7. Четвертая глава Книги Бытия: библейская философия истории

Четвертая глава Книги Бытия служит связующим звеном между Откровением о метаистории человечества (вторая и третья главы Книги Бытия) и текущей историей в общепринятом смысле. Ее начало примыкает к концу третьей главы, где говорилось об изгнании человека из рая, и является как бы естественным ее продолжением. Конец ее примыкает к пятой, уже вполне исторической главе, где снова упоминается о сотворении человека и о продолжении человеческого рода. Этим она связывает две разные формы Откровения: праисторическую мифологему, изложенную символическим языком, и историю в ее хронологической структуре, указывающую на события, уже происходящие в конкретное время, в конкретном месте, с конкретными личностями.

Этим определяется и сама форма речи Откровения, связующего вневременное с текущим в обычное время. Поэтому не удивительно, что мы встретим в этом тексте чередование языка мифологем с языком исторической легенды.

Что же по существу, а не по форме представляет собой вся 4 глава? Несомненно, как и все в Откровении, она имеет некую конкретную цель, ради которой она и написана.

Глава начинается со слов: «Адам познал Еву, жену свою; и она зачала, и родила Каина, и сказала: приобрела я человека от Господа. И еще родила брата его, Авеля. И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец» (Быт. 4:1, 2). Далее повествуется о разных судьбах братьев, причем выясняется, что они различны по натуре. Священное Писание не открывает нам тайны о причинах рождения разных по натуре детей у одних родителей. Это указывается лишь как действительность, которую приходится принимать без доказательств.

«Спустя несколько времени. Каин принес от плодов земли дар Господу, и Авель также принес от первородных стада своего и от тука их» (ст. 3 и 4).

Здесь прежде всего указывается на религиозность, как характерную черту первобытных людей. «И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел» (ст. 4, 5). Почему? Никаких объяснений в тексте мы пока не находим. Мы ничего не можем узнать и о состоянии духа, настроениях братьев перед тем, как они принесли жертвы Богу. Однако мы знаем, что через все Писание красной нитью проходит мысль о том, что жертва, принесенная без любви к Богу и собратьям своим, не угодна Богу. «Милости хочу, а не жертвы», – напоминает Господь слова, сказанные пророком Осией (Ос. 6:6; Мф. 9:13; 12; 7). О том же говорит и Апостол Павел (1Кор. 13).

Таким образом, выясняется причина, почему Бог не принял жертву Каина: Авель был праведником, а Каин был завистлив и зол.

Мы знаем, что в догматическом богословии существует формула, объясняющая общую греховность человечества: «Как от зараженного источника течет зараженный поток, так и греховность передается от Адама всем его потомкам». Но на примере Авеля видно, что эту формулу невозможно понимать в абсолютном смысле, так как Авель был рожден праведником, на что указывает Сам Христос Спаситель (Мф. 23:35). Кроме Авеля мы видим много праведных людей, которых этот поток как-то обходит. Апостол Павел пишет о множестве ветхозаветных праведников, которые спасались верою, слушая голос Божий, а не голос искусителя: «Верою побеждали царства, творили правду, получали обетования... были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча, скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр. 11:33–38).

Следовательно, они были особыми избранниками Божиими, подобно пророку Иеремии (1:5). Здесь некая тайна, нам неведомая. Но наряду с этим мы видим и какую-то общую греховность, присущую людям. В молитвах мы говорим: Несть человек, иже жив будет, и не согрешит. Апостол Иоанн пишет: «Если говорим, что не имеем греха, – обманываем самих себя, и истины нет в нас» (1Ин. 1:8). Однако праведность Авеля несомненна, на что указал Сам Господь.

Тема всеобщей греховности чрезвычайно серьезна. Конечно, праведность ветхозаветного человека нельзя приравнять к той праведности и к тому совершенству, к которым призывал Иисус Христос (Мф. 11:11). Даже данный Самим Богом на горе Синае Закон не мог довести человека до совершенства (Евр. 7:19). Многое в нем было уступкой жестокосердию древних людей (Мф. 19:8). Иначе Иисусу Христу не пришлось бы говорить народу: «Вы слышали, что сказано древним... а Я говорю вам...» (Мф. 5).

Далее в тексте главы говорится: «Каин сильно огорчился, и поникло лице его» (ст. 5). В «Вульгате» стоит не огорчился, а разгневался. Такой перевод можно считать более верным, так как, судя по дальнейшим событиям, Каин вообще был склонен к гневу.

