Ветхозаветные пророки

Библейско-историческая характеристика

Пророчество, рассматриваемое в его общем смысле, усвоенном богословскою научно-критическою мыслию, есть чудо в об­ласти мысли и знания. Оно есть знание, дошедшее в силу сверхъестественного откровения до той широты объема и высоты ясности, на которой дух человеческий, освобождаясь от ограничения пространства и времени, получает возможность смелым взглядом окидывать весь сложный разумно-целесообразный процесс всемирно- исторического развитии на всем пути его – от начала и до конца – отметить решающие моменты, указать их значение и конечные цели, имеющие завершить весь процесс развития. Такое знание, конечно, предполагает свободу от ограничивающих условий пространства и времени, – такому знанию должно быть одинаково доступно и ясно как настоящее, так прошедшее и будущее, как близкое, так и далекое. История фактически подтверждает это предположение. Но явление такого необыкновенного знания во всемирной истории само собою предполагает важное, чрезвычайное значение этого самого явления. В истории человечества есть пepиоды, в которые гений человечества, обыкновенно таящийся по частям во всей массе индивидуумов, вдруг концентрируется с такою необыкновенною силою и проявляется в таком длинном ряде великих личностей, что эти периоды с первого взгляда представляются необыкновенными периодами, назначенными для необыкновенных целей. Это в условиях естественного сознания. Но если тоже явление встречается в условиях высшего естественного сознания, если в этом явлении и выступает сверхъестественное влияние, то конечно период происхождения этого явления имеет величайшее всемирно историческое значение. А таково именно и есть явление – пророчество или точнее профетизм (как выражение целого явления в его деятелях и деятельности). На протяжении почти всей ветхозаветной истории один за другим выступают великие боговдохновенные мужи – пророки и могучим словом и энергическою деятельностью возвещают людям великие истины судеб всемирно исторического развития, разъясняют их человеческому сознанию и увещевают достойно готовиться, к принятию имеющих скоро наступить, великих моментов истории. Рассматриваемое с исторической точки зрения, пророчество или профетизм есть явление, мотивированное известными историческими условиями, и потому само тесно, органически связано с этими условиями. Характерные особенности его, как исторического явления, уясняются путем определения его органической связи с ветхозаветной историей.

