Глава IV. Безмолвие, бесстрастие и молитва

Богомыслие, да и вообще истинно-духовная жизнь невозможны без молитвы и неизбежно сопровождаются и, так сказать, проникаются ею. «Она есть вместилище или поприще всей духовной жизни, или самая духовная жизнь в движении и действии. Ибо что есть молитва? Есть возношение ума и сердца нашего к Богу... Посему, как скоро приходит в движение какое-либо благочестивое чувство, движется и молитва… Можно сказать, что молиться значит приводить в движение благочестивые чувства и расположения, каждое отдельно или все совместно, или одно за другим, или, что то же, возбуждать, оживлять и возгревать жизнь и дух благочестия. Кто не молится, у того нет благочестия, и у кого нет благочестия, тому как молиться?

«Если теперь благочестие есть жизнь нашего духа, то понятно, почему только умеющего молиться должно назвать имеющим дух. Кто-то определяет молитву дыханием духа². Она и есть дыхание духа... Как в дыхании расширяются легкие и тем привлекают животворные стихии воздуха, так и в молитве разверзаются глубины нашего сердца и дух возносится к Богу, чтобы приобщением к Нему восприять соответственный дар. И как там кислород, принятый в дыхании чрез кровь, расходится потом по всему телу и оживляет его, так и здесь принятое от Бога входит во внутренняя наша и оживотворяет там все... Молитва есть оживотворение духа, некоторое как бы его обожение. Кто бывает в мироварнице, напитывается миром, кто же возносится к Богу, исполняется Божеством...»

Само собой разумеется, к молитве нельзя приступать без особого приготовления.

Прежде всего «необходимо особое место, если можно, уединенное и к тому определенное, пред святою иконою, с возжжением свечи или лампады; необходимо особое время, утром и вечером, или в другие часы, применительно к часам церковных служб; необходимо особое положение тела, стамое или коленопреклоненное, с благочинием и напряжением.»

«Приступающий к сему молитвованию прежде всего должен возвратить ум свой из рассеяния и собраться в себя, отрясть все заботы, или, сколько можно, утишить их, и поставить себя в живейшее сознание присутствия Бога вездесущего, всеведущего и всевидящего. Это есть как бы создание внутренней молитвенной клети, в которую удаляться повелел Господь (Мф. 6:6), то же, что временно поставляемая скиния.»

«Устроившись так, совершай самое молитвование: тихо, благоговейно, разумно читай избранные и установленные молитвы, перемеживая их поклонами с крестным знамением, поясными или земными, или коленопреклонением, всемерно напрягаясь внедрять в сердце читаемое и возбуждать в нем соответственные чувства. Когда согреется сердце или возбудится какое чувство, остановись и не продолжай читать и опять останавливайся, когда возродится чувство. В этом и все производство молитвословия...»

«Иным кажется, что такой образ молитвы имеет в себе много вещественного, стихийного; телесное же обучение вмале есть полезно, учит Апостол (1Тим. 4:8). А иные совсем хотят отнять у молитвы все внешнее, оставаясь при одном внутреннем. Это заблуждение древнее. Оно в самом начале было намечено и отвергнуто святыми отцами. Плоду предшествует цвет, листу почка и оживление ветвей. В вещественном необходима постепенность, – необходима она и в духовном. Внутренняя молитва есть плод: надобно много трудиться, пока он зародится. Можно назначить три степени молитвы. На первой она бывает преимущественно внешняя: чтения, поклоны, бдения и проч... С сего начинают, и иные довольно долго трудятся над собою, пока появятся начатки молитвы, или легкие движения молитвенного духа... Молитва, как высший дар, ниспосылается как бы по капле малой-малой, чтобы научить человека дорого ценить ее. На второй степени в ней телесное с духовным являются в равной силе. Здесь каждое слово молитвы сопровождается соответственным чувством, или внутренние молитвенные движения, внутренне движимые, изъясняются и изъявляются своим словом... Это повсюднейшая молитва, общая всем почти. Она обыкновенна в том, в ком жив дух благочестия. На третьей степени в молитве преобладает внутреннее или духовное, – когда и без слов, и без поклонов, и даже без размышления, и без всякого образа, при некотором молчании или безмолвии, в глубине духа совершается действо молитвы. Эта молитва не ограничивается ни временем, ни местом, ни другим чем внешним и может никогда не прекращаться. Почему и называется действом молитвы, т.е., чем-то пребывающим неизменно. Вот собственно внутренняя молитва!.. Где во всей полноте, силе и красоте является жизнь в Боге? На высших степенях молитвы. Так велика сила молитвы и так высоко ее значение. Кто умеет молиться, тот уже спасается...»

