Судьба христианского ученого

Содержание

Введение. «Жизнь есть мозаика частностей…»

Введение. «Жизнь есть мозаика частностей…»

Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода.

Ин. 12:24

Гордость духовной школы России, Николай Никанорович Глубоковский (1863–1937) был одним из самых выдающихся православных богословов своего времени, соединившим «христианскую ортодоксальность с научными методами европейского просвещения»¹. Член-корреспондент Императорской Академии наук (с 1909 г.), заслуженный ординарный профессор Императорской Петроградской духовной академии, доктор богословия, церковный историк, библеист, экзегет, филолог, духовный писатель и публицист, выдающийся церковно-общественный деятель, почетный член Императорских Киевской, Казанской и Московской духовных академий, Московского и Петроградского Археологических институтов, действительный член Православного Палестинского общества и ряда других научных обществ и братств. Во второй половине своей жизни, прошедшей в эмиграции, Глубоковский состоял профессором Белградского университета, был одним из создателей и профессоров богословского факультета Софийского университета, почетным членом Св.-Сергиевского Православного Богословского института в Париже, участником всех важнейших межхристианских конференций. «Он имел классическое духовное равновесие, законченный характер, гениальный ум с гениальным сердцем и памятью. Он был всегда и всюду человек без лицемерия, с чистотой, горячностью, простотой и смирением – был человек в настоящем смысле слова»², – отзывался о нем митрополит Софийский Стефан.

Глубоковский жил в близкую к нам эпоху. События того времени еще не завершились и не могут быть восприняты и оценены в истинном свете, масштаб событий и личностей не вполне определился. В суждениях громко звучит голос политики и оценки участников событий. Некоторые казавшиеся великими имена уходят в тень или совсем в небытие. Для других, как и для самого Глубоковского, историческая жизнь только начинается, очерчивая колоссальную фигуру ученого подвижника и вдумчивого летописца событий одного из самых трагических периодов русской истории.

По замечанию Η. Н. Глубоковского, русские духовные академии были «средоточием духовно-христианской культуры, ее хранителями и питомниками для всей России и во всех направлениях»³. Вместе с тем духовные школы и стоявшие во главе их четыре Академии были очагами просвещения не только богословского, но и общегуманитарного, представляя собою многозначительное явление русской культуры. Об этом писали столь разные по своим взглядам и положению лица, как митрополит Антоний (Храповицкий)⁴ и П. Б. Струве⁵.

На сегодняшний день духовно-академический мир как одно из проявлений православной культуры остается малоизученной областью русского исторического пространства, а сделанное в 1915 г. П. Б. Струве замечание (в рецензии на посвященный 100-летию МДА сборник «У Троицы в Академии») сохраняет свою силу: «...Самая научная проблема влияния русского духовенства, как социально-культурной силы в нашем общенациональном развитии, не только не разработана, но даже не прочувствована и не поставлена. Русское духовенство создало особый духовный тип и этому типу принадлежит своя особая роль в русском культурном процессе (...) Прежде всего русский «семинарист» и «академик» как-то на свой манер и весьма многозначительно вложились в историю русской науки. На этот счет не может быть никаких сомнений»⁶. По мнению Струве, «первый и единственный подлинно гениальный в русской национальной литературе попович»⁷ был В. О. Ключевский. Добавим, что были и другие, не менее гениальные... Одному из них и посвящена наша книга.

Неординарность личности, редкостные дарования и феноменальное трудолюбие сделали Глубоковского ключевой фигурой духовно-академического мира. Это была звезда первой величины, один из «титанов старой суровой, но доблестной духовной школы, которая умела взращивать таланты»⁸.

Но в жизни его было много типичного для профессора духовного ведомства: происхождение, раннее сиротство, бедность, сложности прохождения карьеры, вызванные столкновениями с церковной властью и чиновниками из духовного ведомства. «Жизнь есть мозаика частностей, – замечал Η. Н. Глубоковский, – объединенных и условливаемых жизненным началом. Без последнего это куча песку, достойная лишь буйного восторга, без первого – пустой мираж, лишенный ценности и даже пагубный, если он не способен воплощаться. Необходима пропорциональная комбинация этих двух элементов (...) Без частностей не бывает реальной жизни»⁹. Именно собирание и изучение этих «частностей», простых составляющих многосложной деятельности Глубоковского и окружавших его лиц, легло в основу данного исследования. Научные труды, события личной, педагогической и церковно-общественной деятельности Глубоковского необходимо было включить в духовно-академическую и социальную среду, во временной контекст. Это затрагивало еще не разработанные (на момент написания диссертации) в научной литературе вопросы, которые приходилось реконструировать непосредственно по архивным источникам и посвятить им отдельные главы диссертации, где Глубоковский остается иногда как бы «за кадром». Но связанные с этими историческими реалиями события и лица составляли непосредственное содержание повседневной жизни моего героя и нераздельно связаны с его научно-педагогическими трудами, создавая те временные импульсы, на которые так чутко реагировала творчески активная и деятельная личность Η. Н. Глубоковского. Преломление этой исторической мозаики через призму судьбы христианского ученого позволяет не только увидеть события того времени в иной перспективе, что важно для преодоления устоявшихся стереотипов, но и поставить новые вопросы. В то же время введение в центр исследования личности Глубоковского дало возможность в соизмерении и сочетании индивидуального и общего выявить и выстроить разнообразный по характеру, сюжетам, персоналиям материал, обозначив жизненно важные точки и силовые линии данного временного поля.

