Ответ царю Иоанну Палеологу на его недоумения, касательно нравственной немощи человека ^*

«Бог-де сотворил человека медленным на добро, и, между тем, дал ему столько затруднений от неразумной части души и телесной немощи, что из-за них он почти по необходимости постоянно грешит. Посему надлежало-де Ему или даровать человеку великую какую нибудь ангельскую силу, или и сей большую, к деланию добра, или уже не требовать деятельности, для которой предварительно не дал силы, и не наказывать его, согрешающего таким образом, казнию вечною и конца неимеющею. И об этом сам Бог свидетельствует в божественных Писаниях, говоря: «прилежит помышление человеку прилежно на злая от юности его» (Быт. 8, 21), «никто не чист...от скверны» (Иов. 14, 4) и никто не имеет чистого сердца (Прит. 20, 9)».

На это мы ответим, как подаст нам Бог, и начнем отсюда. Бог есть Сущий и Благий. Эти два имени, из всех прилагаемых к Нему, суть главнейшая и содержательнейшая. И ими Он называет Сам Себя: одним в Ветхом Завете, говоря Моисею на горе (Исх. 3, 14), а другим – в Новом, чрез единородного Сына своего, пришедшего в мир сей и открывающего нам знание об Отце (Иоан. 5, 20), сколько возможно нам. Но слыша, что Бог есть Сущий, мы тотчас приходим к мысли о блаженной сущности Его, по которой Он есть собственно превыше всякого ведения, весь в самом Себе, заключая в Себе бытие, как некое море неизследимое и безпредельное ¹ . А слыша, что Он благ, разумеем некоторую деятельность, относящуюся к другому (существу), так как благость – блага для кого нибудь и сохраняет то, в отношении к чему носит имя. Итак оба сии Божественные имена, – одно, указывающее на сущность Божию ² , другое – на действие Божие, разделяются – первое на три ипостаси ³ , которые называются Отец, Сын и Святый Дух, а второе на многие и различные силы и действия. По одному разделению Бог есть и называется триипостасным, а по другому – всемогущим.

Что на это скажут нам спорщики и обвинители богословов? Будут порицать разделение, как поправку сложения? Так пусть и на ипостаси не разделяют Бога, как Сущего, ни как Благого, на действия, чтобы пребыло у них совершенно иудейское понимание, достойное их безумия. Но, скажем с богословами ⁴ , нераздельно разделяется и раздельно соединяется, и если там нет сложения, то ни здесь, а если здесь, то и там. Но это уже уклонение от предмета; возвратимся на прежнее. По одному из разделений представляются нам три достопокланяемые ипостаси – Отца, и Сына, и Святаго Духа; Отца – вечно раждающей и производящей из Себя Сущности, а из Тех – одного Рождаемого, другого Исходящего иным образом, неизреченным и недоведомым, – различающихся, то есть, отношениями друг к другу. По другому различению есть различные по отношению к вещам существующим промыслительные силы, и действия, и благостыни, по которым Бог называется и Творцем, и Промыслителем, и Судиею, и Праведным, и Крепким, и Премудрым, и Царем, и Господом, и другими именованиями богословскими. Итак Бог, как Сущий, от вечности имеет Сына Слово и Духа Святаго, так что пребывает Троицею совершенною, Единицею по естеству и существу. А как Благий, в начале (Быт. 1, 1), в каком восхотел, привел в бытие мир сей, состоящий из вещей видимых и невидимых. Ибо таковы разумные ( λογικαι ) силы: хотением соразмеряются и приводятся к действию, а не по необходимости следуют за сущностию ⁵ . Итак, поскольку от Одного от вечности произошла по сущности Двоица, а по хотению множество во времени, то там – всякое тожество и равенство, а во множестве тотчас является разнообразие ( ετερον ), и мне кажется, что это же и еллины ⁶ говорят, выражаясь, что все состоит из тожества и разнообразия. И там – по всему единочестие, единомыслие и согласие, потому что оная Сущность совершенно непричастна умалению или преизбытку. А здесь есть и первое, и второе, и третие, и так далее, по сущности, по достоинству и всему другому; ибо множества неустроенного и человек не захотел бы стерпеть, не говоря уже о Боге. Да и как бы мир существовал или назывался так ⁷ , если бы состоял не из неподобных и противоположных вещей, а из подобных? Ибо, как гармония вещества, смешанного из многих, есть соединение и сочетание отдельно существующих и действующих вещей, таким же образом и мир сей, дело сложное и разнородное, конечно должен заключать различные и противоборствующие части, разумно сочетаваемые искусством Зиждителя и настрояемые к одной стройной и чудной гармонии. Так в мире первые силы суть словесные, умные и безтелесные, умы простые и жизни ( ζωαὶ ο ὖ σαι ). Вторые после них уже не жизни, но животные словесные, мыслящие и вместе чувственные, обложенные телесною дебелостию. Третьи, опять, различные природы животных безсловесных, получившие силу чувствования и перехождения с места на место, но не силу словесную, и после них – природы животнорастений и растений, и кои совершенно бездушны и неподвижны, и из них по соразмерности каждая имеет преимущество пред другою и заключает силу особенную от прочих.

