонцами и Латышами напирали на нее с юга. Не надеясь одни справиться с страшными врагами, шесть северных племен Чуди отправили посольство и подарки в Новгород, просить помощи на Немцев. Новгородцы и Псковичи дали слово помогать, и в 1219 году, под предводительством своего князя Всеволода Мстиславича, снарядили поход к Пертуеву (Пернову), чтобы, занявши этот пограничный Ливонский город, загородить дорогу Немцам в северную Эстонию. Но Немцы вместе с Ливонцами и Латышами или Летголою успели войти в землю Чуди, и под Феллином разбили Чудь прежде, нежели Новгородцы с Псковичами могли прийти туда. Так что Новгородцы, на пути к Пернову, вместо союзников наткнулись на неприятелей, и только пробившись скозь заставу Немцев, Ливи и Летголы, могли подступить к городу. Пробиться им удалось, и они стояли под Перновым две недели, но узнавши, что союзников уже нечего ждать, воротились домой, и Немцы очевидно их не преследовали.

Поход к Пернову открыл глаза Новгородцам и Псковичам; они наконец увидали, что земля Чуди уходит из их рук, что пора внимательнее заняться этим краем, иначе Немцы сядут на голову. А посему в 1222 году Новгородцы с Псковичами снарядили новый поход, выпросили себе помощь у Владимирского великого князя Юрия Всеволодовича, заключили союз с Литовцами, обещавшими прислать свою помощь, и, приготовившись таким образом, отправились под предводительством Юрьева брата Святослава, вступили в землю Ливи. Немцы с Латышами и Ливью хотели было загородить им дорогу, и дали битву при переходе через реку Гойву (нынешняя Аа); битва была жестокая и возобновлялась несколько раз, тем не менее Русские перешли реку, проникли в приморские области Ливонии и произвели там страшные опустошения: мужчин перебили, а женщин и детей побрали в плен, хлеб же и другие запасы пожгли; затем перешли опять реку Гойву и осадили город Кеси (Венден), где засели рыцари меча. Под Кесью соединилась с Русскими и Чудь; но слух что Летгола опустошает Псковские области, и что Немцы и Ливь со всеми своими силами идут на выручку Кеси, и верная весть что магистр ордена Вольквин успел уже пробраться в город, заставили Новгородцев и Псковичей поспешно отступить от Кеси и воротиться домой.

Ближайшим следствием этого опустошительного похода было то, что Немцы принялись укрепляться и строить замки, запасать оружие и спешить окончательным покорением земель Чуди; вызвали новых ратников из Германии и вступили в союз с Датским королем Валдемаром и Славянским Поморским князем Венцеславом, которые также явились опустошать несчастную землю воинственной Чуди. А между тем Летгола и Ливь, озлобленные опустошением своей земли в последний поход Новгородцев и Псковичей, принялись по указанию Немцев делать мелкие набеги на пограничные Псковские владения. Особенно Летгола или Латыши решительно оставили свои опустошенные жилища и перебрались в леса, находившиеся на Псковских границах, и постоянно грабили всех проезжающих и проходящих, избивали мужчин и уводили женщин и домашний скот из пограничных Псковских поселений. В ответ на это, Псковичи осенью того же года сами сделали довольно сильный набег на земли Летголы, и, засевши на границах Мелюке Варигриббе, произвели такое страшное опустошение в том краю, что магистр ордена, сидевший в Вендене (Кеси), должен был поднять всю Летголу, чтобы выгнать Псковичей из этого края. Затем Немцы отвечали Псковичам набегом Ливи и Летголы, которые успели обойти Псков незамеченными, сжечь его предместья и ограбить несколько соседних деревень, и даже утащили из одной церкви иконы и колокола.

Между тем Датский король Валдемар II захватил почти все побережье Чудской земли на Севере и основал там город Колывань или Ревель, где оставил сильный гарнизон и епископов для обращения Чуди в Латинство. Вслед за Датчанами появились туда и Шведы, чтобы обращать Чудь в Латинство и порабощать себе. Шведы утвердились на юг от Ревеля, тоже на морском берегу. Все сии пришельцы, Немцы, Датчане и Шведы, враждовали друг против друга, и в то же время все опустошали землю несчастной Чуди. Таковое положение дел наконец вывело Чудь из терпения, и все племена её дружно поднялись на пришельцев, живших у них по городам, перебили их или заковали в цепи, торжественно отреклись от навязанного им Латинского христианства, уничтожили латинские церкви, перерезали священников, возвратили своих жен, которые были отпущены по христианскому закону, и даже вырыли из могил своих покойников, погребенных по христианскому обряду, и сожгли их по обычаям своей языческой религии; мало этого, чтобы и не пахло христианством, вымыли водою и вымели вениками свои дома и другие жилища, и послали сказать в Ригу, что они возвратились к древней своей вере и не примут христианства пока в их земле останется хотя один однолетний или лежащий в постели ребенок. А чтобы иметь себе опору против озлобленных восстанием врагов-повелителей, все племена Чуди обратились с покорностью к Новгородцам и Псковичам и пригласили их в свои города, а к Новгородскому князю послали дары, моля его о защите от пришельцев. Тогдашний Новгородский князь Ярослав Всеволодович, желая воспользоваться удобным случаем, и исполняя просьбы Чуди, в 1223 году собрал рать в 20 тысяч человек, с тем чтобы идти на Ригу – главное гнездо Немцев. Племена Чуди по дороге везде встречали его с радостью, сдавали свои города и выдавали ему находившихся у них Немцев с их имуществом и оружием. Ярослав уже прошел всю Эстонию или Чудскую землю и занял своими гарнизонами города Тарбиту и Медвежью голову. Потом вместе с Чудью Очелою вступил в земли Ливи и дошел до Пнидисы. Здесь нагнали Ярослава послы поморской Чуди Озилиан, и просили его чтобы прежде Риги шел на Ревель против Датчан, и уже победивши Датчан, с помощью всей Чудской земли отправлялся в Ливонию, теперь же в Риге много пришлых Немцев и все готовы вступить с ним в бой. Ярослав, послушав посольской речи, с Пнидисы поворотил на север, в землю Чудского племени Саккол или Сосол, и нашел эту страну занятою Немцами, и узнавши, что в Феллинском замке повесили Русских, присланных туда на помощь к Сакколам, страшно рассердился и сильно опустошил эту страну; затем вступил с своим войском в землю Чудского племени Еревы или Гервы, и соединясь там с соседними Чудскими племенами Вирцев, Варбалов и Осилиев, осадил Колывань или Ревель. Целых четыре недели продолжалась осада этого города, было несколько схваток с Датчанами, но успеха не было; Ярослав нашелся вынужденным отступить, не взявши города, и возвратился домой с богатою добычей. Новгородцы и Псковичи, выходя вместе с Ярославом из Чудской земли, естественно должны были озаботиться найти такого воителя, которому можно бы поручить защиту этого только-что взятого края, и нашли таковым одного из Полотских князей Вячко или Вячеслава, который был уже известен своим мужеством и хорошо знал Немцев, и поручили этому князю город Юрьев и всю тамошнюю страну.

Неблагоприятны были для Псковичей и Новгородцев последствия похода под Кеси или Венден; но поход Ярослава под Колывань, так много обещавший в начале, имел последствия еще худшие. Поход под Кеси заставил Немцев сильнее укрепиться в земле Чуди; а поход под Колывань, грозивший Немцам совершенным изгнанием, побудил их поспешить совершенным изгнанием Русских даже из тех краев Чудской земли, где они уже довольно укрепились и имели свои колонии, чтобы отбить у Новгородцев и Псковичей всякую охоту к вмешательству в Немецкие дела в землях Чуди, а, чтобы Чудь и не думала искать себе защиты в Новгороде или Пскове. Как только Ярослав ушел из-под Колывани, Немецкие рыцари прямо отправились к Русскому городу Юрьеву, простояли под ним пять дней, но не надеясь взять отступили, повернули к северу и принялись смирять Чудь Ереву или Гервенцев, живших в соседстве с Колыванскою областью и помогавших Ярославу, и нанесли им такое поражение, что это племя Чуди, доселе бывшее в постоянной войне с Немцами, признало их власть над собою и дало клятву в вечной верности. Затем Немцы, забравши с собою и Ливь и Летголу, вступили с огромным войском в землю Чуди Гарров, взяли и пожгли тамошние города, и с богатою добычей отступили в землю Чуди Еревы; Чудь Ерева и соседнее с ними Чудь Вируяны встретили их с мольбою о мире и с обещанием принять Латинскую веру. Немцы дали им мир, приняли в свое покровительство, и, взявши заложников, благополучно с богатейшею добычей возвратились в Ливонию.

Но пока Немцы так удачно действовали на севере, по соседству с Колыванью, в то же время также довольно счастливо вел свои дела присланный Новгородцами и Псковичами в Юрьев воинственный князь Вячко; он так воодушевил Юрьевцев, и такой навел страх на всех соседей, что ему стали платить дань все соседние племена, а который не хотели платить, на тех он ходил войною и страшно вредил Немцам; его набеги и опустошения простирались от восточных берегов Чудского озера в земли Вируян, Чуди Еревы и Саккалов, или Сасолов, только что подчинившихся Немецкой власти; все недовольные Немцами, все озлобленные спешили в Юрьев и находили там покровительство. Немцы пытались было уговорить князя Вячко, чтоб он не принимал беглецов и выдал тех, которые уже приняты, но он отказал им на отрез. Все это страшно тревожило Немцев; они уже кричали что Эстония погибает, что церковь Эстонская, с таким трудом и страданиями распространяющаяся, то и дело теряет чад своих, пожираемых этим драконом Вячко. Такие крики принесли скоро тот плод, какого желалось хитрому старику, Рижскому епископу Алберту, главному руководителю Немцев.

На другой год, после отступления Ярослава от Колывани, собралось громадное войско, вся Немецкая сила в Ливонии и полки Ливи и Летголы, и под предводительством самого епископа Алберта и двух герцогов, прибывших с помощными дружинами из Германии, 15-го Августа, в день Успения Божией Матери, 1224 года, осадили город Юрьев, и опасаясь чтобы не подошло Новгородское войско на выручку Юрьевцам, спешили осадою, день и ночь работали и бились, обвели город своим валом, построили башни; князь Вячко с Юрьевцами также день и ночь работал, бился с Немцами на приступах, разрушал и сжигал их строения, отразил несколько Немецких приступов, наконец, подавленный множеством неприятелей, погиб при отражении последнего приступа. Юрьевцы и по смерти его продолжали еще обороняться, и Немцы ворвались в город только тогда, когда уже некому было защищать его. Ворвавшись в город, Немцы перебили всех жителей его, не разбирая пола и возраста, и только пощадили одного Суздальского боярина, которому дали коня, чтобы ехал в Новгород и объявил там о падении Юрьева. Между тем Новгородская рать, спешившая на выручку к Юрьевцам, уже пришла во Псков. Немцы, услыхавши о приближении Новгородской рати, поспешили сжечь укрепления Юрьева и удалились в Ливонию, и в том же году заключили с Новгородцами и Псковичами мир и дали слово, что все дани, которые получались Новгородом с земли Толива, будут выплачиваться по-прежнему.

Новгородцы, в это время занятые опасною для них войною с князем Суздальским Юрием Всеволодовичем, уже вступившим с большим войском в Тверь, были довольны миром, который им дали Немцы. Но мир этот не успокоил Псковичей. С потерею Юрьева, переименованного Немцами в Дерпт, Псков потерял опорный пункт для защиты своих границ, и границы Псковских владений с этой стороны сделались открытыми для Немцев и всех других неприятелей; и Псковичам пришлось продолжать еще мелкую войну и терпеть набеги на свои пограничные области. Немцы, пока, еще уклоняясь от войны с самим Новгородом, плохо соблюдали условия мира к своему ближайшему соседу Пскову, и все что приходилось уступать Новгородцам, они вымещали на Псковичах.

Между тем князь Новгородский Ярослав Всеволодович, преследуя Новгородскую партию бояр, противную Суздальщинцам, свившую себе гнездо во Пскове и оттуда тайно действовавшую на Новгород, в 1228 году, с своими приверженцами, посадником Иванком и тысяцким Вячеславом, отправился во Псков, желая настигнуть своих противников в самом гнезде их. Но замысел князя не укрылся от тех, до кого он больше всего касался; во Псков пришли вести, что князь везет оковы, чтобы заковать вящших мужей. Князь едва только дошел до Дубровны, пограничного Новгородского города с Псковскою областью, как Псковичи затворили свой город и послали сказать князю, что они его не примут. Ярослав, получив такую весть из Пскова, воротился в Новгород, и, собрав вече на владычнем дворе, принес Новгородцам жалобу, что Псковичи его обесчестили, что он не мыслил против них никакого зла, и вез в коробьях не оковы, а дары Псковичам. Но эта жалоба не принесла Ярославу никакой пользы, а только показала, что в Новгороде партия, сочувствующая Псковской партии, довольно еще сильна. А посему он, чтобы покончить за один раз с Псковичами, явно ставшими против него, и не откладывать дела в дальний ящик, вызвал свои полки из Переяславля, и объявил Новгородцам, что идет на Немцев к Риге.

Псковичи, получивши вести о сборах Ярослава, и вероятно также предуведомленные, что дело идет не о Риге, а о Пскове, или по крайней мере о партии Новгородских бояр, руководивших Псковским вечем, заключили с Немцами мир на таких условиях, чтобы Немцы прислали помощь, ежели Ярослав пойдет на Псков, и в соблюдении этого мира дали Немцам сорок мужей в заложники. И когда Ярослав отправил своего гонца во Псков с требованием, чтобы Псковичи готовились к походу на Немцев, и выдали тех, которые оклеветали его перед Псковом, то Псковичи прислали в Новгород своего посла Гречина с таким ответом: «кланяемся тебе, князь, и братьи нашей Новгородцам, но в поход нейдем и братьи своей не выдаем, а с Рижанами мы взяли мир, и из-за вас его не нарушим. Вы уже не раз выдавали нас: ходили к Колывани и взяли с Колывани серебро, и сами ушли не взявши города, и не помирившись путем с Колыванцами; были также у Кеси и Медвежей головы, много воевали и пограбили и ушли домой с богатою добычей, не сотворивши мира; а нашу братью побили за то на озере, а иных увели в плен; вы же задравши ушли прочь и оставили нас одних. Или вы что задумали на нас? то мы против вас со святою Богородицею и с поклоном, уже лучше вы изсеките нас и возьмите наших жен и детей, а не выдавайте поганым, в том вам кланяемся». Такой ответ, высказавший горькую правду Новгородцам за их своекорыстные отношения к интересам Пскова, произвел надлежащее действие на Новгородское вече, и оно прямо отвечало Ярославу: «нейдем на Ригу без своей братьи Псковичей, а тебе, князь, кланяемся». А Ярослав в ответ на это отослал Переяславские полки домой, а вслед за ними и сам с своею женой и со всею семьей ушел в Переяславль, оставив в Новгороде двух своих сыновей Федора и Александра.

Таким образом Новгородцы отказом идти на Ригу без своих братьев Псковичей, удержали Псков в прежней тесной связи с Новгородом, несмотря на то, что Немцы, имея в виду окончательно отделить Псков от Новгорода, по первому же зову Псковичей, для отражения, ожидаемого Ярославова похода, явились к ним сами с своими войсками, и подняли на защиту Пскова Чудь, Летголу и Ливь. Псковичи, получив благоприятный ответ Новгородского веча, освобождавший их от войны, немедленно отпустили своих союзников, и выгнав от себя Ярославовых приверженцев, по-прежнему остались верными союзниками Новгородской партии противников Суздальщинцам, и признали над собою власть вновь приглашенного в Новгород князя Михаила Всеволодовича Черниговского; так продолжалось почти четыре года. Но когда в 1232 году Суздальщинцы одолели своих противников на Новгородском вече и снова пригласили Ярослава; то предводители партии Новгородских бояр, враждебной Суздальщинцам, по-прежнему скопились в обычном своем гнезде, во Пскове, заковали в цепи бывшего там вероятно посадником Ярославова приверженца Вячеслава, и пользуясь отсутствием Ярослава, бывшего тогда в Переяславле, произвели мятеж в самом Новгороде. Но когда воротившийся в Новгород Ярослав усмирил мятеж, и, перехватавши присланных из Пскова возмутителей, послал во Псков с требованием отпустить Вячеслава и выгнать от себя предводителей противной партии Бориса и Михаила Негоцевичей, Петра Водовиковича, Глеба Семенова брата и Мишу; то Псковичи опять объявили себя отдельными от Новгорода и отвечали Новгородцам: «пришлите семейства и имущество тех мужей, и мы отпустим Вячеслава, или вы себе, а мы себе», и целое лето не хотели признать над собою Ярославовой власти; и только уже на зиму, обеспокоиваемые остановкой торговли с Новгородом, прислали к Ярославу просить, чтоб он отправил к ним которого либо из своих сыновей, и согласились принять от него его шурина, князя Юрия Мстиславича, а противникам Ярослава, по его требованию, показали путь, которые и ушли к Немцам, в Медвежью голову. На этот раз соединение Пскова с Новгородом было прочнее предшествовавшего. Здесь Псковичи действовали самостоятельно, а не под руководством Новгородской партии противников Ярослава, и были особенно довольны тем, что Ярослав по их просьбе дал им отдельного князя, что в скорости доказали и на деле.

Когда Немцы, крайне недовольные тем что Псков вступил в прежние родственные отношения к Новгороду и принял себе князя из рук Новгородского князя, ласково приняли в Медвежьей голове Псковских изгнанников Бориса Негоцевича и его товарищей, и, помогая им, захватили Изборск и отдали его проживавшему у них прежнему Псковскому князю Ярославу Владимировичу: то Псковичи, под предводительством своего князя Юрия Мстиславича, вышли против Немцев, отняли у них Изборск, и захваченного там князя Ярослава Владимировича отослали к Ярославу Новгородскому, который и отправил его закованного в Переяславль в заточение. Ярослав Всеволодович, довольный покорностью и усердием Псковичей, а также вероятно желая предупредить нападение Немцев на Псков, в следующем 1234 году, собрав большое войско изо всей Новгородской области, и, вызвав свои Переяславские полки, отправился в поход на Немцев к Юрьеву. Немцы Юрьевцы, соединясь с Немцами Медвежьей головы, не допустили Ярослава до города и дали сражение на берегах реки Амовжи (Эмбаха) и сначала сильно потеснили передовые полки Новгородские и Переяславские; но потом сами были разбиты на голову, и прижатые к реке, многие проломились на льду, а немногие раненые спаслись бегством в Юрьев и в Медвежью голову и поспешили заключить мир на всех условиях, предложенных Ярославом, разумеется включивши в этот мир и Псковичей.

Ливонские Немцы, состоявшие из всякого сброда и внезапно разбогатевшие от недавних успехов в войне с Чудью и сделавшиеся безотчетными и полновластными повелителями покоренного народа, по смерти главного своего руководителя и истинного творца всех их успехов в Ливонии и Эстонии, епископа Алберта, быстро пришли в крайнее расстройство; а последний поход Ярослава к Юрьеву привел их на край гибели, так что ясно сделалось для всех сколько-нибудь понимавших положение дел в Ливонии, что Немцам, занявшим ее, своими средствами нельзя удержаться в этом краю. А по сему в 1237 году Ливонские Немцы, чтобы поддержать себя, поступили в подчинение Немецкому ордену в Пруссии и тем спасли себя от неминуемой гибели и закрепили за собой Ливонию, Эстонию или землю Чуди и землю Летголы. Таким образом поход Ярослава к Юрьеву, крайне расстроивший Немцев, на время дал отдохнуть Псковичам и обеспечил их от набегов со стороны сих беспокойных соседей. Немцы, в крайности, чтобы не раздражать Пскова и Новгорода, строго соблюдали все условия Ярославовы и старались быть мирными и покорными соседями; так что Псковичи в 1237 году по договору посылали Немцам 200 человек хорошо вооруженных воинов в помощь против Литвы. Но мир с Немцами не мог быть продолжителен, с одной стороны еще остававшиеся в тамошнем краю Псковские колонии и обязанность по последнему договору с Ярославом платить дань с Юрьевской области были тягостны для Немцев; а с другой стороны беглецы Новгородские, у них проживавшие, не переставали подстрекать их к войне, обещая легкий успех при помощи своих приятелей, остававшихся в Новгороде и Пскове.

Лишь только Ливонские Немцы меченосцы поустроили свои дела, поступивши в подчинение к Прусскому Немецкому ордену, и немного пооправились от потерпенных поражений от Ярослава в 1234 году и от Литвы в 1237 году, как и стали замышлять о войне со Псковом; война эта началась нечаянным занятием Изборска. Летопись говорит, что Немцы Юрьевцы, Медвежане (из Медвежьей головы) и Вельядцы (из Феллина) с Русским изменником, у них проживавшим с князем Ярославом Владимировичем, в 1240 году нечаянно среди мира захватили Изборск. Псковичи, получивши весть о падении Изборска, немедленно отправились с воеводою Гаврилою Гориславичем выручать захваченный город, но были встречены Немцами, вероятно уже извещенными о их походе, и в жестокой битве потерпели поражение, потеряли своего воеводу и обратились в бегство. А Немцы пустились преследовать бегущих и, на погони побивши и захвативши многих в плен, подошли к самому Пскову, зажгли посад, опустошили ближайшие к городу села и, не делая приступа, держали город в осаде целую неделю; потом, не входя в город, взяли заложников и, не заключив мира, как бы удалились; а между тем тайно вели переговоры с сидевшими во Пскове Новгородскими изменниками и их предводителем Твердилою Иванковичем, которые, улучивши удобное время, отворили городские ворота и впустили Немцев. Псковичи, захваченные врасплох и видя измену между своими, не могли сопротивляться, и одни с князем Юрием Мстиславичем бежали в Новгород, а другие покорились приведшему Немцев князю Ярославу Владимировичу и Немцам. Ярослав и Немцы назначили Твердилу Иванковича своим наместником и посажали своих тиунов; а, чтобы Псковичи не возмутились, взяли в заложники детей из знатнейших семейств. Таким образом Новгородская партия бояр, доселе руководившая Псковом, из вражды к Новгороду передала Псков Немцам, и из Пскова повела Немцев на Новгородские владения, так что последние под её руководством разорили все Новгородская волости в Водьской земле, построили город в Копорском погосте, вероятно думая тут утвердиться так же, как и в землях Чуди; обложили данью жившее там племя Водь, взяли Тесов и только тридцати верст не доходили до Новгорода. Затем, несколько спустя, явились новые толпы Немцев вместе с Литвой и Чудью на Луге; но очевидно только для грабежа, они, пограбивши кони и скот удалились.

Но дело партии изменников не могло иметь прочного успеха, хотя первоначально и шло удачно. Новгород был очень силен, чтобы поступить с ним так, как думали Немцы и их руководители Новгородские изменники; у Новгородцев много еще было честности и любви к отечеству, чтобы из-за раздора партий продавать врагам родную землю; и Немцы не могли удержаться и двух лет в своих, постыдною изменою приобретенных завоеваниях. Князь Новгородский Александр Ярославич Невский, уже прославившейся страшным поражением Шведов на Неве, и во время взятия Пскова Немцами бывший у отца своего Ярослава в Суздальской земле, в 1241 году, по усердной просьбе Новгородцев прибыл в Новгород и немедленно поднял всю Новгородскую землю, и Ладожан, и Корелян ее Ижерян, и повел их прямо к Копорью, чтобы скорее смыть пятно чужого владения в Новгородской земле, после упорного боя взял город, и сидевших там Немцев частью привел пленниками в Новгород, частью отпустил, захваченных же там изменников из Чуди и Вожан перевешал. Потом, на другой год, вызвавши полки из Низовой земли под предводительством своего брата Андрея, вместе с ними и с Новгородцами отправился в Чудскую землю на Немцев, и, чтобы до Немцев не дошло вести о его походе, перехватил все дороги к Пскову, за тем неожиданно изгоном захватил Псков и бывших там Немцев, и Чудь и, заковав в цепи, отослал в Новгород. Покончивши с Немцами во Пскове, Александр с своими полками пошел прямо в Чудскую землю, и перешедши Псковские границы, распустил часта войска для грабежа и разведок, под предводительством Новгородских бояр Домаша Твердиславича и Кербета. Войско сие, при переходе через одну реку, наткнулось на Немцев и Чудь, стоявших у моста, и после упорного боя было разбито, при чем пал сам предводитель его Домаш Твердиславич а, и с ним много храбрых воинов, а иные попались в плен, другие же успели убежать к главному войску, шедшему позади, и известили князя о своем поражении. Получивши такую весть, князь Александр отступил на Чудское озеро, и когда Немцы, ободренные первою битвой, погнались за ним, то он поставил свои полки на льду Чудского озера на Узмени у Воронея камени. Немцы, построившись клином, или, как сказано в летописи, свиньей, врезались в полки Александровы, думая прорвать их, но вместо того сами были сдавлены со всех сторон; и страшная сеча кончилась тем, что почти все Немецкие рыцари пали, и только немногим вместе с Чудью удалось спастись бегством. Этою битвой, известною у летописцев под именем Ледового боя, Александр такой навел страх на Немцев, что они уже ждали Новгородцев к стенам Риги и просили помощи у Датского Короля; но, довольные победою, Новгородцы не пошли далее, и Александр с торжеством вступил в Псков, ведя за собою пленных Немецких рыцарей, как говорят, босиком. Затем Немцы поспешили отправить свое посольство в Новгород с поклоном и с дарами и молением о мире, который и был заключен еще до возвращения Александра в Новгород. По этому миру Немцы отступились от всех своих недавних завоеваний, возвратили без выкупа всех захваченных ими пленников и отпустили Псковских заложников. Таким образом Псков освободился от владычества Немцев, и окончательно разделался с тою Новгородскою партией, которая до сего времени руководила делами Пскова и, преследуя свои частные интересы, изменнически передала было Псков Немцам.

Тяжелы были для Псковичей последнее десять лет перед Ледовым побоищем Немцев, и очень дорого стоили им, Псков чуть не сделался Немецкою провинцией; но и не даром Псковичи перенесли этот тяжелый опыт, они ясно увидали, что жить так, как они жили до сей поры, не годится; что от такого житья проку мало, что надо начинать иную жизнь, и что прежняя жизнь прямо ведет к порабощению, а не к свободе и самостоятельности. Убедившись во всем этом на опыте, Псковичи начали с того, что не только окончательно разделались с руководившею их доселе Новгородскою партией бояр, но и на своих Псковских бояр стали смотреть не так, как смотрели на них прежде. Изменническая передача Пскова Немцам в 1240 году совершенно изменила отношения веча к боярам и выборным, или присылаемым из Новгорода властям. Большие люди или бояре, большею частью друзья и родственники Новгородской партии, сдавшей Псков Немцам и сами, замешанные в этой сдаче, естественно лишились того доверия, которым так долго и своекорыстно пользовались у Псковского веча; выборные, или присланные из Новгорода власти, не умевшие или не хотевшие открыть измену и тем спасти Псков от Немцев, подверглись той же участи, как и бояре. Псковское вече, не вступая в борьбу ни с теми, ни с другими, и даже не преследуя тех, участие которых в измене было известно, сделало только то, что перестало признавать их своими руководителями и голоса их сравняло с голосами меньших людей; так что преобладание на вече стало мало-помалу переходить на сторону последних, и в скорости Псков обратился в чисто демократическую республику, хотя и не уничтожил у себя аристократию и ей преимущественно предоставил важное право выборной службы. Псковичам тем удобнее было это сделать, что Псковская аристократия в прежнее время держалась преимущественно Новгородскою боярскою партией, и, по поражении этой партии, потеряла эту главнейшую свою опору.

В первые годы по освобождении от Немцев преобразовавшийся в своем внутреннем устройстве Псков строго держался тесного родственного союза с Новгородом; новопроизведенная реформа относилась собственно к внутреннему устройству Пскова и нисколько не касалась его отношений к Новгороду; вместе с внутреннею реформой Псковское вече даже стало в лучшие отношения к Новгородскому вечу, чем в каких было до реформы, ибо прежде между тем и другим вечем стояла боярская Новгородская партия, преследовавшая свои частные интересы, нередко противные интересам Новгородского веча; с падением же сей партии это посредничество прекратилось, и Псковское и Новгородское вече стали относиться друг к другу прямо, без постороннего посредничества. Когда в 1243 году во Пскове явилось знамение от иконы Спасителя, в монастыре Святого Иоанна, натекло четыре вощаницы мира; то Псковское вече, в знак своего тесного союза с Новгородцами, две вощаницы этой святыни отправило в Новгород, и две вощаницы оставило во Пскове. Новгородцы тоже платили Псковичам тесною дружбой и усердным участием в делах Пскова; ибо когда в 1253 году Немцы, оправившись от поражения на Ледовом побоище, снова напали на Псков, подошли к самому городу и пожгли посады, то Новгородцы немедленно явились на выручку к Псковичам и принудили Немцев оставить осаду, а потом опустошили Немецкие волости по Нарове, и тем самым дали Псковичам возможность также вступить в Немецкую землю и побить Немцев. Это дружное нападение на Немецкую землю, небывалое прежде, ближайшим своим следствием имело то, что Немцы поспешили прислать своих послов во Псков и Новгород с просьбою о мире, и заключили мир на всей воли Псковской и Новгородской. Настоящим своим деятельным участием в борьбе с Немцами Новгородцы как бы хотели вознаградить Псковичей, зато, что в прежнее время своею невнимательностью к Псковским делам они допустили Немцев придвинуться к самим границам Псковских владений.

Не прекращая своих дружественных отношений к Новгороду, Псковичи в 1253 году приняли себе в князья Александрова брата, князя Ярослава Ярославича, бежавшего из Твери; но уже не по указанию той или другой Новгородской партии, как бывало прежде, а по собственному усмотрению, имея в виду воспользоваться услугами его и его дружины, на случай войны с кем-либо из соседей, и это распоряжение Псковичей нисколько не рассорило их с Новгородцами. Равным образом, когда к 1255 году Новгородцы перезвали к себе Ярослава, то этим не обиделись Псковичи, и в том же году опять приняли Ярослава, когда он был изгнан из Новгорода своим старшим братом Александром. Вообще, после освобождения Пскова от Немцев, Псковичи поставили себя в такое положение, что принять или не принять того или другого князя решительно зависело от самого Псковского веча, и это нисколько не ссорило их с Новгородцами и не изменяло отношений к Новгороду, как чисто внутреннее дело, до которого никто не имел права касаться со стороны. Между тем Миндовг, великий князь Литовский, уже около пятнадцати лет, вел опустошительную войну с Немецкими рыцарями на границах Курляндии; война эта была то счастлива, то несчастлива для него. Наконец, в 1262 году, чтобы за один раз покончить с Немцами и выгнать их из Ливонии, Миндовг вступил в союз с Новгородцами и Псковичами, чтобы в одно время напасть на Немцев и с запада в Курляндии и Ливонии, и с востока в Чудской земле или в Эстонии. Новгородцы и особенно Псковичи были очень рады таковому союзу, как потому что Немцы не переставали беспокоить Псковские границы мелкими набегами, так и потому что и Новгородцам, и Псковичам очень хотелось воротить Русский город Юрьев, все еще остававшийся во власти Немцев. А посему Новгородцы и Псковичи, под предводительством Псковского князя Ярослава Ярославича и присланного от Александра сына его Димитрия и Полотского Князя Товтивила, пришедшего по приказанию Миндовга с 500 Литовцев, отправились большою ратью к Юрьеву, взяли приступом три стены этого города, разграбили его, избили множество Немцев, но самой крепости взять не могли. А между тем пришла весть, что на выручку к Юрьевцам идет сам магистр ордена с большим войском, только что заставивший Миндовга отступить от Вендена и воротиться в Литву. Получивши такую весть, союзники поспешили снять осаду Юрьева и благополучно возвратились домой с богатою добычей и множеством пленников, страшно опустошивши Юрьевскую область. Так неудачно кончился дружно задуманный, но не дружно исполненный поход на Ливонских Немцев, не принесший существенной пользы ни Новгороду, ни Пскову, и за который Псковичи должны были поплатиться прежде всех. Немецкие летописи даже говорят, что орденский магистр, преследуя отступающего неприятеля, переступил уже Псковские границы и начал обычные опустошения Псковской земли; но, застигнутый болезнью, принужден был воротиться домой.

На следующий год после похода под Юрьев князь Ярослав, по случаю смерти Александра Невского, получил великокняжеский престол во Владимире, и на место себя оставил во Пскове своего сына Святослава. Между тем, в 1263 году, в Литве был убит своими родственниками великий князь Литовский Миндовг, и между его родственниками началась страшная резня, которая заставила многих знатных Литовцев бежать из отечества в чужие страны, и в числе таковых беглецов в 1266 году пришел во Псков князь Довмонт с своею дружиною в 300 человек и со всеми их семействами, ища себе приюта и спасая свою голову от злобных врагов. Псковичи и тогдашний их князь Святослав радушно приняли Довмонта и его дружину, убедили их оставить языческую веру и принять святое крещение, на что они и согласились, и Довмонт в св. крещении получил имя Тимофея. Затем Псковское вече, поразмысливши что с бесприютным Довмонтом будет легче ладить, чем с великокняжеским сыном Святославом, имевшим опору в своем отце, посадило Довмонта на Псковский престол, а Святослава попросило оставить Псков. И не даром Псковичи предпочли Довмонта Святославу; Довмонт был именно таким князем, в каком нуждался Псков. С одной стороны, беззаветная храбрость, не справлявшаяся о числе врагов, и умение вести военные дела, ставили Довмонта незаменимым бойцом за землю святой Троицы и за Псковскую свободу и независимость; а с другой стороны, бесприютное положение Довмонта и сам его характер тихий и уступчивый прямо обеспечивали Псковское вече от притязаний княжеской власти. Из всего этого вышло то, что тридцати трехлетнее беспрерывное княжествование Довмонта было самым блестящим временем во всей Псковской истории, положившее твердое основание тому значению Пскова, которым он пользовался в последствии. И не напрасно Псковичи из всех своих князей только двух, Всеволода и Довмонта, признавали святыми покровителями и защитниками своего города; именно Всеволод и особенно Довмонт были главными основателями Псковской независимости и самостоятельности, – один как первый отдельный Псковский князь, а другой как князь, утвердивший Псковичей в уверенности, что они и без посторонней помощи могут справляться с грозными врагами соседями, и, что всего важнее для внутреннего Псковского устройства, своею непритязательностью укрепивший правильные отношения веча к князю.

Свое тридцати трехлетнее княжествование во Пскове Довмонт начал счастливою войной с врагами Пскова и Новгорода и с собственными своими, – прежними родичами Литовцами. Летопись описание Довмонтова княжествования прямо начинает словами: «Вложи Бог в сердце Довмонту благодать свою, побороти по святей Софии и по св. Троицы, отмстити кровь христианскую; и поиде с Псковичи на поганую Литву». В этот первый набег Довмонт, хорошо знавший врага, на которого шел, отправился только с 270 ратниками из своей дружины и Псковичей, и с этою горстью незамеченный пробрался далеко в Литовскую землю, перешел Двину и проник прямо во владения своего злейшего врага князя Герденя, разграбил его дом и взял в плен жену и детей; потом переправился назад через Двину, и, отошедши верст пять, остановился станом на лесу, оставив двух стражей на Двине. Между тем князь Гердень, не бывший дома во время Довмонтова набега, узнавши о несчастии, постигшем его дом собрал до 700 ратников, и с князьями Гогортом, Люмби, Югайлом и другими пустился в погоню. Довмонтовы стражи на Двине лишь заметили погоню, немедленно подали весть своему князю; а Довмонт, опустивши две трети своего отряда с пленниками во Псков, сам с одним девяносто оборотился назад к Двине и поспел туда как раз во время переправы; пользуясь таким удобным случаем, он нанес такое поражение неприятелю, что Гердень только с немногими спутниками успел убежать, а Гогорт и другие князья и почти вся дружина, частью пали от меча Псковичей, частью потонули в Двине; из Довмонтова же отряда пал только один Псковитин, Антон сын Лочков, прочие же все благополучно возвратились домой с богатою добычей. Потом, в том же году, зимою Довмонт в другой раз водил Псковичей в Литву, и дал такую память Литовцам, что они во все его княжествование ни разу не показывались на Псковских границах. Сими двумя походами Довмонт такую приобрел доверенность и любовь не только у Псковичей, но и у Новгородцев, что когда Новгородский князь Ярослав, недовольный тем что Псковичи променяли его сына Святослава на Довмонта, привел низовые полки, чтобы идти на Псков и выгнать оттуда Довмонта, то Новгородцы не согласились на это и заставили князя отослать низовые полки назад. Как бы в благодарность за это, Довмонт, на следующий год, вместе с Елеферием Сбыславичем водил Новгородцев и Псковичей в Литовскую землю и произвел там большие опустошения. Сим последним походом князь Довмонт кажется заставил Литву уважать и Новгородские границы. По крайней мере, после настоящего похода, летописи упоминают только об одном набеге Литовцев на Новгородские владения в 1285 году.

Сослужив службу Пскову против одного врага, Довмонт принял на себя новую службу против другого, и нес эту службу до последнего дня жизни с такою же горячностью и энергией уже в старости, с какою принял ее еще в полном цвете лет; служба эта, продолжавшаяся до конца жизни Довмонта, была война с Немцами. Свою службу против Немцев Довмонт начал участием в походе Новгородцев под Раковор и Колывань. Новгородцы, желая поправить свои прежние ошибки, вследствие которых Немцы завладели землею Чуди, и не имея надлежащего успеха в походах к Юрьеву, решились попытать счастья на северном краю Чудской земли против Датчан, укрепившихся в Колывани (Ревеле) и Раковоре (Веземберге). С этою целью Новгородцы с своим князем Юрием, в 1268 году, перебрались через Нарову и, опустошая все по пути, дошли до Раковора, осадили этот город, потеряли несколько своих воинов и не взяв города воротились домой; но не за тем, чтобы оставить это предприятие, а, чтобы приготовиться к нему с большими силами. Первый поход к Раковору, кажется, нужен был Новгородцам только для того, чтобы поосмотреться на месте, что приготовить для второго решительного похода; и осмотр на месте показал, что именно нужно для второго похода. А посему Новгородцы, воротясь из-под Раковора, немедленно занялись постройкой осадных машин, а между тем послали гонцов к князьям Владимирскому и Переяславскому просить помощи на Немцев. Князья приняли просьбу Новгородцев и стали съезжаться с своими полками в Новгород: именно первый приехал князь Дмитрий Александрович Переяславский, затем Владимирский князь Ярослав прислал своих сыновей Святослава и Михаила с их дружинами, в это же время прибыл и Довмонт с Псковичами и некоторые другие князья. Немцы, Рижане, Вельядцы и Юрьевцы и других городов, услыхавши о приготовлениях в Новгороде, отправили к Новгородцам своих послов, которые сказали на Новгородском вече: «у нас с вами мир, воюйте как хотите с Колыванцами и Раковорцами, они не наши, мы за них не вступаемся и целуем к вам крест»; и действительно на вече же поцеловали крест, а Новгородцы послали своего мужа Лазаря Моисеевича приводить ко кресту епископов и рыцарей, чтобы они не помогали Колыванцам и Раковорцам; те целовали на том крест и взяли себе в заложники знаменитого Новгородца Семиона. Приготовившись как следует и обеспечив себя со стороны Немцев, Новгородцы и их союзники 23 января 1269 года двинулись в поход тремя путями, перешли Нарову и, опустошая все по пути, уже миновали Раковор и подходили к Колывани, как клятвопреступные Немцы встретили их сильным полком, под предводительством своего магистра; в этом полку была собрана вся Немецкая земля, и полк так был велик, что казался дремучим лесом. Впрочем, Новгородцы и их союзники не испугались неожиданного появления Немцев, ни их многочисленности; они не робея переправились через реку Кеголь на ту сторону, где стояли Немцы, построились в три полка и начали битву, продолжавшуюся с крайним ожесточением целый день до позднего вечера и кончившуюся поражением Немцев, которые ночью бежали, потеряв, по свидетельству Немецких летописей, только орденских братьев тридцать человек и шестьсот человек воинов, по свидетельству же Новгородской летописи; побитых неприятелей было столько, что конница не могла идти по трупам. Но и Новгородцам и их союзникам победа досталась не дешево, они потеряли в битве посадника, тринадцать знаменитейших бояр и множество простых воинов; а по сему, простояв три дня на костях, они не решились продолжать похода и воротились домой, везя с собою избиенных. Между тем Довмонт, как храбрый наездник, пользуясь поражением и бегством Немецкой рати, остался с своими Псковичами опустошать Чудскую землю, перебрался через горы и до моря опустошив Вируян (Ракоборскую область), воротился во Псков с богатою добычей и таким множеством пленников, что летопись говорит: «исполни землю свою множеством полона».

Но поход под Раковор только был началом подвигов Довмонта на защиту Псковской земли от Немцев. В том же 1269 году, в Апреле месяце, Немцы в числе 800 человек, сделали набег на Псковские границы, сожгли несколько сел и пошли назад. Довмонт, получивши об этом весть, немедленно с 60 человеками удалой дружины бросился за отступающими, нагнал их и разбил на реке Мироповне. Разбитые Немцы в двух насадах бросились на острова, думая там укрыться в траве; но удалый Довмонт заметил это и зажег траву, и Немцы, выбегая из травы с зажженными волосами, иные потонули в реке, а другие были побиты дружиною Довмонта. Ободренный постоянными успехами, князь Довмонт, по свидетельству Немецких летописей, в 1272 году нечаянно ворвался в Немецкую землю с большим войском и напал на самого магистра Отто-фон Роденштейна, был разбит Немцами и, потеряв пять тысяч человек, отступил. Но и Немцам победа стоила дорого; они лишились Дерптского или Юрьевского епископа со множеством рыцарей, павших в бою. Судя по участию в битве епископа Дерптского, очевидно сражение происходило в Дерптской или Юрьевской области, но где именно, Немецкий летописец не упоминает; а в Русских летописях вовсе нет известий об этом походе Довмонта. Но кажется и Русским летописям был не безызвестен он, ибо, при описании магистрова похода под Псков в том же году, они говорят; «слышав же Мейстер Рижский храбрость и мужество Довмонтово, совокупя множество вой своих и ополчився в силе тяжце прииде ко Пскову». О походе магистра Ливонского под Псков в 1272 году и Русская и Немецкая летописи говорят почти одинаково, что Магистр с многочисленным войском (у Немцев в 18 тысяч) на кораблях и в ладьях, и на конях, с стенобитными орудиями, пришел ко Пскову (у Немцев сказано прежде взял Изборск и опустошил страну), похваляясь пленить дом Святой Троицы (Псков), Псковичей избить, а не могущих противиться жен и детей увести в рабство. Довмонт, узнав о походе магистра, немедленно послал весть в Новгород с просьбою о помощи, и, прождав девять дней полков Новгородских, на десятый день, 8 июня, помолясь Богу в церкви св. Троицы и препоясавшись освященным на алтаре мечом от игумена Исидора и приняв благословение от всего иерейского чина, вышел с Псковскою дружиной из города и напал на стан неприятельский, ранил в лицо самого магистра, и такое произвел опустошение в Немецких полках, что Немцы, поклавши трупы своих убитых в ладьи, сняли осаду Пскова и потянулись домой еще до прихода Новгородских помощных полков. Так что пришедшим Новгородцам пришлось только гнаться за бегущим неприятелем и заключить с Ливонским магистром мир на всей воли Псковской и Новгородской. У Немцев также сказано, что магистр Отто-Роденштейн, не взявши Пскова, заключил мир.

