Книга шестая. Времена Вавилонского плена

Страна, в которую иудеи были уведены в плен, представляла обширную низменную равнину, заключенную между реками Евфратом и Тигром. Тут, вместо родных живописных гор, пленники видели перед собою необозримые поля, пересеченные искусственными каналами, среди которых высились исполинские башни необъятных городов. Вавилон, столица царства, в это время представлял собою величайший и богатейший город на земле, и блистал роскошью и величием многочисленных храмов и дворцов, пред которыми в немом изумлении останавливались пленники. Геродот, посетивший его около 450 года до Р. Хр., через столетие после пленения иудеев, когда еще стены и здания были целы, говорит, что город этот представлял собою квадрат почти в 21 версту с каждой стороны ³⁴³. Другие писатели, как напр. Страбон, дают иное измерение, но по самому малому измерению, внутри стен находилось пространство в 21 квадратную версту, что составит в четыре раза более площади, находящейся внутри стен Парижа, и ровно в два раза больше пространства, занимаемого городскими пределами Лондона.

Величием своим Вавилон, главным образом, обязан был своему положению. Построенный на широком и плоском отроге скалы, выступавшей из-под богатой почвы обширных равнин и представлявшей собою последний след северных гор, он наслаждался здоровым и обеспеченным положением даже среди бывающих вокруг периодических наводнений. Защищенный с юга широкими водами объединенного русла Евфрата и Тигра, которые тут быстро стремятся вместе в воды Персидского залива, в то время заходившего гораздо дальше на север, чем в настоящее время, он со всех других сторон защищался широкими площадями пустыни. Высокое благосостояние его также обеспечивалось самым его положением, потому что он стоял на большой торговой дороге между Средиземным морем и Востоком, в том пункте, где Евфрат после широкого разлива суживается и представляет собою полноводную, глубокую и великолепную реку, приносившую к верфям великого города богатства севера и представлявшую вместе с тем свободный доступ для кораблей из Индийского океана и Африки. Для построек и домов окрестность не представляет запаса камней, но из глубокого глинистого слоя равнины легко было делать, посредством высушки на солнце, кирпичи, а смола, привозимая по реке с севера, доставляла необходимый цемент. Стены этого исполинского обиталища людей находились в соответствии с тем громадным пространством, которое они заключали в себе. Поднимаясь из больших, наполненных с обеих сторон водою рвов, они вздымались, по свидетельству Геродота и других, на 300 футов в вышину ³⁴⁴, причем широта их была такова, что колесницы, запряженные в четыре лошади, свободно могли разъезжаться на их вершине, которая, будто бы имела 80 футов в ширину. Такая чудовищная укрепленная стена, предназначавшаяся для защиты от хищников пустыни или более цивилизованных врагов, очевидно предполагает собою почти непостижимую массу труда. Построенная из обожженных кирпичей, попеременно идущих с целыми слоями камыша, предназначавшегося для связи, и скрепленных земляной смолой, стены заключали в себе, не включая 250 вздымавшихся над ними башен, не менее 5.560,000,000 квадратных футов, и были построены, по крайней мере, из в три раза большего этой цифры числа самых больших кирпичей, какие только употреблялись вавилонянами ³⁴⁵. В город вели сто ворот с громадными вереями, тяжеловесными створками, закрывавшимися железными и медными запорами (Ис. 45:2). С каждой стороны реки были затем еще внутренние стены с огромными воротами в конце каждой из широких и просторных улиц, шедших к реке, вдоль которой тянулись превосходные набережные, приспособленные для промышленности и украшения города. Из каждых ворот через реку двигались паромы, и подъемный мост, снимавшийся ночью, предлагал удобный путь сообщения для граждан обеих сторон реки. Внутри этого пространства находились обыкновенные дома жителей, иногда бывавшие в три или четыре этажа вышиной ³⁴⁶. Но они совершенно стушевывались по сравнению с тем кварталом, где находился великий царский дворец, который сам по себе представлял собою город, имевший до 11 верст в окружности. Внутри его пределов стояло три или четыре обширных здания, стена которых, по свидетельству Геродота, была немного меньше по крепости сравнительно с стеной самого города. Об обширности царских жилищ можно судить по тому, что холм, на котором возвышалось одно из них, занимает 37 акров земли, а другое, еще и теперь известное под названием Каср, то есть дворец, имело 400 сажень в длину и 300 сажень в ширину. Вблизи центра этой исполинской площади, которая, хотя и имела 70 футов в вышину, была лишь искусственной террасой, еще и теперь возвышается один остаток дворца. Стены, столбы и сваи из кирпичей, чудесно сохранившиеся до нашего времени и в некоторых частях украшенные пилястрами, еще и теперь указывают нам на то самое здание, которое было одним из чудес света; но развалины слишком жалки, чтобы дать нам возможность вполне понять план этого здания в его целом виде. Он несомненно содержал в себе целый лабиринт дворов, больших зал, галерей и меньших помещений, блиставших всевозможными цветами, или украшенных скульптурой и живописью, изображениями сцен войны и охоты (Иез. 22:14, 15). Даже внутренние стены блистали всевозможными яркими цветами; бесчисленные обломки их кирпичей еще и теперь скрыты толстым слоем эмали над ярко голубыми, красными, желтыми и черными цветами ³⁴⁷.

Дворцовые сады были решительно одним из чудес света. Навуходоносор женат был на мидийской принцессе и, думая, что она тосковала по своим родным горам, смотря на плоскую поверхность вавилонских равнин, решился как-нибудь удовлетворить ее тоску по родине и в то же время показать, как сильно он любил ее. Он приказал, чтобы в «парадизе» ее дворца были воздвигнуты покрытые лесом холмы. С этою целью воздвигнуты были чудовищные арки вроде пирамид до 400 футов высотою, и на них устроены были искусственные холмы и горы из земли, на которые пересажены были из лесу огромные деревья, перенесенные во всем их цвете, и кустарники из цветущих кустов, среди которых на различных высотах помещались прохладные комнаты с царским убранством. Чтобы сделать иллюзию еще полнее, вдоль каждой террасы проведены были потоки, сверкающие на солнце водами, струившиеся среди рощей и лесов; вода для них поднималась на вершину холмов особой гидравлической машиной ³⁴⁸. Но наиболее замечательным из всех чудес Вавилона был великий храм Бела, уже описанный выше. Ни одно религиозное здание в древнее или новейшее время не могло соперничать своим величием с этим исполинским капищем, которое с уровня окружающей местности поднималось подобно горе. В ее сокровищницах Навуходоносором сложена была добыча, захваченная из храма иерусалимского, и многое другое, принесенное в жертву благодарности главному богу за одержанную им над врагами победу. Он, конечно, мало думал о том, что несознательно сохранял священные сосуды Израиля в этой безопасной и неприступной твердыне до того дня, когда Иегова вновь решит восстановить Свой народ. Своим величием Вавилон, главным образом, обязан был Навуходоносору. Этот царь вполне мог гордиться тем, что он именно построил этот великий Вавилон (Дан. 4:30). Это его гордое замечание вполне подтверждается историческими данными. Великий, новый дворец, как рассказывает он сам в надписях, был совершенно построен им, равно как и знаменитые висячие сады; кирпичи Касра также носят на себе отпечаток его имени. В надписях рассказывается, что он восстановил старый дворец, и расширив, тщательно возобновил обширный древний резервуар города. Кирпичи с надписью подтверждают его свидетельство, что он в действительности восстановил и великий храм Бела, а кроме него им построено или возобновлено и еще до восьми других храмов. Но величайшим его сооружением было восстановление исполинских стен города, которые, при его восшествии на престол, находились в развалинах. «Ингур-Бел и Нимити-Бел, великую двойную стену Вавилона», – говорит он, – «построил я. Я закончил утверждение свай, чтобы укрепить ее ров, и сделал две длинные плотины из кирпича и цемента вдоль обеих берегов реки, соединяя их с плотиной, сделанною моим отцом. Я укрепил город и построил стену с западной стороны реки из кирпичей. Я возвел стену крепости вавилонской, для его защиты в войне, и искусно укрепил окрестности города» ³⁴⁹.

Но изумительная энергия Навуходоносора, как восстановителя Вавилона, не ограничивалась самим городом. Он выкопал два широких и глубоких канала, одним из которых соединялся Тигр с Евфратом, и над последним построил большой мост, соединявший две половины города. В Сиппаре он вырыл громадный резервуар, имевший будто бы 210 верст в окружности и 180 футов глубины, снабдив его особыми воротами, которыми вода могла, по надобности, выпускаться для орошения. Большой канал, следы которого видны еще и теперь, был вырыт им от Гита на Евфрате до Персидского залива, на пространстве 600 верст, а при устьях реки по его повелению воздвигнуты были набережные и волноломы для удобства торговых кораблей, приходивших из отдаленных стран. На берегу им основан был город, имевший своей задачей отражение кочующих арабов. В Борзиппе, кроме построения пяти других храмов, он восстановил храм Нево, отождествляемый некоторыми с башней вавилонской и теперь представляющей самую грандиозную развалину в Месопотамии. Камни, носящие его имя, находятся по всей стране, по крайней мере, в ста местах в округе, непосредственно прилегающем к Вавилону, показывая таким образом, что своим главным блеском он обязан был именно ему. В действительности ⁹/₁₀ кирпичей, привезенных из Месопотамии и хранящихся в различных музеях, носят его имя. Будучи создателем позднейшей империи Вавилонии, он вместе с тем был и виновником ее архитектурного блеска. Он должен быть считаем величайшим строителем, какие только были в древние или новейшие времена ³⁵⁰.

Такой исполинский город должен был иметь соответствующее многочисленное население, так как иначе он представлял бы собою пустыню. Поэтому Навуходоносор, чрезвычайно расширив пределы города, решился наполнить их населением, и с этою целью обыкновенно переселял целые племена и народности, который он покорял и поселял их в новоотведенных кварталах своей столицы. Особый квартал отведен был и для поселения иудеев, особенно для тех, которые добровольно перешли к нему. Этим последним предоставлены были различные преимущества. Другим пленникам также отведены были земли для поселения. В Вавилонии находилось еще много необработанных мест, и до пределов самого города были поля, обработка которых могла служить только к пользе государства. Предоставленные, таким образом, земельные участки пленники должны были обрабатывать или сами, или при помощи своих собратьев. В общем, состояние иудеев в вавилонском плену было несколько похоже на состояние их предков в Египте. Простая масса народа несомненно употреблялась на полевые и другие тяжелые работы: их заставляли рыть и исправлять многочисленные каналы, строить укрепления, исполнять черную работу при возведении тех многочисленных построек, которыми Навуходоносор украшал свою гордую столицу. Но там эти работы, однако, не были особенно обременительны и не имели характера каторжного или рабского труда, как это было в Египте. Вавилонское правительство относилось к пленникам с некоторым человеколюбием и предоставляло им полную свободу во внутренней жизни, так что они управлялись своими собственными старейшинами, строили себе дома, разводили виноградники, и вообще, кроме некоторых исключительных случаев, пользовались свободою религиозной совести. Многие из них, кроме земледелия, начали заниматься торговлею, и настолько обжились, что забыли даже о своей родной земле; но для большинства народа память об Иерусалиме оставалась священной. Заканчивая свои дневные работы где-нибудь на каналах и сидя при этих «реках вавилонских», пленники плакали при одном воспоминании о Сионе, и невольно воссылали мольбу об отмщении «окаянной дочери Вавилона, опустошительнице». Под тяжестью постигшего испытания и вдали от обетованной земли и ее разрушенной святыни, у иудеев сильнее чем когда-либо пробуждалось раскаяние в своих прежних согрешениях и вследствие этого укреплялась привязанность к истинной религии, которая, при отсутствии храма, проявлялась в домашней молитве на частных собраниях для молитвы и священных песнопений.

Состояние израильского народа в плену у чужеземного завоевателя с достаточною полнотою изображается в истории двух благочестивых лиц, именно Товита и Сусанны, из которых история первого характеризует пред нами испытания благочестивого израильтянина в плену ассирийском, а история второй – испытания благочестивой иудеянки в плену вавилонском.

История Товита представляет утешительное доказательство того, что и в эпоху полного упадка народа израильского, перед падением Самарии, еще оставались отдельные праведники, которые были строгими блюстителями закона Божия и вполне сознавали высокое назначение избранного народа. Он происходил из колена Неффалимова, и «во все дни жизни своей ходил путями истины и правды». Еще будучи юношей, когда все колено Неффалимово, по примеру других северных колен, находилось в отпадении от Иерусалима, с его святилищем, и когда все отложившиеся колена приносили жертвы Ваалу, он неопустительно ходил в Иерусалим на праздники, как предписано всему Израилю, отдавал священникам должную десятину, вторую десятину продавал, и вырученные деньги издерживал на разные богоугодные дела в Иерусалиме; он отдавал даже и третью десятину, как завещала ему его благочестивая бабушка Девора, мать его отца, когда он после отца своего остался сиротою. По достижении зрелого возраста он женился на некоей Анне из своего родства, и у этой благочестивой четы родился сын Товия. Дом Товита наслаждался полным благословением Божиим и представлял собою полную чашу. Но страну постигло одно из тех великих бедствий, который она должна была выносить от грозных ассирийских завоевателей в эпоху своего упадка, и в одно из вражеских нашествий, именно при Салманассаре, Товит был взят со многими другими своими соотечественниками в плен и отведен в Ниневию. Как человек благочестивый и зажиточный, он мог с большею легкостью чем другие сносить ассирийский плен. Дальнейшая жизнь его показывает, что ассирийское правительство, уводя пленников в пределы своей страны, предоставляло им значительную свободу, оставляя за ними и их прежнее имущество, так что и в стране своего пленения Товит обладал значительными деньгами. У него был один родственник, по имени Гаваил, который поселен был в Рагах Мидийских, и этому родственнику он имел возможность дать, или на сохранение, или в пособие для устройства в новой земле, десять талантов серебра. Это благосостояние было прямой наградой ему за его истинное благочестие и полное послушание закону, которому он повиновался и в стране своего пленения. Так, когда его братья и одноплеменники, угнетаемые нуждой, не прочь были есть даже и то, что с точки зрения истинного израильтянина считалось языческим и скверным, Товит тщательно воздерживался от всего такого. Примерное благочестие и строгая законосообразность обратили на него внимание ассирийского правительства, и он со временем сделался даже поставщиком ко двору провианта, чем и давалась ему возможность поддерживать свое благосостояние и вместе с тем оказывать помощь нуждающимся собратьям.

Товит был известный всем иудеям благотворитель: не было такого бедняка из его нуждающихся собратьев, которого бы он не накормил в случае голода, не одел нагого, и особенной добродетелью он избрал погребение тех из своих умерших собратьев, которые были выбрасываемы ассириянами просто за стену Ниневии на съедение диким зверям. Всех таких он подбирал и погребал на свой счет. Такая его благотворительность не прекращалась и тогда, когда по случаю поражения Сеннахирима в Иудее, настроение правительства сильно изменилось по отношению к иудеям, и разъяренный своей неудачей царь, по возвращении в Ниневию, даже убивал многих из пленных израильтян, чтобы удовлетворить чувству своего бессильного мщения. Всех таких убитых иудеев Товит, несмотря на строгое запрещение правительства, тайно погребал. Жестокий царь, услаждавшийся зрелищем избитых трупов своих врагов, по обычаю ассирийских завоевателей, хотел делать из них предмет своего особого торжества, и, быть может, сложить пирамиду из их голов; но, к его удивлению, все трупы избитых им иудеев обыкновенно скоро исчезали, и он не мог отыскать их. Тогда один из ниневитян донес царю, что все эти трупы погребаются именно Товитом. Разъяренный царь немедленно же дал приказ найти виновника, и Товит должен был спасаться бегством. Товит, узнав о том, что царским сыщикам приказано найти его и привести во дворец, где разъяренный царь немедленно мог привести в исполнение свою ярость и подвергнуть виновника одному из жесточайших наказаний, которыми услаждались ассирийские цари, от страха бежал из города. Тогда правительству осталось только удовлетворить свое мщение конфискацией его имущества; и действительно, «все его имущество было расхищено, так что у него не осталось ничего, кроме жены Анны и сына Товия». Но не прошло и пятидесяти дней, как Сеннахирим был убит своими двумя сыновьями, и на его место воцарился сын его Сахердан. У этого нового властелина оказался домоправителем и заведующим всею счетною частью царства некий Ахиахар Анаил, племянник Товита. Ахиахар походатайствовал за своего подвергшегося немилости дядю, и новый царь дал ему позволение возвратиться в Ниневию. Ахиахар пользовался настолько большим доверием царя, что был его виночерпий, хранитель перстня, домоправитель и казначей, и вообще Сахердан доверял ему более, чем кому-либо из окружающих его министров.

По возвращении в свой дом, Товит поправил свои обстоятельства, и, так как, вероятно, ему возвращена была хотя часть конфискованного имущества, то он опять зажил счастливою, благословенною жизнью и по-прежнему продолжал исполнять дела своего благочестия. Однажды в праздник Пятидесятницы, «в святую седмицу седмиц», у него приготовлен был хороший обед, и Товит возлег уже за стол. Но при виде множества кушаний благочестивый Товит невольно вспомнил о том, как много из его братьев не только не имеют подобной роскоши, но даже и не имеют вообще ничего такого, чем бы можно было утолить свой голод. Поэтому он сказал своему сыну: «пойди и приведи кого найдешь бедного из братьев наших, который помнит Господа, а я подожду тебя». Послушный сын отправился, но скоро возвратился с печальною вестью о том, что один из их иноплеменников, недавно повешенный, брошен на площади. Тогда Товит, прежде нежели приступить к обеду, поспешно вышел, убрал злополучного повешенного собрата в одно помещение, до захождения солнца, и, только уже исполнив этот печальный долг, и по возвращении домой совершив установленное законом омовение, с невольною грустью о бедственном положении своего народа в Ассирии стал есть хлеб свой. Вспоминая при этом пророчество Амоса, который говорил: «праведники ваши обратятся в скорбь и все увеселения ваши – в плач», Товит действительно плакал. Когда зашло солнце, он пошел, выкопал могилу и похоронил иудея. Соседи насмехались над ним и говорили: «еще не боится он быть убитым за это дело, бегал уже, и вот опять погребает мертвых». Возвратившись после погребения домой и будучи, по закону, нечистым, он не мог войти в свой дом, вследствие чего решил провести теплую ассирийскую ночь на открытом воздухе, за стеною двора. Он лег с неприкрытым лицом и не заметил, что на стене было воробьиное гнездо. «Когда глаза его были открыты, воробьи испустили теплое на глаза его, и сделались на глазах его бельма». Он обращался к врачам, но они не помогли ему, и Товит с течением времени даже совершенно ослеп. Его положение вследствие этого сделалось печальным. Не имея возможности заниматься дальнейшими промыслами и не обладая сколько-нибудь значительным запасом денег после того как все его имущество было уже раньше расхищено, он сразу же оказался в крайней нужде и некоторое время пользовался тем пропитанием, которое доставлял ему племянник Ахиахар. Но скоро и Ахиахару пришлось отправиться в Елемаиду, и Товит остался совершенно беспомощен.

Жена его Анна кое-как старалась поддерживать своего мужа работой и в женских отделениях пряла шерсть, предлагая свою пряжу богатым людям, которые и давали ей некоторую плату. Однажды они, зная бедственное положение этого семейства, в придачу за обычную плату дали ей козленка. Когда жена с радостью принесла этот свой подарок к мужу, и козленок начал блеять, то Товит невольно спросил жену: «откуда этот козленок? не краденый ли? Отдай его кому он принадлежит; ибо непозволительно есть краденое». Жена отвечала, что это подарок ей сверх платы, но Товит не верил и настаивал, чтобы она отдала его кому он принадлежит, и даже разгневался на нее. Тогда жена раздраженно сказала ему в ответ, «где же милостыни твои и праведные дела? Вот как все они обнаружились на тебе!» Такой укор со стороны жены, видимо, старавшейся теперь отчасти отмстить свое бедственное положение на беспомощном муже напоминанием ему о его неумеренной расточительности во время благосостояния, крайне огорчил Товита: он заплакал и обратился к единственному остававшемуся у него утешению, именно к молитве. Молитва его была горяча и возвышенна, и она была услышана, как это и оказалось из последующей чудесной истории.

Находясь в крайней нужде, Товит вспомнил о том серебре, который он отдал некогда на сохранение Гаваилу в Рагах Мидийских. Полагая, что ему самому уже суждено вскоре умереть, он призвал своего сына Товию и обратился к нему с последним предсмертным наставлением, обнаруживающим всю высоту нравственности, какою отличался этот праведник. «Сын мой! – говорил он ему; – когда я умру, похорони меня, и не покидай матери своей; почитай ее во все дни жизни твоей, делай угодное ей, и не причиняй ей огорчения. Помни, сын мой, что она много имела скорбей из-за тебя еще во время чревоношения. Когда она умрет, похорони ее подле меня, в одном гробе. Во все дни помни, сын мой, Господа Бога нашего, и не желай грешить и преступать заповеди Его. Во все дни жизни твоей делай правду, и не ходи путями беззакония. Ибо если ты будешь поступать поистине, в делах твоих будет успех, как у всех, поступающих по правде. Из имения твоего подавай милостыню, и да не жалеет глаз твой, когда будет творить милостыню. Ни от кого нищего не отвращай лица твоего: тогда и от тебя не отвратится лицо Божие. Когда у тебя будет много, твори из того милостыню, и когда у тебя будет мало, не бойся творить милостыню и понемногу ты запасешь себе богатое сокровище на день нужды. Милостыня есть богатый дар для всех, кто творит ее пред Всевышним» (Тов. 4: 3–11). Затем Товит, присоединив подробное наставление касательно жизни и поведения своего сына, наконец, открыл ему, что он некогда отдал десять талантов серебра на сохранение Гаваилу в Рагах Мидийских, и велел ему пойти к этому своему родственнику и обратно получить от него это серебро. Товит заключил свои наставления словами: «не бойся, сын мой, что мы обнищали. У тебя много, если ты будешь бояться Господа и, удаляясь от всякого греха, делать угодное пред Ним». Послушный сын отвечал своему престарелому отцу: «отец мой, я исполню все, что ты завещаешь мне; но как я могу получить серебро, не зная того человека?» Тогда отец дал ему расписку и сказал: «найди себе человека, который сопутствовал бы тебе; я дам тебе плату, пока еще жив, и ступайте за серебром». Распростившись с своим отцом, Товия отправился в далекий путь, и, по выходе за город, встретил одного молодого человека, который, к великой радости Товии, как оказалось, тоже направлялся в Раги Мидийские, и, таким образом, мог быть спутником Товии. Молодой человек мог быть тем более полезным Товии, что он уже и раньше бывал в Рагах Мидийских и даже лично знал того Гаваила, к которому Товия направлялся за серебром. Встреча эта была так неожиданна и приятна, что Товия возвратился к отцу своему поделиться этою радостью, и Товит, призвав к себе молодого человека и удостоверившись в надежности его в качестве спутника своего сына, благословил их в последний раз и обещал даже ему особую плату за спутничество, по драхме на день. И вот, молодые люди отправились в путь, взяв с собою и собаку, бывшую при юноше, который назывался Азарией из рода Анании, одного из родичей самого Товита. Когда юноши отправились, то Анна, жена Товита, начала грустить и, заплакав, говорила: «зачем отпустил ты сына нашего? не он ли был опорою рук наших, когда входил и выходил пред нами? Не предпочитай серебра серебру; пусть оно будет как сор в сравнении с сыном нашим. Ибо сколько Господом определено нам жить, на это у нас довольно есть». Тогда Товит, утешая ее, сказал ей: «не плачься, сестра, он прийдет здоровым и глаза твои увидят его, ибо ему будет сопутствовать добрый ангел. Путь его будет благоуспешен, и он возвратится здоровым». Престарелый праведник в этих словах произнес, сам не сознавая того, великую истину, так как спутником Товии оказался действительно воплощенный ангел Рафаил.

Путь пред юношами лежал далекий, но так как Азария хорошо знал дорогу, то они бодро шли вперед и пришли к реке Тигру. Был уже вечер, и они остановились там на ночь. Ночь была теплая, и Товия, утомленный пыльной дорогой, захотел освежиться и пошел искупаться в реке; но лишь только он вошел в реку, как на него бросилась большая рыба и хотела поглотить его. Товия испугался, но спутник ободрительно закричал ему, и Товия схватил рыбу и вытащил ее на землю. По совету своего спутника он разрезал эту рыбу, взял сердце, печень и желчь, которые считались целительными от болезней, особенно во время пути. Товия так и сделал, а рыбу затем они испекли и съели, и затем, спокойно переночевав, отправились дальше и дошли до Екбатан. Во время пути Товия поинтересовался узнать, к чему может послужить печень, сердце и желчь из рыбы. Азария, как человек, опытность и обширное знание которого давно уже успели внушить Товии полное доверие и уважение, отвечал ему: «если кого мучит демон, или злой дух, то сердцем и печенью должно курить пред таким мужчиною или женщиною, и более уже не будет мучиться; а желчью помазать человека, который имеет бельма на глазах – и он исцелится». Когда они вступили в Екбатаны, то спутник сказал Товии, что они отправятся на ночлег к одному из их соотечественников и родственников Товита, именно к некоему Рагуилу, человеку богатому. У этого Рагуила была дочь Сарра, «девица прекрасная и умная». Так как Рагуил человек благочестивый и, следуя вполне закону Моисееву, ищет своей дочери жениха из своих отдаленных родственников, то поэтому Товия может оказаться как раз подходящим женихом. Товия, однако же, смутился этого предложения. Он уже вероятно от отца своего слышал о Рагуиле и его дочери Сарре, которая прославилась во всей стране злополучною судьбою, постигавшею всех ее женихов. «Брат Азария», – сказал Товия, – «я слышал, что эту девицу отдавали семи мужам, но все они погибли в брачной комнате; а я один у отца, и боюсь, как бы вошедши к ней не умереть подобно прежним. Ее любит демон, который никому не вредит, кроме приближающихся к ней. Поэтому я боюсь как бы мне не умереть, и не свести жизнь отца моего и матери моей, печалью обо мне, во гроб их; а другого сына, который похоронил бы их, нет у них». Но Азария на это сказал ему: «разве ты забыл слова, которые заповедал тебе отец твой, чтобы ты взял жену из рода твоего? Послушай же меня, брат: ей следует быть твоею женою, а о демоне не беспокойся; в эту же ночь отдадут тебе ее в жену. Только когда ты войдешь в брачную комнату, возьми курительницу, вложи в нее сердце и печень рыбы и покури, и демон ощутит запах, и удалится, и не возвратится никогда. Когда только демон будет приближаться к ней, встаньте оба, воззовите к милосердому Богу, и Он спасет и помилует вас. Не бойся, ибо она предназначена тебе от Бога, и ты спасешь ее, и она пойдет с тобою, и я знаю, что у тебя будут от нее дети». Тогда Товия решился последовать совету своего спутника, и они пришли в Екбатаны.

Когда они подошли к дому Рагуила, то навстречу им вышла Сарра и сердечно приветствовала их. Товия, уже и заочно полюбивший Сарру, был очарован ее красотой и любезностью. Она немедленно ввела юношей в дом свой, и Рагуил, увидев путников, заметил жене своей Едне: «как похож этот юноша на Товита, сына брата моего!» Какова же была его радость, когда из расспросов он узнал, что Товия есть сын Товита. Рагуил бросился к нему, и целовал его, и плакал, и, благословив его, сказал ему: «ты сын честного и доброго человека». Но услышав, что Товит потерял зрение, он опечалился и плакал, а вместе с ним плакали и Една, жена его, и юная Сарра. Вообще они приняли юных спутников весьма радушно, закололи овна и предложили им «обильные снеди». Ободренный таким приемом, Товия обратился к Азарии с просьбою, чтобы он переговорил с Рагуилом о том, о чем он уже говорил на дороге, чтобы все это дело устроилось возможно скорее. Рагуил еще более обрадовался подобному предложению и сказал Товии: «ешь, пей и веселись; ибо тебе надлежит взять мою дочь». При этом, однако же, он не скрыл и того, какая злополучная судьба постигала прежних женихов Сарры, но положил все на волю Божию, сказав: «милосердый Бог да устроит вас наилучшим образом». Призвав Сарру, дочь свою, и взяв руку ее, он отдал ее Товии в жену, и сказал: «вот, по закону Моисееву возьми ее, и веди к отцу твоему», и благословил их. Призвав Едну, жену свою, и взяв свиток, он написал брачный договор и запечатал. Устроен был пир, и затем новобрачные отправились в спальню, не без опасения родителей за жизнь этого дорогого мужа их дочери и родственника. Товия вспомнил совет своего спутника и окурил комнату сердцем и печенью пойманной в Тигре рыбы, и действительно, как предсказывал Азария, «демон, ощутивши этот запах, убежал в верхние страны Египта, и связал его там ангел». Товия, оставшись в комнате вдвоем с Саррой, искренно молился Богу, и его горячая молитва находила полное сочувствие у Сарры, которая подтвердила ее словом «Аминь». И оба спокойно спали в эту ночь.

