Часть II

Зачем? – Почему? – Эти два вопроса присущи каждому из нас еще с детства, как только проснулась в нас мысль, и мы начали владеть речью. «С какой целью?» и «По какой причине?»

В вопросе «Зачем?» кроется мысль о том, что будет впереди данного события или явления. С этим вопросом соединена религиозная точка зрения.

В вопросе «Почему?» выражена мысль о том, что предшествовало и вызвало явление данного события или предмета. С этим вопросом связана позиция позитивизма, как мировоззрения.

То, что относится к повседневной мысли можно отнести и к «вопросам вечности». «Причины» или же «цели» стоят ли на первом месте бытия всего существующего?

Современная, объявляющая себя научной, мысль, стремящаяся уйти от религиозных представлений и упирающаяся в принципы материализма, игнорирует вопросы «цели», отвергает их в главных темах бытия мира, а в житейской области сводит цели до минимума, внушая вам, что действия, как в общественных движениях, так даже и в нашей личной жизни, представляющиеся нам свободными действиями, по сути своей настолько определяются предшествующими обстоятельствами, что наша личная воля только подчиняется «закону причинности». Таким образом, по этому представлению, целесообразность, целенаправленность наших поступков только мнимая, и во всяком случае предрешенная в движениях «общественных». Не являемся ли мы, при таком взгляде, только игрушкой судьбы?

Конечно, такой взгляд для нас не приемлем. Не имея намерения входить в «научные» теории, нам следует обосновать наш христианский принцип в данном предмете мысли, не сомневаясь, что он есть и подлинно общечеловеческий. А от него определяется наше мировоззрение.

Вселенная (космос) состоит из двух разных стихий: мертвой и живой. Где мертвая стихия – там действуют строго-физические законы. Сущность действия их сводится к формулировке: «Причины и их следствия». Там масса «материи», преимущественно в ее грубой, почти дикой форме, и физическая «энергия», то и другое в движении, с богатством элементов, соединения и разложения которых дают автоматически строгие и точные результаты. Эти следствия могут быть в совершенстве учтены, и на деле почти все изучены и исследованы точной наукой, и человечество пользуется знанием их в своих интересах и в своих нуждах, иногда же и во вред самому себе. В этой сфере – господство математики. Математика же сама есть совершенная точность. Математические законы строги и неизменны. В приложении своем к мертвой природе, к установлению причин и следствий, математика являет и освещает нам строгое единообразие в истечении следствий из причин. В этой стихии мира закон автоматичен.

Иное дело – в живой области мира. Жизнь сама по себе есть таинственная сущность, таинственнейшее бытие. В самых элементарных существах, начиная от невидимых простым глазом бактерий, налицо преодоление автоматичности и механичности. Живые существа, начиная от самых низких их форм, обнаруживают собственную волю к движению; далее, в порядке возвышения и усложнения форм – стремление к питанию; далее – какие-то зачатки ориентировки; далее – способность ощущений, потом – сообразительности, а там уже некая рассудительность и «цель». И цели в разных направлениях. Конечно, здесь действует и закон «причинности», но он регулируется «собственным» стремлением: растение знает, когда ему полезно повернуться к свету, когда укрыть или раскрыть оболочку своего цветка. На небольшом земном шаре – какое богатство форм живых существ растительного и животного мира! А источником своего питания этот мир имеет мертвую материю: землю, воздух, воду и т. д.

И каким целесообразным здесь уже оказывается то, что мертвая природа неизменна в своих «законах причинности»! С каким удобством живая стихия имеет возможность пользоваться мертвой стихией!

В соединении же, в согласовании их – какая открывается для нас непостижимая деятельная Премудрость!

Жизнь удивительно умеет согласоваться с мертвой природой. Однако, самой ей присуща свобода. Жизнь не может замкнуться в железную клетку необходимости. И она находит в себе силы разбивать цепи мертвой природы. Ясно, что жизнь есть особое, особенное начало в мире, духовное по своему качеству, которому в потенциальном, как бы скрытом состоянии присущи разум, чувство и воля, способность ощущений и реагирования на них.

Отсюда мы видим: Какое величие замысла! Какая полнота бытия в этом согласовании мертвого с живым: той области, где действует только закон причин и следствий, с областью, где одновременно царит и свободная целесообразность!

Человек – житель земли, он и распорядитель на ней. Но он же и сын земли. Он в большей степени, чем другие существа, принадлежит к живой стихии, однако он связан с плотью, взятой из мертвой природы, носительницы точного закона математической причинности, и сам нуждается в той ограде и удобстве, какая дает закономерность законов плоти. Однако, он способен и ограничивать это «давление необходимости», принадлежащей плоти.

Целеустремленность есть и у животного, но у человека она представляет собой в гораздо большей степени общий двигатель, направляющий, регулирующий и охраняющий его действия. Свобода духа жизни иногда лишь усложняет его положение при столкновении двух импульсов, исходящих из двух источников: плоти и духа.

Кроме того, в нас есть свои «причинности духа», причины, входящие в столкновение с нашей общей целеустремленностью. Не забудем и того, что мы, христиане, имеем свои законы христианской волевой причинности и целеустремленности. Все это создает сложность и вместе содержательность нашей внутренней жизни.

Общественная жизнь складывается из индивидуальных жизней, следовательно, ей присуще все то, что принадлежит каждому в отдельности. Однако, положение здесь усложняется. У каждого есть свой путь жизни, свои планы на завтрашний день, своя свобода и своя подчиненность необходимому. Все это по возможности приводится к согласию, но иногда возникают столкновения.

Но если мы признаем, что человек отличается от животных по высоте своей целеустремленности, (а такова же мерка и по отношению к обществу), – правильно ли будет назвать «истинным прогрессом» общества тот факт, что его стараются замкнуть в сфере только практической, удобной и комфортабельной жизни, по принципу «рационального», чисто земного и, по существу, бессмысленного, краткого существования на земле каждого человека, а вместе – и всего человечества? Такой именно прогресс признается ныне истинно научным.