Ветхозаветная история представляет полную противоположность нашей христианской и развивалась в условиях, теперь почти непонятных. В наше время идея истинного Бога просвещает уже сознание почти всей земли, и только редкие темные пятна ждут того луча, который и их вознесет в светлый горизонт. Напротив, в древней истории над всей землей лежала густая тьма, и только один незначительный уголок земли, как огонек среди мрачной ночи, светил темной земле. В этом уголке жил израильский народ, тот избранный народ, который был назначен светить языческому миру¹. Поэтому особенному положению в истории, израильский народ представляет собой такой же контраст языческому миру, как свет тьме. В то время как языческий мир был предоставлен закону естественного греховного развития, народу израильскому открыт был закон святости.² Здесь природа человеческая уже не ищет, с инстинктивною тоскливостью и темною ощупью, неведомого Бога, как это было в язычестве; здесь сам Господь в своем откровении идет на встречу человеку и заключает с ним тесный союз. В силу этого союза народ Израиля сразу выдвинулся из среды языческого мира, и по завету, договору сосредоточил в себе все святое, справедливое, человечное, не находившее себе приюта в языческом мире. Синайским законодательством этому народу вверены были на хранение простые, но вечные и глубокие истины о личном, духовном Боге, Избавителе, принимающем всех угнетенных и презираемых, о долге почтения к родителям, об обязанности целомудрия, уважения человеческой жизни и собственности, справедливости друг к другу и чистой нравственности. Здесь, вопреки всем законам древности, законам притеснителей, налагавших иго на утесняемых, законами сильных для их собственной пользы, чтоб держать в рабстве массы слабых, – здесь открыт был закон равенства, отвергнута пагубная система разделения на касты. Уже в этом отношении Израиль становится учителем человечества. Но не в осуществлении какой либо политической или социальной мировой идеи было назначение этого народа. Этот народ и не философ, и не политик. Его призвание в истории ограничивается исключительно религиозною задачей. Конечная цель всемирной исто­рии заключается в осуществлении на земле царства Божия.³ Ветхо­заветная история при всеобщем религиозно – нравственном растлении человечества, представляла единственный оазис, на котором мог держаться зародыш царства Бога, идея монотеизма и идея спасения, имевшая распространиться во всём человечестве. Этот оазис – народ израильский – и был избран местом для временного царства Бога. «Вы должны быть для меня священным царством, и святым народом» ⁴ – вот юридическое определение положения народа израильского в истории. Этим актом он выделяется из всего греховного человечества как святой народ, освобождающийся от господства темных мировых сил и становящийся под непосредственное господство Иеговы, делается царством Иеговы, теократией. Отсюда легко объясняется значение его в истории. Он но завету должен быть миссионером идеи царства Бога на земле, и в греховном мире народов должен быть тем же, что и совесть в греховной природе отдельных людей. При таком значении его для всего человечества, он получил все, что нужно было для осуществления его важной исторической миссии. Ему оставалось только свято исполнять закон, данный ему Богом, и свято хранить залог вверенный ему. Но народ израильский, избранный для такой высокой цели предпочтительно перед всеми другими народами, был, тем не менее, народ живой, способный воспринимать впечатления от внешнего языческого мира, увлекаться ими и таким образом поменять чистое сознание своей миссии. Окруженный со всех сторон народами, руководившимися принципами естественного греховного состояния, избранный народ естественно мог увлечься этими принципами, поклоняться идолам, усвоить себе чувственно – расслабляющую нравственность, впутываться в политические интриги соседних государств. Из столкновения двух диаметрально – противоположных принципов должна была возникнуть борьба. И эта борьба развивалась на протяжении всей ветхозаветной истории и была причиной того, что народ израильский в своей исторической жизни постоянно колеблется в две противоположные стороны: то они покланяется Иегове и мирно живут под тенью своих виноградников, то ходят в след чужих богов и терпят всякие политические и социальные бедствия, которые своей горечью заставляют его опять обратиться к Иегове, и т. д. Темным влиянием языческого мира народ израильский иногда поддавался так сильно, так всецело погружался в омут греховного состояния, что, по-видимому, готов был погибнуть нравственно и политически, и таким образом погубить вместе с собой сокровище целого человечества – идею монотеизма и идею спасения. Но святые принципы не погибают в истории, они – движущие мотивы истории без них история осталась бы бесцельной и остановилась бы в своем движении. Жив Бог и жива душа истории. В периоды наибольшего нравственно-религиозного упадка народа, из его среды Бог воздвигал сильных Богом и своим духом мужей, которые нося в себе высшее понимание назначения народа, высшее сознание его исторической миссии, своим могучим словом и неослабной нравственной энергией спасали народ от погибели. Это – великие люди израильского народа. Соответственно особенному положению на род израильский во всемирной истории, его особенному характеру, религиозно-нравственным принципам и гражданским, социальным отношениям, отличавшим его от всех народов, соответственно его особенному духу, и самые великие люди eго отличаются от великих людей других народов. В великих людях израильского народа выразился дух народа в его религиозноидеальном совершенстве. Поэтому в периоды религиозно – нравственного упадка народа тем возвышеннее, тем чище отражался его идеал в тех немногих личностях, которые были чужды упадку. В них одних сосредоточивался тогда религиозно- нравственный гений народа. Когда в массе народа погасло сознание высокой всемирно-исторической миссии, забывался Бог и законы, извращались политические и социальные отношения, в это время в мирной тиши зеленых пастбищ, или на трудовом поле земледельца, или на высоте горных скал, в неизвестности, вдали от тревог суетного мира созревали могучие мужи, которые, как гром небесный, пробуждали нравственно усыпленный народ, вливали в него освежающие элементы жизни, пробуждали сознание идеала и тем спасали его от погибели. Таковы были судьи и пророки израильского народа. Но судьи главным образом – политические деятели, хотя и в них отразился дух теократии, составлявшей сущность ветхо-заветной истории; притом они временное явление, очевидно вызванное временными историческими обстоятельствами и прекратившееся с переменою их. Поэтому в судиях и не выразился вполне дух ветхозаветной истории, они не воплотили в себе вполне идеала израильского народа. Иного рода явлением представляются пророки. Bсe важнейшие ветхозаветные события – в религиозно-нравственной жизни, в политико-общественных отношениях – имеют своих пророков, которые, стоя на идеальной высоте понимания закона, разъясняют народу его требования, применительно к данным обстоятельствам, дают надлежащую оценку событиям и тем крепко поддерживают все здание теократии. Такая деятельность пророков была необходима и незаменима в истории израильского народа. Народ израильский, призванный быть хранителем великой идеи монотеизма, идеи спасения и высшего идеала нравственности, не мог этого призвания всецело осуществить в каждом из своих отдельных членов. Правда Моисей желал, чтобы весь избранный народ был пророками⁵ т. е. чтобы каж­дый отдельный член народа носил в себе ясное сознание религиозно-нравственного идеала; но для этого нужно было каждому иметь совершенно светлое неземное сознание. Поэтому религиозно-нравственный идеал оставался для большинства неясным. Притом закон, однажды навсегда заключенный в кодекс, не мог отвечать на каждый отдельный случай, непредвиденно выдвигающейся комбинацией исторических обстоятельств. Поэтому пророки являлись необходимыми носителями религиозно-нравственного идеала, высшего сознания его и живыми истолкователями его народу. Такое незаменимое значение пророков в истории израильского народа предусмотрено самим Моисеевым законом. Слова Моисея во Второзаконии⁶: «пророка из среды тебя, из братьев твоих, как меня, воздвигнет тебе Господь Бог твой, – его слушайте», основанный на словах Иеговы: «Я воздвигну им пророка из среды братьев их, такого как ты, и вложу слова Мои в уста его, и он будет говорить им все, что Я повелю ему», – эти слова составляют юридическое определение назначения пророка, его прав и круга деятельности. Впрочем, относительно этого места существуют различные мнения, из которых по одним оно составляет про­рочество о Спасителе, Его пришествии и деятельности, а по другим оно – простое определение прав и круга деятельности вообще имевшихся явиться пророков, и имя «пророка» есть коллективное обозначение всех пророков. Отдавая справедливость тому и другому взгляду, мы с своей стороны думаем устранить различие между ними, приняв во внимание одно очень важное соображение. Это место относится к имевшему явиться Спасителю, и именно к его пророческой деятельности. Но так как Искупитель в своей пророческой деятельности имел явиться и явился идеальным осуществителем пророческого призвания, то понятно, что определение этого идеального пророческого служения есть вместе с тем идеал для каждого другого пророка, идеал, с которым должен сообразоваться в своей деятельности каждый пророк. Таким образом, указанное изречение, определяющее пророческую деятельность Искупителя, есть вместе с тем юридическое определение деятельности каждого пророка. Такое понимание внушается и сопоставлением слов Моисея с предыдущим стихом: «народы эти (язычники) слушают гадателей и прорицателей, а тебе не то дал Господь Бог твой». А что́ дал, объясняют слова Валаама: «нет волшебства в Иакове и нет ворожбы в Израиле: в свое время будет сказано им, что́ творит Бог»⁷. Если так, то становится понятным положение пророков в истории народа израильского; закон признает себя не законченным, он предполагает дальнейшие откровения или развитие его, когда говорит: «дам слово Мое в уста пророка и возглаголит им» и т. д., и дальнейшим своим представителем, развивателем и выразителем признает пророка. А так как закон был дан народу, как средство для осуществления им своего назначения, то и пророки, как выразители и представители идеального понимания закона, призывались оживлять в сознании народа идею его всемирно-исторического значения, охранять ее во времена опасно­стей, развивать ее по всем направлениям, разъяснять её значение применительно к фактам живой исторической действительности, и таким образом вести народ к осуществлению его назначения. И мы видим в истории, что призвание свое пророки осуществля­ли в совершенстве. Получая новые откровения, они разъясняли различные постановления закона Моисеева, смотря по требованию обстоятельств, так, что на некоторых принципах закона иногда настаивали предпочтительно пред другими принципами. Так во времена упадка живой веры, господства мертвого религиозного формализма пророки настаивали преимущественно на духовной нравственной стороне закона и религии и при этом употребляли иногда такие выражения, которые даже дали повод думать, будто пророки не знали или не признавали других требований закона. Вот несколько таких изречений. «Послушание лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов»⁸ «Я милости хочу, а не жертвы»⁹. «Ненавижу, отвергаю праздники ваши, и не обоняю жертвы во время торжественных собраний ваших. Пусть суд, как вода течет, и правда как сильный поток»¹⁰. «Можно ли угодить Господу тысячами овнов, или несчетными потоками елея? – О человек! сказано тебе, что добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим»¹¹. «Новомесячные ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя; они бремя для Меня». Но «омойтесь, очиститесь; перестаньте делать зло; ищите правды; спасайте угнетенного; защищайте сироту; вступайтесь за вдову» и пр.¹² На основании этих и подобных пророческих изречений некоторые ученые критики решили, будто пророки не суть простые хранители и истолкователи закона, а самостоятельные выразители новой высшей ступени религиозного развития. Но такой взгляд неоснователен. Если рассматривать сущность религиозно – нравственных принципов пророков, а не отдельные их выражения по поводу тех или других временных обстоятельств, то тождественность пророческих принципов с принципами Моисеева закона не может подлежать сомнению. Принципы Моисеева закона о поклонении и исповедании единого Бога, Господа всех народов, об избрании народа израильского из всех народов земли в заветный народ, о его назначении быть светом для язычников, о суде по высшей идее справедливости, – все эти принципы проводятся как в Моисеевом законе, так и у пророков¹³.

В тоже время у пророков есть прямые выражения, направленные к сохранности внешнего обрядового Моисеева закона. Так порицается употребление свиного мяса и нечистых животных, осуждается нарушение субботы, порицается принесение в жертву нечистого хлеба и порочных животных и пр. ¹⁴ Отсюда ясно, что пророки только истолкователи закона, применяя его к различным обстоятельствам исторической жизни, но отнюдь не нововодители, не представители новой ступени религиозного развития. Но из того, что пророки призваны были быть живыми истолкователями закона, применительно к изменяющимся условиям исторической жизни, ясно также, что пророки согласны с Моисеевым законом только принципиально, но не во всех подробностях применяя принцип. Эта последняя разность между законом и пророками и была причиною разнообразного неправильного мнения о сущности пророческого служения.