Но мир с Немцами не мог быть продолжителен; много было между Немцами и Псковичами, чего нельзя было прикрыть никаким миром. У Псковичей еще оставались колонии в соседних землях Чуди и Летголы, и даже с некоторых тамошних местностей они время от времени продолжали сбирать дань; Немцы же, напротив, все земли Чуди и Летголы считали своею исключительною собственностью и не хотели терпеть совместничества Псковичей, да и на землю св. Троицы, т.е. на Псков, смотрели как на свою добычу, еще не пришедшую к рукам. А посему, несмотря ни на какие мирные договоры, на границах Пскова с Ливонскими Немцами не прекращалась мелкая война; долго не было только большой войны после мира 1272 года, ибо главные силы Немцев, почти в продолжение 30 лет, отвлекались к юго-западным границам Ливонии, где продолжались жестокая битвы с Жмудью и Литвой, и в это же время много удерживали Немцев их собственные междоусобия, ибо с 1289 года у них начались продолжительные ссоры между орденскими магистрами и епископами. О мелких же войнах Псковская летопись прямо говорит: «И паки поганая Латина (Ливонские Немцы, как исповедующие Латинскую веру), нача силу деяти на Псковичах нападением и работою». И после мира поганая Латина Немцы продолжали делать набеги на Псковские пограничные селения и охотиться за тамошними жителями для обращения их в рабство. Но таковая Немецкая охота при Довмонте скоро должна была прекратиться; летопись же говорит: «Боголюбивый же князь Довмонт, нетерпе обидим быти, и за набеги платил жесточайшими набегами, жег и опустошал Немецкия села и города, являясь всегда нечаянно и уходя домой невидимо»; и таким образом, по словам летописи, учинил Псковичей грозными для всех немирных соседей. И такое грозное положение продолжалось до 1299 года; в этом же году Немцы, уже давно не получавшие надлежащих уроков от Довмонта, и думавшие, что он уже устарел, вздумали попытать своего счастья в Псковской земле. Именно, Феллинский или Вельядский командор нечаянно пробрался к самому Пскову, пожег посады, разграбил пригородные монастыри, избил иноков, женщин и детей, и на другой день подступил к самому городу, думая также легко управиться с городом, как управился с посадами. Но старик Довмонт еще не забыл владеть мечом и не разучился учить Немцев; он, не дожидаясь пока сберется рать, с небольшою своею дружиной и с дружиною бывшего в городе боярина Ивана Дарогомиловича выступил против непрошенных гостей, напал на них у церкви Петра и Павла, на берегу Псковы, и в страшной сечи, какой по словам летописи, еще не бывало под Псковом, ранил в голову самого командора, и стремительностью и силою натиска так сметал толпы Немцев, что они, побросавши оружье, обратились в бегство. Этот подвиг Довмонта был последний; через два с половиною месяца престарелый князь скончался от какой-то заразительной болезни, опустошавшей тогда Псков.

Летописец, восхваляя Довмонта и приравнивая его к Александру Невскому и сыну его Димитрию, говорит: «сей же князь бе не одинем храборством показан бысть от Бога, но и боголюбец показася: в мире приветлив, и церкви украшая, и попы и нищая любя, и вся праздники честно проводя, и попы и чернцы кормя, и милостыню дая сиротам и вдовицам. И прославися имя его, как князей Александра и Димитрья, во всех странах, и было имя его грозно на ратех, и бысть глас его грозен пред полки, аки труба звеняща, и был побеждая, и не бе победим». Но не одними воинскими подвигами, благочестьем и ласковостью сделался незабвенным для Псковичей князь Довмонт; его мирные доблести и труды, его уменье в продолженье 33 лет прожить в согласии с Псковским вечем, обыкновенно подозрительно смотревшим на князей, его заботы о распространении и укреплении Пскова и других городов замечательны не менее военных подвигов. Один Немецкий летописец, описывая Псков во время Довмонта, говорит: «этот город так обширен, что его окружность объемлет пространство многих городов, и в Германии нет города равнаго Пскову». Это свидетельство иноземца лучше всего говорит о цветущем состоянии Пскова при Довмонте; из этого свидетельства можно заключать, что Псков в то время обнимал уже собою все шесть городов, составлявших Псков (Детинец, Кром, Средний город Полонище, Запсковье и Завеличье), и окружен был стенами, даже частью каменными; одна из каменных стен Пскова и в последствии носила имя Довмонтовой стены.

Смерть Довмонта, по крайней мере первоначально, не изменила положения Пскова. Псков и по смерти Довмонта оставался тем же Псковом, каким был и при нем, – городом пользующимся уважением у соседей, хорошо устроенным и неодолимым для врагов. Тесный союз Пскова с Новгородом, сложившийся при Довмонте, оставался таковым же и после Довмонта; Псков продолжал еще признавать себя пригородом Новгорода, и как пригород находился в послушании у Новгородского веча, признавая Новгородского князя и своим князем, принимал от него наместников и посадников от Новгорода, хотя в то же время имел и своего князя, Довмонтова сына Давида, и его наместников и служилого князя Евстафия Изборского. Таковое смешение властей, с первого взгляда представляющее страшную путаницу в правлении, в сущности не было путаницею; ибо по Псковскому устройству все власти, как свои выборные, так и пришлые со стороны, находились в полной зависимости от Псковского веча и состояли у него на службе; и чем больше было властей, и чем разнороднее были власти, тем независимее действовало вече, тем сильнее развивало свою верховную власть, пользуясь теми или другими властями по своему усмотрению. Самое подчинение Пскова Новгороду, как своей метрополии вполне зависело от Псковского веча; вече находило пока для себя выгодным признавать Псков пригородом Новгорода, и потому держалось этого старого порядка, но в то же время нисколько не стеснялось в своих распоряжениях и действовало самостоятельно, не спрашивая разрешений у Новгородского веча. Псков терпел еще название Новгородского пригорода не более как особую своеобразную форму союза с Новгородом, – союза, который нужен был Псковичам как нравственная опора, чтобы внешние враги знали, что Псков не один, что за ним еще стоит Новгород, в случае нужды готовый явиться с помощью.

Что касается до внешних отношений, то Псков по смерти Довмонта был в постоянном мире и даже союзе с Литовскими князьями; даже Псковский князь Довмонтов, сын Давид, постоянно жил в Литве, и только в случае особенных нужд приезжал во Псков, и по просьбе веча даже приводил с собою помощные Литовские войска; так что Псковичи, хотя не наверное, всегда могли рассчитывать на помощь или из Литвы, или из Новгорода, и таковые отношения продолжались почти всю первую половину XIV столетия. Но совсем не то было в отношении к Ливонским Немцам. Западная окраина Псковских владений, примыкающая к землям Чуди, теперь занятым Немцами, всегда была больным местом для Пскова; у Псковичей почти не прекращались мелкие войны с Немцами, которые оказались гораздо худшими соседями чем Чудь, прежние хозяева этой земли. Присмиревшие немного под грозою Довмонта, Немцы по смерти его опять принялись за набеги на Псковские границы и успели уже окончательно уничтожить Псковские колонии, еще кой-где остававшиеся в землях Чуди и Летголы, и наконец в 1307 году сделали нападение на сам Псков. По свидетельству Немецких летописцев, Ливонский магистр Кондрат Юке, помирившись с архиепископом, собрал большое войско и дома и в Пруссии, откуда ему было прислано 2000 человек, отправился прямо к Пскову и осадил город. Во Пскове тогда был наместником от Новгородского князя Михаила Ярославича его боярин Федор Михайлович; он, услыхавши о приближении Немцев, ушел из Пскова, с своею дружиной, несмотря на просьбы Псковичей. И Псковичи, оставленные без столь нужной помощи, естественно не могли победить Ливонского магистра, предводительствующего большим и опытным войском. Тем не менее они показали себя достойными учениками покойного Довмонта, и под предводительством своего выборного посадника Бориса до тех пор защищали свой город, пока Ливонский магистр вступил с ними в переговоры о мире. Конечно мир, заключенный в такой крайности, не мог быть выгодным для Псковичей: они должны были согласиться на условия, предложенные магистром; но тем не менее они отстояли Псков, и гордый Немец должен был удалиться, не взявши города.

Как соблюдался мир, заключенный под стенами Пскова в 1307 году со стороны Немцев и Псковичей за первое время, на это мы не имеем известий ни в Русских, ни в Немецких летописях; только с большею вероятностью можем предполагать, что этим миром не были довольны ни та ни другая сторона: Немцы досадовали, что им не пришлось взять Пскова, который был уже почти в их руках; а Псковичам были невыносимы тяжелые условия мира, заключенного в крайности. Но как бы то ни было до 1323 года мы не имеем известий о неприязненных действиях между Немцами и Псковичами, под этим же годом мы читаем в Псковской летописи: «тоеже осени избили Немцы Псковичей на миру, и гостей (купцов) на озере, и ловцов на Нерове, и взяли Черемский берег». Псковичи, узнавши об этом, немедленно послали весть в Литву, к своему князю Давиду Довмонтовичу, который с своею дружиною прибыл во Псков в Феврале месяце следующего года 1324 и вместе с Псковичами отправился за Нарову платить Немцам за набег, попленил и опустошил тамошний край до Колывани (Ревеля), пожег и пограбил множество Латинских церквей и монастырей и избил до пяти тысяч Немцев и Чуди. В ответ на поход Псковичей за Нарову Немцы в Марте месяце того же года подошли к самому Пскову, но простояв три дня удалились; потом в Мае месяце они опять явились под Псковом в больших силах, и в ладьях, и на конях, с стенобитными орудиями, городками и с другими разными замышлениями, очевидно с явным намерением взять Псков, и на первом же с ступе убили Псковского посадника Семена Алексинича, и стояли под городом 18 дней, разбивая стены стенобитными орудиями, подвигая свои городки и подставляя к стенам лестницы. Псков был в крайности, граждане бились отчаянно, уничтожали своею храбростью и распорядительностью все замыслы осаждающих; но держаться долее день от дня делалось труднее, гонцы за помощью рассылались Псковским вечем то и дело, и в Новгород, и в Литву, и по пригородам, но помощи ни откуда не подходило. Немцы уже заняли некоторые части города и стали переправлять добычу и пленников в свой главный обоз, за реку Великую; как вдруг к пришедшим уже в отчаяние Псковичам явился на помощь служилый Псковский князь Евстафий, управлявши Изборском. Он поднял всех Изборян, и конных и пеших, и, оставив пеших назади, с конницею ударил на Немецкий плохо охраняемый обоз, и стремительностью своего натиска так смял Немцев, что они не могли защищаться и частью были побиты воинами Евстафия, а частью, спасаясь бегством, потонули в реке Великой, а весь обоз, добыча и пленники достались удалому победителю. И в это же время примчал из Литвы и князь Давид Довмонтович с сильною дружиной и, соединясь со Псковичами, ударил на Немцев, стоящих под городом, выбил их из всех занятых ими посадов, захватил все их городки и стенобитные орудия, и другие припасы, прогнал за реку Великую и заставил бежать со стыдом и срамом. Затем чрез несколько дней явилось во Псков большое Немецкое посольство от всей Немецкой земли для заключения мира. И Псковичи, недовольные Новгородцами за то, что они не прислали им помощи в крайней нужде, заключили с Немцами отдельный мир на всей воли Псковской, и даже не уведомили о том Новгорода; так что по этому миру Немцы смело могли нападать на владения Новгородские, не опасаясь помехи со стороны Псковичей, что кажется действительно и было; ибо Новгородцы должны были заключить в 1326 году отдельный мир с Немцами при посредстве Литовских князей.

Действуя самостоятельно и независимо в отношении к Немцам и даже не получая от Новгородцев помощи, Псковичи тем не мене продолжали еще себя считать пригородом Новгорода и, как пригород, еще не отрекались от участия в делах Новгорода, когда требовало этого Новгородское вече. Так под 1316 годом есть известие, что Псковичи, по приглашению Новгородского веча приходили помогать Новгороду в войне против Тверского князя Михаила Ярославича; или под 1318 годом читаем в летописи: «князь Юрий Данилович позва Новгородцев с собою, и идоша с ним весь Новгород и Псков, и пришедше на Волгу докончаша с Михаилом князем мир». Но последнее нашествие Немцев в 1324 году, в котором Новгородцы оставили Псков без помощи, много охладило отношения Псковичей к Новгороду; с этого времени Псков год от года начинает выказывать свое охлаждение к Новгороду, хотя явно еще не разрывает своего старого союза и продолжает признавать себя Новгородским пригородом.

В 1327 году явился во Пскове новый знаменитый беглец, преследуемый сильными врагами, подобный Довмонту, великий князь Тверской Александр Михайлович, внук того Ярослава, который когда-то искал убежища во Пскове. Навлекши на себя гнев Татарского хана Узбека избиением его послов, князь Александр Михайлович сначала думал было искать убежища в Новгороде, но там его не приняли и даже ехать туда запретили; тогда он со всем своим семейством и вернейшею дружиной, спасая свою голову и семейство, прибежал во Псков. Псковичи приняли его с честью, посадили на Псковский княжеский престол в церкви св. Троицы и целовали к нему крест защищать его до последней крайности. Разумеется, преследуемый врагами, Александр беспрекословно принял все те условия относительно княжеской власти, которые ему предложило Псковское вече; и Псковичи так полюбили его, что действительно готовы были положить за него свои головы, что в скорости и доказали на самом деле. Не прошло еще и трех лет по прибытии Александра во Псков, как по приказанию хана Узбека и по собственной ненависти к Александру, Московский князь Иван Данилович поднял почти всех Русских князей, и с большим Татарским и Русским войском прибыл в Новгород, и оттуда отправил послов: от себя боярина Луку Протасьева с дружиною и от Новгорода владыку Моисея к князю Александру во Псков с требованием, чтоб он ехал в Орду к Хану. Князь Александр, не видя ни откуда помощи, уже готов был исполнить требование, объявленное послами; но Псковичи в один голос сказали: «не езди, господине, в Орду, а ежели что будет на тебя, то мы все умрем с тобою, господине, на одном месте». И отпустили Московских и Новгородских послов с ответом, что не выдадут своего князя. После такого ответа Московскому князю оставалось одно, – идти на Псков войною; и он действительно двинул уже свои громадные войска из Новгорода, дошел до Опоки и там остановился, а наперед себя послал во Псков митрополита всея Руси Феогноста предать князя Александра и Псковичей проклятию за неисполнение ханского приказания. Князь Александр, не желая подвергнуть проклятию себя и Псковичей, пришел на вече и сказал Псковичам: «братья мои и друзья мои! не хочу чтобы на вас легло проклятие и отлучение ради меня, не буди вашего целования (присяги) на мне, ни моего на вас, еду вон из вашего города, только целуйте крест на княгини моей, чтобы не выдавать ее врагам». Псковичи целовали крест не выдавать княгини и семейства Александрова и с великою печалью и слезами отпустили самого Александра в Литву. За тем Псковское вече отправило свое посольство к Московскому князю в Опоку, которое именем веча или всего Пскова объявило Московскому князю: «князь Александр изо Пскова уехал прочь, а тебе, господину своему князю великому, весь Псков кланяется, от мала и до велика, и Попове и черницы, и сироты, и вдовицы, и жены и малыя дети». Московский князь, довольный тем, что выгнал Александра, беспрекословно заключил с Псковичами мир по старине, а митрополит Феогност и владыка Новгородский сняли с Пскова проклятие и благословили начальников Псковского посольства посадника Селогу и весь Псков. – Как в принятии к себе Александра, так в отпуске его в Литву и в заключении мира с Московским великим князем Псковичи действовали самостоятельно и независимо от Новгородского веча, не как Новгородский пригород, а как государство совершенно отдельное и независимое от Новгорода.

Через полтора года князь Александр Михайлович возвратился из Литвы к своей княгине и семейству, и Псковичи снова приняли его в свои князья, не спрашиваясь об этом у Новгорода. С возвращением Александра во Псков возвратились к Псковичам счастливые мирные годы княжения Довмонтова. Князь Александр, благодарный Псковичам за их привязанность к нему, жил в мире и согласии с Псковским вечем; а бывши в Литве полтора года, он приобрел расположение великого князя Литовского Гедимина и других тамошних князей, и вместе с собою перенес это расположение и на Псков; и тем самым обеспечил Псковичей не только со стороны Литвы, но и со стороны Немцев; ибо Немцы, занятые у себя дома и зная о тесном союзе страшного для них Гедимина с Псковским князем, не осмеливались беспокоить и Пскова. Относительно Новгорода Псковичи, опираясь на союз своего князя с Литовскими князьями, поставили себя в такое положение, что в 1331 году, пользуясь случаем избрания нового владыки в Новгороде, замышляли отложиться от Новгорода и в церковном отношении, и уже выбрали себе отдельного епископа, и не исполнили своего замысла только потому, что митрополит всея Руси не согласился на это, и, несмотря на просьбы Гедимина, не посвятил избранного Псковом в епископы; в мирских же делах они уже действовали решительно без отношений к Новгороду. Пользуясь миром с Немцами, но не надеясь на его продолжительность, Псковское вече, по предложению деятельного умного посадника Селоги, занялось укреплением своих границ на юго-западе, с которой стороны преимущественно Немцы делали свои набеги. Древний город Изборск, теперь передовой пост Псковских владений, много претерпевший в предшествовавшие войны с Немцами, был уже ненадежен, и самая местность, где он стоял, оказывалась не совсем удобною для обороны; а по сему в 1330 году посадник Селога с Псковичами и Изборянами, оставив прежнюю местность, перенес Изборск на Жеравью гору, обвел его каменною и плитяною стеной и окружил рвом. Затем в 1337 году, по предложению того же посадника Селоги, Псковичи поправили и распространили укрепления Детинца в самом Пскове, и проложили более просторный путь к церкви святой Троицы на город.

Десятилетнее мирное и спокойное княжествование Александра Михайловича значительно изменило положение Пскова в отношении к соседям, так что Псков, прежде обидимый и только-что с трудом отстаивавший свою самостоятельность, теперь стал подумывать как бы поживиться на счет соседей или возвратить потерянное в прежнее время. Александр Михайлович выехал из Пскова в Тверь в 1337 году, и на его место был принят Псковичами князь Александр Всеволодович, неизвестно откуда приехавший, но кажется человек горячий и неуступчивый. Между тем у Ливонских Немцев произошла страшная разладица: Чудь, особенно северная, ближайшая к реке Нарове и морю, выведенная из терпения разными насилиями и совершенным порабощением, вдруг взбунтовалась и в одну ночь перерезала тысячу восемьсот человек Немецких дворян-землевладельцев, а остальные, которым удалось спастись от резни, должны были босиком по лесам и болотам бежать в Колывань. Восставшая же Чудь, пограбивши все Латинские монастыри, бывшие в их земле, и побивши монахов, собравшись в числе десяти тысяч, осадила Колывань. За Наровскою Чудью восстало другое племя Чуди, жившее на юг от Колывани, в области Вике, и осадило тамошнего епископа каноников и дворян в замке Гапсаль; затем также восстало племя Осилиев, жившее на островах Эзеле и Даго, и сожгло и порезало всех живших там Немцев, так что ни одному не удалось спастись. Восставшая Чудь, чтобы вести свое дело надежнее и иметь себе опору, вошла в сношения, по свидетельству Немецких летописей, с каким-то Русским князем, и за помощь обязалась признать власть Русских и платить дань. Этот Русский князь, по свидетельству Русских летописей, очевидно был никто иной как Александр Всеволодович, княживший тогда во Пскове: он, воспользовавшись случаем, что в 1341 году Немцы убили пять человек Псковских послов, проезжавших чрез землю Летголы, возбудил Псковичей начать войну с Немцами, и, собравши войско, по определению Псковского веча, в Декабре месяце того же года, ворвался в землю Летголы и, повоевавши там довольно, воротился во Псков. Но, вместо того чтобы продолжать войну, начатую по его замыслам, князь Александр поссорился с Псковским вечем и уехал в Новгород и тем, конечно, много повредил делу, в которое сам же вовлек Псковичей. Псковичи, с войною на плечах, оставленные без князя, долго упрашивали Александра, чтоб он к ним воротился; не успев у князя, они отправили посольство с мольбою к Новгородцам, чтоб они прислали им своего наместника и нужную помощь для войны с Немцами, но и Новгородцы им отказали. Оставшись одни, без князя и без союзников, Псковичи, не желая, а вероятно и не имея уже возможности остановить начатую войну, признали за лучшее вести ее мелкими набегами, что точно так же волей-неволей приходилось делать и Немцам, занятым усмирением страшного восстания Чуди и не имевшим посему средств выставить большое войско против Псковичей. Эта мелкая война, с большим ожесточением с обеих сторон, продолжалась почти три года.

Немцы начали эту войну построением нового городка на самой Псковской границе, даже на Псковской земле, на реке Пивже. Псковичи послали партию в триста человек, чтобы помешать этой постройке; этой партии удалось было зажечь город, но Немцы успели потушить пожар и прогнать зажигателей с потерею 32 человек. Не успевши над новым городком (Мариенбург), Псковичи снарядили две партии, одну к Нарове, а другую на реку Амовжу, в Юрьевскую область; первая партия переправилась через Нарову и успела взять посад под Ругодивом (Нарвою): а вторая, под начальством посадника Ильи, пожгла и пограбила все села по обоим берегам Амовжи до городка Могилева, т.е. почти по всему течению Амовжи, и воротилась домой благополучно. Между тем Псковское вече, ища себе союзников, отправило посольство в Витебск, к Литовскому князю Ольгерду Гедиминовичу, просить помощи на Немцев. В конце Мая или начале Июня два удальца Филипп Ледович и Олферий Селкович (не сын ли покойного посадника Селоги?) сговорились с Поречанами и Островинами, идти воевать Летголы, и назначили место съехаться на княжьем селе Изгоях. Филипп и Олферий с Поречанами пришли на назначенное место, но вместо Островичей встретили там партию Немцев и Летголы в 200 человек, пришедших воевать Псковские волости, при Филиппе и Олферье было только шестьдесят человек; но они, не откладывая дела, немедленно вступили в бой, и Ледович был убит на первом же сступе; Селкович продолжал еще биться до полудня; наконец пал и Селкович с семью храбрецами, и, утомленные битвой, Псковичи принуждены были несколько отступить; то же сделали и Немцы с Летголою и начали перевозить своих убитых за реку Великую. В это время подоспели Островичи с своим посадником Василием Онисимовичем и ударили на Немцев, оставшихся на этом берегу Великой, которых побили, а которые потонули в реке, переправившиеся же на другой берег обратились в бегство и побросали своих убитых. В конце июля, партия молодых людей в 50 человек, под начальством Карпа Даниловича, пешие, пошли воевать за Наровою, но, не переходя еще реки, наткнулись на Немцев, пришедших грабить Псковские волости, и у села Кушели вступили в бой и на припоре убили 20 человек Немцев; разбитые Немцы пустились в бегство и побросали собранную ими добычу и пленников. Зимою того же года боярин Володша Строилович, подняв с собою Псковичей-охотников, отправился воевать Немецкие села по озеру; но получивши весть, что Немцы воюют Псковское село Ремду, повернул туда, неожиданно напал на Немцев, разбил их, – иных убил, иные бежали, другие попались в плен; пленников Володша привел во Псков, и там их изрубили.

Наконец в следующем 1342 году, Литовский князь Ольгерд Гедиминович, исполняя просьбу Псковичей, прислал во Псков своего воеводу князя Юрия Витовтовича с дружиною, а затем 20 июля прибыл и сам с своим братом Кейстутом, сыном Андреем и другими князьями и с ратною помощью Видблян и Литовцев. Ольгерд послал наперед воеводу князя Юрия Витовтовича к новому Немецкому городку, добывать языка. Князь Юрий, поднявши Псковичей и Изборян, отправился на рубеж, и у речки Мекужицы наткнулся на большую Немецкую рать, шедшую осаждать Изборск, был разбит Немцами, потерял из своего отряда шестьдесят человек и с остальными заперся в Изборске. Это было 2 Августа, а на другой день Немцы явились уже под Изборском с стенобитными орудиями, подвижными городками и другими замыслами и осадили город. Ольгерд с Кейстутом, не зная еще об осаде Изборска, приказали Литовцам, Видблянам и Псковичам перебираться через реку Великую, и остановились станом на урочище Камени. Отсюда князь Ольгерд послал своих людей добывать языка, которые поймали языка за Холохольном и со слов языка донесли, что под Изборском стоит большая Немецкая рать. Получивши такую весть, Ольгерд приказал перебираться назад за реку, на Псковскую сторону; сам же с небольшою дружиною Литовцев и Псковичей и с братом своим Кейстутом поехал к Грамскому болоту осматривать Немецкую рать; и здесь был убит молодой князь Любко, сын Полотского князя Воина, заехавший далеко вперед и не разглядевши въехавший в сторожевой Немецкий полк, чем крайне были опечалены Ольгерд, Кейстут и другие князья. Между тем Изборск находился в крайности; правда, стены и ров, только десять лет тому назад выстроенные, были надежны и не подавались при всех усилиях Немцев, а такие защитники, как князь Юрий Витовтович, Илья Борисович, Володша Строилович и священник Борис, не подумали бы о сдаче и в плохом укреплении; но в городе скоро оказался недостаток в воде. И князь Юрий, не имея возможности долго бороться с этим новым врагом, несколько раз посылал во Псков, чтобы шли на выручку, а Ольгерд не двигался, сколько ни просили его Псковичи. Тем не менее Немцы, простояв пять дней, и видя с одной стороны твердость городских укреплений и мужество осажденных, а с другой боясь движения Ольгердовой рати, сняли осаду и так поспешно удалились домой, что даже сожгли свои подвижные городки, стенобитные орудия и другие запасы.

По удалении Немцев, Псковичи долго упрашивали Ольгерда, чтоб он остался у них княжить; но Ольгерд не согласился на это, и со всеми своими полками и братом Кейстутом отправился домой, оставив во Пскове своего сына Андрея с небольшою дружиной и позволив ему креститься. Псковичи, видя, что надежда на Литовцев не прочна, и зная, что с Немцами нужно еще продолжать войну, снова обратились к Новгородцам и примирились с ними, вероятно признали свою зависимость от Новгорода, вынужденные к тому грозою Немецкой войны и еще больше сильным мором, который в это время страшно опустошал Псковские владения. Летописец говорит, что во Пскове и Изборске тогда был сильный мор и на скот, и на людей; умирали старые и молодые, мужи и жены и дети, так что негде было хоронить, все могилы при церквах были уже вскопаны, и клали по шести, по семи и по восьми человек в одной могиле.

Отпустивши Ольгерда с его ратью и помирившись с Новгородцами, Псковичи опять принялись за мелкую войну, и в тот же год одна партия Псковских охотников пробралась к Новгородку Немецкому и побила там триста человек Немцев. Наконец, в следующем 1343 году, Псковичи собрались приняться за дело покрупнее какого-либо набега охотников; они вместе с Изборянами собрали рать в пять тысяч человек и под предводительством князя Ивана, может быть присланного из Литвы, служилого князя Евстафия, управлявшего Изборском, и своего нового посадника Володши Строиловича, отправились опустошать Немецкие села, прошли за Медвежью голову так далеко, как не проникали в этом краю и их предки, и пять дней и ночей, не слезая с коней, производили опустошения, и награбившись досыта и с множеством пленников и другою добычей уже поворотили домой во Псков, как Немцы, под предводительством Ливонского магистра Бурхарда и Феллинского командора Левенвольда, с большою ратью нагнали их на Малом Борку, не доезжая двух верст до Мариенбурга, или Немецкого Новгородка, и окружили со всех сторон в теснине. Псковичи, несмотря на утомление и незначительность своей рати против Немецкой силы, и не видя возможности уклониться от битвы, как добрые витязи, решились дорого продать свою жизнь. Они приготовились к бою как к смерти, – помолились Богу, попросили помощи у своих неземных покровителей Всеволода и Тимофея (Довмонта), простились друг с другом, и сказавши: «братья мужи Псковичи! не посрамим отцев своих и дедов, кто стар то отец, а кто млад то брат; а всем нам братья предлежит живот и смерть; потягнем за святую Троицу и за святыя церкви, и за свое отечество», и начали страшную сечу 1 июня на самый Троицын день. Сколько часов продолжалась эта сеча, мы не знаем, но, по свидетельству летописей, она дорого стоила и той и другой стороне. Псковичи при самом начале боя на первом сступе потеряли лучших и храбрейших своих мужей, – Кюра Константиновича, Кормана Постника и Антона посадничьего сына Ильина; но эта потеря не смутила остальных, обрекших себя смерти, при том при них оставались еще храбрейшие из храбрых князь Евстафий Изборский и посадник Володша Строилович, уже не раз водившие Псковичей к победе; и битва самая жестокая продолжалась до тех пор, пока Немцы не отступили, потерявши храбрейшего из своих рыцарей Левенвольда. Битва эта так утомила Псковичей, не спавших уже пятеро суток, что они не могли преследовать отступающих Немцев, и тут же на костях остановились станом отдыхать, а иные от бессонницы и трудов так одурели, что не могли дойти до стана и погибли, блуждая по лесу; другие же воротились домой уже долго спустя после рати. Между тем Руда, поп Борисоглебский, участвовавший в походе, завидев великую силу Немцев и отчаявшись в успехе битвы, в самом начале боя, бросивши оружие, бежал и принес лихую весть сперва в Изборск, а потом и во Псков, «что Немцы всех Псковичей и Изборян побили». Эта весть так всполошила Псков, что на первых порах немедленно отрядили старосту поповского, попа Фому, посланцем в Новгород, – сказать Новгородцам: «Псковичи все побиты, а вы, Новгородцы, братья наши, поезжайте скорее и захватите Псков, пока не заняли его Немцы». Но, после первой горячки, вече скоро одумалось, и прежде нежели поп Фома выехал из города, послали в Изборск Якова Домашинича, Андрея Степановича и Жидила Шестьковича проведать о Псковичах и проверить Рудины речи; те, приехавши в Изборск, нашли уже там Псковичей, почивающих в станах, и в тот же час послали во Псков эту добрую весть, а вслед за тем возвратились во Псков князь Иван и посадник Володша с Псковичами. Так кончилась настоящая война с Немцами, давшая Псковичам мир и тишину почти на пять лет.

Эта война, не воротившая Пскову Чудской земли, как было думали в начале её Псковичи и князь Александр Всеволодович, не прибавившая к Псковским владениям ни клока земли и даже несколько потеснившая их границы около Новгородка Немецкого, тем не менее была одною из славных войн, когда-либо веденных Псковом. Псковичи вели ее от начала до конца почти одни, собственными средствами, без посторонней помощи; их временный союзник Ольгерд, правду сказать, много помог Пскову своим появлением, отпугнувши Немцев от Изборска; но его помощь тем только и кончилась, – его рать не была в деле и не била Немцев. Настоящая война была для Пскова первым опытом вести войну без союзников; и опыт этот, хотя не блестящий, тем не менее показал Псковичам, что они и одни, без союзников, могут отстаивать свою независимость; этим опытом Псковичи убедились, что им уже нет более нужды дорожить тесным союзом с Новгородом, хотя бы и в ущерб своей самостоятельности. Конечно, Псковичи, выдержали эту войну преимущественно потому, что Немцы тогда были заняты усмирением восставшей Чуди, и не могли действовать против Пскова большими силами; но для Псковичей важно было то, что они без посторонней помощи и даже без князя, с порядочною дружинной, выдержали трехлетнюю войну против Немцев, с которыми они прежде воевали только при помощи других; а что Немцам мешала возмутившаяся Чудь, до этого Псковичам и дела не было; большинство и не подозревало этого, большинство воодушевлялось только успехами своих удальцов, а воодушевление большинства и составляло главную силу Пскова, как республики демократической, – это воодушевление и поставило Псков в то довольно высокое положение, которое он занял вскоре по окончании этой войны. К тому же эта война имеет то историческое значение, что все обстоятельства, ее сопровождавшие, как бы нарочно сложились так, чтобы видеть ясно, что Псков может сделать сам по себе, и чего должно ждать от него вперед; в этой войне выразился весь характер Пскова, как сторожевого бойца Русской цивилизации.

Псков, как мы уже видели, до 1242 года был орудием одной Новгородской партии, и посему состоял в полном подчинении у Новгорода; с 1242 года, освободившись от Новгородской партии, заправлявшей его делами по своим видам, Псков продолжал быть в тесных связях с Новгородом, как с своею метрополией, и, по требованию Новгородского веча, присылал свои войска для Новгорода, который, впрочем, уже почти не помогал своими войсками Пскову с самого 1242 года, и таковой порядок соблюдался восемьдесят лет. Наконец, в 1323 году, Псков находился в крайне стесненном положении, и Новгородцы, несмотря на многие мольбы Псковичей, не пришли к нему на выручку. После этого Псков, освободившись от беды своими средствами при помощи Литовцев, приведенных князем Давидом, окончательно изменил свои отношения к Новгороду, и хотя явно не разрывал прежних связей, но уже не соединял своих дел с Новгородскими; мирился и воевал с соседями, не сносясь с Новгородом, и в продолжение двадцати пяти лет уже ни разу не посылал своих войск, по требованию Новгородского веча, да и сам просил помощи у Новгорода только один раз в 1342 году, но не получив её и на этот раз, заключил союз с Литовским князем Ольгердом и взял себе в князья его сына Андрея. Таким образом, Псков с 1323 года в сущности перестал быть пригородом Новгорода, и успел сложиться так, чтобы быть независимым и самостоятельным, и уже был признан таковым от всех соседей, выключая Новгорода. Наконец и до Новгорода дошла очередь признать полную независимость и самостоятельность Пскова, и отказаться торжественно от своих притязаний на него как на пригород. В 1348 году Шведский король Магнус сделал нашествие на Новгородскую землю с тем, чтобы обратить Новгородцев в Латинскую веру и подчинить себе. Он привел многочисленное войско, собранное со всех Шведских владений, и уже занял Ижору и Орехов. Новгородцы были в крайности, – у них нигде не было союзников, – и в этой крайности они обратились за помощью к Псковичам, уже не как к своему пригороду, а как к добрым соседям и братьям по крови и по вере; но, опасаясь что и Псковичи им откажут так же как они сами отказали Псковичам пять лет тому назад, они заключили формальный договор с Псковичами на Болотова, по которому признали Псков младшим братом Новгороду, и узаконили посадникам Новгородским во Пскове не сидеть и не судить, а от владыки Новгородского быть наместником непременно Псковитину и отнюдь не Новгородцу, и из Новгорода не звать Псковичей ни через дворян, ни через подвойских, ни через Софьян, ни через известников и бирючей, т.е. не выдавать Псковичей на суд в Новгород ни по частным, ни по общественным, ни по церковным делам. Получивши такое важное и полное признание своих прав от самого Новгорода, Псковичи немедленно снарядили войско и, под предводительством своего знаменитого посадника Илии, отправили его на помощь Новгородцам, осаждать Орешек, занятый Шведами, и тем самым закрепили самый договор. Таким образом с 1348 года начинается новая жизнь Пскова, – он получает формальное утверждение давно уже существовавшего на деле права действовать независимо и самостоятельно, без отношений к Новгороду, – своей прежней митрополии. Конечно, Псков на деле давно уже пользовался всем тем, что ему уступил Новгород по Болотовскому договору, – но все это до Болотовского договора только было совершившимся фактом; Болотовский договор превратил этот факт в право, в закон. После этого договора Новгородцы уже не могли писать Псковичей без их согласия в свои договоры с другими владетелями и налагать на них какие-либо обязательства. Со времени Болотовского договора всякие притязания Новгорода на верховенство над Псковом прекратились сами собою.

Новая жизнь Пскова, начавшаяся с Болотовского договора, не освободила Псковичей от старых и главных их врагов Немцев. Немцы, в пять лет, в которые они не делали набегов на Псковские владения, успели покончить с возмутившеюся Чудью и сделались полными хозяевами занятого ими края, и даже купили у Датчан все их владения в землях Чуди вплоть до реки Наровы. Усилившись и устроившись таким образом, Немцы, вероятно по согласии со Шведами, в то время как главная Псковская рать отправилась на помощь к Новгородцам, осаждать Шведов в Орешке, – прислали объявление о прекращении мира со Псковом и вслед за тем перешли Нарову и стали опустошать тамошние Псковские селения; а другая Немецкая рать пришла воевать около Острова и оттуда по реке Великой перешла ко Пскову, и, пограбивши пригородные села и зажегши посад Завеличье, отправилась воевать к Изборску, везде опустошая села и не останавливаясь для осады городов. Псковичи, отославши главную рать под Орешек и не имея в сборе другого войска, нигде не могли дать отпора и отсиживались в городах; и Немецкие грабители, награбившись досыта, спокойно воротились домой, может быть, получивши весть, что Псковская рать оставила осаду Орешка и спешит на защиту своей земли. Совершивши два удачных набега в 1348 году, Немцы на следующий год опять снарядили две рати, – одну к Изборску, а другую к Нарове. Первая рать в Апреле месяце напала на Изборск, и, хотя дала Изборянам и Псковичам сильную битву, в которой Псковичи потеряли храброго Литовского наместника, князя Юрия Витовтовича, но должна была отступить, не взявши Изборска. Другая же рать успела поставить новый город над рекою Наровою, против Псковского исада. Но Псковичи тогда были в сборе и немедленно отправили свою рать с посадником Иваном, и в ладьях, и на конях явились под новым Немецким городком, осадили его и сделавши примет зажгли; Немцы и Чудь, сидевшие в городке, частью сгорели, частью были иссечены Псковичами. Таким образом Псковичи, в первой же войне с Немцами после Болотовского договора, оказались состоятельными и без сторонней помощи отразили нашествие Немцев, и Немецкая рать смолкла на 12 лет.

В год окончания войны с Немцами у Псковичей началась война с Литвой. Литовский князь Ольгерд Гедиминович, прежний союзник Пскова против Немцев, давший Псковичам в князья своего сына Андрея, давно уже был недоволен Псковичами, и сын его вовсе не жил во Пскове, а держал там своего наместника. Пока Андреевым наместником был князь Юрий Витовтович, любимый Псковичами, вече не выражало своего неудовольствия на Андрея; но когда князь Юрий в 1349 году был убит Немцами под Изборском, то вече почти вслед за тем отправило к Андрею свое посольство, которое от имени всего Пскова прямо сказало ему: «тебе было, княже, на Пскове самому сидеть, а наместниками Пскова не держать; а ныне отрекаемся тебя, и наместников твоих не хотим». В ответ на этот отказ Ольгерд засадил в поруб бывших в Литве Псковских купцов, а товар их и лошадей отнял, потом, взявши окуп, самих купцов отпустил. А на весну следующего 1350 года князь Андрей Ольгердович с Полочанами напал на Вороначскую область нечаянно и повоевал несколько сел.

В это время во Пскове и в волостях был сильный мор, более или менее общий во всей Русской земле и большей части Европы, известный под именем Черной смерти, как сказывают летописи, занесенный из Индии. Летописец, описывая этот мор во Пскове, говорит: за множеством умирающих священники не успевали ходить по домам на проводы, а приказывали привозить умирающих на церковный двор, и за ночь к утру накоплялось у церкви по тридцати покойников и более, и всем им было одно отпеванье, и по пяти покойников клали в одну могилу, и все кладбища при церквах так были переполнены, что уже стали погребать вдали от церквей на новых местах; вымирали в несколько дней целые семейства, так что не только ходить за больными, но и хоронить умерших было некому. И так продолжалось целое лето, с конца марта месяца до осени; Псковичи все были в отчаянии и ждали общей смерти. В это страшное время явился во Псков владыка Новгородский Василий, против которого Псковичи долго враждовали; он прямо по приезде учредил крестный ход вокруг всего Пскова, назначил в разных местах молебствия, сам шел в крестном ходу, участвовал в молебствиях, и тем поднял упавший духом народ, а затем мало-помалу начала ослабевать болезнь и к зиме прекратилась.

Оправившись после мора, Псковичи вспомнили о набеге князя Андрея с Полочанами на Вороначскую область, и, чтобы не оставаться в долгу, в 1354 году сами с своим служилым князем Евстафием сделали набег на Полотскую область и повоевали там; потом такой же набег под Полоцк сделали в следующем году, а в 1360 году был второй мор во Пскове, в который умер храбрый князь Евстафий Изборский с двумя сыновьями.