Кто-нибудь с материалистической или агностической точкой зрения скажет нам: «Вы забываете, что земной шар есть крупинка во вселенной, и представляете его себе центром мироздания, и на этом строите ваши религиозные представления, делая заключение от единичного к всеобщему». Ответим на подобное замечание. В речи о Боге только и можно говорить, как о Творце и Промыслителе всей вселенной и нашем Спасителе. Сам же этот укор возвращается недоумением в том же направлении, откуда он исходит, когда мы слышим сообщения, якобы научного характера, но с некоторой как бы таинственностью, что, мол, имеется на земле такой элемент, который, при соответствующих комбинациях с другими ее элементами, дает начало и как бы вспышку жизни; нужно лишь, чтобы такая комбинация создалась, и возникнет семя жизни. Но, во-первых, среди точной закономерности, присущей земной материи, такого закона материи никто не открыл; остается предполагать неожиданную «случайность»? А с другой стороны, если земля – крупинка во вселенной, как это и есть, и если представлять на ней некую случайность и ставить ее образцом для возможного появления жизни во вселенной, то не покажется ли такое представление возникновения жизни похожим на детскую забаву? На деле же, фактически, мы видим, что во всех видах и родах живых существ жизнь передается от жизни. Таков ее закон.

Мы же преклоняемся перед величием той библейской священной панорамы, какая представлена со второго стиха первой главы книги Бытия и в сокращении избрана и предлагается нашему слуху в богослужебных чтениях, в паремиях трех самых великих наших праздников: Рождества Христова, Крещения Господня и пред пасхальной Субботы. Приведем начало и конец этого церковного чтения.

«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою... И сказал Бог: Да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так. И был вечер, и было утро: день третий» (Быт. 1:1, 2, 11, 13).

В шести днях творения, по повествованию книги Бытия, ее первой главы, заключена полнота творения мира. Отдельные его акты выражены в трех кратких словах: «И сказал Бог». Ясно, что слово «сказал», повторенное девять раз, символизирует волю Божию и беспрепятственное, беспрекословное исполнение ее. При первом этом изречении, как читаем в тексте, мертвые массы усеиваются и наполняются живительным светом, необходимым для существования будущей жизненной стихии. При следующих этих кратких Божиих сказаниях ниспосылаются в мир как бы «семена или лучи жизни», сами по себе уже не физические, а свойства некоего духовного, невесомого, не поддающегося инструментальным измерениям. Этим крупинкам жизни надлежит привлекать к себе и оживлять частицы материи и земной энергии, и так наполнять земной мир живыми существами. Человек в этой сфере – высшее создание Божие, душа его есть носительница «дуновения Божия в лице его».

«И сказал Бог... И был вечер, и утро». Эти слова сказаны впервые о третьем дне, с дальнейшими повторениями их. Каждые вечер и утро суть начало и конец «ночного периода», когда совершается в каждом живом существе на земле, в том числе и в каждом из нас, невидимый и не осязаемый процесс роста, укрепления, освежения, восстановления и обновления сил. Утром встаем, и видим в природе что-нибудь новое: раскрывающийся цветок, а то и появление нового существа. Не таков ли процесс и в библейском повествовании? Так по аналогии с человеком, и в библейском повествовании: «И увидел Бог, что это хорошо» (Быт. 1:12) – читаем после каждого: «И стало так».

Повествование Моисеево написано им для людей земли, для его народа, для духовного их, да и нашего, наставления. Поэтому оно темой земли и человечества и ограничивается. Нам не запрещена возможность предположения состояния в других местах вселенной, подобного бытию земли.

Нашу мысль задерживает и поражает другое: высота духа и мысли пророка Моисея, его дерзновенное, по человеческому понятию, но боговдохновенное по своим признакам, принятие на себя задачи: дать общий образ происхождения мира, появления на земле человечества; первую его историю; историю своего народа, как богоизбранного; утвердить единобожие в нем и начать историю Церкви Божией – ветхозаветной. Имелся примитивный народный язык, чуждый отвлеченных понятий. Были примитивнейшие средства для письма. Но задача исполнена: четыре с половиной тысячелетия тому назад!

Если принцип «цели» явно действует в области нашего земного мира, если здесь проявляется гармония в жизненной, живой его части, согласование с законами мертвой его природы, подлинность этой второй стихии живому началу и служение ему, если во всем этом видим глубокую разумность, стройность, – то отсюда проникаемся мыслью о благословении Божием, о благости Божией, – нам остается только радоваться величию создания вселенной, как и нашего земного мира; думать же и поступать так, чтобы быть достойными благости Божией и даров Божиих, неподражаемо запечатленных в словах апостола Павла в послании к Римлянам:

«О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия!.. Ибо все от Него, Им и к Нему. Ему слава во веки, аминь» (Рим. 11:33, 36).

«Посмотри на полевые лилии, как они растут: не трудятся и не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них» (Матф. 6:28–29).

«Что можно знать о Боге, явно... Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы» (Рим. 1:19–20).

Нам привычно пользоваться дарами природы для удовлетворения наших жизненных нужд. Приходится, впрочем, иногда и защищаться от силы природы; бывает – и бороться с ней. В полной силе имеется и научное исследование природы. Это научное отношение к ней почти целиком направлено к разнообразному использованию ее мощи и ее материала в практическом, утилитарном направлении. Эстетическая забота о мире растительном по существу диктуется желанием украсить обстановку нашей жизни, она таит в себе элемент самоуслаждения, тоже в своем роде корыстный. И только, может быть, представляется в большинстве случаев бескорыстным изучением мира животных, с научными наблюдениями и опытами, но оно обычно наперед обвеяно материалистическим мировоззрением и подходом. Этот утилитарно-земной характер познания природы в ее совокупности ныне представляется полным, умным, рациональным.

Однако, конечно, есть немало людей, для которых не вполне приемлема односторонность такого направления, его узость и его эгоистичность, его даже нездоровое влияние на душу. Если человечество в его целом заявляет: «Все для нас», то индивидуальная мораль делает заключение: «Что предо мной, то для меня». – И вот один из мотивов к нарушению законов общественной жизни и к преступлениям. Таково простое, естественное умозаключение.

Мы же живем христианскими представлениями, даже независимыми от этих практических выводов. Перед нашим разумом – природа во всем своем величии. Она полна неразгаданных тайн. Она полна разумности, едва ли до конца доступной для человеческого ума. В самых обычных явлениях ее открываются до сих пор не разгаданные силы. Вселенная как в своем целом, так и в частностях, имеет свою направленность, согласованность, целеустремленность. Она полна разумности.

Нам остается открыто признать, что она не нуждается в заботах о ней человека. Более того, наша деятельность часто является только нарушением ее прав; на огромных пространствах земли место живой растительности заняли мертвые площади или бездушные сооружения.