Итак теперь ясна миссия пророков, как членов в организации теократии: они живые носители религиозно-нравственного идеала, указанного в Моисеевом законе, идеальные выразители сущности всемирно-исторического значения избранного народа. Но для такого высокого положения они должны были обладать и великими средствами. Если выразителями обыкновенного естественно-народного идеала бывают только люди, обладающее высшими, возможно достижимыми для народного духа, силами; то чтобы быть выразителем и носителем божественно-откровенного идеала, божественной идеи, выраженной в законе Моисеевом, ясно сознавать ее и проводить ее в сознание целого народа, необходимо иметь необыкновенные, сверхъестественные средства. Такие средства заключались в пророческом вдохновении.

Но что такое пророческое вдохновение? – Психическая жизнь человека имеет такие сокровенные стороны, которые остаются недоступными для самого проницательного взора. Несомненно однако, что человеческий дух и без помощи внешних чувств имеет возможность проникать в загадочные сцепления вещей и в комбинации разнородных сил. Люди открывают такие истины, которые лежат за пределами чувств. Внешние чувства могут только подтверждать, оправдывать найденные истины, но не открывать. Тот факт, что истина всегда открывается единичным, одаренным особенными силами умам, и только впоследствии становится общим достоянием народа, показывает, что душа имеет такие же свойства, которые далеко выступают за пределы чувственного восприятия и рассудка, и поэтому имеет возможность открывать высокие истины. Основываясь на этом, некоторые исследователи – критики пытались и чудесный факт пророческого вдохновения объяснить естественно-психологическим путем. Западная литература представляет несколько таких попыток, но все они выходили из одного общего воззрения, и потому, не разбирая частных мнений и теорий, мы рассмотрим в общих чертах это воззрение на пророчество¹⁵.

По этому воззрению, пророчество есть высшая ступень проявления естественного духа человеческого. Оно, пророчество, не есть оригинальное, чисто-еврейское ветхозаветное явление, но в большей или меньшей степени находится у всех народов, составляет необходимый постулат религиозности человека, вытекает из чувства безусловной зависимости от Бога, как высшей силы, определяющей судьбу человека и руководящей его во всех событиях жизни. Сначала религиозное сознание человека, еще не имеющее ясного представления о божестве, не умеющее отличать конечное от бесконечного, божества от природы, смутно ищет его в природе, и разгадку своего бытия, своей судьбы думает найти в явлениях внешней природы. Сюда относится гадание по шуму древесных листьев, по полету птиц, по внутренностям животных и т. д. Это низшая ступень пророчества. На высшей ступени религиозного развития является мантика, как непосредственная связь с божеством. Здесь человек, желая узнать свою судьбу и для этого общается с божеством, и считая свои обыкновенные силы недостаточными для этого, искусственно вызывает в себе новые силы, возносящие его над всеми ограничениями обыденного Мира, и в религиозном упоении соединяется с божеством, от которого он и узнает о судьбах своих, своего народа и всего человечества. Мантика была господствующим родом предсказания у греков, где известною представительницею их была Пифия. На дальнейшей ступени развитая религиозного сознания является пророчество еврейское, отличительными чертами которого, по этому воззрению, представляются высшее понятие о Божестве, как личном начале, и соответственно этому понятию лучшая оценка личности человеческой в её отношении к божеству. Здесь личность, при общении с божеством, не теряет своих индивидуальных особенностей, а только естественно – психическим процессом расширяет свои психические силы до той широты и доводит их до той степени напряжения, на которых сбрасывается с души обыденное сознание, как бремя, и место его заступает высшее экстатически напряженное состояние, делающее пророка способным воспринимать самые возвышенные, недоступные для обыденного сознания, истины. Несколько иной взгляд высказал Эвальд. По его воззрению, в глубине души человека лежат вечные, незыблемые религиозные и нравственные истины, которые долго лежат неосознанные в глубине души человеческой, пока не найдут для себя достойного органа, могущего быть их выразителем для людей. Лучшим органом для этих истин служит чистая, впечатлительная душа. В такой душе, под напором соответствующих впечатлений, пробуждаются скрытые религиозные и нравственные силы, и пробуждаются с такою неодолимою силою, что, человек чувствует себя принужденным выразить их вовне в слове или деле. Сознание этих истин овладевает им с такою силою, что он представляет их в форме ясных образов, носящихся пред его духом в форме видений; его личность, как человека стушевывается, и ему чудится, что он слышит голос, не свой голос, а чистый, ясный голос другого существа, стоящего выше его. «Пророческие явления были первыми сильными импульсами и чудесными возбуждениями высших мыслей в их применении к человеческим задачам и заблуждениям, это – первые искры, павшие, как молния, во тьму человеческих стремлений. Возбуждения могли не удаться, искры потухнуть, но необыкновенное и чудесное здесь заключается в самом факте, и без него не пробудились бы в человечестве никакие истины¹⁶. Все различие между языческими пророчествами и еврейскими по Эвальду состоит в том, что в язычестве в силу известных неблагоприятных причин выражение истин менее удавались, и они являлись в искаженном виде, а у евреев они более удавались. – Критически смотря на все изложенные суждения, можем сказать, что они подводят под одну категорию самые разнородные вещи. Ветхозаветное пророчество не имеет в себе признаков, которые приравнивали бы его к какой бы то ни было форме гадания. Гадание есть темное, производящееся за неимением твердых основ – ощупью, поиск ответов на вопросы о судьбе человеческой; а пророчество предполагает непосредственное ясное откровение, в принципе уже возвещенное человечеству в законе. Тем менее оно имеет сходство с мантикой, предполагающей напряжённо-экстатическое состояние, вызываемое искусственными средствами, и затемняющее человеческое сознание. Пророческое состояние есть вполне сознательное состояние; в нем человек воспринимает не продукты расстроенного воображения, а высшие откровения, сознательно воспринимаемые пророком и сознательно передаваемые народу. Что же касается в частности воззрения Эвальда, то оно страдает недостатком внимания к сущности пророчества и к свойствам природы человеческой. Считая пророчества лишь выражениями a priori лежащими в душе человека великих религиозных и нравственных истин, оно предполагает не испорченность человеческой природы, т. е. грешили тем же, чем грешили осужденные в свое время пелагианизм и философы школы Руссо. Это воззрение давно опровергнуто и получило надлежащую оценку в науке. Здесь мы заметим только, что религиозные и нравственные истины, открытые первобытному человеку, в греховном естественном процессе до того затемнились, что самые лучшие представители языческого мира отчаялись пробудить их какими бы то ни было человеческими средствами, и спасения от нравственной погибели ждали единственно свыше. Сверх того, это воззрение не хочет знать, что в Ветхом Завете пророчество представляется не выражением естественно-человеческих истин, достижимых естественным процессом мышления, а истинно божественных, недоступных для че­ловека с одними его естественными силами. Но если рассматривать пророчество и с общей историко-философской точки зрения, оно представляется все-таки необъяснимым, как естественное явление. Уже тот факт, что оно проповедует всеобщие, высшие религиозно – нравственные истины, указывает на его высшее происхождение, потому что в результате богословских и философских исследований вполне склоняется к признанию за этими истинами высшего происхождения. Это вполне подтверждается теорией умственного и нравственного развития человечества. Если бы эти истины были произведением человеческого ума, то конечно они были бы произведением ума на его высшей ступени развития. А между тем это не так. В древности (куда собственно и относится пророчество) человеческий гений достиг своего высшего развития и выражен в греческой философии: здесь он в лице Платона и Аристотеля достиг такой высоты, такой силы, которою он и до сих пор, спустя тысячелетия, влияет на науку и философию. А между тем, стоя на возможно достижимой высоте, философствующй ум едва мог освободиться от грубого антропоморфизма толпы, и не достиг понятия о едином личном Божестве, мудром и справедливом мироправлении; а в нравственном отношении философствующий ум был так бессилен, что даже не мог определить истинных отношений людей между собою. Известно, что Аристотель и Платон в своих «Политиках» рабство считают вполне нормальным явлением и даже необходимым. В сравнении с этими умами по истине божественны пророки, в своей простоте возвещающие истины, бывшие тайной для философского умозрения. А они не были философами и принадлежали к нефилософскому народу. Следовательно, естественно-историческим процессом умственного развития нельзя объяснить пророчества. Нет, дух, оживляющий пророков, приходит не из глубины, как думаете Эвальд, а с высоты, потому что с детства порочно сердце человека. В эту глубину порчи и Эвальд не осмеливается снизойти, а хочет в самой природе человеческой найти здоровый зародыш, который при благоприятных обстоятельствах может развиться и победить все темное, слабое, греховное, – а это-то и есть для него Бог в человеке, дух пророков. Такое мнение церковь давно осудила как пелагианизм. Да и по взгляду самих пророков человеческая природа скорее бездна порчи, чем почва дремлющих зародышей добра и истины; поэтому они креп­ко держатся Иеговы, и Он для них та скала, опираясь на которую они сознают себя сильными бороться против всех темных сил¹⁷. Это о пророчестве, как одном из видов откровения вообще.