«Поприще Богообщения, область, в коей оно образуется и действует, есть умная духовная молитва... Молящийся пребывает в Боге и, следовательно, очень готов и способен к тому, чтоб и Бог стал пребывать в нем.»

«У кого начали появляться эти невольные влечения внутрь и эти восхищения к Богу, и особенно у кого начали действовать совершенное предание себя Богу и непрестанная молитва, тот готов и способен вступить в безмолвие. Только он и силен вынесть этот подвиг и проходить его с плодом. Удержать такого в общежитии и сожительстве с другими невозможно.»

«Что гнало Арсения Великого от людей? Это тяготение внутрь пред Богом. «Люблю вас», говорил он, «но не могу быть вместе с Богом и с людьми». – «Истинный безмолвник», говорит Иоанн Лествичник, «не желая лишиться сладости Божией, так удаляется от всех людей, без ненависти к ним, как усердно другие с ними сближаются».

«Выписываем нужное к понятию о безмолвии из 27 слова «Лествицы.»

«Есть безмолвие внешнее, когда кто, от всех отделившись, живет один; и есть безмолвие внутреннее, когда кто в духе один с Богом пребывает не напряженно, а свободно, как свободно грудь дышит, и глаз видит. Они совместны, но первому без последнего нельзя быть. Посему собственно безмолвник тот, кто существо бестелесное – душу свою усиливается удерживать в пределах телесного дома. Пусть келлия безмолвника заключает в себе тело его, а сие последнее имеет в себе храмину разума!»

«Единственное и неизбежное условие к такой жизни есть отрешение от себя и от всего тварного, или бесстрастие. Дух выйти должен из мира сего в мир премирный и с собою не вносить туда ничего тленного. Како вшел еси семо, не имый одеяния брачна? скажут тому, кто вшел бы туда, если б сие было возможно, с каким-нибудь пристрастием, как бы в изорванном рубище. Но то несомненно, что, при каком бы то ни было пристрастии, не бывает восхождения к Богу. Бывает, правда, лесть в духе, когда ему чудится, что он живет в Боге. Но как привязанная птица и полетит, и опять падает на землю, хотя привязана за малейший член, – как запорошивший глаз и открывает его, но ничего не видит им: так и имеющий пристрастие думает, будто углубился в Бога, но тем только себя обманывает. В сем состоянии бывают ложные видения, обольщения фантазии, а вместе и обаяния сатаны, который любит и умеет пользоваться всякою нашею слабостью. Многие от сего навсегда погибли. Однакож это не должно служить укором истине, или останавливать усердие и желание ищущих. Следует только не забывать мудрых правил, оставленных Богомудрыми отцами, то есть, устремляясь к Богу, не забывать и отрешения от всего и строже начать с последнего, или преимущественно обратиться на него; потому что первое некоторым образом естественно духу, который, по отрешении от держащих его уз чувственности, не имеет куда войти, кроме области Божественной. В степенях сего Отрешения различают сначала болезненное отторгание сердца от вещей чувственных чрез гнев, потом безвкусие к ним, а далее созерцание их из Бога, не отводящее от Бога. Для отрешения от всего, а равно и для жизни в Боге, всего лучше избрать желающим, способным, призванным особый род жизни – монашеский, или отшельнический. При сем удобнее то и другое является во всей своей чистоте и зрелости. И в порядке обыкновенной жизни сие не невозможно, но сопряжено с большими трудностями и препятствиями. Лучше бывает, когда кто, утвердившись жить в Боге в удалении от мира, исходит и вызывается потом в общую жизнь на делание. В том жизнь по Богу имеет особое действие, тот есть представитель Бога для людей, разносящий Его благословение на все... Но опять и к отшельничеству восходят по определенным правилам, отеческим образом, с долгим и опасным себя испытанием.»

«На безмолвие не потянет того, кто не вкусил еще сладости Божией; сладости же сей не вкусит тот, кто не победил еще страстей. Недугующий душевной страстью и покушающийся на безмолвие подобен тому, кто соскочил с корабля в пучину и думает безбедно достигнуть берега на доске.»

«Никто из тех, которые подвержены раздражительности и возношению, лицемерию и памятозлобию, да не дерзнет когда либо увидеть и след безмолвия без того, чтобы не впасть в исступление ума.»

«Вкусивший сладости Божией стремится на безмолвие, чтобы ненасытно насыщаться им, без всяких препон, и непрестанно порождать в себе огнь огнем, рачение рачением и вожделение вожделением. Посему безмолвник есть земной образ ангела; на хартии вожделения, рукописанием тщания, освободил он молитву свою от лености и нерадения... Безмолвник – тот, кто духодвижно вопиет: готово сердце мое, Боже! Безмолвник – тот, кто говорит: аз сплю, а сердце мое бдит.»