И сказал Господь [Бог] Каину: «Почему ты огорчился? и отчего поникло лице твое? если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним» (ст. 6, 7). Как видим, Бог без гнева обращается к Каину, как к Своему родному сыну, предостерегая его от замышленного братоубийства. Здесь нет даже намека на то, что Каин, в силу наследования первородного греха, уже обречен на невозможность не грешить. Мы видим, что Бог обращается к душе Каина, предполагая, что он может внять Его предупреждению. Но Каин остается при своей гордыне и при своем намерении убить брата. В его душе, сильнее Божиего предупреждения, звучит голос того, кто был человекоубийца от начала. Здесь вспоминаются слова Христа: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр. 3:20, также Ин. 14:23).

В этой простой, на первый взгляд, ситуации раскрывается глубокая богословско-философская проблема взаимоотношения Божьего всемогущества и всеведения со свободой человека, а также с тем, что может быть названо философией любви и свободы.

Всемогущий и всеведующий Бог знает заранее, что Каин все же убьет Авеля. Он оставляет ему возможность раскаяния. Вместе с тем Он не пресекает Своим всемогуществом этого злодеяния, иначе человек, по сути дела, был бы лишен того, что Бог Сам ему даровал – свободы. Этот дар таит в себе возможность даже и сознательного противодействия воле Божией.

Он лишь предупреждает Каина, взывая к нему, как к родному, но уже стоящему на краю пропасти, сыну. Этот призыв Бога к душе Каина, призыв любящего Отца к готовому на преступление сыну, обращен, в сущности, ко всем людям, как добрым, так и злым (Мф. 5:45).

Это фраза внеисторична и неумолкаемо звучит и по сей день для каждого человека. Каждый потомок Адама, будь он по натуре похож либо на Авеля, либо на Каина, может отказаться от намерения совершить зло. Эти слова Бога очень напоминают те приточные поучения, с которыми Христос обращался к простому народу. Особенно Его указание на возможность покаяния даже тогда, когда Суд Божий, казалось, уже свершился, как это видно на примере с жителями Ниневии (Мф. 12:41).

Так в тексте четвертой главы выясняется тайна человеческой свободы. Еще раз повторяем: Всемогущий Бог мог бы лишить Каина возможности убить брата. Но Он не подавляет свободу, а лишь взывает к совести Каина. Если рассуждать на святоотеческом языке, то прилог возник в душе и манит к себе. Он буквально у дверей, человек еще в силах отогнать его. Если он не отгоняет его, то уже не Бог, а сам человек лишает себя дара истинной свободы, поскольку он уже не властен над собой и покорился силе греха.

Во множестве трактатов, написанных о свободе воли человека, остаются в стороне эти вещие слова Священного Писания о Каине и о наличии у него свободы, о возможности внутренней борьбы и победы над самим собой, над греховностью в себе.

Победа над самим собой! Что может казаться более парадоксальным? Во множестве трактатов о свободе воли почему-то не приводится ни одной ссылки на тексты нашего православного богослужения.

Молитвы хотя и не повторяют буквально библейский текст о вкушении плода от запретного древа, но говорят о том, что змий сумел своим ядом отравить душу человека. В них много говорится и о том, какая великая и трудная борьба идет в душе человеческой за истинную свободу, которая возможна только после очищения от яда змеиного.

И как не напомнить еще раз прозорливые слова одного из величайших русских писателей, вынесенные нами в эпиграф: «Здесь дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». В душах людей самых разных – добрых и злых, мудрецов и простецов, сильных духом и немощных в душе своей, даже падших, погрязших в грехах – не умолкают слова Бога: «Грех тебя влечет, но ты господствуй над ним»⁶¹.

Бог даровал человеку свободу; дьявол сковал его волю грехом, подменив царственную свободу произволом своеволия – худшим из худших видов рабства. В силах ли Бог пресечь Своей волей этот произвол и принудить человека вернуться к истинной свободе? Да, в силах, но тогда Он лишил бы его дарованной свободы. В таком случае человек, замысленный по образу и подобию Божию, не был бы Его образом, потому что не был бы свободен во всех отношениях. Образ Божий должен быть принципиально свободен, но эта свобода может дать отрицательный результат. Нормально, по своей природе, человек должен быть обращен к своему Первообразу. Но он может повернуться в другую сторону и увидеть ту темную бездну самообожения, которую предлагал прародителям змий. Увидев же, как в зеркале, вместо Первообраза только самого себя – не как абсолюта, а как конечное существо – человек тем самым обречет себя на смерть. Такова тайна образа Божия и тайна свободы.