В 1362 году опять началась война с Немцами. Немцы в этом году сделали набег на Псковские границы и избили несколько человек; между тем во Пскове, пользуясь мирным временем, было много Немецких купцов, и Псковское вече, мстя за набег, задержало Немецких купцов и отпустило только на другое место, взявши с них деньги за убитых; но тем дело не кончилось, нарушенный мир не возобновлялся. Хотя в летописях не упоминается о военных действиях ни в этом ни в следующих трех годах, тем не менее под 1368 годом есть известие, что от Московского князя Димитрия посол Никита ездил в Юрьев к Немцам и жил довольно долго, но ничего не успел в пользу Пскова. А когда посол Московский приехал из Юрьева во Псков, то почти в след за ним явилась под Псковом и Немецкая рать, и пожгла у Пскова весь посад из-за Псковья, и, простояв под городом одну ночь, к утру ушла еще до света; а Псковичей ни князя, ни посадников тогда не было в городе, все были в разъезде по селам. И в то же время другая Немецкая рать грабила и жгла в Вельи и по Залесью, и побила собравшуюся против нее погоню, причем пало много голов добрых людей, составлявших погоню. Псковичи обратились к Новгородцам за помощью, но Новгород им на этот раз отказал, ссылаясь на то, что у Новгорода с Немцами мир и крестное целование, и что много Новгородских купцов заехало в Немецкую землю. Тогда Псковичи одни с князем Александром отправились к новому городку Немецкому (Нейгаузену), стали станом под городом, и распустили рать в разгон для грабежа, причем один из предводителей дружины охочих людей Селило Скертовский зашел довольно далеко к Кирьипиге и наткнулся на Немецкую рать, был разбит на голову и сам пал в битве. Князь Александр, стоявший под новым городком, получивши об этом весть, поспешил на побоище, но уже никого там не застал, и, похоронивши убитых и пособравши сколько удалось раненых, поспешно воротился домой, растеряв много добрых людей. В ответ на этот набег Псковичей, Немцы в следующем году пришли под Изборск с великою силою и со многим запасом своих замышлений, с стенобитными орудиями, с подвижными городками и разными нововымышленными машинами, стояли под Изборском восемнадцать дней, разбивали стены, лезли на приступ, но все было напрасно, – осажденные бились мужественно и удачно отбивали нападающих. Наконец пришла весть, что помощное Новгородское войско вступило уже во Псков; услыхавши об этом, Немцы поспешно удалились от Изборска и побросали все свои запасы. Не успевши под Изборском, Немцы на другой год явились под Псковом, простояли под городом три дня и две ночи, и, не успевши ничего сделать городу, удалились домой. Потеря Псковичей в этот Немецкий набег состояла в нескольких убитых, за Псковом нечаянно захваченных Немцами в поле. Кроме того, одного Псковитянина Луку Писоломиница Немцы поймали живого, отвели его домой и там затравили собаками. Псковичи, соединясь с Новгородцами, на зиму того же года отправились в Немецкую землю к Новгородку (Нейгаузену). Впрочем, простояв три дня под городком, Новгородцы удалились и не пошли далее в Немецкую землю; Псковичи же пошли к городу Кирьипиге, сожгли его, а сидевшие там Немцы частью сгорели и задохлись в погребах от зноя, а частью были избиты Псковичами. Сжегши Кирьипигу, Псковичи со множеством пленников и другою добычей, никем не преследуемые воротились домой и, как победители, с радостью были встречены во Пскове. Сожжением Кирьипиги кончилась пятилетняя война Псковичей с Немцами. Война эта, как говорит летописец, началась из-за спорного пограничного места Жолчь, или по другой летописи Жалачко. Кто искал этого спорного места, Немцы ли или Псковичи, летопись не объясняет, и кому досталось это место по настоящему миру, заключенному вслед за сожжением Кирьипиги, также неизвестно; но кажется настоящим миром это дело решилось не удовлетворительно, ибо и в последствии у Немцев со Псковичами была еще война из-за Жалачко.

По окончании настоящей войны с Немцами, свободный и независимый Псков наслаждался миром от соседей в продолжение двадцати пяти лет. В этот довольно не краткий промежуток времени, свободного от войн, Псковичи занялись приведением в лучшее положение городских укреплений и возведением разных зданий. Еще в продолжение последней войны с Немцами провалился верх главной соборной церкви Святой Троицы, и Псковичи решились перестроить эту церковь вновь; по свидетельству летописи разборка стен старой церкви с очисткой места стоила 200 рублей, которые город заплатил рабочим; затем на постройку новой церкви по старой основе в 1365 году были наняты мастера за 400 рублей, на городском содержании, и построили новую церковь в три года. Потом в 1367 году была построена каменная церковь Иоанна Богослова в Снетогорском монастыре на стене. В продолжение трех лет, с 1370 по 1373 год, были построены каменные церкви: Св. Георгия на болоте, Св. Николы у Вопоки, Св. Апостол Петра и Павла, Св. Власия и Св. Кирилла и наконец Св. Тимофея Довмонта князя. Затем в 1375 году Псковское вече, при князе Матвее и при посаднике Григории Астафьевиче, заложило четвертую стену из плиты, от Псковы реки до реки Великой, подле старой стенки, которая была с дубом мало выше человека, около всего посада, а в следующем году построили две каменные башни на торгу; в 1383 году построили три каменные церкви, в следующие два года были выстроены еще три церкви каменные; в 1387 году Псковичи поставили три каменные башни у новой стены на приступе; в 1388 году выстроена была каменная церковь за стеною и новый мост на реке Пскова; в 1392 году выстроено шесть каких-то укреплений, названных в летописи пороками, и наконец в 1394 году была построена новая каменная стена у Крома и колокольня. Таким образом в продолжение 25 лет мира Псковичи построили семнадцать церквей и тринадцать городских укреплений, все каменные, тогда как прежде не только церкви, но и городские станки строились или все деревянные, или дерево с камнем пополам; значит в это время Псков был гораздо богаче и более в цветущем состоянии, чем не задолго прежде; значит вместе с свободою и самостоятельностью Пскова росло и благосостояние граждан и их промыслы, и войны за независимость и за честь родины, хотя не всегда удачные, далеко не на столько разоряли народ, как это кажется по первому взгляду; ибо Псковское вече только тогда решалось на войну, когда не воевать было бы чистым убытком для общества, или когда войною защищались и отстаивались такие интересы, потеря которых была бы подрывом для общего благосостояния народа.

Но среди мира со стороны соседей и среди преуспеяния в развитии благосостояния, Псковичи в это время не раз подвергались значительным бедствиям: так в 1386 году, 8 Мая был во Пскове страшный пожар, истребивший весь посад, так что от Пскова, по словам летописи, остался один детинец с церковью Св. Троицы. Потом в 1390 году во Пскове опять был мор, о котором летопись говорить, что таковой и не бывал прежде, – по десяти покойников в одну могилу клали. После этого мора Псковичи присылали в Новгород к владыке Иоанну с просьбою прислать священников, потому что во Пскове по многим церквам служить некому. Кроме бедствий физических Псков был возмущен ересью стригольников, появившеюся в 1371 году; эта ересь волновала народ до того, что в 1375 году ересеначальники были отправлены в Новгород на суд владыки, и там скинуты с моста в Волхов. Это отправление на суд в Новгород, явно противоречащее Болотовскому договору, всегда защищаемому Псковичами, прямо показывает, что ересеначальники имели очень сильную партию, не допускавшую судить их во Пскове. Да и после казни ересеначальников ересь продолжала смущать и волновать Псковичей в продолжение двадцати лет. По свидетельству одной Новгородской летописи у Псковичей в 1385 году было какое-то междоусобие, «бысть сеча, по словам летописи, Псковичам промеж себе, и много бысть мертвых».

Наконец с 1390 года начались раздоры у Новгорода со Псковом; что было причиною сих раздоров, этого не объясняют ни Псковские, ни Новгородские летописи, только во всех летописях есть известие, что в 1390 (а по другим в 1391) Новгородцы пошли ратью на Псков, но были встречены Псковским посольством на Сольци и, заключивши тут мир, с Сольцы воротились домой. По свидетельству одной Новгородской летописи, главные условия мира состояли в том, что Псковичи обязались не стоять за должников и беглых рабов, и кто ходил грабить на Волгу и выдавать их по требованию Новгорода. Значит причина размирья между Новгородом и Псковом состояла в том, что Псковичи по соседству принимали к себе и защищали всех беглецов Новгородских. Но кажется были и другие причины, и мир на Сольци не удовлетворил Новгородцев; ибо в 1391 году на съезде с Немецкими послами с Любека, Готланда, Риги, Юрьева и Колывани, бывшем в Изборске, Новгородцы не включили Псковичей в свой мирный договор, так что Псковичи должны были заключить отдельный мир с Немцами. Через год после мира с Немцами, Новгородцы с большою силою явились под Псковом и стояли восемь дней; но не видя возможности взять хорошо укрепленного города удалились, и, потерявши в одной битве под Ольгиною горою князя Копорского Ивана и многих бояр, поспешно ушли и даже побросали свои стенобитные машины и пушки. Но с удалением Новгородской рати размирье со Псковом еще не прекратилось; Псковичи в след за отступлением Новгородской рати, отправили своего тогдашнего князя Андрея Ольгердовича с своими послами в Новгород; но Новгородцы отпустили их, не давши мира Пскову, и размирье продолжалось до 1397 года, так что Псковичи, ожидая нового нашествия Новгородской рати, принялись укреплять свой город. Посадник Ефрем с вечем поставил башню на Васильеве горке; князья Иван Андреевич, внук Ольгердов, и Григорий Евстафьевич, сын служилого князя, знаменитого Евстафия Изборского, и посадник Захарья Костроминич, также по определению веча поставили три башни на приступной стене, – одну у Великой реки, другую на Лужищи и третью от Псковы на угле. Наконец, 18 Июня 1397 года, Псковские послы князь Григорий Евстафьевич и посадники Сысой и Роман, отправленные в Новгороде, по ходатайству владыки Иоанна, заключили там вечный мир с Новгородцами по старине, и тем кончилось размирье, продолжавшееся четыре года.

Заключив мир с Новгородом, Псковичи по-прежнему принялись укреплять свой город, очевидно в ожидании войны с кем-либо из соседей. В 1399 году Псковское вече с князем Григорием Евстафьевичем и с посадником Захарием заложили новую стену к старой стене, на приступе от Великой реки до реки Псковы, и три башни, – одну на Незнанове горе, другую у Лужицких ворот и третью у Куминых ворот, и все это выстроили в одно лето до зимы. Псковская поспешность в возведении укреплений ясно говорит, что Псковичи знали о скором размирье с кем-либо из соседей; и размирье действительно последовало в том же году со стороны Литовского князя Витовта Кейстутьевича, который приказал своему двоюродному племяннику Ивану Андреевичу, Ольгердову внуку, выехать из Пскова и затем объявил войну Московскому великому князю, Новгороду и Пскову. Под грозою войны с Литовским князем Витовтом, Псковичи отправили посольство к Московскому князю Василию Дмитриевичу с просьбою, чтобы он прислал в князья во Псков князя Ивана Всеволодовича, внука любимого Псковичами князя Александра Михайловича Тверского, и с этого времени уже постоянно стали получать князей из рук великого князя Московского, чтобы в Москве иметь себе опору в случай войны с соседями. А между тем Псковское вече продолжало укреплять свой родной город, чтобы на всякий случай иметь в своих укреплениях надежную защиту, пока придет сильный, но далекий союзник. Так в 1400 году на деньги, данные Новгородским владыкою Иоанном, Псковичи построили башню над Псковою, и в том же году поставили на свои деньги другую башню около Крома на стрелке, против ручной башни, и приделали к старой стене новую толще и выше по берегу реки Великой от башни у Вурковых ворот до Крому; и потом в 1404 году заложили новую каменную стену, толще и выше прежней, возле старой стены, по реке Пскове от Крома и до Брод.

Между тем Витовт, занятый другими делами и потерпевший поражение от Татар на берегах Ворсклы, отложил войну с Новгородом и Псковом, и в 1401 году заключил с Новгородцами и Псковичами вечный мир. Но Псковичи кажется плохо верили этому миру и продолжали укреплять свой город; тем не менее Витовт в 1406 году все-таки сделал нечаянное нападение на Псковские владения, только не на сам Псков, об укреплениях которого очевидно имел уже подробные сведения, и не желал тратить сил под неприступными стенами и башнями. Среди мира, не объявляя войны, и даже когда Псковский посол был в Литве, Витовт вдруг сделал набег на соседние Псковские владения, и в феврале месяце взял Псковский пригород Коложе, опустошил всю тамошнюю область, побил множество народу и одних пленников отвел в свою землю одиннадцать тысяч, доходил до Воронина, но, простояв под городом только два дня и опустошив окрестности, воротился домой с богатою добычей. Витовт взял Коложе 5 Февраля, а 28 Февраля глубоко оскорбленные его изменническим набегом Псковичи явились уже мстителями за свою обиду и на первый раз мстили за нее по своему, по-псковски, как только может мстить народ воинственный и свободный, горячо принимающий обиду родному краю, не дожидаясь правительственных распоряжений По словам летописи, 28 Февраля Псковский посадник Юрий Филиппович Казачкович, поднявши с собою мало дружины Пскович, охочих людей, Семен с Изборцами, Островичи, Вороначе и Вельяне пошли воевать Ржеву и Великие Луки, принадлежавшие тогда Литовскому князю, и на Великих Луках отняли Коложское знамя и, собравши великий полон, воротились домой. Но это была месть только частных людей охотников; месть же самого Пскова, Псковского веча, была впереди. В Июле месяце Псковское вече подняло всю Псковскую область, и под предводительством князя Даниила Александровича и посадника Лариона Дойниковича отправило Псковскую рать к Витовтову городу Полотску; но эта рать, простояв под Полотском три дня и три ночи, воротилась домой не взявши города. Тем пока и кончилась война с Литовским князем, а между тем в том же году, после тридцати шестилетнего мира началась война с Немцами.

Только-что Псковское войско воротилось из-под Полотска, как 22 Августа Ливонский магистр, со всею силою своею и Юрьевцы, и Курцы из Задвинья (из Курляндии) ворвались в пограничные Псковские владения, и две недели воевали около Изборска под Котельном и Островом, и доходили до устья реки Сини, потом на возвратном пути поворотили к Велье. Вельяне же, собравшись в числе полутораста человек железной рати, вышли к ним на встречу к реке Великой у Званчи у Каменья, и быстрым натиском так смяли толпы грабителей, что многих из них избили, а других потопили в реке, или взяли в плен и отняли Немецкое знамя, остальных заставили уйти домой, и сами воротились в Вель без потери. Немцам удалось было схватить одного Вельянина Клюса, но и тот у них убежал. Вслед за тем Псковское вече снарядило Псковскую рать и под начальством князя Даниила Александровича и посадника Юрия Филипповича Казачковича отправило на Немецкую землю. Эта Псковская рать действовала почти также в Немецкой земле, как Немецкая рать в Псковских владениях: князь с посадником и со всею своею ратью сперва остановились станом на реке Серице, откуда выслали вперед сторожевой отряд, который, увидевши впереди Немецкую рать, обошел ее, и успел убить двадцать Немцев, а семерых взял в плен. За тем вся Псковская рать двинулась за новый городок (Нейгаузен) к Кирьипиге, и за пятнадцать верст от последнего города встретили Немецкую рать, и, помолившись святой Троице, и по молитвам князей Всеволода и Тимофея (Довмонта) вступили в бой, в котором Немцев пало 315 человек и Псковичей 34 человека. За тем Псковская рать подступила к Кирьипиге; но, простояв под городом только одну ночь, воротилась домой.

Между тем во Пскове начался опять сильный мор, и Псковское вече, зная, что нужно продолжать войну с Немцами, просило Новгородцев о помощи, но те отказали; тогда вече обратилось с просьбою к своему покровителю, Московскому князю Василию Дмитриевичу, который уже разорвал мир с Витовтом за Псковскую обиду. Московский князь, по просьбе веча, прислал во Псков своего младшего брата Константина Дмитриевича. Константин, прибывши во Псков, начал с того, что приказал построить обыденную церковь св. Афанасия, которая, согласно с мыслью князя, и была построена и освящена в один день 24 марта. За тем князь отправил в Новгород своего служилого князя Константина Дубровского просить помощи на Немцев; к этому посольству Псковское вече присоединило и своего посла посадника Ивана Сидоровича; но от Новгородцев по-прежнему не добились помощи. Тогда князь Константин с своею дружиною и Псковскою ратью, для которой собраны были ратники из всех Псковских волостей, отправился воевать с Немцами за Нарову к Немецкому городу Порху, повоевали там много погостов и воротились домой с большою добычей. Летопись говорит об этом походе, что Псковичи со времен Довмонта и Давида Довмонтовича не воевали так счастливо в здешнем краю. Тем не менее Псковское вече тогда же нашло нужным провести новую каменную стену по берегу Псковы, от гребли до сторожевой избы. И не даром вече так заботилось об укреплениях Пскова. Поход за Нарову был в конце Июня 1407 года, а в том же году, в половине августа, Немецкий магистр Конрад Фитингов, со всею Немецкою силой, пришел ко Пскову и остановился станом в Туховитичах; но Псковичи, собравши свою волость опричь пригородов и, загородивши все остальные броды по реке Великой, встретили Немцев на броде у Выбута, бились с ними за переход через реку четыре дня и заставили их идти назад. Но, очевидно, Немцы отступили за тем, чтобы вызвать Псковичей из неприступного места, в чем вполне и успели. Псковичи перебрались через реку, погнались за Немцами и наткнулись на их стан на Лозоговицком поле, ближе к Псковскому озеру, где Немцы уже приготовились и приняли бой, и на первом же сступе убили трех посадников и много Псковских бояр. Псковичи бились храбро, но по невыгодности места были разбиты и потеряли по Псковскому счету семьсот, а по Немецкому 7000 воинов, и кажется Немецкий счет вернее; ибо сама же Псковская летопись приравнивает Лозоговицкую битву к побоищам Ледовому и Раковорскому. В это же время другая Псковская рать отправилась в ладьях за Нарову, и когда была на Псковском озере в Осатне, Немцы в шнеках нагнали ее и разбили наголову, так что Псковичи, побросавши свои суда, обратились в бегство и пешие прибежали домой.

В следующем 1408 году магистр Ливонский в феврале месяце снова явился в Псковских владениях с двумя ратями: с одною сам стал станом на Демянице, а другую, вместе с союзными Литовцами, отправил к Вельи. Немцам кажется особенно хотелось взять Велью, магистр же стоял под Псковом на Демьяницы только для того, чтобы не пустить Псковичей на выручку к Вельи. Но Вельяне три дня защищались мужественно, и Немцы на четвертый день принуждены были отступить, услыхавши что Вороначане разбили Литовцев под своим городом и боясь, чтобы они не пришли на выручку к Вельи. Рать самого магистра была много счастливее рати стоявшей под Вельей; магистр собственно не занимался осадою городов, – он спокойно стоял в своем стане на Демьянице, а войско его в продолжение двух недель грабило Залесскую сторону до реки Черехи, и даже переходило в Новгородскую землю, жгло и грабило в Леженицах, на Болотах, на Дубске, на Гостени под Кошкиным городком, и с большою добычей и множеством пленных Новгородцев и Псковичей, захваченных по селам, возвратилось домой никем не преследуемое. На весну, в Мае месяце, Немецкое войско снова явилось под Вельею и, успев захватить несколько пленников, пошло прочь. Вельяне, желая отбить пленников, погнались за отступающими Немцами и, попавшись в засаду, потеряли 45 человек своих. Вороначане, услыхавши о поражении Вельян, погнались за Немцами, нагнали их к вечеру уже на рубеже, убили у них 33 человека и отняли пленников и всю добычу, даже успели захватить Немецких коней и Немецкие самострелы. В это же время Псковское войско ходило в Немецкую землю и, разбитое Немцами, воротилось домой, потерявши в походе одиннадцать человек своих; затем Псковичи, тою же осенью, заключили с Немцами перемирье до 2 Февраля. По истечении срока перемирию, на третий день, магистр снова явился с войском в Псковских владениях, и целую неделю грабил и опустошал Запсковье; заходил в Новгородскую волость по рубежу и там грабил и опустошал, и воротился домой с большею добычей. Наконец, в следующем 1410 году 20 Июля был большой съезд Псковичам с магистром и всею Немецкою землею у Кирьепиге, и на этом съезде был заключен мир по старине. Немецкие летописцы говорят, что магистр заключил мир с Псковичами только потому, что в это время у Немцев началась большая война с Польшей и Литвой. В этом же году, вскоре после Пасхи, еще до заключения мира с Немцами, Псковичи отправили посольство к великому князю Литовскому Витовту, который и заключил со Псковом мир по старине, по докончанью великого князя Московского Василия Дмитриевича. Таким образом Псковичи помирились со всеми своими соседями. Только с Новгородцами не было ни мира, ни войны: Новгородцы постоянно оставались недовольны Псковичами, и наоборот Псковичи все жаловались на Новгородцев, так что мир с Немцами и Литвой Псковичи заключили отдельно от Новгородцев. Наконец и между Новгородом и Псковом в 1412 году был заключен мир по старине.

Но ни с Немцами, ни с Литовским князем Витовтом, ни с Новгородцами мир не мог быть прочен; по соседству продолжали случаться обиды то с той, то, с другой стороны. Так уже под 1414 годом есть известие, что Псковичи потоптали жито под Новым Немецким городком и отогнали скот; а поэтому Юрьевские Немцы прислали своего посла во Псков, а Псковичи послали двух человек в Новый городок, где Немцы одного убили, а другого засадили в погреб, за что Псковичи удержали у себя Немецкого посла. А на другой год Немцы задержали у себя Псковских купцов, а Псковичи задержали Немецких купцов, и так прошло целое лето. Наконец Юрьевские Немцы прислали новых послов и целовали к Пскову крест по старине, и Псковичи отпустили Немецких купцов и прежнего посла, и только убили одного Немца на место своего убитого в Новом городке, и Немцы также отпустили Псковских купцов. А в 1424 году Псков с Ливонским магистром подтвердили мир на три года и с обеих сторон целовали крест. Таким образом мир с Немцами продолжался только потому, что Немцам, занятым жестокою войной с Литвой и Польшей, и внутренними смутами было вовсе не до Пскова. С Литовским князем Витовтом хотя был заключен мир в один год с Немцами, и Витовт до времени не тревожил Псковичей; но на него нельзя было положиться, – он смотрел на Псков, как на такое владение, которое во всем должно исполнять волю великого князя Литовского, и когда в 1421 году на его требование разорвать мир с Немцами Псковичи били ему челом, что они не могут преступить крестное целование к Немцам; то он за это объявил свой гнев Пскову, и сколько Псковичи ни просили его чрез свои посольства и чрез посольства Московского князя и Новгорода, чтобы гнева не держал и вины им отдал, он остался непреклонен в своем гневе на Псков.

При таких ненадежных обстоятельствах, почти со всех сторон, и при незначительности собственных сил, Псковичам оставалось одно, – заботиться в продолжение мирного времени о лучшем укреплении и ограждении своих владений, что они действительно и делали. Псковское вече, в продолжение пятнадцати мирных лет постоянно старалось о возведены новых укреплений, как в самом Пскове, так и по пригородам. Через полтора года по заключении мира с Немцами Псковичи построили мост на Пскове, и другой мост нарядили над греблею на Кром; потом, в 1414 году, поставили новый город на Опочке, над рекою Великою, и сделали его в две недели. Затем в 1417 году Псковское вече наняло мастеров и сделало стену от башни на Незнанове горке до Сысоевых ворот, и потом в том же году наняло других мастеров поставить башню на Крому от Псковы. А в следующем году, по приказанию веча, была вымощена площадь около церкви св. Троицы, и сделаны мосты от стены на Великую улицу и в Завеличьи от Поромяни улицы на Изборскую. В 1420 году поставили башню на Крому от Псковы реки, а в следующем году были заложены стены у Крома, строившиеся три года с половиною, а работников было 200 человек, которые получили от Пскова за свою работу 1000 рублей, да еще дано было 200 рублей мастерам, которые плиту жгли (делали кирпич). И недаром Псковичи заботились о своих укреплениях: не прошло и двух лет по сделании новых стен около Крона, как началась война с Литовским великим князем Витовтом.

Шесть лет грозивший войною Пскову, великий князь Литовский, уже старик, Витовт наконец 29 Июня 1426 года прислал во Псков объявление о войне. Псковское вече немедленно отправило свое посольство в Новгород с просьбою о помощи; но на присылку помощного войска Новгородцы отказались, а только обещали отправить своего посла к Витовту; посол же, отправленный Новгородом, по свидетельству Псковской летописи, только больше вооружал Витовта на Псков. Впрочем, этот упрек Новгородскому послу едва ли верен: Витовт вовсе не нуждался в подстрекании, а дело в том, что после спешных посольств от Московского князя, от Псковичей и от Новгородцев, последнее Новгородское посольство было уже заведомо бесполезно; и Новгородцы это знали очень хорошо, и отправили его только потому, что на деле не хотели помогать Псковичам. Ровно через месяц по объявлении войны, Витовт с великою силою Литовскою и Ляхами явился в Псковских владениях и прежде всего осадил недавно вновь укрепленную Опочку; значит, Псковское вече, укрепляя ее, очень хорошо знало больное место в этом краю. Витовт надеялся одолеть Опочан приступом, и опять Псковское вече, как будто бы зная мысль Витовта, выслало на помощь Опочанам пятьдесят человек отлично вооруженных воинов, и забота Псковского веча оправдалась полным успехом. Опочане с присланными Псковичами храбро отразили все приступы Витовтовой рати, продолжавшиеся два дня, бились всяким оружием, даже камнями и бревнами, и кончили тем, что Витовт, потерявши множество своего войска на приступах, через два дня принужден был отступить, не сделавши никакого вреда городу. Не успевши под Опочкою, Витовт двинулся к Вороначу, осадил этот город и три недели бил в его стены из стенобитных орудий, и при том бросал великие камни в сам город. Мужественно бились Вороначане, под предводительством своих посадников Тимофея и Ермилы, но день от дня защита города делалась труднее, и посадники стали посылать гонцов к Псковскому вечу с таким челобитьем: «господа Псковичи! помогайте нам и гадайте о нас, нам ныне притужно вельми». Получив такое челобитье, вече немедленно отправило посадника Федора Шибалкинича в стан к Витовту, просить о прекращении войны, но успеха в посольстве не было; и Псковичи, опасаясь за сам Псков, пожгли свои посады, чтобы под городом не было пристанища неприятелю, а между тем выслали к городу Котельну засаду в 400 человек под начальством посадников Сильвестра Леонтьевича и Федора Шибалкинича. Узнавши об этой посылке, Витовт отправил из-под Воронача семь тысяч Литвы и Татар, чтобы перерезать дорогу Псковской засаде; но посланные Витовтом успели нагнать Псковскую рать уже под самым Котельном, и, хотя дали им сражение, но Псковичи успели войти в город, потерявши только 17 человек убитыми и 13 человек попавшимися в плен. А в то же время соседние пригороды не дремали и били Литовцев и Татар где могли; так Островичи побили Татар на Велье, а Вревичи под Вревом.

Наконец, наскучив осадою Воронача, и видя безуспешность своих отдельных отрядов по сторонам, Витовт вступил в переговоры с Вороночанами и заключил с ними перемирье. Этим перемирием немедленно воспользовалось Псковское вече и отправило новое посольство в стан под Воронач, которое 25 Августа и заключило с Витовтом мир на таком условии, чтобы Псковичи заплатили ему 1000 рублей в Вильне на срок к празднику Крещения Господня, и Витовт отдал послам на поруки их тринадцать пленников, которые были взяты в бою под Котельном, чтобы и их представить на тот же срок в Вильну. По заключении сего мира, Витовт со всею своею ратью поворотил домой, а Псковское вече отправило особое посольство в Москву, чтобы тамошний великий князь Василий Васильевич ходатайствовал за Псковичей у своего деда Витовта. Зимою приехали во Псков от великого князя Московские бояре, чтобы вместе с Псковским посольством ехать в Вильну к Витовту для окончательного заключения мира; Псковское вече с этим посольством отправило и деньги 1000 рублей, следующие в уплату Витовту, и 13 человек пленников, взятых под Котельном. Витовт принял деньги, а пленников оставил у себя и посадил за караул, сколько ни упрашивали Московские бояре отпустить их. Наконец вече, в половине Марта 1427 года, отправило новое посольство в Вильну договориться о задержанных пленниках, и этому посольству удалось освободить задержанных пленников за 450 руб. окупа, с тем чтобы деньги сии были доставлены в Вильну к 1-му Октября. Таким образом окончилась Литовская война, продолжавшаяся собственно двадцать пять дней.

В год заключения мира с Витовтом вышли неприятности между Псковичами и Немцами по соседству. Немцы убили шесть человек Опочан бортников, и, как замечает летопись, на Псковской земле, а другие Немцы ходили к Опочке вверх Уске и много посекли и пожгли, и все на миру и на крестном целовании. Далее, в том же году Немцы на Псковской земле сено покосили; и Псковичи, поехавши в двух насадах, скошенное сено пожгли, и, поймавши Чудь, семь человек повесили у Выдобска. Нет сомнения, что подобные соседские неприятности могли бы повести к войне; но как Немцам и Псковичам было не до войны по другим обстоятельствам, то и кончилось это дело подтверждением старого мира в следующем 1428 году. В летописи сказано: «Псковичи мир подтвердили с мейстером и с Юрьевичи (Дерптцами) и со всею землею Немецкою по старому крестному целованию». Тем не менее в 1436 году опять была неприятность между Псковичами и Немцами: Немцы на крестном целовании поймали Псковских ловцов на озере и некоторых убили. Псковичи за это задержали у себя Немецких купцов с товарами, и самих купцов 24 человека засадили в погреб. Но опять тем дело и кончилось: ни Немцы, ни Псковичи не пошли дальше.

В 1428 году Псковичи, помирившись с Немцами, опять разошлись с Новгородцами; они, мстя Новгороду за то, что он не помог во время Витовтова нашествия, в свою очередь отказали Новгородцам в помощи против Витовта, когда тот начал войну с Новгородом. После сего у Новгорода со Псковом не было ни войны, ни мира в продолжение шести лет. Псковское вече два раза отправляло посольство с просьбою о мире и оба раза Новгород не соглашался. Наконец, в 1434 году, было отправлено третье посольство, которое стараниями владыки Новгородского Евфимия и заключило мир по старине. При заключении этого мира сперва целовали крест Псковские послы и Новгородские посадники в Новгороде, а потом были отправлены от Новгорода послы во Псков, пред которым целовали крест посадники Псковские и сотские, и добрые люди. Этот так торжественно заключенный мир через шесть лет снова был разорван Псковичами; но уже не по воли самих Псковичей, а по воли Московского великого князя Василия Васильевича, который в 1441 году, отправляясь в поход на Новгород, прислал во Псков своего посла с требованием, чтобы Псковичи объявили с своей стороны также войну Новгороду и шли с своею ратью на Новгородские владения. Псковское вече, не решаясь противиться требование Московского князя, очевидно согласному с желанием самих Псковичей, постоянно остававшихся недовольными Новгородом, немедленно снарядило рать, которая и повоевала Новгородскую волость от Литовского рубежа до Немецкого, вдоль на 300 верст и поперек на 50 верст. Но, как Псковичи в настоящую войну действовали по требованию Московского князя, как его союзники, то с примирением Московского князя с Новгородцами и Псковичи примирились с Новгородом, и даже не было особой мирной грамоты, а Московский князь включил Псковичей в свою мирную грамоту с Новгородом, как прямо сказано в летописи: «и князь великий доконча с Новгородцами мир, как за себя, так и за Псков».

В продолжение пятнадцати лет, по заключении мира с Литовским князем Витовтом, Псковичи хотя не имели ни с кем серьезной войны, – тем не менее по заведенному уже обычаю не опускали из вида укреплять свои владения, строить города вновь, или поддерживать укрепления в старых городах, и преимущественно на западной границе, которая у Псковичей всегда считалась больным местом. Так в 1431 году Псковский князь Александр и все посадники Псковские заложили новый город Выбор, на месте где был прежде город Котельно в Залесье на реке, над Ругодивом (Нарвою). И в том же году Псковское вече наняло 300 человек рабочих, и приказало заложить в том же краю новый город, на берегу реки Гдовы, с каменною стеной. Город этот был построен Псковским князем и Псковскими посадниками с помощью Гдовских земцев, т.е. у кого были вотчины по берегам Гдовы, которые в каменную стену на приступе дали триста рублей, а деревянные стены с других сторон построили на свой счет. А в следующем году Псковское вече в самом Пскове построило новое прясло стены от Великой реки у Сысоевых ворот, а старую стену по реке Великой дозволило жителям разбирать. В 1434 году Псковское вече, считая вновь построенные города Выбор и Гдов не совсем надежными, приказало укрепить их вновь, сделавши привалы к стенам. В 1435 году вече наняло сорок человек рабочих для постройки нового моста через Пскову, и дало им 70 рублей за балки и за работу, а городни, рилини и дубья город покупал на свой счет. В 1441 году погорел Псковский пригород Опочка, и вече, осенью того же года, отправило посадника Тимофея ставить новый город Опочку на счет тамошних волостей.

То воюя, то мирясь со всеми соседями, Псковичи постоянно держались только одного союза с великими князьями Московскими, и чтобы этот союз, как опора для Псковского веча в сношениях с другими владениями, был прочнее и виднее для других, начиная с 1400 года, Псковичи постоянно желали держаться такого порядка, чтобы Псковские князья были посаженниками Московского великого князя и в то же время выборными от Псковского веча, которое могло менять этих князей по своему усмотрению. Союз с Москвой, которым так дорожили тогда Псковичи, действительно был очень полезен для Пскова: с одной стороны, князья, приезжавшие во Псков от Московского великого князя, нисколько не стесняли самостоятельности Псковского веча, и притом, выбираемые самим Псковом, более или менее зависели от Пскова, и Московский Государь за все это время вовсе не вмешивался в отношения отпущенных им князей к Псковскому вечу, а в то же время князья сии всегда приходили с порядочною дружиной хорошо вооруженных боевых людей, в которых постоянно нуждались Псковичи. С другой стороны, для Псковичей весьма важно было то, что во всех столкновениях с другими владельцами сильный Московский великий князь всегда был на стороне Псковичей, а не их врагов. Правду сказать, что во все сорок лет, начиная с 1400 года, Московский князь ни разу не высылал своих войск на защиту Пскова, и Псковичи во все это время не видали у себя других Московских ратников, кроме дружин, приходивших вместе с князьями во Псков. Но зато Московский князь всегда с полною готовностью принимал на себя ходатайство за Псковичей, и никак не скупился на посольства к другим Государям в пользу Пскова. Особенно в этом отношении для Псковичей много делал великий князь Василий Дмитриевич, сильно не ладивший с Новгородом и потому покровительствовавший Пскову. При нем Псков находился в самых лучших отношениях к Москве, – Московский князь решительно не вмешивался во внутренние дела Пскова и беспрекословно исполнял все просьбы Псковского веча, – присылал во Псков князей каких только хотели Псковичи, даже два раза присылал во Псков, по просьбе веча, своего меньшого брата Константина Дмитриевича; а в 1407 году, ради Псковской обиды, даже разорвал мир с своим тестем великим князем Литовским Витовтом, и потом, когда в 1409 году помирился с ним, то в свою мирную докончальную грамоту включил и Псков. А когда в 1421 году Витовт объявил свой гнев Пскову, то князь Василий Дмитриевич три раза отправлял своих послов к Витовту ходатайствовать об отложении гнева, и хотя ходатайство его не имело полного успеха, тем не менее Витовт до самой кончины великого князя Василия Дмитриевича не решался сделать нападение на Псков, как бы опасаясь встретить там Московские полки своего зятя, и только уже по смерти его, пользуясь малолетством его преемника, объявил в 1426 году войну Псковичам.

По смерти в. к. Василия Дмитриевича, при его малолетнем еще преемнике в. к. Василии Васильевиче, Московское правительство в отношении к Пскову продолжало действовать по-прежнему; так в 1427 году от Московского князя приехал во Псков посол, чтобы вместе с Псковскими послами ехать в Вильну для переговоров с Витовтом о заключении мира. Но так было только с начала, а потом отношения стали изменяться и начало изменения кажется пошло от Пскова. Псковичи, видя страшные междоусобия в Московском княжеском доме, и, не зная которая сторона одолеет, стали холоднее смотреть на Московского князя. Так, когда среди разгара Московских междоусобий в 1434 году уехал из Пскова князь Александр Федорович Ростовский, то Псковичи, не сносясь с великим князем Московским, приняли к себе в князья зятя Александрова князя Владимира Даниловича, кажется сына прежнего Псковского князя Даниила Александровича, уже десять лет жившего в Литве. В Москве кажется заметили этот поступок, и лишь поунялись немного тамошние междоусобия, то не замедлили сделать пробу с Псковичами, – попытать почему они, не спросись Москвы, приняли себе князя, проживавшего в Литве. Вдруг зимою 1436 года приехал во Псков, ни с того ни с сего, без всякого повода, князь Борис Васильевич и объявил вечу, что он прислан великим князем Московским княжить во Пскове. Псковичи приняли его и посадили на Псковском княжеском дворе, а своего избранника кн. Владимира Даниловича попросили оставить княжий двор. Но, разумеется, такой небывалый во Пскове случай должен был смутить Псковичей; они никак не могли понять с чего взял Московский князь прислать князя во Псков, не поговоря с вечем, и при том, когда во Пскове сидит князь, избранный народом. Оставить такое важное дело без объяснения, свободные и независимые Псковичи не могли; и потому немедленно отправили к великому князю в Москву своего князя Владимира и двух посадников с челобитьем, чтобы объяснить дело и по-прежнему оставить во Пскове князем Владимира Даниловича. Московское правительство, довольное своею пробой, и видя покорность Псковичей великокняжеским повелениям, объявило, что оно вовсе не посылало князя Бориса Васильевича, что он обманул Псковское вече, и что князь великий, согласно желанию веча, дает Псковское княжение князю Владимиру Даниловичу, а князя Бориса приказывает вывести из Пскова. Таким образом непонятное для Псковичей дело получило ясность, какую было угодно дать Московскому правительству; а в Москве узнали, что во Пскове, пока еще нельзя посылать князей, не спросясь Псковского веча, и что Псковичи ничего не замышляют против Московского государя. Псковичи с своей стороны, видя, что Московский князь нисколько не обиделся выбором в Псковские князья Владимира Даниловича без сношений с Москвой, и даже подтвердил этот выбор, вздумали повторить этот опыт; и когда в 1439 году приехал во Псков князь Александр Иванович, внук Андрея Ольгердовича и правнук Ольгерда, то посадили его у себя на княжение, а князя Владимира Даниловича выслали вон из Пскова, и то и другое сделали без всяких отношений к Москве. Этот вторичный опыт, разумеется, не понравился Москве; но великий князь Василий Васильевич как бы не обратил на это своего внимания, на деле же имел уже в виду сделать новую пробу покорности Псковичей, и пробу посильнее той, которая была в 1436 году. Объявивши войну Новгороду в 1441 году, Великий князь прислал во Псков приказание, чтобы Псковское вече отослало назад мирную грамоту Новгороду и немедленно снарядило войско против Новгородцев. Псковское вече и тамошний выборный князь Александр Иванович, правнук Ольгердов, выдержали эту пробу с достоинством; они немедленно разорвали мир с Новгородцами и отправили большое войско опустошать Новгородские владения. Великий князь Московский, конечно, был доволен и Псковским вечем, и Псковским князем правнуком Ольгердовым; но продолжать подобные опыты для Московского правительства казалось делом рискованным и не безопасным; а посему великий князь решил при первом удобном случае покончить с опытами за один раз и, не нарушая исконных Псковских порядков и видимо сохраняя независимость и самостоятельность Пскова, взять его под Московскую опеку. Удобный случай к тому скоро представился: в 1442 году во Пскове был сильный мор, начавшейся еще в 1441 году, накануне зимнего Николы, и продолжавшейся все лето, много умирало людей и мужчин, и женщин, и взрослых, и детей; а умирали скорой смертью: появится на теле железа, полежит больной дня два-три и умрет; умер такою скорой смертью и князь Александр Иванович, успевши, впрочем, принять иноческий образ. Псковичи еще не успели выбрать себе князя на место умершего, как и всегда не спешили такими выборами, – как 3 Марта следующего 1443 года приехал во Псков другой потомок Ольгерда Литовского, князь Александр Васильевич Черторижский; но он приехал не из Литвы, а из Москвы, от имени великого князя. Псковичи приняли его с честью, но обычного посажения на княжеский престол в церкви св. Троицы еще не было; почему-то этот обряд откладывался до другого времени. Наконец 25 Августа, т.е. почти через полгода, явился во Псков посол от великого князя Московского, чтобы посадить Псковского князя на княжеский престол именем великого князя Московского, и чтобы новопосаженый князь дал присягу как Пскову, так и великому князю. Был ли какой спор со стороны Псковского веча относительно этой важной новости, памятники об этом ничего не говорят; в летописях только сказано: «и потом приеха посол от великаго князя Василья Васильевича и поручи ему (князю Черторижскому) княжение по великаго князя слову, и посадили его Псковичи на княжение в святей Троицы, месяца Августа 25, на память св. Апостола Варфоломея, и целова крест ко князю великому Василью Васильевичу и ко всему Пскову и на всей Псковской пошлине». И таким образом Псков тихо без войны, по одному приказу Московского князя, променял свою полную независимость и самостоятельность на Московскую опеку, и сделался присяжным Московским союзником, и Псковские князья с сего времени стали называться Псковскими князьями наместниками великого князя Московского.

Новость в устройстве Пскова, введенная Московским великим князем Василием Васильевичем в 1443 году, первоначально состояла только в том, что Псковский князь стал называться наместником великого князя Московского и при вступлении на престол должен был присягать как Пскову, так и Московскому князю. Все прочие старые порядки Пскова были оставлены неприкосновенными; вече по-прежнему осталось главным хозяином Псковской земли: все выборные власти, начиная от князя до последнего выборного старосты избирались самим обществом и никто не мог занять никакой общественной должности без согласия веча; все отношения выборных властей друг к другу и также к вечу нисколько не были изменены против прежнего времени; все внутренние распорядки во Пскове и даже отношения Пскова к соседям вполне зависели от Псковского веча, ни князь наместник, ни великий князь Московский ни во что это не вступались. Псков до времени оставался прежним независимым и самостоятельным Псковом; даже союз его с Москвой не сделался сколько-нибудь обязательным чрез князей наместников; но все это только до времени, – в сущности же Псковский наместник великого князя Московского ставил Псков в такие обязательные отношения к Москве, что Московский великий князь, по своему усмотрению уже мог предъявлять свое право на сии отношения; в сущности князь наместник представлял собою тот пролом в Псковской крепости, посредством которого власть Московского князя открыла свободную дорогу для своих вмешательств, как во внутренние, так и во внешние дела Пскова, в чем не замедлят удостоверить нас сами события.

Внутренние и внешние дела Пскова при первом князе-наместнике, князе Александре Васильевиче Черторижском, и при его преемниках, шли большею частью старым порядком. Псковичи отбивались от неприятелей-соседей, заключали с ними мирные договоры и строили укрепления; только врагами Пскова в это время были почти одни Немцы, – с Литовцами почти не было войн, с Новгородцами же Псковичи скоро вступили в тесный союз, и уже нередко действовали общими силами.

