Происхождение старокатоличества

О старокатоликах русская публика почти забыла. А между тем еще так недавно к ним привлечено было внимание и даже сочувствие всей нашей прессы. О происхождении старокатолицизма, об его развитии и конечных тенденциях рассуждали не только в специальных богословских изданиях, но и в ежедневных газетах. Более выразительную и живую форму русские симпатии к старокатолицизму получили в сношениях с ними С.-Петербургского Отдела Общества любителей духовного просвещения по вопросу о вероисповедных разностях западной церкви и восточной. Сношения эти велись отчасти посредством переписки Отдела и его членов с вождями старокатолического движения, отчасти же посредством прямого участия делегатов Отдела в старокатолических конгрессах и конференциях.

Понятен источник этих симпатий. Во главе старокатолического движения мы видим лучших людей католической интеллигенции, знаменитейших ученых и профессоров, оказавших богословской науке великие заслуги, людей с громадными знаниями и глубокими убеждениями. Одно это уже заставляет смотреть на старокатолицизм, как на явление серьёзное. Для нас, русских, в высшей степени важны и те причины, которыми порождено старокатолическое движение. Мотивы, по которым старокатолики отделились от римской церкви, до некоторой степени тожественны с теми мотивами, из-за которых восток вынужден был порвать церковный союз и общение с западом. Конечные цели старокатолицизма тоже должны были привлечь к себе наши симпатии. Уже в самом названии старокатолицизма выражается его тенденция отыскать и исправить потерянную и искаженную на западе идею древнего вселенского кафоличества. Первоначально собственно это название обозначало, что старокатолики хотят остаться при католицизме до ватиканском. Но потом задачи старокатолицизма выяснились глубже и шире. Было сознано, что еще до ватиканского собора в римской церкви явилось много учений, не согласных с учением церкви неразделенной. Отсюда и завязываются сношения старокатоликов не только с другими существующими на западе вероисповедными организмами, но и с С.-Петербургским Отделом Общества любителей духовного просвещения. Было бы странно, в самом деле, если бы старокатолики, отказавшись подчиниться ватиканским декретам и таким образом отделившись от римской церкви и папства, не вспомнили об утрехтской общине, об англиканской церкви, даже о протестантстве вообще. Все это – отпадение ветви той же римской церкви, которая вследствие ватиканских декретов должна была понести новые потери в лице старокатоликов. Одной этой причины было достаточно, чтобы установить между прежними вероисповедными отпрысками римской церкви и старокатолицизмом взаимное тяготение. Надобно заметить при этом, что старокатолики, возвышая свой протест против ватиканских декретов и отделяясь от папства, проникнуты были сознанием тех ошибок, которые допущены были прежними реформаторами римской церкви. Им казалось, что Провидение налагает на них миссию пропагандировать сознание этих ошибок в тех вероисповедных обществах, которые образовались на западе ранее, чтобы таким образом вдохнуть в них новую жизнь. Тенденция эта находила себе отклик на всем западе вследствие того, что религиозная жизнь во всех вероисповедных обществах здесь давно уже и в корне потрясена и расшатана, и всюду развилась жажда религиозного обновления. В данном случае к старокатоликам со всех сторон отнеслись не только с интересом, как явлению новому, но и с надеждами, как движению здоровому и животворному, способному произвести величайший переворот во всем христианском мире. Этим и объясняется, что янсенистский епископ немедленно вступил в общение со старокатоликами и рукоположил одного из вождей старокатолицизма Рейнкенса во епископа. Англиканская церковь не установила такого близкого общения со старокатоликами. Но зато ее представители принимают деятельное участие в конференциях старокатоликов и здесь обсуждают вопрос об условиях церковного воссоединения. Протестанты отнеслись к старокатоликам довольно сдержанно. Но и по их суждению старокатолицизм заслуживал внимания и сочувствия. Все это, поддерживая старокатоликов в их стремлениях к воссоединению церквей, вместе с тем благоприятствовало достижению старокатоликами ближайшей цели, которая заключалась в том, чтобы общением с другими вероисповедными формами запада упрочить и свое собственное существование.

Но раз потом возникла тенденция к отысканию идеи истинного католичества, необходимо должны были возникнуть сношения старокатоликов с православным востоком.

Понятны равным образом причины последующего охлаждения в России к старокатолицизму. Надо заметить, что первоначальное возникновение в России, вообще на православном востоке, симпатии к старокатолицизму породило в некоторой части публики преувеличенные надежды. Едва только сделалось известным о сношениях С.-Петербургского Отдела Общества любителей духовного просвещения, как многим показалось, что старокатолики окончательно уже решили присоединиться к восточной церкви. В действительности же оказалось, что сношения завязались не потому, что старокатолики уже обрели истину, а потому что стали искать ее. Отсюда понятно разочарование тех, которые поддались было преждевременным чаяниям. Затем были обстоятельства и чисто политического свойства, которые должны были нарушить регулярность в сношениях старокатоликов с востоком. С нарушением же этой регулярности реже стали появляться на страницах газет и журналов сведения о старокатоликах, и русская публика потеряла их из виду.

Но все это причины чисто случайного свойства, из-за которых никак не следует предавать старокатолицизм совершенному забвению. И действительно, интерес к нему пробуждается снова.

Прекрасным напоминанием русской публике о старокатолицизме служит издание высокочтимым протопресвитером И.Л. Янышевым в русском переводе Писем и заявлений Дёллингера о ватиканских декретах 1869–1887. Дёллингер давно стяжал себе в Европе и в России известность, как глубокий знаток и исследователь церковной истории, посвятивший ее разработке около 50 лет своей жизни. После же ватиканского собора он приобретает себе знаменитость и как влиятельнейший и мужественный вождь старокатолицизма. Изданные теперь Письма и заявления его о ватиканских декретах представляют капитальнейший источник для изучения старокатолицизма в его первоначальнейшей истории, так-сказать, в самом процессе возникновения и зарождения.

Провозглашение догмата папской непогрешимости выставляется здесь как главная и основная причина, породившая старокатолическое движение. Развивая этот мотив, Дёллингер выступает перед читателем во всеоружии своей подавляющей учености, обширной и глубокой во всех отраслях церковной истории, но особенно близкой к вопросу о папстве. По рассказу самого Дёллингера, еще в 30 годах истекающего столетия у него родилась мысль написать историю папства, соответствующую совершенным научным требованиям. «И вот, – говорит он о себе, – многолетним, настойчивым трудом я собрал материал, обширнее и полнее которого не найти ни в каком печатном произведении. Я не думаю, чтобы от меня ускользнуло какое-либо сколько-нибудь значительное свидетельство. Результатом было сознание, что этот предмет, в его полуторатысячелетнем движении и развитии, я обозреваю ясно и довел до такой известности, какая вообще возможна в исторической области, – затем убеждение, что я должен отказаться от намерения написать историю папства, потому что книга моя тотчас же, без сомнения, попала бы в индекс»¹. С таким же богатым запасом специальных знаний Дёллингер заявляет свой протест против нового догмата, отказываясь подчиняться ватиканским декретам. Конечно, тех научных материалов, которые успел собрать по истории папства, он не мог изложить и обработать в своих заявлениях и письмах. Зато тут дается свод тех научных результатов, к которым пришел Дёллингер в своих неопубликованных изысканиях², и это придает изданной протопресвитером И.А. Янышевым книжке громадную цену независимо от ее значения для первоначальной истории старокатолического движения.

Общий мотив отказа подчиниться декретам ватиканского собора Дёллингер сводит к тому тезису, что папский абсолютизм ниспровергает самые основы божественного и апостольского устройства церкви. «Новая ватиканская доктрина, – говорит он, – приписывает папе всю полноту власти (totam plenitudinem potestatis) над всею церковью, равно как и над каждым отдельным мирянином, священником, епископом, – такую власть, которая включает в себе все, сколько-нибудь касающееся веры, нравов, житейских обязанностей, дисциплины, которая может всякого монарха, как и поденщика, непосредственно схватить, наказать, повелевать ему и запрещать. Слова этой доктрины так тщательно подобраны, что епископам не оставлено никакого другого положения и авторитета, кроме того, какой приличен папским комиссарам или уполномоченным. Всякий знаток истории и отцов согласится, что этим разрушен древне-церковный епископат в его внутреннейшем существе, и апостольское учреждение, которому, по суждению отцов церкви, принадлежит высшее значение и авторитет, обращено в одну тень, лишенную всякой сущности»³.

В высшей степени замечательно, что, переходя к обоснованию и подкреплению этого общего тезиса частными аргументами, Дёллингер прежде всего обращает свои взоры к древней восточной церкви и здесь ищет опровержения нового ватиканского догмата. На первых же строках его первого заявления читаем: Учение о папской непогрешимости в течение многих веков было совершенно неизвестно в церкви. Стоит только здесь вспомнить о восточной церкви, которая в продолжение тысячи лет была соединена с западной, – о церкви, в которой собирались все вселенские соборы, в которой преимущественно совершена была великая умственная работа, посвященная утверждению догматов о Троице и о воплощении, – о церкви, которая преодолела одно за другим все древние лжеучения и создала самостоятельную церковную литературу. А в этой церкви никогда не слышно было ни одного голоса, который бы присвоил папе догматическую безошибочность. Даже Перронэ не может привести из нее ни одного свидетельства»⁴. Значение этого аргумента весьма важно. Если Дёллингер ставит указание на истории восточной церкви во главу аргументов, опровергающих ватиканскую доктрину, то это несомненный знак его глубокого уважения к православному востоку. Отсюда следует, что он ставит восточной церкви в особую заслугу ее постоянные усилия отстоять церковную свободу и независимость против папских посягательств.

