Н.Н. Покровский

Судные списки Максима Грека и Исака Собаки

Источник

Содержание

От редактора Обзор списков Текстология, датировка. Новые данные о соборных судах 1525, 1531 и 1549 гг. над Максимом Греком и Исаком Собакой.

 

От редактора

С обнаружением Сибирской археографической экспедицией «Судных списков Максима Грека и Исака Собаки» в научный оборот вводится ценнейший источник по общественно-политической истории России первой половины XVI в. До этого судный список Максима Грека, содержащий сведения о судебных разбирательствах 1525 и 1531 гг., был известен только по неполным и соответственно во многом непонятным поздним спискам. Сибирский список является и самым ранним /рукопись датируется 1590-ми гг./ и самым полным.

Публикуемый памятник дает исследователям много нового для биографии выдающегося писателя XVI века Максима Грека, к жизни и творчеству которого в последнее время усиливается интерес и в нашей стране и за рубежом. Важные сведения узнаем из судных списков и о событиях политической истории второй четверти XVI в. – о времени правления Василия III и о начальном периоде правления Ивана Грозного.

Сибирская рукопись впервые дает полное представление о тексте так называемого «Судного дела Максима Грека», включая формулу приговора и новые для науки источники, в частности, переписку о суде над Максимом Греком виднейших деятелей того времени. Теперь стали известны письма о деле Максима Грека великого князя Василия III, митрополитов Даниила, Иоасафа, Макария, новые данные об отношении к этому делу Вассиана Патрикеева, М. Ю. Захарьина, М. В. и В. М.Тучковых; документально удостоверена несостоятельность версии о тайных сношениях Максима Грека с правительством султанской Турции...

Значительный самостоятельный интерес представляют материалы церковного суда в феврале 1549 г. над сотрудником Максима Грека Исаком Собакой, ставшим к тому времени архимандритом придворного Чудова монастыря в Кремле. Об этом судебном разбирательстве историки раньше ничего не знали – тем самым выявляются данные о серьезном конфликте в церковно-придворной среде в канун преобразований, проводимых «Избранной радой». Попутно определяется, наконец, точная дата церковного собора февраля 1549 г. /заседания его начались 24 февраля/, деятельность которого была тесно связана с т. н. «собором примирения» конца февраля 1549 г. А этим собранием /с участием широкого круга светских лиц/ датируют обычно начало реформ рубежа 1540-х и 1550-х гг.

Публикация сибирской рукописи сопровождается публикацией и ранее известных «Судных списков Максима Грека» и сравнительным текстологическим исследованием всех этих рукописей.

В обстоятельной статье Н. И. Покровского охарактеризовано научное значение этого открытия1, приведены выявленные в рукописи ранее неизвестные факты, содержится детальный источниковедческий анализ памятника.

Н. Н. Покровский убедительно показал, что публикуемый судный список Максима Грека был составлен в 1540-е гг., вероятно, в связи с подготовкой процесса Исака Собаки, и мыслился прежде всего как публицистическое сочинение. Составитель его смешивает сведения о судебных процессах 1525 и 1531 гг. Очевидно, у него уже не было под рукой судного списка 1525 г. Возможно, что этот документ сгорел в митрополичьей казне во время «великого пожара» в Москве в июне 1547 г.

Ссылка на обретение «в царской казне», т. е. в Царском архиве, «подлинного соборного списка Данила митрополита всеа Русии» как бы раскрывает сам механизм составления подобных публицистических памятников и приемы, с помощью которых пытались убеждать в их подлинности. Одной из целей составления этого памятника было удовлетворить возрастающий общественный интерес к судьбе и сочинениям Максима Грека. Однако  имя Максима в записи заседаний собора 1548 г. обойдено – это уже пора милостей, приближения Максима к царю и митрополиту. Публикуемый памятник /даже в первой своей части, основанной на материалах процессов 1525  и 1531 гг./ становится, таким образом, ценным источником общественно-политической истории не только 1520-х – начала 1530-х гг., но и второй половины 1540-х гг. Небезлюбопытен – прежде всего в плане истории общественной мысли – и сам факт переписки рукописи в 1590-е гг., свидетельствующий о возрождении интереса к Максиму Греку и его творениям в канун «бунташного» XVII столетия.

Научное значение сведений, заключенных в публикуемом памятнике, отнюдь не ограничивается данными о судебных процессах Максима Грека и Исака Собаки и о деятельности прикосновенных к этому лиц – облегчается понимание и неясных до сих пор важных обстоятельств политической истории и темных мест давно уже изучавшихся памятников публицистики. Так казалась непонятной путаница сведений о судебных процессах 1525 и 1531 гг. в т. н. «Выписи» о втором браке Василия III – остротенденциозном сочинении, направленном против Ивана IV. Это использовалось даже для доказательства позднего происхождения «Выписи», вторичности ее по отношению с «Истории о великом князе Московском» Курбского /составленной в 1570-е гг./. Теперь имеются документальные свидетельства того, что уже в памятнике 1540-х гг. обнаруживается путаница едва ли не такого рода. Тем самым не только появляется дополнительный аргумент в пользу датировки «Выписи» примерно 1546–1547 гг. /о чем писал еще в 1928 г. М. Н. Тихомиров/, но и возникает заманчивая перспектива рассмотрения возможных точек соприкосновения судных списков Максима Грека и Исака Собаки и «Выписи» и изучения их в ряду публицистических сочинений второй половины 1540-х гг. – начала 1550-х гг., – а ведь это время интенсивной публицистической деятельности Максима Грека и Макария, Сильвестра и Ермолая Еразма, Ивана Пересветова и Ивана Грозного. Открывается путь и к истолкованию одного из самых темных мест переписки Ивана Грозного и Курбского и «Истории» Курбского. Давно уже обратили внимание на то, что Курбский оставил без ответа обвинительные выпады в первом послании царя против своего деда по матери боярина М. В. Тучкова, более того умолчал о Тучковых в пространной «Истории о великом князе Московском». Теперь выясняется, что Тучковы были доносителями на Максима Грека, которого Курбский называл своим «возлюбленным учителем», и особенно возвысились именно тогда, когда близкий родственник Курбского по отцу /также прославляемый им в «Истории"/ кн. С. Ф. Курбский попал, как и Максим Грек, в опалу.

Пока можно говорить лишь о первых соображениях, возникающих при чтении сибирской рукописи. Это – первичные толчки исследовательской мысли, но нет сомнений в том, что дальнейшее углубленное исследование сибирского сборника в целом2 и особенно сравнительное изучение его с другими материалами по истории России XVI в. приведут к новым интересным открытиям.

* * *

Сибирская находка знаменательна и как большой успех полевой археографии. Рукописный сборник, часть которого публикуется в настоящем издании, украсил собрание рукописей и старопечатных книг в академическом городке под Новосибирском. Основой его стала уникальная коллекция, переданная академиком М. Н. Тихомировым безвозмездно Сибирскому отделению Академии наук СССР в 1965 г. /т. н. «Тихомировское собрание"/. М. Н. Тихомиров верил в то, что Сибирь может и должна стать средоточием особенно перспективной работы в области выявления и изучения памятников древнерусской письменности и культуры. Он разработал и первоначальные планы организации экспедиционной археографической деятельности в Сибири. По его инициативе началось обследование с этой целью старообрядческих поселений Сибири и Дальнего Востока в 1959–1962 гг.

После первой археографической разведки в Западной Сибири Е. И. Дергачевой-Скоп и Е. К. Ромодановской в 1965 г. экспедиционная деятельность археографов /В. Н. Алексеева, З. В. Бородиной, Е. И. Дергачевой-Скоп, Н. Н. Покровского, Е. К. Ромодановской, а с недавнего времени также Г. П. Енина, Б. 3. Журавлевой, А. Н. Кручининой, Н. В. Понырко, Л. С. Соболевой и др./ в Сибири стала регулярной3. В экспедиционной работе принимают участие сотрудники Сибирского отделения Академии наук СССР, преподаватели и студенты Новосибирского государственного университета. Рукописный сборник, содержащий судные списки Максима Грека и Исака Собаки, обнаружен был летом 1968 г. в отдаленном алтайском селе комплексной археографической экспедицией под руководством ученика академика М. Н. Тихомирова Н. Н. Покровского /являющегося в настоящее время заместителем председателя Сибирского отделения Археографической комиссии/.

Участники организованной в Москве Археографической комиссией научной конференции, посвященной опыту археографических экспедиций в РСФСР /«Тихомировских чтений 1970 года»/, единодушно отмечали большое научное значение и результативность методики полевых археографических работ в Сибири. Новый центр археографической деятельности смог возникнуть лишь благодаря содействию руководителей Сибирского отделения Академия наук СССР. Председатель Сибирского отделения АН СССР академик М. А. Лаврентьев с самого начала энергично поддерживал это перспективное направление научного поиска. Широта и размах, свойственные археологическим изысканиям академика А. П. Окладникова, оказались в немалой мере присущи и деятельности возглавляемого им Сибирского отделения Археографической комиссии. Сибирское отделение Археографической комиссии стало одним из ведущих методических центров полевых археографических исследований в нашей стране. Деятельность сибирских археографических экспедиций – выдающееся достижение отечественной археографии.

Председатель Археографической комиссии доктор исторических наук С. О. Шмидт.

Обзор списков

Сложный и противоречивый памятник, вошедший в науку под именем ""Судного списка» Максима Грека, впервые в полном виде стал известен в составе обнаруженной в Сибири в 1968 г. рукописи конца XVI в. /Сибирский список/. Судный список составляет часть комплекса, относящегося не только к Максиму Греку, но и переписчику книг Исаку Собаке. Все другие списки памятника сохранили лишь начальную часть материалов, относящихся к Максиму Греку; из них научное значение имеют лишь Погодинский и Барсовский списки, остальные являются поздними копиями либо с Погодинского списка, либо со сделанного по этому списку издания памятника.

Приводим описание Сибирского, Погодинского и Барсовского списков.

Сибирский список содержится в сборнике конца XVI в., полученном в 1968 г. археографической экспедицией Института истории, филологии и философии Сибирского отделения АН СССР в с. Мульта Усть-Коксинского района Горно-Алтайской АО от Натальи Сергеевны Хомяковой. Рукопись принадлежала ранее большой часовне часовенного согласия в этом селе: здесь когда-то был один из двух центров собирания и переписки древних русских книг всей Уймонской долины. Русские поселения на р. Уймоне были основаны во второй половине XVIII в. выходцами с Бухтармы. К тому же времени относится начало создания богатых книжных коллекций Уймона, впоследствии погибших. Из них уцелело лишь несколько книг, среди которых – отрывок рукописной Псалтыри конца XV – начала XVI в., Псалтырь печати Петра Мстиславца /Вильно, 1575/, Евангелие печати Радишевского /Москва, 1606/, Соборное уложение /Москва, 1649/ и др. Все они приобретены той же экспедицией в 1968–1969 гг. Близ с. Мульта в XIX в. действовало несколько старообрядческих мастерских по переписке книг. Четьи и служебные книги переписываются в Усть-Коксинском районе и в наши дни.

Рукопись, содержащая Сибирский список, написана в лист и имеет в настоящее время 363 листа плюс 6 литерных. До реставрации, произведенной в 1969 г.  в Государственном Историческом музее, в начале и конце книги было, кроме того, по несколько чистых листов XVI и XVIII вв. Рукопись написана полууставом и скорописью разных рук конца XVI в. Бумага с водяными знаками: 1/ четырехчастный гербовый щит/баденский герб/, с лигатурой LB, почти совпадает с Briquet № 1075, 1587 г. /другие варианты этой филиграни у Briquet не выходят за пределы 1580–1597 гг./; 2/ кувшин одноручный с литерами P/B почти совпадает с Briquet № 12793, 1583 г. /варианты: 1584–1599 гг./. До реставрации на одном из чистых листов в начале книги была запись скорописью второй половины XVII в.: «Книга Григорей Синаит». На чистом обороте л. 2 сохранилась запись скорописью другой руки XVII в.: «Сия книга Владимирского Рождественского монастыря церковная. На л. 3 – заставка растительного орнамента. Переплет – доски в коже, медные жуки и застежки.

Рукопись дошла до нас целиком, но пострадала во время пребывания под снегом в 30-х годах XX в., когда листы ее у левого нижнего угла слиплись в сплошной блок. Тщательная реставрация /реставратор – М. Е. Никифорова/ позволила спасти почти весь текст, утрачено лишь по несколько букв в трех-четырех нижних строках.

Рукопись, несомненно, не конволют. Помещенное на лл.1–2 оглавление полностью соответствует ее содержанию и заголовкам разделов рукописи, названных составителем главами. Последней главой как в оглавлении, так и в самом тексте является глава 40, после нее в рукописи было лишь несколько чистых листов той же бумаги XVI в. и затем бумаги XVIII в., сейчас утраченных.

Рукопись переписывалась одновременно разными писцами. Каждому из них был дан для переписки определенный текст, а потом полученные от них тетрадки были сложены вместе и пронумерованы на первом и обороте последнего листа каждой тетрадки. Поэтому в книге перед каждой сменой почерка – чистые промежутки величиною от половины страницы до нескольких листов. Смена почерков происходит на листах 3, 88, 151а, 215, 324, 356. Листы 323–355 об. написаны скорописью, все остальные – полууставом; листы 151а – 213 об. и 356–363 написаны полууставом одной руки.

Наряду с общей нумерацией всех тетрадей рукописи существует отдельная нумерация каждым писцом тетрадок своей части текста.

Один из писцов /лл. 215–322/ оставил чистым первый лист /л. 214/ первой тетрадки, написанной им; на этом листе киноварная проба пера вязью: «Житие и жизнь...», ниже характерная запись небрежной скорописью двух разных чернил и рук: «Тренкино, не правлено», «И не подписаны». Правка ошибок и подписывание пропущенных мест есть, однако, и в этой части текста, но лишь в нескольких местах, а подавляющее большинство этого текста, действительно, не исправлено.

Через всю книгу проходит единая система тщательной правки, с однотипными значками /часто – киноварными/ вставок, зачеркиваний, замен, перестановки текста. Правка эта сделана, однако, различными полууставными и скорописными почерками того же времени, что и основные почерки рукописи. Лишь в двух случаях вставки сделаны скорописью XVIII в. /л. 351/.

Согласно нашему предположению /см. ниже/, сборник этот сделан по заказу архиепископа Ионы Думина для Владимирского Рождественского монастыря, которому он подарил несколько рукописей. На одной из них4 он делает интересную запись, рассказывающую о создании этой книги в 1593 г.: «А писана сия святая книга Беседы еуаигелскыя Иоанна Богослова и еуангелиста обе половины з добрых переводов. А трудов и потов много положено, как правили сию святую книгу Беседы еуангельскыя»5. Немалых трудов, несомненно, стоила и тщательная правка найденного на Алтае сборника.

Приводим оглавление сборника /лл.1–2/, имеющее киноварный заголовок: «Главы настоящия книгы сеа». Утраченные места дописаны по заголовкам глав в тексте; нумерация глав внесена с полей оглавления в текст оглавления; в скобках указаны занимаемые каждой главой листы.

Глава 1. Григория Синаита зело полезны /лл. 3–87/.

Глава 2. Житие и подвизи святаго благовернаго князя Александра Невскаго чюдотворца /лл. 88–150/.

Глава 3. Григория Богослова к Филагрию ответно /л.151а/.

Глава 4. Того же Богослова о кесари и брате его /л. 151а/.

Глава 5. Сказание словесем Григория Богослова, от слова, еже в новую неделю /л. 151а-об./.

Глава 6. От деяний апостольских толкование /лл. 151а об.–153/.

Глава 7. Повесть душеполезна, достойна памяти подражания /лл. 153–157/.

Глава 8. Слово на потопляемых и без ума погубляемых богомерзким и гнусным содомскым грехом, в муках вечных /лл. 157–161/.

Глава 9. Предание старческо новоначальным иноком, како подобает жити у старца в послушании, и от правил указы многыя /лл. 161–176/.

Глава 10. Грамота преосвященнаго Макария, митрополита всеа России: которым праздновати новым чюдотворцом Росисскыя земля, что их Господь Бог прославил, своих угодников, многыми чюдесы и знамении /лл. 176–177/.

Глава 11. Рече святый Варсонофие /л. 177/.

Глава 12. Притча разума человеча /л. 177/.

Глава 13. Въпрос. Что есть: ходяй по пути непорочне, сей ми служаше? /л. 177-об./.

Глава 14. Иже во святых отца Иоана Златаустаго. Како не ленитись чести святыя книгы. И Исака Сирина, и от Старчества, и от Лествичника, и святого Дорофея, и похвала общеживущей братии Ефрема Сирина, слово 55 /л. 177 об.–181/.

Глава 15. Григория Синаита в конце седьмыя главы вопрос и ответ /л. 181-об./.

Глава 16. Нрави Божияго промысла /лл. 181–182/.

Глава 17. От жития святаго Пахомия, и от Лествицы, и от Исака, и от Старчества /лл. 182–183 об./.

Глава 18. Сказание от части 3 песни пророчици Анны и на звездочетцев /лл.183об.–187/.

Глава 19. Слово святаго Максима Грека Святогорска противу льстиваго списаниа Николая Немчина латынина /187–195 об./.

Глава 20. Ответы християном православным противу агарян, хулящих нашу святую православную веру христианскую /лл. 195 об.–202/.

Глава 21. Слово на армянское зловерие, вельми чюдно християном ко ответу, и како препре Севира безглавнаго новопросвешенный измаильтянин Аламундар /лл. 202–207 об./.

Глава 22. Послание преподобнаго отца нашего Кирила чюдотворца благоверному и боголюбивому великому князю Василию Димитриевичю /лл. 207 об.–209 об./.

Глава 23. Послание того же Кирила чюдотворца ко князю Юрью Дмитриевичю /лл. 209 об.–211/.

Глава 24. Послание того же Кирила чюдотворца ко князю Андрею Дмитриевичю /лл. 211–213/.

Глава 25. Грамота духовная того же Кирила чюдотворца /л. 213-об./.

Глава 26. Месяца марта 1. Память преподобнаго отца нашего Иоанна Безмолвника, иже в лавре святого Савы преже епископ /л. 215-об./.

Глава 27. Майа 24. Житие и жизнь преподобнаго отца нашего Симеона, иже на Дивней горе чюдотворца /лл. 215 об.–258 об./.

Глава 28. Сказание о Феофиле, патриарсе александрыстем, и о смерти его, и какова кончина бывает уповающим на тленное богатство, и како Кирил Философ прокля Иоанна Златаустаго и книги его сожже, и паки Пречистая смири их по смерти Иоанна Златаустаго /лл. 259–260 об./.

Глава 29. Генваря 18. Житие и страдание иже во святых отца нашего Афанасия, исповедника Александрийскаго /лл. 260 об.–284/.

Глава 30. Преподобнаго отца нашего Зосимы беседы душеполезны о ярости, списаны учеником его Калистом /лл. 284 об.–300/.

Глава 31. Сказание Феофилакта, архиепископа болгарскаго, о непостижимем, беседа 5-я /лл. 300 об.–310/.

Глава 32. Того же архиепископа Феофилакта болгарского о непостижимем, беседа 6-я /лл. 310–315 об./.

Глава 33. Видение Косьмы мниха, страшно и зело полезно /лл. 316–319/.

Глава 34. Июля 3. О блаженом Афанасии чюдотворцы, иже по обители Тронанове /л. 319 об./.

Глава 35. О авве Филороме /лл. 319 об.–320/.

Глава 36. Майа 8. Память святаго апостола и евангелиста Иоанна Богослова, еже есть наперьстение и собрание манне /лл. 320–321/.

Глава 37. Июля 4. Память, иже во святых отца нашего Андрея, архиепископа Крита Иерусалимскаго /л. 321-об./.

Глава 38. О начале месяцех весненых, сиречь что и како наричется месяц март /лл. 321 об.–322/.

Глава 39. Собор на Максима Грека Святогорска /лл. 323–355 об./.

Глава 40. Изложение совещательных глав к царю Иустиану, сложенных Агапитом, диаконом святейшая Божия церкви, их же начаток стихов сице имеет: божественейшему и благочестивейшему царю нашему Иустияну Агапит, меньший диякон /лл. 356–363/.

Главы 7, 8, 18, 19, 20, 21 являются произведениями Максима Грека; главы 3, 4 – переводы Максима Грека.

Комплекс памятников, относящихся к соборам 1525 и 1531 гг., рассматривавшим дело Максима Грека, и к собору 1549 г., осудившему Исака Собаку, составляет 39-ю главу сборника. Глава эта занимает тетради 43–46 по общей нумерации тетрадей; 43-я  тетрадь начинается чистым листом 322, 46-я тетрадь кончается листом 354, что обозначено на обороте этого листа; последний, 355-й лист в общую нумерацию тетрадей не входит; 47-я тетрадь начинается листом 356. Тетради главы 39-й наряду с общей имеют также свою отдельную нумерацию тетрадей; от 1 до 5, причем 5-ю тетрадь составляет один лишь лист 355.

Глава 39-я – единственный раздел сборника, написанный скорописью6; одна лишь эта глава не имеет заголовка – данный в оглавлении заголовок «Собор на Максима Грека Святогорска» отсутствует перед текстом. Все остальные главы сборника написаны хорошим полууставом, часть – с характерными для XVI в. каллиграфическими украшениями в начале и конце строк; каждой главе предпослан киноварный заголовок, иногда главы начинаются киноварными инициалами растительного орнамента.

Будничный, деловой характер письма выделяет 39-ю главу из всего сборника; в то же время эта глава является его неотъемлемой частью. Она написана на той же бумаге с водяным знаком кувшина, что и предыдущие и последующие главы. Обозначение номера главы здесь, как и во всем сборнике, сделано на боковом поле против начала главы и сверху каждого листа тем же киноварным полууставом, что и в других главах. При этом на обороте левого листа пишется «Глава», а на правом листе – ее порядковый номер буквенной цифирью; на некоторых листах /обычно на первом листе тетради/ этот номер заменяется сокращенным названием главы /лл. 4, 11, 19, 27, 35, 43, 51, 58а, 66, 74, 82, 89, 94, 102, 110, 118, 122, 130, 138, 145, 166. 174, 197, 217, 270 об./. Подобное же сокращенное название главы имеется и на верхнем поле одного из листов 39-й главы в начале 44 тетради /л.331/: «На Максима Грека Святогорска». Надпись сделана киноварью, полууставом той же руки, что и другие подобные надписи сборника.

Правка текста главы 39-й сделана с применением тех же значков и приемов, что и в других частях сборника; справщик писал скорописью, более бледными чернилами; рука этого справщика встречается и в иных главах рукописи. Как почерк правки, так и упомянутая запись на л. 214 свидетельствуют о том, что правка всего сборника не могла быть отделена долгим промежутком времени от его написания.

Представляется весьма вероятным, что сборник этот является одной из нескольких рукописей, созданных в конце XVI-начале XVII в. по заказу вологодского архиепископа Ионы Думина для Владимирского Рождественского монастыря, где Иона был до 1588 г. архимандритом.

Центральным памятником Сибирского сборника является «Житие Александра Невского» в редакции Ионы Думина /гл. 2/7. Известно два списка «Жития Александра Невского» в составе двух рукописей Степенной книги, подаренных в это время Ионой Владимирскому Рождественскому монастырю. Один из них /1591 г./ является Степенной редакцией жития, которая /вместе с Владимирской/ легла в основу созданной в том же 1591 году Ионой Думиным собственной редакция памятника.