Мы уже видели, что в 1436 году Немцы захватили Псковских ловцов на озере, а Псковичи в ответ на это засадили в погреб бывших во Пскове Немецких купцов. Но, конечно, этим дело не могло кончиться; по всему вероятию на границах взаимные набеги и грабежи Немцев и Псковичей не прекращались, ибо старый мир был уже нарушен, а новый еще не заключен. Так продолжалось восемь лет. Наконец в 1444 году Псковское вече отправило в Ригу своих послов – посадника Федора Патрикеевича и Прокопия судью заключить мир с Ливонским магистром, которые и заключили мир на десять лет и обе стороны целовали крест. Но заключение мира на деле не было еще прекращением войны; Немцы не думали исполнять всех условий мира. В том же году осенью князь Александр с Псковичами ездил под Новый городок Немецкий (Нейгаузен), и на обидном месте, т.е. на спорной земле, которая по договору должна была отойти ко Пскову, потоптал в поле весь хлеб и повесил семь Чухнов, пойманных на этой земле. И той же осенью Шведский князь Карл из Выборга, на миру приехав с Шведскою ратью на Нарову захватил там посадничего сына Максима Ларионова, и с ним двадцать семь человек, а иных иссек. По этому случаю в следующем году князь Александр Васильевич и посадники Псковские послали своего посла Прокопия судью в Выборг к Карлу князю Шведскому, и взяли на окуп Максима и его товарищей, а иные там уже померли, дали же окупу 120 рублей, всего же расхода было 150 рублей. Но очевидно Немецкое дело этим не кончилось. В 1447 году Псковичи отправили свое посольство в Новгород и заключили с Новгородцами мир по старине; а вслед за тем князь Александр Васильевич Черторижский, несмотря на просьбы Псковичей уехал в Новгород, как сказано в летописи, потому что он договорился с Новгородцами, и из самых событий видно, что у него был договор с Новгородом, чтобы идти на Немцев. И действительно в следующем 1448 году Новгородцы с воинственным князем Александром открыли поход к Нарове, против магистров Ливонского и Прусского и против Шведского князя Карла, бывших друг с другом в союзе против Новгорода и Пскова и уже готовившихся перейти Нарову, чтобы ворваться с этой стороны в Новгородские и Псковские владения. Но Немцы опоздали с своим переходом; князь Александр с Новгородцами успел укрепиться на своем берегу реки, и сколько Немцы ни старались о переправе, везде были отражены с уроном и потеряли несколько своих судов, старавшихся с моря войти в Нарову. В это же время другая Немецкая рать, посланная к Новгородскому пригороду Ям, была разбита другим Новгородским служилым князем Василием Васильевичем Суздальским. Потерпев неудачу с двух сторон, Немцы решились вступить в мирные переговоры, и для этого назначили в следующем году съезд на Нарове. На этот съезд вместе с Новгородскими послами прибыли и послы от Пскова, и заключили общий мир на 25 лет, по которому Псков обратно получил все свои старины, отнятые в прежнее время Юрьевскими или Дерптскими Немцами, и из-за которых столько было войн и взаимных набегов, и опустошений.

В год заключения мира с Немцами Псковичи приняли себе в князья князя Василия Васильевича Суздальского, приехавшего к ним из Новгорода. Это принятие нового князя было сделано со стороны Псковичей по прежним порядкам, не спрашиваясь великого князя Московского, явно в нарушение той новизны, которую он ввел в 1443 году. Но заступиться за эту неприятную Псковичам новизну было некому, у великого князя Московского в это время была страшная междоусобная война с своим двоюродным братом Димитрием Шемякой, – он бился за свою голову и за свою власть в Москве, а о Пскове и подумать было некогда. А посему Псковичи, пользуясь такими благоприятными для них обстоятельствами, не приминули восстановить свою старину и приняли князя Василия Васильевича Суздальского, как вольного князя, а не как наместника московского. При этом вольном князе Псковском во Псков приезжал два раза владыка Новгородский Евфимий, много способствовавший примирению Новгорода со Псковом, и в оба раза был принят Псковичами с любовью и большими почестями; вече не только свободно дозволило ему сбирать свой владычен подъезд и другие пошлины; но даже в последний приезд уступило ему волость Ремду и Ремедскую воду во владычню вотчину. Князь Василий Васильевич, проживши во Пскове семь лет с половиною, уехал в Новгород, сколько ни просили его Псковичи, чтоб он остался у них князем. Это показывает, что князья считали для себя выгоднее быть служилыми князьями в Новгороде, чем вольными Псковскими князьями. В Княжествование князя Василия Васильевича в 1452 году Псковичи построили новую стену на Крому, от великих ворот возле входа до малых ворот, и в той стене устроили пять погребов, вероятно тайников; а в следующем году выстроили прясло стены у Лужских ворот.

По отъезде князя Василия Васильевича Суздальского Псковичи отправили посольство к князю Александру Васильевичу Черторижскому, проживавшему тогда в Русе. Но прежде нежели он приехал, пришло во Псков посольство из Новгорода – просить помощи против Московского великого князя, вступившего уже в Новгородскую землю и успевшего разбить высланное против него Новгородское войско, под предводительством Суздальского князя Василия Васильевича. Посольство именем Новгородцев говорило на вече: «братья наша молодшая, мужи Псковичи! брат великий Новгород вам кланяется, чтобы есте нам помогли против великаго князя, а крестное бы есте целование правили». Псковское вече, только девять лет тому назад заключившее союз с Новгородом и получившее от этого союза значительные выгоды в отношении к Немцам, и притом, в последнее время находясь в неопределенных отношениях к Московскому князю, решилось помогать Новгороду и снарядило войско, которое под начальством двух посадников и отправилось на соединение с Новгородскою ратью. Но войско это пришло уже тогда, когда Новгородцы вступили в мирные переговоры с великим князем Московским, так что Псковскому посольству пришлось только участвовать в переговорах о мире, и войско, простояв в Новгороде полторы недели, возвратилось домой. Потом, месяца через четыре, приехал из Новгорода приглашаемый уже прежде князь Александр Васильевич Черторижский. На этот раз князь Александр явился во Псков не как наместник Московский, а как вольный Псковский князь, выбранный самим народом; и Псковичи, как говорит летопись, приняли его с честью великою, и дали ему всю княжескую пошлину, а он целовал крест ко Пскову на всей Псковской пошлине. При этом князе Псковичи вспомнили о делах с Немцами и, прежде всего, в 1458 году вече распорядилось увеличением укреплений самого Пскова, и приказало надделать на старую стену новую стену выше старых стен на Крому от захабня до Кутней башни; потом, в том же году, осенью отправило князя Александра и посадников с отрядом ратников на старое спорное место, на землю святой Троицы на Озолицу, уступленную уже Пскову десять лет тому назад по Наровскому договору с Немцами, чтобы закрепить эту землю за Псковом. Князь Александр и посадники, приехавши туда, приказали косить сено на Желачке, а Псковским ловцам ловить рыбу по старине и, устроивши так Псковскую колонию, поставили в ней церковь архистратига Михаила, а поселившуюся там Немецкую Чудь повесили в местечке Рожкин, как это обыкновенно делали и Русские и Немцы в наставление на будущее время охотникам селиться на чужих землях. Но Немцы, не желая уступить на деле Озолицы, уступленной по договору, не признали распоряжений Псковскаго веча, в Марте месяце следующего года, преступив крестное целование, напали изгоном на Озолицу, сожгли построенную осенью церковь св. Михаила и в ней девять человек Псковских колонистов. Только-что они успели сделать это, как князь Александр с посадниками с Псковичами приехал в насадах и ладьях на Озолицу, и, мстя за неповинную смерть сожженных Немцами колонистов, вошел в Немецкую землю, по окраинам её также пожег много людей, мужчин и женщин. В том же году, немного спустя Немцы в шнеках и ладьях вошли в Нарову, отняли там у Псковских ловцов насаду с пушками и со всем ратным запасом, и в Березской волости сожгли 42 двора. Между тем во Псков приехал посол из Новгорода с объявлением, что Немцы назначили срок для съезда на спорном месте, чтобы мирно прекратить недоумения, и просят приехать на Озолицу как Новгородских, так и Псковских послов. Поэтому объявлению отправились на Озолицу и на Желачко вместе с Новгородским посольством князь Александр Васильевич с Псковскими посадниками и с боярами от всех концов, осмотрели спорное место и нашли, что согласно с мирным договором 1448 года это место принадлежит Пскову, что это земля и вода св. Троицы; но Немцы на свой срок не явились на съезд, и Псковское посольство, прождавши их довольно долго, уехало домой. После чего зимою в Рождественской пост князь Александр Васильевич с посадниками и Псковичами сделал набег на соседние Немецкие владения и повоевали Немецкую землю на семьдесят верст, ночевали там три ночи, и, мстя Немцам за их недавний набег на Нарову и за сожжение дворов в Березской волости, пограбили у Немцев множество имущества, сожгли несколько Немецких погостов, выжгли большую их божницу, сняли с неё крест и четыре колокола, захватили Немецкого попа и поймали много пленников; и все это и пленников, и скот, и награбленное имущество препроводили во Псков, не встретив нигде значительного сопротивления и не потеряв ни одного человека из своих.

Между тем великий князь Московский Василий Васильевич, управившись с своими запутанными делами в Московских владениях и отделавшись от всех своих врагов, 20 Января 1460 года прибыл в Новгород с своими сыновьями Юрием и Андреем, чтобы мирно покончить все недоумения и споры, нерешенные Яжелбицким миром в 1456 году. Псковичи, находившиеся в неопределенных отношениях к великому князю, и даже вовсе не сносясь с ним с 1448 года, т.е. в продолжение 12 лет, услыхавши о проезде его в Новгород для управы с Новгородцами, а может быть и получивши от него вызов, отправили большим посольством своих посадников Юрия Тимофеевича и Максима Ларионовича, и от концов по боярину с дарами к великому князю, и с наказом, в котором вече, во-первых, приказало просить князя именем всего Пскова, чтоб он жаловал и печаловался своею отчиною, мужами Псковичами, добровольными людьми, которые приобижены от поганых Немцев и водою и землею и головами на миру и на крестном целовании и церкви Божии пожжены, и затем бить челом великому князю, чтоб он дозволил князю Александру Васильевичу Черторижскому быть наместником от себя, а во Пскове князем. Великий князь на посольскую речь дал такой ответ: «я вас, свою отчину, хочу жаловать и оборонять от поганых, как это делали наши отцы и деды великие князья; а что вы говорите о князе Александре Черторижском, то я вас, свою отчину, жалую и о том, ежели только князь Александр поцелует животворящей крест ко мне великому князю и к моим детям великим князьям, что ему зла на нас не хотеть и не мыслить, то пусть будет вам князь, а от меня наместник», и с тем отпустил послов. Ответом своим великий князь прямо показал, что он не принимает других отношений ко Пскову, кроме тех, который были уставлены в 1443 году. Псковское вече не осмелилось противоречить требованиям великого князя; но князь Черторижский прямо на вече отвечал, что не желает целовать креста к великому князю и его детям: «я-де не слуга великому князю, и не буди целование ваше на мне, а мое на вас, я вам больше не князь, а вы вспомните меня, Черторижскаго, когда Псковичи учнут соколом ворон ловить». И сказавши это простился на вече, и, несмотря на усильные просьбы Псковичей, выехал 10 Февраля в Литву, и за ним пошла его удалая дружина, состоящая из 300 человек кованой рати боевых людей, кроме обозных.

Великий князь, услыхавши об отъезде князя Черторижского, послал во Псков своего сына Юрия с боярами; и посадники Псковские и бояре встретили его за рубежом на Дубровне с великою честью. Князь Юрий пришел во Псков 24 Февраля, и игумены, и священники, и дьяконы встретили его со крестами у старого Вознесенья на поли. Вошедши во Псков, князь прямо отправился в церковь св. Троицы, где все священство, певши ему многолетие, посадило его на столе отца его великого князя Василия Васильевича и знаменовали честным животворящим крестом; потом из церкви посадники и весь Псков с честью провели его на княжий двор. Затем посадники и вече били челом князю Юрию Васильевичу, чтобы пожаловал дал от великого князя и от себя в наместники и князья Пскову князя Ивана Васильевича Стригу; и князь Юрий Васильевич, по повелению отца своего и своего брата Ивана Васильевича и по челобитью Псковскому, дал во Псков князем князя Ивана Васильевича Стригу; и посадники Псковские и вече приняли его с великою честью и посадили на княжение в церкви св. Троицы, и дали ему всю княжескую пошлину, он же целовал крест ко Пскову на всей Псковской пошлине. Таким образом Псковичи снова признали законность порядков, введенных великим князем в 1443 году, и отказались и от своей старины, а потом по словам князя Черторижского стали соколом ворон ловить, то есть волей-неволей принимать от Московского князя и другие новости, несогласные с Псковской стариной; ибо, как мы скоро увидим, великий князь Василий Васильевич не задумывался и не медлил введением своих новостей в Псковское устройство.

Еще не уехал князь Юрий Васильевич из Пскова, как туда явились Немецкие послы от Ливонского магистра бить челом за Юрьевцев (Дерптских Немцев) о перемирьи; и князь Юрий Васильевич назначил срок съезду на Успение Пресвятой Богородицы; на чем Немецкие послы подали князю руку и целовали крест. И в назначенный срок приехали в Новгород Немецкие послы от архиепископа Рижского и от епископа Юрьевского (Дерптского) и от всей Немецкой земли судья, и били челом владыке Новгородскому Ионе и посадникам Новгородским и вечу, и великокняжескому послу и Псковскому послу посаднику Зиновию Михайловичу, чтобы великий князь Василий Васильевич дал Немцам перемирье со Псковичами на пять лет. Челобитье Немецких послов от Новгорода и Пскова было послано в Москву к великому князю, как он об этом рассудит. И великий князь дозволил Новгороду и Пскову заключить перемирие с Немцами на пять лет, чтобы в эти пять лет на спорном месте ловить Псковичам к своему берегу, а Юрьевцам и епископу к своему берегу. И Немецкие послы, и Псковские послы целовали на перемирье крест в Новгороде; а потом Немецкие послы на том же целовали крест во Пскове, а перед ними на том же целовали крест судьи Псковские и сотские, и грамоты написали, и печати приложили, чтобы то перемирье держать крепко в те пять лет. Затем Новгородское и Псковское посольство ездили в Юрьев к Юрьевскому епископу и ко всем Юрьевцам, и к архиепископу Рижскому ударить по рукам; и епископ на том дал руку Новгородскому и Псковскому послам, а ратманы целовали крест по своей вере, держать те пять лет крепко; и Немцы отдали Псковские иконы, захваченные на Желачке, когда сожжена была там церковь св. Михаила, возвратили Псковский товар и всему учинили исправу. После чего приезжали во Псков Немецкие послы за своими пленниками; и Псковичи отдали им пленников и всему исправу учинили. Таким образом взаимные набеги и опустошения Псковичей и Немцев из-за спорного места на Озолице, продолжавшиеся более сорока лет, наконец были прекращены пятилетним перемирием, заключенным при посредстве великого князя Московского, посредничества которого просили сами Немцы, не доверявшие своим соседям Псковичам и Новгородцам.

По заключении перемирия с Немцами, Псковский князь Иван Васильевич Стрига уехал в Москву, кажется по приказу великого князя; ибо Псковское вече вместе с ним отправило к великому князю послов с дарами и с просьбою, чтобы великий князь печаловался своею отчиною мужей Пскович, добровольных людей. Послы возвратились во Псков и сказали вечу, что великий князь свою отчину жалует добровольных людей, и обещается оборонять и стоять за дом св. Троицы и за мужей Псковичей. А вслед за послами прибыл во Псков на княжение и великого князя наместник князь Владимир Андреевич, но не по Псковскому прошению, не по старине, а по усмотрению Государя Московского. Эта небывалая новость, князь не по выбору веча, была крайне неприятна для Псковичей, так что летописец без горечи не мог этого не заметить; тем не мене вече приняло присланного князя наместника с честью и посадило на княжение во Пскове. В княжествование этого князя наместника, продолжавшееся всего полтора года, Псковское вече спешило воспользоваться заключенным с Немцами перемирием по-своему, чтобы закрепить за собою уступленные земли, и в следующем же за перемирием 1462 году построило на спорном месте новый городок Кобылу над великим озером, и в одно лето заложило и совершило город и поставило там церковь во имя Архангела Михаила, в память церкви сожженной Немцами на Желачко. Строили этот город 60 человек Псковских мастеров и им помогали волощаны или местные жители, а заплачено Псковом за работу девяносто рублей. Затем, в том же краю, вече построило еще городок на Володчине горе, и дало ему имя Володимерец, и поставило там церковь во имя святителя Николая. Устроивши городки, вече послало туда воинских людей, и назначило воеводою своего служилого князя Ивана Дябренского. И в том же году Псковичи озаботились прибавкой или улучшением укреплений в самом Пскове, – заделали прясло стены на Крому от Великой реки и ворота на реку урядили, а сторонние стены подле реки Великой от Кутной башни и до смердьих ворот надделали в вышину и сравняли их со стеною от реки Псковы. Между тем дошла до Пскова весть, что в Москве скончался великий князь Василий Васильевич и Псковичи, думавшие, что со смертью его им можно будет воротить свою старину, в Сентябре месяце, созвавши вече, выгнали от себя князя Владимира Андреевича, как приехавшего во Псков не по Псковской старине, без Псковского выбора, даже как говорит одна летопись: «иные люди на вече с степени спихнули его, и он с безчестием уехал в Москву жаловаться на Псковичей». Впрочем, Псковичи, выгоняя от себя князя-наместника, присланного не по старине, вовсе не думали разрывать союза с Московским Государем и, в след за изгнанием князя наместника, вече отправило свое посольство в Москву бить челом великому князю, чтоб он держал Псков по старине. Новый великий князь Московский Иван Васильевич сперва показал гнев и удивление и три дня не принимал посольства на глаза; но тем не менее не хотел на первый раз оттолкнуть от себя Псковичей и, принявши посольство, дал такой ответ послам: «явите Пскову, что я свою отчину жалую по старине, котораго князя хочете, и я того дам, и вы написав грамоту, да и пришлите ко мне с боярином своим». Псковичи, получив такой благоприятный для них ответ, немедленно отправили в Москву грамоту с просьбою прислать князем во Псков князя Ивана Александровича Звенигородского. Таким образом на первый раз Псков удачно воротил свою старину.

Между тем Немцы, особенно Юрьевцы, как ближайшие соседи, и не думали соблюдать пятилетнего перемирия, заключенного в 1461 году, – им особенно не нравилось распоряжение Псковского веча о постройке городков Кобылья и Владимирца; они сперва засадили в погреб Псковского посла Кондрата сотского и бывших у них Псковских купцов, на что Псковичи отвечали тем же, засадивши в погреб Немецких купцов, бывших во Пскове. Затем 21 Марта Немцы в значительных силах и с пушками подступили к новому городку Кобылью, осадили его и стали бить из пушек, а в то же время другая рать Немецкая воевала бывшие в том краю Псковские исады, или рыбные слободы. Бывший тогда начальником в Кобыльем городке, служилый князь Иван Иванович Дябренский, немедленно послал весть во Псков, что Немецкая рать под городком; и Псковские посадники степенный Федор Никифорович и посадник Тимофей и несколько бояр собрали в тот же день, как получили весть, несколько ратников, а на другой день уже явились под городком. Немцы, услыхавши об их приближении, бежали от городка, побросавши все свои запасы. Но пришедший с посадниками отряд был слаб, чтобы что-нибудь предпринять против неприятеля, и потому засел в городке. Немцы же, не видя за собой погони, через неделю опять воротились и сожгли два больших исада, Островцы и Полешье, а крестьян иных посекли, а иных взяли в плен. Тогда сидевшие в городке посадники послали во Псков гонца с грамотою, что Немцы воюют наши исады; и посадник Зиновий по этой вести собрал вече, и на вече дали воеводство посаднику Максиму Ларионовичу и Алексею Васильевичу и Игнатию Логиновичу и, собравши Псковичей и пригорожан, послали к городку; но эта рать Немцев там не застала; они, пожегши исады, поспешно удалились в свою землю. Посадники составили совет, – куда бы идти на Немцев, и советом решили идти к Воронью Камени, и вся сила Псковская уже выбралась на озеро, как пришел один доброхот Чудин из-за рубежья и сказал Псковским посадникам, что сила Немецкая готова и хотят напасть в нынешнюю ночь на Колпиное. Псковичи по этому известию в ту же ночь поворотили назад и пошли к Колпину и, пришедши туда рано поутру, увидали что Немцы жгут волость и Колпинскую церковь уже зажгли, жгут и другие исады и захватили уже много пленников; и Псковские посадники и Псковичи ударили на Немцев на реке Колпиной против церкви, и передовые люди бросились в битву, не отдыхая ни часу, и сильным натиском так смяли Немцев, что они обратились в бегство, и Псковичи пустились вдогонку рубить и колоть их и преследовали их на 15 верст до реки Коховой и за Кохову, гоня их в два пути. Летописец, заканчивая описание этой битвы, восклицает: «дивно, братия, и памяти достойно, что в столь великой и страшной брани ни один человек Псковской рати не паде, а куда бегли Немцы двумя путьми лежит мост Немецкаго трупия». Значит Немецкие грабители не осмелились и строя поставить, пораженные натиском Псковской рати, и бежали, не оглядываясь и не защищаясь. И Псковичи возвратились домой со множеством пленников, хваля святую Троицу и Архангела Михаила, даровавших такую победу. В это же время другая Псковская рать охотники под предводительством дьяка Ивашки ходили за Изборск в слободу и, опустошивши порубежную Немецкую волость, возвратились домой с бесчисленным полоном. Тою же весной, на страстной неделе, Изборяне ходили под Немецкий городок (Нейгаузен) и, пожегши Немецкие волости, также возвратились домой с множеством пленников.

Наконец, 10 Апреля, на Пасху приехал из Москвы от великого князя на княжение во Псков князь Иван Александрович Звенигородский, и по обычаю был встречен духовенством со крестами, и Псковичи приняли его с честью и посадили на княжение, а он целовал крест ко Пскову на всей Псковской пошлине, при степенном посаднике Зиновии Михайловиче. А в Июле месяце Московский великий князь Иван Васильевич прислал по Псковскому челобитью своего воеводу князя Феодора Юрьевича с Московскою ратью в помощь Пскову на Немцев. Псковское вече отвело Московскому войску квартиры в Спасском монастыре на Мирожи и у Св. Николы на Завеличьи, где она и стояла целую неделю, пока Псковский князь и посадники собирали ратников с пригородов и волостей. Потом Московская и Псковская рать, под начальством воеводы великого князя, отправилась к Немецкому городку, и, осадивши городок, стала бить по нем из пушек, и стояла рать под городком четыре дня и четыре ночи, но города взять не могла, и пожегши и повоевавши волости, воротилась домой. В то время как Псковская и Московская рать стояла под городом, Псковское вече дало воеводство посаднику Дорофею Алферьевичу и приказало ему с охотниками Псковичами и прихожими иноземцами идти воевать Немецкую землю; и охочие люди Псковичи и прихожие иноземцы с воеводою посадником Дорофеем в насадах и ладьях вступили в Немецкую землю, много повоевали и половину Кержны выжгли; но, услыхавши что Псковская сила отступила от городка, и сами возвратились домой с богатою добычей и множеством пленников, а ходило охочих людей с посадником Дорофеем 20 ушкуев да 80 ладьях. Но чрез неделю, по возвращении Псковской силы от Немецкого городка, Немцы на другом краю Псковского рубежа в шнеках и ладьях напали на Наровлян на Скамью, и в упорной битве взяли 8 человек, а судью Оданью Сидора, крепко бившегося с ними, иссекли мечами. За тем Гдовляне прислали гонца во Псков с вестью, что Немцы воюют в нашей земле; и Псковичи уже готовы были идти туда, как пригнал во Псков Немецкий гонец с тем словом, чтобы Немецкому послу добровольно приехать для переговоров и опять отъехать добровольно; и Псковичи дали гонцу на том руку, что добровольно им отъехать и приехать.

По руке, данной Псковичами Немецкому гонцу, приехали во Псков послы от Ливонского магистра, честные люди, и били челом воеводе великого князя, Псковскому князю и всему Пскову за Юрьевцев о мире, чтобы держать крепко остальные девять лет Наровского мира, заключенного четырнадцать лет тому назад, чтобы головы не гибли с обеих сторон; послы говорили: «мы присланы к вам от князя магистра и от архиепископа Рижскаго, чтобы учинить добро между вами и Юрьевцами и епископом Юрьевским». И воевода великого князя, и Псковский князь, и посадники, и вече, порассудив, заключили с ними мир на том условии, чтобы Юрьевский (Дерптский) епископ платил великому князю дань с Юрьева по старине, и чтобы Русский конец и святые церкви в Юрьеве держать в обереженьи и подобающей чести, а не обидеть, по старине и по старым грамотам. Затем воевода великого князя и князь Псковский, и посадники, и вече, вместе с послами от князя магистра и от архиепископа Рижского, по их челобитью, за Юрьевцев и за епископа Юрьевского, на всем на том и крест целовали и печати свои привесили, магистрову и архиепископскую, перед воеводою великого князя и перед всем Псковом на вече, с тем чтобы и епископу Юрьевскому на том на всем дать руку и печать свою приложить, а также и посадникам Юрьевским целовать крест и печать свою приложить. По отъезде Немецких послов, воевода великого князя, посадник и вече отправили в Юрьев своих послов, Иуду Суконника и Василя Луковицу; и епископ Юрьевский потому же дал руку Псковскому послу и печать свою привесил, а посадники Юрьевские и ратманы целовали крест и печать свою привесили перед Псковским посольством на том, что те остальные девять лет Наровского мира держать крепко с обеих сторон; а что Юрьевцы захватили Псковского посла судью Кондрата и Псковских купцов, и что побрали Псковичей в Колпинах и на Нарове, то все отпустить во Псков вместе с Псковским посольством, а спорного места воды и земли на Желачке Юрьевцам отступиться. И когда Немцы Юрьевцы всему сему управу учинили по Псковской воле, то Псковские послы уехали домой. Затем прибыло во Псков посольство от Юрьевского епископа и от всех Юрьевцев, пред которым Псковские посадники и сотские целовали крест держать остальные девять лет Наровского мира крепко с обеих сторон, отпустили Юрьевских полонников и купцов и всему управу учинили.

Не велик вероятно был отряд, посланный Московским государем на помощь Пскову, и небольшое дело сделал он, простояв вместе с Псковскою ратью под Нейгаузеном четыре дня и не взявши города; но последствия этого незначительного дела сравнительно были очень громадны по своему значению как для Пскова, так и для Немцев. Немцы скоро увидали, что им приходится считаться за границы не с одним уже Псковом, – что теперь за Псковом стоит могущественный Московский государь, готовый защищать Псковское дело собственными силами, и потому поспешили поскорее отступиться от своих споров за границы, и даже согласились платить Московскому государю старинную дань с Юрьева, которая давным-давно не платилась и которой уже никто не спрашивал. А с другой стороны, небывалая прежде Московская помощь против Немцев действительно помогла Пскову заключить выгодный мир с Немцами и поддержать свои права; но с тем вместе эта помощь передала Немецкое дело Московскому государю. Уже при заключении настоящего мира Немецкие послы наперед обращаются к Московскому воеводе, а потом уже к Псковскому князю и вечу. Московский воевода следит за переговорами и является главным действующим лицом при заключении мира, и вносить в договор интересы своего государя, пишет условие о платеже дани с Юрьева великому князю Московскому. Начиная с этого договора, Московский государь в отношении к Немцам получает право защищать не одни Псковские, но и свои собственные интересы. Настоящим договором судьба Пскова более или менее уже связывается с отношениями Московского государя к Ливонским Немцам.

Дождавшись окончательного заключения мира с Немцами, Московский воевода, князь Федор Юрьевич, сказал Псковичам на вече: «мужи Псковичи, отчина великаго князя, добровольные люди! Бог жаловал и св. Живоначальная Троица князя великаго здоровьем; с Немцы вы управу взяли по своей воли, а ныне на вашей чести вам челом бью». И затем поехал из Пскова со всею силою своей на Москву к великому князю. А Псковичи, чтивши его много, отправили посадников и бояр провожать его до Невадич, и там в Невадичах посадники и бояре подали ему дар от Пскова 30 рублей, да его боярам, которые с ним были, всем 50 рублей. Отпустивши воеводу Московского, Псковское вече отправило свое большое посольство в Москву бить челом великому князю на его жалованье, что присылал своего воеводу во Псков в помощь Псковичам на Немцев, и отпустило с посольством дар великому князю 50 рублей. Но кроме дара и благодарности за помощь против Немцев, вече с тем же посольством приносило великому князю жалобу на обиды от Новгородцев и просило князя, чтоб он пожаловал свою отчину Псков, велел бы своему отцу богомольцу митрополиту Феодосию поставить владыку во Псков из Псковитян. Таким образом Псковское вече само напрашивалось на то, чтобы Московский государь распоряжался делами Пскова. Великий князь Иван Васильевич, отпустивши Псковское посольство, послал с ним вместе во Псков своего посла Давида Бибикова, который именем своего государя сказал на вече: «о жалобе Пскова на Новгородцев, что были у меня Новгородские послы и жаловались на вас на мою отчину о многих делах, да просили у меня на вас воеводы, моего наместника, князя Федора Юрьевича, а хотели пойдти на вас; и я, князь великий, желая между вами мира и тишины, воеводы своего им не дал, ходить на вас им не велел; а что вашим послам пути не дали, и я о том на них добре помолвил; и они мне о том били челом, а путь вам, моей отчине, чист по старине, чрез нашу отчину великий Новгород». Относительно же посвящения во Псков особого епископа князь дал такой ответ: «я князь великий хочу о том слати своих послов в великий Новгород, также и к вам во Псков, моей отчине, из Новгорода будут мои послы и все за ними будет вам явлено; и я князь ведший рад печаловатися вами, своею отчиною, с своим отцом Феодосием всея Русии митрополитом».

После таковых ответов великого князя, Псковичам нечего уже было ожидать Московской помощи против Новгорода, оставалось одно – мириться с Новгородцами. И Псковичи в 1465 году, т.е. слишком через год после заключения мира с Немцами, отправили своих послов в Новгород для заключения мира, который и был заключен на том условии, что Псков отступился от земли и воды, которую во время вражды отписал в своих владениях от владыки Новгородского. Псковские послы сказали Новгородцам на вече: «братьи наши старейшие! се вам воды и земля владычня и все оброки по старине; а что мы по два года с той земли хлеба имали и в воде рыбу ловили, а тем кормили князя великаго силу, потому что вы нам на своем перемирья не помогали на Немцев». И на этом условии посадник и тысяцкий Новгородские целовали крест, а владыка благословил, также и Псковские послы целовали крест в великом Новгороде на старой грамоте, на мирной, по старине быть в едином братстве. А потом приехали во Псков послы Новгородские, а с ними бояр много на управу; и Псковские посадники на вече целовали крест пред Новгородским посольством, что Новгородцам со Псковичами по старине мир держать, также и владыке Новгородскому ездить во Псков по старине за своими пошлинами. В след затем владыка Новгородский архиепископ Иона приезжал во Псков, был встречен духовенством и народом с большою честью, благословил Псковичей, соборовал у св. Троицы, при чем читали синодик и пели благоверным князьям и всем православным христианам великия многа лет, а злых прокляли. Владыка прожил во Пскове четыре недели без двух дней, взял свой узаконенный подъезд на священниках, на прощанье снова благословил всех Псковичей и его проводили с честью до Псковской границы.

Но, мирясь и с Немцами, и с Новгородцами, Псковичи не забывали своей постоянной нужды – строить укрепления и поддерживать, и улучшать уже выстроенные прежде. Псков никогда не забывал того что он передовой боец Русской земли против западных соседей. В то время, в 1464 году, как Псковские послы ездили в Москву благодарить великого князя за помощь против Немцев, Псковский князь Иван Александрович и степенный посадник Алексей Васильевич заложили новый деревянный город на реке Сини и назвали его Красный городец: потом, в следующем году, заложили деревянную стену около всего Запсковья и сделали вновь развалившееся прясло стены у Крома от реки Псковы. И в том же году были покончены перси, или пристенья, около Крома, которые работались три года, а работников было 80 человек, которые взяли за работу 175 рублей. В том же году, когда Псковское посольство было в Новгороде для заключения мира, Псковский князь, степенные посадники и Псковичи с посажанами, охраняя свои дома, заложили деревянную стену от Великой реки от монастыря Покрова св. Богородицы до Псковы реки, и от Псковы реки на Запсковьи от Гремячей горы до реки Великой до церкви св. Варлаама; а делали сами посажане своим запасом и поставили всю стену в одну неделю. Таковая поспешность в построении сей стены показывает, что Псковичи плохо надеялись на благоприятный исход мирных переговоров и ждали войны с Новгородом, и что ссора с Новгородцами была довольно серьезна, и летописец не даром жалуется, что Новгородцы добили челом Немцам, чтобы за одно стать на Псковичей и у Псковичей все старины поотняли. А другой летописец прямо говорит, что Псковичи поспешно построили эту стену, блюдучися ратной силы Великого Новгорода.

Вскоре, по заключении мира с Новгородцами, Псковский князь наместник, князь Александр Иванович Звенигородский, ударив челом Псковичам за все добро Псковское, поехал в Москву; Псковичи упрашивали его чтобы остался, но он не послушал просьб, и от Пскова был отпущен с честью. Кажется, нет сомнения, что князь Звенигородский оставил Псков по тайному приказу из Москвы. В Москве очень верно разочли, что с присылкой нового князя наместника всего удобнее ввести нужные для Московского государя новости, несогласные с Псковскою стариной, или, по крайней мере, сделать пробу в этом роде, и в случае неудачи свалить вину на нового наместника, по новости дела не понявшего своего положения во Пскове. Псковское вече, по отъезде князя Звенигородского, по заведенному порядку, отправило посольство от Пскова к великому князю бить челом, чтобы отпустил на Псковское княжение или князя Ивана Стригу, или бывшего воеводою с Московскою ратью князя Федора Юрьевича; и великий князь отпустил князя Федора Юрьевича (Шуйского). Новый князь наместник привез с собою во Псков крайне неприятную Псковичам новость, бившую прямо по карманам. По заведенному во Пскове порядку Псковский князь имел право держать своих наместников только на семи Псковских пригородах; князь же Федор Юрьевич, при самом вступлении на престол, потребовал от веча, чтобы ему было разрешено держать своих наместников на всех двенадцати пригородах Псковских. Возражало ли против этого требования Псковское вече, и как возражало, – мы не имеем об этом никаких известий. Летописец, описывая приезд князя Федора Юрьевича, говорит: «и Псковичи и все священство вышли противу его с крестами, и посадили его на княжение, а он крест целовал на Псковской пошлине; а посадники Псковские и Псков (вече) ему на всех 12 пригородах дали наместников держать, и суды судить его наместникам на ком ни буди». И потом с горестью прибавляет: «а из веков княжии наместники не бывали, колико ни есть князей бывало во Пскове на столе, и наместники княжии были только на семи пригородах Псковских». Может быть, в некоторое противодействие этому княжескому нововведению, Псковское вече в следующем 1468 году также ввело новость с своей стороны. Летописец говорит: «той же весне при посадниках степенных, при Тимофее Власьевиче и при Стефане Тихоновиче, весь Псков поделил по два пригорода на все концы, к каждому концу к старым пригородам новые жеребьем делили, а брал жеребьи князь Василий Федора Юрьевича сын с престола». В следующем 1469 году была введена еще новость, небывалая прежде и очень резкая: по предложению Псковского духовенства вече разрешило всем пяти соборам Псковским всему духовенству составить на основании Номоканона уставную грамоту, чтобы Псковской церкви управляться по этой грамоте независимо от Новгородского владыки; и составленная духовенством уставная грамота была уже положена в ларь св. Троицы, как действующий закон, и по этой грамоте уже были выбраны два правителя из священников и начали вести церковные дела по новому уставу. Но эта новость, несогласная с церковным порядком во всей Русской земле и чересчур резкая, на другой же год была отменена великим князем и митрополитом всея Руси, и управление Псковскою церковью по-прежнему передано владыке Новгородскому.

В то время как по внутреннему управлению во Пскове происходили важные новости, отношения Пскова к соседям также были не совсем спокойны и удовлетворительны. Немцы, вообще не терпевшие постройки новых городов и укреплений, не оставили без набега и новый город, построенный Псковичами в 1484 году на реке Синей; они в 1469 году сделали набег на этот край на Синем озере, убили 26 человек Псковичей и пожгли дворы, а были подведены двумя изменниками, Иваном Подкурским и Иваном Торгошею, которые жили недалеко от Синего озера и держали перевет к Немцам о порубежных делах. Но этим дело не кончилось. В 1471 году приехал во Псков посол от магистра Ливонского из Риги и начал свою речь к Псковскому вечу далекою угрозой, что магистр хочет перебраться из Риги в Вельяд (Феллин) и утвердить в Вельяде свой стол, т.е. чтобы быть поближе к Псковским границам, и потом перешел к Желацкой воде и к земле, что за новым Красным городком, и сказал: «чтобы нам то держать до Наровскаго мира крепко на обе половины, то вы должны уступить князю магистру землю за Красным городком; а не уступите, ино вам не дозволено будет ловить в Желачке Вельневицкой». Посадники и вече на это отвечали: «волен князь магистр, где хочет там себе и живет и княжение держит, город ему свой; а что нам князь магистр о земле и о воде говорит, а то земля и вода св. Троицы, Псковская вотчина, великих князей всея Русы страдание, тут у нас ныне и городы стоят; а что до Наровскаго мира, то до срока мы хотим его держаться так же как говорит нам ваш государь, князь магистр». Немецкий посол прожил во Пскове две недели и отпущен Псковичами с честью. На этом пока и остановилось дело с Немцами. Между тем на Литовской границе также оставались спорные дела по земле и воде, и для решения их в 1470 году Литовским королем Казимиром был назначен съезд на Верезничи; и вече отправило на этот съезд четырех посадников и бояр от всех концов, а вместе с ними отправился и сам князь Федор Юрьевич с своим сыном Василием, очевидно за тем, чтобы в качестве великокняжеского наместника охранять интересы как Псковские, так и своего государя, т.е. вести дело так же, как он вел дело при заключении мира с Немцами в 1463 году, когда был Московским воеводою. Этот съезд, после многих споров с Литовскими панами, продолжавшихся четыре дня, кончился ничем. На следующий год, весною, вече отправило новых послов к королю Литовскому просить разрешения спорных дел о земле и о водах, и жаловаться, что съезд кончился ничем от присланных им панов. Король принял послов в Вильне, чтил, кормил и дарил их, и дал такой ответ: «ежели мои паны, а с вами на границе никакой управы не учинили: ино я сам хочу быть на тех границах и досмотреть то своими глазами». И с тем отпустил послов, которые, возвратившись во Псков, доложили королевский ответ вечу. Королевский ответ не понравился Пскову, и Псковичи говорили, «что так никогда не бывало ни от великих князей, ни от королей: сколько их ни было в Литовской земле, все они посылали на съезд панов, а никогда не ездили правитья с Псковичами о порубежных местах и границах». И действительно Псковским послам мудрено было вести дело на съезде под председательством самого короля.

Но прежде нежели решено было отправить послов на съезд к королю Литовскому, в Мае месяце великий князь Московский прислал своего дьяка с требованием, чтобы Псков к 16 Июня положил в великом Новгороде розметные грамоты. Еще прежде, в Декабре месяце 1470 года, Московский государь присылал подымать Псковичей на Новгород, ежели Новгородцы не добьют ему челом; и тогда Псковичи предлагали Новгородцам свое ходатайство у великого князя, но Псковского ходатайства не приняли Новгородцы; а посему Псковичи поспешили исполнить требование великого князя и отослали с подвойским Савкою розметные грамоты в Новгород, и потом, собравши десять тысяч рубленого (собранного по раскладке) войска, под предводительством своих посадников, – княжеского сына Василия Федоровича и другого посадника Тимофея Васильевича, отпустили воевать Новгородскую землю. Но в тот день, как Псковская рать начала воевать Новгородское порубежье, Новгородцы из Вышгорода напали на Псковские владения и в Навережской губе пожгли много хором и церковь. Услышавши об этом, Псковская рать пошла к Вышгороду и, осадивши город, стала бить из пушек и стрелять стрелами и делать примет к городу. Вышгородцы оборонялись крепко, зажгли примет и побили много Псковских ратников, и в числе их старого посадника Ивана Тихоновича. Так прошел первый день осады, а на другой день Вышгородцы, не имея запасов, стали просить мира и целовали крест не воевать Псковской волости; и Псковская рать, которой должно было спешить на соединение с Московской ратью, дала мир Вышгородцам и отступила от города. Между тем Новгородцы, чтобы скорее отделаться от Псковского нашествия, выслали против Псковичей рать в 40 тысяч воинов, и успели уже отрезать дорогу к соединению Псковской рати с Московскою; и Псковская должна бы была погибнуть, ежели бы предводитель Московского войска князь Даниил Холмский не разбил Новгородцев на Шелони, и не открыл тем дорогу Псковской рати на Новгород, куда она по приказу великого князя и пошла, и остановилась в местечке Князичах. Псковичи, стараясь выслужиться перед великим князем, а может быть и по старой вражде с Новгородом, не удовольствовались снаряжением рубленой рати и послали еще на Новгородское порубежье полторы тысячи охотников, под начальством воевод Манухны Сюйгина и дьяка Ивана; но эта рать, занимавшаяся только грабежом и опустошением, еще меньше имела успеха чем рубленая рать, и была разбита Новгородцами между реками Лютой и Скиром. Впрочем, Псковские неудачи не спасли Новгородцев, разбитых Московскими войсками; и они должны были заключить мир, какого хотелось государю Московскому; в этот мир, разумеется, были включены и Псковичи, и Псковская рать великим князем отпущена домой и воротилась во Псков с большою добычей.

