Глава вторая. Св. Кирилл – архиепископ александрийский. Его жизнь и деятельность до начала несторианских волнений

15-го октября 412 года умер архиепископ александрийский Феофил.⁵¹³ В древнее время миряне принимали горячее участие в делах Церковных и, между прочим, в выборах епископов.⁵¹⁴ Правда, к пятому веку это участие мирян во многих местах подверглось значительным ограничениям, но в Египте оно сохранялось еще долгое время в полной силе.⁵¹⁵ Избрание епископа было делом чрезвычайной важности, потому что епископ имел в то время весьма широкие гражданские полномочия. Епископ был в то время самым влиятельным и почетным лицом в городе, архиепископ же – в целом диоцезе. Он занимал в управлении города место, по меньшей мере равное, если не выше, с императорским наместником. По закону Гонория, изданному в 409 году, епископ занимает первое место между почетными гражданами, выбиравшими должностных лиц городского управления.⁵¹⁶ Еще в 321 г. императором Константином Великим двумя конституциями были предоставлены епископу весьма широкие судебные полномочия. Епископ имел право судить не только клириков, но и мирян, и не только по делам религиозным, но и по всякими делам, даже и тогда, когда разбор этих дел уже ведется в светском суде, в какой бы то ни было инстанции. Для этого достаточно было одному из тяжущихся изъявить желание о перенесении его дела на суд епископа. Суд епископа, сверх того, считался безапелляционным, наравне с судом самого императора.⁵¹⁷ Кроме того суд епископа был свободен от судебных пошлин, не стеснен был судебными сроками и освобождался от всяких письменных формальностей.⁵¹⁸ Пользуясь такими судебными правами, епископы могли всегда выступать защитниками людей бедных и беспомощных от притеснений со стороны людей сильных и богатых, которые, добившись чего-либо насилием и хитростью, подкупом и связями, могли затягивать дела судебной волокитой и добиваться решения в свою пользу, что было вполне возможно при низком уровне нравов, особенно высшего класса тогдашнего общества.⁵¹⁹ Суд епископов, поэтому, конкурировал с судом гражданским. И действительно, история свидетельствует, что к суду епископа так часто обращались тяжущиеся, что иные епископы даже жаловались на обременение судебными делами и отказывались от своих судейских прав, или поручали суд своим клирикам и даже заслужившим их доверие мирянам.⁵²⁰ Правда, эта судебная власть епископов была потом несколько ограничена: им позволялось принимать к себе на суд дела только в тех случаях, когда на это было устное, а по позднейшим законам – письменное согласие обеих тяжущихся сторон.⁵²¹ Но у епископов были и другие права, пользуясь которыми, они всегда могли сильно влиять все судебные учреждения. Разумеем Jus intercessionis и Jus asyli (право печалования и право убежища). Первое состояло в том, что епископу было предоставлено право ходатайствовать об освобождении от наказания не только под судом находящихся, но даже уже осужденных, которых епископ, в случае удовлетворения его ходатайства, подвергал только Церковному покаянию. Второе состояло в том, что за христианскими храмами было признано право неприкосновенности для всех, укрывшихся в них от преследования закона или врагов: успевшие укрыться в храме не могли быть насильственно извлечены из него и преданы суду, а поступали в распоряжение епископа, который мог или выдать их суду, или подвергнуть их только Церковному покаянию. Права эти были настолько важны, и все гонимые и преследуемые, равно как и сами епископы, так часто ими пользовались, что императорская власть не раз пыталась ограничить их, но вскоре-же приходилось снова их восстанавливать, так что в V веке права эти были в полной силе.⁵²² Далее, епископу принадлежало право высшего контроля над тюрьмами⁵²³, над всеми чиновниками и даже над императорскими наместниками. В случае замеченной несправедливости, епископ давал обиженным особую грамоту к государю, или же сам непосредственно сообщал государю о допущенных нарушениях закона.⁵²⁴ Кроме того, в руках епископа был еще один могучий рычаг власти – право подвергать за тяжкие грехи всякого, не исключая даже императора, позорному, публичному отлучению. Отлучение (excominunicatio) понималось в то время весьма широко: оно было лишением многих прав не только Церковных, но и гражданских. „Это было, во-первых, если можно так выразиться, отлучение религиозное, отлучение от храмов, богослужения, таинств и обрядов, во-вторых, это было отлучение общественное, отлучение от всего христианского общества, потому что все, даже частные лица, и в обыденной жизни не должны были иметь никаких сношений с отлучённым.⁵²⁵ Этим правом власть епископа была особенно чувствительна для высших чиновников, к которым она в крайних случаях и применялась. Так, Афанасий В. отлучил от Церкви наместника Ливии, Синезий Птолемаидский отлучил от Церкви наместника Андроника,⁵²⁶ патриарх Игнатий отлучил от евхаристии цезаря Варду.⁵²⁷

Наконец, громадные Церковные имущества, которыми епископы к пятому веку стали распоряжаться почти бесконтрольно, давали им в руки средство к могучему влиянию на низшие классы населения, которые всегда рассчитывали в несчастных случаях материальной нужды получить помощь или временную поддержку от епископа из Церковных сумм. Конечно, все эти права епископа расширялись в своем объёме в зависимости от размеров округа, ему подчиненного. А потому, можно себе представить, как обширна была власть александрийского архиепископа, которому подчинен был весь Египет с более чем сотней епископов, которые к пятому веку стали почти беспрекословным орудием в его руках.

Итак, мы видим, что епископ в это время, с одной стороны, являлся кормильцем, покровителем и защитником бедных, притесняемых, гонимых, караемых слишком строгим законом, и несправедливыми судьями, а с другой стороны строгим контролем, отмстителем, карателем, угрозою для чиновников, судей, правителей, богатых и знатных, нарушающих свои права и обязанности. Поэтому интересы граждан при избрании епископа всегда резко разделялись на две стороны. Простой народ стремился выбрать на кафедру такого человека, который всецело стоял бы на стороне низшего класса, как защитник от притеснений со стороны властей и богачей; а чиновники, знать, связанная с ними узами родства, и богачи, которые без поддержки чиновников не так успешно могли сохранять и расширять свои богатства, стремились избрать такого человека, который, но вмешивался бы в их дела, предоставляя им полную свободу действий в эксплуатации низших слоев населения. Вот почему при избрании епископов нередко происходили народные волнения, доходившие в то время даже до кровавых столкновений в самых храмах. Так было, например, при избрании папы Дамаса, когда в одном храме после столкновения выборщиков было поднято 137, а в другом – 160 трупов.⁵²⁸

Если такие факты имели место при избрании епископов в других городах, то они тем более должны были повторяться при выборах александрийского архиепископа. В Александрии, благодаря её громадной мировой торговле, было необычайное смешение племен н народов, что вело к партийности, постоянным национальным столкновениям, мятежам, бунтам и, вообще, беспорядкам. Сверх того, копты, коренное население Египта, вообще отличались страстностью натуры, легковозбудимостью и чисто титаническим упорством в раз предпринятом намерении.⁵²⁹ „Чернь всегда такова, говорит историк Евагрий, что легко воспламеняется гневом и пользуется случайным поводом к произведению беспокойств. Но преимущественно перед всякой другой такова чернь александрийская, потому что она многочисленна, состоит из людей грубых и разноплеменных и надмевается безумною своей дерзостью и порывами“.⁵³⁰ „Александрийская чернь, говорит и Сократ, когда находит повод, устремляется к нестерпимым злодействам, ибо без крови не успокаивается от волнения“.⁵³¹ „И всякий желающий, продолжает Евагрий, ухватившись за малейший случай, может возбудить этот город (Александрию) к народному восстанию, вести его и двигать, куда угодно“.⁵³² Если же ничтожнейшие поводы могли поднять в этом буйном городе возмущение, то, тем более, такое важное событие, как избрание епископа, не могло пройти спокойно при малейшем несогласии выборщиков. Так и было при избрании преемника умершему Феофилу.

В Александрии, как и в других городах, население по вопросу о выборе разделилось на две партии. Простой народ уже привык считать кандидатом на архиепископскую кафедру племянника усопшего Феофила – св. Кирилла. Все знали его святую жизнь, его возвышенный взгляд на священство, его энергию, решительность, настойчивость и ревность о вере и Церкви, а потому народ был уверен, что найдет в нем самого надежного защитника, и не желал слышать ни о каком другом кандидате. Но для чиновников александрийских, для знати и богачей такой кандидат далеко не был желательным. Они хорошо знали, что Кирилл, при своей энергии и ревности, да еще при такой любви к нему народа, какую они воочию видели, сумеет воспользоваться всеми своими правами и сильно стеснит их произвол и беззаконие. И вот, эта партия выставила кандидатуру архидьякона Тимофея, очевидно, такого человека, который был бы в их руках послушным орудием, или, во всяком случае, смотрел бы, так сказать, сквозь пальцы на их неблаговидную деятельность. В Александрии произошло волнение настолько сильное, что потребовалось вмешательство военной силы, и военачальник Абунданций, как и следовало ожидать, стал на сторону Тимофея. Правда, дело избрания св. Кирилла на кафедру различными историками изображается и освещается не одинаково. Иные дело избрания приписывают исключительно клиру александрийскому и съехавшимся для этого египетским епископам, совершенно не упоминая об участии народа. Кандидатуру Тимофея, по мнению таких исследователей, выставляли, по-видимому, некоторые клирики и поддерживал, Абунданций, а кандидатуру св. Кирилла – епископы.⁵³³ Но Сократ решительно утверждает, что по случаю выборов произошло „народное смятение“.⁵³⁴ Значит, народ принимал горячее участие в выборах. Иные исследователи, упоминая об участии народа в этом избрании, говорят о мнимом разделении, произошедшем среди самого духовенства, (к какой мысли источники не дают основания); говорят о том, будто бы кандидатуру Тимофея поддерживали солдаты, о чем опять источники не говорят.⁵³⁵ Да и вообще, история того времени не знает случаев, где-бы солдаты, по своей личной инициативе, принимали участие в выборах епископа. Далее, одни авторы в избрании св. Кирилла видят результаты честолюбивых планов Кирилла⁵³⁶; но и к такому выводу не может привести беспристрастное чтение источников. Итак, народ, несомненно, принимал горячее участие в выборах преемника Феофилу и единодушно отстаивал своего кандидата. И вот, несмотря на противодействие военной силы, св. Кирилл уже 17 октября вступил на архиепископскую кафедру Александрии⁵³⁷.

Теперь перед св. Кириллом открылось широкое поле деятельности. Ему теперь подчинен в религиозном и, отчасти, в гражданском отношении один из многолюднейших, богатейших и славнейших городов империи, в котором, уже в половине четвертого века было 45 пресвитеров и 56 дьяконов.⁵³⁸ Он стал главою громадной архиепископской области, в которой было 10 митрополитов и около 100 епископов.⁵³⁹ Его кафедра имела на Востоке не меньший нравственный авторитет, чем на Западе – Римская, и считалась моральной главой восточных церквей, как ее действительно и называет историк Евсевий⁵⁴⁰; так что архиепископ александрийский нередко смотрел на все восточный церкви, как на подчиненный ему диоцез.⁵⁴¹ И вот, св. Кирилл со всею силою неутомимой энергией берется за кипучую работу архипастыря и в течении 32 лет⁵⁴², до самой смерти своей, всецело остается преданным интересам своей многочисленной паствы и всей Церкви Христовой.

Чтобы правильнее понять его многостороннюю, разнообразную и многолетнюю деятельность в сане архиепископа, нам необходимо, хотя в нескольких словах очертить его взгляд на епископское служение в Церкви, чтобы видеть, в чем он полагал сущность этого служения. Нам это тем более легко сделать, что мы уже знаем его высокий взгляд на пастырство вообще. Предстоятеля церкви св. Кирилл считает тем стражем, поставленным для охранения города от нападения врагов, о котором говорит пророк Иезекиль (33, 2 – 6). Из этой аналогии св. Кирилл и выводит обязанности предстоятеля. „Каждый из иереев (так как он поставлен от Бога стражем), говорит св. Кирилл о епископах, приобретает себе венец своей бдительностью, если будет стараться возвещать людям опасное и угрожающее им зло. Если же он молчит, то впадает в бедствия, посылаемые обыкновенно гневом Божиим, потому что своим молчанием допускает впасть в большие бедствия тех, которых он должен бы своим голосом направлять на путь истинный.⁵⁴³ „Своим молчанием он тяжко согрешает перед Богом и перед людьми“⁵⁴⁴. Сверх того пастырям, по словам Кирилла, Господь „вверил учение о таинствах веры“, в чем им придётся также дать ответ перед Богом. „Поэтому, говорит он, если мы передали им (пасомым) правое учение, то получим награду, примем похвалу, а если иное, превратное, то какого пламени достаточно для нашего наказания? Мы тогда услышим слова, сказанные в Писании: землю мою погубил еси и люди моя избил еси (Исх. 14, 20). Там мирянин даст отчет только за свою жизнь; мы же, на которых возложено служение священства, должны будем дать отчет не за себя только самих, но и за всех верующих во Христа“.⁵⁴⁵ Таким образом, св. Кирилл, вступив на архиепископскую кафедру, стал смотреть на себя, как на стража, поставленного Богом для охранения всех, ему врученных овец от всего, угрожающего их спасению, и – как на охранителя и провозвестника „правого“ учения веры, обязанного дать отчет Богу за все свое служение и за жизнь и веру всех, врученных ему христиан.

При таком взгляде на епископское служение, св. Кирилл не мог, конечно, быть равнодушным зрителем разных беспорядков в Церковной и религиозной жизни, прежде всего в самой Александрии. А беспорядков было не мало. Прежде всего, св. Кирилл обратил свое внимание на то, что его паству терзали различные еретики и раскольники. Споры с ними, вражда между ними и православными давала всегда повод к упрекам всему христианству со стороны внешних врагов – язычников и, особенно, евреев. В этом отношении особенно вредными были раскольники новациане. Они были особенно опасны тем, что имели устройство, организацию, совершенно подобною православной Церкви и, кроме того, – признаваемую законом. У них были свои храмы в Александрии, где беспрепятственно совершалось богослужение, был у них и свой епископ – Феопемит. Они отличались от православных преимущественно только в дисциплине по отношению к согрешившим. Ведя сравнительно более чистую жизнь, как это бывает всегда в воинствующей секте, новациане легко соблазняли в свою секту православных, среди которых жизнь христианская стояла далеко не на должной высоте. И вот, св. Кирилл положил конец этому соблазну „Тотчас же (по вступлении на кафедру), рассказывает Сократ, Кирилл запер бывшие в Александрии новацианские церкви и взял всю их священную утварь, а епископа их Феопемита лишил всего, что он имел“ Этот факт Сократ приводит в доказательство того, что „со времени Кирилла александрийское епископство выступило за пределы священнического сана и начало самовластно распоряжаться делами“.⁵⁴⁶ Следуя Сократу, многие ученые ставят св. Кириллу в укор его отношение к новацианам, Гиббон видит в этом поступке выражение стремления Кирилла к присвоению „власти светского чиновника“, а в новацианах видит „невинных и самых безвредных сектантов“ и потому удивляется, что Кирилл, конфискуя их священные сосуды не побоялся навлечь на себя обвинение в святотатстве.⁵⁴⁷ Krüger видит в этом поступке Кирилла стремление доказать всем, что он – важная персона в Александрии.⁵⁴⁸ Bardenhewer видит здесь доказательство самовластия и страстности натуры Кирилла,⁵⁴⁹ Neander – результат его по политиканства и злобной натуры.⁵⁵⁰ Даже Филарет Черниговский видит в этом случае ревность Кирилла не по духу евангельскому, а результат его пылкого характера и дурного влияния на него дяди – Феофила.⁵⁵¹ Таким образом, освещение, данное Сократом факту преследования новациан в Александрии, оказалось тучной почвой, на которой у многих историков выросла целая сеть самых неблагоприятных отзывов о св. Кирилле, а потому мы обязаны остановиться на этом факте, внимательно.

Достаточно более или менее внимательного чтения истории Сократа чтобы убедиться, что он сам если не новацианин, что однако некоторые историки допускают,⁵⁵² то, во всяком случае, человек склонный, близкий и сочувствующий новацианству. Ему, например, очевидно, как близкому человеку известна внутренняя жизнь новациан во всей империи даже в незначительных местностях, например, Фригии. Он искренне верит в чудеса, совершаемые в обществе новациан их епископом Павлом (VII, 17, 39) и монахом Евтихианом (I, 13). Он окружает некоторых новациан ореолом высшей святости (например – еп. Агелия). Он восхваляет новацианских епископов при всяком удобном случае, Сисиния, например, за пустое, в сущности, словопрение. Он, упрекая И. Златоуста за недоброжелательство к новацианам, не удерживается даже от явной клеветы на него, приписывая ему совет совсем пренебрегать воздержанием. (VI, 21). Он упрекает и папу Целестина за преследование новациан, употребляя при этом почти те же выражения, что и в упреке св. Кириллу (VII, 11). Он даже жалкую участь Нестория объясняет наполовину тем, что он пытался мучить константинопольских новациан и много наделал неприятностей четыредесятникам (ветвь новациан) в Азии, Лидии, Карии и других местах (VII, 29). Он сам скептически относится к дисциплине православной Церкви, допускающей неоднократное покаяние, вопреки новацианским принципам. Ясно, поэтому, что он и в данном случае пристрастен к новацианам.⁵⁵³ Усомнившись в правильности освещения данного факта Сократом, обратимся для правильной оценки его к самостоятельному изучению его с различных точек зрения.

Известно, что еще со времени Константина Великого, а тем более – при сыновьях его, укрепился в законодательстве тот общий взгляд на еретиков, что преступление против религии есть преступление против государства.⁵⁵⁴ Феодосий же Великий еще более резко заявил: „Я на врагов Иисуса смотрю как на своих собственных“. После этого преступление против религии стало считаться оскорблением царского величества.⁵⁵⁵ Правда, Феодосий Младший говорит, что „не все еретики должны быть преследуемы с одинаковой строгостью“⁵⁵⁶; новациане же не были в строгом смысле еретиками, а раскольниками, и отношение к ним императоров было неодинаково. Константин Великий сначала покровительствовал новацианам, но потом запретил их богослужебные собрания и приказал отбирать и уничтожать их книги, поставив новациан наравне с Маркионитами и Валентианами.⁵⁵⁷ При Констанции новациане были преследуемы от господствовавших в то время ариан.⁵⁵⁸ При Валенте они также были гонимы.⁵⁵⁹ При Юлиане, пользуясь свободой, они в самом Константинополе выстроили роскошный храм – „Анастасия“.⁵⁶⁰ Феодосий Великий предоставил им полную свободу, нигде в своем законодательстве даже не называя их еретиками или раскольниками.⁵⁶¹ Но Гонорий и Феодосий Младшие считают их наравне со всеми другими еретиками и издают против них строгие законы.⁵⁶² Итак, ко времени св. Кирилла новациане были приравнены византийскими законами к еретикам. О еретиках же Феодосием Великим окончательно было подтверждено: всем православным позволено изгонять их, если они устраивают недозволенные им богослужебные собрания, а молитвенные дома их отбирать. ⁵⁶³ Тот же Феодосий постановил, взимать по 10 ф. золота за каждый раз с тех, кто дерзнет посвящать клириков для еретиков; а Феодосий Младший постановил, взимать этот штраф, в случае бедности епископа, со всего клира и общества еретического. ⁵⁶⁴ Таким образом, св. Кирилл имеет право поступить с новацианами именно так, как он поступил. Храмы он запер за допущение в них незаконных богослужебных собраний, а Церковную утварь и имущество их епископа отобрал, очевидно, на возмещение штрафов за недозволенное посвящение клириков для новациан. Итак, поступок св. Кирилла с новацианами, во всяком случае, не был „самовластием“, как говорит Сократ и слепо доверяющие ему историки. Но этого мало.

