Англиканская церковь в XIX веке

Печальное состояние Англиканской церкви в конце ХVIII –го века: методизм и кальвинизм. – Начало независимости Американской церкви. – Новые епископии в колониях. Первые тридцать лет XIX века: преобладающее влияние еваигеликалов. – Либеральная партия и ее нападение на церковь. – Англиканская церковь поле мертвых костей.

I

Едва забрезжилось утро 4-го марта 1791 года, громадные толпы народа спешили по направлению к храму в лондонской улице «Городская дорога». В храме шло отпевание. Посредине церкви безмолвно лежал человек, шестьдесят пять лет потрясавший своим словом сердца народа. Окостеневшие руки и теперь еще сжимали любимую им вечную книгу и носовой платок, но Библия оставалась закрытой и белый платок не утирал уже, как прежде, навеки сомкнувшихся глаз. Когда наступила минута произнести последние слова погребального чина: «Поскольку всемогущему Богу угодно было призвать к себе душу нашего возлюбленного брата», – голос Ричардсона задрожал и он произнес вместо «брата» – «отца».

Семьдесят лет тому назад этот «отец», а тогда 17-ти летний юноша Джон Веслэй, поступил в Оксфорд. Наделенный от природы нежным и любящим сердцем, он скоро собрал около себя кружок молодых людей. Их объединяло строгое благочестие: они постились в среду и пяток, приобщались каждое воскресенье, и среди недели навещали больных и бедных. Над ними шутили и смеялись, называли «энтузиастами», «сакраментарианами», «святым клубом», чаще же всего «методистами»; но едва ли кто думал, что этому «святому клубу» суждено было произвести целый переворот в религиозной жизни страны.

В 1735 году «отец» этого клуба Джон Веслэй, вместе с братом своим Чарльзом отправился в одну из колоний на миссионерскую деятельность, но не имел успеха.

Через три года корабль нес его в Америку, и здесь случайно он сталкивается с моравианским проповедником Петром Белером, который своей беседой пробуждает в нем горькое сознание, что «он никогда не был христианином». Моравианизм увлекает его только на время, хотя его учение об «обращении» и «личной вере», оставляет навсегда глубокий след в его душе. Зажженный огонь не мог потухнуть в душе Веслэя, и 2-го мая 1739 года он произнес свою первую проповедь, под открытым небом вблизи Бристоля, на текст: «Дух Господень на мне», в присутствии трех тысяч народа. Его слушатели поражены были силой евангельской любви проповедника и многие падали в истерических рыданиях на землю. С этого момента религиозная история стала часто сопровождать проповедь Веслэя.

Число его приверженцев росло необычайно быстро, но его деятельность не встречала сочувствия в духовенстве. Последнее закрыло для него свои храмы. Веслэй не смутился этим и не остановился на полдороге: «Если епископы окажут мне помощь и поддержку, думал он, дело пойдет успешнее; если же нет, то я буду действовать и без них». Содействия не оказалось, и Веслэй без разрешения епископа заложил в 1839 году основание своего первого проповеднического дома в Брифоле, на улице «Лошадиная ярмарка». Подобные дома начали скоро появляться и в других местах. Сначала в них проповедывали сочувствовавшие Веслэю англиканские священники, а затем были допущены и миряне. Скоро дома превратились в храмы, и Веслэй дозволил мирянам самим совершать в них богослужение.

Веслэй был противником отделения от церкви. «Я содержу все учение англиканской церкви; я люблю ее литургию; я одобряю план ее дисциплины; я не осмеливаюсь отделиться от церкви, потому что считаю это отделение грехом», – проповедовал он за три года своей смерти. К сожалению, он не был глубоким богословом, и отличался своеобразными представлениями о церкви. Здесь-то и крылась причина приближавшегося раскола. Для Веслэя благодатные дары епископства и священства казались одинаковыми по своей силе, внешняя организация церкви с ее иерархическими ступенями вещью второстепенной. Раз являлась необходимость живого христианского учения, требовались проводники последнего, вопрос о иерархических разделениях отступал для него на второй план. Выходя из этого принципа, он посвятил и назначил двух суперинтендентов – (или что то же, епископов) для своих приверженцев в Америке в 1784 году и трех (1787) послал на проповедь в Шотландию. В подобных действиях он не видел схизмы, но она уже была положена и разрасталась. Оторвавшиеся от берега последователи Веслэя, продолжали плыть по течению, и мало-помалу удаляться от церкви не только в организации, но и в учении. Сам Веслэй сводил свою проповедь к двум пунктам: к учению о новом рождении и христианском совершенствовании. Но в том и другом случае он был верен учению своей церкви. Его приверженцы пошли далее: для них новое рождение – не было возрождением в крещении, а самостоятельным началом духовной жизни, ставившим человека в правильные отношения к Богу. Чем далее текло время, тем нагляднее и яснее становилась разница между учением методизма и догматами церкви. Напрасно Веслэй предостерегал своих друзей от кальвинизма: волна хлынула слишком сильно и разбила его усилия.

Веслэйянцы скоро сделались могущественной и обширной сектой. Требовалась определенная организация и Веслэй показал здесь силу и таланты своих организаторских способностей. Он разделил свою паству на «округа», назначил над ними «суперинтендентов, и сам сделался ни чем иным как папой. Умирая, он завещал своим приверженцам твердо держаться вместе, но сбившиеся с пути не могли уже идти одной дорогой, и побрели разными тропами. В момент смерти Веслэя было 313 методистских проповедников в Великобритании и не менее 76 тысяч народа примкнуло к начавшемуся движению.

Раскол среди самих методистов произвел ближайший друг Веслэя Витфильд, увлекшийся кальвинизмом.

Витфильд родился в 1714 году в Глостере, в гостинице «Колокол», которую содержал его отец. «Карманный воришка» в детстве, Витфильд скоро обнаружил свои способности в школе, принимая участие в разыгрывании драматических пьес, где выступал всегда в женских ролях.

Не надеясь, вследствие своей бедности, поступить в университет, он просил свою мать взять его из школы, и пятнадцати лет от роду сделался деятельным помощником своей матери в хозяйстве: убирал комнаты, мыл посуду и полы в гостинице, и только в свободные минуты делил свой досуг с книгой. Случай однако помог ему выйти из этого положения: благодаря помощи своих друзей, он проник в Оксфорд, и здесь тотчас же примкнул к кружку Веслэя. Благодаря своим выдающимся дарованиям, он быстро выдвинулся вперед, и обратил на себя внимание епископа глостерского Бенсона, посвятившего его в диакона в возрасте 21 года. Витфильд от природы наделен был дарами выдающегося оратора: его благородная осанка, в высшей степени, подвижной голос, передававший все оттенки душевных движений, необычайная находчивость в словах и, богатство языка, природный инстинкт актера, при этом полное проникновение любовью к Богу, энтузиазм и воодушевление действовали неотразимо на его слушателей. Во время его проповедей под открытым небом десять – двадцать тысяч народа слушали его, затаив дыхание, и он распоряжался их волей с той же легкостью, с какой старший Питт управлял парламентом. Даже самые циничные люди не могли противодействовать и бороться с производимым им обаянием. Силой своего воздействия на других он напоминает пустынника Петра Амьенского и подобно ему проповедовал поход против мира, плоти и дьявола. Но его познания были не широки, его логическая сила суждения была сравнительно слабой и многие суждения крайними и ошибочными¹⁷⁸. Самые обстоятельства жизни, может быть, способствовали его вере в кальвинистическое учение о безусловном предопределении. Оглядываясь назад и вспоминая свою раннюю жизнь, он не находил в ней ничего отрадного, и считал себя жертвой осуждения, если бы «Всемогущий не сохранил его Своей благодатию». Он говорил о себе, что «Бог любил его вечною любовью, и предназначил его уже от утробы матери к тому делу, к которому Он призвал его впоследствии»¹⁷⁹. Отсюда учение о безусловном предопределении стало нитью всех его проповедей. Неудивительно, что между ним – приверженцем кальвинизма, и Веслэем – горячим противником последнего – возникло скоро несогласие и разделение. В 1841 году различие в их мнениях было так велико: что они не могли идти вместе и методизм распался на две партии, из коих одна подпала руководству Веслэя, а другая – Витфильда. Покровительницей и помощницей Витфильда была графиня Селина Гантиндонская, «знаменитая и избранная леди». Несомненно, женщина благородного характера и ревностная в исполнении заповеди любви к ближнему, графиня Гантиндонская имела слабые знания в догматике. Она строила множество церквей во всех частях Англии, и первоначально назначила в них англиканских священников, а когда последние стали отказываться, предоставила свои храмы в распоряжение мирян. Отсюда все, прямо или косвенно связанное с ней, стало называться ее именем, а проповедники в ее храмах получили прозвище «проповедников в союзе лэди Гантиндонской». В 1768 году она основала «Диссидентскую академию», студенты которой содержались на ее счет, и подготовлялись к занятию мест проповедников в ее церквах¹⁸⁰. Поклонница Витфильда, она стала отчаянной кальвинисткой и рассадницей кальвинизма в Англии.

В 1770 году умер в Америке Витфильд. Посеянный им кальвинизм быстро разросся в Англии, и нашел благоприятную почву в Валлисе.

Чем же объясняется такой быстрый рост методизма и кальвинизма? Что делала англиканская церковь при виде отпадающих от нее масс народа?

Методизм для англиканской церкви в известном отношении был той же самой задачей, которую так неумело решил папа Александр VI в деле Саванарролы или Лев X в деле Мартина Лютера. Для того чтобы это движение не нарушило мира церкви, не создало в ней разделения, необходима была особенная мудрость и осмотрительность со стороны правителей церкви, и сравнительно высокий уровень религиозной жизни и знаний в народе. Последнее условие в свою очередь стояло в полной зависимости от той или иной деятельности англиканского духовенства, от его усилий и желания научить народ основным истинам своей церкви, и этим путем предохранить свои паствы от впадения в крайности и увлечений проповедью «прелазящих отъинуду». Посмотрим: удовлетворяла ли церковь этим условиям?

II

С самого начала реформации в Англии не переставали существовать три партии в церкви: так называемые: высокая, широкая и низкая церковь. К концу XVIII столетия первая партия, защищавшая и хранившая всегда католические принципы, почти вымерла, вторая была сравнительно многочисленной, но третья едва ли не господствующей. Само собой понятно, что при свободе мнений и взглядов, господствовавших равно как в духовенстве, так и народе, трудно было ожидать однообразия в церковной практике, богослужении и дисциплине. Так как возобладавшая низкоцерковническая партия была прямым порождением пуританства, то для нас становится понятным то общее отрицательное отношение к внешним выражениям благочестия и богослужебным формам, какое мы видим в конце XVIII века. Прежде всего, храмы оставались в полном пренебрежении и церковная архитектура в самом первобытном состоянии. «Этой апатии, говорит один писатель, мы обязаны многим; люди заботились лишь о том, чтобы здания не упали на землю; но если бы они сделали что-нибудь больше, то, вероятно, сделали бы еще хуже»¹⁸¹. Благодаря этому равнодушию, большинство приходских церквей, которые так приветливо смотрят теперь, никогда не ремонтировались и не чистились: стекла не протирались, и на наружных карнизах стен спокойно росли грибы и репейник. «От чего не чистятся и не моются скамьи в церкви?» Спросил один посетитель жену одного из шотландских священников. «Чистить и мыть! Мой муж счел бы это явным папством!», – отвечала последняя. Можно думать, что народ разделял подобные же взгляды.

Вошедшие в употребление с XVII века скамьи в церквях устраивались в виде глубоких ящиков и были очень удобны для сна и дремоты во время плохой проповеди¹⁸². Так как народонаселение быстро увеличивалось, а новых храмов никто не строил, то скамьи сделались предметом торговли. Бедняки вытеснены были из храмов и оставались без богослужения. Крещальные купели находились в полном пренебрежении. Так в 1779 году, когда в, Вестминстерском аббатстве потребовалось место для нового памятника, купель была отодвинута, а за тем спокойно вынесена была в смежное помещение, где и лежала вверх дном. Престолы почти никогда не украшались, две зажженные свечи на них были редкостью; жертвенники скрылись из употребления, распятие и кресты считались подражанием папству, и люди, имевшие их в своих церквах, подозревались «в прикосновенности к костелу». Церковные колокола часто продавались с целью покрыть храмовые расходы. Если вешались новые, то вместо освящения, торжество сопровождалось пьянством: колокол взвертывался и наполнялся вином, откуда все желающие черпали и пили, иногда до смерти. Надгробные памятники украшались самыми нелепыми епитафиями¹⁸³.

Ежедневное богослужение совершалось в немногих церквях, и даже самая мысль о необходимости ежедневного богослужения почти вымерла у народа. Только наиболее благочестивые священники служили по средам и пятницам. Дни, посвященные воспоминаниям святых, были забыты. Пятидесятница и Вознесение праздновались только в городах! При самом совершении богослужения не было однообразия в церквах. Предписанные «книгой обществ. молитв» правила не соблюдались. Священники часто совершали службу, не облачаясь в одежды; народ почти все время сидел «подобно зрителям в театрах»¹⁸⁴. Обращение к востоку во время чтения символа веры считалось папским или языческим суеверием Молитвы, положенные в «книге общ. молитв», часто совершенно опускались или сокращались по усмотрению служившего. «Божественная служба, – говорит один писатель, – так обрезалась, что казалось, народ получал от священника лишь десятину за те десятины, которые священник получал от него»¹⁸⁵. Символ св. Афанасия особенно не пользовался расположением низко-церковников, и так как чтение этого символа Георгом III запрещено было в королевской церкви, то епископы не могли заставить читать его в установленные церковью дни. Евхаристия совершалась раз в месяц, а во многих церквах только четырежды в год, и число причастников было самое незначительное. В 1800 году епископ Томлин посетил собор св. Павла в первый день Пасхи и в «обширном и знаменитом соборе было не более 6 причастников».

Обычай приступать к причащению коленопреклоненными скрылся. Смешение воды с вином во время Евхаристии наблюдалось в немногих церквах, да и то случайно. Каждение, совершавшееся в первой половине XVIII века, исчезло в конце. Достаточно было самого ничтожного предлога, чтобы вывести его из употребления. Пребендарий Илийского собора (1779 г.) Фома Гренин «возражал против каждения под тем предлогом, что последнее причиняло ему головную боль»¹⁸⁶, и этого было достаточно.

Проповедничество упало повсюду. Саусэй говорит, что «дурные проповеди содействовали ослаблению Англиканской церкви»; Александр Нокс жаловался, что «духовенство потеряло искусство проповедовать»; Смит называл англиканскую проповедь «скучной и полной общих мест морали»¹⁸⁷.

Если таково было положение англиканской церкви и деятельность ее представителей, то успех методизма становится вполне понятным. Веслэй и Витфильд нашли себе подготовленную и зрелую ниву в народе, и с успехом посеяли семена и собрали богатую жатву.

Одним из важнейших событий в истории англиканской церкви в конце XVIII века было объединение англиканской и ирландской церквей. В течение последних шести лет XVIII века Ирландия находилась в открытом восстании. В июле месяце 1800 года достигнуто было лишь соглашение и составленный акт унии объявлял, что церкви Англии и Ирландии, как учрежденные законом должны быть объединены в одну и называться «объединенной церковью Англии и Ирландии».

В конце XVIII-го же столетия англиканская церковь принуждена была признать независимость американской церкви, считавшейся доселе епархией лондонского диоцеза. В 1775 году вспыхнула гражданская война Америки за свою независимость, а в 1787 году были посвящены архиепископом кентербюрийским два епископа для Америки, и с этого года американская церковь стала сама поставлять себе епископов, оставаясь в то же время в общении с англиканской. При печальном внутреннем состоянии англиканская церковь не могла претендовать на свое широкое распространение за пределами Англии. В 1787 году была основана епископия в колонии новой Шотландии и в 1793 году в Квебэке. Этими двумя епархиями и ограничивается рост ее епископата в колониях.

Когда загорелась заря XIX века, англиканская церковь покоилась мирным сном. Потребовалось еще тридцать лет, чтобы пробудить ее от апатии и призвать к деятельности. Только когда народилась могучая школа англокатоликов, она проснулась и показала такую энергию и силу, которые мы напрасно будем искать в истории предшествующих веков, если примем во внимание, что деятельность англиканской церкви в нашем столетии была свободной и истекала из сознания давно забытых ею истин.

III

Заря XIX века запылала кровавыми войнами в Европе. Войска Наполеона шли победоносным маршем и грозили благостоянию Англии. Приближавшаяся опасность заставила народы искать средств к самозащите, и целых пятнадцать лет нового века народный ум Англии был всецело занят войной с Францией и французской революцией. Когда победоносные войска Александра, наконец вступили в Париж и обеспечили мир Европы, внимание Англии начинает сосредоточиваться на новом положении вещей, следовавшем за этим миром. Еще когда Франция переживала все ужасы революционных переворотов, так легко потрясавших вековые учреждения страны, лучшие умы Англии, зная, что идеи соседней революции зародились на их родной почве¹⁸⁸, стали опасаться их влияния на Англию. Чтобы уберечь народ от увлечений шарлатанской проповедью равенства, рабства и свободы, требовалось такого сорта национальное учреждение, которое в состоянии было бы противодействовать этой проповеди и дать народу твердые принципы. Таким учреждением была только церковь, и взор Англии начинает обращаться к ней. А раз к церкви предъявлены были подобные запросы, она естественно должна была почувствовать сильный толчок к пробуждению.

Пробуждение началось среди людей, которых называли обычно «евангеликалами». Начало евангеликальской партии, сделавшейся господствующей в первые тридцать лет XIX века, относится к половине XVIII столетия. Около этого времени существовал небольшой кружок священников, рассеянный по разным углам страны. По большей части это были люди глубоко-религиозные, деятельные и трудолюбивые. Их нельзя было назвать методистами, но по своему приподнятому настроению духа, по своему образу действий и мыслей, они были сродны диссидентам. Сравнивая их с большинством прочего духовенства, народ прозвал их «серьезными»¹⁸⁹.

В начале XIX столетия первые вожди евангеликализма сошли со сцены. В живых оставались немногие из их школы: Джон Ньютон, бывший первоначально торговцем рабами и человеком, по его собственному признанию, безнравственной жизни, а потом, благодаря спасению, от сильной бури на море, изменивший образ жизни и, сделавшийся, наконец, ревностным священником в 1764 году. Ричард Сесиль (1748–1810), более широко образованный и способный из своей партии человек «никогда не забывавший, что он священник», продолжал еще жить в Лондоне. Его сподвижник Фома Скотт (1747–1821), известный своими сочинениями «Сила истины» и «Комментарии на Библию». Последнее сочинение было лучшим из всей евангеликальской екзегетической литературы. Знаменитый кардинал Ньюман приписывает этим комментариям громадное влияние на его склад мыслей, и о самом Скотте выражается, как о человеке, которому он «был обязан своей душой»¹⁹⁰.