«Но и в западной церкви, – продолжает Дёллингер, – также не найти на это доказательств: между местами из латинских отцов, приводимыми Перронэ, Шрадером и другими иезуитами, нет ни одного, которое хотя бы только с некоторою ясностью и определенностью приписывало папам это высокое и божественное преимущество; напротив того может быть приведено втрое большее количество изречений отцов, которые прямо или в несомненном предположении отрицают у пап эту привилегию безошибочности и только всей церкви усвояют решение относительно того, что есть истина веры»⁵.

История древней церкви также опровергает ватиканскую доктрину решительнейшим образом: «Приверженцам теории непогрешимости, – говорит Дёллингер, – непонятною загадкой должна представляться история древней церкви в первое тысячелетие. Весь ход, продолжительность, глубокая запутанность больших споров относительно учения веры для них необъяснимы. В течение целых столетий трудились и мучились, чтобы длинным и утомительным путем и с тяжкими жертвами достигнуть того, что можно было бы достать гораздо легче, проще и короче, если бы папы были непогрешимы. Так как вся церковь, по их мнению, верила в непогрешимость папы, то в самом начале какого-либо спорного вопроса испрошенное папское решение должно было бы предупреждать всякую дальнейшую запутанность и тревогу в церкви. Каждый католик тотчас подчинялся бы непогрешимому приговору; те же, которые не покорялись бы, были бы немедленно исключены из церкви или сами отделялись бы. В действительности, однако, все происходило совершенно иначе. Епископов обыкновенно вызывали из всех частей света, вынуждали их к долгим томительным путешествиям, к вредному для церкви продолжительному отсутствию из своих епархий, – и это для того, чтобы на больших, подверженных разного рода опасностям и искушениям собраниях достигать решений, которые, однако, по взгляду защитников непогрешимости, получали всю свою силу и авторитет от согласия папы. Даже сами папы, как например сделал Лев, объявляли необходимым созвание вселенского собора, или как Сирициус, отклоняли испрашивавшееся от них мнение и указывали на собор»⁶. «Определения же древних соборов относительно вопросов веры имели полную силу и были повсюду принимаемы без всякого отношения к тому, нужно ли для этого и последовало ли утверждение со стороны папы»⁷.

Специальная история ересей приводит тоже к неблагоприятным для папского догмата результатам. «Ни об одном из древних еретиков, – говорит Дёллингер, – не замечено, чтобы он с того начал и к тому приведен был, чтобы ниспровергать авторитет пап в делах веры; а это только тем и можно объяснить, что такого высшего авторитета пап не существовало, никто в него не веровал и никто к нему не прибегал, хотя тот факт, что Рим был на западе единственною из учрежденных апостолами кафедр и церковью-матерью для столь многих частных церквей, давал ему на западе, конечно, гораздо более значения и почтения, чем сколько он имел на востоке»⁸.

Вообще если бы древняя церковь признавала за папами прерогативу непогрешности, то было бы невозможно понять многих исторических фактов древнего времени. Споры о праздновании Пасхи надобно было бы в таком случае признать явлением совершенно ненормальным. Равным образом нельзя было бы ничем оправдать и споров о крещении еретиков. «В споре о действенности совершаемого еретиками крещения, – говорит Дёллингер, – решение папы Стефана в течение более 60 лет было отвергаемо большею частью церкви. Киприан, который со всей африканской церковью не принял римского решения и затем умер, не смотря на то именно в самом Риме был почитаем с древнейших времен святым. Так мало думали тогда даже в Риме о привилегии непогрешимости. Позднее Августин неоднократно тем оправдывал поступок Киприана и африканской церкви, что заявление папы Стефана, как ни определенно оно было выражено, не обладало силой обязывать других к принятию и что только авторитет вселенского собора, состоявшегося в четвертом столетии, окончательно решил вопрос для всей церкви. Здесь кардинал Орси, чтобы помочь защищаемой им непогрешимости пап, ничего другого не в состоянии сказать, кроме упрека Августину, что этот великий учитель церкви ставил авторитет вселенского собора слишком высоко, а авторитет папы слишком низко. Вопрос этот был одним из важнейших в догматической области, потому что все учение об условиях силы и действенности таинств зависело от его решения»⁹.

Но еще сильнее против доктрины папской непогрешимости говорит факт осуждения папы Гонория за ересь 6 вселенским собором. «Это осуждение, – замечает Дёллингер, немедленно, без всякого противоречия, было принято всею церковью. Сами преемники Гонория одобрили и подписали это осуждение его. Никто более, за единственным исключением Анастасия библиотекаря, – не произнес слова в его защиту, никто не сослался на то, что папы в делах веры якобы непогрешимы. Ясно, как день, что в то время представление о такой непогрешимости было совершенно неизвестно во всем христианском мире»¹⁰.

Дёллингер обращает внимание на то обстоятельство, что в творениях древних отцов и писателей церковных, которые рассуждают «о правилах веры и об авторитете церкви, в творениях Тертуллиана, Киприана, Августина, Геннадия и Викентия Лиринского, никогда не указывается на приговор римского престола, на решения пап, – никогда не говорится, чтобы существовало такое простое средство прекращать споры о вероучении, как непогрешимый папский приговор. Все эти отцы знают только предание церкви с тремя условиями и признаками: древности, повсеместности и всеобщего согласия»¹¹.

Ватиканские отцы объявляют, что провозглашенный ими догмат всевластия и непогрешимости римских первосвященников восходит своим происхождением к самому началу христианской веры и доказывается свидетельствами Писания. Дёллингер возражает на это: «Новые определения веры опираются на основания, заимствованные из Свящ. Писания, из Ев. Мф.16:18 («ты еси Петр»...), из Ев. Ин.21:17 («паси овцы Моя»...) и, что касается непогрешимости, из Ев. Лк.22:32 («Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя и ты некогда обращся утверди братию твою») – место, с которым непогрешимость, с библейской точки зрения, стоит и падает. Торжественная присяга, которую я дважды давал, обязывает нас «принимать и объяснять Свящ. Писание не иначе, как по единодушному согласию отцов». Но святые отцы, все без изъятия, объясняют указанные места в смысле совершенно противоположном новым декретам и в тексте из Ев. Луки 22,32 менее всего нашли дарованную всем папам непогрешимость. Поэтому я совершил бы клятвопреступление, если бы захотел вместе с декретами принять толкование, без которого они не имеют никакого основания в Библии»¹².

Все эти тезисы Дёллингера вполне совпадают с выводами и результатами изысканий православных богословов. Но на востоке, в Греции и в России, выводы эти сделались, можно сказать, преданием. Дёллингер же добывает свои тезисы совершенно самостоятельно. Это, конечно, весьма важно и доказывает, что близкое и основательное знакомство с историей папства неизбежно ведет к отрицанию ультрамонтанских теорий.

С точки зрения православной богословской науки должно быть признано совершенно верным и то замечание Дёлингера, что если некоторые из папских догматических посланий приняты вселенскими соборами, как образец правого исповедания веры, то отсюда далеко еще до вывода к доктрине папской непогрешимости. Дело в том, – говорит Дёллингер, – что «догматические послания пап церковь всегда наперед подвергала обсуждению и, вследствие такого обсуждения, или соглашалась с ними, как Халкидонский собор поступил с посланием Льва, или отвергала их, как исполненный заблуждений; так пятый (553 г.) собор поступил с постановлением Вигилия, а шестой (681 г.) с посланием Гонория. Такая оценка была бы невыносимым притязанием, если бы папы признавались непогрешимыми»¹³. В одном отношении рассуждения эти требуют разъяснения. И у Дёллингера, и у православных исследователей, рассуждавших о принятии соборами некоторых догматических посланий римских первосвященников, приведенные рассуждения являются как простой логический вывод из рассматриваемого факта. Но если вчитаться в акты вселенских соборов, то легко убедиться, что, придавая такой смысл рассматриваемому факту, Дёллингер и православные богословы не вывод логический делают из повествований соборных актов о принятии папских посланий, а просто повторяют формулированный самими соборами принцип, которому они следовали в своей практике. Акты 5 вселенского собора свидетельствуют об этом в самой категорической форме. Когда на этом соборе были прочитаны выдержки из деяний 4 вселенского собора о принятии халкидонскими отцами посланий Льва римского и Кирилла александрийского, то отцы 5 вселенского собора произнесли такое общее суждение: «Из того, что прочитано, очевидно, каким образом святые соборы обыкновенно доказывают то, что на них произносится. Хотя эти святейшие мужи (папа Лев и Кирилл александрийский), которые написали прочитанные послания, так прославились; однако же одобрение этих посланий (почтеннейшие епископы, заседавшие в Халкидоне) сделали не просто, не без исследования, уже после того, как убедились, что они во всем согласны с учением и изложением св. отцов. Не иначе должно принимать то, что пишется кем-либо, как если оно будет найдено предварительно согласным с православною верою св. отцов»¹⁴. Прекрасным пояснением этого рассуждения отцов 5 вселенского собора служит оценка рассматриваемого факта епископами области Исаврийской в послании к императору Льву. Ультрамонтанские писатели полагают, что если вселенские соборы принимали и цитировали в своих определениях послания папы, то этим будто бы доказывается, что декреты пап выше и авторитетнее постановлений вселенских соборов, что от согласия с папскими посланиями зависит твердость соборных вероопределений. Исаврийские же епископы устанавливают взгляд радикально противоположный этой ультрамонтанской логике, который сводится к тому, что папские определения только тогда должны быть признаваемы авторитетными, когда они согласуются с определениями соборов. Обсуждая тот факт, что в своем вероопределении отцы 4 вселенского собора основались на посланиях Льва Римского и Кирилла александрийского, они пишут: «Собор представил на вид эти послания конечно не потому, что смотрел на них, как на более сильные, чем символ никейских отцов (этого никто и не думает), но потому, что желал ими обличить тех, которые притворялись, будто принимают символ никейских отцов»¹⁵.