Итак, когда все сие так сотворено зиждительным Словом, и устроено, и получило бытие по единой благости (ибо что́ же внесло бы что-нибудь от себя, когда никоим образом нигде не существовало?), – если бы что не теряя собственного бытия, привходило в бытие другой вещи и не имело силы улучшать подвергшееся его влиянию, а причиняло ущерб лучшему и даже не захотело бы быть таковому: то не казалось ли бы, что оно безумствует недовольно своею участию и не ведает разумного смысла творения, в котором необходимо быть первому и второму многообразию и различию? Ибо, если бы растение захотело и чувствовать, черепаха скорбела, что она не рыба и рыба, – что она не человек, а этот, что он не ангел то что́ бы вышло, как не разстройство и путаница и уже не мир ⁸ бы существовал, а смесь всяких вещей. Итак, в чем же долг всякого существа? Держаться своей природы, прилично ( κοσμίως ) выполнять цель своего бытия и привносить от себя, что́ следует, к составу всего. А если захочет чего иного, то, может быть нанесет вред и целому, повреждая часть его, а себя во всяком случае губит, отторгаемый и умерщвляемый. «Ты кто... , – говорит апостол, – что споришь с Богом» (Рим. 9, 20)? «Кто дал Ему наперед, что́ бы Он должен был воздать» (Рим. 11, 35)? «Изделие скажет ли сделавшему его, зачем ты меня так сделал? Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетнаго употребления, а другой для низкаго» (Рим. 9, 20–21)?»

Впрочем, для безсловесных и бездушных вещей одной природы их достаточно для их сохранения; а для существ словесных и разумных, получивших не только бытие просто, но и всегдашнее бытие, дана иная некая власть и сила, по которой они могут не только себя устроять и действовать, и уподобляться Зиждительной и Вседержавной природе, да и стоять во главе подчиненных природ. И самая сила оная называется свободною волею ( αὐτεξουσιότης – самоопределяемостию). Это – достоинство Владычней природы, сообщенное ей с самого первого начала её. И потому, говорим и веруем, по образу Божию сотворены и ангелы ⁹ и человеки. Как необходимо дышать совершенным животным, так это необходимо совершенным существам, разумею – имеющим ум и слово, и всегда пребывающим и в известном смысле владычествующим. Или мы одни только из всего существующего не будем благодарить Бога и охуждать свою природу за то, что знаем должное? И потому, что различаем противное Ему, будем делать противное? В таком случае, каких не заслуживаем казней и осуждения? Подобно: если бы кто, поставленный царем над всем миром, поправши порфиру и венец, захотел жить с блудницами и скоморохами, готовил себе низложение, и за то обвинял даровавшего ему начальство. И это бывало в мире! Доныне славятся Сарданапал и Нерон, один прявший с женщинами волну и в сластолюбии живший, а другой соперничавший с трагиками и актерами, и дышавший только зрелищами. Но смотри, как постыдно бывающее против намерения природы. Подобен тому царю и «человек..., приложившийся скотам несмысленным , – как говорит пророк, – и уподобившийся им» (Псал. 48, 21).