Но пророчество имеет свои характерные черты, отличающие его от других видов откровения и дающие ему особое значение в истории человечества, как беспримерному сверхъесте­ственному рычагу в деле развития человечества. Уже тот факт, что пророчество является выразителем религиозно-нравственных истин, бывших тайною для философского ума, ставит его выше всякого рода выразителей обыкновенных истин в их историческом развитии. Но оно имеет еще другую сторону, которая делает невозможным никакое сравнение его с человеческими умозаключениями. Разумеем предсказания будущего.

Стремление приподнять таинственную завесу будущего всегда составляло заметную и живучую страсть в человеке. Оно коренится в самой природе человека. Поставленный в ограниченные условия пространства и времени и в тоже время одаренный духовной силой, стремящейся стать выше этих условий, человек естественно начинает пытаться всеми способами расширить ограниченную область этого знания. История наполнена такого рода попытками. Гадания, мантика, ведовство, шаманство – все это выражения одного и того же порыва духа человеческого стать выше условий пространства и времени. Но все эти попытки – раздвинуть пределы духовного человеческого бытия носили только субъективный характер и, как туман, исчезали, лишь только луч науки падал на эту заповедную область. Теперь наука считает эти стремления невинной иллюзией, которою забавлял себя младенческий ум.

Одни ветхозаветные пророчества стоят непоколебимо. Их историческую действительность не отрицают и самые крайние мыслители рационалистической школы. Эти мыслители стараются только объяснить пророчества какими либо, более подходящими к своему воззрению, научными данными, смелыми и произвольными аналогиями. Мы разберем некоторые попытки естественнонаучного объяснения факта пророчества. И, прежде всего, представляется достойными внимания объяснения пророчества, как факта предсказания будущего, с психологической точки зрения. Ученые, основываясь на некоторых таинственных фактах душевной жизни и находя в них некоторую аналогию с фактами предсказания или предчувствия будущего, хотели объяснить пророчество, выводя его из присущей человеческому духу способности предчувствия, предсказания прежде всего в области индивидуальной жизни, а потом и в области общей человеческой жизни. Эту теорию развил немецкий философ-историк Ласоль в своем сочинении: «Пророческая сила человеческой души в поэтах и мыслителях». Опираясь на пантеистическое, рациональное воззрение с его мировой душой, сокрытое как в индивидуумах, так и в целых народах, и нигде не теряющей сознания своего единства, он приходит к таким выводам: «если в душе каждого человека есть часть коллективных сил души его народа, всего человечества или даже мировой души, и если в моменты пророчества, как и в каждый великий момент человеческой жизни, индивидуальная душа вливается или даже погружается во всеобщую душу, в великий всеобщий разум естественной жизни и человеческого мира и оттуда возрождается с обновленною силою; то понятно, что так как настоящее так же существенно и неразрывно связано с будущим, как и с прошедшим, каждая отдельная душа может предчувствовать не только свое будущее, но и будущее своего народа, даже всего человечества. Из глубины души человека, из её божественной творческой силы, выходят все великие мысли, все новое, чудесное, все, что ведет человечество к его назначению» (стр. 43). Сквозь туманно-пантеистическую оболочку этих выражений проглядывает та справедливая мысль, что душе человеческой присуща телеологическая идея, в силу которой она имеете возможность вывести то или другое заключение из данных посылок, – присуще так сказать нравственное чутье, по которому человек, сознавая реальность нравственного мироправления и наблюдая над судьбами отдельных людей и народов, получает возможность предузнать дальнейший ход событий. Так, видя народ развращенный, потерявший все здравые политические, нравственные и религиозные принципы, можно наверно сказать, что дни этого народа сочтены. Но составляет ли такое предсказание то, что́ собственно называется пророчеством? Нет: такое предсказание очень ограниченно и возможно только в самых общих сферах, как например относительно того, что за каждым преступлением следует наказание, что всякая, на лжи и неправде основанная, сила в самой себе заключает элементы разложения, и что вообще всякая мирская слава и величие проходит и подлежит разрушению. Но такие предсказания не могут заключать в себе конкретных предуказаний, подобных тем, которыми отличается ветхозаветное пророчество и которое собственно и составляет чудесный факт в области духа. Ласоль называет истинно пророческим словом то изречение Сципиона, которое он на развалинах Карфагена словами Гомера¹⁸ произнес о будущей гибели Рима. Но, не говоря уже о том, что гомерическое выражение невольно могло вырваться из уст Сципиона при виде ужасающей картины гибели знаменитого города, еще недавно пред тем бывшего грозою самого Рима, при виде картины, живо напомнившей римлянину о подавляющем господстве над всем неумолимого рока, – предсказание Сципиона не имеет в себе характерной особенности пророчества – положительно конкретного определения предмета предсказания, причины и цели его совершения: оно было последствием безотчетного грустного сознания неизбежной гибели всякого земного величия под жестоким господством неумолимого рока. В заключении всего, это фаталистическое предсказание кроме разрушения ничего не знает. Совершенно иного рода предсказание пророческое. Предсказывая разрушение города, например Вавилона, пророчество указы­вает обстоятельства, народ, царя, который разрушит – и это за десятки, сотни лет. И по разрушению мирской славы, по пророчеству, не останутся только печальные, мертвые развалины, свидетели бесцельного, фаталистического разрушения; но земля наполнится славою Господа, как воды наполняют море¹⁹; после царств мира, одно за другим имеющих преобладать в человечестве, восторжествует вечное царство грядущего с неба Сына Человеческого. Правда, и Вергилий в своём знаменитом 4-й эклоге возвещает возвращение золотого века и явление в мир царственного младенца, имеющего принести новое время. Но различие между тем и другим предсказанием будет ясно, если принять во внимание узость последнего из них: возвращение золотого века Вергилий представляет в связи с консульством Поллиона и рождением у него сына, а в императоре Августе видит обновителя мира и на Рим гордо смотрит как на imperium sine fine...