Центром и местом процветания евангеликализма был Кембридж. В начале XIX столетия мы видим здесь: Мильнера, президента королевского колледжа, профессоров: Джоветта, Фариша. Рангэля и Чарльза Симона. Симон был передовым лицом из плеяды этих евангеликалов. Свое духовное возрождение он приписывал случайному обстоятельству, именно обязательному присутствию за евхаристией во время студенческих годов в «Королевском колледже» в Кембридже. Значительное влияние на него оказали два высокоцерковника: епископ Вильсон и некто Кэттльвель, так что и самого Симона считали более церковником, чем евангеликалом.

Он твердо держался одного правила: «сначала Библия, потом Книга обществ, молитв, и все другие книги и дела в подчинении им». В начале XIX века он занимал выдающееся положение в Кембридже. Неровный по своему характеру, нетерпеливый и страстный, гордый и увлекающийся, он был в тоже время ревностным деятелем на пользу своей церкви и своей энергией вызывал удивление в современниках и окружающих. Его влияние на духовенство было сильнее, чем кого-либо из епископов. Оно простиралось на отдаленные углы Англии, куда он умел посылать своих учеников, не смотря на господствовавшую систему патронатства.

Самих евангеликалов часто называли по его имени.

Не менее выпуклой среди евангеликалов была фигура Вильяма Вильберфорса (1759–1833). Наделенный от природы необычайной силой красноречия, Вильберфорс занял выдающееся положение в парламенте. На него смотрели здесь как на действительную силу, и в порывах поклонения ставили даже выше знаменитого министра Питта.

Богатство, третью часть которого он посвящал делам благотворительности, создало ему независимое положение. Он основал общество с целью борьбы против пороков и разврата, и приобрел уважение одинаково во всех классах общества. В 1789 году он первый заговорил против торговли рабами и требовал уничтожения этого постыдного занятия. По своим религиозным убеждениям он был горячим противником кальвинизма и защитником равноправности римских католиков. Его сочинение «Практический взгляд на господствующую систему христиан» оказывало сильное влияние и было выражением взглядов его партии. Таковы были главнейшие вожди евангеликальской партии. Их заслуги англиканской церкви не подлежат никакому сомнению. Благодаря их усилиям и энергии было основано в 1799 году церковно-миссионерское общество, взявшее на себя задачу распространения христианства среди язычников. Во главе основателей общества стояли упоминавшиеся нами: Скотт, Симон, Ньютон, Вильберфорс. Ранее учреждения этого общества, в Англии не было никаких правильно организованных попыток к распространению христианства.

В 1801 году открыто было религиозно-литературное общество с целью распространения среди народа евангелической литературы, а в 1804 году Библейское общество, поставившее себе задачей перевод Св. Писания на различные языки и наречия, и продажу своих изданий по возможно низкой цене.

Самая же главнейшая заслуга евангеликалов состояла в пробуждении совести английского народа, в разъяснении последнему всей низости занятия торговлей рабами. Уничтожив работорговлю в 1807 году, и, добившись эмансипации негров, в 1833 году евангеликалы достигли зенита своей славы, и их счастливая звезда начинает меркнуть и уступать свой путь людям нового, более сильного своей внутренней правдой направления.

С 1833 года влияние евангеликалов на народ падает и среди людей их партии история не видит более выдающихся и замечательных характеров и деятелей. Причины падения евангеликальской школы кроются в самом евангеликализме, в его внутренних противоречиях, в слабости и крайней неопределенности самой системы с ее логической стороны.

На самый первый и важный вопрос: что такое церковь? евангеликалы отвечали неопределенно. Им казалось, что всякое общество, исповедующее Христа и проникнутое евангельской любовью – есть уже церковь. Поэтому они относились благосклонно и даже были близки к диссидентам. Представление о церкви, как видимом обществе, обладающем учением апостолов, благодатными таинствами и непрерывной иерархией никогда не интересовало их и не составляло предмета их проповеди. В их глазах религия отождествлялась с личными отношениями человека к Богу. Этим личным отношениям и чувствам они отводили первое место и церковную организацию считали делом второстепенным. Англиканская церковь была для них одной из многих форм протестантизма, и ее начало они приурочивали ко времени реформации. Они уважали епископов, но не думали, что епископат есть что-нибудь существенное в церкви. Их мнения скорее были отрицательными, чем положительными. В церковных законах они подыскивали лишь то, что могло оправдать их взгляды, но они никогда не старались истолковывать эти законы непременно в свою пользу. Поэтому они не создали раскола в церкви, хотя и сочувствовали нонконформистам Они любили Книгу общ. молитв за ее библейский и возвышенный язык, но не обращали внимания на предписанные ею обряды и не выполняли ее указаний. Сосредоточив все свое внимание на проповеди, они мало заботились о молитве и таинствах. А так как проповедь раздавалась только в воскресенье, то от понедельника до субботы церкви оставались закрытыми, и народ без богослужения.

Слабая сторона нравственной системы евангеликализма стояла в зависимости от родословной евангеликалов, предками которых были пуритане. Евангеликалы не давали себе ясного отчета при определении дозволенного и запрещенного, путались и не могли установить нормальных отношений к миру с его благами и удовольствиями. Вильберфорс жил всегда «под непрерывно сияющим солнцем»¹⁹¹, и с точки зрения евангеликалов он не подлежал осуждению: они думали, что обильный стол, роскошная жизнь, приятные вечера и беседы – входят в область дозволенного. Но раз человек читал романы, танцевал, посещал концерты или театры – он был, по их понятиям, близок к духовной смерти и на дороге к аду.·

Захария Маколэй, отец знаменитого историка не одобрял литературных занятий своего сына. Елизавете Шарлотт казалось, что она совершает смертный грех, читая Шекспира¹⁹². Живопись и искусства трактовались как греховные развлечения. Подобное осуждение вещей самих в себе невинных и безразличных, хотя и не прямо, вело к греху: дети евангеликалов, слыша в школе, осуждаемые их родителями вещи не так дурны на самом деле, вынуждены были многое скрывать от своих отцов, избегая лишних сцен и неприятностей¹⁹³.

Как только евангеликализм сделался популярным в стране, в его среду начали вступать недостойные люди, способствовавшие падению самой школы. Они свели всю систему к случайному посещению церкви, поддержке религиозных обществ деньгами, редкому чтению немногих молитв, оставляя в стороне всю церковно-религиозную дисциплину.

Потеря ясного представления об историческом христианстве и пренебрежение к законам и дисциплине церкви повели к тому, что многие из евангеликалов сделались диссидентами и увлекли за собой своих слушателей. Плоды подобного ненормального положения вещей сказались скоро.

Прежде всего, при распостранившемся в обществе неуважении к религии, и пренебрежении к церкви и богослужению евангеликалами религиозный элемент в воспитании как в низших, так особенно в средних школах сделался слабым. «Кажется едва вероятным, говорил историк Итонского колледжа, чтобы когда-либо существовало совершенное отсутствие религиозного обучения в величайших школах христианской Англии, и, тем не менее, из всех отчетов видно, что дело обстояло в Итоне именно так, пятьдесят лет тому назад»¹⁹⁴. Церковь при школе была в своем роде редкостью, как, например, в публичной школе в Рэгби. Не лучше обстояло дело и в Гарроу. Епископ Уордсворс, воспитывавшийся в этой школе, рассказывает, что он явился на конфирмацию совершенно неподготовленным. «Все, что спросил мой тутор – это только: знаю ли я катехизис? Ни в одном случае, насколько я помню, конфирмация не сопровождалась причащением, словно в школе это было вещью неизвестною»¹⁹⁵. Не забудем, – что школы в Итоне, Регли и Гарроу всегда были первоклассными в Англии, и если так печально обстояло дело в лучших школах, то легко понять, что было в школах второго ранга. В высших и элементарных школах положение дел было еще печальнее. Так называемая Ланкастерская система обучения, быстро распостранявшаяся в начале XIX века, грозила изгнать совершенно религию из школы. К счастью, обстоятельства сложились так, что вопрос о религиозном обучении в низших школах поставлен был ребром, и пробудил деятельность друзей церкви.

В 1787 году некто д-р Андрей Бэлл отправился в Мадрас – в Индию. Открытые здесь школы были переполнены детьми, и Бэлл не в состоянии был справиться со своей задачей. Проходя однажды мимо одной из школ, он увидел, что мальчики сидели на земле и на песке чертили алфавит. Подобную систему обучения под открытым небом он ввел и в своей школе, но этот метод не нашел одобрения в его ближайших помощниках. Тогда Бэлл заставил старших воспитанников заниматься с младшими и результат получился утешительный. В 1791 году Бэлл опубликовал свою систему в Англии, но здесь оказалось, что здесь она не была уже открытием. В 1798 году бедный квакер Иосиф Ланкастер открыл школу в Лондоне для бедных детей. Так как школа скоро переполнилась, и Ланкастер не имел возможности нанимать себе помощников, то он пришел к той же мысли, что и Бэлл, т. е. своими помощниками сделал старших воспитанников своей школы. Ланкастер избегал религиозных толкований и объяснений в своей школе и принимал детей всех сектантов вместе, отсюда религиозное обучение в ланкастерских школах исчезло. Это явление подмечено было сильным педагогическим авторитетом того времени, писательницей Тиммэр, и вопрос подвергся обсуждению. Результатом споров было основание двух обществ: «британского и иностранного школьного общества», куда стекались приверженцы Ланкастера и «национального общества», поддерживавшегося защитниками религиозного обучения в школах.

К этому последнему примкнуло и духовенство, и в открытом комитете ex officio заняли места все епископы. Школы этого общества возросли быстро: в 1812 году их было 50, в 1813–240; в 1818–9249 с 180,000 детьми¹⁹⁶.

Обращая главное внимание на внутреннюю сторону христианства, отдаваясь более практической деятельности, в виде благотворения и миссионерства, евангеликалы не могли удовлетворить литературных запросов своего времени и эпоха евангеликанского движения не была периодом процветания богословской науки в Англии. Проникший из Франции атеизм прежде всего остановил на себе внимание англиканских черчменов, и вызвал появление апологетических трудов. Вильям Ван’Мильдерт в своем сочинении «О росте и прогрессе неверия» дает нам описание этого зла своего времени. Он видит в подобного рода фактах исполнение пророчества «ты ужалишь его в пяту», и доказывает, что распространившееся зло не было какой-нибудь новостью, напоминая читателям враждебные отношения к христианству в период до Константина Великого, неверие в средневековую эпоху и в век реформации и начало и развитие деизма во Франции. Вильям Полей (1743–1805) издает свое «Естественное Богословие», а Даниил Вильсон читает популярные лекции в лондонском приходском храме о доказательствах христианства в 1827–30 годах Если прибавить к этому сочинению Мидальтона «Учение о греческом члене в приложении к критицизму и объяснению Нового Завета», в котором он сооружается против перевода Евангелия с греческого языка с опущением определенного члена пред «υιός θεού πνεύμα «Αγιον, вследствие чего выходило, что Спаситель был одним из многих Сыновей Божиих, а Дух Св. один из многих святых духов, – то апологетическая литература будет, кажется, исчерпана вся в своих главнейших произведениях.

В области библейской литературы своим разрушающим характером отличается перевод Герберта Марта сочинения Михэльса «Введение в Новый Завет», каковой перевод Март снабдил своими примечаниями. В 1818 году было опубликовано сочинение Фомы Гертвэля Горна «Введение к критическому занятию Св Писанием», считавшееся одним из луших в свое время. Только с 1825 года, когда впервые появился перевод сочинений Шлейермахера, библейская критика и наука начинает делать успехи в Англии. Самым выдающимся произведением в течение первых тридцати лет XIX века, было сочинение Вильяма Пальмера «Origines Liturglcae», остающееся классическим и доселе. Подробно исследуя те источники, на основании которых написана было и составлена «Книга общественных молитв», Пальмер дал совершенно новое представление о последней, и своим трудом подготовил почву к дальнейшему трактариальному движению. В труде Пальмера нагляднее всего можно видеть, что англиканская церковь начала свою жизнь не в век реформации, как думали многие в начале XIX века, а имеет тесную связь с древне-кафолической церковью, и ни в коем случае не может быть отождествлена с континентальным протестантизмом.

Так как большинство низкоцерковников и многие из евангеликалов держались кальвинистических. воззрений, то высокоцерковная партия вступила в полемику с целью опровергнуть подобные взгляды. Главнейшим пунктом в этих спорах было учение о возрождении Вопрос этот особенно выдвинут был Мантом (впоследствии епископ) в 1811 году в его Бамптоновских лекциях, где он защищал возрождение в крещении, и доказывал, что некоторые из духовенства отвергают это учение исключительно вследствие невежества. Эти лекции возбудили волнение в среде низкоцерковников видевших здесь прямое нападение на свою партию, но при поддержке архиепископа кентербюрийского и епископа лондонского мнение Манта восторжествовало и осталось господствующим.

Историческая литература описываемого времени почти не заслуживает внимания. Духовная периодическая литература впервые увидела свет в начале XIX века, ранее же этого времени не существовало ни одной церковной газеты. «Вооруженный ученый^;» был первым периодическим изданием, но просуществовал недолго, и его место занял «Британский Критик» бывший, органом всех выдающихся деятелей первой половины нашего столетия. Первый номер «Христианского Наблюдателя » вышел в 1801 году и своим существованием обязан был главным образом Захарии Маколею, отцу знаменитого историка. Органом для сельского духовенства служил «Христианский Напомипатель». Если прибавить сюда «Летопись» – журнал, существующий и доселе, то круг периодических изданий описываемой эпохи будет полным.

Раз богословская литература не была на должной высоте, раз люди, стоявшие во главе церковных деятелей, не могли ответить на вопрос: что такое церковь? какова ее природа, каковы ее права и преимущества, – неудивительно, что среди самих мыслителей стала нарождаться особая партия либералов, обещавшая сделаться господствующей в Англии. Люди этой партии не принадлежали ни к высокоцерковникам, ни к евангеликалам. Они стремились к более широкой деятельности и не хотели стеснять себя рамками партийных взглядов на христианство и религию. Они не соглашались с учением старых высокоцерковников о существовании видимой, правильно организованной церкви, обладающей иерархией, таинствами и дисциплиной, а равно отказывались понимать Евангелие в том особенном смысле, в каком толковали его евангеликалы. Единственно, что объединяло между собою всех либералов – это эрастианизм, или принцип необходимости подчинения церкви государству.

Типичным представителем этой партии был д-р Арнольд, ректор публичной школы в Рэгби, один из родоначальников современной широко-церковнической партии. Фома Арнольд родился 13-го июня 1795 года на острове Уайт, и в 1815 году сделался членом ориэльского колледжа в Оксфорде. Своими либеральными взглядами он обязан был прежде всего знакомству с немецкой литературой. Чтение истории Рима Нибура, по его собственным словам «открыло ему глаза на его невежество»¹⁹⁷. Идя в этом направлении, он выработал себе совершенно особенное представление о христианстве: «Я был бы рад, – пишет он в 1822 году, – видеть деятельность искренне христианскую, которая была бы ни высокоцерковнической, ни тем, что называют евангеликализмом»¹⁹⁸. Этому желанию суждено было осуществиться, когда на него пал выбор на должность ректора в Рэгби. Один из его ближайших друзей предсказывал, что если Арнольд получить назначение в Рэгби, то он «изменит физиогномию обучения во всех публичных школах Англии»¹⁹⁹. Пророчество, хотя и не вполне, сбылось. Обладая от природы сильным характером, глубоко понимая детскую природу, всегда честный в исполнении своего долга, искусный в примирении строгости с нежностью в отношениях к детям, доступный и общительный со своими подчиненными, способный вдохнуть в них интерес к делу и жизни, он сделался предметом общого обожания, и его взгляды распространялись его учениками далеко за пределами школы. Эти взгляды поражали своей оригинальностью и независимостью. Арнольд всегда стоял в стороне от всех церковных партий. «Учение как чисто религиозная теория, так, как она формулируется в научных (богословских) системах и символах, никогда не было его целью»²⁰⁰. Он смотрел на церковь, как на живое общество всех христиан и считал ненормальным кастовое положение духовенства, высказывался против всякого стеснения мнений и богослужебных форм, производившее, по его мнению, сектантство, и не хотел признать деления церкви на духовенство и мирян. Он настаивал на необходимости более близкого и тесного общения между членами церкви, и с этой целью рекомендовал восстановление диаконата в качестве посреднического института между иерархией и народом, защищал союз народа с духовными соборами, духовенства с гражданским законодательством, верил, наконец, что совершение не только крещения, но и евхаристии должно быть дозволено мирянам, в случае отсутствия священника. Он не обращал особенного внимания на учение о церкви, как богоустановленном обществе, смотрел на апостольское преемство и на таинства, как на крайности, проповедуемые невежественным или корыстным духовенством, ставил ни во что формальное определение учения об оправдании и добрых делах, и хотел заимствовать из учения церкви только те пункты, в которых согласны были бы все христиане, предоставляя им полную свободу во внешних выражениях этого учения. Отсюда государство сделалось у него решающим вопросы церкви, рукоположения отождествились с чиновническими назначениями, палата общин превратилась в собрание диссидентов, и англиканские храмы местом богослужебных собраний всех сект, при наблюдении лишь известной очереди.

Арнольд не был одиноким. Его взгляды нашли себе убежище даже в Оксфорде – этом столпе англиканского католичества, и распространились в народе.

Подобный же либерализм быстро проник в общество и дал себя почувствовать в парламенте. В 1828 году отменен был Corporation и Test Acts, и диссиденты заняли места в парламенте наравне с черчменами В 1829 году прошел Roman Catholic Emancipation Act, и римские католики получили также право доступа в парламент, а равно в армию и флот. В 1830 году партия вигов сделалась господствующей и не обещала быть защитницей интересов церкви. В обществе и народе укоренился взгляд, что англиканская церковь создана государством в век реформации, и что государство, наделив церковь богатствами, вправе распоряжаться последними по своему собственному усмотрению и своих собственных целей. В 1832 году парламент конфисковал имущество десяти ирландских епископий, и сделана была сильная атака на Книгу общественных молитв. Парламент перестал быть представителем мирян в церкви. Заседавшие здесь романисты рационалисты, деисты, квакеры, унитариане, баптисты и методисты готовы были содействовать всему, что могло нанести ущерб и вред церкви. Они не любили например символ св. Афанасия и подняли вопрос об его уничтожении и изъятии из Книги общ. молитв. Правда, защитником церкви оставался еще король, но его министры, в действительности, назначавшие епископов, могли быть злейшими врагами церкви. Чтобы дать отпор распространившемуся в обществе либерализму, церковь должна была стоять на высоте своего призвания, и ее епископы и духовенство обладать энергией, любовью к делу и быть одушевленными верой в свою деятельность. Таково ли было действительное положение вещей? Мы видели печальное состояние англиканской церкви в конце XVIII века. Сделала ли она прогресс в первые тридцать лет XIX столетия? Сохранившиеся документы отвечают на этот вопрос скорее отрицательно, чем положительно.