Между тем неудовольствия и ссоры Псковичей с своим князем наместником дошли до того, что сперва князь Федор Юрьевич Шуйский начал жаловаться великому князю на Псковичей; а потом, в начале 1472 года, Псковское вече отправило посольство в Москву бить челом великому князю о своих старинах, и просить, чтоб он отпустил во Псков князем наместником князя Ивана Стригу, а князя Федора Юрьевича Псков не может держать у себя за его насилия. Узнавши зачем поехало в Москву Псковское посольство, князь Федор Юрьевич на другой же день вшед на вече сложил с себя крестное целование и уехал в Москву в след за посольством. Посольство воротилось во Псков в самый праздник Пасхи и донесло вечу такой ответ великого князя: «я князь великий вас свою отчину о всем жалую, коего от меня к себе наместником, а к себе князем хотите, только ко мне своего боярина с листом пришлите; а что князь Иван Стрига, тот мне здесь у себя нужен». По этому ответу вече снарядило новое посольство в Москву, а в то же время пришел во Псков посол от магистра Ливонского с назначением срока на съезд, по случаю истечения мирных лет; и Псковичи тому же Псковскому посольству в Москве наказали просить великого князя о присылке наместником во Псков или князя Ивана Бабича, или Стригина брата Ярослава, и с тем вместе известить о Немецком съезде. Великий князь отвечал: «вас, свою отчину Псков, жалую князь Ярославом, а Иван Бабич мне самому нужен, на съезд же с Немцами немедленно шлю своего боярина, на имя Андрея Тимофеевича», и с тем отпустил послов. Таким образом Немецкое дело совершенно перешло в руки Московского Государя, которому Псковское вече обязано было докладывать о всех значительных сношениях с Немцами, и представителем Московского князя в делах с Немцами был уже не князь наместник Псковский, а особый боярин, присылаемый из Москвы с блестящею свитой детей боярских. Но на срок послы магистра не явились, и он прислал во Псков гонца с известием, что ему недосуг быть на съезде, и людей своих также нельзя прислать. Но вместо Немецкого посольства Псковичам в начале Октября 1472 года пришлось встречать невесту Московского Государя, Греческую царевну Софью Фоминишну, проезжавшую через Псков из Рима в Москву. По отъезде царевны Софии приехали во Псков посольством от магистра Никуда Клавша с порубежья Иван боярин земский; и вече их задержало по искам на них обидных людей, и потому что магистр съезды откладывает, ни сам не едет на съезд, ни людей своих не присылает, а неправы не дает. Наконец в Феврале месяце 1473 года приехал князь Ярослав Васильевич на княжение, а от великого князя наместником; и Псковичи приняли его честно, как и прежних князей, и посадили на княжение в церкви св. Троицы; потом на вече новый князь целовал крест ко Пскову на суду и на пошлинных грамотах, и на всех старинах Псковских.

По приезде нового князя наместника, уже весною, прибыли наконец во Псков и послы магистра Ливонского с объявлением, что сроку на съезд быть через две недели по Петрове дни, и те же послы выкупили задержанных прежде послов Никулу Клавши и Ивана земского, а заплатили за них обидным людям (истцам) 75 рублей. И на срок, назначенный магистром, Псковское вече отрядило трех посадников и бояр от концов к Новгородским послам на съезд в село Новое на Нарову, а магистр на тот же срок прислал своих послов в Ругодив (Нарву); и послы съезжались и разъезжались целую неделю и никакой управы не учинили. Псковское вече, видя безуспешность съезда, отправило послов в Москву бить челом великому князю, чтобы всел на конь за дом св. Троицы, как и прежде сего стояли его прародители против Немцев. Ливонский магистр снова послал своего посла в Новгород, чтобы там быть съезду о мире, и Псков также отрядил своих послов в Новгород, двух посадников и одного боярина, и боярину дал наказ, чтобы ни учинилось на этом съезде, прямо из Новгорода гнать в Москву с донесением к великому князю. Псковские посадники прожили в Новгороде три недели, и относительно мира ни в чем не могли сговориться с Немецким послом, и посол покончил переговоры тем, что магистр не принимает и перемирья со Псковом по истечении срочных лет. После чего посадники возвратились во Псков, а боярин, согласно наказу от веча, погнал в Москву бить челом, чтобы князь великий или сам всел на конь, или послал своего сына за дом святой Троицы. И 29 Августа воротился из Москвы боярин и донес вечу ответ Государя Московского: «я князь великий и с своим сыном рад стоять и боронить дом св. Троицы и вас, свою отчину Псков, и на конь всесть со всеми силами русскими, когда почнут вас Немцы». Получив такой ответ, Псковское вече отправило в Москву послом Игнатия Иголку, просить великого князя, чтобы или сам на конь всел, или сына своего послал, или брата; и князь отвечал Иголке: «я за тобою шлю своего гонца во Псков». И действительно в след за Иголкою пригнал во Псков гонец великокняжеский, по имени Степан Острый, и сказал вечу именем князя: «в кое время велите, отчина моя, силе моей войску у себя быть?» Вече отвечало: «Псков положил упование на великом князе, на своем Государе, а приходить осеннее распутье». Затем 25 Ноября приехал во Псков гонец от Московского воеводы князя Даниила Холмского с известием, что он воевода со всем войском и с прочими князьями уже стал на рубеже и едет во Псков. Вече немедленно выслало посадников, сотских и бояр от концов на встречу воеводы и для отведения квартир войску на Завеличье; и Московское войско целых два дня проходило через Псков и размещалось по Завеличью, одних князей было из 22 городов. Сначала Москвичи, и особенно Татары, сильно обижали граждан Пскова поборами на свое содержание; но потом князь Даниил Холмский договорился с вечем, чтобы каждый конец Пскова поочередно сам доставлял в войска договорное количество запасов, и беспорядки и обиды прекратились. Между тем сделалась сильная оттепель с снегом, и бывшие уже под льдом ручьи, реки и болота вскрылись и наполнились водою, так что отняли все пути, и Московской рати с обозами нельзя было двинуться с места. Да на деле и не понадобилось этого, – одно прибытие великокняжеской рати во Псков, один слух о её появлении, так перепугал Ливонских Немцев, что 24 Декабря на самый праздник Рождества Христова епископ Юрьевский (Дерпский) и все Юрьевцы прислали своих послов, которые сперва просили перемирия на пять лет, а потом начали переговоры о мире.

Между тем 2 Января 1474 года приехал посол от магистра Ливонского к воеводе великого князя, ко князю Псковскому и ко всему Пскову, и сказал именем своего Государя: «я князь великий Лифляндский и Рижский воеводе великаго князя челом бью, также и князю Псковскому, и Пскову своим соседям повествую, чтобы мне дали мир, а я князь магистр сступаюся с земли и воды дому св. Троицы, и всего Пскова моих соседей, да и беру на себя, чтобы мне к вам во Псков из своей волости корчмы пива и меду не пущать, да и путь мне Псковским послам и купцам держать чист, а колоду (заставу) отложить по всей моей державе; а на том пишу грамоту и крест целую за всю мою державу и за все города, кроме епископа Юрьевскаго и всех Юрьевцев». Воевода Московский, князь наместник и весь Псков (вече) приняли челобитье магистровых послов и дали им мир на всем на том на 20 лет; и посол, написав грамоту 7 Января, целовал на том крест и поехал в Ригу к своему Государю, а воевода Московский и вече, послали за ним своих послов, перед которыми магистр на всем на том крест целовал и печати свои приложил к миродокончальным грамотам, а Псковские послы также поцеловали крест к магистру за весь Псков и за все пригороды. Между тем прибыло во Псков и Новгородское войско, на помощь против Немцев, и Новгородский посол на случай заключения мира. Юрьевские послы, видя и слыша все это, поспешили также заключить мир, и заключили его на тридцать лет, на тех же условиях, как и магистр Ливонский, т.е. чтобы Юрьевцам во Псков корчмы не возити, ни торговать корчмою, ни колоды у крепости не держать, и сверх того Юрьевцы и их епископ обязались русские церкви в Юрьеве и русский конец держать по старине честно и не обидеть, а дани и старые залоги Русских великих князей за восемь лет отдать тотчас, а вперед Юрьевскому епископу платить дань ежегодно по старине. А Псковичам добровольно торговать по всей Юрьевской земле со всяким гостем по старине и по крестному целованию, и Юрьевцам также по всей Псковской земле; и на всем на том пописав грамоты, Юрьевские послы целовали Пскову на вече крест, и на том же целовали крест Новгородские послы и Псковский степенный посадник. А на другой день было отряжено Псковское посольство в Юрьев, и там перед ним целовали крест епископ Юрьевский, посадники и ратманы и все Юрьевцы и к грамотам печати свои привесили. По окончательном заключении мира, наконец 30 Января и Московский воевода князь Даниил Холмский с Московским войском двинулся из Пскова; и Псковское вече приказало посадникам и боярам проводить его до рубежа, и на прощанье поднесло дара 200 рублей, а равным образом и бывшим с ним князьям и воеводам, и всему войску подавало дары, за их стояние и оборону; а стояло Московское войско во Пскове 9 недель.

Мы уже видели, что почти с 1443 года Московский великий князь, с самого начала присылки во Псков своих князей наместников, взял в свои руки дела Пскова с Немцами; так что Пековое вече почти потеряло право вести эти дела без участия Московского Государя, и должно было о всех сношениях с Немцами посылать доношения в Москву и оттуда ждать разрешения. Со времени же заключения последнего мира с Немцами (в 1474 году) великий князь начал заявлять свои притязания и на вмешательство во внутренние дела Пскова, и особенно в отношении Псковского веча к Псковским князьям наместникам.

По заключении мира с Немцами и по отпуске Московского войска, вече великим постом отрядило Григория Умыл Бородина в Москву с грамотою к великому князю бить челом на его жалованьи и на печаловании, т.е. благодарить за присылку войска и вспомоществование при заключении мира с Немцами. Бородин 8 Апреля, в Великий четверг, возвратился из Москвы и нежданно-негаданно привез от великого князя не любовь, а гнев до своей отчины, до всего Пскова, за то, что опоздали посольством и не прислали больших послов в след за отпуском Московского войска из Пскова. Потом 19 Апреля Псковский князь наместник Ярослав Васильевич поехал в Москву к великому князю, и вече отрядило с ним свое посольство трех посадников и бояр от концов, и с ними отправило сто рублей великому князю в подарок; но Московский Государь Псковских послов приказал выпроводить с подворья и на глаза не допустил и подарка не принял; и послы, простояв пять дней на поле в шатрах, возвратились во Псков без ответа. За ними в след приехал посол из Москвы с требованием, чтобы вече прислало новых послов к великому князю. С новым посольством Псков отправил даров полтораста рублей; и великий князь челобитье Псковское и дары принял и дал такой ответ: «я рад отчину свою устроенно держать, ежели вы мне пришлете пошлинные грамоты прежних великих князей». И с тем отпустил Псков. Таким образом, начавши объявлением гнева за позднюю присылку посольства, великий князь перешел к поверке законов, на основании которых определяются отношения Пскова к князьям, и потребовал пошлинных грамот, как бы для того, чтобы по грамотам узнавши старины Псковские правильнее можно было соблюдать их. Между тем 13 Ноября князь наместник Ярослав Васильевич воротился из Москвы и сталь просить у веча, чтобы держать суд не по Псковской старине, получать двойные пошлины при вызове в суд, а по пригородам его наместникам сбирать и княжую продажу, и наместничьи деньги. Вече, разумеется, отказало в таковой просьбе и, отрядя в Москву своих послов с жалобою, отправило с ними грамоты, которые требовал великий князь. Великий князь, пересмотрев присланные грамоты, опять отдал их Псковским послам и дал такой ответ: «это грамоты не самих великих князей; и вы должны разрешить все то, чего князь у вас просит». Или, иначе сказать, великий князь, присланные Псковские грамоты, как состоявшие только из определений веча, а не из грамот княжеских, не признал обязательными ни для себя, ни для князя наместника, который должен повиноваться повелениям своего Государя; и таким образом за один раз отверг даже те основания, на которых Псков утверждал свои отношения к князьям.

Когда послы донесли вечу ответ великого князя; то Псков отправил в Москву новое посольство с грамотою, в которой писано: «чего ныне у нас князь Ярослав просит, а не по нашим старинам, ино нам нельзя жить». Великий князь на эту грамоту отвечал, «что он о том шлет своего посла в свою отчину». Между тем в Ноябре месяце 1475 года великий князь приехал в Новгород; Псковское вече, узнавши об этом, отправило в Новгород большое посольство, состоящее из четырех посадников, и из бояр от концов, по два от каждого, и сынов посадничих, бить челом, чтобы великий князь держал Псков, свою отчину, по старине, и с посольством в дар великому князю препроводило 50 рублей. Великий князь, выслушав посольство и приняв дары, отвечал: «я вас отпущу, как приедет сюда князь Ярослав». Князь же Ярослав, приехавши в Новгород, начал жаловаться на посадников и на вече. И великий князь сказал послам: «ныне я вас отпущаю, а своих послов шлю к вам во Псков с Князем Ярославом о всех своих делах на срочные дни». И 1 Января 1476 года князь Ярослав возвратился во Псков и с ним вместе приехали послы великого князя Василий Китаин да Морозов и такую речь держали на вече: «чтобы в чем вы преступили перед князем Ярославом, и вы бы в том добили ему челом, и также разрешили князю Ярославу деньгу наместничу и езды вдвое, и по пригородам наместникам собирать княжия продажи, и нивный суд по старине, судити всякая копная, и изгородное прясло, и коневая валица; а не исполните всего этого, ино ведает Государь наш великий князь, а нас прислал к вам с князем Ярославом в пять дней съездить сюда и назад». На таковое решительно и в краткий срок поставленное требование оставался один ответ, – исполнить требование вполне и немедленно. Псковское вече так и поступило: оно вместе с посадниками на вече же заплатило князю Ярославу 130 рублей за все, в чем он показывал себя обиженным от Пскова; а великому князю дало обещание исправить все князю и его наместникам, о чем он просил. Затем князь Ярослав, вместе с Московскими послами, поехал к великому князю, и вече отрядило с ними своих послов, двух посадников, бить челом великому князю, чтобы он жаловал свою отчину Псков. Великий князь на это отвечал: «в чем вы обещались князю Ярославу и мне, тем вас жалую свою отчину, а вас хочу держать в старине свою отчину; а кого к вам о своих делах не пришлю, и вы бы меня слушали, а ему бы верили, как и мне великому князю и моей грамоте». В настоящем ответе великий князь с одной стороны пожаловал Псковичей, т.е. оставил им их старину и не велел князю наместнику сбирать нововведенных пошлин, на которые уже согласились Псковичи; а с другой стороны лишил их самого существенного в их старине, – лишил права ссылаться, как на закон, на определения веча или на пошлины; ибо с этого ответа старина и пошлина сделались пожалованием великого князя, которое он мог и отнять по своему усмотрению. И на это право отнять он прямо указал в конце своего ответа: «и вы бы меня слушали, а кого к вам о своих делах не пришлю, а ему верили, как и мне». Значит с этого знаменит наго ответа законом для Пскова должна была быть воля великого князя, а не старые Псковские законы, которые по воле или по жалованию великого князя на сей раз хотя и были оставлены неприкосновенными. После этого ответа судьба Пскова была решена: великий князь получил полное право вводить какие угодно новости, хотя великий князь Иван Васильевич пользовался сим правом умеренно и считал нужным охранять самостоятельность Пскова.

Довольные великим князем за его пожалование стариною, Псковичи в Июне месяце 1476 года отправили посольство в Москву с жалобною грамотой, «а бити челом с плачем великому князю на князя Ярослава Васильевича, чтобы он с своея отчины его сослал, а нам бы дал своей отчине князя Ивана Александровича Звенигородскаго, занеже он над всем Псковом чинит насилие великое, а его наместники по пригородам и волостям». На эту просьбу великий князь отвечал, «что пришлет своего посла о том, да хочет с своею отчиною со Псковом суд творить своим послом по своим засыльным грамотам, а не по старинам, как держали свою отчину Псков его прародители». Другого ответа нельзя было и ждать, ибо старина уже сделалась пожалованием, а воля великого князя законом. Между тем, 2 Сентября, у князя Ярослава с Псковичами учинилась ссора. Вез один Псковитин с города капусту через торг, мимо княжьего двора, и княжий слуга, по-псковски шестник, взял с воза кочан капусты и дал княжьему барану; и из этого началась ссора и брань у Псковичей с шестниками, и шестники напали на Псковичей с ножами и начали стрелами стрелять, а Псковичи стали обороняться каменьями и бревнами, и сам князь Ярослав вышел в панцире и начал стрелять; и вскоре сбежался весь город на торг и посадники, и бояре, и житейские люди и остановили резню и к вечеру сошлись к князю на сени и уговорили его шестников. А на ночь посадники и житейские люди всем Псковом держали в оружии сторожу на торгу, ибо прошла молва, что шестники в гневе хотели ночью зажечь Псков и во время пожара бить Псковичей. А на утро Псковичи составили вече и отказали князю Ярославу в княжении; но Ярослав на отказ не обращает внимания, продолжает жить во Пскове и говорит, что ждет посла от великого князя. Наконец, 20 Сентября, приехали из Москвы два боярина, введеные судьи, да дьяк великого князя и объявили государев суд на вече: боярин Юрий Иванович Шестак сказал: «что Псковичи на Ярослава жаловалися и присылали послов своих на Москву о том насильи, что князь Ярослав как сам чинит над Псковом сильно, так и его наместники по пригородам и волостям; а прежде сего, как был князь Великий в Новгород, ино о том на него не жаловалися, опасалися больше того гнева на себя, а князь Ярослав и тогда на Псков жаловался, и прежде того, и ныне опять также». За тем второй боярин Иван Федорович Товарков говорил о виноватых осужденных по суду в пригородах и отнятых Псковичами, и именем великого князя сказал: «а только того не исправите (не отдадите виноватых), ино я князь великий, моля Бога и пречистую его Матерь, хотим сами направить; а что до князя Ярослава, то князь великий его оставляет на столе во Пскове». За тем 24 Сентября прибыли из Москвы Псковские послы, и привезли один ответ от великого князя: «что весь мой наказ о всех управах к своей отчине с своими боярами я послал». Бояре, судьи и дьяк прожили во Пскове две недели и много спорили с вечем о всем том, и требовали выдачи тех, которых Ярославовы наместники на пригородах бессудно поковали, и которых Псков расковал, или которые князю Ярославу слово каково молвил (т.е. побранился с Ярославом). Но Псковичи ни на что не согласились и дали судьям такой ответ: «кого вы у нас головами требуете, тех не можем выдать по пошлине и старине с нашими прежними господарями, то люди правые. А что вы князя Ярослава у нас на столе сажаете; а то ведает государь наш князь великий, а мы с ним не можем жить, ежели он будет держать такое насилье над нами; а еще о всем о том шлем своих послов своим осподарям (Ивану Васильевичу и его сыну Ивану Ивановичу) о своих старинах». И с тем отпустили бояр судей, из которых один Юрий Иванович Шестак в досаде даже не принял от Пскова подарков. В след за отпуском бояр и судей вече отправило к великому князю своих послов, двух посадников и двух бояр. Это посольство возвратилось во Псков 2 Января 1477 года и привезло такой ответ от великого князя: «коли только отчина наша Псков так учинили, что на двор нашего наместника, а своего князя Ярослава Васильевича находили; ино она сама из старины выступила, а не я князь великий». Тем не менее 12 Февраля пришла грамота из Москвы, – ехать Ярославу к великому князю на Москву со всем своим двором, а во Пскове никого не оставить. И князь Ярослав по этой грамоте на вече сложил с себя крестное целование, уехал в Москву, и на дороге, на последнем стану с Мелетова, взял и повязал провожавших его наряженных от веча сотских, губских старост и иных добрых людей, всего 18 человек, и свел с собою в Москву.

По отъезде Князя Ярослава, Псковское вече 9 Марта отправило в Москву своих послов бить челом великому князю о своих старинах и просить себе князя вольного, князя Василия из Новгорода, или князя Ивана Владимировича, и жаловаться на то, что Ярослав силою увел с собою провожавших его людей, и послало с послами дару сто рублей. Великий князь и с сыном своим приняли посольство ласково, отпустили всех тех, которых свел Ярослав, и на отпуске посольства великий князь дал такой ответ: «а что о ваших делех моей отчины, а то я со всем своим наказом шлю к вам своих послов». Но прежде присылки послов о Псковских делах 7 Июня приехал от великого князя посол поднимать Псковичей на Новгород, которому великий государь объявил войну, чтобы Псков, отослав в Новгород розметные грамоты, всел на конь. Вече отпустило Московского посла с таким ответом: «на всем на том мы еще шлем своих послов в Москву к своим государям, а сами от них услышим, как нам о всем том укажут своими усты». И 21 Июля отправлен был послом посадник Андрей Сосонок с боярами, и получил от великого князя ответ: «со всем моим наказом мой посол еще у вас будет, и вы бы ему как и нам верили, что от нас учнет говорить вам, нашей отчине». Между тем вече посылало гонца и в Новгород, предлагая ходатайствовать за Новгородцев у великого князя; и от Новгородского веча получен ответ: «ежели вы к нам сими часы на всем пригожестве, опричь Коростынскаго прикончанья, нынечи крест поцелуете, тогда вам все явим по нынешнему крестному целованью; а только так нам не учините, и мы от вас не хотим никакого пригожества до великих князей, ни челобитья вашего ни послов». Затем 15 Сентября приехал во Псков прежний посол от великого князя, чтобы Псковичи немедленно отослали розметные грамоты в Новгород, что и было исполнено со стороны Псковского веча. Но когда Московский посол стал требовать, чтобы Псковичи немедленно вооружились и сели на коней, и говорил: «я вам приставлен воеводою на великий Новгород»; то вече отвечало: «хотим еще к великому князю гонца своего слать, как нам сам повелит, и князя (князя наместника Псковского) на имя просить; а он приехав здесь и поцеловав крест, и с нами на конь всядет и мы с ним, а дотоле не хотим». Наконец 16 Ноября прибыл во Псков вновь назначенный князь наместник, князь Василий Васильевич, которого просили сами Псковичи, и с ним Московский воевода Василий Дятел. Псковичи встретили нового князя наместника с честью и посадили на княжение перед Московским воеводою в церкви св. Троицы, потом князь наместник на вече целовал крест ко Пскову на всех Псковских пошлинах и старинах, и проживши во Псков неделю, вместе с Московским воеводою, повел Псковское войско на Новгород; и 2 Декабря Псковское войско заняло, по распоряжению великого князя, владычнее село над озером Ильменем и там остановилось. Потом великий князь прислал во Псков своего боярина, чтобы Псковичи ему и тем послужили, прислали бы муки пшеничной и меду пресного и рыбы, а также чтобы купцы Псковские со всякими товарами ехали торговать под великий Новгород; и Псковичи, по слову великого князя, немедленно накрутив на воза хлеб и мед, и муку пшеничную, и калачи, и рыбу, на своих извозчиках отправили под Новгород, а с ними поехали и Псковские купцы с разным товаром. Затем великий князь приказал еще прислать пушки и мастеров делать мосты; и вече все это исполнило и отослало под Новгород. Псковская рать стояла под Новгородом семь недель, а всего с проездом взад и вперед была в походе 8 недель и два дня. По взятии Новгорода, Великий князь 17 января 1478 отпустил Псковскую рать и с нею отправил своих послов во Псков, которые на вече именем великого князя сказали от него поклон Пскову на службу и золоченый кубок, и повторили следующие слова великого князя: «я князь великий хочу вас, свою отчину, держать в старине, а вы бы также, наша отчина, слово наше держали честно над собою, а наше жалованье к себе, а то бы знаючи помнили».

Война с Новгородом породила войну Пскова с Ливонскими Немцами; во время осады Новгорода, Московские войска, опустошая Новгородскую землю, добрались до реки Наровы, перешли за Немецкий рубеж и там пограбили Немецкие волости. В ответ на это Ливонский магистр задержал Псковских купцов; Псковичи посылали к нему несколько послов для объяснений и успели освободить Псковских купцов, но захваченных товаров магистр не отпустил. Псковичи за это сделали набег на порубежные Немецкие волости, и возвратились с большою добычей и пленниками. А в то время были в Юрьеве 45 человек Псковских купцов, и Юрьевцы за набег засадили купцов в погреб. Псковичи, услыхавши об этом, засадили у себя в погреб Немецких купцов, бывших во Пскове, и отправили своего посла в Юрьев для объяснений; и переговоры тянулись слишком год, а в это время Ливонский магистр, по свидетельству Немецких летописей, деятельно готовился к войне и собрал войска до ста тысяч. Наконец, 2 января 1480 года, не сделав никакого объявления о войне, среди мира Немцы магистровы и архиепископские люди напали изгоном на Вышгородок, взяли городок, сожгли стену и церковь, а жителей мечами иссекли, как мужчин, так женщин и детей. Весть об этом набеге пришла во Псков ночью, и посадники ночью же звонили два раза вече, и ночью же, собравши рать с четырех сох конь, наутро отправились к городищу, но Немцев уже там не застали, и по приказу веча воротились домой. Потом, 20 Января, пришла новая весть, что Немцы пришли ратью под город Гдов ночью, и со многим замышлением обступили город, и почали пушками бить, а иная рать Немецкая воюет по полости и посад под городом пожгли. Вече немедленно отправило гонца в Новгород к великому князю, там тогда бывшему, просить рати на Немцев; и великий князь отправил в помощь Псковичам на Немцев своего воеводу с своими ратными людьми. Между тем Немцы награбившись отступили от Гдова и ушли в свою землю. Когда Московский воевода с войском прибыл во Псков, то немедленно собрались и Псковичи с пригорожанами и, вместе с присланною Московскою ратью отправились в Юрьевскую область, и проходя по берегу Чудского озера взяли Немецкую крепостцу со множеством пушек, пороха и других припасов, пушки и припасы Псковичи взяли себе, а крепостцу сожгли, гарнизон же сам сдался в плен. От крепостцы вся рать пошла к Юрьеву и, простояв под городом день да ночь, воротилась во Псков с большою добычей и множеством пленников Чуди и Немцев. И воевода Московский с своею ратью, по возвращении из Немецкой земли, простояв во Псков три дня, отправился в Москву, рассорившись с Псковичами, кажется из-за пленников, которых он большое множество увел с собою.

Ливонский магистр Бернард фон-Борх, услыхавши что Московский воевода с своею ратью уехал из Пскова, подступил к Изборску, но не останавливаясь у этого города двинулся к озеру, пожигая по дороге все Псковские селения, так что из Пскова виден был дым горевших селений. Псковичи, наскоро собравшись с пригорожанами, 1 Марта встретили Немцев на Пецкой губе на озере и сторожевой Псковский полк вступил в битву с Немецким сторожевым полком; но ни Псковская, ни Немецкая главные рати не тронулись с места, и после первой схватки сторожевых разошлись, Немцы в свою сторону, а Псковичи во Псков. Но когда Псковичи ушли, Немцы воротились и пожгли исады и островцы, потом подступили к городу Кобыл и, после упорной битвы с гражданами на стенах города, взяли и сожгли город, причем погибло в пламени слишком четыре тысячи человек, а иные попались в плен. Взявши город Кобылу, через тринадцать дней магистр с большими силами и разными машинами и пушками подступил к Изборску; но простояв под городом только два дня, двинулся со всею своею силою ко Пскову, и стал станом на Завелицком поле, ибо Завеличье уже было сожжено самими Псковичами, когда они узнали о движении Немцев ко Пскову. Магистр с своею ратью стал станом на Завелицком поле 20 Августа, а 21 прибыли Юрьевцы на тринадцати шнеках и стали станом за церковью св. Стефана на лугу, и начали бить из пушек на Запсковье и на Полонище, и особенно усердно подступали к Запсковью, подплывали в шнеках и били из пушек, и наконец наклали два учана хворостом и соломою и поливши смолою зажгли и повели по реке к Запсковью, чтобы таким образом зажечь его; но Псковичи, вооружившись кто чем попало, вышли на берег и сделали такой отпор, что не только не допустили причалить огненные учаны к берегу, но и захватили несколько шнек, и одну шнеку потопили и с людьми бывшими на ней; после чего Немцы, простояв под Псковом всего пять дней, сняли осаду и удалились. Псковичи послали к великому князю бить челом, чтобы прислал войска во Псков, идти вместе с Псковичами на Немцев и мстить за Псковскую обиду. Великий князь по этому челобитью прислал во Псков 20 тысяч Новгородского и Московского войска, под начальством своих воевод князя Ярослава Васильевича и князя Ивана Булгака, которые прибыли во Псков 11 Февраля 1491 года и, простояв там неделю, отправились вместе с Псковичами воевать на Немцев тремя дорогами, и взяли Немецкие города Тарваст и Вельяд, и попленили и пожгли Немецкую землю от Юрьева и до Риги, а Латышей и Чухнов, мужчин, женщин и детей иных иссекли, иных пожгли, а иные, укрывавшееся в лесах, погибли или от сильных морозов, или от голода. Летописец говорит, что Немецкая земля тогда не чаяла войны и жила без страха и без осторожности. И войска Московские, Новгородские и Псковские, пробывши в Немецкой земле четыре недели, воротились во Псков со многою корыстью и привели с собою Немцев и Немок, Чуди и Чудок и детей бесчисленное множество, отмстивши Немцам в два десятеро и больше, как сказано в одной Псковской летописи, чему не противоречит и Немецкий летописец, который говорит, что Русские тысячами гнали из Ливонии людей как скотину. После такого урока Немцы прислали послов в Новгород просить мира у наместников великого князя. Услыхавши о проезде Немецких послов в Новгород и Псковичи отрядили туда двух посадников. Переговоры о мире тянулись одиннадцать недель и наконец мир заключен 1 Сентября 1481 года на десять лет, на основании Наровского мира, заключенного князем Даниилом Холмским в 1474 году, и написаны грамоты: 1-я грамота великому Новгороду, вторая Псковичам, третья Магистру и четвертая Юрьевцам. По заключении мира пришли во Псков послы от магистра, просить дороги в Москву к великому князю, и Псковичи дали им дорогу, да за ними послали и своих послов в Москву; затем в 1482 году проезжали через Псков послы великого князя к магистру в Кесь (Венден). Таким образом кончилась последняя война независимого Пскова с Немцами, но и она в сущности была не старая война Псковичей, а скорее война великого князя Московского. Она и началась не по вине Пскова, ибо Немцы ее начали потому, что Московская рать во время Новгородского похода повоевала Немецкую волость за Наровой; да и конец этой войны уже зависел не от Пскова, а от великого князя Московского, и послы Немецкие пришли просить мира не во Псков и не к Псковскому вечу, а в Новгород к наместникам великокняжеским, и по заключении мира Немецкие послы были отправлены магистром не к Псковскому вечу, а к великому князю Московскому. Во Пскове даже и не знали, зачем Немецкие послы ездили в Москву, равно как не знали и о том, за чем Московские послы ездили к Магистру в Кесь в 1482 году. Настоящая война ясно показала, что Псков уже потерял свое прежнее значение в отношении к делам с Ливонией: он уже перестал быть передовым бойцом за Русскую цивилизацию в этом краю, – эту обязанность принял на себя сам великий князь Московский, вступивший в непосредственные сношения с Ливонскими Немцами. С окончанием этой войны кончилась самостоятельность и независимость Пскова в отношении к соседям, которые стали на него смотреть как на Московский город. Хотя в то же время по внутренним своим делам Псковское вече считалось еще самостоятельным и почти независимым; но эта самостоятельность уже вполне зависела от государя Московского, который еще считал для себя выгодным, чтобы Псков казался самостоятельным государством.

В след за войною с Немцами начались внутренние волнения у Псковитян, – небывалая еще во Пскове борьба бояр с черными людьми, начавшаяся не без влияния из Москвы или, по крайней мере, не без участия князя наместника Ярослава Васильевича. Дело это началось так: посадники с князем Ярославом составили новую уставную грамоту о смердах, и положили ее в ларь св. Троицы, т.е. утвердили ее как действующий закон, не спросясь о том у веча. Грамоты этой до нас не дошло, и в чем именно состояла она, мы в подробности не знаем; но судя по некоторым указаниям летописей, она была составлена с целью дать некоторые политические права смердам и кажется допустить их к участию на вече, дабы таким образом дать перевес боярам, от которых зависели смерды, и с которыми кажется на сей раз сошелся князь Ярослав, не ладивший с сильною и упорною Псковскою демократией. В одной Псковской летописи есть известие о старой уставной грамоте о смердах, которую смерды успели скрыть во время споров о новой грамоте; а по свидетельству летописи старая грамота предписывала: «смердом из веков вечных князю дань давати и Пскову, и всякия работы урочныя по той грамоте им знати». Таким образом, по старой грамоте, смерды состояли в служебном отношении ко Пскову и не считались членами Псковского общества; и смерды, считавшие полезным скрыть ее, значит по новой грамоте получали важные права, и именно такие, который не нравились Псковской демократии, ибо против новой грамоты восставали только черные люди. Как бы то ни было, только черные люди, узнавши о новой грамоте, восстали на посадников 6 Мая 1483 года и посекли дворы у посадников у Якова, у Стефана Максимовича, у Зиновия, у Никиты, у Ивана, у Кира и у иных; и трое из посадников, Стефан Максимович, Леонтий Тимофеевич и Василий Коростовой, бежали в Москву к великому князю. Потом, в 1484 году вече, где владычествовало большинство черных людей, засадило в погреб на крепость смердов, явившихся во Псков может для участия на вече; а посадников, которые составили новую грамоту о смердах вместе с князем Ярославом и в ларь положили, по приговору веча закликали у заповеди, т.е. объявили приговоренными к смертной казни, а имение их опечатали, и одного из посадников Гаврилу, явившегося на вече, на вече же и убили всем Псковом. Но очевидно, что грамота была написана по приказу из Москвы; ибо в том же 1484 году вече нашло нужным отправить посольство к великому князю бить челом, чтобы отдал свой гнев за то, что казнили смердов и держал бы Псков в старине; и великий князь принял посольство разгневанный и приказал отпустить смердов, посадников откликать, т.е. снять с них смертный приговор, и имущество их отпечатать, а у князя Ярослава просить прощения. Конечно, не за чем было бы посылать посольства о смердах и великому князю не за что было бы гневаться в этом деле, ибо законы во Пскове писались и отменялись не спрашиваясь у великого князя, и он в это дело не вступался; а посему гнев великого князя и его покровительство посадникам, провинившимся перед вечем, и требование чтобы вече просило прощения у князя Ярослава, ясно говорит, что новая грамота о смердах была написана по приказу из Москвы, и великий князь, защищая посадников и князя Ярослава, защищал их как исполнителей своей воли.

Когда послы воротились из Москвы и доложили вечу ответ великого князя, то Псковичи черные люди тому не поверили, и за неделю перед Рождеством Христовым снарядили новое посольство из четырех посадников и десяти бояр от концов, добрых людей, смердов же не освободили, посадников не откликали и прощенья у князя Ярослава не попросили. Великий князь разгневался на это посольство и на третий день повелел своим боярам дать такой же ответ, как и первому посольству. Когда второе посольство возвратилось во Псков и донесло вечу ответ великого князя; то черные люди и этому посольству не поверили, и сказали, что послы сии сговорились с посадниками, бежавшими в Москву, и наровять им. И с этого начались брань и мятеж между посадниками, боярами и лучшими людьми и между черными людьми. Первые говорили, что надобно вполне исполнить приказание великого князя, – отпустить смердов, откликать посадников, мертвую грамоту на них написанную выкинуть из ларя, князю Ярославу добить челом о пожаловании, и, опасаясь казни от великого князя за наказание смердов и за убийство посадника Гаврилы, бить челом великому князю вместе с князем Ярославом. Черные же люди, не соглашаясь с лучшими людьми, говорили: «мы о всем том правы, и за это нас не погубит великий князь, а вам не верим, а князю Ярославу нам не за что бить челом». И потом, уговорившись между собою, черные люди в Марте месяце 1485 года послали к великому князю из черных людей Порха с Полонища и Лакомцева сына с Запасовья бить челом и с ними отправили грамоту, в которой написали: «как нам Государь укажешь, и мы всю твою волю сотворим о смердах и о посадниках; а по сем наши большие послы будут посадники и бояре бить челом тебе осподарю своему». Но посланцам сим не удалось доехать до Москвы, их убили в Тверской земле разбойники. И Псковичи, узнавши об несчастной участи своих посланцев, снарядили в Москву новое посольство из четырех посадников и бояр от концов, которые, отправившись из Пскова на четвертой неделе после велика дни, воротились из Москвы уже после Петрова дни, и донесли вечу следующий ответ великого князя: «что вы приехали к нам бездельно? ежели вынете из ларя грамоту мертвую, что на посадников записали, и смердов отпустите, и животы их отпечатаете, и ту грамоту пришлете ко мне, что мертвую написали на посадников Степана Максимовича, Леонтия Тимофеевича и Василия Коростового, которые теперь у нас в Москве; то я хочу вас жаловать, как пригоже, ежели вы нам добьете челом». После такового ответа наконец вече согласилось исполнить волю великого князя, и в неделю перед Воздвижением князь Ярослав Васильевич и с ним посадники Псковские Иван Агафонович, Яков Афанасьевич, Василий Логинович, Зиновий Сидорович и Кузьма Андронович и с ними бояр честных много поехали в Москву бить челом князю великому Ивану Васильевичу о своем проступке, что били смердов, и в противность великокняжеского повеления казнили; и великий князь, довольный раскаянием Псковичей, отдал свой гнев и нелюбовь Пскову, и пожаловал повелел жить Псковичам по всей старине. И тем кончилась брань о смердах, смущавшая Псков слишком два года.

Но, как и должно было ожидать, смятения, продолжавшиеся слишком два года, не могли за один раз кончиться совсем, когда при том вероятно еще оставалось довольно поводов к неудовольствиям по крайней мере с одной стороны, которая по решению великого князя должна была уступить. И вот в том же 1485 году, в котором прекращена брань о смердах, открылся случай к новым смятениям. Один священник, перечитывая грамоты у Наровских смердов, нашел ту старую грамоту о смердах, из-за которой было смятение всей земли; смерд, слушавший чтение, вырвал грамоту из рук священника и спрятал. Это послужило поводом к восстанию: Псковичи засадили смерда под караул, а за тем все обиженные из пригородов и волостей стали стекаться во Псков и бить челом посадникам и вечу на Ярославовых наместников, а обиженные во Псков стали приносить жалобы на самого князя Ярослава. Посадники и вече, собравши все жалобы и написавши грамоты об обидах, отправили посольство в Москву, в которое снарядили посадников Никиту Ларионовича и Андрея Ивановича и боярина Андрея Семеновича Рублева и иных бояр, и из пригородов по два человека обиженных людей. Посольство, приехавши в Москву, било челом великому князю: как он прикажет поступить со смердом, который грамоту спрятал и теперь содержится под караулом. Великий князь, взглянувши ярым оком, отвечал: 2давно ли я вам о смердах вины отдал! а вы опять принимаетесь за то же», и после того не принял ни одной жалобы на князя Ярослава, и дал такой ответ послам: «я за вами посылаю своих бояр и прикажу им о всех ваших делах». Какой приказ передали Псковскому вечу бояре, присланные великим князем, мы не знаем; ибо летопись, подробно описавшая брань о смердах, тут прекращается; но из другой летописи известно, что князь Ярослав Васильевич остался князем наместником во Пскове, и скончался там осенью 1487 года и погребен в церкви Святой Троицы. Следовательно, можно предполагать, что великий князь оставил во Пскове все по-старому, как было после первого его решения о смердах.

Но не то было время, чтобы старому оставаться по-старому, – власть великого князя находилась в таком положении, что не могла остановиться в своем развитии, в отношении к Пскову, да и сам Псков уже много утратил старого, и много принял нового, чтобы мог крепко держать еще оставшуюся старину. И вот на другой год, по смерти князя Ярослава Васильевича, является во Псков новость, уже знакомая Псковичам еще при великом князе Василии Васильевиче. Московский государь присылает во Псков 13 Февраля 1489 года князя наместника Семена Романовича, не спрашивая желает ли его Псковское вече; потом через два года князя Семена Романовича сменяет князем Василием Федоровичем, также не справляясь с желанием Псковского веча. В летописи сказано: «лета 1491 года приехал князь Василий Федорович от великаго князя Ивана Васильевича во Псков князем, месяца Февраля в 17, на сборной неделе; князь Семен Романович выехал тоя же недели в среду». За тем, 26 Февраля 1495 года, великий князь прислал гонца своего во Псков с приказом: «чтобы отчина моя Псковичи послужили бы на Шведов на Немцев; а я отпустил своих воевод Якова Захарьина с Новгородскою силою, да князя Данила Щеня с Московским войском». И Псковское вече стало готовить рать: по раскладке назначили с десяти сох конный человек, и даже положили в раскладку священников и диаконов; и священники нашли в правилах святых отец в номоканоне, что с церковной земли не следует зачислять в раскладку; и тогдашние степенные посадники, Яков Афанасьевич Брюхатой, да Василий Опимахович и вече хотели силою принудить священников к принятию участия в раскладке, несколько раз ходили с веча на сени (т.е. притвор церкви св. Троицы, где хранились законы) и с сеней опять на вече и хотели священников, Ивана священника Рождественского и Андрея бить кнутом, и несчастные стояли на вече раздетые в одних рубах, да и всех иных священников и диаконов срамили; впрочем, кончили тем, что не решились идти против правил номоканона и освободили духовенство от участия в раскладке на военную службу. Это нелепое и оскорбительное отношение к духовенству, доселе пользовавшемуся большим уважением во Пскове, служить лучшим доказательством, в каком жалком положении тогда находилось Псковское общество, и могло ли оно сделать какой-либо серьезный протест против новостей, вводимых великим князем, когда само топтало ногами свою старину. И не даром вече молчало, когда великий князь назначал и сменял Псковских князей наместников по своему усмотрению, не справляясь о желании Псковичей; при нравственном падении общества и вече потеряло свое прежнее значение и обратилось в старое негодное орудие верховной власти великого князя. Верховная власть во Пскове в это время принадлежала великому князю Московскому, а не Псковскому вечу, которое уже состояло на службе у государя Московского, и только до времени держалось по его воле, как неопасное старье, которое без труда всегда можно бросить.