В исследовании рассмотрены два блока вопросов:

1.      Что собою представляла духовно-академическая корпорация «внутри», «для себя»: особенности мировоззрения и духовного образования, карьеры в духовном ведомстве, причины кризиса духовной школы и пути ее реформирования.

2.      Чем была корпорация «вовне», «для других»: какое влияние оказывала она на выработку церковной реформы и церковной политики в целом, как строились ее взаимоотношения с государственной и церковной властью (обер-прокурором и епископатом), с «ученым монашеством», со светскими учеными (на личном и корпоративном уровне), ее взаимоотношения с «образованным» обществом, отношение к политике, к революции; иными словами, какова была ее роль в обществе?

Что же представляла собою духовно-академическая корпорация в последние 30 лет существования в России духовных академий?

Деятельность ее от зарождения до времени «жатвы» (разгрома) ограничена периодом около 100 лет. Однако становление ее было процессом длительным. Основы системы духовного образования были заложены реформами Петра Великого. Возникновение в начале XVIII в. первых духовных училищ (первоначально всесословных) связано преимущественно с именами епископов, выходцев из Малороссии, выпускников Киево-Могилянской академии, которых Петр I активно привлекал к церковному управлению. При этом инициатива создания таких «архиерейских школ» принадлежала правительству, а основы их были заложены «Духовным регламентом» 1721 года. Епископу запрещалось поставлять во священники кандидата, «не ученного в оной школе». На протяжении XVIII столетия духовное образование усиленно насаждалось сверху, встречая сопротивление со стороны священнослужителей и их детей. Вырабатывалась определенная система духовной педагогики и складывалась сеть духовных школ, которые первоначально были «единственными образовательно-просветительными учреждениями в России»¹⁰. В результате первой реформы духовного образования (1809– 1814 гг.) созданы были духовные школы трех уровней: низшие (училища), средние (семинарии) и высшие (Академии), светское образование отделено от духовного.

Православные духовные академии берут свое начало от духовных школ, возникших в XVII–XVIII вв. Киевская духовная академия (далее – КДА; реформирована в 1819 г.) считала себя преемницей Киево-Могилянской академии, образованной в 1632 г. на базе школы Киевского Братского монастыря, основанной в 1615 г. Московская духовная академия (далее – МДА; реформирована в 1814 г.) происходила от Славяно-греко-латинской академии, а та, в свою очередь, от школы братьев Лихудов (выпускников Киево-Могилянской академии), созданной в 1685 г. в Московском Богоявленском монастыре. Санкт-Петербургская духовная академия (СПбДА) берет начало от Славянской школы, основанной в 1721 г. в Александро-Невской лавре и в 1726 г. преобразованной в Славяно-греко-латинскую семинарию, в 1788 г. – в Главную С.-Петербургскую духовную семинарию, с 1797 г. имеющую статус Академии. В 1809 г. она была реформирована в соответствии с первым академическим Уставом. Казанская духовная академия (КазДА) была открыта позднее других. Берущая начало от Казанской духовной семинарии, организованной в 1797 г., она формально получила статус Академии еще в 1814 г., но фактически (из-за нехватки преподавателей) оставалась духовной семинарией и в действительности стала Академией лишь в 1842 г. История высшей духовной школы заботливо разрабатывалась в трудах академических профессоров и доведена ими до начала XX в. Летописцами ее были С. Т. Голубев, П. В. Знаменский, Н. И. Петров, А. С. Родосский, С. К. Смирнов, Ф. И. Титов, С. А. Терновский, И. А. Чистович, К. В. Харлампович и многие иные. Другим своим «источником» русское «академическое» или «школьное» богословие, развившееся под влиянием западного, имело мощное сословие сельского духовенства, жившего на земле и от земли. Сельскому духовенству Η. Н. Глубоковский отводил важнейшую роль в русской истории, полагая, что никакое другое сословие не делало и не делает больше для культурного блага России – особенно при том «социально-материальном убожестве», в котором находится это сословие. По мнению Глубоковского, несмотря на «дефекты», о которых так любила писать светская печать (пьянство, игра в карты и пр.), духовенство «было всегда впереди и выше окружающей среды»¹¹. Именно выходцами из среды «бесправного» и «многострадального» сельского духовенства формировалась духовно-академическая корпорация. Дети более обеспеченного городского (и прежде всего столичного) духовенства, как правило, заканчивали гимназии. Подавляющее большинство представителей корпорации имели в роду по нескольку поколений сельских священников, дьяконов, псаломщиков... Профессиональная деятельность, осуществляемая на протяжении десятилетий, и сословная замкнутость способствовали выработке и накапливанию определенных духовных свойств, сохраняемых и передаваемых по наследству. Лучшие представители духовно-академической корпорации сочетали в своем научном творчестве и церковно-общественной деятельности два начала: достижения науки и «живое религиозное чувство», что составляет, на наш взгляд, одно из существенных отличий русского богословия от западного.