²⁰. Нет, пророчества нельзя объяснить из присущей человеку духу способности предчувствия. Даже если бы эта способность действительно, по своей природе, могла давать человеку возможность проникать далеко за пределы обыкновенно достижимого, то и тогда чистое предсказание возможно было бы только при одном здоровом развитии этой способности. Но с того времени как грех проник всю природу человеческую, помрачил все способности, которые в таком помраченном состоянии и унаследованы всеми, – человечество сделалось неблагоприятной средой для развития духа человеческого, а потому вполне нормальное и правильное развитие его сделалось невозможным. Только высшая сила можете поддержать дух в этой среде, и только при помощи высшей силы он может вполне достигнуть того, к чему искони стремится, но что никогда для него самого недостижимо в силу указанных неблагоприятных условий. Зато тем возвышеннее и полнее развивается он при помощи этой высшей силы. Находя в ней поддержку своему исконному стремлению к совершенству знания, дух человеческий освобождается от ограничивающих его условий пространства и времени, – его знания становится беспредельными, настоящее, прошедшее и будущее равно доступны его светлому взгляду. Таков дух ветхозаветных пророков. Но отсюда же ясно следует, что он достиг этой высоты не своей собственной силой, но высшей силой сверхъестественного вдохновения. Ясное сознание пророками плана ветхозаветного исторического развития, точное объяснение его цели, конкретное указание частных фактов, в которых имело место быть это завершенное ветхозаветное, историческое развитие и наглядное изложение самого процесса способного привести к цели, одним словом те ясные, подробные предсказания самых неуловимых событий, которые дают нам пророки, конечно никак необъяснимы естественным путем. Отсюда же ясно, что и то предсказание, к которому стремится положительная наука с своим известным девизом – savoir pour prevoir, совершенно иного характера и с пророческим предсказанием не имеет ничего общего. Оно основывается на законе строгой причинности, и потому ему подлежат только явления, прямо вытекающие из данных явных причин, или находящаяся в цепи причин: всякое явление, стоящее вне непрерывной причинной связи, для него неуловимо. Между тем сущность пророческого предсказания и состоит именно в предсказании явлений, не имеющих причинной связи с очевидными в данную пору явлениями. В противоположность естественно возможному по закону причинности предсказанию, пророческое предсказание является вполне духовным чудом, таким фактом, который возможен только при содействии высшей сверхъестественной силы. Сознание этого содействия сверхъестественной силы вполне относится к пророкам. Сверхъестественное вдохновение является у них основным принципом их деятельности, – Дух Святой призывает их, просвещает и возвышает их естественные силы, руководит ими и говорит через них избранному народу и всему человечеству. Святое Писание представляет множество выражений и фактов, в которых высказывается и свидетельствуется действие на пророков сверхъестественной силы. «Я исполнен силы Духа Господня» говорит о себе пророк Михей. «Сошел на меня Дух Господень, и сказал мне», говорит пророк Иезекииль. «Сойдет на тебя Дух Господень и ты будешь пророчествовать». «Дух Божий сошел на слуг Саула и они стали пророчествовать». И вообще повсюду пророчество поставляется в причинную связь с сошествием Духа Святого и слова Иеговы. Поэтому-то почти пред каждой речью пророков мы читаем их заявление: «и было ко мне слово Иеговы», «так говорит Господь Бог» и пр. и пр.²¹ О божьей вдохновенности пророков ясно свидетельствуют и апостолы: «никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божьи люди, будучи движимы Духом Святым»; «Бог говорил издревле в пророках»²². Таким образом пророк изрекает свое слово (это чудо в богословском, философском и историческом смысле) по внушению сверхъ­естественной силы и только при этом условии, по библейскому воззрению, пророчество получает смысл реальной истины, какое оно и показало себя в истории. Но с признанием в пророчестве сверхъестественного фактора возникает один из труднейших вопросов богословской науки, вопрос о способе вдохновения и способе восприятия этого вдохновения, вопрос, естественно возникающей в виду двусторонности факта вдохновения, – одной стороны бо­жественной – непостижимой, и другой человеческой, во всех её частях бывшей на глазах у людей.

Чудесный факт вдохновения пророков начал интересовать собой с первых веков христианства, значит еще в то время, когда пророческий дух не был только историческим фактом, а живым действующим явлением. Из христианских мыслителей первый обратил внимание на факт пророчества апологет Афинагор. Пророческое вдохновение он объясняет как действие κατ῾ ἄχστασιν τῶν ἐν αυτοῖς λογισμῶν , причем Святого Духа на пророков приравнивает к игре на флейте²³. Такого же воззрения держится Иустин Философ: пророческий дух сходит на пророков как плектр на лиру и извлекает из них нужные звуки²⁴. Это объяснение пророческого вдохновения имеет пассивный характер. Оно лишает пророков всякой самодеятельности, представляет их пассивным орудием Святого Духа и даже, судя по выражению ἔκςασις, действующими бессознательно. На этом воззрении, по- видимому, отражается влияние Платона, который выражается так: «Бог, отнимая разум у своих служителей, сам говорит чрез них к нам» ²⁵ . Такого воззрения держатся и некоторые учители церкви. С особенной силой настаивал на нем Тертуллиан, с монтанистическими воззрениями которого оно как нельзя более согласовалось. Но такое воззрение естественно должно было встретить протест со стороны отцов церкви чуждых монтанистических заблуждений. Действительно, с этого времени, с появления монтанизма, вопрос о факте вдохновения вступил в новую фазу своего развития. В виду сильного развития мнимого пророчества, выражавшегося в монтанизме, в искусственно возбуждаемом экстатическом состоянии, взгляд на пророчество должен был естественно принять другое направление. Выступил целый ряд мыслителей, считающих в себе лучших представителей богословской мысли первых веков, которые стали иначе объяснять пророческое вдохновение. Здесь выдвинут был принцип активности, самодеятельности, сознательности. Экстатическое состояние, бывшее характерным выражением пророчества у монтанистов, было признано верным признаком ложного пророчества: для истинного пророчества это состояние было признано недостойным, унижавшим самое пророчество. С особенной силой доказывал принцип активности, сознательности в пророчестве Ориген. Он говорил, что при влиянии на человека Святого Духа нормальная психическая деятельность в человеке не прекращается, свободная воля и сила суждения остаётся в своем нормальном состоянии, – и Ориген вернейшим признаком высшего вдохновения считает наияснейшее сознание, и всякое помрачение разума признает препятствием к вдохновению²⁶. Ту же мысль энергично поддерживают св. Епифаий, Иероним и Златоуст. Все они признают, что пророчество есть внутреннее озарение, контролируемое разумным сознанием, а потому и может быть переложено на ясное понятие разума. Так, по словам Епифния, «пророк говорил с выдержанностью в мыслях и последовательностью, и возвещал от Духа Святого, выражаясь стройно» ²⁷ . В таком же смысле говорит блаженный Иероним: «пророки говорили не в экстазе, не так, как бредит Монтан со своими безумными женщинами, чтобы не знать того, что они говорят, и поучая других быть невеждами в том, о чем говорят» ²⁸ . Такую же мысль, но еще более сильно высказывает Златоуст. Сравнивая пророчество с мантикой, он находите между ними громадное различие, которое выразилось даже и в их названиях. В понятии мантика заключается понятие человека, находящегося в ненормальном состоянии, лишенного сознания, человека находящаяся в бешено-экстатическом состоянии, отсюда и самое название его – мантик (μάντις от μαόνομαι – беснуюсь, нахожусь в ненормальном, состоянии духа). Напротив προφήτης – по общему и изначальному значению есть оратор, изрекающий истины, и, как таковой, сохраняет здравое сознание и умственное спокойствие. «Поэтому мантику свойственно выходить из себя, подчиняться необходимости, приходить в неестественное движение, судорожно передергиваться, подобно бешеному человеку. Не таков пророк: он говорит с ясным сознанием и спокойствием, зная, что говорит»²⁹.