Так донесение духовенства одного из округов Линкольнского диоцеза в 1800 году дает картину полного равнодушие к религии. В предисловии к лекциям, прочитанным епископом лондонским Портэусом в течение трех лет с 1798 – по 1801 год, объясняется, что эти лекции предприняты были по тому, что «состояние королевства политическое, моральное и религиозное было так неутешительно, что возбуждало серьезнейшую тревогу в уме каждого мыслящего человека. Епископ Горслэй, в своем послании к Рочестерскому духовенству в 1800 году жалуется на «общее равнодушие к христианскому учению и пренебрежение христианскими обязанностями¹¹. Знаменитый Вильям Вильберфорс в 1796 году, не нашел службы в воскресение во всем г. Бригге; о Стамфорде он вспоминал, как о самом беспечном в религиозном отношении месте: «в церкви – жалость: в воскресной школе – только восемь детей». Даниил Вильсон, посетивший в 1804 году Уортон, нашел здесь все в полном пренебрежении: «викарий прихода был страстный спортсмен и держал охотников. Соседнее духовенство разделяло подобные же вкусы, и разговоры при пастырских собраниях вращались главным образом относительно деревенского спорта. Очень немногие посещали церковь». Когда епископ Бержесс был назначен на Сант-Давидскую кафедру в 1803 году, то «церкви и церк. здания были в самом плачевном состоянии. Многие из духовенства были плохо образованы и унижали свое положение пьянством и другими развращающими пороками»²⁰¹.

Кентербюрийскую кафедру занимал д-р Мур (1783–1805), не отличавшийся жаждой деятельности. О нем говорили, что «он не сделал ничего такого, чтобы могло разжечь умы диссидентов, с одной стороны и испугать друзей ортодоксии с другой²⁰². Неудивительно, что и подчиненное ему духовенство во главе с епископами подражали примеру архиепископа. Пренебрежение к своим обязанностям доходило до смешного: так напр. один из епископов экзаменовал кандидатов на священство, играя в крикет, другой во время бритья и т. п.²⁰³. Другое непростительное зло было плюрализм, или занимание одним лицом нескольких приходов сразу. В 1832 году из 26 епископов двадцать были плюралистами! При таком положении дела, они были плохими руководителями низшей братии. Так епископ Гоадлэй, в течение семи лет числившийся епископом бангорской епархии, ни разу не удостоил последнюю своим посещением. Епископ ландафский Уатсон жил в своей живописной вилле на берегу Уиндермерского озера, нисколько не заботясь о своей пастве. Лучшие из епископов не отличались подобной крайностью, но дух ревности по Богу не тревожил и их душ. Они предпочитали вести спокойную и безмятежную жизнь, занимаясь в кабинетах научными исследованиями, являлись аккуратно в парламент, для составления верноподданического адреса короне, и только изредка тряслись по проселочным дорогам в важнейшие города своих епархий для совершения конфирмации. Епископы по большей части принадлежали к аристократическим фамилиям, и из 26 целых 18 обязаны были своим саном друзьям и связям. Понятно, что они не могли быть особенно сильными преследователями системы патронатства, и строгими экзаменаторами кандидатов на рукоположение. Быть может, в это время создалась пословица, что «если некуда – то в попы», и более бездарные сыновья в семействах стали заполнять пастырские ряды.

Непопулярность епископов в глазах народа дотла до того, что, когда в 1832 году некоторые из них возразили в парламенте против «Билля о преобразовании», толпа сожгла дворец епископа бристольского, осадила архиепископа кентербюрийского в его кафедральном городе, и держала в страхе за жизнь епископа лондонского.

Если таковы были люди, поставленные на свещнице, то тем более не могли уже сиять народу меньшие светильники и предпочитали мерцать и играть рол луны, отображая свет солнца – епископата. Высокоцерковническая партия почти вымерла, и хотя в среде ее были почтенные лица, но их воззрения не были общими и не приносили практического значения для народа. Они защищали церковь, но в этой защите пользовались отрицательными методами, указывая на то, какой не должна быть церковь и оставляя невыясненным ее положительное определение. Материальное положение низшего духовенства было почти бедственным. Более половины приходов не приносили духовенству и пятиста рублей. При этом, не желая трудиться сами, настоятели нанимали за себя молодых священников, уплачивая им безделицу, и оставляя львиную долю себе. Народ прозвал этих невольных бессребренников «кюрэйтами», потому что действительно, только они одни заботились о душах прихожан.

Сельское духовенство любило заниматься спортом, держало охотников и собак, в туманные и темные вечера играло с соседними помещиками в карты, а в некоторых округах Англии и Валлиса предавались пьянству.

Когда наступало воскресенье, священники кое-как бормотали службу, иногда дуэтом с кем-нибудь из клерков, и, занимая часто по нескольку приходов, бегали из одного в другой, придумывая по дороге проповедь. Богословский горизонт большинства был узок: они довольствовались кальвинизмом, боялись Рима, исповедовали папу антихристом, и терпеть не могли какого бы то ни было религиозного энтузиазма, считая последний за фанатизм, греховно нарушающий покой ближнего.

В то время, когда безбожие и равнодушие по религии, успевшие проникнуть из Франции, все сильнее и сильнее распространялись в стране, когда методизм и диссиденты увлекали за собой тысячи народа, когда люди нового поколения предъявляли новые запросы и требования, когда чувствовалась нужда в всестороннем выяснении учения церкви, пастыри последней оказались, подобно Ларину в деревне, – «запоздавшими на целый век». Они все еще думали идти по стопам своих отцев, когда церковь была счастливой, мирной и спящей, и неожиданно для себя оказались предметом издевательств и насмешек для своих пасомых. В 1820 году появилась «Черная Книга», называвшая катехизис «вредоносным учением», а его преподователя-приста «политическим демоном, жадным, ленивым и расточительным человеческим существом, не знающим страха Божия»²⁰⁴. В парламенте один из ораторов палаты общин сравнивал церковь с восточно-индийской компанией и затруднялся сказать, которая из них была более полезной для народа²⁰⁵.

Так к концу тридцатых годов, безжизненная внутри, бездеятельная со вне, осаждаемая врагами и ненавистью, англиканская церковь казалась влачившей последние дни своего существования и близкой к порогу духовной смерти. Когда окружавшая жизнь била ключом, принося с собою все новые и новые запросы и интересы, церковь оказалась одряхлевшей и потерявшей дух жизни. Она начала молкнуть и ее скудная нива обращаться в поле сухих костей. Если бы кто-нибудь, проходя по меже этого поля, вдруг остановился в недоумении и спросил: «Оживут ли кости сии?» Ответ был один: «Господи, Ты веси сия»!

Начало возрождения Англиканской церкви: великое Оксфордское движение (1833–45). – Результаты движения: крайние уходят в Рим; ритуалисты и их борьба с низкоцерковниками. – Возобновление деятельности конвокаций. – Церковные конгрессы, всеангликанские соборы и церковные школы.

I

Кости ожили. Кто же влил в них дух жизни? Этим животворителем был Джон Кебл. Сын серьезного и образованного сельского священника, он отправлен был отцом для образования в Оксфорд, где скоро получил все отличия и сделался членом Ориэльского колледжа. Скромный и умеренный по своему характеру, Кебл умел быть в нужные минуты необычайно твердым. Поэтическая натура и любовь к природе не мирились с городскою жизнью и Кебл Переселился в деревню, где занял скромное место помощника своего отца. По своим убеждениям он был приверженнейшим сыном своей церкви: все, преступавшее пределы ее предписаний, вызывало в нем чувство боли и неудовольствия, и наоборот, каждый служивший ей легко выигрывал его нежную привязанность. Оп был тори, и казалось, ничто не предвещало в нем будущего вождя великого движения. Чуждый всякого честолюбия он не искал и не бегал за популярностью, но, как часто бывает, она сама следовала по его пятам. Рожденный поэтом, он долго скрывал свои произведения, и только в 1827 году появилась без подписи книжка «Христианский год», сделавшаяся скоро любимым чтением в английских семействах. Живя вдали от политических центров, она зорко следил за ходом народной жизни и в кругу своих друзей резко высказывался против реформ, направлявшихся к подчинению церкви государству.

Из числа немногих друзей был один, который сделался проповедником идей и принципов Кебла. Ричард Гаррель Фрауд провел вакацию 1823 года вместе с Кеблом, подготовляясь к экзамену па ученую степень. Обладая логическим умом, не удовлетворявшимся недомолвками и компромиссами, готовый всегда вступить в спор и увлечься в крайности, Фрауд заимствовал от своего учителя все его убеждения, нравственные правила, разделял с ним одинаково и опасения и надежды. В то же время деятельный и мужественный по натуре, он не мог ограничиться и удовлетвориться замкнутой жизнью Кебла. В 1827 году Фрауд сделался тутором или воспитателем в Ориэле в Оксфорде. Здесь он встретился с человеком, которому суждено было играть первую роль во всем трактарианском движении. Это был Ньюман.

Постоянные столкновения в колледже сблизили Фрауда с Ньюманом и они скоро сделались друзьями. Эта дружба с Фраудом естественно сблизила Ньюмана с Кеблом, ставшего общим их руководителем. Вдохновленный Кеблом. Фрауд дал жизнь и движение идеям и чувствам своего учителя, но работа дальнейшего развития Кебловых принципов принадлежала Ньюману. В таком отношении стояли эти три вождя зарождавшегося движения. К сожалению, слабое состояние здоровья Фрауда отвлекло его от непосредственного участия в новом движении, но, тем не менее, последнее обязано ему своим характером, определенностью целей и направлением в первой стадии своего развития. Усвоив себе идею об исторической церкви, не отделяя до-реформационный период в жизни англиканской церкви от современной ему, Фрауд, естественно, с негодованием смотрел на стремления в народе к реформам церкви в духе Арнольда. Видя намерения врагов своей церкви превратить ее в простой департамент государства, он первый настаивал на необходимости приняться за деятельную защиту церкви и спасения ее от погибели. (Он понимал церковь такой, какой она казалась в век Каролинских богословов²⁰⁶.

Когда повеял дух реформ в церкви, на вопрос: что такое англиканская церковь? отвечали различно. Церковь – государственное учреждение, думали виги и тори. Она – невидимое и таинственное тело, говорили евангеликалы. Это собрание отдельных общин, говорили нонконформисты. Она – парламентское творение времени реформации говорили ерастиане. Истинная церковь, это – общение с папой, говорили римские католики. Идея Вэйтли (Whately) что «церковь есть богоустановленное религиозное общество, отличное от всякого другого по своему происхождению и существоваванию и по своим антрибутам» вымерла, пока Фрауд вместе со своими друзьями снова не оживили ее. Вэйтли смотрел на церковь как на великое самособранное тело, и требовал права для ее существования, и если необходимо независимого от государства, самоуправления. Но какова должна быть внутренняя жизнь церкви, каким должно быть ее учение и органическая система, и каков должен быть ее штандарт и доказательства, он оставил недосказанным. В этом пункте Фрауд дополняет Вэйтли.

Фрауд принадлежал первоначально к лагерю крайних рационалистов, но его критический ум быстро подметил слабую сторону этой системы. Он понял, что разум только формальная сила и способность, но не творческая в смысле открытия непреложной истины. Эта истина, по его мнению, кроется в другом месте. Где же? Фрауд отвечал: в церкви, как божественном учреждении, обладающем полнотой богооткровенной истины. Оставалось лишь найти эту Христову церковь, чтобы воспринять от нее самую истину. Отдавшись изучению исторических судеб церкви, Фрауд пришел к выводу, что английская церковь не отвечает основному принципу, определяющему католичность той или другой церкви, именно принципу: quod semper, quod ubique quod ab omnibus. Она, казалось ему, потеряла в век реформации характер божественного учреждения, и подчинилась слишком сильно рационализму. Фрауд шел тем путем, который указывала ему Книга общ. молитв, и обратился к тем временам и источникам, от которых она дошла до него, т. е к церкви первобытной. Идеал этой последней так сильно возобладал над его душой, что он настаивал на необходимости восстановления не только ее духа, но и всех внешних форм: наблюдение постов, праздников, почитание икон и мощей, молитв за умерших, монашество и даже древнюю церковную терминологию и язык. В сущности, его ответ на вопрос: что такое церковь? было таким же, какой дают англикане, и теперь. Но к этому он присоединил два пункта, совершенно новые для своего времени 1) что в английской церкви существуют ошибки, за большинство которых ответственна реформация и 2) что римская церковь во многих отношениях была более права, чем обычно привыкли думать о ней, и что борьба с ной церкви англиканской в этих пунктах обязана предрассудкам и невежеству. Естественно, что эти положения для людей, считавших протестантизм истиной, а Рим антихристом – казались скандальными. Критика Фрауда задевала также современное положение вещей и особенно недостаток дисциплины в церкви, без каковой дисциплины самая церковь казалась ему не существующей. Улучшение церкви было его заветным желанием, которое он выражал до самой смерти²⁰⁷, которая

Одним из ближайших друзей Кебла и Фрау да был Исаак Вильямс, родившийся в Валлиссе в 1802 году, год спустя после Ньюмана и десять после Кебла.

Вильямс обратил на себя внимание в Оксфорде знанием латинского языка, на котором он выражался легче, чем на своем родном. Вместе с Фраудом он провел вакации 1823 года под руководством Кебла и здесь определилось направление его будущей деятельности. Честолюбивый от природы и польщенный успехом в Оксфорде, он научился от Кебла быть строгим критиком своих мыслей и поступков и воспитал в себе характер человека – чуждого самообольщения, привязанности к суете мира, и покорности во всем воле Божией. Влияние того же Кебла сказалось и в его религиозных воззрениях: он ценил в религии уважение к авторитету и благочестие, в науке – здравую ученость и мудрость лучших и великих английских богословов, относясь неодобрительно к узким взглядам евангелика-лов и методистов. Избранный тутором своего колледжа в Оксфорде он сблизился с Ньюманом, и по его предложению занял место викария в церкви св. Марии в Оксфорде в 1830 году.

Высокий нравственный характер и возвышенность целей первых вождей трактарианского движения привлекли к последнему Чарльза Марриотта, человека обладавшего выдающимися способностями к отвлеченному мышлению и метафизического склада ума Воспитанный первоначально под руководством своего отца, выдающегося ученого для своего времени и друга Вальтера Скотта, религиозный без ханжества и эклектик в смысле стремления отовсюду взять лучшее, он избран был в 1832 году членом Ориэльского колледжа. Стремление воодушевить церковь и интерес к переживавшемуся последней кризису сблизило его с Ньюманом, от которого он отличался во всем остальном по своему характеру. Добродушный и готовый помочь всякому, гостеприимный по натуре, собиравший за завтрак в своих комнатах множество студентов, всегда трудолюбивый, он внес веру в начинавшееся движение и своими оптимистическими взглядами поддерживал настроение окружавших. Он не был плодовитым писателем, но его труды при издании творений св. отцов были одним из лучших даров движению, которому он отдался с полной самоотверженностью.

14-го июля 1833 года Джон Кебл произнес свою знаменитую проповедь о «национальном вероотступничестве» с университетской кафедры. В этой речи он указывал, что новые правители страны готовы уничтожить права церкви, изменить ее устройство и организацию и даже принадлежащие ей документы.

«Я всегда считал этот день началом религиозного движения 1833 года»²⁰⁸, – говорит Ньюман.

И действительно движение поднялось. Через две недели в церковном доме Гуго Джемса Роза, в Хэдлейском приходе в Суффодьке, состоялось небольшое собрание друзей, решившихся принять решительные меры и вступить в борьбу с грозившими обрушиться на церковь бедствиями. Кроме самого хозяина здесь были: Пальмер, Фрауд и Персиваль. Гуго Джемс Роз без сомнения был родоначальником движения²⁰⁹. Еще в 1826 году он настойчиво защищал учение об апостольском преемстве в церкви, и издал четыре проповеди об обязанностях духовенства, доставившие ему известность и похвалу Кебла. Он первый понял необходимость пробудить энергию и деятельность духовенства, и сплотить его разрозненные ряды в стройную дружину. Средством для этой цели он считал духовный периодический журнал, который бы поднял дух впавшего в апатию духовенства. Его мечта осуществилась 1-го марта 1832 года, когда вышел первый номер «Британского магазина». В качестве сотрудников Роз привлек сюда Пальмера, автора Origines Eiturgicae, отзывавшегося о нем, как «об основательном ученом, красноречивом ораторе, глубоком мыслителе и редкостном богослове»; Кебла, выступившего со статьей о «Церковной реформе», Ньюмана, печатавшего здесь свои произведения из «Апостольской Лиры», Фрауда и Персиваля. Таким образом, прежде своего свидания в доме Роза, все эти лица были знакомы между собою, разделяя один и тот же образ мыслей. Гуго Роз был горячим противником всего, что прямо или косвенно могло» увлечь его сторонников в Рим, и вероятно, благодаря его авторитету, римский католицизм нс досчитывался бы у себя многих лиц, увлекшихся трактарианскими идеями, если бы смерть не выхватила Роза из среды новых борцов в 1839 году.

Из Оксфорда на Хэдлэйском собрании присутствовал только Фрауд. Кебл и Ньюман готовы были содействовать своим друзьям письменно. Все они видели, что время призывало к деятельности, но что именно нужно было делать и с чего начать сказать было трудно и мнения разделились. Проект образовать ассоциацию в защиту церкви, отвергнутый Фраудом, не осуществился, и вместо него составлен был адрес архиепископу кентербюрийскому, написанный Пальмером. Под этим адресом подписалось 7.000 духовенства, и он вручен был архиепископу в феврале 1834 года. За ним следовал другой адрес, подписанный 230.000 главами фамилий. Такой успех воодушевил друзей церкви, но было очевидно, что этим шагом не могла окончиться защита последней. Нужно было выяснить, или повторить давно забытые истины о характере» истинной церкви, дать ясное понятие о ней, как обществе, зиждущемся на своих собственных началах и принципах. Так возникли знаменитые «Трактаты для времени», и во главе дела встал Ньюман. Эти трактаты представляли из себя краткое, ясное изложение дела по тому или другому вопросу, и публиковались по самой дешевой цене.

Трактаты были различного содержания, но главным образом посвящены были вопросам: 1) об апостольском преемстве в церкви (1, 4, 7, 10, 17, 24, 33, 35, 42, 44, 46, 74 (catena patrum = или свод свидетельств из позднейших англиканских богословов в защиту учения об апостольском преемстве) 2) учению о церкви (2, 5, 11, 20,23,29, 30); 3) истории церкви (15, 31, 36, 38, 41) извлечениям из древних отцов церкви (I–XVIII); 4) церковным установлениям (14, 16, 18, 21, 25, 26, 27, 28, 32, 34); 5) полемике с римским католицизмом (71), 6) молитве за умерших (№ 72); затем в трактатах находим сведения: о рационализме в богословии (73), о римском служебнике (75), свидетельство англик. богословов о возрождении в крещении (catena patrum № 11), об антихристе (83), об утренних и вечерних молитвах (84), о сохранении Книги общ. молитв (86), о религиозном знании (87) и об англик. церкви и римской (90) (См. Tracts for the Times London 1834, 36 и 40 год).