Духовную школу всех ступеней отличала от светской особая атмосфера, рожденная характером духовного образования (и воспитания), принадлежностью ее воспитанников и наставников к духовному сословию: здесь все были «свои» друг другу. «Старая духовная школа – и академия, и семинария, – при всех своих недостатках, владела удивительным секретом привязывать к себе людей, – писал один из ее выпускников. – Там плохо кормили, плохо учили, и, однако, сколько бывших семинаристов и академистов оставались на всю жизнь связанными какою-то невидимой, но прочной связью со своей суровой и скудной школой! Причин этому много, но важнейшая, кажется, та, что духовная школа более, чем всякая другая, приближалась к понятию о том, чем должна быть всякая настоящая школа, что можно назвать семьей, отгороженной извне и связанной изнутри. Да и доселе, несмотря на растущее различие во взглядах и временами проистекающую отсюда враждебность отношений, все же здесь все в гораздо большей мере свои друг другу, чем где-нибудь в гимназии или университете, сплошь наполненных уже совершенно чужими, пришлыми и мимо спешащими элементами»¹². Прозвище «папаша» было обычным в то время для ректора семинарии и даже академии.

Другое важное отличие духовной школы от светской – в нераздельности процесса образования и воспитания. Система духовного образования годами воспитывала привычку к научно-богословской сфере, формировала особый религиозный настрой личности и особую «закваску», при которой ум с молодости изощрялся на проблемах богословского знания и получал «специфический оттенок богословско-религиозной настроенности и развития»¹³. Тем самым создавался прочный фундамент для дальнейшего возрастания богословской зрелости академического преподавателя. Это обеспечивали четыре года обучения в духовном училище, шесть лет семинарии, затем четыре года духовной академии, куда имели право поступать только лучшие воспитанники, окончившие семинарии по первому разряду. «В атмосфере аскетического трудолюбия и высокого идеализма, дети глухой деревни и лапотной дьяконовской голытьбы десятками повторяли карьеру Ломоносова»¹⁴. По словам профессора МДА С. С. Глаголева, «ни в одно высшее заведение земного шара не поступают студенты с лучшею подготовкою и в общем лучшего состава, чем в русскую духовную академию»¹⁵. Но другой стороной этой системы являлась принудительность духовного образования. Студент духовной академии был своего рода «крепостной»¹⁶, ибо с конца 1870-х гг. для семинаристов практически закрыт был путь в светские высшие учебные заведения.

В широком значении корпорация включала всех выпускников духовных академий, в более узком, рассматриваемом нами, – академических преподавателей. По штату 1884 г. каждая академия насчитывала 29–32 преподавателя, по Уставу 1910 – 1911 гг. – 35–37 и, наконец, проект Устава 1918 г. предполагал 50 преподавателей; то есть одновременно (в 4 академиях) преподавало 120–150 человек, а в целом корпорация составила около 300 человек за последние 30 лет своего существования (1890–1918). Примерно треть ее – ординарные профессора, имеющие степень доктора (богословия, церковной истории, церковного права), большинство корпорации (около 2/3 и более) составляли преподаватели-миряне, менее 1/3 имели священный сан (монашествующие, священники, протоиереи). Четыре академии ежегодно выпускали около 200 кандидатов богословия. Всего число окончивших духовные академии за последние тридцать лет не превышало 6000 (на 98 млн православных в 1914 г., т.е. 1 выпускник на 16 тысяч).

