Совершенно справедливо в предисловии к настоящей книге проф. Введенский указывает на общепризнанное высоко–поучительное значение греческой философии, харак­теризуемое следующими словами Виндельбанда: «Опираясь на сравнительно небольшой круг сведений, греческая философия с какой–то особенно величественной простотой создает понятия для его переработки с точки зрения познания; со смелой неустрашимостью мысли развивает она все необходимейшие основные положения миросозерцания. В этом и состоит типическое свойство античного мышления и высоко–поучительное значение его для истории. Наш современный язык и наше современное мировоззрение сплошь проникнуты данными античной науки; а наивное упорство, с которым древние философы доходили до одностороннейших выводов в отдельных вопросах мысли, пре­красно уясняет нам ту фактическую и психологическую необходимость, с какой возникают не только философские задачи, но и постоянно повторяющиеся в истории попытки к их разрешению». Проникнуть в лабораторию философствующего духа на самых ранних ступенях его развития, познакомиться с его основными запросами и тенденциями весьма важно для понимания и оценки не только ближайших последующих явлений философской мысли (где существует уже прямая историческая зависимость), но во многих случаях и философы нашего времени, не смотря на гораздо большую сложность последней и связь с не­сравненно высшим уровнем других наук: элементарные психологические мотивы философствования и формы зависи­мости его от состояния положительных знаний не могут не повторяться и в более развитом мышлении, потому что природа–то человеческая остается ведь одна и та же. Изучение античной философии в этом случае особенно по­лезно потому, что, во–первых, к доктринам древних мы можем отнестись с большим беспристрастием, чем к современным философемам, представляющим зачастую для нас не один только теоретический интерес; – а во–вторых, совершенно чуждый нам круг научных представлений древности и обусловленное этим своеобразие тогдашних философских идей требуют от изучающего постоянного упражнения в отрешении от современных точек зрения и в умении становиться на точки зрения изучаемых мыслителей, чем и развивается та драгоценная способность входить в дух известной доктрины и пони­мать ее подлинные пружины и отношения, которая столь не­обходима всякому историку философии.

Книга Таннери, посвященная первому периоду греческой философии, – от Фалеса до эпохи софистов и Сократа, – яв­ляется серьезно задуманной и очень хорошо выполненной попыткой подобного проникновения в круг научно–философских идей древности. В этот период философия еще не обособилась от других наук. Поэтому изучение соб­ственно философских взглядов этого периода более, чем какого–либо другого, возможно только в самой тесной связи с развитием научного миросозерцания вообще. Тан­нери так и делает, почему и книгу свою озаглавливаем – не «история древне–греческой философии», а «первые шаги древне–греческой науки». Заглавие это выражает, между прочим, сознательное стремление автора избежать тех односторонностей, какие допускаются в изображении рассматриваемого периода греческой мысли некоторыми историками философии «Принято считать, говорит он, первых греческих мыслителей философами, а потому их мнения изучались преимущественно философами, историки же отдельных наук обыкновенно принимали без про­верки выводы, формулированные наиболее авторитетными историками философии. Однако не трудно заметить важные недостатки метода, принятого философами для восстановления систем первых физиологов, недостатки, препятствую­щие ясному пониманию начала развития наук. Философ конечно прежде всего старается выделить руководящую метафизическую идею из разрозненных отрывков и отдельных известий, приводимых древними авторами отно­сительно каждого физиолога. В крайнем случае он и сам формулирует эту идею, не заботясь о том, соответствуют ли употребляемые им термины данной эпохе, или нет. Затем он группирует вокруг этой основной идеи второстепенные, на его взгляд, мнения, по возможности устанавливает между ними логическую связь и указывает их взаимное влияние; но тезисами чисто научного харак­тера он или пренебрегает, или же приводит их вскользь, ради их оригинальности». При этом и сами философ­ские воззрения раскрываются не безошибочно – «вследствие стремления приписывать какому–либо мыслителю эпохи элли­низма понятия, впервые разъясненные Аристотелем». Автор, впрочем, допускает, что «при соблюдении должных предосторожностей описанный им метод (который в сущности впервые был введен самим Аристотелем) яв­ляется единственным, действительно отвечающим це­лям истории философии: как бы ни было искусственно до­стигнутое таким образом восстановление мыслительного процесса каждого отдельного философа, в совокупности оно дает логическое построение, более или менее удовле­творяющее наш ум и дающее нам картину постепенного – сознательного или бессознательного – прогресса человече­ской мысли в области метафизики». «Но, прибавляет он, эта картина не открывает нам всей истины; на этом я особенно настаиваю: она дает нам лишь ограниченный уголок ее, да и то со специальной точки зрения. Поэтому, история науки должна служить дополнением к истории философии; она должна быть восстановлена непосредственно, независимо от истории философии и с помощью совер­шенно иного метода» (стр. 10–11). Нам эта критика историко–философского метода кажется нисколько несправедли­вой: далеко не все, во–первых, историки философии игнорируют связь древнейших философских идей с тогдашним общенаучным развитием; а во–вторых, едва ли сообразно с научным достоинством истории философии считать для нее допустимым усвоение древнейшими мыслителями Аристотелевских понятий и необязательным восстановление истинного образа мыслей этих мыслителей. Но, разумеется, эта несправедливость не мешает нам признать, что сам автор понимает свою задачу вполне правильно и научно, и считать его книгу полезным пособием к изучению древ­нейшей греческой философы.