Первые три трактата изданы были 9-го сентября 1833 года, и принадлежали перу Ньюмана. «Товарищи – соработники, – писал он, – я только один из вас – пресвитер: и если я скрываю свое имя, то только потому, что я взял бы на себя слишком много, говоря от своего собственного лица. Все-таки я должен говорить, потому что времена злы, и тем нс менее никто не говорит против них». Так начинается первый трактат, посвященный вопросу об апостольском преемстве и церковной иерархии. Несмотря на свою крайность, последующие трактаты выясняли истинную природу церкви, ее отношение к церкви первобытной, ее авторитет и управление, давали извлечения из лучших английских богословов и переводы из древних отцов церкви: Игнатия, Иустина, Златоуста и других. Все эти истины были родом откровения для молодого поколения. Даже один из епископов, прочитав трактат об апостольском преемстве в церкви, не мог дать себе отчета, держался ли он этого учения или нет? Противная крайняя протестантская партия скоро подняла крики против трактариан, обвиняя их в желании возвратиться к Риму.

Желая доказать несостоятельность этих обвинений. Ньюман написал знаменитый трактат о «Via media» (средний путь), в котором доказывал, что истинное англиканство есть вероисповедание, идущее «средним путем» между крайними путями реформатства и католичества.

Весь год после Хэдлейского собрания прошел без особенных выдающихся событий. Трактаты продолжали издаваться, и труд их составления разделяли с Ньюманом – Персеваль, Фрауд, Кебл, Боудэн; более же юные богословы трудились над переводом древних отцов церкви. Скоро оказалось, однако, что одних трактатов было недостаточно, и к ним присоединена была проповедь с церковной кафедры. Проповеди произносились Ньюманом в церкви св. Марии в Оксфорде и, преследуя одну и ту же цель с трактами, помогали уяснению последних, и создавали особого рода атмосферу, которой начали дышать все друзья церкви. Написанные прекрасным языком, которым в совершенстве владел Ньюман, проповеди производили сильное впечатление. Они длились иногда более часа, но никто не жаловался на утомление.

В 1834 году к движению примкнул такой авторитет, который не знал себе равного в Оксфорде. Это был Пьюзей, которого Ньюман называл μέγας – (великий)²¹⁰ и самое движение впоследствии стало называться «пьюзеизмом». До вступления Пьюзея, самое движение, поддерживаемое большею частью молодыми богословскими силами, не имевшими ни авторитетами особенного веса в глазах общества, нс могло быть особенно плодотворным и успешным в борьбе с либеральной партией. Положение дела изменилось, когда в ряды трактариан вступил Пьюзей. «Он дал нам сразу положение и имя, говорить Ньюман в своей апологии. Он был человеком широкого кругозора, обладал надежным, подвижным умом и не боялся других. Если вера в свое положение есть первое существенное условие для вождя партии, то д-р Пьюзей обладал ей»²¹¹, и его влияние почувствовалось сразу. Вместо кратких и подчас необработанных трактатов, начали издаваться серьезные исследования во всеоружии богословского знания. 67-и, 68 и 69 трактаты о крещении, написанные Пьюзеем «были тяжелой артиллерией на поле, где сражение велось ранее при помощи ружей и мушкетов»²¹². Пьюзей созерцал церковь возрожденной и наделенной знанием, серьезной в целях и строгой в жизни. Задачу распространения истинного богословского знания он возлагал на университеты. С этой целью он предпринял издание «библиотеки отцов св. кафолической церкви до разделения Востока от Запада», где приняли участие Кебл, Ньюман и Марриот.

По мере того как трактаты выходили, люди, слыша учение, проповедуемое им «странными языки, странными повелении», были поражены новизной их содержания. Евангеликалы видели в них поражение своих взглядов на оправдание и добрые дела, либералы не выносили их строгого догматизма. «Для меня ясно, – писал д-р Арнольд, – что Ньюман и его партия – идолопоклонники; Христову церковь, Христовы таинства, иерархию они ставят на место самого Христа. Я просмотрел трактаты, которые служат для меня доказательством их идолослужения»²¹³.

С другой стороны молодежь все более и более увлекалась новыми идеями и невольно подчинялась влиянию их проповедников. Ньюман не любил останавливаться на распутиях. Не довольствуясь личными беседами со стекавшимися отовсюду учениками, он предпринял целый курс лекций: «о романизме и народ, протестантизме», о «пророческом характере церкви», об «оправдании и антихристе», о «рационализме и каноне Св. Писания».

Все движение пошло по двум направлениям; с одной стороны оно было чисто богословским, научным и умозрительным, а с другой – деятельным и практическим. Здесь решались вызванные временем вопросы о том, что такое церковь, есть ли у нее действительное бытие, какие ее основы, познаваема ли она, и чем отличается от обществ, имеющих видимость церкви, каково ее существенное устройство, чему она учит, и если она несовершенна, то какой должна быть ее реформа?

Решая эти чисто богословские вопросы, деятели движения старались дать народу образцы практической религиозной и христианской жизни, заимствуя примеры из времен церкви первобытной. Ньюман проповедовал о необходимости святости для будущего блаженства. В силу этого движение носило характер нравственный – моральный. Вместо изучения большей частью одних новоз. посланий с целью самооправдания у методистов, евангеликалов и др., выдвинуто было на первый план Евангелие, изучение жизни Христа и Его божественного характера. Христос становился живым примером для подражания в жизни, и примыкавшие к движению почувствовали необходимость более строгой личной дисциплины, сомоиспытания и большой простоты и искренности в чувствах жизни²¹⁴.

Решая вопрос: что такое истинная церковь и доказывая, что англиканская церковь есть часть католической церкви, вожди трактарианства неизбежно сталкивались с церковью римской, объявлявшей себя единой, истинной и кафолической Вековая полемика не могла быть игнорирована, раз вопрос ставился принципиально и по существу. Папа – антихрист, было общим убеждением среди англикан. Начиная полемику, сам Ньюман отправлялся от этого же самого воззрения, и раз римская церковь оглавлялась антихристом, то казалось, вопрос о ее учении и церковной дисциплине предрешался сам собой и, не заслуживал исследования. Но самые обстоятельства времени вынуждали не останавливаться только на популярном воззрении. Недостатки в самой англиканской церкви были ясны для всех и тем во менее се хотели защитить как католическую. Сама собой напрашивалась мысль: правильно ли будет заключать от несомненных недостатков церкви римской о еретическом ее характере в целом? Изучая этот вопрос, Ньюман естественно пришел к выводу, что обычные обвинения основываются ла невежестве, и что спор между англиканством и романизмом должен решаться на более серьезных и научных началах. Когда Ньюман встал на эту дорогу, он пришел к совершенно неожиданному заключению.

Первые семь лет движения, не смотря на оппозиции со вне, недоразумения и ошибки внутри, были годами процветания. Но вслед за 1840 годом наступает другой период – волнений и беспокойств. Различие между членами партии стало сказываться яснее: с одной стороны здесь были люди осторожные, вдумчивые, медленно двигающиеся вперед, не отрывавшиеся от привычного и родного, а с другой более бесстрашные, узкие во взглядах и нетерпеливые. Новое поколение, не обладая опытом прежнего, отправлялось от того пункта, до которого достигло старое, и стремилось идти далее с торопливостью пренебрегавшей всем, что казалось им, подобно нашим либералам 60 годов, одряхлевшим и не прогрессировавшим на новом пути. Когда полемика с Римом выдвинулась вперед, среди членов партии обнаружилась разность в углах зрения. Одни продолжали идти старой дорогой, защищать старые англиканские церковные принципы и стараться прилагать их к жизни с целью улучшения церкви, другие подняли беспокойный, и на первый взгляд даже странный вопрос: есть ли и была ли англиканская церковь истинной церковью, и живой ветвью единой, непрерывной католической церкви Христовой?

Вопрос этот занял ум самого вождя движения. Ньюман начал переживать ту внутреннюю, душевную трагедию, которую в состоянии пережить только натура цельная, ум глубокий, трезвый, объятый религиозными сомнениями, никогда не успокаивающийся от раз появившегося вопроса: где истина? пока не найдена, если не она сама, то хотя ее видимость, ее призрак²¹⁵. Этим призраком оказался для него Рим, как увидим ниже.

До 1839-го года Ньюман был твердо убежден в англиканстве. Только в этом году, во время занятий монофизитством «сомнение в состоятельности англиканства, говорит он, в первый раз закралось во мне. Я увидел тень руки на стене... Тот, кто однажды видел привидение, не может уже жить так, как будто он никогда не видел его. Небеса открылись и закрылись снова. На мгновение во мне мелькнула мысль: «в конце концов, римская церковь окажется правой» – и потом исчезла. Дух появился снова, когда Ньюман исследовал вопрос об арианстве²¹⁶. Но он еще полемизировал, защищая католичность англиканской церкви. Однако сомнения в последнем уж не покидали его теперь. Он начал переживать внутреннюю борьбу. Сознание, что он должен объявить всем своим приверженцам об их взаимной ошибке, было одним из самых мучительных. Он боялся первоначально не победы Рима, но нарушения покоя в Англии, появления раскола в своей церкви. Он не обратился еще к Риму, но чувствовал невозможность оставаться в англиканстве. Он начал готовиться покинуть Оксфорд, и решил переселиться в Литтльмор, неподалеку от университета, чтобы предаться уединению. Он не был еще уверен в правоте романизма, не мог отождествить римскую церковь с церковью апостольской и первобытной, и в тоже время не мог отказаться от уважения к своей церкви, стремившейся очистить себя от наростов и стать церковью первобытной. Все-таки ему стало ясно, что римская церковь удержала и сохранила от первобытной церкви многое такое, что потеряла англиканская. Он не отождествлял Рим своего времени с Римом апостольских мучеников, но когда он хотел видеть кафолическую церковь осязательно, в конкретной, а не отвлеченной форме, ему казалось, что таковой была церковь римская. Она связана была одинаково, как со временами апостолов, так и эпохой соборов, средних веков, и оставалась жизненной и доселе. Ему думалось, что пророчество о неодолеемости церкви, приложимо к ней, и при этой идее, ее недостатки, присущие и другим церквам, скрывались как бы в тени. Но с другой стороны, он не мог отдалиться сразу от церкви, которая была его «матерью», хотя бы она и обладала пороками и недостатками. Пока есть надежда на ее исправление, думал он, он должен остаться в ее лоне.

Чем глубже он всматривался в дело, тем неоспоримее чудились ему притязания на кафотичность Рима. В то же самое время от его глаз не скрывалось то противоречие, которое высказывали англиканские мыслители при объяснении учения своей церкви. Он видел, что епископы вооружены против него, общественное мнение и зилотствующие осуждают выдвигаемые им принципы. У него невольно являлся вопрос: кто же лучше понимает англиканскую церковь – он ли со своими думами и своим собственным умом, или же остальные ее члены и органы.

В 1843 году Ньюман дает понять, что он не может долее оставаться в англиканстве. Но он все еще медлил своим отречением от нее, и окружавший его мир не знал о нем ничего более, кроме того, что он занят разрешением запутанных и сложных вопросов. Не желая быть прозелитом, Ньюман хотел остаться одиноким, и не спешил поведать назревавшее в нем решение. Он знал, что за его спиной стоят люди нетерпеливые в своих желаниях, также смущенные сомнениями, но уже готовые перейти на другой берег без замедления. Между ними были люди богатого воображения и красноречия, как Фабер, сильного интеллекта и чуткого к богословским проблемам, как Далгэйрн, метафизического направления, но недостаточно богатого знаниями, как Уорд. Ньюман удерживал их в англиканстве, пока оставался сам. Они задавали ему трудные вопросы, указывали на события и факты, противоречившие его представлениям о католицизме, и готовы были перепрыгнуть ту преграду, которая отделяла их от Рима. Тон их речи делался жестче и грубее по отношению к англиканизму и желчь начала выливаться со всей своей силой. «Как я ненавижу этих англикан!», воскликнул один из этого круга людей, все ярче и ярче отделявшихся от общей партии. Но это не был язык самого Ньюмана²¹⁷.

С самого почти начала движения официальные лица, стоявшие во главе университета, или как их называют – «главы домов», относились враждебно к новому течению богословской мысли Оксфорда. Они не хотели понять высоких целей трактариан, не старались вникнуть в руководившие ими чувства и побуждения, не видели в движении возрождения убеждений старых англокатоликов, а чутьем догадывались лишь об опасности для рутинного протестантизма, и в то же время не желали снизойти до того, чтобы своим руководством оградить горячих людей от впадения в крайность романизма.

Церковные власти – епископы – были безучастными. Они мудро избрали себе выжидательную политику и чувствовали себя в неловком положении. С одной стороны они знали, что никто так не поддерживает их авторитета, никто так не распинается за предоставление им свободы действий, никто так не возвышает их положения в обществе – как трактариане, но с другой стороны искушенные опытом они видели, что вставая на сторону новых вождей, они возбуждали к себе ненависть в старых людях, отталкивали от себя евангѳликалов. Только некоторые из епископов ополчились на трактариан, и, дав волю своим страстям, в разгаре и запальчивости доходили до крайностей, называя, как еп. честерский Самнэр, все движение «работой сатаны».

Весной 1839 года положение Ньюмана в англиканской церкви было на высоте. Ему оказывалось полное доверие и уважение. Но, с этого же момента начинается его окончательный поворот в сторону Рима. В этом году он напечатал в «Брит, критике» свою статью о «состоянии религиозных партий», и эта статья, как он понял впоследствии была «последними словами, которые он говорил как англиканин к англиканам», она была «прощальным адресом» к его друзьям (Apolog. 181, 82). «С конца 1841 года, – пишет он, – я был уже на смертном одре относительно моего общения с англик. Церковью». Но прежде чем окончательно умирать для своей церкви, Ньюман сделал последнее напряжение, собрал все свои силы и решился показать, что «XXXIX членов религии», Книга общ. молитв, книга гомилий – эти символические книги его церкви не только не противоречат, но и могут быть согласованы с определениями Тридентского собора и учением Рима, и лишь отвергают те заблуждения, на которых не настаивает и «романизм» (рим. католицизм).

В субботу утром 27 февраля 1841 года Кампбэль Тэйт, будущий архиепископ кентербюрийский, спокойно сидел в своей комнате в Баллиольском колледже. «Вот, – воскликнул Уорд, вбегая возбужденный в комнату, – здесь есть нечто достойное чтения!», – и с этими словами бросил на стол только что отпечатанную брошюру²¹⁸. Это был знаменитый 90-й трактат Ньюмана, в котором он доказывал, что 32 член англиканского исповедания осуждает римское учение об очистилище, но не осуждает учения о чистилище вообще, как месте постепенного очищения после смерти, что англик. церковь осуждает «жертвы римских месс», но не отрицает учения о жертве в евхаристии и так далее.

Этот трактат вызвал в университете целую бурю. Он опубликован был 27 февраля, а 8 марта четыре старших тутора адресовались к его издателю с заявлением, что 90-й трактат не согласен с уставами университета. 15-го же марта трактат осужден был и главами университета. Дальнейшая история движения, без сомнения, должна была сделаться непрерывной борьбой двух лагерей. Стремление к Риму одной части трактарианской партии сделалось несомненным. Но оксфордские и церковные власти взглянули на дело односторонне: они пренебрегли моральной силой движения, старавшегося поднять жизнь Оксфорда и защитить церковь от угнетения крайней протестантской партией, и показали неизвинительное невежество в знании авторитетных ортодоксальных богословов, на которых основывались трактариане.

Первое возбуждение, вызванное 90 трактатом скоро улеглось и вещи пошли своим порядком. Летом 1841 года Ньюман жил спокойно в Литтльморе, занимаясь переводом творений Афанасия Александрийского. 29 октября Кебл прочел свою последнюю лекцию в Оксфорде. На его место выдвинута была кандидатура Исаака Вилльямса, которого поддерживал и Пьюзей, но подозрение, накинутое теперь на трактариан, было препятствием, и кандидатура Вилльямса была отвергнута.

Другое событие того же года, неприятно поразившее трактариан, было основание англиканской епископской кафедры в Иерусалиме в союзе с прусской протестантской церковью. Ньюману казалось невозможным, чтобы англик. церковь вошла в союз с протестантством и кальвинизмом Пруссии, и заявил свой открытый протест²¹⁹. Последний не был принят во внимание, не смотря на поддержку единомышленников Ньюмана, и Ньюман потерял еще более веру в англик. церковь. 24 мая 1843 года Пьюзей проповедовал об евхаристии. Неделю спустя проф. Фауссэт обвинял эту проповедь как еретическую перед вице-канцлером университета Последний, согласно с уставом, собрал тесть профессоров богословия и 2 июня Пьюзей осужден был за проповедование учения противного англиканской церкви и ему запрещено было про поведывать в течение двух лет.

Дело произведено было секретно и Пьюзею отказано было в защите. Осуждение подобного лица произвело переполох не только в Оксфорде, но и за его стенами. Здесь, несомненно, высказалась уже ненависть к трактарианам, которая перешла даже границы всякой справедливости. Для всех избиравшихся в члены того или другого колледжа в Оксфорде начали предлагать самое строгое испытание в тех пунктах 90 трактата, которые казались папским учением, относительно непогрешимости вселенских соборов, чистилища, иконопочитания и обращения в молитвах к святым.

Подобное отношение оксфордских властей к движению не остановило смелости трактариан. Напротив, более крайние из них, еще с большей смелостью продолжали идти вперед по принятому направлению. Если Ньюман в своем 90 трактате старался показать, что между Англией и Римом весьма много общего, то Уорд (Word) пошел далее и утверждал, что здесь нет различия в догматическом учении. Уорд отличался необыкновенными диалектическими способностями. Влияние Ньюмана было неотразимым для него и он сделался его ревностным учеником. Уорд примкнул к движению гораздо позднее своего вождя, и не чувствовал особенно глубокой привязанности к англик. церкви. От Ньюмана он заимствовал основную идею о кафолическом богословии, как глубокой и истинной религиозной философии, удовлетворяющей и ум и сердце. Отсюда же он заимствовал и идею кафолической церкви, с которой англиканская церковь, как изолированная от остального христианства, отличавшаяся в учении от других церквей, допускавшая свободу мнений, носивших подчас характер еретический, не была согласна. Вступая в полемику, при появлении 90 трактата, он утверждал, что англиканские члены были написаны таким образом, что не затрагивали бесспорно кафолического учения, что их составители не хотели нарушать связи с древне-кафолическими отцами церкви, но что по своему характеру они были компромиссом между крайними партиями, и сами в себе, взятые отдельно, были не кафолическими. Он отказывался признать каѳолическим учение членов об оправдании, как основанное чисто на лютеранской теории. По его представлениям религиозное знание основывалось на нравственности, на гармонии веры с сердцем, отсюда лютеранское отделение веры от морали казалось ему хуже атеизма.

Уорд не был одиноким, настаивая на гармонии морали с религиозным знанием. Моральная сторона религии занимала умы трактариан не менее чем другие вопросы. Жизнь первых христиан, аскетизм и подвижничество отцов сделались предметами почитания и подражания. Ничего нет удивительного, что те формы, в которых воплощались подобные же чувства в римском католицизме, обратили особенное на себя внимание трактариан. Из них целибат или безбрачие духовенства, на которое смотрели как на подвиг и самоотвержение духовенства, с целью более преданного служения делу пастырства, особенно возбуждали внимание в Оксфорде. Без сомнения идея о безбрачной жизни сама в себе была одинакова и религиозной и утилитарной и не соединяла с собой непременно представления о самоотвержении, но в Оксфорде она приняла чисто римско-католическую форму, и была одним из тех толчков, которые влекли более крайних к Риму.