Однако, величие творческой Божеской десницы, явленное в природе, этим не умоляется. «Небеса поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь» (Пс. 18:1). Поэтому наши наставники, отцы и учителя Церкви, как далекого прошлого, так и более близкого к нам, часто направляют наше внимание к природе – проповеднице могущества, благости Божией, величия Божия. Так, св. Василий Великий в своем письменном творении «Шестоднев» представил нам картину рождения вселенной во всем ее разнообразии, по повествованию книги Бытия. Вслед за ним, его брат, св. Григорий, епископ Нисский, отозвался по тому же предмету, несколько дополняя и уясняя сказанное Василием, а в частности, остановив особое внимание на происхождении человечества. Преп. Иоанн Дамаскин в догматический свой труд «Изложение веры» даже внес отдел о движении светил и общем их строе, соответственно теме представлениям, какие были в науке того времени. И столь близкий нашему времени русский пастырь, св. прав. о. Иоанн Кронштадский, не только в своем дневнике «Моя жизнь во Христе» призывает видеть Бога в природе, но он провел длинный ряд бесед пред своей паствой о жизни природы, применительно к шести дням творения по Библии.

Здесь передаем, в качестве примера, некоторые рассуждения и живые образы, взятые из жизни в растительном царстве и в строении человека, данные в труде св. Григория Нисского «Об устройстве человека».

«Представим себе в уме сад. В нем произрастают тысячи разных древ и другие всякого рода растения, у которых в каждом весьма различны и наружный вид, и окраска, и качество растения. Столько растений на одном месте, все питаются одной и той же влагой! Хотя сила влаги, наполняющая каждое из них, по своему естеству одна, однако же питаемые растения прелагают влагу в разные им нужные свойства. Одна и та же влага в полыни горкнет; в цикуте делается ядовитым соком, а в чем другом – в шафране, в бальзаме, в маке приобретает иные свойства: в одном – разгорячающее, в другом охлаждающее, а в ином показывает среднее качество... В лавре, в нарде и в подобных растениях – она благоуханна; в смоковнице и в груше – сладка; в виноградной лозе обращается в гроздь и в вино. И кислота яблока, и румянец розы, и белизна лилии, и голубоватость фиалки, и пурпуровый цвет гиацинта, и все что можно видеть на земле, прозябая из одной и той же влажности, различается таким множеством разнообразия во внешности, в своем строении и в качествах».

Святитель видит во всех этих явлениях чудесное дыхание жизни. Его он называет то «жизненной силой», то как бы «умом», то своего рода «душой». Это последнее понятие он разлагает на три вида: в растительном царстве – «душа растительно-питательная»; в мире животных – «душа чувствительная»; в человеке – «душа разумная». Здесь три последовательных ступени, тесно друг с другом связанны. И человек, от момента своего зарождения, проходит начальные стадии, прежде чем в полном виде раскроется его собственная разумная душа, от начала уже потенциально ему присущая.

Следуя по стезе, прокладываемой святителем, мы могли бы добавить, что заметные первые зачатки «чувствительности» имеют и растения, именно, к свету, к теплу, даже и к чужому прикосновению, а может быть даже имеют способность реагировать на «ощущения», а также инстинкт привлекать к себе внимание стороной эстетической. Сколько же об этом могут рассказать нам ботаники!

Последуем дальше за святителем. Он пишет о человеке:

«Нечто подобное и на одушевленной нашей ниве чудо творит природа, или, лучше сказать, Владыка природы. Кости, хрящи суставов, кровеносные бьющие жилы, волокна, связки, само тело, кожа, жиры, волосы, железы, ногти, глаза, ноздри, уши и все сему подобное и сверх того тысячи других соединений, отличающихся одно от другого разными свойствами, – все это питается одним родом пищи, свойственно своему естеству, так что пища, приблизившись к каждому из членов, в то и изменяется, к чему близка, делаясь свойственною и сродною с качеством сего члена. Если будет в глазу, то сорастворится с этим зрительным органом и, как свойственно разностям в строении глаза, удалится каждому из них. Если приливает к слуховым органам, смешивается с естеством слуха; вошедши в губу, делается губой; в костях отвердевает; в мозжечке размягчается; переходит в напряжение в мышцах, растягивается по поверхностям в виде кожицы, обращается в ногти, утончается до того, что производит из себя волосы, притом – то вьющиеся, кудрявые, если будет идти извилистыми движениями, то прямые и длинные при прямых линиях ее движений».

Снова здесь просится мысль дополнить сказанное полторы тысячи лет тому назад представлениями наших дней. Сегодня в нашем распоряжении результаты таких изобретений XX века, еще более – последних его десятилетий, что казалось бы, некоторые из них превосходят естественные силы природы: человек превзошел мудрость, скрытую в природе, усовершенствовал ее блага. Так – на поверхностный взгляд. Но достаточно повернуть наш взор вглубь самих себя, и увидим, что всем этим культурным достижениям, вплоть до компьютера, соответствуют Божие дары, не меньшие из глубины веков, что мы носим их в самих себе и широко пользуемся ими. Так, в нашем головном мозге, в этом скромном-скромном футлярчике, мы имеем не подсчитанное число помещений, где находятся собственные наши словари разных языков, если мы языки изучали, или только свободные для них; миниатюр-библиотеки, составленные из записей нашей памяти; архивные склады, наполненные нашими материалами для воспоминаний из всей жизни; заученные или запавшие в душу вокальные и музыкальные произведения; имеется там фотографический аппарат и сохраняются его бесчисленные снимки; находясь в уединении, имеем в самих себе аудиторию и свой класс для самообразования. Наши мозговые аппараты дают возможность в любую минуту воспроизводить содержание слышанной речи, вокальные произведения и зрительные картины, там запечатленные. Мы храним в нашем мозгу наши духовные ценности, но часто там оставляем и ненужный хлам. Все это принадлежит нашей бессмертной душе, а хозяином и распорядителем этого добра является наш ум, рассудок, он и оценщик своих коллекций. Его же обязанность – связывать наше душевное содержание, хранимое необъяснимым образом в нашем телесном органе, со всею окружающей нас жизнью при помощи ряда других телесных органов.

Святитель Григорий предлагает читателю мысленно поставить рядом человека, как творение Божие, и скульптурное или живописное изображение человека: какая разница между творческой силой Божией и подражательным творчеством людским! Так, скажем, вслед за святителем, все современные достижения нашего ума пригодны ли к тому, чтобы их поставить в прямую параллель с устроением нашего духовно-телесного организма? Приравнять к жизненному, живому делу непостижимого Бога Творца и Промыслителя – безжизненное, искусственное, мертвое, гением человеческим достигнутое?

Святитель отмечает, что в его время был предметом «недоумения в церквах» вопрос, что создано раньше: тело или душа человека? Отзываясь на него, он отрицает саму постановку вопроса. Ни тело без души, ни душа без тела: они в своем происхождении одновременны. А иные два мнения баснословны так же, как и учение о переселении душ.

