Глава 2. 1770–1773

… Любящим Бога... всё содействует ко благу.⁶⁴

Апостол Павел

К 1770 г. произошло событие, которое невольно при­вело Николая на Наксос. Русский флот, достигнув Додеканесского архипелага, уничтожил турецкую эс­кадру. Взбешенные турки в отместку начали кровавое гонение на христиан Смирны, жертвою которого пали многие православные греки. Тогда Николай был вы­нужден возвратиться на родину. Он был уже выпускником Училища, и его покровитель, митрополит кир Анфим Вардис, ценя добродетель и мудрость юноши, сделал его своим секретарем. Целью митрополита было подготовить Николая к священническому поприщу, тем более что тот обладал всеми необходимыми достоинствами для высокого служения Святым Тайнам Церкви. Владыка Анфим полагал, что исполнит тем самым волю Божию и поступит в соответ­ствии с наклонностями юноши. Но кто знает то, что в человеке? Разве только дух его, живущий в нем⁶⁵. Сердце Николая уже было обращено к поиску высшего духовного жития. Как подтвердила вся его последующая святая жизнь, Его привлекал к себе Крест Господень, таинственно откры­вавший духовные наслаждения и сопутствующую им славу, которые даруются отрекающимся от временных благ и покоя ради любви к Богу. Душа Николая, полюбившая Того, Кто уязвил ее, искала безмолвия. Он стремился ощутить благо­ухание Христово, которое наиболее сильно и отчетливо ощущается на непорочных вершинах гор и в пустынях. О божественной и неизреченной красоте этого таинственного духовного пути – пути, на котором, по образу ночной борьбы Иакова⁶⁶, любовно сходятся Бог и человек, первый и безначальный Ум с умом сотворенным и человеческим – глубокомысленный и созерцательный преподобный Нико­дим, пребывая на островке Скиропула, целых десять лет спустя после описываемых событий, поведал такие дивные излияния своего святого сердца:

«...По мысли святых богословов, ум и Бог – это пример Одного для другого: как влюбленный ум восходит к своему возлюбленному Богу чрез созерцание Его божественных совершенств, так и возлюбленный Бог снисходит с высоты Своей к влюбленному уму, и соединяет его с Собою, и обожает его, и исполняет его Своею благодатью. И так, через восхождение Божие, совершается блаженное и сверхъестественное единение и сочетание Бога и ума, Любимого с любящим, Первообраза с образом, и, говоря просто, безмерно далекого Творца с безмерно удаленным от Него по природе творением»⁶⁷.

«...О богатство благ! – возглашает «высокий умом» преподобный. – О божественные дарования! О сверхъес­тественные блага размышляющих о свойствах и совершен­ствах Божиих! И такими благодатными дарами и сверхъес­тественными благами ум насладится еще больше и еще совершеннее, когда не только будет созерцать эти прекрас­ные свойства и совершенства Божии, но и приложит усилия и станет подвизаться, насколько возможно, делами. Ибо как живописцу не достаточно только смотреть на образ, совершенный и отвечающий всем правилам искусства, но требуется еще и изобразить его подобие рукою, если он хочет получить его рисунок, – точно так же и уму недоста­точно только созерцать божественные совершенства, но необходимо подражать им деянием, если он хочет в согласии с ними преобразовать самого себя. Созерцание само по себе непрочно, а подражание и деяние составляют все. Бог по природе совершенно благ? Никто не благ, как только один Бог⁶⁸. И благость – это Его естественное совершен­ство и неотъемлемое свойство? Так и ум должен подражать этой благости Божией деянием, как написано: «Нас убо наказуя... да благостыню Твою помышляем»⁶⁹. Надле­жит, чтобы и он был благ по причастию и благодати, благотворя не только благотворящим ему, но и творящим ему зло, и своим врагам. Как и Бог повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных⁷⁰»⁷¹.

Именно благодаря пламенной любви преподобного к Богу стало возможным его знакомство с мужами, претерпе­вавшими злострадания в гонениях и изгнании за то, что они были исполнены страха Божия. Ибо любящим Бога... всё содействует ко благу⁷² и к исполнению их святых желаний.