Оставайся при своей начальственной природе, о человек! Ты должен властвовать, особенно над страстями своими, потом над подчиненными тебе безсловесными и всем миром. Посему, не делай побуждения к старательности предлогом к лености. Ибо всякое начальствование требует тщательности и бдительности, так как имеет супротивников. Ты должен всегда «трезвиться и бодрствовать» (1Сол. 5, 6), ничего не делать против разума, ничего по страсти, ничего по влечению чувственности. Но можно мне, говорить, и противное делать, и спать, и лениться, и роскошествовать, и предаваться удовольствиям. А в болоте валяться и грязью залеплять очи, скажи, нельзя разве? Но этого не выбрал бы ты; потому что это свойственно свиньям. Итак, где чувственность предлагает гнусное, не беги к тому стремглав; а где разум не видит подобного, туда стремись так, или и быстрее сего. Разум считает это хорошим? Берись за то всеми средствами. Чувственность считает это хорошим? Если – необходимо, бери всеми средствами; а если нет, проходи мимо. Страсть представляет это хорошим? Избегай того всеми средствами и со всяким старанием. Ибо, сделавши то, ты лишишься начальства, будешь раскаяваться, очутишься в рабстве, просто сказать – уже не человеком будешь, а животным.

Но, говорит, меня мучат страсти. О каком это тиранстве говоришь мне? Если о приманчивости и, так сказать, щекотании (страстей), то я не усматриваю совместности названий: потому что обольщение и тирания не сходятся между собою и по всему различаются, и всякому легко отринуть приманку. А если о тирании обычая и предразсудка, окрепшей продолжительностию времени, то я и сам признаю это тиранством, и притом жесточайшим всех: потому что исключительно из-за обычая не только приятное и обольщающее чувственность, но и неимеющее ничего привлекательного становится тиранским и неудобопрезираемым. Так, вот, некоторые сбривают волосы на передней части головы, другие делают иное, подобное сему, без всякой нужды. Но ты сам себе устроил эту тиранию! Потому что ты сам себя обвиняешь в том, что, тогда как мог привыкать к хорошему, увлекся диаволом. Тут уже потребны труды и иная тирания, чтобы худое переменить на противное, бросить (злую) привычку и опять привыкать к хорошему. Посему и считается и говорится, что добродетель сурова, затруднительна и сопряжена с безчисленными усилиями ¹⁰ . Поскольку, иначе, кто жь не знает, что добродетель нам естественна и всего более удобна? Ведь знаешь, что́ доброго сделать для ближнего? – то, чего и себе желаешь от него в подобных обстоятельствах (Матф. 7, 12; Лук. 6, 31). Знаешь, какого зла не делать ему? – такого, какого и сам ты не хочешь потерпеть от него. Не и естество ли согласуется с этим? Знаешь, как ты должен любить Бога и бояться Его? – чего и сам требуешь от своих рабов, чтоб не сказать – сорабов ¹¹ . А в этих двух заповедях весь закон заключается, говорит (Рим. 13, 9). Самое лучшее – мера во всем ¹² ; а меру определяет разум, и закон научает ей. Потому повинуйся разуму и закону. Не говорит ли этого и естество? Не видишь ли, что всякое естество сохраняется соразмерностию, разрушается несоразмерностию? А что́ есть добродетель, как не соразмерность ¹³ ?