Поход Псковичей на Шведов продолжался 15 недель. Псковичи вместе с Новгородским и Московским войском стояли под Шведским городом Выборгом, и воротились домой, не взявши этого города. Псковский князь наместник князь Василий Федорович на возвратном пути с Шведского похода скончался в Новгороде, и на его место великий князь прислал наместником во Псков князя Александра Владимировича Ростовского, не справляясь с желанием Псковичей; тем не менее Псковское вече с посадниками и духовенством вышли со крестами встречать нового князя и по обычаю посадили его на княжение. Князь Александр Владимирович приехал во Псков в Марте месяце 1496 года, а в Августе месяце пригнал гонец из Ивангорода, звать Псковского князя и Псковичей на службу великого князя под Ругодив против Шведов; и были Псковичи всем своим войском на службе великого князя под Ругодивом двенадцать недель, и воротились домой 6 Декабря. А через месяц прибыл посол великого князя и подал на вече грамоту, в которой великий князь писал: «чтобы отчина моя мне послужили, ехали бы на съезд со всею ратною приправой к Ивангороду на срок ко 2 Февраля 1498 года»; и Псковичи собравши войско и с пригородов отправились на срок к Ивангороду на Нарову, и по приказанию великого князя стояли станом две недели на реке Плюсе. Таким образом Псков чем дальше, тем больше терял свою самостоятельность и затягивался в службу государя Московского; и недалеко уже было то время, когда этот древний вольный город без шума без сопротивления утратит и последние остатки своей независимости и поступит в разряд Московских городов.

Но Псковичи, гордые своею действительно почтенною и достойною всякого уважения стариной, еще не совсем понимали свое настоящее положение: они все еще считали себя вольным городом, мужами добровольными, верными и усердными союзниками Московского государя, а не его слугами и подданными. Таковое неясное и неверное понимание своего настоящего положения Псковское вече осязательно высказало в 1499 году, когда приехал во Псков посол Московский, и словами своего государя сказал вечу: «я де князь великий Иван сына своего пожаловал великаго князя Василия, дал ему Новгород и Псков»; то вече вдруг встрепенулось и, посоветовавшись и потолковавши, снарядило посольство из трех посадников и по три боярина от конца, бить челом великим князьям Ивану Васильевичу и внуку его Дмитрию Ивановичу, «чтоб держали отчину свою в старине, а который бы был князь великий на Москве, тот бы и нам был государь». Такое неудачное и нескладное посольство страшно разгневало государя Московского, и он прямо сказал послам: «или я не волен в своем внуке и в своих детях! кому хочу, тому и дам княжество, и дал княжество сыну своему Василью Новгород и Псков»; и за тем двух посадников засадил в башню в Москве, а третьего с боярами отпустил. А в то время, как послы были в Москве и получили такой прием, во Псков приехал на свой подъезд Новгородский владыка Геннадий и хотел служить собором; то посадники и вече не дали ему соборовать и сказали: «ты де хочешь молить Бога за великаго князя Василья; но наши посадники о том поехали к великому князю Ивану Васильевичу, ибо мы тому не верим, чтобы князю Василию быть великим князем Новгорода и Пскова; и как воротятся наши посадники с боярами, и ты служи». Наконец приехал отпущенный из Москвы посадник с боярами и доложили вечу; «великий князь сказал нам: или я не волен в своих детях, и в своем княжении? кому хочу, тому дам княжение, а инаго ничего ни поклона своей отчине не послал». И задумалось вече с посадниками над откровенною речью великого князя, в которой прямо сказал, что кому хочет, тому и отдаст Новгород и Псков, и над молчанием при отпуске послов, из которого должно было заключить, что великий князь не удостаивает Псковичей даже своим государским гневом и предоставляет им самим надуматься – дельно или бездельно было отправлено посольство. И надумались Псковичи и послали новое посольство в Москву бить челом великому князю Ивану Васильевичу Новгородскому и Псковскому: «чтоб государи наши держали отчину свою в старине, а посадников государи отпустили бы, а отчина ваша челом бьет».

Таким образом Псковское вече на вопрос, признать ли своим великим князем Василия Ивановича, ответило наконец само, что следует признать и что не следовало бы и спрашивать об этом. Это признанье в неуместности вопроса прямо доказывает, что Псковичи наконец поняли свое положение и сознались, что прошло для них время вопросов и наступила пора беспрекословного повиновения. И великий князь, довольный кажется не столько покорностью, сколько собственным сознанием Псковичей, благосклонно отвечал второму посольству: «за моим боярином все будет указано». Наконец приехал во Псков боярин, за которым все будет указано, Иван Чоботов, и объявил на вече именем великого князя челобитье князю наместнику Александру Владимировичу и поклон своей отчине Пскову, и сказал: «князь великий свою отчину держит в старине». Затем с новым посольством от Пскова отпущены были с Москвы задержанные там посадники первого посольства, и великие князья Иван Васильевич и Василий Иванович сказали, что они посадникам и Псковичам вины отдали. Так кончилось дело признания князя Василия Ивановича великим князем Новгородским и Псковским, наделавшее столько тревоги и могшее обрушиться большою бедой на Псков ежели бы Псковичи скоро не поняли своего тогдашнего положения. В этом деле особенно важно то, что великий князь не делает своих обычных проб и действует не через князя наместника, как бывало прежде, а выступает сам, и откровенно и прямо говорит: «я разве не волен отдать свою отчину Псков кому хочу». Значит ясно указывает Псковичам, чтобы они и не думали о каких-то союзнических отношениях, а считали бы себя прямо подданными государя; что на Псков государь смотрит так же как и на Новгород, который недавно окончательно покорил, что Псков уже не прежний Псков, а город Московский, как и все другие Московские города, и князь наместник, только наместник и не больше, самое вече, – это прежде знаменитое вече, воля народа, – теперь не больше как пожалование великого государя, которое завтра же можно отнять.

Покончивши дело по признанию сына великим князем Новгорода и Пскова, Великий князь Иван Васильевич прислал во Псков своего посла Никиту Ангелова: «чтобы вотчина моя мне послужила на зятя моего, на великаго князя Александра, короля Литовскаго». И Псковичи не ослушались, сказано в летописи, великих князей Ивана Васильевича и Василия Ивановича: князь Псковский Александр Владимирович и посадники Псковские, и бояре, и весь Псков, сделавши раскладку с десяти сох конь, а с сорока рублей конь и человек в доспехе, а бобыли пешком, отправились конная рать на Литву в пособие великим князьям и пробыли на Литве одиннадцать недель и Торопец городок взяли. Воротившись во Псков, князь Александр Владимирович 24 Марта 1501 года отправился в Москву, и в след за ним Псковичи отправили к великим князьям боярина Лавра Трубичина сына за князем Иваном Ивановичем Горбатым, который и прибыл во Псков 14 Апреля, и был встречен по обычаю с крестами и посажен на княжении.

Между тем Немцы задержали у себя двадцать пять учанов с Псковскими товарами и 150 человек купцов, среди мира, не объявляя войны. Вече послало от себя в Юрьев посла своего Алексея судью с просьбою, чтобы отпустили задержанных купцов и товары; но Немцы и посла задержали, и купцов не отпустили. Псковичи отправили другого посла, и Немцы Алексея отпустили с наказом вечу, чтобы Псков возвратил мощи и церковные вещи, взятые в Немецкой церкви Петра и Павла, а второго посла задержали. Псковичи послали третьего посла, и Немцы второго отпустили с прежним ответом, а третьего задержали. Тогда Новгородские наместники отправили своего посла; но и того задержали, товар же Псковских купцов, до сего времени остававшийся в учанах, перевезли в Юрьев, а самих купцов посажали в погреб. Впрочем, Псковскими и Новгородскими посольствами здесь ничего нельзя было сделать; Немцы уже решили начать войну с великим князем Московским; они уже собрали войска, и их магистр Вальтер фон-Плеттенберг заключил оборонительный и наступательный союз с Александром Великим князем Литовским, чтобы общими силами напасть на Русские владения. По всему вероятию само задержание Псковских купцов Немцами сделано было для того, чтобы скрыть от Русских обширные приготовления к войне. И наконец Псковичи, увидавши что переговорами ничего не возьмешь, а может быть кем-нибудь уведомленные о Немецких приготовлениях, начали слать скорых гонцов, одного за другим, в Москву просить великих князей Ивана Васильевича и Василия Ивановича, чтобы оборонили свою отчину от Немцев. По просьбе Псковичей Московские князья сделали распоряжение, чтобы разные рати шли ко Пскову, и по этому распоряжению первый явился во Псков наместник Новгородский князь Василий Васильевич Шуйский с Новгородскими помещиками и с своими людьми, и со всею ратною приправой, а через неделю пришел князь Данило Пенка с Тверичами и со всею силою своею; и стояли во Псков три недели, ожидая приказа государева открыть поход в Немецкую землю и своим стояньем сильно отягощали Псковичей. Летописец говорит, что на содержание пришлой рати каждый день шло от Пскова сто зобниц овса, сто стогов сена, да на калачи и хлеб по 25 рублей. Псковичи слали гонца за гонцом в Москву, извещая что Немцы уже начали войну, жгут и грабят, головы секут и живых уводят в свою землю. Наконец пришел приказ от великих государей пришлым воеводам с их ратями, с Псковским князем и Псковичами, воевать Немецкую землю, как вам Бог положит на сердце.

Получив приказ, Псковская и пришлые рати 22 Августа двинулись в поход, а за ними пустились Псковские охотники в ушкуях и ладьях; и 27 Августа наехали Немецкую силу на Серицы в 10 верстах за Изборском, и Псковичи первые вступили в бой и, потерявши десять посадников, пришли в смятение. Москвичи или пришлые рати двинулись на поддержку Псковичей, но были сбиты Немецкими пушками и пищалями, обратились вместе с Псковичами в бегство и побросали свои запасы; но Немцы, вероятно утомленные боем, не преследовали их, а Изборяне, вышедши из города, подобрали побросанные Москвичами и Псковичами запасы. На другой день Немцы подступили к Изборску, Изборяне же, чтобы не дать пристанища врагам под городом, сами зажгли свои посады. Немцы стали бить из пушек по городу, но простояв только день и ночь, двинулись к реке Великой, по направленно к Пскову. Псковский князь с посадниками и вечем, вооруживши молодших людей, по раскладке от двух третьего, и со всею конною ратью стали на бродах против Немецкой рати и начали биться с Немцами, не пропуская их через реку. Немцы, видя неудачу своих попыток перейти реку под Псковом, пошли вверх по реке Великой к городу Острову и своими пушками, и каменными ядрами на другой день осады сожгли город, причем погибло 4000 граждан, иные сгорели, а другие потонули в реке. Псковская рать, стоявшая только за три версты от города, видела гибель Островлян, но не решилась подать помощи; а Немцы сожгли город, удалились под Изборск и ночевавши под Изборском отошли, оставивши под городом свой лагерь и скрытую засаду. Изборяне, не подозревая засады, пришли в Немецкий лагерь и наткнулись на засаду, которая неожиданным нападением смяла их и гнала до самих стен города, иных иссекла, а других взяла в плен, так что никто не возвратился в город. В то время как Немцы жгли Остров, Литовцы, под начальством пана Черняка, осаждали Опочку, но не взявши города отступили, поспешая на соединение с Немцами, чтобы вместе осадить Псков; но получили весть, что Немцы вместо Пскова пошли домой, и Литовцы, чтобы не остаться одними, также поспешили удалиться из Псковской земли.

Как скоро Немцы и Литовцы удалились из Псковских владений, прибыли туда Московские и Татарские войска, под начальством воевод великого князя, и вместе с Псковичами отправились воевать Немецкую землю, и, опустошивши все места около Юрьева, Нейгаузена (новагородка Немец.) и Мариенбурга, пробрались далее к Гельмету, где собралась вся Юрьевская Немецкая сила. Русские, хорошо разведавши о Немецкой рати, вступили с нею в бой, и на первом сступе потеряли храброго великокняжеского воеводу князя Александра Оболенского. Но первым ступом битва не кончилась, Русские смяли Немцев и вместе с Татарами гнали их на пространстве десяти верст и всех до одного перебили, так что, по выражению летописи, не оставили ни вестоноши (т.е. кто бы подал весть своим о поражении). Затем Московская и Татарская рати поворотили мимо Юрьева на Ругодив к Ивангороду. Псковичи, во время битвы под Гельметом, опустошавшие Немецкую землю налево от Гельмета, даже не знали о поражении Немцев, пришли на место битвы уже на третий день, и нашли только поле, усеянное трупами, и, продолжая свой путь по следам Московской рати, вышли также на Ивангород и возвратились домой. Магистр же Плеттенберг не поспел с своею ратью на помощь к Юрьевцам, он пришел в этот край уже тогда, когда Русские возвратились домой.

Конечно, Немцы не могли оставить без мести опустошение своей земли; и 17 Марта 1502 года Немецкая сила явилась у Красного города, повоевала волость в Коровьи-бору и много голов посекла, а иных побрала в плен, но города взять не могла, и услыхав о приближении Псковской рати поспешно удалилась. В это же время другая Немецкая сила воевала около Ивангорода. Наконец в Сентябре месяце сам магистр Плеттенберг подошел с своими силами к Изборску, хотел было взять город приступом, но был отбит, и, ночевав под Изборском одну ночь, двинулся ко Пскову, и на четвертый день стал станом в Завеличье, где Псковичи уже успели сжечь посад. Немцы с Завеличья стали бить из пушек по городу и много повредили стены Крома, но Детинцу не сделали ничего. Псковичи выступили с жолнерами и стали бить на Завеличье из пищалей; тогда Немцы, простояв один день на Завеличье, пошли на брод к Выбуту. Псковичи усердно защищали брод; впрочем, не могли остановить Немецкой переправы, и Немцы, перешедши реку, подошли к Полонищу и успели разбить стену; но Псковичи старанием своего князя Ивана Васильевича Горбатого поставили новую стену деревянную; и Немцы, простояв у Полонища два дня и слышав о приближении Московской рати, сняли осаду и пошли назад старою дорогой. Через два дня по удалении Немцев явились и Московские воеводы, наместники Новгородские, князь Даниил Васильевич Щеня и князь Василий Васильевич Шуйский. Не застав Немцев под Псковом, они пустились нагонять их и нагнали в 30 верстах от Пскова, на озере Смолине на Могильне в Озеровах. Плеттенберг, чтобы обмануть Русских отступил, оставив свой обоз; а когда Русские напали на обоз и занялись грабежом, сделал быстрое нападение, и произошел сильный бой, кончившийся тем, что и Русские и Немцы должны были отступить. Этот бой спас рать Плеттенберга от совершенного истребления; и он, не надеявшись вынести своей головы из Псковской земли, успел благополучно довести свое войско до Немецких владений. Русские, пустившись во вторичную погоню, успели только нагнать полторы тысячи Плеттенберговой пехоты, шедшей назади, разбили ее на голову и большую часть истребили. А в следующем 1503 году, по приказу великого князя, наместники Новгородские заключили с Немцами мир; и Псковские посадники Григорий Кротов и Григорий Крусталов ездили с мирными грамотами к магистру Ливонскому и архиепископу Рижскому, которые утвердили грамоты своими печатями, и с посадниками отпустили Псковских купцов и их товары, задержанные в начале войны; затем магистр отправил своих послов в Москву к великому князю. По договору, заключенному Ливонскими послами, епископ Юрьевский, или Дерптский, по-прежнему обязался платить Государю Московскому дань со всей Юрьевской области. Так кончилась последняя война с Немцами, но это уже была война Московского великого князя, а не Псковичей. На Псковскую землю только сделали нападение Немцы и Псковичам приходилось лишь защищаться и терпеть опустошение своей земли, собственно же войну вела Московская рать и Московские воеводы великого князя, и мир был заключен по приказу из Москвы, а не по приговору Псковского веча. Самые переговоры с Немцами вели Новгородские великокняжеские наместники; Псковские же посадники по их распоряжению только ездили в Ливонию для утверждения договорных грамот, и послы Ливонские для того же приезжали не во Псков к тамошнему вечу, как было прежде, а в Москву к великому князю. Так что настоящая война принадлежит Пскову только топографически, а не исторически. История Пскова в отношении к Немецкому делу, кончилась, как мы уже видели, Наровским, или, по выражению летописи, Данильевским миром.

Остальные шесть лет развалин Псковской самостоятельности, после последней Ливонско-Немецкой войны, прошли едва заметными для истории. Псковская демократия тихо, едва заметно, без вспышек клонилась к своему падению: по-старому продолжались мелкие споры с князьями наместниками; по-старому эти князья наместники присылались из Москвы, не справляясь с желанием Псковского веча; по-старому значение веча год от году суживалось и ограничивалось почти одними внутренними делами Псковского общества. Псковское вече более и более принимало характер сельской или волостной сходки, еще подчас грозной и шумной, и даже по замечанию летописи более шумной нежели прежде, но только дома в отношении к своим гражданам, и никак не далее. Вот перечень летописных известий о Псковских делах за последние семь лет. Весною 1503 года князь Иван Васильевич Горбатый сменен присланным из Москвы князем Дмитрием Владимировичем Ростовским; в 1504 году вече отправило в Москву к великим князьям трех посадников по какому-то Ржевскому делу, вероятно относительно определения границ с Литовцами, которым тогда принадлежала Ржевская область; в 1506 году был во Пскове большой мор – умирали мужчины, женщины и дети и по пригородам и волостям, этот мор в летописи назван безыменным; в 1507 году был пожар во Пскове, погорело две церкви и много домов; в этом же году великий князь Василий Иванович отозвал из Пскова князя наместника Дмитрия Владимировича Ростовского и прислал князя Петра Васильевича Великого, которого по обычаю священники и диаконы встретили со крестами и посадили на княжение в церкви св. Троицы; в 1508 году Псковичи заложили каменную стену около Гремячей горы. В 1509 году великий князь позвал к себе Псковского князя наместника Петра Васильевича Великого, а во Псков прислал князя Ивана Михайловича Репню Оболенского, которого Псковичи прозвали Найденом, а прозвали так потому, сказано в летописи, что он не пошлиною (не по старому порядку) приехал; нашли его Псковичи на загородском дворе, а священники против него со кресты не выходили, а пели молебен на торгу, да шли к св. Троице. В том же году, на масленой неделе, поймали пономаря Троицкого Ивана, который из ларев деньги воровал, и успел накрасть 400 рублей; и Псковичи на вече пытали его кнутьем и он сознался; и вече посадило его под караул, и в первую неделю после Троицина дня, в самое заговенье, приказало сжечь его огнем на реке Великой.

Вот и все известия о Пскове за последние годы; они не нуждаются в комментариях и сами ясно говорят, в каком положении находилась в это время самостоятельность Пскова, когда в шесть-семь лет было переменено четыре князя наместника, по распоряжению Московского государя, без всякого участия со стороны веча, которое даже не находили нужным спрашивать. Все значение веча относительно князей наместников ограничивалось уже только одним обычным церемониалом, – встречей и посажением на престол, и даже от этого церемониала отвернулся последний князь наместник, – князь, Репня Оболенский, прозванный за то Найденом. На бессилие веча даже во внутренних делах указывает послание Панфила, игумена Елизаровой пустыни. Игумен Панфил, заботясь об уничтожении неприличных языческих поверий и игрищ в народе, на праздник рождества Иоанна Предтечи и в день самого праздника, обращается с своим молением не к Псковскому вечу и посадникам, а к князю наместнику, к князю Дмитрию Владимировичу Ростовскому. А по-старому еще недавнему порядку с подобным прошением должно было бы обратиться к вечу; ибо вече только утверждало законы и отвергало неугодные распоряжения других властей. Следовательно, в последнее время вече потеряло и законодательную власть; иначе игумен Панфил, хорошо знавший Псковское устройство, обратился бы с своим молением не к князю наместнику, а к народному вечу.

Положение Псковского общества, за последнее время, также представляет неутешительное явление, прямо указывающее на близость окончательного падения. Мы уже видели известие о пономаре Троицкого собора, кравшем общественные деньги из ларей, чему подобного во всей прежней истории Пскова не встречалось ни разу. А вот еще краткое, но меткое описание Псковского общества за последнее время, записанное современником летописцем. Он говорит о своих современниках, не отделяя и себя от других: «мы на большой грех превратилися, на злые поклепы и лихия дела и кричание на вече; у нас глава не ведает, что говорит язык, не умеем своего дома строить, а хотим управлять городом; и это-то самоволие и непокорение друг другу было виною всех зол нас постигших». Таковое ясное и определенное показание современника и притом Псковича, описывавшего то самое общество, в среде которого сам жил, не нуждается ни в каких подтверждениях и доказательствах. И игумен Панфил не даром обратился к князю наместнику, а не к вечу: ибо за чем же обращаться к вечу, когда оно потеряло всякую власть и его никто не слушает, когда вечем завладели крикуны, которые и сами не понимают о чем говорить; когда на вече, вследствие закона 1483 года, пробрались смерды, никогда прежде не участвовавшее в правлении, и жившие на чужой земле, даже не умевшие править своим домом, как говорит летописец, И не даром Псковская демократия почти два года ратовала против этого закона, она чувствовала и видела какие должны быть последствия закона о смердах; и великий князь Иван Васильевич не даром с особенным упорством отстаивал этот закон, очевидно введенный по его распоряжению, – он знал, что сеял, и хорошо видел, какие плоды принесет его сеяние. И действительно, посев его, в какие-нибудь двадцать пять лет, принес именно те плоды, которые нужны были для сеятеля, – чинное и разумное Псковское вече обратилось в шумное сборище бессмысленных крикунов; мужи совета, опыта и порядка смолкли, – им зажала уста толпа задорных коноводов, не понимавших даже того, что сами говорят. С введением этой шумной толпы дух веча, столько веков дававшей ему силу и жизнь, мало-помалу отлетел, и в последние годы оставалась одна только форма веча, один его труп, который, по общему закону природы, естественно скоро должен был разложиться, и наконец в 1510 году дошла очередь и до этого трупа.

Псковичи беззаботно доживали 1509 год, ссорились друг с другом, затевали тяжбы, клеветали друг на друга в судах, шумели на вече; пустые крикуны судили и рядили, не понимая в чем дело, каждый думал перестроить общество по своему плану, все были недовольны настоящим положением дел. И особенно всем не нравился князь наместник Иван Михайлович Репня-Оболенский, прозванный Найденом; а князь и не думал заискивать расположение народа, от которого ничего не мог ожидать, и действовал по приказам из Москвы, где уже порешили покончить с Псковским трупом – вечем. Все было в страшной разладице, и каждый с своей стороны старался увеличить эту разладицу каким-нибудь неуместным вмешательством в дела до него не касающиеся, как это всегда бывает в обществах готовых рухнуть. Как вдруг в конце Октября 1509 года дошла до Пскова весть, что великий князь Василий Иванович приехал в Великий Новгород с своим братом Андреем и с боярами. Псковское вече, получивши эту весть, обрадовалось, что великий князь теперь близко от Пскова, и что этим случаем можно воспользоваться для начатия тяжбы с ненавистным князем наместником Репнею Найденом, и в след за получением вести снарядило послами двух посадников, Юрия Алексеевича и Михаила Помазова и бояр от всех концов, вручило им в дар великому князю полтораста рублей, и дало послам наказ бить челом великому государю о жаловании и о печаловании своей отчины, мужей Пскович, добровольных людей, что мы-де приобижены от твоего наместника, а от нашего князя Ивана Михайловича Репни, и от его людей (слуг), и от наместников пригородских и от их людей. Великий князь отвечал посадникам: «я вас, свою отчину, хочу жаловать и оборонять, так же как отец наш и деды наши, великие князи. А что вы мне говорите о наместнике моем, а о своем князе Иване Михайловиче Репне; то ежели на него соберется много жалоб, я его обвиню перед вами». И с тем отпустил послов. Посланники, возвратившись во Псков, представили вечу короткий, но весьма многозначительный отчет о своем посольстве, состояний в следующих словах: «князь великий Псковский дар принял честно, а сердечныя мысли никто же весть, что князь великий сдумал на свою отчину, и на мужей Пскович, и на город Псков». Значит Псковские послы уже из Московского приема заметили, что-нибудь недоброе замышляется на Псков, или может и при Московском дворе нашлись люди, предупредившие Псковских послов о замыслах своего государя. Но Псковское вече, прежде столько предусмотрительное и осторожное, теперь, как бы потерявши голову, вовсе не обратило внимания на столь важное предостережение и продолжало ссориться с князем наместником. Князь Иван Михайлович Репня, немного спустя по возвращении посольства во Псков, сам отправился к великому князю в Новгород с жалобою на Псковичей, что они его обесчестили. Между тем дети посадничьи и боярские, в разное время обиженные князем наместником, основываясь на донесении послов, что великий князь обвинит Репню, как скоро на него соберется много жалоб, многолюдством поехали в Новгород с своими жалобами на князя наместника. Затем, Псковские посадники и вече, основываясь на том же донесении послов, общим советом придумали новую неосторожность: стали рассылать по всем пригородам и волостям грамоты, в которых писали: «ежели который человек, какой нибуди, а жаловался на князя наместника, и вы бы ехали к государю великому князю в Новгород бить на него челом». К тому же посадники Леонтий и Юрий Копыло, поссорившись друг с другом, поехали также в Новгород судиться, или тягаться пред великим князем. В чем состояла эта тяжба, мы не знаем; но один выбор времени для тяжбы показывает, что ослепленные Псковичи вовсе не обратили внимания на важное предостережение своего посольства и нисколько не вникали в положение, в котором находился Псков. Мало этого, посадник Юрий прислал оттуда грамоту к Псковскому вечу, в которой писал: «ежели не поедут посадники из Пскова говорить против князя Ивана Репни, то вся земля будет виновата».

Страшно отозвалось это послание посадника во Пскове, – «и в ту пору, говорит летописец, Псковичем сердце уныло». Грамота посадника явилась почти каким-то повелением, которого не смели ослушаться, и девять посадников и купецкие старосты всех рядов поехали в Новгород; но там никакой управы не дают приехавшим, явно по приглашению, не спрашивают ни о чем и не вызывают к суду. Наконец великий князь приказал объявить: «чтобы все сбирались к празднику Крещения Господня (6 Января 1510 года), и в этот срок будет дана всем надлежащая управа, а до этого срока приехавшим Псковичам управы нет». И возвратились все Псковичи домой, и пред наступлением назначенного срока все опять потянулись в Новгород. На самый праздник Крещения Господня вышло повеление от великого князя, чтобы все посадники, бояре и купецкие старосты и купцы шли на водокрестие на реку. В самый же праздник, когда духовенство вышло со крестами на водоосвящение, явился на Волхов и сам великий князь со всеми своими боярами; туда собрались по приказанию и все Псковичи жалобные люди. В это время Новгородского владыки не было в городе и водоосвящение совершал владыка Смоленский. По совершении водоосвящения, все пошли в Софийскую церковь, а великий князь сказал своим боярам распорядитесь, как решено в думе. По этому государеву слову бояре стали говорить посадникам и всем Псковичам, приехавшим с жалобами, собирайтесь все к владычнему двору и там государь даст всем управу, а кто не пойдет, то боялся бы казни от великого князя. Когда же все сошлись ко владычнему двору, то государевы бояре, удостоверившись, что веб жалобщики сполна на лицо, ввели Псковских посадников, бояр и купцов в палату, а молодших людей оставили на дворе. И вошедши в палату государеву, бояре сказали посадникам, боярам и купцам Псковским, вы теперь пойманы Богом и великим князем Василием Ивановичем всея Руси; и тут же в палате и засадили их под караул, пока будут привезены их жены и семейства; молодших же людей, стоявших на дворе, переписав, отдали на поруки Новгородцам по разным улицам, с обязанностью стеречь их и кормить, пока не будет сказана управа. Во Псков печальную весть о задержании обидных людей принес один купчина попович Филипп, который ехал в Новгород с товаром, и узнал об этом несчастии Псковичей на постоялом дворе на Веряжи; пораженный такою вестью, он бросил свой воз и верхом на лошади поскакал назад во Псков, и сказал Псковичам: «князь великий посадников наших и бояр и жалобных людей переимал».

Страшная весть как громом поразила несчастных Псковичей: на первый раз они решительно потеряли голову, от слез и рыданий даже не могли ничего говорить. Летописец современник говорит: «много несчастий выдержал Псков от Немецких нашествий; но такой скорби и печали, как ныне, никогда не бывало во Пскове». По обычаю составили вече, но вече было не обычное, у крикунов прильпнул язык; вопрос, который нужно было решить, был очень громаден, – уже более двух сот лет Псков привык видеть в Московских князьях своих покровителей и защитников; с Москвой войны никогда не было, а теперь вышла такая беда, что нужно или воевать с Москвой, или отказаться от своей независимости, самим признать себя подданными Московского государя. И начали думать Псковичи на своем вече: ставить ли щит против государя и запереться в городе? Но мысль о сопротивлении не нашла поддержки; вспомнили, что Псков давно уже целует крест Московским Государям и называет себя отчиною великих князей, да и как начать войну против государя, когда посадники, бояре и все лучшие люди задержаны у него. И решило вече послать к великому князю своего гонца Евстафия сотского, именем всего города бить челом со слезами от мала до велика: «чтобы ты, государь наш князь великий Василий Иванович, жаловал свою отчину старинную; а мы сироты твои прежде сего и ныне не отступны были от тебя государя, и не противны были тебе государю; Бог волен, да и ты с своею отчиною и с нами людишками своими». Евстафий сотский, став перед государем в Новгороде, сказал всю речь по наказу, и великий князь отвечал: «я пришлю во Псков своего посла с наказом», и с тем отпустил гонца.

Приехал во Псков посол великокняжеский, дьяк Третьяк Далматов; и Псковичи с радостью приняли, надеясь, что все пойдет по-прежнему, что государь прислал своего дьяка с пожалованием и стариною. И явился дьяк на вече, стал перед народом и сказал первую новую пошлину небывалую старину, – такой поклон от великого князя: «ежели отчина моя посадники Псковские и Псковичи хотите еще в старине прожить, и вы бы две воли мои изволили, чтобы у вас веча не было, да и колокол бы вечевый сняли, а здесь быть двум наместникам, а по пригородам наместникам же быть, и вы еще в старине проживете; а только тех двух воль не сотворите; ино как государю Бог по сердцу положит, а у него много силы готовой, и то кровопролитие на тех будет, кто не исполнит воли государевой; да государь наш, князь великий хочет побывать на поклон ко святой Троице во Псков». И, покончив речь, дьяк сел на ступени ожидать ответа. И Псков, присутствовавший на вече, не мог дать ответа, все зарыдали и ударили челом в землю, и сказали дьяку: «посол государев! даст Бог завтра, и мы себе подумаем, да тебе о всем скажем». Что думали и как думали Псковичи, выпросивши сроку на ответ до утра, мы не знаем; только на другой день в воскресенье с рассветом ударили в вечевой колокол, собралось вече, пришел и дьяк государев за ответом; и посадники и вече дали следующий ответ: «так у нас написано в летописцах, – с прадедами и дедами, и со отцом его крестное целование с великими князьями положено, что нам Псковичам от государя своего великаго князя, кто не будет на Москве, и нам от него не отойти ни в Литву ни в Немцы, а нам жить по старине в добровольи. А мы Псковичи отойдем от великаго князя в Литву или в Немцы, или сами по себе станем жить без государя; ино на нас гнев Божий, глад, и огнь, и потоп, и нашествие поганых. А государь наш князь великий то крестное целование не учнет на себе держать; ино на него тот же обет, который на нас, ежели нас не учнет в старине держать. А после того ныне Бог волен да государь в своей отчине, во граде Пскове, и в нас и в колоколе нашем; а мы прежняго целования своего не хотим изменить и на себя проклятия принять, и на государя своего руки поднять и в городе запереться не хотим. А государь наш князь великий хочет живоначальной Троице помолиться, а в своей отчине во Пскове побывать; и мы своему государю ради всем сердцем, что нас не погубил до конца». В ответе, данном дьяку Третьяку Далматову, слышно, что он был дан ещё вольными людьми, в нем звучит ещё свобода и непринужденность. Но увы, сии вольные люди уже чувствовали, что они бессильны, что сила не на их стороне, а одной свободой без силы немного сделаешь, особенно ежели сам сознаешь свое бессилие, как это и случилось со Псковичами.

Дьяк Далматов, исполняя повеление своего государя, 13 Января 1510 года, приказал снять вечевой колокол от живоначальной Троицы, и повезли его на Снетогорский двор к церкви Иоанна Богослова. Псковичи, смотря на все это, плакали по колоколе, как по символе своей старины и воли; чтобы не огорчать еще более уже сильно огорченных Псковичей, дьяк вывез колокол ночью и отправил в Новгород. На пятый день по отъезде дьяка Далматова с вечевым колоколом, прибыли во Псков воеводы великого князя, князь Петр великий, Ива Васильевич Хабар и Иван Андреевич Челядин с Московскими полками, и стали приводить Псковичей к крестному целованию, и сказали посадникам, чтобы приготовились к принятию великого князя, который будет во Пскове через неделю. По этому объявлению воевод посадники Псковские, и дети боярские, и посадничьи, и купцы поехали встречать государя на Новгородскую границу на Дубровну, и приехал во Псков великий князь 24 Января, и в тот же день приехал Коломенский епископ Вассиан Кривой. И когда священники хотели встретить государя со крестами у церкви Нерукотворного Спасова образа на поле, то Вассиан сказал, не угодно-де государю так далеко встречать его, и они не пошли; а Псковичи встретили его за три версты от города и ударили челом в землю; и государь великий князь спросил у них о здоровье; и они отвечали: «ты бы государь наш князь великий, Царь всея-Руси, здрав был». И поехал государь во Псков, и встретил его владыка Коломенский, что с ним приехал, и все священно-иноки, священники и диаконы на торгу; а сам князь великий слез с коня у церкви всемилостивого Спаса и, получив благословение, пошел к святей живоначальной Троице. В церкви св. Троицы пели благодарственный молебен и многолетие кликали государю; и владыка, благословляя его, сказал: «Бог тебя государя благословляет, Псков вземши». Псковичи, бывшие в церкви, слышавши то, заплакали горько и сказали: «Бог волен да государь, отчина мы его были изстари отцов его и дедов и прадедов его». На четвертый день по приезде великий князь велел посадникам Псковским, и детям посадничим, и боярам, и купцам, и житьим людям быть у себя на дворе и сказал: «я вас хочу жаловать своим жалованьем».

В назначенный день пошли все Псковичи от мала до велика на двор к великому князю, и посадники и бояре вошли в гридню, а иных посадников и бояр, и купцов князь Петр Васильевич великий, бывший прежде князем наместником во Пскове, стоя на крыльце перекликал по списку, и которые вошли в гридню, тех всех подавали за приставы. А Псковичам, молодшим людям, которые на дворе стояли, князь Петр сказал: «до вас государю дела нет, а до которых государю дело есть, и он тех себе берет; а вас государь пожалует своею грамотою жалованною, как вам вперед жить». Те же, которые были задержаны в гриднице и отданы приставам, в ту же ночь получили приказание собраться с женами и детьми и отправляться в Москву с своим имуществом, какое могли взять, а все прочее оставить; и много было плача и рыдания и отъезжающим и остающимся. А равным образом были взяты и отправлены жены и семейства тех Псковичей, которых великий князь задержал в Новгороде. Всего в одну ночь было вывезено из Пскова триста богатейших семейств, который были известны своим неспокойным характером, и о которых великий князь легко мог узнать от князей наместников. Потом великий князь начал раздавать деревни сведенных Псковских бояр своим боярам; затем посадил во Пскове двух наместников Григория Федоровича Морозова, да Ивана Андреевича Челяднина, при них двух дьяков Мисюра Мунехина и Андрея Волосатого, двенадцать городничих, двенадцать старост Московских и двенадцать старост Псковских; а велел им в суде сидеть с наместниками и тиунами, правды стеречь. Устроивши совершенно новый порядок в самом Пскове, великий князь, для поддержания этого порядка, написал новый закон для всей Псковской земли, и дал его Псковичам под именем уставной грамоты, на основании бы которой творились суд и управа по всей Псковской земли, и которая бы служила законною защитой Псковичам от притеснений наместников и других властей; и в след затем послал своих наместников по пригородам и велел им приводить пригорожан к крестному целованию. С горькими слезами встречали Псковичи все сии нововведения; и современник летописец, так выражается о тогдашних Московских порядках во Пскове: «и у наместников и у их тиунов, и у дьяков великаго князя правда их, крестное целование взлетели на небо, и кривда в них начала ходить, и много зла было от них, были немилостивы до Псковичей; а Псковичи бедные не ведали правды Московския». Нет сомнения, что много горькой правды в приведенных словах летописца. Москвичи, посаженные великим князем для суда и управления во Пскове по всему вероятию, не опускали случая пользоваться неведением Псковичей относительно новых порядков, вовсе не похожих на их прежние порядки; но нельзя отрицать и того, что для Псковичей и сама правда Московская казалась неправдою, и тем больше, что она была навязана им насильственно: одно уничтожение вольного веча было для Псковичей таким уже злом, которое способно было отравить всякое добро, шедшее от Москвы.

Устроивши Псковские дела по-своему, великий князь отправил Петра Яковлевича Захарьина в Москву, поздравить ее со взятием Пскова, и приказал прислать из Москвы богатых людей гостей для введения Московских порядков в торговле и устройстве таможенных пошлин, неизвестных еще Псковичам, и назначил новое место для торга за середним городом, против Лужских ворот за рвом, потом велел поставить церковь святой Ксении, память которой празднуется в тот день, когда приехал великий князь во Псков. Проживши четыре недели во Пскове, великий князь в четверток, на третьей неделе поста, отправился в Москву, взял с собою и другой колокол, иногда заменявший место вечевого, а во Пскове оставил 1000 человек детей боярских своих, да 500 человек пищальников Новгородских. Отъезд великого князя в Москву отозвался Псковичам новыми тягостями; по словам летописца, наместники начали над Псковичами силу великую чинить, а приставы наместничьи от поруки стали брать по десяти рублей, и по семи, и по пяти; а кто Пскович укажет на великого князя уставную грамоту, по скольку там велено от поруки брать, и они того убьют. И от их налогов и насильства многие разбежались по чужим городам, оставивши жен и детей; а которые иноземцы жили во Пскове, и те разошлись по своим землям. В начале Мая, по распоряжению великого князя, приехали во Псков гости, сведенные Москвичи из десяти городов всего триста семей, на место трех сот семей Псковских, выселенных в Московские города; и новоприезжих стали оделять дворами в середнем городе, а всех живших там Псковичей выпроводили из своих дворов в окольный город, и на посад; а было в середнем городе 6500 дворов, которые все по великокняжескому распоряжению сведены были за город, чтобы там не оставалось ни одного Псковского двора; точно также велено было очистить и Кром, где у Псковичей построены были клети для хранения общественного хлеба. Таким образом все главные части города, Детинец, Кром и середний город, были переданы Московскому гарнизону, и людям, переселенным во Псков из других городов; Псковичи же были перемещены на посад, и в те части города, который находились за главными городскими стенами.

Все это легло тяжелым гнетом на несчастных Псковичей, и их летописец говорит: «тогда немощно было жить во Пскове, и только одни Псковичи остались, которым деться было некуда, земля не разступалась, а вверх не взлететь». Но великий князь Василий Иванович, наученный опытом своего родителя в великом Новгороде, который приходилось покорять несколько раз, что стоило страшно дорого и для Москвы, и для Новгородцев, и хорошо зная, что Псковичи даже превзойдут Новгородцев в любви к свободе и самоуправлению, а соседи Литва и Немцы не упустят случая посолить Московскому государю, признал за лучшее за один раз покончить с Псковом и принять меры самые строгие и решительные, так чтобы нельзя было и думать о восстании. И план государя Московского увенчался полным успехом: раз покоренный Псков не делал уже восстаний против власти Московского государя, и Псковичи волей-неволей сдержали свое обещание, – прежнего крестного целования своего не изменить, на себя кровопролития не принять, и на государя своего руки не поднять. Впрочем, и великий князь не оставил покорных Псковичей без защиты; мы не знаем, какую он им дал уставную грамоту, но летописец нигде не жалуется на эту грамоту, значит, она была составлена в пользу Псковичей, ограждала их интересы; жалобы раздаются только на наместников и их тиунов и дьяков, присланных из Москвы. Но наместникам, тиунам и дьякам великий князь не спускал: первые наместники и дьяки, на которых особенно жалуется летописец, были сменены на другой же год, и из Москвы присланы новые наместники, князь Петр Васильевич Великий, уже прежде бывший князем наместником еще в вольном Пскове, хорошо знавший Псковичей и любимый ими, и князь Семен Курбский, о которых сам летописец говорит: «и те наместники добры были до Псковичей, и Псковичи, которые было разошлись по разным странам, опять стали сходиться из разных мест во Псков». И сделался Псков городом Московским, и граждане, хотя по словам летописца, долго еще вспоминали свое былое, свою старую пошлину, тем не менее начали привыкать к новым порядкам, и не столько тяготиться ими, как тяготились в первый год покорения.

Так кончилось самобытное существование Ольгиной родины, – древнего вольного города Пскова; так Псков отслужил свою службу в Русской истории, которую она ему отмерила, и смиренно вошел в разряд Московских городов, признающих власть великого князя, а потом царя всей Русской земли. Псковский летописец, самовидец падения Пскова, горько оплакал последние дни самостоятельности своей родины, да с его стороны это и не могло быть иначе, его сердце разрывалось при одном только спуске вечевого колокола, у него в глазах потемнело от слез, когда епископ Коломенский Вассиан в Троицком храме поздравил великого князя «Псков вземши». Но чрез три с половиною столетия падение Пскова в наших глазах должно представляться несколько иначе. Что Псковичи не могли продолжать своего отдельного и самостоятельного существования, это не зависело ни от них, ни от великого князя Московского, – в этом выражался только непреложный закон судеб исторических, по которому города ли, народ ли, отслуживши свою службу, отмеренную историей, должен сойти со сцены исторического мира. Но дело не в том, чего уже миновать нельзя: все люди и народы живут и умирают, но как кто живет и как умирает, – вот что важно для истории. И в этом отношении древний свободный Псков представляет светлый образ, и такой светлый, какой не многие города представляют в истории.