Одновременно выявляется и тайна любви. Любовь – это далеко не только эмоция, как готовы мыслить об этом психологи. Любовь – это основной закон мироздания. Весь мир Творец связал неким законом симпатии, чтобы все тяготело друг к другу, – в этом изречении святой Василий Великий предвосхищает физический закон всемирного тяготения, открытый Ньютоном спустя более чем тысячу лет. Но этот закон симпатии в физическом аспекте переходит, в духовном плане, в закон любви, где любовь не может осуществляться принудительно. С появлением на Земле человека, то есть духовного плана бытия, возникают новые качества и новая сфера распространения духовных законов. Любовь в мире духовном – это нечто большее, нежели симпатия в мире физическом. Любовь, по самой природе своей, свободна. Она не может быть принудительной. И Всемогущий Бог, сотворив человека свободным, тем самым даровал ему и силу любви – дар, над которым уже не властен Он Сам. И Он не будет принудительно заставлять человека любить Себя.

Эта, кажущаяся противоречивой по своей сущности, тайна любви разрешается в личности Христа. Еще задолго до Него, псалмопевец Давид изрек слова, в которых пророчески раскрывается и тайна сердца Человека Иисуса Христа. Природа человека, предначертанная Богом еще до создания человека, символически изображается как свиток книжный, то есть книга будущей нормальной жизни человека: «Вот я иду. В свитке книжном написано о мне. Желаю исполнить волю Твою, Боже мой, и Закон Твой у меня в сердце» (Пс. 39:8–9). О том, что исполнение воли Отца Небесного всегда было на сердце у Иисуса Христа, говорит все Его Евангелие. Становится ясно, что ключ к антропологии, как верно отмечает Н. Бердяев, лежит в христологии. А отсюда выявляется и вся пророческая сущность четвертой главы Книги Бытия, где, за описанием отдельных частных событий, угадывается характер всей человеческой истории, вся философия ее.

Такова особенность этой главы. Здесь раскрывается тайна свободы в душе человека – и свобода мышления, и свобода желания, и свобода окончательного выбора решений, и, наконец, совершения поступков, даже до сознательного противодействия Богу.

В «разговоре» Бога с Каином, в кратчайшей форме, показаны все возможности использования человеком своей свободы⁶². Если Бог предупреждает Каина от совершения греха, то это означает, что предвидит реальную возможность его послушания. Здесь явно показывается, что всякий человек, даже с такими задатками, как у Каина, может стать праведником. Здесь нет никакого предопределения Богом одних людей ко спасению, а других – к гибели, или признания виновности всех людей за грех прародителей. Но здесь же возникает и чрезвычайно трудная проблема о взаимоотношении всемогущей воли Божией с человеческой свободой. Вспомним, что Иисус Христос «пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф. 9:13).

Считаем за лучшее поместить здесь выдержки из поучений, хорошо известного всем нам, митрополита Сурожского Антония (Блума): «Поистине, с начала веков две воли противостоят одна другой: воля Божия, всемогущая и всесозидающая, и воля человеческая, ничтожная и не способная к самовластному творению, но тем не менее обладающая возможностью, роковой властью отказаться от всего и, невзирая на свою бесконечную слабость, воспротивиться воле Божественной. Дар свободы положен в самую основу отношений между Творцом и творением. Но понятие о природе свободы не вполне совпадает с нашим обычным опытом. После грехопадения, свобода человека определяется, как возможность выбора между бытием в Боге, то есть жизнью, соответствующей как призванию, так и естественному влечению человеческой природы, – и между отступлением от Бога, то есть смертью, являющейся следствием отрицания и отказа от этого призвания. Такая свобода уже несет в себе печать греха».

Свобода, по существу, есть ничто иное, как возможность беспрепятственно следовать глубинному зову своего естества и тем самым осуществлять призвание, назначенное Творцом.

Вернемся к тексту четвертой главы. Вслед за обращением Бога к Каину следует повествование о самом братоубийстве (ст. 8). Каин зазвал Авеля в поле. Само слово поле есть символ простора, где нет тесноты, ведущей к вражде, где никто не мешает жить другому. Но Каин даже в широком поле совершает братоубийство.

Грех Каина страшнее, нежели грех прародителей. Это видно из того, что Бог не проклинал Адама за совершенный грех. Над человечеством не тяготеет общего проклятия. Грех прародителей описывается в Книге Бытия, как грех слабости человеческой природы, как грех ложного понимания свободы, обольщения возможностью самообожения. Грех Каина уже ближе к греху человекоубийцы диавола, и оба они подвергаются проклятию.

И сказал Господь [Бог] Каину: «Где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему?» (ст. 9).