В этом направлении работал особенно Оаклэй, священник в Лондоне. Органом подобных идей был «Британский критик», который скоро подвергся осуждению, как проповедовавший «романизм», со стороны даже Пальмера (Воргестерского), и прекратил свое издание. В 1844 году Уорд отпечатал книгу: «Идеал христианской церкви», в которой идеальной церковью признавалась римская, и осуждалась англиканская. В том же году на место вицеканцлера в Оксфорде избран был д-р Симонс, горячий противник движения, и это избрание было новым поражением для партии Пьюзея.

Книга подверглась немедленному осуждению и Уорд лишен был всех университетских степеней. Самые горячие обвинения раздавались по адресу трактариан, подозрения смешивались с ненавистью и клеветы превращались в дешевые и грязные памфлеты.

Удалившись в Литтльмор, Ньюман был молчалив, как статуя. Казалось, он не принимал никакого участия в событиях Оксфорда. Никто однако не сомневался, что его последний шаг уже предрешен, остается лишь вопросом времени. 3-го октября 1845 года Ньюман подал прошение об исключении его из списков Ориэльского колледжа и университета и 8-го числа был принят в римско-католическую церковь. В том же году покинули англиканство Уорд, Фабэр, Оаклэй, Далгэйрн, и многие другие. Но потеряв своего вождя, движение не кончилось и не остановилось. Здесь оставался еще Пьюзей. был верен ему Кебл, не покидал его Пальмер, Моцлэй и другие, не менее выдающиеся люди, чем те, которые поспешили укрыться в р.-католичестве. Их вера в англиканскую церковь оставалась непоколебимой, их надежды на ее улучшение и процветание были не потеряны. Уважение к этим вождям и каѳолическим принципам движения продолжало возбуждать энтузиазм в духовенстве, и оно спешило популизировать идеи церковного движения всеми возможными путями: проповедью, составлением обществ, богослужением. Вместо «Британского критика» возникли английский «Черчмен» (Churchman) и «Гардэн» (Guardian), которые стали служить проводниками каѳолических идеи. Движение перестало быть исключительно научным и распространилось за стены Оксфорда, в Лондоне и провинциях.

Популярность Пьюзея и его взгляды широко распространились в Англии, и Кебл стал более близок со своими друзьями в Лондоне, Винчестере и провинциальных городках. Под его влиянием воспитались новые вожди, которые сообщили движению свой особенный характер, и последнее из области отвлеченного богословствования перешло в жизнь и сделалось практическим.

II

Выработанная Ньюманом «золотая средина» не могла удовлетворить как его самого, так и лиц разделявших его образ мыслей. Они сочли невозможным удовольствоваться компромиссом между двумя крайностями и перешли в р.-католицизм, казавшийся им твердой логической системой. Другие приверженцы трактарианских идей, не впадая в подобную крайность, направили свою энергию на практическое приложение этих идей, и из области отвлеченного богословствования перешли в сферу непосредственной живой деятельности. Вскоре по переходе Ньюмана в р.-католицизм, в Оксфорде начала нарождаться другая партия. Люди этой партии смотрели довольно равнодушно на распространение ортодоксализма в стране, и не проникались негодованием при виде вводимых высокоцерковниками обрядов и богослужебных церемоний.

По духу своих убеждений они стояли ближе к школе Арнольда, поддавшись лишь еще более влиянию немецкого протестантизма отрицательной и скептической школы. Выражением их направления и образа мыслей можно считать книгу «Опыты и Обозрения» (Essays and Reviews), опубликованную в 1860 году. Под этим заглавием выпущено было семь трактатов, написанных различными авторами, независимо один от другого. В период упадка церкви и распространения либеральных и кальвинистических идей, эта книга и ее составители едва ли бы обратили большое внимание. Но после трактарианского или англокатолического движения, когда идеи ортодоксии успели широко распространиться среди духовенства и нашли себе в последнем приверженцев и защитников, подобное сочинение подняло целую бурю негодований. «Опыты и Обозрения"» написаны были семью англиканскими священниками и касались различных предметов. Первый из «опытов» – «Воспитание мира» принадлежал д-ру Тэмплу (ныне архиепископ кентербюрийский). Тэмпл не высказал что-либо еретического, хотя во всем трактате видно полное равнодушие к догматическому учению христианства. Он проводил ту мысль, что прогресс возможен только индивидуальный и не простирается на общество и мир как целое. Ему казалось неоспоримым фактом, что морального, нравственного прогресса не существует в мире, а равно и в философии: древние римляне были лучше позднейших, древние евреи лучше позднейших евреев и первые христиане – современных. Философия не знает выше Сократа, и весь мировой прогресс состоит лишь в большей утонченности внешних форм цивилизованной жизни.

Автор второго опыта д-р Роланд Вильямс старался воспроизвести Бунзеновский разрушительный критицизм на Ветхий Завет. Излагая теорию и принципы критики Бунзена живым и ясным языком, Вильямс сам высказывает во многих местах свое несогласие с этими принципами, но в то же время выставляет их на вид, как вероятные и стоящие размышления. Он пишет как верующий в Ветхий Завет, но вместе с тем защищает такие объяснения последнего, которые не согласимы с общепринятым толкованием Ветхого Завета, и с подобными комментариями последнего было трудно справиться обычному читателю. Направляя все свое внимание на проповедь скептицизма, Вильямс обнаружил недостаточное знакомство и даже неверное понимание тех английских писателей, на которых он ссылался.

Третий опыт, написанный Пауэллем, трактовал о внешних доказательствах христианства, с целью показать их несостоятельность. Пауэлл опровергал главным образом чудеса, как несогласные с неизменными законами природы, хотя и допускал некоторые чудесные факты, понимая их в смысле духовном – переносном. Подобно Вильямсу, Пауэлл не столько настаивал на отрицании, сколько старался возбудить сомнение в читателе.

Четвертый трактат Вильсона рекомендовал идеологический метод объяснения Св. Писания, показывал презрение ко всем принятым мнениям и установленным формулам и церковным определениям, и ввиду этого стоял за ослабление формы присяги символическому учению англиканской церкви, каковая присяга требовалась от духовенства.

Пятый трактат Гудвина доказывал научную несостоятельность повествования Моисея о сотворении мира. Шестой Патиссона – представлял собою обзор направлений религиозной мысли в Англии с 1688 года по 1720 год. Изобилуя цитатами из различных писателей, трактат этот не был объединен одной общей идеей, и подобно другим пробуждал лишь в читателе скептицизм и неверие. Седьмой Джоуэтта – посвящен был вопросу о видимых противоречиях, встречающихся в Св. Писании, и советовал изъяснять и понимать Писание как обычные книги. Все эти трактаты не отличались особенной ученостью и Доказательностью. Они легко могли быть опровергнуты критикой, но, то зло, которое они могли принести публике, было несомненным. Естественно, что книга и ее авторы вызвали чувство негодования среди духовенства, и дело осуждения трактатов поднято было формальным путем. Десять тысяч духовенства представили архиепископу кентербюрийскому адрес, в котором они осуждали книгу и спрашивали о мерах, какие намерены предпринять епископы. Подобную же петицию представила и Церк. уния²²⁰.

После разбирательства вопроса в конвонации 1861 года, против Вилльямса и Вильсона поднять был процесс в Court Arches, решение которого поступило на обжалование в тайный совет. Тайный совет в феврале 1864 года отказался осудить книгу, как противоречащую символическим книгам англиканской церкви, и своим решением поднял еще большее негодование в публике и духовенстве. Одиннадцать тысяч последнего подписались под составленной в Оксфорде декларацией, в которой выражали свою твердую веру в богодухновенность Св. Писания. Дело снова поднято было в кентербюрийской конвокации в апреле 1864 года и, после долгих дебатов, книга осуждена была синодом как «содержащая учение противное учению, принятому объединенной церковью Англии и Ирландии в согласии со всей Католической Церковью Христовой²²¹.

Такому же осуждению подверглись сочинения епископа Колензо «Комментарии на послание св. ап. Павла к Римлянам» и о «Пятокнижии»²²². Колензо назначен был епископом в Наталь (колония в Юж. Африке) в 1853 году и издал свои исследования в 1861 и 1863 г. Книга о Пятокнижии отличалась крайним рационалистическим характером. «Библия не есть сама в себе слово Божие, – писал Колензо, – но, конечно, слово Божие может быть найдено в ней. Он указывал на легендарный характер раннейших книг Библии, и на противоречия и невероятность содержания книги Исхода, отрицал потом и прочее.

Так как Колензо был подведомственен митрополиту кэйптаунскому, то дело поднято было в митрополии, и митрополит – д-р Грэй лишил его кафедры и подверг отлучению от церкви. Это решение одобрено было обеими конвокациями, получившими петиции от духовенства и Церков. унии²²³, собором американских епископов, шотландских, собором канадским, и, наконец на первой Ламбестской конференции англиканских епископов. На его место посвящен был д-р Макрори, а сам Колензо умер в июне 1883 года. Новое рационалистическое движение было лишь реактивной вспышкой против англокатолического движения трактариан. Оно уже не могло подавить собою выдвинутые тактарианами принципы. Напротив, защитники последних старались ревностно провести их практически в жизнь и вызвали против себя целый ряд процессов, открывающих собою печальные страницы в истории англиканской церкви.

Поводом к началу этих процессов послужило первоначально чисто внешнее обстоятельство, не стоявшее в прямой связи с движением, но возбудившее негодование вообще в народе и особенно в низкоцерковниках. Именно, когда многие из трактариан перешли в римский католицизм и увлекли за собой немало англиканских прихожан, в Риме сочли это за новое восстановление католичества в Англии. В октябре 1850 была опубликована папская булла, проектировавшая открыть новую Вестминстерскую архиепископию, и разделить всю Англию на 12 диоцезов, под управлением назначенных папой прелатов. Это булла сильно, хотя и неосновательно, взволновала общественное мнение. Премьер королевства лорд Руссель высказался за необходимость открытых мер против папского вторжения. Протест был подписан людьми различных классов и сословий. Однако какие-либо внешние меры не были предприняты. Но булла повредила англиканской церкви в следующем отношении. Те каѳолические идеи и принципы, которые проводились трактарианами, скоро нашли выражение в богослужении и ритуале. Церковные службы начали сопровождаться большей торжественностью, храмы украшаться живописью и скульптурой. После пуританской простоты предшествующего времени, подобная перемена стала особенно сильно бросаться в глаза. В своих проповедях духовенство начало настаивать на важности таинств, советовать приступать к исповеди и получать от священника разрешение от грехов, утверждая, что это вещи необходимо нужные для верующих, и таким образом возвышало свое иерархическое положение. Распятие в церквах, крестное знамение, молитвы за умерших и наблюдение дней святых стали вещами обычными. Рекомендовалось также употреблять римско-католические богослужебные книги. Естественно, что все это возбудило негодование в крайней протестантской партии, которая, ссылаясь на буллу, подняло крики: «долой папство».

Скоро начались процессы против высокоцерковников, за нарушение ими якобы законов англиканской церкви. Таков процесс поднят был против Беннета, священника церкви св. Павла в Лондоне. В 1850 году Беннет выстроил новую церковь в беднейшей части своего прихода, которая и освящена была епископом лондонским. Здесь введено было хоровое пение, устроена особая решетка отделявшая алтарь от средней части храма и престол украшена был изображением распятия. Беннетт подвергался нападениям толпы, но, обладая твердым характером, продолжал сохранять введенные обряды.

Однако по совету епископа он отказался от прихода. Его преемник Лидбэль не произвел никаких перемен и против него поднято было формальное дело. Обвинители требовали удаления распятия, вызолоченных подсвечников и свеч, жертвенника и престольных разноцветных покровов. Дело дошло до тайного совета, и решено было скорее в пользу ритуалистов. Тайный совет объявил, что все украшения, дозволенные первой Книгой общ. молитв Эдуарда VI законны. Следовательно, для желающих разрешалось употребление и евхаристических одежд, упоминаемых в этой книге. Ответ, данный советом был выражен таким образом, что утверждал собою принцип: «опущение не есть запрещение», на который стали опираться позднее высокоцерковники, против возражений, что вводимые ими вещи не упоминаются в Книге общ. молитв. Дозволив употребление креста, и алтарных одежд, а равно и всего, что может способствовать выяснению смысла службы, тайный совет дал возможность высокоцерковнической партии сделать шаг вперед.

Основываясь на этом решении тайного совета, высокоцерковники начали расширять богослужебный церемониал и скоро ввели каждение, смешение воды с вином во время евхаристии и другие обряды. Все эти обряды, безразличные сами в себе, возбудили негодование в пуританской партии, свыкшейся с простотой богослужения. В 1867 году лорд Шафсбюри решился внести билль в парламент с целью одним парламентским решением, без совещания с конвокацией, установить единообразие в богослужении. Епископы, осаждаемые жалобами со стороны крайних протестантов, в большинстве готовы были согласиться с проектом лорда Шафебюри. Защитником самостоятельности церкви выступил оксфордский епископ Вильберфорс, нашедший поддержку в Гладстоне.

Когда билль внесен был в парламент и большинство епископов высказались за, Вильберфорс доказал несостоятельность этой меры, и вместо голосования в парламенте, решено было составить комиссию. Последняя, в составе 14 человек из духовенства и 15 из мирян, начала свои заседания в иерусалимской палате в Вестминстере 17-го июня 1867 года.

Во время заседаний новой комиссии поднято было другое дело против Макконоки, священника в Гольборне в Лондоне, и против Симпсона, обвинявшихся за введение незаконного ритуала в своих церквах. В высшем церковном суде (Arches Court) дано было следующее решение по этому делу: 1) возношение чаши и дискоса после освящения даров – незаконно: 2) падение ниц и коленопреклонение во время молитвы освящения относится к числу дел, решаемых епископом; 3) каждение во время совершения евхаристии – незаконно; 4) смешение воды с вином должно совершаться прежде службы, и не церемониально; 6) две свечи на престоле во время евхаристии – должны быть возжигаемы в ознаменование, что Христос есть свет мира. Это решение опубликовано было 28 марта. 30-го апреля, назначенная парламентом и заседавшая в Вестминстере комиссия сделала донесение, в котором высказалась за уничтожение возжжения свеч во время евхаристии и каждения. Она предложила следующие правила для руководства при спорах прихожан относительно ритуала: 1) трехсотлетний обычай церкви должен считаться законом; 2) пять прихожан из прихода в тысячу душ и три из меньших приходов могут апеллировать на священника епископу, и в случае затруднения последнего к архиепископу. Мнение архиепископа должно считаться решающим.

Третье донесение комиссии касалось более целесообразного распределения чтений Ветхого Завета и Нового во время церковной службы и было принято. Вслед за делом Макконоки последовало подобное же обвинение другого священника – Уикса, которому и запрещено было употреблять каждение и возженные свечи. В 1870 году в Arches Court разбиралось дело священника Джона Порчэса (в Брайтоне). Судья постановил, что употребление одежд, предписанное 1-й книгой Эдуарда VI законно, но осудил процессии с крестами, хоругвями, каждением, а равно и кропление св. водой, и признал дозволительным употребление опресноков, и обращение к востоку во время освящения даров. Дело это передано было в судебный комитет, который признал незаконным всякое употребление одежд в приходских церквах кроме серплиса (род стихаря из полотна), установил, что священник должен так стоять во время освящения, чтобы народ видел совершаемое им преломление хлеба. Употребление опресноков, а равно и бэрета (четырехугольная шапочка, обычно употребляемая католическим духовенством) суд признал незаконным.

Возбуждение среди самих высокоцерковников было настолько сильное, что епископ винчестерский писал архиепископу кентербюрийскому Тэйту: «Теперь очень беспокойное время и если Бог не услышит наших молитв, дело окончится великой схизмой»²²⁴. 4700 человек из среды англиканского духовенства заявили протест против решения тайного совета и издали этот протест на имя архиепископа и епископов. Архиепископ отвечал уклончиво, соглашаясь, что неудовлетворительное законодательство может быть опротестовано, раз доказано несоответствие между законодательством и требованиями жизни, но считал незаконным протест против частного дела, и указывал, что вопросы об обрядах не должны производить особого возбуждения, как вопросы второстепенной важности и не затрагивающие учения Евангелия и учения церкви о таинствах.

Далеко не так смотрела па дело крайняя протестантская партия. Ей казалось, что, вводя обряды, высокоцерковники искажают учение Евангелия и церкви.

Особенное негодование этой партии возбуждал тот ритуал, которым трактариане начали обставлять совершение таинства евхаристии. Зилотствующие упорно настаивали, что облачение в одежды при совершении этого таинства, коленопреклонение, смешение воды с вином, опресноки и каждение есть не что иное, как возвращение к римскому учению о трансубстанциации, столь гибельному, по их мнению, для христианских душ. Эти люди решили объявить крестовый поход против самого креста и составили в 1865 году особое общество: Церковную Ассоциацию²²⁵, взявшее на себя задачу преследовать высокоцерковников, или как их стали теперь называть «ритуалистов». Но последние не были беззащитными. Они сами объединились между собою и образовали «Английскую Церковную Унию²²⁶. Эта уния в сущности была объединением уже существовавших ранее церковных обществ. Первоначально она поставила себе три задачи: 1) поднять в народе интерес к церкви; 2) защищать лиц, потерпевших от неправильного решения в духовных делах и 3) усилить католическое учение церкви и церковную дисциплину. Средства рекомендовались следующие: 1) сношение с другими подобными обществами: 2) образование приходских ассоциаций; 3) годичное собрание всех членов; 4) издание газеты; 5) петиции и 6) фонды. Условием поступления ставилось общение с церковью; следовательно, поступать в члены могли только причащавшиеся (коммуниканты) не менее трех раз в год. В 1861 году вышел 1 № «Церковного Обозрения», бывшего первоначальным органом унии, и деятельность общества пошла правильным путем²²⁷.

В сущности говоря, все, так называемые, «кризисы» в англиканской церкви есть не что иное как борьба этих двух обществ между собою, причем церковная ассоциация всегда обнаруживала «ревность не по разуму».

Во всех этих спорах центральное место занимает вопрос о евхаристии и других таинствах, выдвинутых вперед оксфордскими вождями. У некоторых из последователей трактарианства народилась мысль о необходимости более определенного и ясного изложения учения о таинствах для народа в духе «трактатов для времени». Эта попытка вызывалась также примерами искаженного учения церкви о таинствах, каково было учение Горгэма о крещении. Георг Корнелий Горгэм был священником в диоцезе епископа экзетерского Филпотта. Епископ отказался перевести его на другой приход на том основании, что Торгам держался неправильных мнений и искажал учение церкви. 17 декабря 1847 епископ подверг его испытанию, на котором выяснилось, что Торгам отрицал духовное безусловное возрождение в крещении, и проводил мысль о сообщении благодати прежде крещения и самое возрождение в этом таинстве признавал условным. Он ссылался на XXIX артикулов, которые учат, что таинства сообщают благодать только тем, которые «право, достойно и с верой принимают их, следовательно условно». Желая отстоять себя, Горгэм передал дело в высший суд (Court Arches), который признал его учение ложным, но беспокойный Горгэм не удовлетворился и подал на обжалование в тайный советь, состоявший из шести светских лиц и трех духовных.