Между тем Рагуил, крайне тревожась за участие Товии и считая его погибшим, В эту же ночь встал, и пошел копать могилу, чтобы похоронить его пока весть об этом не дошла до соседей, уже давно издевавшихся над ним и над его дочерью Саррой, как одержимою демоном. Закончив могилу, он по возвращении домой сказал Едне, чтобы она послала одну из служанок посмотреть – жив ли Товия, чтобы в случае смерти его похоронить, когда еще темно, и никто не будет знать. Служанка, отворив дверь, вошла и увидела, что оба они спят, и вышедши объявила родителям, что Товия жив. Тогда обрадованный Рагуил возблагодарил Бога и приказал рабам своим наскоро зарыть могилу, и сделал для новобрачных великий пир на четырнадцать дней. Затем, обращаясь к Товии, Рагуил сказал ему: «не уходи, доколе не исполнятся эти четырнадцать дней брачного пира, а тогда, взяв половину имения, благополучно отправляйся к отцу твоему; остальное же получишь, когда умру я и жена моя» (Тов. 8:20, 21). Вследствие такого оборота дела Товии не было особенной надобности отправляться самому в Раги Мидийские к Гаваилу, и он попросил сделать это дело вместо себя своего доброго спутника Азарию. «Отец мой, добавил он: – считает дни, и если я много замедлю, он будет очень скорбеть». Азария с готовностью согласился исполнить просьбу своего друга, и, отправившись в Раги, предъявил Гаваилу расписку, и тот немедленно принес мешки с серебром, за печатями, и передал их ему. Наутро рано он возвратился опять в Екбатаны.

Товит, отец Товии, между тем действительно считал каждый день отсутствия своего сына, и когда исполнились дни, по предположению требовавшиеся для путешествия, а сын не возвращался, то Товит начал тревожиться и думал про себя: «не задержали ли их? или не умер ли Гаваил? и некому отдать им серебро», и очень печалился. Печаль его удручалась еще плачем жены, которая то и дело повторяла: «погиб сын наш, потому и не приходит». Товит утешал ее, говоря: «молчи, не тревожься, он здоров». Но она уже не слушала его утешений и раздраженно отвечала ему: «молчи ты, не обманывай меня, погибло детище мое». В своей необычайной скорби она ежедневно ходила за город, на дорогу, по которой они отправились, смотрела в даль, не ела хлеба, а по ночам не переставала плакать о сыне своем. Между тем в Екбатанах закончились дни пиршества, и Товия, зная тревожное положение своих престарелых родителей, стал просить своего тестя Рагуила, чтобы он отпустил его возможно скорее. Тесть упрашивал его побыть у него еще несколько времени, но Товия решительно настаивал на своем, и Рагуил действительно решился отпустить и Товию, и свою дочь. Отдав ему половину имения своего, наделив рабами, скотом и серебром, он благословил своих возлюбленных детей, говоря: «дети, да благопоспешит вам Бог небесный, прежде нежели я умру». Затем, обращаясь к дочери, он сказал: «почитай твоего свекра и свекровь, теперь они – родители твои; желаю слышать добрый слух о тебе», и поцеловал ее. С таким же благословением провожала своих детей и Една. Молодые отправились в путь в сопровождении их неразлучного друга Азарии, и направились в Ниневию.

Когда путники приближались к Ниневии, то Азария сказал Товии: «ты знаешь, брат, в каком положении ты оставил отца твоего. Пойдем вперед, прежде жены твоей, и приготовим помещение; а ты возьми в руку и желчь рыбью». Товия согласился, они действительно отправились вперед каравана, а за ними побежала и сопровождавшая их собака. Между тем Анна сидела, высматривая на дороге сына своего. Увидев издали сына своего, с сопровождавшим его спутником, она с радостью бросилась к своему мужу Товиту, поделиться этою радостью и утешить его в горести, «Вот», говорила она ему, – «идет сын твой и человек, отправившийся с ним», А Азария между тем сказал Товии: «я знаю, Товия, что у отца твоего откроются глаза; ты же помажь желчью глаза его, и он, ощутив едкость, оботрет их, и спадут бельма, и он увидит тебя». Престарелая Анна, подбежав, бросилась сыну своему на шею и говорила ему: «увидела я тебя, дитя мое, теперь мне хоть умереть», и оба заплакали. Услышав голос своего сына, Товит также поспешно пошел к дверям, но, по слепоте, споткнулся. Сын поспешил к нему, поддержал отца своего и, поздоровавшись с ним, приложил желчь к глазам отца, и сказал: «ободрись отец мой». Глаза ему заело, и он отер их, и снялись с краев глаз его бельма». Тогда, в необычайной радости и удивлении, увидев сына своего, Товит пал на шею к нему и, заплакав, сказал: «благословен Ты, Боже, и благословенно имя Твое во веки, и благословенны все святые ангелы Твои, потому что Ты наказал и помиловал меня. Вот, я вижу Товию, сына моего». Сын затем с радостью рассказал своему отцу о всем, что случилось с ним в Мидии. Родители его необычайно обрадовались его женитьбе, вышли навстречу к своей невестке к воротам Ниневии и, радуясь, благословляли Бога. Все видевшие, что он идет, удивлялись, как он прозрел. А Товит рассказывал как Бог помиловал его. Подойдя к Сарре, невестке своей, Товит с великою радостью приветствовал ее, говоря: «здравствуй, дочь моя! Благословен Бог, который привел тебя к нам, и благословенны отец твой и мать твоя!» Все родственники и знакомые Товита; услышав о всем случившемся с его сыном, обрадовались и пришли поздравлять его. Пришел и Ахиахар, племянник его, и все вместе они весело праздновали брак Товии семь дней.

По окончании празднества, Товит, призвав своего сына, сказал ему, чтобы он, наконец, рассчитался и с своим добрым спутником, который во все время его путешествия оказал ему столь много услуг и был для него столь преданным другом. Товит желал бы, чтобы сын не только отдал ему условную плату, но и прибавил еще к ней. Тогда Товия отвечал: «отец мой! Я не буду в убытке, если отдам ему половину всего что принес, потому что он привел меня к тебе здоровым, и жену мою уврачевал, и серебро мое принес, и тебя также исцелил». Старец вполне одобрил мысль своего сына, и сказал: «так и следует ему». Призвав Азарию, они сказали ему: «возьми половину всего, что мы принесли, и иди с миром». Тогда Азария, отозвав обоих особо, сказал им: «благословляйте Бога, прославляйте Его, признавайте величие Его и исповедуйте пред всеми живущими, что Он сделал для вас. Доброе дело – благословлять Бога, превозносить имя Его и благоговейно проповедовать о делах Божиих, и вы не ленитесь прославлять Его; тайну цареву прилично хранить, а о делах Божиих объявлять похвально. Делайте добро, и зло не постигнет вас. Доброе дело – молитва с постом и милостынею и справедливостью. Лучше малое с справедливостью, нежели многое с неправдою; лучше творить милостыню, нежели собирать золото. Ибо милостыня от смерти избавляет и может очищать всякий трех. Творящий милостыню и дела правды будет благоденствовать, грешники же суть враги своей жизни. Не скрою от вас ничего; я сказал уже: тайну цареву прилично хранить, а о делах Божиих объявлять похвально. Когда молился ты и невестка твоя Сарра, я возносил память молитвы вашей пред Святого; и когда ты хоронил мертвых, я также был с тобою; и когда ты не обленился встать и оставить обед свой, чтобы пойти и убрать мертвого, твоя благотворительность не утаилась от меня, но я был с тобою. И ныне Бог послал меня уврачевать тебя и невестку твою Сарру. Я – Рафаил, один из семи святых ангелов, которые возносят молитву святых и восходят пред славу Святого» (Тов. 12:6–15). Услышав об этом, отец и сын крайне смутились, и пали лицем на землю, потому что были в необычайном страхе. Но ангел сказал им: «не бойтесь, мир будет вам. Благословляйте Бога во век, ибо я пришел не по своему изволению, а по воле Бога нашего. Потому и благословляйте Его во век. Все дни я был видим вами, но я не ел и не пил, только взорам вашим представлялось это. И так, прославляйте теперь Бога, потому что я восхожу к Пославшему меня. И напишите все совершившееся в книгу». Товит с сыном своим встали с земли, но более уже не видели ангела. «И стали рассказывать о великих чудесных делах Божиих, и как явился им ангел Господень».

Дом престарелого Товита опять наполнился благословением, которого он заслужил своим благочестием. Праведному старцу было восемьдесят восемь лет, когда он потерял зрение, и чрез восемь лет прозрел. И жизнь его вновь потекла спокойно и мирно, так что он имел счастье видеть и внуков от своего возлюбленного Товия. Но вот он, наконец, очень состарился, и призвав сына своего и шесть внуков своих, обратился к Товии с словами: «сын мой, вот я состарился, и уже на исходе жизни моей. Отправься в Мидию, сын мой; ибо я уверен, что Ниневия будет разорена, как говорил пророк Иона, а в Мидии будет спокойнее до времени. Братья наши, находящееся в отечественной земле, будут рассеяны из сей доброй земли, Иерусалим будет пустынею, и дом Божий в нем будет сожжен, и до времени останется пуст. Но опять Бог помилует их и возвратит их в землю; и воздвигнут дом Божий, не такой, как прежде, доколе не исполнятся времена века. И после того возвратятся из плена, и построят Иерусалим великолепно, и дом Божий восстановлен будет в нем на все роды века, здание величественное, как говорили о нем пророки. И все народы обратятся, и будут истинно благоговеть пред Господом Богом, и ниспровергнуть идолов своих, и все народы будут благословлять Господа. И так, сын мой, выйди из Ниневии, ибо непременно исполнится то, что говорил пророк Иона». Затем, из своего великого житейского опыта, он сделал последнее наставление своему сыну и своим внукам, и затем «душа его оставила его на ложе, было же ему сто пятьдесят восемь лет», и сын с честью похоронил его. Умерла затем и престарелая Анна, и Товия похоронил и ее с отцом своим. После того Товия с женою своею и детьми отправился в Екбатаны к Рагуилу, тестю своему. Там он достиг честной старости и, прилично похоронив тестя и тещу своих, получил в наследство имение их и Товита, отца своего. И умер ста двадцати семи лет в Екбатанах Мидийских, но, прежде нежели умереть, слышал о погибели Ниневии, и находя в этом оправдание предсмертного пророчества своего отца, утешал себя надеждой и на исполнение дальнейшей части его возвышенного предсказания.

Другой рассказ изображает пред нами чрезвычайно интересную картину жизни иудеев в самом Вавилонии. Это именно история Сусанны. В Вавилонии, в первые годы плена, жил один набожный человек, по имени Иоаким. Он был женат на Сусанне, дочери Хелкии, очень красивой и богобоязненной женщине. Родители ее были праведные, и воспитали свою дочь в строгих правилах закона Моисеева. Иоаким был очень богат, и, пользуясь благосклонным отношением к богатым и знатным людям со стороны вавилонского правительства, старавшегося чрез них успешнее действовать и на остальной иудейский народ, с целью заставить его привязаться к своему новому отечеству, он обзавелся в Вавилонии домом с великолепным садом, и его дом был местом собрания для иудеев, так как Иоаким пользовался у них необычайным почетом. Вавилонское правительство предоставляло иудеем полное внутреннее самоуправление, так что они управлялись своими собственными судьями из старейшин, которых обыкновенно в самом Вавилонии выбиралось по двое. Старейшины-судьи часто бывали в доме Иоакима, в котором было у них как бы своего рода судебное присутствие, и там к ним приходили для судебного разбирательства все, имевшие спорные дела. Когда народ уходил после полудня, то Сусанна обыкновенно отправлялась в сад своего мужа для прогулки. Оба старейшины ежедневно видели, как она уходила в сад и прогуливалась там, и в них зародилась преступная похоть к ней. «И извратили они ум свой, и уклонили глаза свои, чтобы не смотреть на небо и не вспоминать о праведных судах. Оба они были уязвлены похотью к ней, но не открывали друг другу боли своей, потому что стыдились объявить о вожделении своем». Разжигаемые похотью, они прилежно сторожили каждый день, чтобы увидеть ее, и, обманывая друг друга, говорили: «пойдем домой, потому что час обеда». Вышедши из дома Иоакима, они расходились друг от друга как бы по своим домам, а на самом деле, воротившись, приходили на то же самое место, где, к удивлению, и встречали друг друга. При такой невольной встрече, они допытывались друг у друга о причине этого возвращения, признались в похоти своей, и тогда вместе назначили время, когда бы им можно было застигнуть Сусанну. И вот однажды, когда похотливые судьи выжидали удобного дня, Сусанна по обыкновенно вошла в сад с двумя только служанками, и, так как было очень жарко, то захотела искупаться в саду. В полной уверенности, что в саду нет никого из посторонних, она сказала своим служанкам, чтобы они принесли ей масло и мыло, заперли двери сада и оставили ее помыться. Они так и сделали, как она сказала, заперли двери сада, вышли боковыми дверями чтобы принести, что приказано было им. Сусанна, получив от служанок все, что ей нужно было, спокойно разделась и начала мыться, и конечно не подозревала, что в соседних кустах, разжигаемые похотью, сидели два старца-судьи. Увидев ее теперь обнаженною и одинокою, оба они не могли побороть своих преступных страстей, встали, подбежали к ней и сказали: «вот, двери сада заперты, и никто нас не видит, и мы имеем похотение к тебе. Поэтому согласись с нами, и побудь с нами. Если же не так, то мы будем свидетельствовать против тебя, что с тобою был юноша, в ты поэтому отослала от себя служанок твоих». Крайне испуганная этим, Сусанна застонала, и увидев себя в столь неприятном положении, сказала: «тесно мне отовсюду. Ибо если я сделаю это, смерть мне; а если не сделаю, то не избегну от рук ваших. Лучше для меня не сделать этого и впасть в руки ваши, нежели согрешить пред Господом». Затем она, собрав все свои силы, закричала громким голосом. Но старейшины, увидев, что она не соглашается удовлетворить их гнусной страсти, в свою очередь закричали еще громче ее, и стали показывать вид, как будто они поймали ее в преступлении с поличным. Один из них побежал и отворил двери сада. Когда находившиеся в доме услышали крик в саду, прибежали боковыми дверями, чтобы видеть, что случилось с госпожою дома и, к изумлению, услышали, как старейшины передавали о том, что они застали их госпожу в прелюбодеянии. Слуги Сусанны чрезвычайно смутились, так как никогда ничего такого о Сусанне не слышали раньше.

На другой день собрался народ к Иоакиму, в дом которого пришли и оба старейшины, «полные беззаконного умысла против Сусанны, чтобы предать ее смерти». Стараясь придать всему делу возможно большую торжественность, они сказали народу, чтобы послали за Сусанною, женою Иоакима, и привели к ним, так как у них имеется великое обвинение против нее. Сусанна пришла, а вместе с ней ее родители, дети ее и все родственники ее. «Она была очень нежна и красива лицом, и эти беззаконники приказали открыть лицо ее, так как оно было закрыто, чтобы насытиться красотою ее. Родственники и все, которые смотрели на нее, плакали». Оба старейшины, вставь посреди народа, положили руку на голову ее, она же в слезах смотрела на небо, так как сердце ее уповало на Господа. Затем старейшины публично высказали обвинение против нее. «Когда мы», – говорили они, – «ходили по саду одни, вошла эта с двумя служанками, и затворила двери сада, и отослала служанок. И пришел к ней юноша, который скрывался там, и лег с нею. Мы, находясь в углу сада и видя такое беззаконие, побежали на них и увидели их совокупляющимися; и того не могли удержать, потому что он был сильнее нас, и отворивши двери, выскочил. Но эту мы схватили и допрашивали: кто был этот юноша? Но она не захотела объявить нам; об этом мы свидетельствуем», – закончили они свое нагло-лживое обвинение (Дан. 13:36–40). Обвинение было страшное, особенно для замужней женщины, и, по закону Моисееву, преступница подлежала смертной казни. Положение судей-старцев было так почетно и голос их пользовался таким доверием, что все собрание поверило им и состоялось определение, по которому Сусанна была осуждена на смерть. Услышав о состоявшемся приговоре, Сусанна возопила громким голосом и обратилась к единственной надежде, именно к правосудию Божию. «Боже вечный», – воскликнула она, – «ведающий сокровенное и знающий все, прежде бытия его! Ты знаешь, что они ложно свидетельствовали против меня, и вот я умираю, не сделав ничего, что эти люди злостно выдумали на меня». И Господь услышал ее молитву.

Когда Сусанна уже ведена была на смерть, при вопле окружающих ее родственников и при необычайном горе ее мужа Иоакима, который, вместе с горем, нес на себе и позор своей жены, вдруг из среды народа выдвинулся молодой юноша, по имени Даниил, и он громким голосом закричал: «чист я от крови ее». Народ невольно обратил на него внимание и спросил его: «что это за слово, которое ты сказал?» Тогда он, ставь посреди их, сказал: «так ли вы неразумны, сыны Израиля, что, не исследовав и не узнав истины, осудили дочь Израиля? Возвратитесь в суд, ибо эти ложно против нее свидетельствовали». Народ был крайне поражен этим, и действительно настоял на том, чтобы судьи вновь разобрали это дело. Действительно, вновь устроилось судилище, и некоторые старейшины пригласили и молодого человека в качестве свидетеля, сказав ему: «садись посреди нас, и объяви нам, потому что Бог дал тебе старейшинство». Тогда Даниил сказал им: «отделите их (старцев-судей) друг от друга подальше, и я допрошу их». Когда они были отделены один от другого, то Даниил призвал одного из них и сказал ему: «Состарившийся в злых днях! Ныне обнаружились грехи твои, которые ты делал прежде, производя суды неправедные, осуждая невинных и оправдывая виновных, тогда как Господь говорит: невинного и правого не умерщвляй. Итак, если ты сию видел, скажи, под каким деревом видел ты их разговаривающими друг с другом?» Крайне смутившись, старец-судья, не предполагавший такого оборота дела, не знал, что отвечать, но наугад сказал: «под мастиковым». Даниил сразу заметил его колебание и нерешительность и сказал ему: «точно солгал ты на твою голову; ибо вот Ангел Божий, приняв решение от Бога, рассечет тебя пополам». Удалив затем этого старца, он приказал привести другого и обратился к нему с подобною же обличительною речью: «племя Ханаана, а не Иуды», – сказал он ему, – «красота прельстила тебя, и похоть развратила сердце твое. Так поступали вы с дочерями Израиля, и они из страха имели общение с вами. Но дочь Иуды не потерпела беззакония вашего. Итак, скажи мне: под каким деревом ты застал их разговаривающими между собою?» Этот старец опять также пришел в крайнее смущение, и, не зная, что отвечать, тоже наугад сказал: «под зеленым дубом». Тогда Даниил заметил ему: «точно солгал ты на твою голову; ибо ангел Божий с мечом ждет, чтобы рассечь тебя пополам и истребить вас» ³⁵¹. Столь противоречивые показания и вместе вся обстановка дела сразу обнаружили лживость старцев-судей, и все собрание громким голосом выразило свое негодование на столь преступных судей, из-за своей похоти не смутившихся обвинить честнейшую женщину среди народа, и едва не подвергших ее смерти. Народ благословил Бога, спасающего надеющихся на Него, и восстал на обоих старейшин обвинил их в лжесвидетельстве и поступил с ними так, как они злоумышляли против ближнего; по закону Моисееву, одним словом, они сами были осуждены на смертную казнь, которую и понесли заслуженно.

Такой оборот дела наполнил всех великою радостью, родители Сусанны прославляли Бога за свою дочь, и Иоаким, муж ее, утешен был в своем горе тем, что в жене его, столь злостно обвиненной, не найдено было никаких постыдных дел. В свою очередь, юноша Даниил с этого времени стал пользоваться великим уважением всего народа иудейского.

О поддержании религиозно-нравственной жизни в плененном народе продолжали заботиться пророки, которые, как верные хранители завета Иеговы, не оставляли избранного народа и в годину его бедствия. Благодаря невмешательству вавилонского правительства во внутреннюю жизнь пленников, пророки имели полную возможность продолжать свою деятельность по духовному руководительству народа. Такой деятельности посвятил себя в это время среди народа великий пророк Иезекииль. Он уведен был в плен еще при царе Иоакиме, до разрушения Иерусалима, и поселен при реке Ховаре, впадающей в Евфрат, неподалеку от знаменитого торгового города Кархемиша, или Кархамиса.

Пророк Иезекииль, сын Вузия, был священнического происхождения и заранее был подготовлен к пророческой деятельности. Живя среди пленного народа, он видел его великую религиозно-нравственную нужду, и как человек, одаренный необычайным патриотизмом и вместе ревностью к истинной религии, старался помочь ему своею деятельностью. Сам по себе, это был человек, одаренный сильным, увлекающим красноречием, сладостным, убедительным голосом и всецело проникнутый тем возвышенными идеалом, который должен бы был осуществить иудейский народ. Вполне сознавая, что постигшее народ бедствие всецело зависело от его преступной неверности Иегове, он решил употребить все усилия, чтобы привести его опять к истинной вере и, таким образом, восстановить славу Израиля, как народа, возвращением ему милости Иеговы. Его собственное сердце вопияло к Богу. Так как храм на святой горе Сионе был уже потерян для пленников, то он хотел привести народ к Иегове в более духовном смысле, делая его сердца живым храмом Бога. Его живая мысль невольно обозревала исторически судьбы народа и связывавшиеся с ним великие откровения: страшное откровение на Синае, чудеса, совершенные для Израиля в Египте, пустыне и обетованной земле, откровение Божие в храме, на горе Мориа, и Его величественные сообщения народу чрез посредство длинного ряда пророков, были предметом всепоглощающего размышления Иезекииля. Другие могли заниматься дикими мечтами о политических переменах и о скором возвращении в Палестину, а он жил в высшей сфере – духовном присутствии Иеговы и среди более существенных благ вечности. Его душу религиозная восторженность наполняла подобно тому, как пламя наполняет блистающий кристалл светильника. Быть вблизи самого Бога и привести свой народ ближе к Нему – было его священнейшей задачей.

Так несознательно подготовленный к божественным внушениям, Иезекииль однажды предавался спокойному размышлению, быть может, в своем доме, вероятно, в своем винограднике, или под смоковницей. Это был жаркий день в июле, самом жарком месяце в Вавилонии. Пред его восторженной душой внезапно открылось поразительное и таинственное видение. Он увидел, как с севера поднялся бурный ветер, с большим облаком и клубящимся огнем, распространявшим сияние вокруг него. Из середины его показался как бы свет пламени. Но Иезекииль был не столько поражен этим явлением, которое могло показаться ему одним из обычных атмосферических явлений мало знакомой ему страны, сколько тем, что среди этого явления «видно было подобие четырех животных». Вид их был необычен: «облик их был как у человека; и у каждого четыре лица, и у каждого из них четыре крыла; а ноги их – прямые, и ступни ног их, как ступни ног у тельца, и сверкали как блестящая медь (и крылья их легкие). И руки человеческие были под крыльями их, на четырех сторонах их; и лица у них и крылья у них – у всех четырех. Крылья их соприкасались одно к другому, во время шествия своего они не оборачивались, а шли каждый по направлению лица своего. Подобия лиц их – лицо человека и лицо льва с правой стороны у всех их четырех; а с левой стороны лицо тельца у всех четырех и лицо орла у всех четырех. И лица их, и крылья их сверху были разделены, но у каждого два крыла соприкасались одно к другому, а два покрывали тела их. И шли они, каждое в ту сторону, которая пред лицом его; куда дух хотел идти, туда и шли; во время шествия своего не оборачивались! И вид этих животных был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огня, и молния исходила из огня, и животные быстро двигались туда и сюда, как сверкает молния. И смотрел я на животных, и вот, на земле подле этих животных по одному колесу пред четырьмя лицами их. Вид колес и устроение их как вид топаза, и подобие у всех четырех одно; и по виду их, и по устроению их казалось, будто колесо находилось в колесе. Когда они шли, шли на четыре свои стороны; во время шествия не оборачивались. А ободья их – высоки и страшны были они; а ободья их у всех четырех вокруг полны были глаз. И когда шли животные, шли и колеса подле них; а когда животные поднимались от земли, тогда поднимались и колеса. Куда дух хотел идти, туда шли и они; куда бы ни пошел дух, и колеса поднимались наравне с ним: ибо дух животных был в колесах. Когда шли те, шли и они; и когда те стояли, стояли и они; и когда те поднимались от земли, тогда наравне с ними поднимались и колеса: ибо дух животных был в колесах. Над головами животных было подобие свода, как вид изумительного кристалла, простертого сверху над головами их. А под сводом простирались крылья их, прямо одно к другому, и у каждого было два крыла, которые покрывали их, и у каждого два крыла покрывали тела их. И когда они шли, – продолжает пророк, – я слышал шум крыльев их, как бы шум многих вод, как бы глас всемогущих, сильный шум, как бы шум в воинском стане; а когда они останавливались, опускали крылья свои. И голос был со свода, который над головами их; когда они останавливались, тогда опускали крылья свои. А над сводом, который над головами их, было подобие престола, по виду как бы из камня сапфира; а над подобием престола было как бы подобие человека вверху на нем. И видел я как бы пылающий металл, как бы вид огня его внутри его вокруг. От вида чресл его и выше, и от вида чресл его и ниже я видел как бы некий огонь, и сияние было вокруг него. В каком виде бывает радуга на облаках во время дождя, такой вид имело это сияние кругом» (Иез. 1:4–28).

Пораженный столь изумительным видением, Иезекииль пал на свое лицо, и когда лежал на земле в необычайном душевном потрясении, то поднят был повелением, раздавшимся от Всевышнего: «сын человеческий! стань на ноги твои и Я буду говорить с тобою». Вместе с этими словами, явилась и сила повиноваться им; душа и тело пророка, которые подверглись почти полному изнеможенно, получили силу восстать пред Всемогущим и выслушать Его сообщение, и пророк мгновенно же поднялся на свои ноги, и затем услышал вновь слова, доносившиеся до его слуха, от Того, Кто сидел на престоле: «Сын человеческий! – говорил голос. – Я посылаю тебя к сынам Израилевым, к людям непокорным, которые возмутились против Меня; они и отцы их изменники предо Мною до самого сего дня. И эти сыны с огрубелым лицом и с жестоким сердцем; к ним Я посылаю тебя, и ты скажешь им: так говорит Господь Бог! Будут ли они слушать, или не будут, ибо они мятежный дом; но пусть знают, что был пророк среди них. А ты, сын человеческий, не бойся их, и не бойся речей их, если они волчцами и тернами будут для тебя, и ты будешь жить у скорпионов; не бойся речей их, и не страшись лица их, ибо они мятежный дом. И говори им слова Мои, будут ли они слушать, или не будут, ибо они упрямы. Ты же, сын человеческий, слушай что Я буду говорить тебе; не будь упрям, как этот мятежный дом. Открой уста твои, и съешь, что Я дам тебе» (Иез. 2:3–8). Вслед за этими словами, в видении протянулась к пророку рука, державшая книжный свиток. Рука развернула свиток перед пророком, и этот свиток был исписан внутри, и снаружи, и на нем значились страшные слова: «плач, и стон, и горе». Пророку затем поведано было сесть этот свиток, и когда он, в послушание божественному велению, съел его, то «было в устах его сладко, как мед». Это был видимый символ посвящения Иезекииля в высокое положение пророка Всевышнего, и разъясняя этот символ, божественный голос продолжал ему: «сын человеческий! встань и иди к дому Израилеву, и говори им Моими словами. Ибо не к народу с речью невнятною и непонятными языком ты посылаешься, но к дому Израилеву, не к народам многим с невнятною речью и непонятными языком, которых слов ты не разумели бы. Да если бы Я послал тебя и к ним, то они послушались бы тебя; а дом Израилев не захочет слушать тебя; Ибо они не хотят слушать Меня, потому что весь дом Израилев с крепким лбом и жестким сердцем. Вот Я сделаю твое лицо крепким против лица их, и твое чело крепким против их лба. Как алмаз, который крепче камня, сделал Я чело твое, Не бойся их, и не страшись пред лицом их; ибо они мятежный дом». После некоторого промежутка, давшего возможность пророку поразмыслить о деланном ему великом поручении, голос продолжал: «сын человеческий! все слова Мои, которые буду говорить тебе, прими сердцем твоим и выслушай устами твоими; встань и пойди к переселенным, к сынам народа твоего, и говори им, и скажи им: так говорит Господь Бог! будут ли они слушать, или не будут».