Первоначально незначительная колония Новгородская, построенная едва ли не на спорной земле между Чудью и Славянами Ильменскими, Псков верною многотрудною боевою службою Славянской или вернее Русской цивилизации в тамошнем краю честно достиг сперва значения важного пригорода в Новгородской земле, а потом также честно трудом и потом сделался младшим братом Новгорода великого вполне самостоятельным и независимым. И что всего замечательнее, Псков прежде нежели отделился от Новгорода, успел приобрести себе самостоятельность своим своеобразным и превосходным внутренним устройством, вышедшим первоначально из Новгородского общественного устройства, но потом мало-помалу измененным и доведенным до того, что Псковичи далеко опередили Новгородцев в развитии своего общественного строя, и сумели такой ввести порядок в своих внутренних делах, что в продолжение пятисотлетнего исторического существования Пскова история не отыщет и пяти общественных смут между Псковичами, тогда как в Новгороде почти вся общественная жизнь проходила в смутах и борьбе партий. Враги Пскова время от времени сменялись, одни падали, а другие усиливались, а Псков оставался все один и тот же, как неприступная крепость, поочередно осаждаемая разными войсками, сменявшими друг друга. И так продолжалось до самого окончания исторической службы Пскова, когда его сменил другой сильнейший боец за русское дело, – властительная Москва. Светел образ Пскова в продолжение всей его исторической деятельности; но он является еще светлее в последние годы, когда Псков дослуживал свою историческую службу, когда обыкновенно самые светлые образы городов и народов темнеют и тускнут. Псков сошел с исторической сцены не как дряхлый искалеченный старец, а как бодрый еще воин, отслуживший свою срочную службу. Внутренние смятения и беспорядки, и другие болезненные признаки, обыкновенно сопровождающие падение государств, не показывались в последние годы самостоятельной жизни Пскова. Правда, летописец жалуется, что в последние годы и на Псковском вече, обыкновенно тихом и чинном, появились крикуны, у которых голова не знала, что язык кричал. Конечно такие крикуны были не отрадным явлением на вече; но, судя по ходу дел во Пскове за последние годы, они не могли извратить вечевого порядка, укрепленного веками. И Псков, несмотря на крикунов, остался верен своим исконным правилам, и также светел в последние дни, как и в самое цветущее время: он скоро сумел понять свое положение, и скорее решился честно сойти с исторического поприща, чем изменить Русскому делу, и искать помощи у Немцев или Литвы, или очертя голову броситься в безумную борьбу, которой конец наперед уже можно было видеть. Псковичи, вместо всех подобных уловок, так обыкновенных в таких случаях, прямо и благородно отвечали на последнем вече: «а ныне Бог волен да государь в своей отчине, во град Пскове, и в нас, и в колоколе нашем; а мы прежняго пелования своего не хотим изменить и на себя кровопролитие принять». И с тем вместе мирно удалились с исторического поприща, не пролив бесполезно ни капли крови, и не помрачив своего светлого образа. Подлинно редкая кончина свободного народа!

(Он же пятый Новгородский)

Новгород и Псков, самая близкая родня между собою как по происхождению и устройству своему, так и по соседству поселений, с первого взгляда, казалось бы, должны были совершенно походить друг на друга; но мы уже видели, что и по общественному устройству, и по характеру жителей, и по судьбе своей Новгород и Псков во многом разнились между собою; такую же разность мы необходимо найдем и в способах жизни или промышленности Новгородского и Псковского общества. Конечно, средства к жизни, обусловливаемые климатом и местностью, были одни и те же; но мера этих средств и их развитие были далеко не одинаковы у Новгородца и Псковича; а посему при видимом сходстве Новгородской и Псковской промышленности в сущности между ними была значительная разница, имевшая конечно влияние и на сам быт того и другого общества.

Начиная с самой первой и необходимой промышленности – земледелия, или с простого сбора готовых произведений природы, Новгород и Псков уже не походили друг на друга. У Новгородца земли и разных угодий было без счета, бери сколько сил хватает; у Псковича, напротив, и земли и угодий было очень немного. Новгородские владения простирались с запада на восток от Финского залива до Уральских гор и даже далее, а с севера на юг в древнее время от Благо моря до Оки; Псковские же владения лежали только по реке Великой и её притокам и еще около Псковского и частью Чудского озер и по одному берегу Наровы. Новгородцы измеряли свои владения и колонии вдоль и поперек тысячами верст; Псковичи едва насчитывали каких-нибудь ста три версты вдоль своих владений. А посему при громадности пространства в большей части владений, и особенно в колониях, Новгородские селения были раскиданы как острова в море, или как оазисы в пустыне; Псковские же села представляли довольно скученную картину поселений. В Новгороде возделывание земли было весьма незначительно, громаднейшие пространства лежали невозделанными под болотами и лесами; даже не каждый знал хорошо границы своих владений или вотчин, особенно в Заволочье, где Новгородские поселенцы захватывали земли сколько хотели и сколько имели средств хотя как-нибудь обработать и даже просто захватить. Новгородцы обыкновенно писали в своих купчих: «продал такую-то землю по старой купчей или по-старому владение и с притеребы, т.е. что успел притеребить или захватить из дикаго поля или леса к старому владенью». Во Пскове, напротив, земля была большею частью обработана, и даже леса и болота измерены и размежеваны по владельцам, так что земли никому не принадлежащей, дикой, вовсе не было. В Новгородской земле было раздолье для звероловства, рыболовства, пчеловодства, солеварения и других подобных промыслов, состоящих в собирании сырых произведений природы; так что сии промыслы отстраняли на задний план полеводство или собственно земледелие. Во Пскове, напротив, кроме земледелия не было места другим промыслам; земля была так мала, что ее едва хватало на полеводство и луговодство; у Псковичей даже не было порядочных озер и рек для рыболовства. Псковское и Чудское озера, богатые рыбой, только одним берегом принадлежали Пскову, да и то находились в беспрерывном споре то с Чудью, то с Немцами, следовательно, рыболовство хотя и находилось в большом уважении у Псковичей и доставляло им значительные выгоды, но сим промыслом постоянно могли быть заняты только немногие руки. Звероловство и пчеловодство также не могли занимать многих рук, ибо Псковичи и за зверем, и за пчелою должны были ходить в соседние леса Чуди и Летголы, своих же лесов было очень мало для подобных промыслов. А солеварением, занимавшим много рук в Новгородской земле, во Пскове едва ли кто и занимался. По известию Псковской летописи в 1364 году Псковичи устроили было две варницы на Рухе соль варить, но дело не пошло и варницы были брошены, и никогда не возобновлялись, по крайней мере мы не имеем никаких известий об возобновлении или об устройстве новых варниц.

В следствие такового несогласия чисто местных топографических условий, в Новгороде и Пскове происходило то, что во Пскове земля обрабатывалась с большею тщательностью, как для полеводства, так для огородничества и садоводства, и приносила достаточное количество плодов; от чего Псков, сравнительно с Новгородом не богатый город, почти никогда не терпел голода, всегда имел громадные запасы хлеба, лежавшие непочатыми по нескольку лет, и даже иногда прокармливал своим хлебом соседние земли; другими же произведениями своего земледелия, например льном, пенькой, хмелем даже торговал с иноземцами. Новгород, напротив город, славившийся своими богатствами, большею частью кормился чужим привозным хлебом и часто страдал от голода. Так за время известное нам по летописям с 1000 по 1500 год во Пскове упоминается только один раз о голоде; именно под 1230 годом летопись говорит: «того же лета поби мороз жито, и бысть глад зол по всей земли, и никогда так не бывало, – умирали люди по улицам и некому было погребать их и ели их собаки, как и всякую падаль, даже в великий пост люди ели конину». Кроме этого одного года в летописях нет и помину о голоде во Пскове; и только не более семи раз упоминается о дороговизне того или другого хлеба. Между тем как Новгородские летописи за тот же пятисотлетний период насчитывают до 23 страшных голодных годов, описание которых далеко оставляет за собою образчик, представленный Псковскою летописью. Так под 1128 годом у Новгородского летописца сказано, «люто было: осмину ржи продавали по гривне (1/5 фунта серебра), ели люди лист липовый, кору березовую, а иные толкли сосновую кору с полынью и соломой, другие ели мох и конину; трупы умерших от голода валялись по улицам, торгам и дорогам; от смрада гниющих тел нельзя было выйдти из дому, так что принуждены были нанять рабочих, чтобы вывозить трупы из города. Великая туга и беда была на всех, отцы и матери сажали детей в лодью и отдавали гостям даром, много народу померло, а другие разошлись по чужим землям». Или под 1215 годом от неподвоза хлеба из Суздальской земли, по случаю войны с князем Ярославом Всеволодовичем, летописец говорит: «зло бысть вельми в Новгороде покупали кадь ржи по 10-ти гривен (по два фунта серебра); люди питались сосновою корой, липовым листом и мохом. О горе, было тогда братья, – родители отдавали детей в рабство, поставили скудельницу и полну наклали трупами; по торгу трупы, по улицам трупы, по полю трупы, собаки не успевали пожирать человеческих трупов; Вожане почти все перемерли, а остаток разбежался». Или под 1230 годом «хлеб побило ранним морозом и стали покупать один хлебец по 8 кун, а ржи кадь по 20 гривен (4 фунта серебра) и разошелся город наш и волость наша, а остальные стали помирать». И только подвоз хлеба Немцами спас город от запустения. Или под 1445 годом летописец говорит: «была в продолжении десяти лет страшная дороговизна хлеба, а иногда и купить было негде, и была скорбь и печаль христианом великая, только и слышны были плачи и рыдания; в городе по торгу и по улицам падали от голода и умирали дети перед родителями; и многие разошлись, иные в Литву, иные в Латынство и Бусурманство, и даже продавались жидам из хлеба».

В Новгороде редкая война с Суздальскими князьями обходилась Новгороду без дороговизны хлеба и даже голода; так что князья большею частью тем и побеждали Новгородцев, что морили их голодом, не пропуская обозы с хлебом. Во Пскове, напротив, ни одна война не имела влияния на дороговизну хлеба; во Пскове всегда находились огромные запасы хлеба, которым, в случае нужды, прокармливались даже соседние страны. Так под 1422 годом в летописи сказано: «бысть глад в Новгороде и по всем их волостям, и в Тверской земле, и в Московской, и многие умирали от голода. А во Пскове тогда были насыпаны клети всяким хлебом старых лет на Крому; и пошли ко Пскову Новгородцы, Корела, Чудь, Вожане и Тверичи и Москвичи и другие, и набежало народу очень много; и начали по волостям и по пригородам скупать рожь и во Пскове, и возить за рубеж; и во Пскове рож дошла до 70 ногат зобница, а на полтину две зобницы с половиною; и Псковичи (вече) заповедали не продавать рожь и всякий хлеб за рубеж». И действительно, от неумеренного вывоза за границу и наплыва голодных пришельцев со всех стран цена на хлеб страшно поднялась; ибо во Пскове считалось уже дорогою ценою шесть зобниц на полтину (как было в 1407 году), дешевая цена ржи была по 10 денег зобница; а по расчету две с половиною зобницы на полтину зобница приходится по 52 деньги. Настоящее известие показывает нам, с одной стороны, что во Пскове всегда имелось довольно хлебных запасов, как в общественных клетях на Крому, так по волостям и пригородам у частных лиц и тамошних обществ; а с другой стороны, что правительство, вече, не стесняя свободы граждан, в то же время смотрело, чтобы эта свобода не злоупотреблялась, так, когда хлеб от неумеренного вывоза слишком поднялся в цене, то вече немедленно запретило вывоз. Ничего подобного, кажется, не было в Новгороде, по крайней мере мы не имеем никаких известий ни о запасных общественных магазинах, ни о каких-либо распоряжениях относительно хлебной торговли. Все это дает право заключать, что земледельческая промышленность в Новгороде стояла на заднем плане и была далеко не в цветущем положении, особенно сравнительно с Псковом.

Законодательство Пскова и Новгорода свидетельствуют о том же, стоит только сравнить статьи о землевладении в Псковской судной грамоте с таковыми же в Новгородской судной грамоте. Первая же статья о землевладении по Псковской грамоте говорит о четырех или пятилетней Псковской давности на обработанную землю. В статье сказано: «Ежели будет с кем суд о полевой земле или воде, а на той земле будет двор и распаханные нивы; а держит и обрабатывает кто ту землю четыре или пять лет; и ему слаться на соседей на четырех или на пять человек. А соседи скажут, как прав перед Богом, что тот человек, который на них сослался, чист и обрабатывает, и держит ту землю или воду года четыре или пять; а супротивник в те лета на нем не искал и на землю или воду не наступался; и в таком случае земля та или вода чиста и даже не нужно крестнаго целования; а супротивник, в продолжение четырех или пяти лет не искавший, теряет уже право на иск. Ежели же земля будет не обработана, то для таковой земли давности нет, а должно искать и защищаться судом». Эта статья закона прямо и ясно говорит, что во Пскове возделывание земли так уважалось законом, а, следовательно, и жизнью, что четырех или пятилетняя давность утверждала хотя бы несправедливое владение землею, тогда как на необработанную землю не полагалось никакой давности. Таковой закон мог явиться только в обществе строго земледельческом, где обработанною землей дорожили; ничего подобного мы не встречаем ни в Новгородских, ни в других русских законодательных памятниках того времени.

Во 2-х, по Псковской судной грамоте суд по делам поземельного владения наравне с судом по уголовным делам принадлежал и князю, и посадникам, и сотским; так что дела по поземельному владению решались не иначе как всеми высшими представителями судебной власти во Пскове; следовательно, Псковичи дорожили поземельным владением и заботились о возможно большем его обеспечении. В Новгороде, напротив того, дела о поземельном владении, по Новгородской судной грамоте, решались у всякого судьи, – и у посадника, и у тысяцкого, и у владычного наместника, у их тиунов и у иных судей, даже по поземельным делам не было положено и судебных пошлин. Новгородское правительство даже не обращало надлежащего внимания на сии дела, и, судя по дошедшим до нас известиям, дела сии были крайне запутаны и тянулись по нескольку лет, несмотря на прямое требование закона, чтобы суд по поземельным делам кончать в два месяца. Кроме того, наезды и грабежи в поземельных делах были обыкновенным явлением у Новгородцев. Вообще и по закону, и в жизни у Новгородцев мало обращалось внимания на землю; земля в Новгородских владениях как бы не представляла полной собственности, и по сему даже по занятии её и усвоении кем-нибудь из Новгородцев, на нее продолжали еще смотреть почти как на вещь никому не принадлежащую, которую всякий может захватить по своему усмотрению, не спрашиваясь хозяина.

Третья статья судной Псковской грамоты говорит: «А кто у кого начнет землю отнимать выкупом, а старые грамоты у того человека, у кого землю отнимают; ино воля того человека, у кого старые грамоты, хочет на поле лезет (на поединок), или своего истца к правде ведет (к присяге) на его выкупе, покуду отнимает». Здесь хотя не отрицается право выкупа, но тем не менее правильное владение, утвержденное грамотами, тщательно ограждается правом владельца решить дело поединком или приведением истца к присяге. В Новгородской судной грамоте нет и помину ни о праве выкупа, ни об ограждении владельца земли от предъявляющего право на выкуп; так что мы не можем сказать допускался ли выкуп в Новгороде, и ежели допускался, то какие имел формы.

В 4-х, судная Псковская грамота, первая из всех законодательных Русских памятников, определяет с достаточными подробностями отношения крестьян или арендаторов к землевладельцам. Она во 1-х определяет срок в году, в который крестьянин имеет право оставить землю владельца и владелец отказать крестьянину без платежа убытков; во 2-х разделяет крестьян, живущих на владельческих землях на три разряда, – на изорников, т.е. пахарей, на огородников и рыболовов. В 3-х ограждает право землевладельцев и крестьян; так ежели крестьянин, не перешедший с земли в законный срок, будет говорить, что со стороны владельца не было отказа в законное время, и он не знал, что владелец не хочет его держать; то ему давался с владельцем суд и по суду крестьянин оправдывался, когда судом показания его будут найдены справедливыми, а владелец лишался права на тот доход с участка земли, который ему следовал по первоначальному условию. Ежели же крестьянин, пропустивши законный срок, удержал за собою землю владельца до весны и потом самовольно оставил ее, то в ограждение землевладельца от убытков закон обязывал крестьянина заплатить владельцу с оставленного им участка земли такой же доход, какой получится в том году с участка подобного оставленному. В 4-х землевладелец по закону отпуская от себя крестьянина, по своему ли приказу, или по желанию самого крестьянина, имел право взыскать с него все, что давал ему в пособие хлеба или денег при поселении, но не имел права взыскивать с него ни торговых доходов, ни поруки, ни ссуды, ни отданного на сохранение, ни наследства безымянно. В Новгородских законодательных памятниках мы не находим никаких определений отношения крестьян к землевладельцам, значит Новгородцы, как не интересовавшиеся земледелием, мало обращали внимания и на отношения крестьян к землевладельцам, и предоставляли это свободной воле договаривающихся сторон. Новгородский землевладелец смотрел на крестьянина, живущего на его земле, не столько как на земледельца, пахаря или огородника, сколько как на своего добровольного слугу, готового и землю пахать, и вместе с хозяином земли сделать набег на соседнего землевладельца и захватить у него ту или другую землицу, как это действительно нередко и случалось, особенно в Заволочье, этом гнезде землевладельческого своеволия.

В 5-х, наконец судная Псковская грамота упоминает о сябренном владении землею, когда владеют одним имением несколько участников или сябров, каждый своею долею в собственность по особым грамотам или купчим. В случае суда по сябренному владению в судной грамоте сказано: «А кто с кем разтяжется о земли или оборти, да положат грамоты старые и свою купленую (купчую) грамоту; и его грамоты зайдут многих сябров земли и борти; и все сябры должны стать на суде вместе, отвечаючи каждый за свою землю или борт, и перед судьями должны положить грамоты и взять межников, которые отведут межи пред стариками, каждый свою часть по своей купчей грамоте; а в чьей доли спор, тот один должен поцеловать крест на своей доли; и когда поцелует крест за всех сябров, то за тем выдать ему судную грамоту на ту землю, на которой целовал крест». До нас даже дошла одна правая грамота о суде в сябренном владении, из которой видно, что этот суд производился по всем формам, установленным судной Псковскою грамотой. Правая грамота прямо свидетельствует, что этот суд производился перед Псковским князем, двумя степенными посадниками и перед сотскими, у князя на сенях и на суде стояли все сябры и положили пред судьями свои грамоты, и судьи прочетши грамоты отдали их одному из сотских и послали его вместе с княжим боярином досмотреть спорной земли на месте, и посланные досмотрели землю и нанесли ее на чертеж, и, отведши по чертежу межи, представили судьям, которые спросили тяжущихся, – признают ли они чертеж правильным, или снимают с межников межничество; и когда тяжущиеся отвечали – снимаем, то спросили у истцов, кто у них старики, которым бы ведомо было, что спорная земля принадлежит истцам. И когда один таковой старик был указан, то судьи спросили противную сторону, шлются ли они на указанного старика и, получив утвердительный ответ от всех сябров противной стороны, утвердили спорную землю за тою стороной, на которую указал старик, и отправили на место как самого старика, так и княжеского боярина с сотским, чтобы выделить утвержденную судом землю оправданной стороне. Сябренное владение землею было в обычае и у Новгородцев, особенно в Заволочье; но по Новгородским законам оно ничем не отличалось от обыкновенного единичного владения землею; и в случае тяжбы суд по сябренному владению производился так же как и по простому, и все сябры не вызывались на суд, а только тот сябр, у которого была какая-либо крепость или управа объясняющая дело. Вообще Новгородский закон смотрел на сябра не как на участника в деле, а как на свидетеля, и сябра по Новгородскому закону можно было вызвать к суду только тогда, когда на это соглашалась противная сторона, в противном случай судья решал дело не дожидаясь сябра.

Таким образом и по летописным известиям, и по законодательным памятникам и землевладение и земледелье в Новгороде и Пскове были далеко не одинаковы. Новгород отличался громадностью частных поземельных владений, заключавших в себе иногда чуть не целые уезды с городами, особенно в Заволочье. Псковские владельцы поземельной собственности, напротив, не могли похвалиться обширностью своих владений; но за то Псковские поземельные имущества отличались тщательною обработкой, и частные лица, и общество, и сам закон во Пскове строго смотрели за тем, чтобы земля не оставалась впусте, необработанною. А по сему Псковское земледелье далеко оставляло за собою Новгородское земледелье, и Псковские земли при значительно меньшем пространстве приносили более дохода чем Новгородские земли; даже сами произведения земледелья во Пскове пользовались большею известностью чем Новгородские произведения; таковы, например, лен, хмель, солод, составлявшие даже значительную отпускную статью в торговле.

Но ежели Псков и Новгород значительно разнились между собою относительно земледелья, и Новгород стоял в этом отношении позади Пскова; то в отношении к промышленности обрабатывающей, т.е. к ремеслам и мастерствам, и Новгород и Псков были равны между собою, или даже может быть Новгород стоял несколько выше Пскова. Ибо ежели с одной стороны во Псковском законодательстве довольно определены отношения учеников и мастеров, и, следовательно, те ремесла или мастерства, который были знакомы Псковичам, находились в благоустроенном положении и были не случайными, а напротив пользовались определенными правами гражданства; то с другой стороны в Новгороде, ежели мы и не можем указать, как были устроены ремесла и как смотрел на них Новгородский закон, за то Новгородская летописи представляют нам несравненно более известий о разных мастерствах в Новгороде, чем Псковские летописи о Псковских ремеслах. А посему с большим вероятием можно допустить, что Новгород в отношении к ремеслам стоял выше Пскова, как город более богатый и сильный, и что по крайней мере Новгородские ремесла были разнообразнее чем Псковские.

Первым и старейшим мастерством в Новгороде и Пскове было мастерство строительное. Новгородцев еще при Ярославе Великом называли плотниками, и во Пскове также прежде всех мастеров упоминаются строители, плотники и каменщики и вместе с ними гончары, или мастера приготовлять, обжигать плиту и кирпич; в Новгороде мы находим два конца, или две пятых части самого города, носившие название один плотницкого, а другой гончарного. Первая каменная церковь в Новгороде была построена епископом Иоакимом в 989 году, во имя Богоотец Иоакима и Анны, и в том же году выстроена церковь св. Софии, дубовая о 13 верхах; кто были строители сих древнейших церквей летописец не упоминает. В 1045 году была заложена повелением князя Владимира Ярославича церковь св. Софии каменная: «а делали ее семь лет, и устроили вельми прекрасну и превелику; и, устроив церковь, привели иконных писцев из Царяграда, и начаша подписывати во главе». Значит из Царьграда были приглашены только иконописцы, строители же церкви были свои Новгородцы. Первым строителем в Новгороде, которого имя сохранилось в летописи, был мастер Петр, который, по повелению Новгородского князя Мстислава великого, в 1119 году, заложил церковь св. Георгия в Юрьеве монастыре, и строил ее более 15 лет. Этот мастер Петр был очевидно из Новгородцев; ибо ежели бы он был иноземец, то летопись не преминула бы сказать из какой он земли, Немец или Гречин и подобное. Во Пскове о замечательных строениях упоминается в первый раз в XII столетии, когда говорится, что епископ Нифонт построил во Пскове каменную церковь Спасителя; потом с XIV столетия постоянно следуют упоминания о постройке каменных и плитяных городских стен и церквей. Так под 1309 годом читаем: «Борис посадник с Псковичи заложили стену плитяну от св. Петра и Павла к Великой реке»; под 1310 годом заложена церковь пресв. Богородицы каменная на горе и совершена в следующем 1311 году. Или под 1330 годом Селога посадник с Псковичи (т.е. по определению веча) и с Изборяны поставил город Изборск на Жеравей горе, того же лета, и стену каменную с плитою учинили, и рвы копали под городом. В 1362 году пал верх церкви св. Троицы; и Псковичи наняли рабочих разобрать стены сей церкви, и расчистить место, и заплатили 200 рублей. А при построении новой церкви св. Троицы дали мастерам за работу 400 рублей, и кроме того подчищали их добре, а строили ту церковь три года. Под 1373 годом есть известие, что в этом году была построена мастером Кириллом каменная церковь св. Власия, а на другой год тот же мастер Кирилл на свой счет и в свое имя построил другую каменную церковь св. Кирилла у Смердья моста над греблею. Это известие свидетельствует, что строительные мастера во Пскове были люди богатые, когда мастер Кирилл построил каменную церковь на свой счет и в свое имя. Под 1420 годом летопись, упоминая о построении городских стен, говорит: «а делали 300 мужей три года с половиною, а взяли у Пскова за дело свое 1000 рублей, а плиту которые жгли, тем дали 300 рублей». Под 1415 годом в летописи написано: «того же лета Псковичи купцы розбили старую церковь св. Софии, и начали строить новую, а строил мастер Еремей, и в том же году покончил строением, и церковь освящена». Но кажется ни в Новгороде, ни во Пскове строительные мастера не отличались знанием своего дела, или по крайней мере наниматели мастеров не всегда обращались к искуснейшим. Так по свидетельству летописи городские стены во Пскове, построенные в 1420 году, распались в 1424 году. Или в Новгороде в 1345 году только что мастера успели сойти с оконченной ими церкви Иоанна Златоуста, как церковь сия распалась. А посему Новгородцы за строительными мастерами иногда обращались к Немцам, особенно когда задумывали какое-либо строение похитрее, и при том не церковь; так знаменитую каменную палату о тридцати дверях, на дворе владыки Евфимия, в 1433 году строили мастера Немецкие из-за моря вместе с Новгородскими мастерами. Впрочем, судя по множеству церквей и других зданий в Новгороде и Пскове, иностранцы, как строители, приглашались очень редко; так что приглашение Немецких мастеров из-за моря, для построения палаты на дворе владыки Евфимия, составляет едва ли не единственный пример, по крайней мере единственный по указанию летописей. А между тем нельзя не заметить, что летописцы не опускали случая упомянуть, ежели для какого дела были приглашены иноземные мастера, и даже как бы хвалились тем, что такое-то дело иностранных мастеров.

Вместе с мастерами строителями упоминаются мастера иконописцы, или росписчики церквей и палат, которые были частью свои, Новгородцы и Псковичи, частью иноземцы пришельцы, преимущественно Греки. Так о Греческих мастерах, расписывавших церкви в Новгороде, летопись упоминает под 1045 годом, говоря о построении церкви св. Софии при князе Владимире Ярославиче: «и привели иконописцев из Царяграда, и начали подписывать верх». Или под 1196 годом: «владыка Мартирий, исписа церковь на воротех, а писец был Гречин Петрович»; или в 1378 году Феофан Гречин расписывал церковь на Ильинской улице; в 1338 году Исай Гречин расписывал церковь входа в Иерусалим. О Русских, или Новгородских и Псковских иконописцах и росписчиках летописи упоминают не поименовывая самих мастеров; так под 1340 годом, церковь 40 мучеников украшена иконами и письменем, т.е. расписана; или под 1434 годом подписали палату владычную; или под 1441 годом подписана владычная палата большая; или под 1450 годом владыка повелел подписать притвор св. Софии у Корсунских врат; или под 1385 годом, при описании пожара в Новгороде, сказано: «Иван церковный роспищик сгорел». Новгородские иконописцы и росписчики пользовались известностью в Русской земле, их иногда приглашали в Москву и другие города; даже Немцы нанимали их для написания икон и расписания стен в своих церквах в Новгороде; они расписывали не только церкви, но и палаты владык и богатых людей в Новгороде и Пскове.

Рядом с строителями и иконописцами были мастера лить колокола, обивать свинцом верхи церквей, золотить кресты и главы, а также делать серебряные и золотые ризы на иконы, церковные сосуды, паникадила, лампады, подсвечники и другие церковные принадлежности, и все таковые мастера были и в Новгороде и Пскове, как это можно видеть из летописных известий. Так, например, под 1420 годом Псковская летопись говорит: «Псковичи наняли мастеров Федора и дружину его обить церковь св. Троицы свинцом новыми досками, и не нашлось таковаго мастера во Пскове, ни в Новгороде, который бы умел лить свинчатыя доски, посылали к Немцам в Юрьев (Дерпт), и те не прислали. И приехал мастер из Москвы от митрополита Фотия, и научил Федора мастера св. Троицы, а сам отъехал в Москву, и таким образом до году была обита церковь св. Троицы, а дали мастерам сорок четыре рубли». Это известие свидетельствует, что, хотя в Новгороде и Пскове были свои мастера обивать верхи церквей свинцом; но сии домашние мастера не знали, как лить свинчатые доски. Или под 1426 годом в летописи сказано: «Псковичи построили новую колокольню у св. Троицы и колокола повесили». Или в Новгородской летописи под 1261 годом; «поби владыка верх св. Софии свинцом». Или под 1336 годом: «владыка Василий святую Софию тыном новым отынил, и у св. Софии двери медяны золоченыя устроил в притворе». Конечно Новгородскими мастерами, в противном случае летописец не преминул бы сказать, – из какой земли приходили мастера. Или под 1342 годом: «владыка Василий повелел колокол слияти велик к св. Софии, и привезе мастера из Москвы, человека добраго именем Бориса». Но конечно приглашение колокольного мастера из Москвы не значило, чтобы в Новгороде и Пскове не было своих колокольных мастеров, ибо в летописях упоминается же о литии колоколов и в Новгороде, и в Пскове без приглашения мастеров со стороны. Настоящее же известие показывает, что в данное время особенно славился Московский колокольный мастер Борис, по Московским летописям называемый Римлянином, и может быть действительно пришедший в Москву из Рима; и владыка Новгородский, желая слить колокол на славу великий, пригласил знаменитого Московского мастера. Или под 1340 годом летопись, упоминая о церкви сорока мучеников, говорит: «была же та церковь устроена и украшена и письменем, и кованием, и крутою», т.е. церковь та была и расписана, и многие иконы окованы ризами золотыми и серебряными, и много там было других украшений, паникадил, подсвечников, книг в дорогих окладах и подобное. Или под 1439 годом в той же летописи сказано: «владыка Евфимий позлати гроб князя Владимира, также и матери его гроб подписал и покров положил». Или в Псковской летописи под 1433 годом упоминается об иконах, позлащенных в церкви св. Иоанна в монастыре. И в той же летописи под 1402 годом сказано: «Роман посадник староста св. Троицы, и другой староста Арист Павлович поставили новый крест на свят. Троице, в самый Троицын день перед обеднею». А Новгородская летопись под 1408 годом говорит: «владыка Иван позолотил главу у св. Софии и покрыл свинцом». Или в Псковской летописи под 1465 годом сказано: «покрыта церковь св. Софии железом. Того же лета перси совершиша у Крому, а делали 80 человек наймитов три лета, а взяли за дело 175 рублей, того же лета начали крыть храм св. Троицы досками, и покрыли церковь Воскресения в Домантове стене железом». Все сии известия летописей об устройстве и украшений церквей, без приглашения иноземных мастеров, свидетельствуют, что Новгород и Псков, для таковых дел имели своих домашних мастеров; и только в немногих случаях обращались к иноземцам, о чем всегда заявляют летописцы. Есть даже известие, что в Новгороде были уже свои мастера для устройства самозвонных часов; так под 1436 годом летопись говорит: «владыка Евфимий устроил у себя над полатою часы звонящие». А как летопись не упоминает о приглашении часовых мастеров из иных земель, то значит, что в Новгороде уже были свои часовые мастера. И даже Новгородцы таковыми мастерами могли снабжать другие города; так под 1473 годом читаем в Псковской летописи: «приехал владыка Феофил в дом св. Троицы, и своим мастерам велел поставить самозвонные часы на Снетогорском дворе; а те часы сам же владыка прислал с своим боярином в дом живоначальныя Троицы, и они так и стояли просто до него». Следовательно, во Пскове в то время не было мастеров, которые могли бы уставить часы, присланные из Новгорода.

Кроме мастеров для построения и украшения церквей и разных зданий в Новгороде и Пскове упоминаются мастера и других ремесл. Так в Новгородской летописи под 1216 годом имеем известие о котельном мастере Антоне котельнике, который пал в Липецком бою вместе с другими знатными Новгородцами и Псковичами; под 1234 годом упоминается о Гавриле щитинке и Нежиле серебрянике, которые вместе с другими воинами пали в битве с Литвой на Дубровне; под 1240 годом, при описании Невской битвы со Шведами, между знаменитыми Новгородцами, павшими на бою, упоминается Дрочило Нездылов, сын кожевника; а в Псковской летописи под 1450 годом встречается Хитрей кожевник, который имел свой двор у Бурковой лавицы; под 1463 годом упоминается Иуда суконник, который был посланником от Псковского веча к Дерптскому епископу; а под 1466 годом упоминается о Кузнецкой улице во Пскове. Но, без сомнения, летописными свидетельствами далеко не начерпываются известия о ремеслах в Новгороде и Пскове. Летописцы нигде не исчисляют мастеров разных ремесл, а упоминают о том или другом мастерстве, или мастере случайно, и не упоминают о самых» необходимых мастерствах, например, о портняжном, сапожном, башмачном, шапочном, шерстобитном, стригольном, войлочном, коробейном, горшечном и многих других; тогда как на деле все сии мастерства были известны в Новгороде и Пскове, и некоторые находились в цветущем состоянии. Кром того в летописях мы не встречаем ни одного известия о мастерствах женских, – о тканье, шитье золотом, серебром и разноцветными шелками, и нитями, о крашении разных тканей, о вязании, о низанье в узор жемчугом и бисером, о плетенье кружев, и многих других; тогда как женские одеяния и особенно головные уборы отличались богатством, красотою и своеобразным вкусом, и по своей своеобразности непременно должны были вырабатываться на месте и не могли быть привозимы со стороны. Конечно камки, парчи, бархаты и другие шелковые и златотканые ткани первоначально были привозимы из Греции или из Азии, сукна же полотна, а в последствии и шелковые ткани доставлялись западною Европой; но в то же время ткались и свои сукна, ткани из льна, и нитяные ткани, разумеется лучшие, тониной и чистотой отделки, а разноцветные ткани отличались яркостью цветов, любимейшими цветами у Псковичей и Новгородцев были синий, густо-розовый, черный и белый. В некоторых древних церковных одеждах сохранились нитяные ткани с набивными узорами чисто местного происхождения; следовательно, и набивка тканей была уже известна Новгородцам и Псковичам, и имела своих мастеров, хотя, судя по дошедшим образцам, далеко не искусных.

Таким образом, судя по дошедшим до нас разным известиям разные мастерства и рукоделия в Новгороде и Пскове были довольно разнообразны, и довольно распространены, и некоторые мастерства, например, кожевенное и скорняжное были в цветущем состоянии и своими изделиями участвовали даже в отпускной торговле. Но очевидно ни в Новгороде, ни в Пскове ремесла не составляли главной цели общества, и находились на заднем плане только для домашнего обихода, капиталы и труд употреблялись на другие занятия более любимые и считавшиеся полезнее или выгоднее ремесл. Что ремесла в Новгороде и Пскове были не в цветущем состоянии, этому лучшим свидетельством служат известия о торговле Новгорода и Пскова с Ганзейскими и другими Немецкими городами. Из известий о торговле Новгорода с Немецкими городами видно, что из промышленных городов западной Европы Немецкими купцами привозились в Новгород и Псков разнообразнейшие изделия ремесленной и фабричной промышленности, начиная с дорогих тканей, даже до дерюги. Следовательно, произведения домашней промышленности далеко не удовлетворяли нуждам потребителей; и Новгородцы и Псковичи постоянно нуждались в привозе иностранных промышленных изделий. Даже лучшее оружие и доспехи постоянно привозились сперва из промышленной Азии чрез Болгарию и потом из западной Европы; а церковные драгоценные украшения преимущественно доставлялись из Греции и обыкновенно слыли под именем Корсунских.

Но ежели ремесла и вообще обрабатывающая промышленность в Новгороде и Пскове, находилась не в цветущем состоянии; за то торговая деятельность Новгородцев и Псковичей производилась в огромных размерах и составляла прямой жизненный интерес Новгорода и Пскова. Новгород с старейшими своими пригородами, еще в глубокой древности, как только запомнит история, был северным центром торговли Азии с Европою, прилегающею к Балтийскому и Немецкому морям. Новгородскую торговлю можно разделить на восточную с Азией и юго-восточную с Грецией и землями, прилегающими к Черному морю, на Западную или Варяжскую и Немецкую с Западною Европой, и Русскую с разными Русскими княжествами.

О восточной торговле Новгорода и Юго-восточной мы имеем хотя немногие, но преемственные указания в продолжение почти всей Новгородской истории. Древние Скандинавские саги свидетельствуют, что драгоценнейшие греческие товары, златошвейные ткани, столовое серебро и проч., получались Скандинавами чрез Новгород или по-скандинавски Голмгард. Константин Порфирородный, Византийский император, писатель X столетия, прямо говорит: «суда Руссов, каждогодно приходившия в Константинополь, были из Новгорода, столицы Ильменских Славян». Наш древнейший летописец Нестор также прямо свидетельствует о деятельной торговле Новгорода с Греками, – он, во-первых, подробно описывает торговый путь из Новгорода в Царьград, во-вторых, рассказывает, что когда Олег, утвердившись в Киеве, мог отнять у Новгородцев путь по Днепру, то они поспешили заключить с Олегом договор, и обязались ежегодно платить ему по 300 гривен мира деля, т.е. чтобы он пропускал их ладьи в Черное море и в Грецию.

О торговле Новгорода с Мусульманскою Азией есть указания у древних Арабских писателей, которые упоминают о торговле Русских и даже прямо Ильменских Славян в Камской Болгарии и Хазарии, куда Арабы привозили Азиатские товары для промена на драгоценные пушные товары глубокого Севера, которые привозились туда Новгородцами, бывшими в торговых сношениях с полудикими жителями берегов Северной Двины, Ваги, Печеры, Камы даже до Уральских гор и за Уральские горы до Оби в Сибири. Эта же торговля Новгорода и Пскова с Мусульманской Азией подтверждается находками значительных кладов с Куфическими или Арабскими монетами VIII, IX и X столетий, встречающимися по пространству Новгородской и Псковской земли. На следы же этой древней торговли указывает и наш старейший летописец Нестор, он, описывая течение реки Волги, говорит: «из того же Оковскаго леса потекла Волга на восток и впала семидесятью устьями в море Хвалынское (Каспийское); и сим путем можно идти из Руси в Болгары (в Камскую Болгарию) и в Хвалисы (в Прикаспийские владения Персии) и так идя на восток вступить в предел Симов», т.е. во владения Семитов Арабов. Подробное описание устьев Волги и указание, и что Волгою можно прийти в Камскую Булгарию и в Хвалисы, ясно свидетельствуют, что эта торговая дорога в Азию уже хорошо была знакома Русским в Несторово время и раньше. А в древнейшие времена по этой дороге никто другой из Русских конечно не ходил кроме Новгородцев, у которых по этому пути были рассыпаны колонии от верховьев Волги и её верхних притоков до Мурома, и до границ Мордовского племени. Да и древнейшие Новгородские предания, сохранившиеся в народных былинах, постоянно выставляют Волгу от верховьев до устья, как главный путь самой прибыльной и богатой торговли Новгородских купцов.

Относительно торговли Новгорода с племенами глубокого северо-востока перед Уральскими горами и за Уральскими горами даже в Сибири, у Нестора есть два свидетельства. Первое там, где он, исчисляя не Славянские племена, платящие дань Руси, между прочими упоминает о племенах Печеры и Перми, которые вместе с Югрой и по официальным Новгородским памятникам составляли особый отдел Новгородских волостей. Другое свидетельство о той же торговле находится у Нестора в описании одного рассказа Новгородца Гюряты Роговича, который рассказывал Нестору следующее: «послал я своего отрока (приказчика) в Печору, которые дают дань Новгороду; и отрок мой, приведши к ним (к Печоре), пошел от них в Югру. Югра же народ, язык котораго мы плохо понимаем, живут же они в соседстве с Самоедами на полунощных странах. И сказала Югра моему отроку: дивное мы нашли чудо, о котором не слыхали до сего времени, а вот уже третие лето как стали знать. Перешедши луку (залив) моря есть горы, которых высота достигает до небес, и в горах тех клич всякий и говор, секут гору и хотят ее просечь, и уже просечено в горе малое оконце; и оттуда говорят, а языка их не поймешь, но кажут на железо и помавают рукою, прося железа; и ежели кто даст им секиру или нож, и дают против того шкуру (мех зверя). Дорога же до гор непроходима пропастьми, снегом и лесом, и потому не всегда доходим до них; а есть жители и дальше на полунощии». Этот простой и наивный рассказ служит лучшим и прямым свидетельством о постоянных торговых сношениях Новгородцев с глубоким и диким северо-востоком Европы и Азии, откуда они вывозили драгоценнейшие меха бобров, соболей, куниц, песцов, черных и чернобурых лисиц, а также мамонтовую кость и клыки моржей, известные в древней Новгородской торговле под именем рыбьего зуба, и ценившиеся высоко и в Европе, и в Азии. С сими товарами глубокого севера Новгородцы отправлялись частью в Камскую Болгарию и Хазарию и меняли их там на жемчуг, бисер, серебряные Арабские монеты, разные металлические изделия и шелковые ткани промышленной Азии; а частью продавали в самом Новгороде приезжавшим туда западным Европейцам, или сами отвозили их в Европу. Эта торговля и постоянные сношения с глубоким северо-востоком Европы и Азии не прекращались во все время самостоятельности Новгорода, до самого его падения. Новгородцы здесь торговали без соперников и были полными хозяевами этой торговли, и конечно получали от ней громадные выгоды, отсюда даже шло в Новгород серебро, известное под именем Закаянского.

Торговля Новгородцев с Грецией, или Византийскою империей, и с Мусульманской Азией значительно изменилась с тех пор, как Монголы подчинили своему игу Русскую землю вплоть до Черного моря, и большую часть Азии; но в сущности эта торговля с владычеством Монголов только изменилась, а не прекратилась и даже не сократилась, а напротив значительно развилась. Новгородцы сумели до некоторой степени поладить и с Монгольскими или Татарскими ханами и стали от них получать грамоты или ярлыки, дозволявшие им свободную торговлю не только по всей Русской земле, но и по всем Татарским кочевьям, как на востоке, так и в южных степях. Казань, Сарай, Астрахань, Крым и другие города и стоянки разных Татарских ханов сделались для Новгородцев такими же торговыми рынками, как и прежние Болгария и Казархия. Мало этого при помощи и покровительстве Татарских ханов Новгородцы глубже прежнего познакомились с Азией, проникли в Монгольские степи, в Бухару, Хиву и Самарканд. Никогда не завоеванные Татарами, но из видов торговли, щедро платившие Татарским ханам, Новгородцы во всех Татарских владениях пользовались свободой торговли и даже иногда отправляли вместе с Русскими князьями посольства от Новгородского веча к Татарским ханам. Так в 1328 году вместе с Московским и Тверскими князьями Новгородцы отправили к хану своего посла Феодора Колесницу; а в 1353 году, по смерти великого князя Семена Ивановича, Новгородский посол Семен Судаков от имени веча ходатайствовал у хана за князя Суздальского Константина. О торговле Новгородцев по Каспийскому морю в XIV столетии есть свидетельство в послании Новгородского владыки Василия, который говорит: «много детей моих Новгородцев видоки тому, место св. рая находил Моислав Новгородцев и сын его Яков, а всех было их три юмы, и одна из них погибла, а две их потом море долго носило втром».