Относительно своих задач, метода и научного значения своей работы автор дает следующие разъяснения: «До Платона почти все мыслители Эллады были не философами в современном смысле этого слова, но физиологами, как тогда говорили, т. е. учеными. Вся их наука была, правда, рядом заблуждений, нагромождением неосновательных гипотез, но это не важно: путь от невежества к истине лежит через заблуждения; гипотеза же, поскольку она может быть проверена, есть лучшее средство приблизиться к достоверности. История происхождения науки должна прежде всего рассмотреть эти заблуждения, заняться этими первыми гипотезами; ее задача – указать, в какой степени одни из них способствовали развитию мысли, другие же препятствовали ему. Зерном систем древних физиологов служила не какая–либо метафизическая система, но общее представление мира, образованное у каждого из них, на основании совокупности его частных знаний. Только от­правляясь от этих конкретных представлений, физиологи могли подняться до абстракций, еще непривычных в то время; эти абстракции и составили впоследствии область собственной философии, между тем как ученые специа­листы мало–помалу утрачивали к ним всякий интерес. Но для того, чтобы найти это зерно, чтобы восстановить общее миропредставление физиологов, очевидно, необходимо поставить на первое место взгляды последних на различные физические вопросы, которыми в истории философии обыкновенно пренебрегают, отводя им последнее место. Нужно прежде всего постараться связать друг с другом эти мнения и по возможности объяснить их историческое преемство. Очевидно, что намеченный мной метод совер­шенно противоположен (?) тому, который обыкновенно упо­требляется в истории философии. Результаты, к которым может привести систематическое применение этого метода, выяснятся по прочтении отдельных монографий, собранных в этом томе. Как бы несовершенны ни были эти первые попытки, я все же решаюсь утверждать, что лишь этим путем можно внести порядок и ясность в область, где до сих пор господствовала сбивчивость и неизвест­ность; этот метод особенно способствует нахождению единства и внутренней связи между такими учениями, которые с философской точки зрения рассматриваются, как про­тиворечивые и несовместимые. Я не задавался исключительной целью собрать в этом томе материалы для истории происхождения наук, – я хотел прибавить к ним не­сколько теоретических соображений, а также дать нечто вроде дополнения к истории происхождения философии» (стр. 11–13).

Что касается формы изложения, то автор дает ряд мо­нографий, посвященных отдельным мыслителям. «Я не скрываю от себя, говорит он, тех важных неудобств, которые представляет эта форма для настоящей истории научных доктрин: она или затемняет связь между отдель­ными учениями, или же, при стремлении отметить их преем­ство, приводит к скучным повторениям. Мне кажется, однако, что еще не настал надлежащий момент для по­пытки написать подобную историю; теперь нам гораздо нуж­нее специальные исследования и детальный разбор, хотя бы от них и пострадало единство работы» (стр. 14). Не отрицая важности предпринимаемой автором работы, мы не можем, однако согласиться с ним в том, чтобы в настоящее время невозможна была связная и цельная история древнейшей греческой философии: детальных филологических и исторических исследований уже и теперь сде­лано в этой области весьма достаточно, – настолько, что, по убеждению некоторых историков философии, мы теперь историю древней философии знаем даже лучше средневе­ковой. Но, разумеется, и этот несправедливый упрек автора историкам философии отнюдь не обесценивает его собственной работы. Порядок своих монографий автор определяет хронологией тех мыслителей, которыми он занимается в своей книге. «Только этим путем, говорит он, и можно установить преемство научных знаний и от­метить распространение открытий; даже с философской точки зрения хронологический метод не представляет серьезных неудобств в применении к такой эпохе, когда школ собственно не существовало, за исключением пифагорейской; – впрочем, перемены, которым подверглось учение последней, нам почти совершенно неизвестны» (стр. 15).