Карая еретиков, законы строго наказывали и их укрывателей, кто бы они ни были высшие ли чиновники,⁵⁶⁵ или низшие,⁵⁶⁶ городские ли куриалы,⁵⁶⁷ или частные лица.⁵⁶⁸ Преследовались и те, кто не доносил судьям об известных им еретиках.⁵⁶⁹ Надзор же за исполнением всех законов, касающихся религии был возложен Гонорием на епископов, причем им дано было право пользоваться для этого и военной силой.⁵⁷⁰ Таким образом, византийские законы не только позволяли епископам преследовать еретиков, но даже возлагали на них это дело, как обязанность. Следовательно, св. Кирилл не только мог так поступить с новацианами, как он поступил, но даже обязан был так поступить. Кроме, того, можно с уверенностью сказать, что в этом случае св. Кирилл потребовал для приведения закона в исполнение помощи от светских властей, а потому нельзя думать, что этот поступок положил начало враждебным отношениям его с префектом Орестом, затронув самолюбие последнего, как думают некоторые историки.⁵⁷¹

Далее. По словам Сократа, со времени этого поступка св. Кирилла, александрийское епископство выступило за пределы священнического сана, как будто такое отношение к еретикам, какое позволил себе Кирилл, было чем-то необычным, для священства вообще и, в особенности, для священства александрийского. Но не требуется много трудов, чтобы убедиться, что и здесь Сократ говорит неправду и до Кирилла не только некоторые выдающиеся иерархи, но и целые соборы употребляли или рекомендовали силу против еретиков. Св. И. Златоуст говорит: „Господь не запрещает останавливать успехи еретиков, заграждать им уста, обуздывать их дерзость, нарушать их сходбища и заговоры.⁵⁷² Григорий Богослов через архиепископа константинопольского просит Феодосия Великого преследовать еретиков.⁵⁷³ Карфагенский собор 401 г. через свое посольство просит императора преследовать еретиков и „отщепенцев“ и чтобы епископам в этих случаях оказывали помощь наместники.⁵⁷⁴ Если же говорить только о священстве александрийском, то и здесь можно указать аналогичные примеры. Афанасий Вел. понуждал силою раскольников мелетиан присоединяться к Церкви.⁵⁷⁵ Наконец, если говорить об отношении православных иерархов именно к новацианам, то и здесь увидим, что поступок св. Кирилла с ними не был чем то новым. Так , Леонтий еп. Анкиры, что в Малой Галатии, отнял у новациан Церковь. Златоуст хотел запретить проповедь новацианскому епископу в Константинополе и если не сделал этого, то только благодаря находчивости и ловкости в диалектике этого епископа,⁵⁷⁶ Элевсий Кизический разрушил новацианский храм,⁵⁷⁷ римский папа Целестин поступил с новацианами и их епископом Рустиком так же, как св. Кирилл с александрийским еп. Феопемптом.⁵⁷⁸ Итак, освещение, данное Сократом факту преследования новациан Кириллом, должно быть признано, безусловно, тенденциозным.⁵⁷⁹ Св. Кирилл с точки зрения и чисто юридической и канонической был вполне прав.

Однако почему же не все епископы поступали с еретиками вообще, и с новацианами в частности так, как поступил св. Кирилл? Чем объяснить его поступок: фанатизмом ли, страстностью ли натуры, политиканством ли, или злобностью – причинами, указываемыми некоторыми историками вслед за Сократом, или другими какими-либо причинами? Ответ на этот вопрос всего скорее могла бы дать нам история новацианства в Александрии, но она слишком темна вообще, а в пятом веке и совсем мало известна. А потому мы должны за правильным освещением разбираемого нами факта из деятельности св. Кирилла обратиться к его сочинениям. О его взгляде на еретиков мы уже говорили. Мы знаем, как он строг, к ним в своих сочинениях. Но, однако, мы должны повторить, что всюду, где он говорит о строгих мерах против еретиков, он имеет в виду приносимый ими вред православной пастве и указывает действительно уважительную и для ревностного пастыря особенно вескую причину этих строгих мер: они расхищают Христово стадо.⁵⁸⁰ Если же он говорит о еретиках самих по себе, не имея в виду их отношения к православным, то он находит возможность высказывать скорбь о них ⁵⁸¹или, если и говорит о наказании их, то только о том, которое постигнет их в загробной жизни.⁵⁸² После этого мы, видя, что св. Кирилл подверг новациан жестокому гонению, решительно можем утверждать, что на это он имел самые побудительные с указанной нами его точки зрения причины, с точки зрения вреда их для православной паствы. И действительно, коренными пунктами своего учения (отрицанием покаяния, власти священства вязать и решить, учением о безусловной зависимости благодати священства от личных качеств её носителя) новацианство в корне разрушало законность иерархии Церковной и всей вообще Церковной организации. С другой стороны, пользуясь полной свободой, согласно законам Феодосия Великого, они сильно размножались на счет православной Церкви. Особенно же это имело место в Александрии при Феофиле, так как новациане, уча, что от недостойного епископа нельзя получить благодати священства, всегда могли указывать для примера на Феофила, низкий уровень нравственности которого всем был известен. Св. Кирилл, состоя в клире александрийском, видел, конечно, как один за другим, а быть может, и целыми массами отторгались в новацианство члены Церкви Христовой. Не имея возможности прекратить это бедствие, он терзался своим сердцем, горевшим ревностью по вере и славе Церкви. Но вот он сам вступает на престол Александрийской церкви. Как раз в это время законом Гонория новациане приравниваются к остальным еретикам.⁵⁸³ Вполне естественно, что всё наболевшее в сердце ревностного архипастыря против новациан, вылилось в быстром применении к ним только вышедшего закона. Действительно, ведь к этому времени относится гонение на новациан и в других местах (например – в Риме). Очевидно, что сами новациане своим поведением по отношению к православными вызывали строгие меры со стороны законодателей, а потом и архипастырей. Действительно, ведь в Александрии, как видно из проповедей св. Кирилла, было много и других еретиков: ариан, евномиан, аполлинариан, манихеев;⁵⁸⁴ однако нам неизвестно, что они подвергались такому же гонению со стороны св. Кирилла, как новациане. Вообще за всю свою многолетнюю архипастырскую деятельность он никогда не выступал с фанатичными гонениями против еретиков. Если же мы с течением времени обратим внимание па его отношение к несторианам, то и вовсе убедимся, какой громадной терпимостью, снисходительностью к чужому заблуждению отличался св. Кирилл, сколько труда он понес для возвращения в лоно православной Церкви диссидентов Эфесского собора, как любвеобильно, снисходительно было его отношение к памяти Феодора Мопсуестского и Диодора Тарссиского сравнительно с отношением к ним действительных фанатиков. Если даже такие любвеобильные и просвещенные пастыри, как Златоуст, принуждены были иногда употреблять строгие меры против еретиков, (спор с Гайной – арианином из-за храма в столице) и, в частности, против новациан, и никто им не ставил это в укор, то и мы не должны ставить в укор св. Кириллу его поступок с новацианами. Не по самовластию, не ради желания показать важность „своей персоны“, ворваться в область не принадлежащей ему светской власти и расширить свои права, св. Кирилл решился на этот поступок, но по чисто религиозным и благочестивым побуждениям желая прекратить громадное зло, вкравшееся в Александрийскую Церковь, обуздать дерзость новациан, оградить на будущее время свою паству от соблазна новацианства. Вот почему уже Никифор Каллист, говоря об этом факте, подчеркнув, пристрастность Сократа к новацианам, замечает „Кирилл, не о своей власти, а о Церковной заботился“.⁵⁸⁵ Итак, меры, употребленные св. Кириллом против новациан, были законными, естественными, но исключительными, вызванными особыми обстоятельствами, и никогда более не повторявшимися.

Кроме новациан в Александрии, как мы уже сказали, было много и других еретиков. Ведь Александрия была центром мировой торговли, и потому в нее легко стекались обломки всех ересей и расколов, со всех стран; и все эти еретики и раскольники угрожали чистоте веры паствы Христовой. Правда, они не так были опасны, как новациане, поэтому и св. Кирилл не прибегает против них к тем крутым мерам, которые употребил он против новациан. Против всех этих еретиков св. Кирилл, употребляет одно средство – устное и письменное слово. Он и раньше часто в своих комментариях и, конечно, в несохранившихся проповедях обличал заблуждения еретиков. Теперь же, насколько можно судить об этом по его пасхальным гомилиям, он особенно часто прибегает к этим средствам, борьбы с ересями. О его проповедях и сочинениях этого времени мы будем говорить подробно в свое время. Здесь же лишь заметим, что уже в первые годы своего архипастырского служения св. Кирилл обращает самое серьезное внимание на еретиков, охраняя от них свою паству. При беглом обозрении его трудов с этой точки зрения, бросается в глаза, что уж в эти годы он преимущественно останавливается на обличении ложных мнений о Сыне Божием и даже о Лице Иисуса Христа. Он защищает божество Сына Божия, единосущие Его с Отцом, личные свойства Его ипостаси, тайну воплощения от Девы Марии, полноту божества и человечества во Христе, единство Его Лица⁵⁸⁶ и т. п. Очевидно, в атмосфере Церковной жизни уже в то время предносились зачатки будущих догматических волнений; и св. Кирилл, как чуткий пастырь, заранее предохраняет свою паству от угрожающей опасности. Трудно найти среди сохранившихся проповедей св. Кирилла такую, в которой он полемически или положительно не раскрывал бы тех или других догматических истин.

Предохраняя свою паству от заражения учением еретиков и раскольников, св. Кирилл не мог, конечно, упустить из виду и лечение тех недугов, которые уже имели место в его пастве. А недугов было много. Прежде всего: в Александрии, как и в других местах, были в то время еще сильны остатки язычества. Правда, культ политеизма уже был строго воспрещен⁵⁸⁷; храмы языческие разрушены или отданы христианам. Дядя св. Кирилла – Феофил обратил даже знаменитый александрийский храм Серапиум для христианского богослужебного употребления. Однако язычество, преследуемое правительством, не исчезло, а только поспешило прикрыться одеждой христианства: язычники из страха перед наказанием или из за расчета принимали крещение, оставаясь в душе такими же язычниками, как и были, и вносили в общество христиан массу языческого суеверия. Таким путем языческие боги в представлении таких христиан по принуждению или расчету обращались в злых демонов или добрых ангелов, гениев, которые на каждом шагу могут вмешиваться в жизнь человека, вредить или помогать ему. Тем же путем множество языческих прорицателей, колдунов, чародеев, астрологов, снотолкователей и других служителей суеверия перешли в общество христиан и у большинства пользовались немалым уважением. И вот, св. Кирилл в первые же годы своего архипастырского служения особенно усиленно словом проповеди и другими средствами ведет борьбу со всеми этими суевериями. Он резко нападает на этот порок современников, нередко картинно рисуя всю нелепость этих суеверий, поддерживаемых „вереницами жалких старух, нашептывающих легкомысленным свои выдумки, выдаваемые ими за божественную волю.⁵⁸⁸ Суеверия эти поддерживались не только указанными лицами, но и особенными местами, с которыми связаны были суеверные рассказы. Это были, большей частью, упраздненные идольские капища. И вот св. Кирилл предпринимает разумные меры к разрушению суеверных представлений о подобных местах. Одно из таких пристанищ суеверия было недалеко от Александрии, в 14 стадиях от неё, в селении Менуфис. Здесь было заброшенное идольское капище, в котором, по суеверным рассказам народа, собирались нечистые духи.⁵⁸⁹ Поэтому здесь нашли себе удобное место для жительства разные сновидцы и снотолкователи. К ним с разных сторон собирались суеверные люди и закоренелые язычники за предсказаниями, советами и помощью в болезнях, что и получали от имени богини Менуфис, имя которой носило и самое селение. Был здесь даже особый жрец Кассиан. Для борьбы с этим злом еще Феофил построил в этом селении храм в честь евангелистов, но суеверия и мнимые предсказания не прекратились. Поэтому св. Кирилл после усердной молитвы, по особому внушению Божию⁵⁹⁰, прибегает к новому средству: он переносит в построенный Феофилом храм евангелистов мощи св. мучеников Кира и Иоанна, пострадавших при Диоклитиане вместе с девицами Феоктистой, Феодотой и Евдоксией и матерью их – Афанасией.⁵⁹¹ Отрывки трех проповедей из произнесенных при этом св. Кириллом сохранились и до нашего времени.⁵⁹² И вот, по надписаниям и по содержанию этих проповедей можно восстановить картину этого выдающегося религиозного торжества, устроенного св. Кириллом. Перенесение мощей продолжалось целую неделю, так как первая из проповедей, произнесенных при этом св. Кириллом, надписана 2 Епифи, т. е. 26 июня, а последняя – 8 Епифи, т е. 2 июля.⁵⁹³ Мощи взяты были, по всей вероятности, в Александрии, так как в одной из проповедей св. Кирилл говорит, что Кир и Иоанн ободряли при страданиях святых дев и „вместе с ними“ сами пострадали, а так как св. мученицы пострадали в Александрии и мощи их при Кирилле лежали в церкви св. Марка, то, очевидно, и Кир с Иоанном, пострадавши в Александрии, там же пребывали и мощами своими. Правда, иные исследователи затрудняются указать место упокоения Кира и Иоанна.⁵⁹⁴ Судя по надписанию второй из указанных проповедей, мощи мучеников, почивали в Канове, селении, в 2-х стадиях от Менуфиса. Но это надписание не вполне согласно с содержанием проповеди. С другой стороны, не может служить препятствием к признанию справедливости нашего предположения о пребывании мощей мучеников в Александрии и выражение св. Кирилла „И вот останки св. мучеников оставались лежащими в одном месте (εν ενι τόπω).⁵⁹⁵ На основании этого выражения, если верить надписанию, можно подумать, что здесь разумеется некое место в Канове, хранившее св. мощи, но, судя по ходу речи автора, здесь под „ενι τόπω“ разумеется некое место в Александрии. Мощи Кира и Иоанна раньше были неизвестны, их открыл для прославления св. Кирилл после предварительных поисков и исследования. Вот почему он, принеся мощи в Канов и мог выразиться перед его жителями о св. мощах, что они доселе почивали „εν ενι τόπω“ – в некоем месте. Едва ли он мог бы так выразиться, если бы мощи были найдены в самом Канове, место их обретения было бы тогда всем слушателям хорошо известно, и сказать, что они найдены в „εν ενι τόπω“ нельзя было бы.

Итак, торжественное шествие со св. мощами началось из Александрии. При этом св. Кирилл произнес проповедь, отрывок которой также, очевидно, по ошибке надписывается произнесенным в Канове и помещен первым из сохранившихся отрывков. До Менуфиса, как мы уже сказали, было только 14 стадий, но св. Кирилл, очевидно, подражал в перенесении мощей порядку перенесения ковчега завета Давидом со двора Аведдара во вновь устроенную скинию в Иерусалиме. Он, очевидно, останавливался со св. мощами в каждом встречающемся на пути храме. Мощи устанавливались для всеобщего поклонения в храме, совершалось торжественное всенощное бдение, а на другой день литургия, св. Кирилл произносил приличествующую случаю проповедь, а потом торжественное шествие со св. мощами двигалось дальше. Из таких остановок оставила след в дошедших до нас памятниках только одна остановка – в селении Канове, точнее – в Метании – монастыре, принадлежавшем тавеннисиотской конгрегации,⁵⁹⁶ 7 ого Епифи (1 июля), так как отрывок проповеди, сказанной св. Кириллом в этом монастыре сохранился до нашего времени. Торжество было настолько продолжительно и утомительно, что св. Кирилл даже занемог, о чем он упоминает во второй из сохранившихся (в отрывках) проповеди. Наконец, на второй день после остановки в Метании, 2 – ого июля св. мощи были принесены в Менуфис и положены в храме св. евангелистов. Такое редкостное торжество привлекло внимание всей Александрии и окрестных селений собралась, конечно, громадная масса поклонников, религиозное настроение которых достигло высшей степени напряжения. От мощей полился источник исцеления, не прекращавшийся и после торжества. Снотолкования и пророчества богини Менуфис прекратились, удалились нечистые духи из освященного мощами мучеников места. И вот, Менуфис, бывший раньше предметом суеверного почитания, стал местом христианского паломничества, привлекающим верующих даже из далеких стран, а св. мученики Кир и Иоанн стали настолько общепочитаемыми целителями, что имена их и доселе повторяет вся православная Церковь во всех богослужебных чинах, где в молитвах призываются особо чтимые св. бессребреники целители.

Далее. Не малым источником зла для христианского общества того времени, особенно в Александрии была языческая философия. Чем для простого народа было суеверие, тем для образованных была философия. Давно уже прошло время расцвета греческого гения в области философии. Не будучи в состоянии создать что-нибудь новое, греческий гений обратился к эклектизму. Из прежних философов выбиралось то, что каждому казалось за лучшее, взятое объединялось, и так создавались все новые и новые системы. А так как эта сухая работа ума над философскими системами, мало касающимися религиозного чувства и далее в большинстве осмеивающими его, ничего не давала сердцу человека, требовавшему удовлетворения религиозных запросов, то эклектизм стал привлекать к себе на службу и разные религиозные системы востока и запада. Таким путем появилось особое направление в философии, известное под именем неоплатонизма, которое путем эклектизма задумало создать совершеннейшую религию и взяло под свою защиту, как древний политеизм, одухотворяя его, так и в особенности, восточные религии. С христианством‐ же неоплатонизм, вступил в самую ожесточенную борьбу, так как оно, претендуя на роль абсолютной религии, не желало входить, как некоторая частица всемирной истины, в неоплатонические системы. К концу IV в. и неоплатонизм стал разлагаться, извращенная религиозная сторона его стала брать верх над философской стороной, строгая систематичность, логическая последовательность древних философов, отвращение их к всякого рода суевериями стали забываться и в неоплатонизм врывается широкой волной астрология, теургия, мистерии и т. п. Такая философия, собственно, не заслуживает даже и названия философии это – древний политеизм, облачившийся в философскую тогу. Представительницей неоплатонизма уже много лет до вступления св. Кирилла на кафедру была, как мы уже говорили, дочь александрийского философа‐ математика Феона – Ипатия.⁵⁹⁷„Она, говорит Сократ, приобрела такую ученость, что превзошла современных себе философов и желающим преподавала все философские науки. Оттого хотевшие изучить философию стекались к ней со всех сторон. По своему образованию, имея достойную уважения самоуверенность, она со скромностью представала даже перед лицом повелителей, да и в том не поставляла никакого стыда, что являлась среди мужчин: ибо за необыкновенную её скромность все уважали её и дивились ей.⁵⁹⁸ Конечно, благодаря такой представительнице, импонирующе действующей уже как феномен в истории философии, для названия которого язык даже не создал особого имени, как женщина-философ, соединившая со своей ученостью чистоту жизни и женственную скромность, неоплатоническая философия имела в Александрии много последователей, не говоря уж о массе учеников Ипатии, съезжавшихся из разных стран. Философия еще так почиталась здесь, что немало образованных людей предпочитали оставаться в язычестве, а принявшие христианство продолжали преклоняться перед неоплатонизмом. Мы можем указать, например, на Синезия Птолемаидского, который до самого вступления на епископскую кафедру не оставлял язычества и даже будучи избран на кафедру, заявил, что он не может отказаться от неоплатонической философии; горячую‐ же привязанность к Ипатии он сохранил до самой смерти. Мы можем указать на префекта Александрии – Ореста, который жил так, что в критическую минуту опасности от фанатиков-монахов принужден был публично доказывать, что он – христианин, а не язычник. При таком сильном влиянии философии на александрийское общество св. Кирилл, конечно, не мог не счесть своим долгом бороться против этого врага веры и Церкви Христовой. В своих проповедях он нередко касается языческой философии. Он рисует картину, как объюродевшие языческие мудрецы поклоняются дереву, камню, как изучившие подсолнечную, определяющие сущность мира, поклоняются тварям.⁵⁹⁹ „Они, говорит св. Кирилл, включают в число богов даже таких, которые не имеют человеческого вида, приписывая им члены свиньи и собаки“ Они верят в слепую судьбу, занимаются астрологией, магией и недалеко ушли от колдунов, знахарей и других шарлатанов.⁶⁰⁰ Не забывает св. Кирилл выставлять нелепость языческой философии и в своих обширных и серьезных догматических и экзегетических трудах написанных в это время. Борьбу с языческой философией св. Кирилл и не оставлял до самой смерти, уже в последние годы своей жизни он написал обширнейшее сочинение против Юлиана Отступника, в котором опроверг все нападки неоплатонизма на христианство и со своей стороны показал полную несостоятельность этой религиозно-философской системы. Но о сочинениях св. Кирилла будет речь впереди.