Только теперь перед нами предстает подлинная натура Каина: злая, завистливая, бессердечная и лживая. Только теперь мы понимаем, почему Бог отверг жертву Каина.

И сказал [Господь]: «Что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле» (ст. 10–12).

Вот когда Бог впервые произносит проклятие на грешника. Это наказание за братоубийство. С тех пор с этой притчи слова кровь, кровопролитие становятся классическими для обозначения как самого убийства, так и отвращения к нему.

И сказал Каин Господу [Богу]: «Наказание мое больше, нежели снести можно; вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня. И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь [Бог] Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его» (13–15)⁶³.

Мы не можем понимать этот текст о «разговоре» Бога с Каином в буквальном смысле. «Разговор» этот очень напоминает такое же обращение Бога к Адаму в раю, как до грехопадения, так и после него. Ни Адам, ни Каин не могли видеть Бога при таком «разговоре», иначе нам пришлось бы отступить от непреложной истины, что «Бога не видел никто никогда»⁶⁴ (Ин. 1:18).

«И пошел Каин от лица Господня и поселился в земле Нод, на восток от Едема» (ст. 16). В этой фразе предрекается то, что впоследствии будет названо секуляризацией, то есть освобождение общественного и индивидуального сознания от влияния религии (как это слово трактуется в словаре). Поэтому более правильно было бы перевести на русский – ушел Каин от лица Господа.

Вся жизнь Каина и его духовных потомков будет теперь протекать не перед лицом Господа, а в отдалении от Него. Человек освобождает себя от опеки Бога. Он не будет более выслушивать неприятные ему слова: «У дверей грех лежит. Он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним». Его прельстят слова искусителя: «Сами будете как боги, знающие добро и зло». Зачем спрашивать Бога, если человек может не от Бога, а сам узнать, что для него добро и что зло. Теперь пойдет Каин уже своим путем, а не тем, который записан в свитке книжном для человека, как образа и подобия Божия на Земле. Он будет творить не волю Божию, как творил ее добровольно Христос, а то, что выгодно и хорошо будет лишь ему самому.

Вся отчаянная трагичность отхода Каина от лица Божия состоит в том, что она распространилась не только среди тех, кто, так сказать, открыто отступил от Бога и утерял веру в Него. Самое страшное в том, что колоссальное число людей, выслушав слова Бога: «У дверей грех лежит. Он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним», не предпринимают явных шагов, свидетельствующих об уходе от Бога, но, оставаясь формально пред лицом Господа, фактически отходят от Него в душе все дальше и дальше. История христианских народов, даже искренне и настойчиво заявлявших о своей преданности Богу, полна братоубийственных войн и насилия, совершенных по образу и подобию Каина. Это и есть самое страшное, о чем пока умалчивает Откровение, записанное в четвертой главе.

«И поселился в земле Нод, на восток от Едема» (ст. 16). Слово Нод означает скитание. Блаженный Иероним, на основе предыдущих слов Бога: «Будешь скитальцем» – понимает текст в том смысле, что Каин действительно, по образу жизни, становится скитальцем (профугус). «Вульгате» вторит французский перевод (Саси). Но масореты, Лютер, а вслед за ними и русские переводчики понимают Нод в смысле географическом, как название какой-то неизвестной страны⁶⁵.

При более вдумчивом чтении слово скиталец открывает духовный смысл, заключенный в этой мифологеме. Поселился на восток от Едема – это место необходимо сопоставить с тем, что говорилось во второй и третьей главах об Едеме. Там в неразрывной связи стояли три слова: рай, Едем, восток. Но при осуждении Адама говорилось только, что Бог изгнал его из рая Едемского и поставил на востоке Херувима, чтобы охранять путь к древу жизни. Теперь, когда речь идет о Каине, рай уже не упоминается, а остаются только Едем и восток. Почему? Мы мыслим, что рай – это то Царство, которое уготовано Богом для человека еще до создания мира (Мф. 25, 34). Теперь человек изгнан из него. Вспомним, что, согласно тексту, рай был в Едеме (Быт. 2, 8), следовательно, Едем – понятие более обширное, нежели рай. Едем – это только как бы окружение рая. Вообще, сам Едем является только чисто психологическим состоянием (Трифи – услада). Здесь попутно возникает вопрос и о том, что представляет собой язычество, как широко распространенная форма религиозной жизни человека. Не есть ли оно некая тоска о рае, которого человек лишился по своей собственной вине? Отход Каина от Бога нельзя понимать, как потерю религиозности. Все первобытное человечество, живя, во многом, по образу и подобию Каина, все же искало Бога, но не находило Его в Его истинном облике.