Во время служения Николая у митрополита, как сообща­ет нам биограф святого Евфимий, он познакомился с преподобнейшими и добродетельными святогорцами, иеромонаха­ми Григорием, Нифонтом и старцем Арсением. Возможно, нам пришлось бы пройти мимо этих отцов без какого-либо более подробного о них рассказа, которого они, несомненно, заслуживают, – ведь они оказали столь сильное и благое влияние на юного Николая, – если бы рукопись дидаскала⁷³ Афанасия Паросского⁷⁴ не оставила нам детального описания одной скорбной, но в то же время и величественной страницы святогорской истории, связанной с именами названных му­жей, которая охватывает всю вторую половину 18 столе­тия. Эти иеромонахи были изгнаны правды ради⁷⁵. Ради исполнения божественных заповедей они предпочли зло-страдание в изгнании привременному греховному наслаж­дению. И поистине, как говорит Апостол, все желающие жить благочестно во Христе Иисусе будут гонимы⁷⁶. Люди всегда изобретают способы соединения своей воли с волей Божией, а ведь эти воли различны. Те, кто предпочита­ет совершение единой только воли Божией, бывают гонимы, и пронесут имя их как бесчестное⁷⁷. Так гнали святых апостолов, учителей Церкви, исповедников. Одни были гонимы за истину Евангелия, другие – за учение Церкви, третьи – за Священные Предания. Этих святогорцев гнали именно за Священные Предания. Они были «колливадами». Название это вовсе не подчеркивает какую-то важную их особенность, как может подумать человек неискушенный, но представляет собой оскорбительное, ироническое и насмеш­ливое прозвище, которым впавшие в соблазн монахи надели­ли своих собратьев. А поскольку и преподобный Никодим был колливадом, и его история тесно связана с этим названи­ем, мы сочли необходимым рассказать читателю о существе конфликта, чтобы он смог лучше понять тот исторический период, когда жил, подвизался и предал свою душу Богу духов и всякия плоти⁷⁸ преподобный. Мы делаем это не без некоторого опасения, что вызовем неудовольствие опре­деленных кругов монашества Святой Горы, сыгравших глав­ную роль в описываемом споре, несмотря на то что, благода­рение Богу, эти неугодные Господу словопрения вот уже полтора столетия покрывает молчание. Наши опасения возгревает и то обстоятельство, что в конце 18 в. были изданы три соборных послания Константинопольского Пат­риархата, строжайше запрещавшие возбуждение названной темы с какой бы то ни было стороны. Но поскольку по-иному описать в полноте жизнь святого отца невозможно, мы решили со всяческой осторожностью и беспристрастием, в свидетели чему призываем испытующего сердце Бога, изло­жить вопрос в его главных чертах, не становясь в споре на чью-либо сторону, дабы не подпасть под прещения Церкви. Впрочем, ныне эта тема обрела свое окончательное разреше­ние, так что уже не существует опасности возобновления распри с какой бы то ни было стороны.

Будет весьма существенным упущением, если мы, изучая ту эпоху, на фоне которой протекала жизнь преподобного Никодима, не затронем, хотя бы кратко, чрезвычайно важ­ных последствий гонений на колливадов и известного влия­ния, оказанного их движением. Колливады, благодаря своему просветленному благочестию, становились подлинными воз­родителями церковной жизни. И потому, рассеянные по различным местам, они стали той малой закваской⁷⁹, что возгревала религиозное чувство порабощенного православ­ного народа. Они основывали монастыри, в которых, в том числе с помощью писаний преподобного Никодима, процве­тала молитвенная и таинственная жизнь. Они привлекали народ к православному богослужению и учили частому при­чащению Святых Христовых Таин, которым дотоле многие пренебрегали. «Это гонение, – пишет Веритис⁸⁰, – имело и свои благодатные плоды. Колливады рассеялись по разным епархиям, что давало им возможность донести свою проповедь духовного возрождения до греческого народа. Эта проповедь и раньше не была заключена в одних только монастырях Святой Горы. Она звучала в Фессалии, в Эпире, в Пелопоннесе и на островах. Однако теперь, в результате гонения, число апостолов ее возросло, монастыри колливадов возникали во многих частях Греции, опытнейшие духовники рассеялись по многим епархиям и островам Эгейского моря, принося и туда закваску духовного возрождения. Одним из таких островов был Скиатос, прославленный остров двух Александров. Знали бы гонители колливадов, что это гоне­ние подарит Элладе Пападиамандиса и Мораитидиса⁸¹!..»⁸².