В высшей степени сильное и оригинальное возражение папистам делает Дёллингер по поводу известной классической цитаты, приводимой ими в пользу своей системы из Иринея. Полагают обыкновенно, будто бы «Ириней вменял в нравственную обязанность для каждой частной церкви согласоваться в учении с римскою.» Но «что такое объяснение, –замечает Дёллингер, – ошибочно и что Иринею приписывают чуждую ему мысль, явствует из следующего.

Во-первых, об единственном факте, на котором могло опираться обязательство к соглашению с римскою церковью, что именно Петру было даровано догматическое преимущество и что это преимущество переходит на всех его преемников, – об этом у Иринея нет ни слова. Преимущества, которые он приписывает римской церкви, составляют: ее распространенность, древность, основание Павлом и Петром; тогда как каждый защитник учения о непогрешимости всегда ссылается, напротив, только на Петра, как на единственного ее носителя.

Во-вторых, необходимость согласоваться с верою римской церкви явствует из факта, что верующие из всех стран и земель (undique, πανταχόθεν) принуждены вследствие могущества и мирового положения Рима являться туда и, следовательно, также входить в общение с тамошнею церковью и там исповедуемое учение сохранять в апостольской чистоте поверкою с собой принесенного из их местожительства предания.

Ириней говорит: учение или предание римской церкви потому так пригодно к опровержению еретиков, что сюда, в этот центральный пункт цивилизованного миpa стекающиеся христиане, которые приносят сюда с собою свою родную веру, чрез такое непрерывное свидетельство, чрез постоянное сличение своего азиатского, египетского, палестинского предания с римским, охраняют его от всякого уклонения. Ириней, говорит не о convenire cum ecclesia, но ad ecclesiam (т.е. не о согласовании с церковью, а о стечении к церкви). Совершенно тоже спустя два столетия говорит Григорий Назианзин о новой столице государства, Константинополе: она, говорит он, глаз миpa, в нее стекается отовсюду все высокое и от нее истекает все, как бы из общего склада веры. Таким образом, текст Иринея служит очевидным свидетельством не за, но против папской непогрешимости, так как Ириней ничего не знает об особой, этой церкви или ее епископу, как наместнику Петра, дарованной привилегии он знает только то, что там хранится подлинное вселенское предание, благодаря стечению туда христиан со всех сторон света. У Иринея учение римской церкви зависит от учения прочих церквей, т.е. от кафолической церкви»¹⁶. Насколько известно, в полемической литературе против папизма приведенный комментарий рассматриваемой цитаты из Иринея встречается в первый раз, и Дёллингер должен быть признан его изобретателем и творцом. Относительно его правильности невозможны никакие возражения и надобно только удивляться, почему прежние исследователи не приходили к тем выводам, к каким пришел Дёллингер, внимательно вчитавшийся в Иринея. Но рано или поздно наука должна была прийти к этим выводам. Из русских авторов в последнее время рассматриваемая цитата из Иринея подвергнута тщательному исследованию С. Сушковым. Обратив внимание на латинский текст цитаты, подвергнув ее филологическому и логическому разбору, сопоставив слова Иринея с другими памятниками древней церковной письменности, в которых встречаются аналогичные рассуждения о том же предмете, С. Сушков пришел, в сущности, к тем же воззрениям, какие высказывает и Дёллингер.¹⁷ Если принять во внимание, что раньше и самые талантливые богословы и исследователи, писавшие против папского догмата, чувствовали серьёзное затруднение при определении подлинного смысла слов блаж. Иринея лионского, то теперь этот смысл должен считаться окончательно установленным и в этом заключается громаднейшая заслуга Дёллингера и С. Сушкова пред богословскою наукой.

В недавнее время для оправдания латинских неправых учений на западе изобретена теория развития догматов, сущность которой сводится к тому, что новые догматы католицизма не составляют собственно никакой новизны, но что напротив на них следует смотреть только как на логический вывод из тех верований, которые содержимы были церковью искони. Дёллингер оставляет без разбора и опровержения самую эту теорию, несостоятельную во всех отношениях. Но что ватиканский декрет не может быть ею оправдан, это показано им с ясностью и убедительностью. «Никак нельзя, – говорит он, – утверждать, чтобы учение, по которому непогрешимость решения перенесена на папу, появилось в церкви путем совершающегося с внутренней необходимостью процесса догматического развития. Это новое мнение относится к древнему отнюдь не как правильно из него выведенное следствие, но как противоречие, как отрицание прежней доктрины и утверждение новой, которая ставит себя на ее месте, совершенно отлична от нее и совсем с нею несовместима. Древнее учение говорит: божественное руководство и охранение Церкви явствует из того, что она как целое не может отпасть от веры, что она не моет вверенное ей учение ни исказить, ни утратить; всей церкви, следовательно, и только ей, будет ли то в ее обыкновенном положении или в ее представительстве чрез собор, принадлежит то божественное покровительство и то озарение, без которых обетования Христовы не могли бы исполниться, и которые мы называем непогрешимостью решений и исповедания. Противоположное этому утверждается новым мнением, именно: непогрешимость дарована не церкви, но единственному лицу, папе; без него церковь осуждена на заблуждение; он только получает, как скоро ему предлежит высказаться или учить о предметах веры, особенное божественное просвещение, охраняющее его от всякого заблуждения, и только от него церковь получает столько света и истины, сколько он ей сообщает».¹⁸ «Если, – прибавляет Дёллингер, – на место непогрешимости всей церкви, которой верили и учили издревле, поставить непогрешимость единственного человека, то это будет не развитие, не разъяснение того, чему прежде implicite веровали, не следствие, с логическою необходимостью вытекающее из прежнего учения, а прямое противоречие ему, полное низвращение его».¹⁹

Дёллингер доказываете при этом, что ватиканский декрет, противореча библейскому учению и всеобщему церковному преданию, не может быть признан и согласован с преданием собственно римской церкви. «Всеобщие церковные соборы в Констанце и Базеле, – замечает он – неоднократно отвергли положение, что «первый престол никем не судится», и вместо его постановили противоположное учение, что папа так же, как и всякий христианин, в делах веры и реформы церкви подчинен вселенскому собору. Этим непогрешимость, как доселе каждый приверженец теории папской непогрешимости соглашался, явно отвергнута, потому что, если бы папа действительно обладал таким преимуществом, то соборы, равно как и вся церковь должны были бы безусловно подчиниться ему и его решениям. Констанцкий собор всею церковью вообще и папами признан истинно вселенским, и в особенности декреты 4-го и 5-го заседания о превосходстве собора над каждым папой объявлены истинными и законными целым рядом пап: Мартином 5-м, Евгением 4-м, Николаем 5-м, Пием 2. Как на соборе они были провозглашены без всякого возражения, так и во всей церкви в течение более 30-ти лет никто также не восставал против них. Только значительно позднее римские кардиналы, как Торквемада и Каэтан, пытались подвергнуть сомнению значение и ценность этих декретов. Когда, наконец, богословы иезуитского ордена взялись за этот предмет, то дело дошло до того, что весь констанцкий собор отвергнут и вычеркнут из ряда вселенских соборов, и этому в самое даже недавнее время последовали, – чему едва можно верить, – епископы; между тем как папа Мартин 5 в одной собственной булле отвержение этого собора объявил, как знак еретичества, и приказал, чтобы всякого, подозреваемого в заблуждении относительно веры, спрашивали именно о том: верует ли он, что констанцкий собор был вселенским, и одобряет ли все, что им определено? Итак, для того, чтобы гипотезу о папской непогрешимости возвести в учение всей церкви, необходимо, во-первых, отвергнуть весь констанцкий собор, так как значение и достоинство этого великого собора стоит и падает вместе с декретами 4-го и 5-го заседаний; во-вторых, необходимо отвергнуть также базельский собор в его первом, признанном римским престолом, периоде, до перенесения его в Феррару; в-третьих, необходимо должны быть отвергнуты и буллы пап, подтвердившие эти декреты. Таким способом католическое учение сделалось бы запутанным и полным противоречия хаосом, который внутри церкви мог бы быть поддерживаем только посредством гнета и насилия, а вне ее служил бы беззащитным предметом поношения и неопровержимым упреком со стороны внецерковных богословов».²⁰

В противовес констанцким и базельским определениям паписты давно указывали на лионский 2 собор 1274 г. и ферраро-флорентийский. На этих же последних соборах обосновывались и ватиканские отцы, которые цитировали лионские и флорентийские определения сначала в адресе своем на имя Пия 9, а потом и в самом соборном декрете о папской непогрешимости. Ссылаясь в подтверждение доктрины папской непогрешимости на лионские и ферраро-флорентийские соборы, для придания этим ссылкам особого веса и значения, ватиканские отцы подчеркивали и оттеняли при этом факт присутствия на поименованных соборах представителей восточной церкви. Дёллингер первый доказал несостоятельность и этих аргументов.

