Большой город¹³⁶

Последние десятилетия нашего времени отмечены одним очень своеобразным и исключительным в истории явлением – усиленным развитием больших городов. Это быстрое развитие крупных городских центров в настоящее время настолько общеизвестно и очевидно, что нет даже надобности приводить подробные статистические цифры. Можно лишь указать, что в Германии 50 лет тому назад насчитывалось 6 городов, имеющих больше 100 000 жителей, теперь же их больше 50. Этот же самый факт наблюдается во многих других странах, не говоря, конечно, об Англии и Америке. Исключение как будто составляет Франция, в которой развитие Парижа поглощает все близлежащие города и мешает развитию других больших центров. Почти вся страна является каким-то огромнейшим пригородом Парижа.

Своеобразие этого явления заключается не только в росте городов с многочисленным населением, т. к. история и раньше знала большие города. Главным признаком современного большого города, кроме человеческой массы, является капитал. Только там большой город, где имеются налицо эти признаки; там, где отсутствует хотя бы один признак, там еще нет большого города. Это особенно ясно на примере Рима. Несмотря на великое историческое прошлое, несмотря на то что он и до настоящего времени является религиозным центром для всей Западной Европы, он тем не менее не может служить примером большого города. Только в наше время, на наших глазах он обнаруживает тенденцию к такому превращению в большой город¹³⁷.

Большой город стоит в центре современной жизни: он наиболее ясное и характерное выражение всех ее духовных и экономических оснований и процессов и до известной степени – символ этой жизни. Он является созданием той новой эпохи духовно-экономической жизни, которую принято называть капитализмом или веком капитала. Очень возможно, что будущий историк назовет наше время эпохой больших городов.

Можно установить известную преемственность между старыми городскими центрами и большими городами, но преемственность географическую. Большой город только внешне прикреплен к этим старым центрам, но, по существу, им противоположен. Он живет своей особой жизнью и управляется своими особыми законами. Центрами жизни большого города не являются, как это было раньше, церковь и ратуша, а биржи, конторы и банки. Церковь и ратуша продолжают еще существовать, но почти как анахронизм: не около них группируется жизнь, не они дают ей содержание. Старые законы продолжают еще действовать, но почти автоматически, уступая место новым законам. Центр жизни там, где пребывает капитал, этот единственный и подлинный властитель не только жизни большого города, но и всей мировой жизни.

Перемещению центра жизни в городе соответствует изменение самого темпа жизни. Медленная, спокойная жизнь старого города, дающая простор и возможность возрастания всех духовных сил, сменяется лихорадочной поспешностью. Жизнь превращается в беспрерывное движение, в беспрерывный поток. Этот безостановочный поток жизни обусловливается свойством самого капитала, присущей ему движущей энергией и имеет одну только цель – служение капиталу в его увеличении. Это есть последняя задача капитала, а это означает, что капитал в век капитализма потерял свою первоначальную задачу и из средства облегчения человеческой работы становится высшей самодовлеющей ценностью. Все остальные ценности, которых капитализм не отрицает, являются лишь вспомогательными ценностями. Их существование и место в современной жизни обусловливается тем, насколько они выполняют служебную задачу по отношению к капиталу. В этом нарушении иерархии ценностей кроется одна из величайших трагедий культуры. Человеческая культура, поставившая сама себя как последнюю цель и высшую ценность, в культурном процессе становится средством ею же рожденного капитализма.

Этот приоритет ценности капитала над всеми остальными ценностями приводит к следующим явлениям. Прежде всего, это сказывается в небывалом еще развитии материализма, в котором материальные блага управляют духом. Все усилия человека направлены к достижению этих благ, суммой этих благ определяется ценность жизни человека. Господство же материальных благ ведет к необычайному развитию чувственности. С другой стороны, этот приоритет ценности капитала над другими ценностями способствует обмирщению всей жизни и человека. Это есть высшее утверждение земной жизни, ее последней ценности, это же есть и предельное развитие автономной, себя только утверждающей личности человека. Капитал требует от человека высшего напряжения всех его сил и способностей, не подчиняя человека никакому высшему авторитету, кроме авторитета его собственного «я». Человеческое автономное «я» господствует в большом городе. От силы человеческого «я» зависит место человека в современной жизни, та сумма благ, которой он может пользоваться.

Несмотря на то что сумма материальных благ постоянно увеличивается, эти блага благодаря тенденции капитала к концентрации стремятся не к равномерному распределению, но к сосредоточению в одном месте. С другой стороны, благодаря механизации в капитализме всегда имеется избыток человеческой силы, т. к. машина является не только восполнением и усилением человеческой энергии, но и ее конкурентом. Этим обусловливается факт небывалого развитая борьбы за существование. В этой борьбе господствует один неприкрытый закон эгоизма – «каждый за себя». В борьбе за существование, за свое место под солнцем отдельный человек бессилен. Единство интересов толкает людей в организации. Рядом с эгоизмом появляется солидарность, но необходимо иметь в виду, что солидарность не имеет ничего общего с христианской любовью. Больше того, она есть подмена христианской любви. В этой последней человек выходит за пределы своей замкнутости, в солидарности человек остается отдельным, изолированным существом, не находит путей к живой личности другого человека, живых связей, кроме общих интересов. Солидарность смягчает борьбу за существование, так как она ее переводит в борьбу не отдельных людей, а крупных социальных групп.