Здесь нам представляется необходимым указать на несостоятельность и поверхностный характер утверждений С. Коммитаса, согласно которым колливады «считали, что иереи обязаны литургисать только до восхода солнца, а литургию Преждеосвященных Даров в Четыредесятницу совершать после захода солнца, и что они должны возглашать все тайные молитвы литургии во всеуслышание, а Таинство совершать пред очами присутствующих на той литургии, которые все без исключения обязаны причащаться...» Таким образом получается, что колливады придерживались оши­бочных взглядов. Правда, помимо колливадов, на Афоне в то время были и некоторые монахи, добивавшиеся произнесения вслух тайных молитв Божественной литургии, как явствует из одной неизданной рукописи Иакова Неаскитиота. Но эта группа была совершенно чужда колливадам.

Преподобный Никодим был самым значительным толко­вателем вопросов, споры вокруг которых сотрясали его эпоху. Глубокий знаток литургической жизни Церкви, которому были ведомы причины перемен как в убранстве храма, так и в совершении таинств, конечно, никоим образом не искажав­ших сущность, – возможно ли, чтобы он защищал ложные убеждения?

Представляется, что Коммитас весьма неглубоко изучил проблемы, волновавшие колливадов, которые прежде всего касались поминовения усопших и постоянного причащения.

Все другие обвинения против преподобного Никодима носи­ли личный характер, на них он ответил в своем «Исповедании веры». В этой книжице нет ни единого упоминания о мнениях, перечисленных Коммитасом (который тем самым ввел в заблуждение покойного Веритиса, г-на И. Колицараса и братство «Зои»⁸³), – и одно это обстоятельство доказыва­ет, что подобные вопросы никогда не поднимались в колливадской среде, ибо в противном случае они неминуемо вызвали бы праведный гнев противников преподобного, которые получили бы неопровержимые доказательства своей правоты.

Святой Никодим, осознававший свою миссию учителя Церкви, не возбуждал тех литургических тем, которые испокон веку отличались незыблемостью, но боролся с искажени­ями богослужения Таинства Божественной Евхаристии. За­щищая постоянное причащение, преподобный противостоял мрачной прелести – причащению только дважды или триж­ды в год. Его желанием было приводить к таинственной Трапезе страдающий от духовного голода православный мир как можно чаще. Он не касался вопроса, совершается ли Божественная литургия за завесой и возглашаются ли тайные молитвы. Если бы возник подобный вопрос, несомненно, преподобный Никодим не согласился бы с тем пониманием, что было приведено выше, поскольку прекрасно знал учение Отцов и дух Церкви⁸⁴. Ведь Дионисий Ареопагит говорит: «...таинственные призывания не должно истолковывать письменно, – ни их таинственный смысл, ни действующие в них божественные силы, – не следует все это из тайного делать всеобщим, но, как содержит наше Священное Преда­ние, надлежит изучать в тайне...»⁸⁵. И божественный Злато­уст говорит: «Господь наш Иисус Христос совершил священ­нодействие безмолвными призываниями, почему и не следует возглашать их во всеуслышание, но произносить тайно иерею, как ходатаю за народ пред Богом». И блаженный Августин говорит, что «священнодействие совершается чрез тайную молитву». С этим мнением согласны также святители Григорий Двоеслов и Кирилл Александрийский.

Именно так мыслил о тайных молитвах преподобный Нико­дим, что явствует из его книги о постоянном Божественном Причащении, в которой он пишет: «...поскольку и молитвы, которые священник читает тайно, и возгласы, и вообще все священные молитвословия, священнодействия и чины, соверша­емые во время литургии, это подтверждают (что верующие собрались на Литургию для Причащения. – Примеч. пер.)...»⁸⁶

Не следует также думать, что, по мысли святого, все предстоящие за Божественной литургией обязаны прича­щаться, но только те, кто подготовился к приобщению исповедью и постом. К этому вопросу мы еще вернемся.

Сказанное Коммитасом, что колливады будто бы желали совершения Божественной литургии до восхода солнца, а Преждеосвященной – после захода, как если бы мы жили в эпоху катакомб, – также неверно. Преподобный Никодим в своем «Пидалионе»⁸⁷ порицает тех иереев, которые соверша­ют Преждеосвященную литургию утром, и напоминает, что ее молитвы говорят о жертве вечерней и что совершаться она должна после полудня, как это бывает на Святой Горе.