В естестве человеческом, как уже сказано, действуют все три силы: растительная, чувствительная и разумная. «Но – не три души. Истинная и совершенная душа по естеству одна, умная и невещественная, посредством чувств соединенная с естеством вещественным». «Поскольку совершенство души заключается в силе ума и в даре слова, то все, что не таково (в природе), может быть только чем-то подобоименным душе, однако же есть не действительная душа, а лишь некая жизненная деятельность, приравниваемая к душе».

«В каком месте должно полагать владычественное души? Одни полагают, что владычественное души – в сердце, другие говорят, что ум пребывает в головном мозгу». Первые в доказательство приводят местное положение сердца, средину всего тела, благодаря чему произвольное движение удобно уделяется всему телу. Вторые видят храм рассудка в головном мозгу, говорят, что голова устроена природою, как некая твердыня всего тела, как некий царь, в ней обитает ум, окруженный чувствительными пунктами мозговой оболочки, как бы его вестниками и охранителями. «Признаю и я справедливым, что в основании чувствований лежит мозговая оболочка, по словам естествословов, покрывающая собою головной мозг; что поэтому мыслительная сила души часто приводится в замешательство; слыша от занимающихся анатомическими исследованиями, не отрицаю таких утверждений... Не умаляем и значение сердца... Но да умолкнет всякое водящееся догадками пустословие людей, заключающих мыслительную деятельность, как в сосуд, в каких либо телесных членах... Душа и ум принадлежат всему телу, всем членам; они же и возвышаются над всем... Но поскольку тело устроено подобно музыкальному орудию, то как нередко случается в музыке, что искусные не могут показать свое искусство из-за негодности инструмента, – так и ум, действуя ли на целое орудие – свое тело, или на отдельные члены, достигает успеха там, где члены находятся в должном естественном состоянии; а где сами члены тела не в нормальном естественном состоянии, там он остается безуспешным и бездейственным».

Общее совместное начало телу и душе, по высшему закону, положено «Божиим соизволением», так что человек «ни старше, ни моложе самого себя»... Как о пшеничном зерне или о каком-либо другом семени говорим, что оно потенциально заключает в себе все, относящееся к его будущей зрелости: зелень, стебель, колено на стебле, колос, плод, и ости на нем», – так же утверждаем, что имеются обе составные части организма в том, что просевается для начала жизни человека, со всеми их свойствами. Отличительный вид личности уже содержится в его возможностях. «Признаем, что исходящее от живого (организма) для начала своей жизни не есть что-либо мертвое и неодушевленное. Мертвенность же происходит от утраты души».

«Как тело из самого малого приходит в возраст совершенный, так и душевная деятельность развивается и раскрывается в человеке, соответственно развитию тела. При первоначальном развитии тела, подобно некоему корню, сокрытому в земле, предшествует в самой душе одна растительная сила... Потом, когда это растение выйдет на свет и свой росток покажет солнцу, расцветает дар чувствительности. Когда же созреет и достигнет соответственной высоты, тогда начинает просвечивать, подобно некоему плоду, разумная сила, не сразу вся, но быстро возрастая вместе с ростом своего телесного орудия, принося по силам человека свой плод».

Эта тема в наши дни в некоторой степени актуальна, ввиду того, что с нею связаны в русской богословско-философской мысли у отдельных лиц софиологические представления о некоем наличии женского начала в Божестве. Отсюда – своеобразное толкование Бытия 1 гл., 27 ст.: «И сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его; мужа и жену сотвори их» (Быт.1:27). Применяя, вопреки законам логики, способ обратного умозаключения, находят в этих словах Библии поддержку к мысли о таинственности «Софии» в Боге, как женской ипостаси.

«Что означается словом «образ»? И как в образе есть мужской и женский пол, когда нет их в «Первообразе»? – читаем в заголовке 16 главы названного выше сочинения святителя. Передадим в кратком виде содержание этой и последующих глав.

Некоторые из язычников говорили: «Человек есть малый мир, состоящий из одних и тех же со вселенною стихий». Но громким этим именованием сами того не заметили, что почтили человека свойствами комара и мыши... Ибо что важного в этом – почитать человека образом и подобием мира, когда и небо приходит и все сущее в нем? По церковному же учению, величие человеческое не в подобии тварному миру, но в том, чтобы быть по образу естества Самого Сотворившего все.

Что же обозначается словом «образ»? Ведать это ясно принадлежит одной самой Истине. А мы, сколько можем, только догадками и предположением думаем так.

С одной стороны, жалкая бедность естества человеческого не уподобляется блаженству бесстрастной Божественной жизни; а с другой стороны, – Слово, изрекшее эти слова, не изрекает ложь. Почему же Божественное естество Блаженно, а человеческое бедственно, если в Писании последнее именуется подобным первому? Исследуем с точностью сами эти речения. Сказано: «cотворим человека по образу Нашему и по подобию... И сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его» (Быт.1:26, 27). Творение по образу приводится к окончанию. Потом делается повторение сказанного уже, и говорится: «мужа и жену сотвори их», что чуждо удобопредставляемому о Божестве. Посему устроение естества нашего есть как-бы двоякое: одно уподобляемое естеству Божественному, а другое – иное, разделяемое на разные два пола... «Ибо думаю, что Божественным Писанием в сказанном преподается некий великий и возвышенный догмат, и он таков: Человеческое естество есть среднее между двух неких, одно от другого разделенных и стоящих на самых крайностях между естеством Божественным – бестелесным и между жизнью бессловесной и скотской: из Божественного – словесность и разумность; а из бессловесного – телесное устроение, с разделением его на мужской и женский пол...» «Да не прогневается на меня кто-либо о последующей мысли. Бог, по естеству Своему, есть всякое благо, какое только можно обнять мыслью, и выше всякого блага, мыслимого и постигаемого. Он творит человека только потому, что благ, и соделывает его не скудным в благах. И слово Божие, совокупив все блага, данные человеку, обозначало их кратко: создан «по образу Божию». Если Божество есть полнота благ, а человек его образ, следовательно, нам предоставлена возможность всего прекрасного, всякой добродетели и мудрости; и одно из этих благ – быть свободным, потому что добродетель есть нечто неподвластное, свободное». Таковым является все человечество, наименованное, в лице первого человека, «Адамом» (перстным). Принужденное же и невольное не может быть добродетелью.