Выпускники академий были интегрированы в разные сферы государственной, общественной, церковной жизни. Большая часть их пополняла ряды преподавателей духовных училищ и семинарий, меньшая – вливалась в состав бюрократии (светской и духовной), в ряды преподавателей светских учебных заведений (в том числе университетов), некоторые становились писателями, публицистами и представителями иных «свободных профессий»¹⁷. Учеников и учителей, бывших сокурсников связывали невидимые нити академического братства. Это были «малые звездочки, которые рассеивались по России»¹⁸, являясь носителями православной «идеологии», независимо от того, в каком ведомстве или области продолжалась их деятельность. По признанию одного из выпускников СПбДА, высшая духовная школа «дала России великое множество (и количественно, и качественно) церковных администраторов-иерархов, проповедников, миссионеров, выдающихся ученых во всех областях гуманитарных знаний и даже государственных деятелей всероссийского значения». И он же констатировал «грустное явление»: по сравнению с выпускниками других высших учебных заведений питомцы академий (за редчайшими исключениями) «уходили одиночками куда-то вглубь, в народную толщу, оставаясь и мало известными, и мало влиятельными, не в меру своих дарований и заслуг перед Россией, – они не сплотились в монолитную национальную русскую интеллигенцию, не сделались ведущим слоем»¹⁹. Причины этого автор усматривал в тяжелых условиях жизни («борьбе за существование») подавляющей массы воспитанников духовной школы, но главной причиной называл врожденную «варягоманию»: «мы внизу, а сверху – «варяги» различных, сменявшихся племен и народностей»²⁰. Другое объяснение можно услышать в признании профессора СПбДА И. Е. Евсеева: «Академические деятели в глубине сердца проникнуты убеждением, что разработка знания во имя самого знания лучше всего двигает вперед высочайшие цели человеческих стремлений. В научном творчестве они склонны видеть для себя высшую задачу и цель своего существования, в своем роде возложенное на них Богом священнодействие. Отсюда в самом лучшем случае академическому творчеству не достает темперамента: оно не согрето той жизненной теплотой, которая необходима для выработки жизненных ценностей, для постоянного поддержания в напряжении волевого двигателя»²¹. Лишь незначительная часть питомцев духовных академий становились священниками. «Бегство» из духовного ведомства, наблюдавшееся с конца XIX в., все более беспокоило церковную власть. По утверждению Антония (Храповицкого), не более 5% окончивших академии продолжали службу в духовном ведомстве. Наконец, единицы оставались в духовных академиях профессорскими стипендиатами (ежегодно по два, впоследствии по четыре выпускника в каждой академии), и лишь избранные из избранных продолжали путь научного служения в академиях²², поднимаясь в течение 25 лет по научно-иерархической лестнице от и. д. доцента до заслуженного профессора, и после 30-летней службы уходили в отставку. Нередко служба затягивалась на 40 и даже на 50 лет, что было традиционно для Казанской и Киевской академий, почему в Уставе 1910–1911 гг. специально вводилось ограничение срока службы 30 годами.

В результате жесткого отбора и последующей не менее жесткой конкуренции духовно-академическая профессура в России обладала высоким научным цензом и вместе с тем, по признанию одного из ее представителей, академические корпорации были «государством жестоких нравов»²³, чему способствовала и корпоративная замкнутость, имеющая почти кастовый характер. По сложившейся традиции преподавателями становились выпускники родной академии. Случаи замещения кафедры «со стороны» (питомцами другой академии) были исключением; еще более редким явлением становились преподаватели, окончившие светские учебные заведения; «чужаки» не задерживались в стенах академий, даже если по каким-то особым причинам попадали туда. Внутри каждой академии существовали своеобразные «партии», возглавляемые заслуженными профессорами («стариками»), влиявшими на внутри-академическую политику (выборы кандидатов на замещение кафедр, присвоение ученых степеней и т. п.).

Межкорпоративные связи были довольно слабы. Толчок их развитию и стремлению к объединению дала эпоха 1905–1907 гг. В то же время усилившаяся под влиянием освободительного движения и академической автономии «партийность» усугубила размежевание внутри корпораций на два лагеря; «либералов (обновленцев)» и «консерваторов (охранителей)». Тогда же это разделение приобрело некоторую политическую окраску; наиболее «кадетствующей» слыла КДА, в которой «левые» составляли большинство.

Духовное воспитание (обеспечивающее неизменность основ мировоззрения и большую стабильность личности) и замкнутость академической корпорации вызывали иное отношение ее представителей к «миру»; отдаленные от сиюминутности и злободневности, они были менее подвержены изменчивой политической стихии, узко политизированному видению и оценке событий. По словам одного из выпускников духовной академии, впоследствии известного писателя, публициста «Биржевых ведомостей» А. А. Измайлова, академические преподаватели являли собою пример «красивого научного подвижничества десятков людей, для которых в мире не существует ничего, кроме знания, кроме любимых стен своей alma mater и ее библиотеки, которые были умны как мудрецы и наивны как дети во всех иных практических вопросах жизни»²⁴.