Чудесное видение теперь должно было закончиться. Иезекииль всем сердцем принял великое божественное поручение. Но окончание видения было необычайно возвышенным и поразительным. На пророка сошел Дух Святый, поднял его, и он услышал позади себя великий громовой голос: «благословенна слава Господня от места своего!» Вместе с тем раздался и шум соприкасающихся одно к другому крыльев животных, и стук колес подле них, сопровождавшийся вместе с тем сильным раскатом грома. Видение было страшно и поразительно, но оно вместе с тем открыло пред пророком всю бездну нечестия его народа, а когда видение прекратилось, то пророк чувствовал себя в великом огорчении и тревожном духе. Но так как «рука Господня была крепко на нем», то он отправился для исполнения своей миссии к переселенцам в Тел-Авив, жившим при реке Ховаре, и пробыл среди них семь дней, изумляясь всему случившемуся и вместе с тем подготовляя силы для предстоящего подвига пророческой деятельности.

Что касается изложенного видения, то оно отличается необычайною таинственностью и возвышенностью. Ясное в своих великих истинах всеведения, всемогущества и величия Иеговы, оно не может подлежать подробному объяснению в своих частностях. Трудность полного уяснения его всегда сознавалась толкователями, и уже рано у иудеев «книга пророка Иезекииля» занимала место среди тех «сокровищниц», которые не позволялось читать лицам ниже тридцатилетнего возраста ³⁵². Многое, однако же, можно понять даже и в столь таинственном видении, если вникнуть в отношения между естественной и божественной стороной вдохновения. Источник многих его наиболее поразительных черт проследить нетрудно. Иегова нисходил на Синай среди громов, молний и бурь, как и теперь. Он являлся из таинственной страны севера. Огненное облако имело своим прототипом то облако, которое висело над скинией; крылатые животные осеняли святилище в египетских храмах, и в храме Соломоновом было два херувима, склонявшихся над седалищем умилостивления, причем два других херувима исполинского размера стояли по сторонам Святого Святых. В Вавилонии, кроме того, внимание пророка могло постоянно останавливаться на огромных фигурах крылатых существ, объединявших в себе самые различные черты. Крылатые быки, львы и орлы с каждой стороны охраняли входы во дворцы и храмы в Вавилоне. Видимые в первый раз пленными по их прибытии в Вавилонии, они должны были поражать их необычайным страхом, как людей, приведенных из страны, где запрещены были всякие скульптурные изображения, и где даже идолы, вводившиеся в прямое нарушение их священного закона, имели лишь человеческую форму, за исключением, быть может, вологолового Молоха. Формы, во всех отношениях сходные с херувимами видения Иезекииля, конечно не могли представляться раньше взорам пророка, но он во всяком случае уже раньше мог видеть исполинские изображения с лицом человека, с крыльями орла и с туловищем льва или быка. Что эти формы могли отчасти сочетаться в его душе с видением величия Иеговы, это вполне согласно с законами откровения и нашей разумной природы. Мы можем постигать неведомое только посредством известного нам. Мы можем расширять или сочетать знакомые нам элементы, но не имеем возможности создавать образы из ничего. Отсюда, боговдохновенные писатели всех веков пользовались фактами и образами, которые уже раньше были знакомы им. Первая книга Пятикнижия носит на себе сильные следы обычаев и символов Египта. В Палестине образы и метафоры священных писателей заимствуются из окружающих их предметов, и подобным же образом в Вавилонии они прибегали к тем образам, с которыми они познакомились в стране своего нового местожительства. Небезынтересно указать, что самое слово «херувим» находит близкое соответствие в ассирийском слове «керуб».

Символизм Иезекииля, сопоставляемый с символизмом прежних пророков, тем не менее весьма знаменателен. При Синае предки иудейского народа «не видели никакого подобия» Бога. Но так как ему приходилось жить среди исполинских человеческих фигур богов, блиставших золотом, то в его именно видении мы в первый раз видим придаваемый образ Иегове. Заимствуя для изображения Иеговы весь блеск и величие, пред которым должны были побледнеть туземные идолы, пророк как бы хотел возвести мысли своих соотечественников к ясному представлению о бесконечно великой славе Иеговы, пользуясь, однако же, для этой цели предметами, отчасти дававшимися местной религией. Нужно помнить, что в этом отношении Иезекиилю вполне следовал и Даниил, книга которого носит на себе следы тех же влияний. В его видении мы видим те же самые символические существа и изображения. Доказательством того, что бывшее Иезекиилю видение носило на себе следы местного влияния, служит интересное изображение на одном ассирийском цилиндре, теперь находящемся в Британском музее, которое представляет странное сходство с образами видения Иезекииля. На волнах, представляемых неровными линиями, плывет таинственный корабль. Оконечности его на носу и на корме имеют человеческую форму, доходящую до половины туловища. На самом корабле находятся два керуба или крылатых быка; стоя друг к другу задом, они обращают свои человеческие лица к зрителю, причем из их положения можно заключать о присутствии двух других позади их, так что они поддерживают собою четыре угла плоской поверхности, покоящейся на их плечах и, быть может, соответствующей тверди видения Иезекииля. На плоскости стоит престол, на котором восседает бородатый бог, одетый в длинную и роскошную одежду, причем голова его украшена вавилонской тиарой, и протянутая рука держит скипетр и большой круг, или кольцо, не имеющее украшений. Перед богом стоит маленькая человеческая фигура, одетая в длинную одежду, для получения приказаний, его ангел, или по-ассирийски, шиккал. Он есть тот посредник, чрез которого смертные только и могут приближаться к божеству. Над головой, по сторонам, находятся два полумесяца, как бы указывающее на небесные тела, а над ними еще видны части дуги, которая может отчасти соответствовать упоминаемой в видении Иезекииля радуге. Человекоголовые быки в Ассирии и Вавилонии обыкновенно ставились у ворот дворцов и храмов, как охраняющие гении, для охранения зданий внутри и преграждения доступа в них всем тем лицам, кому это было запрещено. Они считались как бы живыми, и в их огромных каменных формах, по народному верованию, обитали духи. Подобные существа в живых телах, не заключенных в камень, по народному верованию, охраняли врата небесных палат богов, равно как и врата подземных областей; эти последние подземные существа поддерживали землю на своих плечах, охраняли вход в царство мертвых, и были предметом богопоклонения, как охранители этого царства священного дерева жизни ³⁵³.

В течение семи дней после видения, Иезекииль, как он рассказывает сам, не мог делать ничего, а сидел среди своего народа в Тел-Авиве в тяжкой скорби и уединении; его душа была подавлена на время как бывшим ему страшным видением, так и величием возложенной на него божественным поручением ответственности в качестве пророка. Только по прошествии недели его безмолвие, наконец, было нарушено и затем он услышал голос Божий, говоривший в тишине его духа. Он был формально назначен общественным служителем Иеговы, но не мог еще вполне уяснить себе, в чем состояла его должность. Прежде чем идти ему к своим братьям, Иегова хотел дать ему сознать всю важность его служения. Назначенный на служение божественного слова среди людей, он должен был вполне поразмыслить о важности этого служения, давая этим самым поучительный пример для всех тех, которые и теперь принимают на себя заботу о попечении человеческих душ. «Сын человеческий!» – говорил ему голос Божий: – «Я поставил тебя стражем дому Израилеву, и ты будешь слышать слова из уст Моих, и будешь вразумлять их от Меня. Когда Я скажу беззаконнику: смертию умрешь! а ты не будешь вразумлять их и говорить, чтобы остеречь беззаконника от беззаконного пути его, чтобы он жив был, то беззаконник тот умрет в беззаконии своем, и Я взыщу кровь его от рук твоих. Но если ты вразумлял беззаконника, а он не обратился от беззакония своего и от беззаконного пути своего, то он умрет в беззаконии своем, а ты спасешь душу твою. И если праведник отступит от правды своей, и поступит беззаконно, когда Я положу пред ним преткновение и он умрет, то если ты не вразумлял его, он умрет за грех свой, и не припомнятся ему праведные дела его, какие делал он, и Я взыщу кровь его от рук твоих. Если же ты будешь вразумлять праведника, чтобы праведник не согрешил, и он не согрешит, то и он жив будет, потому что был вразумлен, и ты спас душу твою» (Иез. 3:17–21).

Получив такое предостережение и наставление, Иезекииль отправился в среду своего народа, как поведено было ему с целью провозглашать среди них о необходимости покаяния и лучшей жизни, и разорять между ними пустые и вредные мечты о том, что им придется скоро возвратиться в Иудею и найти Иерусалим в таком же положении, каким они оставили его. Он своим вдохновенным словом старался убедить их, что им суждено оставаться в Вавилонии семьдесят лет, и что святой город несомненно будет разрушен за грехи народа. Но ему приходилось говорить людям, которые ожесточенно противодействовали предсказаниям, столь не похожим на их лелеянные мечты. То пламенное негодование его души, с которым пророк изобличал нечестие и неверность своего народа, способно было только еще более раздражить народ, желавший скорее верить своим несбыточным мечтам, чем слову пророка. Вследствие этого пророку приходилось встречаться с большими препятствиями и неприятностями, но среди них он находил поддержку в новых откровениях. Между тем оказалось, что народ, огрубевший в своем чувстве, становился все более бесчувственным к проповеднику. Тогда пророк, на время оставляя судьбу своего народа, изрек несколько возвышенных пророчеств касательно окружающих народов, чтобы предвестием угрожающей им судьбы сильнее напечатлеть мысль о наказании Божием и для избранного народа в его заблуждении. Он произнес несколько пророчеств о различных племенах Западной Азии – на Аммона, Моава, Едом, Филистию и Дамаск, завоевание которых Навуходоносором должно было послужить наглядным доказательством исполнения его пророчеств. И действительно, эти народы вскоре, так сказать, исчезли с лица земли, и уже не считались среди народов тогдашнего исторического мира. Более других сохранил свою независимость Едом, но и от него, в его первоначальном местожительстве, осталось скорее незначительное поселение, чем царство; другие исчезли навсегда. Вслед за этими народами, по предсказанию пророка, должен был исчезнуть и Тир, самый богатый и величественный город Средиземного прибрежья, сосредоточивавший в своих гаванях богатства со всего мира. Правда, город этот продолжал существовать не только в течение классических времен, но даже и до средних веков, и в качестве небольшого городка существует еще даже и до настоящего времени, но как государство, он пал под ударом вавилонского завоевателя. В последний раз мы видим этот город во всем его величии и славе, именно в блистательном изображении пророка Иезекииля, который рисовал его под образом одного из славнейших и богатейших кораблей, гордо плававших по подчиненным ему морям с парусами из превосходных полотен Египта и с пурпурной обивкой сидений, имея своими матросами богатейших купцов мира (Иез. 27:1–24). Пророк изображает, как этот величественный корабль мгновенно захватывается бурей с востока, и терпит окончательное крушение среди вопля отчаяния и ужаса, пронесшегося по всем берегам Средиземного моря. Но пророческий взгляд Иезекииля простирался еще далее, чем историческая могила мелких окружающих народов. Пред его взором раскрывалась и более величественная картина. Ему предносилось и то игровое событие, по которому могущественная дотоле Ассирийская монархия, заставлявшая пред собою трепетать все окружающие народы, мгновенно пала от ужасающего сотрясения, подобно вековому кедру Ливанскому, так что падение ее привело в сотрясение все царства земли (Иез. 31:3–17; 32:22, 23). Такая же участь, по предсказанию пророка, должна была постигнуть и еще более древнюю и славную монархию Египетскую. Египет, властелин первобытной культуры, также должен был разделить участь всех народов тогдашнего мира и подчиниться новому завоевателю. Пророчество на Египет отличается поразительною образностью, отражающею на себе наиболее характерный черты Египта под видом Нильского крокодила. «Ты, как молодой лев между народами, – обращался к Египту пророк Иезекииль: – и как чудовище в морях, кидаешься в реках твоих, и мутишь ногами твоими воды, и попираешь потоки их. Так говорит Господь Бог: Я закину на тебя сеть Мою, в собрании многих народов, и они вытащат тебя Моею мрежею. И выкину тебя на землю, на открытом поле брошу тебя, и будут садиться на тебя всякие небесные птицы и насыщаться тобою звери всей земли. И раскидаю мясо твое по горам, и долины наполню твоими трупами, и землю плавания твоего напою кровью твоею до самых гор; и рытвины будут наполнены тобою. Меч царя вавилонского придет на тебя. От мечей сильных падет народ твой; все они – лютейшие из народов, и уничтожат гордость Египта, и погибнет все множество его» (Иез. 32:1–6, 11, 12).

Между тем политически события быстро шли одно за другим, как бы следуя за словами пророка Иезекииля и давая им фактическое подтверждение. Полки вавилонского царя Навуходоносора завоевывали один народ за другим и все более оцепляли злополучный иудейский народ, который все более приближался к своей заслуженной судьбе. Пророк Иезекииль с замирающим сердцем следил за ходом этих событий и старался разъяснять смысл их своим заблуждающимся собратьям. Но так как эти последние все еще оставались глухи и слепы ко всему совершающемуся, и сердце их настолько огрубело, что они перестали уже обращать внимание на слова пророка или слушали его лишь как «забавного певца с приятным голосом и хорошо играющего музыканта», – чтобы послушать и позабыть, – то пророк приступил к своеобразной проповеди посредством символов, в надежде, что эта проповедь сильнее может повлиять на огрубелое сердце народа. Отселе мы видим целый ряд замечательных символов, составляющих отличительную черту пророчества Иезекииля. Для того, чтобы показать своим собратьям несомненность предстоящего разрушения Иерусалима, особенно вопреки лживым предсказаниям ложных пророков, вводивших народ в заблуждение несбыточными мечтами о скором возвращении народа в Иерусалим, для того, чтобы нагляднее изобразить предстоящую осаду Иерусалима и все сопряженные с ней его бедствия, Иезекииль прибег к целому ряду символических действий. Так, он взял один из обыкновенных, высушенных на солнце кирпичей, из которых построены были почти все окружающие его здания, и начертал на нем изображение Иерусалима, со всеми обстоятельствами осады; возвел вокруг Иерусалима стены, изобразил обычные возвышавшиеся над ним деревянный башни, огромные земляные валы, с которых осаждавшие могли поражать осажденных, – одним словом, все приспособления, употреблявшиеся в древности при осаде городов. Сделав это, он взял железную доску и поставил ее, как бы железную стену, между собою и городом, и наглядно приступил к осаде его. Все, проходящие мимо пророка невольно обращали внимание на это его символическое действие, и он, таким образом, безмолвно преподавал им великий урок о предстоящей гибели Иерусалима. Затем, чтобы изобразить бедственное состояние города во время осады, и вообще страдания всего народа в его двенадцати коленах, пророку повелено было свыше лечь на свою постель, подобно человеку, привязанному к ней болезнью или силой. В таком положении он должен был пролежать триста девяносто дней на левом боку, с целью показать продолжительность беззакония десяти колен, и, затем, сорок дней на правом боку, для обозначения соответствующего числа лет беззакония дома Иудина. Затем пророк прибегал и к другим символам для изображения различных предстоящих народу бедствий. Так, он пек ячменные лепешки на человеческом кале – в знак голода и крайней нужды осажденных, истреблял волосы на голове и бороде мечем, огнем и ветром, – для изображения бедственной участи иудеев во время разрушения Иерусалима, и эта безмолвно символическая проповедь сильнее действовала на народ, чем простая словесная, в которой ложные пророки своим лживым краснобайством могли затенять истинного пророка с его неприкрашенной истиной.

Между тем страшное событие приближалось к своему завершению. В течение целого года, с начала осады Иерусалима, пророк Иезекииль оставался безмолвным, поучая своих собратьев лишь наглядными символами. Но вот, на закате того дня, в который, по иудейскому счислению, состоялось падение Иерусалима, Иезекииль опять открыл свои уста, и не был более безмолвным; в его душе явилось глубочайшее предчувствие совершившегося великого события. И действительно, на заре к нему явился беглец из Иерусалима, который передал ему страшную весть, что святой город пал. Таким образом, иудейский народ постиг самый ужасный удар, и царство Давидово более не существовало. Можно бы думать, что это событие должно было окончательно удручить сердце Иезекииля глубочайшею скорбью, но в действительности это было не так. С этого момента дух Иезекииля ободрился, пред ним стали рисоваться более светлые и величественные картины, и это был не просто переход от неопределенного ожидания к определенной судьбе, как это было с Давидом после смерти его первого сына от Вирсавии, но нечто гораздо большее. На нем опять была рука Господня, и поставила его среди широкой, открытой равнины Месопотамии. В этой пустынной местности ему представилось зрелище, столь знакомое путешественникам по пустыне, – кости и скелеты людей и животных, сухие и выжженные солнцем на желтых песках, остатки какого-то обширного каравана, оставившего позади себя целые сотни животных и людей, погибших от голода или истомления, или, быть может, место погребения какого-нибудь дикого племени, или какой-нибудь могущественной армии древних времен, остатки которой, давно покрытые песком, могли быть вновь обнажены каким-либо сильным, порывистым вихрем. При виде картины этих сухих и безжизненных костей, пророк услышал знакомый ему по прежним видениям голос, который говорил ему: «сын человеческий! оживут ли кости сии?» – «Господи Боже! отвечал пророк, Ты знаешь это». Ему затем поведено было произнести пророчество к этим мертвым костям как бы к живым людям. Иезекииль стал пророчествовать этим странным слушателям, и когда его голос раздавался среди тишины мертвой пустыни, то в ответ ему разносился как бы раскат грома, и твердая, сухая земля тряслась под его ногами. Пророк видел поразительное зрелище: кости сходились между собою сустав к суставу, на них появлялась вновь плоть, и они лежали мертвыми и безжизненными, подобно трупам только что избитого воинства. При виде этого страшного зрелища, пророк опять издал свой пророческий вопль, и ветер, которым он сам был принесен сюда, опять пронесся по этой мертвой пустыне, и к изумлению пророка, трупы стали оживать и вставать на ноги свои, и одинокая страшная пустыня вдруг оказалась переполненною громадным множеством живых людей. Это величественное видение воскресения иссохших костей было наглядным изображением восстановления и избавления народа. И смысл этого видения был подтвержден новым видением, которое еще более должно было ободрить пророка. Тот же самый дух взял Иезекииля я перенес его в его родную страну. Ему виделось, что он стоит на вершине высокой горы, и там пред ним открылся таинственный план города и храм, вполне соответствующий тому, который ему знаком был еще в юности даже до мельчайших подробностей, но в исполинском размере. Тут он видел, как из-под храмового притвора вдруг начал струиться скрывавшийся дотоле под скалистым сводом источник, который, превратившись в полный и величественный поток, устремился вниз по ступеням к восточным вратам. Сухая ложбина Кедрона наполнилась величественным потоком, который, поднимаясь выше и выше, наконец, сделался обширной рекой, и от орошения ею скалистые и бесплодные скалы, обрамляющая собою этот поток, покрылись зеленью, а поток, разделяясь на две реки, устремился в пустынную равнину Иордана и в безжизненные воды Мертвого моря, которое от живительного действия его вод наполнилось живыми существами и бесчисленным множеством рыб, подобно Тивериадскому озеру, или Средиземному морю. Вследствие этого на берегах его появилось множество рыболовов, и самые берега его покрылись роскошною растительностью, «стали расти всякие дерева, доставляющая пищу; листья их не увядали и плоды на них не истощались» (Иез. 47:1–12).

Так пророк Иезекииль был не только учителем избранного народа в эту печальную эпоху его исторического существования, но и отобразом как печальных судеб его настоящей жизни, так и предназначавшейся ему славной судьбы в будущем.

Деятельность пророка Иезекииля ограничивалась непосредственным кругом иудейского народа, и лишь отчасти касалась языческих народов, на которых он изрек грозное заочное пророчество. Но кроме него во время плена вавилонского действовал еще другой пророк, который был представителем и проповедником истинного Бога пред лицом самих царей – завоевателей. Это именно пророк Даниил. Он еще отроком уведен был в плен при первом взятии Иерусалима Навуходоносором. Чтобы привязать к себе иудейский народ, Навуходоносор тогда же велел начальнику своих евнухов, Асфеназу, выбрать несколько знатнейших, красивейших и способнейших иудейских юношей, «чтобы научить их книгам и языку халдейскому», с целью приготовить из них впоследствии способных и преданных слуг престола в Вавилоне. В числе их оказался Даниил с своими товарищами, Ананией, Азарией и Мисаилом, которым всем в Вавилоне даны были новые имена: Валтасар, Седрах, Мисах и Авденаго. Но с переменой имени в них не изменилось их глубокое благочестие и непоколебимая преданность истинной религии, которые и награждены были целым рядом чудесных событий, – особенно в судьбе пророка Даниила.

Новейшие памятники и исторические исследования с поразительностью подтверждают и иллюстрируют историю пророка Даниила во всех ее подробностях. Из них оказывается, что цари Ассирии и Вавилонии, с целью облегчения себе управления своими подданными из различных народов и языков, обыкновенно избирали из пленных или из заложников каждого народа молодых людей благородного происхождения, и воспитывали их в царском дворце, где они и отдавались под надзор главных евнухов, и получали высшее воспитание, какое только возможно было в то время. Так, из надписей Сеннахирима мы случайно узнаем, что он имел у себя такую школу в своем дворце Ниневии для детей знатных лиц завоеванных им провинций. «Белибус, – говорит он: – из народа вавилонского, который приведен был с раннего детства в мой дворец, был поставлен мною над царством сумиров и аккадийцев» ³⁵⁴. Об этом обычае царей Ассирии и Вавилонии, подтверждаемом, таким образом, надписями Ниневии, до их открытия известно было только из книги прор. Даниила, точный местный колорит которой в этом отношении, как и во многих других, поразительно подтверждается свидетельством современных документов. Подобный же обычай различные путешественники замечали и в Турции, когда еще она была завоевательной державой. Пажи сераля, служители двора и большинство правительственных чиновников и местных правителей брались из христианских юношей, захваченных в плен во время войны или купленных в качестве рабов. Самые красивые и умные из них брались во дворец, и поручались попечению белых евнухов, хотя сами они и не подвергались оскоплению. Для них устроены были особые школы, в которых они получали лучшее воспитание, какое только могла давать страна, включая и изучение турецкого языка, в его наивысшей чистоте. Содержание им тщательно определялось, с предписанием и самого рода пищи, и они носили особую одежду в качестве кадетов царской службы. Над ними денно и нощно наблюдали особые воспитатели, и доносили об их поведении и успехах, которыми и определялась их будущая судьба в назначении на различные места. Любопытное доказательство подобных учреждений в Ниневии и Вавилонии обнаружилось при исследовании глиняных плит, найденных в огромном количестве в библиотеках Ассурбанипала в Ниневии. Они, главным образом, предназначались для учителей и учеников придворной школы, где юноши обоего пола воспитывались для царской службы. Большая часть из них состоит их силлабариев, грамматик, словарей, историй, географий и различных научных руководств. Открыты даже самые упражнения и задачи, задававшиеся ученикам в некоторых случаях; одна плитка, между другими, содержит урок для юной принцессы в ассирийском чтении и складывании ³⁵⁵. Выучиться читать и писать на ассирийском или вавилонском языке отнюдь не было легко, так как ассирийское письмо состояло из многочисленных комбинаций, заостренных или клинообразных фигур, различное произношение которых давало совершенно иное значение одному и тому же слову. Но кроме собственно ассирийского и вавилонского языка, в школах преподавался еще и другой язык, аккадийский, который уже давно вышел из употребления, но преподавался для того, чтобы получить классическое образование, так как на этом именно языке сохранились все древнейшие сочинения о богах, по различным научным предметам, по развитой в этих странах магии и проч. Это именно в действительности был «язык халдейский», – и юноши придворных школ должны были тщательно изучать его.

Новооткрытые документы и плиты дают подтверждение истории Даниила и во многих других отношениях. Так, перемена имени, данная юному пророку и его сотоварищам при вступлении в дворцовую школу, также находилась в согласии с обычаем того века. Псамметих, известный царь египетский, когда он жил в Ниневии, имел также особое ассирийское имя, данное ему Ассурбанипалом ³⁵⁶. Подобным же образом изменены были имена Даниила и его сотоварищей на имена, которые несомненно вавилонские, так как в них входят названия различных вавилонских божеств. Так, данное Даниилу имя Валтасар, или Балатцу-Усур, означает «Бел да покровительствует его жизни», а имена, данные его сотоварищам, означают: Авденаго, или Абед-Небо – «служитель бога Небо». Нечто подобное несомненно означают и другие имена, Седрах и Мисах, хотя в еврейском начертании они настолько изменены, что в настоящее время трудно указать им соответствие в вавилонском языке. Во всяком случае, столь компетентный ученый, как Ленорман, говорит, что «все эти имена, если бы они не были изменены до невозможности открытия их действительного значения, со стороны переписчиков, в точности имеют вавилонский характер, и во всяком случае не могли быть изобретены в Палестине во II столетии до Р. Хр.», к каковому времени некоторые критики относят составление книги Даниила.

Школа, в которой должны были обучаться знатные иудейские юноши, представляла собою высшее средоточие научного знания тогдашнего времени. Здесь сосредоточивалось все, что известно было под названием мудрости халдейской. Мудрость эта состояла из различных отделов знания. Прежде всего здесь изучалась весьма сложная система вавилонского богословия, – сложная вследствие того, что вавилонское религиозное миросозерцание, как основывавшееся всецело на политеизме, имело чрезвычайно много разветвлений, так как отдельные боги, постепенно исходя из общего начала, становились самостоятельными в различных отдельных городах. Рядом с отвлеченным богословием, изучалось множество чисто обрядовых практических постановлений, связывавшихся с общими религиозными началами. В этом отношении вавилоняне имели также весьма сложную систему. Не только каждый месяц был посвящен Богу, но и каждый день месяца назначен был на служение в честь какого-либо особого бога. У вавилонян был свой календарь на каждый день, и ежедневно соблюдалась самая точная обрядность. Так, кроме обычных дней, предписано было соблюдать также и субботы. Суббота соблюдалась каждый седьмой день, хотя о первоначальном учреждении ее и не говорится в вавилонской литературе. При известных, особых случаях было в обычае назначать также особые посты или празднества, так что вавилоняне, в действительности желавшие быть благочестивыми, могли иметь множество случаев для упражнения своей религиозности. Нет надобности прибавлять, что кроме главных богов, в безграничном множестве признавались и различные меньшие боги, из которых иные были столь малоизвестны, что и самые имена их не давали ясного представления людям о их сущности, и смешивались с полуисторическими героями, хотя им и придавалась власть защищать или даже вредить людям.