Избрав Себе особый народ, в котором Бог провидел возможность хранить, хотя бы и с большими препятствиями, истинную веру, то есть единобожие, Он, по выражению Апостола Павла, «… попустил всем народам ходить своими путями» (Деян. 14:16). В послании к Римлянам Апостол пишет, что многие народы, будучи уверены, что Божество существует, «… познав Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели, и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся» (Рим. 1:21–23).

В тексте четвертой главы, когда речь идет о путях Каина, говорится, что он поселился в земле Нод – земле скитаний, на восток от Едема. Но рай уже не упоминается. Очевидно, Каин тоскует не о рае, как месте общения с Богом, а только об Едеме, то есть о наслаждении. И поиски наслаждения теперь всегда будут у него на востоке. Во всей своей жизни он будет искать прежде всего (на востоке!) наслаждения.

«И построил он город; и назвал город по имени сына своего: Енох» (ст. 17). При буквальном понимании текста естественно возникает вопрос: может ли один человек, ведя скитальческий образ жизни, построить город? При чисто рациональном подходе к тексту получается неувязка, которая оставалась бы неразрешимой, но законы символической речи говорят, что слово город необходимо понимать не в буквальном смысле, а символически.

Город – это попытка прочного устроения спокойной жизни для осуществления тех идеалов, которыми полны сердца людей – по складу души эгоистов и вечных скитальцев в поисках личного счастья. Неудовлетворенные жизнью, они вечно будут строить проекты города – идеального и прочного устроения жизни. И будут действительно стремиться воплощать свои мечты в реальные каменные города, так характерные для цивилизации. И всегда на востоке у них будет стремление не к раю, как Царству Божию, а только к Едему, то есть к наслаждению⁶⁶.

Такова символика Откровения о Каине и его духовных потомках, отошедших от лица Господа⁶⁷. Далее Откровение рассказывает уже о начале человеческой истории.

Историческая наука говорит, что первые люди занимались собирательством плодов. Человек жил тем, что природа сама давала ему. Затем возникают две новые формы занятий – скотоводство и земледелие. Если понимать текст применительно к истории, то Адам и Ева, по изгнании из рая, могли питаться лишь плодами деревьев. Учиться земледелию им пришлось вскоре после изгнания из рая. Откровение, на языке легенды, указывает, что первым земледельцем был Каин, а первым скотоводом – Авель. Первым, кто ввел многоженство, был Ламех. Первым живущим в шатрах со стадами назван Иавал, отцом всех играющих на гуслях и свирели – потомок Каина Иувал, первым ковачем всех орудий из меди и железа был потомок Каина Тувалкаин (18–22).

Таким образом, в Откровении, за много лет до появления науки о жизни первобытных людей, указывается верная последовательность способов добывания пищи и возникновения человеческих занятий. Может быть, эти имена – эпонимы, то есть их звучание символично и имеет какой-то скрытый смысл, нам уже неизвестный. Но Откровение о природе души человека всегда верно, и оно дается нам не столько с целью дать точную хронологию событий, сколько для того, чтобы рассказать, как все это связано с жизнью души человека.

Текст четвертой главы хронологически не укладывается в те рамки, которые намечены также через имена допотопных патриархов в главе пятой. Однако он верно соотносится со всей историей первобытного человечества. Это видно уже из того, что указанные занятия «отцов», будучи не указанными в 5 главе, все же «пережили» потоп и не были уничтожены его волнами. Поэтому, хотя и сам Каин, и его сыновья не указаны, поименно, в главе пятой на период до потопа, они все же остаются в истории, как родоначальники этих ремесел, возникших после ухода от лица Господа.

Приходится предполагать, что потоп, истребив всех людей, кроме семейства Ноя, не истребил начатков культуры. Вернее всего, вся эта глава является параллелью и в хронологическом смысле и в общеисторическом. Ведь то, чем стали заниматься потомки Каина, продолжали и потомки Ноя⁶⁸.

Создание культуры неизбежно влечет за собой и построение цивилизации, в которой неизмеримо больше, чем в культуре, виден отход от Бога, начатый Каином и его потомками – «отцами» тех или иных занятий. Занятия требуют серьезного к ним отношения. Так возникает наука. История показывает, что наука сначала возникает в недрах религии, преимущественно у жрецов, как людей, наиболее способных мыслить и отвлеченно, и практически.

Возрастая сначала под опекой религии, наука все более и более разрастается и вширь, и вглубь, и ей становится уже тесно под опекой религии. Так, сначала незаметно, а потом все сильнее и сильнее начинается отход науки от религии, временами переходящий в серьезный разрыв, как это было после открытий Коперника и Дарвина. Оба эти «разрыва» по своей сущности были плодом недоразумения, так как истина, как таковая, всегда одна, едина и неделима. Но всякое новшество обычно вызывает первичное удивление, а затем и смятение умов.