Таким образом мнения отцов церкви решительно склоняются на сторону активности, сознательности пророков. Такой взгляд повторялся постоянно и последующими христианскими мыслителями богословами – до последнего времени. И только в настоящем столетии некоторые немецкие богословы старались возобновить теорию экстаза, обосновывая ее на вновь добытых психологических данных. Так Генгсентберг говорит: «И истинные пророки находились в чрезвычайном от обыкновенного, характерно отличном состоянии, находились в известного рода ἔκστασις, в котором разумное сознание затемнялось, и вся психическая жизнь была стесняема насильственным действием Божественного Духа и становилась в страдательное положение»³⁰. Хотя во втором издании своего сочинения Генгсентберг смягчает свой взгляд, но основное его воззрение остается без изменения: «пророческое состояние, вдохновение есть ἔκστασις, личная жизнь и сознание пророка подавляются божественным влиянием». Эту теорию хотят обосновать на некоторых фактах и выражениях, из которых будто бы открывается, что пророки не сознавали или не вполне ясно представляли то, что говорили. Это те выражения, где действие Духа Святого представляется в образе «руки Господней», – выражение «Дух Иеговы «ниспал на меня» и пр., такие выражения будто бы указывают на насильственное, подавляющее действие, на «всецелое подчинение», как утверждает Генгстенберг. Правда, выражение «рука Господня» означаете силу действия, но сила действия может направиться не на подавление сознания, а на другая цели, как это и понимают некоторые исследователи, напр. Костер. Выражение Ис. 8:11, «говорил во мне Господь держа на мне крепкую руку» по его мнению нужно перевести и понимать таким образом: и говорил ко мне Господь поддерживая меня Своею рукою, чтобы ободрить меня, так как Он хотел сказать мне страшные вещи. Известно, что некоторые видения сильно действовали на пророков: «не осталось во мне крепости, и вид лица моего чрезвычайно изменился, не стало во мне бодрости» – рассказывает о себе пророк Даниил, когда он увидел страшное видение³¹. Равным образом и слова Иеремии: «Ты влек меня, Господи, и я увлечен; Ты сильнее меня, и превозмог. И подумал я: не буду напоминать о Нем, и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моем, как огонь горящий, заключенный в костях моих, и я истомился удерживая его, и не мог»³². Но и здесь о подавляющем действии на сознание не говорится, – а выражается только неодолимая сила, заставляющая осуществлять пророческое назначение, не смотря на те гонения, которым подвергался пророк за свои речи. Известно, с какою силою сознание нравственного долга влечёт человека к исполнению этого долга, не смотря на влечения в противную сторону, и однако человек не приходит в экстаз под влиянием этого сознания, хотя бы и напряженного в борьбе с безнравственными влечениями. Вообще вся теория Генгстенберга представляется мало обоснованной. Она усиливает божественный элемент за счёт человеческого, и тем ставит себя в противоречие с библейским воззрением, по которому человек вступал в непосредственные «дружеские» отношения к Иегове и заключал с ним союз.

После Генгстенберга теорию экстаза защищал Толюк, но в его воззрении самостоятельное значение личности пророческой признается до некоторой степени. «Состояние экстаза мы считаем только относительно пассивным состоянием, потому что если при восприятии откровения, при действии Духа Святого, самодеятельность воспринимающего прекращается, то не прекращается восприимчивость; следовательно здесь речь может быть не столько о подавлении субъективной деятельности духа, сколько о возвышении его, как уже доказывал и Ориген против монтанистического воззрения. Если монтанисты настаивают на amentia, а новейшие ученые на прекращении «сознания», то это – ведущая к заблуждению неточность выражения, потому что и во сне прекращается только сознание внешнего мира, а не самосознание и рассуждение. Ясно, что в этом состоянии отсутствие самодеятельности не влечёт за собой отсутствия самосознательности»³³. Этот взгляд очевидно хочет сохранить личность и самосознание пророков в экстатическом состоянии. Но он не выдерживает критики а) с психологической точки зрения, потому что состояние экстаза тем и отличается от обыкновенного психического состояния, что оно исключает самосознательность; б) не согласен этот взгляд с фактами, потому что пророки постоянно говорят с полным сознанием и себя и внешнего мира. Примеров множество.

Итак, как же определить психическое состояние пророков во время вдохновения?

Чтобы научно ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть те данные, которые могут служить посылками для правильного научно обоснованного заключения относительно рассматриваемого предмета. Такими посылками в нашем вопросе, прежде всего, могут служить филологические данные.

Между многими названиями пророка в еврейском языке самое характерное, самое употребительное, хотя и не самое древнее название есть nabi נביא. Это слово по преимуществу входит в употребление только во времена Самуила, хотя пророки были и прежде. Прежде они назывались другими именами³⁴. Для нас в данном случае имеет особенный интерес значение слова nabi, потому что, как мы сказали, оно самое употребительное; и появление его в эпоху, когда пророчество в качестве целого общества людей, действующих в одном направлении, прибрело в народе влияние, которое не прекращалось до времени второго храма, появление имени nabi в эту эпоху указывает на его характерное, этимологическое соответствие самому явлению. Поэтому особенное внимание мы обратим на разбор этого слова, приводя другие названия, только как второстепенные, пояснительные слова для второстепенных качеств пророка.