Ум вавилонян усердно занимался различными умозрениями по религиозным вопросам. Так, у них с весьма древнего времени обсуждался и древний вопрос о происхождении зла. Вавилоняне, по-видимому, решали этот трудный вопрос следующим образом. Судя по тому, что они видели в природе, именно добрую сторону и худую сторону во всяком предмете, можно думать, что они смотрели на своих богов как на творцов добра и вместе зла. С течением времени злое начало изгладилось в среде высших богов, которые считались благодетелями человека, слушавшими их молитвы и т. п., между тем как меньшие боги или демоны в то же время сделались исключительными носителями зла. «Но древнее представление, извлекавшее как добро, так и зло из одного и того же источника, не исчезло совсем, и зло никогда не считалось вполне противоположным добру, а скорее рассматривалось как необходимое дополнение и служебное орудие добра» ³⁵⁷. Дальше этого они и не пытались идти. В пояснение того, как вавилоняне относились ко злу, можно привести один замечательный пример. Моровая язва считалась демоном, который вел войну против человеческого рода. Язва не только олицетворялась, но и действительно считалась божественным существом. Этому страшному существу приписывался даже особый внешний вид. Оно изображалось имеющим четыре крыла, тело мужчины, когтеобразные ноги грифа, причем голова представляла полуразвалившийся сухой череп. Существует древняя эпическая поэма, в которой воспевался апофеоз Диббары, демона язвы, и в ней между прочим говорилось следующее:

«Диббара лежит у великих ворот на телах знатных и рабов;

Там он утвердил свое седалище;

Люди Вавилова, даже и они сами подлежат проклятию,

Которое ты низвергаешь на них,

Превращая их в прах.

О, воин Диббара, ты не удаляешься,

Когда уходишь в другое место,

Истребляя как собаку, так и дворец, в который ты входишь».

Все религиозное миросозерцание вавилонян содержалось в религиозных книгах, которые также проходились в школе халдейской мудрости. Среди этих книг были большие собрания гимнов и молений богам ³⁵⁸. Одно большое сочинение состояло из истории Истары и Таммуза, которая в своей западной форме является в качестве легенды о Венере и Адонисе. Кроме этого произведения, между многими другими, можно упомянуть о халдейском рассказе о сотворении Мира, который представляет в некоторых пунктах замечательное соответствие с первой главой книги Бытия ³⁵⁹. Тут же содержались и сказания о башне вавилонской и о потопе, в которых также можно заметить некоторое согласие с богооткровенным преданием, заключающимся в книге Бытия.

Всю эту халдейскую мудрость и должен был изучать Даниил с своими сотоварищами. Нет надобности полагать, что во время своей жизни при дворе он участвовал в религиозных актах вавилонян, что было бы противно его религиозной вере, как «раба Бога живого». Твердость его характера, обнаруженная им во времена Дария мидянина, показывает, каким могло быть его поведение и во времена Навуходоносора, и мы можем быть вполне уверены, что если бы от него потребовали поклонения золотому образу Бела, то он скорее решился бы подвергнуться ужаснейшей смерти, которая и предназначалась для его трех сотоварищей, чем исполнить это приказание царя.

Рядом с религией вавилонской, существовали всевозможные заклинательные и волшебные формулы, которым требовались для различных целей. Знакомство с ними также считалось необходимым для того, чтобы иметь звание ученого человека. У нас имеется множество этих формул, и, для ознакомления с ними, можно привести два или три примера из них. Прежде всего обращает на себя внимание молитва о больном, которая читается таким образом: «на больном человеке, посредством жертвоприношений, да воссияет совершенное здоровье, подобно бронзе; бог солнца да даст этому человеку жизнь; Меродах, Старейший сын глубины, да даст ему крепость, благоденствие и здоровье; да сохранит его царь небес, да сохранить его царь земли». Но во многих случаях, вместо принесения молитвы, особенно когда болезнь, по предположению, происходила от злого духа, обращались к изгнанию бесов. Так, из надписей известна заклинательная формула, которая гласила: «пусть богиня... жена бога... обратит свое сердце в другую сторону, чтобы злой дух вышел из него и удалился от него, и чтобы добрые духи и добрые силы поселились в его теле» ³⁶⁰. Затем, преподавалось много различных правил касательно исцеления больного. Большое значение придавалось волшебным узлам, завязывавшимся вокруг рук или головы больного. Одно правило гласило: «возьми платок женщины, обвяжи его вокруг твоей правой руки, сними его с левой руки, свяжи его семью узлами. Сделай так дважды. Вспрысни его светлым вином. Обвяжи его вокруг головы больного человека. Обвяжи его вокруг его рук и ног, подобно кандалам и цепям. Посади его на постель. Вспрысни его священной водой. Он услышит голос Еа, Давкина защитит его, Мардук, старший сын небес, найдет ему счастливое обитание» ³⁶¹. Отсюда и возникло среди вавилонян выражение, что мудрый человек, способный делать самые трудный вещи, был человеком способным «разрешать узлы» (Дан. 5:12). Можно прибавить еще и различные заговоры, употреблявшиеся для различных целей, и главнее всего приметы, извлекавшиеся из различных предметов в естественном мире. Значение этих последних можно видеть из двух следующих примеров: «если белая собака войдет в храм, то основание этого храма неустойчиво», «когда родится ребенок с шестью пальцами на каждой ноге, то дети не будут ходить в школу» ³⁶². Кроме религиозных и обрядовых наук, имевших совершенно исключительный характер, у вавилонян были и более серьезные науки, касавшиеся астрономической и других естественных областей. Особенную важность в этом отношении имеет сочинение под заглавием: «наблюдения Бела», весьма большое сочинение, имеющее своим предметом различные астрономические явления, как затмения, кометы и фазы Венеры и т. п. Конечно, все эти науки изучались не сразу, а постепенно, и в этом отношении новейшие открытия показывают, что у вавилонян была развита строго постепенная система. Для новопоступивших учеников предназначались весьма упрощенные руководства В последнее время открыт был целый список книг, которые содержат уроки, назначавшиеся детям для изучения Они состоят из поэм и гимнов, как напр. «Меродах, господин славы», и других, или из басней, как «история лисицы», «история вола и лошади», «история близнецов» и друг. Отсюда можно заключать, что вавилонские учителя старались придать первоначальному обучению не только легкость, но и занимательность, и небезынтересно видеть, что лисица в этих древних детских руководствах играет не менее важную роль, чем какую она играет в этих руководствах и в настоящее время.

Одною из наиболее разработанных наук в Вавилоне была медицина. Хотя и немало было таких практикантов, которые исцеляли больных заклинаниями и всевозможными заговорами (в роде указанных выше), однако же, другие изучали медицину в качестве науки, и в целом ряде написанных плит излагали результаты своих научных наблюдений. В этих последних мы находим различные предписания и рецепты, предназначавшееся для исцеления известных болезней. Правда, следы суеверий можно замечать еще и здесь, но это только доказывает, что у вавилонских врачей, как и у некоторых новейших представителей медицины, было в обычае всячески ублажать своих пациентов. Так, было даже особое исцеление от уныния духа. Страдальцу от этой болезни врач приказывал стать против своего изображения; рот его закрывался особою мазью, приготовленной из коровьего молока, ячменя и другого клейкого вещества. Под «изображением» вероятнее всего разумеется восковая фигура самого больного. К этой последней врачи, в некоторых случаях, относились как и к самому человеку, но если это они делали не с целью просто развеселить больного, то трудно и объяснить подобные приемы. Вавилонские врачи затем были в состоянии делать диагноз болезни. Так, в случае болезни сердца, после множества всевозможных лекарств, которые требовалось перемешать и хорошенько перетереть, предписывалось, чтобы на четвертый день врач «наблюдал» за лицом больного человека; «если оно будет белым, то сердце человека исцелено; если оно покажется темным, то сердце его все еще пожирается огнем; если оно покажется желтым, то в течение дня человек выздоровеет; если оно покажется черным, то ему сделается хуже, и он не будет жить».

Эти немногие извлечения, как ни незначительными могут показаться они сами по себе, однако же, не лишены интереса в том отношении, что дают нам ясное представление о том курсе наук, который принужден был проходить Даниил с своими сотоварищами в школе мудрецов в Вавилоне. Взятая в общем составе наук, эта мудрость халдейская представляла собою весьма трудную вещь, и иудейским юношам требовалось немало умственного напряжения для того, чтобы преодолеть ее, тем более, что она представляла собою полную противоположность той мудрости истинной религии, в которой они воспитались в своей родной земле.

Кроме умственного воспитания, вавилоняне весьма большое внимание обращали и на физическое воспитание, так что для учеников, особенно придворной школы, тщательно предписывалась и пища, и общее поведение. Пища, которая давалась юным иудеям, очевидно представляла собою обыкновенную пищу страны, и она, насколько мы знаем из сочинений древних путешественников по восточным странам, состояла из различных плодов, из которых главными были финики, мяса и растительности всякого рода, естественных произведений Вавилонии, к которым прибавлялись и различные заграничные деликатесы. В стране употреблялось особое вино, приготовлявшееся из финиковой пальмы; но мы знаем, что более тонкий напиток был привозим с верховьев Евфрата в небольших кругообразных лодках, и продавался более богатым жителям города. Более богатая часть вавилонского населения отличалась чрезвычайною роскошью, и в качестве примера ее можно указать на то известное обстоятельство, что продолжительное пребывание войск Александра Великого в этом городе значительно изнежило солдат, и даже разрушило военную дисциплину среди них. Не нужно при этом упускать из виду и того, что Вавилон отличался чрезвычайно сильною нравственною испорченностью. Как знатным юношам, Даниилу с сотоварищами предоставлено было пользоваться пищей и вином с царского стола, но они, опасаясь как-нибудь оскверниться при принятии чего-нибудь посвященного идолам, предпочли питаться простыми овощами и пить воду. Приставник их Амелсар весьма сомневался касательно того, какое влияние может произвести на них такой переход от роскошной пищи на самую простую и грубую, но по просьбе юношей позволил им сделать опыт на десять дней. Опыт оказался успешным, и в течение остального периода пребывания юношей под руководством Амелсара они жили без обычной порции вина и мяса. Следствием этого было то, что и предвидел Даниил. Внешность четырех друзей даже еще более улучшилась, и они не только не потерпели какого-либо ослабления в своих умственных силах, но вместе с тем оказали и блистательные успехи собственно в мудрости халдейской. Их вера сделала их благоугодными Богу, и Он благословил их труды необычайными успехами.

При этом невольно возникают два вопроса, требующие хотя краткого замечания. Какого рода была приобретенная Даниилом мудрость: чудесная или естественная? Конечно, едва ли может быть какое-либо сомнение касательно ответа. Мудрость приходит не изнутри, но отвне, и поэтому есть дар Божий. Благословения Божии, которые Он дает тому, что можно назвать естественными дарованиями человека, одинаково чудесны с теми, который Он дает инертной материи, заставляя ее приносить пищу и т. п. для сынов человеческих. Мы говорим об этих предметах как о естественных, но гораздо вернее было бы называть все это даром, чудесно исходящим от Бога. Другой вопрос состоит в следующем: сообразно ли было с характером Даниила изучать вавилонскую мудрость, если его предубеждения были столь сильны, что он не мог даже есть вавилонской пищи? В ответ на этот вопрос нужно заметить, что хотя Даниил и выражал опасение касательно того, чтобы не оскверниться вавилонскою пищей, однако же, в действительности он желал только простоты образа жизни, и влияние этого образа жизни на него было таковым, как оно всегда бывает при умеренности в пище и питье, давая здоровье и силу. Что же касается халдейской философии и богословия, то душа его была настолько проникнута постановлениями закона истинного Бога, его убежденность была так тверда в истинной религии, что ему не могло причинить никакого вреда изучение вавилонской мудрости. Тем, вера которых тверда, отнюдь не может причинить какого-либо вреда изучение таких предметов, которые приходилось изучать Даниилу, подобно тому, как искра огня никогда не может причинить вреда кристальному источнику. Даниил изучал все эти вавилонские науки не из тщеславного или легкомысленного любопытства, а для того, чтобы получить возможность понимать духовную жизнь людей, с которыми он находился в постоянном соприкосновении.

По окончании учебного курса, Даниил с своими сотоварищами подвергнут был испытанию, и царь, после произведенного им экзамена, нашел их, и особенно Даниила, «в десять раз выше всех тайноведцев и волхвов, какие были во всем его царстве». Так Бог в промышлении о Своем избранном народе, при каждом тяжком испытании его, воздвигал ему вождя, стоявшего на высоте мудрости его врагов. Таким при переселении в Египет был Иосиф, мудрый снотолкователь и великий государственный муж; при исходе – Моисей, знавший «всю мудрость египетскую», и теперь Даниил, величайший мудрец вавилонского царства. Чрез него именно Бог определил преподать гордому вавилонскому завоевателю три великих урока, которые должны были показать ему, что власть и сила даже могущественнейшего царя на земле (каким в то время был Навуходоносор, царь вавилонский) бессильна пред властью и могуществом того самого Бога, которого он считал побежденным в лице иудейского народа.

Покорив все окружающие народы и стоя на вершине своего могущества, Навуходоносор, подобно всем великим восточным завоевателям, предался мечте об основании всемирной монархии, под владычеством Вавилона. Это та самая мечта, которая замечалась еще у первых основателей Вавилона и повела к построению башни до небес, разрушенной Богом. Но в ответ на эту мечту ему преподан был первый урок. Навуходоносор видел необычайный сон, который поразил его своею таинственностью, тем более, что царь забыл и самое его содержание в подробностях. Снам, как вообще в древности, так и в Вавилонии и Ассирии, придавалось весьма большое значение. Из одной надписи известно, что Ассурбанипал ассирийский был чрезвычайно встревожен сном, который он видел пред нашествием на Ассирию скифов, и во время этого именно сна получил удостоверение от Истары в успехе своей борьбы с неприятелем. Такой взгляд на сны был общераспространенным в древности, как это особенно известно из примера фараонов египетских, и он не лишен своего внутреннего значения. Всемогущему Богу угодно было открывать свою волю, чрез посредство Святого Духа, тем, кого он считал пригодными в смысле орудия исполнения своей воли. Таким образом, Он открывал языческому фараону о бедствии, имевшем постигнуть его страну, и позволил языческому прорицателю Валааму предвозвестить пришествие Мессии. То же откровение сделано было и теперь великому идолопоклонническому царю для того, чтобы отдернуть пред ним часть завесы, закрывающей будущность царства Божия. Встревоженный сновидением, царь немедленно же созвал всех мудрецов и волхвов халдейской земли, чтобы они напомнили и разъяснили этот необычайный сон. Вавилон, как столица величайшего в то время государства, был центром мудрости своего времени. Но особенная мудрость, которою он славился, состояла в изучении астрологии или науки, дававшей возможность, по движениям небесных светил, разъяснять таинственные явления настоящего и предсказывать будущее. При главных храмах состоял целый класс мудрецов или волхвов, которые постоянно, с особых обсерваторий или вершин пирамидальных храмов, производили свои наблюдения и давали отчет царю о том, что имело, по их заключениям, совершиться в природе, политике и частной жизни. Мудрецы эти разделялись на несколько классов, и из них в книге Даниила упоминаются хартумимы ³⁶³, которые вероятно были священными писцами, истолкователями предзнаменований, или открывателями тайных вещей; ашафимы, или произносители волшебных заговоров ³⁶⁴; мексафимы, изрекатели разных заговоров, люди, признававшиеся находящимися в сношении с злыми духами; хасдимы или халдеи (Дан. 2:2), бывшие астрологами и истолкователями влияния звезд на человеческие дела, так как Халдея была родиной этой науки ³⁶⁵; гакашимы или маги, то есть, мудрецы, каковым титулом назывались все перечисленные выше классы, и газеримы, быть может, – другое название для астрологов, так как слово это означает «бросание гороскопов» и истолкование предполагаемого влияния звезд и планет на судьбу отдельных лиц и царств. Все эти мудрецы и тайноведцы и призваны были для разъяснения сна, встревожившего Навуходоносора. Некоторые видят несообразность в подобном требовании Навуходоносора. Но нужно помнить, что, подобно всем великим завоевателям, он был одарен сильным здравым смыслом. Он был еще человек молодой и, быть может, не особенно расположен веровать, чтобы мудрецы эти имели какую-либо способность истолкования, какой не обладал и он сам. Другими словами, он говорил: одна вещь не более сверхъестественна, чем и другая. Для богов нет ничего трудного. Если сверхъестественными средствами вы предполагаете сказать мне, что означает мой сон, то конечно вы, при помощи тех же самых сил, будете в состоянии и рассказать мне, в чем заключался мой сон. «Если расскажете сон и значение его, то получите от меня дары, награду и великую почесть; итак, скажите мне сон и значение его». Халдеи смиренно поклонились царю и отвечали ему: «царь, во веки живи! Скажи сон рабам твоим, и мы объясним значение его». Когда эта просьба со стороны халдеев была дважды высказана ими, то царь разгневался и резко заметил им: «верно знаю, что вы хотите выиграть время, потому что видите, что слово отступило от меня. Так как вы не объявляете мне сновидения, то у вас один умысел: вы собираетесь сказать мне ложь и обман, пока минет время; итак, расскажите мне сон, и тогда я признаю, что вы можете объяснить мне и значение его». Мудрецы были крайне смущены подобной настойчивостью царя и отвечали ему: «нет на земле человека, который мог бы открыть это дело царю, и потому ни один царь, великий и могущественный, не требовал подобного ни от какого тайноведца, гадателя и халдее. Дело, которого царь требует, так трудно, что никто другой не может открыть его царю кроме богов, которых обитание не с плотью». Такое упорство халдеев, показывавшее все бессилие их прославленной мудрости, окончательно привело деспота в ярость. «Рассвирепел царь и сильно разгневался на это, и приказал истребить всех мудрецов вавилонских» (Дан. 2:1–12).

Так как Даниил с своими тремя сотоварищами были также учениками школы мудрости и, после испытания, причислены были к мудрецам халдейским, то изданное повеление об истреблении всех мудрецов естественно касалось и их. Правда, что они не присутствовали в то время, когда другие были потребованы к царю. Быть может, они не дерзали предвосхищать пути Промысла, бодрствовавшего над ними, и не стремились к получению тех богатых даров, которые обещаны были для истолкователей сна. Быть может, даже им и не позволено было появляться ко дворцу, вследствие зависти тех, которые считались старшими их. Только уже когда начались приготовления к приведению в исполнение страшного повеления царя, и когда слуги царя стали разыскивать Даниила и его сотоварищей, чтобы умертвить их, тогда только Даниил и решил действовать. Он обратился за советом к Ариоху, начальнику царских телохранителей, который делал приготовления к избиению мудрецов вавилонских, и спросил его: «почему такое грозное повеление от царя?» Когда Ариюх рассказал в чем дело, то Даниил, пользовавшийся очевидно благосклонностью Навуходоносора, добился личного свидания с ним, и упросил его дать ему время, с обещанием, что он представит толкование столь встревожившего его сна. Царь, успокоенный таким уверением, согласился на эту просьбу, и Даниил, возвратясь в отведенное ему помещение, рассказал все это дело своим сотоварищам: Анании, Азарии и Мисаилу. Видя всю серьезность дела, они обратились с молитвой к Богу своих отцов об открытии этой тайны, чтобы им не погибнуть вместе с мудрецами вавилонскими. Молитва их была не напрасна. В ночном видении Даниилу была открыта тайна царского сновидения, и это привело его в религиозный восторг, выразившийся в хвалебной песне Богу:

«Да будет благословенно имя Господа от века до века!

Ибо у Него мудрость и сила.

Он изменяет времена и лета;

Низлагает царей и поставляет царей;

Дает мудрость мудрым, и разумение разумным.

Он открывает глубокое и сокровенное;

Знает, что во мраке, и свет обитает с Ним.

Славлю и величаю Тебя, Боже отцов моих,

Что Ты даровал мне мудрость и силу,

И открыл мне то, о чем мы молили Тебя;

Ибо Ты открыл нам дело царя» ³⁶⁶.

Обрадованный высшим откровением, Даниил прежде всего обратился к Ариоху. Свидание с этим высокопоставленным царедворцем происходило в крайней поспешности, так как Даниил хотел данным ему божественным откровением предупредить исполнение страшного повеления по отношению и к другим халдейским мудрецам. Явившись к нему, он сказал ему: «не убивай мудрецов вавилонских; введи меня к царю, и я открою значение сна». Ариох немедленно же сделал, как его просил Даниил, и из его слов царю мы можем видеть, что на Ариоха подобная мудрость Даниила произвела сильное впечатление, и он уже некоторым образом приведен был к познанию могущества Бога Израилева. Он был чрезвычайно тронут тем, что Даниил молился и за своих врагов, и, вводя его к царю, не преминул упомянуть, что Даниил отнюдь не был вавилонский жрец или мудрец, а просто иудейский пленник, что и придавало особое значение его способности исполнить царское приказание, оказавшееся непосильным самым мудрейшим халдеям.

Когда Даниил введен был к царю, очевидно при торжественной обстановке, как это бывало обыкновенно в подобных случаях, то царь, все еще чрезвычайно занятый своим сновидением и пораженный самою загадочностью его содержания, обратился к Даниилу с вопросом: «можешь ли ты сказать мне сон, который я видел, и значение его?» Даниил скромно отвечал царю: «тайны, о которой царь спрашивает, не могут открыть царю ни мудрецы, ни обаятели, ни тайноведцы, ни гадатели. Но есть на небесах Бог, открывающий тайны, и Он открыл царю Навуходоносору, что будет в последние дни».

Чтобы понять, почему виденный Навуходоносором сон произвел в нем столь большую тревогу, нужно иметь в виду самое время, когда случилось это видение. Это был второй год царствования Навуходоносора, или, по нашему летосчислению, третий год ³⁶⁷. Он только что начинал чувствовать силу в своих владениях. Пограничная линия между Египтом и Вавилонией была проведена к его выгоде. На севере он находился в мире с мидянами. В действительности при их содействии он и восшел на престол. Но была еще одна держава, которая служила источником тревоги для него, именно Персия. Это царство уже начало давать чувствовать свое влияние на востоке, и Навуходоносор мог опасаться, что мирное время, на которое он рассчитывал, чтобы вполне развить внутренние ресурсы своего государства, могло неожиданно подвергнуться нарушению. Затем, с запада, чрез посредство многих наемников, служивших в его войске, до него доходили сведения о существовании там особого народа, греков, доблестные дела которых уже начинали становиться темой для иноземных поэтов. Не могут ли и они нанести какой-нибудь вред его государству? При таких обстоятельствах, его мысль невольно должна была тревожиться и касательно его потомства. Будут ли его потомки в состоянии удержать то, что приобретено его воинственной энергией? Или напротив не разлетится ли его величественная монархия с тою же молниеносною быстротой, с которою она создана была силой оружия? Все эти естественные тревоги и могли возбудить в нем странное сновидение. Хотя данное сновидение и было само по себе сверхъестественным, но в основе его мог лежать и чисто естественный элемент, подобно тому, как и во всех чудесах, о которых рассказывается в Библии, за исключением творения, Богу угодно было пользоваться естественными средствами для исполнения Своей воли. И вот, когда он был занят всеми подобными политическими соображениями, то они и нашли отголосок в его странном сновидении. Даниил подробно начал рассказывать ему, в чем именно состоял его сон. Сон этот состоял в следующему «Ты, царь, – рассказывал Даниил, – на ложе твоем думал о том, что будет после сего. И Открывающей тайны показал тебе то, что будет. А мне тайна сия открыта не потому, чтобы я был мудрее всех живущих, но для того, чтобы открыто было царю разумение, и чтобы ты узнал помышление сердца твоего. Тебе, царь, было такое видение: вот, какой-то большой истукан, огромный был этот истукан; в чрезвычайном блеске стоял он пред тобою, и страшен был вид его! У этого истукана голова была из чистого золота, грудь его и руки его – из серебра, чрево его и бедра его – медные, голени его – железные, ноги его – частью железные, частью глиняные. Ты видел его, доколе камень не оторвался от горы, без содействия рук, ударил в истукан, в железные и глиняные ноги его, и разбил их. Тогда все вместе раздробилось: железо, глина, медь, серебро и золото сделались как прах на летних гумнах, а ветер унес их, и следа не осталось от них; а камень, разбивший истукана, сделался великою горою и наполнил всю землю».

Когда Даниил рассказал этот сон, то царь был изумлен верностью его воспроизведения, так как пред ним тотчас же явственно воспроизвелась вся эта виденная им картина. Но что означал этот сон? Даниил затем приступил и к толкованию его значения. Но прежде чем излагать сделанное Даниилом истолкование этого сна, не безынтересно заметить, что история всего мира здесь в первый раз представляется как история одного колоссального человека, – человека, который передумал все философские мировоззрения, какие только изобретал человеческий ум, и царствовал над всем миром, как это было и всегда будет с различными завоевателями от начала до конца. Здесь в первый раз мы замечаем в Библии указание на то, что человек есть малая вселенная в себе самом (микрокосм). Отсюда мы узнаем, что каждый человек содержит в самой форме своего тела истории и пророчества судьбы всей вселенной от начала вавилонского плена до отдаленнейшего будущего. Но возвратимся к истолкованию сна, как оно дано было Даниилом. «Ты, царь, царь царей, которому Бог небесный даровал царство, власть, силу и славу, и всех сынов человеческих, где бы они ни жили, зверей земных и птиц небесных, Он отдал в твои руки, и поставил тебя владыкою над всеми ими; ты – это золотая голова!» Вавилон действительно как бы представлял собою золотую голову мировых царств; он был переполнен сокровищами, собранными из столь многих чужеземных царств, вследствие чего израильские пророки называли его золотым городом (Ис. 14:4). Грудь и руки истукана, сделанные из серебра, по толкованию Даниила, означали другое царство, настолько же низшее Вавилонского, насколько серебро ниже золота. Даниил не назвал этого царства по имени, но мы, при свете истории, видим в нем Мидо-персидскую монархию, которой предвозвещено было сделаться преемницей Вавилонской монархии, той рукой, начертавшей несколько лет спустя таинственные слова на стене. Это царство называется низшим Вавилонского, и таким оно в действительности и было, если не по пространственности, то, по крайней мере, по стройности организации и устойчивости, медная часть истукана означала третье царство, которому также суждено было в свое время владычествовать над землею. Это медное царство есть Греческая монархия, которая в невероятно быстрое время уничтожила Персидскую монархию, и при Александре Великом управляла всем известным тогда миром. Под Греческим царством мы должны разуметь царство Александра Великого и его преемников, причем две медные части (чрево и бедра) в частности указывают на две современные династии греческого владычества – Птоломеев и Селевкидов, которым впоследствии суждено было играть столь важную роль в истории Израиля. Железная часть истукана означала наступление четвертого царства, и на объяснении этого четвертого царства Даниил остановился более других, так как самый состав этого царства был сложнее других. Подобно второму и третьему царствам, оно разделялось на две главный части, означавшиеся ногами истукана. В отличие от прежних, оно еще подразделялось как по веществу, так и по форме. Вещество состояло из двух разнородных элементов: железа и глины. Форма его содержала подразделения голеней, ступней и пальцев. Эта часть означает собою Римскую империю в ее различных фазах существования, причем две ноги изображали собою Восточную и Западную империи, на который впоследствии распалась Римская монархия. Монархия эта была в различные времена то грозна и крепка как железо, то слаба как глина, причем таинственное число 10, обозначавшееся пальцами ног, вероятно, указывало на какую-нибудь особую фазу в развитии четвертой империи, которая еще не удостоверена историей. Что касается камня, оторвавшегося от горы, без содействия рук, то он изображал собою то неразрушимое царство, которое Бог восстановит во дни царей четвертого царства. Это царство есть не что иное, как царство Самого Бога, которое уже основано, но о полном пришествии которого христиане и доселе молятся словами молитвы, преподанной Самим Господом. Камень этот уже был отсечен от горы и направлялся к истукану, чтобы разбить его, но еще не пал на него и не ниспроверг его. «Великий Бог дал знать царю, – закончил Даниил свое истолкование, – что будет после сего. И верен этот сон, и точно истолкование его!»

Если самое изложение сна Даниилом уже сильно поразило Навуходоносора, то представленное им истолкование еще более изумило царя и наполнило непреодолимым благоговением. Навуходоносор увидел, что он имеет пред собою не обыкновенного юношу с обычною халдейскою мудростью, которая столь часто оказывалась бессильной при разрешении трудностей, а юношу, вдохновенного свыше. В необычайном благоговении Навуходоносор «пал на лицо свое и поклонился Даниилу, и велел принести ему дары и благовонные куренья». Эту необычайную почесть, оказанную Даниилу, царь подтвердил и заявлением своего признания истины Бога Данилова. «Истинно, Бог ваш, – воскликнул Навуходоносор, – есть Бог богов и Владыка царей, открывающий тайны!» Вполне довольный боговдохновенною мудростью Даниила, царь немедленно же возвел его в высокий сан и дал ему много больших подарков, поставил его начальником над всею областью вавилонской и главным начальником над всеми мудрецами вавилонскими. Но Даниил был слишком скромен для того, чтобы принять столь высокое назначение, и поэтому он ограничился просьбою к царю, чтобы он над делами страны вавилонской поставил его сотоварищей, Седраха, Мисаха и Авденаго, а сам предпочел остаться при дворе царя.