Появление организаций, основанных на чувстве солидарности в борьбе за существование, заменяет и разрушает все старые социальные организмы. Это разрушение при одновременном росте автономной личности человека и его автономной воли привело к полной атомизации жизни. Социальная жизнь потеряла всякие внутренние связи, человек сделался в ней отдельным атомом, социально изолированным. Большой город механически соединяет эти отдельные атомы в служении капиталу. Вхождение человека в какие-либо живые социальные организации мешает этой задаче. Разрушение церкви, семьи, старой городской жизни, даже государства и того органического единства, которое называется народом, есть общеизвестный факт. Разрушающая сила большого города пока не одинаково отразилась на всех этих организмах. Если церковь и семья пострадали больше, то народ и государство меньше, но капитализм и эти последние организмы стремится превратить в организации, ему же служащие. Это разрушение старых социальных организмов ведет к более или менее сильному разрушению традиций. Здесь действует еще один добавочный весьма простой мотив: для сохранения традиции не остается места. Для выполнения церковных, семейных, даже гражданских традиций необходимо время и силы, а капитализм не оставляет ни того, ни другого. Те же немногие часы, которые остаются у человека свободными, он предпочитает отдать удовольствию или посвятить работе в тех организациях, в которые он входит и которые служат защите его интересов. Вот почему традиции больше сохранились у буржуазии, которая поставлена в более благоприятные условия и имеет больше времени, чем у пролетариата. Вот почему новое поколение, особенно среди рабочего класса, о них даже уже и не знает, так как оно не находит их в жизни, а школа не хочет и не может их дать.

В связи с этим разрушением традиций находится отсутствие чувства истории, слабой становится связь с прошлым своего народа, с его историей, с его традициями. Особенно сильно это сказывается в рабочем классе и в той части буржуазии, которая возникла в последнее время. Pierre Lhande в своей замечательной книге «Le Christ dans les banlieue» говорит, что вокруг Парижа существует целый особый мир, люди которого ничего не знают ни о самом Париже, ни о Франции, ни о ее истории. Для них не существует никаких культурных ценностей, они способны без всякой жалости разрушить все то, чем гордится современный Париж. Если нет истории, то нет и родины, нет своего народа, нет государства. Есть только класс, к которому человек принадлежит, с которым связан одними классовыми интересами. Чем меньше чувства истории, тем сильнее интернационал. Не надо только обманываться и видеть в нем какое – то утверждение ценности человека и братства помимо национальной его принадлежности. Интернационал есть также организация интересов.

Есть один общеизвестный психологический факт: жизненная энергия человека всегда находится в прямой зависимости от его духовных сил. Опустошение духовной жизни всегда ведет к упадку энергии человека. Большой город фактически не оставил места для духовной жизни, разрушил все идеалы, во имя которых бы жил и работал человек. Временная вспышка жизненной энергии, направленная на приобретение материальных благ, естественно слабеет, когда эти блага приобретаются в той или иной степени. Между тем капитал в своем движении не знает той точки, на которой бы это движение остановилось. Эта остановка неизбежно бы произошла, если капитал не приводил бы к механизации жизни. Та энергия, которая движет мир капитала, в своем последнем основании есть мертвая энергия. Если сначала она пробуждает и держит в напряжении все живые силы жизни, то по мере подчинения себе жизни она постепенно заменяет живые силы своими особенностями, тем самым превращает жизнь в огромнейший технический процесс. В этом лежит одно из основных противоречий современной жизни. Капитализм для своего развития требует высшего напряжения человеческих сил, что ведет к крайнему утверждению человеческой личности. С другой стороны, созданный этой энергией человека технический аппарат подчиняет человека. Человек вызывает к жизни тех духов, с которыми он не может совладать и которым он подчиняется. Сам человек становится частью технического процесса, одной из частей мертвой машины. В этом налаженном человеком процессе его творческие силы больше не нужны. Его личная жизнь, его особенности только мешают этому процессу. В результате современный человек живет больше типической жизнью, чем индивидуальной. Он бессилен выйти из общей рутины, все равно какой – технической или духовной. Капитализм, давая простор индивидуальной жизни, строго ее ограничивает определенными рамками. Человек свободен, пока он служит капиталу.

Таковы главные особенности большого города – материализм, обмирщение, крайний индивидуализм при отсутствии личной жизни, атомизация жизни, отсутствие чувства истории и традиции и, наконец, технизация жизни. Все эти особенности создают совершенно новый тип человека. Все стороны его жизни испытывают действие этих особенностей, но особенно сильно – религиозная жизнь. Было бы неверно говорить о полной безрелигиозности современного человека. Этому противоречит тот факт, что вопросы, которые раньше входили исключительно в область религии, сейчас обсуждаются и решаются людьми, далекими от религии. Но этот интерес не есть показатель подлинной религиозной жизни, а лишь известных религиозных настроений при полном отсутствии положительной религии. Религиозная жизнь современного человека неодинакова, особенно большие колебания вызывает его принадлежность к разным социальным группам буржуазии и рабочего класса, но эти колебания тем не менее не касаются этого основного факта религиозной жизни. Большой город не оставляет места для христианства как религии. Его разрушающее действие с особенной силой сказалось на Церкви. Расцерковление жизни – таков наиболее заметный результат действия большого города на христианство. Церковной жизни нет или почти нет. Есть еще отдельные верующие христиане – протестанты или католики, – но они собственно не члены церковной общины, как и священники больше не церковные пастыри, а только руководители жизни отдельных христианских душ.

Любопытно отметить, как церковная жизнь разрушалась легче там, где она была слабее, именно в протестантстве. Протестантство оказалось бессильно перед современной жизнью. Католичество нашло в себе силы для борьбы с этой жизнью, и эти силы оно нашло в церкви. Распад церковной жизни не мог не сказаться вообще на религиозной жизни человека. Современная жизнь еще раз подтвердила, что подлинная религиозная жизнь возможна только в церкви. Она же обрекает на полную неудачу все попытки возрождения религиозной жизни помимо и вне церкви.