А указание Коммитаса на то, что колливады якобы «совершают Таинство пред очами всех присутствующих на Литургии», заставляет вспомнить преподобного Никиту Стифата⁸⁸, который говорит так: «Достоин смеха тот, кто говорит, будто диакон возглашает: «Двери, двери!», – призывая стоящих вне алтаря внимать божественным Тайнам. Ибо если они суть Тайны, то всячески сокровенны... В иных местах я видел, как висящая пред Божественным престолом завеса во время совершения Таинства разворачивалась и закрывала алтарь, так что извне не было видно даже самих иереев...»⁸⁹ Разве возможно, чтобы думал иначе святой Никодим – величайший литургист поствизантийского времени?

Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные⁹⁰.

Апостол Павел

В 1754 г. монахи святогорского скита Святой Анны начали перестраивать свой соборный храм, так называемый кириакон, на расходы и пожертвования всех православных христиан и в особенности жителей Смирны. Условием подаяний было поми­новение усопших родственников жертвователей, как это при­нято на Святой Горе, где в монастырях и скитах совершаются особые всенощные с поминовениями, которые называются «платными». Однако отцы были заняты строительством в течение всей недели, и потому для них было затруднительно совершать поминовение усопших в субботу, как того требовал чин церковный, так что они решили перенести его на воскрес­ное бдение. Некоторые монахи сочли, что это противоречит канонам. Смущавшиеся монахи покидали церковь, когда там начиналось поминовение. Лак разгорелся пламень вражды, разделившей все святогорское братство на тех, кто полагал «беззаконным совершение поминовений в воскресенье» и тех, кто утверждал, что «день Господень – наиболее подходящий для поминовения усопших в надежде воскресения, ибо и Воскресение Спасителя произошло в этот день».

От слов и споров враждующие перешли к гонениям и оскорблениям. Дело принимало весьма опасный для спокой­ствия святого места оборот, поскольку эта жестокая ссора, как беспристрастно писал Сергий Макреос⁹¹, «проникла в каждый скит и достигла слуха каждого его насельника, так что их (последователей Священного Предания. – Примеч. ред.) стали называть «субботниками» и «колливистами». В этот спор включились и ученейшие иноки, обстреливавшие друг друга утонченными софистическими доводами, составлявшие жалобы, искапывавшие рвы ложных умозаключений, и так возрастали терния клевет, и копился урожай плевел, и росла туча зол».

Пять патриархов пытались угасить спор, но напрасно. В 1772 г. патриарх Константинопольский Феодосий 2 вместе с тогдашним патриархом Иерусалимским Софронием заявил, что «те, кто совершает в субботу поминовение усопших, поступают хорошо, храня древнее Предание Церкви; а те, кто делает это в воскресенье, не подлежат осуждению». Смута не улеглась. Через год после послания Феодосия было выпущено Соборное послание патриарха Самуила Хандзериса, которым определялось, что «подвизающиеся в келлиях и в скитах, как подчиняющиеся находящимся там же священ­ным монастырям, должны неколебимо следовать хранимому в монастырях чину и обычаю касательно поминовений», иными словами, совершать их по субботам.

По удалении Самуила с Константинопольского престола, при Софронии⁹², его преемнике, монахи, выступавшие за совершение поминовений в воскресенье, послали в Константи­нополь Виссариона Рапсанского, который, высказав многое в обвинение так называемых «колливадов», инициировал появ­ление нового Соборного послания, где определялось «совер­шать поминовения равно в субботу и в воскресенье». Но волнения продолжались вплоть до начала 19 в., как явствует из изданного в сентябре 1819 г. Окружного послания патриар­ха Григория 5, соборно объявлявшего: «...поминовения почив­ших во благочестии должны совершаться без различия и в воскресенья и в субботы, как и в прочие дни недели, дабы совершенно улеглась возникшая некогда смута».