Второй список /1594 г./ представляет собой уже эту последнюю, Думинскую редакцию жития8. Сибирский сборник, как указывалось, также имеет запись о принадлежности Владимирскому Рождественскому монастырю.

На связь содержания сборника с Владимиром указывают не только владимирские чудеса жития, но и глава 10 сборника. Эта глава содержит соборное окружное послание митрополита Макария об установлении празднования памяти русских чудотворцев; перечисление адресатов послания в этом списке /в отличие от известных ранее списков Троице-Ссргиевой лавры, Иосифо-Волоколамского и Красногорского Пинежского монастырей/ начинается с Владимирской епархии /л. 176/.

Для владыки вологодского вполне понятен и тот большой интерес к Кириллу Белозерскому, который заметен в Сибирском сборнике, содержащем списки его посланий и завещания /гл. 22, 23, 24, 25/.

Для Ионы Думина весьма характерно, наконец, увлечение произведениями Максима Грека, усиленное, возможно, во время его пребывания в Твери9, где Максим создавал многие сборники своих сочинений. Ионе Думину принадлежит составление сборника сочинений Максима Грека особого, смешанного состава. Одна из рукописей этого сборника имеет вкладную запись Ионы Думина 1600 года во Владимирский Рождественский монастырь, которая сообщает о написании этой книги в выражениях, очень близких к упомянутой записи Ионы Думина на рукописи Бесед Иоанна Златоуста10. Н. В. Синицина относит к деятельности Ионы Думина также составление двухтомной рукописи сочинений Максима Грека, содержащей 82 главы11. В Сибирском сборнике помещены списки шести слов «святого Максима Грека Святогорска» , два его перевода и издаваемый список его судного дела.

Наконец, ряд внешних признаков позволяет сблизить Сибирский сборник с рукописями, созданными по заказу Ионы Думина. Эти рукописи имеют тщательную правку с употреблением той же системы киноварных знаков, что и в Сибирском сборнике. Совпадает также рисунок небольших киноварных инициалов растительного орнамента.

Погодинский список находится в сборнике XVII в., ГПБ, Погод., 1597, 4°, 120 листов скорописью. Датировка этого сборника вплоть до настоящего времени порождает споры и недоразумения, различные исследователи определяли ее в весьма широких пределах – от XVI в. до второй половины XVII в..12. Почерк рукописи, действительно, с трудом поддается точной датировке в узких хронологических рамках. Впервые обративший внимание на филиграни сборника С. Н. Чернов правильно, на наш взгляд, определил их временем не ранее 40-х годов XVII в. и предпочитал осторожно относить сборник ко второй половине XVII л. Н. А. Казакова, не согласившись с такой датировкой, отождествила одну из филиграней /лотарингский крест с двойным С/ со знаками, приведенными у Н. П. Лихачева под № 3062 и 3072, датированными 1602 и 1607 гг., и отнесла сборник к первой половине XVII в. Из четырех других филиграней сборника две не были обнаружены ею в альбомах, одна /шут с 5 бубенцами/ датировалась по крайне не представительному для этого типа альбому Н. П. Лихачева первой половиной XVII в., а одна не была замечена в рукописи.

Между тем филиграни сборника дают основание для более уверенной датировки. Водяной знак «крест лотарингский с двойным С», согласно справедливому мнению А. А. Гераклитова, «в письменных памятниках русского происхождения имеет довольно огражденный период обращения» – с 1643 по 1656 г.13. Знак Погодинского сборника гораздо ближе к приведенному в альбоме А. А. Гераклитова под № 368 /1649 г./, чем к филиграням 3062, 3072 начала XVII в. из альбома Н. П. Лихачева, которые к тому же попали в этот альбом из западноевропейских, а не русских документов ГПБ.

Неопознанный Н. А. Казаковой гербовый щит другой филиграни сборника содержит изображение пасхального агнца /лл. 36–37, 69/ типа Гераклитов, № 1480, 1658 г., или еще ближе – Churchill, № 456, 1657 г.14. В рукописи имеется еще одни гербовый щит /л. 118/ с изображением страсбургской лилии, близким к указанному Гераклитовым под №200, 1643 г.; знак этот не был замечен ранее исследователями.

Из двух филиграней с изображением шута одна /шут с 5 бубенцами, л. 78/ принадлежит к тому типу, несколько разновидностей которого было издано Гераклитовым под № 1182–1185 /1646–1649 гг./, а другая находит лишь отдаленную аналогию /Гераклитов, № 1418, 1663 г./.

Таким образом, наиболее ранняя датировка на основании филиграней – середина XVII в.

В состав сборника входят три произведения: «Выпись о втором браке Василия III» /лл. 2–18/, «Судный список Максима Грека» /лл. 18–24 об., 33–61 об./, «Речь Ивана IV к Яну Роките», ошибочно названная в сборнике речью Ивана IV к Максиму Греку /лл. 61 об.–120, 25–32/; из-за механической путаницы листов при переплете часть текста последнего памятника попала в текст «судного списка» /лл. 39–32/.

Барсовский список находится в сборнике XVIII в., ГИМ, Барс., 2736, 8°, 420 листов скорописью и полууставом различных рук.

Текстология, датировка.

Различия между Сибирским и Погодинским списками позволяют говорить, что перед нами не только разные списки, но и разные редакции памятника. Встает вопрос о соотношении этих редакций.

Оставляя пока в стороне языковую правку и введение Погодинским списком вопросоответной формы, можно отметить, что в остальных разночтениях Погодинский список дает обычно более краткий текст; случаев, когда текст Погодинского списка пространнее Сибирского, нет. Вопрос о хронологическом соотношении Сибирской и Погодинской редакций сводится поэтому к определению того, имеем ли мы здесь дело с последующим сокращением более пространного текста или, наоборот, с распространением первоначального, более краткого текста. Характер некоторых разночтений определенно говорит в пользу первого предположения. Рассмотрим главные из этих разночтений.

1. На л. 39 Погодинского списка среди обвинений, предъявленных митрополитом Даниилом Максиму Греку в 1531 г., читаем:

«Да ты же, Максим, говорил многим: Здесь на Москве великому князю и митрополиту кличют многолетие и еретиков проклинают, занеже творят не по писанию, ни по правилом, а митрополит поставляется своими епископы на Москве, а не в Цареграде от патриарха».

Место это давно уже вызывает недоумения как из-за своей грамматической формы /к чему относится придаточное предложение причины, вводимое союзом «занеже»?/, так и из-за своего содержания: неясна связь между возглашением многолетия государю и митрополиту, проклинанием еретиков и вопросом о поставлении московских митрополитов в Москве, а не в Константинополе. С. Н. Чернов, пытавшийся разобраться в этом темном месте, так и не смог связать единой смысловой линией столь разные сюжеты и выдвинул осторожное предположение, что Максим видел какие-то канонические неправильности в московской формуле возглашения многолетия и проклинания еретиков. Вместе с тем, С. И. Чернов очень проницательно заметил, что Максим мог вкладывать в эту фразу какой-то смысл, приравнивающий митрополита и великого князя к еретикам и что место это было сокращено и нарочито лишено ясности, чтобы затушевать этот острый и авторитетный выпад15. С. Н. Чернов ошибся здесь лишь в одном: он приписал это сокращение самому митрополиту Даниилу, тогда как оно принадлежит составителю Погодинской редакции судного списка.

В Сибирском списке это место читается так /л. 329/: «Да ты же, Максим, говорил многим /:/ Здесь на Москве великому князю и митрополиту кличют многолетие и еретиков проклинают. А они сами себе проклинают, занеже чинят не по писанию, ни по правилом: митрополит поставляется своими епископы на Москве, а не во Царегороде, от патриарха».

Смысл иронии Максима Грека состоял в том, что неканоническое поставление русских митрополитов делает еретиками и самих митрополитов, и признающих такой порядок великих князей. Поэтому когда на торжественном богослужении после возглашения многолетия великому князю и митрополиту предают анафеме еретиков, эта анафема относится к ним самим. Эта мысль Максима Грека подробно пересказывается как свидетелями обвинения, так и им самим во время той части судоговорения на соборе 1531 г., которая утрачена в Погодинском списке и читается лишь в Сибирском /л. 342-об./:

«Велит де князь великий соборовати митрополиту и всему собору в первое воскресение, заговев великое гонение. А на том де соборе кличют великому князю, и митрополиту, и великой княгине, и братье великого князя многолетие, а еретиков де проклинают. А они сами на себя полагают анафему, потому что они откинулися от благословения патриярха цареградцкого, яко же Июда от Христа и т. д.

В обвинительной речи митрополита Даниила пропуск слов «а они сами себе проклинают» сделал непонятным смысл всего отрывка и нарушил его грамматический строй. Перед нами, несомненно, неудачное сокращение, каких немало в Погодинской редакции. Возможно, что составитель Погодинской редакции, действительно, счел эти слова слишком острыми. Для составителя же Сибирской редакции подобные рассуждения были бы мало оправданы – в конце записи суда 1531 г. этому вопросу посвящена целая страница с гораздо более ясными и резкими выражениями.

2. В речи митрополита Даниила непосредственно перед этим обвинением читаем другое /Погодинский список, л. 39/:

«Да ты же, Максим, говорил: Князь великий Василей выдал землю крымскому царю, а сам, изробев, побежал – от турскова ему как не бежати? Пойдет турской, и ему либо карачь дати, или бежати». Расстановка знаков препинания взята нами здесь из последней работы Н. А. Казаковой, посвященной суду над Максимом Греком16. Остается, однако, неясной переданная через тире связь между бегством от крымского царя и фразой «от турскова ему как не бежати?»; эта фраза воспринимается как придаточное предложение причины к первой фразе, что противоречит смыслу. С. Н. Чернов пытался избежать этого иной расстановкой знаков препинания: «... а сам, изробев, побежал от турскова. Ему как не бежати? Пойдет турской …»17. Но подобная интерпретация еще более запутывает дело.

В Сибирском списке после слова «побежал» следует фраза: «И коли он от крымскаго бежал, а от турскаго ему как не бежати?...». Фраза эта делает понятным логический строй всего фрагмента, утраченный при сокращении текста в Погодинской редакции.

3. Михаил Медоварцев говорит на суде, что он писал или стирал те или иные места в русских богослужебных книгах по приказанию Вассиана Патрикеева и Максима Грека: «А велел, господине, мне Максима во всем слушати, и писати, и заглажывати князь Васьян старец, как Максим велит». Это текст Сибирского списка /л. 334 об.–335/. В Погодинском списке в результате сокращения и перестановки слов получилась бессмыслица /л. 54/: «А велел, господине, мне слушати во всем и заглаживати Максима Грека князь Васьян старец, как Максим велит». Первичность Сибирской редакции очевидна.

4. Сравним две редакции допроса Михаила Медоварцева о пропуске им и Максимом Греком слова «истиннаго» в символе веры.

Сибирская редакция /л. 337/:

И владыка Дософей спросил Михаля Медоварцова: Чего для есте загладили «истиннаго»?

Погодинская редакция /л. 59-об./:

Владыка Досифей спросил Михаила Медоварцева: Для чего ты загладил есте «истинънаго»?

Погодинская редакция переводит вопрос в единственное число, ибо только что об этом же спрашивали Максима и там вопрос стоял в единственном числе. В Погодинской редакции поэтому вводится местоимение «ты» и вместо «загладили» пишется «загладил». Но по недосмотру вспомогательный глагол оставлен в прежней форме – множественного числа – «есте». Это именно ошибка редактирования ранее исправного текста, возможность обратного хронологического соотношения текстов здесь маловероятна.

Такой вывод о соотношении двух списков подтверждается и тем текстом, который непосредственно следует за вышеприведенным.

Сибирская редакция /л. 337/:

И Михаль рек:  Мне, господине, Максим сказал: В греческих де у нас книгах того нет. И яз, господине, по тому и загладил. И Максим рек: Брате Михайло, душа твоя подимет.

Погодинская редакция /л. 59 об./:

Михаил сказал: Говорил ему Максим, что у них того в греческих книгах нет. И он по тому и загладил.

Сокращение, сделанное в Погодинском списке, привело к утрате важного места, говорящего о реакции Максима Грека на обвинение Михаила Медоварцева. Реакция эта и по существу, и по форме достаточно трафаретна для Максима в подобной ситуации, она приводилась уже несколько раз для сходных случаев, и здесь Погодинская редакция сокращает очень существенное «повторение».

5. В Сибирском списке /л. 334 об./ митрополит Даниил обращается к Максиму Греку с вопросом, почему он «загладил» «великий догмат премудрый о православной вере, о пречистей Троицы, и о Святем Дусе, и о пречистей Богородицы...». Писец Сибирского списка пропустил по ошибке слова «о пречистей Троицы», но сразу заметил ошибку и, не решаясь зачеркивать подобный текст, тут же за ошибочной строкой переписал ее еще один раз, с включением пропущенных слов, отметив правильное чтение киноварью. Несколькими строками ниже эта же формула /в правильном варианте/ повторяется еще раз в вопросе митрополита Даниила Михаилу Медоварцеву.

В Погодинской редакции дан лишь один неправильный /сокращенный/ вариант вопроса митрополита Максиму Греку /л. 53/, хотя вопрос, обращенный к Михаилу Медоварцеву, дан в правильной, полной форме.

Учитывая приведенные выше примеры, здесь вероятнее всего будет предположить последующее фиксирование ошибки, замеченной и исправленной писцом Сибирского списка; либо ошибка эта возникла на более ранних по сравнению с Сибирской редакцией этапах истории текста памятника, либо последующие переписчики Сибирского списка не разобрались в сложной системе исправления этого места.

6. В некоторых других случаях слова, имеющиеся в Сибирском списке и отсутствующие в Погодинском, логично объясняются как редакционное сокращение текста Сибирского списка, сделанное Погодинской редакцией, тогда как противоположное объяснение о расширении первоначального текста затруднительно. Так, например, в Сибирском списке митрополит Даниил, говоря о пребывании Максима в Иосифо-Волоколамском монастыре, дважды /в различной связи/, упоминает в сходных выражениях, что надзирателем над ним был приставлен старец Тихон Ленков, а духовным отцом его был старец Иона /лл. 329 и 330/. В Погодинском списке второе упоминание о Тихоне Ленкове и Ионе отсутствует /л. 41 об./. Погодинская редакция вообще старается освободить текст от повторений.

7. В Погодинской редакции нет также фразы о том, что митрополит и высшее духовенство присутствовали на заседаниях собора, которые состоялись летом 1525 г. в митрополичьих палатах /л. 56/. Сокращение этой фразы в Погодинской редакции понятно – и так ясно, что если заседал собор и заседания проходили в палатах митрополита, то и он сам, и высшее духовенство там были. Наоборот, последующее внесении этой фразы в случае ее отсутствия в более ранней редакции объяснить трудно. Сходное сокращение имеется и в начале памятника на л. 19 Погодинского списка.

8. В тексте Погодинской редакции в самом начале обвинительной речи Даниила /л. 37 об./ есть странная оговорка. Здесь написано, что Максим и Савва пришли с Афона на Русь «ко благочестивому и христолюбивому царю и великому князю Ивану Васильевичу». В других местах обвинительной речи русский государь того времени правильно назван Василием Ивановичем. В Сибирском списке этой ошибки нет. Возникновение ее логичнее предположить на более поздних стадиях редактирования и переписки текста, когда легче могли быть забыты реальные случаи употребления русскими государями царского титула задолго до коронации Ивана IV.

9. Особенно значительны и многочисленны разночтения между Сибирским и Погодинским списком в конце последнего /лл. 57–60 об./. Погодинский список систематически дает здесь более краткие формулы записи очных ставок, переводит прямую речь в косвенную, сокращает второстепенные с точки зрения редактора детали, повторения. Вся эта правка логична и имеет определенную систему, если воспринимать ее как сокращение первоначально более полного текста и, наоборот, в ряде случаев мало оправдана, если трактовать ее как расширение в Сибирском списке первоначального краткого варианта Погодинского списка. Вот лишь один пример такой правки.

Сибирский список /л. 337/:

И владыка Дософей спросил Максима: Подали на тебя запись протопоп Афонасей, да протодиякон Иван Чюшка, поп Василей, что ты зде нашей земли Руской святых книг никаких не похвалишь, но паче укаряешь и отметаешь, а сказываешь, что здесь на Руси книг никаких нет, ни Еуангилия, ни Апостола, ни Псалтыри, ни правил, ни уставов ни отеческих, ни пророческих. А се протопопы перед тобою. И Максим с протопопы с очей на очи стал перепиратися: То де вы на меня лжете, яз того не говаривал, а молвил есми, что книги здешние на Руси не прямы, иные книги переводщики перепортили, не умели их переводити, а иные книги писцы перепортили, ино их надобно переводити.

Погодинский список /л. 59 об.–60/:

Владыка Досифей спросил Максима: Подали на тебя запись протопоп Афанасей, да протодиякон Иван Чюшка, да поп Василей, что ты здешние книги хулишь, и укоряешь, и отметаешь, а сказываешь, что здесь на Руси книг никаких нет, ни Еуангелия, ни Апостола, ни Псалтыри, ни правил, ни уставов ни отеческих, ни пророческих. И Максим с протопопом с очей на очи стал перепиратися, а говорил он, что не говаривал того, а говорил, что здесь на Руси книги не прямы, а иные книги перевотъчики перепортили, ино их надобно переводите.

Следует также отметить, что в текстах «от божественных писаний» в двух случаях Погодинский список ошибочно пропускает по строке /лл. 20 и 33/; смысл при этом искажается настолько значительно, что речь идет здесь, видимо, не о сознательном сокращении, а о случайном пропуске. В Сибирском списке этих пропусков нет /лл. 324 об. и 327/.

Одним из наиболее заметных внешних отличий Погодинской редакции от Сибирской является то, что в первой из них запись судебного диалога расчленяется и организуется словами «вопрос», «ответ», которых нет в Сибирской редакции. Однако в ряде случаев редактору было, вероятно, нелегко определить, следует ли вводить эти слова, и поэтому провести их введение строго и последовательно на протяжении всего текста не удалось. В случае, если вопрос обвинителя был большим по размеру и в повествовательной форме излагал какие-то факты, заголовок «вопрос» обычно не ставился, даже если это был вопрос по существу, который требовал ответа; в таких случаях заголовок «ответ» перед ответом то ставился, то нет. Но иногда вопросы все же предварялись словом «вопрос», хотя они грамматически и не имели вопросительной формы /лл. 45–46/.

Редактор Погодинского списка стремился не давать заголовков «вопрос» и «ответ» и в записи очных ставок в том случае, если на начало очной ставки указывала стандартная формула /«став с очей на очи», «говорили с очей на очи»/. В случае же, если этой формулы не было, такие заголовки чаще всего ставились в Погодинской редакции.

Особенно интересна для выявления соотношения Сибирской и Погодинской редакций запись очной ставки на л. 50 об. Погодинского списка. В Сибирском списке запись начинается с отсутствующей в Погодинском списке формулы: «И поставили Михаля Медоварцова с Максимом на соборе с очей на очи». Хотя формулы этой в Погодинском списке нет, редактор его ведет себя так, будто она у него перед глазами: от заголовка «вопрос» он оба раза во время описания этой очной ставки отказывается.

В конце Погодинского списка, где разночтения с Сибирским особенно велики, эти заголовки также не употребляются, так как прямая речь здесь обычно заменяется более сокращенными вариантами с косвенной речью. Нет этих заголовков и в начале Погодинского списка, в части его, относящейся к собору 1525 г. Но и в записи судоговорения на соборе 1531 г. есть несколько случаев необъяснимых и непоследовательных отказов от употребления подобных заголовков /лл. 50, 56/.

Эта пестрая картина скорее всего свидетельствует о том, что Погодинская редакция /или какой-то ее протограф/ вводила заголовки «вопрос», «ответ» в текст, где их ранее не было. Подобная форма, как известно, весьма популярна в русских рукописных сборниках, но у нас нет ни одного указания на то, что она применялась в судных списках или произведениях, которым придавались какие-то черты списков соборных судов. Редактор Погодинского списка встретился, однако, в этой своей работе с немалыми затруднениями, попытался выработать какие-то правила – где ставить, а где не ставить эти заголовки, но не сумел провести свою линию сколько-нибудь последовательно. Отметим сразу, что более поздний Барсовский список /XVIII в./ здесь несколько последовательнее Погодинского.

Между Сибирским и Погодинским списками имеются также значительные языковые отличия: язык Сибирского списка в целом более архаичный и менее светский, чем язык Погодинского списка. Учитывая все вышеуказанное, логичнее предположить осовременивание языка в Погодинском списке, чем, наоборот, его последующую архаизацию в Сибирском. Подобная правка в Погодинском списке проведена довольно последовательно, хотя подчас имеются весьма характерные исключения. Например, Погодинский список всюду неуклонно меняет глаголы «рек», «молвил» на «говорил» /«отвечал»/, но на л. 54 об. проскальзывает старая форма Сибирского списка – «рек».

Редакционная правка Погодинского списка меняет «ми» на «мне», «тобе» на «тебе», «яз» на «аз» или «я» /но есть и несколько случаев употребления «яз» – лл. 47 об., 49 об./, «чинить» на «творить», предлог «з» заменяется на «с», после шипящих «ы», «я» заменяются на «и», «а». В дательном падеже вместо «владыце» Сибирского списка в Погодинском списке всюду «владыке». Окончание неопределенной формы глагола «ти» Погодинский список передает обычно как «ть». Изменяется и написание имен собственных: Дософей на Досифей, Семион на Симеон, Михайло на Михаил, Суждаль на Суздаль /хотя в последнем случае есть исключение на л. 55/.

И сам характер этой правки и, особенно, наличие единичных исключений, сохраняющих форму Сибирского списка, говорят о большей древности его по сравнению с Погодинским.

* * *

Особую проблему представляет вопрос о заключительных строках Погодинского списка.

Погодинский список обрывается на записи судебного разбирательства собора 1531 г. по вопросу о поставлении русских митрополитов в Москве, а не в Константинополе. Максим, выдвигавший канонические возражения против такого порядка поставления, сказал на соборе, что в Москве оправдывали этот порядок ссылкой на существование благословенной грамоты константинопольского патриарха русским митрополитам, «и он много тое грамоты пытал, и до сех мест не видал ея. И он молвит: Коли здесь у них грамоты нет патриарха цареградскаго, и они в гордости не ставятца по прежнему и по старому уставу и обычаю от патриарха цареградскаго».

Далее на той же строке в Погодинском списке идет текст, отсутствующий в Сибирском списке и плохо согласующийся с предыдущим изложением. Приводим его полностью:

«То есть мне тем плачем Иеремиином, егда плакашеся на реце Вавилоньстей, плакавшеся, ни покаяния имеша, ни прощения грехов получиша. Но аз хощу слышати // разумно, ныне бо видим мятежь еретический, Вавилон бо наричется мятежь, а река Вавилонъская – учение еретическое и наши греси. Мы же плачющеся в молитвах к Богу избываем еретическия рати раскола и своих грехов злыя тяготы. А иже вербие и арган, и в се притча вербие есть без плода, тако и жидове без разума и еретицы без чистыя веры. Арганы вися висящи на вербии и душа повешена посреди телеси нашего, не имущи плода добредетели, такоже и мы, приемше святое крещение и держаше // веру правоверную честно, и честную, и святую, но плода добра не имуще есмь» /на этом Погодинский список обрывается/.