«Таким образом, все занятие безмолвника – быть с Единым Господом, с Коим и беседует он лицом к лицу, как любимцы царя говорят ему на ухо…»

«Возлюбившие блаженное безмолвие проходят делания умных сил и подражают образу их жизни. Не насытятся они во веки веков, восхваляя Творца: так и восшедший на небо безмолвия не насытится, воспевая Создателя.»

«Но ни молитвы безленостной, ни хранения сердца неокрадомого нельзя возыметь, если не утвердилось наперед в сердце совершенное безпопечение. Нельзя с разумом проходить первых двух, кто не приобрел последнего, подобно тому, как, не выучивши букв, нельзя читать. «Малый волос смущает око и малое попечение губит безмолвие.» Кто желает представить Богу чистый ум и смущает себя попечениями, тот подобен крепко сковавшему свои ноги и покушавшемуся скоро идти. Посему истинное безмолвие и начинается по предании себя Богу и глубоком уверовании сердца в Его о нас попечение.»

«Только те, кои сочетались с безмолвием для наслаждения любовью Божией, для утоления жажды этой любви, будучи влекомы сладостью ее, суть настоящие безмолвники. Такие, если проходят безмолвие с разумом, споро начинают вкушать и плоды его, кои суть: ум неволнуемый, мысль очищенная, восхищение к Господу, молитва ненасытная, стража неокрадаемая, всегдашние слезы и проч.»

«Таким образом влечет на безмолвие влечение внутрь к сладостному стоянию пред Богом; путь по нему пролагает очищение от страстей всеми подвигами, коими укрепляется в нас добро и истощается зло, непосредственное преддверие его есть предание себя Богу в безпопечении; существо его, – ничем не возмутимое молитвенное стояние пред Богом умом в сердце, от коего огнь к огню прилагается.»

«Горение духа от Божия прикосновения окончательно очищает человека и возводит его в состояние бесстрастия. В этом огне переплавляется естество наше, как металл неочищенный в горниле, и является сияющим небесной чистотой, делающим его готовым Богу жилищем.»

«Так, на пути к живому богообщению, стоит неминуемо безмолвие, если не всегда как известный образ подвижнического жития, то всегда как состояние, в коем внутрь собранный и углубленный дух, огнем духа божественного, возводится к серафимской чистоте и пламенению к Богу и в Боге.»

«Огнь этот внедряется в минуты обращения и начинает действовать, как только, по обете, вступит человек в труд; но это есть начальная теплота, то появляющаяся, то скрывающаяся. Она действует во все продолжение труда над очищением сердца; иначе не вынесть человеку трудов сих. Но всей силы своей она в то время явить не может, по причине холода страстей, еще качествующих в человеке. Всю силу свою являет она уже тогда, когда умолкнут страсти. Первая теплота похожа на горение дров сырых и намоченных, а вторая на горение тех же дров, когда огонь иссушит их и проникнет весь их состав. По другому сравнению, первая теплота похожа на ту, которая бывает в воде, содержащей льдину, еще нерастаянную: теплота есть, но вода не вскипает и не вскипит, пока не растает льдина. Когда же растает льдина, теплота, проникая всю массу воды, разгорячает ее все сильнее; от этого вода перекипает и перечищается. Вот на это похожа вторая теплота. Последние два образа действий огня изображают действия духовного горения в последних степенях совершенства христианского, возводящего к совершенной чистоте и бесстрастию.»

«Вещество страстей, будучи изнуряемо божественным огнем, потребляется; а по мере того, как вещество искореняется, и душа очищается, отходят и страсти.»

«Вот значение бесстрастия, по указанию «Лествицы» в слове 29-м.»

«Бесстрастие есть воскресение души прежде воскресения тела.»

«Воскресением души должно называть изшествие из ветхости, именно когда произойдет новый человек, в котором нет ничего от ветхого человека, по сказанному: и дам вам сердце ново и дух нов (Иезек. 36:26).»

«Это полное и между тем всегда возрастающее совершенство совершившихся о Господе так освящает ум и восхищает его от вещества, что часто от жизни в теле исступлением возносит на небо к видению.»

«Бесстрастие показал апостол, написав: ум Господень имамы (1Кор. 2:16). Бесстрастие показал и тот сирианин-подвижник, который взывал: «ослаби ми волны благодати Твоея!»

«Бесстрастный ко всем предметам, возбуждающим и питающим страсти, стал нечувствителен так, что они никакого действия на него не производят, хотя находятся пред очами его. Это оттого, что он весь соединен с Богом. Приходит он в бдудилище – и не только не чувствует движений страсти, но и блудницу приводит к чистому и подвижническому житию.»