Цитата ватиканских отцов из лионского собора 1274 г. заключается в том, что представители востока, трактовавшие здесь с латинянами об условиях воссоединения церквей, будто бы признали авторитет папы верховным в делах веры. Дёллингер на это возражает: «Неверно, будто бы на втором лионском соборе (1274 г.) греки и латиняне согласно приняли такое исповедание веры, в котором объявляется, что «споры относительно веры должны быть решаемы приговорами папы». Ни греки, ни латиняне, т.е. собравшиеся в Лионе западные епископы, отнюдь не усваивали себе такого исповедания веры; умерший папа Климент 4 – вот кто послал это исповедание императору Михаилу Палеологу, как условие принятия его в церковное общение. Михаил, еще не обеспеченный в обладании только что отвоеванною им у неприятеля столицею и сильно угрожаемый со стороны латинского императора Балдуина и сицилийского короля Карла, имел крайнюю нужду в папе, который один мог усмирить его главного врага, и потому согласился на предписанные ему папами условия церковного подчинения, хотя греческие епископы и народ упорно противились этому. Навязанную ему формулу он, таким образом, внес в свое письмо, которое было на соборе прочитано и подтверждено его послом – Логофетом. У себя дома, в Константинополе, он сам отрекся от трех сделанных папе уступок. Собравшиеся же епископы совсем не имели и повода выразить об этой формуле свое мнение».²¹ Что касается флорентийского собора, то ватиканские отцы приводят из актов этого собора определение, подписанное и греками, в котором о папском авторитете говорится: «Римский первосвященник есть преемник блаженного Петра, князя апостолов, и истинный наместник Христа, глава всей церкви и отец и учитель всех христиан, которому в лице блаженного Петра от самого Господа дарована полнота власти пасти стадо Христово, устроять вселенскую церковь и управлять ею». И против этой цитаты, которая на первый взгляд представляется очень внушительной, Дёллингер дает обстоятельные разъяснения, подрывающие ее значение и силу в самых основаниях. «Определение флорентийского собора, – замечает он, – здесь приведено в искалеченном виде; как раз то главное положение, формулированию которого предшествовали длинные прения между греками и итальянцами и в котором заключается вся сила, так как согласно со сделанным в нем ограничением должно быть понимаемо все предыдущее, – как раз это-то главное положение и пропущено, именно положение: juxta eum modum, qui et in gestis et in sacris canonibus oecomenicorum conciliorum continetur. Папа и кардиналы настойчиво добивались именно, чтобы в пояснение того, как надобно понимать первенство папы было прибавлено: juxta dicta sanctorum. Греки с такою же настойчивостью отвергали это. Они хорошо знали, что между этими «свидетельствами святых» находится значительное число очень далеко заходящих вымышленных или подделанных мест. Уже в седьмом заседании один из ораторов, латинский архиепископ Андрей, сослался на пресловутые свидетельства Кирилла, которые с тех пор, как ими впервые обмануты были Фома Аквинат и папа Урбан 4, произвели на западе сильное и продолжительное действие, теперь же греками были отвергнуты. Император прибавил еще: если кто-либо из отцов, в каком-либо письме к папе выразился в стиле комплимента, то отсюда нельзя же тотчас выводить права и привилегии. Латиняне, наконец, уступили: «dicta sanctorum» исчезли из проекта и на их место, как мерило и границы первенства пап, были поставлены деяния вселенских соборов и священные каноны. Этим всякая мысль о папской непогрешимости была исключена, так как в древних соборах и в до-исидоровских, обеим церквам общих, канонах не только ничего не находится, что указывало бы на подобное преимущество, но все древнее церковное законодательство, равно как и деяния и история семи вселенских соборов – они только и подразумевались – со всею очевидностью предполагают такой порядок, в котором высший авторитет учения принадлежит исключительно вселенской церкви, а отнюдь не одному кому-либо из пяти патриархов, каковым в глазах греков был и папа. Кроме того архиепископ Виссарион незадолго пред этим от имени всех греков объявил, что папа меньше собора, следовательно, не непогрешим. Это есть, следовательно, искалечение, равняющееся фальсификации, когда из определения флорентинского собора вычеркивают как раз главное положение, имеющее наиважнейшее значение для тех, для кого оно было сделано. Это положение в глазах греков было так необходимо, что они заявили свою решимость уехать домой ни с чем, если оно не будет внесено в декрет; и настояли на том и провели то, чтобы все права и привилегии прочих патриархов были сохранены на будущее время; а что патриархам принадлежит право участвовать в утверждении общего церковного учения самостоятельно и не быть вынужденными просто подчиняться притязаниям непогрешимого учителя, – это раньше сами папы заявили».²² В своих письмах о папе и соборе, отпечатанных сначала в Аугсбурской Газете, а потом изданных отдельною книгою, Дёллингер, под именем Януса, останавливался еще на тонком различии греческого и латинского текста того именно места из флорентийских актов, которое ватиканские отцы опускают в своей цитате. Коротенько упоминается об этом и в заявлении Дёллингера от 19 января 1870 года по поводу адреса ватиканских отцов на имя Пия 9 о папской непогрешимости. Означенное место из флорентийских актов по-гречески читается: καθ’ ὃν τρόπον καὶ ἐν τοῖς πρακτικοῖς τῶν οἰκουμενικῶν συνόδων καὶ ἐν τοῖς ἰεροῖς κανόσι διαλαμβάνεται. Латинский же текст передает эти греческие слова в таком виде: quemadmodum etiam in gestis oecumenicorum conciliorum et in sacris canonibus continetur. По мнению Дёллингера, эта латинская версия не точно передает смысл греческих выражений. Греческий текст заключает в себе мысль, что папу следует признавать викарием Христа, главою церкви, отцом и учителем всех христиан в том смысле, как определены прерогативы римской кафедры вселенскими соборами. Латинская же версия дает мысль, что флорентийское определение подтверждается древними вселенскими соборами, которые будто бы понимали прерогативы апостольского престола в Риме совершенно так же, как поняты они на западе гораздо позднее. Греческий текст представляет собою ограничение понятий о главенстве и учительстве папы в смысле древневселенских постановлений о прерогативах римской кафедры. Латинская же версия заключает в себе простое подтверждение идеи папского всевластия определениями вселенских соборов. Ясно, что греческий текст противоречит доктринам папистов, латинская же версия благоприятствует ультрамонтанским теориям. Дёллингер отдает преимущество тексту греческому, который вполне согласуется с ходом прений на флорентийском соборе. На латинский же язык, по его мнению, греческие выражения, чтобы с точностью выдержать их смысл, следовало бы передать в таком виде: juxta eum modum qui et in gestis oecumenicorum conciliorum et in sacris canonibus continetur.²³

Углубленное исследование ультрамонтанских доктрин о папском всевластии и непогрешимости приводит Дёллингера к тому окончательному выводу, что камни, из которых выведено здание, взяты из простирающегося чрез все века, начиная с пятого, ряда подлогов и фикций и на них основанных заключений и следствий.²⁴ Не смотря на всю жесткость и резкость этого приговора, с ним нельзя не согласиться. Вследствие разных исторических причин, на западе довольно рано возникает идея папства, как божественного учреждения, сосредоточивающего в себе полноту власти для верховного управления церковью и для непогрешительного разрешения всех вопросов веры и благочестия. Но эта идея не находила для себя догматических оснований ни в божественном Писании, ни в церковном предании и практике. Недостаток этих оснований однако же не задерживает развития папских теорий, потому что нашлись сторонники римской кафедры, которые, для возвышения и упрочения ее авторитета, стали прибегать к разного рода вымыслам. Папство обязано этим своим изобретательным сторонникам целым рядом подлогов, в которых извращается смысл и текст подлинных соборных актов и других письменных памятников церковной древности, сочиняются определения от имени небывалых соборов, выдумываются исторические факты. Пятый век совершенно справедливо отмечается Дёллингером, как начальный в истории этих подлогов. Чтобы утвердить идею верховенства папской власти, прежде всего, подверглось на западе искажению 6 правило 1 вселенского собора. Искажение заключается в прибавке к подлинному тексту никейского канона слов: ecclesia romana semper habuit principatum. Прибавка эта первоначально имела вид заголовка к правилу, а потом совершенно слилась с ним и придала ему таким образом смысл, которого в нем на самом деле не было. Затем на западе стали утверждать, будто никейские отцы признали за римской кафедрой верховенство судебной власти церкви и облекли папу правом принимать апелляции на решения областных соборов. С этой целью сардикийские определения, понимаемые притом в смысле очень широком, выдавались за определения никейские. О том, что папа обладает высшею судебною властью над всеми и над всем, а сам никакой земной власти, ни церковной, ни светской, не подсуден, трактуют кроме того появившиеся в конце 5 в. вымышленные декреты Сильвестра, деяния небывалого синуезского собора и акты о папе Сиксте 3 и Полихронии Иерусалимском. Почти одновременно с этими подлогами сфабрикованы были акты небывалого римского собора в термах Трояновых, якобы созванного папою Сильвестром для рассмотрения и утверждения деяний никейских отцов. Тенденция этого подлога состояла в том, чтобы поставить папскую власть выше авторитета вселенских соборов. Позднее явилась подложная дарственная запись от имени Константина Великого на имя папы Сильвестра, признававшая римскую кафедру средоточием и верховной светской власти над всем христианским миром. Мало по малу, наконец посредством подлогов, изменяются самые основы канонического права западной церкви и сторонниками папских притязаний предпринимается систематическая переработка памятников древней церковной истории и актов церковного законодательства в интересах и с целью упрочения за римской кафедрой верховного авторитета. Первый капитальный опыт такой переработки представляет сборник Псевдоисидора. Продолжателями же начатого Псевдоисидором дела являются средневековые канонисты: Бурхард, Анзельмий, Дейсдедит, Боницо, Григорий Павийский, Иво Шартрский, а завершителем здания подлогов – болонский монах Грациан, в труде которого Concordia discordantium canonum церковное право запада сделалось окончательно папским. От канонистов идея папства перешла и в богословие, и Фома Аквинат, введенный в заблуждение вымыслами Грациана и других, первый признает за папской системой догматическое значение, и папские теории объявляет богооткровенным учением. В эпоху гуманизма и так называемого возрождения началось разоблачение папских подлогов. Но они успели уже произвести свое действие. Система папская утвердилась уже в догматике римской церкви до такой степени прочно, что богословы не хотели отказываться от своих теорий и после разоблачения подлогов. Отказываться было и опасно. Посредством всякого рода хитростей и насилий, подкупов и обманов, практиковавшихся в течение столетий, «мало по малу удалось, – говорит Дёллингер, – отодвинуть на задний план древнее учение, не смотря на тысячекратное его обоснование».²⁵ Посредством же принуждений и порабощения богословской мысли поддерживались папские теории и в то время, когда все подпорки этих теорий были опрокинуты. «Благодаря инквизиции, в Италии, Испании и Португалии невозможно было предлагать другое учение ни в книгах, ни с учебных кафедр. Такое же насилие господствовало в больших духовных корпорациях, в монашеских орденах; в университетах, зависевших от иезуитов, никогда не было терпимо и то, чтобы гипотеза о папской непогрешимости была подвергаема хотя какому либо сомнению. И все сочинения, в которых это мнение подвергалось научному исследованию и доказана историческая несостоятельность его, попали в индекс и, насколько было возможно, уничтожены».²⁶ Но если опасно было бороться с системой папизма, то напротив защищать папские теории было делом благодарным и выгодным. Кто в самом деле были защитниками папства? – «Торквемада, Каэтан, Якобацци, Гозий, Полюс, Баронии, Беллармин, Агиррэ, Паллавичини, Готти, Орси, – люди, или уже бывшие кардиналами, или сделавшиеся ими в награду за эту защиту, – и рядом с ними монахи больших орденов, генералы которых имеют свою резиденцию в Риме, и во-первых иезуиты, которые защиту и практическое проведение неограниченной власти пап во всех направлениях поставили главною своею задачею и сделали, можно сказать, принципом своей жизни».²⁷

