Г. Э. Щеглов

Источник

Глава 4. Великий перелом (1914–1924)

4.1. Война. Утраты

20 июля 1914 года Россия вступила в войну с Германией, оказавшись вовлеченной в крупномасштабный международный военный конфликт. 26 июля был объявлен манифест о войне с Австро-Венгрией, а 20 октября 1914 года началась война с Турцией. Через год, 5 октября 1915 года, Россия со скорбным чувством вынуждена была вступить в войну с единоверной Болгарией, еще не так давно освобожденной «от турецкого рабства братской любовью и кровью русского народа»528.

18 августа 1914 года высочайшим повелением город Санкт-Петербург был переименован в Петроград. Ввиду этого Святейший Синод 19 августа определил в титулах учреждений и лиц духовного ведомства, в которых встречалось слово «с.-петербургский», заменить словом «петроградский». Соответствующее постановление относительно всех правительственных, сословных и общественных учреждений 23 августа было сделано и Советом министров529.

С первых же дней войны Святейший Синод направил свою деятельность на организацию церковной жизни в условиях военного времени. Нужно отметить, что в годы Первой мировой войны Русская Православная Церковь выступила не только как институт духовный, но проявила себя и в особой патриотической деятельности церковных учреждений и организаций, принявшей небывалую в истории Русской Церкви широту и разнообразие.

При объявлении войн 1853–1855 и 1877–1878 годов действия Святейшего Синода исчерпывались предписанием обнародования высочайшего манифеста в церквях за богослужением и призывом возносить моления Господу о победе над врагом. Затем следовало собственное пожертвование (в 100 000 рублей) и разновременные призывы и постановления о церковных пожертвованиях и другой помощи на нужды военного времени. Во время русско-японской войны 1904–1905 годов кроме вышеуказанного Святейшим Синодом был устроен на театре военных действий госпиталь на 100 кроватей. Но патриотическая деятельность Святейшего Синода в годы Первой мировой войны совершенно вышла за рамки обычных его действий. С первых же дней войны Синод стал вырабатывать целую программу мер, обращенных на нужды Отечества, активно координируя и направляя деятельность церковных организаций530.

Первые и главнейшие распоряжения церковной власти по случаю начавшейся войны редактировались С.Г. Рункевичем. Им же было составлено и несколько патриотических воззваний, опубликованных в «Церковных Ведомостях»531 в первые дни войны.

В августе 1914 года русские войска заняли восточную Галицию. С приходом русских там началось постепенное воссоединение местных униатов с Православной Церковью. Организация церковной жизни и окормление православной паствы в Галиции были возложены на нового Волынского архиепископа Евлогия (Георгиевского), избравшего местом своего пребывания город Львов.

При осмотре дворца униатского митрополита Андрея (Шептицкого) во Львове в замурованной комнате было обнаружено большое количество разного рода ценного имущества, а также бумаг и документов. Для разбора бумаг понадобились лица, специально знакомые с церковными делами, со старинным русским письмом и латинским и польским языками. Святейший Синод, находя нужным проявить заботу к обеспечению сохранности документов и предметов, имеющих церковно-археологическое значение, обратился по этому поводу к надлежащим гражданским властям. После получения необходимого разрешения Синод в середине марта 1915 года командировал С.Г. Рункевича для участия в осмотре и разборе обнаруженных бумаг и документов церковного содержания и богослужебных предметов532. Однако уже к началу июня русские войска вынуждены были оставить Галицию и эвакуировать российские учреждения. Дальнейшее участие Рункевича в судьбе галицкого униатского архива неизвестно.

1915 год в религиозной и культурной жизни России был отмечен памятью 900-летия со дня кончины святого равноапостольного князя Владимира (15 июля 1015 г.), просветителя Русской земли христианской верой.

28 марта этому событию было посвящено торжественное собрание императорского Общества ревнителей истории, в котором С.Г. Рункевич произнес замечательную речь, посвященную государственной и религиозной деятельности святого князя.

«Имя святого князя Владимира, – говорил С.Г. Рункевич, – должно быть в наши дни особенно дорого и близко всей мыслящей России. На глазах всего мира совершается испытание нашей русской культуры и, судя по первым нашим ответам на вопросы мировых отношений, совершается для нас успешно.

Отцом нашей культуры является святой князь Владимир». Выясняя значение исторического подвига князя Владимира, историк очень ярко обозначил две особенности. Первая – это то, что именно святой Владимир был отцом русской культуры, определив своим выбором веры и культуры все дальнейшее национальное развитие русского народа, вторая заключалась в признании святости князя, связанной с его государственным служением. «Есть мера государственного служения народу, – говорил оратор, – за которой оно само по себе переходит уже в подвиг святости»533. Речь Рункевича с большим воодушевлением была воспринята в собрании и по просьбе его участников вскоре напечатана в «Церковных Ведомостях»534, а затем в дополненном виде отдельной брошюрой535.

Сама брошюра «Святой великий князь Владимир Равноапостольный и сущность исторического его значения» оказалась настолько успешной, что в течение трех месяцев выдержала три издания: первое – 2200 экземпляров, второе – 5000 и третье – 2000 экземпляров536.

В 25-м номере «Церковных Ведомостей» за 1915 год С.Г. Рункевич поместил «Изречения Священного Писания с размышлениями для употребления в военных училищах», собранные некогда митрополитом Московским Филаретом (Дроздовым) для назидания христолюбивого воинства. «Изречения» эти помещались некогда в виде особого «дополнения для воинов» в первых изданиях «Пространного Христианского Катехизиса» святителя Филарета. Ввиду ведущейся войны С.Г. Рункевич решил вновь воскресить в памяти эти замечательные заветы Московского святителя русским воинам, заимствовав их из издания Катехизиса 1828 года.

Имея склонность к благотворительности, С.Г. Рункевич и в военные годы проявил в этом деле особенное усердие. В разное время он сделал крупные личные пожертвования деньгами и книгами в различные благотворительные организации. Так, в конце 1914 года им были сделаны значительные пожертвования в пользу Склада и Санитарных организаций Великой княгини Марии Павловны, за что Великая княгиня искренне благодарила Рункевича537. В 1915 году «в пользу воинов защитников родины» им было передано в «Комитет склада Ее Величества Императрицы Александры Феодоровны» 700 книг, за что государыня также выразила свою личную благодарность. Пожертвованы были книги в пользу русских военнопленных во Всероссийский Союз Городов помощи больным и раненым, а также в 121-й полевой запасной госпиталь в город Нарву538.

12 октября 1915 года на 77-м году жизни скончался отец ученого – протоиерей Григорий Рункевич.

Последние 28 лет своей жизни он служил настоятелем Богоявленского прихода города Глуска Бобруйского уезда Минской губернии. Прожив нелегкую жизнь, перенеся немало скорбей и гонений, этот человек до конца дней оставался ревностным пастырем и усердным тружеником на ниве Христовой, неутомимым борцом за «православие и русскую народность».

На всех приходах, где настоятельствовал отец Григорий, он вносил живую деятельную струю, придавая приходской жизни стройность и благочестивую настроенность. За годы своего служения он в общей сложности перестроил и построил 10 церквей. Повсюду вводил и поддерживал правильное и регулярное богослужение, неустанно проповедовал, уча людей всему доброму и хорошему. Сам вел трезвенный образ жизни. Заботясь о просвещении народа, устраивал приходские училища, заводил библиотеки, вел внецерковные собеседования. Большинство прихожан, видя в нем не наемника, а доброго пастыря, всей душой болеющего за свою паству, отвечали ему любовью и поддерживали в его трудах.

Кроме настоятельских трудов отец Григорий шесть лет исполнял должность духовника окружного духовенства (на Кличевском приходе), три года состоял членом Правления Минского духовного училища, шесть лет был вице-председателем архивной ученой Комиссии при Минской духовной консистории. С 1895 по 1912 год значился духовным следователем 2-го благочиннического округа Бобруйского уезда. На протяжении многих лет преподавал Закон Божий в приходских училищах и Глусском городском училище. Имел награды и благодарности от духовных властей. В 1910 году по указу Святейшего Синода он был награжден золотым наперсным крестом, а в 1912 году, в связи с 50-летием священнического служения, возведен в сан протоиерея. Имел медали: медную – в память об усмирении польского восстания 1863–1864 годов и две серебряные – от общества Красного Креста и в память 25-летия церковно-приходских школ539.

Погребен был протоиерей Григорий Рункевич у стен Глусской Богоявленской церкви540. На могиле временно был поставлен массивный дубовый крест, и дети его намеревались со временем устроить более основательный, каменный памятник541.

В конце ноября 1915 года С.Г. Рункевич получил приглашение от Черниговского епископа Василия (Богоявленского) войти в состав Попечительного Совета по организации и выработке устава открываемого в епархии Высшего женского педагогического сельскохозяйственного института. Сама идея организации института – первого в России высшего женского учебного заведения ведомства православного исповедания – принадлежала Преосвященному Василию. Институт планировалось разместить в знаменитом старинном дворце графа П.В. Завадовского в селе Ляличи Суражского уезда, принадлежавшего в то время духовенству Черниговской епархии, но находившегося в запустении. Епархиальный съезд духовенства охотно поддержал намерение своего архиерея и обратился с необходимыми ходатайствами в Святейший Синод и правительственные учреждения. Институт планировалось открыть в память 300-летия царствования Дома Романовых, в связи с чем было направлено всеподданнейшее ходатайство о «принятии сего учебного заведения под Августейшее покровительство Государыни Императрицы Александры Феодоровны»542.