И по грамматической форме, и по жанру, и по тематике текст этот резко отличается от непосредственно предшествовавшего ему. В конце Погодинского списка, как уже говорилось, запись показаний ведется в третьем лице, здесь же резкий переход к первому лицу.

Сразу бросается в глаза, что эти заключительные строки являются вовсе и не записью судебных дебатов, а отрывком толкования фразы 136-го псалма о ветхозаветном «Плаче Иеремии» и популярных в древнерусской литературе слов этого псалма об органе, повешенном на бесплодном дереве /см., например, Великие Минеи Четьи, 12 февраля/. Толкование это касается сюжетов, не связанных тематически с ответом Максима Грека о поставлении русских митрополитов в Москве. Главная мысль этого отрывка известное догматическое осуждение как безверия, отклонения от чистоты веры, так и бесплодной веры, не оживленной добрыми делами.

Исследователи, располагавшие лишь Погодинским списком, пытались как-то привязать этот отрывок к предыдущему изложению слов Максима Грека. Но в качестве заявления Максима Грека на суде эти слова звучат очень неестественно, ибо тогда они приобретают обличительную, проповедническую резкость, не свойственную всему поведению его на суде. Стиль их тоже отличается от стиля других заявлений Максима, не говоря уже о том, что сама форма толкования, как и его содержание, не вяжутся с таким заявлением.

Понятно поэтому, что даже присоединяя этот отрывок к ответу Максима на суде, исследователи часто цитировали лишь первые строки, трактуя их как выражение возмущения Максима поставлением русских митрополитов в Москве. Последующие строки не втискивались и в это объяснение и обычно опускались. В. С. Иконников и Е. Denissoff, попытавшиеся дать перевод этого места, вынуждены были ввести отсутствующие в подлиннике связующие слова, чтобы соединить ответ Максима Грека на суде с отрывком о плаче Иеремии /"то мне остается плакать тем плачем Иеремииным...» «il ne me reste plus qn'a me lamenter»18.

Вставка эта, возможно, механически попала в текст какого-то предшественника Погодинского списка и затем закрепилась. Известно ведь, что механическая путаница листов в самом Погодинском списке привела к тому, что в издании этого списка, сделанном О. Н. Бодянским, в состав его были включены несколько совершенно посторонних листов.

Сибирский список, не содержащий этого отрывка, дает вполне логичный переход от вышеприведенного ответа Максима Грека на суде к вопросу крутицкого владыки Досифея: «Про што ты того преже сего не сказал, что ставятся на Москве митрополиты своими епископы без благословения патриярха царегородцкого?» /л. 337 об./.

После обнаружения окончания судного списка Максима Грека стоит лишь внимательно прочесть эту часть судоговорения, чтобы заметить с очевидностью, как грубо разрушала органическое единство текста вставка о плаче Иеремия и органе, висящем на вербе.

* * *

Барсовский список был недавно обнаружен Н. А. Казаковой в одном из сборников начала XVIII в. /ГИМ, Барс. № 2736/. Анализируя разночтения Барсовского и Погодинского списков, H. A. Казакова приходит к справедливому, на наш взгляд, выводу о том, что «Барсовский список нельзя возводить к Погодинскому: он представляет собой независимую от последнего линию истории текста судного списка». Эта независимая линия унаследовала, однако, от общего с Погодинским списком протографа ряд существенных особенностей, свойственных им обоим19.

Поэтому подавляющее большинство главных отличий Погодинского списка от Сибирского присутствует и в Барсовском списке. Это относится, в частности, к тем девяти разночтениям, которые рассматривались выше /стр. 20– 26/: во всех этих случаях Барсовский список почти буквально следует за Погодинским; лишь однажды здесь аналогия не будет столь полной, как мы увидим ниже. Особенно важно, что Барсовский список обрывается на том же самом месте, что и Погодинский,  имеет в конце ту же вставку о плаче Иеремии и также расчленяет текст судебного диалога словами «вопрос», «ответ»20.

Таким образом, оба эти списка происходят от общего дефектного протографа, утратившего значительную часть первоначального текста и подвергшего этот текст существенному редактированию. Однако редактирование обоих списков не всегда совпадает в деталях, что не позволяет при всей их близости выводить Барсовский список из Погодинского.

В некоторых случаях разночтений между Сибирским и Погодинским списками Барсовский список следует за Сибирским. Выше уже упоминалось, что в начале памятника на л. 19 Погодинского списка пропущено имеющееся в Сибирском списке указание о присутствии на соборе 1525 г. вместе с великим князем и митрополита Даниила21. Погодинский список сокращает эту очевидную деталь описания как здесь, так и позднее, в конце памятника на л. 56. В Барсовском списке это сокращение имеется лишь в конце, а в первом случае дается текст Сибирского, а не Погодинского списка.

Подобным образом в ответе Вассиана Патрикеева суду о его отношениях с Вассианом Рушаниным Погодинский список сокращает несколько слов, имеющихся в Сибирском списке; в Барсовском списке эти слова также включены в ответ Вассиана, хотя незначительная редакционная правка фразы, сделанная в Погодинском списке, сохранена и в Барсовском списке.

Сибирский список /л. 333/:

А яз ему и с Максимом, и без Максима не говаривал ничего, и дела ми до них нет.

Погодинский список /л. 49 об./:

А яз ему с Максимом не говаривал ничего, и дела мне до них нет.

Барсовский список /л. 124/:

А яз ему с Максимом и без Максима не говаривал ничего, и дела мне до них несть.

Есть несколько других случаев, когда Барсовский список ближе к Сибирскому, чем к Погодинскому /лл. 114 об., 115, 122, 125, 129 об./.

Чаще всего Барсовский список учитывает изменения в написании имен собственных, сделанные в Погодинском списке. Но в нескольких случаях, когда Погодинский список употребляет наряду с первоначальной формой Сибирского списка «Рушанин» также форму «Рушенин» /л. 49-об./, Барсовский список расходится с Погодинским и следует за Сибирским.

Барсовский и Сибирский списки употребляют форму титула «всея Русии», а Погодинский список – «всеа Русии».

В конце памятника Погодинский список постоянно сокращает союз «и» в начале вопросов и ответов, а Барсовский список, следуя за Сибирским, сохраняет этот союз /лл. 124–135/. Погодинский список столь же последовательно заменяет «чего для» Сибирского списка на «для чего», а Барсовский оставляет и здесь форму Сибирского списка.

В некоторых случаях разночтений между Сибирским и Погодинском списками Барсовский список не следует ни за одним из них, а дает свою, третью редакцию. Так, например, в конце Погодинского списка имеется не вполне удачный перевод одного из ответов Максима суду из прямой речи в косвенную. Барсовский список дает иную редакцию этого места, несколько более удачно переводящую прямую речь в косвенную и лучше сохраняющую первоначальный смысл текста.

Сибирский список /л. 336 об.–337/:

И Максим рек: Господине, будет в нашей книге греческой описано, ино книга виновата, а не аз. А что в ваших книгах, то и в наших греческих книгах, а разньства в них никотораго нет.

Погодинский список /л. 59/:

Максим отвечал: В их книгах греческих описано ся, ино книга виновата, а не он. А что писано и в здешних книгах, а разньства в них никоторого нет.

Барсовский список /л. 133 об./:

И Максим отвечал: В их книгах греческих описано ся, ино в том книга виновата, а не он. А что писано в их книгах греческих, то написано и в здешних книгах, а разньства в них никоторого нет.

Есть и противоположный случай, когда незначительное разночтение Погодинского списка с Сибирским было усилено неправильным осмысливанием текста в Барсовском.

Сибирский список /л. 333/:

И князь Васьян старец: Мне, рек, до Максима дела нет никакова ...

Погодинский список /л. 49 об./:

И князь Васьян старец говорил: Мне да Максима дела нет никакого ...

Барсовский список /л. 123 об.–124/:

И князь Васьян старец говорил: Мне да Максиму дела нет никакого ...

Не увеличивая числа примеров, когда Барсовский список дает третий вариант, отличный как от Сибирского, так и от Погодинского списков /см. также лл. 99 об., 100, 122, 122 об.–123, 125, 127/, отметим, что, конечно, разночтения в Барсовском списке встречаются и в таких случаях, когда Сибирский и Погодинский списки дают один и тот же вариант текста. Эти разночтения незначительны: в Барсовском списке, например, вместо «Собака» написано «Собакин» /л. 118/, вместо «загладити» -"заглаживати» /л. 128/, вместо «прямы» – «правы» /л. 131 об./ и т. д. На лл. 116 об., и 119 об. Барсовский список делает небольшие редакционные сокращения, которых нет в других списках.

Интересные результаты дает анализ механических пропусков текста в Барсовском списке. Большинство таких пропусков характерно для одного лишь Барсовского списка и отсутствует в двух других /лл. 101 об., 103, 107, 120 об., 122/. В одном случае /л. 106 об./ Барсовский список повторяет механический пропуск текста, который имеется в Погодинском списке /л. 34/, но которого набежал Сибирский список. Однако есть и другой случай: механический пропуск, сделанный в Погодинском списке и отсутствующий в Сибирском, отсутствует и в Барсовском списке /л. 100/. В другом подобном случае, когда Барсовский список /л.132 об./ также ее повторяет пропуск, сделанный в одном лишь Погодинском списке, Барсовский список /и только он/ делает другой пропуск – непосредственно перед текстом, пропущенным в Погодинском списке.

Все это подтверждает сложную картину взаимосвязи между тремя известными списками памятника. Несомненно, что существовал общий протограф для Погодинского и Барсовского списков, который, однако, представляет собой последующий этап истории памятника по сравнению с редакцией, представленной Сибирским списком. Протограф этот уже имел все те многочисленные особенности, которые являются общими для Погодинского и Барсовского списков, отличая их от Сибирского. В дальнейшем этот протограф подвергся более значительному изменению в Погодинском списке, чем в Барсовском, поэтому последний иногда отражает более ранний текст Сибирской редакции. Некоторая редакционная правка была сделана и в Барсовском списке. Каждый из этих двух списков имеет, естественно, свой набор механических ошибок и пропусков наряду с тем, который имелся уже в их протографе. Располагая только тремя списками, можно дать лишь весьма обобщенную и приблизительную схему их соотношения:

             [П]              

               ?

??

>[С]>[?]

               v

             [Б]

Характер немногочисленных описок и механического пропуска одного слова /л. 327/ в Сибирском списке, исправленных в двух других списках, не позволяет сколько-нибудь уверенно говорить о существовании протографа – общего для Сибирского списка, с одной стороны, и для протографа Погодинского и Барсовского списков – с другой:

            [Б]

             

>[?]>[?]

      v    v

    [C] [П]

Такая схема в принципе вполне возможна /и находки других списков могут ее подтвердить/, но имеющийся сейчас материал недостаточен, чтобы настаивать на ней: упомянутые только что описки и механический пропуск в Сибирском списке таковы, что могли быть исправлены на последующих стадиях и без подобного общего протографа.

* * *

Комплекс материалов 39-й главы Сибирского сборника сообщает нам много новых фактов, что позволяет сделать некоторые предположения о тех этапах истории «Судного списка» Максима Грека, которые предшествовали Сибирскому списку памятника.

39-я глава сообщает, что 2 ноября 1548 г. «обретен бысть в царской казне подлинной соборной список Данила митрополита всея Русии"» /л. 346 об./. Сообщение это помещено после самого «судного списка» и тесно связанных с ним писем митрополита Даниила и Василия III о церковном суде 1525 г. над Максимом. Последующее изложение по крайней мере дважды стремится укрепить у читателя уверенность в том, что 2 ноября 1548 г. действительно был найден тот самый текст «судного списка», которым открывается 39-я глава.

Первый раз это делается сразу же вслед за сообщением о нахождении «судного списка», когда рассказывается, что митрополит Макарий «тот соборной подлинной список выслушав и вычел», в связи с чем очень сжато и суммарно излагается содержание «судного списка». Это изложение, в частности, повторяет с небольшими сокращениями первую фразу своеобразного вступления «судного списка», то есть начало 39-й главы; затем в нескольких строках суммируется основное содержание «судного списка», причем это обобщенное изложение полностью соответствует варианту «судного списка», помещенному в 39-й главе.

Второй раз идентичность найденного в 1548 г, «судного списка» с тем его текстом, который составляет первую часть 39-й главы, подчеркивается в письме митрополита Макария бывшему митрополиту Иоасафу от 9 ноября 1548 г. Текст этого письма помещен в 39-й главе после рассказа о находке «судного списка» и доклада о нем Ивану IV. Это обширное письмо сообщает Иоасафу о находке и подробно излагает текст найденного «подлинного соборного списка». И опять все это изложение – на сей раз весьма детальное – полностью согласуется с текстом самого «судного списка», как он приведен выше в 39-й главе. От первой фразы вступления до последнего слова приговора изложение Макария состоит либо из прямого цитирования, либо из тщательного пересказа нескольких разделов текста «судного списк». При всей выборочности этого пересказа в нем нет ни одного момента, противоречащего первой части 39-й главы или выходящего за ее пределы. Приговор, например, процитирован полностью со всей своей путаницей решений 1525 и 1531 гг., невозможной в подлинном соборном документе. Важно отметить, что во всех случаях, когда послание Макария цитирует те места «судного списка», где имеются разночтения между Сибирским и остальными списками, в этом послании всегда приводится текст Сибирского списка; это подтверждает наши выводы о хронологическом взаимоотношении редакций памятника.

Равным образом в письме Макария нет ни малейших следов того, что начало «судного списка» /рассказывающее о событиях 1525 г./ было известно ему в менее дефектной форме по сравнению с той, которая приводится в Сибирском и обоих более поздних списках. Между тем давно уже было замечено, что рассказ о соборе 1525 г. приведен в «судном списке» лишь частично; новое документальное подтверждение этого имеется в той же 39-й главе, в письме митрополита Даниила в Иосифо-Волоколамский монастырь от 24 мая 1525 г. Это письмо Даниила упоминается в послании Макария Иоасафу, так что Макарий не мог не знать, сколь далек текст «судного списка» в варианте, помещенном позднее в 39-й главе, от подлинных протоколов собора. И тем не менее он настойчиво отождествляет именно этот вариант с найденными в казне материалами о соборах 1525 и 1531 гг., которые он упорно называет «подлинным соборным списком».

В силу всего вышеизложенного мы не вправе относить создание этого варианта текста ко времени более позднему, чем ноябрь 1546 г. Речь идет, конечно, о каком-то протографе Сибирского списка, который может быть связан с этим списком через ряд промежуточных звеньев, в чем-то изменяющих первоначальный текст. Однако в части текста, которая цитируется или пересказывается в послании Макария, не могут быть допущены сколько-нибудь значительные изменения.

Между всеми частями комплекса 39-й главы существует тесная логическая и текстуальная связь. Поэтому относить создание «судного списка» соборов 1525 и 1531 гг. /протографа Сибирского списка/ ко времени после конца 1548 – начала 1549 года можно было бы лишь в том случае, если бы оказалось, что к более позднему времени принадлежат и другие части этого комплекса и, прежде всего, что переписка 1548 г. между Макарием и Иоасафом относится к более позднему времени и сочинена задним числом. Но для такого предположения нет никаких оснований, переписка эта не противоречит ни реалиям того времени, ни другим частям комплекса 39-й главы; в частности, именно на нее опираются материалы собора февраля 1549 года, изобилующие подлинными историческими фактами, именами.

Трудно предположить также, что оба тесно связанных между собой звена -"судный список» и письмо Макария от 9 ноября 1548 г. – синхронно претерпевали во второй половине XVI в. одни и те же значительные изменения и что, таким образом, в середине XVI в. оба эти памятника представляли из себя нечто сильно отличающееся от того, что помещено в 39-й главе Сибирского сборника конца XVI в. Подобная параллельная правка текста письма Макария вместе с текстом «судного списка» вряд ли могла бы быть проведена настолько последовательно и безукоризненно, чтобы не вызвать ни малейшего противоречия, несогласованности в совпадающих в обоих памятниках частях текста. К тому же, если весь этот комплекс материалов подвергался какой-то правке, согласующей его различные части, то непонятно, почему это не было сделано и для письма митрополита Даниила от 24 мая 1525 г., в котором есть раздел /л. 344/, доказывающий значительную неполноту «судного списка» собора 1525 г.

* * *

Таким образом, протограф Сибирской редакции «судного списка» соборов 1525 в 1531 гг. должен был возникнуть где-то между 1531 и 1548 гг.

Памятник этот не только не является подлинным официальным протоколом соборов, но и смешивает причудливым образом материалы 1525 и 1531 гг. /в речи Даниила на суде 1531 г., в приговоре/, имеет невозможные для официальной записи судоговорения пропуски /отсутствие приговора и значительной части судебного разбирательства суда 1525 г. и др./. Поэтому, видимо, трудно говорить о возникновения этого памятника не только в ходе самих соборных заседаний, но и в первые годы после соборов.

Это не значит, конечно, что официальной записи хода соборных заседаний вообще не существовало. Без такой записи наш памятник не мог бы быть создан, он, несомненно, опирается на эти официальные записи и чрезвычайно широко использует их. Однако, повторяем, компиляция из этих записей была сделана настолько неумело, с такими противоречиями, что вряд ли можно говорить о создании этой компиляции сразу же после 1531 г. Например, завершение собора 1531 года приговором о посылке Максима не в Тверской Отрочь монастырь /как было на самом деле/, а в Иосифо-Волоколамский монастырь /куда он был послан в 1525 г./, – грубая ошибка, в любом случае достаточно бросающаяся в глаза, но особенно нелепая, конечно, в 30-х годах, сразу после собора 1531 г.22.

В тексте нашего «судного списка» есть и одно неопровержимое доказательство того, что в таком виде он не мог быть создан ни в 1531 году, ни вскоре после этого: в приговор 1531 г, весьма непоследовательно включено сообщение о каком-то более позднем соборе, вторично осудившем Исака Собаку.

В то время, когда митрополичью кафедру занимал противник Даниила Иоасаф /1539–1542 гг./, очень маловероятно создание памятника полуофициального характера, посвященного оправданию линии Даниила в 1525 и 1531 гг.; ведь создатель этого памятника был допущен к официальным протоколам соборов.

Таким образом, время создания протографа Сибирской редакции «судного списка» Максима Грека вероятнее всего падает на первый период правления митрополита Макария: 1542–1548 гг.

В своем письме к Иоасафу Макарий пишет, что до находки в царской казне 2 ноября 1548 г. «судного списка» собора 1531 г., отлучившего от церкви вместе с Максимом и Исака Собаку, «мы на того Исака того соборнаго списка и отлучения в конец не ведали» /л. 349 об./. Однако на деле Макарий должен был хорошо знать о событиях, связанных с собором 1531 года. Во-первых, в качестве новгородского архиепископа он обязан был присутствовать на соборе. Во-вторых, важным формальным поводом для нового церковного преследования Максима в 1531 году было доношение Макария Даниилу о показаниях старца Вассиана Рушанина против Вассиана Патрикеева и Максима Грека в связи с переводом жития Богородицы Симеона Meтафраста23. Между тем Исак Собака обвинялся на соборе 1531 г. как раз в переписке этого самого перевода. Осуждение Вассиана Патрикеева, Максима Грека и близких к ним лиц на соборе 1531 г. было весьма громким церковным и политическим делом, неосведомленность одного из высших иерархов русской церкви в исходе этого дела для Исака Собаки исключается не только из-за той важной роли, которую играло доношение Макария в ходе собора 1531 г., но и потому, что приговором этого собора Исак Собака был отправлен в заточение как раз в Новгородский Юрьев монастырь, находившийся в ведении Макария.

Сделанное же Макарием в 1548 году заявление о том, что он не подозревал об осуждении Исака Собаки вместе с Максимом Греком, можно объяснить особенностями отношений между Макарием и Исаком в 40-х годах XVI в. Макарий, став митрополитом, сначала покровительствует Исаку и делает его архимандритом привилегированного Чудова монастыря в Кремле. Затем, однако, эта дружба сменяется враждой, и Макарий предпринимает большие усилия, чтобы добиться нового соборного осуждения Исака в связи с неотмененным приговором собора 1531 г. Сделать это Макарий мог только заявляя о своей неосведомленности об отлучении Исака в 1531 г., иначе соборное проклятие грозило бы и ему самому за поставление отлученного Исака в чудовские архимандриты.

Создание протографа Сибирской редакция «судного списка» Максима Грека с его подчеркнуто острыми обвинениями в адрес Исака Собаки24 поэтому столь же маловероятно в первые годы правления Макария, когда он еще выдвигал и поддерживал Исака, как и в правление Иоасафа.

Возникновение вражды между Макарием и Исаком следует отнести ко времени значительно позднее 21 февраля 1544 г., когда был хиротонисан  из чудовских архимандритов в епископы суздальские Иона Собина, после которого во главе Чудовского монастыря Макарий поставил Исака Собаку25.

Таким образом, наиболее вероятное время создания протографа Сибирской редакции «судного списка» ограничивается, на наш взгляд, 1544–1548 годами, причем ближе к концу этого периода.

* * *

Конечно, соображения, приведенные в предыдущем разделе, следует принимать отнюдь не как доказанный факт, а лишь как более или менее обоснованные предположения.

Говоря о причинах, вызвавших создание во второй половине сороковых годов XVI в. на базе официальных документов о суде над Максимом Греком компилятивного «судного списка» соборов 1525 и 1531 гг., который Макарий объявил в ноябре 1548 г. подлинными протоколами соборов, можно выдвинуть две разные гипотезы.

Наиболее простое объяснение состоит в признании непосредственной причинной связи между подготовкой осуждения Исака и созданием «судного списка», «обретение» которого в царской казне было затем организовано 2 ноября 1548 г. Нарочитость сообщения об этом «обретении» очевидна. То, что текст, «обретенный» 2 ноября 1548 г., не являлся «подлинным соборным списком», было хорошо известно Макарию – уже первые строки этого текста, постулирующие виновность Максима еще до рассказа о ходе соборного разбирательства, были далеки от официального формуляра «судного списка»26. К тому же о существовании документов собора 1531 г. было известно и раньше27, и в «обретении» их не было ничего неожиданного.

Мнимая неожиданность эта была нужна лишь для оправдания внезапных репрессий по отношению к Исаку Собаке. Искусственность всего этого построения Макария, тесная связь между текстом «судного списка» и ситуацией в ноябре 1548 г. видны уже из того, что Исак был отстранен от руководства монастырем и от церковной службы еще до того, как Макарий направил бывшему митрополиту Иоасафу запрос о том, каковы были законные основания для поставления Исака при Иоасафе дьяконом, священником и архимандритом Симоновского монастыря.

Чрезвычайно важен и характерен в этой связи упоминавшийся выше факт включения в текст приговора 1531 г. сообщения о вторичном осуждении Исака: «И после того на того же Исака Собаку взошли речи богохулные, и осудиша его соборне, и послан бысть в митрополичь монастырь на Волосово, держати его в велицей крепости неисходно» /л. 343 об./.

Вставка эта сразу же делает ясным для всякого, что перед нами не подлинный текст приговора 1531 г., а его позднейшая обработка. Тем не менее включение ее сочли необходимым – факт этот, если и существовал, мог быть известен тогда лишь в устной передаче, никаких документальных материалов об этом втором соборе на Исака Собаку не было, иначе они были бы обязательно упомянуты или процитированы хотя бы в сообщении Макария Ивану IV об этом деле, в его письме Иоасафу или же в решении собора февраля 1549 г. Между тем когда во всех этих случаях говорится о документальных основаниях для обвинения Исака Собаки, называется один только «подлинной соборной список Данила митрополита всея Русии» с осуждением Исака Собаки, то есть протограф Сибирской редакции «судного списка». Включением  в этот список известий о втором соборе на Исака Собаку придавалась, независимо от его достоверности, какая-то видимость документального обоснования, и в дальнейшем Макарий ссылается на факт вторичного соборного осуждения Исака. Это делается и в письме Макария Иоасафу от 9 ноября 1548 г., где приговор 1531 г. цитируется вместе с этой вставкой, и в обосновании решения собора от 24 февраля 1549 г.