Но тело, говорит, и худшая часть, и к низу влекущая тяжесть! – И вот отсюда идет несчетное множество проклятий и обвинений. Достойно удивления в говорящих это, что в действиях своих они точные рабы тела и безчисленными способами услуживают ему, а когда нужно отвечать за соделанное, тогда сваливают вину на тело. Человек! поставлен ты господствовать над телом, а не служить ему; а когда, опустивши все поводья, сделаешься некрепким и неустроенным, то заведет тебя куда не хочешь. Кто, скажи мне, оставивши седока, будет обвинять коня? Но, говоришь, хотел бы освободиться от тела и жить подобно ангелам. Опять говоришь мне несмысленные слова. А если бы сказал бык: желательно бы быть человеком; не показался ли бы он имеющим большее право? Но, говоришь, не сказал бы; потому что и для меня лучше быть быком, чем иметь такую природу. Я уже сказал тебе и прежде, что никто не дает тебе бытия в замен, ни преступать пределов бытия, – тебе, и несуществовавшему никоим образом прежде бытия, – ни все сущее переделывать по своему. А впрочем, делайся быком, на сколько хочешь, оставаясь и человеком. Подражай терпению быка и выносливости в трудах. "Выю... твою подклони под иго закона» (Сир. 51, 34), неси «благое бремя» (Матф. 11, 30), «познай стяжавшаго» , – повелевает тебе Исаия (Ис. 1, 3); подражай, если хочешь, и ангельской природе, сколько можно, – непрестанной оной и невозвратной любви их к Богу, прямому (не развлекаемому) устремлению взора к сиянию Божества, всегдашнему славословию и свободе от всякого пятна. А если бы захотел иметь и природу, одинаковую с ними, то это – страсть клеветника на Зиждителя, страсть диавола. Он, возжелав того, что́ выше его природы, ниспал и с того, что́ имел по природе: ибо, тогда как был ангелом и имел превосходнейшую ¹⁴ из сотворенных природу, захотел и Богом сделаться. И ты, может быть, сделавшись ангелом, не удовлетворился бы этим, раз высказавши недовольство тем, что имеешь. Видишь, как превращение доступно и оной природе, как и она может ниспасть? Ибо, что́ светлее и чище ангела? что́ тверже неба? Однако ж он и тьмою сделался и ниспал, и от теснейшей близости к добру дошел до крайней злобы. По какой причине? От одного только нерадения, которое и тебя вынуждает говорить так и заставляет жаловаться на свою природу. Как ты неблагодарен, что, тогда как он, раз павши, никак уже не может возставить себя, а лучше сказать – не хочет, а ты, часто падая, столько же можешь вставать и опять успевать в добре. А если и ты остаешься в состоянии падения, то, как повинный тому же самому, вместе с ним навлечешь и одинаковый суд.

Но, как я сказал, он, ни телом облеченный, ни искусителя имея, от себя только, и собственного, так сказать, безумия и пресыщения благами, возмечтал стать превыше своей природы и отступил от Бога, пал же падением ужасным, сделавшись виновником зла чрез удаление от добра и для нас проводником к злу. Ибо скоро, позавидовав первосозданным от Бога, растворил оную чашу и вложил гибельный совет, сказавши: «будете яко бози, ведяще доброе и лукавое» (Быт. 3, 5). Видишь, какую ставит им сеть, и как пытается поймать? – тем, чем и сам пал. А они, надмившись надеждами превыше своей природы, ни усматривая советника заслуживающим доверия, ни понуждаемые как-нибудь телом, подобно нам, ибо еще не подлежали страстям телесным, отдали блага, бывшие в руках у них за блага обещаемые, и попрали заповедь Творца, прельстившись добровольно и суетно приятностию вида растения (Быт. 3, 6). Видишь, что не необходимость какая либо, а одно нерадение и произвольное сладострастие есть начало зла? Посему, так как противное врачуется противным ¹⁵ , они осуждаются на труды и, как говорит Платон, вместе с удовольствием испытывают скорбь, какбы прилаженную к самой вершине его ¹⁶ , и, изгнанные из обители наслаждения (Быт. 3, 23), восприемлют борьбу и войну со страстями тела и тем, что худо возлюбили из начала, чтобы истрезвлялись в подвижничестве и борьбе с ними и взирали к Могущему спасти (Ефес. 6, 12). Для того и смертию наказываются и ограничиваются постановленными пределами жизни: потому что вслед за тем жизнь для них сделалась испытанием, по Иову (Иов. 7, 1), и поприщем подвигов и состязаний, а всякое поприще необходимо оканчивается и настает время венцов и провозглашения ¹⁷ . Или ты, проводя время во сне, хотел бы увенчаться, – ленясь и зевая, быть провозглашенным, или чтоб для мужественных закрылось поприще подвигов из-за твоего разслабления? Нет, говорит; но хотел бы, чтоб и те получили почести, и я не был горько наказан, и за малый и временный грех не мучился безконечно.

