Мировозрение и нравственность

Нередко, среди полурелигиозных людей, называющих себя «свободомыслящими христианами» или «христианами для себя», можно услышать следующие слова: « Главное в религии это нравственность, пусть каждый верит, во что хочет, и как хочет, лишь бы он делал добро людям… и был христианином». Но каким же образом без Христа можно быть христианином? Некоторые из таких людей заходят молиться в православный храм, а затем идут в католический костёл или сектантские молельни. Они посещают мечети и синагоги, а если бы увидели языческое капище, то, не испытывая никакого сомнения, вошли бы в него, чтобы зажечь сандаловую палочку перед изображениями Шивы или Будды, и бросить цветок к ногам идола. Эти люди считают каждую религию путем, ведущим к Богу. «Все дороги ведут в Рим; а все радиусы – к центру» – говорят они; в этой широкой, а на самом деле вульгарной уравниловке – их духовное кредо, их «символ веры». Такие люди считают главным нравственные постулаты, а мировоззренческие принципы – философские и религиозные – временной, исторической или региональной формой, зависящей от культурного уровня и гения народа. Этот религиозный космополитизм им кажется проявлением гуманизма и культуры, а приверженность к религиозной системе и вера в незыблемость догматов – духовной гордыней, нетерпимостью к людям, дефицитом любви, обскурантизмом и слепым, жестким фанатизмом – узостью мышления и окаменением сердца.

Можно ли рассматривать нравственность как автономную область человеческого духа, независимо от его мировоззрения? Думаю, что большинство людей согласятся, что основа нравственности это единство истины и любви; истины – как формы, любви – как содержания. Образно говоря, справедливость – русло реки, любовь – её поток. Если в высохшем русле не будет воды, то никто не подойдёт к ней, чтобы утолить жажду; если берега не будут сдерживать потока, то вода, разлившись по полям, превратится в грязное болото. Гармония между правдой и любовью является шкалой нравственности.

Все религии или большинство из них, говорят о милосердии, добре и любви. Но одинаковый ли смысл имеет слово любовь и добро для представителей различных вер и конфессий? Может ли быть тождественна любовь к Богу у тех, кто представляет Божество как некую изначальную энергию, безликую силу, или тех, кто исповедует Бога живой Личностью? Может ли быть одинаковой любовь к Богу у христианского мученика или аскета, борющегося со своими страстями, и у язычника, приписывающего своим богам все человеческие грехи и пороки? Можно ли любить Ареса, залитого кровью, или Гермеса, покровителя воров и плутов, также как христианин любит своего Спасителя? В настоящее время имеется десятки сект, где поклоняются сатане и люциферу. Являются ли они также путём к Богу? И можно ли любить падшего ангела также как и Христа, принесшего Себя в жертву за человечество? Какого бога может любить буддист, когда боги для него это несовершенные будды, ждущие новых аватар и перевоплощений? Буддизм относится к самой идее личного Бога и вечного богообщения с ужасом и отвращением. Если буддизм, слившись с местными религиями, уживается с пантеоном гималайских и тибетских божеств, то это для простонародья, а настоящий буддист бежит от богов, от мира и от самого себя в нирвану. Как может любить Бога шиваист-иог, который считает самого себя божеством? В своих медитациях индуисты отождествляют себя с абсолютом, поэтому их любовь – духовный нарцисизм (самовлюблённость). Можно ли говорить о любви как одинаковом чувстве, действующем в сердце христианина и мусульманина, когда Коран поощряет войны и насилие для распространения ислама, как религиозный подвиг, а в Евангелии Сын Божий открывает людям истину в Своем Лице, но не принуждает никого. Это не значит, что номинальные христиане не становились на путь насилия, но это было их нравственной слабостью, а не повелением веры.

Возьмем другой аспект любви, её земной план – любовь к людям. Коран учит о любви и добре, но по отношению к мусульманам. Мир для мусульманина делится на две части: мир ислама и область, лежащая за его границами. К этому, чуждому для себя миру «неверных», у мусульманина другая мораль: «Угнетайте и порабощайте их, пока униженные и обессиленные они не примут ислам» (Коран). Если к христианам, иудеям и зороастрийцам, называемым «людьми закона», мусульманин может относиться терпимо, то по отношению к язычникам ислам находится в состоянии перманентной войны. Можно ли сравнить любовь, имеющую конфессиональный характер, с любовью заповеданной Христом, которая включает в себя даже личных врагов?