Как видим, автор более всего стремится к разрешению собственно исторической задачи – к восстановлению учений древне–греческих мыслителей в их подлинном и точном смысле, в их действительной обстановке и реальных отношениях, а философско–критической задаче усвояет подчиненное значение. Соответственно этому, су­щественнейшую важность для него представляет установка хронологии философов и критика источников. Исследованию этих двух вопросов и посвящены две первые главы его книги.

Так как все без исключения труды философов до–сократовской эпохи утрачены, то Таннери совершенно спра­ведливо видит себя вынужденным предварительно решить вопрос о ценности источников, которыми он пользовался для своих монографий. Источники эти – двоякого рода: во–первых, отрывки из сочинений философов, сохраненные полиграфами и комментаторами греко–римского периода, и, во–вторых, так называемые доксографы. Что касается отрывков, то, по словам Таннери, «не говоря уже о тех сомнениях, которые может вызывать вопрос о подлин­ности этих отрывков, нужно заметить, что последние вообще не могут быть обособлены от текста сохранивших их писателей, которые обыкновенно так или иначе толкуют их смысл, зачастую весьма темный. Поэтому не­вольно возникает вопрос, существовало ли сочинение того или другого «физиолога» в то время, когда делались дошедшие до нас наброски, было ли оно целиком прочтено автором, так что последний мог вполне проникнуться духом античных учений, или же он просто взял эти цитаты из вторых рук, из каких–нибудь неполных эксцерптов или у других авторов, тоже более или ме­нее ненадежных. Все эти вопросы требуют, конечно, детального рассмотрения в каждом отдельном случае; к несчастью, при современном состоянии наших знаний они вообще вряд ли могут быть окончательно решены. Например, было бы очень интересно узнать в точности, до какой степени сохранились в неприкосновенности труды Гераклита или Парменида; но мы должны сознаться в полном своем невежестве относительно этого вопроса». «Я думаю, однако, прибавляет он, что чем глубже мы будем проникать в неизвестную нам область истории античного мира, тем скорее придем к убеждению, что ци­таты вообще, а в особенности те из них, которые приво­дятся у авторов времени упадка, далеко не всегда берутся прямо из цитируемых трудов. В древности сочинения античных авторов, за исключением классиков, были вообще редки и ценились очень дорого; их можно было найти только в больших библиотеках. Поэтому в боль­шинстве случаев довольствовались добыванием сведений из компиляций или полиграфических сборников. Подоб­ные сборники, касающиеся самых разнообразных предметов, сохранились и до нашего времени, но мы знаем на­верное, что их было гораздо больше, и не сомневаемся, что при их составлении они, подобно нашим словарям, большей частью служили друг для друга источником. Итак, нельзя дать общих правил для определения цен­ности отрывков древних физиологов, как исторических источников» (стр. 15–17).

Иначе обстоит дело с другим источником. «Если за­даться вопросом, какими источниками пользовались греческие доксографы, что между ними общего, и в какой сте­пени можно доверять каждому из них, – то на эти воп­росы мы можем найти более или менее точные ответы» (стр. 17). Поэтому в 1–ой главе автор ограничивается лишь историей доксографов, не касаясь критики отрывков. Надо, впрочем, заметить, что эта глава не обработана автором самостоятельно, а написана на основании Prolegomena, предпосланных Германом Дильсом его изданию «Doxographigraeci» (Berlin, 1879).