С большой осторожностью святитель отзывается на вопрос: почему для человечества избран данный способ размножения, а «не подобный жизни Ангелов», и отвечает: «Наше мнение таково», и рассуждает так: «Поскольку вперед «всеведующей силой» предусмотрел Творец, что произволение человеческое не пойдет прямым путем к прекрасному, и потому отпадет от равноангельской жизни, то, чтобы не сделалось малым число душ человеческих, утратив тот способ, каким Ангелы возросли до множества, – Творец промышляет иной способ размножения, сообразный для впавших в грех, насадив в человеке способ взаимного преемства скотского и бессловесного. Потому то, кажется мне, и великий Давид, сожалея о бедности человека, такими словами оплакивает человеческое естество: «Человек, который в чести и неразумен, подобен животным, которые погибают» (Пс. 48:21)».

«Думаю, – продолжает св. Григорий, – что и всякая страсть от сего начала, как из некоего источника, наводняет нашу жизнь... Сластолюбие, имея началом уподобление бессловесным, возросло в человеческих поступках при содействии помыслов. Отсюда мстительность, зависть, лживость, злоумышленность, лицемерие. Все это произращено худым деланием ума. Но и наоборот, если рассудок воспримет власть над таковыми движениями, то каждое из них превратится в вид добродетели. Так, раздражительность производит мужество, робость – осторожность, страх – покорность, ненависть – отвращение от порока, сила любви – вожделение истинно прекрасного, а величавость нрава (сознание своего достоинства) возвышает над страстями... Так великий апостол повелевает постоянно мудрствовать «горняя» (Колос. 3:2). Тогда возвышенность мысли сообразуется с красотою того, что по образу Божию. В ком не померкла красота, теми ясно подтверждается верность сказанного, что человек сотворен, как Божие подобие».

Правящий всеми Бог предусмотрел достижение полноты человеческого рода, и тогда кончится сей способ рождения людей; а тогда кончится и время, и совершится обновление вселенной, а с изменением целого последует и переход человечества от тленного и земного к бесстрастному и вечному, когда прозвучит труба воскресения.

Итак, хотя человек и грешит после своего падения в раю, однако образа Божия не утратил, имея ум (разум) причастный к Первообразу своему. «Поскольку прекраснейшее и превосходнейшее над всеми благами есть само Божество, то ум украшается подобием первообразной красоты, как зеркало, отражая то, что стоит пред ним, а тогда и вся его душевная природа держится ума и сама украшается подобной ему красотой, делаясь как бы зеркалом зеркала; а этим путем далее охраняется и поддерживается и вещественная сторона человека. Так, «пока одно другого держится, происходит соразмерно во всем отражение истинной красоты: посредством высшего украшения непосредственно за ним следующее, низшее. А когда произойдет некое расторжение этого доброго единения, или когда высшее будет следовать за низшим, тогда, как только это само низшее вещество отступит от своей нормы, обнаруживается его безобразие (потому что вещество само по себе безобразно и не устроенно), а отсюда, по безобразию его, портится красота естества, украшенного умом. Происходит передача нечистоты самому уму, так что в чертах творения уже не усматривается образа Божия. Ум, сам в себе оставаясь образом доброты, подобно кривому зеркалу, не отражает светлых черт добра, а отражает безобразие вещества. Отсюда, изъятием прекрасного, совершается вход зла».

«Мы же, опасаясь такого углубительного исхода, – заканчивает святитель свой труд, – по призыву Павла апостола: «совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется... по образу Создавшего его» (Кол. 3:9–10), – да возвратимся к той боговидной благости, с которой в начале сотворил Бог человека, сказал: «сотворим человека по образу Нашему и по подобию»».

Когда знакомимся с творениями святых отцов, особенно IV-V веков, нам остается только преклоняться перед тем, как отцы Церкви в совершенстве знают и пользуются своим знанием Священного Писания, а с другой стороны, удивляться иногда, как иные из них обнаруживают при этом богатую осведомленность в науках их времени: исторических, в естествознании (как в данном примере), в философии и даже языческой мифологии (как у св. Григория Богослова), поскольку это шло в пользу для создания мировоззрения чисто христианского. Данный краткий экскурс в одно из творений св. Григория Нисского, конечно, не предназначен для того, чтобы представить, в каких подробностях он рассматривает в нем анатомическое строение человеческого организма и всех его органов, основываясь на знаниях его времени, чтобы показать благоприятные условия у человека, для исполнения своего призвания «быть другом Божиим» (Исх.33:11), как назван в Библии пророк Моисей, и сохранить при этом свое царственное положение на земле.

Не такова наша современность. Подобно тому, как человек наших дней относится к природе с практическим и деловым умом, с таким же практическим воззрением современные руководители общечеловеческого сознания рассматривают психику человека, принимая ее наличную действительность за должную, совершенную норму, способную лишь к отклонениям в одну или другую сторону. Такова нынешняя экспериментальная психология, сосредоточившаяся на изучении разных отклонений, болезненных состояний, а, может быть, и искусственных душевных состояний, а отсюда – на исследовании подсознательной психики, ее темных источников, туманной ее сферы, выявляющейся в сновидениях или в неких полусознательных душевно-телесных склонностях. Нет речи о том, чтобы психология сама собой оказалась бы воспитательной помощью для морального возвышения людей. Ведь история хранит память гениев человечества, давая богатый материал как психологический, так и для анализа и выяснения условий, благоприятных и неблагоприятных, к духовному совершенствованию человека. О связи с областью религиозной нечего и говорить. – По тому же упадочному пути идет и художественная литература.

Вполне выявила себя уже наша эпоха. Не явит ли новая, близко-грядущая, силы духовные для того, чтобы восстановить возможность единения научного знания и веры христианской, для создания целостного мировоззрения, первые шаги к чему сделали отцы Церкви? – Или же так и останется вере и науке, каждой из них, продолжать идти разобщенно своей дорогой?

Как понимать выражение: «Церковь учит». Ведь, я сам крещен, я член Церкви, я частица ее: значит, я тоже носитель сознания или самосознания Церкви? А тем более, «мы», взятые вместе, участники богослужений, учившиеся Закону Божию, разве не выразители мы сами общего сознания церковного? Где же эта «учащая» Церковь, чтобы мне у нее искать научения?

Остановимся над этим вопросом.