Возведение трех юношей на высокий пост начальников в Вавилонской монархии послужило поводом ко второму уроку для Навуходоносора. Последний, не зная границ своему самовластию и возвеличению, в один из припадков своего деспотического каприза приказал воздвигнуть огромного золотого идола близ Вавилона, и в праздник, устроенный для прославления своих подвигов, повелел всему населению поклоняться ему. Колоссальные золотые статуи были весьма обычным явлением у вавилонян. По описанию Диодора Сицилийского, три таких статуи украшали собою великий храм Бела, пока он не ограблен был Ксерксом, и представляли собою изображение трех великих богов города. Насколько ценны были эти статуи, можно судить по тому, что они содержали в себе массу драгоценного металла, ценность которого восходит до ста или более миллионов рублей на наши деньги (1889г.) ³⁶⁸. Кроме того, в храме в Борзиппе до самого времени Ксеркса, по свидетельству Геродота, посетившего Вавилон вскоре за тем, находилась золотая статуя в 18 футов высотою. В Британском музее есть плита, содержащая обвинение, взведенное пред царем против двух высоких сановников, в том, что они похитили семь талантов чистого золота, назначавшегося для статуи его самого и его матери ³⁶⁹. Самые одежды из золота, пожертвованные, по-видимому, Ассурбанипалом великим идолам Меродаху и Цирпаниту в пирамидальном храме вавилонском, весили, как можно видеть из одной надписи, четыре таланта, что составит 87,000 рублей (1889г.), и, кроме того, были украшены различными драгоценными камнями. Количество золота, унесенного Навуходоносором в качестве добычи, собранной по всей Западной Азии, превосходит всякое воображение и могло бы казаться недостоверным, если бы оно не подтверждалось несомненными документами. В одной из его надписей сообщается, что он обложил жертвенник перед храмом Бела чистым золотом неизмеримого веса, и всю внутренность святилища на вершине верхнего этажа или террасы храма украсил «кованным золотом, сияющим подобно восходящему и заходящему солнцу». В Нимруде найдены были статуя одного из ассирийских царей и статуи богов Небо и Истары. Таким образом, повеление Навуходоносора сделать в честь себя золотой истукан было вполне сообразно с обычаями того времени, причем исполинский объем его в данном случае вполне согласовался с другими подобными произведениями в Вавилоне.

Подобные истуканы открывались с необычайною торжественностью, причем статую, со всевозможными знаками благоговения, носили в торжественной процессии знатные лица и жрецы, проходившее среди народа, оглашавшего воздух громкими криками праздничного ликования. Царь ассирийский Салманассар, бывший современником Ахава и Ииуя, а также и его сын Самаи-Риммон, воздвигали подобные же себе статуи в Ниневии для возвеличения своей царственности, а такой великий монарх, как Навуходоносор, конечно не прочь был от желания далеко превзойти их в этом отношении. Вследствие этого он и приказал, чтобы на поле Деире, в области вавилонской, был воздвигнут золотой истукан, представлявший ли самого царя, или его главного бога Меродаха, и обложен был весь плитами из золота. Поле Деир представляет собою одно местечко близ Вавилона, и доселе еще удерживает то же самое название. Оно лежит верстах в восьми от Вавилона, к юго-востоку от него, в местности, прорезанной сухими ложбинами различных древних каналов, когда-то распространявших плодородие во всех направлениях. Оно называется теперь Нар-Дура, то есть, «поток стен», быть может, вследствие больших рвов, шедших вокруг укреплений. От него дорога идет к целому ряду холмов, простирающихся на целую милю. Холмы эти в общем называются курганами Дура, причем у подножия их и заканчиваются древние водопроводы. Один из них, известный теперь под названием Мохаттат, «квадратный курган», обращен к четырем главным странам света, и поднимается на высоту почти 20 футов, причем каждая сторона при основе имела почти 56 футов длины. На вершине его Опперт нашел четыре развалины из кирпичей, первоначально составлявших нечто целое. «Смотря на этот курган», – говорит он: – «невольно поражаешься его сходством с пьедесталом колоссального истукана, и все приводит к заключению, что он именно и был подножием того истукана, о котором говорится в книге пророка Даниила» ³⁷⁰. Сделанный Навуходоносором истукан, включая вероятно и пьедестал, на котором он возвышался, имел 60 локтей в вышину (то есть 105 футов) и 6 локтей в ширину (10 ½ футов), что, по-видимому, указывает на то, что истукан этот скорее находился в сидячем, чем стоячем положении, подобно некоторым из тех колоссальных статуй, которые Навуходоносору приходилось видеть в Египте. Такой истукан мог быть виден на большом расстоянии, так как местность в окрестности весьма ровная и представляет весьма далекий вид до самого горизонта.

Этот огромный истукан предположено было поставить с торжественными церемониями, какие были в обычае в то время в Вавилоне. В различные страны посланы были курьеры, которым приказано было созывать на празднество сатрапов и их властей, шаллитов и мелких князьков, военачальников, казначеев, судей, законников и всех управителей провинций. Повинуясь этому царскому повелению, все эти власти двинулись к столице, и дороги, ведущие к ней, переполнились великолепными кавалькадами, тянувшимися к Вавилону, и в надлежащее время в Деир собралось множество блестящих представителей государства, чтобы своим присутствием увеличить блеск празднества. Религия в древности была вполне государственным делом; непочтение к богам, выставленным для общественного поклонения, легко могло быть перетолковано в смысле неверности монарху, приказывавшему оказывать им почтение. И вот вышло повеление, чтобы все громадное множество собравшихся представителей преклонилось пред истуканом, лишь только раздастся торжественный звук музыки; за отказ исполнить это повеление назначено было ужасное наказание, – сожжение живым в раскаленной печи. Такому наказанию подвергались вообще дерзкие мятежники вроде Саулмугины, который возмутился в царствование Асеурбанипала в Ассирии, или богохульники, вроде Димауна, который проклял богов в царствование того же ассирийского государя. Одно изображение на стенах дворца этого монарха в Куюнджике изображает, как эти два злополучных человека были заживо сожжены, причем сначала у них вытянуты были языки.

Наконец настал самый праздник. По всей вероятности было раннее утро, и только что взошедшее солнце разливало свои теплые лучи по обширной равнине, ярко отражаясь на бронзовых кровлях храмов. Около истуканов толпились представители всей обширной монархии Вавилонии. Разнообразные одеяния, всевозможный вооружения, всевозможные типы представителей из Сирии, Аравии, Армении и с отдаленного Востока увеличивали красоту и своеобразность сцены. После других, окруженный необычайною пышностью, явился и сам царь в сопровождении князей побежденных провинций. Наиболее близким к царю был верховный первосвященник или нисакку, на обязанности которого было совершать возлияние в честь богов. Другие соподчиненные жрецы двигались в длинной процессии – сангу, главный помощник верховного жреца, пасису или помазанник, кали или знаменитый, каждый на назначенном ему месте. Торжество, конечно, привлекло множество богатейших купцов и художников Вавилона. Новому богу совершено было возлияние, истукан помазан, назначен был особый сангу, в обязанность которому было поставлено исполнять все относящиеся к нему службы, и когда раздался потрясающий звук всевозможных музыкальных инструментов, то все громадное собрание, начиная от царя до последняя поселянина, упало ниц, как один человек, и поклонилось «золотому истукану, который поставил Навуходоносор царь».

Библейский историк, рассказывая о музыкальной части торжества, говорит, что знак для поклонения давался звуком трубы, свирели, цитры, цевницы, гуслей и всякого рода музыкальных орудий (Дан. 3:7). Так как некоторые из этих инструментов имеют греческий характер, то некоторые критики предполагали, что книга Даниила составлена в гораздо более поздний период, чем как это предполагается ходом события. Но хотя музыкальные орудия редко встречаются в скульптурах древних царей, однако же, они составляли выдающуюся черту во всех религиозных и общественных церемониях в Ассирии и Вавилонии и в начале VI столетия до Р. Хр., как раз перед временем Навуходоносора, и нет ничего более естественного, если мы вспомним, как широко раскинуты были греческие поселения даже и в более ранний период, чем царствование Навуходоносора; так что чужеземные музыкальные инструменты вполне могли быть известны на Евфрате в это именно время. Греческая войска были обычным явлением в Египте в течение целых поколений. Саргон, еще задолго до времени пророка Исаии, уже знал ионийцев или греков. Сеннахирим делал нашествие на Киликию. Ассаргаддон и Ассурбанипал приходили в столкновение с народом финикийским, и обоим этим царям греческие цари Кипра платили дань. Чужеземные инструменты, кроме того, были также предметом любопытства и интереса в Вавилоне, каким они служат и в настоящее время, и если мы встречаем санскритские слова для индийских произведений в библейском рассказе о морской торговле Соломона, то нисколько не удивительно встретить и греческие названия музыкальных инструментов в книге Даниила, так как эти инструменты опять также могли быть предметом внешнего привоза. Во всяком случае, известно, что музыканты на позднейших ассирийских скульптурах изображаются владеющими разнообразными инструментами, из которых многие были несомненно чужеземного происхождения, вроде киннора сирийского, двойной флейты малоазиатской и семиструнной гитары, которая есть несомненно греческое изобретение. При этом не безынтересно вспомнить, как пленники из различных народов были принуждаемы своими вавилонскими господами петь и играть свои национальные песни, о чем с такою трогательностью сообщается в псалмах касательно пленных иудеев (Пс. 136).

Когда совершилось это торжественное поклонение новому истукану и царь с полным удовлетворением, в виду безусловного исполнения его повеления, хотел дать знак приступить к различным увеселениям по случаю этого торжества, некоторые из его царедворцев подошли к нему ближе и сделали ему донос о том, что не все из его соподчиненных исполнили его повеление. Безусловность, с которою дано было приказание о поклонении истукану, сама по себе уже обнаруживала влияние на Навуходоносора посторонних лиц, придворных волхвов, которые, видимо, завидуя успеху ненавистных им чужеземцев, и особенно Даниила, превзошедшего их своею мудростью и тем подвергших их посрамлению в глазах царя и народа, всячески изыскивали случая подвергнуть его немилости царя. И этот праздник давал им верные шансы на успех. Они хорошо знали, что ненавистные им иудеи предпочтут скорее умереть, чем поклониться идолу. Так действительно и было. Юноши, незадолго перед тем возведенные в высокий сан областных правителей, отказались поклониться идолу. Они не присутствовали на торжестве, о чем и не замедлили довести до сведения царя враждебные им волхвы. Приблизившись к царю, они сказали ему: «царь, во веки живи! Ты, царь, дал повеление, чтобы каждый человек, который услышит звук трубы, свирели, цитры, цевницы, гуслей и симфонии, и всякого рода музыкальных орудий, пал и поклонился золотому истукану; а кто не падет и не поклонится, тот должен быть брошен в печь, раскаленную огнем. Есть мужи иудейские, которых ты поставил над делами страны вавилонской – Седрах, Мисах и Авденаго; эти мужи не повинуются повелениям твоим, царь, богам твоим не служат, и золотому истукану, которого ты поставил, не покланяются» (Дан. 3:9–12). Обвинение было сделано с злобным искусством. Иудеи эти были государственные сановники и поэтому обязаны были давать пример повиновения царским повелениям. Они обязаны были своим возвышением царской милости, и по этому самому, в силу самой благодарности, должны бы были прежде других оказать честь царю. Они были чужеземцы, поставленные над народом, и на них лежала обязанность ничем не оскорблять национальных верований. Тем не менее они показали явное неуважение царю, потому что они не служили его богам, не преклонились пред поставленным им истуканом. Навуходоносор, конечно, в этом именно смысле и мог понять подобную неявку облагодетельствованных им иудеев. Но что заставило этих трех благородных людей подвергать жизнь свою опасности? Это, конечно, сделано было ими отнюдь не из неуважения к царю. После многих военных предприятий, очень возможно, что сам Навуходоносор из прежнего гуманного человека превратился в жестокого и кровожадного деспота, каким он изображается в последующей истории. Но во всяком случае юные иудеи отказались исполнить его повеление отнюдь не из какого-либо враждебного чувства к самому царю. Они имели в виду нечто гораздо более важное. Они воспитаны были в началах истинной религии, которая безусловно запрещала всякое поклонение истуканам, и они готовы были вследствие этого скорее пожертвовать своею жизнью, чем нарушить ясное определение закона Божия. Не так, конечно, взглянул на это сам царь. Лишь только он услышал сделанный ему донос и лично удостоверился в отсутствии облагодетельствованных им иудейских юношей, как пришел в необычайную ярость и немедленно повелел привести к себе виновных. Когда виновные действительно были представлены Навуходоносору, то он обратился к ним с упреком и, желая удостовериться в действительности их настроения по отношению к себе и к своей религии, спросил их: «с умыслом ли вы, Седрах, Мисах и Авденаго, богам моим не служите и золотому истукану, который я поставил, не поклоняетесь?» Затем он предложил им оправдать себя от обвинения и хотел, чтобы они, по данному вновь музыкальными орудиями знаку, публично преклонились пред истуканом и этим оказали честь как царю, так и почитаемым им богам. «Если же, – прибавил он: – вы не поклонитесь, то в тот же час брошены будете в печь, раскаленную огнем, и тогда какой Бог избавит вас от руки моей?» с злой иронией добавил Навуходоносор. Предложение было страшное и угроза ужасная. Но и она не смутила геройских юношей, которые мужественно ответили Навуходоносору: «нет нужды нам отвечать тебе на это», – сказали они: – «Бог наш, которому мы служим, силен спасти нас от печи, раскаленной огнем, и от руки твоей, царь, избавит. Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем, и золотому истукану, который ты поставил, не поклонимся» (Дан. 3:16–18). Такой ответ мог только подтвердить самые худшие предположения Навуходоносора. Он увидел в юношах дерзких мятежников, отказывавшихся оказать какую-либо честь и облагодетельствовавшему их царю, и его богам.

Исполненный ярости, с побагровевшим от гнева лицом, царь повелел разжечь печь в семь раз сильнее, нежели как обыкновенно разжигали ее, чтобы бросить в нее непокорных юношей. Печь находилась по соседству с тем местом, где совершалось торжество в честь истукана, и она скоро была приготовлена для казни тех, кого царь приговорил к этому наказанию за неверие и непослушание. Самая печь, как можно судить из библейского повествования, состояла из двух больших отверстий, из которых одно находилось в сводообразной кровле, а другое сбоку. Топлива было в изобилии в самой окружающей местности, и, так как вокруг Вавилона находится много нефтяных источников, то не было ничего трудного достигнуть весьма сильного жара при сравнительно незначительных условиях. Так как наказание сожжением предназначалось для государственных преступников, то казнь совершалась публично. И для того, чтобы преступники могли быть лучше видимы собравшимися массами, подходы к самой печи были нарочно приготовляемы в виде особых возвышений, с которых можно было ясно видеть самый процесс сожжения.

Когда все было приготовлено для казни, то юноши связаны были в своем исподнем и верхнем платье, в головных повязках и прочих одеждах и в таком виде брошены в печь раскаленную. Казнь эта обыкновенно была непродолжительна, и собравшиеся зрители могли лишь с ужасом видеть, как пламя мгновенно убивало обреченных на сожжение. Но в настоящий раз случилось нечто совершенно неожиданное. Так как печь была раскалена в семь раз против обычного, то оказалось, что когда палачи, связав осужденных, бросили их в огненное жерло, то нестерпимым пламенем они убиты были сами. Если такая судьба постигла даже палачей, то ясное дело, что для осужденных не было никакого исхода. Каково же было удивление и царя, и собрания, когда оказалось, что брошенные в раскаленную печь юноши не только не убиты были сразу пламенем, но, встав из своего поверженного состояния, оставались совершенно невредимыми. Среди треска и своеобразного шипения ужасной стихии, вдруг раздалось даже пение, которое поразило всех. Изумленный всем этим, Навуходоносор нагнулся с своего сидения, чтобы ближе посмотреть в печь, и к своему великому удивлению заметил, что в печи находятся даже не трое юношей, сколько их было ввергнуто, а четверо. Поспешно вставь, он сказал вельможам своим: «не троих ли мужей бросили мы в огонь связанными?» – «Истинно так, царь», отвечали те. – «А вот», – заметил Навуходоносоры– «я вижу четырех мужей не связанных, ходящих среди огня, и нет им вреда, и вид четвертого подобен Сыну Божию» ³⁷¹. Найдя подтверждение своему замечанию со стороны вельмож, Навуходоносор совершенно переменил свое настроение, и, подойдя к отверстию раскаленной печи и не опасаясь причинить себе какой-либо вред, обратился к юношам с словами: «Седрах, Мисах и Авденаго, рабы Бога всевышнего! Выйдите и подойдите!» Повинуясь этому призыву, юноши действительно вышли из огня. На взгляд всего присутствовавшего здесь собрания, они вновь как бы воскресли от смерти, и поэтому их окружила целая толпа любопытных. «И собравшиеся сатрапы, наместники, военачальники и советники царя усмотрели, что над телами мужей сих огонь не имел силы, и волоса на голове не опалены, и одежда их не изменилась, и даже запаха огня не было от них». Тогда Навуходоносор опять вынужден был признать всемогущество Бога Израилева и с необычайною восторженностью воскликнул: «благословен Бог Седраха, Мисаха и Авденаго, который послал ангела Своего, и избавил рабов Своих, которые надеялись на Него, и не послушались царского повеления, и предали тела свои огню, чтобы не служить и не поклоняться иному Богу, кроме Бога своего! И от меня дается повеление, чтобы из всякого народа, племени и языка, кто произнесет хулу на Бога Седраха, Мисаха и Авденаго, был изрублен в куски, и дом его обращен в развалины, ибо нет иного Бога, который мог бы так спасать».

Это было замечательное признание единого истинного Бога со стороны величайшего распорядителя судеб древнего мира, и самый этот факт показывает, как Промысл, рассеивая народ израильский и его лучших сынов среди народов языческих, тем самым подготовлял почву к распространению света истинной веры среди тьмы языческого мира. Но царь не ограничился и этим признанием истинного Бога. Он возвысил Седраха, Мисаха и Авденаго в стране вавилонской и поставил их начальниками над прочими иудеями в его царстве. А для того, чтобы полученный им урок сделать известным и всем своим подданным, он обратился ко всем народам, входившим в его монархию, с особым указом, в котором говорилось: «Навуходоносор, царь всем народам, племенам, языкам, живущим по всей земле: мир вам да умножится. Знамения и чудеса, какие совершил надо мною Всевышний Бог, угодно мне возвестить вам. Как велики знамения Его, и как могущественны чудеса Его! Царство Его – царство вечное, и владычество Его – в роды и роды» ³⁷².

Несколько лет прошло после описанных событий, и Навуходоносор наслаждался вполне обеспеченным миром. Войны были им закончены, он был властелином большей части известного тогда мира и вполне предавался обычной своей страсти строительства. Полученные им уроки, несмотря на всю их поразительность, по-видимому, не имели особенно продолжительного влияния на его душу, и он, всецело погрузившись в дела своей государственной жизни, скоро опять забыл о них. Между тем в мире незаметно подготовлялись новые события, и Богу угодно было вновь сделать предостережение великому царю. Навуходоносору виделся новый сон, который также своею необычностью поразил его. Для того, чтобы найти истолкование этому сновидению, он также созывал всех мудрецов своей страны. По обычаю, к нему пришли «тайноведцы, обаятели, халдеи и гадатели». Дело их облегчалось теперь тем, что Навуходоносор не забыл содержания сна и рассказал им его, но мудрецы вавилонские, раньше оправдывавшие свое бессилие тем, что они не знали содержания сна, теперь оказались бессильными истолковать сон, хотя он и рассказан был им. Не полагаясь более на мудрецов и убедившись в их бессилии, Навуходоносор, по прежнему опыту, сам обратился теперь к Даниилу, и торжественно, как бы в посрамление других придворных мудрецов, сказал ему: «Валтасар, глава мудрецов! Я знаю, что в тебе Дух святого Бога, и никакая тайна не затрудняет тебя; объясни мне видения сна моего, который я видел, и значение его». Затем он рассказал и самый сон. Он видел в своем сновидении огромное дерево, посаженное посреди земли; дерево это разрасталось более и более по мере того, как он смотрел на него, пока, наконец, не достигло такого объема, что его можно было видеть со всех концов земли. «Листья его прекрасные, и плодов на нем множество, и пища на нем для всех; под ним находили тень полевые звери, и в ветвях его гнездились птицы небесные, и от него питалась всякая плоть». И вот, когда царь лежал, недоумевая, что бы означало это видение, «нисшел с небес некто Бодрствующий и Святый. Воскликнув громко, Он сказал: срубите это дерево, обрубите ветви его, стрясите листья с него, и разбросайте плоды его; пусть удалятся звери из-под него, и птицы с ветвей его; но главный корень его оставьте в земле, и пусть он, в узах железных и медных, среди полевой травы, орошается небесною росою, и с животными пусть будет часть его в траве земной. Сердце человеческое отнимется от него, и дастся ему сердце звериное, и пройдут над ним семь времен. Повелением Бодрствующих это определено, и по приговору Святых назначено, дабы знали живущие, что Всевышний владычествует над царством человеческим; дает его кому хочет, и поставляет над ним уничиженного между людьми» (Дан. 4:7–14).

Прежде чем излагать данное Даниилом толкование этого сновидения, нелишне обратить внимание на некоторые выдающиеся черты в нем. Прежде всего обращает на себя внимание самый символ дерева. Этот символ был весьма обычным для семитического ума. Зеленый лист считался внешним знаком благосостояния праведного человека, причем вянущий лист, иссыхающий с наступлением жара, изображал как раз противное состояние ³⁷³. Таким образом, дерево считалось символом человеческой жизни (Исх. 65:22), и с течением времени, среди различных народов, деревья сделались даже предметом особого богопоклонения. Так это было и с израильтянами в период монархии; у ассириян дерево считалось эмблемой бога Ассура, и изображения священного дерева найдены были на саркофагах, относящихся ко времени гораздо более позднему, чем время Даниила. Во времена плена вавилонского, дерево, по-видимому, считалось символом Ассирийской монархии. Иезекииль, в своем пророчестве о падении Египта, в качестве образа для Ассирии в дни ее наибольшего могущества в особенности избирал кедр. «Вот, – говорит он: – Ассур был кедр на Ливане, с красивыми ветвями и тенистою листвой, и высокий ростом; вершина его находилась среди толстых сучьев. Воды растили его, бездна поднимала его; реки ее окружали питомник его, и она протоки свои посылала ко всем деревам полевым!.. Оттого высота его перевысила все дерева полевые, и сучьев на нем было много, и ветви его умножались, и сучья его становились длинными от множества вод, когда он разрастался. На сучьях его вили гнезда всякие птицы небесные, под ветвями его выводили детей всякие звери полевые, и под тенью его жили всякие многочисленные народы его» (Иез. 31:3–6). Трудно читать это место, не поражаясь сходством его с виденным Навуходоносором сном. Так как сравнение народов с деревами было не неизвестно вавилонянам, то это самое уже давало некоторую нить к пониманию значения сновидения, и еще более обнаруживало жалкую неспособность мудрецов проникать в тайны духовного мира. Во-вторых, нужно заметить, что царь видел дерево во время его произрастания. Нужно помнить общее правило, что основой каждого обыкновенного сновидения служит, по большей части, какая-нибудь подробность, взятая из нашей обыденной жизни, которая в особенности занимает наш ум в течение дня, воспроизводится ночью, случайно облекаясь в какую-либо весьма фантастическую форму. То же самое, по-видимому, было и с Навуходоносором. Во время бодрствования он постоянно занят был мыслью о возрастании его монархии. Эта мысль естественно и послужила поводом к его сну, как мысль о необычайном возрастании и дерева. Его собственная мировая монархия представлялась его духовному взору как дерево огромного размера, и как те бесчисленные массы всевозможных птиц и животных, которые зависали от этого дерева в деле своего пропитания. Быть может, он и сам догадывался о причине своего сновидения, но теперь занимала его не причина этого сновидения, а его внутреннее значение. Затем обращает внимание еще и тот «Бодрствующий», который сходил к дереву и дал приказ срубить его. Значение самого слова, которым обозначается «Бодрствующий», весьма трудно. Греческие переводчики объясняют его в смысле Ангела, каковое мнение одобряется и бл. Иеронимом, и невольно напоминает одно изречение в Псалме: «не дремлет и не спит Хранящий Израиля» (Пс. 120:4). Но вопрос в том, что именно разумел под ним сам царь вавилонский. Известно, что вавилоняне весьма ясно верили в существование божественного Провидения ³⁷⁴. Они веровали, что на земле ничто не совершается без соизволения богов. Эти последние, однако же, нуждались в том, чтобы им сообщалось о том, что совершается на земле, и поэтому они имели особого вестовщика, но имени Папсукал, подобно тому, как в греческой мифологии солнце знакомило богов с тем, что происходит на земле. Отсюда у нас нет основания сомневаться, что какое-нибудь вавилонское божество составляло и то, что можно назвать естественной основой и для этого явления в сновидении царя. Но в действительности сновидение это происходило не от вавилонского бога; оно было, как показывает Даниил, «определением Всевышнего, которое постигнет господина царя» (Дан. 4:21). Наконец, обращает на себя внимание и значение слова «семь времен». Число «семь» у вавилонян было священным и поэтому не требует особого объяснения, так что все затруднение вращается на употреблении слова «времен». Можно ли, в данном случае, под «временем» разуметь год в 365 дней? По мнению Иосифа Флавия, мы должны разуметь под этим изречением предсказание царю бедствия, от которого он должен был страдать в течение семи лет. Но уже с самого раннего времени выражению этому давалось более ограниченное толкование. «Времена» понимались в смысле двух главных времен года – лета и зимы, так что семь времен объяснялось в смысле трех с половиною лет. Таково именно мнение бл. Феодорита, толкования которого вообще отличаются замечательною обстоятельностью. В общем, значение этого слова остается доселе необъясненным. Но, во всяком случае, будем ли мы разуметь под словами «семь времен» годы или месяцы, наказание, угрожавшее царю, было само по себе настолько страшным, что продолжительность времени уже не имела особенно большого значения.

Когда Навуходоносор рассказал свой сон Даниилу, то этот боговдохновенный мудрец просто был поражен им. Он сразу же увидел, что заключающееся в сновидении предвозвещение крайне неблагоприятно для царя. Между государем и его знаменитым подданным уже успела установиться довольно тесная дружба. Один был возведен на свое высокое положите добротою другого и всегда оказывался верным своему повелителю. Чувство необычайной благодарности к монарху и заставило именно Даниила теперь прийти в необычайное смущение, так что «около часа пробыл он в изумлении, и мысли его смущали его». Чтобы вывести Даниила из смущения, царь обратился к нему с ободрительными словами: «Валтасар! Да не смущает тебя этот сон и значение его». – «Господин мой!» – отвечал Даниил, – «твоим бы ненавистникам этот сон, и врагам твоим значение его!» «Дерево, – начал объяснять Даниил: – которое ты видел, которое было большое и крепкое, высотою своею достигало до небес, а видимо было по всей земле, на котором листья были прекрасные, и множество плодов и пропитание для всех, под которым обитали звери полевые и в ветвях которого гнездились птицы небесные, – это ты, царь, возвеличившийся и укрепившийся, и величие твое возросло и достигло до небес, и власть твоя – до краев земли. А что царь видел Бодрствующего и Святого, сходящего с небес, который сказал: срубите дерево и истребите его, только главный корень его оставьте в земле, и пусть он в узах железных и медных, среди полевой травы, орошается росою небесною, и с полевыми зверями пусть будет часть его, доколе не пройдут над ним семь времен, – то вот значение этого, царь, и вот определение Всевышнего, которое постигнет господина моего, царя. Тебя отлучат от людей, и обитание твое будет с полевыми зверями; травою будут кормить тебя, как вола; росою небесною ты будешь орошаем, и семь времен пройдут над тобою, доколе познаешь, что Всевышний владычествует над царством человеческим, и дает его кому хочет. А что повелено было оставить главный корень дерева, это значит, что царство твое останется при тебе, когда ты познаешь власть небесную. Посему, царь, да будет благоугоден тебе совет мой: искупи грехи твои правдою и беззакония твои – милосердием к бедным; вот чем может продлиться мир твой» (Дан. 4:17–24).