Талмуд призывает евреев к справедливости и милосердию, но делит мир также на две части: евреев и язычников (остальных народов), в результате чего талмудическая нравственность носит двойственный и казуальный характер. Евреи-талмудисты считают, что иудейский народ сотворен Богом, а другие народы – 72 низшими духами. Поэтому уравнять другие народы с Израилем это для иудаиста значит допустить религиозную несправедливость. Может ли брахманист любить человека, когда весь народ в его глазах разделен на замкнутые касты. Не только любовь, но даже физическое прикосновение к человеку низшей касты считается осквернением. Может ли любить индуист человека, когда для него весь мир – это только мираж и иллюзия, грезы Брамы. Любить человека для него также нереально как тень в собственном сновидении. Может ли любить буддист так, как христианин, если для буддиста высшим состоянием является отчужденность от всех и всего, а любовь как эмоция, привязывает душу к колесу бытия, т.е. к миру зла. Может ли бенгальский кришнаит любить человека так, как христианин, если для кришнаита высшим проявлением любви является порочная любовь, а Евангелие учит целомудрию в браке и безбрачии. Какая любовь была у античных язычников, не исключая их великих философов и моралистов, когда раба они считали своей вещью или животным? Можно ли назвать путём к Богу религию древних инков и ацтеков, которые во время религиозных празднеств вырезали сердца у тысяч пленников, чтобы бросить их на алтарь Солнца. Если все религии равны, то значит, что или все они истинны или все неистинны. В первом случае – объективной истины не существует, истина не может противоречить сама себе, а религии расходятся в самых главных онтологических вопросах. Допустить множество различных истин это значит профанировать понятие истины, навязать ей условный изменяющийся релятивный характер: то, что вчера считалось ложью, сегодня может стать истиной и т.д. В таком случае, и сама нравственность будет носить непостоянный, меняющийся характер; она как бы раствориться в аморфном как жидкость, и растяжимом как резина, плюрализме, или в историческом релятивизме, подобном сменяющимся кадрам киноленты. О какой же нравственной автономии могут говорить эти «христианствующие» либералы? Если все религии неистинны, то есть являются общением не с Богом, а с нулем, то само понятие религии должно быть отвергнуто. Тогда о каком сознательном христианстве или христианстве «для себя» может быть речь? Ложь, воспринятая как истина, искажает и деформирует сознание человека; ложное вероучение и догматы вносят в душу человека тление и смерть. Это трупные пятна на теле его души.

Догматы Православной Церкви – не философские концепции и абстракции, а светоносные истины, которые дают душе, как солнце, свет и жизнь. Между догматами и нравственностью существует невидимая, но постоянная связь. Искажение догматики нарушает нравственную цельность и гармонию, а нарушение заповеди, не омытое покаянием, ведёт к искажению и потере догматического сознания. Церковь строго осудила заблуждение Оригена, потому что его учение об окончательном, предрешенном, неминуемом спасении мира (включая демонов), как возвращения линии окружности к своей исходной точке, где конец смыкается с началом, нравственно разоружало людей, скрывало от них весь трагизм греха, внушало ложные надежды, и этим самым ставили человека на край нравственной пропасти.

Для христианина источник любви к Богу – это не только благодарность за творение мира, но образ Бога, распятого за грехи людей, образ вечной любви. Для христианина любовь к человеку, это, прежде всего, любовь к его бессмертному духу, к высокому достоинству человека, как образу и подобию Божию. Может ли быть такая любовь у атеиста, считающего человека случайным явлением во вселенной, временным конгломератом молекул и усовершенствованным зверем, объединённым вместе с обезьянами в одну группу приматов. Атеисты и либералы говорили об освобождении нравственности от религии и кончили тем, что в значительной степени освободили современного человека от нравственности.

Характерно, что либеральные христиане стараются исключить из своего мировоззрения представления об аде и демоне, обойти эту область молчанием, или же представляют сатану простой метафорой, олицетворением человеческих грехов для того, чтобы спокойнее грешить, не испытывая страха перед вечными последствиями греха и перед тем, кто стоит за черной тенью греха, как режиссер за сценой.

Некоторые из современных богословов уже открыто называют учение о страшном суде и аде «жуткой мифологией». «Колыбельные песни» Оригена и современных либеральных теологов дают возможность спокойно дремать, не думая о смерти как экзамене жизни. Забвение о чёрной области ада как бездне, откуда нет возврата, и о демонах – вечных врагах человечества – лишает христианина бдительности над собой, духовного напряжения в молитве и хранения своего сердца от страстей. Он считает, что демон – это только теневая часть его собственной души, ад – страдания земной жизни, и поэтому встречает смерть неподготовленным, как бы безоружным и застегнутым врасплох, а реалия будущей жизни – демонический мир, который он считал метафорой – оказывается для него неожиданностью и катастрофой.