Чтобы на него ответить, дадим себе отчет, что такое Церковь Христова в ее полном виде. Не будем забывать, что Церковь есть священная часть Божия мира, объем которой и полноту духовного содержания мы и не представляем. Мы кратковременные частицы земной Церкви, отвлекаемые к тому же житейскими заботами: легко ли нам подняться на требуемый для этого уровень? И потому мы спрашиваем руководства у св. отцов Церкви всех веков, согласных между собою в учении веры. И узнаем, что сами они ничего не высказывали в учении веры лично от себя, а черпали из источника церковного. Каков же этот источник? Он состоит из двух частей: из ветхозаветного Священного Писания и из новозаветного благовестия Христова и Его святых апостолов.

Каждый из нас есть гражданин государства: знает ли каждый всю его территорию, его состав, его нужды, все его законы? Не должно нам упрощать и представления о Церкви, кафоличность коей выражается не только в составе членов небесно-земной полноты ее, но и в полноте тайн, открытых и доступных нам, и тайн, неведомых для нас.

И потому нужно признать: когда люди, слишком уверенные в себе, находят себя в праве пополнять учение Церкви, философскими ли изысканиями или личными соображениями, – то это только показывает, что они не знают Церкви: или не знают в том смысле, что Церковь имеет готовый ответ на то, чего они ищут, или вторгаются в область, куда не дерзают проникнуть и Ангелы.

Пример такой не оправдываемой самонадеянности, соединенной с незнанием церковной истины, мы видим в неприемлемом учении, принадлежащем группе русских мыслителей, о «Софии – Премудрости Божией», как о некой посреднице между Богом и миром в промыслительных путях Божиих. Нам нужно поэтому знать, каково подлинное учение о Премудром Божием промысле.

Величественная полнота промыслительных благодеяний Божиих в мире раскрывается последовательно в двух образах: в ветхозаветных Писаниях – как всеобщее пребывание всего сотворенного в Деснице Божией; в Писаниях новозаветных – как высшее и совершеннейшее проявление премудрости и любви Божией в воплощении Сына Божия ради спасения мира и для преобразования его в Царство Славы.

В этом втором, новозаветном, завершительном смысле, Премудростью именуется Господь Иисус Христос. «Эллины ищут мудрости, – пишет апостол Павел, – а мы проповедуем Христа распятого... Христа, Божию силу и Божию премудрость» (1Кор. 1:22–24). – «Мудрость же мы проповедуем... не века сего... но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную... которой никто из властей века сего не познал; ибо если бы познали, то не распяли бы Господа славы. Ибо как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что Бог приготовил любящим Его» (1Кор. 2:6–9). Так, в явленном, открытом ли виде, или в тайном и сокровенном, но все вливается в единую общую Премудрость Божию. И Церковь твердо и прямо исповедует Спасителя нашего Премудростью Ипостасною: «Не мудростью и силою и богатством хвалимся, но Тобою, Отчею Ипостасною мудростью, Христе»! (ирмос 3 канона 4 гл.).

Приходится, однако, с еще большим вниманием остановиться на ветхозаветном образе Премудрости, сделать это из-за попыток людей века нынешнего, желающих ввести в православно-христианское сознание нечто новое под именем «Премудрости».

Конечно, для нас достаточно было бы первой страницы ветхозаветной книги Бытия, повествующей о творении мира, для того, чтобы отказаться искать какую-либо самостоятельную мудрость мира вне Триипостасной премудрости Божией. Достаточно также было бы и 103 псалма, его первых хотя бы стихов: «Господи, Боже мой! возвеличился еси зело: во исповедание и в велелепоту облекся еси зело... вся премудростью сотворил еси» (Пс.103:1, 2, 24). Как прекрасно представлено сознание простого верующего человека, всей душой погруженного в промысел Божий, в 138 псалме, где читаем:

«Господи! Ты испытал меня и знаешь. Ты знаешь, когда я сажусь и когда я встаю; Ты разумеешь помышления мои издали. Иду ли я, отдыхаю ли – Ты окружаешь меня, и все пути мои известны Тебе. Еще нет слова на языке моем, – Ты, Господи, уже знаешь его совершенно. Сзади и спереди Ты объемлешь меня, и полагаешь на мне руку Твою. Дивно для меня ведение [Твое], – высоко, не могу постигнуть его! Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо – Ты там; сойду ли в преисподнюю – и там Ты. Возьму ли крылья... и переселюсь на край моря, – и там рука Твоя поведет меня и удержит меня десница Твоя. Скажу... «может быть, тьма покроет меня... свет вокруг меня сделается ночью»; но и тьма не затмит от Тебя, и ночь светла, как день: какова тьма, таков и свет....Ты устроил внутренности мои и соткал меня во чреве матери моей. Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела Твои, и душа моя вполне сознает это. Не скрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был в глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было. Как возвышенны для меня помышления Твои, Боже, и как велико число их! (Пс.138:1–17)

Ветхозаветное представление о Божием промысле есть и общехристианское. И нужно признать, что это древнее, первое, проникнуто свежестью чувства. В ветхозаветных писаниях промысел Божий обильно представлен в живых образах, с применением аллегорий и олицетворении, ибо и сама речь идет о жизни. Здесь те же приемы, какие вообще приняты в литературе художественной, да и в обычной нашей речи.

Среди ветхозаветных книг две книги особенно много содержат материала на тему о премудрости. Книги эти: Книга Притчей и Книга Премудрости Соломоновой. В них богато применен прием олицетворения, и это дало повод читающим представлять библейскую премудрость личною. Но, ведь, образность самый обычный способ выражения мыслей.

Аллегории в нашей речи на каждом шагу: погода «обманчива»; зрение мне «изменяет»; «подходят» праздники и т.п. Олицетворения – обычный художественный прием. «Что, дремучий лес призадумался? Грустью темною затуманился?» «Тучки небесные, вечные странники! Степью лазурною, цепью жемчужною мчитесь вы, как и я же, изгнанники, с милого севера в сторону южную». «Колокольчики мои, цветики степные! Что глядите на меня, темно-голубые?»

Писатель книги Притчей, к тому же, предупреждает в начальных словах книги, что пишет он преимущественно для «юношей» и для «простых», и надеется, что читатель способен «уразуметь здесь притчу», т.е. иносказание, «замысловатую речь... и загадки их» (Притч. 1:4, 6).

Впрочем, автор книги определенно говорит, что он имеет в виду Божественный источник Промысла в мире; и потому мы в праве относить отдельные места в названных двух книгах к таким, где ветхозаветная мысль возвышается к пришествию на землю Спасителя мира, как к вершине промысла Божия.

Здесь же восхваляется и мудрость человеческая, если она соединена с нравственной чуткостью, так как она истекает из того же высшего рода Премудрости.