Чтобы помочь читателю полнее представить события той эпохи, равно как и позицию колливадов, о которых пойдет речь в отдельной главе, приведем отрывок из послания⁹³ общего Собрания священных обителей Святой Горы, подписанного 19 мая 1807 г. и направленного против одного диакона из монастыря Эсфигмен. Этот диакон распускал слухи о некоем духовнике, кир Иерофее⁹⁴. Послание было прочитано во всеуслышание в знаменитом храме Протата: «...пример его (т.е. бранчливого диакона) да уцеломудрит и иных спорщиков и клеветников, сердце которых открыто лжи, а язык грехолю­бив, которые, по наущению диавола, открывают болтливые уста свои и, не боясь Бога, клевещут на невинных и православ­ных братьев, называя их колливадами, фармазонами, еретиками и злославными; эти их ложные обвинения производят распри, порождают волнения, воздвизают ненависть, возму­щают всеобщий мир Святой Горы и искореняют из их сердец любовь – признак и отличительную черту учеников Христо­вых и главизну всех добродетелей, без которой никому невоз­можно спастись. Если оные не уцеломудрятся и не прекратят в дальнейшем бесчестить безвинных братьев, приписывая поро­ки непорочным и сея подозрения в отношении честных мужей, пусть знают, что они будут сурово наказаны нашим Священ­ным Собранием...».

К несчастью, это определение Священного Кинота Святой Горы не положило конец продолжавшемуся уже полвека спору о колливадах, которых, помимо сохранения святоотеческого Предания о поминовениях, осуждали также за их православ­ное мнение о необходимости постоянного причащения. Это мнение было высказано в изданной в 1783 г. книге преподоб­ного Никодима.

Гонимые колливады были весьма благочестивыми мона­хами, приверженцами безмолвного жития, никому не досаждавшими⁹⁵, мыслившими и жившими в рамках Право­славной Церкви и никогда не обвинявшими тех, кто шел другим путем. Характерно событие, о котором упоминают Соборные послания и которое произошло со святителем Макарием, также колливадом: некоторые специально совершали поминовение усопших в воскресенье, чтобы обвинить Макария Коринфского и его единомышленников перед Ве­ликой Христовой Церковью в том, что они ей не подчиняют­ся. К сожалению, враги колливадов, пристрастно относивши­еся к ним, извращали дух Соборных посланий, и потому сами оказывались непокорными Церкви. Они истолковывали икономию, при помощи которой Церковь стремилась водворить мир среди враждующих чад своих, как повеление, обязывав­шее сторонников акривии совершать поминовения в вос­кресенье. В «Исповедании веры», написанном Никоди­мом Святогорцем примерно за год до своего отшествия ко Господу, говорится так: «...приложим здесь и следующее: во Святой Христовой Церкви есть два вида управления. И первый именуется «акривия»⁹⁶, а второй – «икономия» и снисхождение. Так что нет ничего нового в том, что и послание кир Софрония определяет, чтобы поминовения усопших возможно совершать как в субботу, так и в воскре­сенье. Ведь Святую Гору сотрясали ссоры и смущения из-за этого вопроса о поминовениях, и потому кир Софроний со своим Святым Синодом, желая умирить эти волнения, упот­ребил второй способ управления, то есть икономию и снис­хождение, и определил без различия совершать поминовения в субботу или в воскресенье. Что же означает «без разли­чия»? Это значит, без наблюдения дней, однако не насильно, не укорением или обвинением одной стороны другою, но свободно надлежит совершать всякому поминовения. Скажу яснее: если ты, брат, хочешь совершать поминовения в воскресенье, соблюдая икономию Церкви и снисхождение, нам не следует тебе препятствовать и обвинять тебя за это, а тем более принуждать творить поминовения в субботу. И наобо­рот, если мы творим поминовения в субботу, храня акривию и древнее Церковное Предание, ты не должен нам препятствовать и обвинять нас за это, злословя нас оскорбительными прозвищами, но скорее тебе над лежит нас хвалить. Из чего следует, что ты не должен нас испытывать, совершаем ли мы поминовения в воскре­сенье или нет: ибо это свойственно насильникам и людям, любящим смуту»⁹⁷.

Во всяком случае, того, что мы привели здесь, довольно, чтобы почувствовать духовную атмосферу той эпохи и понять, как 35 мыслили отцы-колливады⁹⁸, с которыми поддерживал духовные отношения на Наксосе 22-летний Николай.

Брат от брата помогаем, яко град тверд...⁹⁹

Притчи Соломоновы

От святых отцов Николай узнал, что на острове Идра пребывает муж высокой добродетели, связанный с ними духовно, – святитель Макарий, бывший митрополит Коринф­ский. Николай, словно жаждущий олень, отправился ему навстречу.