Как сон, так и знаменование его были страшны и должны бы произвести отрезвляющее влияние на всякого человека. Но царь вавилонский был слишком высокомерен и самоуверен, чтобы подчиняться предостерегающему голосу чудесного сновидения. Он не обратил на него должного внимания и потому все это скоро и сбылось над ним. Прошло еще с год, и царь легко мог даже забыть сделанное ему предсказание, так что и самый сон склонен был относить к числу не исполнившихся. Но рука Божия уже занесена была над гордым завоевателем, и он должен был испытать крайнюю степень уничижения и смирения. Закончив свои многочисленные великолепные постройки в Вавилоне, Навуходоносор имел обыкновение выходить на кровлю своего дворца и оттуда любоваться роскошной панорамой, которая открывалась пред ним на весь город, с его храмами, великолепным изданиями и пестрыми толпами народа, кишевшего на широких площадях и двигавшегося по широким и обширным каналам. Однажды картина была особенно великолепна, и царь, в невольном восторге, в котором звучало необычайное высокомерие, воскликнул: «это ли не величественный Вавилон, который построил я в доме царства, силою моего могущества и в славу моего величия!» Но лишь только он произнес гордую речь, как над ним прогремел голос с неба: «тебе говорят, царь Навуходоносор, царство отошло от тебя! И отлучат тебя от людей, и будет обитание твое с полевыми зверями, травою будут кормить тебя как вола, и семь времен пройдут над тобою, доколе познаешь, что Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его кому хочет!» Пораженный таким голосом, царь смутился, и рассудок в нем помешался. Он подвергся одной из самых страшных форм душевной болезни, так называемой ликантропии, и стал чуждаться людей. Подобная болезнь не есть что-либо необычайное и она издавна известна медицине. Слово «ликантропия» собственно приложимо к тем, которые воображают себя изменившимися в волков, и которые в таком предположении совершают убийства и скрываются в лесах от людей. Навуходоносору, по-видимому, казалось, что он превратился в вола или, скорее, в одного из тех величественнейших крылатых быков, которыми украшены были подъезды царских дворцов, и которые были символами могущества и величия богов. Даже во время самого помешательства, мысль царя принимала вавилонские формы, которые предносились его уму при виде окружающей его обстановки. Видя полное помешательство царя, придворные, которые конечно тщательно старались о том, чтобы тайна этой ужасной болезни царя не выходила за пределы дворца, отлучили его от людей, и он действительно «ел траву, как вол, и орошалось тело его росою небесною, так что волосы у него выросли как у льва, и ногти у него как у птицы». Можно предполагать, что во время этой ужасной болезни наступали моменты просветления его мысли, и тогда царю не раз представлялся повод вполне поразмыслить о том, как суетно величие человека, и как жалок он пред всемогуществом карающей руки Божией!

Наконец, назначенные для царя семь времен прошли и разум Навуходоносора вновь просветлел. В необычайной благодарности он возвел очи свои к Богу, который милосердно восстановил ему здравый смысл и, вспомнив при этом и раньше преподанные ему уроки, решил еще раз сделать опыт своей жизни известным всем подчиненным ему народам и обратился к ним с указом, в котором подробно рассказал историю этого своего страшного испытания. «Ныне я, Навуходоносор, – заключал он свой указ: – славлю, превозношу и величаю Царя небесного, которого все дела истинны и пути праведны, и который силен смирить ходящих гордых». Неизвестно, сколько еще лет прожил Навуходоносор после своего выздоровления, так как мы не знаем собственно и времени его болезни. Известно однако же, что он царствовал всего 43 года, и если предположить, что золотой истукан был воздвигнут им на 30-м году, то можно думать, что после этого он еще царствовал 10 лет в мире и благоденствии. В Британском музее есть плиты, относящиеся к 36-му и 40-му году его царствования. Но так как они относятся по преимуществу к делам отдельных лиц и не содержат никаких особенно важных документов, то и нет надобности приводить их здесь.

О кончине великого царя мы ничего не знаем. Различные отрывки из древних историков сохранились у Иосифа Флавия и других писателей, которые свидетельствуют о некоторой таинственности, окружающей последние дни его жизни. У Бероза есть замечание, что Навуходоносор перед своею смертью страдал от продолжительной болезни. Мегасфен также, упомянув, что он делал нашествие на Ливию и Иберию, свидетельствует, что он взошел на кровлю своего дворца и, будучи поражен каким-то богом, воскликнул: «я, Навуходоносор, предсказываю вам, вавилоняне, бедствие, которое обрушится на вас и для отвращения которого неспособны уговорить судьбу ни Бел, мой праотец, ни царица Белтис. Придет персидский мул, с которым ваши боги вступят в союз и подвергнуть вас рабству... После произнесения этого предсказания, он затем исчез». В этих свидетельствах нельзя не видеть некоторого отголоска библейского повествования, подвергшегося естественно искажению в умах языческих народов. Все, что известно из исторических данных о Навуходоносоре, ограничивается тем, что величайший из языческих героев Библии в этом именно пункте сходит со страниц истории и уже опять никогда не появляется на страницах св. Писания. Если мы изумляемся величию его завоеваний и общественных зданий, то еще более изумляемся его последнему убеждению, которое он и выразил в своем последнем указе, призывая всех своих подданных хвалить и славословить Царя небесного. Не наше, конечно, дело рассуждать, какова будет его участь на страшном суде Божием, станет ли он по правую или по левую сторону Судии. Но в том можем мы быть уверены, что если милосердие Божие оказано ему было уже и при жизни и его сердце стало доступным истине, то тот самый Бог, который дает всем, приявшим Его Святого Духа, совершать все чрез Иисуса Христа, и который привел его к познанию единого, истинного Бога, затем окажет ему Свое милосердие и в последний день суда.

При преемниках Навуходоносора положение иудеев в Вавилоне сделалось еще лучшим, так как цари, будучи менее воинственны и менее полагаясь на силу своего могущества, старались привязать к себе плененные народы мягкостью отношения к ним и дарованием им различных гражданских прав. Возрастающее довольство жизнью в Вавилонии, а вместе с тем и ослабление скорби о потере родины, делали и самих пленников спокойнее в своем новом отечестве. Язык Вавилонии был настолько близок к еврейскому, и употребление его настолько легким, что он стал постепенно вытеснять последний, вводя, таким образом, среди потомков их великого предка Авраама опять его когда-то употреблявшийся им диалект и оставляя диалект палестинский, который на целые десятки веков был усвоен на место его. Пророки Иезекииль и Даниил своими писаниями показывают, как рано началась эта перемена в языке; часть их книг написана уже на так называемом арамейском или халдейском языке. Вместе с тем способности и дарования и даже красота немалого числа из иудеев с самого начала обратили на них внимание в высших сферах правительства, как это видно из примеров Даниила и его сотоварищей, а в позднейшее время из примеров Неемии и царицы Есеири.

Навуходоносору наследовал сын его Евил-Меродах и его непродолжительное царствование было еще благоприятнее для пленных. Иоаким, томившийся в темнице в течение 37 лет, был, наконец, освобожден, и ему предоставлено было место за столом великого царя с предоставлением ему и царских одеяний. Будучи заключен еще в 18-летнем возрасте и теперь уже представляя собою пожилого человека в 55 лет, он, как едва ли можно сомневаться, употреблял свое влияние в пользу своих братьев, которые, вследствие всех его страданий, крепко преданы были ему, как своему царю. Но два года спустя, слабый и изнеженный сын Навуходоносора был убит своим свояком Нериглиссаром, который занимал престол с 559–556 г., после чего ему наследовал его меньший сын, погибший через 9 месяцев от заговора знати. Один из последних, именно некий Набонид (или Набунагид), захватил вакантный престол и занимал его в течение 17 лет, до самого взятия Вавилона Киром.

Между тем в самом состоянии народа в плену вавилонском происходили важные явления. Неизвестно, сколько собственно иудеев находилось в плену, но во всяком случае число их не могло быть особенно великим. Во времена Давида в Иудее и в колене Вениаминовом считалось около миллиона душ, не включая левитов, и прирост в течение следующих четырех столетий, надо полагать, был значительный. Но в плен уведено было вероятно не более 100,000 человек. Многие бежали в Египет, а множество поселян оставлено было в земле, так что те, которые уведены были в Вавилон, представляли собою, во всяком случае, меньшинство населения. Между ними, однако же, были благороднейшие представители народа, от которых, как от корня, народ должен был возникнуть опять. В них Иудея потеряла свой центр организованной общественной жизни. Цвет князей, знати и священников иудейских, искусных механиков и некогда зажиточных граждан был переведен на Евфрат в количестве, достаточном для того, чтобы в надлежащее время он мог послужить возрождением для государства. К сожалению, даже бедствие, постигшее народ, не могло сразу совершить нравственного улучшения в массе пленников. Идолопоклонство, к которому они давно уже привыкли в Палестине, процветало среди них и в Вавилонии. Знатные люди относились к своим собратьям с такою же жестокою бессердечностью, за которую уже так часто укоряли их пророки в Иудее; они угнетали своих соподчиненных, удручали бедных всевозможными вымогательствами, извращали закон в свою собственную пользу, и, наконец, пренебрежительно отвертывались от тех, кого их хищничество доводило до бедственности. Казалось, будто вся надежда на восстановление народа погибала, будто не оставалось уже ничего от народа, некогда столь славного, кроме сухих непогребенных костей. Но именно самая глубина бедствия и способна была привести к добру. Некоторые, в своей бедственности, научились обращаться к Богу своих отцов. Такие благочестивые люди с жадностью вслушивались в обетование пророков, что им опять суждено возвратиться в Палестину, и исследовали св. Писание. Священники из рода Садокова, никогда не поддававшиеся идолопоклонству, принесли с собою из Иудеи книги закона; ученики пророков лелеяли славнейшие изречения своих школ, полученные ими от прошлых веков; левиты ревностно сохраняли псалмы, составлявшиеся от времени Давида до их собственных дней; мудрецы собирали священный притчи и другие поучительным книги; летописцы хранили и переписывали национальные исторические летописи. Пророки Иоиль, Амос, Осия, Исаия, Иеремия, Иезекииль и др. сделались, чрез посредство их написанных книг, «источниками спасения для благочестивых людей среди народа». Песни Сиона опять раздавались на берегах Ховара и в каждой иудейской колонии в Вавилонии. С каждым днем распространялась все большая серьезность в настроении народа. Народ читал боговдохновенные летописи и находил в них доказательства истины своей древней веры. К тому же и самый ход событий способствовал религиозно-нравственному укреплению иудейских общин. Более столетия пред тем, десять колен Израилевых были уведены в плен Ассирией; но, по разрушении Ниневии, многие из них присоединились к пленникам из Иудеи, и, таким образом, увеличилась уверенность благочестивых людей в восстановлении избранного народа, так как это воссоединение колен само по себе было исполнением пророчества. Среди народа усилилось чувство покаяния в прошедших грехах и решимость отселе быть верным Иегове (Ис. 66:2, 5; Ездр. 10:3.). Четыре бедственных дня недавней истории иудейского народа, именно день начала осады Иерусалима Навуходоносором в 10-м месяце, день, в который город был взят, в 4-м месяце, день его окончательного разрушения в 6-м месяце и день умерщвления Годолии в 10-м месяце, – все эти дни были выделены, как дни торжественного поста и плача ³⁷⁵. Это религиозное возрождение замечалось во всем народе, от простой массы его до высших классов. У него вошел в общее употребление обычай соблюдения установленных часов молитвы. Время принесения курения утром и вечером сделалось столь священным для благочестивых людей, что самое слово «фимиам» впоследствии сделалось равнозначащим с молитвой (Откр. 8:3). У людей богобоязненных Иеговы, вошло в обычай часто собираться вместе для молитвы и религиозного собеседования (Мал. 3:16), обыкновенно, как можно думать, на берегу текущих потоков, где легко было доставать воду для очищений ³⁷⁶. Во время молитвы лицами они всегда обращались к месту разрушенная храма, как к тому месту, где Бог некогда был ближе всего к человеку (Дан. 6:11). Кроме утра и вечера, молитва стала совершаться и в полдень (Дан. 4:11; Ис. 54:17). Преданность религии с этого времени приобрела такое значение, как этого давно уже не было среди народа. Дом молитвы сделался заменой храма, и немало составлено было в это же время покаянных псалмов. В том обстоятельстве, что к пленным иудеям присоединились многие из пленных израильтян после падения Ассирии, национальное чувство народа находило особенное ободрение себе, и преданность древней вере укреплялась еще тем, что многие из язычников невольно поддавались влиянию пленников и, в качестве прозелитов, принимали истинную веру (Ис. 56:6). Причиной этого могло быть не столько чтение священных книг иудейских, так как они написаны были на языке, недоступном большинству вавилонян, сколько ревностное усилие благочестивых людей среди пленников, которые старались загладить свое прежнее равнодушие ревностью о распространении славы Иеговы. То обстоятельство, что немало иудеев, вроде Даниила, занимали выдающееся положение, и постоянная наклонность их к более тесному содружеству в делах обыденной жизни, несомненно также содействовала этому миссионерскому духу. Кроме того, поколение, родившееся в Вавилонии, должно было гораздо более дружелюбно относиться к этой стране и ее народу, чем как относились отцы его. Некоторые из них в действительности даже приняли халдейские имена, как это было с Зоровавелем, который носил халдейское имя Саманасара, или с Мордохеем, каковое имя есть или вавилонское, или персидское. При таких обстоятельствах, неизмеримое превосходство иудейской веры над идолопоклонством легко могло обращать на себя внимание более серьезных из окружающих язычников. Прозелитами истинной веры, как можно думать из параллельного опыта древнего христианства, были по преимуществу бедные, так как бедные иудеи свободно вращались с ними, и своим благочестивым поведением склоняли их на свою сторону. Раз приобретенные, эти прозелиты соблюдали субботу и уважали закон, быть может, наконец, подвергались даже и обрезанию, и их преданность новой вере благотворно влияла и обратно на самих иудеев, возжигая в них еще большую любовь к своей вере и преданность к ней.

Но если некоторые иудеи научились во время плена истинно и высоко ценить свою религию, то многие с другой стороны подверглись и языческим влияниям окружающего их мира. Вавилон был Парижем или Лондоном своего времени, служа центром подобной же исполинской торговли и громадного наплыва из всех стран чужеземцев, стекавшихся сюда по делам торговли или религии, или просто ради удовольствия. Безнравственность в нем не считалась позором. Самые храмы получали значительную часть доходов от проституции, существовавшей в их пределах. Блудницы в действительности составляли признанное в них законом учреждение, и существовал даже закон, что каждая женщина должна была хотя однажды принести себя в жертву таким гнусным образом на служение богам. Неудивительно, что масса пленников подверглась заражению от столь нечистого культа. Вавилонские идолы были почитаемы в иудейских семействах, многие из которых затем нарушали закон, принимая участие в пиршествах, во время которых употреблялись нечистые животные, приносившиеся этим богам. Иерусалим был забыт, и самая мысль о возвращении в Палестину осмеивалась и отвергалась с презрением. Многие из народа в действительности сделались истыми вавилонянами и издевались над фанатизмом своих собратьев, которые все еще тосковали по Палестине. Среди них процветали пороки и нечестие всякого рода. Ясно, что возвращение, если только ему суждено было совершиться, должно было состояться только в той части народа, которая сохранила в своем сердце истинную веру и истинные предания народа, так что вся остальная масса, подвергшаяся вавилонскому влиянию, должна была навечно остаться в стране пленения.

Пророк Осия предсказывал, что Израилю необходимо еще раз побывать в пустыне, чтобы опять окрепнуть в верности Иегове, и во время вавилонского плена, когда массы народа уведены были чрез восточную пустыню, пророчество это исполнилось. Вопли псалмопевцев и пророков того времени выражали только неутешную скорбь лучшего класса пленных. Меч, темница, бич, голод, нагота, презрение несомненно немало истребили их во время первых дней плена. Из масс народа, оставивших иудею, многие погибли еще на пути в Вавилон (Иез. 33:27). Для остававшихся в живых, жизнь среди нечистых идолопоклонников была постоянной мукой, так как им на каждом шагу представлялась смертельная опасность нарушить закон чрез языческое осквернение. При таких обстоятельствах, даже какие-нибудь бобы, или вообще самые простые овощи благочестивые пленники предпочитали всевозможным лакомствам с царского стола (Иез. 4:12–15; Дан. 1:5–16). В 101-м псалме, который относится к заключительным годам плена, живо воспроизводятся пред нами времена этого плена. Истинные служители Бога, томившиеся надеждой об исполнении обетования о возвращении на родину, изливали в плачевных словах скорбь, тяготившую их сердце:

„Господи! услышь молитву мою,

И вопль мой да приидет к Тебе.

Не скрывай лица Твоего от меня;

В день скорби моей преклони ко мне ухо Твое.

В день, когда воззову к Тебе, скоро услышь меня.

Ибо исчезли как дым дни мои,

И кости мои обожжены как головня.

Сердце мое поражено, и иссохло как трава,

Так что я забываю есть хлеб мой.

От голоса стенания моего кости мои прильнули к плоти моей.

Я уподобился пеликану в пустыне;

Я стал как филин на развалинах.

Всякий день поносят меня враги мои,

И злобствующие на меня клянут мною.

Дни мои, как уклоняющаяся тень;

И я иссох как трава.

Ты же, Господи, во век пребываешь,

И память о Тебе в род и род.

Ты восстанешь, умилосердишься над Сионом;

Ибо время помиловать его,

Ибо рабы Твои возлюбили и камни его,

И о прахе его жалеют.

И убоятся народы имени Господня,

И все цари земные славы Твоей.

Ибо созиждет Господь Сион,

И явится в славе Своей“ ³⁷⁷.

Глубокая преданность Иерусалиму и Иегове», дышащая в этом псалме, отмечает собою перемену, произведенную в лучших классах пленников постигшим их бедствием. Этот плен разрушил в глазах народа все очарование идолопоклонства. Отселе, на все будущие времена, они и их потомки сделались ревностными единобожниками. В своем национальном позоре и страдании они стали видеть наказание за идолопоклонничество своих отцов, и решились навсегда сделаться поклонниками единого Бога. Та резкость, с которою пророки порицают всякое поклонение видимым предметам, сделалась общим чувством для всего иудейского народа. В послании Иеремии идолопоклонство вавилонское в поучение всем изображается самыми живыми красками. Боги из серебра, золота и дерева, по описанию пророка, там носятся на плечах людей в великих религиозных процессиях; вся их поверхность обложена золотом и серебром. На головах у них золотые короны, и они одеты в пышные одежды. «Но, – продолжает пророк: – они не спасаются от ржавчины и моли, хотя облечены в пурпуровую одежду. Обтирают лицо их от пыли в капище, которой на них очень много. Имеет и скипетр, как человек – судья страны, но он не может умертвить виновного пред ним. Имеет меч в правой руке и секиру, а себя самого от войска и разбойников не защитит: отсюда познается, что они не боги; итак, не бойтесь их. Ибо как разбитый сосуд делается бесполезным для человека, так и боги их. После того, как они поставлены в капищах, глаза их полны пыли от ног входящих. И как у нанесшего оскорбление царю заграждаются входы в жилье, когда он отводится на смерть, так капища их охраняют жрецы их дверями, замками и засовами, чтобы они не были ограблены разбойниками. Зажигают для них светильники, и больше нежели для себя самих, а они ни одного из них не могут видеть. Они как бревно в доме; сердца их, говорят, точат черви земляные и съедают их самих и одежду их, а они не чувствуют. Лица их черны от курения в капищах. На тело их и на головы их налетают летучие мыши и ласточки и другие птицы, лазают также по ним и кошки. Из этого уразумеете, что это не боги; итак, не бойтесь их» (Посл. Иер. 11–22). Затем пророк описывает гнусное распутство, связывавшееся с идолопоклонством в Вавилонии, нечистоту пищи, предлагавшейся идолам, странные выкрики жрецов, которые «ревут с воплем пред своими богами, как иные на поминках по умершим»; даже своекорыстие и хищничество жрецов, когда они захватывают себе одежды с богов, и одевают ими своих жен и детей, – все это пророк в подробности описывает для выставления действительной сущности язычества. И такое послание не могло не иметь весьма сильного и отрезвляющего влияния на народ.

Рядом с таким отрицательным отношением к язычеству, среди иудеев постепенно развивалась и чисто духовная сторона религии. Из реакции против идолопоклонства вырабатывалось возвышенное духовное миросозерцание, при котором сокрушенное сердце и смиренный дух для невидимого Бога признавались гораздо лучшей жертвой, чем всевозможный всесожжения и курения. Насколько позднейшее богословие и нравственность иудейства обязаны были своим происхождением влиянию времен вавилонского плена, – сказать трудно, так как впоследствии еврейское миросозерцание подверглось значительному влиянию философских школ Александрии. Но несомненно, что иудеи после плена вавилонского сделались совершенно иными людьми в сравнении с их отцами, которые своими грехами навлекли на себя этот плен. Учение в «Книге Даниила» касательно ангелов представляет собою значительный шаг вперед в развитии религиозных воззрений. В первый раз здесь встречается упоминание о Михаиле, князе Израилевом, князе Персидского царства (Дан. 10:13; 12:1). В этой книге является и первое, наиболее ясное учение о воскресении мертвых (Дан. 12:2), а в таинственном Сыне человеческом, пришедшем к «Ветхому днями» (Дан. 7:13), ясно раскрывается божественная личность ожидаемого Мессии, – «Божественное Слово» позднейшего иудейства, и Слово, сделавшееся плотью, по учению евангелиста Иоанна. Особенная заботливость о погребении умерших и о милостыне, как это видно из «Книги Товита» и вообще из неканонических книг св. Писания, по-видимому, ведет свое начало также от времени плена вавилонского, когда, по мере того, как омрачалась для пленников земля, для них все более просиявало небо. Нельзя упускать из вида и ослабление прежней исключительности, что выразилось в ревности, с которою иудеи старались привлекать к себе язычников посредством прозелитизма. В это именно время началось впервые исполнение славного пророчества Исаии, по которому язычники вплоть до западных островов, включая берега Средиземного моря и даже Тартес на Атлантическом берегу Испании, и многочисленные народы до берегов отдаленного Китая, все должны были соединиться в одну общину для поклонения единому истинному Богу в едином, истинном храме.

Одним из весьма сильных источников религиозного возбуждения было и то, что время вавилонского плена было, главным образом, тем периодом, в котором хранение, переписывание и изучение св. Писания сделалось предметом особенной заботливости особого класса, впоследствии получившего громадную известность в качестве книжников. Лишенный своих прежних привилегий и вынужденный скорее надеяться на лучшее будущее, чем пользоваться настоящим, всякий серьезный иудей сосредоточивал свои мысли на св. Писании, предаваясь ему со всем тем благочестием, с которым он прежде предавался храму и богослужению в нем. В это время собирались писания пророков, к ним присоединены были большая часть канонических книг, среди которых особенно большое значение получила книга закона Моисеева, заключавшая в себе древнейшие летописи народа и всего человечества. К этому же периоду национального унижения относятся и последние две «Книги Царств», а также и произведения позднейших пророков, как Иеремии и Иезекииля. Бог, в своем промышлении, подверг Свой народ на некоторое время унижению и бедствиям, чтобы очищенный ими он мог опять возвратиться в свою землю с ревностью о Его славе, неся с собою, ко благу всех будущих веков, богатые сокровища Его слова, хранение которого вверено было этому бедствующему народу.

Между тем в мире наступали события, который должны были произвести полную перемену в положении иудейских пленников. Последние 20 лет вавилонского плена должны были представлять собою для иудеев время необычайного возбуждения по всей Западной Азии и в особенности среди самих пленных иудеев. Когда могущественный Навуходоносор еще заканчивал свое царствование, в отдаленных горах, за южным течением Тигра, началось движение, которому суждено было произвести решительный переворот в истории мира. Древние восточные монархии, как основанные на завоевании и угнетении, не имели в себе задатков прочности и жизненности. Это были большею частью насильственно сплоченные из разнородных и часто взаимно-враждебных частей государства, которые держались лишь до тех пор, пока сильна была рука царя-завоевателя, и распадались при первом ослаблении правителя или первом толчке совне. Вследствие этого жизнь народов находилась в постоянном брожении, и как внутри монархии, так и вне ее непрестанно происходили перевороты, благодаря которым одни правители и народы падали, другие возвышались на место их. То же самое совершилось и после смерти Навуходоносора. Лишь только смерть отняла его железную руку от кормила возвеличенной им монархии, как при слабых преемниках его началось внутри государства брожение разноплеменных народов, старавшихся пользоваться случаем для своего освобождения и тем ослаблявших силу монархии. Это в свою очередь привлекало внешних завоевателей, которые, надеясь найти союзников среди недовольных народов монархии, смело приступали к разрушению некогда грозного царства. Таким завоевателем выступил Кир, основатель могущественной Персидской монархии. Он вел свое происхождение от одного из членов царского персидского рода, Теиспа, который, по-видимому, правил Еламом после падения Ассирии; свои персидские владения он передал своему сыну, великому деду Дария Гистаспа. Сам Кир, даже в свои позднейшие годы, называет себя по преимуществу царем Вавилона, Сумира или Синара, Аккада и Елама, причем только однажды упоминает Персию ³⁷⁸. Персидская монархия была основана Дарием Гистаспом, хотя Ездра и придает Киру титул царя персидского, как такой, который он сам принял в свои позднейшие годы. Кир был сын Камбиза, царя еламского, и Майданы, дочери Астиага, царя мидийского, который сам был сын царя Киаксара, на дочери которого был женат Навуходоносор после падения Ассирии. Елам в это время, по-видимому, находился в вассальном соподчинении Мидии и платил ей дань; но Кир в войне, длившейся с 552 по 549 г. до Р. Хр., ниспроверг Астиага и сам сделался царем Мидии. Воспользовавшись союзом царя Армении, другого вассала Мидии, он затем склонил на свою сторону Иарпига, предводителя высланного против него мидийского войска. Следуя примеру своего военачальника, масса войска также перешла на сторону еламитян, которые скоро затем разбили Астиага и взяли его в плен. Царь от унижения и огорчения скоро затем умер, и Кир, предав наследника Мидии смерти, взял Амиту, дочь Астиага, жену умерщвленного им наследника в свой гарем, чрез что в действительности и вступил в обладание мидийской короной.

Успешно выступив на поприще завоевательной деятельности, великий еламитский воин стал быстро покорять своим победоносным оружием одну страну за другою, пока его владычеству не подчинился весь восток, вплоть до Гималайских гор, составлявших последний предел известного ему мира. Не имея больше пространства для завоевания на востоке, он двинулся на запад, который также должен был преклониться пред ним. Выступление Кира на завоевательную деятельность отмечает собою весьма важный период в истории человечества. В лице его на поприще всемирной истории выступало новое племя. Доселе господство и главная роль принадлежали народам хамитским и семитским (Египет и Ассиро-Вавилония), теперь эта роль переходила в руки племени арийского (Иафетова), того самого, которому принадлежало будущее и которое уже начинало возрастать и крепнуть на западе. Самое восшествие Кира на престол своего отца (в 560 г.) совпадало с правлением Пизистрата в Афинах, Креза в Лидии и Тарквиния Гордого в Риме, – тех лиц, которые являются представителями совершенно нового западного мира, имевшего сменить собою мир старый, восточный. Персидская монархия была переходною ступенью к этому новому миру.