Относительно небольшая нагрузка академического преподавателя (две лекции в неделю при утвердившейся (например, в СПбДА) практике читать сдвоенные лекции студентам двух курсов одновременно) оставляла достаточно времени для научно-литературной и публицистической деятельности, которая была многообразна и велика, о чем (помимо монографий) свидетельствуют четыре академических журнала: «Христианское чтение» (СПбДА, 1821–1917), «Труды Киевской духовной академии» (1860–1917), «Богословский вестник» (МДА, 1892–1918, ранее «Прибавления к творениям св. отцов», 1843–1891), «Православный собеседник» (КазДА, 1855–1917). Петербургская духовная академия выпускала также еженедельник «Церковный вестник» (1875–1916), до 1905 г. бывший практически единственным церковно-общественным периодическим изданием. Можно назвать около десятка крупных духовных журналов, в их числе «Странник» (С.-Петербург), «Вера и разум» (Харьков), «Миссионерское обозрение» (Харьков), «Душеполезное чтение» (Москва) и иные, в которых также активно печатались академические преподаватели; это сотрудничество, особенно с начала 1900-х гг., распространилось и на светскую периодику. С 1906 г. начали издаваться различные еженедельники и журналы церковно-публицистического содержания, как правило, существовавшие лишь один-два года – «Церковно-общественная жизнь» (Казань), «Церковь и общество» (С.-Петербург), «Христианин» (Москва) и другие²⁵. Даже один из самых строгих критиков духовных академий митрополит Антоний (Храповицкий) высказывал мнение (правда, уже в эмиграции), что «научных печатных трудов наши Академии давали во много раз больше, чем университеты», и потому, «несмотря на все их недостатки и на нецелесообразность самой их организации, все искренние образованные люди должны относиться с глубоким уважением и сочувствием»²⁶ к ним. Однако «общество» редко проявляло внимание к творчеству представителей «официального» или «школьного» богословия, они не были в числе «властителей дум» своего поколения. По замечанию А. А. Измайлова, «наша богословская ученость обыкновенно замыкалась в себе, естественно отмежевывалась в сторону, и неудивительно, что и эта область, и выдающиеся в ней люди во многом доселе являются загадкою для светского общества»²⁷. Богословские издания, выходившие тиражом 30–500 экземпляров (как правило, на средства самих авторов), по словам Глубоковского, «являлись простой жертвой ревности отдельных лиц», живших «под тяжелым прессом отчаяния, что пишут для несуществующей публики, не рассчитывая на нее и в отдаленном будущем»²⁸. «В богословской области, – замечал он, – все и каждый писали в России больше по своему индивидуальному влечению и печатали на свой «страх», вовсе не исключительно материальный...»²⁹. Вместе с тем, Глубоковский указывал на сложившийся в русском «образованном» обществе «совершенно неправильный и крайне пагубный взгляд, что раз спасительная вера христианская всем доступна, то и богословием компетентен заниматься всякий христианин, – даже вправе судить, рядить, ценить богословскую науку без соответствующей систематической подготовки», и предупреждал об опасности этого «смешения веры и знания»³⁰.

Православные духовные академии в России как учреждения не только учебно-ученые, но и конфессиональные, выполняли две главные задачи: 1) развитие богословской науки и подготовка соответствующих специалистов (преподавателей для духовных семинарий и училищ); 2) исполнение апологетически-охранительных функций и подготовка пастырей. Соответственно этому, в жизни высшей духовной школы проявлялись две тенденции.

Духовная власть смотрела на академии преимущественно с профессионально-утилитарной точки зрения, видя в них, прежде всего, пастырские школы. Как власть и сила внешняя по отношению к духовной школе, она проявляла стремление сдерживать, ограничивать, контролировать и подчинять; как власть церковная, то есть высшая учительная, – руководить, опекать, направлять. Нуждаясь в профессиональной деятельности «своей», церковной интеллигенции, власть в то же время не доверяла ей. Сами же академии, движимые внутренними потребностями свободного развития богословской науки, стремились уйти от подобных ограничений (но не из церковных стен!). «Борьба» эта, происходившая не без влияния «освободительного» движения, создавала определенное русло, в котором развивались духовная школа и богословская наука.

Двойственность задач вносила противоречия в жизнь высшей духовной школы и налагала определенные утеснения на академических преподавателей. Камертоном могут служить слова профессора А. П. Лебедева. Характеризуя цензурные условия развития богословской науки в России, ее сложные взаимоотношения с церковной властью, он замечал, что «история православной духовной академии должна быть написана слезами и кровью»³¹. Но вряд ли он предполагал, что спустя десятилетие жизнь лишит эти слова последней тени какой-либо метафоры.