Поднятый вопрос произвел волнение среди всех приверженцев церкви, опасавшихся за ложное решение в тайном совете. Это опасение оказалось справедливым. Рассмотрев дело Горгэма, тайный совет, высказался в том смысле, что англиканская церковь, не приводит настолько ясного и определенного учения о безусловном возрождении в таинстве крещения, чтобы исключалась всякая возможность держаться высказанного Горгэмом мнения, и считать последнее препятствием к назначению на приход самого Горгэма. Епископ экзетерский опротестовал это решение. Он опубликовал свое послание к архиепископу кентербюрийскому, в котором отстаивал учение о безусловном возрождении в крещении и решился собрать собор из духовенства своего диоцеза. Епископ лондонский внес в палату лордов предложение, чтобы вопросы о ересях решались в верхней палате конвокации, в присутствии представителей от короны, но этот билль был отвергнут. Решимость епископа экзетерского собрать синод причинила естественное неудовольствие либералам, и 2-го мая 1851 года, в палате общин поднят был вопрос: а законен ли подобный соборъ? Первый министр и государственный прокурор отвечали, что соборы диоцезов не противны законам конституции. 25 июня 1851-го года собор состоялся, утвердивший учение епископа Филпотта и осудивший учение Горгэма. Таким образом, учение церкви о первом таинстве восторжествовало, но здесь еще оставалось невыясненным строго учение о евхаристии.

Попытку выяснить последнее взял на себя архидиакон Денисон, и навлек на себя преследование со стороны «Церковной Ассоциаций». Денисон состоял экзаменатором при епископе батском и уэльском – Баготе. Во время болезни этого епископа делами епархии заведовал епископ Спенсер, с которым Денисон и вступил в спор по вопросу о евхаристии. Предполагая, что и епископ Багот не разделяет его мнений, Денисон отказался от должности экзаменатора. В августе месяце и ноябре 1853 года он произнес в Уэльском соборе две проповеди о действительном присутствии Христа в евхаристии. Проводившиеся им здесь взгляды подали повод к процессам. Умиравший Багот не мог решить уже дела, и архиепископ кентербюрийский сначала хотел не давать огласки спору, но процесс пошел своим чередом.

Провинциальный суд (Provincial Court) потребовал, чтобы Денисон отказался от двух положений: 1) что как достойно, так и недостойно приступающие к таинству принимают тело и кровь Христовы и 2) что поклонение приличествует действительному, хотя и невидимому присутствию тела и крови Христовых в евхаристии под формой хлеба и вина. Денисон отказался согласиться с этим предложением и был лишен архидиаконства. Дело перешло сначала в суд окончательной апелляции, а затем в тайный совет, где и кончилось в 1858 году не в пользу Денисона. Высказывая учение, что Христос действительно присутствует в таинстве евхаристии Своим прославленным телом, что хлеб и вино изменяются в тело и кровь Христову, архидиакон Денисон не был одиноким проповедником этого учения. Оно успело значительно распространиться в Англии и не возбуждало особенного протеста даже в Оксфорде. Мы видели уже, что в 1843 году Пьюзей был осужден оксфордскими властями за свою проповедь о евхаристии. Через десять лет однако в 1853 году Пьюзей снова проповедовал то же учение и университет не нашел возможным осудить его. Некоторые проводили свои взгляды еще определеннее.

Так в своем письме к д-ру Пьюзею священник В. Е. Беннет говорил о «действительном, истинном и видимом присутствии нашего Господа на алтарях церквей», и что он сам поклоняется и учить народ поклоняться освященным элементам. Письмо это в виде трактата напечатано было вторым изданием в 1867 году. В третьем издании Беннет, по совету Пьюзея, слово «видимое» (присутствие) заменил выражением «под видом хлеба и вина» и вместо «почитание освященных элементов» – «почитание Христа, присутствующего в таинстве под видом хлеба и вина». Крайние протестанты подняли процесс против Беннета, и в 1870 году 23 июля высший суд (Court of Arches) постановил, что учение о видимом присутствии Господа на алтарях и поклонение освященным элементам незаконно. Когда дело перешло в тайный совет, последний, хотя и признал язык книги Беннета «несдержанным», однако отказался осудить его как совершенно противоречащий и несогласный с учением англиканской церкви.

Не меньшее возбуждение причинил вопрос о исповеди, которую стали вводить ритуалисты в своих церквах и приходах. Они смотрели на регулярную исповедь, как на одно из могущественнейших средств в духовной жизни человека, и как на один из вернейших способов поднять нравственный уровень в народе. Насколько широко успела распостраниться исповедь, видно из письма д-ра Пьюзея, защищавшего пользу выслушивания исповеди пред архиепископом кентербюрийским. Пьюзей указывал на одну из публичных школ, в которой более 100 мальчиков регулярно ходили на исповедь, и нравственная атмосфера школы поднялась до небывалой высоты. Около пятисот священников, разделявших подобный же взгляд, подали петицию архиепископу кентербюрийскому Тэйту во время заседаний конвокации 9 мая 1873 года. Архиепископ читал эту петицию в верхней палате конвокации. Подписавшиеся под петицией просили епископов «в виду широкого распостранения» сакраментальной исповеди обсудить вопрос о выборе и подготовке священников-исповедников, сообразно с каноническими законами. Эта петиция возбудила сильное негодование в крайних протестантах и лорд Шефсбюри писал архиепископу, спрашивая его о том, что намерены предпринять епископы. Архиепископ отвечал, что епископское решение будет объявлено после следующей конвокации. 30 июня 1873 года лорд Шефсбюри собрал митинг, и вопрос поднят был в палате лордов. 23 июля епископы издали декларацию, в которой осуждали регулярную исповедь, как противную слову Божию и законам церкви, и дозволяли лишь священникам давать духовный совет и разрешение (absolution), если кто-либо, волнуемый угрызениями совести, просил о последнем. Подобное же разрешение от грехов должно быть даваемо и умирающим, если они высказывают настойчивое желание.

Вопрос об исповеди поднят был снова лордом Редсдэйлом в парламенте 1877 года. Поводом к этому послужила известная книга «Священник и отпущение грехов» (Priest in Absolution), в которой давались советы, как принимать и совершать исповедь. Указывавшиеся здесь вопросы о грехах сообразно с заповедями (напоминающие страницы наших старых требников), особенно возбудили негодование, как слишком тонко анализировавшие природу греха. Книга эта издана была обществом св. Креста и предназначалась для духовенства, но не для публики. Архиепископ отвечал в палате лордов незнанием этой книги, и ссылался на конвокацию 1874 года как уже решившую вопрос об исповеди. Обе палаты конвокаций подтвердили прежнее решение и признали общество св. Креста ответственным за издание книги «Priest in Absolution». Несмотря на протесты высокоцерковников, решение конвокации осталось в силе.

Недовольство протестантствующей партии всегда возбуждалось еще так называемым символом Афанасия. В течение первой половины XIX столетия, вследствие небрежности духовенства, народ отвык слышать чтение Афанасиева символа в церквах, так как Книга общ. молитв предписывает чтение последнего только в особые праздники и дни. Не обращая внимание на эти предписания и сокращая службу, духовенство опускало чтение этого символа. Естественно, когда Оксфорское движение усилило внимание духовенства к Книге об. молитв, чтение символа возбудило тревогу в старом поколении, не понимавшем уже языка символа. Среди низкоцерковников начало высказываться желание изъять фанасиев символ из Книги общ. молитв. Ритуалистическая комиссия 1870 года предложила присоединить следующее примечание к символу: «Упоминаемые в этом исповедании осуждения должны быть понимаемы не иначе, как только в смысле торжественного предостережения о погибели тех, кто добровольно отвергает кафолическую веру». Архиепископ вместе с другими 16 членами комиссии высказались против этого примечания. Когда дело перешло на обсуждение епископов, мнения разделились. Наконец, решено было дать новый перевод символа, поручив дело епископам и профессорам обоих университетов. Оксфордские профессора высказались против всякого изменения, и в случае последнего Пьюзей и Лиддон решили снять с себя духовный сан. После горячей полемики соглашение состоялось в конвокации 1873, формулировавшей свое суждение об Афанасиевом символе следующим образом: 1) что исповедание не присоединяет чего-либо к вере, содержимой в Св: Писании, но предостерегает против заблуждений: 2) что, как Св. Писание в различных местах обещает жизнь верующим и объявляет осуждение неверующим, так и церковь в этом символе объявляет необходимым твердо держаться католической веры всем желающим достигнуть спасения, и великую погибель отвергающим веру. Предостережения в этом символе должны быть понимаемы в том же смысле, как и предостережения Св. Писания. Церковь не осуждает здесь кого-либо отдельно или отдельных лиц, ибо Судья всех – Бог.

В 1875 году три прихожанина прихода св. Петра в Фолокстоне подняли процесс против своего священника Чарльза Риддэйла, обвиняя его во 1) в употреблении во время богослужения зажженных свеч при дневном свете; 2) в смешении воды с вином в евхаристии; 3) в употреблении опресноков; 4) в обращении к востоку во время освящения даров; 5) в коленопреклонении во время молитвы освящения; 6) в пении гимна Agnus Dei после освящения: 7) в крестных ходах с крестами, хоругвями и музыкой; 8) в совершении евхаристии в облачениях; 9) в совершении евхаристии, когда на лицо был только один причастник; 10) в помещении распятия на перегородке между алтарем и храмом с подсвечниками по бокам, и в украшении церкви картинами, изображавшими страсти Христовы. Дело решено было в Arches Court в 1876 году и все обвинения найдены были основательными. Судья советовал Риддэйлу отказаться от этих обрядов, но Риддэйл перенес дело в суд окончательных апелляций, где решение Arches Court было признано правильным.

Церковная ассоциация, направлявшая свои удары против высокоцерковников, доходила в своих действиях положительно до нелепых крайностей и даже жестокостей, которые трудно согласить с пресловутой английской свободой. Приверженцы трактарианских идей старались проводить эти идеи наглядно, и с этой целью пользовались древними обычаями своей церкви. Работая по большей части среди беднейшего населения, в котором порочная жизнь свила себе твердое гнездо, они имели ввиду привлечь народ к церкви и удержать его от грязных уличных и грубых развлечений. Неудивительно, что подобная деятельность возбудила к высокоцерковникам симпатии в народе. Эти симпатии увеличились еще более, когда церковная ассоциация, не ограничиваясь одними судебными тяжбами, стала подвергать высокоцерковников тюремным заключениям. Так в 1877 году заключен был в тюрьму священник А. Туус, в 1880 – Пэлгам Дэйл, и Энраат, в 1881 – Фэйторн Грин и другие.

Когда же не только низшее духовенство, но и некоторые из епископов начали вводить и держаться тех же самых обрядов, церковная ассоциация решилась протестовать и против них. В 1887 году она подняла судебный процесс против одного из особенно уважавшихся и любимых народом епископов – епископа линкольнского д-ра Кинга. Когда дело представлено было архиепископу кентербюрийскому, последний сначала отказался судить епископа единолично, но по требованию тайного совета в 1888 году принужден был рассмотреть обвинения, и в 1890 году, в сообществе с епископами лондонским, оксфордским, рочестерским, салюсбюрийским и герфордским, постановил следующее решение: 1) смешение воды с вином дозволяется перед службой, но не во время ее; 2) обращение к востоку во время евхаристии законно, но освящение даров должно быть видимо народу; 3) пение гимна Agnus Dai после молитвы освящения законно; 4) две зажженные свечи в алтаре во время евхаристии вещь дозволительная; 5) благословение народа с осенением креста незаконно.

Церковная ассоциация не удовлетворилась этим решением и апеллировала в тайный совет, требуя пересмотра дела. Тайный совет на этот раз согласился с архиепископским решением, и таким образом епископ линкольнский не был осужден, хотя вынужден был уплатить судебные издержки в количестве около 50 тысяч рублей. В этом случае высокоцерковническая партия в первый раз одержала победу, хотя и не полную.

Мы видели уже, что постановления тайного совета не всегда совпадали между собой: один судья не соглашался с решением другого. Отсюда понятно, что авторитет тайного совета ставился не высоко высокоцерковнической партией, опиравшейся в своих действиях на принципах древне-католической неразделенной церкви, хотя вводившиеся ими формы в богослужебной практике были близкими и иногда тождественными с римско-католическими. Так как по самой своей природе тайный совет как суд светский не может считаться выражением голоса церкви, то естественно было возникнуть неудовольствию среди приверженцев церкви подобным положением дел. Мысль о необходимости большей свободы для церкви в делах чисто-религиозных, стала все сильнее и сильнее высказываться в обществе. Выразительницей этой идеи служит англо-церковная уния со своим председателем лордом Галифаксом. Высокоцерковническое духовенство, не удовлетворявшееся приговорами тайного совета, продолжало идти по принятому раз направлению и не ослабевало в своей энергии. Оно настаивало на необходимости сакраментальной системы и ввело во многих приходах исповедь, как лучшее средство христианской дисциплины, продолжая держаться и тех самых обрядов, которые не раз осуждались тайным советом. Каждение, зажженные свечи, приобщение больных запасными дарами, крестное знамение, устройство исповедален, молитвы за умерших и прочее сделались как бы неотъемлемыми предметами в высоких церквах. Естественно, что крайняя протестантская партия не могла чувствовать себя спокойно при виде казавшегося ей идолослужения и папства. Попытка лорда Галифакса войти в сношение с Римом с целью объединения католичества и англиканства, возбудила еще большее недовольство. На этой без сомнения старой закваске и почве возник последний кризис 1899 года, не закончившийся еще и теперь. На этот раз дело приняло несколько иную форму и другой оборот. Церковная ассоциация не подняла формального процесса против отдельных личностей, ибо видела, что подобные меры безуспешны. Она нашла такого человека, который обладая бойким пером, издал на ее средства книгу, крайне заманчивую по своему заглавию: Тайная история оксфордского движения. Книга была проникнута одной идеей: высокоцерковники-паписты, их цели – уничтожить реформационную церковь и ввести католическую, и затем под властью непогрешимого самим захватить себе власть над народом. Без сомнения, прогресс в Англии не дошел еще до того, чтобы публика владела критическим взглядом на вещи и более или менее беспристрастно. Любительница всяких секретов, она раскупила в десятках тысяч тайную историю и заволновалась, видя себя опутанной сетями иезуитизма. Вильям Гаркорт – человек видный в обществе, хороший писатель и бесспорно недюжинный мыслитель и притом влиятельное лицо в парламенте, разразился целой серией писем в передовом органе «Таймс», обвиняя церковь в беззакониях, впрочем не столько по любви к последней, сколько по известного рода политическим и партийным интересам, касаться которых нам нет нужды. Содержатель грязного магазина Кензит, желая вероятно увековечить свою память в истории, хотя и не дошел до подвига Герострата, но открыл протесты самого вульгарного характера: врывался в храмы высокоцерковников и во имя закона останавливал богослужение, сам совершал службы на ступенях собора св. Павла, устраивал выставки, показывая орудия пытки высокоцерковнических монахов и прочее. Цель была достигнута: интеллигентная публика обратила внимание, и заполнила газеты письмами, невежественная толпа просто стала осаждать высокоцерковническое духовенство, прибегая к гнилому картофелю (справедливо сберегая хороший для столь гнилого дела) и другими способами выражала свой протест, собирая десятитысячные митинги в Альбертовом зале.

Предметом обвинений были главным образом епископы, как потворщики и потакатели ритуалистов. Когда в прошлом году открылись заседания парламента вопрос о ритуализме и особенно исповеди подвергся здесь рассмотрению. Епископы однако не оказались мучениками идей: архиепископ Иоркский прямо высказался против частной исповеди, как национального зла. Примеру примаса последовали и другие, и таким образом зилоты получили удовлетворение. Предложение некоторых из членов парламента покончить вопрос о ритуализме парламентским решением, не обращая внимания на епископов, однако не прошло, и дело высокоцерковнической партии передано было на усмотрение и решение прелатов. Английская церковная уния не оставалась бездеятельной во время этих споров. 1-го марта 1899 года она издала декларацию, в которой говорилось: «Мы утверждали и утверждаем, что англиканская церковь, держась своих принципов, не может освободиться от обязательств, налагаемых на нее отношениями к остальной части католической церкви, что учение и дисциплина и обряды англиканской церкви, как они предписываются всей ее историей, – остаются в силе и действии, за теми исключениями, когда они были изменены ее собственным авторитетом. Мы отрицали и отрицаем опять, что будто в Англии в XVI веке было заведено новое религиозное учреждение. Мы отрицаем право короны или парламента определять учение, дисциплину и обряды английской церкви»²²⁸. Председатель церковной унии лорд Галифакс указывал, что апелляции на решение архиепископского суда в тайный совет не согласны с историческими судьбами англиканской церкви, так как право обжалования архиепископского суда пред короной явилось вследствие желания уничтожить апелляции к папе. Но по вопросам касательно учения и церковных обрядов архиепископский суд был всегда окончательным, и история не знает обжалований на его решение в Рим, следовательно, и в настоящее время решение архиепископа должно считаться последней инстанцией при разбирательстве тех же дел. Эти мысли лорд Галифакс высказал в своем письме к винчестерскому епископу 26 марта, и нашел поддержку в других лицах («Девятнадцатое столетие» апрель 1899 ст. 518 и «Совр. Обозр.» апрель ст. 457). Вместо подобного ненормального порядка ведения и решения дел, церковная уния настаивает на том, чтобы во 1) верховная власть над епархией принадлежала всецело епископу, во 2) власть в митрополии – архиепископу; в 3) власть над всей национальной церковью – собору епископов, который судит и архиепископа, и 4) власть над национальным собором – собору вселенскому.

Защищая этот порядок решения церковных вопросов, некоторые из высокоцерковников обратились в Ламбетский дворец с просьбой выслушать их резоны, на которых они опираются, допуская в своих церквах каждение, зажженные свечи, приобщают больных запасными дарами, а не совершают каждый раз положенный в Книге общ. молитв чин для приобщения больных и умирающих.

В ламбетских заседаниях приняли участие оба архиепископа, несколько епископов, многие из низшего духовенства и специалисты и знатоки церковной истории (проф. Колменс) и богослужебной практики церкви восточной (мистер Биркбек). В некотором роде эти заседания напоминают «Прения о вере» в московской грановитой палате, с тем разве различием, что дворец оберегался не стрельцами, а простыми полицейскими.