Итог исследования в этой главе сводится к тому, что «сочинения физиологов никогда не были прямыми источни­ками доксографов; последние имеют своим первоисточником обширный исторический труд Феофраста, впрочем, рано утраченный и замененный сокращениями и компиляциями, по которым и составлялись дошедшие до нас сочинения доксографов» (стр. 17; ср. стр. 29)¹. Историческое сочинение Феофраста по своему происхождению стоит в связи с обыкновением Аристотеля – прежде чем изла­гать свое учение, приводит мнения, высказанные по дан­ному вопросу до него, и опровержением их подготовлять почву для развития собственных теорий. Научные сочинения Стагирита дают нам множество исторических сведений, драгоценных по причине их древности и полной компетентности автора (стр. 19). «Интерес, который пред­ставляли рассеянные таким образом в сочинениях Ари­стотеля исторические сведения, а равным образом сами пробелы в этих сведениях, должны были вызвать у лиц, желавших отдать себе отчет в понятиях прошлых времен, потребность в составлении целого труда, посвященного полному и правдивому анализу сочинений древних физиологов. Таковы были одни из тех задач, какие поставил себе Неофраст, самый известный из учеников и последователей Аристотеля. Написанная им история, по–видимому, была известна в древности в двух различных редакциях: одна в 16 книгах носит заглавие «О мнениях физиков (περὶ φυσικῶν δοξῶν)», другая в 18 кн. – «О физиках (περὶ φυσικῶν)». От этого обширного труда со­хранился только один цельный отрывок, относящийся к «ощущениям», и несколько цитат, большая часть которых находится у Симплиция, заимствовавшего их у Алек­сандра Афродисийского» (стр. 19–20). Сочинением Феофраста широко пользовались составители биографий и авторы «Διαδοχαὶ φιλοσόφων», делая из него извлечения. Одно из подобных извлечений легло в основу «Philosophumena» Иппо­лита. Пользовались и другими сокращениями из Феофраста, все более и болеe удаленными от первоначального источ­ника (напр., автор псевдо–Плутарховых «Стромат», Диоген Лаэртский, церковные писатели – Евсевий, Феодорит, Ириней, Арнобий, Августин, Епифаний и др.). В александрийскую эпоху составлен был (тоже не дошедший до нас) сборник на манер Феофрастова, известный в науке под именем Placita. Их остатки сохранились в двух дошедших до нас компиляциях: Placita псевдо–Плутарха и первая книга «Эклог» Стобея. Эти и другие труды, извест­ные под именем «источников», имеют в высшей сте­пени относительную ценность, – лишь поскольку они прибли­жаются к Феофрасту.

Вторая глава, трактующая хронологию «физиологов», тоже составлена по Дильсу (статья в Rheinisches Museum 31: 1, 15). Феофраст дал мало хронологических указаний, по­тому что в его эпоху датами еще не интересовались. «На­чало хронологии было положено Эратосфеном. Вероятно, он интересовался не только царями, но и философами; впрочем, от него дошла до нас только одна такого рода статья у Диогена Лаэртского (8: 51), который, по–видимому, взял ее из вторых рук: в своих «Олимпийских победах» Эратосфен отметил по Аристотелю как победи­теля на 71 Олимпиаде деда Эмпедокла, носившего то же имя, что и его внук. Во 2 в. до Р. X. собранные Эратосфеном хронологические сведения получили распространение благо­даря дидактической поэме, успех которой был так велик, что заставил забыть сочинения самого Эратосфена, по крайней мере, поскольку они касались хронологии философов: четыре книги «χρονικά» Аполлодора Афинского, написанные трехстопным стихом и обнимавшие период от взятия Трои (1184) до 144 г., были посвящены царю Атталу II Пергамскому; но автор, должно быть, дал впоследствии второе продолженное издание, так как Диоген Лаэртский относит по Аполлодору смерть Карнеада к Ол. 162, 4=129/8. Диоген Лаэртский часто цитирует Аполлодора, хотя, ве­роятно, через посредство одного из биографов, автора «Διαδοχαὶ φιλοσόφων», или другого компилятора, как например Памфилы. Во всяком случае, даты Диогена Лаэртского с ссылками на Аполлодора единодушно признаются наиболее достоверными, а потому восстановление хронологии древних философов по Аполлодору представляет собой интересную задачу, имеющую преимущество выполнимости перед восстановлением действительной и точной хронологии» (стр. 31–32). Мы не будем останавливаться на выпол­нении автором этой задачи. Заметим только, что он, выступая решительным сторонником мысли о невозмож­ности восстановить действительную хронологию до–сократовского периода и о необходимости, поэтому, довольствоваться хронологией Аполлодора, подчеркивает вместе с тем и крайнюю сомнительность Аполлодоровых дат, – именно для этого периода: «начиная с Сократа, говорит он в заключение этой главы, хронология философов стоит на более прочных основаниях; в ней уже не встречается больше значительных разногласий и серьезных затруднений, и здесь–то можно убедиться в богатстве сведений Аполлодора, который сумел воспользоваться ими для окончательного восстановления хронологии, по крайней мере, важнейших лиц. Вполне ясно, напротив, что для периода, на котором мы остановились (до–сократовская философия), у Аполлодора не было, за малым исключением, никаких точных сведений. Мы видели, на каком произвольном фундаменте и из какого недостоверного материала он пер­вый построил хронологию философов; но, по крайней мере, как я уже сказал, его сочинение систематично, и его даты не представляют никакого исторического противоречия. Даже более того, мы видели, что поправки, которые пыта­лись внести в данные Аполлодора, начиная с Сосикрата, были обоснованы так же мало, как и гипотезы самого Аполлодора и привели к различным ошибкам» (стр. 55). Незавидно оказывается, положение историка древнейшей гре­ческой философии, вынужденного довольствоваться по вопросам хронологии лишь таким суррогатом истины. Но с неизбежностью надо мириться; ведь и без точной хронологии мы все–таки можем довольно точно изучать генезис и взаимные влияния философских идей этого периода. А затем, почему не надеяться на лучшее будущее, которым может подарить нас классическая археология с ее по­стоянно умножающимися открытиями? ...