Святитель Макарий, в то время почти сорокалетний, оставил свою кафедру из-за обвинения в том, что он вместе со своим отцом подготовил восстание в Пелопоннесе в 1769 г., и был вынужден покинуть епископский престол ввиду грозив­шей ему опасности. Сначала он перебрался на остров Кефаллиния, откуда удалился на Закинф и, по окончании трехлетнего пребывания там, переехал на Идру, где жили его братья и где он был пострижен в монашество в монастыре Богородицы. Позднее он уехал на Хиос, затем – на Святую Гору, потом на Патмос, где проводил подвижническую жизнь в созданном им аскитирии над монастырем св. Иоанна Богослова. Оттуда он снова удалился на Хиос, где и почил во Господе.

Итак, на острове Идра встретились два мужа – и с тех пор между ними установилась прочная связь любви во Христе и глубокого взаимного почитания. В братском духе рассуждали они о различных вопросах, в том числе, без сомнения, и по поводу поминовений, поскольку святитель Макарий был колливадом и другом гонимых отцов и свято­горского старца Сильвестра, который в то время также пребывал на Идре – по той же причине (из-за гонений).

Николай исповедал свое желание стать монахом, и монахолюбивый святитель Макарий дал ему свое благословение и пожелал всяческого преуспеяния. Оба они хорошо знали, какая духовная тьма царила в ту эпоху, и договорились взяться за совместный подвиг просвещения порабощенного греческого народа, чтобы подготовить его освобождение от тяжкого ига. Эта встреча имела определяющее значение для всей последующей жизни Николая. Два мужа попрощались, дав целование во Христе, и разлучились с упованием на будущее соработничество. Макарий вернулся на место своего покаяния, в обитель Богородицы, а Николай пришел к святогорскому старцу Сильвестру, «обладавшему глубоким и проницательным умом»¹⁰⁰, как говорит Евфимий. Кто был этот Сильвестр, позднее на некоторое время ставший стар­цем преподобного Никодима? Афанасий Паросский оставил в своей рукописи воспоминания о нем. «Были тогда, – пишет он, – в одной келлии несколько братий из числа гонимых, человек десять или пятнадцать, которые размышляли, что им делать перед лицом толиких напастей? И после многих слов поднялся некий одноглазый муж, великий и добродетельный подвижник, родом из Кесарии Каппадокийской. Он не только никогда не изучал грамматики, но даже не говорил правильно на общепринятом греческом языке. По продолжи­тельном же упражнении и обучении он изучил общую грамо­ту, а от многого безмолвия стяжал такое опытное знание Церковного Предания и так понимал написанные по-древне­гречески книги, что и ученых постыжал».

Итак, Николай нашел славного своей добродетелью мона­ха Сильвестра Кесарийца, «напитанного медом безмолвия и созерцания» и «подвизавшегося в тесной хижине»¹⁰¹. В лице этого мудреца Николай как бы открыл одного из древних Отцов-подвижников и делателей умной молитвы 14 в. О, сколь сладостно для юноши, желающего монашествовать, встретить святого и мудрого монаха и беседовать с ним!

«Когда человеческая душа узрит умную красоту, – пишет Василий Великий, – все то, что она прежде любила, представляется ей постыдным и отверженным. Поэтому Павел, когда увидел Красного добротою, все почел за сор, чтобы приобрести Христа»¹⁰².

Сильвестр вдохновенно богословствует о необычайной и превосходящей всякую красу красоте Иисусовой: «Чадо, что прекраснее пребывания со Христом? Что желаннее боже­ственной Его славы? Нет ничего сладостнее оного Света, Которым светло просвещается всякое чиноначалие ангельское и человеческое. Нет ничего любезнее оной Жизни, Которою мы все живем, и движемся, и существуем. Нет ничего милее присноживой красоты, ничего радостнее непрестанного веселия. Нет ничего желаннее вечной радости, всеблаголепного благоле­пия и бесконечного блаженства, которое невозможно ни словом изъяснить, ни мыслью объять, чтобы выразить безмерность этого превосходства. Ибо как рассказать о неизглаголанной красоте, или как измерить неописуемое и помыслами необымаемое веселие? Оно – верх всякой надежды и всякого желания исполнение, предел же и главизна Божия благословения и всякого обетования и благ, удостоверяемых чувством и познани­ем. Оно – Христообразного блаженства наслаждение; зримого богоявления Владыки в пречистых созерцаниях наследование; умного Его светораздаяния в светлейших сияниях исполнение; горних лучей излияние; пресветлому озарению приобщение... Потому Петр, удостоившись оного преславного видения, ни на малое время не хотел разлучиться с ним: ибо узрел будущего века наслаждение, и тотчас все отбросил от души ради воспринятой им от оного видения сладости и радости, о возлюбленное о Господе чадо Николае!»¹⁰³