Защитники каждения опирались главным образом на то, что это обычай и обряд библейский и наблюдался всегда, наблюдается и теперь во всей каѳолической церкви как на Востоке, так и на Западе. Основываясь на том, что Книга обществ, молитв не отрицает практики всей католической церкви, кадильники настаивали на дозволительности этого обряда и в англиканстве. Делая в то же время справки в истории своей церкви, они указывали, что обряд этот соблюдался в XVII веке и XVIII, как например в Илийском соборе. Рассматривая с другой стороны церковные законы, они указывали, что каждение не запрещается последними, хотя и не упоминается в них. Следовательно, они возвращались к тому же самому принципу – «опущение не есть запрещение», на который, как мы видели, высокоцерковники опирались и ранее. Теми же соображениями они руководились и, отстаивая практику причащения больных запасными дарами, ссылаясь при этом на показания медиков и на чисто внешние условия, не дозволяющие совершать положенный Книгой общ. молитв чин полностью.

Архиепископы, ссылаясь на букву закона, ответили 31-го июля, что каждение не согласно с уставами англиканской церкви и, следовательно, должно быть уничтожено. Они не отрицали за каждением того значения, какое приписывали ему защитники, и высказывали надежду, что при более благоприятных временах каждение может быть введено в англиканской церкви, но что теперь от духовенства требуется подчинение этому решению.

1-го марта 1900 года архиепископы произнесли свое решение и относительно приобщения больных запасными дарами. Опираясь на Книгу общ. молитв и Члены веры, они признали эту практику незаконной и предложили духовенству воздержаться от нее, пока она не введена будет законною властью. Архиепископское решение, как исходившее непосредственно от церковной власти, оказало большее влияние, чем постановление тайного совета. С этим решением, хотя и нежелательным, высокоцерковникам было легче примириться, чем с veto светских судей ненавистного им тайного совета. Но при всем том, кризис нельзя считать вполне разрешившимся, раз вопрос об отношении государства к церкви и церкви к государству не решен окончательно в смысле большей свободы для церкви.

III

Трактарианское движение, как мы видели, с особенной силой выдвинуло идею о церкви, как богоучрежденном обществе, обладающем своими собственными законами, оглавленном иерархией и владеющем благодатными средствами спасения. Эта идея невольно вела к заключению о небходимости живого голоса в церкви, лучшим выражением которого должны были служить церковные соборы. Экзетерский синод уже наглядно показал, как важен голос церкви в борьбе за истинное учение. Мысль о необходимости восстановления деятельности конвокаций обеих провинций все более и более входила в сознание «черчменов» и нашла себе поддержку в Церковной унии. Когда кентерберийская конвокация собралась в ноябре 1847 года для составления благодарственного адреса королеве, один из членов поставил прямой вопрос: что сделала корона для церкви, чтобы благодарить ее? Из поднявшихся прений выяснилось, что собрание конвокаций и ее деятельность не стоит во всецелой зависимости от короны, и бездеятельность конвокаций предшествовавших лет обязана была лишь дурному обычаю, но не закону. Здесь же созрело решение возобновить живую деятельность конвокаций, как выражений самой церкви, и с этой целью образовано было особое общество.

После долгих прений в палате лордов в 1851 году и толков в прессе за и против конвокаций, в ноябре 1852 года в соборе св. Павла в полном составе собрался синод провинции кентерберийский, и 12 ноября состоялось собрание верхней и нижней палат конвокаций в Вестминстере. Деятельность кентерберийской конвокаций была фактически восстановлена. Последовали объяснения, резолюции, назначение комитетов и восстановлено было правильное сообщение между верхней и нижней палатой; то есть, приведена была в движение та машина, которая в течение 130 лет оставалась бездеятельной, благодаря беспечности духовенства. Несколько позднее последовало возобновление и конвокаций йоркской. В 1856 году конвокация решала вопрос о церковных богослужениях и о более целесообразном распределении евангельских и апостольских чтений. В 1857 году архиепископ кентерб. Самнэр, не сочувствовавший ранее оживлению деятельности конвокаций, перешел на сторону ее защитников, и в 1860 году последовало разрешение короны, объявлявшее деятельность конвокаций свободной. В 1861 году конвокация постановила канон дозволявший родителям быть восприемниками своих детей, но этот канон не перешел в закон. В 1865 году изменена была формула подписки, требовавшаяся от каждого члена англиканской церкви, по силе которой подписавшийся обещался держаться XXXIX членов и употреблять при богослужении лишь формы Книги общ. молитв. В 1872 году конвокация провела «акт однообразия при богослужении» и в 1873 году определила часы для совершения браков от 12 до 3 дня. В 1870 году внесено было предложение в конвокацию об исправлении текста Библии. Конвокация составила два комитета, и ревизия Нового завета была кончена в 1880 году и Ветхого в 1884 году. В сентябре месяце 1892 года, по предложению архиепископа кентерберийского, прошел новый Clergy Discipline Act, который предусматривает лучшие меры для усиления дисциплины среди духовенства, в случаях совершения преступлений последним. Хотя этот акт касался главным образом интересов церкви, и обсуждался конвокацией, однако окончательно он утвержден был парламентом. Это одна из тех аномалий, которые характеризуют настоящие неудовлетворительные отношения между церковью и государством»²²⁹.

В связи с оживлением деятельности конвокаций стоит учреждение церковных конгрессов и собрание синодов каждого диоцеза. Церковные конгрессы возникли, как попытка привлечь внимание и интерес народа к делам и вопросам церкви и объединить взаимно деятельность духовенства и мирян на пользу церкви. В предшествующий период разобщение между духовенством и народом было полное, а равно и между самими священниками связи и сношения были лишь случайные, на почве личных знакомств. Когда либеральная партия решилась нанести удар национальной церкви, духовенство не могло дать отпора, как разобщенное само в себе.

Первая попытка собрать церковный конгресс сделана была в Кембридже в 1861 году и была настолько удачна, что в следующем году повторена была в Оксфорде. С этого времени церковные конгрессы начали собираться ежегодно в различных местах. Устраивая вечерние собрания для рабочего класса, конгрессы подняли высоко в народе авторитет церкви и уважение к ней.

Само собой понятно, что церковные конгрессы не могли считаться полным выражением голоса церкви. Мысль о необходимости соборов из представителей духовенства и мирян от каждой епархии или диоцеза выдвинута была вперед в 1863 году в нижней палате кентерб. конвокаций. Первоначально это предложение не встретило сочувствия в епископах, не желавших вмешательства в их дела по управлению епархией. Фактически соборы диоцезов начали свою жизнь с 1871 года, когда епископ Уордсворт собрал синод в Линкольне, на котором присутствовало около 500 человек из духовенства его диоцеза. Здесь решено было установить ежегодное собрание подобных соборов и выработана была их организация. Когда подобные соборы начали собираться в каждом диоцезе, явилась мысль о необходимости дать некоторого рода систему и единство их деятельности. С этой целью решено было устраивать собрания из депутатов от каждого епархиального собора в Лондоне, который мог бы систематизировать решения отдельных соборов. Такой центральный совет (Central Council) учрежден был в Лондоне в 1881 году.

Когда идея соборного управления стала все яснее и яснее входить в сознание духовенства, появилась мысль о собрании всех англиканских епископов, рассеянных в колониях и Америке, под председательством архиепископа кентерберийского. В 1867 году последний разослал повсюду приглашения, призывая епископов собраться в Ламбетском дворце для обсуждения интересов и нужд церкви. Это приглашение возбудило живой интерес и нашло отклик повсюду. Прежде собрания издана была особая программа деятельности. Собрание состоялось в количестве 76 епископов и открыто было совершением евхаристии и проповедью одного из американских епископов. Председатель наметил в своем адресе следующие вопросы для решения: 1) лучший способ достижения воссоединения христианства; 2) сообщение об учреждении новых епархий; 3) рекомендательные письма для священников и мирян, путешествующих по различным диоцезам; 4) подчинение колониальной церкви митрополиям; 5) дисциплина практикуемая митрополитами; 6) митрополичий двор; 7) вопрос об апелляциях: 8) условия общения с церковью дома; 9) сообщение о предположенных миссионерских епископиях и 10) о подчинении миссионеров. Эти вопросы и предметы и были обсуждаемы собором в течение нескольких дней.

В 1878 году состоялся второй подобный же собор из 100 епископов, в 1888 году из 145 и в 1897 году из 150, повторяясь, таким образом, чрез каждые десять лет. Епископы объявили, что англиканская церковь держится твердо чистоты веры, как она передана в Св. Писании, сохранялась в первобытной церкви, выражена в символах и утверждена вселенскими соборами.

Наряду с прогрессом внутренней жизни англиканской церкви шло развитие ее колониального епископата. Мы видели уже, что в конце XVIII-го столетия учреждены были только две колониальные епископии. При быстром росте колоний, нужда в новых епископиях стала несомненной. В 1840 году епископ Бломфильд опубликовал свое письмо к архиепископу кентерберийскому, в котором указывал на эту необходимость, и результатом письма было образование особого фонда на нужды колониальных церквей. После обсуждения вопроса в ламбетских заседаниях, открыты были епархии в Новой Зеландии, на каковую посвящен был в 1841 году епископ Сэльвин, в Южной Африке (1847), в Тасмании и Гибралтаре (1842), в 1845 году выделен был Новый Брюнсвик, а в 1847 получили своих епископов Кейптаун, Аделэйд, Мельборн и Ньюкастель, и число колониальных епископов достигло до 80. В 1849 году учреждена была епископская каѳедра в Китае в Гон-Конго, а в 1883 году в Японии. В самой Англии в 1880 году учреждена была епархия ливерпульская, в 1882 нью-кастельская, в 1884 году южно-валлийская и отделена была бристольская от глостерской.

Наравне с ростом епископий прогрессировало и школьное обучение под руководством церкви. Вплоть до 1833 года оба общества – Национальное и Британское вели дело народного обучения без помощи государства. В этом году государство отпустило из общественных сумм около 200 тысяч рублей на поддержку как церковных, так и диссидентских школ. В течение шести лет до 1838 года Национальное общество основало 690 школ. В 1839 году правительство увеличило свою субсидию на 100 тысяч рублей и ввело систему инспекции над школами. Без разрешения инспекции ни одна школа теперь не могла получать пособия. Введя эту меру, правительство, очевидно, хотело распространить свой надзор и над церковными школами. Но из 204 этих школ 169 отказались от государственной помощи, отстаивая свою независимость. Для уничтожения этого разделения и раздоров, в 1840 году было постановлено, чтобы назначение инспектора над церковными школами производилось с согласия и одобрения архиепископа той или другой провинти. В 1858 году субсидия государства церковным школам достигла до полутора миллиона рублей, но с 1859 года сумма эта начинает понижаться и в 1865 году упала до 190 тысяч рублей. Во всех церковных школах религиозное обучение входило как необходимое и обязательное до 1870 года.

С распространением влияния либеральной партии, порядок этот подвергся критике, и составившаяся национальная лига потребовала, чтобы все школы, пользующиеся поддержкой из общественных сумм, были свободны от обязательного религиозного обучения. В 1870 году введено было обязательное обучение, и основаны были так называемые «министерские школы» – (Board schools), в которых религиозное обучение было необязательным. Мера эта клонилась к тому, чтобы уронить церковные школы, но не достигла своей цели. Количество обучающихся в церковных школах напротив, удвоилось, и обучение в них сделалось более доступным для народа, чем в новооснованных школах.

Для детей средних классов была выработана школьная система священником Вудардом (с 1870 года каноник собора в Манчестере), которая требовала обязательного религиозного обучения. В этих школах обучаются дочери духовенства и людей профессиональных занятий.

С 1816 года по 1881 год открыто было 16 богословских колледжей в различных местах, и несколько специально миссионерских. В Оксфорде в память Кебла открыт был в 1870 году колледж его имени, и в память Пьюзея – «Дом Пьюзея» в 1884 году. В Кембридже учрежден был миссионерский колледж в 1881 году.

Искание союзников. – Неудача в сношениях с Ватиканом. Оскорбительная для Англиканской церкви булла. – Оживление сношений с православным Востоком и стремление к ознакомлению с Русской церковью. – Трудный вопрос.

Великое Оксфордское движение, как мы уже видели, воскресило образ единой неразделенной католической церкви первых веков христианства. Выясняя идею вселенской церкви, трактариане, естественно, должны были решить вопрос: в каких отношениях к этой вселенской церкви стоит церковь англиканская? Разбираясь в этом вопросе, одни отрицали за англиканской церковью характер церкви католической и в погонях за идеалом увлеклись его призраком, т. е. Римом: другие, напротив, но отрицая недостатков своей церкви, видели в ней живую ветвь церкви вселенской, и ждали лишь реформ и обновления. Прямое обращение к Риму первых возбуждало неудовольствие во вторых. Отсюда мысль стала склоняться к поискам других средств к сближению с христианскими церквами, и желание вступить в унию с последними ожило в лучших умах. Так как все движение опиралось главным образом на древнюю церковную историю, пользовалось историческими методами и при этом англиканскую церковь XIX века не хотело видеть оторванной от церкви дореформационной, а прошлое англиканства было неразрывно связано с римским католицизмом, то взор высокоцерковников устремился, прежде всего к Риму, успевшему уже скрыть за своими стенами немало англикан, рабски подчинившихся ватиканскому наместнику Христову. Понятно, что подобное подчинение было нежелательным для людей, гордившихся своей свободой. Они видели, что новое рабство не могло быть лучше старого и грозило снова превратить англиканскую церковь в прежнюю сочную папскую ферму. Они хотели единения не на почве иезуитской политики, а на основах христианской правды и на условиях взаимных соглашений.

Настойчивым пропагандистом подобной унии в 90-х годах нашего века выступил лорд Галифакс. Он познакомился с римско-католическим аббатом Фернандом Порталом, который разделял его желание примирения церкви англиканской с церковью римской. Преследуя эту цель, они решили, прежде всего, распространить повсюду желание унии, а затем указать такой пункт, который заставил бы войти в объяснения и сношения высших церковных властей обеих церквей. Таким пунктом послужил вопрос об англиканском священстве. С этой целью аббат Портал напечатал во Франции свое сочинение «Англиканские посвящения»²³⁰, написанное в примирительном духе и выяснявшее исторические факты в благоприятном для англикан свете. Эта книга возбудила широкий интерес во Франции, и в 1895 году ректор археологической школы в Риме, аббат Дюшен в журнале «Критический Бюллетень» дал свой отзыв о книге и высказался за действительность англиканских посвящений.

За год перед этим, в 1894 году, аббат Портал лично явился в Англию. Лорд Галифакс тотчас же обратился с просьбой к архиепископу Бенсону принять аббата. Галифакс сообщал при этом, что Портал может познакомить архиепископа с мнениями об англиканстве за границей, и передать о надеждах Льва XIII на то, что англикане выразят свое желание вступить в унию с Римом. Архиепископ согласился и свидание состоялось. Однако здесь ничего не было решено определенно. Портал посетил архиепископа йоркского, епископов петерборовского и линкольнского, и присутствовал в нескольких церквах за богослужением. Так как в это время ему дано было знать о желании кардинала Рамполлы видеть его в Ватикане, то он немедленно оставил Англию и выехал в Рим, где и принят был Рамполлой и папой. Первоначально предполагалось, что папа Лев XIII обратится с посланием к архиепископу кентерберийскому, результатом которого будет собрана конференция из богословов обеих сторон для выяснения вопроса об англиканских рукоположениях, а затем и других разногласий между церквами. Однако план этот из справедливых опасений, что послание может подвергнуться критике в Англии, был изменен, и вместо папы, кардинал Рамполла сам обратился с частным письмом к Порталю, в котором выражал удовольствие по поводу сочинения последнего, и надежду на созыв конференции. Это письмо должно было послужить косвенным шагом к вступлению в сношения с архиепископом Бенсоном. Аббат Портал отправился снова в Англию, и лорд Галифакс писал архиепископу, что он получил весьма важное известие от аббата Портала, которое, по его мнению, должно сильно обрадовать и удивить примаса, и просил о новом свидании.

27 сентября 1894 года состоялось второе свидание архиепископа Бенсона с аббатом Порталом, во время которого архиепископ высказался, что при вопросе об унии не только главенство и непогрешимость папы, но существуют и другие затруднения и препятствия. Он настаивал также на том, чтобы шаг к общению был сделан самим папой, а не Англией, и не придал письму кардинала· Рамполлы никакого особенного значения. Поведение архиепископа разочаровало Порталя. В октябре того же года лорд Галифакс снова обратился с предложением к архиеп. Бенсону, прося его вместе с архиепископом иорк-ским написать к нему письмо, выражающее твердое желание к соединению с Римом, и готовность употребить всевозможные усилия ради последней цели. Письмо это, опубликованное в прессе, могло бы по его мнению дать повод папе Льву обратиться с своим посланием к архиепископам.

Но еще прежде свидания архиепископа с аббатом Порталем и Галифаксом, кардинал Воган, римско-католический архиепископ в Англии, произнес речь в Престоне, в которой высказался, что уния англиканской церкви с римской возможна только при полном подчинении первой последней. В своем же послании к архиепископу толедскому, Воган отрицал всякую действительность англиканских рукоположений. Само собой понятно, что любезные предложения и сочувствия, высказанные кардиналом Рамполлой и речь Вогана плохо мирились между собой, и в то же время было трудно верить, чтобы оба они говорили и действовали без всякого сношения друг с другом. Сообразно с этим архиепископ Бенсон писал лорду Галифаксу, что уния возможна только на принципах истины, которой нельзя жертвовать в пользу какой бы то ни было политики. Он отвергал всякие частные сношения с Римом, на которых так настаивал аббат Портал, и указывал на отмеченные выше противоречия в речах Рамполлы и Вогана, и в заключение добавлял, что всякие сношения по вопросу об унии невозможны, если римская церковь не признаёт действительности рукоположений англиканской. 22 октября 1894 года Галифакс снова просил архиепископа Бенсона обсудить дело с архиепископом йоркским, и архиепископ ответил на это письмом, в котором утверждал, что англиканская церковь всегда готова вступить на путь примирения с другими церквами, но не может при этом пожертвовать какой бы то ни было истиной, и всегда настаивает на том, quod semper, quod ubique, quod ab omnibus.

Лорд Галифакс составил из писем архиепископа одно общее, но архиепископ Бенсон не нашел возможным дать последнему свое одобрение.

После этого лорд Галифакс прочел адрес в Бристоле по вопросу об унии, и копии этого адреса разослал епископам, спрашивая их, какой должен быть ответ, если его спросят в Риме об отношениях епископов к этому вопросу.

Архиепископ отвечал в марте месяце того же года, что он не может давать ответов на вопросы, которые только предполагаются, но не предложены на самом деле.

В апреле месяце лорд Галифакс отправился в Рим, имел аудиенцию у папы, и виделся со многими кардиналами. В римско-католическом мире произошло между тем разделение: английские римско-католики стояли против действительности англиканских рукоположений, французские же держали сторону аббата Порталя. 22 апреля папа издал послание «Ad Anglos», адресованное «английскому народу, ищущему царствия Божия», представляя здесь римскую церковь, как единственную обладательницу путями к этому царству. В следующем месяце папой назначена была комиссия для рассмотрения вопроса об англиканских рукоположениях. Члены этой комиссии были исключительно римские богословы, и только двое из англиканских ученых Пуллэр и Лэйси, без ведома архиепископа Бенсона, отправились в Рим с целью дать возможные объяснения. Заседания комиссии кончились в июне месяце 1896 года, а в сентябре издана была пресловутая булла папы Льва XIII «Apostolicae Curae», объявившая англиканские рукоположения недействительными. Вскоре после буллы прекратился и журнал «Англо-Римское Обозрение», вышедший в 1895 году с целью знакомства с англиканством. По-видимому, ворота вечного города затворились для англикан навсегда, и чтобы проникнуть в них, alterius orbis papa, как англикане любят называть архиепископа кентерберийского, должен или пролить слезы покаяния перед primo, подобно Генриху в Каноссе, или ждать второго Авиньонского пленения пап, надеясь, что последнее будет горше первого.