Этимологическое значение и происхождение слова nabi до сих пор составляет предмет спора для ученых различных направлений. Ученые исследователи в данном случае держатся того направления, которое более всего согласуется с их основным воззрением на пророческое вдохновение. А так как эти направления, как мы видели, разделяются на две категории (с незначительными видоизмениями в частностях), теорию экстаза и теорию активной сознательности, то и самое производство слова nabi двоякого рода. Ученые первого направления производят его от глагола naba, и из грамматической формы его хотят вывести определение характерных свойств пророка. Так как этот глагол употребляется только в страдательных формах и никогда в действительных, как латинское – loqu, fan, vociferari, vaticinari; то, по мнению этих ученых, слово nabi должно означать пассивное состояние. Глаголь naba значит – выливаться, вырываться, исторгаться. Nabi, отглагольное существительное, должно означать, в применении к человеку, того, «в котором божество возбуждает потоки речи», т. е. это мнение основывается на метафоре, взятой с фонтана, вырывающегося из земли. Такого мнения держатся Винер, Гезениус, Редслоб, Станлей, Толюк и другие. По этому воззрению следовательно пророк есть вдохновенный оратор, находящийся под столь сильным, неудержимым влиянием внешней силы, что он говорит непроизвольно, так же, как фонтан непроизвольно выбрасывает свои воды, не имеет контроля над своею речью, одним словом он в экстатическом состоянии. Другое мнение высказал Костерь³⁵. Он держится того же производства от naba и признает, что глагол этот имеет исключительно – страдательное значение; но он признает также, что такое производство не объясняет дела. Естественнее, думает он, сблизить это слово с арабским nabа, которое первоначально значит: производить, а потом метафорически – произносить слова, возвещать, научать. Отсюда nabi значило бы научный или ученый. Это производство можете опереться на то, что пророки называются учениками, и учащимися, что соответствует новозаветному (греческие слова)³⁶. Поэтому nаbi первоначально значило «наученный (от Бога), ученый». А отсюда уже естественно nabi могло получить тот активный смысл, с которым оно постоянно значится, именно так же естественно, как русское страдательное причастие «наученный». Незаметно, естественно выработалось отглагольное существительное с активным характером – ученый. Следовательно, по этому принципу, nabi означаете того, кто, будучи сам научен, преподанное ему активно передаёт другим; а так как пророк получает учение, слово от Бога, то пророчествуя он возвещаете другим слово Божие.

Этим производством вполне сохраняется активный характер в значении nabi, а сам процесс образования nabi из naba, отглагольного существительного с активным характером, от глагола со страдательным значением, выясняет и те два различные момента, из которых в первом пророк является воспринимающим, страдательным, а во втором – передающим, активным. Отсюда во втором моменте своего состояния nabi, по самому существу дела, является как говорящий проповедующий, как оратор, проповедник; а так как он говорит чьи либо слова кому-либо, то он является посредником, говорящим за кого-либо. Такое понимание слова nabi имеет на себе ясные свидетельства Святого Писания. Так Иегова говорит Моисею: «Я поставил тебя богом Фараону, а Аарон, брат твой, будет твоим nabi³⁷ Здесь очевидно Аарон называется nabi по отношению к Моисею потому, что он должен был слова Моисея, косноязычного, передавать Фараону. Такой же смысл заключается в следующем стихе: «И будет говорить он (Аарон) вместо тебя к народу. И так он будет твоими устами, а ты будешь ему вместо Бога»³⁸.

Здесь, следовательно, пророк является посредником между Богом и людьми, чтобы слова Иеговы понятно возвещались людям. Та же мысль последовательно заключается в тексте Второзакония³⁹: «Я воздвигну им пророка, говорит Иегова Моисею, из среды братьев их, такого как ты, и вложу слова Мои в уста его, и он будет говорить им всё, что Я повелю ему». К Иеремии Сам Иегова говорит: «будешь как уста Мои»⁴⁰, определяя этим деятельность пророка, как посредника, долженствующего передавать Слова Иеговы людям. Итак, указанные места ясно подтверждают значение nabi как человека, предназначенного передавать людям сообщенное ему Богом. Отсюда понятен и перевод nabi у LXX словом πραφήτης: этим словом они хотели именно выразить главное понятие о пророке, как о передающем чьи-либо слова, говорящем за кого-либо. Πραφήτης от πρόφημι означает того, кто говорит за кого либо, перед кем-либо, говорит заранее, предсказывает. Все эти значения заключаются в этом глаголе. Таким образом по греческому переводу nabi есть сознательный оратор, предназначенный передавать людям слово Иеговы; но в имени προφήτης выступает ясно и другая черта, незаметная в nabi, именно черта предсказателя, и этим выдвигает пророка из среды обыкновенных людей, приписывает ему знание, недоступное другим людям. Довольно сходно с греческим славянское «пророк», хотя последнее по своему филологическому значению отступает от греческого. Предлог «про» не соответствует греческому предлогу πρὸ, как это могло бы показаться с первого взгляда. Греческому предлогу πρὸ соответствует славянский и русский предлог «пред» в его пространственном и временном значении а «про» означает углубление, проникновение во что-либо скрытое, недоступное. Таким образом «пророк» тот, кто проникает своею мыслью в глубину недоступную для обыкновенных людей, и тайны этой глубины передает другим, – а так как понятие глубины одинаково приложимо и к пространству и времени, то пророк – тот, кому доступны сокровеннейшие истины, кто одинаково ясно видит в настоящем, прошедшем и будущем, в близком и далеком. Такое понятие неограниченного знания очевидно предполагает сознание, не только не подавленное, не затемненное экстазом, напротив – предполагает сознание настолько возвышенное и настолько проницательное и ясное против обыкновенного, насколько оно дальше и глубже проникает в сокровенную глубь вещей. Те видения пророческие, в которых пророки иногда, по-видимому, обнаруживают отсутствие самообладания, представляются таковыми только при поверхностном, предвзятом взгляде на них. Выше мы уже заметили, что слабость, которую показал Даниил во время видений⁴¹, происходила отнюдь не из экстатических свойств состояния, как это стараются объяснить некоторые, но единственно из необычайности самого явления. Это ясно доказывается тем, что изнеможение, повергшее Даниила на землю, не предшествовало самому видению, но следовало за ним, т. е. изнеможение не было состоянием, в котором, воспринято видение, но только следствием его. Нет, пророки не теряли своего чистого самосознания во время видений, не говорили не зная о чем они говорят, – напротив их сознание в моменты видений просветля­лось до того, что давало им возможность ясным взглядом про­никать в глубину своего сердца и души своих собратий и там открывать тлеющие искры добра, воспламенять их на борьбу и истребление всего злого и порочного. Если мы рассмотрим другие видения, то и в них заметим ясное сознание пророков. Исайя во время видения, которым он призван к пророческому служению⁴², находился в полном самосознании. Он сознавал всю свою греховность и недостоинство и сознавал также – до мелких подробностей, как он получил очищение от руки Серафима, прикоснувшегося к его нечистым устам горящим углем, и как он, очищенный, уже смело вызвался принять на себя проповедование слова Божия. Иеремия во время такого же видения ⁴³ сознает свое недостоинство, свою юношескую неопытность и слабости; но по очищении и укреплении принимает на себя великий подвиг проповеди и принимает с такою силою нравственной твердой решимости, что уже ни преследования, ни позор, никакие бедствия не в силах принудить его оставить принятый подвиг. – Когда Иезекииль увидел видение, чудесное и непостижимое, он пал на лицо свое ⁴⁴ . Ясно, что с ним произошло тоже, что было с Даниилом: необычайность видения поразила его. Но чтобы воспринять откровение он должен был встать. В него вошёл Дух, поднял его на ноги, и пророк стал слышать говорящего к нему, и следовательно в полном ясном сознании стал воспринимать божественное откровение. Таким образом пророки до мелких подробностей знают о видениях, о своих состояниях во время их, и все виденное и слышанное ясно воспроизводят и передают другим: ясный признак непрерывающегося самосознания.