Возражая против догмата папской непогрешимости, находя его несогласным ни с откровением, ни с преданием, ни с историей и практикой вселенской церкви, Дёллингер отказывается признать и авторитет ватиканского собора, который провозгласил этот догмат. По его отзыву, ватиканское собрание не удовлетворяет ни одному из условий, признаваемых в богословии существенными для усвоения соборам вселенского характера. Всего же важнее то, что на ватиканском соборе не было допущено свободы исследования. Даже более того: на соборе царило насилие. В этом отношении его можно сопоставить только с разбойничьим собором 449 г. «Я отказался, – говорит Дёллингер, – признать собор, которому, помимо числа, недоставало почти ни одного из условий, требуемых богословием для его законности, собор, на котором как доказано, не было никакой свободы, никакого основательного исследования, никакого изложения действительного предания, собор, одно беспримерное делопроизводство которого уже возвещало епископам об их порабощении… То, что происходило на ватиканском соборе, хуже того, что было на ефесском 449 г.; потому что хитрость и обман, духовное принуждение, систематическое давление под видом свободного совещания – все это хуже, чем телесные побои и дикие вопли, как это было в Ефесе».²⁸ Эти замечания Дёллингера в высшей степени резонны и основательны. Та точка зрения, которой он руководится в своих суждениях, принята и православными богословами, оспаривавшими авторитет и законность ватиканского собора. Один из них, в совершенном согласии с Дёллингером и как бы в подтверждение правильности его рассуждений, говорит: «Ватиканский собор не был свободным собором: давление со стороны папы и его двора чувствовалось повсюду. Прежде всего, порядок соборных заседаний определен был заранее папой и его конгрегациями, а не самим собором; поэтому естественно, что он был установлен в интересах папы. Епископам не позволено было предлагать собору непосредственно свои заявления и возражения; они должны были сообщать их письменно особым депутациям, которые имели право и не докладывать собору об этих заявлениях. Епископам не позволено было печатать своих речей и читать стенографических отчетов других… Затем окончательные постановления собора объявлялись от имени папы и только с согласия собора. Значит, собор имел только совещательный, а не решающий характер. Свобода совещаний стеснялась и тем, что папа открыто заявлял свое недовольство всякой оппозицией и позволял своим органам (Civitta в Риме, Univers в Париже и др.) беспрепятственно осыпать бранью епископов, имевших несчастье попасть в оппозицию, а самим епископам запретил печатать в Риме что ни будь в свою защиту. Папа отказал даже в перемене залы заседаний, не смотря на ее акустические неудобства».²⁹ Ватиканский собор, как собор папский, и не мог быть свободным. Было заранее известно, что он составляется не для исследования и определения истины, а только для того, чтобы, в качестве пассивного орудия и органа папской власти, придать формулу соборного постановления декретам римского первосвященника и провозглашение их обставить торжественностью. На этом основании патриархи востока опротестовали самое папское приглашение к принятию участия в соборе, как посягательство римского престола утвердить свой абсолютизм и в тех частях христианского мира, которые дорожили церковной свободой и не были порабощены папством.

Обращаясь к древнейшим временам, мы также убеждаемся из яснейших и непререкаемых свидетельств, что догматы благочестия устанавливаются на вселенских соборах не иначе, как посредством свободного исследования предания, что свобода исследования относится к существеннейшим признакам истинности и вселенского характера соборов. Именно эту мысль выражают императоры Феодосий и Валентиниан, замечая в одном из своих посланий на имя Кирилла александрийского, что учение благочестия «определили для нас не угрозы какого либо владыки, или думающего владычествовать, но совещания св. отцов и священного собора».³⁰ Относительно того, как должны были идти рассуждения о вере на халкидонском 4 вселенском соборе, император Маркиан, по повелению которого был созван этот собор, пишет: «Наша милость повелела не делать никому ни малейшего принуждения к тому, чтобы подписывался или соглашался, если он того не желает; потому что мы никого не хотим увлекать на путь истины угрозами или насилиями.³¹ За свободу вселенских соборов в исследовании церковного предания стояли и древние папы. Посылая своих легатов на 6 вселенский собор, папа Агафон убеждал императора, чтобы он позаботился гарантировать свободу совещаний на соборе, чтобы на ожидаемом соборе даровано было «безнаказанное слово и свободное право всякому желающему говорить и защищать свою веру, дабы все ясно видели, что никакой страх, никакая угроза, никакое вмешательство не отвращали и не полагали препятствие желающему говорить за истину кафолической веры.³²

В принятом ватиканскими отцами способе решения догматических вопросов и провозглашения издаваемых ими декретов Дёллингер указывает другое важное препятствие к признанию ватиканского собора законным и вселенским. «В течение 1800 лет имело силу в церкви основное правило, чтобы определения относительно веры и учения были принимаемы единогласно, по крайней мере, с нравственным общим согласием. Это правило находится в теснейшей связи со всею системою кафолической церкви. Нет примера, чтобы какой либо догмат был решен по простому большинству голосов, при противоречии со стороны меньшинства, и чтобы затем введен был в употребление».³³ Это свое возражение против законности и вселенского характера ватиканского собора Дёллингер считает настолько важным и существенным, что находит нужным развить его и обставить аргументами.

Для подтверждения своей общей мысли, он останавливается прежде всего на следующих теоретических соображениях, касающихся деятельности вселенских соборов. «Церковь, – говорит он, – имеет задачей хранить вверенный ей от начала залог откровенного учения и пользоваться им. Она не получает никаких новых откровений и не делает никаких новых членов веры. А что говорится о церкви, тоже должно сказать и о вселенском соборе. Собор есть представитель всей церкви, есть ее совокупность; епископы на собор суть послы и уполномоченные делопроизводители от всех церквей католического миpa; за эту совокупность верующих они должны объявить, что она относительно известного религиозного вопроса думает и во что верует, что она приняла, как предание. На них, следовательно, надобно смотреть как на прокураторов, отнюдь не смеющих выходить из пределов данных им полномочий. А если бы они дозволили себе это, то церковь, которой они служат представителями, не утвердила бы составленного ими учения и определения, напротив, отвергла бы их, как нечто чуждое ее верующему сознанию. Епископы на соборе суть прежде всего свидетели: они выражают и подтверждают то, что они и их общины приняли и доселе исповедывали, как учение веры. Но они суть также и судьи, только их судебная власть относительно веры не может переступать пределов их свидетельства, напротив, постоянно обусловлена и ограничена ими. Как судьи, они призваны не создавать законы (учение о вере), а только толковать и применять их. Они подчинены публичному праву церкви, в котором не могут изменить ничего. Свою судебную должность они исполняют, когда, во-первых, данные им свидетельства проверяют между собою и сравнивают и взвешивают их значение, и когда, во-вторых, после добросовестной проверки их объявляют применимы ли к известному учению необходимые три условия: повсюдности, непрерывности и всеобщности (ubique, semper, ab omnibus), можно ли, следовательно, это учение предъявить, как всеобщее учение целой церкви, как действительно составную часть божественного залога, и каждого христианина обязать к исповеданию его. Проверка его должна поэтому простираться как на прошедшее, так и на настоящее время. Таким образом, всякий произвол, всякое простое субъективное мнение епископов несовместимы с их должностью на соборах. Это было легкомыслием и пагубою; церковь не получает никаких новых откровений и не сочиняет никаких новых членов веры; поэтому не может и не должен и собор ни изменять сущность веры, ни что либо убавлять в ней или прибавлять к ней. Собор делает свои догматические определения, следовательно, только о таких предметах, которым, как засвидетельствованным Писанием и Преданием, все веровали, или которые в тех основных положениях, которым уже веровали и учили, заключаются как их очевидные следствия. Если же какое либо мнение в течение столетий постоянно встречало противоречия и было оспариваемо всеми богословскими средствами, если оно, следовательно, по меньшей мере шатко или нетвердо, то его никогда и никто, ни даже собор не может сделать несомненным, то есть, возвести в достоинство богооткровенного учения… Противоречие же, которое известным числом епископов на самом соборе поднимается против имеющего быть провозглашенным как догмат мнения, доказывает, что в представляемых ими поместных церквах это мнение ни прежде не признавалось, ни теперь не считается истинным богооткровенным учением. А этим уже решается и то, что сему мнению или учению не достает всех трех существенных качеств: повсюдности, постоянства и всеобщности, – и что, следовательно, оно не может быть навязано всей церкви, как божественное откровение. Поэтому в церкви всегда признавалось необходимым отлагать декрет в сторону, не делать определения, коль скоро предложенному большинством или преднамеренному его декрету встречалось противоречие со стороны сколько-нибудь значительного числа епископов. Действительная вселенскость учения должна быть очевидна, бесспорна; а этого нет, коль скоро свидетельство хотя бы и меньшинства представляет доказательство, что целые поместные церкви этого учения не исповедуют и не веруют в него».³⁴