Впоследствии, с высоты прожитых лет, «после новейших зловещих сияний (...) либерально-коммунистического мрака», скитаний в эмиграции, более близкого знакомства с западным опытом, Глубоковский замечал, что православный конфессионализм «ничуть не был изуверством мысли, знания и чувства. Он только требовал, чтобы научные деятели разумно и по совести выполняли свои высокие задачи и строго держались обязательств своей веры. (...) Каждый должен был уже сам следить за собой и не брать на себя то, чего не мог исполнить с научною объективностью и прямотой, поскольку нельзя же было подрывать свои собственные правящие учреждения, если люди не лукавствуют, а искренно служат им и добросовестно ищут от них санкционирующих отличий. В этом отношении приходилось быть мудрым и в выборе самих тем, из коих не все были доступны для всесторонней и откровенной обработки. Надо было иметь и хранить достаточное самоограничение...»³².

Развитие духовной школы повторяло волнообразное движение общегосударственной жизни: чередование реформ и контрреформ. Академический Устав 1869 г., разработанный под влиянием Устава университетского (1867 г.), предоставил академиям относительную автономию, расширив права академических Советов в области административной и учебно-воспитательной деятельности, что привело к укреплению начал самоуправления в административном строе академий и развитию самостоятельности в богословской науке, способствовало переходу руководства духовными академиями в руки белого духовенства, вызвав тем самым недовольство части иерархии³³. Тогда же разделением на три отделения (богословское, церковно-историческое и церковно-практическое) была введена «специализация». По отзывам одних, она благотворно сказалась на развитии богословской науки, а по мнению других, нарушила нормальный строй академической жизни, обеспечив господство исторических дисциплин в ущерб наукам богословским. По Уставу 1884 г. «специализация» была упразднена, права академических Советов урезаны, усилена власть ректора и зависимость академических корпораций от епархиальных архиереев, отменены публичные диспуты при защите ученых степеней. По мнению И. К. Смолича, Устав 1884 г. «отказался от далеких перспектив, ограничившись постановкой задач в местном российском масштабе. Он имел в виду не столько научное образование будущего духовенства и учителей Русской Церкви, сколько подготовку политически и конфессионально благонадежного церковно-административного персонала»³⁴.

На протяжении дальнейших тридцати лет существования духовных академий именно Устав 1869 г. стал своеобразной отправной точкой или осью, относительно которой («влево» или «вправо») разрабатывались различные проекты реформирования высшей духовной школы, а для академических корпораций возвращение к нему сделалось заветною мечтой. «Временные правила» 1905–1906 гг. даровали академиям «автономию», Устав 1910 г. и дополнения к нему 1911 г. не только упразднили ее, но еще более подчинили академические корпорации ректору и епархиальному архиерею. В 1917 г. академиям вновь предоставлена была относительная автономия, однако они были уже обречены...

С каждым годом выходит все больше исследований по истории Русской Православной Церкви рассматриваемого периода и набирает силу изучение истории духовного образования в России. Можно выделить несколько основных «направлений», на которых сконцентрировано внимание исследователей: роль Русской Православной Церкви в развитии образования в России; христианская педагогика, ее принципы; система духовного образования – от церковноприходских школ до высшей ступени духовной школы (духовных академий); история духовных школ в отдельных регионах; государственная политика в отношении духовного образования.

Наблюдается растущий интерес и к изучению высшей духовной школы, ее истории, традиций и влияния на русскую культуру; к жизни и деятельности отдельных ее представителей.

Этот интерес проявляется также в переиздании трудов представителей дореволюционной богословской науки (В. В. Болотова, А. И. Бриллиантова, Η. Н. Глубоковского, А. В. Горского, А. А. Дмитриевского, С. Л. Епифановича, П. В. Знаменского, А. Л. Катанского, А. П. Лебедева, И. И. Малышевского, М. Д. Муретова, В. И. Несмелова, И. В. Попова, В. Д. Прилуцкого, В. И. Экземплярского и других).