Наука, в самом своем принципе, есть познание мира, в котором живет человек, и является лишь ветвью того обладания землей, которое Творец заповедал человеку. Тем самым и религия, и наука – это как бы два этажа человеческого мировоззрения, две линии – одна вертикальная, другая горизонтальная. В принципе, они должны быть между собой гармонически улажены. Но, вследствие грехопадения, представители той и другой ветви часто не могут понять друг друга. За историю человечества было высказано много суждений об их взаимоотношениях.

Мы слышали, что наука должна быть служанкой богословия, и что религии никакая служанка не нужна, и о том, как гармонично должны сочетаться они между собой, оставаясь каждая в своей сфере. Но вся беда в том, что построение города на восток от Едема происходит после общего грехопадения, и сам Едем мыслится, как нечто самодовлеющее, как принцип наслаждения, а стремление к раю остается уделом немногих. Кроме того, у людей в крови постоянно кипит чувство вражды. И эта потребность, идущая откуда-то из глубины психики, побуждает вносить раздор в сферу отношений и между идеологиями и между разными методами познания мира.

Ближе к концу главы автор, перечисляя потомков Каина, упоминает одного из них, уже в пятом поколении, – Ламеха: «Мафусал родил Ламеха. И взял себе Ламех две жены: имя одной: Ада, и имя второй: Цилла. Ада родила Иавала: он был отец живущих в шатрах со стадами. Имя брату его Иувал: он был отец всех играющих на гуслях и свирели. Цилла также родила Тувалкаина, который был ковачем всех орудий из меди и железа» (ст. 19–22). Многозначительны также и имена его самого и его жен. Ламех означает воинственный, Ада означает украшение, привлечение, а Цилла – тень, ширма. Как видим имена характеризуют типичные свойства и мужской, и женской натуры.

А далее приводится зловещая песнь Ламеха: «И сказал Ламех женам своим: Ада и Цилла! послушайте голоса моего; жены Ламеховы! внимайте словам моим: я убил мужа в язву мне и отрока в рану мне; если за Каина отмстится всемеро, то за Ламеха в семьдесят раз всемеро» (23, 24).

Эта песнь, если ее связать с предыдущим текстом, является чем-то обособленным от предыдущего, где говорилось о потомках Каина. Но таковы законы поэтики древнего мира. Нам они непривычны и потому могут быть непонятны. Здесь разнородные темы как-то переплетаются друг с другом, выходя на арену общего повествования, точно самостоятельные лица. Автору надо дать общую характеристику всей истории человечества, вне отдельных ее сторон. И он дает ее в форме песни. Она говорит о характеризующей всю историю человечества кровавой вражде людей между собой, о неизменном стремлении душевных потомков Каина воздать врагу неизмеримо большим злом, нежели получил от него сам.

Ламех, если сопоставить его с образами римской мифологии, очень похож на римского бога войны Марса, который знаком нам по более поздней истории. Но библейский Ламех – символ более широкий, нежели Марс. Это образ не только всех воинствующих и совершающих зло, но и всех тех «великих» людей, которые «делают историю» своими воинскими подвигами. А его «жены», внимательно слушающие его слово, – это все сопутствующие и соучаствующие, все восхищающиеся доблестями этих движущих фигур истории. И вся эта зловещая песнь Ламеха звучит, не умолкая, над землей от каменного века и до наших дней. Это и показывает автор, завершая свою повесть о потомках Каина.

В заключении автор от языка легенды переходит к конкретной человеческой истории. Конец главы похож на ее начало: «И познал Адам еще [Еву,] жену свою, и она родила сына, и нарекла ему имя: Сиф, потому что, [говорила она,] Бог положил мне другое семя, вместо Авеля, которого убил Каин» (Быт. 4:25).

Здесь чувствуется снова язык притчи. Автор, следуя хронологии, выходит за ее рамки, показывая устроение и настроение семьи первобытного человека. Сколько радости было у матери всех живущих – Евы, когда она родила своего первенца Каина и сказала: «Приобрела я человека от Господа» (4, 1 )! Сколько горя претерпела она от своего злого сына, сколько радостей доставил ей ее второй, кроткий сын Авель, сколько горя испытала она, когда увидела его мертвое тело!