Обратившись на запад, Кир прежде всего направил свое оружие против Креза, сына Гига. Это был союзник Египта против Вавилонии, и он, продолжая войну своего отца с малоазиатскими греческими городами, к этому времени весьма увеличил свое могущество. Но особенно он славился своим беспримерным богатством, и этого, помимо его союза с Египтом, наследственным врагом монархов западной Азии, было достаточно для того, чтобы обратить на него внимание нового завоевателя. Кир действительно немедленно двинулся против него. Орел (бывший знаменем нового завоевателя), вызванный по слову пророка Исаии «с востока, из дальней страны», для исполнения определении Божиих (Ис. 46:11), победоносно пронесся на запад до самых берегов Эгейского моря, и все народы западной и Малой Азии преклонились пред ним. В этих завоеваниях прошло не менее 20 лет, но Вавилон все еще сохранял свою независимость, хотя многие соподчиненные ему народы уже отложились от него и сделались добычею Кира. Между тем, для завершения завоевательной деятельности, необходимо было взять и Вавилон, который именно и мог только служить средоточием новой монархии. Это был величайший город своего времени и центр мировой жизни. За его грозными, увенчанными боевыми башнями стенами лежала как бы целая плеяда городов с раскинутыми между ними садами, извивающимися реками и большими полями. Чрез него проходили главные торговые пути Азии, и человеческое трудолюбие и промышленность превратили окружающую его пустыню в обильно орошаемый оазис, плодороднейшую равнину на земном шаре. В его школах процветала высшая ученость того времени, а в его дворцах и палатах собраны были несметные сокровища, отобранный у всех покоренных царей и народов. Наконец, Вавилон был религиозным центром востока, твердыней великих и страшных богов, пред которыми трепетали народы. Поэтому Персидская монархия не могла бы считаться мировою, не покорив и не смирив Вавилон, и Кир действительно двинулся на гордую «столицу мира», и был как бы тем камнем, который (по толкованию Даниилом первого сна Навуходоносора) должен был разбить гордое здание Вавилонской монархии. Это и случилось при Набониде и его сыне Валтасаре.

История Вавилонской монархии в это время весьма смутна, и трудно составить себе ясное представление о действительном состоянии государства. Только одна современная надпись, недавно открытая, бросает некоторый свет на эту историю. Харран, по свидетельству этой надписи, был взят и разрушен «варварами» Ектабаны, т.е. мидянами, которые разрушили и находящийся в нем храм Луны. «В начале моего долгого царствования», – рассказывает Набонид: – «Меродах, великий господин, и Син, бог Луны, озаритель неба и земли, могущественный во вселенной, открыл мне сон. Меродах говорил мне так: о, Набонид, царь вавилонский, взойди на лошадь твоей колесницы, сделай кирпичи для храма радования и пусть в нем будет устроено седалище Сина, великого господина. – Благоговейно отвечал я Меродаху, владыке богов: я построю этот дом, о котором ты сказал. Варвары (мидяне) приблизились к нему, и их силы ужасны. – Меродах отвечал мне: варвары, о которых ты сказал, не будут существовать, ни они, ни их земля, ни царь, ни союзники. – В третий год, когда они (варварские мидяне) заставили Кира, царя еламского, его (Меродаха) юного слугу, двинуться против его войска, они вызвали его к битве; многочисленных варваров он ниспроверг: он взял в плен Аспага, царя этих варваров, и захватил их сокровища; в свою собственную землю он взял их». После этого Набонид был в состоянии исполнить сделанное им обещание. Собрав свое большое войско от Газы, на западе, и от Персидского залива, на юге, он приступил к восстановлению храма в Харране, который построен был за 300 лет пред тем Салманассаром II, и впоследствии восстановлен Ассурбанипалом. Но военная буря, пронесшаяся над столь многими странами, теперь готова была обрушиться и на самый Вавилон. Один «цилиндр», написанный по повелению Кира и открытый Рассамом, дает нам возможность проследить за ходом этой катастрофы. «В 9-й год Набонида, – говорится в этом «цилиндре»: – Кир, царь персидский, в месяце нисане собрал своих воинов и переправился через Тигр, пониже Арбел, и в следующем месяце двинулся против земли... Царь ее взял свое серебро и себя и заставил своих собственных детей взойти (на погребальный костер), и затем как царь, так и дети его, были сожжены посредине его». Набонид, не вразумленный судьбой этой соседней страны, все еще продолжал оставаться в бездеятельности и в беспечности. 645-й год он провел в своей любимой резиденции в городе Теме; главенство над своим войском он поручил своему наследнику Бел-Шаззару или Валтасару, который и учредил свою главную квартиру в Аккаде. «До самого нисана царь не приходил в Вавилон, равно как не приходили в него и боги, ни Небо, ни Бел. Но народ совершал празднества в честь этих богов и приносил мирные жертвы в храмах Саггильских и Зидском о сохранении Вавилона и Борзиппы». Между тем опасность все более надвигалась на монархию, так как «в 21-й день сивана воины еламские сделали нашествие на Аккад». Но прошло еще целых 6 лет до окончательного кризиса. Кир не в состоянии был разбить вавилонского войска в Аккаде, и оно на время преградило ему путь к столице. Поэтому он или занялся политическими интригами, вступая в связь с населением, жившим на берегу «Нижнего моря», т.е. Персидского залива, и, по всей вероятности, с иудеями в Вавилоне, или даже сделал нашествие на низменные провинции и подчинил их себе. Наконец, в 539 году, эти округи восстали против Набонида, который теперь трепетал за свою безопасность и уже не решался жить вне Вавилона. Бел, после своего продолжительного отсутствия, и знаменитые местные боги из далеких и близких мест были свезены в Вавилон, чтобы все они общими силами, ради особенно оказываемых им почестей, спасли находящееся в опасности государство. По словам надписи, «в Вавилон были принесены боги из различных местностей, и между прочим из Аккада, и оставлены были только боги в Борзиппе, Кулле и Сиппаре, в качестве стражей этих святилищ. Однако же все было бесполезно, и Кир настойчиво двигался вперед, все более приближаясь к Вавилону. Его войска одновременно приближались к столице с севера и с юга, и по мере их приближения положение Набонида становилось все хуже, особенно вследствие восстания Аккада. Результатом этого было то, что город Сиппар (Сепарваим) был взять 14-го таммуза (в июле) без битвы, и находившийся в нем царь должен был бежать в Вавилон. Затем, как рассказывается в «цилиндре», Киру уже не оказывалось никакого надлежащего сопротивления, так что еламский завоеватель мог беспрепятственно подступить к самым стенам Вавилона. Но здесь он встретился с неприступными укреплениями. Вавилон, как сказано было выше, представлял собою громадную квадратную площадь, чрез которую протекал Евфрат. Двойные стены, в 40 сажень высоты и 12 ширины, с 250 укрепленными башнями и множеством всяких других укреплений и приспособлений для обороны, делали его решительно неприступным, так что, несмотря на осаду столицы, царь ее и все жители могли беспечно предаваться всем удовольствиям жизни. Но над Вавилоном произнесен был уже высший приговор, и против него не могли защитить никакая твердыни.

Слабый Набонид между тем или умер от перенесенных политических потрясений, или передал власть в руки своего более энергичного сына, но во всяком случае главным действующим лицом в Вавилоне в это время был именно Валтасар. Этот молодой царь, которому уже раньше приходилось встречаться в открытом поле с Киром и оказывать ему серьезное сопротивление, теперь, находясь в неприступных стенах Вавилона, был вполне уверен в безопасности столицы и предавался беспечной жизни, отличавшей вообще жизнь вавилонского двора этого времени. Однажды он дал один особенно великолепный пир, на который приглашено было до тысячи вельмож и придворных, с их женами и царскими наложницами. Пиршества вавилонские отличались крайнею неумеренностью. Не только мужчины упивались вином, но и женщины, которые в упоении теряли всякий стыд. Роскошные палаты гремели музыкой, и драгоценные сосуды, отобранные у различных покоренных народов, служили настольными чашами. Чтобы еще более усилить торжественность пира, развеселившийся царь велел принести те золотые и серебряные сосуды, которые захвачены были в храме Иерусалимском. И вот, в поругание Богу этого храма, «пили из них царь и вельможи его, жены его и наложницы его; пили вино, и славили богов золотых и серебряных, медных, железных, деревянных и каменных», богохульственно противопоставляя их могущество Богу иудейскому. Такое поругание по преимуществу иудейского Бога могло находить свое объяснение в том, что иудеи именно оказывались наименее верными подданными Вавилона, и многие из них, как можно заключать из некоторых новейших данных, с нетерпением ожидали падения Вавилона и поэтому готовы были оказывать всякое содействие Киру. Но вот, среди этой богохульственной вакханалии, вдруг на стене, при полном свете люстры, показалась рука человеческая и медленно стала писать какие-то слова по извести стенной штукатурки. Увидев ее, «царь изменился в лице своем, мысли его спутались, связи чресл его ослабели, и колена его (от ужаса) стали биться одно о другое» (Дан. 5:5, 6). В страшном испуге он закричал, чтобы тотчас же позвали мудрецов разъяснить надпись. По обычаю, царь, для поощрения мудрости жрецов, обещал им большую награду: «кто прочитает это написанное и объяснит мне значение его, тот будет облечен в багряницу и золотая цепь будет на шее у него, и третьим властелином будет в царстве». Немедленно же были созваны все царские мудрецы, но несмотря на высокую награду, предложенную царем, они остановились в немом изумлении пред таинственною для них надписью, к еще большему смущению царя, который бледнел и трепетал. Вместе с ним смутились и его вельможи, и веселое пиршество превратилось в сцену смертельной тревоги и ужаса. Тогда в залу пиршества вошла царица, вероятно, мать или бабушка Валтасара, и она, помня о чудесной мудрости, которую некогда проявил при Навуходоносоре Даниил, посоветовала к нему обратиться за разъяснением страшной надписи. Даниил в это время, видимо, не пользовался особенною царскою милостью и не участвовал даже на самом пиршестве. Вследствие этого, когда царица напомнила Валтасару о том, как этот мудрец проявлял необычайный «свет, разум и мудрость, подобно мудрости богов», так что Навуходоносор поставил его даже главою тайноведцев, обаятелей, халдеев и гадателей, царь немедленно же велел призвать Даниила. Пророк действительно был приведен к царю, и царь обратился к нему с словами: «ты ли Даниил, один из пленных сынов иудейских, которых отец мой, царь, привел из Иудеи? я слышал о тебе, что дух Божий в тебе, и свет, и разум, и высокая мудрость найдена в тебе. Вот, приведены были ко мне мудрецы и обаятели, чтобы прочитать это написанное и объяснить мне значение его; но они не могли объяснить мне этого. А о тебе я слышал, что ты можешь объяснять значение и разрешать узлы; итак, если можешь прочитать это написанное и объяснить мне значение его, то облечен будешь в багряницу, и золотая цепь будет на шее твоей, и третьим властелином будешь в царстве». Даниил скромно отвечал царю: «дары твои пусть останутся у тебя, и почести отдай другому; а написанное я прочитаю царю, и значение объясню ему». Затем, взглянув на таинственную надпись, он сразу уразумел ее страшное значение, и, обращаясь опять к царю, подготовил его к чтению надписи обзором предшествующей истории. Он рассказал ему, как прадед Валтасара, Навуходоносор, сделался величайшим властелином мира, вполне наслаждался царством, величием, честью и славой, так что пред ним трепетали все народы. Но за свою гордость он подвергся необычайному унижению и, подобно зверю, жил с дикими ослами, доколе «не познал, что над царством человеческим владычествует Всевышний Бог, и поставляет над ним кого хочет». Все это должно бы было быть известным Валтасару, и он должен был руководиться уроком прошлого. «Но и ты, сын его Валтасар, – продолжал Даниил; – не смирил сердца твоего, хотя знал все это; но вознесся против Господа небес, и сосуды Дома Его принесли к тебе, и ты, вельможи твои, жены твои и наложницы твои пили из них вино, и ты славил богов серебряных и золотых, медных, железных, деревянных и каменных, которые ни видят, ни слышат, ни разумеют; а Бога, в руке которого дыхание твое, и у которого все пути твои, ты не прославил. За это и послана от Него кисть руки, и начертано это писание». Обратившись затем к стене с надписью, Даниил торжественно прочитал написанные на ней слова, который гласили: «мене, мене, текел, упарсин». Значение этих слов было следующее: «мене – исчислил Бог царство твое, и положил конец ему; текел – ты взвешен на весах, и найден очень легким; упарсин – разделено царство твое, и дано мидянам и персам».

Истолкование это было еще ужаснее самой надписи. Она, видимо, повергла Валтасара в такое отчаяние, что он совершенно опустил руки и все предоставил на волю богов. Во всяком случае, несмотря на то, что толкование было совершенно не в пользу царя, он не подверг толкователя какой-либо немилости, как это было в обычае у восточных деспотов, а напротив, за прямоту и мудрость, наградил пророка, согласно с своим обещанием. «По повелении Валтасара, Даниила облекли в багряницу и возложили золотую цепь на шею его, и провозгласили его третьим властелином в царстве». Но судьба царства была решена. В ту же самую ночь исполнилось предсказание таинственной руки. Кир, не надеясь взять город приступом, употребил хитрость (в чем, как можно думать, оказали ему содействие иудеи): он отвел воду Евфрата в особый канал, по освободившемуся от воды руслу его беспрепятственно проник в город, жители которого беспечно спали или веселились, и овладел Вавилоном. Валтасар погиб во время ночного смятения, и Вавилонская монархия пала.

Овладев Вавилоном, Кир сделался верховным властелином всей Азии от Индии до Дарданелл; в различных завоеванных областях он поставил себе наместников, оставаясь сам верховным распорядителем всего принадлежавшего ему мира. Наместником Вавилона он сделал одного мидянина, Дария, сына Агасфера или Киаксара, бездетного и слабохарактерного человека, имевшего 62 года от роду. Номинальное царствование этого Дария продолжалось всего два года, с 638 по 636 г., и оно ничем другим не ознаменовалось, как новым чудесным событием в судьбе пророка Даниила.

Новая монархия была разделена на 120 провинций, из которых каждая управлялась своим особым сатрапом, с тремя сарекинами или председателями во главе. Дарий мидянин, желая наградить необычайную мудрость Даниила, столь чудесно предсказавшего переход Вавилона во власть Кира, назначил его одним из трех главных князей царства, в каковом положении он пользовался высоким уважением правителя. Но возвышение иудея, не придававшего никакого значения местным богам, естественно возбудило зависть туземной аристократии и повело к заговору, имевшему своею целью погубление пророка, которому в это время было уже по меньшей мере 80 лет от роду, так как в Вавилон он был уведен еще юношей. Даниил в это время жил в Вавилоне, откуда он, с целью исполнения своих обязанностей, предпринимал путешествия по различным частям Вавилонской монархии, и из его книг видно, что он бывал и в Сузах, первопрестольном городе в области Еламской, и ему не неизвестны были и берега Тигра (Дан. 8:2; 10:4). В самом Вавилоне у него был свой дом, весьма похожий конечно на те дома, которые описываются путешественниками: он вероятно представлял собою обширное здание со многими комнатами, назначенными для различных государственных чиновников, находившихся под его главенством, а также и с одною большою воздушною комнатою на вершине, как раз под плоскою кровлею, где обыкновенно восточные сановники наслаждаются в часы уединения вечерней или утренней прохладой. В подобном доме, или дворце, Даниил и занимался «царскими делами» (Дан. 8:27) и рассматривал доношения различных сатрапов, следя за тем, чтобы в стране ничего не совершалось в ущерб монарху. Его государственная деятельность скоро обратила на него особенное внимание, и Дарий Мидянин, видя, как он превосходил своею честностью и административною способностью прочих князей и сатрапов, хотел даже поставить его над всем царством (Дан. 6:3), то есть, сделать его своим соправителем над вверенной ему монархией. Но это, конечно, еще более распалило зависть обойденных вельмож, и они решили во что бы то ни стало погубить Даниила своим злобным коварством. «Князья и сатрапы начали искать предлога к обвинению Даниила по управлению царством, но никакого предлога и погрешностей не могли найти, потому что он был верен, и никакой погрешности или вины не оказывалось в нем» (Дан. 6:4). Тогда, наконец, злоба подсказала им один способ, который мог повести к верной погибели ненавистного для них правителя. Однажды князья и сатрапы, приступив к царю со всевозможными знаками уважения и верноподданичества, сказали ему: «царь Дарий! во веки живи! Все князья царства, наместники, сатрапы, советники и военачальники согласились между собою, чтобы сделано было царское постановление и издано повеление, чтобы кто в течение тридцати дней будет просить какого-либо бога или человека, кроме тебя, царь, того бросит в львиный ров. Итак, утверди, царь, это определение и подпиши указ, чтобы он был неизменен, как закон мидийский и персидский, и чтобы он не был нарушен» (Дан. 6:6–8). Просьба эта представляется странной, и согласие, данное Дарием на подписание подобного указа, можете показаться невероятными, но в действительности все это вполне соответствует воззрениям древности. Вавилонские цари, а, следовательно, и их преемники, издавна считались своего рода богами, которым воздавалось по временам божеское поклонение. Так это было в Египте, где жители воздавали своим царям поклонение и чествование, как будто бы они были боги. И в последующая времена эта же мысль была возобновлена римлянами: римские императоры, как известно, в восторженных поэмах латинских поэтов называются богами, из-за не поклонения которым столь многие из христиан не только подвергались мучениям, но и были предаваемы смерти. Этот обычай боготворения царей был общераспространенный на востоке. Персы не только боготворили своих царей как богов, но и считали царя особым божеством, покровительствовавшим монархии. В виду этого неудивительно, что персы смотрели на своих царей, как на представителей Ормузда, и воздавали им божеские почести, или называли своего царя потомком богов, или даже прямо богом. То же самое, конечно, было и в Вавилоне. Но у Дария были еще и особые политические причины охотно согласиться на предложение верноподданных сатрапов. Будучи мидянином, он, как ставленник персидского царя, по необходимости должен был всячески давать открытое доказательство своей готовности исполнять все религиозные обычаи, свойственные как Персии, так и Вавилонии. Вследствие этого он без всякого смущения отнесся к предложению сатрапов и немедленно утвердил указ. Указ этот отнюдь не мог быть странным и для жителей Вавилона, так как они сами не чужды были боготворения царей; по крайней мере, известно, что у ассириян (во всем подражавшими вавилонянам) был обычай, не далекий от боготворения царствующего государя. За нарушение указа, по обычаю, назначено было тяжкое наказание, и именно такое, которое было в обычае в Вавилоне.

По соседству с Вавилоном, как это бывает и во многих новейших городах, по-видимому, находился зверинец, где содержались дикие звери. Цари Ассирии обыкновенно содержали для себя львов для надобностей охоты, и в Британском музее есть изображение человека, выпускающего льва из большой клетки, где он был заключен. Многие изображения на древних ассирийских и вавилонских памятниках показывают, что цари этих государств были страстные любители охоты на львов. Дарий, как мидянин, естественно тоже был любитель подобной охоты (Дан. 6:17). У него было большое сводообразное помещение или ров, в котором содержались для него львы, откуда они и выпускались на случай его охоты. Вход в это помещение заграждался огромным камнем ³⁷⁹, так что выход из него был невозможен, хотя существовали и другие отверстия, закрытые железной решеткой, чрез которую можно было смотреть снаружи. Насколько наказание чрез отдание на съедение диким зверям было в обычае на востоке, – сказать трудно, но во всяком случае несомненно, что оно было в ходу среди ассириян. Из послания ап. Павла мы знаем, что в Ефесе ему приходилось бороться с дикими зверями, причем он был первым из длинного ряда христиан, над которыми раздавался роковой вопль черни: «ко львам христиан, ко львам»!

Когда сатрапы замышляли это низкое коварство, Даниила не было в Вавилоне, из которого он выбыл для исполнения своих государственных обязанностей, так что он совершенно ничего не знал о состоявшемся указе. Но вот, наконец, по обычному течению дел, и до его сведения дошел этот указ. Он сразу же мог понял истинную цель этого указа, как направлявшегося против него лично, но, нисколько не смутившись таким открытием, отправился в дом свой. Окна в его верхнем помещении или горнице устроены были так, что открывались прямо по направлению к Иерусалиму, и он по три раза в день обыкновенно преклонял колена и молился своему Богу, и славословил Его. Как делал это он раньше, так то же самое сделал он и теперь, несмотря на только что изданный указ. А этого только и нужно было злобствующим сатрапам. Подсмотрев за Даниилом и убедившись, что он явно нарушает царский указ, они немедленно донесли об этом царю и, в лицемерном рвении о соблюдении царских указов, сказали ему: «не ты ли подписал указ, чтобы всякого человека, который в течение тридцати дней будет просить какого-либо бога или человека, кроме тебя, царь, бросать в львиный ров?» Царь отвечал, что «это слово твердо, как закон мидян и персов, не допускающий изменения». Тогда доносчики заявили царю, что Даниил, из пленных иудеев, не обращает внимания ни на царя, ни на подписанный им указ, но по три раза в день молится своими особыми молитвами. Доносчики предполагали привести царя этим заявлением в гнев и ярость, но они ошиблись.

Услышав об этом, царь сильно опечалился и задумал даже о том, нельзя ли как-нибудь ослабить силу своего указа. Он не прочь был даже отменить и самый указ; но, пользуясь его слабохарактерностью и зависимым характером, сатрапы, уже не без дерзости, опять приступили к нему, и, с намеком на донос верховному царю, сказали ему: «знай, царь, что по закону мидян и персов никакое определение или постановление, утвержденное царем, не может быть изменено» (Дан. 6:14, 15). Тогда царь, по необходимости и с крайним огорчением, должен был издать приказ о приведении указа в исполнение. Престарелый пророк был взят и брошен в ров львиный. С крайним огорчением провожал на эту казнь своего любимого сановника престарелый царь, и прощаясь с ним, сказал ему: «Бог твой, которому ты неизменно служишь, Он спасет тебя!» Когда Даниил был ввергнут в ров, то для обеспечения казни, «принесен был камень и положен на отверстие рва, и царь запечатал его перстнем своим и перстнем вельмож своих, чтобы ничто не переменилось в распоряжении о Данииле». При этом невольно обращает на себя внимание то обстоятельство, что отверстие рва было запечатано двойною печатью. Вероятнее всего это объясняется тем, что между царем и его сановниками по делу Даниила происходил большой спор, и, наконец, состоялось общее соглашение в том, чтобы обе стороны сделали какое-нибудь обеспечение для точности совершения казни. Так как печати были наложены с обеих сторон, то ни сатрапы не могли самовольно открыть рва и убить пророка, в случае если бы львы не умертвили его, ни сам царь не мог с своей стороны по своему мягкосердечию избавить Даниила из рва без согласия своих высокомерных вельмож. Закончив это дело, царь и его вельможи удалились, оставив львов сделать свое ужасное дело над престарелым пророком Божиим.

Царь отправился в свой дворец крайне опечаленным и в мрачном расположении духа. Он пытался утешить себя мыслью, что исполнил только свой долг, и что он прилагал все старания к тому, чтобы избавить Даниила; но тем не менее чувствовал себя несчастным. Он лег спать без ужина и даже не велел вносить к нему пищи; но и сон бежал от него, не давая ему никакого успокоения. Все время он продумал о своем верном сановнике, который, по его предположении, был уже теперь разорван в куски, хотя при этом он и не чужд был какой-то непонятной для него самого тайной надежды, что Даниил как-нибудь будет спасен. Между тем Даниил, находясь во рве львином, молился с таким же спокойствием, как это он делал и в своей горнице. Лишь только рассвел день, как измученный бессонницей царь с поспешностью бросился ко рву львиному, и, колеблясь между надеждой и отчаянием, закричал чрез железную решетку: «Даниил, раб Бога живого! Бог твой, которому ты неизменно служишь, мог ли спасти тебя от львов?» Какова же была его радость, когда на этот вопрос послышался ответный голос Даниила, который сказал: «царь, во веки живи! Бог мой послал Ангела Своего, и заградил пасть львам, и они не повредили мне, потому что я оказался пред Ним чист, да и пред тобою, царь, я не сделал преступления». Чрезвычайно обрадованный, царь немедленно же приказал вынуть пророка из рва. Даниил был поднят, и «никакого повреждения не оказалось на нем, потому что он веровал в Бога своего». Невинность Даниила, столь чудесно доказанная, требовала применения справедливости по отношению к самим злобным клеветникам. Во время спора между царем и сатрапами, между ними, по-видимому, было сделано и еще соглашение, по которому, в случае невредимости Даниила во рве, этой участи должны подвергнуться сами его обвинители. И вот, теперь они должны были понести заслуженную участь. «И приказал царь, и приведены были те люди, которые обвиняли Даниила, и брошены в львиный ров, как они сами, так и дети их, и жены их; и они не достигли до дна рва, как львы овладели ими, и сокрушили все кости их» (Дан. 6:24). Иосиф Флавий свидетельствует, что эти злополучные советники, даже и после спасения Даниила, хотели обвинить его в коварстве, заявляя царю, что по его приказанию львы, перед ввержением его в ров, были сытно накормлены, вследствие чего и не пожрали его. Поэтому и теперь, будучи осуждены на ввержение в ров львиный, они того же самого требовали и по отношении к себе. Царь с мрачною готовностью согласился на это, тотчас же приказал хорошо накормить львов, и затем уже бросил к ним сатрапов, чтобы убедиться, действительно ли львы в сытом состоянии не коснутся вверженных к ним людей. Но все их объяснение оказалось ложным: они растерзаны были львами. «И после этого Дарию ясно стало, что Бог именно сохранил Даниила, потому что львы не пощадили никого из них, а разорвали их в куски, как если бы они были голодны и нуждались в пище»³⁸⁰.

Между тем Даниил удостоился еще нескольких видений, таинственно предзнаменовавших будущие судьбы иудейского народа и человечества, и в это же время сподобился великого откровения, в котором седьминами исчислялось самое время, остававшееся до искупления мира его Божественным Спасителем. Со времени падения Вавилона еще не прошло и года, а Даниил уже ясно чувствовал, что в судьбе его народа готовится произойти большая перемена. Он уже был старец, и жил в Вавилоне не менее 70 лет. Летами своей жизни он уже переступил тот предел, который считался вообще пределом человеческой жизни. У него были священные книги, чтением которых он и утешал себя в трудные минуты жизни, и углубляясь в их смысл, размышлял о тех судьбах, которые ожидали народ по предсказанию прежних пророков. Особенно поражало его пророчество Исаии. С самим пророком Исаией Даниил, конечно, не мог быть знаком лично, так как он умер, по крайней мере, за 90 лет до четвертого года царствования Иоакима. Тем не менее, его чудесное пророчество касательно Кира, как освободителя Израиля, должно было служить главным источником утешения, поддерживавшего пророка во время его семидесятилетнего плена. Его несомненно сильно занимал вопрос, кто бы мог быть этот Кир. Было ли это в действительности имя лица, которое выступит на сцену исторической жизни, или его можно считать просто символическим именем, подобно Шилоху, так что и самое пророчество можно понимать лишь в том смысле, что этот великий избавитель будет подобен «солнцу» (потому что такое именно значение приписывалось слову Кореш или Кир), которое согреет землю после продолжительной зимы, и на земле вновь водворится мир и благоденствие. Но пророчество было столь ясным и отчетливым, что все подобные соображения оказывались безосновательными, и это скоро было доказано действительностью, так как имя Кира действительно оказалось принадлежащим знаменитому завоевателю, наместник которого Дарий, Мидянин, и управлял теперь Вавилоном. Но тот ли это именно Кир, о котором предсказывалось в пророчестве, или нужно было ожидать еще и другого? Подобные же затруднения могли встречаться и в пророчестве Иеремии. Там было два места, в которых делалось указание на семидесятилетие плена. В одном месте Даниил читал: «и вся земля эта будет пустынею и ужасом; и народы сии будут служить царю вавилонскому семьдесят лет» (Иер. 25:11–13); а в другом месте книги этого пророка содержались следующие высоко ободрительные слова: «так говорит Господь: когда исполнится вам в Вавилоне семьдесят лет, тогда я посещу вас, и исполню доброе слово Мое о вас, чтобы возвратить вас на место Сие» (Иер. 19:10). Но в каком из этих двух пророчеств определялось время окончания плена? Нужно ли было считать семидесятилетие с того пункта, который указан в первом или во втором из этих пророчеств? С четвертого года царствования Иоакима, или со времени плена Иехонии? Кроме этих двух мест, пророк Даниил мог обратить внимание также и на третье важное место. Выло ли разрушение Иерусалима такой эпохой в истории Израиля, которая имела одинаковую важность с отведением народа иерусалимского в плен? Если так, то не могло ли быть и другого пункта, с которого можно было считать семидесятилетие? Нужно иметь в виду, что через 70 лет после каждой из этих трех эпох совершались события, которые оказывали весьма большое влияние на состояние пленников. Считая от четвертого года царствования Иоакима, то есть с 606 года до Р. Хр., семидесятилетие приводит нас к 536 году. Так как Кир взял Вавилон в 538 году, то мы можем смотреть на 70-летие как на круглую цифру для определения того, что в действительности случилось только в течение одного или двух лет. Затем, от уведения Иехонии в плен в 598 г. до благоденственного периода, который, по свидетельству Ездры, наступил в 528 году, протекло также в точности 70 лет, и от разрушения храма в 588 году до издания указа Дария в 518 году прошло также 70 лет. Весьма возможно, что подобные же мысли занимали и ум Даниила, когда он предавался чтению пророческих книг. Не зная, как разрешить встречающееся затруднение, Даниил обращался с молитвой к Богу, и во время одной из этих молитв удостоился видения, которое открывало ему не только ближайшую судьбу народа, но и его отдаленную судьбу, когда должно было исполниться чаяние не только сынов Израиля, но и всего человечества. Его молитва была пламенна, и в ней он искренно исповедовал грехи целого народа, который всею своею предшествующею жизнью заслужил понесенное им тяжкое наказание. Но так как милосердие Божие беспредельно, то Даниил и просил теперь о милости народу. «Господи! по всей правде Твоей да отвратится гнев Твой и негодование Твое от града Твоего, Иерусалима, от Святой горы Твоей; ибо за грехи наши и беззакония отцов наших Иерусалим и народ Твой в поругании у всех, окружающих нас. И ныне услыши, Боже наш, молитву раба Твоего и моление его, и воззри светлым лицем Твоим на опустошенное святилище Твое, ради Тебя, Господи. Приклони, Боже мой, ухо Твое, и услыши, открой очи Твои, и воззри на опустошения наши и на город, на котором наречено имя Твое; ибо мы повергаем моления наши пред Тобою, уповая не на праведность нашу, но на Твое великое милосердие. Господи! услыши! Господи! прости! Господи! внемли и соверши, не умедли ради Тебя Самого, Боже мой; ибо Твое имя наречено на городе Твоем и на народе Твоем» (Дан.9:4–19).