И все чаще на страницах исследований появляется имя Η. Н. Глубоковского. Несколько кратких биографических очерков о нем вышло еще до революции, первый из них написан Η. П. Даньковым³⁵, второй – В. А. Мелиховым³⁶. Оба автора (ученики Глубоковского по СПбДА) основывались на материалах, предоставленных, несомненно, самим Глубоковским. 25-летие научно-литературной (1908 г.) и 25-летие научно-преподавательской деятельности (1914 г.) вызвало появление юбилейных статей в разных периодических изданиях. Кроме того, в России и за границей выходили многочисленные рецензии, как на труды самого Глубоковского, так и на тома редактируемой им Православной богословской энциклопедии. Особый раздел составляют полемические статьи, связанные с выступлениями Глубоковского в Предсоборном Присутствии по вопросам церковной реформы и реформы духовной школы. В 1925 г. в Софии издан сборник «35-летие ученой деятельности профессора Николая Никаноровича Глубоковского», в него вошли документы, важные для оценки ученой, педагогической и церковнообщественной деятельности, включая первые годы пребывания в эмиграции, а также самая полная библиография работ Глубоковского (до 1925 г. включительно)³⁷. Юбилеи Глубоковского, отмечаемые «в беженстве», также вызывали немало печатных откликов. И, наконец, некрологи, появившиеся в русской и иностранной печати. В результате мы имеем довольно обширный перечень литературы, отражающей жизненный и научно-литературный путь ученого и оценку его научного творчества и деятельности современниками. Затем наступило долгое молчание, прерванное статьей А. Игнатьева «Памяти Η. Н. Глубоковского»³⁸. Юбилей, отмечаемый в декабре 2004 г. (140 лет со дня рождения), вызвал несколько статей и публикаций (в том числе в электронном виде). С начала 1990-х гг. переиздаются и отдельные работы Глубоковского³⁹, причем некоторые его сочинения публикуются впервые⁴⁰.

Источники

А) архивные

Подавляющее большинство материалов, на которых основано исследование, впервые вводится в научный оборот. Прежде всего это обширный архив самого Η. Н. Глубоковского, который хранится в нескольких архивохранилищах. Основной массив документов сосредоточен в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ. Ф. 194. Оп. 1 и 2) и насчитывает свыше 2000 дел, включая биографические документы, творческие рукописи, обширную переписку (личную и служебную), материалы служебно-педагогической и церковно-общественной деятельности, фотографии, а также документы, связанные с изданием томов Православной богословской энциклопедии, вышедших под редакцией Глубоковского. Другая часть его личного архива находится в Центральном государственном историческом архиве С.-Петербурга (ЦГИА СПб. Ф. 2162). Отличительной чертой ее является преобладание служебно-биографических документов (формулярные списки, дипломы и грамоты, связанные с награждениями и избранием в почетные члены научных обществ, академий, братств, попечительств и пр.; письма, связанные с юбилеями Глубоковского в 1914 и 1916 гг.); здесь же хранятся материалы, касающиеся истории рода Глубоковских⁴¹.

Небольшое, но важное собрание документов Глубоковского имеется в Российском государственном историческом архиве (РГИА): семинарские и академические сочинения (всего более 40)⁴², дипломы о награждении и избрании почетным членом различных научных и церковных сообществ и учебных учреждений, в том числе духовных академий⁴³, указы Св. Синода, связанные с его научно-педагогической деятельностью, а также материалы подготовленных и неизданных томов ПБЭ.

Использованы материалы личного архива Глубоковского из Центрального государственного архива Болгарии (ЦДА, София), в составе которого находятся главным образом автографы (на русском языке) статей Глубоковского, опубликованных при его жизни в иностранных периодических изданиях (на сербском, болгарском, румынском, английском, немецком и других языках).

Привлечена обширная переписка как академических преподавателей, так и светских ученых. Она представляет собой ценнейший источник биографических сведений и свидетельств о разных сторонах жизни духовной академической корпорации, о взаимоотношениях светских и церковных ученых и т.п. Избранный в 1909 г. в Императорскую Академию наук, Глубоковский поддерживал деловую и дружескую переписку с рядом академиков и членов-корреспондентов. Их архивы сохранились гораздо лучше, чем архивы профессоров духовных академий.

Нами выявлено около 500 писем самого Η. Н. Глубоковского⁴⁴ и подготовлены к печати два тома его переписки с иерархами Русской Православной Церкви, с преподавателями академий и семинарий, чиновниками духовного ведомства, светскими учеными и другими корреспондентами.

Отличительная черта этой переписки – скупость информации о «внешних», в частности общественных и политических, событиях. Совсем иною, исключительно ценной по содержащимся в ней сведениям и оценкам происходящего, становится она в 1917–1921 гг. (до отъезда Глубоковского за границу).

Помимо личных фондов, использованы документы официального происхождения: доклады, протоколы различных заседаний и пр. из архивов С.-Петербургской (ЦГИА СПб), Московской (ОР РГБ), Киевской (Институт рукописей Научной библиотеки Украины им. В. И. Вернадского) и Казанской (Национальный архив Республики Татарстан) духовных академий, а также материалы (по реформе духовного образования, ревизии духовных академий и пр.) из архивов Канцелярии Св. Синода (РГИА. Ф. 796) и Учебного Комитета (РГИА. Ф. 802) и др.