Теперь, после рождения третьего ребенка, она все еще помнит этого дорогого сына, а о Каине может только сказать, что он убил Авеля. Убийца ушел из дома. Родив нового сына – Сифа, она надеется, что он не будет таким, как Каин, а заменит ей Авеля. Поэтому она дает ему имя Сиф, что значит основание, в надежде, что Сиф положит основание новому типу людей⁶⁹.

Этот плач и эта надежда матери всех живущих Евы о том, что настанет на Земле мирная жизнь, выходит за рамки единичного и особенного и расширяется до уровня всеобщего. Это вполне понятно в наши дни, когда матери с великой надеждой ожидают, что Бог даст возможность вырасти на Земле новому поколению людей, которые уже не будут братоубийцами, а будут жить на земле вместо Авеля.

Здесь опять Писание принимает форму праистории. Затем автор переходит от изложения Откровения о принципиальной характеристике течения человеческой истории к тому, что можно назвать историей в нашем обычном понимании. Он пишет: «У Сифа также родился сын, и он нарек ему имя Енос» (ст. 26, ср. Быт. 5:3–6).

Древнееврейское слово Энош означает человек, но не в том собирательном, всеобщем значении, в каком стоит Адам, а в значении личном – особенном и единичном, имеющем даже оттенок слабости человеческой. «Что есть человек (Энош) что Ты помнишь его, и сын человеческий (бен Адам), что Ты посещаешь его?» – спрашивает Давид Бога (Пс. 8:5).

Сиф и Енос уже являются «отцами» человеческой истории, как мы ее понимаем в современном и привычном нам смысле, хотя имена допотопных патриархов и указанная продолжительность их жизни, по всей вероятности, представляют собой эпонимы, означают целые исторические эпохи.

Как видим, автор Книги Бытия сумел и символическим, и праисторическим, и легендарным, и приточным языком показать, насколько нестареемо Божественное Откровение, насколько оно актуально, живо и созвучно даже для нас, живущих через многие тысячелетия.

Глава заканчивается словами: «Тогда начали призывать имя Господа» (Быт. 4, 26). Как это понять, если в тексте уже неоднократно упоминалось имя Ягве, а само явление Бога Моисею с именем Ягве было позднее?

Может быть, здесь произошла порча текста? Возможно, Моисей, завершая все повествование, писал об этом после получения Откровения об имени Божием и желает сказать, что он призвал Имя Ягве, Который и открыв ему тайны бытия, начиная от сотворения мира и заканчивая характеристикой истории человечества. Тогда смысл этой заключительной фразы будет таков: Будем призывать Имя Господне!

Согласно законам поэтики Древнего мира, Откровение о будущей истории дается в четвертой главе Книги Бытия в форме притчи. Каждый символ, из которых слагается эта мифологема, исполнен такого же глубокого смысла и также емок по содержанию, как и в предыдущих главах.

Мы уже говорили о двойственности человеческой природы, о свободе выбора, свободе воли, которые входят в мироздание вместе с появлением человека. Мы говорили и о том страшном диалектическом противоречии, которое встало перед человеческой душой в результате грехопадения. Два пути открываются перед каждой отдельной человеческой душой, или перед целым народом, или перед всем человечеством: путь с Богом – и путь без Бога, путь добра, божественной любви и гармонии, ведущий к вечной жизни – и путь гордости житейской, путь произвола человеческой гордыни, зла и ненависти, ведущий в небытие. Эти два пути символически заключены в образы братьев по крови, по человеческому естеству – Каина и Авеля, в принципе имеющих одинаковую возможность воплотить в своей жизни замысел Творца.

Убийство Авеля Каином – вещее прорицание и символ человеческих братоубийственных войн, все большего отпадения человека от Бога, сотворившего его. Одновременно это и символическое отображение истории ветхозаветных людей до потопа – до того умножилось беззаконие и до того духовные потомки Каина возобладали над людьми типа Авеля, что не осталось на Земле праведников, кроме Ноя, верных воле Сотворившего их. И еще одно символическое пророчество – образ Сифа, образ нового поколения, нового типа людей, которые веками и тысячелетиями будут, шаг по шагу, возвращаться на дорогу праведных, ведущую, через преодоление греха, к Богу. Таким образом, метаистория перемешивается с историей, поэтому вся глава – это, если можно так выразиться, метаистория исторического пути человечества.

Эти особенности содержания объясняют и особенности формы четвертой главы Книги Бытия. В ней сочетается символический язык мифологемы и язык древней истории, изображаемой по законам поэтики Древнего Востока путем перечисления отцов и детей с указанием сроков жизни каждого. Но форма, являясь производным от содержания, не является самодовлеющим элементом, и не так важно, существовал ли в действительности тот или иной персонаж или нет. Самым главным для нас является понимание религиозного смысла этой главы, которая на примере двух братьев показывает нам праведность и злобу и предостерегает от неверно избранного пути. Главным содержанием ее является призыв к праведности и предупреждение от погибели. Поэтому и избрана форма древней притчи, которую применял и Христос, беседуя с окружающими Его людьми.