Почетным председателем Попечительного Совета был выбран митрополит Киевский и Галицкий Владимир (Богоявленский), а среди почетных его членов были обер-прокурор Святейшего Синода А.Н. Воложин, Петроградский митрополит Питирим (Окнов) и др.

К ноябрю 1916 года проект положения о женском педагогическом институте в Ляличах уже был выработан. Разрабатывался он в Учебном комитете при Святейшем Синоде при участии Преосвященного Василия и товарища обер-прокурора Синода Н.Ч. Заиончковского, а также председателей от Министерства народного просвещения Н.О. Палечека и Министерства земледелия – Д.С. Леванды. При рассмотрении этого проекта в Синоде некоторые дельные указания были сделаны новым синодальным обер-прокурором Н.П. Раевым, прекрасно знакомым с делом высшего женского образования по своей прежней должности – директора двух высших женских курсов в Петрограде543. Однако, какое участие принял в этом проекте С.Г. Рункевич и участвовал ли он в нем вообще, неизвестно.

Летом 1916 года под редакцией С.Г. Рункевича вышел в свет третий заключительный том «Описания архива Александро-Невской Лавры за время царствования Императора Петра Великого» за 1720–1721 годы544. Кроме описания дел за указанный период в этот том дополнительно вошел десяток дел, относящихся к 1712–1720 годам, по разным причинам не нашедших себе места в предыдущих томах «Описания». В приложении к третьему тому были помещены: найденные в московском архиве Министерства юстиции сведения о вызове монашествующих и подьячих в Александро-Невский монастырь; относящиеся к 1722–1735 годам сведения о земле Александро-Невского монастыря с планом и объяснением к нему, а также традиционно – подробные указатели лиц, мест и предметов.

Препровождая в свет третий том «Описания», С.Г. Рункевич писал в предисловии: «Во время печатания настоящего тома произошли события, имевшие существенное значение в судьбе лаврского архива. Во-первых, Архив Лавры весь был разобран и к нему составлен карточный указатель, после чего Архив сделался доступен для научного пользования. Во-вторых, издана обширная история Лавры, вынесшая на своих страницах главнейшие события лаврской жизни за минувший 200-летний период в научное обращение. Это не могло не отразиться на характере описания Архива, и вторая половина тома является значительно сокращенной по сравнению с первой половиной»545.

В составлении последнего тома принимало участие совсем немного сотрудников: Б.Н. Жукович, Н.В. Нумеров, С.М. Потемкина и сам С.Г. Рункевич.

В 20-х числах июля 1916 года С.Г. Рункевич по поручению Святейшего Синода выехал в Волынскую епархию «для ознакомления с восстановлением церковно-приходской жизни в покинутых неприятелем приходах Дубненском, Кременецком» и др.546.

21 августа 1916 года скончался его старший брат – Михаил Григорьевич Рункевич. Ему было всего 54 года. Не прошло и года после смерти отца, как еще один родной и близкий для С.Г. Рункевича человек ушел из жизни.

По-своему сложилась судьба Михаила. В 1888 году он окончил С.-Петербургскую духовную академию, получив степень кандидата богословия за сочинение «О преступлениях против веры по русскому законодательству»547. Стоя перед выбором жизненного пути, Михаил принял решение не связывать свою жизнь с духовной службой. Некоторое время он трудился в ожидании вакансии в Хозяйственном управлении при Святейшем Синоде. Как-то при случайной встрече с одним знакомым он узнал, что начальник Главного управления почт и телеграфов генерал Н.А. Безак, преобразовывая свое тогда заброшенное ведомство, освобождающиеся в управлении должности замещает лицами с высшим образованием. Михаил Рункевич явился к генералу на прием и, произведя благоприятное впечатление, тотчас был принят на службу (в 1889 г.). Более 25 лет прослужил он в Главном управлении почт и телеграфов, занимаясь работой по сметным, организационным, законодательным и мобилизационным вопросам. В 1896 году он был назначен чиновником особых поручений VI класса, в 1898 – начальником вновь образованного IX (организационного) отделения, в 1909 году – чиновником особых поручений V класса. С 1907 года Михаил Рункевич состоял ктитором церкви Главного управления почт и телеграфов. В 1911 году он получил чин действительного статского советника.

За годы службы имя М.Г. Рункевича приобрело широкую популярность не только среди многочисленных служащих почтово-телеграфного ведомства, но и во всех сферах, которые имели то или иное отношение к почтово-телеграфным делам. Популярность же эта, по свидетельству близких людей, черпала свою устойчивость в его неизменной внимательности и доброжелательности, «рыцарском служении правде и чести»548.

В 1915 году М.Г. Рункевичу предстояло перейти на должность начальника округа в провинцию. В числе предоставленных выбору почтово-телеграфных округов был и Ростовский-на-Дону округ. Однако М.Г. Рункевич, «любивший солнце и море», почету-то предпочел избрать себе округ в более северных пределах, и 11 июля 1915 года был назначен начальником Орловского почтово-телеграфного округа.

Незадолго до его кончины, С.Г. Рункевич навестил брата в Орле, став свидетелем того, насколько тот ответственно относился к своей службе. Он наблюдал, как его брат, «стоя в центре великого почтово-телеграфного пути, близко к сердцу принимал малейшую неисправность в сношениях, хотя бы вызванную совершенно не зависевшими от управления обстоятельствами, как гроза, налет птиц на густые ряды проволок, или попадание бумажных змеев, прерывавших ток»549. С.Г. Рункевич вспоминал, что его брат не жаловался на какую-нибудь определенную болезнь, однако, во время прогулки по городу иногда останавливался, чтобы перевести дух и успокоить сердце.

Скончался Михаил Рункевич на пути в Кисловодск, куда выехал на краткое время для отдыха. 20 августа, в воскресенье вечером, он выехал из Орла курьерским поездом. По словам проводника, на следующий день (21 августа) утром в Харькове он ходил по вагону и предупредил, что сойдет в Таганроге. Позже проводник несколько раз заглядывал в купе, где М.Г. Рункевич ехал один, и видел его с газетой в руках. У Таганрога в седьмом часу вечера проводник, намереваясь предупредить о близкой высадке, обнаружил, что М.Г. Рункевич мертв. Он полулежал на скамье, со сложенными крестом на груди руками, в пенсне, как бы читая газету. Врачебный осмотр показал, что смерть наступила часов за десять до того.

Когда в Петрограде решался вопрос, где хоронить почившего, С.Г. Рункевич вспомнил бывший у него с братом года два назад разговор. Он просил тогда своего старшего брата, в случае своей смерти, если она произойдет в дороге, похоронить его там, где застигнет смерть, и, по ликвидации литературных дел, построить на месте погребения часовню для открытого пользования, чтобы над его «мертвым прахом не замирала духовная жизнь». Михаилу очень понравилась эта мысль, и он совершенно определенно просил тогда Степана Григорьевича в отношении места своего погребения поступить так же, но выразил сожаление, что у него не предвидится возможности рассчитывать на сооружение часовни на месте погребения, хотя очень бы хотел, чтобы это стало возможным550.

Такое желание Михаила Рункевича о месте погребения и недавнее предположение о назначении его в Ростов-на-Дону, к округу которого принадлежал Таганрог, побудили С.Г. Рункевича высказаться за погребение брата в Таганроге.

Отпевание почившего проходило в городском соборе с «великим церковным благолепием». Отпевание и погребение совершал Преосвященный Иоанн, епископ Приазовский и Таганрогский, в сослужении восьми священников и шести диаконов. После отпевания гроб, по местному обычаю, был обнесен вокруг храма с крестным ходом и затем опущен в землю в соборной ограде, вблизи алтаря. Любовь к почившему родных, друзей и почитателей вызвала намерение осуществить его желание о сооружении на месте погребения часовни, для чего был начат сбор пожертвований.

Признательность и уважение к почившему Михаилу Рункевичу сослуживцев и подчиненных по Орловскому почтово-телеграфному округу оказались настолько неподдельными, что вызвали желание увековечить его имя в округе, для чего была учреждена даже специальная комиссия551. Решено было в приемной зале управления округа поместить портрет покойного с соответствующей надписью и собрать капитал, которому присвоить наименование «капитала имени начальника Орловского почтово-телеграфного Округа, действительного статского советника Михаила Григорьевича Рункевича, для выдачи процентов с капитала детям чинов Орловского почтово-телеграфного Округа, обучающимся в средних учебных заведениях, в размере от 75 до 100 рублей по жребию»552.

Трогательно было и отношение к памяти М.Г. Рункевича лиц, не принадлежащих к его ведомству. Один священник Калужской губернии, состоящей в Орловском округе, прислал взнос в его память с надписью: «на венок мало служившему, но много заслужившему Михаилу Григорьевичу Рункевичу». И здесь показательны слова Преосвященного Иоанна, сказанные им во время погребения: «Покойный при жизни относился к чужим, как к своим. И вот Господь судил так, что после его смерти чужие отнеслись к нему, как к своему»553.

В память брата С.Г. Рункевич переслал в таганрогский Чеховский дом около тысячи книг богословского и исторического содержания, а также принадлежавшие брату собрания сочинений писателей беллетристов (около 2000 книг). Кроме того, он пожертвовал более 2000 научных книг в библиотеку Ростовского университета554.

Комиссия по увековечиванию памяти М.Г. Рункевича, отчитываясь в январе 1917 года о своей работе, сообщала, «что с 20 сентября 1916 по 1 января 1917 поступило 3.343 рубля 85 копеек, из них 145 рублей было израсходовано на венок, на 2.900 руб. куплены облигации 5% займа, остаток в 418 рублей 70 копеек находится на книжке сберкассы. Для установления достаточного количества стипендий понадобится капитал примерно в 6.000 рублей. Комиссия издала памятку, составленную братом покойного С.Г. Рункевичем»555.