Всего использованы материалы более 60 архивных фондов из 18 архивохранилищ Петербурга, Москвы, Казани, Киева, Софии, Праги, Парижа, Джорданвилля, Нью-Йорка, Варшавы, а также материалы частных архивов: в частности, воспоминания товарища Н. Н. Глубоковского по Вологодской духовной семинарии и последнего ее инспектора Никифора Александровича Ильинского «Из далекого прошлого», содержащие сведения о жизни воспитанников Никольского духовного училища и Вологодской семинарии, где учился Глубоковский.

Б) опубликованные

В исследовании использовано значительное количество опубликованных материалов: ежегодные отчеты и протоколы заседаний академических советов, различные документы, регламентирующие жизнь высшей духовной школы, биографические очерки, воспоминания и т.п. Духовная печать, в частности академическая, содержит богатейший материал для изучения не только богословской мысли и внутрикорпоративной жизни, но и духовного состояния русского общества. Помимо обсуждения вопросов общецерковных и сословных, духовная публицистика чутко улавливала и отражала общественные настроения, делая обзоры наиболее интересных и значительных явлений литературной, общественной и государственной жизни, важных, как писал Глубоковский, «для морального диагноза» того времени. Знакомство с нею позволяет усомниться в справедливости упреков в адрес представителей т. наз. «школьного» или «академического» богословия в «схоластике», отрыве их от жизни, кастовости и т.п., что, по мнению обвинителей, послужило одной из причин ухода «образованного» общества из Церкви. Представители духовно-академической корпорации активно выступали по самым разнообразным вопросам церковной и общественной жизни, с 1905 г. все сильнее втягиваясь в политику. Собственно обновленческое движение и выросло на этом вовлечении части духовенства (прежде всего столичного и др. крупных городов) и представителей академической корпорации в общественную и политическую жизнь. Знакомство с духовной периодикой позволяет также скорректировать сложившиеся представления о русском обществе кануна революционных потрясений и смут. Этим представлениям, на наш взгляд, присуща односторонность и увлеченность социально-экономической, политической и государственной сторонами, без должного внимания к сфере религиозной, к тому, что Россия была к началу XX века крупнейшей православной державой.

В) библиография работ Η. Н. Глубоковского

Составлена также практически полная библиография трудов Глубоковского, насчитывающая около 1000 наименований, включая монографии, статьи, заметки и рецензии, вышедшие как в России, так и «в беженстве». Библиография составлена при участии А. К. Клементьева. Благодаря ему удалось разыскать в библиотеках Софии, Пловдива, Парижа, Лондона, Праги, Бухареста и других городов и собрать большую часть работ Η. Н. Глубоковского, изданных в эмиграции. Эта работа в значительной мере облегчалась тем, что с 1883 г. и до последних лет жизни Глубоковский вел подробнейший учет «литературно-научных фактов» своей деятельности. Ценность этих записей Глубоковского огромна. Указаны не только статьи, доклады и отзывы, зачастую выходившие под псевдонимами, инициалами (Н. Г., Η. Н. Г., Г-ский) или вовсе без подписи, но и рецензии на них и просто упоминания о них в печати. Кроме того, Глубоковский дал комментарии (иногда довольно подробные) об обстоятельствах написания и издания некоторых своих работ или своего участия в работах других лиц. Существовало несколько экземпляров таких записей. Одна из записных книжек, озаглавленная «Николая Никаноровича Глубоковского заметки биографические и библиографические», хранится в ОР РНБ (Ф. 194. Оп. 1. № 29) и доведена до 1914 г., части двух (?) других находятся в ЦДА (София): 1) «Библиография писаний и изданий профессора Николая Н. Глубоковского, составленная им самим» (Ф. 1442 к. № 2); 2) «Заметки служебно-биографические и библиографической панегирические), в совершенном беспорядке, или анархическом порядке» (Ф. 1442 к. № 31); 3) «III. Комиссии, конференции, совещания, юбилеи и отголоски их» (Ф. 1442 к. № 16, 20). Определенная трудность заключалась в прочтении этих записей и проверке по печатным изданиям.

Личность Η. Н. Глубоковского и различные стороны его деятельности еще не раз будут становиться предметом специальных исследований. Предлагаемый труд – первый опыт научной биографии Глубоковского. Основу книги составила диссертация на степень доктора церковной истории, защищенная в 2005 г. в Св.-Сергиевском Православном Богословском Институте в Париже; оппонентами были декан Свято-Сергиевского Института доктор богословия профессор догматического богословия протопресвитер Борис Бобринский и доктор историко-филологических наук профессор истории Русской Церкви и русской философии Дмитрий Михайлович Шаховской. Текст ее был дополнен (в особенности Часть II – «В беженстве») с привлечением документов из архивов Болгарии, Св.-Сергиевского Православного Богословского Института (Париж), Св.-Троицкой семинарии (Джорданвилль) и частных архивов.