Следующие главы, – с 3 по 13, – представляют из себя ряд монографий: о Фалесе, Анаксимандре, Ксенофане, Анаксимене, Гераклите, Гиппасе и Алкмеоне, Пармениде, Зеноне, Мелиссе, Эмпедокле и, наконец, Анаксагоре. По­следняя глава (14) посвящена пифагорейской арифметике. В этих монографиях собрано и обсуждено все существенно важное, что дают памятники для истории того или иного философа. При этом автор не уклоняется и от критических экскурсий в область разделяющих историков философии разномнений. Некоторые отделы, впрочем, и здесь составлены несамостоятельно (напр., космология Анаксиман­дра восстанавливается по Тейхмюллеру, 2 и 3 отделы о Ге­раклите – тоже и под.). Историческую обстановку и круг научных идей каждого философа, а также и его собственно философские взгляды автор старается восстановить с воз­можной полнотой². Все это делает книгу Таннери, прежде всего, весьма полезным справочным пособием по истории древнейшей философии, тем более, что на русском языке другой подобной книги в настоящее время не существует. Не вправе игнорировать ее и специалист, так как многие мнения и суждения автора заслуживают самого серьезного внимания и научной критики. Достоинства книги в особенности возвышаются присое­диненными к ней приложениями перевода первоисточников. О ценности этих приложений нечего и говорить: это – прямо самое лучшее, что только мог сделать для своих читателей историк древнейшей греческой философии, по­тому что ничего подобного и сколько–нибудь равноценного доселе в русской учено–учебной литературе еще не было. Сохранившиеся отрывки из сочинений философов рассматриваемого периода даны в приложении все, и для русского издания они переведены прямо с греческого текста: отрывки Эмпедокла переведены Э. Л. Радловым, прочие – Г. Ф. Це­ретели, причем перевод отрывков Гераклита был проредактирован известным † проф. В. К. Ернштедтом. Доксографы переведены г. Церетели по изданию Дильса в том размере, в каком они приложены к книге Таннери. Что касается достоинств этого перевода, то мы, на основании сличения с подлинником многих мест его, находим его очень хорошим. Эти приложения к книге Таннери не только дают возможность читателю проверять выводы ав­тора по первоисточникам, но и могут служить прекрасным пособием при практических занятиях по древней философии с учащимися.

Главных недостатков в книге Таннери мы усматриваем четыре:

1) некоторое незаслуженное и не оправдываемое недоверие к свидетельствам о древнейших философах Ари­стотеля; по нашему мнению, свидетельства Аристотеля, ко­нечно, не исключают критического отношения к ним, но, во всяком случае, в общем заслуживают весьма большого доверия и даже могут быть критериями при опре­делении ценности позднейших свидетельств.

2) Компилятивность некоторых отделов.