Несколько слов надо сказать о сестре историка Марии и о младшем брате Николае.

Мария Рункевич была женой генерала С.С. Глинского, помощника коменданта Петропавловской крепости в Петербурге. К 1913 году она уже овдовела. После смерти мужа продолжала жить в Петербурге. Были ли у нее дети, неизвестно.

Николай Рункевич в 1890 году окончил семинарию и через год поступил «волонтером» в С.-Петербургскую духовную академию. В бытность свою в академии Николай, как и его брат Степан, принимал живое участие в деятельности академического кружка «студентов-проповедников». В 1895 году он окончил академию со степенью кандидата богословия за диссертацию: «Иеромонах Кирилл Транквиллион – Ставровский. Его жизнь, проповеднические труды и судьба его сочинений в московской Руси»556. 12 октября 1895 года он был назначен помощником инспектора С.-Петербургской духовной семинарии. С 3 октября 1896 года стал членом-сотрудником «С.-Петербургского Попечительного о бедных Комитета Императорского Общества», а с мая 1898 года еще и членом «Императорского Человеколюбивого Общества».

В июне 1900 года Н.Г. Рункевича назначили преподавателем всеобщей и русской истории С.-Петербургской духовной семинарии. С сентября 1908 года он начал также преподавать историю в качестве штатного преподавателя в императорском Училище правоведения.

С мая 1900 года преподавательскую деятельность Николай Рункевич стал совмещать со службой при канцелярии Учреждений императрицы Марии. 29 июня 1904 года он был назначен низшим чиновником, а 1 сентября 1906 года – младшим чиновником Учреждений императрицы Марии «с оставлением в прежней должности». Еще через год его назначили членом Хозяйственного комитета при той же канцелярии.

За время своей службы Николай Рункевич неоднократно поощрялся.

6 мая 1900 года отношением главного попечителя «Императорского Человеколюбивого Общества» он как сотрудник комиссии для регистрации бедного населения Петербурга «за труды по обследованию бедных обращающихся с прошениями на Августейшее Имя Ее Императорского Величества» был награжден орденом Св. Станислава 3 степени557.

6 мая 1903 года получил орден Св. Анны 3 степени558.

24 февраля 1905 года Н.Г. Рункевичу вместе с прочими чинами IV экспедиции канцелярии по Учреждениям императрицы Марии была объявлена от имени императрицы Марии Феодоровны «искренняя благодарность» «за дружную и согласную работу по Экспедиции, ввиду увеличения делопроизводства в ней в связи с событиями на Дальнем Востоке в отношении призрения детей лиц, пострадавших на войне с Японией»559.

6 мая 1906 года Н.Г. Рункевич был награжден орденом Св. Станислава 2 степени560.

22 апреля 1907 года – орденом Св. Анны 2 степени561.

18 апреля 1909 года – орденом Св. Владимира 4 степени562.

22 марта 1915 года ему был «Всемилостивейше пожалован подарок от Августейшего Имени Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны»563.

С назначением в марте 1910 года на должность помощника старшего чиновника «Собственной Его Императорского Величества Канцелярии учреждений Императрицы Марии» Н.Г. Рункевич уволился от духовно-учебной службы564. В ведомстве Учреждений императрицы Марии он состоял на службе до 26 октября 1917 года, дослужившись до чина действительного статского советника. Последняя его должность – чиновник особых поручений V класса.

Из троих братьев только Николай имел семью. Он был женат на дочери тайного советника Елене Павловне Анниной (1880 года рождения), у них были дети – сын Андрей (родился 28 июня 1909 года) и дочь Людмила (родилась 18 сентября 1913 года).

С 1889 года, еще будучи учеником семинарии, Николай Рункевич начал свою литературную деятельность. В разное время он был сотрудником изданий: «Россия», «Слово», «Колокол», «Церковные Ведомости», «Церковный Вестник», «Прямой Путь», «Приходское Чтение», «Странник», «С.-Петербургский Духовный Вестник», «Вестник Русского Собрания», «Исторический Вестник» (преимущественно библиографический отдел – по истории, отдел богословия и церковного права), «Доброе Слово» и др.565. Им были также написаны и изданы книги: «Великий царь-миротворец и его заветы»566, о жизни императора Александра III (в 1911 году удостоена благодарности от императрицы Марии Феодоровны. – Г.Щ.); «Памяти просвещенного благотворителя»567, о деятельности известного филантропа принца Петра Георгиевича Ольденбургского; «Краткая записка о С.-Петербургской духовной семинарии за сто лет (1809–1909 гг.)»568; «История 100-летней деятельности Совета Императорского Человеколюбивого Общества»569.

В отличие от своих братьев Николай не оставался в стороне от общественно-политической жизни страны. По своим взглядам он примыкал к национально-монархическому движению и состоял членом первой русской общественной православно-монархической организации «Русское Собрание». Идея создания этой организации возникла в 1900 году в среде столичных писателей, ученых и сановников, всерьез обеспокоенных такими явлениями в русском обществе, как угасание веры и денационализация. Первоначально «Русское Собрание» было своеобразным литературно-художественным клубом, а первой формой его деятельности стали литературные понедельники и собрания по пятницам, посвященные общественно-политическим проблемам. Однако в 1904 году организация перешла к активной политической деятельности. Проведенный в 1906 году первый съезд «Русского Собрания» утвердил программную платформу: самодержавная и неделимая Россия, господствующее положение православия, признание законосовещательности Государственной Думы, составлявшие известную триаду – Самодержавие, Православие, Народность. Впоследствии «Русское Собрание» принимало участие во всех монархических съездах. Организация имела до двадцати отделений – в Москве, Киеве, Харькове, Варшаве, Казани, Одессе и других городах России.

В начале мая 1912 года Николай Рункевич общим собранием организации был избран в числе четырех представителей (генерал-лейтенант П.Н. Митропольский, В.Ф. Абакумов, Н.Г. Рункевич, В.И. Веножинский) на V Всероссийский Съезд Русских людей, проходивший с 16 по 20 мая в Петербурге570.

Начиная с 1912 года Н.Г. Рункевич входил в состав членов совета «Русского Собрания». Он также принимал участие в проводимых «Собранием» традиционных чтениях. Так в 1913 году он читал доклады: «Князь М.И. Кутузов-Смоленский» и «Н.М. Пржевальский»571, в 1914 году – доклад: «Император Александр III и его заветы»572.

В 1915 году Н.Г. Рункевич в качестве должностного лица по «Русскому Собранию» входил в состав книгохранилищного наряда573.

8 января 1916 года им был прочитан в «Русском Собрании» доклад «Во что обратилась религия и нравственность в современной Германии»574, а 5 февраля – доклад о Ф.М. Достоевском575.

Вообще в последние годы существования организации Николай Рункевич был одним из самых активных членов ее совета576.

***

В служебном отношении осень 1916 года для С.Г. Рункевича была ознаменована неожиданным перемещением на новую должность. В сентябре вследствие придворных интриг со стороны тогдашнего Петроградского митрополита Питирима (Окнова) и не без участия известного «старца» Григория Распутина на место обер-прокурора Святейшего Синода А.Н. Воложина был назначен Н.П. Раев, бывший директор Петроградских высших женских курсов. Новый обер-прокурор решил возвратить в Синод уволенного А.Н. Воложиным обер-секретаря синодальной канцелярии П.В. Мудролюбова. Причем решил вернуть его с повышением, назначив на должность помощника управляющего Синодальной канцелярией. «Чтобы очистить для Мудролюбова это место, – пишет протопресвитер Георгий Шавельский, – Раев передвинул на низшую должность дельного и ученого С.Г. Рункевича»577. Так 1 ноября С.Г. Рункевич получил назначение на должность помощника управляющего Контролем при Святейшем Синоде. Впрочем, должность эта считалась равноценной с должностью помощника управляющего синодальной канцелярией. Должность помощника управляющего Контролем Рункевич занимал до 21 марта 1917, когда был восстановлен в своей прежней должности578.

В ноябре 1916 года вышла книга С.Г. Рункевича «Великая отечественная война и церковная жизнь. Книга 1: Распоряжения и действия Святейшего Синода в 1914–1915 гг.»579. Это был исторический очерк тех действий, которые предприняла церковная власть с началом войны, и тех основных событий, которые происходили в церковной и общественной жизни в первые военные годы. «Настоящая великая отечественная война, – писал в предисловии к книге ее автор, – принадлежит к такого рода мировым явлениям, которые с самого момента действительности переходят на страницы истории, не требуя проверки исторического своего значения критерием давности.

Церковная жизнь в истории нынешней великой войны, благодаря высокопатриотической деятельности церковных учреждений и организаций, занимает, бесспорно, выдающееся место.

Вот причина и объяснение появления настоящей книги в свет.

Пусть эта книга будет памяткой деятельности церковных сфер в служении Родине, в котором долг призывает жертвовать не только всем достоянием, но и жизнью».

Гром войны, разразившийся над Россией, повсеместно вызвал неподдельный порыв патриотизма. «Все спешили выразить свою готовность на борьбу со врагом и старались так или иначе, в той или иной степени принять участие в общем патриотическом деле защиты Родины. Поднятое всеобщим одушевлением всенародное стремление к общей работе, направленной на одоление врага, по местам вспыхивало яркими красками быстрой находчивости и практического разума, а в большинстве искало для себя форм и способов применения, ожидая указаний, что делать, – и в этом случае в директивах, преподанных от Святейшего Синода, оно нашло для себя указание целесообразного и планомерного приложения к делу»580.