И молитва Даниила была услышана. Он молился в тот самый час, в который некогда в храме Иерусалимском приносилась вечерняя жертва, и когда он еще молился, вдруг «муж Гавриил» (которого уже и раньше в одном из видений видел Даниил), прилетев, коснулся пророка, и сказал ему: «Даниил! теперь я исшел, чтобы научить тебя разумению. В начале моления твоего вышло слово, и я пришел возвестить его тебе; ибо ты муж желаний; итак, вникни в слово, и уразумей видение». Затем архангел сделал ему великое откровение о седминах, которое заключалось в следующем: «семьдесят седмин определены для народа твоего и святого города твоего, чтобы покрыто было преступление, запечатаны были грехи, и заглажены беззакония, и чтобы приведена была правда вечная, и запечатаны были видение и пророк, и помазан был Святый святых. Итак, знай и разумей: с того времени, как выйдет повеление о восстановлении Иерусалима, до Христа Владыки семь седмин и шестьдесят две седмины; и возвратится народ и обстроятся улицы и стены, но в трудные времена. И по истечении шестидесяти двух седмин предан будет смерти Христос, и не будет; а город и святилище разрушены будут народом вождя, который придет, и конец его будет как от наводнения, и до конца войны будут опустошения. И утвердит завет для многих одна седмина, а в половине седмины прекратится жертва и приношение, и на крыле святилища будет мерзость запустения, и окончательная предопределенная гибель постигнет опустошителя» (Дан. 9:24–27).

Таково было это великое откровение. Что касается его толкования, то оно изощряло собою ум многих толковников, и это не удивительно, так как оно представляет собою много значительных трудностей. Первую трудность представляет самое слово «седмина». Известно, что иудеи вели счет седминами тремя различными способами. Прежде всего они имели седмину, состоящую из дней, в каковом случае она соответствовала неделе. Во-вторых, у них была «седмина» лет, составлявшая круг в семь лет, известный под названием субботнего года. Наконец, у них была «седмина» субботних годов, т.е. круг в сорок девять лет, заканчивавшийся юбилейным годом. Теперь нужно рассмотреть, какая из этих седмин наиболее соответствует сделанному Даниилу откровению.

Если мы будем понимать под ними седмину в первом смысле, т.е. в смысле недели, и будем считать каждую седмину состоящею из семи солнечных дней, то все пророчество в таком случае должно было совершиться в течение одного года и четырех месяцев после его произнесения. Но в священной истории нет никакого указания на появление какого-либо помазанного царя, который бы выступил в промежуток между первым и третьим годом царствования Кира, равно как ничто не доказывает, чтобы Иерусалим был восстановлен в это время. Всякое такое толкование должно оказаться несостоятельным, когда мы вспомним, что Даниил, по всей вероятности, пережил период семидесяти недель, и если бы пророчество исполнилось в течение этого периода, то он несомненно обратил бы внимание читателя на это его исполнение, как он и делает это в других местах (Дан. 4:33); если бы оно не исполнилось, то он совершенно устранил бы его из своей книги. Если мы равным образом будем понимать седмину в смысле круга юбилейного года, т.е. в третьем из указанных смыслов, то и опять придем к нелепости. Исполнение пророчества в таком случае лежало бы в отдаленном будущем, не представляя возможности для его исполнения даже чрез тысячу лет. Вследствие этого, мы самым делом вынуждаемся принять второй смысл слова седмины, когда под нею разумеется период, состоящей из семи обыкновенных лет. Прежде чем входить в подробное исследование семидесяти седмин, обратим внимание на то, как это откровение соответствовало молитве Даниила. Даниилу было сказано, что с того времени, когда он жаждал узнать касательно окончания семидесятилетия плена, оставался еще период из семидесяти седмин, который будет иметь весьма важное значение для его народа. В течение этого времени не только будет возобновлен Иерусалим, но и помилование и праведность сделаются доступными всем людям чрез помазанного Святого святых. Затем Даниилу было объяснено, что все эти события должны были совершиться в промежутке времени, в точности предвозвещенного Богом, хотя отнюдь при этом не стеснена будет свободная воля человека, так что и самый исход событий будет зависеть от дальнейшего направления жизни Израиля. Наконец, по истечении шестидесяти девяти седмин должен явиться Тот, который составляет чаяние всего Израиля, Христос Владыка, по отношению к которому все так называемые помазанники и владыки были лишь простыми прообразами и тенями. Ввиду таинственности самого предсказания не удивительно, что между новейшими толкователями существуют различные воззрения на седмины. Но для того, чтобы понять действительный смысл этого откровения, нужно обратить внимание на те исторические черты, которые выступают в нем. Так, первым условием исполнения откровения является повеление о восстановлении и обустроении Иерусалима. Здесь едва ли мог иметься в виду указ Кира, так как им давалось лишь позволение иудеям возвратиться в Иерусалим и вновь построить храм. Другой указ, весьма сходный по содержанию, был издан Артаксерксом в 7-й год его царствования, в 458 году. Хотя этот указ относится, главным образом, к возобновлению и украшению храма, однако же, в нем есть и случайное замечание, показывающее, что им позволялось восстановить и город, потому что иначе было бы непонятно какое бы значение могло иметь предоставление Ездре права назначать судей и начальников, если бы иудеям не позволено было жить в своих домах (2Ездр. 8:8–28)? Весьма определенный указ издан был Артаксерксом также и в и2-й год его царствования. В этом последнем случае (в 445 г.) указ не только позволял Неемии восстановить стены Иерусалима, но в действительности заходил так далеко в благосклонности к иудеям, что позволял брать материалы для возведения цитадели и стен из царских лесов (Неем. 2:7–9). Но так как этот последний указ был лишь подтверждением того, который дан в 7-м году царствования Артаксеркса, то и основательнее считать исходным пунктом периода в семьдесят седмин время издания этого именно последнего указа. Считая, таким образом, семь годичных седмин от 7-го года царствования Артаксеркса, мы придем к 409 году до Р. Хр. Это был 15-й год царствования Дария Нота, но что случилось в это время – в точности неизвестно. Если, однако мы в праве предполагать, что в течение этих именно семи седмин «обстроились улицы и стены Иерусалима, но в трудные времена», то можно допустить, что эти трудные времена представляли собою тот период, когда при восстановлении Иерусалима встретилось препятствие со стороны различных врагов. Взяв 408 год в качестве термина, с которого мы должны дальше вести свое вычисление, мы, считая таким же образом шестьдесят две седмины составляющими 434 года, придем к 26 году по Р. Хр., который (по общепринятому предположению, что рождество Христа совершилось за 4 года до начала христианской эры) будет временем начала общественного служения Спасителя. Это служение, совершавшееся как Им Самим, так и Его апостолами, насколько оно вообще касалось самого Израиля, продолжалось в течение семи лет; в половине этого семилетнего периода Христос Владыка был предан смерти, т.е. отвергнут Своим народом и искоренен был из земли живых, так что не осталось ничего, даже самого Его народа. Но долготерпение Божие продолжалось по отношению к Израилю еще в течение трех с половиною лет, и только в 33-м году по Р. Хр. уже закончился весь период семидесяти седмин, и тогда именно окончательно было подтверждено как видение, так и пророчество совершимися тогда событиями. Но каким именно окончательным грехом закончилась последняя седмина благодати, неизвестно. Некоторые думают, что завершающим грехом, переполнившим чашу гнева Божия против Израиля, было мученичество архидиакона Стефана. Во всяком случае, известно, что «в те дни произошло великое гонение на церковь в Иерусалиме» (Деян. 8:1), и рассеявшиеся апостолы стали проповедовать евангелие в Самарии, откуда можно заключать, что апостолы считали свою миссию к иудеям, как к народу, законченною.

Такое понимание «седмин» Данииловых конечно не может притязать на какую-либо безусловную достоверность, так как рядом с ним существуют и другие толкования, которые находили себе сторонников как в древнее, так и в новое время. Но оно показывает, что откровение это находится в точном соответствии с действительными историческими событиями, и свету исторического знания предстоит дальнейшее уяснение его подробностей.

Но вот приблизился и конец плена для иудеев. Кир, закончив свою завоевательную деятельность, принял Вавилон под свое личное управление и приступил к полному преобразованию своего обширного государства. Как мудрый, великодушный царь, он решил устроить свое государство на более справедливых началах, чем как оно существовало при предшествующих властелинах, и поэтому прежде всего позаботился о том, чтобы показать особенную милость народам, проявившим по отношение к нему наибольшее сочувствие и оказавшим особенное содействие ему при овладении Вавилоном. Многие признаки показывают, что главными пособниками его при завоевании Вавилона были именно иудеи, и, так как из иудеев же именно выдвинулись такие мудрые правители, каким был Даниил и его сотоварищи, обратившие на себя особенное внимание Дария Мидянина, то на этот народ Кир и обратил свое главное внимание. Несомненно, под влиянием Даниила, действовавшего чрез своего высокого покровителя, Дария Мидянина, Кир получил возможность ближе познакомиться с судьбой иудейского народа, и тут, между прочим, он узнал о всех необычайных знамениях и чудесах, совершенных Богом этого народа. При этом до его сведения было доведено, что славные пророки этого народа давно уже предрекали в своих боговдохновенных речах о том, что ему именно предназначено быть освободителем иудейского народа из плена вавилонского. Это так поразило его, что он решил действительно исполнить это предназначение, тем более, что исполнение его как раз совпадало и с его чисто политическими соображениями. Так как Кир, покончив с завоеванием востока, предполагал на время заняться внутренним устройством своей монархии, и поэтому ему нужно было найти обеспечение против возможных враждебных действий со стороны Египта, то для него необходимо было, чтобы на границе, отделяющей его монархию от Египта, жил какой-нибудь дружественный ему народ, который мог бы служить для него опорой против Египта. И этой именно цели наиболее мог содействовать народ иудейский, который, будучи облагодетельствован царем Персидской монархии и возвратившись на свое старое пепелище, с его вековечной святыней, конечно не только из благодарности к своему освободителю, но и из привязанности к своей земле, мог служить надежной опорой для персидских царей. И вот, под влиянием всех этих как внешних, так и внутренних побуждений, Кир, в первый же год своего царствования в Вавилоне, издал знаменитый указ об освобождении иудеев из плена и о построении храма в Иерусалиме. Этот знаменитый указ гласил следующее: «так говорит Кир, царь персидский: все царства земли дал мне Господь, Бог небесный; и Он повелел мне построить Ему дом в Иерусалиме, что в Иудее. Кто есть из вас, из всего народа Его, – да будет Бог его с ним, – и пусть он идет в Иерусалим, что в Иудее, и строит дом Господа, Бога Израилева, того Бога, который в Иерусалиме. А все оставшиеся, во всех местах, где бы кто ни жил, пусть помогут ему жители места того серебром, и золотом, и иным имуществом, и скотом, с доброхотным даянием для дома Божия, что в Иерусалиме» (1Ездр. 1:1–4). По своему слогу и языку, этот указ удивительно похож на указы других персидских монархов. Так, напр. в указе Дария Гистаспа, заключающемся в надписи в Элвенде, стоит только поставить вместо Ормузда Иегова, чтобы он сделался почти тождественным с словами Кира. «Великий бог Ормузд, – говорится там: – величайший из богов, который сотворил землю и небо и людей, и дал власть людям, и сделал Дария царем» ³⁸¹. Почти такие же выражения встречаются и в надписи того же монарха в Персеполе ³⁸². Поэтому вполне было естественно, что и Кир ввел в свой указ имя Бога, хотя об Иегове он имел лишь такое понятие, какое мог иметь политеист, желавший, однако же, воздать должную честь национальному богу всякого из соподчиненных ему народов. Ни он, ни Дарий Гистасп в действительности не были строгими монотеистами, хотя их всегда считали такими. В своих религиозных воззрениях они по преимуществу руководились политическими соображениями, которые требовали от них полнейшей веротерпимости ко всем религиям их монархии. «Ормузд, бог арийцев», – говорит Дарий в конце своей жизни, – «был моим покровителем, равно как и другие боги, ибо я не был нечестив. Я не был ни лжецом, ни преступником, ни я, ни мое семейство. Я не совершал никакого насилия над праведными или добрыми. Человеку, который был верен моему дому, я сердечно покровительствовал; того, кто грешил, я убивал. Я никогда не делал насилия над храбрым воином» ³⁸³. В том же духе Кир восстановил и святилище вавилонского бога Меродоха, называя его своим господином, и возвратил на свои места богов, принадлежавших различным народам и захваченных в Вавилоне во время завоевательной деятельности вавилонских царей. Такой человек мог также оказать и особенную честь Богу того народа, который оказал ему наибольшее содействие в его политических предприятиях. Хотя при этом он руководился по преимуществу указанными выше политическими соображениями, но в то же время он исполнял и определение Промысла, и во всяком случае открыл ворота Вавилона для пленников, предоставляя им свободу возвратиться в свою собственную землю и восстановить разрушенную теократию.

Указ Кира был издан в 536 году, которым и закончилось семидесятилетие плена вавилонского. Великий пророк Даниил, который уведен был в плен в своей цветущей юности, и который так много сделал для славы Божией и славы своего народа во время этого плена, дожил до этого счастливого события, которое несомненно и совершилось отчасти по его мудрому совету, данному Киру. Сам он в это время уже находился в весьма преклонных летах и, занимая высокое положение в Персидской монархии, мог участвовать в радости своего освобожденного народа лишь духовно, так как и по летам, и по положению, для него удобнее было сложить свои кости в стране своего пленения и в месте своей славы. Отсюда он с глубоким вниманием следил за переселенцами из Вавилона, а также и за тем, как они устраивались в своей родной земле. В то же время в Вавилоне он продолжал по прежнему совершать свои религиозные обязанности, несмотря на то, что ему, по своим служебным обязанностям, приходилось нередко бывать и вне Вавилона. И в это время он удостоился еще нескольких видений, в которых ему приподнималась завеса с будущего не только своего народа, но и всего древнего мира. Одно замечательное видение было ему во время его пребывания на берегах Тигра. Местность эта отстояла от его обычного местожительства вероятно не более как на 90 или 100 верст, и канал, соединявший Евфрат с Тигром, делал подобное путешествие даже и для ветхого старца сравнительно легким. На берегах этой реки у Даниила вероятно было какое-нибудь поместье, в которое он обыкновенно и удалялся в своих преклонных летах для отдохновения от официальной жизни. Здесь он мог устроить себе простое жилище, вроде тех, в которых обитали древние святые пророки, снабженные лишь «постелью, столом, седалищем и светильником» (4Цар. 4:10), и здесь, быть может, вместе с ним жили и некоторые ученики, сопровождавшие его на берега Тигра, – ученики, которых иудейское предание отождествляет с пророками Аггеем, Захарией и Малахией. Местность эта была особенно удобна для высших откровений. Реки в древности считались символами народов, чрез земли которых протекали они. Отсюда, что Евфрат был для Вавилона, то Тигр был для Персии. Подобно тому, как битвы при Кархемише на Евфрате повлекли за собою решение судьбы Вавилона, так то же самое значение имели и победы Кира на Тигре, и впоследствии победа Александра Великого при Арбелах, близ которых течет та же самая река, решила судьбу Персии. Это было время, которое как раз совпадало с первыми годами прибытия освобожденных иудеев в родную землю, где им приходилось бороться со многими препятствиями. Неблагоприятное известие о трудном состоянии иудеев в Палестине должно было сильно влиять на сердце великого пророка, и он находился в огорченном состоянии. Под влиянием такого состояния, он предавался строгому посту. «Вкусного хлеба», – говорит он: – «я не ел; мясо и вино не входило в уста мои, и мастями я не умащал себя до исполнения трех седмиц дней». И в это-то время он и удостоился видения. «И поднял я глаза мои, и увидел: вот один муж, облеченный в льняную одежду, и чресла его опоясаны золотом из Уфаза. Тело его как топаз, лицо его как вид молнии; очи его как горящие светильники, руки его и ноги его по виду как блестящая медь, и глас речей его как голос множества людей. И только один я, Даниил, видел это видение, а бывшие со мною люди не видели этого видения; но сильный страх напал на них, и они убежали, чтобы скрыться» (Дан. 10:1–7). Видение это необычайно, но мы сразу же можем догадываться о личности явившегося. Совершенно подобным же образом в откровении св. Иоанна являлся некто, «подобный Сыну человеческому, облеченный в подир ³⁸⁴ и по персям опоясанный золотым поясом. Глава Его и волосы были белы, как белая волна, как снег, и очи Его как пламень огненный; и ноги Его подобны халколивану, как раскаленный в печи, и голос Его как шум вод многих» (Откр. 1:13–15). Ясно, что это одно и то же лицо, именно Сын Божий, второе лицо св. Троицы. Он являлся и раньше – Адаму, Аврааму, Моисею и другим под различными образами, и теперь сподобил Своего явления престарелого пророка. Он являлся в человеческом образе, прежде чем сделался человеком. Даже иудейское предание допускало, что Слово, именно изначальное, первородный Сын заботился об избранном народе Божием в пустыне, и Он же являлся Адаму и другим ветхозаветным патриархам ³⁸⁵. Он же и теперь явился Даниилу. И престарелый пророк так именно и понял это видение. Оно произвело на него подавляющее впечатление. В прежнем видении, когда являлся ему Архангел Гавриил, он «без чувств лежал лицом своим на земле» (Дан. 8:18), а теперь, когда ему было это великое видение, «в нем не осталось крепости, вид лица его чрезвычайно изменился, не стало в нем бодрости, в оцепенении пал он на лицо свое, и лежал лицом к земле» (Дан. 10:8, 9). И такая сила этого впечатления на пророка неудивительна. Благоговейный страх, которым поражен был Даниил, чувствовался подобным же образом и многими другими святейшими из сынов человеческих, кому только приходилось бывать лицом к лицу с Творцом. Чем более человек сознает свою собственную греховность, тем сильнее он поражается созерцанием той блистательной святости, которая принадлежит только одному Богу. И с другой стороны – чем более подобные святые, как Даниил, апостолы Павел или Иоанн, познают святость Божию, тем более сознают они и свою собственную греховность. Так именно чувствовал себя ап. Иоанн на Патмосе: когда он увидел Сына человеческого, «то пал к ногам Его, как мертвый» (Откр. 1:17); то же самое было и с пророком Иезекиилем при видении им сияния, вроде радуги на облаках во время дождя; увидев это сияние славы Господней, он также «пал на лицо свое» (Иез. 2:1).

Когда Даниил в оцепенении лежал на земле, то некто коснулся его рукой, поставил его на колени, и он в великом возбуждении услышал слова: «Даниил, муж желаний! вникни в слова, которые я скажу тебе, и стань прямо на ноги твои; ибо к тебе я послан ныне». Когда Даниил с трепетом встал, то голос продолжал: «не бойся, Даниил; с первого дня, как ты расположил сердце твое, чтобы достигнуть разумения и смирить себя пред Богом твоим, слова твои услышаны, и я пришел бы по словам твоим. Но князь царства Персидского стоял против меня двадцать один день; но вот, Михаил, один из первых князей, пришел помочь мне, и я остался там при царях персидских. А теперь я пришел возвестить тебе, что будет с народом твоим в последние времена, так как видение относится к отдаленным дням» (Дан. 10:11–14). Услышав эту речь, Даниил припал лицом к земле и онемел, и только когда уже некто, по виду похожий на сынов человеческих, коснулся уст его, он вновь получил возможность говорить и с трепетом сказал: «господин мой! от этого видения внутренности мои повернулись во мне, и не стало во мне силы. И как может говорить раб такого господина моего с таким господином моим? ибо во мне нет силы, и дыхание замерло во мне». Тогда божественный собеседователь укрепил пророка и вновь ободрительно сказал ему: «не бойся, муж желаний! мир тебе; мужайся, мужайся!» И затем, Даниилу было сделано откровение о цели самого явления: «знаешь ли, спросил Сын человеческий, для чего я пришел к тебе? Теперь я возвращусь, чтобы бороться с князем персидским; а когда я выйду, то вот, придет князь Греции. Впрочем, я возвещу тебе, что начертано в истинном писании; и нет никого, кто поддерживал бы меня в том, кроме Михаила, князя вашего» (Дан. 10:18–21). Это великое видение открыло как самому боговдохновенному пророку, так и всем разумно читающим слова его, великую истину, что судьбы не только отдельных людей, но и народов, находятся в зависимости от того или другого действия небесных сил. Каждый народ, как и каждый человек имеет своего особого Ангела хранителя, который с своим воинством ходатайствует пред Богом о благоденствии вверенного его попечению народа, и в случаях великих потрясений, вступает в борьбу с противодействующими ангелами других враждебных стран и народов. Мысль эта уже рано признавалась в Ветхом Завете, и Моисей, в своей прощальной песни, заявлял: «когда Всевышний давал уделы народам, и расселял сынов человеческих: тогда поставил пределы народов по числу сынов Израилевых», или, по греческому переводу, «по числу Ангелов Божиих» (Втор. 32:8), и эта истина нашла теперь ясное выражение в бывшем Даниилу видении. Видение показывало, что если Ангел хранитель иудейского народа и ходатайствовал о полном избавлении своего народа из плена вавилонского, то в этом отношении он встречал немало препятствий со стороны князя персидского, с которым ему приходилось бороться. Результатом этого противодействия и было именно то, что в Палестину возвратилась лишь незначительная часть иудейского народа, а большинство его было удержано в пределах Персидской монархии.

Даниил затем удостоился еще нескольких откровений, предвозвещавших ему будущую судьбу как его собственного народа, так и окружающих государству причем открыто было и то, как на смену Персидской монархии выступит новая великая монархия Греческая, и как народу иудейскому придется понести гонение от некоторых из греческих властелинов, как это и оказалось впоследствии. Но вот приблизилась и кончина великого пророка, и он мирно отошел к отцам своим, в полном сознании исполнения назначенного ему служения. На своем смертном одре он напутствовал себя словами: «иди к твоему концу, и успокоишься, и восстанешь для получения жребия в конце дней» (Дан. 12:13).

Между тем над Вавилоном стал осуществляться предвозвещенный ему суд Божий. Самое взятие Вавилона было таким великим событием на востоке, которое потрясло сердца всех народов. Это был такой великий переворот, который громовым отголоском раздался до краев тогдашнего цивилизованная мира. Над ним исполнилось то, что предсказывал пророк Иеремия. «Хотя бы Вавилон возвысился до небес, и хотя бы он на высоте укрепил твердыню свою; но от Меня придут к нему опустошители», говорил Господь чрез пророка. «Пронесется гул вопля от Вавилона и великое разрушение от земли Халдейской. Ибо Господь опустошит Вавилон и положит конец горделивому голосу в нем. Зашумят волны их как большие воды, раздастся шумный голос их. Ибо придет на него, на Вавилон, опустошитель, и взяты будут ратоборцы его, сокрушены будут луки их, ибо Господь, Бог воздаяний, воздаст воздаяние. Толстые стены Вавилона до основания будут разрушены и высокие ворота его будут сожжены огнем; итак напрасно трудились народы и племена мучили себя для огня» (Иер. 51:53–58). То же самое предсказывал и пророк Исаия, который свое предсказание заключил восторженным восклицанием: «пал, пал Вавилон, и все идолы богов его лежат на земле разбитые» (Ис. 21:9). Весть о действительном исполнении всех этих пророчеств теперь разносилась из уст в уста, от одного народа к другому. Впечатление этого великого падения гордой столицы сохранялось в течение целых стоящий и после, так что когда в последующее время новый западный Вавилон, столица великой Римской империи, приближался к своей судьбе, то в пророчестве о его падении вполне находили отражение те именно пророчества, которые некогда произнесены были о древнем Вавилоне, и патмосский пророк, с таким же пафосом восклицал: «пал, пал Вавилон, великая блудница» (Откр. 18:2).

Хотя и после упадка своего политического значения Вавилон продолжал в течение некоторого времени сохранять свое значение в смысле одного из великих городов монархии, однако же, оставленный царями, он стал постепенно падать и пустеть. По мере того, как основывались новые центры исторической и политической жизни, все более меркла и слава Вавилона. Особенно опасной соперницей ему явилась воздвигнутая греками на берегах Тигра Селевкия. Начиная с этого времени, древняя вавилонская столица быстро стала терять свое значение, и в первом столетии христианской эры Вавилон представлял собою уже весьма незначительное поселение, в котором продолжал обитать остаток иудейских пленников. В четвертом столетии окружающая его местность превращена уже была в парк, в котором любили охотиться персидские цари, и только древние сооружения по орошению еще поддерживали в нем некоторую жизнь. А затем иссякла в нем и эта жизнь, и Вавилон превратился в груду развалин и пепла, так что на месте некогда грозной и богатой столицы водворилась поистине мерзость запустения. Вавилон в полном смысле стал «грудою развалин, жилищем шакалов, ужасом и посмеянием, без жителей», как и предсказывал пророк Иеремия (Иер. 51:37). Другие древние города, как напр. Дамаск, несмотря на пережитые ими всевозможные превратности в своей судьбе, удержались до настоящего времени и доселе сохраняют в себе останки незапамятной исторической жизни. Но от Вавилона не осталось никакого следа, кроме жалких курганов мусора. Постигшее его опустошение было несравненно ужаснее того, которому он подверг Иерусалим: на целое тысячелетие было забыто самое место его расположения, и только в настоящем столетии начались раскопки, которые показывают как величие его былой славы, так и грозный над ним суд Божий.

Семидесятилетие плена считается со времени первого взятия Иерусалима Навуходоносором, в четвертом году царствования Иоакима, когда он увел первую партию пленных: это было в самый год воцарения Навуходоносора в Вавилоне, за 19 лет до разрушения Иерусалима и храма. Таким образом, плен продолжался в течение всего его царствования – 43 года, при его сыне Евил-Меродахе – 2 года, при Нериглиссаре – 3 ½ года, при Лаборосоарходе – 9 месяцев, при Набониде – 17 лет, при Валтасаре – 2 года, и в правление Дария Мидянина – 2 года. Сумма этих цифр и составит 70 лет, с 605 по 536 г. до Р. Хр.