Относительно этих рассуждений Дёллингера необходимо заметить, что принципиальная точка зрения его не может возбуждать споров. Основная мысль его должна быть признана совершенно правильною и заключается она в том, что вселенский характер соборов определяется их верностью изначальному и всеобщему преданию, как существеннейшим условием. Христианство возвестило нам истину божественную, следовательно абсолютную, следовательно на веки неизменную и не подлежащую ни поправкам ни дополнениям ни усовершенствованиям. Основанное на этой откровенной истине, христианское вероучение должно быть как в начале, так и во все последующие века вероучением совершенно тождественным в своем содержании. Поэтому и существеннейшая задача вселенских соборов состояла в охранении вверенного ей залога богооткровенной истины во всецелой неповрежденности и неприкосновенности. «То, что церковь имеет по преданно, не есть вместе да или нет, но по истине есть да и останется неповредимым и непоколебимым на вечное время». Так исповедали, следуя свидетельству апостола Павла (2Кор.1. 19,20), отцы вселенских соборов.³⁵ На этом основании и при созвании соборов имелось единственно в виду: «да утвердится соборным постановлением древнее предание святых отцов».³⁶ Этой целью определяется и та миссия, которую выполняли на соборах епископы, как представители поместных церквей. В сущности, они лишь свидетельствовали о том учении, которое сохраняется в церкви ненововводно посредством предания, по преемству от апостолов. Так понимали миссию представителей поместных церквей на вселенских соборах и древние первосвященники Рима. Папа Агафон, отправляя своих уполномоченных на 6 вселенский собор, поставляет их права и обязанности в том, чтобы они могли дать удовлетворительный ответ на вопрос, «во что верует и чему учит сия апостольская церковь», чтобы «они просто изложили предание сего апостольского престола в том виде, в каком оно утверждено нашими апостольскими предшественниками».³⁷ Соответственно с такою миссией представителей поместных церквей и исследование вселенскими соборами догматов не к тому клонилось, чтобы обогатить богопреданную веру каким либо открытием, а единственно только к тому, чтобы оградить откровенную истину от посягательств на целость и неповрежденность ее со стороны еретиков. Никаких поправок в вере, никаких дополнений к преданию при этом не допускалось. Заслуги отцов и соборов состояли только в том, что они «разрушенное еретиками исправляли и расстроенное ими приводили в согласие».³⁸ Нового же ничего в систему церковного вероучения соборными вероопределениями не вносилось. Напротив, всякая попытка привнести в церковное учение что-либо новое и раньше неизвестное осуждается соборами, как нечестие и безумие,³⁹ и церковь оставалась при своих прежних верованиях, сохраняемых в ней по преданию изначала. «Когда, – читаем в актах 7 вселенского собора, – появлялись ереси, преисполненные желчью и горечью против церкви, то, по вдохновению Божию, собирались для ниспровержения их шесть вселенских соборов, и отцы соборов подтверждали и восстанавливали все, письменно и неписьменно с самых первых веков преданное в кафолической церкви»,⁴⁰ и таким образом, – как выразился карфагенский епископ Капреол на имя 3 вселенского собора, – «силою древнего предания поражали новые и доселе неслыханные в церкви учения».⁴¹ При этом исконные верования церкви получали новое словесное и логическое выражение, облекаясь новыми формулами. Но смысл оставался в догматах тот же самый, который верования церкви имели и раньше. Своими новыми формулами отцы и соборы имели только в виду оградить церковное вероучение от неправых толкований и отвергнуть тот смысл, который хотели вложить в догматы благочестия еретики, так что в своем содержании откровенная истина оставалась равною себе, не делалась более глубокою и совершенною, не становилась более полною, не расширялась и не разрасталась внутренне. Отцы соборов просто давали только отчет о своем уповании, как они научены вере по преданию. Их труд и задача сводились к тому, чтобы изобличить еретические учения несоответствием их с подлинным и повсеместным преданием церковным. Но отцы собора отнюдь не занимались тем, чтобы из общепринятых и установленных ранее догматических истин добыть посредством логических и диалектических комбинаций какую либо новую истину и таким образом расширить область религиозного знания. То правда, что при определении богооткровенной истины вселенские соборы прибегали иногда, кроме библейских и отеческих свидетельств также «к исследованиям и умозаключениям».⁴² Но к чисто рассудочным приемам и соображениям в своих определениях отцы соборов прибегали исключительно там, где приемы этого рода являлись положительной необходимостью для изобличения ересей, которые все покоились на ложных философских основаниях. В этих случаях вселенские соборы признавали целесообразным не только противопоставлять заблуждению здравое учение, но также и поражать ересь ее собственным оружием, подрывая софистическую ложь правильностью умозаключений. «Так как многие, – говорят в своей речи к императору Маркиану отцы халкидонского собора, – с прямой дороги совращаются на распутные заблуждения, ошибочно измышляя себе какую-то новую дорогу; то и нам необходимо обратить их к изобретениям истины и их помышлениям противопоставить обличения, впрочем никогда не прибавляя к благочестию чего либо нового, как будто не достающего в вере, но придумывая соответственное их новизнам».⁴³

Уже из этих слов видно, что умозаключения и рассудочные приемы нужны не для обоснования догматов благочестия, которые тверды и ясны сами по себе, а для изобличения ересей, которые в самых основах своих составляют ложь и заблуждение, не для убеждения верующих», а для вразумления уклоняющихся от правой истины. Но еще яснее выражают эту мысль халкидонские отцы, когда говорят: «Своим, для их пользы, достаточно бесхитростного познания веры, приводящего благомыслящих к исповеданию догматов благочестия, а усиливающимся извратить правильное учение должно противостоять, против каждого их порождения (ратовать) и противопоставлять их ухищрениям соответственные (опровержения). Если бы все довольствовались уложением веры и стезю благочестия не подновляли, то ненужно было бы (сынам) церкви ничего придумывать к символу для уяснения».⁴⁴ Во всяком случае на вселенские соборы нельзя смотреть, как на съезды экспертов богословия, где шли ученые рассуждения об религиозных предметах, и истина добывалась при помощи обыкновенных научных пособий, посредством дебатов и прений ученых людей, которые высказывают свои собственные мнения о подлежащем исследованию предмете, стараясь переубедить друг друга силою диалектики, неотразимостью философских доводов, глубиной и широтою эрудиции. Главную и положительную основу соборных определений составляли свидетельства писания и предания, т.е. труды соборов сводились не к ученым изысканиям, а именно к свидетельству о том, что дано в откровении, чему и как веруют те церкви, представители коих на соборе присутствовали. «Церковь, – говорит блаженный Августин, – образуется не сварливыми мнениями, но утверждается божественными свидетельствами».⁴⁵ Папа Агафон повелел своим легатам ответствовать пред лицом 6 вселенского собора на вопрос, во что верует и чему учит римская церковь, «не прибегая к мирскому красноречию, а в простоте апостольской веры, в которой мы воспитаны с колыбели».⁴⁶ «Будем услаждать себя, – читаем в похвальном слове Епифания 7 вселенскому собору, – мудрыми мнениями святых отцов... Мы убедились в истинности этого учения не на основании доводов человеческой мудрости, но, как сказано в Писании, явлением силы Духа (1Кор. 2,4). Верить этому нас побудила не убедительность слов их, что свойственно язычникам, – но сама истинность того, что ими доказывается».⁴⁷

Из всего сказанного по отношению к вопросу о том, правильно ли действовали ватиканские отцы, разрешая догматические вопросы по большинству голосов, вытекает отрицательный результат. Истина христианская, как есть богооткровенная, есть истина на веки неизменная; источник ее есть Разум Божественный. Она дана нам отвне готовою и полною; этим отличается от истин человеческих, которые суть только еще искомый икс и имеют источником своим наш естественный разум. Отсюда в исследовании человеческих истин рассудочные приемы служат главным и единственным орудием к познанию и определена их, между тем как при исследовании истины богооткровенной эти приемы могут иметь значение только второстепенное и относительное. На том же основании и большинство голосов составляет совершенно ненадежный способ и непригодный критерий для определения догматических истин. На обыкновенных ученых съездах и собраниях, на которых разрабатываются и наследуются вопросы науки, может иметь значение и большинство голосов. Здесь оно служит доказательством, что в данное время представляется наиболее вероятным известное мнение по тому или другому вопросу науки. Но и в научных вопросах большинство голосов не есть еще убедительный аргумент. Во всяком случае ученые собрания могут останавливаться и на решениях большинства. Это право вытекает для них из того уже, что они имеют дело не с абсолютной истиной, и их решения не могут иметь обязательной силы ни для какого последующего собрания, ни даже для какого-нибудь ученого в отдельности. Но определения вселенских соборов имеют значение определений неприкосновенных и неизменных на все времена. Отцы собора не создают истину, но только свидетельствуют, принадлежит ли известное учение к составу откровенной истины постоянно и повсеместно содержимой церковью по преданию изначала. Раз образовалось на соборе большинство и меньшинство, это уже составляет признак, что известное учение не соответствует основному принципу предания: ubique, semper, ab omnibus. А отсюда ясно, что и догматы веры не могут быть провозглашаемы и объявляемы по большинству. Один из русских богословов говорит на эту тему: «Истина Христова есть истина положительная, данная нам во спасение, а потому требует всецелого принятия. Глаголы Божии дух суть и живот (Ин.6,63); к ним нельзя относиться с нерешительностью Апостол Павел свидетельствует, что Иисус Христос, проповеданный им и его сотрудниками, не был да и нет, но в Нем было да. Ибо все обетования Божии в Нем да и в Нем аминь (2Кор.1, 19,20). Каким же образом такую положительную истину можно подвергать баллотировке? Чтобы сказали отцы вселенских соборов, если бы им предложено было составленные ими вероопределения догматов отдать на баллотировку? Это новость неслыханная, в применении к христианскому учению совершенно невозможная и сама по себе нелепая. Если бы баллотировкой определялись вероизложения вселенских соборов, – православие было бы подавлено большинством или ариан или несториан, или монофизитов, или иконоборцев. Баллотировка в приложении к определению истины есть чисто внешний прием и сама в себе предполагает, с одной стороны, существующее в обществе несогласие суждений о баллотируемой истине, а с другой – или подчинение меньшинства большинству, или по крайней мере надежду на возможность сопротивления со стороны первого последнему. – Баллотировкой определяется группировка частных мнений об искомой истине, но не самая истина, поэтому, при баллотировке меньшинство, уступая большинству, как внешней силе, не обязывается изменять своих взглядов и убеждений, а при случае может даже, собравшись с силами, заявить себя и низвергнуть большинство, как это нередко и бываете в порядках мирской жизни».⁴⁸ По этим основаниям русские богословы вполне соглашаются с Дёллингером, что, не говоря уже о других важных причинах, провозглашение на ватиканском соборе догматических декретов по большинству голосов служит одним из существенных препятствий к признанию этого собора законным, правильным и вселенским.⁴⁹