Дошло у нас слово до занимающего многих вопроса, для многих из людей нерадивых неприятного, о вечном и безконечном наказании, и об нем далее необходимо нам сказать, хотя многократно и многими из святых об этом было говорено и разсуждаемо хорошо. Но и нам нужно сказать немного, если уж коснулись его. Итак с первого приступа нападаю на них, чтоб легко одолет их и в прочем. Бог сам сказал, что «мучение вечно и жизнь вечна» (Матф. 25, 46), что "червь... грешников не скончается и огнь не угаснет» (Мк. 9, 44). А услышав Бога, ничего более не изследуй; ибо знал Творец, что устроить! А лучше: сам себя гоня к наказанию, ни в чем не обвиняй Его и не требуй, чтобы Он был относительно тебя человеколюбивее тебя. Ибо, если б ты не ведал, то извинение имело бы основание. А если ты, детоводствуемый (Гал. 3, 24–25) пророками, вразумляемый апостолами, самим Господом научаемый о всем будущем, пребываешь в зле, то что бы ты делал, скажи мне, если бы не так было на самом деле? Ибо, если тогда, как угрожает наказание, и такое наказание, ничто не отвращает тебя от стремления к худому, как бы ты перестал делать зло, ожидая легчайшего наказания? Посему и уготовал Бог наказание и грозит им издали по несказанному человеколюбию и благости, чтобы мы, сдерживаемые страхом, не легко так набрасывались на грехи. Кроме того помышляй, что Бог не человеколюбив только, но и праведен, поскольку имеет много и имен, и сил, как сказано нами ¹⁸ , и имеет всегда свободою направляемые силы и проводимые к действию. Посему благость и человеколюбие соединил с настоящею жизнию, многоразлично направляет нас к добру и отвращает от зла: дал закон в помощь, приставил ангелов хранителей, прежде того всеял в нас совесть – домашнего, так сказать, ценителя дел, посылал пророков, знамения и чудеса творил чрез них по временам, и наконец отдал за нас единородного Сына своего. Какое величие благости! Он, пришедши в мир сей, «на земли явился и с людьми жил» (Вар. 3, 38), не ангельское какое естество восприняв, но «семя Авраамово» (Евр. 2, 16), по апостолу, и это наше смешение ( φύραμα ); и закаливши его огнем Божества, как кроплением железо ¹⁹ , сделал неприступным для пагубных врагов, и, возшедши на небеса, сел (на престоле) с Отцем «превыше всякого начальства и власти» (Ефес. 1, 20–21, Мк. 16, 19). Кто достойно оценит величие такового дара (Иоан. 4, 10)? и для нас всех, ставши "Главою» нашею (Ефес. 1, 22; Кол. 1, 18), и соделавши верующих в него членами своими (1Кор. 6, 15), послал благодать и силу Духа Святаго, и чрез крещение даровал возрождение, и таким образом соделал сынами Божиими и сонаследниками царства Его (Рим. 8, 17).