3) Некоторое предубеждение против историков филосо­фии и их методов, влекущее за собой сравнительную бедность эрудиции и неосведомленность по некоторым важным научным разногласиям.

4) Меньшее внимание к собственно философским взглядам изучаемых мыслителей, чем к их естественно–научным и математическим учениям и познаниям.

Но все эти недостатки нисколько не мешают нам ви­деть в этой книге полезный вклад в литературу по истории философии, а в переводе ее на русский язык крупную услугу как делу преподавания философии в нашем отечестве, так и делу распространения философских знаний в нашем образованном обществе.

П. Тихомиров.

Что касается истории математики, то она была впервые написана только Эвдемом, современником Феофраста. «Этим историческим трудом пользовались в конце александрийского периода Гемин в своей «Теории математики», а в конце греко–римской эпохи – Порфирий и Папп; в «Комментариях к Эвклиду». Из этих–то утерянных трудов, а не из самого Эвдема, взяты цитаты, приведенные в «Комментариях на первую книгу Эвклида», написанных Проклом в 5 веке. Что же касается до длинного и очень важного отрывка, сохраненного Симплицием, то он, вероятно, был заимствован из специальной ком­пиляции 3–го столетия. В 4–м веке история Эвдема, вероятно, была потеряна, да и раньше она почти не служила прямым источником, за исключением немногих случаев» (стр. 17–18).