С началом войны специфическую окраску получило общественное богослужение. Установились особые торжественные богослужения, крестные ходы, нарочитый пост. За богослужением возносились специальные прошения (ектеньи) о даровании победы, об исцелении раненых. После каждой литургии служились молебны о даровании Христолюбивомуроссийскому воинству победы над врагом. По субботам происходили сугубые поминовения павших воинов.

С особой силой повсюду зазвучала церковная проповедь. Она ободряла людей, напутствовала уходящие на фронт части войск, отбывавшие отряды сестер милосердия, отряды ополченцев. Большую роль играла проповедь в рассеивании всевозможных тревожных и провокационных слухов на фронтах и в тылу. А такие слухи, как известно, намеренно распространялись революционными элементами, а в войсках особенно, чтобы подорвать дух армии, внести беспокойство, брожение и смуту.

Проповедь шла не только устная, но и печатным словом. В армию и госпитали отправлялись Евангелия, молитвословы, миллионы листков и брошюр религиозно-нравственного содержания, как общего, так и применительно к обстоятельствам войны.

Повсюду в церковных кругах шли всевозможные сборы для фронта: деньгами, теплыми вещами, подарками. Сборы непосредственные, когда священники лично ходили по приходу, собирая пожертвования, и сборы посредством различных, специально учрежденных приходских организаций. Они проходили в церквях, а также во многих нецерковных организациях, которым по предписанию Святейшего Синода или епархиального начальства духовенство должно было оказывать содействие. В общей сложности церковные сборы за первые годы войны оказались весьма внушительными. Церковные организации собрали не меньше, чем собрали за тот же период Земские и Городские союзы, причем, не истратив ничего из собранного на себя.

В епархиях открывались лазареты, а где не было к тому возможности, учреждались стипендии – койки в лазаретах Красного Креста, земских, городских и др. При лазаретах действовали «Дамские Кружки», помогавшие лазаретам бельем и присмотром за больными, а также Попечительные Советы, снабжавшие выписывающихся одеждой, бельем, обувью и кое-какими средствами.

В каждом приходе, за исключением лишь тех немногих (2–3 %), где по каким-либо причинам не представлялось физической возможности, с началом войны были учреждены приходские Попечительные Советы для помощи семьям лиц, призванных в армию. В большинстве своем они действовали совместно с гражданскими организациями, образованными для той же цели, взаимно согласуя свою деятельность и помогая друг другу, кое в чем почти сливаясь, но в большей части распределив труд. В частности, обследование имущественного положения семей, которым оказывалась помощь, лежало на обязанности приходских Советов. Советы занимались разъяснением семьям лиц, ушедших на войну, положения о призрении, предоставленного им законом 1912 года, какового положения они в большинстве случаев не знали. Приходские Советы собирали и раздавали деньги, продукты, вещи, зерно, муку, крупу, доставляли дрова, уголь, чинили разрушившиеся постройки.

Особенно ценной была организация помощи по уборке и засеву полей семьям, чьи кормильцы были на фронте. В епархиях у семей мобилизованных запасных не оставалось ни одного снопа, не убранного с поля и не обмолоченного на гумне. Кроме того, для присмотра и ухода за детьми таких семей во время уборочной страды Попечительными Советами устраивались временные детские приюты и ясли.

Посильную денежную помощь армии оказывали монастыри. Многие иеромонахи поступили в военные священники. Многие из монашествующей братии шли в санитарные отряды, много послушников взято было в войска по призыву. Монашествующие сестры, как правило, обслуживали местные лазареты. На призыв Святейшего Синода многие монастыри откликнулись устройством у себя лазаретов, отводом помещений на нужды войск, готовностью устроить у себя здравницы для выздоравливающих воинов и организовать обучение ремеслам увечных. Неоценимую помощь оказали монастыри, давая приют беженцам.

Огромный труд несло на своих плечах приходское духовенство. Оно молилось с уходящими на фронт, с оставшимися дома, напутствовало уходивших, утешало и ободряло оставшихся, заботилось о семьях запасных, писало письма солдатам, выдавало разного рода справки, составляло списки нуждающихся, председательствовало в приходских Попечительных Советах и в некоторых волостных Попечительствах.

Не редки были случаи исключительного героизма военного духовенства, проявленного на полях сражений.

Священникам помогали их жены – матушки. В некоторых местах они даже объединились в самостоятельные организации: писали воззвания, собирали пожертвования, отправляли подарки, досматривали раненых.

Свою жертву на алтарь Отечества несли и учащиеся духовных учебных заведений. Прежде всего, множество зданий духовных учебных заведений было взято под лазареты и постои войск. Если для гимназий, населяемых большей частью городскими жителями, лишение здания было жертвой, то для духовных семинарий и училищ, имеющих контингент учащихся из приезжих, помещавшихся в общежитии, оно было жертвой сугубой. Учащиеся производили между собой маленькие сборы и посылали подарки на фронт, старшие посещали лазареты для чтения и пения. Семинаристы исполняли обязанности санитаров по перегрузке и доставке раненых, иногда участвовали в трудовых дружинах по уборке полей семьям запасных. Воспитанницы женских училищ шили белье и готовили разного рода вещи. В одном епархиальном училище воспитанницы собрали у кого какие были украшения, и вырученные на них деньги потратили на подарки воинам.

Все это нашло отражение в исторических очерках С.Г. Рункевича «Великая отечественная война и церковная жизнь в 1914–1915 гг.», публикуемых в «Приложении к Церковным Ведомостям» в 1916–1917 годах. Первая часть этих очерков, а именно «Распоряжения и действия Святейшего Синода», была издана в виде упомянутой выше книги. Применение же на местах директив высшей церковной власти печаталось отдельно по каждой епархии в алфавитном порядке.

С началом войны общее религиозное и патриотическое настроение заметно возросло. Одним из архиереев был произведен в своей епархии анкетный опрос о состоянии приходской жизни при обстоятельствах войны. Ответы были получены почти от половины приходов – 549. Только 4 ответа констатировали понижение религиозности, 28 – не видели заметной перемены, а все остальные, подавляющее большинство, отмечали сильный подъем религиозного духа581.

Нужно сказать, что многие в народе, осмысливая войну, видели в ней суд Божий за грех народа, который стал забывать Бога. Не случайно и то, что страшная весть о начале войны громовым раскатом прокатилась над страной в день пророка Божия Илии. Пророка, некогда произнесшего страшные пророчества на Израиль, отступивший от Бога.

Война сильно сотрясла общество, заставив многих отрезвиться, задуматься и многое переосмыслить. В военные годы храмы почти всегда были полны молящимися. Народ стал отзывчивее к горю ближнего, щедрее в благотворении. Были люди, к ним принадлежал и С.Г. Рункевич, которые искренне думали, что «народ прозрел» и с окончанием войны должна будет «начаться новая жизнь с крепкими религиозными верованиями и стремлением к духовному усовершенствованию»

. Однако их чаяниям не суждено было сбыться. Духовные и социальные язвы в русском обществе были слишком глубоки, и эта недоброкачественность общества представляла самую большую опасность. Церковь прекрасно понимала это, и именно в этом были ее главные опасения.

Еще в самом начале войны в одной из руководящих статей, опубликованных Святейшим Синодом в «Церковных Ведомостях», было сказано, что враг, притупив свое оружие на поле брани, постарается внести смуту и расстройство во внутреннюю жизнь страны, и этот момент будет самым опасным. Так оно и случилось – предупреждение оказалось пророческим. Духовные язвы общества были действительно глубоки и глубоки настолько, что требовали длительного врачевания. Россия начинала пить горькую чашу очистительных страданий.

К сожалению, в отечественной прессе, особенно после военных неудач русской армии, поднялась целая волна нападок на Церковь. Газеты без разбора кричали и шумели, что духовенство мало жертвует, мало делает, а некоторые издания даже специализировались на порицании духовенства. В адрес Православной Церкви целенаправленно выливалась масса грязи и клеветы. Об этом С.Г. Рункевичем в 1915 году был даже подготовлен специальный рапорт Святейшему Синоду. Между тем православное духовенство заслуживало особого внимания своим трудничеством на поприще патриотического служения, а иногда и исключительной жертвенностью в годы войны. В этом смысле книга С.Г. Рункевича, насыщенная фактическим материалом, стала в своем роде апологией патриотической деятельности Русской Православной Церкви. Но, тем не менее, общие разлагающие тенденции, происходившие в стране, делали свое разрушительное дело.

По своей исторической ценности очерки С.Г. Рункевича «Великая отечественная война и церковная жизнь в 1914–1915 гг.» исключительны и уникальны. Значение этой работы состоит и в том, что в ней содержится большое количество материалов: распоряжения церковных и гражданских властей, инициативы и деятельность всевозможных общественных организаций и частных лиц, события, факты, имена и многое, многое другое, что составляет неоценимую источниковую базу этого трагического времени. С духовно-нравственной стороны – это памятник жертвенного христианского служения Церкви страждущему Отечеству, и при том служения в трудных условиях давления, необоснованной критики и прямой клеветы со стороны определенных общественных сил.

6 июня 1916 года С.Г. Рункевич получил «за труды, понесенные по обстоятельствам военного времени», от правительства последнюю свою награду – орден Св. Станислава 1 степени582.