Мы видим, таким образом, что во всяком случае та стадия обработки материалов о суде над Максимом Греком, которая отражена в древнейшей из дошедших до нас рукописей «судного списка», тесно связана с подготовкой осенью 1548 г. осуждения Исака Собаки. Вне этой связи появление вставки о судьбе Исака после 1531 г. необъяснимо: никто другой из лиц, замешанных в соборном разбирательстве 1531 г., не интересует составителя «судного списка» в такой мере, он ничего не сообщает, например, не только о наказании в 1531 г. Силуяна /сосланного в Соловецкий монастырь/, но и даже о приговоре Вассиану Патрикееву, судное дело которого имелось. О дальнейшей судьбе всех лиц, упомянутых в приговоре 1531 г., за исключением одного Исака, в «судном списке» нет вообще никаких сведений.

Однако для появления во второй половине 40-х годов XVI в. компилятивного «судного списка» Максима Грека могли быть и причины, независимые от дела Исака Собаки. Это время возрождения острого интереса к обстоятельствам суда над Максимом Греком как в самой стране, так и за ее пределами, Максим Грек создает одно собрание своих сочинений за другим, активно опровергая выдвинутые против него в 1525 и 1531 гг. обвинения; слава и авторитет его все растут, произведения его читают и высоко оценивают и царь, и митрополит, они просят Максима присылать им его труды, сам он переписывается и с Иваном IV, и с Макарием, и с их приближенными. Руководство русской церкви начинает рассматривать полемические и догматические сочинения Максима Грека, направленные на защиту и утверждение основ православного вероучения, как полезное и нужное оружие; многие из этих произведений включаются в макарьевские Великие Минеи Четьи.

Однако все это ставит перед Макарием и Иваном IV ряд острых проблем. Максим настоятельно требует возвращения ему права причащения, то есть снятия с него проклятия, наложенного на него соборами 1525 и 1531 гг.; вероятно, ходили даже слухи, что Максим требует нового соборного суда для своего оправдания; во всяком случае, в одном из своих посланий к Макарию /написанном, кажется, после мая 1547 г./ Максим подчеркивает, что просит не суда, не собора, но лишь милости: он не без основания опасается, что слухи о чрезмерности его требований могут повредить его просьбе. Но просьба эта в любой форме была делом очень острым и щекотливым – она означала косвенное осуждение митрополита Даниила, что было весьма непросто для митрополита Макария – иосифлянина, хотя и достаточно гибкого. В преддверии Стоглавого собора, где царь опять поставит очень неприятный для церкви вопрос о ее землевладении, митрополиту было крайне невыгодно в любой форме дезавуировать осуждение нестяжателя Максима Грека. Где-то около 1547 г. опять возникает весьма нежелательный для руководителей государства и церкви интерес к старым спорам о законности второго брака Василия III, а Максим, по-видимому, был противником этого брака, что и явилось одной из подспудных причин его осуждения. К тому же возвращение Максиму властью одного митрополита, без собора, причастия, отнятого у него двумя соборами, было делом крайне спорным с точки зрения церковного права /правила Антиохийского собора запрещали это/, а реабилитация Максима собором была невозможна не только из-за внутриполитических, но и из-за внешних обстоятельств.

Дело в том, что Максим очень настойчиво /в том числе и в двух посланиях к Ивану IV28/ требовал возвращения на Афон. Он заявлял также, что неподсуден суду русских иерархов, а лишь суду вселенского патриарха. Удовлетворение просьбы Максима о возвращении на Афон было делом невозможным для московского правительства, как это правильно подчеркнул В. С. Иконников29. Между тем эта просьба имела чрезвычайно авторитетную внешнюю поддержку в лице Ватопедского Афонского монастыря, константинопольского патриарха Дионисия и, наконец, александрийского патриарха Иоакима, обратившихся к Ивану IV с просьбой отпустить Максима. Обращение Дионисия было отправлено от имени всего избравшего его собора /июнь 1544 г./, в том числе и от иерусалимского патриарха Германа. Грамота  от патриарха Иоакима /4 апреля 1545 г./ была составлена в достаточно резких тонах и гневно обвиняла царя в неправильном задержании незаконно осужденного Максима. В грамоте этой причиной осуждения Максима называлось «действо дьявольское» и «козни злых человеков» и подчеркивалось, что для этого осуждения не было никакого основания, так как Максим не являлся ни злоумышленником царю и государству, ни еретиком.

«Судное дело» Максима Грека можно рассматривать как материал для опровержения обоих утверждений патриарха Иоакима. Конечно, эта точка зрения сугубо гипотетична. Нельзя отрицать, однако, что в сложных переплетениях интересов 40-х годов XVI в. вокруг Максима Грека в какой-то момент даже независимо от дела Исака Собаки митрополиту могли понадобиться материалы, подтверждающие справедливость решений соборов 1525 и 1531 гг. Так могла возникнуть публицистическая обработка подлинных документов соборов /протоколов, писем/, особенно если сами подлинные документы было невозможно или неудобно оглашать целиком. Напомним, что само освобождение Максима и его перевод в Троице-Сергиев монастырь в 1551 г. /уже после Стоглавого собора, повысившего авторитет Максима/ были сделаны таким гибким образом, что не было и речи ни о какой формальной реабилитации Максима, но только о «милости».

Конечно, возникновение «судного списка» Максима Грека в 40-е годы XVI в., когда дела его постепенно улучшались, может показаться странным. Но с этой точки зрения еще более странным является реальный факт соборного осуждения в феврале 1549 г. Исака Собаки на основании приговора 1531 г., когда его прокляли лишь за переписку произведений Максима Грека и Вассиана Патрикеева.

Оба приведенных выше варианта объяснения возникновения «судного списка» Максима Грека в 40-х годах XVI в. не обязательно исключают друг друга. Список этот мог возникнуть после прихода Макария к власти /после 1542 г./ независимо от дела Исака Собаки, а осенью 1548 г. получить дополнение в виде вставки в приговор 1531 г. о вторичном осуждении Исака Собаки. Совокупности проверенных фактов, однако, недостаточно, чтобы сделать выбор в пользу одного из этих двух вариантов или их объединенной версии.

Что же касается комплекса 39-й главы в целом, то он слишком проникнут непосредственной атмосферой событий, связанных с крушением карьеры чудовского архимандрита, чтобы создание этого комплекса можно было относить очень далеко от февраля 1549 г. Лишь в обстановке, близкой к этому событию, оправдано создание такого комплекса; в политическом водовороте последующих лет правления Ивана IV соборное осуждение Исака Собаки будет казаться настолько незначительным эпизодом, что ни один источник не вспомнит о нем.

Новые данные о соборных судах 1525, 1531 и 1549 гг. над Максимом Греком и Исаком Собакой.

За 120 лет изучения «судного списка» Максима Грека, изданного О. Н. Бодянским, исследователи извлекли из него значительное количество ценных исторических фактов. Вместе с тем «судный список» Максима Грека породил немало гипотез, предположений, которые, в свою очередь, становились иногда основой для весьма категорических оценок деятельности Максима Грека. Обилие гипотетических высказываний объяснялось, во-первых, крайней противоречивостью и сложностью самого памятника и, во-вторых, дефектностью известных ранее списков, обрывавшихся на изложении наиболее острых политических моментов суда 1531 г.

39-я глава Сибирского сборника впервые дала полный и наиболее древний текст источника, а также ряд новых документов о суде над Максимом Греком. Одни гипотезы при этом получили четкое подтверждение – например, мысль С. Н. Чернова о постепенном нагнетании политических обвинений в ходе процесса 1531 г. Жизнь других в науке можно считать теперь законченной – опровергнуто, например, не раз повторявшееся предположение о том, что в распоряжения обвинения были какие-то грамоты Максима к турецкому султану или пашам.

Однако многие противоречия и недоумения остаются. Мало того, можно сказать, что «судный список» представляется теперь еще более противоречивым памятником, чем раньше.

К тому же при изучении его теперь необходимо учитывать не только текст самого «судного списка», но и весь комплекс материалов, неразрывно объединенных в составе 39-й главы Сибирского сборника.

Комплекс этот  состоит из следующих частей:

1/ Судный список собора 1525 г. по делу Максима Грека.

2/ Судный список собора 1531 г. по делу Максима Грека с приговором.

3/ Письма 1525 г. митрополита и великого князя в Иосифо-Волоколамский монастырь о суде над Максимом Греком.

4/ Сообщение о находке «судного списка» Максима Грека в 1548 г. в царской казне и о возбуждении в связи с этим дела Исака Собаки.

5/ Переписка митрополитов Макария и Иоасафа в 1548 г. о суде над Максимом Греком и деле Исака Собаки.

6/ Сообщение о докладе царю по делу Исака Собаки и о созыве собора для суда над ним.

7/ Судный список собора 1549 г. по делу Исака Собаки с приговором и списком участников собора.

Вся первая и более половины второй части этого комплекса были опубликованы О. Н. Бодянским и вошли в науку как единый памятник под именем «Прения митрополита Даниила с Максимом Греком» или «Судного списка» Максима Грека. Остальные тексты не были известны ранее.

* * *

«Судный список» собора 1525 г. является первой составной частью памятника «Прение митрополита Даниила с Максимом Греком». Однако в соотношении этой части с памятником в целом много странного, и текст Сибирской редакции, более древний по сравнению с ранее известными, увеличивает эти недоумения.

Прежде всего, внешнее членение памятника на две самостоятельные части – «судные списки» соборов 1525 и 1531 гг. в Сибирском списке гораздо менее четкое, чем в более поздних списках. Сибирский список не имеет ни общего заголовка для всего памятника, выделяющего его из всего комплекса 39-й главы, ни особых заголовков для «судных списков» 1525 и 1531 гг.

Погодинский и Барсовский списки начинаются общим заголовком: «Прение Данила митрополита московскаго и всеа Руси со иноком Максимом Святогорцем». Этому общему заголовку предпослана фраза: «Список с судного списка». Перед каждой из двух частей памятника в Погодинском и Барсовском списках также имеются заголовки: «В лето 7033-го писано сице», «Другий собор бысть».

Сибирский список этих заголовков не имеет; части текста, непосредственно начинающие изложение соборных заседаний 1525 и 1531 гг., не выделены даже киноварью /лл. 324, 328/, хотя Сибирский список широко пользуется киноварными выделениями даже мелких логических частей текста, в том числе и на этих же листах. Общее введение, с которого непосредственно без какого-либо заголовка начинается текст Сибирского списка, не относится обязательно только к собору 1525 г.; введение это сообщает без всякой связи с заседаниями собора 1525 г. о еретических взглядах Максима по догматическому вопросу о времени «сидения Христа одесную Отца», а учение это было предметом рассмотрения обоих соборов /и 1525, и 1531 гг./. Непосредственное изложение хода соборов начинается в Сибирском списке оба раза только с даты /«лета 7033-го», «лета 7039-го»/, и слова эти, как уже говорилось, не выделены даже киноварью. Создается впечатление определенной слитности всего текста, рассказывающего об обоих соборах, тогда как при большей близости к подлинным соборным протоколам следовало бы ждать двух отдельных памятников, посвященных каждому собору. Сообщение о соборных судах над Максимом Греком включено в комплекс 39-й главы как единый памятник /завершающийся к тому же одним единственным приговором, где противоречиво смешаны отдельные части обоих соборных приговоров/. И именно в таком единстве текст этот воспринимался  в середине XVI в. – последующие разделы 39-й главы, ссылаясь на него, неизменно говорят об одном судном списке, а не о двух: «Лета 7057-го месяца ноября во 2 день. Обретен бысть в царской казне подлинной соборной список Данила митрополита всея Русии о ереси Максима Грека Святогороского и о его единомысленниках и принесен бысть и митрополиту» /л. 346 об./. В дальнейшем при неоднократных упоминаниях в 39-й главе этого памятника он постоянно именуется соборным списком /а не списками/; при этом, например, в письме митрополита Макария бывшему митрополиту Иоасафу от 3 ноября 1548 г. обе части памятника излагаются довольно подробно, но в письме нет ни малейшего указания на то, что речь идет о двух разных соборах.

Мало того, в письме изложение обеих частей памятника /то есть рассказов о соборе 1525 г. и о соборе 1531 г./ соединено связующими словами: «Да в том же соборном списке писано о ...» /л. 347 об./.

В оглавлении Сибирского сборника /л. 2/ 39-я глава названа «Собор на Максима Грека Святогорска». В самом тексте материалы, относящиеся к обоим соборам, перепутаны так сильно, что о разделении обвинений между 1525 и 1531 гг. среди историков идет долгий и довольно безуспешный спор.

Отметим, кстати, что заголовки, которые были даны памятнику в более поздних списках, также невозможно отнести к раздельному изложению двух разных соборов /«Прение Данила митрополита ...», «Список с судного списка»/.

При сравнении материалов двух соборов в нашем памятнике бросается в глаза одно разительное отличие. Собор 1531 г., несмотря на отдельные пропуски, подчас нарочитые, изложен довольно полно: ни один из основных пунктов обвинительной речи Даниила, открывшей собор, не отсутствует в изложении самого судебного разбирательства. Нет лишь изложения «свидетельств от божественных писаний» по трем обсуждавшимся тогда вопросам: эти «свидетельства» были прочтены на соборе перед вынесением приговора.

Известия же нашего памятника о соборе 1525 г., наоборот, весьма отрывочны. Собственно говоря, изложена лишь часть одного из пунктов обвинения /о «сидении Христа одесную Отца"/. Кроме этого и вступительной формулы, сообщающей об открытии собора, никаких известий о соборе 1525 г. нет; не указано даже, чем окончилось обсуждение этого единственного пункта, нет никаких вступительных слов митрополита Даниила на соборе, нет приговора, нет ни слова о судьбе единомышленников Максима, они даже не упомянуты. Между тем как из самого текста 39-й главы, так и из других источников известно, что в 1525 г. обвинение касалось отнюдь не одного этого пункта и не одного лишь Максима30.

В подлинном соборном списке 1531 г. пропущенное в нашем памятнике изложение свидетельств  от божественных писаний, несомненно, имелось. «Свидетельства» эти читались на соборе Максиму Греку и Вассиану Патрикееву в связи с обсуждением вопросов о «сидении Христа одесную Отца», о земельных владениях церквей и монастырей, о поставлении русских митрополитов в Москве. Рассматривавшееся на том же соборе 1531 г. судное дело Вассиана Патрикеева, дошедшее до нас в значительной части, приводит те самые прочтенные на соборе «свидетельства» о земельных владениях церквей и монастырей, о которых упоминает и наш памятник в связи с собором 1531 г.31. Упоминание же в «судном списке» Максима о том, что Вассиан присутствовал при этом чтении, свидетельствует, что речь идет о единой судебной процедуре, общей для обоих судебных разбирательств.

Текст «свидетельств от божественных писаний» по первому из этих трех вопросов также дошел до нас – в составе «судного списка» Максима Грека /лл. 324 об.–328/. Но он отнесен здесь не к собору 1531 г., а к собору 1525 г., где тот же вопрос о «сидении Христа одесную Отца» был, видимо, центральным, судя по письму митрополита Даниила о соборе 1525 г. /л. 344/.

Если учесть, что этот /или весьма близкий/ текст должен был быть в подлинном соборном списке 1531 г., то не исключена возможность того, что именно соответствующий текст подлинного списка 1531 г. и послужил источником для подробного изложения «свидетельств от божественных писаний» в первой части нашего памятника, относящейся к 1525 г. Этому изложению предшествует /л. 324/ вопрос Досифея, епископа сарского и подонского, относительно взглядов Максима на «сидение Христа одесную Отца» и ответ Максима на этот вопрос. Бросается в глаза, что и вопрос Досифея, и ответ Максима чрезвычайно близки /вплоть до повторения некоторых формулировок/ к вопросу того же Досифея и ответу Максима по тому же поводу на соборе 1531 г. /л. 336 об./. Особенно интересно, что те места этих двух текстов, которые не совпадают друг с другом, находят очень близкую параллель в общем публицистическом вступлении ко всему «судному списку» Максима Грека /л. 324/.

Таким образом, из всей первой части нашего памятника, рассказывающей о соборе 1525 г., вне подобных параллелей с другими местами того же «судного списка» и его источника остались лишь несколько первых строк, сообщающих о самом созыве собора 1525 г. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что вся заключенная в них фактическая информация /вплоть до упоминания места заседаний собора 1525 г. и присутствия на нем братьев великого князя и боярства/ имеется и во второй части «судного списка» – в обвинительной речи митрополита Даниила на соборе 1531 г., когда он вспоминает о соборе 1525 г. /л. 329 об./.

Возможно, что странная неполнота, отрывочность рассказа «судного списка» о соборе 1525 г. объясняется тем, что у его составителя не было под рукою подлинных протоколов суда 1525 г. и он конструировал свой рассказ из материалов подлинного судного дела 1531 г. и переписки 1525 г. о суде над Максимом. Во всяком случае, в описи архива Посольского приказа 1614 г. упомянут только «список Данила митрополита на Максима Грека, в 7039 году», а списка собора 7033 /1525/ года нет. В более ранней описи Царского архива, правда, упоминаются «списки старца Максима и Савы Греков, и Берсеневы, и Федка Жареново», однако сам этот комплекс вряд ли говорит о судебном деле на церковном соборе /который не мог судить Берсеня Беклемишева и Федора Жареного/, скорей всего речь здесь идет о том следственном /а не судебном/ деле 1525 г., которое частично дошло до нас и опубликовано32. В этой известной нам части следственного дела как раз подробно выясняются взаимоотношения и взгляды вышеназванных лиц.

* * *

Кроме первой части «судного списка» 39-я глава Сибирской рукописи содержит еще два памятника, имеющих непосредственное отношение к собору 1525 г.

Это не известные ранее письма митрополита Даниила и великого князя Василия III от 24 мая 1525 г. властям Иосифо-Волоколамского монастыря о соборном суде над Максимом Греком. Целью этих писем не является информация о соборе – великий князь пишет своим адресатам о Максиме: «А дела его вам ведомы, и в соборе там естя были» /л. 346/. Письма эти – инструкция властям монастыря о том, «в какове крепости» содержать Максима в монастыре. Развернутые наставления о режиме заточения Максима даются в первом из этих писем, а в письме великого князя эти наставления повторяются суммарно вместе с общим приказанием поступать с Максимом «по отца нашего Данила митрополита всея Русии велению».

Письмо митрополита Даниила было, кажется, официальным актом всего собора. Наш памятник дважды подчеркивает это. Во-первых, в приговоре, завершающем «судный список» Максима Грека и противоречиво сочетающем в себе решения соборов 1525 и 1531 гг. сообщается, что письмо это составляет часть соборного решения 1525 г., в связи с чем цитируется даже начало письма /л. 343-об./. Во-вторых, заключительная формула письма, как она приводится в 39-й главе, также говорит об утверждении его собором: «Сия изложена и утвержена  и списана быша в лето 7033-го месяца майя в 24 день» /л. 346/, в то время как грамота великого князя кончается трафаретно: «Писана на Москве, лета 7033-го, майя в 24 день» /л. 346 об./.

Хотя письмо Даниила и не преследует специальной цели информации о ходе собора 1525 г., оно содержит важные для историка сведения о нем. В начале своего письма Даниил считает все же необходимым в связи с посылкой Максима в заточение в Иосифо-Волоколамский монастырь сообщить о созыве собора «на богопротивнаго и мерзостнаго и лукавамудраго инока Грека Максима» и о выдвинутых против него обвинениях. Они даются здесь в формулировках, близких к тексту обеих частей «судного списка», но речь идет лишь о двух обвинениях: по вопросу о «сидении Христа одесную Отца» и в связи с поставлением русских митрополитов в Москве, а не в Константинополе, что Максим Грек считал незаконным.

Из текста письма не вполне ясно, в какой мере полным считал Даниил этот перечень обвинений собора 1525 г. Рассказ письма о втором обвинении кончается фразой: «И се убо глагола высокоумие и гордость, еже не ходити в бессерменскую Турецкую державу от патриархов ставитися от неверного и безбожнаго царствия в митрополиты, но и иная многая развращенная и пагубная глаголяше» /л. 343/. Заключение этой фразы может относиться как к другим аргументам Максима по вопросу о поставлении русских митрополитов, так и к обсуждению иных вопросов на соборе 1525 г. Во всяком случае, Даниил не счел нужным даже назвать ни один из этих других вопросов. Конечно, ряд более или менее второстепенных обвинений вполне мог быть опущен в этом письме, но трудно поверить, чтобы наиболее серьезные обвинения были бы здесь вообще забыты.

Для историка небезынтересно  поэтому, что в письме митрополита Даниила ничего не говорится о главном пункте полемики между нестяжателями, к которым принадлежал и Максим Грек, и иосифлянами – о церковном землевладении и русских чудотворцах-стяжателях. Между тем в письме, сообщавшем об отправлении Максима Грека в центр иосифлянства – Иосифо-Волоколамский монастырь, – рассказ о подобных «винах» Максима был бы особенно уместен, если бы «хулы» Максима на церковное землевладение действительно были предметом сколько-нибудь заметного разбирательства на соборе 1525 г. Вряд ли, однако, это могло произойти в 1525 г., когда еще был в силе влиятельнейший временщик Вассиан Патрикеев33. Ведь не случайно, что ярый нестяжатель Вассиан, как теперь выяснилось, сразу же оказался замешанным в спор о нестяжательских взглядах Максима Грека на соборе 1531 г., причем состав предъявленных им обоим обвинений почти совпадает здесь даже в деталях, формулировках. Если Максим даже в обстановке 1531 г. попытался прикрыться авторитетом Вассиана, выставив его источником некоторых своих нестяжательских взглядов, что сделало неизбежной очную ставку между ними, то в 1525 г. невозможность предъявить открыто эти обвинения Максиму, не обвиняя одновременно Вассиана, была очевидна. А ведь когда в 1531 г. Михаила Медоварцева спросили, почему он во время процесса 1525 г. или после него не сообщил ничего духовным властям о еретической правке текста Апостола и жития Богородицы Симеона Метафраста, сделанной им по приказанию Максима, то Михаил Медоварцев ответил, что правка эта делалась с ведома Вассиана и Михаил нe сообщал о ней «страха ради Васьянова»: «блюлся старца Васияна о тех вещех изъявити, занеже уморит мя» /л. 334-об.34.

Как известно, в обвинительной речи Даниила на соборе 1531 г, /в том виде, в каком она передана в «судном списке"/ сведения о том, какие именно обвинения предъявлялись Максиму в 1525 г., настолько запутаны, что сколько-нибудь бесспорные заключения весьма затруднительны. Подробно исследовавший эти сведения С. Н. Чернов35 считает употребление Даниилом настоящего времени в формулах обвинения важным признаком того, что данное обвинение в 1525 г. либо вообще не ставилось, либо ставилось лишь в небольшой своей части и вкратце. Обвинения в нестяжательстве имеют в памятнике как раз форму настоящего времени. Вступительные строки  записи о созыве собора 1531 г., перечисляющие обобщенно «хулы прибылыя новейшая» Максима, ставшие известными лишь после собора 1525 г., упоминают среди них и его нестяжательские «хулы» «на церковныя уставы и законы» /л. 328-об./. Но в заключительной части обвинительной речи Даниила эти же самые нестяжательские «хулы» в очень сходной формулировке указаны среди весьма обобщенного и неточного перечисления «преступлений» Максима, рассматривавшихся собором 1525 г. /л. 330-об./.

