Речь ректора Казанской духовной академии архимандрита Никанора (Бровковича) по наречении его во епископа
Ваше Святейшество!
Обязываемый чиноположением церковным, в этот священно-торжественный в моей жизни час, отвечать пред Вами и всею церковью: благодарю, приемлю и ничтоже вопреки глаголю, что я и выразил уже как устами, так и самим предстоянием здесь, чтобы произнести эти знаменательные слова открытым сердцем, как на исповеди, как пред Богом, прошу Вашего благословения выразить душевные движения с какими мое смирение предстало сюда пред лицо Ваше.
Было бы совестно сказать, что мы понимаем высоту и тяготу епископского сана так же, как чувствовали и понимали Василий Великий, Григорий, Златоуст или Августин. Где встретишь таких мировых гениев, такие широкие сердца? Они были тончайшие чувствилища церковного тела своего времени. А церковь их времени была церковь юная, чувствующая юную развивающуюся жизнь с восприимчивостью и впечатлительностью чистыми юношескими; тогда как мы живем уже в периоде возмужалости, если только не дряхления христианского человечества, когда и чувствительность в членах церкви земной уже приослабевает и кипучее развитие жизни уже замедляется и охладевает. Тем не менее и в наше время много ли внимания, много ли глубокомыслия нужно, чтобы видеть, что к прежним тяготам епископства присоединились новые? Разве епископ теперь менее ответствен пред Богом и пред людьми? Слово апостола: настой благовременне и безвременне... Умерщвляю тело мое и порабощаю, да никако иным проповедуя сам неключим буду, – разве не для него сказано? И оно его не пугает? И если б он смежил очи и заснул, разве его не пробуждают бури века, которые ему более, чем кому либо воют грозою? Окружающее нас спокойствие нравственного мира только кажущееся. Не надо глядеть далеко во Францию, – наша Русь шире и для бурь пространнее. Наши собственные очи с смятенным изумлением смотрели и сердца муками настоящего и горькими предчувствиями будущего болели и ноги едва держали, а некоторых и не удержали бы, если б другие не поддержали, когда неслась грозная буря идей и событий над нашими головами. Эти бури по местам, по временам, взрываются и теперь, предвещая всеобъемлющий вихрь. Жизнь есть движение, есть борьба, есть неустанный подвиг. А к концу веков эта борьба, увеличиваясь больше и больше должна кончиться небывалым и невообразимым смятением, грозно сокрушительным восстанием духа мира сего на церковь Божию. Не слышим ли мы с томительным предчувствием сердца пока глухих, но громовых раскатов надвигающейся грозы в этом гуле, с каким дух века сего, тяготясь смиренным положением церкви, вопит о наших недостатках и требует от каждого из нас и от всех идеального совершенства, якобы в видах собственного назидания, на самом же деле в духе евреев, которые, не довольствуясь всем прошлым жизни Спасителя, требовали от Него еще на кресте чуда: спасися Сам и сниди со креста, и веруем Ти?
Отчего же мы не бежим епископства, как бегали древние угодники Божии? Не из честолюбия ли и других преступных влечений? Оказали бы мы, будь проклято честолюбие, которое влечет человека на такой опасный путь, если б уста наши не призваны были изрекать благословения, а не проклятия. Не благословенны самые укоры в подобной низости чувств, нагло к нам обращаемые. Мы не смеем бежать потому, что жребием нашей жизни вдвинуты в священное сросшееся с духом и жизнью нашей церкви с И-го и по сей XIX век, великое учреждение слуг церкви, оторвавшихся от мира и всецело отдавшихся Богу с силами и немощами своими. Не смеем бежать потому, что в мире души все целостно: как нарушение одной заповеди есть оскорбление всего нравственного закона, так соблюдение одного из иноческих обетов, основного из них – благопокорного послушания, приводит с собою и облегчает удовлетворение и другим иноческим обязательствам, – потому что не много нужно над собою наблюдения, чтобы видеть, что самоволие в нашей иноческой жизни, приводит на край гибели, даже нравственной, – что напротив покорность воле Божией и следование призванию держать людей если не на уровне, то вблизи нравственной высоты сана и положения, – потому что в дому Божием нужны орудия – сосуды Божественного домостроительства, и сосуды всякие, златые и глиняные, в честь и не в честь, сосуды гнева и милости и помилования через гнев, – потому что призвание к епископству вводит мерность избранного в сонм избранных и отрешенных от мира рабов Божиих, передовых двигателей церковной истории, от апостолов Павла и Иоанна и чрез Тита и Тимофея и даже до днесь.
Благодарю Тебя, кроткий милостивый наш Спаситель, яко не по беззакониям нашим сотворил еси нам; твори Боже волю Твою с нами, и Твоя святая воля да будет нашею... Буди благословенно имя мудрого многоопытного иерарха, чиноначальника моего архиепископа Платона, твердая отеческая рука которого много лет, особенно же в годину искушения, крепко держала меня в прямом стоянии на жизненной дороге и велением Божиим, ходатайством пред благостью Вашего Святейшества, теперь поставила здесь: молю Бога о милости долго послужить надежным посохом его маститой старости. Буди благословенна пучина благости иерарха, коему судил Бог утишить и утешить последние годы моей не беспечальной жизни. Буди благословенна долготерпеливая христоподобная любовь всех вас, мои отцы, мои воспитатели и братия, даже до сей священной в моей жизни минуты, утверждавших нетвердые шаги моей немощи отеческим и братским внушением и милованием, благим чаянием и желанием, добрым словом и молитвою.
Отцы Святейшие! Достоинство Златоустов и других светил церкви ими самими пред святостью сана признано было устрашающим недостоинством, о моем же сравнительном достоинстве или недостоинстве здесь не может быть и речи. Подклоняю мою выю под возлагаемое иго только потому, что боюсь не подклонить, боюсь оскорбления духа церкви и кары Божией, потому что надеюсь держаться за вашу твердость – твердость всецерковного и особенно епископского сонма и идти вместе и вслед за вами, аможе поведет церковь свою благий Господь. Благодарю за долготерпеливое благоволение, приемлю милость за милость и ничтоже вопреки глаголю кроме только, что немощен есмь от ложесн, от сосцу матери моея; поддержите немощь, подкрепите бессилие, восполните скудость, помолитесь; помолитесь, чтобы Господь помог мне право править слово истины и правды прежде всех в себе, а потом и в других, чтобы последние годы моей жизни и смерть моя явились если и не прославлением имени Божия, то и не бесчестьем святой Божией церкви. Боже! Спаси Царя, и услыши ны, в он же аще день призовем Тя.