4.2. Подготовка к Всероссийскому Поместному Собору

«Конец 1916 и начало 1917 года были временем чрезвычайно тягостным для Церкви. Темные силы, безверные и беспринципные, пользуясь суеверным настроением царицы, при посредстве известного старца Распутина, овладели влиянием на царя и, выдвинув ничтожного и недостойного Архиепископа Питирима на пост Петроградского митрополита и не менее ничтожных лиц на посты государственных представителей в церковном правительстве, вносили в церковную жизнь ужасающее разложение»583, – писал в одной из своих рукописей С.Г. Рункевич, переживая происходившие в церковной и общественной жизни события.

В это время в стране усиливался политический кризис. Уже перед началом 1917 года Россия стояла на грани хозяйственной катастрофы. Развал народного хозяйства, надвигающийся голод, моральное разложение армии и поражения на фронтах приближали Россию к неминуемым социальным катаклизмам.

В январе 1917 года в ряде городов прошли демонстрации и стачки, самая крупная из которых развернулась в Петрограде. Так началась массовая открытая политическая борьба против существующего государственного строя.

23 февраля произошел революционный взрыв, положивший начало Февральской революции. В Петрограде началась всеобщая политическая стачка, приведшая к беспорядкам и кровавым столкновениям с полицией и войсками, а 27 февраля стачка переросла в вооруженное восстание.

2 марта 1917 года император Николай II вынужден был отречься от престола Российской империи, и власть в стране перешла к Временному правительству. Однако новая государственная власть находилась в весьма зыбком состоянии, а усиливающееся революционное брожение все сильнее захватывало общество.

Революция стала одновременно социальным детонатором и антирелигиозных настроений среди люмпенизированных и распропагандированных масс. Классовая ненависть к прежнему государственному строю естественно распространилась и на Церковь, которая воспринималась как один из столпов монархии.

Отсутствие гражданской дисциплины среди населения вследствие создавшихся внешних и внутренних политических условий повело ко многим отрицательным эксцессам в отношении к представителям духовенства. Стали нередкими случаи, когда священнослужители подвергались аресту по распоряжению местных Исполнительных комитетов, а иногда и по инициативе частных лиц, причем без предъявления уполномочивающих их на то документов, без ясного определения вины арестовываемых, а в иных случаях исключительно ввиду бывшей принадлежности их к монархическим организациям. В некоторых случаях налицо было просто откровенное сведение счетов по тем или иным мотивам. Иногда причиной арестов являлась неблагоприятная оценка пастырской деятельности священнослужителей, которые при этом насильственно удалялись от занимаемых ими мест, с лишением их возможности совершать богослужение. Происходило все это без всякого участия церковной власти, в нарушение канонического церковного и установленного государственными законами порядка. Естественно, что такие эксцессы вносили заметное расстройство в церковную жизнь, и Святейшим Синодом для выработки надлежащих по этому поводу положений и указаний была образована (12 апреля) особая комиссия под председательством Новгородского Преосвященного Арсения (Стадницкого) в составе членов: Нижегородского Преосвященного Иоакима, протопресвитеров Александра Дернова и Георгия Шавельского, товарища обер-прокурора А.В. Карташева и помощника управляющего синодальной канцелярией С.Г. Рункевича, при делопроизводителе старшем секретаре Святейшего Синода Н.В. Нумерове Ц Вед. – 1917. – №18–19. – С. 103.. Результатом работы этой Комиссии явились «руководственные правила к согласованию церковной деятельности с новыми условиями государственной и общественной жизни и немедленному устранению накопившихся в прежнем церковно-общественном строе недочетов путем широкого оглашения среди населения основных правовых понятий и введения выборного начала, основанного на доверии населения, во все, где возможно, отрасли церковно-административной жизни»584. В епархиях было рекомендовано организовывать специальные комитеты «из выборных членов клира и мирян, пользующихся доверием местного православного общества», которые бы по получении сведений об остром недовольстве действиями членов клира исследовали ситуацию и сами принимали необходимые меры585.

В революционной атмосфере взаимоотношения между Церковью и государством постепенно менялись все больше, менялась и сама церковная жизнь. В апреле Временное правительство по ходатайству «революционного» обер-прокурора В.Н. Львова сменило состав Святейшего Синода и ввело в его новый состав четырех представителей белого духовенства. Уничтожены были гражданские правовые ограничения, связанные с лишением священного сана: священникам, лишившимся мест, разрешено было занимать должности по государственной, общественной и частной службе. От управления епархиями были уволены архиереи, почему-либо вызывавшие в отношении к себе недовольство в тех или иных слоях общества. Духовенство заметно активизировалось, и по епархиям повсеместно начали проходить съезды для обсуждения церковно-общественных вопросов. В июле в Москве состоялись Всероссийский съезд духовенства и мирян и особый Всероссийский съезд монашествующих, в Бизюковом монастыре Херсонской епархии – Миссионерский съезд, в Нижнем Новгороде – Всероссийский съезд единоверцев.

С первых же дней революции вновь возродилась мысль о Всероссийском Соборе, и 29 апреля Святейший Синод объявил о начале подготовки к его созыву.

Предсоборное Совещание, приостановившее свои работы в первый год войны, с конца 1915 года, как бы предвидя близость Собора, принялось спешно заканчивать свои заседания, усиленно работая над законопроектом о преобразовании церковного суда, завершившим собой цикл основных законопроектов церковной реформы – законопроекты о патриаршестве и высшем церковном управлении, законченные еще до войны. Работа над законопроектом о церковном суде вызвала учреждение при Предсоборном Совещании особой комиссии. В ее состав вошли: председатель – архиепископ Сергий (Страгородский); исполняющий обязанности обер-прокурора Судебного департамента Сената сенатор С.Я. Утин (заместитель председателя); члены Государственного Совета, протоиереи Т.И. Буткевич и А.П. Надежин; члены Государственной Думы протоиерей Г.Т. Алфеев и В.П. Шеин; члены Предсоборного Совещания профессор М.А. Остроумов и С.Г. Рункевич; юрисконсульт при обер-прокуроре Святейшего Синода В.В. Радзимовский и товарищ обер-прокурора Уголовного кассационного департамента Сената А.П. Пилкин.

Начав свои заседания 19 января 1916 года уже к лету комиссия успела закончить обсуждение общих принципов церковно-судебной реформы и приступила к составлению церковно-судебного устава, который должен был строго юридически расчленить спутанный в то время порядок церковного суда. Планируемый комиссией устав должен был получить название «Церковного Судебника» и «состоять из шести книг:

1. Устав об устройстве церковно-судебных установлений;

2. Устав церковного судопроизводства по делам о преступлениях и проступках и о наложении дисциплинарных взысканий;

3. Устав судопроизводства по делам о расторжении браков и о признании браков незаконными и недействительными;

4. Устав судопроизводства по делам об удостоверении события рождения, бракосочетания и смерти;

5. Устав судопроизводства по делам о спорах имущественных;

6. Устав церковно-карательный»586.

К осени из перечисленных шести книг было составлено четыре: первая и вторая – сенатором С.Я. Утиным, пятая – делопроизводителем комиссии, исполняющим обязанности обер-секретаря Сената В.С. Шафрановым и шестая – А.П. Пилкиным. К концу года были завершены и проекты остальных двух книг: третей книги – А.П. Пилкиным и четвертой – В.В. Радзимовским587.

Одновременно с проектом «Церковного Судебника» делопроизводителем комиссии составлялся проект штатов предполагаемых церковно-судебных установлений588.

Когда после Февральской революции стала уже реальной мысль о созыве Собора, признано было желательным еще раз произвести пересмотр предсоборных работ, и для этого был созван Предсоборный Совет при широком участии представителей от общественных слоев. Кроме всего состава Святейшего Синода в Совет вошли делегаты от епархиальных архиереев, съезда духовенства и мирян, духовно-учебных заведений, профессоров духовных академий, монашествующих, единоверцев и лица по особому приглашению – всего 62 человека. В состав Совета вошел и С.Г. Рункевич. Предсоборный Совет открыт был 12 июня 1917 года и работал по десяти отделам: 1) о производстве выборов на Всероссийский Поместный Церковный Собор, его организации и составлении для него наказа; 2) преобразовании Высшего Церковного Управления (Собор, Синод, церковные округа); 3) епархиальном управлении; 4) церковном суде; 5) благоустроении прихода; 6) по делам веры, о богослужении, единоверии и старообрядчестве; 7) церковном хозяйстве; 8) правовом положении Церкви в государстве; 9) монастырях и монашествующих; 10) духовно-учебных заведениях.

Тогда же, в середине июня, С.Г. Рункевич по рекомендации А.В. Карташева принял участие в работе Ликвидационной комиссии по делам бывшего Царства Польского. Комиссия была учреждена в связи с образованием независимого Польского государства и занималась ликвидацией российских учреждений, находившихся на территории бывшего Царства Польского. На комиссии лежало решение имущественных вопросов. Она занималась устройством и материальным обеспечением бывших служащих российских учреждений, вопросами передачи имущества Польскому государству. Возвращались культурные ценности – исторического, художественного и научного значения, принадлежавшие ранее государственным, общественным, церковным или частным хранилищам Царства Польского589.