Врачуя язвы религиозного мировоззрения своих пасомых и охраняя их от вредного влияния языческой философии и религии, св. Кирилл обращал серьезное внимание на язвы и в области нравственности. А в Александрии и эти язвы были очень многочисленны. Мораль христианская очень трудно прививалась к обществу, которое не так давно вышло, да и то не все, из язычества. И вот, св. Кирилл в своих проповедях вооружается против различных пороков своих пасомых. Сохранился отрывок одной проповеди, которая носит название „Обличительная речь против евнухов“.⁶⁰¹ Здесь св. Кирилл подробно описывает всю мерзость порока скопцов. Трудно не читавшему этой проповеди даже вообразить, какое зло для общества представляли собою евнухи, и как сильно был распространен этот порок в то время. И вот, св. Кирилл в ревности своей так резко и подробно описывает разврат евнухов, что в настоящее время ни один проповедник, не решился-бы на такую речь. Не оставляет св. Кирилл вне своего зоркого архипастырского ока и другие пороки пасомых. Особенно часто говорит он против вражды, злобы, побоищ, разбоев, грабежей, кутежей и т. п. пороков, действительно по описанию историков, господствовавших в александрийском обществе того времени.⁶⁰²

Всю эту деятельность св. Кирилла, направленную против пороков и различных суеверий, в том числе и факт перенесения св. мощей Кира и Иоанна, все исследователи и историки относят к первым годам архипастырского служения св. Кирилла.⁶⁰³ Точных и прямых указаний для определения времени этой деятельности источники не дают. Но на основании пасхальных гомилий, о которых речь у нас будет впереди, можно легко заметить, что архипастырская деятельность св. Кирилла резко разделяется на две половины до, и после возникновения несторианских волнений. Между прочим, в первую половину своей архипастырской деятельности св. Кирилл особенно ревностно боролся против суеверия и пороков своей паствы и защищал ее от разных внешних врагов – еретиков, язычников и евреев. Потом обличения против суеверия и пороков стихают, так что св. Кирилл находит возможным даже похвалить своих пасомых. „Я знаю, говорит он, что вы пребываете в здравых понятиях и держитесь постоянно раздающихся наставлений наилучших наставников, храните мудрое благоразумие св. Отцов, так что ничто не мешает нам, сказать с блаженным Притчеслагателем все права разумевающим н права обретающим разум“.⁶⁰⁴ На этом основании и мы относим только что описанную деятельность св. Кирилла против суеверия и пороков к первым годам его архипастырского служения.

К этому-же времени относится и борьба св. Кирилла с евреями, которые, судя, как по его сочинениям, так и по фактам засвидетельствованными историками, доставляли ему беспокойство чуть ли не большее, чем еретики и раскольники. Евреев в Александрии в то время было очень много на 300 тыс. граждан 40 тыс. было евреев платящих подати, из трех кварталов один был заселен исключительно евреями.⁶⁰⁵ При таком количестве евреев в Александрии можно, на основании современных примеров, решительно утверждать, что все, так называемые интеллигентные профессии, а тем более – торговля и промышленность были захвачены здесь евреями. Само собою разумеется, что едва ли хорошо жилось христианам в кабале у капиталистов евреев. Это тем более вероятно, что евреи в то время пользовались необычайно широкими правами. Во всех делах своей общины не касающихся государственных и общественных интересов все евреи по закону 398 г. были автономны, обращаясь за разрешением всех этих дел к своему патриарху, постановления которого обязаны были приводить в исполнение правительственные чиновники.⁶⁰⁶ Патриарх еврейский, равно как и другие представители еврейской религии были освобождены от несения общественных повинностей.⁶⁰⁷ Честь патриарха ограждалась строгими законами против оскорбителей этой высокопоставленной личности, каралась даже заочная публичная оскорбительная речь христианина о еврейском патриархе.⁶⁰⁸ Евреям разрешен был даже особый сбор „aurum coronarum“, который находился в распоряжении патриарха и часто служил для политических интриг, почему разрешение его часто отменялось, но в 404 г. Гонорий опять разрешил сбор этой подати.⁶⁰⁹ Законами 409 и 412 гг. воспрещалось судьям и чиновникам, беспокоить евреев в субботы и праздники.⁶¹⁰ Имущество евреев охранялось строгим законом, повелевающим, втрое и вчетверо взыскивать за разграбление еврейского имущества.⁶¹¹ Строго каралось и разрушение еврейских синагог.⁶¹² Широки были гражданские права и каждого еврея: они могли вступать в куриалы⁶¹³, а в 404 г. им предоставлено было право занимать даже придворные должности.⁶¹⁴ Словом, от Феодосия Великого и вплоть до Юстиниана византийское правительство всячески покровительствовало евреям.⁶¹⁵ Пользуясь этим, евреи чувствовали себя в Византийской империи, конечно, господами и держали себя по отношению к христианам заносчиво и задорно. Насколько мало они считались с интересами и симпатиями христиан видно из того, что до 408 г. они безнаказанно употребляли крест, как предмет глумления вместе с именем Амана в праздник Пурим. Потребовалось издавать особый закон против этого, оскорбительного для государственной религии обычая.⁶¹⁶ Но для евреев и закон не был страшен: его пришлось правительству повторить в 412 году.⁶¹⁷ Господство евреев в империи дошло до того, что современники задавали себе вопрос: кто в государстве хозяин – римлянин-ли, или еврей? Поэт того времени Китилин, например, восклицает: „Да разве Иудея была покорена Помпеем и Титом! Эта чума, требующая истребления, все более и более заражает страну; побежденная нация теснит победителя“.⁶¹⁸ После этого понятно, почему евреев ненавидели всюду, почему то там, то сям вспыхивал народный гнев против них. Если-же это было естественным для других, городов Византии, то для Александрии, где евреев было 40 тысяч, тем более понятны те отношения, который установились между христианами и евреями. Чернь александрийская ненавидела их. Эта ненависть еще более развивалась благодаря тому, что евреи находили себе поддержку в представителях гражданской власти и потому держали себя настолько заносчиво, что нередко позволяли себе насилия над христианами. И вот, между евреями я христианами происходили в Александрии кровавые столкновения. Местом этих беспорядков был, по большей части, театр, а днем – суббота, так как евреи в этот день своего праздника, вместо того, чтобы слушать в своих синагогах Тору, целыми толпами собирались в театре.⁶¹⁹ Христиане тоже не успели еще отвыкнуть от языческого времяпровождения и увлекались театральными зрелищами. В театрах, поэтому, и происходили столкновения между теми и другими. Хотя эти столкновения и усмирялись иногда даже военной силой, но не надолго.

Св. Кирилл, облеченный, как епископ, громадными гражданскими, административными и судебными правами, при своей неистощимой энергии, при своих взглядах на архиепископское служение, не мог, конечно, быть равнодушным зрителем этих беспорядков александрийской жизни. Он, конечно, вмешивался в судебные дела между евреями и христианами; он преследовал подкупленных евреями чиновников; он выступал защитником угнетаемых бедняков и грозою капиталистов евреев; он сокращал ненасытную алчность наживы последних: он вырывал христиан из еврейской кабалы. Кроме того, он громил евреев целыми филиппиками с Церковной кафедры. Здесь он обличает их безбожие, идолопоклонство, нечестие, постоянные нарушения Моисеева закона, предательскую жестоковыйность их предков по отношению к Христу, намеренное извращение и превратное толкование слова Божия, ясно говорящего о Христе, постоянное их нахальство, злодейство и преступления против христиан.⁶²⁰ Иногда, изображая эти пороки евреев, проповедник, возмущенный евреями, принужден был восклицать: „Но зачем мне так сильно растягивать свою речь о том, что у каждого перед глазами? Кто, в самом деле, не слышал о дерзостях нечестивых евреев?“⁶²¹. Вот почему евреи ненавидели св. Кирилла. Но, не имея возможности вредить ему лично, они выливали свою злобу против него на приближенных, дорогих для него лицах. Итак, не смотря на обличения и противодействуя со стороны св. Кирилла, не смотря на то, что и префект иногда ограничивал насилия евреев против христиан, „евреи, по словам Сократа, все-таки не переставали враждовать против людей противоположной партии“ (христиан).⁶²² Взаимная вражда разрасталась все больше и больше. В 415 году явился еще новый повод к вражде между евреями и христианами: в этом году издан был закон, позволявший евреям иметь у себя рабами христиан, что доселе им воспрещалось.⁶²³ Теперь материальная зависимость христиан от капиталистов евреев стала легко переходить в буквальное рабство: каждый еврей мог своего должника христианина обратить в своего раба. Можно себе представить, насколько обострились через это отношения между евреями и христианами И вот, обострившиеся отношения привели в этом-же году к трагическим событиям.⁶²⁴

Так как по обычаю того времени префект объявлял свои распоряжения в театре, то для ознакомления с ними, чтобы своевременно сообщить о них архиепископу, обычно в театре находился при этих случаях кто-нибудь из преданных и пользующихся доверием св. Кирилла лиц. Однажды в 415 г. прибыл в театр с таковою целью один из преданнейших поклонников св. Кирилла – грамматик Иеракс. Толпа евреев, увидев Иеракса, подняла крик, что он прибыл в театр „не за чем иным, как для возбуждения смятения в народе“. Префект Орест, уже давно таивший злобу против Кирилла за то, что он всегда вмешивался в дела чиновников в качестве законного защитника угнетаемых и считал нужным следить даже и за его, префекта, деятельностью, поверил, что Иеракс прибыл в театр шпионить за ним, и потому „схватив Иеракса, он всенародно в театре подверг его мучениям. Узнав об этом, Кирилл позвал к себе знатнейших из иудеев и, вероятно, грозил им, если они не перестанут возмущаться против христиан. Но иудеи, слыша угрозы, сделались еще упорнее и во вред христианам придумывали козни“.⁶²⁵ Из многих злодейств против христиан со стороны евреев и после этого предупреждения св. Кирилла, Сократ рассказывает только „о главнейшем“, переполнившем, так сказать, чашу долготерпения христиан и самого св. Кирилла. Сговорившись, рассказывает Сократ, чтобы каждый носил с собою, как отличительный знак, сделанное из коры пальмового дерева кольцо, они задумали напасть ночью на христиан и в одну ночь послали некоторых людей кричать по всем концам города, будто горит Церковь, соименная Александру“ (лучшая в городе).⁶²⁶. Христиане, услышав это, бежали, схватившись с постели, спасать свою любимую святыню. И вот, на этих безоружных, полуодетых, испуганных, ничего опасного для своей жизни не ожидавших христиан, евреи из-за угла нападали в темноте ночи и беспощадно убивали. К утру всем стало известно, что это страшное злодеяние было устроено евреями. „Раздраженный этим, рассказывает дальше Сократ, Кирилл с великим множеством народа идет к иудейским синагогам, отымает их, а самих изгоняет из города, имущество-же их отдает народу на разграбление“.⁶²⁷

Этот поступок св. Кирилла возбуждает почти всеобщее негодование. Все авторы, обвиняющие св. Кирилла за его поступок с новацианами, обвиняют его и за изгнание евреев и теми-же самыми причинами объясняют его. Большинство из них даже не считают нужным обосновывать свою оценку этого поступка св. Кирилла,⁶²⁸ а категорически осуждают Кирилла, осыпая его очень нелестными эпитетами, и только некоторые пытаются доказать виновность Кирилла теми или другими доводами. Но для примера, как подобные авторы насилуют факты истории, желая подтвердить свои предвзятые взгляды и ложные убеждения, обратимся к Гиббону.⁶²⁹ „Без всякого легального приговора, говорит он, без всякого императорского повеления патриарх повел атаку (sic!) против синагог“. Трудно понять, о каком приговоре и повелении императора говорит здесь Гиббон. Если о специальном для этого события, то об этом нелепо было-бы и думать; если-же вообще об императорских распоряжениях на случай народных волнений, то таковые, несомненно, имелись, и св. Кирилл их не нарушил, в противном случае, почему же префект Орест не догадался сказать в своей жалобе императору то, что пришло в голову Гиббону? „Безоружные, захваченные врасплох евреи, говорит далее Гиббон, не могли оказать никакого сопротивления“. Но читал-ли Гиббон первую половину того же самого рассказа Сократа, который он пополняет своей фантазией, о происшедшем в предшествующую этому событию ночь, о зверском, коварном избиении христиан евреями? Неужели-же евреи, только-что перерезавшие, конечно, не одну сотню христиан, были безоружны и захвачены Кириллом врасплох? „Их молитвенные дома, повествует Гиббон, были срыты до основания.“ Но Сократ, рассказ которого так оригинально передает Гиббон, говорит, что Кирилл „синагоги у них (евреев) отбирает“, а не срывает до основания. „Воинственный епископ, продолжает Гиббон, наградил свои войска ограблением еврейских богов“. Что здесь ученый историк (или его переводчик) разумеет под „еврейскими богами“, мы уж отказываемся решать. „Он выгнал из города, хитро клевещет Гиббон на Кирилла, уцелевшие остатки неверующего народа“. Естественно является вопрос: от чего „уцелели“ эти остатки? Читатель, очевидно, должен прочесть между строк, – „от поголовного избиения“ так как Сократ, как-бы нарочно ни слова не говорит об избиении евреев, то прямо и открыто сказать, что произошло избиение евреев, нельзя; заставить же намеками всякого читать это между строк, – это для историков, подобных Гиббону, дело вполне позволительное. Итак, мы видим, какой недобросовестностью нужно запастись, чтобы можно было бесповоротно осудить св. Кирилла за описанный поступок с евреями.

Мы же, не извращая рассказа, данного нам Сократом, постараемся взглянуть на него с различных точек зрения, чтобы правильно понять и оценить этот рассказ и самое событие. Прежде всего, трудно допустить, чтобы св. Кирилл допустил в этом случае грубое нарушение действовавших в то время законов. Если бы это было так, то этот случай был бы роковым для св. Кирилла: изгнать противозаконно 40 тыс. граждан, разграбить их имущество, да ведь это проступок настолько крупный, что он, безусловно, не мог пройти бесследно для Кирилла. Неужели же префект Орест, так враждовавший против Кирилла и не преминувший донести императору об изгнании евреев из Александрии, не счел нужным указать на превышение власти, на грубое нарушение законов, допущенное Кириллом? Между тем мы видим у Сократа, что Орест в своей жалобе императору высказывает только свое огорчение и скорбь, что город внезапно лишился такого громадного количества жителей и при том таких, в руках которых сосредоточивалась почти вся торговля и промышленность. Он, следовательно, указывает не на противозаконность, а на невыгодность изгнания евреев из Александрии. Кроме того, и евреи вскоре вернулись бы назад, если бы изгнание их было беззаконием, и Орест, крайне недовольный Кириллом, равно как и военачальник Абунданций, противодействовавший Кириллу уже при выборе на кафедру, не побоялись бы с военной силой выступить против бунтовавшей толпы и защитить евреев, как при изгнании, так и при возвращении их в Александрию.⁶³⁰ Ясно, что у Сократа кроется здесь какая-то недомолвка. Он стоит в этом рассказе, очевидно, на стороне Кирилла и считает его поступок не только не предосудительным, но даже и похвальным. А если так, то Сократ легко мог допустить и преувеличение, сгустить краски при описании этого поступка св. Кирилла. Действительно, он, например, говорит, что „все“ евреи были выгнаны из Александрии. Но можно ли это допустить? Ведь, безусловно, не все евреи были врагами христиан: безусловно, между ними были и искренне расположенные к христианам, а иные и в родстве с ними находились. С другой стороны, ведь не все же христиане, особенно же чиновники и, тем более, язычники, которых в Александрии было немало, сочувствовали Кириллу, а не сочувствовавшие легко могли укрыть у себя многих евреев на время вспышки народного гнева. Далее. Сократ говорит, что все евреи бежали „без ничего“. Здесь также явно преувеличение. Можно ли допустить, что евреи не могли захватить с собою, например, драгоценности, деньги, золото и т. п., или по крайней мере, не успели припрятать все подобное, зарыв, например, в землю. Нет, Сократ явно преувеличивает грандиозность факта.

А если так, то можно допустить, что изгнанию подверглись не все евреи, а только непосредственные или тайные виновники ночной резни. А что св. Кирилл знал виновников всех злодеяний евреев против христиан, об этом, как мы видели, говорит и Сократ по случаю дела с Иераксом. Для наказания же виновных св. Кирилл имел полное право требовать помощи даже от префекта и военачальника. Действительно, историк Феофан говорит, что „христианские начальники изгнали евреев из Александрии, а имения их в общественную казну отобрали“.⁶³¹ То же самое утверждает и Георгий Кедрин в своей истории⁶³²; а ведь как он, так и Феофан, конечно, читали Сократа; и если они поправляют его рассказ, то, очевидно, имея на это достаточный основания. Правда, почти с уверенностью можно сказать, что на случай народных возмущений, всеобщих беспорядков, которые так обычны были в Александрии, как префект, так и архиепископ, имели особые, чрезвычайные полномочия. Административное устройство Египта, вообще, имело специальные особенности, сравнительно с общим строем Византийской империи. Префект Египта, например, носил особый титул – „ praefectus Augustalis“ и, хотя подчинялся ргаеfect’y praetorio Orientalis, однако был выше обычных правителей диоцезов, совмещая в себе некоторые чрезвычайные права ргаеfect’ов uni, имевшихся только в Риме и Константинополе.⁶³³ Можно утверждать, что и архиепископ александрийский имел особые, чрезвычайные права и тем более на случай народных волнений, так как вообще в Византийской империи права и преимущества епископов соответствовали правам и преимуществам гражданского правителя того города, где была кафедра епископа. Итак, можно решительно утверждать, что с юридической точки зрения поступок св. Кирилла с евреями, но конечно не в таких размерах, какие указывает преувеличенное описание Сократа, был законным.