Чтобы дать читателям возможность судить о разнообразии, полноте и серьезности, вопросов, трактуемых книгой Таннери, мы считаем уместным привести здесь приложенный к ней, в виде оглавления, подроб­ный конспект ее содержания. Гл. 3: Фалес Милетский. Фалес заимствовал из Египта не только свои математические и астрономические знания, но равным образом и свою космологию, 57. – Жизнь Фалеса, предсказание им солнечного затмения, 59. – Сведения Фалеса по арифметике, 66. – Сведения Фалеса по геометрии, 68. – Чего Фалес не мог знать? 75. – Восстановление космологической системы Фалеса, 78. – Остальные взгляды Фалеса, 81. Гл. 4: Анаксимандр Милетский. 1. Анаксимандр, как ученый, 85. –Гномон и солнечные часы древних, 86. – Не­бесная сфера, 88. – Первая географическая карта, 91. – Система. Восстановление космологии по Тейхмюллеру, 92. – Новые детали, 95. – Возможные предположения относительно высоты колец и степени прозрачности оболоч­ки, 96. – Бесконечное и неопределенное. Анаксимандр мыслил бесконечным время, но не пространство, 99. – Понятие Анаксимандра о материи, как о неопределенном целом, 103. – 4. Доктрины о происхождении мира. Исторический очерк учений о вечности мира, его сотворении, периодической эволюции и энтропии, 106. – Критика эволюционизма и энтропии, 112. – Гл. 5: Ксенофан из Колофона. 1. Тезис Пифагора. Можно ли найти окольным путем некоторые доктрины Пифагора? 121. – Вдыхание миром пустоты, отрицаемое Ксенофаном, 123. – История понятия о бесконечном, 125. – 2. Ксенофан, как поэт. Жизнь и характер Ксено­фана, 130. – Борьба Ксенофана с политеизмом, 132. – 3. Ксенофан, как физиолог. Его мнения о природе, 134. –Ненаучный характер физических мнений Ксенофана, 137. – 4. Заблуждение Феофраста. Мнение Ксенофана о бесконечности, 138. – Гл. 6: Анаксимен. 1. Поняmиe ἄπειρον у Анаксимена. Анаксимен не считал материю бесконечной: он придает слову ἄπειρον то же значение, что и Анаксимандр, 144. – 2. Космологическая система. Успехи в области науки, 148, – Гипотеза темных небесных тел для объяснения фаз и затмений, 151. – Твер­дость небесного свода, 154. – Порядок планет; сближение с Гераклитом, 156. – 3. Единство материи. Анаксимен первый безусловно признавал единство материи, 158. – Эмпирический плюрализм в современ­ной науке, 160. – Монизм недоказуем 163. – Гл. 7: Гераклит Эфесский: 1. Космологическая система, общий очерк, 166. – Подроб­ности эволюции возникновения и разрушения мира, 168. – Гераклит, как теолог. Специальный и антинаучный характер философии Гераклита. 170. – Понятие о Логосе, 172. – 3. Влияние Египта. Миф о Дионисе и Просимне, 173. – Различные элементы в учении Гераклита, 177. – 4. Судьба душ. Относящиеся к ней египетские верования. 181. – Обсуждение отрывков Гераклита, 183. – 5. Сознательность Логоса. Бог Гераклита сознателен и личен, 186. – Гл. 8: Гиппас и Алкмеон. Гиппас, 190. – Привер­женцы пифагореизма: Алкмеон и Парменид, 102. – Доксография, 193. – Двойные сочетания у пифагорейцев, 195. – Космология Алкмеона, 198. – Два курса преподавания у Пифагора, 199. – Форма светил и объяснение затмений в школе Пифагора. 200. – Физиологические взгляды Алкмеона, ощущения, 204. –Происхождение человека, 206. – Гл. 9: Парменид Элей­ский: 1. Истина и мнение. Положение, занимаемое Парменидом; его реализм, 210. – Идеализм, как результат впервые основанной Пармени­дом теории познания, 212. – 2. Дуализм Парменидовой физики. Ее пифагорейский характер, 218. – Две формы бытия, 219. – Происхождение мира, 221. – 3. Космология. Сопоставление с мнениями Пифагора, Ксенофана и Ана­ксимандра, 222. – «Венцы» Парменида, 224. – Научные успехи, 226. – Элементы пифагореизма в системе Парменида. «Ананке» и мифологические олицетворения. 229. – Теория света: сопоставление с Эмпедоклом и Филолаем, 239. – Гл. 10; 3енон из Элеи. Значение его диалектики с точки зрения истории математики, 235. – Значение отрица­ния Зеноном множественности, 237. – Отрицание Зеноном множественно­сти направлено против понятия точки у пифагорейцев, 238. – Аргументы Зенона по Евдему и Симплицию, 240. – Новое объяснение аргументов против движения, 245. – Зенон остается на конкретной почве, как и Парменид, 248. – Успехи Зенонова учения, 250. – Гл. 11: Мелисс Самосский. Мелисс, автор трансцендентального монизма, обыкно­венно приписываемого всей элейской школе, 252. – Причины недостаточно высокой оценки Мелисса, 254. – Опровержение критики Аристотеля, 256. – Мелисс не знал ни Анаксагора, ни Эмпедокла, ни атомистов, 258. – Мелис не физик, 261. – Гл. 12: Анаксагор из Клазомен. 1. Анаксагор, как человек и ученый. Характер Анаксагора, 263. – На­учные труды, приписываемые Анаксагору, 264. – Астрономия Анаксагора, 266. – 2. Теория материи. Различение материи и причины движения, 269. – Бесконечная делимость материи и неразложимость ее на составные части. 271. – 3. Критика meopиu материи Анаксагора. Ее ценность, 273. – Современная Кантовская форма теории материи Анаксагора, 274. – Новое объяснение некоторых отрывков, 278. – 4. Историческое влияние meopиu Анаксагора. Ее отношение к теории идей, 281. – Материя по Платону, 282. – Гл. 13: Эмпедокл Агригентский. Любовь и ненависть Эмпедокла – протяженные элементы, 287. – Происхождение этих понятий, 289. – Вопрос о взаимной несводимости Эмпедокловых элементов. – Силы, которые допускал Эмпедокл кроме любви и ненависти: притяжение подобного подобным и закон взаимного перемещения стихий, 291. – Притяжение подобного подобным, 292. – 1. Космогония Эмпедокла, 293. – Эклектический характер представлений Эмпедокла, 297. – 1. Космология Эмпедокла, 299. – 3. Характеристика учения о четырех элементах, 302. – Гл. 14: О пифагорейской арифметике. Появление арифметики в сочинениях Эвклида, 305. – Никомах и Феон Смирнский, 307. – Ямвлих, 308. – Теологумены, 310. – Отрывок из Спевзиппа о Пифагорейских числах, 311. – Вопрос о происхождении мистических спекуляций над числами декады, 312. – Относящиеся к этому вопросу цитаты из древних Пифагорейцев, 314. – Цитаты об Арифметике научного характера, 317. – Когда жил Фимарид, един­ственный пифагореец, писавший об арифметике? 312. –Арифметические эпанфемы у Ямвлиха, 324. – Перевод отрывков из Спевзиппа и пояс­нительные примечания, 325.