Можно предположить, что «обладавший глубоким и проницательным умом» Сильвестр, говорил Николаю о не­обходимости пустынничества и о божественной любви, кото­рую возжигает в сердце безмолвие, как позднее в своем толковании на степенны напишет об этом сам преподобный из личного опыта: «Пребывающие в пустыне и проводящие безмолвную жизнь презирают все сладостное и для других желанное как душевредное и отлучающее от Бога. Они хранят свой ум от всякого мирского смущения и видения в сердце своем, и молятся там (в сердце) непрестанно, поучаясь всевожделенному и сладчайшему Имени Иисусову, и говоря с любовью: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя». И от этой непрестанной молитвы и частого поучения божественному Имени Иисусову возжигают серд­це свое одним желанием и любовью к Богу, простирая и ум свой к созерцанию божественной красоты. Отчего они, очарованные оною превосходящей всякую красу красотою и вне себя пребывая, забывают и о еде, и о питье, и об одежде, и о самой естественной потребности телесной»¹⁰⁴.

Чадо, говорит ему подвижник Христов Сильвестр¹⁰⁵, «жес­ток сначала, неудобопроходен и многого пота и труда исполнен ведущий к добродетели крутой путь. Ибо не всякому удается преодолеть подъем, а преодолевшему нелегко прийти к концу пути. А тот, кто оказался наверху, видит, что путь сей прекрасен, что он легок, и удобен, и более приятен, нежели тот, другой, ведущий ко злу. Ибо пока мы пребываем во страстях, доброде­тель кажется нам трудной и неудобной, а порок вожделенным и сладостным. Когда же мы немного отступаем от страстей, тогда и порок представляется нам мерзким и безобразным, а доброде­тель легкой, и удобной, и желанной. И этому можно научиться от тех, кто прошел путь исправления добродетели. Итак, послушай, как Павел стыдится оного (порока) даже после избавления от него, говоря: «Какой же плод вы имели тогда? Дела, которых ныне стыдитесь?»¹⁰⁶ А эта (добродетель) даже после труда, он говорит, легка, а скорбное и притрудное он называет легким, радуясь в страданиях, и веселясь в скорбях, и высокомудрствуя в ранах за Христа...¹⁰⁷». Уязв­ленный в сердце божественной любовью Николай, готовясь к трудному, вначале, поприщу монашества и подвижничества, наверное, испустил глубокое стенание ко Господу: «О Госпо­ди, дай мне силу и дерзновение воззреть на душу и тело мое без отвращения...»

Сильвестр пространно рассказал ему о святогорской жиз­ни и о чинах святогорского монашества. Будучи многоопытным исихастом, Сильвестр изложил Николаю основы нравствен­ной философии безмолвия и поведал о великих Отцах, учив­ших трезвению. В своей маленькой хижине мудрый пустынник несколько дней удерживал юношу, в котором распознал редкие духовные дарования, предрекая ему преуспеяние и великие писательские подвиги, его ожидавшие. Николай не был совсем уж несведущ в монашеском любомудрии. Рассудительный и обладавший острым умом, украшенный непорочностью нрава, он вглядывался в сокровенное величие святой иноческой жиз­ни, в то время как перед ним таинственно открывались сокровища любви Божией, обретающиеся в уничиженных глиняных сосудах¹⁰⁸, – в простых сердцем, в немудрых, в безумных Христа ради, в младенцах. Сильвестр обучил Нико­лая первоосновам созерцательной жизни и дал практические советы о жизни на Святой Горе. Тронутый его заботой Николай, преклонив колени, поцеловал десницу святого старца и возвратился на родной Наксос, чтобы, когда придет время и будут улажены все домашние дела, удалиться на Святую Гору, которую он так полюбил и тоска по которой снедала его.