Если же взглянуть на этот факт с этической, чисто христианской точки зрения, то, чтобы правильно судить о нем, нужно, прежде всего, вспомнить, что ночное избиение христиан евреями было, как замечает Сократ, одним из многих злодейств евреев против христиан. Далее. Представим себе ту массу невинно и так коварно убитых христиан, которые в то время еще на глазах любящего архипастыря корчились в предсмертных муках, представим стон матерей, рыдания отцов плачь осиротелых детей, проклятия родных. Представим себе еще самый план этого избиения христиан евреями, избиения буквально из-за угла, коварного. После этого спросим себя, что испытывал в это время этот пылкий горячий, ревностно любящий свою паству архипастырь, имевший, к тому же, законное право строго наказать злодеев? Если бы его пылкое сердце не было смягчено христианством то он приказал бы не оставить ни одного еврея в живых и это по первому его мановению было бы стремительно исполнено. Но он христианин, и потому приказывает синагоги запереть, злодеев выгнать из Александрии, а их имущество отобрать (скорее всего – для обеспечения тех вдов и сирот, кормильцы которых, так зверски убитые евреями, лежали еще непогребенными). С другой стороны, нужно еще помнить, что св. Кирилл должен был считаться с настроением буйной александрийской черни, окружившей своего архиепископа. Вокруг св. Кирилла собрались возбужденные, проведшие бессонную, страшную, поистине Варфоломеевскую ночь, озлобленные, жаждущие мести, крови граждане Александрии. И вот, представим себе, что Кирилл обращается к этой озверевшей от ужаса и злобы толпе и начинает проповедовать: „Любите врагов ваших“... и т. п. Неужели можно допустить, что эта толпа послушалась бы его? Нет ведь это была александрийская чернь, да еще к тому же доведенная в высшей степени наглым злодеянием евреев до крайнего ожесточения. Нет, она с пренебрежением бросила бы своего архипастыря и, махнув, так сказать, рукой на закон Христа, с еще большим ожесточением бросилась бы расправляться с врагами по-своему. И тогда действительно, едва ли кто из евреев остался бы в живых: ведь страшен гнев народный. Возбужденная, озлобленная толпа очень легко обращается в дикого зверя. Св. Кирилл понял настроение толпы, сразу представил себе возможные результаты этого настроения и потому приказал синагоги запереть, имущество конфисковать, злодеев изгнать, но, не проливая крови. Нет, мы решительно утверждаем, что не осуждать, а хвалить нужно св. Кирилла за этот поступок, за понимание психологии толпы, за находчивость: разграблением имущества евреев он спас им жизнь. Действительно, Сократ, как мы видели, явно сочувствует поступку св. Кирилла, при всем недоброжелательстве к нему, хотя своим сочувствием он, как мы видели, только повредил св. Кириллу в глазах последующих историков и исследователей. Никифор Каллист утверждает, что даже кроткий, необычайно терпеливый к иноверцам и любвеобильный Аттик, архиепископ константинопольский, одобрил поступок св. Кирилла.⁶³⁴ Бл. Августин, кажется, на этот факт намекает, когда, обличая евреев, говорит, что их постигла заслуженная кара.⁶³⁵ Наконец, есть основание догадываться, что и Пульхерия, управлявшая в это время империей за малолетством Феодосия, как ревностная защитница Церкви, повлияла на то, что это изгнание евреев из Александрии было подтверждено правительством. ⁶³⁶

Из сказанного нами о столкновении св. Кирилла с евреями можно видеть, сколько забот, беспокойства и неприятностей доставляли этому ревностному архипастырю различные настроения александрийского общества в гражданском отношении. Св. Кирилл принадлежал к числу таких епископов, которые, зная, как тесно связано религиозно-нравственное состояние паствы с условиями их внешней, общественной, гражданской и политической жизни, считали своим долгом не только заниматься своими непосредственными иерархическими обязанностями – проповедованием слова Божия, священнослужением и пр., но зорко следить и за этой внешней жизнью врученной им общины; и на эту область таковые епископы старались простирать свое благотворное влияние, и сюда вносить дух Христов. Если и всегда Церковь должна оказывать благотворное влияние на жизнь государства, то в это время, когда среди правящего класса Римской империи еще немало было тайных язычников и христиан только по имени, среди же народа христианство воспринималось преимущественно только внешней своей стороной, в это время влияние Церкви в лице её епископов было тем более необходимо. Оно должно было смягчать еще неперестроенное по духу евангельской любви римское право, оно ограничивало бесконтрольный произвол чиновников, оно постепенно, исподволь перестраивало на христианских началах семейные, общественные, гражданские и политические отношения. Лучшие из императоров ценили такое влияние епископов и потому, как мы уже видели, предоставляли епископам довольно значительные гражданские права. Правда, далеко не все епископы на деле пользовались этими правами, так как это были права, а не обязанности. Но мы знаем, что лучшие епископы того времени считали своим долгом во всей полноте пользоваться этими правами для блага своей паствы. Мы можем указать на Амвросия Медиоланского, на Иоанна Златоуста, на бл. Феодорита Кирского и др.. К числу таких епископов принадлежал и св. Кирилл. Еще состоя в числе клириков александрийских, он обнаружил свои взгляды в этом отношении. Вот что он еще тогда говорил о судебных правах, священству принадлежащих: „Закон ясно требует от решившихся приносить жалобу на кого-либо по какой бы то ни было причине, чтобы судьей и решителем они делали священнодействователя“. Он, являясь наилучшим воздаятелем справедливости, тонко взвешивает суждение по каждому делу. Поэтому на того, кто решился не повиноваться им, падает обвинение в грубости и высокомерии и он подлежит суду и понесет жестокое наказание.⁶³⁷ Пастырской же обязанностью считает он заботу и защиту несчастных, угнетенных и т. п. „Попечению священнослужителей, говорит он, поручен род людей наиболее несчастных и в наибольшей помощи нуждающихся“. Считает он обязанностью епископа заботиться и об узниках, ибо „поминайте, сказано, говорит он, юзники, аки с ними связани; озлобяемые, аки и сами суще в теле» (Евр. 13, 2).⁶³⁸ Вот почему при избрании св. Кирилла на архиепископскую кафедру ему противодействовал Абунданций даже военной силой: вполне, ведь, естественно, что представители светской власти были недовольны вмешательством епископов в сферу их деятельности: а в лице св. Кирилла Абунданций имел основание ожидать именно такого епископа. Это именно и говорит Сократ о префекте александрийском Оресте. „Оресту, говорит он, ненавистно было владычество епископов, потому что они отнимали много власти у поставленных, от царя начальников“.⁶³⁹ А так как св. Кирилл, по словам того же Сократа, „хотел иметь надзор за его (Ореста) распоряжениями“, то понятно, какое могло установиться отношение между Орестом и св. Кириллом. Вот почему, как мы видим, через всю деятельность св. Кирилла в первые годы его архиепископского служения красною нитью проходит вражда между ним и Орестом.

Многими исследователями, например – Krüger’ом, Гиббоном, Гидуляновым, Кулаковским и др., эта вражда объясняется, как результат крайнего честолюбия, гордости и властолюбия Кирилла. Но, к сожалению, эти авторы не считают нужным входить в подробное изучение взаимных отношений между Кириллом и Орестом, предпочитая судить о них только на основании своего общего взгляда на Кирилла, под тем или другим влиянием выработанного. А между тем, если мы, взвешивая отношения между Кириллом и Орестом, будем иметь в виду сказанное нами о надлежащих в то время отношениях между Церковью и государством, то у нас не будет основания соглашаться с приведенными взглядами на причину вражды между св. Кириллом и Орестом. Не жажда власти, не гордость и надменность, а истинно христианское понимание обязанностей епископа и надлежащих отношений своих к светской власти и желание осуществить это понимание на деле – было причиной упорной вражды к нему Ореста. Даже Сократ, при всем своем недоброжелательстве к св. Кириллу, дает немало материала для такого именно понимания причин этой вражды. Обратимся к его истории. С самого избрания св. Кирилла на кафедру начинается непрерывная вражда к нему со стороны светских властей: его избранию противодействует военная сила, его преданнейшего почитателя, Иеракса, именно за близость к нему, префект подвергает незаслуженному, публичному позорному наказанию; его стремление умиротворить отношение между евреями и христианами не встречает, очевидно, поддержки со стороны светской власти; все его поступки истолковываются в дурную сторону; Орест всячески старается очернить его перед императорским двором. Что же Кирилл? Если бы им руководила гордость, честолюбие, надменность, то он, конечно, легко мог бы найти в деятельности такого правителя, как Орест, при котором так много было беспорядков в Александрии, такие факты, которые, даже без особых прикрас, будучи доведены до сведения двора и подтверждены свидетельскими показаниями многих до фанатизма преданных св. Кириллу лиц, могли привести Ореста не только к устранению от должности, но даже и к смертной казни. Кроме того, у св. Кирилла было и чисто Церковное могучее средство борьбы с Орестом: он ведь мог подвергнуть Ореста отлучению со всеми тяжелыми его последствиями, заставлявшими даже императоров уважать волю епископов. Не говорим уж о том, что мог сделать Кирилл с Орестом, пользуясь фанатической преданностью ему одних монахов, если бы он был действительно таковым, каким его считают указанные авторы, и если бы вздумал, не особенно считаясь со своей совестью, руководиться только теми недостойными чувствами, которые ему приписывают эти авторы. Но он не допускает ничего подобного по отношению к Оресту, а держит себя в отношении к нему истинно христиански. Несмотря на все козни и оскорбления со стороны Ореста, св. Кирилл посылает к нему „людей с предложением ему дружбы“.⁶⁴⁰ Правда, Сократ при этом прибавляет: „потому что к этому побуждал его александрийский народ“. Но это замечание Сократа ни в каком случае нельзя понимать в том смысле, что только под давлением народа св. Кирилл искал дружбы гордого Ореста: это было бы в полном противоречии с самостоятельным характером св. Кирилла и его взглядами на отношение епископа к желаниям паствы. Об этих взглядах св. Кирилла мы еще впереди будем говорить, а здесь только заметим, что если бы он сам не считал нужным искать дружбы Ореста, то никакие давления со стороны народа не заставили бы его согласиться на этот унизительный для него шаг. Достопримечательно, что до последнего времени ни один из недоброжелательных к св. Кириллу историков не обращал внимания на эту заметку Сократа, не смотря на то, что она дает возможность лишний раз подчеркнуть виновность Кирилла. Очевидно, и эти историки одинаково с нами понимали эту заметку Сократа. Итак, св. Кирилл вероятно по собственному желанию и по желанию народа посылает к Оресту депутацию с предложением мира. „Но Орест отверг дружбу епископа“, говорит Сократ. Что же Кирилл? Заговорила ли в нем приписываемая ему гордость? Нет. Он сам идет к Оресту с евангелием, как символом мира в руках⁶⁴¹, думая, что такая крайняя степень смирения и всепрощения смягчить гордого, озлобленного префекта. Неужели же и в этом поступке мы имеем право видеть св. Кирилла таким, каким его изображают враждебно настроенные против него авторы? Где же здесь гордость, где честолюбие, где властолюбие, надменность и пр.? Но вот и в этой области жизни св. Кирилла историки передают такой факт, который для многих исследователей дает основание делать самые неблагоприятные для св. Кирилла выводы.

Исполненное христианского смирения, всепрощения и любви отношение св. Кирилла к Оресту было непонятно для некоторой части нитрийских монахов. Они видели, что такое отношение только еще больше питает заносчивость и спесь гордого римлянина – Ореста. Им обидно было за своего любимого архиепископа, за его унижение перед недостойным префектом. И вот, они решили открыто выступить на защиту надлежащих отношений между светской и духовной властью в Александрии, на защиту св. Кирилла; а гордому префекту они решились в лице сказать, кто – он и чего он достоин, чтобы он больше не превозносился перед их возлюбленным, не в меру, по их понятиям, смиренным архиепископом. Около 500 таких монахов прибыли в Александрию и, встретившись с проезжающим мимо на колеснице Орестом, окружили его, начали поносить его разными оскорбительными именами: жертвоприносителем, язычником и т. п.. Орест, оправдываясь, заявляет, что он – христианин. Телохранители его в страхе разбежались. Злоба монахов разгоралась все сильнее и сильнее. Один из них – Аммоний бросает в голову префекта камень. Но вот, сбежавшиеся жители города, освобождают Ореста от монахов. „Аммония же схватили и представили к префекту, который на основании законов всенародно подверг его наказанию и дотоле мучил, пока тот не умер“. Св. Кирилл, узнав об этом, „взял тело Аммония и положил в одной из церквей и, переменив ему имя, назвал его Фавмастием, чтобы те считали его мучеником и прославляли в церкви его великодушие, как подвиг за благочестие. Однако же люди скромные, хотя и христиане, не одобрили этой Кирилловой ревности, ибо знали, что Аммоний понес наказание за свое безрассудство и умер в мучениях не потому, что был принужден к отречению от Христа. И так, сам Кирилл своим молчанием мало-помалу привел это дело в забвение“.⁶⁴²

Чем объяснить этот факт в жизни св. Кирилла? Как его понять? Он, кажется, не мирится с несколько уж знакомой нам личностью св. Кирилла. А между тем, историки, недоброжелательно относящиеся к св. Кириллу, разукрашивают это событие своей фантазией. Гиббон, например, так описывает его. „Нападающие (монахи) отвечали (на заявление Ореста, что он – христианин) градом каменьев“. Целый град каменьев нападающих создала, конечно, фантазия Гиббона. „Тело казненного, говорит он дальше, перенесено было с торжественной процессией в собор (у Сократа – „в некоторую Церковь“), его гробница была украшена трофеями мученичества“. Откуда взяты эти сведения Гиббоном и что он разумеет под „трофеями мученичества“ – неизвестно. „Патриарх, оканчивает Гиббон свою картину, с Церковной кафедры восхваляет величие убийцы и мятежника.⁶⁴³ За что он называет Аммония убийцей – тоже неизвестно. В другую крайность впадают авторы, расположенные к св. Кириллу. По словам, например, архим. Порфирия, Кирилл ограничился тем, что предал тело Аммония „погребению по чинопоследованию Церковному“.⁶⁴⁴ Правда в примечании он передает рассказ Сократа подробнее, но при этом, желая оправдать Кирилла, слишком голословно обвиняет Сократа во лжи и самопротиворечии.

Мы же для правильного и беспристрастного понимания постараемся вникнуть в самую сущность этого печального события. Если иметь в виду цель, с которой, мы видели, монахи пришли в город, то она, говоря беспристрастно, похвальна: они ведь хотели подчеркнуть ненормальность отношений между властью Церковной и светской в Александрии и указать на виновность в этом Ореста. Правда, эту цель они осуществили не христианскими средствами; но кровопролитие могло быть фактом неожиданным и для самих монахов: это ведь вполне возможно с точки зрения психологии толпы.⁶⁴⁵ И вот, мы видим со стороны Кирилла какую-то двойственность в его отношении к этому печальному событию и, в частности, к герою его – Аммонию: сначала он превозносит Аммония, а потом старается замалчиванием изгладить из памяти всех и это событие, и этот поступок Аммония. Как могло произойти это в душе св. Кирилла? Нам кажется, что св. Кирилл, сначала обратив внимание на то, что именно хотели высказать монахи своим протестам, в душе одобрил эту цель прихода в город монахов. Кровопролитие, при этом происшедшее, могли ему объяснить случайностью, неизвестно кем допущенной, Аммония же – невинным страдальцем за неизвестно кем допущенное беззаконие. Невинности Аммония слишком легко можно было поверить, потому что трудно было допустить, что Орест или кто другой мог среди толпы в 500 человек, возбужденной, бунтовавшей и кричавшей безошибочно и быстро найти виновника нанесенного ему грубого оскорбления действием. Поверив невинности Аммония, св. Кирилл, желая подчеркнуть свое одобрение мысли, которую хотели высказать своим протестом монахи (хотя выражение её случайно вылилось в слишком грубую, нехристианскую форму), желая показать, что вопрос об отношении между светской и духовной властью в христианском государстве настолько важен, что на почве его решения могут быть даже мученики, устраивает Аммонию торжественное погребение, прославляет его „великодушие, как подвиг за благочестие“. Но когда всеобщий голос народа, а быть может, и нарочито произведенное по поручению св. Кирилла следствие доказало, что виновником грубой, нехристианской формы выражения высокой и похвальной мысли был именно Аммоний, то св. Кирилл сознает свою ошибку и своим молчанием на укоры со стороны пасомых старается загладить свой невольный грех. Таким образом, и в этом случае, если и можно видеть ошибку со стороны св. Кирилла, то корень её в том, что он слишком идеализировал нитрийских монахов и опрометчиво доверился слухам, оправдывавшим Аммония. А такие ошибки бывали и с другими святыми. Вспомним, например, деятельность св. Епифания Кипрского по отношению к И. Златоусту под влиянием и по причине излишнего доверия к Феофилу Александрийскому. Поэтому, если кто и осуждает св. Кирилла за описанный факт в его жизни, то не должен он закрывать свои глаза и перед тем, что этот факт, с другой стороны, подчеркивает достойную похвалы особенность характера св. Кирилла: он, придя сам или будучи доведен другими до сознания своих ошибок, умел и не стыдился исправлять их.