Еще ранее, в мае, С.Г. Рункевича приглашали для работы в комиссии по пересмотру действующих законоположений по делам римо-католической церкви в России590. Работа эта проводилась в рамках вероисповедной политики Временного правительства, направленной на установление новых взаимоотношений между государством и религиозными объединениями. Значительная доля работы в этом направлении возлагалась на Министерство внутренних дел и прежде всего на департамент духовных дел иностранных исповеданий. Именно он в этот период выстраивал новые отношения между государством и ранее «гонимыми» и «терпимыми» религиозными организациями. В системе Министерства для изучения поступающих от представителей конфессий предложений и подготовки вероисповедных законопроектов было создано Особое совещание по общим вероисповедным вопросам. В необходимых случаях вопросы жизнедеятельности конфессий выносились на рассмотрение Юридического совещания при правительстве. Департамент обеспечивал участие в разработке вероисповедных законопроектов представителей религиозных организаций, научных учреждений, общественности, организуя в этих целях специальные комиссии и совещания.

В конце июня – начале июля 1917 года правительство пришло к выводу, что следует переходить от простого отказа от норм религиозного законодательства царского времени к разработке самостоятельных вероисповедных законопроектов. Практика показала, что идею внеконфессионального государства, на которую до этого ориентировалось Временное правительство и в основе которой лежал принцип равенства всех религиозных объединений и равноудаленности от них государства, независимо от его исторических связей в прошлом, в России реализовать не удалось. Осознавалась и необходимость глубокого реформирования государственных органов, осуществлявших до того вероисповедную политику государства.

Бремя перемен легло на А.В. Карташева, сменившего на обер-прокурорском посту В.Н. Львова. В своей деятельности Карташев руководствовался кадетской программой по религиозному вопросу, сам будучи представителем этой партии. Программа подразумевала строительство светского государства, но с сохранением определенных «близких» отношений между государством и Православной Церковью, некоторого покровительства со стороны государства в отношении Церкви. В этом случае «отделение» трактовалось как «отдаление» Церкви от государств и не более того.

Новый обер-прокурор вплотную занялся и проблемой учреждения поста министра исповеданий. К разработке законопроекта о Министерстве были привлечены: от православных кругов – управляющий канцелярией Святейшего Синода П.В. Гурьев591 и его помощник С.Г. Рункевич, от специалистов-юристов – В.Д. Набоков, барон Б.Э. Нольде, бывшие также членами кадетской партии. После обсуждения текста законопроекта в Юридическом совещании правительство 5 августа утвердило его. Инициатор реорганизации управления церковными проблемами А.В. Карташев стал первым российским министром исповеданий592.

5 июля 1917 года, после бывшего накануне в Петрограде выступления большевиков, сопровождавшегося волнениями и стрельбой на улицах, созванный вечером того же дня Синод принял решение – ввиду чрезвычайных обстоятельств времени немедленно созывать Собор, назначив срок созыва на 15 августа. Об этом было сообщено особым посланием Святейшего Синода, и были приняты меры к немедленному обнародованию положения о созыве Собора и производству выборов его членов. 31 июля Предсоборный Совет, спешно закончив свои работы, закрылся. 2 августа 1917 года состоялось последнее в Петрограде заседание Святейшего Синода, который вместе с частью своих канцелярий переехал в Москву, где открыл свои заседания 9 августа, завершая организационные работы по открытию Собора. Первоприсутствующим в Синоде в это время был Экзарх Кавказский, архиепископ Платон (Рождественский), получивший накануне открытия Собора титул митрополита593.

4.3. Всероссийский Поместный Собор Русской Православной Церкви 1917–1918 годов

15 августа 1917 года в праздник Успения Божией Матери в Большом Успенском соборе Московского Кремля был торжественно открыт Всероссийский Поместный Собор Русской Православной Церкви.

В его работе приняли участие 564 делегата: 265 лиц духовного сана (72 архиерея и 192 клирика) и 299 мирян.

С.Г. Рункевич вошел в состав Собора как член Предсоборного Совета594.

С 17 августа в Епархиальном доме по Лихову переулку 6 начались деловые соборные заседания. В течение первой недели были избраны председатель Собора – митрополит Московский и Коломенский Тихон (Беллавин), его товарищи ( заместители): от иерархов – архиепископ Новгородский и Старорусский Арсений (Стадницкий) и архиепископ Харьковский и Ахтырский Антоний (Храповицкий); от духовенства – протопресвитер Успенского Кремлевского собора Николай Любимов и протопресвитер армии и флота Георгий Шавельский; от мирян – Е.Н. Трубецкой и М.В. Родзянко, замененный впоследствии А.Д. Самариным. Был учрежден орган управления Собором – Соборный Совет – в составе председателя (митрополит Московский Тихон), двух заместителей, секретаря и его помощников, и трех членов.

Вся вторая половина августа и первые числа сентября были посвящены формированию соборных отделов. Было образовано при Соборном Совете 22 отдела: уставный, высшего церковного управления, епархиального управления, церковного суда, благоустройства прихода, правового положения Церкви в государстве, богослужения, проповедничества и искусства, церковной дисциплины и др. В их задачу входило предварительное рассмотрение обсуждаемых вопросов и подготовка по ним проектов решений, которые затем выносились на утверждение Собора. Кроме того, в рамках отделов функционировали подотделы, рассматривавшие более частные вопросы, при необходимости организовывались специальные комиссии. Все определения и постановления, принятые на общем (пленарном) заседании Собора, вступали в силу только после их утверждения на Совещании Епископов, в состав которого входили все архиереи – члены Собора.

Все заседания Собора проходили в Епархиальном доме. Дважды в неделю проводились пленарные заседания, а в остальные дни – заседания отделов и иных рабочих органов Собора. Всего состоялось три сессии Собора: первая проходила с 15 августа по 9 декабря 1917 года, вторая – с 20 января по 7/20 апреля 1918 года, третья – с 19 июня/2 июля по 7/20 сентября 1918 года.

В самом начале работы Собора, во время формирования соборных органов, кандидатура С.Г. Рункевича выдвигалась на должность помощника Секретаря Собора595, и в качестве члена Соборного Совета596.

На соборном заседании 28 сентября С.Г. Рункевич по предложению Соборного Совета был включен в состав редакционного отдела и избран его председателем597. Отдел этот должен был устанавливать и оглашать окончательное изложение каждого из соборных постановлений, после чего Собором разрешался вопрос о принятии постановления в полной его совокупности. Кроме того, Рункевич был включен в состав Хозяйственно-распорядительного совещания при Соборном Совете598.

К сожалению, Поместный Собор начал свою работу в крайне неблагоприятных условиях разгоравшейся в стране гражданской смуты. Произошедшие 28 октября 1917 года государственный переворот и захват власти большевиками кардинально изменили ситуацию в стране: изменили саму историческую судьбу России, придав ей совершенно новое направление и содержание. Начавшаяся социальная революция потрясла и вскоре разрушила до основания прежние устои русского общества и государственности. Октябрьские и все дальнейшие события, происходившие в стране, теперь все сильнее отражались на настроении и деятельности Собора. Однако и в этих тяжелых условиях Собор многое успел сделать, решив ряд важнейших вопросов, связанных с устройством церковной жизни в России.

Первыми главнейшими событиями деяний Священного Собора стало избрание патриарха и учреждение новых органов высшего церковного управления.

5 ноября 1917 года, после более чем двухсотлетнего перерыва, на первосвятительский престол Русской Православной Церкви был снова избран патриарх. Им стал Московский митрополит Тихон (Беллавин). 21 ноября в Успенском соборе Кремля состоялась торжественная интронизация нового патриарха.

После избрания патриарха Собором был окончательно решен вопрос и о высшем церковном управлении. Было принято определение, что управление церковными делами Русской Православной Церкви принадлежит «Всероссийскому Патриарху совместно со Священным Синодом и Высшим церковным советом». В начале декабря на последних заседаниях первой сессии, перед роспуском делегатов на рождественские каникулы, Собор избрал новые высшие органы церковного управления: Священный Синод и Высший Церковный Совет.

2 февраля599 1918 года открылась вторая соборная сессия. В связи с происходившей в стране войной и разрухой на нее прибыло гораздо меньшее число делегатов, чем было в начале.

5 февраля 1918 года советское правительство обнародовало Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви. В последних параграфах декрета говорилось, что никакие церкви и религиозные общества не имеют прав юридического лица и не имеют права владеть собственностью, а все имущество существующих в России церквей и религиозных обществ объявляется народным достоянием600. Так Церковь в единочасье оказалась поставленной в совершенно бесправное и беззащитное состояние.

Изменение статуса Церкви в государстве, согласно декрету, сразу же вызвало на Соборе вопрос и о времени введения в действие новых органов высшего церковного управления, то есть в какие сроки Святейший Синод должен передать свои полномочия новоучрежденным органам высшего церковного управления. Было высказано мнение, что в настоящее время государственной неразберихи нецелесообразно упразднять Святейший Синод, так как передача власти новым органам церковного управления связана со сложными имущественными и юридическими вопросами601. Ввиду этого Собор поручил двум отделам – «О высшем церковном управлении» и «О церковном имуществе и хозяйстве» – безотлагательно разработать вопрос об устройстве и введении в действие новых органов высшего церковного управления, о чем представить Собору не позднее 20 февраля 1918 года. Однако то правовое положение, в котором оказалась Церковь после обнародования декрета, вынуждало к скорейшим и более определенным действиям в решении вопроса о высшем церковном управлении, что и было предпринято в соборном заседании 13 февраля.

На нем вновь некоторые члены Собора, главным образом юристы, призывали повременить с введением новых органов высшего церковного управления и сохранить Святейший Синод, так как он являлся одновременно учреждением и церковным и государственным. То есть вопрос упирался главным образом в имущественное правопреемство, которое, по их мнению, должно было быть подтверждено законной государственной властью.