* * *

В один из дней 1839 года в Оксфорде ждали прибытия русского великого князя Александра. Диакон Вильям Пальмер, после продолжительного совещания с доктором Роо, президентом колледжа св. Магдалины, приготовил петицию для вручения высокому посетителю. В этой петиции Пальмер просил великого князя прислать кого-нибудь из русских богословов в Оксфорд для занятий и изучения англиканства, обещал сам учить посланного английскому языку, с тем, чтобы последний сообщил в России содержание лучших богословских сочинений Англии, и просил подобного же содействия в случае его, Пальмера, приезда в Россию²³¹.

К глубокому сожалению желание Пальмера не осуществилось. Но из этой самой петиции видно, что сближение англиканской церкви с Восточной и в частности русской церковью, по представлению лучших умов, должно было начаться взаимным литературным знакомством. Необходимость последнего вытекала из крайне слабых представлений англикан об учении и состоянии восточной церкви в начале XIX века. С другой стороны и англиканская церковь на востоке и в России была едва ли известна удовлетворительно, и в большинстве случаев просто отождествлялась с протестантизмом континента. Когда трактарианское движение оживило идеал древней неразделенной католической церкви, стало на Викентиев принцип quod semper, quod ubique, quod ab omnibus, богословская мысль невольно поворотилась и в сторону Востока, так как Рим, хотя бы и непогрешимый в своей главе, мог предъявить, да и то не всецело, притязание лишь на то quod semper, но никак не на то quod ubique и quod ab omnibus. С сороковых годов нашего столетия и начинается литературное знакомство англикан с православием. Пустые страницы в английских каталогах по истории восточной церкви заполняются именами Блэкмора, Пальмера, Пиля, Бэджера, Станлея, Вильямса, Овербека, Юнга (американца), Гора, Биркбека и др. Если припомнить, что до конца первой половины XIX века сведения англикан ограничивались стариком Ле-Кьоном²³² и устаревшими трудами Ковеля, Рикаута и Смита, то прогресс в этом отношении становится несомненным, хотя и далеким еще от желательной полноты, ясности и обстоятельности.

Блэкмор делал попытку согласить учение православной церкви с вероучением англиканской, и Пальмеру всегда мечталось возможным доказать тождество в основных принципах англиканства и православия. Эта мысль при своем дальнейшем распространении повела к открытию в Англии «Ассоциации Восточной Церкви», поставившей себе задачей путем литературы, собраний и денежных фондов войти в более близкие сношения с православным востоком.

С половины же XIX века начинаются поездки англикан в Россию и Грецию с целью непосредственного знакомства с православием. Личность приснопамятного митрополита московского Филарета стала широко известной и уважаемой среди англикан. На ламбетской конференции англиканских епископов 1867 года было постановлено просить архиепископа кентерберийского выразить русской церкви от лица английского исповедания чувства симпатии по случаю смерти Филарета митрополита московского.

Когда американская епископальная церковь решила войти в более близкие сношения с православной восточной церковью, нижняя палата кентерберийской конвокации 1863 года предложила верхней палате следующую петицию: «Просители с великим интересом! узнали, что в настоящем синоде или собрании епископов и духовенства Северо-Американских Штатов были приняты меры с целью достигнуть взаимообщения между русско-греческой и англиканской церквями. В силу этого они нижайше просят ваше достопочтеннейшее собрание употребить свои усилия к достижению такого взаимообщения». Петиция подписана была всеми выдающимися членами конвокации нижней палаты в количестве 48 человек. Она внесена была в верхнюю палату епископом оксфордским, который после воодушевленной речи предложил резолюцию: основать комитет для сношений по этому делу с северо-американскою епископальной церковью²³³. В 1869 году комитет по делу о восстановлении взаимообщения между православной и англиканской церквами просил архиепископа кентерберийского войти в сношение с восточной церковью и обсудить возможность взаимного участия членов обеих церквей в таинствах и богослужении. Результатом этого ходатайства была переписка между архиепископом кентерберийским и константинопольским патриархом Григорием в 1869 и 1870 г.²³⁴.

Смерть англиканского епископа Берклэя в 1881 г, бывшего представителем англиканской церкви в Иерусалиме, дала повод к переписке архиепископу Бенсону с восточными патриархами. Англиканская епископальная кафедра открыта была в Иерусалиме в 1841 году. Проект открытия этой кафедры в союзе

с германскими протестантами, причем половина расходов падала на германскую корону, а другая на Англию, из фондов миссионерского церковного общества, сильно возмутил высокоцерковническую партию, отрицавшую всякую связь с протестантизмом Германии. Мы видели уже, что этот план был одной из причин разочарования Ньюмана в англиканстве и перехода его в Рим. Пьюзей также высказал желание уничтожить иерусалимскую англиканскую кафедру, считая прозелитизм черным пятном для англиканской церкви. «Нам нельзя, – писал он архиепископу кентерберийскому, – рассматривать православную греческую церковь как правоверующую и как неправоверную, т е. нельзя искать единения с нею, как с правоверующею, и в тоже время похищать у нее ее чад, как у неправоверной, потому что только признание ее еретической могло бы оправдать отчуждение членов от нее и совращение их (в англиканство) Когда первый англиканский епископ в Иерусалиме Александр умер в 1845 году, Пьюзей настаивал на уничтожении англиканской кафедры в Иерусалиме и писал по этому поводу Гладстону²³⁵. К Пьюзею примкнули все выдающиеся высокоцерковники: Марриот, Черч, Моцлей и другие, но их протест оказался безуспешным²³⁶.

Всем этим лицам казалось невозможным примирить стремление к общению с восточной церковью с практиковавшимся англиканами прозелитизмом на востоке. Такая выдающаяся личность, как д-р Лиддон, возвратившись из путешествия на Восток, горячо жаловался на миссионеров английского церковно-миссионерского общества, говоря, что при епископах Гобате и Берклее, они совращали греков и возбуждали недовольство в греческой церкви, и писал по этому поводу к архиепископу Бенсону. «Лиддон высказался в газетах против назначения епископа в Иерусалим», – пишет Бенсон в своем дневнике под 6 февраля 1877 года²³⁷. 16 февраля высоко-цевковнический орган Guardian объявил иерусалимскую англиканскую епископию мертвой епархией. Желание высокоцерковников уничтожить эту епископию однако не осуществилось, но они успели в своей борьбе против прозелитизма. Два дня спустя после статьи в «Гардэне» архиепископы и епископ лондонский объявили о возобновлении англиканской епископии в Иерусалиме, но высказались против всякого прозелитизма, настаивали, чтобы англиканский епископ назывался иерусалимским «не в собственном смысле, как не имеющий епархии», и ссылались на послание патриарха иерусалимского, выразившего желание видеть англиканского епископа в Иерусалиме в целях более близкого общения церквей.

Отправляя новопосвященного епископа в Иерусалим, архиепископ Бенсон писал всем восточным патриархам, прося принять и оказать содействие новопоставленному епископу, и предлагая возможные услуги в помощи христианам на востоке. Патриархи отвечали такими же дружественными посланиями в 1887 году.

В 1888 году собралась третья конференция англиканских епископов в Ламбетском дворце. Своей семнадцатой резолюцией она выразила чувства удовольствия по поводу дружественных сношений между архиепископом кентерберийским и другими англиканскими епископами и восточными патриархами и епископами, и свою надежду, что преграды к полному общению православия с англиканством будут уничтожены с течением времени при более близких сношениях и взаимном тесном знакомстве. Назначенный конференцией комитет, для выяснения отношений англиканского исповедания к восточной церкви, доносил собранию епископов, что он не находит к взаимному общению такой преграды, какая существует для общения с римско-католической церковью, объявившей догматы о непогрешимости папы и беспорочном зачатии Пр. Девы, и другие нововведения. Останавливая свое внимание на разностях между англиканской и православной церквами, комитет указывал: во 1) на Filioque, 2) на опущение восточной церковью возложения рук при конфирмации и ограничение только миропомазанием, причем последнее совершается над бессознательными младенцами и в 3) на употребление икон, призывание святых и культ (cultus) Пресв. Девы, хотя греческая церковь и отрицает идолатрию. Но англиканская церковь, опираясь на то, что постановления 2-го Никейского собора были отвергнуты собором Франкфуртским (794) и не были приняты латинской церковью целых 200 лет, не считает эти постановления обязательными²³⁸. Комитет настаивал на необходимости братской помощи христианам на востоке, вне всякого прозелитизма, и рекомендовал стремиться к осуществлению слов: «да будут вси едино»²³⁹.

В том же 1888 году архиепископ Бенсон приветствовал от лица англиканской церкви русскую церковь по поводу празднования 900-летия крещения Руси. В этом послании он указывает уже, что «англиканская и русская церкви имеют общих врагов», и таким образом видит в русской церкви союзницу церкви англиканской. Митрополит киевский Платон отвечал на это послание благодарностью, говорил о желании единения и спрашивал о тех условиях, на каких архиепископ Англии считает унию возможной.

Примас оказался неподготовленным к подобному вопросу, но говорил в своем ответном послании о желательности единения в таинстве причащения как в высшем акте общения во Христе, предлагал обсудить вопрос об англиканских рукоположениях и посылал для этого необходимые пособия и сочинения. Архиепископ умер, не дождавшись появления в английском переводе сочинения русского ученого об англиканских рукоположениях, которое ему так хотелось видеть при жизни.

Депутации епископа петерборосского, ныне лондонского, на коронации Государя Императора в 1896 году·, и архиепископа Антония финляндского, ныне митрополита с.-петербургского, на юбилей королевы Виктории в 1897 году, говорит сын архиепископа Бенсона в биографии своего отца, укрепили добрые чувства между англиканской церковью и восточным христианством вообще и православно-восточной церковью в частности. То же самое впечатление произвел последний факт и на других англикан, поднесших митрополиту Антонию драгоценные сосуды в память посещения его Англии.

На XIX век падают и первые сношения англиканской церкви с ассирийскими христианами. Первое обращение ассирийцев к англиканской церкви сделано было в 1837 году, и по их просьбе послан был д-р Бэджер, отозванный в Англию в 1843 г. В 1868 году три ассирийских епископа, 32 священника и 11 диаконов прислали архиепископу кентерберийскому Тэйту прошение о присылке к ним миссионеров и проповедников. В 1876 году архиепископ послал двух англиканских священников, из коих один поселился в Курдистане, а другой в Урмии.

Миссия была преобразована в 1885 году, когда архиепископ Бенсон послал новых лиц, вручив им инструкцию: 1) не отвлекать ассирийцев от их собственной церкви и не англонизировать их и 2) не учить ничему, что противно постановлениям Вселенских соборов. Отправляя этих миссионеров, архиепископ вручил им послание кафоликосу Мар-Шимуну, в котором высказывался против всякого прозелитизма и выражал готовность оказать братскую помощь.

Дорожа добрыми отношениями с восточными патриархами, архиепископ поспешил известить их о посольстве миссионеров и получил ответные послания с благословением антиохийского патриарха делу миссии. Миссионеры учредили в Урмии высшую школу для священников и диаконов и школы в других местах для детей, привлекли к этому делу несколько из сестер англиканских монастырей, и начали издание древне-церковных памятников. «С 1897 года миссия от православной русской церкви, – пишет Бенсон, – успела завоевать почти весь диоцез супурганский с его епископами. По желанию (нынешнего) архиепископа Темпла, англиканская миссия действовала в согласии с русской, но так как привязанность к последней здесь продолжается, то для англиканской миссии остается малое поле деятельности в Персии»²⁴⁰.

* * *

Такова в главнейших своих фактах история англиканской церкви в XIX веке. Мы видели, как под влиянием крайнего протестантизма, так широко распространившегося в конце XVIII века, угасала ее жизнь, падала ее энергия, ослабевало ее влияние. Но этот протестантизм оказался противоречием в самом себе: он вносил разрушение, а не гармонию, проповедовал веру и распространял неверие, обещал моральную свободу и сеял нравственную распущенность. Естественно, что он не мог удовлетворить и вызвал непреодолимое желание живой, твердой и непосредственной веры. В ответ на это желание родился методизм. Веслей первый попытался поднять религиозный дух народа и пробудить деятельность церкви. Он мечтал остаться верным последней, боялся отделения от нее, но не в силах был преодолеть противоцерковного движения и создал раскол. Методизм но прошел бесследно для церкви: он заставил очнуться и тех, которые считали себя ее верными чадами. Пробуждение сказалось в партии евангеликалов. Им естественно было обратить все свое внимание на свое внутреннее состояние. Заглянув в себя, они увидели свое пренебрежение к главнейшим заповедям Евангелия и поспешили их выполнить. Испуганные падением собственной веры, они торопились проповедовать ее другим, сознав ее мертвенность без дел, отдались делам милосердия и благотворительности. Они охвачены были сильным чувством, и это чувство сделали основой всей своей деятельности. Отсюда их пренебрежение к историческому христианству, к его древнейшим церковным формам и дисциплине, и наоборот сильное тяготение к свободе личности, предоставление ей самой устанавливать свои отношения к Богу, без вмешательства и руководства церкви. Ничем не руководимая и необуздываемая свобода влекла к произволу и породила либерализм. Либерализм не только забывал и пренебрегал, но сознательно отрицал значение законов и определений исторической церкви. Он видел в последней лишь преграду для своих широких замыслов и стремлений, и объявил ей открытую борьбу, надеясь выиграть над ней победу и отдать ее под опеку государства. Падение церкви было близким, но оно не могло быть окончательным, ибо это было бы насилием над всей историей христианской Англии.

В нужную минуту наступила реакция: люди, чуждые крайних увлечений, увидели бездну под ногами неистовствовавших, и нашли им противоядие. Последние ослеплены были надеждами на фантастическое будущее, первые заставили их оглянуться на действительное прошлое, и вместо призрачного объединения всех христиан на началах произвольного понимания Евангелия, показали им образ истинного единения под знаменем церкви, раскрыли природу последней и объяснили орудия ее благодатной жизни. Воскресшие образы прошлого стали искать осуществления в настоящем, и жизнь церкви забила ключом: возобновилась соборная деятельность, ожила вера в таинства, расширилась внешняя сторона богослужения, возникли новые храмы, построились школы и богословские колледжи, возросло сознание необходимости дружной деятельности духовенства и народа и появились церковные конгрессы, епархиальные и всеангликанские соборы, ожил идеал единой католической церкви пробудилось желание избавиться от тоскливого одиночества и достигнуть живого общения с остальным христианским миром. Это была победа церкви, но эта победа стоила многих жертв. Самая борьба не могла обойтись без преследований, волокитства, судебных процессов и тюремных заключений. Люди сильные духом терпели эти невзгоды и не хотели поступиться своими убеждениями. Они желали видеть у себя quod semper, quod ubique, quod ab omnibus. Многие сочли невозможным осуществить это желание у себя дома, и после мучений и угрызений совести, после тяжелого внутреннего разлада, захотели удовлетвориться хоть тенью своего идеала и опустили свои повинные головы пред тем самым Римом, который еще так недавно казался им вавилонской блудницей. Ватикан радовался своим успехам и захотел еще больших. Видя сомнения колеблющихся, он решился рассечь узел одним ударом, и объявил англиканскую церковь – не церковью, ее таинства – не таинствами и священство не священством. Но «непогрешимый» погрешил: он догадался об этом слишком поздно. Увлеченный самообольщением, он сам потерял quod ubique, quod а bomnibus. Истинные волхвы в англиканстве поняли это, и увидели, что сиявшее на западе солнце совсем закатилось и стали искать не солнца новоизобретенной лжи, а Солнца правды. Куда было идти? Путеводная звезда указывала путь неизменно на восток. Путь был далекий и незнакомый.. Отправившиеся – шли робко, созерцали непривычные формы, слышали незнакомый язык, видели то угнетение, то царство варварства. Им казалось трудным столковаться с этими людьми, чувствовалось не по себе при виде униженного состояния тех, в которых они искали себе равных и союзников. Где же найти последних, без уколов самолюбию, без отчаяния остаться непонятыми? Один Рим потерял лелеянный образ правды, другой сохранил последний, но был велик лишь своим славным прошлым. Приходилось отыскивать третий. Это был Рим без пап, но неоспоримый в апостольском преемстве своей иерархии, не столь многочисленный, но все же, обладающий миллионами душ, не столь деятельный, но зато чуждый пропаганды и прозелитизма, не столь славный своей историей, но все же, с сединами свыше девяти столетий. А главное – никогда не припевавший к старому Риму, напротив всегда боровшийся и борющийся как с его заблуждениями, так и с ложными пророками, проповедующими: «здесь Христос – у нас истина». Правда, старый Рим уже попытался заронить сомнения против Кентерберии и в этом третьем Риме, но последний видел лесть, а, пожалуй, и насмешку над собой, и не дал своего ответа. Сильный своими богословскими знаниями, он может решить вопрос и без указаний «непогрешимаго»: а если так, то не выходило ли, что у «Русской и Англиканской церквей есть общие враги»? Нужно было теперь подробнее и яснее ознакомиться с русской церковью, понять ее и затем сделать окончательный шаг. Те, которые действительно изучили и поняли ее, пришли к следующему выводу· «Учености богословов русской церкви, красноречию ее проповедников, ревности и успеху ее миссионеров – нет нужды бояться сравнения с таковыми же всякого другого христианского исповедания в мире. По блеску же своих святынь, торжественности своего церемониала, по красоте своей литургии и богослужения, она не знает себе соперника в христианстве. Что же касается содержимой ею веры, то она та же самая, без всякого изменения, пополнения или прибавления, какая принята была ею более девяти столетий тому назад, от неразделенной католической церкви»²⁴¹.

А если Русская церковь такова, если у нее и у церкви Англиканской есть «общие враги», то почему не объявить совместную борьбу, почему не попытаться достигнуть объединения с найденным союзником? Для этого требовалось прежде всего узнать, желает ли она подобного союза? Ответ получался благоприятный: «так как Вы, в Вашем послании, выражаете желание быть объединенными с нами ἐν τοῖς δεσμοῖς τοῦ εὐαγγελίου, то я прошу объяснить и известить меня: на каких условиях вы находите возможным объединить наши церкви»? – Так с свойственною русской душе прямотою писал приснопамятный митрополит киевский Платон в ответ на приветствие от архиепископа кентерберийского по случаю торжественного празднования 900-летия крещения Руси.

Вопрос этот оказался слитком трудным. У одряхлевшего и состарившегося XIX века не нашлось сил ответить на него, и он уходит в бездну вечности, оставляя его решение своему молодому и бодрому преемнику. «Невозможная у человек возможна суть у Бога»...