Итак, план нитрийских монахов совершенно не удался. Они не только не установили надлежащих отношений между Кириллом и Орестом, но еще более обострили эти отношения. И вот, на почве этих отношений произошло вскоре в Александрии новое несчастье, которое многими ставится в вину св. Кириллу. Мы говорим о печальной участи знаменитой александрийской женщины – философа, Ипатии. По словам Сократа, она пала жертвой чьей-то зависти. „Так как она часто беседовала с Орестом, говорит Сократ, то её общение с ним подало повод к клевете, будто бы она не дозволяла Оресту войти в дружбу с Кириллом. Посему люди с горячими головами, под начальством некоего Петра, однажды согласились и подстерегли эту женщину. Когда она возвращалась откуда-то домой, они стащили ее с носилок и привлекли к церкви, называемой Кесарион,⁶⁴⁶ потом, обнажив ее, умертвили черепками, а тело понесли на место, называемое Кинарон⁶⁴⁷, и там сожгли. Это причинило немалую скорбь и Кириллу и александрийской церкви, ибо убийство, распри и все, тому подобное, совершенно чуждо мыслящим по духу Христову. Упомянутое событие произошло в четвертый год епископства Кириллова, в десятый консульства Гонориева и шестой Феодосиева, в месяце Марте, во время поста.⁶⁴⁸ Историк Дамасций рассказывает об этом событии так: „Однажды шел Кирилл мимо дома Ипатии и увидел там большую толпу людей и экипажей. На вопрос, что означает такое стечение, ему отвечали, что это люди, которые посещают Ипатию. Это так сильно его огорчило, что он побудил чернь убить её и при том самым злодейским образом. Когда Ипатия, по обыкновению, вышла из дома, на неё напала громадная толпа буйных людей, которые не боялись ни наказания богов, ни мести людей, и убили ее, чем причинено было городу величайшее оскорбление и величайший позор“.⁶⁴⁹

На основании этих рассказов Сократа и Дамасция очень многие историки в большей или меньшей степени обвиняют св. Кирилла в этом возмутительно жестоком деле. Но мы, прежде всего, постараемся установить, когда произошло это печальное событие. Дело в том, что греческий текст истории Сократа указывает не 6-ой год Феодосиева консульства, как приведенный нами русский перевод, а 7-ой,⁶⁵⁰ и Никифор Каллист указывает не 7-ой, а 6-ой год.⁶⁵¹ Действительно, 10-ый год консульства Гонориева соответствует не 7-ому, а 6-ому году консульства Феодосиева, как это можно видеть, например, из Chronicon Paschale где счет годов идет, между прочим, и по консульствам.⁶⁵² Поэтому уже Бароний признал в этом месте ошибку у Сократа.⁶⁵³ Вот почему и русский переводчик указывает, к сожалению, без оговорки, 6-ой год консульства вопреки греческому тексту. Далее. Сократ указывает тройную дату, он не только называет год консульства Гонориева и, Феодосиева, но называет и четвертый год епископства Кириллова. Этой последней датой Сократ дает повод историкам различно определять год убиения Ипатии. Одни этим годом считают 416⁶⁵⁴, другие – 415⁶⁵⁵, а иные оставляют вопрос об этом открытым.⁶⁵⁶ Kopallik, сторонник первого мнения, защищает его тем соображением, что, так как св. Кирилл вступил на кафедру 18 октября 412 г. , то четыре года его епископства нужно считать с 18 окт. 415 г по 18 окт. 416 г, а так как убиение Ипатии было в Марте, то, значит, это был Март 416-го года. Но мы не можем согласиться с такими доводами. Нельзя, во-первых, думать, что Сократ, указывая 4-ый год епископства Кириллова, считал круглые годы. Вполне естественно, что Сократ считал за первый год епископства Кириллова 412-ый год, хотя в этом году Кирилл епископствовал только два с лишним месяца, а посему 413-ый год уже с января, а не с октября будет вторым годом епископства св. Кирилла, а четвертым годом будет 415 и год. Кроме того, 415-ый г. должно считать четвертым годом епископства Кириллова и согласно правилам римского летосчисления, которому конечно следует и Сократ, как юрист, так как по римскому обычаю при счете годов вперед от данного года, первым годом считается этот самый данный год, а не первый после него, как у нас. Например, чтобы найти 8-ой и год после 98-ого года по-нашему нужно к 98 прибавить 8, а по-римски 7, потому что первым из данных восьми лет считался не 99-ый год, а 98-ой, так сказать inclusive, а не exclusive.⁶⁵⁷ Наконец, наше решение данного вопроса подтверждается остальными датами Сократа, так как 10-ый год консульства Гонория и 6-ой – Феодосия соответствуют, согласно византийским хронографам, не 416-му, а 415-му году по Р. X.⁶⁵⁸

Теперь посмотрим, можно ли винить св. Кирилла в этом печальном событии. Правда, почти никто из историков не допускает, чтобы сам Кирилл приказал убить Ипатию, но очень многие допускают что он знал о готовившемся заговоре на жизнь Ипатии и дал свое молчаливое согласие, а чтобы отклонить от себя всякое подозрение, он уехал на это время из Александрии.⁶⁵⁹ Гиббон ко всему этому еще прибавляет, что „благоразумная раздача денежных подарков приостановила производство следствия и избавила виновных от заслуженного наказания“.⁶⁶⁰ Так думают авторы, нерасположенные к св. Кириллу. Но до курьезов и недобросовестности доходят и некоторые из авторов, желающих доказать непричастность св. Кирилла к этому злодеянию. По словам, например, анонимного автора не раз цитированной статьи в Хр. Чт. за 1840 г., „Ипатия старалась восстановить мир и согласие между святителем и эпархом; буйными людьми и, вероятно, приверженцами Ореста она была варварски умерщвлена“.⁶⁶¹ Автор при этом ссылается на Сократа (VII, 15), Bolland. (Acta Sanct. II, 847) и Четьи – Минеи. Но ни у Сократа, ни у Болландистов такого оригинального мнения не находится. Если же в наших Минеях – Четьях и говорится, что Ипатия старалась примирить Ореста с Кириллом, то это мнение на ряду со ссылкой на Сократа не может иметь никакого научного авторитета, так как достаточно сравнить то и другое, чтобы убедиться, что в наших Минеях – Четьях события из жизни св. Кирилла и связь между ними совершенно перепутаны. Нам кажется, что автор этой статьи руководился в этом случае только рассказом Четьих – Миней, а остальные цитаты указал, не проверив их; или же, быть может, он так плохо знал греческий и латинский язык, что под влиянием желания обелить св. Кирилла совершенно превратно понял свидетельство источников. Еще более недобросовестными средствами старается защитить св. Кирилла от обвинения в убийстве Ипатии переводчик на русский язык истории Сократа. Мы привели рассказ Сократа об этом событии по русскому переводу, но оказывается, что перевод этот крайне тенденциозен. Переводчик говорить, что Ипатию убили люди с горячими головами под предводительством „некоего“ Петра, но в греческом тексте Петр назван „άναγνώστης’ом“, а в латинском переводе – „lector’ом“. Далее, в русском переводе сказано: „Это (убийство Ипатии) причинило немало скорби и Кириллу и александрийской церкви“. В греческом же тексте говорится: „Τοΰτο ούμικρόν μιώμον Κυρίλλω καί τή A­λεξανόρέων Ἐκκλεσία είργάσατο“, т. е. совершенно противоположное: убийство Ипатии причинило Кириллу не скорбь, которая, конечно, говорила бы о его невинности в этом, а „μιώμον“ – позор, порицание, пятно. Таким извращением смысла подлинника переводчик, очевидно, имел в виду снять с Кирилла и клира александрийского виновность в убиении Ипатии, по-видимому, приписываемую им Сократом. Но такие средства оправдания приносят только вред памяти оправдываемых лиц, когда открывается подлог переводчика. А между тем доверчивые русские исследователи стали повторять эту ложь переводчика и делать из неё выводы. Архим. Порфирий, например, говорит, что убиение Ипатии „было предметом глубокой скорби для святителя“,⁶⁶² и при этом ссылается на Сократа, не оговорившись, что он пользовался русским переводом. Миролюбов, ссылаясь на этот же извращенный перевод Сократа, считает излишним искать других оправданий для св. Кирилла и даже делает из этих слов переводчика заключение „о некоторой расположенности Кирилла к этой женщине – философу“.⁶⁶³ Мы же, наученные этим горьким опытом наших предшественников, постараемся более беспристрастно и внимательно решить вопрос, насколько справедливы историки, обвиняющие Кирилла в убийстве Ипатии.

Что касается рассказа Дамасция, который говорит, что сам Кирилл „побудил“ чернь убить Ипатию, то должно прежде всего иметь в виду, что Дамасций жил на сто тридцать лет позже св. Кирилла,⁶⁶⁴ почему его рассказ нельзя ценить одинаково, а тем более – выше рассказа современника этого события – Сократа. Кроме того, Дамасций был языческий философ, преподаватель философии Платона в Афинах, за упорство в язычестве изгнанный императором Юстинианом из Византийской империи и потому, конечно, озлобленный против христианства и его представителей. Патриарх Фотий говорит о нем, что он в своих сочинениях с радостью хватается за бессвязные и бессмысленные доказательства, лишь бы опозорить чем-нибудь христианство.⁶⁶⁵ Наш русский известный историк А. Лебедев говорит, что Дамасций любит раздавать мученические венцы язычникам.⁶⁶⁶ Поэтому вполне естественно, что он и в этом месте своей истории допускает клевету. Действительно, само содержание приведенной выдержки из Дамасция обнаруживает его клевету. Судя по его рассказу, Кирилл чуть не до самой смерти Ипатии не знал о её существовании в Александрии. Между тем, как мы видели, точными изысканиями доказано, что она и родилась в Александрии, и жила более 50-ти лет там же; а слава о ней еще в конце IV в. гремела на всю Римскую империю и привлекала в Александрию любителей философии. С другой стороны, мы видели, что и сам Кирилл и родился, и вырос, и образование получил в Александрии. Можно ли после этого допустить, что он только случайно узнал об Ипатии, о её славе и настолько увлекся завистью к ней, что настроил толпу зверски убить ее? Ясно, что при такой несообразности рассказа Дамасция беспристрастный историк не должен обращать на него никакого внимания.

Не так грубо и решительно обвиняет Кирилла в убиении Ипатии историк Сократ. Он говорит почему то намеками, указывает на чью-то зависть, как причину убиения Ипатии, убийц называет какими-то странным термином – „люди с горячими головами“, называет их предводителя по имени, но ни слова не говорит о его дальнейшей участи, загадочно говорит о позоре, павшем на Кирилла и его паству за это убийство. И вот, некоторые исследователи утверждают, что Сократ говорит намеками потому, что боялся открыть и прямо говорить против такого влиятельного человека, каким был в то время Кирилл, архиепископ Александрийский.⁶⁶⁷ Но, во-первых, что мог сделать вредного Сократу, жившему в Константинополе, египетский архиепископ, да еще так часто бывший не в фаворе при дворе, а во-вторых, мы имели случаи видеть, что Сократ не боялся высказывать свое недоброжелательство против Кирилла и далее не боялся указывать в его деятельности плохое там, где на самом деле и не было этого.⁶⁶⁸ Поэтому, если бы он имел основание говорить решительно о виновности Кирилла в деле Ипатии, то он не побоялся бы сказать это прямо и решительно. Нет, потому он и говорит намеками, что решительно говорить он не мог, не имея для этого доказательств, но и пройти этот факт молчанием, при своем недоброжелательстве к св. Кириллу, он не хотел. Как бы то ни было, но эти намеки Сократа дают право каждому исследователю строить свои догадки к уяснению этих намеков. Завидовал Ипатии, говорят именно Кирилл, под людьми с горячими головами, убившими Ипатию, должно разуметь к клириков – параваланов,⁶⁶⁹ их предводитель, анагност Петр, был наперсником Кирилла, а потому, говорят, нельзя и допустить, что убийцы Ипатии действовали не по внушению, или, по крайней мере, без ведома Кирилла, тем более, что неизвестно, чтобы Кирилл наказал убийц Ипатии, или хотя бы их руководителя. В доказательство того, что под людьми с горячими головами нужно разуметь параваланов, указывают на то, что именно в 410 году, т. е. после убиения Ипатии, Феодосием Младшим, по жалобе депутации от александрийских граждан на какие-то бесчинства параваланов, издан был закон, ограничивающий эту корпорацию.⁶⁷⁰ Очевидно, говорят, под этими бесчинствами параваланов нужно разуметь убиение Ипатии.

Итак, убийцами Ипатии считают клириков александрийских – параваланов, а руководителем их был любимец Кирилла – анагност Петр. Но если так, то почему-же Сократ, живший в то время в Константинополе и занимавшийся адвокатурой, не употребил для обозначения убийц Ипатии юридического термина, шесть раз, а не случайно, употребленного в изданных по этому случаю законах?⁶⁷¹ Ведь законы были изданы в Константинополе, в сфере, где Сократ был свой человек, а потому нельзя допустить, чтобы этот термин не был ему известен. А если так, то в виду того, что нельзя допустить, что Сократ говорит намеками по боязни, приходится сказать и здесь, что он не употребляет этого термина потому, что не было твердых оснований обвинять в убийстве Ипатии именно параваланов. Вот почему, с другой стороны, и депутаты александрийские и закон, если он издан по поводу убиения Ипатии, не говорят об этом событии. Мало того, если даже допустить, что убийцами Ипатии были параваланы, то и это еще не доказательство, что убийство Ипатии было задумано и совершено клиром александрийским, так как параваланы не были клириками. На основании тщательных исследований о параваланах, мы теперь можем решительно сказать, что это были не клирики, а только подчиненная епископу корпорация, посвятившая себя уходу за больными.⁶⁷² Сам вышеупомянутый закон Феодосия II о параваланах дает понять, что параваланы – не клирики. Именно, закон этот отдает префекту право вносить параваланов в списки и исключать их из них. Это право император никогда не позволил-бы узаконить, если бы параваланы были клирики, так как это противоречило бы основным законам государственным и Церковным, вступление в клир и исключение из него всецело и всегда находилось в руках епископа. Параваланы были скорее так называемыми „ecclesii“, церковниками или, лучше сказать, – церковными людьми, каковых в Александрии было очень много. Далее, вину смерти Ипатии возлагают на александрийский клир и главу его – Кирилла потому, что предводитель её убийц – Петр был анагностом – чтецом. Но, с одной стороны, тот же Сократ говорит, что в Александрии в то время анагностами иногда были не только клирики, но даже еще и не крещенные, а только оглашенные,⁶⁷³ почему вопрос о принадлежности Петра к клиру еще спорный. А с другой стороны, если Петр был и клириком, то еще нет основания заключать отсюда о его особой близости к св. Кириллу, так как Сократ не говорит об этом ни слова. Наконец, если даже допустить, что как Петр, так и убийцы Ипатии были клирики и что Петр, кроме того, был приближенным к Кириллу человеком, то и тогда нельзя ответственность за отдельных членов клира или даже целой группы их возлагать на весь клир александрийский, а тем более считать св. Кирилла убийцей Ипатии. Нет основания и для того, чтобы утверждать, что св. Кирилл оставил без наказания виновников этого преступления, хотя Сократ и умалчивает об этом. Ведь Сократ ни слова не говорит и о том, что Орест наказал виновников этого преступления, но в этом едва-ли кто может сомневаться.

Итак, кого-же нужно разуметь под именем „людей с горячими головами“? После сказанного нами мы, кажется, имеем право заверить, что это не были клирики александрийские. Это была вообще чернь александрийская, которая за свою легковозбуждаемость, склонность к бунтам и кровопролитиям действительно заслуживала названия „людей с горячими головами“, а свою ревность и преданность Кириллу доказала уже в день избрания его на архиепископскую кафедру, отстояв его кандидатуру, несмотря на противодействие даже военной силы.⁶⁷⁴ Возможно, что среди этой черни были и параваланы с анагностом Петром, лица тоже оправдывавшие такое название и до фанатизма преданные своим епископам. Пример того и другого можно видеть из истории „разбойничьего“ собора, где параваланы, настроенные своим архиепископом Диоскором, сыграли постыдную по грубости и жестокости роль. Словом, убили Ипатию, несомненно, сторонники Кирилла, заинтересованные, как можно видеть из рассказа Сократа, отношением Кирилла к Оресту. Отсюда мы можем понять и другое загадочное выражение Сократа о чьей-то зависти, жертвой которой пала невинная Ипатия. Под завистниками Ипатии Сократ, очевидно, разумеет тех же „людей с горячими головами“ – чернь и параваланов. Они видели, сколько зла, неприятностей, и для любимого ими архиепископа, и для всей церкви александрийской происходило от вражды между Орестом и Кириллом, и употребляли все средства к их примирению. Они, быть может, были в числе тех, которые просили архиепископа послать к Оресту депутацию с просьбой о примирении. Они видели, как безуспешны были хлопоты депутации и даже самого архиепископа. Они видели, чем кончилась попытка нитрийских монахов восстановить надлежащие отношения между Кириллом и Орестом. Они видели, как все способы и средства к примирению разбивались, очевидно, о чье то сильное противоположное влияние на Ореста. Они видели, как часто Орест бывал у Ипатии, как он её почитал и был привязан к ней. Невольно явилась у них мысль, что во влиянии этой самой Ипатии и крылась причина безуспешности всех хлопот о примирении. И вот, они начинают завидовать ей, завидовать её столь сильному влиянию на Ореста. Зависть эта постепенно все более и более возрастает, по мере крушения все новых и новых планов к примирению. Скоро зависть соединилась с суеверными подозрениями. Дело в том, что Ипатия, по обычаю неоплатоников, занималась астрономией, (между её сочинениями осталось сочинение „Αστρονομικόν κάνονα“).⁶⁷⁵Но в то время астрономия имела вид скорее средневековой астрологии и была близка к магии. Мы уже видели, как св. Кирилл, обличая неоплатоников, говорил, что они недалеко ушли от колдунов и знахарей. Естественно, что Ипатия занималась и магией. Поэтому невежественная чернь силе этой магии и приписывала могучее влияние Ипатии на Ореста. Когда же Ипатия прослыла в народе, как волшебница, колдунья, народ счел себя в праве расправиться с этой злой колдуньей по обычаю, законом санкционированному. По закону Констанция волшебников осуждали на растерзание зверям и сожжение. ⁶⁷⁶ И действительно, мы видим, что именно последнему наказанию была подвергнута Ипатия, что еще более подтверждает наше предположение.

Наконец, что касается заметки Сократа, что убиение Ипатии легло пятном на александрийскую Церковь и её архиепископа, то здесь можно видеть отчасти обнаружение общего недоброжелательства Сократа к Кириллу, а отчасти нужно сказать, что такую заметку можно допустить, и не обвиняя святого Кирилла даже в скрытом сочувствии, а тем более в тайном содействии этому преступлению. Факт этот лег пятном, по словам Сократа, и на всю Церковь александрийскую, но, конечно, не потому, что вся она принимала в нем какое-бы то ни было участие, а только потому, что он случился вообще в её среде. Филосторгий-же, как арианин, пятнает этим фактом всех омоусиан⁶⁷⁷, т. е. православных, конечно, по тем-же соображениям. В таком-же смысле пятно этого убийства ложилось и на св. Кирилла, как архиепископа того города, где оно произошло, самое большее за то, что он не сумел предвидеть и предупредить это печальное событие. Итак, после детального изучения и правильного освещения рассказа Сократа об убиении Ипатии мы видим, что и этот рассказ не дает основания для беспристрастного историка безапелляционно обвинять св. Кирилла в участии или в каком-бы то ни было содействии этому печальному событию.