И жутким предупреждением звучит в конце книги песнь Ламеха, взывающего к кровной мести. Месть и братоубийство идут с тех пор красной нитью через историю, многие страницы которой буквально залиты кровью. К счастью, на Земле живут не только потомки Каина, и никогда не прерывалась тропа человека к Богу, к Царствию Небесному.

Исходя из религиозного, поучительного значения этой главы, мы видим, что вся она выходит за рамки чисто исторического повествования и что, наиболее верным, будет понимать ее, как самую древнюю и фундаментальную притчу о жизни человечества после грехопадения и изгнания из рая.

Будучи притчей, поясняющей характер течения человеческой истории, 4 глава служит как бы предисловием ко всем библейским книгам или широко развернутым эпиграфом, изъясняющим, почему так братоубийственно течет поток человеческой истории. Она служит эпиграфом и ко всей человеческой истории. Это, если можно так выразиться, как бы ее модель, преподанная, согласно поэтике древнего времени, в форме приточного рассказа.

Перечитывая снова и снова строки о создании человека и о насажденном Богом для человека рае, в котором Он поселяет его для блаженной жизни, и о происшедшем там грехопадении, мы поражаемся и глубиной мысли Откровения, изложенной в кратчайшей форме, и самой формой, и стилем повествования.

Все сказание об Адаме и Еве, и о рае, и о двух таинственных деревьях, и о текущих там реках, и о совершении грехопадения – все описание различных подробностей пронизано какой-то удивительной силой и вместе с тем лирикой. Все связано с жизнью души каждого человека, с ее извечными идеалами и трагедиями.

От этих скупых строк, как бы высеченных на камне, веет особым духовным ароматом первозданного блаженства человека, для которого он сотворен, а затем и горечью грехопадения. Во всем этом повествовании мы не найдем ни одного лишнего слова, а, между тем, нам так бы хотелось, чтобы оно было более полным, чтобы нам можно было больше узнать о тайне природы души человека. Все сказание похоже на математическую формулу, которую нам предстоит расшифровать и которая не допускает ни одного лишнего знака.

Несомненно, нечто глубокое и великое и, вместе с тем, чисто религиозное, кроется за этими словами, а не простое изложение однажды случившихся фактов. Чувствуется, что автор только через великие нестареющие символы мог передать воспринятое им Откровение о душе человека, и передать так, чтобы оно стало понятным и ясно усвоенным в сознании как древнего, так и позднейшего человека. Откровение не есть просто информация, а прежде всего – призыв.

Несомненно, глубокая тайна облекает все это повествование. Эта тайна духовной жизни человека скрыта под скупыми словами-символами о создании человека из праха земного и о поселении его в уготованном для него рае сладости, о самом положении рая, о двух таинственных деревьях, о реках и обтекаемых ими землях, о змие, как враге рода человеческого, о грехопадении и о лишении человека жизни в раю.

Эту тайну люди стали постигать лишь через Откровение Нового Завета, но воспринимая ее в своем религиозном сознании интуитивно, они долгое время понимали эти символы, как описание некоторых конкретных реалий и событий. Мы поражаемся и тому, как это исключительно верно отражает действительность.

Мы предлагаем всем, взявшим в руки Книгу Бытия, прочитать текст второй и третьей глав, а затем и четвертой главы, принимая все сказанное о жизни первого человека в раю и о последующем грехопадении не как изложение исторических событий, протекавших в течение нашего хронологического времени⁷⁰, а как нечто внеисторическое, как некую метаисторию или всеисторию, как изложение извечного в человеческой жизни. Для этого нужно иметь мужество мыслить.

Мы берем на себя смелость предложить это потому, что воспринимаем и осмысливаем все сказанное в древнем тексте уже в свете Нового Завета и, согласно со Сверхсознанием Вселенского Разума Церкви, воплощенного в нашем православном богослужении. Мышление Церкви имеет своим орудием особый язык. Этот язык есть язык церковной литургики, который в наши дни, к сожалению, далеко не всем понятен, так же как и язык библейского Откровения. Предлагая прочесть библейское сказание о жизни человека в раю и о последующем, затем, грехопадении и изгнании из рая, мы не предлагаем ничего нового, помимо того, что уже сказано Церковью на ее богослужебном языке.