Татарское владычество не уничтожило и торговли Новгорода с Константинополем, только разве изменило путь к Черному морю; т.е. вместо Днепра Новгородские купцы стали ходить Волгою, Татарскими кочевьями и потом Доном в Азовское море и далее в Черное море и наконец в Константинополь. Новгородец Стефан, около 1350 года путешествовавший ко святым местам, в дошедших до нас его записках, рассказывая о пребывании своем в Константинополе, говорит, что он виделся там с своими земляками, приезжавшими туда по своим делам. На не прерывавшиеся сношения Новгорода с Константинополем указывает и то, что время от времени продолжали приходить в Новгород разные греческие художники, и что Новгородские владыки не прекращали своих прямых сношений с Константинопольским патриархом; так, например в 1353 году Новгородский архиепископ Моисей отправлял своих послов к Цареградским царю и патриарху с жалобою на обиды от митрополита Московского и всея Руси; и владычные послы, на другой год возвратившиеся в Новгород, привезли владыке Моисею от царя и патриарха ризы крестчатые и грамоту за золотою печатью. Или в 1394 году приходил в Новгород от Цареградского патриарха Антония Вифлеемский владыка Михаил и привез две грамоты о поучении Христианам. Или в 1407 году приходил в Новгород из Царьграда владыка Трапезунтский Феодул милостыни ради. Таковых сношений Новгорода с Константинополем конечно нельзя было бы ожидать, ежели бы Новгородцы не продолжали поддерживать своих торговых связей с отдаленною Византийской империей.

Но по мере того как усиливалась Москва, торговля Новгорода с востоком падала, и Греки и Сурожане, или Генуезцы жившие в Крыму, и Татары Нагайские, и Бухарцы, и Кизильбаши и другие Азиатские торговцы потянули с своими караванами к Москве; и Москвичи, поддерживаемые своим сильным правительством, умевшим ладить с Татарскими ханами, всюду на восток стали являться соперниками Новгородцев, и тем более, что для всех восточных гостей, или торговцев, Москва была более нежели на половину пути ближе Новгорода. В Новгород едва ли когда являлись восточные гости, по крайней мере мы об этом не имеем никаких известий, Новгородцы сами ездили на восток и привозили туда свои товары и устанавливали цену тамошним товарам. Напротив того, в Москву съезжались сами восточные торговцы с своими товарами и всегда находили хороший сбыт. Мы имеем прямые свидетельства летописей о громадных восточных караванах, приходивших в Москву; так, например, под 1474 годом летопись говорит: «пришел из Орды Никифор Басенок, с послом царевым Ахматовым большия орды, с Каракучуком, а с ним множество Татар шесть сот человек, коих кормили, а гостей с ними с товаром и с коньми 3200 человек, а коней с ними было продажных больше сорока тысяч». И вообще ни одно Татарское посольство не обходилось без караванов с восточными гостями. Да и сами Москвичи быстро приобретали навык к приемам Азиатской торговли, и имея за собою близость пути сравнительно с Новгородом, мало-помалу вытеснили Новгородцев со всех Азиатских рынков, и Москва сделалась центром восточной торговли на Руси. Хотя Новгородские ушкуи долго еще продолжали сновать по Волге и Каме и даже до Каспийского моря, но уже год от года теряли свое значение, на них уже разъезжали не столько гости купцы, сколько разбойники ушкуйники. Повольничество, так много помогавшее прежде торговле Новгородской, с усилением Москвы и с принятием Москвичами деятельного участия в восточной торговле, скорее стало мешать торговым операциям Новгородцев, чем помогать им; ибо Московские государи, желая поддержать торговлю Москвичей, строго преследовали ушкуйников, и даже иногда вели из-за них войну с Новгородом. В следствие всего этого, еще за несколько десятков лет до падения Новгорода, Новгородцы были уже отстранены от непосредственной торговли с востоком, – их место заступили Москвичи, и уже через Москву восточные товары шли в Новгород.

Западная торговля Новгорода не уступала в своей древности восточной торговле. Исландские саги еще задолго до прибытия Варяго-Русских князей в Новгород говорят о постоянных торговых сношениях Новгородцев с Скандинавами и жителями южных берегов Балтийского моря. Волоты, Пруссы и разные племена Варягов издревле приезжали в Новгород и даже имели там свои поселения, как указывают названия разных местностей в Новгородской земле и в самом Новгороде, таковы Старая Русь, Волотовский погост и Прусская улица. В саге Олава святого говорится о каком-то Гудлейке, который отправлялся в царство Гардов (так называется в сагах Новгородская земля) по поручению короля для закупки шелковых тканей на царские украшения, дорогих мехов и столовой утвари. Или Гаральд Гарфагер Норвежский король посылал в царство Гардов Гаука – Габрока покупать товары, который и накупил там златошвейных тканей для одежд, каких в Норвегии и не видывали. Насколько верны сии и подобные им сказания саг, до этого теперь нам нет дела; но во всяком случае они ясно свидетельствуют о древнейших торговых сношениях Новгорода с Скандинавией. Чрез Новгород Скандинавия получала произведения востока, драгоценные камни, золотые и серебряные изделия, Арабские и Персидские ковры и Греческие златошвейные ткани. О торговле Новгорода с Славянскими городами на южном берегу Балтийского моря упоминает писатель XI столетия Адам Бременский, который говорит, что на островах Ворнгольме и Готланде в то время были пристани, куда сходились корабли, отправлявшиеся для торговли с Русью. Тот же Адам Бременский пишет, что в его время Датчане приезжали в Новгород иногда в четыре недели, а от устья Одера совершали туда путь обыкновенно в сорок три дня. В XII столетии, при взятии Шлезвига Датским королем Свеном Грато, были захвачены и Русские корабли, стоявшие в Слеи, и товары и их корабли Свен роздал своим воинам вместо жалованья. В 1187 году император Германский Фридрих дал Русским, или Новгородским купцам, право торговать в Любеке без платежа пошлин. По Русским летописным известиям мы знаем, что в 1134 году семь ладей Новгородских гостей, шедших из-за моря с Гот (Готланда), потерпели крушение от бури, потеряли весь товар и только немногие почти нагишом успели спастись и пробраться в Новгород. В 1136 году Новгородские гости были засажены в тюрьму в Дании. В 1142 году один Шведский князь с епископом в 60 шнеках напал на Новгородских гостей шедших, из-за моря в трех ладьях; но был отбит и потерял полтораста человек. В 1152 году в Новгороде сгорела Варяжская церковь и через четыре года заморские купцы вместо сгоревшей поставили новую, церковь св. Пятницы на торговище. Все сии известия, как Русские, так и иностранные, прямо и ясно говорят о давних и постоянных торговых сношениях Новгорода с Скандинавией и южным побережьем Балтики.

Первоначально на памяти истории главным торговым местом для Новгорода и западной Европы был остров Готланд, или как говорится в Русских памятниках Готский берег; на этом острове в главном тамошнем городе Визби у Новгородцев даже была своя церковь, точно так же как у Варягов или Готландцев своя церковь в Новгороде; у Новгородцев в Визби такой же был особый двор, как Готский двор у Готландцев в Новгороде. Но, как мы уже видели, торговля Новгородцев с западной Европой не ограничивалась Готландом; они торговали и по южному Балтийскому поморью, и в Дании, и в Швеции, и в Норвегии. Со временем, когда с Готландцами по торговым делам соединились Немцы; то они также учредили в Новгороде свой особый двор Немецкий рядом с Варяжским, и имели в Новгороде и в Ладоге свои Немецкие церкви и кладбища: именно в Новгороде у Немцев была своя церковь св. Петра, а у Готландцев в Новгороде церковь св. Олава и в Ладоге церковь св. Николая. С утверждением Немцев в устье Двины в Курляндии и в Ливонии, и оттуда Немцы начали вести торговлю с Новгородом; и в этой торговле приняли деятельное участие и Псковичи, как ближайшие соседи с Ливонией, и Рига сделалась одним из важнейших городов в западной торговле Новгорода и Пскова. В XIII столетии Готландский союз Немецких и Варяжских купцов стал мало-помалу уступать первенство Ганзейскому союзу, и главным городом по западной торговле сделался Любек, а Визби стал упадать. Впрочем, это сделалось не вдруг, и все XIII столетие прошло в постепенном падении одного союза и возвышении другого; и Новгородцы, заключая торговые договоры с Немцами, во все это время и даже еще в XIV-м столетии писали грамоты к Готскому берегу, Риге и Ганзейскому союзу вместе. Так в грамоте Новгородского князя Андрея Александровича, писанной в 1301 году, еще сказано: «се приехали Иван Белый из Любека, Адам с Готскаго берега, Инча-Олчьт из Риги, от своей братьи от всех купцов своих Латинскаго языка, и дали мы им три пути горнии по своей волости, а четвертый в речках». Или в проекте договора 1370 года, не принятого Новгородцами, писаны еще особые послы от Любека и от Готланда; следовательно, в продолжение всего XIII и большей половины XIV века в глазах Новгородцев ни Рижане, ни Готландцы, ни Любчане не имели первенства одни перед другими, составляли один союз и договаривались с Новгородом все сообща. А по уставам Новгородского Немецкого двора и в XIV столетии за Готландом было еще заметно некоторое первенство; ибо по одному из их уставов Русский, почему-либо лишившийся права ходить на Немецкий двор, не иначе мог быть вновь допущен, как чрез разрешение купеческого общества на Готланде.

Готландскиий и Немецкий дворы в Новгороде составляли главную контору по торговым делам Варягов и Немцев с Новгородцами, имели своих выборных начальников и судей, которым на основании уставов, писанных на Готланде и в Любеке, должны были повиноваться все причисленные к дворам Варяжские и Немецкие купцы, а в противном случае подвергались разным штрафам, и даже изгонялись из двора и лишались его покровительства. Немецкая торговля производилась по строго определенным правилам в видах монополии. Готландские и Немецкие купцы, приезжавшие торговать в Новгород, составляли одно строго замкнутое общество. Готландский и Немецкий дворы действовали заодно; и хотя каждый хозяин вел торговлю на свой капитал и по своим соображениям, но он в то же время должен был строго наблюдать законы своего двора и не вести своих дел так, чтобы они могли клониться к невыгоде общей торговли двора. Уставы, или так называемый Новгородские скры Готландского и Немецкого дворов, как можно судить по сохранившимся редакциям, явно были составлены с тою целью, чтобы подобрать в руки двух дворов Новгородскую торговлю с западною Европой и подавить соперников. По сим уставам только члены Готландского и Немецкого дворов пользовались покровительством сих дворов. Ежели кто осмелится пустить во двор гостя, не принадлежащего двору без согласия ольдермана и его ратманов, подвергается пени в 10 марок серебра, никто не должен торговать в церкви св. Петра ни с каким Русским, ни с Новгородцем, ни с гостем; и уличенный в таковой торговле платит пени десять марок серебра. Никто не должен ни давать в займы Валлийским, Фландрским, Английским, или Русским купцам, ни брать у них в займы; а кого в том уличат, тот должен лишиться всего занятого или отданного в займы. Под страхом пени 50 марок серебра Немецкому или Готландскому купцу воспрещается иметь с Русским какое-либо имущество в компании, или возить имущество Русского как фрахт. Ольдерман и ратманы обязаны осматривать все товары, привозимые на двор, прежде нежели отпустят их в продажу; под штрафом десяти марок серебра, не должно продавать никакого товара без предварительного осмотра. Никто не имеет права привозить во двор товаров более как на 1000 марок серебра; ежели же кто привезет или пришлет во двор товаров более чем на 1000 марок серебра, то должен лишиться в пользу св. Петра всего, что превышает тысячу марок.

Уставы, или скры Новгородские, писанные в Любеке и на Готланде, судя по приведенным правилам, прямо свидетельствуют, что Новгородская торговля с западною Европой принадлежала не одним членам Готландского и Ганзейского союзов; но что в ней также участвовали купцы Валлийские, Фландрские и Английские, только сии последние не состояли под покровительством Готландского и Немецкого дворов; в противном случае конечно уставы или скры сих дворов не имели бы надобности запрещать своим членам Готландским и Немецким купцам вступать с ними в компании, так же как и с Новгородцами. Да и Немецкие торговцы не все допускались во двор, а только те, которые имели разрешение ольдермана и ратманов двора. Следовательно, Готландский и Немецкий дворы составляли только богатейшую и сильнейшую корпорацию, старавшуюся присвоить себе монополию торговли. Новгородцы же хорошо понимали это, и нисколько не думали давать этой корпорации исключительного права, и во всех своих договорах с Готландцами, Ганзейцами и Рижанами, всегда прямо прописывали, что они дают одинаковые права как Немцам и Готландцам, так и всем Латинским языкам, и до нас не дошло ни одного договора с Немцами, в котором бы Новгородцы не включили всех Латинских языков. Явно, что Новгород постоянно держался одного правила, чтобы не давать ни одной западной Европейской национальности привилегий и преимуществ перед другими. Да и на деле мы в Новгороде встречаем по Волхову рядом пристани Готского двора, Немецкого двора, и каких-то вероятно сильных торговцев Еваня, Геральда и Вутяты; так в уставе князя Ярослава Ярославича о мостовых сказано: «князю мостить до Немецкаго вымола, Немцам до Еваня вымола, от Еваня вымола Готам до Геральдова вымола до задняго, от Геральдова вымола до Вутятина вымола». Здесь Геральдов и Еванев вымолы очевидно принадлежали богатым иностранным торговым домам, торговавшим отдельно и самостоятельно от Готландского и Немецкого дворов, может быть Валлийцам, Фландрцам или Англичанам; а Бутятин вымол вероятно принадлежал богатому торговому дому из померанских Славян. Таким образом в Новгороде и по закону или договорам, и на практике не было исключительной монополии ни для Готландского, ни для Немецкого дворов, ни для других каких западноевропейских торговцев. Новгород ко всем относился ровно.

Лучшим определением отношений Новгорода к западноевропейским торговцам служат договоры в разное время заключенные Новгородом с Немцами. В старейшей из дошедших до нас договорных грамот Новгорода с Немцами, писанной в последней четверти XII столетия постановлено: «во 1-х, взаимныя права безпрепятственной торговли Новгородцев на Готланде и в Немецкой земле, и Немцев и Готландцев в Новгородской земле; во 2-х, при взыскании долгов Варягу или Немцу на Новгородце, или Новгородцу на Варяге или Немце, в случае запирательства, истец должен представить 12 человек свидетелей и дать клятву, и возмет свое; в 3-х, ежели будет суд у Новгородца в Немецкой земле, или у Немчина в Новгороде; то рубежа не чинить (т.е. не переносить суда из Немецкой земли в Новгород, или из Новгорода в Немецкую землю), а жаловаться на другое лето, а ежели не исправят, то, объявя князю и людям, взять свое у гостя, ежели суд будет в Новгороде; ежели же тяжба будет в иной земле в Русских городах, то у тех и просить суда, а Новгородцам до тех тяжб дела нет, в таких тяжбах Немцы и Новгородцы не отвечают; в 4-х, Новгородца не сажать в тюрьму в Немецкой земле, ни Немца не сажать в тюрьму в Новгородской земле, а брать на виноватом свое; а ежели убьют заложника или попа, то за голову 20 гривен серебра». Но собственно торговые отношения Новгорода к Немцам яснее выражены в договорной грамоте, заключенной Новгородом в 1257–1259 году. В ней: во 1-х сказано: «Новгородцам гостить на Готьском береге без пакости, а Немцам и Готам гостить в Новгороде без пакости, и всему Латинскому языку, согласно с прежним миром. 2-е, Пуд мы отложили, а поставили скалвы по своей воли и по любви; а Немцам и Готам и всему Латинскому языку платить по две куны от капи, и от всякаго товара, что кладут на скальвы, продавши и купивши. 3-е, ежели зимний гость не возмет нашего посла, или Новгородских купцов из Новгорода или с Готскаго берега; а что с ним случится от Котлина до Новгорода или от Новгорода до Котлина, за то Новгород не отвечает, потому что он поехал без посла по старому миру. Также ежели Немцы или Готы пойдут торговать в Корелу, и что с ними там случится, то Новгород не отвечает. 4-е, а где начнется тяжба там ее и кончать, т.е. не переносить тяжбы, начатой в Новгороде, в Немецкую землю, и наоборот тяжбы, начатые в Немецкой земле в Новгород».

Еще подробнее объясняет порядок торговли Новгородцев с Немцами договор, заключенный Новгородом с Немецкими городами (Ганзейскими), и Готландом в 1270 году. Договор этот, по обще заведенному порядку, писан как для Немецких сынов (слова грамоты) и Готландцев, так и всех Латинских языков. В нем: «во 1-х, по прежнему договору (вероятно 1257–1259 г.), о пути между Котлином от Готланда, и опять от Новгорода до Котлина, ежели что гостю приключится на этом пути; то за это отвечают князь и Новгородцы летнему гостю. А зимние гости должны приезжать с порукою князя посадника и всех Новгородцев без всяких препятствий, и должны брать, согласно с прежним миром, Новгородскаго пристава и Новгородских купцов; в противном случае ежели что случится с гостьми, Новгородцам до того дела нет. Ежели же Новгородцы пристава не вышлют и их купцы не выедут, и Немцы отправятся без пристава; то должны ехать безпрепятственно к Котлину, согласно с прежним миром. Ежели Новгородцы добровольно не захотят ехать с кораблями обратно; то должно за каждый поезд платить половину марки серебра. 2-е, гости когда прибудут в Неву, и им понадобится дерево или мачта, то вольно им рубить таковыя по обоим берегам. 3-е, ежели поймают вора между Котлином и Ладогою, то вести его на суд в Ладогу; а ежели между Ладогою и Новгородом, то его судить в Новгороде. Когда гости придут в Волхов к порогу, то должны требовать пороговых лоцманов. И когда таким образом гость приедет вверх к гостинной пристани, то должен платить издавна установленную пошлину, но не больше. 4-е, лоцман, нанятый на проезд по Неве вниз и опять вверх, получает на харч пять марок кун и окорок; а ежели он нанят от Новгорода до Ладоги и обратно, то на харч три марки кун или полокорока. Ежели, разобьется барка, отправившаяся за товарами, или нагруженная товаром, то за барку не платят, а за наем барки должно платить. В случае ежели лоцманы поссорятся с гостями в дороге, и приедут в Новгород не помирившись, то должны разобраться судом во дворе св. Иоанна перед тысяцким и Новгородцами. 5-е, извозчики в Новгороде с каждой барки, приводимой от берега к Немецкому двору, получают 15 кун, к Готландскому двору десять кун; а с отходящих по полумарке кун с каждой барки. 6-е, Новгородца нельзя посадить за долг в погреб на Готланде, ни Немца или Готландца в Новгороде; также нельзя к ним присылать бирича, ни брать за одежду, но с каждой стороны должно требовать пристава от тысяцкаго. 7-е, ежели возникнет ссора между Немцами и Новгородцами, то она должна быть окончена во дворе св. Иоанна при посаднике, тысяцком и купцах. 8-е, ежели кто придет на Немецкий или Готландский двор с обнаженным оружием и кого там ранит, чтобы похитить товар; то его схваченнаго предать суду и судить по пошлине (по исконному порядку). Кто сломает ворота или ограду, того судить также по пошлине. 9-е, луга, которыми владеют Немцы или Готландцы, должны им принадлежать в собственность там, где они их объявят. 10-е, ежели возникнет ссора у летняго поезда, то зимнему поезду до нея дела нет; и наоборот летнему поезду нет дела до ссоры зимняго поезда. В случае ежели бы зимние или летние гости имели в чем-либо разделаться судом; то они должны это кончить перед тысяцким, старостами и Новгородцами, и потом вольны ехать своею дорогой. Где по тому возникнет ссора, там ее и должно покончить. 11-е, ежели возникнет спор из-за ареста имущества, то в первый год должно объявить об этом, но товаров не арестовать, также и на вторый год. Но ежели спор не решится и на третей год, то должно взять товар и подвергнуть аресту 12-е. В случае войны между Новгородом и окрестными странами, гость волен ездить безпрепятственно водою и сухим путем так далеко, как простираются владения Новгородские. 13-е, в случай надобности, когда Немцу и Новгородцу должно представить свидетелей, и они оба представят одного и того же, то такому свидетелю верить. А ежели представят разных свидетелей, то бросить жеребий, и чей жеребий выпадет, свидетелю того и верить. 14-е, кто, вступив с Немцем или Готландцем в торговые дела, испортит или затратит его товар, обязан прежде всего удовлетворить гостей, а потом других, кому должен. Ежели жена поручится за мужа, то должна вместе с ним отвечать за долг своим лицом, если заплатить не в состоянии. Ежели же жена не поручалась за мужа, то и не отвечает за его долг. 15-е, ежели Новгородский посол будет убит за морем, или Немецкий посол, или священник, или ольдерман, то пени 20 марок серебра, а за купца 10 марок серебра. Кто кого ранит острым оружием или копьем, платит обиженному полторы марки серебра; кто кого ударит в ухо или по шее, платит ему три фердинга. 16-е, весы и гири для серебра и другаго вескаго товара должно держать ровно и правильно; капь должна заключать в себе восемь Ливонских фунтов».

Таким образом все договоры Новгорода с Немцами и Готландцами заключались на основании взаимных выгод, и ни в одном договоре нет ни одного условия, где бы Новгород давал Немецким гостям какое-либо преимущество перед Новгородцами. Мало этого, в последнем договоре Новгород присваивает себе право судить Немецких гостей, ежели возникнет какое дело между гостями зимнего и летнего поезда, т.е. не подчиненными одному ольдерману. Конечно никакие уставы, ни торговые договоры еще не обеспечивали западной Новгородской торговли от монополии Готландского, и потом Немецкого двора, как сильных и строго организованных корпораций; но корпоративное или общинное устройство торговли едва ли не было более общим между Новгородцами, чем между Немцами; в Визби на Готланде был такой же Новгородский торговый двор с церковью, как у Готландцев и Немцев в Новгороде. Правду сказать, до нас, к сожалению, не дошло уставов Новгородского торгового двора в Визби; тем не менее мы хотя несколько можем судить о сих уставах по уставной грамоте князя Всеволода Мстиславича, данной в 1127 году Иванской купеческой общине в Новгороде. А из этой уставной грамоты видно, что Иванская купеческая община в Новгороде имела свое управление и свой торговый суд, которые вверялись выборным старостам и тысяцкому, и в этот суд и управление не имели права вступаться ни посадники, ни бояре Новгородские. Кто хотел вступить в Иванскую общину, «тот должен по уставу вложить в общинный капитал 50 гривен серебра, и поднести тысяцкому Ипьское сукно; а не вложится кто в купечество, не даст пятидесяти гривен серебра, тот не пошлый (не настоящий) купец; а пошлым купцам быть по наследству от родителей и по вкладу». Это правило уставной грамоты прямо говорит, что таковой общинный корпоративный порядок принадлежал не одной Иванской общине, но и всем купеческим общинам в Новгороде (не вложится кто в купечество, сказано, а не в одну Иванскую общину). И в грамоте даже упоминается о соседней такой же купеческой общине Побережанской. А что в Новгороде были не две только купеческие общины, Иванская и Побережанская, на это мы имеем прямое свидетельство Новгородской летописи, где под 1342 годом сказано: «когда в Новгороде получена была весть, что Немцы идут на Псков; то Новгородцы ни мало немедля пустились в поход, иные в великую пятницу, а иные в великую субботу, а общины все попечатав». Таким образом устройство торговли в Новгороде было такое же, как и у Немцев, и даже нельзя, наверное, сказать, кто у кого перенимал – Немцы ли у Новгородцев, или Новгородцы у Немцев, и едва ли не вернее первое, ибо у Новгородцев, равно как и у Псковичей, всюду действовало общинное устройство: и улицы были общинами, и концы общины, и целый город община улиц и концов, и вся земля Новгородская и Псковская община, союз городов, своя Псковская или Новгородская Ганза, сложившаяся не в XII или XIII столетиях, а несравненно прежде. Итак, кто же у кого заимствовал общинное устройство – Немцы ли у Новгородцев или Новгородцы у Немцев? Сама торговля не представлялась в народном воображении Новгородца или Псковича иначе как общиною, стоит только вспомнить былины о Садке богатом и Соловье Будимировиче с их ратниками и дружиною; кто они, как не ольдерманы – старосты Новгородских гостей, ездивших общинами по разным сторонам. После всего этого напрасно говорят некоторые из наших исследователей, что Немцы держали Новгородцев в черном теле, что западная торговля была выгодна только для Немцев, что Новгородцы не могли тягаться с Немцами, торговавшими корпоративно общинами; факты говорят напротив, что торговля Новгорода с западною Европой производилась Новгородцами на тех же самых основаниях, как и Немцами, или Готландцами; у Новгородцев и у Немцев были одни приемы, и те и другие пользовались от торговли взаимными выгодами, и те и другие нуждались друг в друге. Немцам нужны были азиатские товары и дорогие меха, которые главным образом получались только через Новгород и Псков; а Новгородцам и Псковичам для их рынков нужны были европейские товары, получаемые только через Немцев и их соседей Валлейцев, Фландрцев и Англичан. И эта взаимная нужда поддерживала западноевропейскую торговлю Новгорода на памяти истории в продолжение восьми столетий к ряду.

Но конечно и западноевропейская торговля, как и всякая другая, в такое продолжительное время не обходилась без столкновений и встреч, особенно когда к соперничеству торговых выгод присоединились еще соседские отношения Ливонских Немцев к Новгороду и Пскову, спорившим с Ливонскими Немцами из-за обладания Эстонией или Чудью. Ливонский орден, находившийся в постоянном союзе с Ганзейскими городами, разрывая почему-либо соседский мир с Новгородом и Псковом, не редко тем самым останавливал Немецкую торговлю. Особенно часто затруднялась торговля Немцев с Псковичами; ибо Ливонский орден почти постоянно был в войне со Псковом, и каждую почти войну обыкновенно начинал задержанием или избиением и ограблением Псковских гостей в Эстонии или Ливонии. Так под 1323 годом летопись говорит: «той же осенью избили Немцы Псковичей на миру, гостей на озере (Чудском) и ловцов на Нарове; и поехал князь Давид со Псковичами за Нарову, и пленил их землю до Колывани (Ревеля), и тянулась война почти целый год; наконец Немцы отправили во Псков большое посольство, которое и заключило мир по Псковской воли». Или в 1362 году Немцы избили несколько голов Псковичей на Людви (в одном Ливонском городе) на миру; в ответ на это Псковичи задержали всех Немецких гостей, бывших тогда во Пскове. Переговоры об этом деле тянулись целый год – Псковичи не отпускали задержанных гостей. Наконец Немцы отправили больших послов в Новгород, чтобы тот принял на себя посредничество; но Псковичи, приглашенные в Новгород, и там не хотели уступать и после долгих споров с Немецкими послами разъехались не помирившись. Тогда Немцы прибегли к последнему средству, они задержали Новгородских гостей в Юрьеве (Дерпте); после чего Новгородцы отправили своих послов в Юрьев, которые наконец и помирили Псковичей с Немцами на том, чтобы Псковичи выпустили задержанных гостей, а Немцы заплатили Псковичам, по их требование, за убитые головы и отпустили Новгородских гостей. Но этот мир через два года опять был нарушен и возобновилась война между Псковом и Немцами, в которую войну втянулись и Новгородцы. Война эта продолжалась пять лет, и на все это время была прекращена торговля не только с Ливонскими Немцами, но и со всеми Ганзейскими городами, так что Ганзейская контора в Новгороде опустела и была перенесена в Юрьев. Наконец в 1370 году был заключен мир, не знаем на каких условиях.

Но вероятно условия мира были не удовлетворительны для Немцев; ибо в следующем же 1371 году послы Ганзы в Дерпте писали в Ревель и другие Немецкие города, чтобы не пускать никаких русских товаров; Новгородцы отвечали тем же относительно немецких товаров. И Ганза волей-неволей подалась и в том же году отправила своего посла в Новгород с проектом мира; но Новгородцы не согласились на предлагаемый мир и заключили перемирие только до следующего года, и так было до 1391 года. Во все это время хотя и продолжалась взаимная торговля Немцев и Новгородцев, но с беспрестанными перерывами, – то Новгородцы задерживали Немецких гостей по каким-либо обидам, то Немцы задерживали Новгородских гостей, так что в последние семь лет перед заключением мира Ганза уже подумывала перевести свою контору из Новгорода в Ливонию. Но очевидно такой перевод конторы был крайне невыгоден для членов Ганзейского союза; ибо им пришлось бы зависеть от Ливонских Немцев, имевших далеко не одни интересы с Ганзейцами. Наконец в 1391 году Новгородцы согласились на съезд с Немцами в Изборске и отправили туда своих послов, туда же явились и Немецкие послы из Любека, Готланда, Риги, Дерпта, Ревеля и многих других Немецких городов (видно всему союзу приходилось туго) и заключили мир. И той же зимою все Немецкие послы прибыли в Новгород, получили обратно все арестованные товары и начали снова ставить Немецкий двор. А в след за тем и Псковичи заключили отдельный мир с Немцами.

Впрочем, ни с Новгородцами, ни с Псковичами мир не был продолжителен: уже в 1400 году опять возникли неудовольствия, немирное соседство Ливонского ордена с Псковичами постоянно мешало мирной торговле. Ливонские города в этом году издали запрещение торговать с Русскими и возить к ним товары и пропускать в свою землю Русские товары, под страхом потери имущества и самой жизни. Потом в 1401 году Новгородцы жаловались Ганзе, что Немцы привозят к ним очень короткие сукна и другие товары худого качества, а в приеме Русских товаров делают притеснения; или в 1402 году Ревельский магистрат издал запрещение торговать с Русскими на кредит в продолжение трех лет. Наконец в 1403 году Немцы потопили на озере Нещедре девять человек Псковских гостей, и товар отняли. С этого дела опять началась война; Псковичи в том же году опустошили окрестности Нейгаузена, а на другой год ходили к Кирьипиге, и только в 1410 году был заключен мир. Но в этой войне Новгородцы не принимали участия, от чего она вероятно и продолжалась только шесть лет. Новгородцы не только в продолжение всего этого времени продолжали уклоняться от пособия Псковичам против Немцев; но даже по требованию грозного Литовского князя Витовта в 1414 году не решились разорвать мир с Немцами и в 1417 году снова подтвердили его. В 1415 году у Псковичей с Ливонскими Немцами опять было началось розмирье, – Немцы задержали Псковских гостей, а Псковичи на это отвечали задержанием Немецких гостей; но в том же году прислан был посол из Дерпта, который и заключил с Псковичами мир по старине на том, чтобы Немцами отпустить Псковских гостей, а Псковичам Немецких. Этот мир Псковичи держали так крепко, что даже не разорвали его по требованию Витовта в 1421 году. А Новгородцы еще в 1420 году подтвердили старый мир с Немцами и для этого Новгородским и Немецким послам был съезд на Нарове.

Впрочем, соседство Ливонских Немцев никак не допускало продолжительного мира. В 1436 году Ливонцы захватили и избили Псковских ловцов, за что Псковичи задержали двадцать четыре человека Немецких гостей, засадили их в погреб и товар заарестовали; и немирье продолжалось до 1444 года, в этом году Псковские послы заключили в Риге мир на десять лет. Но в том же году мир этот снова был нарушен; неисполнение договора со стороны Ливонских Немцев вызвало набег Псковичей на Немецкую окраину, а на следующий год еще присоединилась ссора Немцев с Новгородцами, продолжавшаяся до 1449 года. Наконец в этом году Псковские и Новгородские послы съехались с Немецкими послами на Нарове и заключили мир на 25 лет, по которому миру Юрьевцы (жители Дерпта) обязались возвратить Псковичам все старины, т.е. все пограничные места, из-за которых была вражда. Но едва прошло десять лет мирного срока, как Ливонские Немцы опять начали войну с Псковичами, в которой войне приняли участие не только Новгород, но и великий князь Московский. Эта война продолжалась пятнадцать лет и кончилась в 1474 году миром, заключенным на двадцать лет при посредстве Московского великокняжеского воеводы князя Даниила Хомского. Вообще беспокойное соседство Ливонских Немцев много препятствовало Немецкой торговле в Новгороде и Пскове, и Ганза нередко должна была подчиняться чисто политическим, а не торговым видам Ливонского ордена; и таковая ложная солидарность торговых видов Ганзы с политическими видами Ливонского ордена, несмотря на свою ложь, росла год от года более, особенно после покорения Новгорода великим князем Московским. И следствием такового ложного направления было то, что когда в 1494 году истек срок двадцатилетнему миру, заключенному с Ливонскими Немцами, то великий князь Московский Иван Васильевич, перед началом войны с ними, приказал отвезти в Москву 49 купцов членов Немецкого двора, а все их товары и сам Немецкий двор велел отобрать на себя. Так кончилась торговля Ганзы с Новгородом и Псковом, да она и не могла уже продолжаться, тесный союз Ганзы с Ливонскими Немцами давно уже запутал ее в Ливонскую политику и вел прямым путем к насильственному прекращению.

Торговля Новгородцев и Псковичей с разными Русскими княжествами была не менее, ежели не более, важна для Новгорода и Пскова, чем торговля восточная и западноевропейская. Русские княжества для Новгорода и Пскова были самым важным рынком как для сбыта товаров, приобретаемых восточною и особенно западноевропейскою торговлей, так и для приобретения товаров. И прежде всего у Новгородцев шла особенно деятельная торговля в Заонежьи, в Перми, на Двине и в других Новгородских колониях; за тем не менее важным рынком для Новгородской и Псковской торговли были земли Ростовская, Суздальская, Муромская и вообще низовые города, откуда главным образом получался хлеб и другие съестные припасы, в которых, как известно, постоянно нуждались Новгородцы. Эта торговля так была нужна для Новгородцев, что в Новгороде, как мы уже видели, образовалась сильная партия Суздальщинцев, которая из-за торговли с Ростовским, Суздальским и вообще Низовым краем усердно поддерживала Суздальских князей к явному ущербу Новгородской самостоятельности; и Суздальские князья ничем так удачно не смиряли строптивости Новгородцев, как задержанием Новгородских купцов и их товаров в Суздальской земле. Да и действительно это задержание должно было иметь громадное влияние на Новгородское вече; ибо в Суздальской земле Новгородские гости задерживались не десятками, но целыми тысячами. Так в 1196 году Всеволод Юрьевич князь Владимирский задержал всех Новгородцев за Волоком и по всей земле своей; или под 1210 годом тот же Всеволод говорит Мстиславу Новгородскому: «отпусти моих мужей, а я отпущаю Новгородских гостей и с товарами». Или в 1215 году князь Ярослав Всеволодович заковал в Торжке более 2000 человек Новгородских гостей и разослал их по своим городам.

Завоевание Низовой земли Монголами не только не сократило торговли Новгородцев с Низовым краем, но даже способствовало к её обеспечению. Новгородцы скоро смекнули значение Монгольского владычества и сумели выходить для своей торговли ярлыки у Татарских ханов или царей, и на сии ярлыки прямо ссылались в своих договорах с князьями Низовой земли: «а гостю гостити по Суздальской земли Новгородскому без пакости, без рубежа по Цареве грамоте. А Суздальскому гостю гостити в Новегороде без рубежа, без пакости». Мало этого, во время Монгольского владычества Новгородцы успели обеспечить постоянство одинаковой проезжей пошлины во всех владениях Низовых для Суздальских князей, которая во всех договорных грамотах Новгорода с Низовыми князьями постоянно определялась так: «а что, княже, мыть по Суздальской земле и в твоей волости с Новгородца и с Новоторжца по две векши от воза и от лодьи и от хмельна короба и от льняна, а дворянам твоим с купцов повоза не брать, разве ратной вести». Этот порядок был одинаков во всех договорных грамотах как с Тверскими, так с Московскими и другими Низовыми князьями, и как в XIII, так в XIV и XV столетиях. Конечно и в XIV столетии еще не обходилось без того, чтобы Новгородским гостям не потерпеть каких-либо убытков от того или другого Низового князя, который был в ссоре с Новгородом в то или другое время: но тем не менее торговля Новгородцев с Низовыми городами вовремя Татарского владычества была гораздо обеспеченнее против прежнего времени.

Но зато торговля с югом России, с Приднепровьем, была гораздо важнее для Новгорода в XI, XII и частью XIII веке, чем в последующее время. До Татар Новгородцы имели свой торговый двор и церковь Архангела Михаила в Киеве, также свои дворы в Черниговских владениях, даже на Волыни и в Галиции, а равным образом в Смоленске. Но с разорением Киева и Чернигова Батыем Новгородская, как и всякая, торговля, не жалующая пустырей и пожарищ без жителей, отодвинулась от опустошенного края и сосредоточилась преимущественно в Смоленских и Литовских владениях, по которым Новгородские особенно Псковские гости ходили из края в край, и имели свои торговые дворы и даже целые слободы в Смоленске, Вильне и других тамошних городах. Так под 1348 годом читаем в летописи: «великий князь Ольгерд и сын его Андрей во гневе на Псков велели задержать Псковских гостей и в Полотске и в Литве, и товар у них отняли и коней, а самих приказали отпустить на окуп». Или под 1403 годом в Псковской летописи сказано: князь Юрий Смоленский задержал Псковских гостей и товар у них отнял, а самих держал половину лета, пока Новгородские и Псковские послы их выручили. Псковичи по соседству особенно тянулись с своею торговлей в Литовские владения; здесь их гости с товарами постоянно ходили не только в ближайшие города Полотск, Витебск, Вильну и другие, но даже пробирались на Волынь и Приднепровье, когда сии страны поступили во владение Литовских князей. Но кажется Новгородская и Псковская торговля в этом краю подвергалась большим неудобствам и обидам, как по своеволию и междоусобным войнам тамошних князей, так еще более по соперничеству с Немцами и Евреями, которые особенно усилились вследствие несчастного соединения Литовско-Русского великого княжества с обильною мятежами и своеволием Польшей. Это несчастное соединение произвело то, что связи тамошних жителей с Русскими людьми, а, следовательно, и с Новгородцами и Псковичами, мало-помалу начали ослабевать, и их место стали заступать связи с Евреями, Немцами и Поляками, и Русская промышленность смешалась с промышленностью Немецкою и Жидовскою; а с тем вместе разумеется должны были ослабеть и торговые сношения здешнего края с Новгородом и Псковом, как главными представителями Русской торговли на западных окраинах Русской земли. Впрочем, Псковская и Новгородская торговля, хотя и ослабевшая от новых порядков здешнего края, в сущности никогда не прекращалась и по близкому соседству не могла прекратиться во все время самостоятельности Новгорода и Пскова, а впоследствии при Московском владычестве даже усилилась, только приняла иной характер; но это теперь до нас не касается, это принадлежит уже Московской истории.

Торговая промышленность, судя по громадности её развития сравнительно с другими видами промышленности, очевидно составляла главный нерв жизни Новгорода и Пскова, собственно только торговлей Новгородцы и Псковичи приобретали богатство и силу, торговля доставляла им могущество, торговля заставляла их распространять свои владения устройством колоний даже в отдаленных землях, в видах торговли Новгородцы и воевали, и мирились, по интересам торговли они принимали и изгоняли князей. В Новгороде и Пскове хотя было особое сословие купцов с своим чисто коммерческим устройством; но в то же время и все классы жителей так или иначе принимали участие в торговле и большие и меньшие люди, даже монастыри, как нередко богатые землевладельцы. Это всеобщее стремление к торговле особенно в Новгороде было одною из главных причин неудовлетворительного положения прочих видов промышленности; для торговли Новгородцы жертвовали всем, и торговля действительно вознаграждала их за все с избытком, так что была явная выгода всем жертвовать для торговли. Но торговля же в том виде, как она производилась в Новгороде, была одною из главных причин падения Новгорода; она постоянно делила Новгородцев на враждебные партии собственно по видам торговли. Так торговцы с востоком постоянно тянули к Суздальским князьям даже в ущерб Новгородской самостоятельности; а торговцы с южными странами по Днепру поддерживали влияние Приднепровских князей. А когда Приднепровские князья перевелись и Днепр закрылся для Новгородской торговли, то прежние Днепровские торговцы потянули к Литве и Польше, что наконец и заставило великого князя Московского Ивана Васильевича покончить с Новгородом. Судьба Пскова сложилась несколько иначе, и кажется между прочим потому, что Псковичи по обстоятельствам не пренебрегали земледелием, и вследствие этого относительно пропитания находились в меньшей зависимости от соседей; но Псков, как ближайшая колония Новгорода, поселенная на окраине с иноплеменниками, неминуемо должен был пасть после падения Новгорода; он так был поставлен всею своею историей, что без Новгорода не мог существовать независимо.

Торговля в Новгороде и Пскове имела свой особенный характер, вредно действовавши на развитие общества и дававший ему одностороннее направление. Новгородская л Псковская торговля довольствовалась только продажею сырых иногда и драгоценных произведений природы и перепродажею западноевропейским народам изделий Азиатской промышленности, и Азиатским народам изделий Европейской промышленности. При таковом положении, вместе с открытием новых путей сообщения с Азией, естественно должна была сокращаться и торговля Новгорода и Пскова только сбытом сырых произведений природы. Уже Итальянские торговые колонии в Крыму много нанесли ущерба Новгородской торговле с востоком, а открытие морского пути в Индию еще более должно было стеснить Новгородскую торговлю с Азией, и это стеснение росло по мере того как Европейцы более знакомились с новыми путями на восток. Вообще с половины XV столетия торговля Новгорода и Пскова стала мало-помалу изменяться не в свою пользу. Ганзейцы год от года стали усиливаться и вытеснять своих соперников, так что не далеко уже было то время, когда бы они одни остались хозяевами Новгородско-Европейской торговли, а Новгородцев и Псковичей обратили в своих приказчиков. Падение Новгорода и Пскова как раз подошло к тому времени, когда сии два города и по положению своей торговли, и по другим отношениям уже не могли оставаться самостоятельными и независимыми, и волей-неволей должны были подчиниться или Немцам, или Полякам через Литву. И Московские государи Иван Васильевич и Василий Иванович присоединением сих городов к Москве только спасли их от онемечения или ополячения.