Премудрость есть качество, свойство личности, иначе говоря – понятие абстрактное; а качество еще не есть реальный предмет или реальная личность. Школьная грамматика нас научила, что только те существительные обозначают реальные предметы, какие, выражаясь образно, родились как существительные: море, небо, земля, дерево, гора. А происшедшие – в истории человеческой речи – из прилагательных, глаголов или числительных, как: теплота, белизна; как: поездка, отдых, мытье; как десяток, сотня – суть понятия не имеющие своей сущности, они должны иметь своего носителя. Это второго рода понятия, и такие существительные мы называем отвлеченными, или абстрактными, в отличие от существительных первого рода – имен, называемых конкретными, т.е. имеющими за собой определенные предметы или личности в действительности, или хотя бы в нашем воображении. Приходится говорить о том, что софиологи лучше нас знают. Из таких абстрактных понятий и имен существительных, производных от прилагательных и глаголов, политеизм создал целый воображаемый мир. Мудрость, любовь, мужество, мужская красота, женственность, торговля, плодородие – превратились в богов и богинь. Что же реальное, личное было за этими представлениями? – Ничто, никто, пустота. Такою была религия греко-римского мира.

Каждый предмет и каждое живое существо имеет массу своих черт, свойств, отличий. Премудрость же сама по себе только свойство, она может быть лишь или полной – такова она в Боге – или ограниченной – в тварном существе. В том и другом виде представлена она в книге Притчей. Если же с ней соединено много других свойств, то не она владелица их, она только первая среди других, имеющих свои названия, а вся группа свойств имеет своего общего носителя под его собственным именем. Софиологи, может быть, поэтому прилагают к слову «Премудрость» имя «София», как бы «носительницы» свойства. Но, ведь, это чистейшая тавтология, одно и тоже, только на двух языках; имя не увеличивает содержания того, к чему относится.

В чем же дело? Не скрывают ли софиологи под библейскими именами понятие существенное, конкретное, только чуждое библейским и христианским истинам?

Какой разрыв с христианским миропониманием!

Как противоположна сама идея духу библейского монотеизма! Ведь нет ничего общего в единобожии с политеизмом в самом их существе, подобно тому, как у веры с атеизмом. Вся сущность религии некогда богоизбранного народа, весь запал пророческих речей, увещаний, угроз, крика душевной боли, направлен был на борьбу с этим именно языческим «культом жизни», с культом «родовых начал жизни» в низкой форме, а это то и составляло душу политеизма в его разных вариациях. Библейская же религия совершенно чиста от этого элемента. Библия рассматривает все бедствия народа и всю его историю под углом зрения падения его в низменные языческие представления и, связанные с ними, оргии этих культов. Гибель государства, бедствие народа пророки предвидели и объяснили, как прямые наказания за отступление от нравственно чистого монотеизма, за измену Богу.

Нужно ли нам в связи с этой темой говорить о христианстве?

Первое рождение человека, по книге Бытия, не без цели и не напрасно представлено в истории человечества рождением «без жены» – творением Евы из ребра Адамова. Так же получило свое начало и христианство: безмужним воплощением Сына Божия.

В ответ нам предлагают ссылку на первую главу Библии: «и сотвори Бог человека по образу Божию: мужа и жену сотворил их». Отсюда обратное заключение: что установлено в природе человека, то присуще и природе Божественной. Но, ведь, такой вывод есть нарушение элементарного закона логики – обратное заключение по аналогии. Я ясно вижу мое лицо в гладком стекле зеркала: но не заключаю я отсюда, что мое лицо так же плоско и блестяще, как зеркало. Апостол пишет о язычниках: «осуетились в умствованиях своих, и омрачилось... их сердце; называя себя мудрыми, обезумели, и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся» (Рим. 1:21–23). Нужно ли нам подражать им?

Мы же только прославим Бога за премудрое устроение мира. Премудростью Божией, чрез поток бесчисленных рождений, чрез сочетание мужского и женского элементов тварей, в мире достигается неисчислимое разнообразие форм, родов, видов земного мира. Этими условиями создается смена поколений, полнота и гармония целого и такое богатство индивидуальностей, что нет, не было и не будет двух людей, совершенно тожественных между собой, нет двух деревьев абсолютно одинакового строения. Если бы размножение происходило через простое деление, – таково оно у самых элементарных форм жизни, – то в каждом роде живых тварей все они были бы сходны, как две капли воды. Но Премудрость Божия установила закон размножения чрез телесное сочетание двух тварей одного вида, дав им соответствующее различие в телосложении. И достигнуто не только разнообразие форм. Больше того: так создалась семья, основная клеточка человеческого общества; только, увы! семью теперь стараются разрушить... А ведь, только в семье, с детства, учатся люди любить друг друга и бескорыстно служить друг другу!

Когда софианство переходит на более простой язык, оно открывает нам, что оно имеет в виду «душу мира», как носительницу премудрости.

Это уже другое дело. Только нужно признать, что мысль о мировой душе совершенно чужда христианству и Библии. Здесь должен последовать отказ софиологов от библейской аргументации и от попытки христианизировать эту идею.

В действительности, проводники идеи мировой души идут разными путями: или упираются в дохристианскую философию, или заимствуют идею из гностицизма или берут ее прямо из язычества.

Христианством это учение давно отвергнуто, и отвергнуто открыто, вместе с гностицизмом, после попыток вклинить его в сознание христиан.

Почему эта идея некогда присутствовала в христианстве?

Так как душа чего бы то ни было есть его сердцевина, присуща ему, внедрена в него, то отсюда следовало бы, что все отрицательные явления жизни мира, жизни человечества, каждой сознательной личности, все зло, какое фактически существует, падало бы виной на душу мира. Ибо: что бы это была за душа его, если бы она признавала за собой только положительные явления в мире? Нет, она страдала бы под тяжестью зла, бессильная возродить свое мировое тело. Неужели она нужна для того человечеству, чтобы люди могли свалить с себя на нее всю их личную ответственность? Такой соблазн и нечестен и напрасный, тщетный!

Если же представлять эту душу неким идеальным, чистым, божественным созданием, как бы «ангелом-хранителем» мира (есть и такой взгляд), то, при великом Промысле Божием, что она дает миру?