Итак, на вселенских соборах не может быть большинства и меньшинства, не должно быть разделения мнений. Отцы собора в своих определениях основываются не на собственном разуме, а на откровении. Откровение же одно, потому и определения вселенских соборов необходимо предполагают единодушие и согласие в свидетельстве епископов. Эта необходимость обусловливается кроме того и тем, что соборы в исследовании единого и в своем содержании всегда самому себе равного и тожественного откровения не предоставлены самим себе, а изрекают свои определения по внушению Св. Духа Божия. На этом водительстве Св. Духа зиждется весь авторитет вселенских соборов. Отсюда же с необходимостью вытекает и единодушие отцов в соборных определениях. Прекрасное замечание относительно этого предмета делает византийский император Маркиан. Халкидонский собор, как известно, был весьма многолюден и между отцами его было много епископов знаменитых и по уму и по образованности. Однако же, – говорит император, – «столько святых иереев, с величайшим трудом и многими молитвами, не смогли бы успеть в изыскании истины, если бы не руководил Бог, как должно веровать».⁵⁰ Епископы же нового Кипра в послании к императору Льву, указывая на единодушие и согласие отцов вселенских соборов в определении догматов благочестия, прямо свидетельствуют: «Не могло бы произойти единодушного согласия всех в слове веры, если бы Дух Святой не присутствовал там ради дела истины».⁵¹ Такой же совершенно смысл имеет и свидетельство отцов 6 вселенского собора о самих себе, что они изрекли свое вероопределение «вдохновившись внушением Св. Духа и оказавшись все согласными друг с другом и в мыслях и в выражениях.⁵²

Кроме теоретических соображений о неправильности и незаконности принятого ватиканским собором способа провозглашения своих догматических декретов по большинству голосов, Дёллингер подкрепляет свои замечания и ссылками на практику древней церкви. И действительно, история вселенских соборов доказывает, что догматические вероопределения провозглашались и устанавливались всегда по единодушному и согласному решению отцов, а отнюдь не по большинству голосов. Фактов на это так много, что они встречаются почти на каждой странице соборных актов и затрудняться можно только в выборе между ними наиболее убедительных и ясных. Император Константин великий говорите, что на 1 вселенском соборе все было подвергаемо надлежащему исследованию, дотоле, пока мысль угодная Богу, назирающему все, не была выводима в свете, так что всем становилось ясной, и пока не осталось более ничего, что служило бы поводом к разномыслию или недоумению относительно веры.⁵³

Из актов ефесского собора видно, что его догматические вероизложения изданы «общим определением».⁵⁴ Папа Лев 1 говорит прямо и ясно, что вселенские соборы затем и составляются, чтобы «полным рассуждением могло уничтожиться всякое заблуждение».⁵⁵ Тот же папа засвидетельствовал, что халкидонские вероопределения составлены «с общего согласия» отцов собора.⁵⁶ Весьма выразительно и замечание епископов древнего Епира к императору Льву, что на халкидонском соборе «определение яснейшего учения скреплено единодушно всеми».⁵⁷ Сами отцы халкидонскаго собора удостоверяют положительно, что они «общим решением» изгнали догматы заблуждения и восстановили непогрешимую веру отцов,⁵⁸ исповедуя ее «в общем духе, в одном настроении и единомыслии».⁵⁹ Отцы 5 вселенского собора подтверждают это свидетельство халкидонских отцов о самих себе и выражаются о них, что они «подали единогласные и согласные голоса».⁶⁰ Те же отцы, приглашая к участию в соборе папу Вигилия, мотивируют свое приглашение желанием, чтобы подлежащий исследованию «вопрос получил общее письменное определение»,⁶¹ чтобы «дело о трех главах было решено общим согласием всех»,⁶² и выставляют при этом принципиальное требование относительно соборной практики, что «пастырям прилично подвергать общую веру общим исследованиям».⁶³ В послании императора Юстиниана к отцам 5 вселенского собора цель созвания предшествовавших вселенских соборов указывается в низложении ересей «единодушным провозглашением правой веры».⁶⁴ По выражению отцов 7 вселенского собора, и они созваны были затем, чтобы утвердить «общим определением божественное предание кафолической церкви».⁶⁵ Вообще на вселенских соборах постоянно выдвигался на первый план вопрос: все ли присутствовавшие здесь представители поместных церквей принимают провозглашаемые вероопределения? Император Мартиан сделал прямое обращение к халкидонским отцам: «пусть скажет святой собор, по согласию ли всех святейших епископов провозглашено прочитанное теперь определение?» Отцы собора воскликнули: «все так веруем; одна вера, одно мнение; все также мудрствуем; все мы, согласившись, подписали; все мы православны; сия вера отеческая, сия вера апостольская, сия православная, сия вера вселенную спасла».⁶⁶ Отцы 5 вселенского собора в своих определениях указывали на свое единомыслие и согласие, как необходимое условие их твердости и незыблемости: «это все мы сказали;... все мы осуждаем;... все анафематствуем».⁶⁷ Когда окончил свои труды 6 вселенский собор, император Константин Погонат, прежде чем утвердить своей подписью его деяния, признал необходимым удостовериться: «пусть святой и вселенский собор скажет, по согласию ли всех честнейших епископов провозглашено сейчас прочтенное определение?» Собор воскликнул: «все так веруем; одна вера; все так думаем; все мы подписали по согласию и сочувствию. Все веруем православно. Сия вера апостолов, сия вера отцов, сия вера православных».⁶⁸ Равным образом, подписав свое вероопределение, отцы 7 вселенского собора провозгласили: «все мы так веруем, все так думаем, все мы в этом согласны и подписались. Это вера апостольская; это вера православная; эта вера вселенную утвердила... Мы следуем древнему законоположению кафолической церкви. Мы сохраняем определения отцов».⁶⁹ На халкидонском соборе однажды большинство потребовало было, чтобы никеоцареградский символ дополнен был новым членом против Несториева учения. От этого большинства составлено было даже определение. Но требования большинства остались без исполнения, потому что им не доставало единодушного согласия собора. Составленное большинством вероопределение не занесено даже в акты собора.⁷⁰ Насколько известно, это единственный случай из практики вселенских соборов, когда большинство выступило со своим вероопределением, добиваясь принятия его собором. Но эта попытка побудила императора издать повеление, чтобы или несколько епископов из разных областей «сошлись в молельне святейшего мученического храма и сделали правое и безукоризненное постановление о вере, так чтобы все согласились и не оставалось ничего сомнительного, или, если это не угодно, чтобы каждый чрез своего митрополита объявил свою веру, дабы подобным же образом не оставалось никакого сомнения или разноглася».⁷¹ Единодушие и согласие епископов в глазах императора до такой степени было необходимым условием твердости и вселенского характера соборных определений, что от его имени объявлено было, что, если разногласия между халкидонскими отцами устранены не будут, то халкидонский собор будет считаться несостоявшимся и «в западных странах имеет быть собор, так как ваше благочестие не хотело здесь сделать бессомнительного постановления об истинной и православной вере».⁷² После этого отцы собора приступили к новым совещаниям и издали вероопределение, провозглашенное по единодушному согласию с такими восклицаниями: «Это вера отцов... это вера апостолов. С нею все мы согласны: все так мудрствуем».⁷³ Впрочем практика вселенских соборов представляет один случай, когда соборное решение состоялось по большинству голосов. Относящееся сюда решение принадлежит 6 вселенскому собору и заключается оно в следующем. Патриарх Нового Рима Георгий с некоторыми из подчиненных ему епископов ходатайствовал пред отцами собора – не анафематствовать поименно Серия, Пирра, Павла и Петра. Собор отклонил это ходатайство. Тогда Георий сказал: «так как всегда берет верх мнение множества или многих, то необходимо анафематствовать упомянутых лиц по именам».⁷⁴ Итак, ясно, что предложение меньшинства отвергнуто большинством. Но меньшинство подчинилось большинству, так что окончательное решение состоялось все-таки по соглашению всех. А главное – это решение не было вероопределением. Паписты впали бы в ошибку, для римских теорий весьма неудобную, если бы стали утверждать, что известное 28 правило халкидонского собора состоялось тоже по большинству голосов, что следовательно принятый ватиканским собором способ провозглашения догматических декретов освящен практикой древних вселенских соборов. Во-первых, указанное правило халкидонского собора заключает в себе каноническое постановление, а не догматическое определение, и направлено оно против римских притязаний. Во-вторых, этот канон принят собором единодушно, как это видно из восклицаний епископов: «это справедливое решение... все мы говорим это; это всем угодно».⁷⁵

Против этого канона протестовали папские легаты. Но их протест был сделан уже после принятия собором канона и уже поэтому одному не может доказывать, что рассматриваемое постановление есть дело только соборного большинства, а не всего собора. К участию в совещаниях по содержанию сего постановления были приглашаемы и представители западной церкви, но они на это приглашение ответили отказом.⁷⁶ Тогда дело решено было и без них по единогласному постановлению остальных епископов собора. Халкидонский собор поступил в этом случае совершенно так же, как впоследствии поступили и отцы 5 вселенского собора, которые, удостоверившись в нежелании папы участвовать в соборных совещаниях ни лично, ни чрез легатов, приступили к своим занятиям и без представителей западной церкви, объявив нам: «пусть ведает ваше блаженство, что мы и одни должны, собравшись вместе, объявить наше мнение».⁷⁷ Во всяком случае провозглашение халкидонскими отцами 28 канона доказывает не то, что на вселенских соборах решения принимались по большинству голосов, а то, что вселенские соборы не были пассивными органами папского престола и не признавали над собою верховенства власти римских первосвященников.