Далее. У нас есть и положительные данные в пользу того, что св. Кирилл невиновен в убиении Ипатии. Параваланы, которым, между прочим, приписывается это дело, производили и другие беспорядки в Александрии. И вот, из Александрии прибыло к императору Феодосию II посольство с жалобой на эти беспорядки и с просьбой о помощи против этого зла. Эти послы, изобразив беспорядки александрийской жизни, происходившие от параваланов, просят императора, в качестве средства против этих беспорядков, предписать архиепископу безвыездно находиться в Александрии и усилить свой надзор за параваланами. Император отвечает, что надзора одного архиепископа для усмирения этой буйной и сильной корпорации мало.⁶⁷⁸ Поэтому издан был закон о параваланах, которым эта корпорация была подчинена строжайшему контролю и светских чиновников; состав же её был ограничен числом 500 человек.⁶⁷⁹ Но через 17 месяцев после этого, Феодосий издает дополнение к этому закону, которым число параваланов разрешалось доводить до 600, а приём в число параваланов и управление ими снова отдавалось исключительно в руки архиепископа; запрещалось только допускать в их число лиц богатых и знатных, а самим параваланам запрещалось посещать театр, присутствовать при разборе судебных дел и вмешиваться в политику.⁶⁸⁰ Эта, в общих чертах представленная картинка из истории законодательства о параваланах⁶⁸¹ свидетельствует, что целая депутация александрийских граждан не считала св. Кирилла ни тайным, ни явным виновником беспорядков в Александрии, происходивших от параваланов. Мало того, самый закон, изданный по поводу жалобы этой депутации, свидетельствует, что во время этих беспорядков св. Кирилла не было в Александрии, что, по мнению депутации, дурно отразилось на поведении параваланов, почему депутация и просит об усилении над ними надзора архиепископа и о безвыездном его пребывании в городе. Правда, депутаты косвенно обвиняют и св. Кирилла, его отъезд из города развязал, так сказать, руки параваланам, а слабость вообще его надзора за ними привела эту корпорацию к разнузданности. Но эти обвинения, доказывая, что депутация не была прислана под влиянием Кирилла, как думают некоторые,⁶⁸² приписывая Кириллу грех невольный и независящий от него: из Александрии он, как архиепископ громадной области, не мог не отлучаться, а причины слабости его надзора над параваланами зависели не от него, а, как увидим дальше, от состава и прав этой корпорации. Во всяком случае, заявляя, что если бы архиепископ был в городе и если бы его надзор над параваланами был усилен, то беспорядков не было бы, депутация тем самым выражала полное доверие своему архиепископу. Правда, император сомневается в силе влияния архиепископа на параваланов и потому учреждает над ним гражданский контроль. Очевидно, Феодосий II имел к этому времени другие источники сведений о беспорядках, происходивших в Александрии. Без сомнения, префект Орест успел уже особым донесением известить императора об этом, стараясь, конечно, очернить архиепископа. Донесение это не сохранилось, однако по смыслу первого закона о параваланах, изданного, очевидно, под влиянием этого донесения, ясно, что Орест (если дело шло действительно об убиении Ипатии) все-таки не мог обвинять св. Кирилла в этом злодеянии (в таком случае возникло бы форменное судебное дело против св. Кирилла), а только указывал на слабость его надзора за параваланами. Судя по второму закону Феодосия о параваланах, св. Кирилл счел своим долгом, по выходе первого закона о них, объяснить причину безуспешности его надзора за параваланами: в состав этой корпорации входили нередко люди богатые и знатные, которые, конечно, могли себя держать независимо от архиепископа; кроме того, корпорация эта пользовалась правом посещать театры, присутствовать на судах и участвовать в политических организациях. И вот, Феодосий II, согласно этим новым сведениям, издает закон, которым уничтожает указанные Кириллом причины, препятствовавшие его надзору за параваланами. Таким образом, депутация александрийских граждан, если она прибыла в Константинополь даже по поводу убиения Ипатии, не только не обвиняет Кирилла в этом злодеянии, но в усилении его власти над параваланами видит единственное средство от повторения таких событий на будущее время. Даже ожесточенный враг Кирилла, не раз клеветавший на него, не мог в этом случае выставить Кирилла виновником этого печального события, а нашел возможность упрекнуть его только в слабости надзора за параваланами. Сам император, сначала поверивший Оресту, скоро изменил свое мнение о Кирилле и возвратил ему право над параваланами, дав ему возможность большего надзора, власти и влияния на эту корпорацию.

Наконец, в доказательство непричастности св. Кирилла к делу убиения Ипатии, не можем не сослаться на голос всей Церкви Христианской, на свидетельство Церковного предания. Мы впоследствии увидим, каким почетом всегда пользовался св. Кирилл в Церкви Христианской; здесь же заметим только, что невозможно допустить, чтобы личность, запятнавшая себя тайным или явным, прямым или косвенным участием в убийстве, не раскаявшись и не загладивши этот грех, могла отойти в Церковное предание с ореолом святости без всякого оправдания в этом преступлении. Это тем более непонятно, что ведь при жизни Кирилла немало было таких лиц, которые постарались бы выяснить всю его виновность, если бы она была в действительности. Например, св. Исидор, не раз писавший св. Кириллу исполненные укоров письма и твердо стоявший на страже чистоты и святости священства, безусловно, не преминул бы укорить Кирилла в этом тяжком преступлении, если бы для этого были самые незначительные основания. Когда же начались несторианские волнения, то до самого конца жизни св. Кирилла у него было очень много врагов, измышлявших всевозможные клеветы на него. Поэтому, можно ли допустить, что эти враги, нагло клеветавшие на него и перед императором, и перед собором, и перед влиятельными епископами, могли упустить случай обвинить св. Кирилла в убиении Ипатии, если бы это было возможно.

Итак, мы должны признать, что вопреки рассказам Дамасция и Сократа об убиении Ипатии, св. Кирилл был совершенно непричастен к этому печальному событию в жизни Александрии.

Мы видели, какое бурное время переживала Александрия с самого вступления св. Кирилла на кафедру, сколько доставляли беспокойства и забот ревностному архипастырю все эти настроения александрийской жизни. Беспорядки в жизни александрийских христиан и вообще в Александрии всецело захватывали св. Кирилла, и он все свои силы и энергию посвящал на благоустроению внутренней жизни александрийской церкви. Ему не оставалось ни времени, ни сил следить за жизнью других церквей. А между тем в это время шли, как известно, значительные волнения, особенно на западе, по поводу лжеучения Пелагия и Целестия, отрицавших первородный грех и признававших, что спасение есть дело только личных усилий человеческой воли, не нуждающейся в особой помощи благодати Божией. Когда в 412 году их учение было осуждено на африканском соборе,⁶⁸³ Пелагий и Целестий направились на восток, надеясь найти там большее сочувствие, чем на западе, так как на востоке в это время господствовали идеи Феодора Мопсуестского, благоприятствовавшие учению пелагианства. К иным епископам они являлись лично и располагали их в свою пользу, хитро прикрывая сущность своих заблуждений; а к иным епископам они посылали своих ближайших и надежнейших учеников с тою-же целью. И вот, в 416 году к св. Кириллу Александрийскому прибыл с этой целью ученик Пелагия – Валерий.⁶⁸⁴

Св. Кирилл, как увидим, с юных лет имел вполне православное понятие по вопросам, затронутым и ложно решаемым пелагианством. Нам приходится провести параллель хотя между основными пунктами учения пелагиан и воззрениями св. Кирилла, в виду того, что есть исследователи, которые подозревают св. Кирилла, по меньшей мере, в сочувствии пелагианству.⁶⁸⁵ Вполне православные ответы почти на все вопросы, затронутые пелагианами, мы находим уже в первых трудах св. Кирилла. Так, Пелагий учил, что природа Адама была создана совершенно такою-же, как и у нас, и он находился в таких же условиях жизни, как и всякий человек.⁶⁸⁶ Кирилл же пишет: „Вначале создан был человек, имеющий помышление как бы выше грехов и страстей⁶⁸⁷, и по образу Создавшего его, поставлен был обладать всем, что есть на земле; он был как будто райским растением, цветущим и благороднейшим.⁶⁸⁸ Пелагий учил, что грех Адама не имел никаких последствий, ни для его природы, ни для природы его потомства.⁶⁸⁹ А св. Кирилл пишет: „Адам вначале исказил природу человека; ибо тотчас же явил ее достойной проклятия, подвергши смерти и тлению“⁶⁹⁰, и она „тотчас же превратилась в безобразную и потом оказалась подпадшею разрушению“.⁶⁹¹ Пелагий учил, что природа человека сама по себе добра и свята, а потому человек своими силами без особой благодати может достигнуть святости.⁶⁹² А св. Кирилл очень часто говорит о прирожденной испорченности человека, о его бессилии самостоятельно соделывать свое спасение. „Естество наше, говорит он, недугует удобопреклонностью ко греху⁶⁹³, по причине бессилия, которым оно страдает⁶⁹⁴; к тому-же наступает на нас немалая свирепость враждебных нам вожделений, любостяжание, высокомерие и родственные с убийством – зависть, ненависть, наветы, похоть плоти и всякие подобного рода пороки“.⁶⁹⁵ „Так как природа человека не очень крепка и не имеет достаточно сил для избежания зла, то ни выхода из состояния испорченности, ни достижения лучшего и пребывания в нем каким-бы то ни было образом, никто не мог бы иметь без участия и водительства Христа, Который ей как бы способствует в этом. Он является подающим ей двоякую благодать: убеждает наставлениями и изобретает средства помощи ей, делая ее недосягаемой для близкого к ней и владычествующего зла“.⁶⁹⁶ Поэтому Кирилл часто говорит о необходимости благодати для человека даже для того, чтобы, например, правильно понимать св. Писание, познавать Бога и вообще догматы Христовой веры.⁶⁹⁷ Далеко был св. Кирилл и от крайностей учения Августина о благодати. Он признавал громадное значение и личных усилий со стороны человека и правильно учил о взаимодействии этих двух факторов, устрояющих спасение человека.⁶⁹⁸ Итак, св. Кирилл имел вполне православные взгляды на природу человека, благодать Божию и их взаимные отношения в деле спасения человека. Но ученику Пелагия – Валерию удалось ввести Кирилла в заблуждение относительно пелагианства двусмысленными-ли выражениями, или же прямо ложью о сущности учения Пелагия.

Сам Пелагий в это время этими средствами достиг своего оправдания на двух восточных соборах – в Иерусалиме и Диосполисе (в 415 г.).⁶⁹⁹ Святому же Кириллу, в виду указанных трудов по делам внутренней жизни александрийской церкви, не было времени собирать собор и заниматься специальным исследованием учения Пелагия. Он, извещенный, конечно, Валерием о восточных соборах, оправдавших Пелагия, доверился решению этих соборов, вступил в общение с Валерием и даже, кажется, посвятил его в пресвитеры. Евсевий, епископ Кремоненский⁷⁰⁰, узнав об этом, пишет послание к Кириллу, спрашивая его, верен ли слух о том, что он принял Валерия в общение. Св. Кирилл отвечает ему посланием, в котором заявляет, что не находит ничего предосудительного в своем поступке. Тогда Евсевий отправляет к нему другое послание, продиктованное, как думает Бароний, бл. Иеронимом, в котором открывает глаза Кириллу на истинную сущность учения Пелагия⁷⁰¹. Конечно, эта невольная ошибка, допущенная по отношению к пелагианству, заставила, наконец, св. Кирилла быть внимательным и к тем интересам, которыми жили в это время другие церкви. Нет надобности говорить о том, что после этого он разорвал сношения с пелагианами. На III всел. соборе, как увидим, он первый возбуждает вопрос о пелагианах, и собор осудил их учение.

Между тем волнения на западе по поводу пелагианства продолжались. Православные епископы, видя, что Пелагий находит себе поддержку на востоке, входят в частные сношения с епископами востока, с большинством которых запад до этого времени находился вне общения со времени отлучения св. Иоанна Златоуста. Карфагенский собор снова в 417 году произнес свой суд над пелагианством. Но Пелагий находит себе поддержку в папе Зосиме, который оправдывает его. В то же время Зосима, покушаясь подчинить себе Церковь карфагенскую, требует, чтобы дело одного низложенного одним из африканских епископов пресвитера Апиария было передано на рассмотрение и окончательное решение ему – папе. Выставлены были и другие требования папы, принципиально устанавливавшие власть папы над карфагенской Церковью.⁷⁰² В доказательство законности своего требования Зосима ссылается на 5 и 14 правила Сардикийского собора, называя их, однако, правилами Никейского собора. Тогда новый Карфагенский собор (419 г.), ища поддержки, забывает происшедший по делу Златоуста разрыв общения с востоком и вступает с ним в официальное общение. Отцы карфагенского собора, заподозрив подлинность никейского канона, на который ссылался Зосима, отправляют посольство в Константинополь, Антиохию и Александрию за подлинными списками этого канона.⁷⁰³ И вот, в Александрию, вероятно в середине 419 года прибыло посольство, состоящее из пресвитера Иннокентия и иподьякона Маркелла.⁷⁰⁴ Св. Кирилл вскоре же отправил с этими же лицами подлинный список никейского канона и свое особое послание.⁷⁰⁵ Собор направил полученные документы к папе. Но папа еще раньше получения этих документов., в 418 году, под давлением карфагенского собора и императорской власти, давшей приказание преследовать пелагиан, принужденный, затаив свои симпатии к пелагианству, осудить его, уже сам официально известил св. Кирилла об этом осуждении, вступив, таким образом, и сам в непосредственное общение с александрийской Церковью, с которой это общение было прервано с 403 г.

Только что описанные нами сношения св. Кирилла с западом заставляют нас коснуться нового вопроса из жизни св. Кирилла, относящегося к рассматриваемому нами периоду его архиепископской деятельности, вопроса, который, подобно многим другим, служит для некоторых историков предметом, превратных истолкований не в пользу св. Кирилла. Мы говорим об отношении св. Кирилла к св. Иоанну Златоусту.

Как уже в свое время нами сказано было, св. Иоанн Златоуст по проискам Феофила, архиепископа александрийского, дяди св. Кирилла, два раза был лишен епископского сана собором „Ἐπί δpὒv“, состоявшим, из 45 епископов различных, соседних с Константинополем областей. Лишенный сана, он был сослан императором, в ссылку и там умер (407 г.). Но его невинность была очевидна для всех, не ослеплённых по большей части личной злобой против него; а потому, партия несогласная с постановлением собора ,,Ἐπί δpὒv“ с течением времени, особенно после истинно христианской кончины этого невинного и безропотного страдальца, все более и более увеличивалась, тем более что римский папа не признал законности низложения Златоуста и даже прекратил общение с его врагами. Особенно сильна была эта партия сторонников Златоуста на его родине, в Антиохии, и среди его бывшей паствы – в Константинополе. Александр, епископ антиохийский, по вступлении на кафедру в 413 г., вопреки Церковным канонам, запрещавшим епископов, низложенным соборным путем, восстанавливать в прежнем сане кому бы то ни было единолично, внес имя Златоуста в диптихи для поминовения при богослужении наряду с именами других усопших епископов.⁷⁰⁶ Кроме того, он нарочито ездил в Константинополь, чтобы поддержать и там партию сторонников Златоуста и убедить Аттика, архиепископа константинопольского, внести имя Златоуста в диптихи. Но тот не решался идти против постановлений собора „Ἐπί δpὒv“ законным порядком, утвержденным и не отмененным никаким другим равным ему собором.⁷⁰⁷ Даже преемник Александра – Феодот отказался внести имя Златоуста в диптихи; но народ антиохийский против воли заставить его сделать это. Когда об этом из письма Акакия Верийского узнал Аттик, когда и в самом Константинополе все больше и больше разрастался ропот на Аттика за его отказ внести имя Златоуста в диптихи, то Аттик обратился за советом к императору; а тот потребовал, чтобы для успокоения народа и для восстановления прерванного общения между церквами имя Златоуста было внесено в диптихи. Аттик после этого уступил требованию народа и императора.⁷⁰⁸ Но, однако, нарушая каноны Церковные, он считал долгом оправдаться в этом перед другими влиятельными епископами, от которых он мог опасаться получить укор. И вот, Аттик пишет довольно пространное послание к св. Кириллу, в котором излагает историю внесения имени Златоуста в диптихи и спрашивает его, не согласится ли и он на это?⁷⁰⁹ Св. Кирилл не соглашается с Аттиком и пишет ему обширное послание, в котором доказывает несправедливость поступка Аттика, согласившегося под посторонним давлением внести в диптихи имя собором низложенного Златоуста.⁷¹⁰

Некоторые историки⁷¹¹ ставят св. Кириллу в укор такое отношение его к памяти Златоуста, объясняя его честолюбивыми, властолюбивыми и другими неприглядными побуждениями. Борьба Феофила с Златоустом многими историками объясняется, как борьба 2-х архиепископских кафедр из-за гегемонии на востоке. Александрийские архиепископы никак не могли примириться со вторым каноном II всел. собора, поставившего константинопольскую кафедру выше александрийской. И вот, они ведут упорную борьбу с возраставшим могуществом константинопольских архиепископов. По примеру своего дяди и св. Кирилл, по мнению этих историков, противодействовал внесению имени Златоуста в Церковные диптихи просто потому, что стремился поддержать авторитет своей кафедры перед константинопольской, чтобы преемники Златоуста в его печальной участи всегда чувствовали это главенство александрийской кафедры.⁷¹² Но мы, не входя в подробную критику этой теории о сущности отношений между кафедрой александрийской и константинопольской, постараемся проследить историю отношения Кирилла к Златоусту и, на основании его ответа Аттику, вникнуть в действительные причины его несогласия на внесение имени Златоуста в диптихи.

Нет ничего удивительного в том, что св. Кирилл с детства проникся глубоким уважением и доверием к Феофилу, который был его и дядей, и воспитателем, и руководителем в образовании. А поэтому естественно, что от Феофила перешло к св. Кириллу убеждение в виновности Златоуста. Если Феофил сумел даже престарелого, почтенного епископа св. Епифания убедить в виновности Златоуста, то тем более он легко мог достигнуть этого по отношению к молодому глубоко почитавшему его племяннику. Ведь Феофил умел влиять на людей и не стеснялся в средствах этого влияния. Желая привлечь на свою сторону Епифания, он, как известно, обвинял перед ним Златоуста в оригенизме. Когда же Епифания не оказалось на соборе „Ἐπί δpὒv“, то Феофил не обмолвился ни одним словом об оригенизме Златоуста.⁷¹³ Поэтому, нет сомнения, что Феофил сумел найти, чем вооружить против Златоуста и своего племянника. Очень возможно, что он, заметив у Кирилла глубокое почтение к Церковным канонам, особенно настаивал перед ним на незаконности поступка Златоуста, принявшего будто бы в общение изгнанных из Александрии так называемых „длинных братьев“. Мы уже говорили, как путешествие по Палестине, Сирии и Малой Азии укрепило сложившийся у Кирилла взгляд на Златоуста. Но вот он на соборе „Ἐπί δpὒv“. Как поклонник Церковных канонов, он ожидал окончательного решения вопроса о виновности Златоуста от этого собора. Собор был законным с точки зрения юридической, так как был созван по приказанию императора и состоял из значительного числа епископов и, при том, из разных областей. Кирилл, судя по себе, мог ожидать, что Златоуст, если он прав, смело явится на собор и обличит клеветников и искренне заблуждающихся.⁷¹⁴ Но вот, несмотря на троекратное приглашение от собора, Златоуст не является. Значит, мог решить Кирилл, он виновен и потому боится прийти на суд. Когда же соборное определение осудило Златоуста на низложение и было законным порядком утверждено, когда затем Златоуст, без оправдания соборной властью, занял снова свою кафедру, и собор снова его осудил, как нарушителя Церковных канонов, то в душе Кирилла окончательно укрепилось убеждение в виновности Златоуста. Он, как человек энергичный и решительный, раз придя к известному выводу, уже потом, больше не думал над ним, не переоценивал своего решения. И вот, вступив на александрийскую кафедру, он не вносит имени Златоуста в диптихи. Теперь посмотрим, могло ли письмо Аттика изменить давно сложившееся у св. Кирилла и уже застаревшее убеждение в виновности Златоуста.