На основании филологических и фактических данных, рассмотренных нами, общий вывод о психическом состоянии пророков таков. Пророки это – вдохновенные свыше мужи, но в своем вдохновении не теряющие своего самосознания и самодеятельности, напротив, в силу этого самого вдохновения получающие озарение в своем самосознании, – озарение, открывающее скрытое в пространстве и времени и сообщающее им мудрость, дающую авторитет им провозглашать судьбы царств и народов. Если нужно сравнить их с кем либо на земле, чтобы этим сравнением нагляднее представить характерную особенность пророков, то их можно сравнить с гениями. Гений тем отличается от обыкновенных людей, что его дух обладает такою могучею силою, что своим смелым полетом во всех областях умственной или нравственной деятельности опережает коллективное движение всех современных ему обыкновенных умов. Отсюда громадная разность в ясности и широте их зрения: там, где для обыкновенных умов только еще едва брезжащий рассвет, для гения ясный солнечный день, где для первых мрачное тесное ущелье, для гения там широкие светлые равнины. Но это еще в обыкновенном состоянии человека. Когда же луч вдохновения падет на великий человечески дух, то встрепенувшись он поднимется в те области, которые недоступны обыкновенным умам и видит такие вещи, которые обыкновенным умам кажутся безумием или мечтой, и которые однако спустя тысячи лет становятся достоянием благодарного потомства и всего человечества. Так же, но только в несравнимо высшей степени, дух пророков. Призванные охранять зародыш царства Божьего на земле, проповедовать все доброе, бороться с злом на греховной земле, призванные возвещать на земле мысли Божьи, мысли, которые по слову Божьему на столько же выше мыслей человеческих, насколько небо выше земли⁴⁵ пророки естественно обладали сознанием, превосходящим по ясности, и проницательности всякое человеческое сознание; и если гении способны видеть то, чего не способна видеть толпа, то пророки способны были видеть то, о чем не смели даже мечтать ни самые глубокие философы, ни самые сильные смелые гении. Проникать в тайны природы, судьбу истории, в тайны человеческого духа и мысли могут в известной степени сильные умы, но проникать в тайны судеб Божьих, постигать определения и предопределения Божьи, видеть движение самой мышцы, управляющей судьбами истории и вечности и знать направление этого движения, – одним словом следить пути Божьи на всем необъятном их протяжении в истории и в вечности, знать «тайну Божью» (⁴⁶): это могут только пророки, и никто еще из людей. По такому призванию их и вдохновение, их возвышение, чище всякого вдохновения человеческого: оно нисходит на них как возрождающая и просвещающая их сила. Невидимая сила сходила на них, и они ощущали в себе горящий огонь, и слышали как бы удары молота, от которых рассыпались бы скалы ⁴⁷ : уста их начинали говорить. И вполне сознавали они, что произносимое ими слово выходило не из их собственного запаса мысли, но сообщалось им другим божественным Духом⁴⁸, приходившим из вне, и этот Дух возрождал их, слабого делал мужественным, юношу взрослым, грешного чистым. Отсюда нравственная чистота, самоотверженность, полнейшая преданность и пламенная ревность к делу, на которое они были призваны, – суть выдающаяся черты жизни и деятельности пророков.

Но далее, по возвышенности содержания пророческого слова, и самая форма их своею возвышенностью должна соответствовать содержанию. Самая возвышенная форма человеческая слова, это – поэтическая форма, она одна способна выражать в себе самые нежные, тончайшие, благороднейшие и возвышенные движения духа человеческого. Отсюда понятно, почему и пророки для своего божественного слова избрали поэтическую форму речи: она одна только, и то едва, могла выражать собой дивное пророческое слово, потому что тайны этого слова так высоки, что язык человеческий слишком беден и недостаточен, чтобы выражать их достойным образом. Но, не смотря на недостаточность и бедность языка для полного выражения пророческого слова, речь пророческая однако составляет чудо поэзии. Мерно переливаясь в свободных, логически-ритмических двустишиях или трехстишиях, пророческая речь смотря по содержанию то величественна и благоговейна, когда, например пророк изображает свое призвание⁴⁹, – благоговейный трепет проникает читателя до глубины души; – то грозна и страшна, подобно огню палящему, молоту разбивающему скалы, подобно трубному гласу в судный час, когда например пророк обращается к развращенному и нравственно усыпленному народу и возвещает наступление заслуженной кары Божьей⁵⁰; – то кротка и нежна, подобно голосу, нежно любящей матери, когда пророк обращается с утешением к страдающему народу, – в это время она способна исцелить смертельные зияющие раны, растворенные из глубины души вырывающимися слезами пророка она целительный бальзам, облегчающий страдания⁵¹; то опять возвышенна и торжественна, как звук победной трубы, когда пророк от плачевных событий настоящего обращаете свой светлый взгляд на будущее, к заветному обетованию, к грядущему Мессии, – его страдающий тон оживляется, дух ободряется, только что пролитые слёзы осушаются и полный радости пророк забывает всю горечь настоящего и поет торжественные гимны⁵². В пророческих книгах есть страницы, которые по возвышенности и силе выражения не имеюют ничего себе подобного в поэтической литературе всех времен и народов, и понятно; пророки-святые поэты, и их произведения одухотворены религией и истиной, между тем как поэзия других народов часто омрачается суеверием, страстью и заблуждением. Из внешних риторических форм у пророков встречаются: аллегории, как например песнь о винограднике, в которой изображается избранный народ⁵³; гиперболы, когда например перевороты и движения народные представляются как движения неба и земли, как потемнение и падение звезд⁵⁴; смелые метафоры, когда например духовные дары представляются под чувственными образами, – божественного вдохновения, как водный поток в жаждущей пустыне, слава и счастье как незаходящие солнце и луна⁵⁵; поэтические олицетворения, когда например пророк обращается к бездушным предметам как к живым лицам (таковы: «слушайте небеса, и внимай земля!» «Горы и холмы будут петь пред вами песнь, и все дерева в поле рукоплескать вам!» и пр.⁵⁶); энергические повторения, каковы – «утешайте, утешайте народ Мой», «О, земля, земля, земля! слушай слово Господне» и прочее⁵⁷; ирония когда например человеческая слабость изображается в контрасте с величием Божьим («величается ли секира пред тем, кто двигает её? Как будто жезл восстает против того, кто поднимает его!» или «горе тому, кто препирается с Создателем своим, черепок из черепков земных!)»⁵⁸ Пророческие речи, в общем отличные от лирических песней, часто переходят в них, когда пророки или вставляют в свои речи народные гимны прежних времен, или составляют свои собственные⁵⁹, и тогда еще полнее и глубже льется чувство, еще живее рисуются картины, еще смелее становится полет мысли. Эти вставочные гимны – новые лучи, придающие новый блеск картине, новые звуки, вносящее прелесть разнообразия в целую гармонию.