«Кто сподобился быть в сем устроении, тот еще здесь, обложенный бренною плотию, бывает храмом живого Бога, Который руководствует и наставляет его во всех словах, делах и помышлениях; и он, по причине внутреннего просвещения, познает волю Господню, как бы слышал некоторый глас, и, будучи выше всякого человеческого учения, говорит: когда прииду и явлюся лицу Божию, – ибо не могу более сносить действий Его вожделения, но ищу той бессмертной доброты, которую Ты даровал мне прежде, нежели я впал в тление. Но что много говорить!! Бесстрастный не к тому живет себе, но живет в нем Христос (Галат. 2:20), как сказал подвигом добрым подвизавшийся, течение скончавший и веру православную соблюдший.»

«Бесстрастие есть небесная палата небесного Царя.»

«И вот, наконец, богообщение и боговселение – последняя цель искания духа человеческого, когда он бывает в Боге, и Бог в нем. Исполняется, наконец, благоволение Господа и молитва Его, чтобы как Он в Отце и Отец в нем, так и всякий верующий едино был с Ним (Иоан. 17:21). Исполняется утешительное уверение Его: кто слово Его соблюдает, того возлюбит Отец Его, и Они к тому приидут и обитель у него сотворят (Иоан. 14:23). Исполняется апостольское определение умерших бесстрастием, что живот их сокровен есть со Христом в Боге (Кол. 3:3). Таковые суть храм Божий (1Кор. 3:16), и дух Божий живет в них (Рим. 8:9).»

«Достигшие сего суть таинники Божии, и состояние их есть тоже, что состояние апостолов, потому что и они во всем познают волю Божию, слыша как бы некий глас, и они, совершенно соединив чувства свои с Богом, тайно научаются от Него словом Его. Знаменуется такое состояние пламенем любви, по коей они с дерзновением удостоверяют: кто ны разлучит? (Рим. 8:35). Любовь есть подательница пророчества, причина чудотворений, бездна просвещения, источник огня божественного, который чем более истекает, тем более раскаляет жаждущего.»

«Поскольку такое состояние есть плод безмолвия, когда проходят его с разумом, то не все безмолвники оставляются Богом в безмолвии навсегда. Достигающие чрез безмолвие бесстрастия и чрез то удостаивающиеся преискреннего богообщения и боговселения изводятся оттуда на служение ищущим спасения и служат им, просвещая, руководя, чудодействуя. И Антонию Великому, как Иоанну в пустыне, глас был в его безмолвии, изведший его на труды руководства других на пути спасения, – и всем известны плоды трудов его. То же было и со многими другими.»

«Выше сего стояния апостольского мы не знаем на земле.»

«Воодушевляйтесь надеждою, что придет день, когда воссияет в сердце свет обрадования и возвратит ему свободу от всех уз, и доставит легкость движения и возношения туда, куда повлекут добрые начертания духа. Будете парить тогда в области духовной, как птичка, выпущенная на свободу из клетки.»

«Часто придется видеть, что прокрадываются и прорываются помехи. Ведайте наперед, что все это в порядке вещей. Встретится, – не ужасайтесь... Одним только запасайтесь – крепким мужеством, ни на что не смотря стоять в начатом деле. Это одно теперь на всю жизнь должно быть положено и запечатлено обетом и твердой решимостью!»

Мы позволили себе извлечь из творений почившего святителя все то, что могло бы познакомить нас с его сокровенной, незримой для очей мира, жизнью в глубине его затвора. Его вдохновенные речи – не сочинения на заданную тому, – нет они проникнуты скрытым огнем убеждения, они – плод пережитого великого духовного опыта. Он сам говорит нам:

«В духовной жизни книги только руководство. Само познание приобретается делом. Даже то, что познано бывает из чтения, будто ясно и обстоятельно, когда испытано бывает делом, представляется совсем в другом свете. Жизнь духовная – особый мир, в который не проникает мудрость человеческая.»

Читая проникновенные речи великого учителя, мы чувствуем, что не можем сказать ему: врачу, исцелился сам! Скорее – мы видим в нем архистратига, который, воодушевляя воинов на священную брань, сам первый устремляется на врага и увлекает за собою других.

«Не попеняйте на меня, Господа ради, что оставляю вас, говорил приснопамятный святитель, прощаясь пред удалением в затворническую жизнь со своей Владимирской паствой. Спасайтесь и спаситесь о Господе! Лучшего пожелать вам не умею... Путь спасения вам ведом...» Более, чем когда-либо, слова эти получают все свое значение в настоящее время, когда окончился великий подвиг почившего.

Плоды этого великого подвига сведомы только Единому Богу, но по дивным творениям почившего мы и здесь на земле можем отчасти судить о них. Теперь нам легче, хотя и не легко, будет с возможной обстоятельностью начертать нравственный облик святителя.