Аттик в своем письме ничего не говорит против законности собора „Ἐπί δpὒv“, и правильности его постановления, не говорит даже о невинности Златоуста; он только излагает историю внесения его имени в диптихи Антиохии и Константинополя. Но эта история не могла убедить Кирилла согласиться с совершившимся фактом. Ведь антиохийские епископы внесли имя Златоуста в диптихи незаконным путем, личной властью, тогда как его низложение решено собором и утверждено императором. Сверх того, сам же Феодот сознавал незаконность поведения своего предшественника в этом деле и только под давлением народа согласился на внесение имени Златоуста в диптихи. Еще менее мог убедить Кирилла пример Аттика. Он отказался внести имя Златоуста в диптихи, не смотря на нарочитое путешествие ради этого в Константинополь Александра Антиохийского. Он много лет считал Златоуста виновным, но вот теперь внес его в число православных епископов. Почему? Убедился ли он в его невинности? Собор оправдал ли его? Нет, боясь народных волнений, боясь гнева императора, он против своего убеждения согласился на это. Но могло ли это убедить мужественного, всегда готового пострадать за правду (хотя бы и мнимую) Кирилла в необходимости последовать примеру Аттика? Нет, как строгий ревнитель Церковных канонов, Кирилл считал верность этим канонам выше всяких частных влияний и утилитарных расчетов, а потому в поступке Аттика он увидел только доказательство его слабости в деле уважения к Церковным канонам, слабости, особенно непростительной для епископа. В таком тоне св. Кирилл и отвечает Аттику.⁷¹⁵

Он почти не касается виновности Златоуста, а всецело стоит на почве Церковной дисциплины. Он говорит, что внесение Златоуста в Церковные диптихи, в списки усопших в единении с Церковью епископов – акт противоканонический; епископы же должны в особенности стоять на страже Церковных канонов. Но Кирилл – не фанатик Церковной дисциплины, он допускает, что возможно и нарушение канонических постановлений, но лишь тогда, когда от этого ожидается какая-нибудь чрезвычайная польза. Что же может произойти в случае нарушения соборного постановления о Златоусте? Прежде всего, этим будут оскорблены усопшие епископы, в списки которых внесен, будет низложенный епископ, мирянин, так как не подобает мирянину быть в одинаковой чести с епископами: оскорблены будут и епископы, в живых находящиеся. Далее, так как св. Кирилл, всецело занятый внутренними делами своей паствы, не имел возможности следить за жизнью даже соседних церквей и потому не знал истинного положения вопроса о Златоусте в других церквах, то он думал, что внесение Златоуста в диптихи – дело небольшой партии. В этом его удостоверял и Акакий Верийский, своим нарочитым письмом известивший его, что Феодот Антиохийский внес имя Златоуста только под давлением партии сторонников Златоуста.⁷¹⁶ Поэтому св. Кирилл вполне искренне писал Аттику, что нарушение церковных канонов по делу Златоуста внесет в Церковь не мир, а раздор, так как многие церкви через это могут отделиться от сторонников Златоуста. Что же касается воли императора, то Кирилл ставит в укор Аттику, что он, при своем красноречии и при благочестии императора, не постарался убедить его, что Церковь должна руководиться своими канонами, а не волею светских владык. Самого Златоуста он обвиняет только в том, что он не стеснялся причинять многим скорбь (это, очевидно, влияние малоазийских епископов, низложенных им, и константинопольского клира), что он через гордость впал в грех непослушания (очевидно, разумеется непослушание собору) и что он незаконно занял во второй раз кафедру, чем лишил себя навсегда епископства, согласно 12-му канону антиохийского собора 340 г. Впрочем, некоторые видят в письме Кирилла, помимо указанного, много других оскорблений памяти Златоуста,⁷¹⁷ но беспристрастное чтение этого письма не подтверждает этих обвинений. Говорят, например, что Кирилл называет Златоуста – Иудой, но это неправда. Он в доказательство того, что внесение низложенного епископа в список епископов оскорбит последних, указывает, как на пример, что апостолы были бы оскорблены, если бы к их обществу был причислен Иуда. В подобном же смысле св. Кирилл выражается и в других случаях, где он, по-видимому, оскорбительно отзывается о Златоусте. В конце же своего послания он нарочно говорит, что всем сказанным он совсем не думает оскорблять память того, кто отошел к Господу, или злорадствовать над ним: это было бы не по-христиански. Нет, он даже скорбит о нем, но послушание Церковной дисциплине он ставит выше всего, почему и настаивает на незаконности внесения имени Златоуста в Церковные диптихи.

Таким образом, при внимательном и беспристрастном чтении письма св. Кирилла к Аттику нет возможности подозревать его в каких-нибудь честолюбивых замыслах в деле Златоуста. Если бы он хотел показать свою власть над архиепископом константинопольским, то в настоящем случае он имел к этому все средства. Право законности было на его стороне, и он имел возможность, по меньшей мере, заставить Аттика созвать собор для восстановления чести Златоуста и тем показать всему свету о противозаконности поступка константинопольского архиепископа, как это сделал римский папа; что вполне было бы согласно с характером Кирилла. Но ничего подобного мы не видим в письме св. Кирилла. Он ни словом не намекает на какие-нибудь преимущества своей кафедры перед константинопольской. Он не берет на себя роли судьи, а говорит в качестве друга – советника. Он даже находит возможность похвалять красноречие Аттика и указать на его особое преимущество перед всеми епископами – возможность влиять на императора и защищать перед ним права Церкви. Итак, св. Кирилл вполне искренне был убежден в своей правоте по вопросу о Златоусте.

Однако письмо Аттика не осталось без последствий. Доселе Кирилл, очевидно, ни разу не входил в пересмотр своего взгляда на виновность Златоуста, быть может, потому, что не было к этому побуждений или не было для этого времени. Письмо же Аттика заставило его задуматься над этим вопросом; он увидел, что партия сторонников Златоуста все-таки по местам сильна. А начавшиеся сношения с западом по поводу пелагианства и вовсе осветили ему вопрос о Златоусте с противоположной точки зрения. Он начинает пересмотр своих убеждений о виновности Златоуста. В это время св. Исидор Пелусиот пишет ему письмо в защиту Златоуста,⁷¹⁸ и убеждения Кирилла изменяются. Но и теперь, как поклонник Церковной дисциплины, он не ведет дела внесения имени Златоуста в диптихи так, как Аттик и антиохийские архиепископы. Он составляет собор из епископов александрийской церкви и, только после соборного суждения по этому вопросу, вносит имя Златоуста в диптихи.⁷¹⁹ Никифор Каллист, а за ним наши Четьи-Минеи и Пролог рассказывают при этом, что Сама Богородица способствовала его примирению со св. Златоустом. Кирилл увидел во сне Пресвятую Богородицу, стоящую в храме и окруженную святыми, среди которых был и Иоанн Златоуст. Златоуст как бы подходит к нему, чтобы удалить его из этого храма, но Богородица останавливает его и говорит: „Мене ради прости его: понеже много подвизася моея ради чести и он Мя в человецех прослави и Богородицею нарече“⁷²⁰.

Очевидно, что на основании именно этого рассказа Никифора Каллиста некоторые исследователи относят внесение св. Кириллом имени Златоуста в диптихи на время после несторианских споров, именно – к времени перенесения мощей Златоуста в Константинополь в 438 г.⁷²¹. Но с этим согласиться нельзя, так, как нам известно, что Западная Церковь дотоле не вступала в общение с Восточными, пока там не было внесено в диптихи имя Златоуста⁷²², а в таком случае было бы непонятно, как могли Западные церкви входить в общение с александрийской даже на вселенском соборе, если она имя Златоуста еще не внесла в диптихи. В виду этих соображений другие историки относят примирение Кирилла с памятью Златоуста к началу несторианских волнений, причем, видят в этом не искреннее примирение, не сознание Кириллом своей ошибки, а хитрую политику его с папским престолом в виду начинавшейся борьбы с Несторием⁷²³. Примирением с памятью Златоуста он, говорят эти историки, „изъявил покорность Римской церкви и тем привлек папу на свою сторону в борьбе с Несторием“.⁷²⁴ „В душе же он всегда был противником Златоуста, так что даже в последние годы своей жизни он все еще нашептывал, что осуждение Иоанна Златоуста было основательно“.⁷²⁵ Но и с этим мы согласиться не можем. Из обозрения отношения св. Кирилла к пелагианству мы видели, что сношения александрийской церкви с западом восстановились гораздо раньше несторианских споров; уже в средине 419 года Карфагенский собор присылал к св. Кириллу посольство за подлинным списком никейского канона; но еще раньше, в 418 г.⁷²⁶ сам папа Зосима официально извещал св. Кирилла об осуждении пелагиан. Значит, если допустить, что отцы карфагенского собора обратились к св. Кириллу с просьбой, будучи вынуждены обстоятельствами (угрожавшей опасностью борьбы с папой), и потому могли не обратить внимания на то, принял ли св. Кирилл имя Златоуста в диптихи, или нет; то папа Зосима, во всяком случае, не вошел бы в общение с св. Кириллом, если бы он до этого времени не внес имя Златоуста в диптихи. Итак, св. Кирилл мог примириться с памятью Златоуста не позже 418 года (папа Зосима умер в 418 г.), т. е. вскоре после своего ответа Аттику⁷²⁷.

Нельзя согласиться и с подозрениями св. Кирилла в неискренности примирения с памятью Златоуста. Указывающие на эту неискренность не приводят доказательств,⁷²⁸ мы же имеем ясные доказательства искренности св. Кирилла в этом деле. Уже в самом начале несторианских споров он в письме к константинопольскому клиру восхваляет красноречие Златоуста, память которого оскорбляет Несторий в своих проповедях, укоряя своих предшественников по кафедре в небрежности исполнения пастырских обязанностей⁷²⁹. В то же время, в письме к императрицам Кирилл, как на авторитет, ссылается между другими св. отцами, называвшими Деву Марию – Богородицей, и на св. Златоуста.⁷³⁰ Словом, примирившись с памятью св. Златоуста вполне искренно, Кирилл так чтил его всю свою жизнь, что позднейшие греческие историки имели право утверждать, что он даже дал в своих сочинениях материал для жития св. Златоуста, составленного потом Георгием александрийским, хотя последний и не упоминает об этом.⁷³¹

С 418 года, когда состоялось примирение св. Кирилла с памятью Златоуста, о чем упоминают греческие историки, и когда происходили у него сношения с Западными церквами, о чем говорят латинские источники, св. Кирилл как-бы исчезает из поля зрения Церковных историков до самого начала несторианских споров. Ни один из историков ничего не говорит о периоде жизни св. Кирилла с 418 по 428 год. Но само собою, разумеется, что св. Кирилл был и в этот период таким же энергичным деятелем Церковным, каким был он раньше и, как увидим, позднее, в период несторианских волнений. Молчание же историков объясняется, конечно, тем, что обстоятельства жизни св. Кирилла в этот период были таковы, что ничего выдающегося, касающегося общецерковного или государственного интереса, ему в это время совершить не пришлось. Только литературная деятельность св. Кирилла, которая, кажется, никогда не прекращалась в его жизни, хотя отчасти может пролить нам свет на этот темный период жизни св. Кирилла. К ней, поэтому и обратимся.

Полная энергии натура св. Кирилла, получившего, как мы видели, всестороннее, глубокое светское и богословское образование, при его пламенной любви и ревности о чистоте веры и нравов и о славе Церкви Христовой, конечно, не могла ограничиться только делом управления Церковью, ему подчиненной. Неутомимая энергия заставляла его работать всеми силами и способами богато одаренной натуры; он не мог ни одного таланта, полученного от Бога, зарыть в землю: он работал всеми силами. Мы уже видели, что обладая от природы недюжинным красноречием, он ревностно, еще в пресвитерском сане, употреблял это дарование на пользу веры и Церкви. Став же епископом, он, конечно, тем более ревностно предался делу проповедования слова Божия. Проповедник, по его понятию, совершает великое дело Господь не, несет высокое пророческое служение, за небрежное исполнение которого Господь грозит проклятием.⁷³² А потому „пусть, говорит он, трубит у нас мысленная труба, т. е. проповедь святого и богодухновенного Писания, устремляющая мужественных борцов на высшие подвиги святой брани“⁷³³ И вот, из некоторых выражений в проповедях св. Кирилла мы видим, что он проповедовал неукоснительно, почему и называет свои проповеди обычным, привычным, неличностным, постоянным своим делом.⁷³⁴ Действительно, как мы уже знаем, ближайшие к его времени историки свидетельствуют, что он написал очень много проповедей, которые потом даже епископами заучивались наизусть, как образцы красноречия.⁷³⁵ Но из многого сохранилось до нашего времени очень немногое. В настоящее время в самом полном издании творений св. Кирилла (у Migne) находится только 53 проповеди.

Проповеди св. Кирилла, как и вся его деятельность, резко разделяются по своему содержанию на произнесенные до, и после начала несторианских споров. Кроме того, они разделяются на проповеди пасхальные –όμίλιαι εορταστικαί (homiliae paschales)⁷³⁶ и проповеди на разные случаи (homiliae diversae).⁷³⁷ О первых проповедях существует довольно распространенное ложное мнение. Очень многие, даже специальные исследователи⁷³⁸ считают их за те пасхальные послания, которыми, согласно постановлению Никейского собора⁷³⁹, александрийские епископы ежегодно извещали через папу римского всю Церковь о времени празднования в текущем году Пасхи и связанных с нею праздников и Церковных времен. Но при детальном изучении этих проповедей мы не можем согласиться с этим мнением. Во-первых, в них св. Кирилл обращается с речью не к папе и не к епископам всей Церкви, а только к своей пастве, говорит не об общецерковных интересах, а о египетской церкви и, точнее, об Александрии и её интересах.⁷⁴⁰ Во-вторых, судя по двум сохранившимся, действительно „пасхальным посланиям“ к папе римскому,⁷⁴¹ послания эти были просто астрономическими вычислениями касательно Пасхи, а не проповедями, чем являются по своему содержанию homiliae paschales св. Кирилла. В-третьих, до 418 г. св. Кирилл был вне общения с римскими папами и потому не мог посылать им „пасхальные послания“ а между тем мы имеем homiliae paschales и за эти годы.

Далее. Нельзя считать homiliae paschales и за обычные пасхальные оповещения, которыми каждый митрополит сообщал подведомственным ему епископам о времени празднования Пасхи и связанных с ней праздников и Церковных времен по следующим соображениям. Во-первых, из одного сохранившегося оповещения подобного рода⁷⁴² видно, что оповещения эти были такого же содержания, как и пасхальные послания к папам, а не проповедями, как homiliae paschales св. Кирилла. Во-вторых, мы знаем, что митрополичьи пасхальные оповещения произносились в храмах в день Рождества Христова, после евангельского чтения,⁷⁴³ а имеющиеся у нас homiliae paschales, судя по их содержанию, произносились накануне Великого поста. Итак, homiliae paschales суть в собственном смысле слова homiliae, проповеди, которые св. Кирилл произносил ежегодно перед наступлением Великого поста с целью преподать пастве соответствующее времени наставление и оповестить пасомых о времени празднования Пасхи и связанных с нею праздников и Церковных времен. Но так как одна из них⁷⁴⁴ названа самим автором επιστολή, а к одной – прибавлено автором приветствие к братиям,⁷⁴⁵ то очевидно, что эти проповеди рассылались св. Кириллом для произнесения к подчиненным ему хорепископам и приходским священникам.

Будучи назначены почти исключительно для Александрийской паствы, homiliae paschales, поэтому должны были касаться именно тех сторон александрийской жизни, которые в то время особенно интересовали св. Кирилла, как архиепископа александрийского, а потому эти гомилии являются, за недостатком других биографических сведений, прекрасным автобиографическим источником для освещения обозреваемого нами десятилетия жизни св. Кирилла. К тому же, оказывается, что эти гомилии имеются на все годы епископства св. Кирилла, начиная с 414 и до 442 года включительно.⁷⁴⁶ Благодаря этому мы не только можем осветить хоть несколько те годы архипастырской деятельности св. Кирилла, о которых историки совершенно умалчивают, но и проследить за постепенным ростом литературных дарований и духовных интересов св. Кирилла, что, в свою очередь, весьма важно, между прочим, для хотя бы приблизительного хронологического распределения других его творений.

Действительно пасхальные гомилии, относящиеся к первым годам архиепископского служения св. Кирилла, ярко отражают именно ту деятельность и те интересы, которыми жил в это время архиепископ и которые нами уже описаны. Здесь осмеивается эллинская мудрость суеверия, идолопоклонство, здесь обличаются безнравственность, возмущения, бунты и другие беспорядки александрийской жизни. Что же мы видим в гомилиях рассматриваемого нами темного периода жизни св. Кирилла (419 – 428 г.)? Мы видим, что св. Кирилл снова с 420 г. вооружается против евреев,⁷⁴⁷ хотя не с такою горячностью, как в первые годы своего архиепископства. Очевидно, что к 420 г. евреи снова вернулись в Александрию, и здесь снова начались беспорядки; но евреи, так строго наказанные раньше, теперь не доходили до крайности в своей злобе против христиан. Вооружается св. Кирилл и против мятежей, грабежей⁷⁴⁸, пиратов, разбойников.⁷⁴⁹ Очевидно, александрийская чернь и в этот период жизни св. Кирилла доставляла ему особенно много неприятностей. Особенно бурным в этом отношении временем был 423 год, когда, как известно, в Александрии был убит толпой даже префект Каллист.⁷⁵⁰ И вот, в пасхальной проповеди на 424 г. св. Кирилл особенно вооружается против вероломных мятежников, с оружием в руках захватывающих власть и могущество.⁷⁵¹ Не забывает св. Кирилл в своих проповедях и языческих суеверий,⁷⁵² и отвратительного „двоеверия“ христиан.⁷⁵³ Словом, пастырская деятельность св. Кирилла в период от 419 до 428 г. направлена была на те же стороны жизни александрийского общества, которым он посвящал свое внимание и раньше. Но все-таки заметно по пасхальным гомилиям, как постепенно внимание св. Кирилла к этим порокам александрийской жизни слабеет. В дальнейшие годы он иногда, как мы видели, даже похваляет религиозно-нравственное состояние своей паствы.⁷⁵⁴ Взамен этого, все больше и больше возрастает в пасхальных проповедях св. Кирилла внимание к догматическим истинам.

Известно, что после II всел. собора настало в Церкви как-бы некоторое догматическое затишье. Утихли догматические споры, не слышно было постоянных и повсеместных соборов, рассуждающих о ересях. И вот в творениях св. отцов этого периода, как например, у Иоанна Златоуста, почти совсем отсутствует догматический материал. Но к двадцатым годам V в. снова начинается брожение умов. Обрывки прежних ересей начинают волновать христианскую Церковь. Повторяя старые ошибки анафематствованных ересей, новые лжеучители стремятся идти и дальше по пути извращения христианских догматов. На западе, как мы уже говорили, начались пелагианские споры, а потом, на почве христологии возникло лжеучение, очень близкое к взволновавшему впоследствии всю Церковь несторианству. Мессалийский (в Галлии) монах Лепорий настолько резко разделял во Христе божество и человечество, что получалось впечатление, что он учит о двух, совершенно самостоятельно и независимо один от другого действовавших субъектах во Христе соответственно с двумя Его природами. Лепорий поэтому не мог допустить, что Сын Божий мог быть natum de Sancta Maria.⁷⁵⁵ Он утверждал, что в лице Иисуса Христа Богомрожденный от Марии человек, к которому он и относил все евангельские выражения, касающиеся человеческой природы Христа Спасителя.⁷⁵⁶ Лжеучение это было осуждено около 426 г. на одном из Карфагенских соборов.⁷⁵⁷ На востоке же ещё раньше этого накопился довольно обильный материал для будущих несторианских волнений. Здесь, в борьбе с аполлинаризмом Феодор Мопсуестский, как яркий представитель антиохийской школы, с одной стороны, поднял борьбу против александрийского аллегорического толкования слова Божия, написав даже особое сочинение „Adversus allegoricos“,⁷⁵⁸ а с другой стороны, в своей христологии довел различие двух естеств во Христе до полного их обособления в отдельные личности, соединенные в Нем только морально, почему у Феодора получалось как-бы два Христа: один – Сын Божий, а другой – Сын человеческий.