При всей противоречивости и неточности этих сведений сопоставление их с письмом митрополита Даниила в Иосифо-Волоколамский монастырь позволяет, на наш взгляд, сделать заключение о том, что обвинение Максима в нестяжательских высказываниях вряд ли было сделано в 1525 г. в сколько-нибудь развернутом и опасном для обвиняемого виде, если вообще было выдвинуто тогда. Конечно, нестяжательские взгляды Максима и тогда были одной из главных причин ненависти к нему иосифлянской церковной верхушки, но обстановка 1525 г., когда в такой силе был Вассиан, мало способствовала большому судебному спору вокруг этих проблем. Напомним, что ведь и другая причина падения Максима осталась тогда, хотя и по иным соображениям, скрытой – имеется в виду его позиция в деле о втором браке Василия III36.

Письмо митрополита Даниила от 24 мая 1525 г. не упоминает и об обсуждении на церковном соборе 1525 г. политических аспектов обвинений Максима – в связи с его взглядами и высказываниями о русской внешней политике и личности великого князя, его отношениями с турецким послом Скиндером, стремлением обвинить его в изменнических сношениях с турецкими пашами и султаном и т. д.

Между тем из различных источников известно, что эти политические обвинения, придавшие впоследствии наибольшую остроту собору 1531 г. выдвигались уже и в 1525 г. Дошедшие до нас отрывки следственного /не судебного/ дела 1525 г. с предварительными показаниями Максима Грека, Федора Жареного и Берсеня Беклемишева содержат как раз их показания по одним лишь политическим вопросам, многие из которых очень близки к обвинениям, выдвинутым против Максима в 1531 г.37.

Это документальное свидетельство хорошо сочетается с двумя очень близкими по своей тенденции и происхождению летописными сообщениями – Типографской летописи и летописца Боровского монастыря. Но именно в этих летописных сообщениях содержится, на наш взгляд, объяснение того, почему все эти политические сюжеты не были упомянуты в письме Даниила о церковном соборе 1525 г.

Оба летописных известия очень четко отделяют церковный собор, занимавшийся лишь церковно-каноническими вопросами, от светского следствия по обвинению в измене. Подчеркивая связь между церковным и гражданским обвинением, оба источника ясно констатируют и их процессуальную обособленность. Типографская летопись сообщает о церковном соборе на Максима и Савву Греков и о великокняжеской опале /и казни/ на Берсеня Беклемишева и Федора Жареного в разных летописных статьях, каждая из которых начинается обычным летописным трафаретом, вводящим новое изложение: «Того ж месяца...38.

Еще яснее свидетельство летописца Боровского монастыря: «Того ж лета князь великий Василей Иванович всеа Русии довел на Спаского архимандрита на Саву на Грека, да на Максима на философа измену ... А Данил митрополит всеа Русии с священным собором довел на них ересь». Выпущенное нами описание измены близко к обвинениям собора 1531 г. Берсень Беклемишев, Федор Жареный и и Петр Карпов упомянуты далее как сообщники Саввы и Максима39.

Интересно, что формулировки обеих летописей для светского расследования по политическим вопросам таковы, что вовсе не обязательно подразумевают завершение следствия публичным судебным разбирательством: «князь великий... ополелся на Ивана Берсеня на Никитина сына на Беклемишева в том же деле» /Типографская летопись/; «князь великий ... довел ... измену» /Боровский летописец/. Возможно, что публичное разбирательство этих обвинений сочли в 1525 г. не вполне удобным; среди них, например, было обвинение в сношениях со Скиндером, переговоры которого с московским правительством продолжались еще в 1526 г.40. Во всяком случае, несомненно, что в 1525 г. разбирательство по церковным и по политическим обвинениям было раздельным, а не общим, как в 1531 г.

Таково возможное объяснение умолчания о политических обвинениях в письме митрополита Даниила, извещавшем лишь о церковном соборе 1525 г.

Среди сведений, сообщаемых этим письмом, наибольший интерес представляют подробные наставления о режиме содержания Максима в Иосифо-Волоколамском монастыре. Холодная жестокость и страх перед силой слова Максима Грека ясно видны в этих наставлениях, которые обрекали Максима внутри монастыря на полную изоляцию, одиночество и молчание:

«И заключену ему быти в некоей келии молчятельне, и никако же исходящу быти весьма, да яко и тамо врежение, еже от него, ни на единаго же да не роспрозстранится. И да не беседует ни с кем же, ни с церковными, ни с простыми, ни монастыря того, ниже иного монастыря мнихи, но ниже писанием глаголати или учити кого, или каково мудрование имети, или к неким послати послание, или от неких приимати, ниже собою, ниже инеми ниже сообщатись, и дружбу имети с кем, или ходатайство свойствено показати, но точию в молчании сидети и каятись о своем безумии и еретичестве» /л. 344 об./.

Знаменитому философу и знатоку книг запрещалось не только писать, учить /нарушение этих запрещений Максимом станет важным пунктом обвинений на соборе 1531 г./, но и читать какие-либо книги за исключением нескольких, специально указанных Даниилом. Среди этих книг те, из которых иосифляне черпали свои аргументы в борьбе с нестяжателями, книги, которые цитировались Максиму в опровержение его взглядов на соборе 1525 г. /Ефрем Сирин; жития святого Саввы, Василия Великого, Федора Студита, Федора Едесского/.

Надзор за Максимом Греком монастырские власти поручили Тихону Ленкову, доверенному лицу еще Иосифа Волоцкого и самого великого князя, видному «соборному старцу» монастыря, к тому же принадлежащему к семейству, члены которого не раз успешно и прилежно выполняли ответственные функции тюремных надзирателей, приставленных к особо важным узникам монастыря41. И тем не менее письмо Даниила устанавливает и систему слежки за самим тюремщиком /как и за духовным отцом Максима, каковым был назначен священно-инок Иона, который стал позднее вместе с Тихоном автором доносов о поведения Максима в монастыре/ – в письме предполагается возможность того, что и надзиратели Максима будут «поврежены», «прельщены» им.

Уже в 1525 г. против Максима Грека было применено сильнейшее церковное наказание – лишение причастия. Впоследствии Максим Грек в разных сборниках своих произведений 40-х годов будет неоднократно вспоминать об этом решении, указывая каждый раз количество лет, прошедших с его принятия. Установление точной даты лишения Максима причастия важно поэтому для анализа хронологии его творчества. Вводимое в научный оборот письмо митрополита Даниила несомненно свидетельствует, что, вопреки авторитетному мнению В. С. Иконникова, Максим Грек был лишен причастия в 1525 г., а не в 1531 г.42.

Сведения о режиме содержания Максима в Иосифо-Волоколамском монастыре, которые можно почерпнуть из писем 1525 г., существенно дополняют сочетающиеся с ними краткие сообщения по тому же вопросу других источников. Тяжесть этого режима подтверждается /в выражениях, близких формулировкам вышеприведенного письма Даниила/ в речи того же митрополита Даниила на соборе 1531 г., в более поздних рассказах самого Максима, в основанных на этих рассказах свидетельствах А. М. Курбского43. Но лишь та полная картина условий первого заточения Максима, которую рисуют нам письма 1525 г., позволяет по достоинству оценить всю непреклонность и мужество его поведения в Иосифо-Волоколамском монастыре, где он менее всего собирался «молчать и каятись».

* * *

Таковы материалы 39-й главы Сибирского сборника, относящиеся к собору 1525 г. Основное внимание памятник уделяет, однако, собору 1531 г. Как уже указывалось, «судный список» в Сибирской редакции довольно полно, хотя и тенденциозно, освещает ход работы собора 1531 г. Теперь, когда стало известно окончание «судного списка», относящееся, в частности, к наиболее острым политическим обвинениям, удается, наконец, доказать или отвергнуть многие из гипотез, выдвинутых в исторической литературе по поводу суда над Максимом Греком.

Как известно, оживленную дискуссию, продолжающуюся до наших дней, вызывает степень объективности судебного разбирательства, соответствия выдвинутых тяжелых обвинений действительности. Особенно сильно расходятся мнения относительно достоверности политических обвинений.

Сам Максим Грек впоследствии категорически объявлял клеветническими как догматические, так и политические обвинения, выдвинутые против него. Он сознавался лишь в «неких малых описях», сделанных в первые годы пребывания в России вследствие плохого знания русского языка44. Как уже говорилось, полную невиновность Максима в резкой форме защищал в 1545 г. александрийский патриарх Иоаким.

К подобным же выводам пришел после подробного анализа в первую очередь догматических обвинений Е. Е. Голубинский, считавший клеветой и обвинение Максима в протурецкой деятельности. На тех же позициях стоят С. И. Чернов, В. Ф. Ржига и И. У. Будовинц. Итогом недавних исследований Н. А. Казаковой является утверждение, что клеветой являлись не только подобные обвинения, но и заявления о критическом отношении Максима ко многим аспектам русской внешней политики, a подчас и к личности самого великого князя45.

Но еще в 1916 г. Б. И. Дунаев, введя в научный оборот большой материал «турецких дел» XVI в., доказывал, что Максим Грек, как и турецкий посол в Москве Скиндер, изменнические связи с которым инкриминировались Максиму в 1531 г., стремились поссорить Россию с Турцией в интересах Греции и поэтому политические обвинения, выдвинутые против Максима, в основе своей верны. Позднее И. И. Смирнов активно поддержал эту точку зрения, доказывая, однако, что Максим Грек действовал не из патриотических побуждений, а как тайный агент турецкого правительства. Недавно эти доводы были повторены И. Б. Грековым46.

Остановимся вкратце на тех новых сведениях о ходе судебного разбирательства 1531 г., которые содержатся в ранее не известной части «судного списка». Сведения эти в целом являются убедительным подтверждением точки зрения, которую в споре о характере суда над Максимом Греком защищали С. Н. Чернов и особенно Н. А. Казакова. Данный случай является интересной и редкой проверкой правильности гипотезы о возможном содержании утраченной части памятника, когда находка этой части удостоверила справедливость основных предположений. Вместе с тем это совпадение не было, конечно, полным.

Погодинский и Барсовский списки обрывались на изложении судоговорения по вопросу о поставлении русских митрополитов в Москве без благословения константинопольского патриарха; Максим признался, что считал и считает такой порядок неправильным, проявлением гордыни.

Продолжение «судного списка», известное лишь по Сибирскому сборнику, начинается с вопроса ведущего суд владыки Досифея о том, почему Максим на соборе 1525 г. запирался, отрицая наличие у себя таких взглядов. Оказывается, в 1525 г. его настойчиво уличали в этом, устраивали даже очные ставки со старцем Арсением Сербиным и архимандритом симоновским Герасимом, но Максим тогда так и не сознался, хотя, несомненно, это обвинение было правильным: твердое убеждение в неканоничности самостоятельного поставления русских митрополитов, в сохранении и после турецкого завоевания Византии вселенской миссии греческой церкви составляло одну из глубоких основ его мировоззрения. На соборе 1531 г., где этот вопрос, оказывается, ставился дважды, он, наоборот, держался весьма откровенно, доказывал справедливость своих взглядов. Впоследствии он посвятил два сказания обоснованию того, что турецкое завоевание не могло нарушить святости греческой церкви и что поэтому его взгляды на незаконность нового порядка поставления русских митрополитов были справедливы47.

Тем показательнее его упорное запирательство на соборе 1525 г. То, что вопрос этот ставился на соборе 1525 г. и, следовательно, сведения «судного списка» об этом заслуживают доверия, подтверждается теперь не только другими местами того же «судного списка», но и письмом митрополита Даниила от 24 мая 1525 г. Но это запирательство не помогло Максиму в 1525 г., как не помогла ему и та весьма благонамеренная интерпретация, которую он дал на следствии 1525 г. своей позиции во время разговоров на политические темы в его чудовской келье: то же письмо митрополита Даниила свидетельствует, что собор 1525 г. признал его виновным в осуждении принятого на Руси порядка поставления митрополитов.

Еще С. Н. Чернов, анализируя поведение Максима Грека в 1525 г., справедливо предположил, что Максим не ожидал тогда достаточно сурового приговора и пребывал «в надеждах на благополучный исход следствия для себя»48. Поэтому на следствии он старался представить свои политические взгляды самым невинным для следователей образом. Возможно, поэтому же он не признавался в 1525 г., что осуждал порядок поставления московских митрополитов; вопрос этот, несомненно, имел не только церковно-канонический, но и политический оттенок. В 1531 г., после шести лет мужественного поведения во время заточения в Иосифо-Волоколамском монастыре, он держится иначе.

* * *

Далее «судный список» переходит к комплексу обвинений 1531 г., связанных с нестяжательскими взглядами Максима Грека. Состав этих обвинений, как они излагаются в этой части источника, приблизительно тот же, что и в суммарной обвинительной речи митрополита Даниила, только здесь они, естественно, детализируются. Судебное разбирательство останавливается на двух вопросах: на осуждении Максимом «здешних русских чудотворцев» как стяжателей и резоимцев и на установлении факта наличия монастырского землевладения в Греции, на Афоне.

На том же соборе 1531 г. обвинение в хуле на русских чудотворцев-стяжателей было предъявлено и Вассиану Патрикееву. Как сходство, так и различие обоих соборных разбирательств весьма показательны. Обвинения, предъявленные в этой связи Максиму и Вассиану, совпадают подчас даже в деталях, уловить какую-нибудь разницу в их нестяжательских взглядах по этим обвинениям почти невозможно, общей подчас является даже терминология обвинения: «А чюдотворцев называеши смутотворци, потому что они у монастырей села имеют и люди» /обвинение Вассиану/; «... рек еси: Здешние руские чюдотворцы – чмутотворцы и резоимцы были» /обвинение Максиму/49. «Свидетельства от божественных писаний» по поводу землевладения монастырей зачитывались, как уже говорилось, Максиму и Вассиану одновременно.

Но в поведении обоих обвиняемых на соборе было различие, ярко выявившее разницу их характеров и привычек. Максим держался на суде с достоинством, отнюдь не отрекаясь от своих нестяжательских взглядов, и однажды даже осмелился их очень ясно провозгласить на соборе: «... он /Пафнутий Боровский. – Н.П./ держал села, и на денги росты имал, и люди и слуги держал, и судил, и кнутьем бил, ино ему чюдотворцем как быти?» /л. 338 об./. Однако в целом Максим отнюдь  не собирался использовать собор для пропаганды своих взглядов, чрезмерно раздражать своих судей или признаваться в чем-то за пределами того, что бесспорно будет доказано свидетельскими показаниями на соборе. Поэтому он упорно отводит обвинения в том, что осуждал как стяжателей всех вообще русских чудотворцев, в том числе таких высокочтимых русской церковью святых, как Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский, митрополиты Петр, Алексей и Иона. Даже после очной ставки со свидетелями обвинения сербами Федором и Арсением, подтвердившими версию обвинения в этой общей форме, Максим категорически заявляет: «Яз того не говаривал». Между тем, несмотря на возможные отдельные натяжки и преувеличения, обвинение здесь выглядит достаточно логично: многие из перечисленных русских святых активно заботились об увеличении земельных богатств русской церкви.

Максим признает лишь конкретное обвинение в хуле на Пафнутия Боровского. Он не страшится прямо на соборе бросить приведенное выше резкое замечание по поводу стяжательства Пафнутия, хотя, конечно, хорошо знает о высоком авторитете Пафнутия у иосифлян50. Однако тут же он поспешил уточнить, что неблаговидные факты стяжательства Пафнутия /достаточно достоверные, заметим в скобках/ узнал со слов Вассиана Патрикеева и из какого-то жития Пафнутия, которое ему дал тот же Вассиан. На очной ставке Вассиан яростно опровергал эту попытку Максима прикрыться здесь его, Вассиана, именем.

Сам Вассиан держится на соборе наступательно, не раз парирует обвинение откровенными язвительными репликами, не отрицает своего критического отношения даже к такому «чудотворцу», как митрополит Иона, гордо бросая в ответ на обвинения Даниила: «Яз не ведаю, Иона чюдотворец ли». В то же время его высокомерное, спокойное презрение к судьям перерастает однажды в княжеское презрение к простолюдину, по его мнению, – «чудотворцу» Макарию Калязинскому: «Что ся за чюдотворцы? Сказывают, в Колязине Макар чюдеса творит, а мужик был сельской». Это дает великолепную возможность стяжателю Даниилу произнести лицемерную речь о равенстве всех во Христе51. Нестяжательство Максима свободно от подобного аристократизма.

Сопоставляя в этой связи обвинительную речь митрополита Даниила с ходом судебного разбирательства, можно заметить одну деталь, свидетельствующую как о тенденциозиости построения обвинительной речи, так и о тесной связи процессов 1531 г. над Максимом и Вассианом. Судя по нашему источнику, Максиму не предъявлялось тогда каких-либо обвинений относительно его взглядов на Макария Калязинского, вопрос этот всплыл лишь на процессе Вассиана. Тем не менее, перечисляя в своей обвинительной речи русских святых, которых хулил Максим, Даниил называет и Макария /л. 329 об./, а также вообще не упоминаемого в известных нам материалах собора 1531 г. Варлаама /скорее всего – Хутынского, в связи с относящимися к нему известными земельными актами/.

Далее собор занялся другой стороной той же проблемы – доказательством того, что и греческая церковь знает монастырское землевладение. Максим после попытки отговориться неосведомленностью вынужден был согласиться с этим фактом52: ему напомнили, что как раз Максим и Савва принесли из Греции в Москву некоторые земельные акты греческих монастырей: «... грамоты есте принесли зде с собою на Москву царские з золотыми печатьми, что села мопастырем давали государи и иные христолюбцы» /л. 339/. Текст этот полностью подтверждает предположение Н. А. Казаковой о том, что именно о списке с одного из поземельных греческих актов идет речь в описи Царского архива, где указано, что в 26-м ящике архива хранился «список з грамоты, что дали во Святую Гору прежние государи з земли, списан у Максима Грека». Между тем Б. И.Дунаев и И. И.Смирнов видели в сообщении описи об этом списке и о «грамотах греческих посольных» архимандрита Саввы доказательство конспиративной политической: переписки Максима и Саввы с Турцией, их шпионской осведомленности в тайной документация Посольского приказа. Такую аргументацию следует теперь отвергнуть благодаря прямому свидетельству «судного списка»53.

В качестве другого доказательства землевладения греческих монастырей было выставлено в 1531 г. принесенное Максимом и Саввой из Афона житие Саввы, архиепископа сербского, «а в том жытии писано, что у монастырей села есть» /л. 339/. Характерно, что этот аргумент был употреблен как в судном деле Максима, так и в судном деле Вассиана.

* * *

Следующим в «судном деле» Максима Грека идет неожиданный и яркий эпизод, связанный со временем пребывания Максима в Италии /л. 339-об./.

На соборе выступил влиятельнейший в то время дворецкий великого князя боярин Михаил Юрьевич Захарьин /его присутствие на соборе 1531 г. особо подчеркивается и судным делом Вассиана Патрикеева/. Он заявил с глухой ссылкой на «многих достоверных свидетелей», что Максим Грек был в Риме, где учился «у некоего учителя». Вместе с ним «любомудрию философьскому» учились более «двоюсот» других учеников, причем все они «уклонилися и отступили в жидовский закон и учение», за что папа римский приказал их всех казнить. «И оградивше и ослонявше их дровы, сожгоша их и всех, токмо восмь их убежаша во Святую Гору, с ними же и Максим».

Рим здесь, как и ниже /л. 342 об./, – страна, а не город. И В. С. Иконников и И. Денисов единодушно приходят к обоснованному выводу о том, что Максим Грек /Михаил Триволис/ никогда не был в Риме54. Так «судное дело» в искаженной форме описывает пребывание Максима во Флоренции, в монастыре святого Марка, казнь по приказу папы его великого учителя Иеронима Савонаролы. Как известно, Максим Грек описал Флоренцию, монастырь, проповедь и гибель Савонаролы в одном из самых ярких своих произведений /«Повесть страшна и достопамятна»/55, помещенном, кстати говоря, и в Сибирском сборнике /гл. 7, лл. 153–157/.

Из самого текста «судного списка» несомненно следует, что М. Ю. Захарьин и обвинение опираются тут лишь на безымянные слухи. Эти слухи и огромные расстояния от Флоренции до Москвы чрезвычайно исказили реальную картину, превратив, в частности, казнь Савонаролы и двух его учеников в гигантское аутодафе, в котором погибло более двухсот человек и в котором должен был сгореть и сам Максим.

Однако Максим на соборе предпочел не ввязываться в опасный спор на эту тему, даже ради исправления явных несообразностей и ошибок. Ответ его на вопрос владыки Досифея, было ли такое, весьма характерен для его осторожного поведения: «Видишь, господине, и сам меня, в какой есми ныне скорби, и беде, и в печали, и от многих напастей отнюдь ни ума, ни памяти нет, не помню, господине». Так говорил автор яркой повести о проповеди и гибели Савонаролы.

Обвинение не имело под рукой по этому вопросу сколько-нибудь проверенных фактов, тем более очевидцев, поэтому оно ограничилось этим ответом и не развило дальше чрезвычайно опасного для Максима расследования обстоятельств его жизни в Италии; даже в обвинительной речи Даниила по этому поводу открыто ничего не сказано. Но основанные, в частности, и на этом заявлении М. Ю. Захарьина обвинения Максима в «жидовской ереси» не раз преподносятся на соборе как доказанные, хотя они находятся в явном противоречии с общеизвестными фактами резкой полемики Максима Грека против иудаизма, как и его борьбы с ересью жидовствующих56.

Создается даже своеобразное впечатление о том, что в этом случае, как и в некоторых других57, специфическая логика обвинения как раз состоит в том, чтобы доказать недоказуемое, настоять на заведомо абсурдном, чтобы разбить устойчивое представление, соответствующее реальности.

Далее «судный список» сообщает об одном конкретном обвинении в хуле на русские церковные обряды, известном нам ранее лишь по судному делу Вассиана.

Максим и Вассиан обвинялись в том, что порицали тройное крестное знамение, которое архиерей во время литургия совершает двумя свечами. И опять Максим попытался прикрыться здесь Вассианом Патрикеевым, подчеркнув, что он, не зная обрядов епископской службы, следовал здесь за Вассианом. Последний, однако, отрицал, что говорил что-либо Максиму по этому поводу.

* * *

Наиболее важные для историка разделы не известной нам ранее части «судного списка» Максима Грека посвящены разбирательству по ряду предъявленных ему в 1531 г. политических обвинений. Они были известны ранее лишь по речи митрополита Даниила и вызывали наиболее сильные споры среди исследователей. Весьма хитро и умело составленная речь Даниила создавала впечатление доказанности обвинения даже там, где тенденциозная запись судебного разбирательства позволяет заметить натяжки и подтасовки. Вместе с тем оказалось, что не все в обвинениях Даниила является вымыслом.