Юрист Н.Д. Кузнецов говорил: «Необходимо принять во внимание и окружающие условия жизни, спутавшие все отношения Церкви и государства в России, самое уничтожение у нас какого бы то ни было государственного порядка, сопровождающееся и разрушением внешнего церковного строя. Теперь мало, если Собор постановит открыть действия Высшего Церковного Совета и Священного Синода. Следует подумать, есть ли для этого в данный момент соответствующие условия в действительной жизни. Мне кажется, что нет. <…> Прежний Синод представлял из себя не только церковное, но и государственное учреждение. Он является юридическим собственником не только многих церковных капиталов, но и разных недвижимых имуществ. Вот почему Временное Правительство при открытии Собора справедливо объявило, что постановления Собора по организации нового церковного управления должны быть представлены на утверждение государственной власти и уже после этого вводимы в действие. Иначе Собор пойдет по пути Декрета 23 Января [5 февраля] и, если в России появится новое правительство, оно может сказать: то, что сделано Собором без сношения с правительством, не может получить юридической силы в государстве. Если Собор уничтожит Синод, то принадлежащее ему имущество окажется без собственника и может быть объявлено вымороченным. <…> По моему мнению, в данное время не следует ликвидировать прежнее церковное управление, а лишь ввести в состав Св[ятейшего] Синода членов избранных в новые учреждения и сделать нужные изменения в порядке решения дел»602.

Такие выводы делались, конечно, из предположения, что власть большевиков временная и вскоре может перейти к другим политическим силам.

Кроме того, выдвигались и другие причины повременить с введением новых органов высшего церковного управления, например организационные (отсутствие большинства избранных членов Священного Синода), неопределенность положения церковного суда.

В ответ на эти доводы прозвучало немало возражений. Так, С.Г. Рункевич уведомлял Собор: «Декрет не упоминает, с какого момента вводится в жизнь отделение Церкви от государства.

Но получены достоверные сведения, что в здание Св[ятейшего] Синода в Петрограде явились агенты нынешней власти, заняли помещение и прекратили в нем служебные занятия. Таким образом декрет, по-видимому, вводится ныне же в жизнь, и Св[ятейший] Синод в настоящее время лишен возможности правильно продолжать свое действование. Церковь же ни на один момент не может оставаться без правильно действующих органов управления. <…> Для управления церковного естественно должны быть выдвинуты вместо Св[ятейшего] Синода новые органы Высшего Церковного Управления, – они уже и сорганизованы Священным Собором»603.

За скорейшее и даже незамедлительное введение в действие новоизбранных органов церковного управления высказалось большинство выступающих.

На том же заседании Собором было принято постановление, что «Священный Синод и Высший Церковный Совет приступают к исполнению своих обязанностей с 1-го [14] февраля 1918 г.». Таким образом, полномочия Святейшего Правительствующего Синода окончательно завершались и переходили ко вновь учрежденным органам высшего церковного управления. На следующий день Святейший Правительствующий Синод, записав в определении от 1/14 февраля 1918 года №273: «ввиду состоявшегося постановления Собора о том, чтобы Священный Синод и Высший Церковный Совет приступили к своей деятельности по управлению Церковью и приняли все дела от Святейшего Синода, считать свои полномочия оконченными и все дела Святейшего Синода почислить переданными Святейшему Патриарху, Священному Синоду и Высшему Церковному Совету», – прекратил свое действие и существование604. Так завершилась почти двухвековая синодальная эпоха бытия Русской Церкви.

Новые органы высшего церковного управления, формируя свои структуры, естественно вобрали в себя штат прежних синодальных чиновников. С.Г. Рункевич также остался в прежней должности помощника управляющего канцелярией, только уже не Святейшего, а Священного Синода, утвержденный в ней 25 апреля 1918 года605.

На Соборе С.Г. Рункевич кроме обязанностей по председательству в редакционном отделе принимал участие в работе и других отделов, будучи вообще одним из активнейших его участников. Так, например, он состоял членом VII отдела «О богослужении, проповедничестве и храме», участвовал в работе IV отдела «О церковном суде» и др.

В связи с вопросами, решаемыми IV отделом, он трудился в составе специальной комиссии для выработки временных правил о церковном суде, подготовившей временные положения и объяснительную записку по этому вопросу606. Принимал самое живое участие в обсуждении проекта «Об устройстве Церковного суда», смысл которого сводился к тому, чтобы разграничить в церковном суде судебную и административную власти. Проект этот вызвал на Соборе бурные дебаты, выявившие в нем наиболее болезненное место – вопрос о месте епископа. Во время прений С.Г. Рункевич, как человек давно знакомый с делом и в свое время участвовавший в работе Предсоборного Совещания, где проект о церковном суде уже разрабатывался на основании указанного принципа разграничения судебной и административной власти, выступал в защиту проекта. При постатейном голосовании проекта Рункевич пытался внести много поправок.

Несколько подробней хочется остановиться на участии С.Г. Рункевича в работах VII отдела «О богослужении, проповедничестве и храме», связанных с решением вопроса об охране памятников церковной старины, так как специфика этого вопроса напрямую касалась научных интересов Рункевича и как историка, и как архивиста.

В октябре 1917 года в Соборный Совет поступило заявление 32-х членов Собора о том, что «в числе вопросов, входящих в программу Собора и разрабатываемых в настоящее время соборными отделами, нет вопроса об охране и разработке находящихся в ведении Ведомства Православного Исповедания памятников древностей». При этом отмечалось, что «этот вопрос принадлежит к числу неотложных задач церковной власти».

Авторы заявления писали: «Ведомство Православного Исповедания владеет неподдающимся подсчету и материальной и научной оценке археологическим и археографическим материалом. Всем прикосновенным к археологии и близким к ним отраслям знаний хорошо известны последствия, проистекающие от отсутствия у нас правильной общей организации по заведыванию, охране и разработке этих материалов. До настоящего времени роль главного направляющего органа в этой области исполняли Архив Св[ятейшего] Синода и состоящая при нем архивная Комиссия, которые с разрешения Св[ятейшего] Синода принимали на себя разработку тех или иных общих вопросов и мер, касающихся церковно-археологического дела, и на заключение которых церковная власть обращала иногда восходившие к ней дела этого рода. Но указанная роль не была закреплена за помянутыми установлениями и вырабатывавшиеся ими меры носили случайный характер. Составленный архивной Комиссией с участием наиболее выдающихся ученых специалистов г. Петрограда и одобренный в 1909 г. для внесения на утверждение верховной власти проект положения об Архивно-Археологической Комиссии при Св[ятейшем] Синоде и об епархиальных Церковно-Археологических Комитетах, разрешавший вопрос о заведывании, охране и разработке памятников церковной старины остается без движения. Такое положение дела вызывало и вызывает в специальной и общей печати, на археологических съездах и со стороны ученых обществ, правительственных и законодательных учреждений самые резкие суждения по адресу нашего ведомства и даже требования об изъятии из его ведения памятников древности. Отчасти это требование имелось уже в виду Министерством Внутренних Дел при составлении проекта закона об охране памятников древности в стране, внесенном в Государственную Думу третьего созыва и почти уже рассмотренного последнею. Священному Собору Православной Российской Церкви надлежит неотложно разрешить этот наболевший вопрос.

Мы, нижеподписавшиеся члены Собора, имеем честь сим внести предложение о включении в программу занятий Собора вопроса о памятниках церковной старины, с передачею его для предварительной разработки в какой-либо существующий, или в специально образованный для сего отдел. Работа по этому вопросу, благодаря имеющимся в распоряжении Архива Св[ятейшего] Синода и состоящей при нем архивной Комиссии подготовленным материалом будет весьма несложной и не потребует много времени»607.

Заявление это для предварительной разработки было передано Соборным Советом в VII отдел «О богослужении, проповедничестве и храме». В заседании же отдела вопрос об охране памятников церковной старины был признан не просто актуальным, но даже спешным, «ввиду явно намечающейся тенденции к изъятию означенных предметов из ведения Церкви и к передаче их в ведение Государства»608.

29 октября этот вопрос рассматривался в Совещании Епископов, где было принято решение о необходимости образовать при Святейшем Синоде особую организацию, «имеющую права юридического лица и обязанную сосредоточивать у себя и ведать все дела по сохранению церковных древностей, рукописей и памятников церковного искусства»609.

Непосредственное обсуждение вопроса об охране предметов церковной старины началось в заседании VII отдела 14 ноября, когда был заслушан проект об учреждении «Палаты церковного искусства и древностей». При этом основной вопрос, который предстояло решить, был – являются ли памятники церковного искусства, как вещественные, так и документальные, «неотъемлемой собственностью Церкви, или Церковь пойдет на уступки передачей их в другие руки»? В процессе обсуждения этой проблемы звучали различные мнения, однако большинство участников дискуссии высказалось за право Церкви владеть и заведовать предметами церковной старины, для чего организовать специальное учреждение при Высшем церковном управлении.

Обсуждение вопроса продолжилось на расширенном заседании отдела 22 ноября. Член отдела С.Г. Рункевич и приглашенный на заседание академик А.И. Соболевский сделали «краткий исторический очерк мероприятий в архивно-археологической области за последний период синодального управления», изложив, кроме прочего, содержание проекта 1908–1909 годов. Были изложены выработанные в те годы для Архивно-археологической Комиссии при Святейшем Синоде устав и правила, а также дана справка о церковно-археологических комитетах в епархиях.