Все эти заблуждения, как востока, так и запада, неминуемо доходили и до Александрии, этого центра всемирной торговли и образования, и, несомненно, волновали и паству св. Кирилла. И вот, чуткий к интересам своей паствы архиепископ реагирует на все эти новые веяния в жизни всей Церкви и врученной ему паствы: догматический элемент, чем дальше, как мы сказали, тем больше возрастает в его пасхальных гомилиях, так что к концу обозреваемого нами периода его жизни он заслоняет все другие предметы этих проповедей. Так, уже проповедь 418 г. носит на себе следы бывших в то время догматических интересов. В этом году, как мы сказали, св. Кирилл сносился с западом по поводу пелагианских споров; и вот, проповедь 418 г. наполовину занята решением вопроса об отношении благодати Божией к свободной воле человека. Св. Кирилл говорит здесь об испорченности нашей природы, о необходимости для спасения человека благодати Божией, равно как и о нелепости учения, отрицающего свободу воли человека. Правда, как пелагиан, так и Августина с его крайними сторонниками он не называет по имени, а опровергает их заблуждения в лице идолопоклонников и языческих фаталистов, находя у них много общего с боровшимися в то время двумя крайними партиями по вопросу о благодати Божией и свободе воли человека. Доказав крайности той и другой партии, он призывает их к миру: „Да умолкнет вражда, да прекратится битва и война, взывает он к ним, прострем руки к Спасителю и верою испросим у Него мир“.⁷⁵⁹ В этой же проповеди мы находим и следы зарождающейся борьбы св. Кирилла с востоком, с антиохийским направлением в богословии, где давно уже накапливался материал для несторианства.

Отношения св. Кирилла к Феодору Мопсуестскому были сначала дружественными. Известно, например, что свое толкование на кн. Иова Феодор посвятил имени св. Кирилла.⁷⁶⁰ Но с 418 г. отношения эти начали изменяться. Сочинение Феодора „Adversus allegoricos“ встретило со стороны св. Кирилла строгую критику. В проповеди 418 г. он решительно нападает на антиохийский буквализм, правда, опять не называя его по имени, а обличая его под видом иудейского буквализма. Он показывает гнилость и ненадежность самой основы антиохийского экзегезиса – слабость разума человеческого, омраченного грехом и потому плохого руководителя в истолковании слова Божия.⁷⁶¹ Он доказывает, что „всякий благоразумный человек“ согласится с тем, что „тук Писания покрыт таинственным смыслом“ и что посему должно „доискиваться созерцательного смысла“. На ярком примере заповеди об обрезании и о покое субботнем он показывает, что не всегда возможно буквальное понимание ветхозаветного Писания и ссылается при этом на авторитет св. ап. Павла.

Не менее серьезное внимание обращает св. Кирилл в своих пасхальных гомилиях и на тринитарные, равно как и на христологические вопросы. Уже в проповеди 417 г. он подчеркивает основную мысль своей христологии, что крестные страдания претерпело Слово Божие, Господь, хотя Он и бесстрастен по своей природе, что „страдание Он усвояет Себе потому, что тело (страждущее) было Его, а не кого другого“.⁷⁶² А после 417 г. не было, кажется, ни одной пасхальной проповеди у св. Кирилла, в которой он в большей или меньшей степени не касался бы учения о Св. Троице или христологии, имея в виду, очевидно, оживавшие в то время обломки прежних ересей и появлявшихся предвестников несторианства, главным образом некоторые сочинения Феодора Мопсуестского. В пасхальной гомилии на 418 г. он подчеркивает мысль, что Сам Господь стал человеком, что евреи предали смерти самую Жизнь и Подателя жизни.⁷⁶³ В 419 г. он говорит, что Единородное Слово Божие, единосущное и соравное Отцу, становится воистину человеком.⁷⁶⁴ Большая половина пасхальной проповеди 420 г. посвящена полемике с арианами, евномианами, а особенно с Феодором Мопсуестским, который, очевидно, к этому времени выпустил свое сочинение „Против Аполлинария“, в котором в особой полноте развил свое лжеучение о лице Иисуса Христа.⁷⁶⁵ И вот, св. Кирилл настойчиво утверждает, что нельзя разделять Эммануила на двух сынов, „но, говорит он, ради высшего единства мы не уничтожаем и различия в природах“.⁷⁶⁶ В проповеди на 421 г. св. Кирилл останавливается только на троичности лиц в Боге, их единосущии, равенстве и взаимоотношении.⁷⁶⁷ В 422 г. он посвящает пасхальную проповедь подробному изложению учения о. Св. Духе⁷⁶⁸ и отчасти касается христологии, настойчиво говоря о божестве Христа.⁷⁶⁹ В 423 г. он опять кратко повторяет учение о троичности ипостасей в Боге и о едином лице во Христе при двух естествах.⁷⁷⁰ В 424 г. св. Кирилл в особенности подробно говорит о равенстве и единосущии Сына Божия с Отцом на оснований разбора терминов – „рожденный“ и „нерожденный“ привлекая себе на помощь даже аристотелевское учение об „определениях“, „сущностях“, „родах“ и „разностях“.⁷⁷¹ В 425 г. он опять возвращается к изложению православного учения о двух естествах во Христе и их взаимоотношении.⁷⁷² В 426 г. он снова развивает свою христологию в связи с учением о Св. Троице.⁷⁷³ А в 427 г. он, очевидно, отвечая на волнения в Западной церкви по поводу лжеучения Лепория, кратко изложив учение о божестве Сына Божия и Духа Святого, переходит к учению о воплощении Сына Божия, о Его божестве и человечестве, о взаимоотношении двух естеств и соединении в едином лице Иисуса Христа, вооружаясь при этом против некоторых высокомерных, не признающих этой истины.⁷⁷⁴ Наконец, в 428 г., как бы в предчувствии тех волнений Церковных, которые начались в следующем году и возникли на почве стремления гордого человеческого разума своими силами проникнуть в глубочайшую тайну воплощения, св. Кирилл предупреждает: „Каков образ домостроительства, т. е. соединения Слова с нашею плотью, это не вполне безопасно исследовать, ибо, что превышает наш ум и слово, то всегда должно быть выше исследования и не подлежать изысканиям“.⁷⁷⁵

Итак, судя по пасхальным гомилиям, св. Кирилл и в рассматриваемый нами период его жизни был ревностным и очень внимательным к жизни своей паствы архипастырем. Он, как мы видели, внимательно следил за всеми сторонами жизни пасомых и спешил на помощь туда, где видел опасность для религиозно-нравственной стороны их жизни. Мы из его проповедей видим, насколько ревностным был он в деле наставления и вразумления своих пасомых; но, зная энергичный и неутомимый в деятельности характер св. Кирилла, мы решительно можем утверждать, что он был так же ревностен и во всех других областях своего архипастырского служения в обозреваемый период. К сожалению, история, сохранившая некоторые сведения о деятельности св. Кирилла за первые годы его архипастырства, не сохранила нам ничего, кроме его литературных трудов, из этой, безусловно, так же разносторонней, как и в первые годы его архипастырства, деятельности.

Те же пасхальные гомилии, как мы уже сказали, дают нам возможность, хотя приблизительно установить хронологическую последовательность в литературной деятельности св. Кирилла со времени его вступления на кафедру и до борьбы с несторианством. Уже из того, что написал св. Кирилл до епископства, мы видим, что свои литературные труды он начал с экзегетики и при том – чисто александрийского характера – с аллегорического толкования слова Божия, в каковом толковании из св. Писания извлекается почти исключительно нравоучение. С течением времени аллегоризм в экзегетике св. Кирилла начинаешь ослабевать, уступая место буквальному и чисто научному методу экзегетики: иногда в эти комментарии врывается и догматический элемент. То же мы видим и в пасхальных его проповедях. Первые по времени его проповеди представляют собою экзегезис св. Писания и при том – с заметным преобладанием аллегоризма. По содержанию же своему – это почти сплошной призыв к покаянию, к неусыпной борьбе с грехом; лишь изредка, полемизируя с евреями, св. Кирилл слегка касается христологических вопросов.⁷⁷⁶ По внешности первые проповеди св. Кирилла отличаются наклонностью к риторизму, фигуральности, внешнему блеску, пышности и многословию. Но, с течением времени экзегезис в них уступает место систематическому раскрытию истин христианского веро-нравоучения, риторизм и многословие – спокойной, простой, серьезно-важной, авторитетной, краткой речи; полемика с иудеями уступает место борьбе с еретиками; мораль – догматике. При этом, повторяем, содержание проповедей всегда является, как мы видели, верным отражением тех интересов, которыми в то время жила Церковь, александрийская паства и сам автор⁷⁷⁷.

На основании этих общих соображений, вытекающих из анализа пасхальных гомилий св. Кирилла, мы можем к донесторианскому периоду жизни св. Кирилла отнести следующие из сохранившихся его проповедей на частные случаи (homiliae diversae). Кроме 1, 2 и 3 проповеди при перенесении мощей Кира и Иоанна, о которых мы уже в своем месте говорили,⁷⁷⁸ в это время были написаны:

4.„Обличительная речь против евнухов“⁷⁷⁹

5.„Слово на исход души и на второе пришествие“⁷⁸⁰

6.„Беседа на св. праздник Ваий и ослёнка“⁷⁸¹

7.„Беседа на Преображение Господа и Спаса нашего Иисуса Христа“⁷⁸²

8.„Беседа на Сретение Господа нашего Иисуса Христа“⁷⁸³ и наконец,

9. „Беседа на притчу о винограднике“⁷⁸⁴.

По тем-же соображениям мы должны все чисто экзегетические труды св. Кирилла, еще не упомянутые нами, отнести к первым годам его архипастырского служения. Этих трудов было очень много Кассиодор⁷⁸⁵ и Никифор Каллист⁷⁸⁶сообщают, что св. Кирилл написал комментарии на всю Библию. На это же, очевидно, указывает и св. Иоанн Дамаскин, который в своем каноне на день памяти св. Кирилла (28 января) восхваляет его за то, что он „яве истолкова два завета“. Вполне возможно доверять этим свидетельствам, особенно если вспомним, каким необычайно глубоким знанием св. Писания обладал св. Кирилл. Но до нашего времени даже отрывки далеко не от всех его толкований сохранились. К первым годам его архипастырства можно отнести следующие комментарии:

1. „Толкование на псалмы“⁷⁸⁷

2. Отрывки комментариев на Ветхий Завет:

а – на книги Царств⁷⁸⁸

б-на песнь Анны, матери Самуила⁷⁸⁹

в – на песнь Моисея (Исх. XV, Второз. XXXII)⁷⁹⁰

г – на кн. Прит. Соломона⁷⁹¹ и

д – на Песнь Песней⁷⁹²

3. „Толкование на св. Матвея“, не все сохранившееся⁷⁹³

4. Отрывки комментариев на Новый Завет, на Соборные послания:

а – на посл. Иакова⁷⁹⁴

б и в – 1 и 2 посл. Петра⁷⁹⁵

г – на 1 посл. Иоанна⁷⁹⁶ и

д., на посл. Иуды⁷⁹⁷

5., Отрывки комментариев на послания ап. Павла – к Римлянам⁷⁹⁸, Галатам ⁷⁹⁹ и Колоссянам⁸⁰⁰.

Постепенно развиваясь, литературные дарования св. Кирилла во вторую половину донесторианского периода архипастырского служения достигли такой силы, что он оставляет прежний план и метод своих работ и начинает писать более или менее обширные трактаты по разным догматическим вопросом. К этому времени мы должны отнести следующие сочинения св. Кирилла догматического характера:

1.„О святой и единосущной Троице семь разговоров“⁸⁰¹ – Это сочинение написано св. Кириллом в форме разговора между ним и некоторым священником – Ермием по просьбе некоего друга – Немезия⁸⁰². Из конца первого письма св. Кирилла к Несторию видно, что это сочинение написано еще при жизни Аттика, архиепископа константинопольского⁸⁰³. Здесь св. Кирилл доказывает, что Сын Божий единосущен и совечен Отцу (диал. I), рожден из самой сущности Отца (II), есть истинный Бог (III), что Он не создан и несотворен (IV), что ему принадлежат та же слава и божественные свойства, что и Отцу (V), что свойство человечества относятся к плоти воплотившегося Логоса, а не к самой Его божеской природе (VI) и что Св. Дух – истинный Бог (VII)⁸⁰⁴.

2.„Сокровище о святой единосущной Троице“⁸⁰⁵. – Это сочинение написано по просьбе того же друга – Немезия. Оно направлено против арианства и доказывает божество Сына Божия. Метод доказательства схоластический, оно разделено на 35 тезисов, которые с помощью св. Писания и доводов разума раскрывают доказываемую истину. Сочинение разделяется на 14 книг, но это деление позднейшего происхождения⁸⁰⁶.

Наконец, 3, к этому времени должно отнести наполовину догматическое, а наполовину экзегетическое сочинение св. Кирилла „Толкование на ев. Иоанна“⁸⁰⁷. Оно написано после первых двух догматических творений св. Кирилла, потому что в нем имеются прямые ссылки на них.⁸⁰⁸ Это экзегетическое сочинение по местам имеет вид целых трактатов по затронутым, особенно тринитарным вопросам.⁸⁰⁹ Оно направлено против манихеев, евномиан и ариан. Разделяется оно на 12 книг, из которых VII и VIII сохранились только в отрывках. Это – лучшее экзегетическое сочинение св. Кирилла. Три, только что указанные нами догматические сочинения св. Кирилла, мы относим ко времени до начала его борьбы с Несторием потому, что в них нет упоминания о Нестории и его заблуждениях. В этом мы следуем за всеми другими исследователями, которым приходилось решать вопрос о времени их написания. Но мы, основываясь на анализе пасхальных гомилий св. Кирилла, решаемся более точно определить время написания этих сочинений. Мы видели, что содержание пасхальных гомилий св. Кирилла точно отражало те интересы, которые волновали во время написания этих гомилий Церковь и самого св. автора.⁸¹⁰ Поэтому мы имеем право поискать в пасхальных гомилиях св. Кирилла отражения тех интересов, которые заставили его написать означенные догматические сочинения, и на этом основании решить вопрос о времени написания этих сочинений.

Из краткого обзора содержания гомилий мы видели, что св. Кирилл всегда интересовался христологическими вопросами, но в 420 году он особенно решительно и настойчиво опровергает извращения православной христологии, нашедшие место, очевидно, у Феодора Мопсуестского. В сочинении же св. Кирилла „О святой и единосущной Троице“ мы находим один из семи диалогов – VI, почти исключительно посвященный тому же самому вопросу. Значит, вполне естественно отнести написание этого догматического сочинения ко времени около 420 года. Это косвенно подтверждается и вышеуказанным письмом св. Кирилла к Несторию, где он сообщает, что еще при Аттике в сочинении „О святой и единосущной Троице“ он касался тех же вопросов и высказал то же учение, что и в письме к монахам, возбудившем недовольство Нестория.⁸¹¹

Далее. Достаточно даже поверхностного сравнения содержания „Сокровища“ и пасхальной гомилии 424 г., чтобы убедиться в их очень близком сходстве. Почти все сочинение – „Сокровище“ трактует о единосущии Сына Божия с Отцом; и гомилия во второй половине своей посвящена исключительно этому же предмету. Один и тот же и метод раскрытия этого вопроса и в гомилии, и в означенном сочинении. Как оно, так и гомилия выясняют этот вопрос посредством уяснения понятий „рожденный“ и „нерожденный“ и путем разбора возражений еретиков, делавших неправильные выводы из этих понятий. Значит, написание сочинения „Сокровище о святой и единосущной Троице“ можно с уверенностью отнести к 424 году. Наконец, „Толкование на ев. Иоанна“ мы должны отнести на время после 424 г., потому что в этом сочинении, как мы уже сказали, св. автор не раз ссылается на первые два сочинения.⁸¹²

Таким образом, не смотря на громадную, всестороннюю, крайне беспокойную архипастырскую деятельность, св. Кирилл и в течение обозреваемого нами периода своей жизни не оставлял своей привычной литературно-богословской деятельности. Мало того, он в этом отношении сделал большой шаг вперед: его богословские воззрения выражаются теперь не в обычных, последовательных, без особой системы написанных комментариях, а выливаются в стройные, систематические трактаты. Он не только положительным путем, но и путем полемики с еретиками и раскольниками раскрывает христианское веро-нравоучение. Язык творений св. Кирилла в это время также значительно усовершенствовался в смысле перехода от риторизма и многословия к простоте, краткости, естественности и ясности речи.

Итак, подводя итог описанному нами в этой главе периоду жизни св. Кирилла, мы видим, что те черты его характера, которые мы подметили в нем еще до вступления его на кафедру архиепископа, успели за это время вполне определенно проявиться. Действительно, за все это время св. Кирилл дышит самой ревностной любовью к вере православной и Церкви Христовой. Эта любовь не дает ему покоя, – она заставляет его бороться со всеми врагами веры и Церкви: и с ересями, и с расколами, и с суевериями, и с язычеством, и с философией языческой, и с евреями, и с гражданской властью, не признающей за собой обязанности заботиться об интересах веры и Церкви; он непрестанно, устно и письменно, поучает свою паству проповедями и специальными сочинениями. Колоссальная сила воли сообщает этой борьбе настойчивый, упорный, непрерывный характер. Св. борец, действительно, не давал покоя своим очам и веждам своим дремания, стоя на страже спасения своих пасомых. Мало того, занимая одну из важнейших архиепископий, пользовавшуюся громадным авторитетом не только на востоке, но и на западе, он вступает в деятельные сношения с другими церквами и везде является защитником веры истинной и строгим блюстителем Церковных канонов и дисциплины. Но неутомимая энергия и горячая любовь св. Кирилла к Церкви не переходит в фанатизм, жестокость, озлобление: он даже к врагам веры и Церкви не с ненавистью относится, а со скорбью, с сожалением, и готов просить у них примирения, не останавливаясь даже перед личным унижением, лишь бы это послужило во славу веры и Церкви. Он готов забыть личную обиду, лишь бы даже и враги стали друзьями веры и Церкви. Наконец, в это же время нашло себе применение и его блестящее образование: оно обнаружилось в многочисленных и прекрасных его сочинениях, особенно – догматического содержания. Но здесь св. Кириллу пришлось работать, главным образом, в области, уже давно другими разработанной, и при том – даже в деталях (тринитарные вопросы). Поэтому на его долю оставалось только привести в строгую систему работы своих предшественников в этой области.⁸¹³ Правда, его недюжинные интеллектуальные дарования, его солидная всесторонняя ученая подготовка дают себя чувствовать и в этой, почти исключительно в систематизации заключающейся, работе. Но все-таки, для более яркого обнаружения этой стороны личности св. Кирилла, для более энергичного и самостоятельного приложения этой глубокой и широкой богословской эрудиции не было особенно благоприятных условий в описанный нами период жизни св. Кирилла. Для этого требовалось более обширное поле деятельности, более опасная борьба (так как война родит героев) и новые горизонты богословской мысли. Все эти условия и открылись со времени возникновения несторианских волнений. И мы увидим в следующих главах, как широко и глубоко раскинулась деятельность св. Кирилла в этих волнениях и как ярко выразились в это время все индивидуальные особенности его личности и его глубокая и серьезная богословская подготовка.