Еще С. Н. Чернов, восстанавливая общий смысл недостававшей тогда части «судного списка», справедливо предположил, что процесс должен был строиться по принципу нагнетания наиболее тяжелых политических обвинений к концу судебного разбирательства58. Самым острым моментом здесь были обвинения в изменнических сношениях о турецким послом Скиндером /греком князем Мангупским/ и отправлении тайных грамот турецким пашам и султану. Как известно, незадолго перед собором 1531 г. Скиндер умер в Москве; во время последовавшего затем обыска среди его бумаг искали какие-то грамоты, великий князь был очень недоволен донесениями Скиндера султану о его миссии. Можно было предположить поэтому, что в ходе всех этих событий в руки обвинения попал документальный материал, компрометирующий Максима Грека, скорее всего – те самые его изменнические грамоты, о которых с такой уверенностью, говорил митрополит Даниил. Б. Н. Дунаев делает подобный вывод в весьма категоричной форме: «Как бы то ни было, «списки» и грамоты Максима /к турецким пашам и султану. – Н.П./ очутились в руках его врагов и они получили возможность уличить его на соборе». В столь же резкой форме этот вывод делает и И. И. Смирнов. Даже В. С. Иконников считает, что в бумагах Скиндера, вероятно, нашли письма Максима в Турцию, – «хотя бы с настояниями о возвращении на Афон»59.

Теперь с уверенностью можно сказать, что никаких грамот Максима к туркам в руках у обвинения на соборе 1531 г. не было. Наиболее тяжелое из доказательств измены Максима Грека не имело под собой документальной базы. Это, вероятно, самый существенный из всех новых фактов, которыми обогатил нас Сибирский список.

Отсутствие прямых доказательств заставило Даниила прибегнуть к организации лжесвидетельств. Еще в следственном деле 1525 г. документально зафиксировано, как организовались тогда ложные показания на Максима60.

В 1531 г. это было сделано не очень-то умело и убедительно. Практически единственной опорой обвинения на соборе были показания келейника Максима – Афанасия Грека в Федора Сербина. Их услугами пользовались против Максима еще на следствии 1525 г. В 1531 г., судя по приговору и другим источникам61, Федор остался безнаказанным /хотя виновность его с точки зрения соборных старцев была вполне доказана/. Осужденный еще собором 1525 г. Афанасий был теперь переведен из Пафнутьева Боровского монастыря в Москву непосредственно в распоряжение митрополита Даниила, которому он так помог на соборе своими показаниями.

Искусственность рассматриваемых нами сейчас обвинений ясно проявилась в подходе суда к ссылкам упомянутых свидетелей обвинения на третьих лиц. Если подобные ссылки делал Максим, они всегда проверялись на соборе очными ставками. Здесь же в нескольких важных случаях подобные попытки Афанасия и Федора укрепить свои позиции ссылкой на третьих лиц были приняты судом без проверки.

Особенно странно выглядят в этой связи первые строки записи соборного разбирательства по политическим обвинениям. Речь идет о «затворенных грамотах», которые якобы послал архимандрит Савва Грек к турецкому султану. Слух об этом принес в Симоновский монастырь какой-то старец Федор, поссорившийся с Саввой и ушедший от него «на Симаново»; здесь Федор рассказал об этих, грамотах Арсению Греку. Рассказ на соборе об этом ведется как будто от имени Арсения и того же Афанасия /?/, но через несколько строк вдруг оказывается, что рассказ ведет какое-то одно из этих двух лиц. Однако «судный список» /впервые!/ не уточняет ни кто непосредственно дает эти показания на соборе, ни что отвечают на них Савва и Максим. Никакой вообще реакции на эти показания не дается, а просто приводится их продолжение – уже по вопросу о «колдовских» способностях Максима, которыми его наделил Савва. Судя по тому, что келейник Афанасий упоминается  во время этих последних показаний в третьем лице, а рассказ ведется в первом лице, показания эти дает не Афанасий, а Арсений. Но в конце этих показаний их защищает на очной ставке против Максима именно Афанасий, и к тому же – вместе с Саввой, что уже является совсем абсурдным, т. к. эти показания Арсения-Афанасия о колдовстве в равной мере направлены и против Максима, и против Саввы. Эта очная ставка описана необычно глухо и неопределенно, сказано просто, что Афанасий и Савва «с очей на очи те речи Максиму говорили». Впечатление непрерывности предыдущих показаний позволяет под «теми речами» понимать рассказ не только о колдовстве, но и о «затворенных грамотах» Саввы. Но тогда получается, что Савва признал здесь свою вину, что резко противоречит дальнейшему рассказу «судного списка» о том, как Савва и Максим категорически отрицали посылку ими грамот к турецкому паше Афин. Количество нелепостей этого небольшого текста увеличивает странное отсутствие на очной ставке Арсения, главного звена в цепи этих слухов о «затворенных грамотах». Между тем Арсений присутствовал на соборе 1531 г. и давал показания против Максима по некоторым церковным вопросам. Итак, несколько строк записи «судного списка» о «затворенных грамотах» содержат в себе столько несообразностей, что сразу делается ясной и слабость позиции обвинения, и тенденциозная обработка и неполнота самого «судного списка».

Подобная же картина наблюдается и при обсуждении показаний о посылке Максимом и Саввой грамоты афинскому паше, «чтобы салтан послал людей своих на великого князя землю морем в кораблях, занеже людей у московскаго много, а не воины, люди худы». Показания об этой грамоте дает все тот же келейник Максима Афанасий, который якобы видел эту грамоту у дьякона Федора, взявшегося доставить ее в Турцию, Но, согласно только что упомянутому рассказу о «затворенных грамотах», этот Федор перед своей поездкой в Царьград поссорился с Саввой и с явным и многословным осуждением говорил Арсению о посылке Саввой «грамот затворенных» султану через каких-то  купцов. В показаниях Афанасия он вдруг предстает совершенно иным.

Грек Афанасий, заявивший на соборе, что сам видел грамоту к афинскому паше у дьякона Федора, не сумел почему-то прочесть ее и о ее содержании подробно говорит, ссылаясь на какого-то старца Окатея, якобы читавшего ее. Но этот Окатей на соборе даже не допрошен, и вообще о нем и его судьбе в дальнейшем нет ни слова, хотя ему должны были бы предъявить обвинение в недоносительстве.

И Савва, и Максим на очной ставке с Афанасием категорически отвергали все эти показания Афанасия, которые обвинению так и не удалось ничем подкрепить.

Историки, доказывавшие справедливость обвинения Максима Грека в шпионаже, обращали основное внимание на его агентурные связи со Скиндером. Наоборот, Н. А. Казакова сомневается в том, были ли у Максима Грека вообще контакты со Скиндером62. Действительно, следственные материалы 1525 г. оставляли возможность для таких сомнений.

Максим на соборе 1531 г. сразу признался, что контакты со Скиндером у него были. Он не протестовал и против показаний о том, что «ссылался» со Скиндером не только в 1524 г., но и в предыдущий приезд Скиндера в Москву /в 1522 г./, «и поминки к нему посылал». Последняя деталь отнюдь не обязательна для сношений шпиона-резидента со связным.

Однако на соборе и не думали предъявлять Максиму обвинение в шпионском характере его отношений со Скиндером. Оказывается, в этой связи ему инкриминировалось лишь одно – то, что он не сообщил великому князю о слышанных им следующих словах Скиндера: «... его князь великий не жалует и не чтит, не по тому ему, как его наперед того жаловал. Ино будет моя борода привязана к собачью хвосту, толко яз не приведу салтана на великого князя землю». Максим на соборе без возражений признался: «... яз в том виноват перед государем, что есми государю того не сказал, что посол похвалялся на государя и землю его» /л. 341 об./. В сведениях этих, однако, вряд ли было что-нибудь новое для московского правительства: статейные списки турецких дел рисуют ту же самую картину капризного недовольства Скиндера оказанным ему приемом и его похвальбы «учинить вражду между султаном и великим князем63.

Можно полагать, что молчание Максима объяснялось в данном случае не только нежеланием выдавать соотечественника. Максиму, несомненно, не был неприятен подобный исход русско-турецких переговоров – недаром он сразу же конфиденциально поделился с близкими ему греками и сербами радостной вестью о том, что из попыток России добиться союза с Турцией ничего не получается. Это неосторожность, вряд ли характерная для шпиона, но вполне понятная для писателя, активно выступающего за проведение Россией действенной антитурецкой политики, против любого союза христианского государя с неверными, угнетающими греческую землю. Гибкая восточная политика Василия III, несомненно, вызывала недовольство Максима Грека; нам кажутся вполне убедительными соображения Б. И. Дунаева о причинах и направлении этого недовольства.

Основываясь на двух посланиях Максима Грека Василию III в 1519 и 1521 гг., а также на его произведении 1541 г. «Слово благодарственно ... о бывшей преславной победе на крымского пса ...»64, Н. А. Казакова доказывает, что расхождение между внешнеполитическими взглядами Максима Грека и реальным курсом восточной политики Василия III было достаточно невелико, что он активно поддерживал эту политику почти во всем, и поэтому приписывавшиеся ему на соборе 1531 г. критические высказывания об этой политике – чистый вымысел, заведомая клевета, не имеющая под собой никакой реальной базы65.

Недобросовестная интерпретация и тендецциозный отбор высказываний Максима Грека о внешней политике Василия III в сочетании с какой-то дозой вымысла усердных свидетелей, несомненно, имели место на суде. Однако их невозможно свести к одному лишь клеветническому вымыслу. И реакция Максима на эти обвинения вполне понятна и объяснима. Как правило, сначала он пытается отрицать их – возможно, не только из осторожности, но и потому, что в тенденциозной передаче, оторванные от контекста разговора, они выглядели слишком грозно и неузнаваемо. Но во время очной ставки после уточнений подчас оказывалось, что какое-то реальное содержание в этих обвинениях имелось, и Максим признавал его /л. 342 – о слабом сопротивлении Василия III крымскому хану и о вражде турок ко всем родственникам Фомы Аморейского, в том числе и к Василию III/.

Нет ничего невероятного в том, что Максим в своих официальных произведениях всячески поддерживал любую борьбу России с неверными, Турцией и ее вассалами, предлагал более выгодную очередность задач в этой борьбе, призывал не отчаиваться при неудачах, и в то же время в частных беседах в своей келье остро критиковал недостаточную активность этой борьбы и иллюзорные надежды русского правительства на прочный мир и союз с Турцией.

Недобросовестность обвинения состояла в стремлении трактовать эти весьма вольные с московской точки зрения политические разговоры как изменнические, протурецкие. Даже наиболее острые из этих высказываний, вырвавшиеся под влиянием какого-то конкретного раздражения, вовсе не делают из Максима «апологета мощи султанской Турции»66. Он подчеркивал силу и, главное, враждебность Турции, слабость русского сопротивления ей, но делал он это не в качестве тайного агента и сторонника Турции, как это пыталось изобразить обвинение, а как убежденный противник русско-турецкого союза, уверенный в гибельности этого союза как для греческих, так и для русских интересов, и достаточно независимый, чтобы выражать свои взгляды с полной откровенностью хотя бы в кружке друзей.

С особенной четкостью эта позиция Максима Грека была выражена им во время одной очной ставки, когда он объяснял следующие свои слова /наиболее невероятные, по мнению Н. А. Казаковой, в устах Максима Грека/: «Быти на той земли Рустей турскому салтану, занеже салтан не любит от роду царегородцких царей, а князь великий ведь Василей внук Фомы Аморейского». Максим признался в произнесении этих слов и пояснил: «То есми, господине, говорил брежения для, чтобы князь великий от него берегся, занеже салтан турской сродников цареградцких не любит нигде» /л. 342/.

Слишком вольные, с точки зрения многих, разговоры в чудовской келье Максима Грека о великом князе и его политике, его несогласие с русско-турецкими переговорами составили реальную базу политических обвинений Максима. Предвзятость, клевета, усердие доносчиков67 и обличителей позволили возвести на этой базе достаточно обширную постройку. В дело пошли и слухи о волшебстве греческого философа, которое он якобы использовал против великого князя /Максим, не раз обличавший в своих трудах волшебство и магию, не счел нужным даже отвечать на это обвинение/, и резкие слова, вырвавшиеся у Максима по адресу великого князя в связи с тем, что он не отпускал его назад на Афон68.

Однако постройка эта оказалась довольно шаткой, сами ее создатели чувствовали это. Наиболее серьезные обвинения в конспиративных сношениях с султаном и его пашами с целью захвата России Турцией категорически были отвергнуты Максимом, и митрополиту Даниилу не удалось сколько-нибудь убедительно, фактами и документами подтвердить показания лжесвидетелей, запутавшихся в противоречиях. С другими политическими обвинениями тоже не все обстояло гладко, многое в своих высказываниях Максим объяснил достаточно невинным /по сравнению с обвинительной речью Даниила/ образом. И хотя оставшегося было по тогдашним взглядам предостаточно для осуждения, эффектная политическая концовка процесса не очень-то получалась.

И тогда соборное разбирательство вторично обратилось к рассмотренному уже вопросу о возражениях Максима против порядка поставления русских митрополитов. Это был весьма выгодный для обвинения вопрос: Максим в 1531 г. и не думал скрывать своих возражений или каяться по этому поводу. Между тем эта точка зрения Максима, противоречившая логике национального развития страны, не могла вызвать сочувствия. Каноническая правота Максима, заставившая позднее искать иных путей решения проблемы в учреждении в России патриаршества, не могла в 1531 г. помочь Максиму. Не составляло большого труда представить здесь Максима врагом национальных интересов России, и Даниил умело использовал эту возможность.

В соответствии с общей тенденцией усиления политических моментов обвинения к концу процесса второе обсуждение этого вопроса отличалось от первого: был подчеркнут как раз политический аспект его. Максиму напомнили на сей раз все те резкие характеристики, которые он давал митрополиту и великому князю в связи с тем, что они «откинулися от благословения патриарха цареградцкого», приняв новый порядок поставления московских митрополитов, чем «сами на себя полагают анафему» /л. 342 об./. Вина Максима Грека излагалась при этом весьма подробно и многословно.

Это изложение неожиданно завершалось новым обвинением, искусственно привязанным без всякого перехода к предыдущему: Максим хвалил митрополита Исидора, подписавшего Флорентийскую унию, говорил, что «он был пошлой учитель истинны, а истинствовал о хрестьянстве гораздо и проповедовал благоугодно и православно соединение истинно провославныя веры» /л. 342 об./.

Во всех известных произведениях Максима Грека,  в том числе и в его полемике, нет ни одного слова о Флорентийской унии69. Он был, несомненно, сторонником соединения христианских церквей, но под эгидой константинопольского патриарха, а никоим образом не римского папы. Одно из произведений А. М. Курбского, написанное под явным впечатлением бесед с Максимом Греком, посвящено специально обличению Флорентийской унии с точки зрения ортодоксального православия70.

Однако  нет ничего невероятного в том, что Исидор мог возбуждать симпатии Максима Грека независимо от оценки этим последним унии – своей широкой начитанностью, знанием античных писателей, дружбой с итальянскими гуманистами.

К сожалению, «судный список» очень кратко и неясно излагает весь этот эпизод, вкрапленный в обсуждение на соборе совсем другого вопроса. Остается неизвестной реакция Максима Грека на это обвинение: «судный список» приводит лишь его ответ по главному обвинению – относительно осуждения порядка поставления московских митрополитов. Здесь Максим остается верен своим взглядам: «А ведь там во Царьгород послы ходят, и митрополиту чем не ходити там на благословение и на поставление на митрополию, как преже из старины бывало» /л. 343/.

Этим выражением резкого несогласия Максима с русскими порядками поставления митрополитов умело закончил Даниил обсуждение на соборе «вин» Максима. Затем последовало упоминавшееся уже нами чтение «свидетельств от божественных писаний» по трем названным выше вопросам.

«Судный список» подчеркивает, что во время чтения этих «свидетельств» присутствовали «Максим и Васьян туто же на соборе и со единомысленники своими». Мы еще раз видим, как процессы Максима Грека и Вассиана Патрикеева в 1531 г. объединялись подчас в единое судилище. В словах «судного списка» об этом чтении «свидетельств» звучит уже прямая угроза в адрес обвиняемых, когда говорится, что святые чудотворцы, имевшие села у церквей и монастырей, судили как зависимое, так и свободное население, «бесчинных же и непокоривых и в темницы затворяли исправления и спасения ради их» /л. 343/.

Угроза эта реализуется немедленно: далее следует текст приговора.

* * *

Выше не раз указывалось, что запись приговора в «судном списке» /л. 343-об./ крайне противоречиво соединяет в себе элементы приговоров 1525 и 1531 гг.

Текст приговора логически и грамматически связан с предыдущим изложением прений на соборе 1531 г., он завершает эти прения, что и подчеркнуто начальной формулой приговора: «И тако со всем священым собором и с великим князем Василием осудише Максима и Саву архимандрита...». И тем не менее следующие сразу за вышеприведенными слова относятся к приговору 1525 г.: «... и послаша Максима во Иосифов монастырь ко игумену Нифонту и старцом Касьяну, Ионе, Гурию и прочим».

По отношению ко всем другим обвиняемым вслед за обозначением места заключения следует трафаретая формула о режиме их содержания: «держати в велицей крепости неизходно». Но при указании режима содержания Максима приведенный в «судном списке» приговор прямо ссылается на письма митрополита Даниила и Василия III в Иосифо-Волоколамский монастырь.

Текст этих писем, как указывалось, приводится сразу после приговора, в самом приговоре цитируется начало первого из них: «... а в какове ему крепости быти тамо, изложивше, написаша сице. Благословение Данила митрополита всея Русии, а другая грамота от самодержца великого князя».

Эта тесная связь находившихся в распоряжении составителя «судного списка» писем 1535 г. с его редакцией приговора нам важна для уяснения вопиющих противоречий в тексте приговора.

Приговор сообщает далее о заточении ряда других лиц, осужденных вместе с Максимом Греком: архимандрита Саввы, келейника Максима Афанасия Грека, старца Вассиана Рушанина, старца Вассиана Рогатая Вошь, Михаила Медоварцева и Исака Собаки. По поводу каждого из них следует выяснить, имеет ли в виду приговор в редакции «судного списка» решение собора 1525 г. или же собора 1531 г. С этой задачей помогают справиться сведения, почерпнутые как из самого «судного списка» Максима Грека, так и из других источников: летописца Пафнутьева Боровского монастыря, «Выписи о втором браке Василия III» и связанных с этой выписью источников о суде над Максимом, Типографской летописи, «судного списка» Вассиана Патрикеева71.

Упомянутый в приговоре «судного списка» Максима Грека последним переписчик Исак Собака, несомненно, был осужден впервые соборным судом 1531 г. Из «судных списков» Максима Грека и Вассиана Патрикеева, как и из письма митрополита Макария от 9 ноября 1548 г., бесспорно следует, что Исак Собака обвинялся лишь в переписке Кормчей Вассиана Патрикеева и жития Богородицы Симеона Метафраста, переведенного Максимом Греком. А оба эти обвинения возникли только на соборе 1531 г.: Исак Собака переписывал обе книги для Вассиана Патрикеева, который передал их великому князю, где они были обнаружены в 1531 г. Пока Вассиан был в силе, подобное обвинение Исаку Собаке не могло быть предъявлено: это было еше в большей мере обвинение против Вассиана. К тому же из «судных списков» Вассиана Патрикеева и Максима Грека известно о доносе старца Вассиана Рушанина новгородскому архиепископу Макарию о «хульных строках» в житии Богородицы. В. С. Иконников, как уже говорилось, считает этот донос главным формальным поводом для нового суда над Максимом в 1531 г.; донос был сделан во всяком случае после 4 марта 1526 г., когда Макарий стал новгородским архиепископом, и, скорее всего, незадолго до собора 1531 г., на котором впервые стал вопрос об этом житии. Вассиан Рушанин написал свой донос будучи еще на свободе.

О неразрывной связи процессов Максима Грека и Вассиана Патрикеева на соборе 1531 г. свидетельствует и тот факт, что приговор сообщает и об осуждении старца Вассиана Рогатая Вошь, который перед этим в «судном списке» Максима Грека вообще не упоминался! Зато он известен по «судному списку» Вассиана Патрикеева в связи с тем же самым разбирательством 1531 г. о «хульных строках» в житии Богородицы: на очной ставке с Вассианом Патрикеевым он подтверждал свои показания о попытках Вассиана уничтожить «хульные строки» в экземпляре жития, посланном им на Белоозеро, в Нилову пустынь. Это его участие в деле Вассиана и Максима датируется, бесспорно, 1531 годом.

Можно уверенно говорить поэтому, что заключительные строки приговора, относящиеся к Исаку Собаке и старцам Вассиану Рушанину и Вассиану Рогатая Вошь, сообщают о решениях собора 1531 г., а не собора 1525 г.

То же следует сказать и о приговорах Михаилу Медоварцеву и Афанасию Греку. Михаил Медоварцев, согласно нашему источнику, был послан «на Коломну владыце Васьяну в двор держати в крепости в велицей неисходно». Этот же факт содержится и в «Выписи о втором браке Василия III», говорящей о ссылке «доброписца Михаила Медоварцева на Коломну»; краткий рассказ «Выписи» о суде над Максимом и Вассианом не делает различия между соборами 1525 и 1531 гг., но при изложении соборного решения здесь приводится один только приговор 1531 г. Что же касается Афанасия Грека, то летописец Пафнутьева Боровского монастыря сообщает о приговоре, вынесенном ему в 1525 г., и эти сведения летописца отличаются от сведений, изложенных в «судном списке» Максима Грека: согласно этому последнему Афанасий отправлен в заточение не в Пафнутьев Боровский монастырь, а во двор к самому митрополиту. Следовательно, приговор «судного списка» относится к 1531 г.

Кроме всех перечисленных лиц приговор «судного списка» Максима Грека сообщает о судьбе еще одного обвиняемого: архимандрита Саввы Грека, который отправляется в заточение в Левкеин монастырь /Волоколамск/. Савва, архимандрит Спасского монастыря, считался наиболее важным /после Максима Грека/ из лиц, обвиненных церковным собором 1525 г. Оба известных ранее источника, сообщавших о решениях собора 1525 г. /Типографская летопись и летописец Пафнутьева Боровского монастыря/, характеризуют все церковное разбирательство 1525 г. как суд над Максимом и Саввой Греками, причем Боровский летописец даже ставит Савву впереди Максима /статья этого летописца, посвященная событиям 1525 г., носит характерное название «О греках"/. В полном соответствии с этим приговор «судного списка» Максима Грека говорит о Савве вместе с Максимом. В первой же строке приговора сообщается, что соборные старцы «осудише Максима и Саву архимандрита»; сразу вслед за этими словами приводятся решения относительно Максима и Саввы, которые начинаются одинаковой формулой: «и послаша Максима ...», «А Саву архимандрита послаша ...». Формула решения относительно других обвиняемых несколько иная.

Это объединение Максима и Саввы в тексте приговора позволяет предполагать, что и для Саввы, как и для Максима, здесь приведен текст решения 1525 г., а не 1531 г. Однако сопоставление с другими источниками показывает, что составитель судного списка», видимо, допустил здесь большую неточность: Типографская летопись и Боровский летописец единодушно сообщают, что Савва был послан хотя и в Волоколамск, но не в Левкеин, а в Возмищенский монастырь. О приговоре 1531 г. здесь не может быть и речи: по данным «Выписи о втором браке Василия III» и всех связанных с «Выписью» источников, опубликованных С. А. Белокуровым, в 1531 г. Савва был отправлен в совершенно другой конец России – в Вологодскую Зосимину пустынь.