Если, теперь, после толиких благодеяний оказавшись неблагодарными, мы отвергнем веру в Него, презрим Его, и «кровь завета Его, которою освящены , не будем почитать за святыню и оскорбим Духа благодати» (Евр. 10, 29): то что остается, как не явиться правде Его и настать времени суда, на котором всякий получит по достоинству жизни своей? Потому что правосудие состоит не в том только, чтобы добрым воздавать похвалы и почести, но и злым – надлежащее осуждение. А если думаешь, что для сих наказание ограничено и имеет конец, то не сочтешь ли, что и для тех блаженство временно? Но безсмысленно думать, будто святые когда-нибудь лишатся благ, из-за которых подвизались, и отлучатся от Бога, ради которого презрели весь мир. Противное следует противным; и если сим следует вечная жизнь, то без сомнения тем вечное мучение, и таким образом соблюдается правда. Но взгляни и с другой стороны. Грешник предпочел любви Божией какое нибудь удовольствие и страсть, или человеческое ублажение и славу, или вообще что нибудь временное. Ясно, что он предпочел это не как временное и скоро преходящее, но с намерением владеть тем всегда, если бы мог, и всегда презирать Бога. Потому лишаясь, он болезнует о них и сильно стремится к тому во всякое время, а Бог для него – суетное и ничего незначущее имя. Итак, и по его собственному суду справедливо ему навсегда быть отлученным от Бога, которого разсудил он пренебрегать постоянно, и лишиться того, что предпочел, так как ему не принадлежит свойство пребывать вечно. А отлучение от Бога есть постоянная и окончательная мука. Она, сообразно видам преступлений, есть и "тьма глубокая и внешняя» (Матф. 8, 12, 22,13) для возлюбивших сердцем тьму неведения и невосхотевших устремлять взоры к лучам Божественного света (Иоан. 3, 19), и "червь» (Мк. 9, 44) ядоносный ²⁰ для высоко ценивших плотское удовольствие и погрязших в тине страстей, и тартар для охладевших относительно любви к Богу и ближнему, и «огонь неугасающий» (Мк. 9, 45) для разгоряченных гневом, безумных нравом и звероподобных, и «скрежет зубов» (Матф. 8, 12) для говорящих постыдное и клеветливое, и произносящих устами все, что ни случится. Ибо, если «Бог будет все во всем» (1Кор. 15, 28), то для отпавших от Бога остается одно только зло. А зло, лишенное удовольствия, есть мучение для души, как болезнь для тела.

Но и так еще посмотри! Вечная оная жизнь и блаженство праведных начинается ( φύεται ) в здешней жизни и разцветает здесь, а дозревает и получает законченность в той (будущей), подобно тому, как зародыш, физически насажденный в утробе, когда выйдет на свет, тогда же становится совершенным дитятею и человеком. Посему здесь добровольно нерасположившим себя для добродетели и не образованным для оной жизни невозможно там получить совершенства, поскольку невозможно и тело такое получить опять. Значит, необходимо им, сделавшись там какбы выкидышами какими, не надеяться на возстановление, поскольку нет другого пересоздания ²¹ . А вот и еще доказательство. Гражданские законы составляют отображение Божественной правды и справедливости не потому только, что изгоняют лукавых людей, но что и им самим определяют следующее им по достоинству. И они определяют всегдашние (вечные) наказания не за количество преступлений, а за качество; так, например, наказанием за убийство у них бывает смерть или вечная ссылка – не за частые убийства или убийства совершаемые постоянно, но если кто убьет один раз только. Так и от Бога определено вечное наказание дерзнувшим хотя в краткое время на «грех к смерти» (1Иоан. 5, 16).