Паписты хотят видеть доказательство вселенского характера ватиканского собора в его многочисленности. Что при суждении о важности и авторитете соборов не следует упускать из виду и состава их, это признает и Дёллингер. «Я отказался, – говорить он, – признать собор, которому, помимо числа, не доставало почти ни одного из условий, требуемых богословием для его законности».⁷⁸ Но к этому знаменитый вождь старокатолического движения добавляет: «простой факт хотя бы и самого многочисленного собрания еще отнюдь не доказывает вселенскости собора».⁷⁹ В этих последних своих словах Дёллингер устанавливает точку зрения безусловно верную. Ее отстаивают и православные богословы. Эта точка зрения была господствующей и в древней церкви. Халкидонский собор по многочисленности присутствовавших на нем епископов превосходил все предшествовавшие ему вселенские соборы. Но авторитет его не делался от того более важным. Епископы второй Финикии в своем послании на имя императора Льва, доказывая, что авторитет вселенских соборов зависит от соприсутствия на них Св. Духа Божия, пишут: Халкидонские отцы «хотя и превзошли предыдущие соборы численностью, но из того, что теми правильно было определено, ничего не оставили, чего бы надлежащим образом не усвоили себе».⁸⁰ Потому же самому вопросу епископы первой Киликии заявляют императору Льву, что авторитет определений вселенских соборов зависит не от числа присутствовавших епископов, а от верности этих определений изначальному преданию церкви, запечатленному в постановлениях предшествовавших вселенских соборов: «Мы следуем великому собору святых отцов, бывшему в Халкидоне, и признали, что он спасителен, но не потому, что там собиралось множество первосвященников и к ним присоединил свое мнение святой и благочестивый император Маркиан, а потому, что убеждены в том, что он изложил определения, согласные с определением святых отцов Никейского собора, и ни в чем им не противоречит.⁸¹

Считая вселенские соборы только пассивными и исполнительными органами папской власти, ультрамонтанские писатели усвояют епископам Рима право утверждать определения вселенских соборов. Дёллингер не соглашается и с этим ультрамонтанским тезисом. Настаивая на том, что миссия присутствующих на вселенском соборе епископов заключается в том, чтобы свидетельствовать о том учении, которое хранится в поместных церквах их по преданию, Дёллингер, ссылаясь на некоторых римских богословов, говорит: на вселенском соборе «должно присутствовать столько епископов и из столь различных стран, и согласие с ними остальных должно быть так очевидно, чтобы всем было ясно, что здесь собралось или сюда снесено было воззрение всего миpa. Если, следовательно, окажется, что на соборе отнюдь не было снесено воззрение всего миpa, что на нем, напротив, составлены определения большинства, противоречащие вере значительной части церкви, то в кафолической церкви несомненно поднимутся вопросы: точно ли наши епископы дали правильное свидетельство о вере их епархий? и если нет, то были ли они действительно свободны? или, как это случилось, что их свидетельство не уважено? что их пересилило большинство? Ответами на эти вопросы будут обусловлены дальнейшие события в церкви... Собор, называемый вселенским, должен быть принят за таковой церковью. Церковь дает соборам свидетельство, но не авторитет, так же как она своим библейским каноном дает свидетельство отдельным книгам Библии, между тем как внутренний авторитет их зависит, естественно, не от церкви, и здесь она только testis, но не auctor fidei».⁸² С этим рассуждением тоже нельзя не согласиться. Как авторитет Свящ. Писания зависит от его богодухновенности, так и авторитет вселенских соборов и их непогрешимость обусловливается соприсутствием на соборе Св. Духа. Но какие именно книги Свящ. Писания следует считать богодухновенными и какие из соборов – непогрешимыми и вселенскими, это мы знаем только из свидетельства церкви и ни откуда больше. Церковное же свидетельство соборы получали тогда, когда переходили в действительную практику церкви и становились для всего христианского миpa правилом веры и жизни. Поэтому то уже св. Афанасий Великий, рассуждая об авторитете 1 вселенского собора, непогрешимость и безусловную обязательность его определений доказывает главным образом тем, что «веру никейскую подтвердили все повсюду поместные церкви в Испании, Британии, Галлиях, во всей Италии, Далматии, Дакии, Мизии, Македонии и во всей Элладе, также во всей Африке, Сардинии, Кипре, Крите, Памфилии, Ликии, Исаврии, Египте, в Ливиях, в Понте, в Каппадокии, и церкви ближайшей к ним и восточные».⁸³ С этими словами великого отца церкви вполне совпадаете по смыслу и приводимая Дёллингером цитата из творений папы Геласия 1, который «от собора, правильно веденного, требует не только того, чтобы свои определения он составлял согласно с Писанием и преданием и с церковными правилами, но также чтобы он был принят и признан всею церковью: quam cuncta recepit ecclesia.⁸⁴

Изложенные рассуждения Дёллингера не представляют собой полной теории вселенских соборов. Глава и вождь старокатоличества не исчерпывает даже тех вопросов, с которыми приходится встречаться у писателей ультрамонтанскаго направления. Таковы вопросы: кому принадлежит право созывать вселенские соборы? кто на них должен председательствовать? что может служить поводом и какие именно предметы обусловливают необходимость созвания вселенских соборов? Но зато все, что сказано Дёллингером об авторитете и законности соборов, свидетельствуете о здравом богословском направлении его. К ультрамонтанским воззрениям он относится с беспощадной критикой, хорошо сознавая их слабые стороны. При этом обследуя ультрамонтанские теории, Дёллингер не довольствуется одними отрицательными результатами об их несостоятельности. Тщательная оценка церковно-исторических фактов и материалов и ученое беспристрастие приводят его и к положительным результатам, которые свидетельствуют о том, что, удаляясь от римской точки зрения, он последовательно приближался к богословской точки зрения православной. В одном пункте Дёллингер остается, впрочем, при тех понятиях, которые господствуют в римско-католической церкви. Этот пункт касается числа вселенских соборов. Сколько именно следует принимать вселенских соборов, в «письмах и заявлениях» Дёллингера ничего определенного по этому вопросу не сказано. Но несомненно, что к вселенским соборам он причисляет соборы Базельский и Констанцский. Необходимо однако заметить, что ссылка на эти соборы делается здесь, т.е. в «письмах и заявлениях» только как argumentum ad hominem. Названные соборы считаются в католичестве вселенскими. Но ими изданы декреты, направленные к ограничению папского абсолютизма и к отрицанию папской непогрешимости. Отсюда Дёллингер делает вывод, что провозглашенный в Ватикане декрет несогласен с вероопределениями даже тех соборов, которые в римской церкви должны иметь обязательную силу, как признанные за вселенские. Несовпадение старокатолической точки зрения с православной по вопросу о числе вселенских соборов обнаружилось яснее на боннских конференциях. Но здесь совещания богословов касались других вопросов. Вопрос же о числе вселенских соборов только был затронут, но не обсуждался и не разрешен.

Около двадцати лет прошло с тех пор, как старокатоличество живет самостоятельной жизнью, в качестве правильно организованного общества, совершенно выделившаяся из римской церкви. Оно имеет свою особую иерархию. Но процесс развития его догматической системы до сих пор нельзя еще считать закончившимся. Какой вид примет догматика старокатоличества в будущем, разумеется, сказать теперь трудно. Но что касается настоящего времени, то симпатии вождей старокатолического движения к Востоку и Греко-Русской церкви все еще живы. На это тяготение старокатоличества к православному востоку обращено внимание во Всеподданейшем Отчете г. Обер-Прокурора Св. Синода К. Победоносцева по ведомству православного исповедания за 1888 и 1889 годы. «Возникшее в 1870 годах старокатоличество, – сказано здесь, – отрекаясь от латинского ига, обращает свои взоры к православному востоку, хранящему заветы первобытной Христовой церкви».⁸⁵ Это стремление старокатоликов к востоку, эти неумирающие надежды старокатоликов обрести здесь вселенскую истину налагают на православных богословов важные обязанности. Прямой долг православных богословов пойти на встречу старокатоликам, чтобы, не поступаясь православными началами, поддержать стремление и симпатии старокатоликов к православному востоку, помочь обрести им вселенскую истину, неповрежденно здесь хранимую. Это дело великое и святое. Поднятые в этом деле труды С.-Петербургского Отдела Общества Любителей Духовного Просвещения составляют громадную заслугу его. Но весьма жаль, что сношения его со старокатоликами потеряли прежнюю регулярность и даже как будто прервались. Возобновление этих сношений представляется весьма желательным.

Казань. 4 февраля 1892.