Таков тот противоречивый итог, которым завершается «судный список» Максима Грека, столь же противоречиво сочетающий в своем тексте материалы соборов 1525 и 1531 гг. Большая часть сведений приговора относится, как мы видели, к собору 1531 г. К решениям 1525 г, принадлежит лишь начальная часть этого приговора, сообщающая о самом Максиме Греке и, вероятного изрядными неточностями, о Савве Греке. Если вспомнить о тесной связи начальной части приговора с письмами 1525 г. о суде над Максимом Греком, то можно попытаться дать следующее объяснение всех вышеперечисленных странностей завершающего «судный список» приговора. В распоряжении составителя «судного списка» были подлинные письма 1525 г. и подлинный приговор 1531 г.; в то же время этот составитель знал о традиционном объединении обвинений против Максима и Саввы в 1525 г. в единое дело Максима и Саввы Греков /ясные следы этого объединения есть и в речи митрополита Даниила на соборе 1531 г./. Завершая свой «судный список», в котором и раньше материалы соборов 1525 и 1531 гг. были перемешаны, составитель этого памятника взял за основу приговора текст решения собора 1531 г. и объединил его с подлинной перепиской 1525 г. о Максиме Греке. Это заставило его начальную часть приговора, посвященную Максиму и Савве, привести в соответствие с письмами 1525 г., сообщающими о заточении Максима в Иосифо-Волоколамском, а не в Тверском Отроче /как в 1531 г./ монастыре. В отношении Максима Грека это было сделано достаточно «удачно»72. О судьбе Саввы в 1525 г. /в отличие  от Максима/ у составителя «судного списка» не было точных документальных данных, быть может, он восстанавливал по памяти эту часть решения 1525 г., поэтому ошибочно назвал один волоколамский монастырь вместо другого.

В заключение остановимся еще на одной проблеме, связанной с приговором 1531 г. Уже Е. Е. Голубинский говорил о сравнительной мягкости соборных приговоров по делу Максима Грека, плохо согласующейся с тяжестью предъявленных ему политических обвинений /измена, шпионаж, натравливание Турции на Россию/. Подробно анализировавший ход процесса 1531 г. С. Н. Чернов также подчеркивал «его сравнительно мягкий для Максима Грека исход» и объяснял это тем, что в 1531 г. главной фигурой для организаторов суда был Вассиан Патрикеев, и само нагнетание тяжелейших политических обвинений против Максима Грека было «почти лишь средством к расправе, которую духовная власть готовилась совершить ... над Вассианом». В. С. Иконников считал, что участь Максима Грека в 1531 г. «была отягощена» лишением причастия, но и он подчеркивал, что в Твери Максим сразу же попал в гораздо лучшие условия, чем в Иосифо-Волоколамском монастыре73.

Письмо митрополита Даниила от 24 мая 1525 г. доказывает, что Максим был лишен причастия еще собором 1525 г., поэтому стала еще очевиднее мягкость приговора 1531 г. по сравнению с тяжелейшими обвинениями, о которых на нем шла речь. Известно, правда, что после собора 1531 г. на Максима были надеты оковы, но они были почти сразу же сняты по ходатайству тверского владыки Акакия, под власть которого он был теперь передан. Отношение Акакия к Максиму Греку было прямо противоположно тем мучениям, которым его подвергали до 1531 г. в гнезде «презлых осифлян» – Иосифо-Волоколамском монастыре. Акакий весьма уважал большие познания Максима, прибегал к его помощи в богословских вопросах, оказывал ему знаки внимания. Как известно, в Твери Максим много и плодотворно работал, в его распоряжении постепенно оказались многие книги, писцы. Сейчас, когда мы точнее знаем, какой страшный режим заключения был определен ему собором 1525 г., контраст с периодом после 1531 г. еще значительнее. Вопреки возражениям И. И. Смирнова, теперь несомненно, что Е. Е. Голубинский был прав, когда подчеркивол, что приговор собора 1531 г. противоречит тяжести выдвинутых против Максима Грека политических обвинений.

* * *

Приговором и письмами митрополита Даниила и Василия III в Иосифо-Волоколамский монастырь заканчивается та часть 39-й главы Сибирского сборника, которая посвящена соборам 1525 и 1531 гг. Вторая ее часть сообщает о событиях, связанных с подготовкой и проведением собора 1549 г. против Исака Собаки. Она имеет заголовок, который и разделяет надвое 39-ю главу Сибирского сборника:

«Список с соборного списка преосвященного Макария, митрополита всея Руси, о извержении и конечном отлучении от священства Исака Собаки, бывшего архимандрита чудовскаго».

На деле, однако, «соборному списку» 1549 г. предшествуют: сообщение о находке «судного списка» Максима Грека 2 ноября 1548 г. в царской казне, переписка по этому поводу митрополита Макария с бывшим митрополитом Иоасафом, сообщение о докладе царю по делу Исака Собаки и о созыве собора на него.

Исак Собака был известным переписчиком книг. Е. В. Зацепина в своем исследовании об истоках старопечатного орнамента подробно анализирует украшения двух переписанных им книг – Евангелия Учительного /1524 г./ и Апостола Апракос /30-е-40-е годы XVI в./; она особенно подчеркивает близость Исака, которого считает одним из творцов старопечатного орнамента, к кружку Максима Грека. На одном из листов знаменитого памятника раннего старопечатного стиля – Евангелия Тетр /1531 г./, написанного Исаком Биревым, имеется запись, дающая некоторые возможности для отождествления обоих каллиграфов: «Лета 7039 книга святое евангелие письмо грешного инока Исаака Бирева, по вине греховней многими именованиями пореклом зовомь. Простите в неключимстве74. Аминь». Е. В. Зацепина считает, что странный покаянный тон этой записи может свидетельствовать о том, что Исак Бирев считал себя скомпрометированным участием в качестве писца в работах Максима Грека. Е. В. Зацепина высказывала поэтому в беседах с М. В. Щепкиной предположение, что среди прозвищ, которыми «по вине греховней» назывался Исак Бирев, было и прозвище Собака. Однако в упомянутом исследовании Е. В. Зацепина анализирует стилистические отличия орнамента Евангелия 1531 г. Исака Бирева от украшений книг, написанных Исаком Собакой75.

Как мы видели, Исак Собака был /вопреки мнению Е. В. Зацепиной/ одним из обвиняемых на процессе 1531 года. Однако имеющиеся у нас источники свидетельствуют о весьма незначительной роли, которую он играл во время суда над Вассианом Патрикеевым и Максимом Греком. В ответ на вопрос митрополита Даниила Максим подтвердил, что переводил житие Богородицы Симеона Метафраста, и прибавил: «А Исак Собака то жытие списал князю Васьяну старцу, да и правила Васьяновы. И Васьян то жытие и правила Исакова Собакина письма дал великому князю, и ныне то жытие и правила у великого князя в казне» /л. 330 об./. Житие было найдено в великокняжеской казне и фигурировало в качестве вещественного доказательства на соборе, так как «хульные строки» в нем не были исправлены. Однако о каком-либо участии самого Исака Собаки в соборном разбирательстве «судный список» Максима Грека ничего не говорит, его имя упоминается затем лишь в приговоре. Несомненно, что в ноябре 1548 г. у митрополита Макария также не было каких-либо дополнительных сведений о роли Исака на соборе 1531 г. /например, из подлинных судебных протоколов/, иначе он обязательно воспользовался бы ими. По-видимому, Исак действительно был достаточно незаметной фигурой на суде 1531 г. над Максимом Греком.

«Судный список» Вассиана Патрикеева на том жо соборе 1531 г. содержит еще одно упоминание об Исаке Собаке. Когда митрополит Даниил обвинил Вассиана в искажении текста Символа веры в его Кормчей, Вассиан ответил на это: «Яз того не ведаю, писал то Исак Собака и правил Исак же, и ты воспроси его»76. Однако источник не сохранил никаких упоминаний о допросе Исака Собаки в этой связи или о его очной ставке с Вассианом. Исак явно рассматривался собором лишь как простой писец, не занимающийся редактированием текста.

Это не помешало, однако, предать его соборному отлучению вместе с прочими обвиняемыми по делу Максима и Вассиана и отправить в заточение в Новгородский Юрьев монастырь.

Как указывалось выше, одним из свидетельств того, что «судный список» Максима Грека представляет собой не подлинные протоколы соборов, а их обработку, является вставка в конце приговора:

«И после того на того же Исака Собаку взошли речи богохулные, и осудиша его соборне, и послан бысть в митрополичь монастырь на Волосово, держати его в велицей крепости неисходно» /л. 343 об./.

У нас нет никаких сведений об этом втором соборе на Исака Собаку. Если он действительно имел место77, то должен был заседать где-то в 1531–1539 гг.,  до поставления в митрополиты Иоасафа, которое резко изменило к лучшему судьбу Исака Собаки.

Новый митрополит, противник Даниила, был близок к нестяжателям, и даже в формуле своего поставления на митрополичий престол подчеркнул определенное уважение к взглядам Максима Грека на порядок поставления русских митрополитов.

Как сообщил на соборе 1549 г. бывший игумен Иосифо-Волоколамского монастыря Нифонт, митрополит Иоасаф писал бывшему митрополиту Даниилу: «Отпиши де мне, что Исакова ересь» /л. 354 об./. Когда Даниил отказался содействовать этой подготовке оправдания Исака Собаки, митрополит Иоасаф решил своей властью, пренебрегая соборным отлучением, поставить Исака Собаку сначала в дьяконы, затем в священники и, наконец, в архимандриты Симоновского монастыря.

Это стремительное и блестящее продвижение продолжалось, как говорилось выше, и в первые годы правления митрополита Макария, который где-то между 1545–1548 гг. сделал Исака Собаку главой митрополичьего Чудова монастыря в Московском Кремле, где когда-то Исак Собака работал переписчиком у Максима Грека. Последние разделы 39-й главы Сибирского сборника свидетельствуют о резком переломе в отношении Макария к Исаку Собаке в 1548 г. Причины перелома не известны нам, а его последствия подробно обрисованы в Сибирской рукописи.

Согласно сообщению о находке 2 ноября 1548 г. «судного списка» Максима Грека, именно она явилась причиной перелома отношения Макария к Исаку Собаке; Макарий поддерживает эту версию и в переписке с Иоасафом. Рассматривая проблемы датировки «судного списка» Максима Грека, мы говорили уже о несостоятельности этой версии, и поэтому не будем сейчас вторично останавливаться подробно на сообщениях о находке 2 ноября 1548 г. и переписке Макария. Напомним лишь, что эти разделы памятника тесно связывают воедино первую часть 39-й главы, посвященную соборам 1525 и 1531 гг., с «судным списком» собора 1549 г. на Исака Собаку. Они содержат ряд новых исторических фактов о подходе к судному делу Максима Грека в 1548–1549 гг., об Исаке Собаке и о взаимоотношениях между Макарием и Иоасафом.

В своем письме от 9 ноября 1548 г. Макарий довольно подробно излагает Иоасафу «судный список» Максима Грека, якобы только что «обретенный» в царской казне. Конечно, его в первую очередь интересуют те немногие разделы «судного списка», которые так или иначе связаны с Исаком Собакой; но он информирует Иоасафа и о некоторых других разделах этого памятника. Однако самых острых и важных в 1531 г. политических обвинений он не упоминает вообще, будто их и не было! Это важный показатель отношения митрополита Макария в то время и к политическим обвинениям собора 1531 г., и к самому Максиму Греку.

Письмо Макария от 9 ноября 1548 г. наполнено трафаретными вежливыми выражениями почтения к бывшему митрополиту, но в нем уже чувствуется угроза: Макарий прямо спрашивает Иоасафа, какие законные основания были у него для рукоположения отлученного Исака Собаки, и подчеркивает строгость канонических правил по этому вопросу. Попытка Иоасафа выдвинуть в качестве такого законного основания какое-то письмо бывшего митрополита Даниила не удалась ему, и переписка закончилась в холодных и даже враждебных тонах.

Как мы говорили; наш источник под общим заголовком «список с соборного списка» 1549 г. помещает весь комплекс материалов, относящихся к делу Исака Собаки в 1548–1549 гг. Тот текст, который играет роль собственно «соборного списка» собора февраля 1549 г. на Исака Собаку, идет последним в этом комплексе и даже внешне неразрывно связан с предыдущей частью этого комплекса: сообщением об обсуждении итогов переписки Макария и Иоасафа в узком кругу высших церковных иерархов78 и о докладе царю, который передал решение этого дела на усмотрение церкви: «То де дело ваше, святительское, и вы о том деле чините по божественным правилом».

Естественно было бы предполагать, что после этих слов источник сообщит о дате созыва собора, его составе, ходе соборного разбирательства. Однако эти сведения приводятся нашим источником значительно позднее, в беспорядке и не всегда полностью. А сразу же вслед за словами царя, вопреки логике любого официального «судного списка», наш источник приводит решение собора об отлучении и «конечном извержении» Исака Собаки.

Затем следует наиболее обширная часть этого крайне своеобразного «соборного списка» – «избрание от священных и божественных правил», на основе которых было вынесено соборное решение. Лишь после этого приводится пространное объяснение причин осуждения Исака Собаки, включающее в себя и некоторые материалы соборного разбирательства. В заключение даются сведения о дате, месте заседания собора и его составе. Последняя фраза памятника неожиданно опять возвращается к решению собора, сообщая важную деталь приговора: место нового заточения Исака Собаки.

Осуждение Исака Собаки в 1549 г. было, конечно, событием гораздо меньшего масштаба и значения, чем соборные суды 1525 и 1531 гг. Возможно, что и само соборное разбирательство было гораздо короче. Но даже учитывая это, нельзя не заметить крайнюю тенденциозность составителя этого «соборного списка» 1549 г., который, сохранив выдвинутые против Исака Собаки обвинения, приводит лишь одну фразу, позволяющую судить о линии поведения самого обвиняемого на соборе. Тенденциозная публицистичность известия о соборе 1549 г. ставит этот памятник гораздо дальше от официальных соборных протоколов, чем даже «судный список» Максима Грека. Вместе с тем, он был составлен с некоторой оглядкой на первую часть 39-й главы Сибирского сборника и, несомненно, по живым следам событий февраля 1549 г., когда вопрос о судьбе чудовского архимандрита был еще животрепещущим – последующие бурные катаклизмы правления Ивана IV вскоре заставят забыть о нем; недаром ни одни из дошедших до нас источников XVI в., кроме рассматриваемого, ни слова не говорит о суде 1549 г. над Исаком Собакой. Возможно, что при всей своей публицистичности «соборный список» суда 1549 г. являлся единственным источником официальной информации о суде над Исаком Собакой и был создан именно с подобной целью.

Публикуемые тексты содержат новый материал по истории взаимоотношений Макария и Иоасафа в 1548–1549 гг. Переписка между ними о деле Исака Собаки завершилась в довольно резких тонах. В самом «соборном списке» 1549 г. ряд моментов свидетельствует о направленности соборного суда 1549 г. не только против Исака, но в какой-то мере и против покровительствовавшего ему Иоасафа. Уже в «избрании от святых и божественных правил» эти правила подобраны так, что свидетельствуют о равной ответственности как отлученного, «дерзнувшего на священство», так и иерарха, поставившего его в священники без снятия отлучения. Умелое использование канонического права создало над Иоасафом угрозу отлучения. Независимо от реальности и целесообразности применения таких санкций против уже устраненного митрополита, Макарий счел необходимым высоким авторитетом собора подтвердить виновность не только Исака, но и бывшего митрополита.

Как ни сжато излагает наш источник ход соборного разбирательства, он уделяет значительное внимание опровержению на соборе одного заявления Иоасафа. Отвечая в своем письме Макарию, Иоасаф утверждал, что, поставляя Исака в дьяконы и священники, он основывался на какой-то грамоте смещенного уже митрополита Даниила по этому вопросу, которая должна храниться в митрополичьей казне. Макарий не нашел этой грамоты, а Иоасаф, сославшись на давность времени, отказался сообщить ее содержание. Собор специально занимался вопросом о том, писал ли Даниил из Иосифо-Волоколамского монастыря митрополиту Иоасафу какое-либо письмо, послужившее основанием для поставления Исака Собаки. На соборе были поданы датированные 19 февраля 1549 г. письменные показания бывшего игумена Иосифо-Волоколамского монастыря Нифонта, опровергавшие это заявление Иоасафа: Даниил отказался дать Иоасафу какие-либо сведения о «Исаковой ереси» и резко осуждал дальнейшие действия Иоасафа в этом деле. Текст этих показаний наш памятник приводит полностью.

Единственная дошедшая до нас фраза Исака Собаки, сказанная им на суде, свидетельствует о гордом: и независимом поведении чудовского архимандрита перед лицом соборного судилища: «Яз деи к Данилу к бывшему митрополиту о себе бити челом не посылывал, и дела мне до него нет, мало ли он что пишет, то он ведает, да и Иасафу де есмя митрополиту, о том не бивал же челом, чтобы он обо мне к Данилу послал, то ведает Иасаф» /л. 354 об./.

Эта гордая фраза не без умысла включена в наш «соборный список»: она не только должна подчеркнуть, что Исак недостоин прощения, но и особенно оттеняет неканоничность поведения Иоасафа, поставившего в священники еретика, который даже не не собирался просить прощения, добиваться снятия соборного отлучения. Одновременно фиксировалось, что демарш Иоасафа перед Даниилом относительно Исака Собаки был предпринят по собственной инициативе Иоасафа, а Исак даже не просил об этом.

Не возвращаясь здесь к проблеме взаимоотношений Макария и Максима Грека в это время /мы касались ее, говоря о датировке «судного списка» Максима Грека/, напомним лишь о том поразительном умении, с которым митрополит Макарий сумел провести соборный суд 1549 г., совершенно не затронув сложного вопроса о самом Максиме Греке. «Соборный список» 1549 г., завершающий 39-ю главу Сибирского сборника, резко враждебен к Исаку и Иоасафу, но совсем не упоминает ни имени Максима, ни сущности «Исаковой ереси»; рассматривается, как мы говорили, лишь чисто формальный вопрос о поставлении еретика. Это любопытный новый штрих идейно-политической ситуации того времени.

Этим исчерпываются те немногие сведения о ходе соборного разбирательства в феврале 1549 г., которые сообщает наш памятник. Итогом разбирательства явилось «отлучение и конечное извержение» Исака Собаки и ссылка его на Белоозеро, в Нилову пустынь.

Точное указание даты церковного собора 1549 г. представляет интерес для исследователей еще и потому, что церковный собор 1549 г. непосредственно предшествовал знаменитому земскому собору 1549 г.; указанная в хронографе дата его является явно ошибочной /29 и даже 30 февраля невисокосного 1549 года!/, что породило полемику относительно истинной даты собора. Наш источник убедительно подтверждает точку зрения С. О. Шмидта о том, что заседания собора состоялись во второй половине февраля 1549 года79. Еще 19 февраля 1549 г, вопрос об Исаке Собаке рассматривался архиереями без собора, а соборное решение по тому же вопросу датируется 24 февраля 1549 г.

Перечисление участников церковного собора февраля 1549 г. также интересно для историков, которые могут теперь точнее судить об обычном составе этого органа в XVI в. Анализ этого состава подтверждает датировку, данную в нашем «соборном списке»: здесь еще упоминается симоновский архимандрит Трифон, который 10 марта 1549 г. стянет епископом суздальским80.

Важным новым фактом является отсутствие на церковном соборе благовещенского протопопа Сильвестра, царского духовника, одного из влиятельнейших руководителей правительства «Избранной рады». Видимо, взаимоотношения этого правительства с митрополитом Макарием уже в 1549 г. не были однозначными; как известно, достаточно скоро, на Стоглавом соборе 1551 г., в рамках союза церкви с государством вскроются достаточно острые противоречия между Иваном IV и митрополитом Макарием – по вопросу о церковном землевладении и по другим проблемам. Однако у нас нет оснований утверждать, что в феврале 1549 г. Иван IV и его правительство не одобряли поведения  митрополита Макария в деле Исака Собаки. Царь не только предоставил рассмотрение этого вопроса церкви, но позднее в своем послании в Кирилло-Белозерский монастырь упоминал Исака Собаку среди нерадивых и нетребовательных пастырей Чудова монастыря81; видимо, Исак Собака сумел не угодить не только митрополиту, но и царю.

* * *

Характер памятника, вошедшего в научный оборот под именем «Судный список Максима Грека, или «Прение митрополита Даниила с Максимом Греком», давно уже вызывал споры.

После того, как была обнаружена механическая путаница листов Погодинского сборника, в результате которой в текст памятника при его издании О. Н. Бодянским было включено несколько посторонних листов, внимание исследователей сосредоточилось на различных пропусках и дефектах, которые легко угадывались в изложении хода соборов 1525 и 1531 гг. При этом стали восприниматься в качестве явлений одного порядка, свидетельствующих о механических утратах текста на различных этапах его существования, и отсутствие всей заключительной части соборного списка 1531 г., и значительные лакуны в рассказе о соборе 1525 г. Затем было обращено внимание на то, что некоторые места памятника /например, обвинительная речь митрополита Даниила/ носят несомненные следы более поздней переработки, которая породила ряд отсутствовавших первоначально несоответствий и противоречий.

Развитие наблюдений над неполнотой и противоречивостью описания суда над Максимом Греком натолкнуло на мысль, что памятник этот вовсе не является, как это утверждают заголовки Погодинского и Барсовского списков, подлинными «судными списками», то есть протоколами соборных процессов 1525 в 1531 гг. Е. Голубинский считал поэтому, что это чьи-то частные записки о суде /возможно, самого митрополита Даниила/, отнюдь не носившие официального характера. Н. А. Казакова, анализируя ранее известную часть памятника, убедительно доказала, что он не имеет важных признаков судных списков XVI в. и является литературно-публицистической переработкой официальных протоколов суда. Однако отсутствие конца памятника в Погодинском и Барсовском списках заставляло и Н. А. Казакову по-прежнему считать, что памятник изобилует механическими дефектами, «пропусками и обрывами», состоит фактически из двух «отрывков» /о соборах 1525 и 1531 гг./82.

Введение в научный оборот всего комплекса 39-й главы Сибирского сборника самым решительным образом подтверждает вывод Н. А. Казаковой о публицистическом характере памятника и позволяет развить и уточнить этот вывод. Обработка подлинных протоколов соборов под пером автора «Прения митрополита Даниила с Максимом Греком» сказалась, в частности, и во включении в текст этого памятника отнюдь не всех материалов процессов, особенно по собору 1525 г. Независимо от того, насколько справедливо сделанное нами выше гипотетическое предположелие о возможности конструирования рассказа нашего памятника о соборе 1525 г. из одних лишь протоколов собора 1531 г. и писем 1525 г., следует в любом случае признать, что текст Погодинского и Барсовского списков имел лишь один механический пропуск, обрыв – тот самый, которым кончался ранее известный текст памятника /мы не имеем здесь в виду, естественно, мелких описок/. Все остальные «пропуски и обрывы» текста не дефекты,  исказившие первоначальный текст «Прения», а, наоборот, характерные особенности первоначального текста. Письмо митрополита Макария Иоасафу от 6 ноября 1548 г., несомненно, доказывает это для материалов собора 1525 г. В 1548 г. материалы в составе памятника уже имели известный нам неполный вид.