Но такое множество, говорит, по всей вселенной погибает нечтущих Бога, имеющих о Нем извращенное понятие, и в каждодневных грехах проводящих жизнь! Скажи мне, какое множество разумеешь? Для тебя и для меня это кажется множеством, а пред Богом, не слышишь ли, «все народы, как капля из ведра, и как пылинка, считаются» (Ис. 40, 15)? Не берешь ли во внимание превосходства и величия Божественной силы? Не слышишь ли пророка, говорящtго: Содержащий «круг земли и живущих на ней, как саранчу» (Ис. 40, 22)? Скольких, скажи мне, гусениц с растений ты беззаботно истребил? И человека, сохранившего образ Божий неповрежденным и усвоившего себя Богу посредством добродетели, «не... достоин и весь мир» (Евр. 11, 38), а сравнительно с отступившим от Бога и погрузившимся в жизнь скотскую, лучше пред Богом червь, сохраняющий свойства своей природы. «Мужа кровей и льстива гнушается Господь» (Псал. 5, 7). Не видишь на мертвеце, как все отвращаемся от него и предаем земле, чтобы не наполнил всего червями, гноем, зловонием и гнилью? Такова пред Богом и душа, умерщвленная грехом и добровольно себя отлучившая от жизни Божественной. Только воздерживается Бог и долготерпит, выжидая покаяния каждого желающего и обращения (2Петр. 3:9), и потому, что назначил другое время, «в которое будет праведно судить вселенную» (Деян. 17, 31), и «воздаст каждому по делам его» (Рим. 2, 6). Посему говорит Давид: «Бог судия праведный и крепкий» (Псал. 7, 12). А если праведен и вместе крепок, и имеет силу, согласную с хотением, то почему не наказывает согрешающих? Потому что «долготерпелив» , – говорит (Псал. 7, 12), и не каждый день наводит гнев; «а если не обратитесь, то Он изострит свой мечь, напряжет лук» (Псал. 7, 13), и не ослабит дотоле, доколе настанет время суда. Это знают и предания ( λόγοι ) еллинов, и от них можно слышать, что есть некоторые судилища под землею, реки оледеняющие (коциты) и реки пламенеющие (пирифлегефонты), и что люди нечестивые наказываются ²² . Так и неимеющими закона правда Божия возглашается и утверждается учение о наказании. А ты, взвешивающий множество, не слышишь ли Писания, говорящего: «лучше один, творящий волю Божию, нежели тысячи беззаконников?» (Сир. 16, 3) ²³ Предпочтем ли всех хананеев одному Аврааму, или содомлян одному Лоту, или мадианитян Моисею, пришельцам и странникам? Не захотел ли бы ты иметь в кармане один драгоценный камень лучше, нежели тысячи булыжнику на земле, и в доме немногих рабов благонадежных, чем многих ненадежных и порочных, и в саду немного дерев плодоносных, нежели много терновнику, колючек и шиповнику? Много песку в море, а мало жемчужин; много железа в земле, а золота немного; много растений производит земля, но благопотребных нам немного: потому что хорошее всегда редко, а чего много, то дешево и в пренебрежении. Посему говорит: «немного спасающихся» (Лук. 13, 23–25), и: «тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие идут ими» (Матф. 7, 14); и: «много званных, а мало избранных» (Матф. 20, 16).