И вот тут, вместо ответа, вскрывается другой, еще более глубоко скрытый мотив софианства: в учении Церкви – указывают они – нет полноты миро-представления: не хватает «женского начала», в природе данного. Здесь уже разговор переходит на самые основы бытия. Но здесь-то перед нами отчетливо выступает падение христианского миросозерцания в болотную яму языческих политеистических представлений древности и их культов. Как раз в наше время они детально изучены, древние культы предстают во всей их открытости, – нельзя скрывать, – явной непристойности и гнусности, отчасти привлекая внимание и подвергаясь обработке современных литераторов. Конечно, отсюда в софианской сфере извлекается только чистая идея: идея полноты мироустроения, «полноты жизни», выражающихся в наличии двух составных частей живого мира – мужского рода и женского. И так как в современных не церковных представлениях христианство ставится в ряд всех мировых религиозных систем, то, ради его права на передовое место среди них, рождается мысль пополнить церковное учение очищенной идеей «женского начала», как действующей силы в мире.

Но да не дерзнем мы законы жизни, данные нам на земле, прилагать к области божественной, небесной, к области обитания ангелов, бесплотных духов!

София – «четвертая ипостась»? – Ответить остается – кратко.

Если представлять ее лицом Божественного существа, то ей в христианстве нет места, даже в самых отдаленных от православия его формах. Есть христиане, не исповедующие догмата Пресвятой Троицы, но исповедующих четверицу не существует.

А если бы то была «тварная ипостась», то она могла бы быть только первой, начинающей собою неисчислимый ряд тварных личностей, иначе говоря – ипостасей, индивидуальностей. Не скажут, ведь, что она своим бытием поглощает все ниже стоящие личности, значит, и наши!?

Человеческий мир живет в греховном состоянии.

Да и вся «тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее (человека), в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы чад Божиих» (Рим. 8:20–21).

Но милость, благость, любовь, милосердие, человеколюбие Божии не имеют преград. Нет в Слове Божием, нет и в вере Православной Церкви даже намека на некую коллективную, собирательную, а одновременно индивидуальную «душу мира». «Святым Духом всяка душа, все дышащее, живится (оживляется)». 50 псалом, творение Ветхого Завета, постоянный спутник христианской молитвы, свидетельствует извечную веру в Духа Святого Божия, пребывающего в мире и в верующем человеке: «Не отвергни меня от лица Твоего и Духа Твоего Святого не отними от мене. Воздай ми радость спасения Твоего, и Духом Владычным утверди мя» (Пс.50:13, 14), – молимся мы словами этого псалма.

Писатель книги Премудрости Соломоновой так исповедует свою веру: «Волю... Твою кто познал бы: (Боже), если бы Ты не даровал премудрости и не ниспослал свыше святого Твоего Духа?» (Прем. 9:17). «Я молился... и сошел на меня Дух премудрости. Познал я все, и сокровенное и явное, ибо научила меня Премудрость, художница всего. Она есть дух разумный, святой, единородный не как «душа» – творение, но, как дыхание силы Божией, как отблеск вечного света и чистое зеркало действия Божия и образ благодати Его» (Прем.7:7, 21–22, 25–26), «многочастно, многократно и многообразно говоривший... отцам в пророках» (Евр. 1:1), «тонкий, удобоподвижный, светлый, чистый, ясный, невредимый, благолюбивый, скорый, неудержимый, благодетельный, человеколюбивый, твердый, непоколебимый, спокойный, беспечальный, всевидящий и проникающий все умные, чистые, тончайшие духи... Волю... Твою кто познал бы, если бы Ты не даровал премудрости и не ниспослал свыше святого Твоего Духа» (Прем. 7:22–23, 9:17). «Нетленный Твой Дух пребывает во всем» (Прем. 12:1).

Охраняя себя и народ свой от бесовских политеистических представлений, духовные вожди иудейского народа твердо держались идеи монотеизма; но при этом и в Ветхом Завете проникла в мысль избранных людей тайна Бытия как Слова в Отце, как и Духа Святого, тайна Триипостасности.

Премудрость же есть принадлежность всех Лиц Пресвятой Троицы. Христианство проповедует «Христа – Божию Силу и Премудрость» (1Кор. 1:23–24). Но в Духе Святом созерцается премудрость, как жизнеподательная вечно действующая сила в мире и как источник благодати Божественной и святости.

Никакого значения не имеет в учении веры христианской выражать понятия веры в том или в другом грамматическом роде. Это различие зависит только от свойств того или другого языка. Так, в греческом «Дух» – слово среднего рода. Как раз именно «качественные» существительные, не обозначающие конкретных предметов, мы выражаем в женском роде.

Если ветхозаветный мыслитель, автор «Премудрости Соломоновой», как сам он свидетельствует, полюбил премудрость, исходящую от Духа Святого, «более здоровья и красоты» (Прем.7:10), – как же нам, членам Церкви Христовой, живущей Духом Святым, не познавать в Нем Виновника общей жизни? «ибо от величия красоты созданий познается Виновник бытия их» (Прем.13:5). Православное богослужение полно прославлением Отца и Сына и Святого Духа во едином Существе. Оно в каждом ектенийном заключительном возгласе иерея, в заключении почти каждой молитвы. Обращением к Святому Духу мы начинаем все наши молитвословия. Таинства Церкви совершаются силою Духа Святого. Непосредственно после нашего Крещения получили мы печать Духа Святого. Жизнедательную силу Духа Святого воспевает Церковь в особых кратких гимнах на воскресной утрени, составляющей часть всенощной, в так называемых степенных антифонах. «Святым Духом точится всяка премудрость...» – «Святому Духу всякое благодари: ... в Нем же вся живут и движутся». – «Осуществует бо всякую тварь». – «От Него же благодать и жизнь всякой твари». – «Святым Духом всяка душа живится». – «Святым Духом точатся благодатные струи, напояющя всякую тварь ко оживлению». – «Святым духом Боговедения богатство, зрения, премудрости». – «Святым Духом подержатся вся, видимая же с невидимым, самодержавен бо сей». – «от Него же всякое животное одушевляется». – «Святым Духом обожение всем, благоволение, разум, мир и благословение: равнодетелен бо есть Отцу и Слову». – «Святого Духа держава на всех: Ему же вышняя воинства покланяются, со всяким дыханием дольным». – «Святым Духом источник Божественных сокровищ, от Него же премудрость, разум, страх: Тому хвала, честь и держава». – «Святым Духом глубина дарований, богатство славы, судеб глубина веля». – «Святым Духом, едино видною виной, вся содержатся миропадательне: Бог бо Сей есть, Отцу же и Сыновни единосущен, господственен».

И нет пробела! Нет места для «души мира!»

Такому мировоззрению учит нас Святая Церковь. Церковь живет в Духе Святом, и Дух Святый пребывает в ней. Церковные молитвенные мысли о Духе построены так, чтобы мы сознавали. Это постоянное пребывание Духа в верующих и среди верующих; мы просим обновление близости Его к нам.