Другой отличительной чертой этого произведения XVI в. является чрезвычайная слитность материалов процессов 1525 и 1531 гг. в единый «судный список» с одним приговором. Слитность является не случайной неточностью памятника, а его характерной особенностью, которая к тому же в более древнем Сибирском списке выражена ярче, чем в списках XVII-XVIII вв. Данная особенность памятника делает крайне затруднительными и ненадежными попытки разделения обвинений, выдвинутых против Максима Грека в 1525 и в 1531 гг. на основании сведений объединенного «судного списка».

Особенно ярко слитность проявляется в едином приговоре, завершающем изложение событий, происходивших на обоих соборах. Неожиданность и неоправданность резкого перехода к приговору 1525 г. как итогу разбирательства 1531 г., абсурдное смешение в рамках одного документа разных решений обоих соборов показывают, насколько тесно и нелогично переплелись здесь материалы 1525 и 1531 гг. и как трудно строить какие-либо логические системы для их расчленения. Но раз уже высказывавшийся в научной литературе в этой связи скептицизм кажется теперь еще более обоснованным, чем раньше. Некоторую помощь оказывает лишь помещенный после приговора важный документ – письмо митрополита Даниила, от 24 мая 1525 г. в Иосифо-Волоколамский монастырь о суде над Максимом Греком. Если оно и не дает возможности перечислить все обвинения 1525 г., то во всяком случае с документальной достоверностью позволяет выделить главные из них. Примечательной является та тесная связь, при помощи которой письмо Даниила /как и письмо Василия III/ включено в текст приговора и объединено с «судным списком». В то же время приговор как неотъемлемую часть включает строки о вторичном, после 1531 года, осуждении Исака Собаки. Такой разрыв необходимого для соборного документа хронологического единства делается, в частности, ради более тесного смыслового объединения всего комплекса материалов 39-й главы Сибирского сборника: фраза о вторичном осуждении Исака Собаки является переходом ко второй части комплекса – «соборному списку» на Исака Собаку.

Этой же цели объединения разных материалов о соборах на Максима Грека и Исака Собаку в единое публицистическое произведение служат и несколько связующих текстов. Внешне 39-я глава состоит из двух «соборных списков» – 1525–1531 и 1549 гг. В каждый из них включены, однако, разделы, которых не должно было бы быть в подлинных «судных списках», но которые придают публицистическую направленность всем материалам главы. В первой части это хорошо проанализированные Н. А. Казаковой общее введение, постулирующее еретичность взглядов Максима Грека, и рассказы о созыве соборов 1525 и 1531 гг. Во второй части это крайне тенденциозное сообщение об «обретении» в 1548 г. «судного списка» 1525–1531 гг. и рассказы о докладе царю по делу Исака Собаки и о созыве собора на нeгo. Повествовательный, а не протокольный характер имеет и последняя фраза памятника, сообщающая об осуждении Исака и ссылке его на Белоозеро.

Под общим заголовком списка «с соборного списка» «о извержении и о конечном отлучении от священства Исака Собаки» вторая часть памятника объединяет весьма разнородные и далекие от официальных судебных протоколов материалы. И даже тот текст, который непосредственно относится к заседаниям собора 1549 г., хотя и отражает некоторые важные моменты соборного разбирательства, менее всего напоминает формуляр «судного списка». В порядке изложения суда над Исаком Собакой нет элементарной логики, обязательной для официального соборного документа. В то же время здесь присутствуют многие важные составные части подобного официального документа, хотя и беспорядочно изложенные. Весьма возможно, что этот рассказ о соборе 1549 г. призван был выполнять функции такого соборного документа. Что же касается «судного списка» соборов 1525 и 1531 гг., то этот памятник, несомненно, и создавался в качестве своеобразного функционального заместителя подлинных соборных протоколов, был призван выполнять их роль и действительно выполнял ее, во всяком случае, в ситуации 1548–1549 гг.

Таким образом, перед нами особого вида источник, чрезвычайно широко использующий подлинные документы о соборах 1525, 1531 г. и 1549 г. /протоколы, переписку/, подвергающий их литературно-публицистической обработке и подчас играющий их роль. Читатель XX века, также вынужденный пользоваться этим «судным списком» вместо подлинных протоколов соборов, не должен забывать о специфике источника – не только о его тенденциозности, но и о его стремлении слить воедино рассказ о событиях разного времени.

* * *

1

Уже первые сообщения об этом открытии – статья Н. Н. Покровского «Сибирская находка/Новое о Максиме Греке/» /"Вопросы истории», 1969, № 11/, доклад в Археографической комиссии /см. «Археографический ежегодник за 1969 год . М., 1971, стр. 328/ и др. – вызвали живой интерес ученых. Материалы эти – с разрешения Н. П. Покровского – были использованы в новейших исследованиях – в книге Н. А. Казаковой «Очерки по истории русской общественной мысли. Первая треть XVI века». /Л., 1970/, в статье С. О. Шмидта «Новое о Тучковых /Тучковы, Максим Грек, Курбский/» /в сборнике статей памяти Б. А. Романова «Исследования по социально-политической истории России». Л., 1971/.

2

Так в грамоте митрополита Макария, тоже включенной в сибирский сборник, находятся подтверждение казавшейся странной датировки В. Н. Татищевым начала реформы по централизации культа местных русских святых 1543 годом. /Эти данные привел в своей статье в «Вопросах истории» Н. Н. Покровский/. В известных ранее списках грамоты она датируется 1547 г., и фактическая основательность датировки сибирского сборника нуждается в серьезной проверке /в рукописной копии конца XVI г.  могла быть указана и ошибочная дата, отличающаяся от даты первоначальной рукописи/, но сами эти данные удостоверяют то, что Татищев, обрабатывая материал для своей «Истории Российской с древнейших времен», опирался на какие-то первоисточники,  и задача исследователя выявить эти источники, определить их научную ценность, прежде чем пытаться опровергать, как заведомо недостоверные, т.п. «сомнительные известия» Татищева.

3

Подробнее см. в статье В. Н. Алексеева, Е. И. Дергачевой-Скоп, Н. Н. Покровского, Е. К. Ромодановской «Об археографических экспедициях Сибирского отделения АН СССР в 1965–1967 гг.«//»Археографический ежегодник за 1968 год». М., 1970/. См. также «Тихомировские чтения 1970 года. Материалы научной конференции, посвященной опыту организации археографических экспедиций в РСФСР» /М., 1970/ – тезисы доклада Н. Н. Покровского, выступления Е. И. Дергачевой-Скоп, Н. В.Понырко и др.

4

ГПНТБ СО АН СССР, отдел рукописной и редкой книги. Тих. № 4.

5

М. И. Тихомиров. Описание Тихомировского собрания рукописей. М., 1968, стр. 12.

6

Н. Н. Розов высказал в беседе с нами предположение, что это связано с различным функциональным значением скорописи и полуустава: в отличие от остального Сборника 39-й главе придана форма делового письма.

7

Житие Александра Невского, изд. В. Мансикка. СПб., 1913, стр.49–124.

8

Там же, стр. 49, 164, 199–200.

9

Сведения об этом имеются в записях на книгах, написанных по повелению Ионы Думина: ГИМ, Увар. № 309, лл. 4–17; ГПНТБ, Тих. № 4.

10

ГИМ, Увар. № 309, лл.4–17.

11

ГБЛ, Егор. № 869; ГИМ, Увар. № 310.

12

Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения Максима Грека, Византийский временник, т. XXVIII. М., 1968, стр.116.

13

А. А. Гераклитов. Филиграни XVII в, на бумаге рукописных и печатных документов русского происхождения. М., 1963, стр.22.

14

W. A. Churchill. Watermarks In paper in Holland, England, France etc. in the XVII and XVIII centuries and tneir interconnection. Amsterdam, 1935.

15

С. Н. Чернов. К ученым несогласиям о суде над Максимом Греком. Сборник статей но русской истории, посвященных С. Ф. Платонову. Пг., 1922, стр. 59–60. Неудачную попытку разъяснить это темное место делает В. С. Иконников в кн.: «Максим Грек и его время». Киев, 1915, стр. 484–485.

16

Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения Максима Грека. Византийский временник, Т. ХХIХ. М., 1969, стр. 112. Эту пунктуацию предложил И. И. Смирнов, правильнее всего объяснивший смысл этого дефектного текста. – И. И. Смирнов. К вопросу о суде над Максимом Греком. «Вопросы истории», 1946, № 2–3, стр. 123.

17

С. Н. Чернов. Указ. соч., стр. 59.

18

В. С. Иконников. Максим Грек и его время. Киев, 1919, стр. 487–488; E. Denissoff. Maxim le Grec et ÍOccident. Contribution a l'historie de la pensee religieuse et philosopgique de Michel Trivolis. Paris – Louvain, 1943, p. 355.

19

Н. А. Казакова. О «судном списке» Максима Грека. Археографический ежегодник за 1966 год. М., 1968, стр. 27.

20

Слова эти ставятся в Барсовском списке чаще и несколько последовательнее, чем в Погодинском, хотя иногда и невпопад /л. 130-об./.

21

См. выше разночтение п. 7.

22

О противоречиях между подлинными соборными протоколами и «судным списком см. С. Н. Чернов. К ученым несогласиям о суде над Максимом Греком:.. стр. 63–67; Н. А. Казакова. О «судном списке» Максима Грека ... стр. 31–35.

23

Судное дело Вассиана Патрикеева . В кн.: Н. А. Казакова. Вассиан Патрикеев и его сочинения. М.-Л., 1960, стр. 295.

24

Обвинения эти даже выходят здесь за рамки собора 1531 г., ибо в тексте приговора этого собора неожиданно сообщается об осуждении Исака за богохульство еще одним собором, после 1531 г. /л. 343 об./.

25

Послания Ивана Грозного. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц, М.-Л., 1951, стр. 172–173; П. М. Строев. Списки иерархов и настоятелей монастырей российской церкви. СПб., 1877, стр.162.

26

Н. А. Казакова. О «судном списке» Максима Грека ... стр. 32.

27

Сибирский список «судного дела», л. 354 об.–355.

28

Сочинения преподобного Максима Грека, ч. II. Казань, 1860, стр. 346–357, 376–379.

29

В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 509.

30

Сибирский список, л. 344; ПСРЛ, т. XXIV, стр. 22. Мы не ссылаемся здесь на обвинительную речь митрополита Даниила и на так называемый «передопрос» Досифея на соборе 1531 г., т. к. давно замечена ненадежность сообщаемых в них сведений относительно объема обвинений 1525 г. Полный текст «судного списка» дает новые основания для этого скептицизма – несколько новых эпизодов этого «передопроса», несомненно, относятся только к 1531 г., хотя, согласно буквальному смыслу источника, «передопрос» 1531 г. лишь повторял обвинения 1525 г.

31

Судное дело Вассиана Патрикеева ... стр. 287–292.

32

Описи Царского архива XVI в. и архива Посольского приказа 1614 г. Под ред. С. О. Шмидта. М., 1960, стр. 20, 48; Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Академия наук, т. 1. СПб., 1836, стр. 144–145. /Далее ААЭ/. Еще С. Н. Чернов считал, что в основу «судного списка» положены какие-то материалы архива Посольского приказа /С. Н. Чернов. Указ. соч., стр. 55/.

33

Н. А. Казакова. Вассиан Патрикеев ... стр. 71–72.

34

Это давно известное и весьма четкое заявление Медоварцева о могуществе Вассиана и после 1525 г. почему-то забывалось при изучении вопроса о времени падения Вассиана.

35

С. Н. Чернов. Указ. соч., стр. 59–71.

36

Чтения в Обществе историй и древностей российских при Московском университете. М., 1847, № 8, стр. 4. /Далее ЧОИДР/; С. А. Белокуров. О библиотеке московских государей в XVI столетии. М., 1899, стр. LIX-LX, LXV, CCL. Мнение об отсутствии обвинений в нестяжательстве на соборе 1525 г. неоднократно высказывал ранее А. А. Зимин.

37

ААЭ, т. 1, № 172, стр. 142–145; С. Н. Чернов. Заметки о следствии по делу Максима Грека. Сб. статей к 40-летию ученой деят. акад. А. С. Орлова. Л., 1934, стр. 465–47 4.

38

Полное собрание русских летописей /ПСРЛ/, т. XXIV, стр. 222.

39

М. Н. Тихомиров. Новый памятник московской политической литературы XVI в. Сб. «Московский край в его прошлом», ч. 2. М., 1930, стр. 112. Мы целиком согласны с Н. А. Казаковой, подчеркивающей крайнюю политическую тенденциозность этого источника /Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения Максима Грека. Византийский временник, т. XXIX. М., 1969, стр. 116–119/. Однако эта тенденциозность не уменьшает достоверности сообщения летописца о раздельном следствии по политическим и церковным обвинениям в 1525 г.

40

Б. И. Дунаев. Максим Грек и греческая идея на Руси в XVI в. М., 1916, стр. 28–29. И. И. Смирнов на основании анализа сообщений источников о длительном /с декабря 1524 по май 1525 г./ и поэтапном характере следствия и суда делает заманчивое предположение о том, что церковные обвинения против Максима разбирал в апреле-мае собор, заседавший в палатах митрополита, а политические обвинения выдвигались перед собором, заседавшим в начале 1525 г. в великокняжеских палатах. Хотя «судный список», действительно, говорит о заседаниях собора сначала в великокняжеских палатах, а потом /в апреле-мае/ в митрополичьих, но, как указывал еще С. И. Чернов, речь ведется об одном и том же церковном соборе, заседавшем сначала в присутствии великого князя, а затем без него. О церковном же соборе с участием великого князя говорит и Типографская летопись, причем по обоим источникам абсолютно неясно, каково соотношение разбирательства на этом соборе и следствия по политическим обвинениям. Боровская же летопись, как мы говорили, резко отделяет одно от другого. К тому же трудно сочетать обстановку строжайшей секретности политического разбирательства с обстановкой церковного собора, о чем на основании известия Герберштейна пишет И. И. Смирнов /И. И. Смирнов. К вопросу о суде над Максимом Греком. «Вопросы истории», 1946, № 2–3, стр. 118–126/. В. С. Иконников считает, что было неудобно открыто судить Максима в 1525 г. за связи со Скиндером и что eго предпочли осудить поэтому за ошибки при исправлении книг /В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 476/.

41

Послания Иосифа Волоцкого. М.-Л., 1959, стр. 239–240; В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 477, 495, 542.

42

Сочинения преподобного Максима Грека, т. III. Казань, 1862, стр. 61; B. C. Иконников. Указ. соч., стр. 509. Е. Е. Голубинский, напротив, правильно полагал, что Максим Грек был лишен причастия в 1525 г. /Е. Е. Голубинский. История русской церкви, т. II, 1-я половина, М., 1900, стр. 816–817/.

43

См. обзор этих данных: В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 477–478.

44

Сочинения преподобного Максима Грека, т. I. Казань, 1859, стр. 23–39; т. II. Казань, 1860, стр. 365–367, 369–371, 376–379, 383; т. III. Казань, 1862, стр. 60–79.

45

Е. Е. Голубинский. Указ. соч., стр 712–725; С. Н. Чернов, Указ. соч., стр.473; В. Ф. Ржига. Максим Грек как публицист. Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы /Пушкинский дом/ АН СССР /далее ТОДРЛ/, т. I. Л., 1934, стр. 91–95; И. У. Будовниц. Русская публицистика XVI века. М., 1947, стр. 140–144; Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения Макима Грека. Византийский временник, т. XXVIII. М., 1968, стр. 109–126; т. XXIX, М., 1969, стр. 107–134.

46

Б. И. Дунаев. Максим Грек и греческая идея на Руси в XVI в. М., 1916; И. И. Смирнов. Указ.соч., стр. 121–126; И. Б. Греков. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV-XVI вв. М., 1963, отр. 283–287. См. об этом Н. А. Казакова. Указ. соч. Византийский временник, т. XXVIII, стр. 110.

47

Сочинения преподобного Максима Грека ... т. III, стр. 154–164.

48

С. Н. Чернов. Заметки о следствии по делу Максима Грека ... стр. 473.

49

Судное дело Вассиана Патрикеева ... стр. 287; Сибирский список, л. 338.

50

Официальное апологетическое житие Пафнутия было написано братом Иосифа Волоцкого Вассианом Саниным, /В. О. Ключевский. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871, с тр. 204–207/. Пафнутий был канонизирован 1 мая 1531 г. /В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 470/.

51

Судное дело Вассиана Патрикеева ... стр. 297 –298.

52

Обвинению в 1531 г., несомненно, не было известно сочинение Максима Грека «Об Афонской горе и тамошних монастырях», где он утверждает, что афонские монастыри «без имениях, и своими трудами и питаются и одеваются, села у них несть, одны винограды и садове». Поэтому вряд ли справедливо утверждение А. Иванова, вводящего это сочинение в научный оборот, о том, что оно было создано до 1525 г. /А. И. Иванов. К вопросу о нестяжательских взглядах Максима Грека. Византийский временник, т. XXIX. M., 1969, стр. 141/.

53

Описи Царского архива XVI века ... стр. 20, 25; Б. И. Дунаев. Указ. соч., стр. 16; И. И.Смирнов. Указ. соч., стр.124; Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения Максима Грека. Византийский временник, т. XXIX, М., 1969, стр. 113–114. Отметим, кстати, что речь идет здесь о земельных актах византийских императоров, а не о грамотах на Афон русских государей, как ошибочно считал В. С. Иконников /указ. соч., стр. 471/.

54

В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 123–124.

55

Сочинения преподобного Максима Грека ... ч. III, стр. 194–205; В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 560–573; Б. И. Дунаев. Сочинения Савонаролы и Максима Грека. «Древности». Труды Славянской комиссии Московского Археологического общества, т. IV. Вып.1. М., 1907, стр. 56–58; А. И. Иванов. Максим Грек и Савонарола. ТОДРЛ, т. XXIII. Л., 1968, стр. 217–226; А. И. Иванов. К вопрсy о нестяжательских взглядах Максима Грека. Византийский временник, т. XXIX. М., 1969, стр. 136–138.

56

B. C. Иконников. Указ. соч., стр. 197–211.

57

В частности, в обвинениях Максима Грека в колдовстве. Бросается в глаза и то, что Максима, например, в отличие от Вассиана, обвиняли в осуждении не только монастырского, но и церковного землевладения, хотя Максим не возражал против землевладения приходских церквей, в чем он расходился с Вассианом /Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения ... стр. 130–131/.

58

С. И. Чернов. К ученым несогласиям ... стр. 69.

59

Б. И. Дунаев. Указ. соч., стр. 32; И. И. Смирнов. Указ.соч., стр. 124; В. С. Иконников. Указ.соч., стр. 481–482.

60

ААЭ, т.1, № 172.

61

Обзор их см. В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 495–497. См. также М. Н. Тихомиров. Указ. соч., стр. 112.

62

И. И.Смирнов. Указ. соч., стр. 120–123; Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения Максима Грека ... стр. 119–120

63

Б. И. Дунаев. Указ. соч., стр. 28.

64

Сочинения преподобного Максима Грека ... т. II, стр. 277–290; 296–319; В. Ф. Ржига. Указ. соч., приложения, стр. 111–116

65

Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения ... стр. 120–123.

66

Так утверждает Н. А. Казакова, доказывая абсолютную невозможность этих высказываний для Максима.

67

В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 466, 476.

68

Слова эти сообщил собору по приказанию своего отца В. М. Тучков, один из учеников Максима Грека, которому Максим адресовал несколько своих произведений и которого он, как теперь выясняется, видимо, обучал греческому языку. В. С. Иконников считал, что он остался в стороне от судебного дела Максима Грека. Его придворная и писательская карьера продолжалась и после 1531 г. /B. C. Иконников. Указ. соч., стр. 575–577/.

69

В. С. Иконников. /указ. соч., стр. 246/ объясняет это греческим патриотизмом Максима, нежелавшего вспоминать о столь неудачной попытке греков вступить в унию с Римом.

70

Сказания князя Курбского. СПб., 1868, стр. 294–302. См. об этом также; E. Denissoff Op. cit., p. 356. В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 227.

71

М. Н. Тихомиров. Указ. соч., стр. 112; ЧОИДР, 1847, № 8, стр. 4; С. А. Белокуров. О библиотеке московских государей в XVI столетии. М., 1899, стр. LIX-LX, LXV, CCL; ПСРЛ, т. XXIV, стр. 222; Судное дело Вассиана Патрикеева ... стр. 295–297.

72

При этом получалось, конечно, вопиющее противоречие: «судный список» 1531 г. начинался с обвинений, связанных с поведением Максима в заточении в Иосифо-Волоколамском монастыре после собора 1525 г., а завершался этим самым соборным решением 1525 г., отправлявшим Максима в Иосифо-Волоколамский монастырь.

73

Е. Е. Голубинский. Указ. соч., стр. 715; С. Н. Чернов. К ученым несогласиям ... стр. 71; В. С. Иконников, Указ. соч., стр. 495–500.

74

«Неключимьство – негодность, бесполезность» – И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам, т. II. СПб., 1895, стлб. 392.

75

Е. В. Зацепина. К вопросу о происхождении старопечатного орнамента. В кн.: «У истоков русского книгопечатания». М., 1959, стр. 138–142, 150–153.

76

Судное дело Вассиана Патрикеева ... стр. 294–295. В настоящее время рукописи «Исаака Собакина письма», Медоварцова и Селивана исследуются Н. В. Синицыной.

77

Митрополит Макарий и решение собора 1549 г. ссылаются на это вторичное отлучение Исака Собаки, однако, опять приводится лишь цитированное выше очень глухое упоминание об этом соборе, не содержащее ни его даты, ни конкретной причины осуждения. Ничего не говорится и о реакции самого Исака Собаки на соборе 1549 г. на известие о втором соборе на него, а сам Макарий, кратко сообщая в письмах к Иоасафу об этом втором соборе, в дальнейшем все время расспрашивает Иоасафа лишь о судьбе первого отлучения Исака. Нельзя исключать возможность того, что это неясное добавление о втором отлучении Исака Собаки было сделано по указанию Макария, желавшего таким образом несколько отделить готовившееся новое осуждение Исака Собаки в 1549 г. от вопроса о судьбе Максима Грека: собор 1549 г. обвинял Исака лишь за то, что он, будучи отлученным от церкви, «дерзнул на священство» и был главой двух монастырей.

78

Представляет интерес сообщение нашего источника о составе этого узкого совета при митрополите, обсуждавшего дело Исака Собаки перед вынесением его на церковный собор. В него входили; архиепископ новгородский и псковский Феодосий, епископ рязанский и муромский Михаил, епископ тверской и кашинский Акакий, епископ коломенский и каширский Феодосий, епископ сарский и подонский Савва /л. 351/.

79

С. О. Шмидт. Соборы середины XVI в. «История СССР», I960,  № 4, стр. 70–71, 74. См. также С. О. Шмидт. Продолжение Хронографа редакции 1512 г. «Исторический архив», т. 7. М., 1951.

80

ПСРЛ, т. XIII, ч. 1, стр. 157.

81

Послания Ивана Грозного. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.-Л., 1951, стр. 172–173.

82

Н. А. Казакова. Указ. соч., Византийский временник, т. XXVIII, М., 1968, стр. 114, 117.


Источник: Судные списки Максима Грека и Исака Собаки : [тексты и исследования] / подгот. Н. Н. Покровский ; под ред. [и с предисл.] С. О. Шмидта ; Гл. арх. упр. при Совете Министров СССР. Ин-т истории и философии Сибирское отд-ния АН СССР. Археогр. комис. АН СССР. - Москва : [б. и.], 1971. - 181 с.

Комментарии для сайта Cackle