Так, говорит; но я хотел бы узнать именно то, каким образом бывает много злых, тогда как добродетель нам свойственна по природе, и от чего все мы так легко склонны грешить? На это опять дадим ответ, по возможности, чтобы речь у нас была полною и во всех отношениях отчетливою. Касательно того, что нужно делать, имеются три признака: разум, чувство и страсть, как сказали мы. И когда разум здравый одобряет дело, не увлекаясь ни чувством каким, ни страстию, то необходимо избирать по естеству нами предпочитаемое, а это есть добро, и избегать того, чего по естеству отвращаемся, а это есть зло, и таким образом дела бывают согласны с разумом и без сомнения добры. А когда страсть присуждает делать, поработивши разум и заставивши его повиноваться – вместо того, чтобы начальствовать, то, наоборот, необходимо избегается избираемое по природе, то есть добро, и мы гоняемся за тем, чего нужно избегать, то есть – за злом. Остается чувство, занимающее какбы средину между обоими: обсуждая дело вместе с разумом, и оно избирает добро и избегает зла, а если, опять, вместе со страстию, то избирает зло, а от добра отвращается. Поскольку же и оно само без разума может обсуживать, что́ ни представляется хорошим и приятным, то сие легко мы принимаем, хотя бы разум и неодобрял, и оно становится началом и первым изобретателем зла. Ибо неумеренное пользование этим, то есть хорошим и ценным для чувства, составляет зло, и человек, отсюда постепенно увлекаясь к страстям, привыкши рабствовать чувству и презревши власть разума, вместо человека и существа разумного бывает скотом или животным. И поскольку чувство у всех людей питается с младенчества, а разум не так, но с трудом совершенствуется временем, законом устанавливается и привычкою усиливается, укрепляется обучением и упражнением; то оно, предупредивши его и обольщая своими красотами и удовольствиями, которым придало неумеренность, и таким образом пленивши человека и удаливши от разума, предает страстям, как другим владыкам и жестоким тиранам. Притом чувство свободно принадлежит всем, не разумным только существам, а и безсловесным, а разум у многих претыкается о многое: и худой закон развращает его, и обычай несообразный, и закоснелость в привычке. Далее, общение с худыми людьми, самое неупражнение и невоспитанность немало вредят разумности души. Оттого у многих чувство преобладает и, пренебрегая разумом, который всегда придает делам меру, – доводит человека до всякой неумеренности. И вот отчего естество наше под грехом, подчинилось страстям и находится в жалком рабстве. Не так поступил великий Авраам, боголюбезный и праведный; но подчинил он египтянку Сарре, чувство – мудрости, принимая предосторожность против вреда от неё, хотя и имел уже дитя от нея. И наконец, когда она не хотела покаряться, повелел ей выйти из дома вместе с первородным её чадом ²⁴ . Не так ли страждем и мы каждодневно, начавши с юности? Не это ли потерпело и естество наше, начиная с самого первого приражения? Приглянулась Адаму красота растения, прельстился он в уме, и отсюда сделал преслушание и привлек смерть. И мы заглядываемся на разнообразные яства и изысканные приготовления, питающие роскошь и сластолюбие, а кроме того на дорогие душистые вина и все прочее, что́ служит к изнеженному питанию. Отсюда неумеренность, чревонеистовство и пьянство; отсюда – похотливость и всякое нестроение. И опять, разеваем рты на цветные и красивые одежды, тонкие платья, носимые высшими сановниками, на разных животных, на поместья и все прочее, чем определяется богатство, а лучше сказать – чем оно не ограничивается. Отсюда – несправедливость и хищение, отсюда – войны, частые убийства и тысячи зол. Поэтому-то и злых людей много; потому именно, что рабствуют чувству, и чрез него – страстям.

А ты, царь превосходнейший и боголюбезнейший, покаряясь разуму в течение всей жизни, им руководствуйся, им и себя направляй, и находящихся под твоею властию! Ибо разуму надлежит владычествовать над всеми, а над владеющим другими тем более, чем и труднее соблюдать многих, нежели себя только, и быть для других примером добродетели. «Ибо, что пользы», говорит ²⁵ , «иметь золотой язык, порфиру, золотые одежды и венец, усыпанный камнями, когда душа в плену у страстей? Что пользы из внешней свободы, когда господственнейшее в нас ²⁶ находится в постыдном и бедственном рабстве? Ибо, как если огонь проникнет в глубь чего-либо и пожрет все внутри его, то нет пользы с того, что сохраняется внешний вид тела, как будто оно не потерпело ничего такого: так, когда душа в нас растлевается внутренними страстями, нет пользы от внешнего начальствования, ни от царского престола, когда ум насильно низложен страстями с престола царского, склоняется и дрожит пред возмущениями их». Вот что говорит прекрасный язык оный! А от себя, царь, я прилагаю вот что.

Знай, что Бог потребует от тебя бо́льшего отчета и смысла, чем от всякого другого человека, по следующим двум причинам: первое, что имеешь бо́льшую пред прочими силу поступать сознательно; ибо не все, что́ хотят, то и в силах выполнить; а второе, что ты должен себя поставить для подвластных образцем и примером всего хорошего. Ибо все смотрят на царя, и с ним сообразуют себя; ничто из деяний его не может утаиться, и ничто, сделавшееся явным, остаться без подражания – хоть и не таково (чтоб подражать ему). И потому, как имеющий дать отчет не за себя только, а и за всех подвластных, следуй заповедям Божиим и священным законам; к ним приводи и приучай и других, чтобы, теперь царствуя по воле Христа, с Ним царствовать и в будущем веке, сподобляясь светлой воистину и вечной славы со святыми Его.