Рассматриваемый вопрос для Церкви был вопросом не новым и уже имел свою полувековую историю. Как указывалось в заявлении «32-х», «до настоящего времени роль главного направляющего органа в этой области исполняли» архив Святейшего Синода и состоящая при нем архивная Комиссия. К этому вопросу Комиссия по разбору и описанию синодального архива стала причастна с 1868 года, когда Святейший Синод передал на ее суждение составленные епархиальными комитетами описания церковных и монастырских ризниц610. Комиссия тогда же высказалась «за восстановление деятельности исчезнувших епархиальных комитетов», считая это одной из существенных мер охраны памятников церковной старины. Однако это дело вскоре вышло из ведения Церкви и стало предметом обсуждения на созываемых каждые три года археологических съездах. Так, в 1869 году на первом археологическом съезде вопрос об охране памятников старины передан был в особую комиссию, а в 1871 году, на втором археологическом съезде, постановлено было передать это дело в Министерство народного просвещения. Выработанный образованной при Министерстве в 1876 году особой межведомственной комиссией под председательством статс-секретаря князя Лобанова-Ростовского проект охраны памятников старины не имел успеха. Дело остановилось на 20 лет. В 1895 году выработан был проект устава общества охраны церковной старины при Петербургской духовной академии, но тоже безуспешно, так как для этого дела требовался сильный авторитет власти, и власти непременно духовной. Выяснилось, что обойтись в этом вопросе без Святейшего Синода невозможно, так как приходится охранять памятники преимущественно церковной старины611.

С декабря 1898 года вопрос этот снова обсуждался в архивной Комиссии. После его всестороннего рассмотрения Комиссия единодушно приняла положения доклада своего члена А.Н. Львова: а) об учреждении при Святейшем Синоде особой центральной церковно-археологической Комиссии или Совета, который состоял бы из представителей разных отраслей археологии, объединял бы, поддерживал и руководил делом охранения памятников старины в епархиях и служил бы для научно-теоретической разработки всех церковно-археологических вопросов, как возникающих при рассмотрении дел этого рода в Синоде, так и вызываемых практикой жизни, и б) о постепенном открытии в каждой епархии епархиальных церковно-археологических комитетов, с обязательством устраивать при них церковно-археологические музеи, а для письменных памятников – епархиальные исторические архивы. Для детальной разработки этих положений была образована особая подкомиссия под председательством графа С.Д. Шереметева в составе: сенатора А.Г. Вишнякова, протоиерея М.И. Горчакова, Н.П. Кондакова, Г.И. Котова, А.Н. Львова, Н.В. Покровского, С.Г. Рункевича, А.И. Соболевского, Н.В. Султанова и делопроизводителя К.Я. Здравомыслова. Подкомиссии указывалось, что круг ведения предполагаемых к учреждению органов (церковно-археологического Совета и комитетов) должен будет на первых порах заключаться только в охране и научной разработке письменных и вещественных памятников церковной старины не исключая и памятников зодчества (вопросы же, относящиеся к реставрации и уничтожению памятников, могли быть выдвинуты для обсуждения впоследствии, «по указанию опыта»)612. В результате работы подкомиссии была напечатана записка «О мерах к сохранению и разработке вещественных и письменных памятников, находящихся в духовном ведомстве». Записка эта обсуждалась в заседаниях Комиссии 11 и 29 марта 1899 года, однако дело остановилось вследствие кончины председателя Комиссии А.Ф. Бычкова, одного из главных инициаторов дела. При новом председателе С.Д. Шереметеве вопрос этот обсуждался в заседании 21 декабря 1900 года и 8 января 1901 года, но неожиданный уход Шереметева с должности председателя, а затем последовавшая вскоре (11 августа 1901 г.) кончина А.Н. Львова послужили причиной появления на журнале Комиссии следующей резолюции обер-прокурора Святейшего Синода – «с делом охраны памятников приостановиться»613.

В 1906 году вопрос снова приобрел свою актуальность. 2 марта 1906 года на заседании Комиссии по разбору и описанию синодального архива был заслушан доклад, составленный профессором Петербургской духовной академии Н.В. Покровским, «О мерах к сохранению памятников церковной старины». В своем докладе профессор Н.В. Покровский после исторической справки о положении этого дела в духовном ведомстве и сообщения сведений о ходе работ по этому вопросу в Министерствах народного просвещения и внутренних дел делал вывод о необходимости учредить центральный комитет охраны памятников церковной старины при Святейшем Синоде и местные епархиальные комитеты614. Доклад этот был принят Комиссией и предложен тогдашним синодальным обер-прокурором князем А.Д. Оболенским Святейшему Синоду «для принципиального решения вопроса об охране памятников церковной старины». В свою очередь Синод, признавая возбуждение вопроса об охранении церковной старины благовременным, поручил определением от 12 апреля – 2 мая 1906 года за №1994 архивной синодальной Комиссии приступить к разработке подробного проекта всех необходимых по этому предмету мероприятий615. Комиссия собрала тогда почти всех проживавших в Петербурге видных представителей археологии616 и выработала проект «Положения об Архивно-Археологической Комиссии при Святейшем Синоде и о церковно-археологических комитетах в епархиях». Весной 1909 года проект этот был одобрен и утвержден Святейшим Синодом617.

Помимо участия в разработке проекта по охране церковной старины, синодальной архивной Комиссии приходилось давать отзывы и по другим археологическим вопросам. Таковы ее заключения: о восстановлении Тульской палаты древностей, о предоставлении епархиальным древлехранилищам помещений, по жалобам на отобрание из церквей и монастырей памятников старины, о производстве раскопок, по поводу ходатайств Московского археологического общества о признании всех памятников старины собственностью государства и о предоставлении названному обществу заведовать охраной и восстановлением памятников древности и др. В 1910 году архивная Комиссия внесла в выработанный Министерством внутренних дел законопроект об охране древностей некоторые очень важные изменения и дополнения, «направленные к обеспечению в этом деле интересов и потребностей духового ведомства». Наконец, в 1912 году председателем Комиссии академиком А.И. Соболевским была напечатана записка «По поводу думского законопроекта о мерах к охранению памятников древности». В ней было указано на необходимость оставить за Православной Церковью право принимать ближайшее участие в охране тех предметов древности, которые ей исконно принадлежат и которые она тщательно хранит, чтобы «предотвратить те столкновения и борьбу, которые непременно возникнут при приведении в действие думского законопроекта и быстро получат острую форму и хронически затяжной характер»618. «Если же теперь, – писал А.И. Соболевский, – власти Православной Церкви нередко смущаются и возмущаются натиском на них ученых и неученых археологов, которые требуют внимания их ко всем своим заявлениям, – то что же будет тогда, когда явятся непрошенные охранители, «специалисты» по живописи, ваянию и прочие, объявят себя господами положения и начнут по-своему хозяйничать в храмах и ризницах?»619

После доклада С.Г. Рункевича и академика А.И. Соболевского В.Т. Георгиевский повторил основные тезисы проекта учреждения Палаты церковного искусства и древностей.

Во время начавшейся дискуссии была отмечена опасность совершенного «обособления» от государства, которое «в идейном своем значении, все же является общим верховным собственником и охранителем всех художественных, в том числе и церковных, ценностей»620. Действительно, защищая интересы Церкви, нужно было учитывать и объективные условия. По мнению А.М. Васнецова и С.Г. Рункевича, сотрудничество с государством необходимо было хотя бы потому, что дело охраны памятников неизбежно потребует государственных ассигнований.

Спорным стал вопрос и о том, нужно ли объединить оба направления (церковное искусство и охрана церковных древностей) в одном учреждении, или создать два различных учреждения. В конце концов, председатель отдела архиепископ Евлогий (Георгиевский) склонился к мнению Рункевича, который, допуская существование двух отдельных организаций, указал на невозможность такого разделения в провинции и трудности, которые могли бы возникнуть при вопросе об ассигновании двух учреждений621.

В следующем заседании отдела, 28 ноября, обсуждавшем этот вопрос, самым важным стало то, что отдел единогласно принял решение о необходимости образования именно единого учреждения. Относительно дальнейшей работы выдвигались два основных направления: 1) образовать специальную Комиссию для подробной разработки положения об утвержденном отделом едином учреждении, которое с этого заседания окончательно стали именовать «Патриаршей Палатой церковного искусства и древностей»; 2) принять лишь основные принципы, обсуждавшиеся в отделе. В заключение отдел признал желательным провести редакционную и систематическую обработку обсужденных тезисов под руководством председателя отдела.

Деятельность С.Г. Рункевича в рассматриваемом вопросе наиболее ярко выразилась в попытке реанимировать проект об Архивно-археологической Комиссии и Церковно-археологических комитетах 1908–1909 годов, и несколько модернизировав его применительно к новым историческим условиям, провести в качестве предполагаемого положения об охране и изучении памятников церковного искусства и древностей.

Хотя на протяжении всей первой сессии Собора вопрос о церковных древностях так и не был вынесен на Общее (пленарное) заседание, тем не менее, еще 29 октября 1917 года архиепископ Евлогий докладывал об этом Совещанию Епископов, которое постановило «признать необходимым образовать при Св[ятейшем] Синоде особую организацию, имеющую права юридического лица и обязанную сосредоточивать у себя и ведать все дела по сохранению церковных древностей, рукописей и памятников церковного искусства, и о настоящем постановлении довести до сведения Св[ятейшего] Синода»622.

В начале ноября секретарь Совещания Епископов епископ Туркестанский Иннокентий (Пустынский) докладывал по факту этого постановления Святейшему Синоду, после чего Синод поручил С.Г. Рункевичу «собрать по настоящему делу сведения во Всероссийском Союзе Архивистов623 и Архивной Комиссии и свои соображения представить Святейшему Синоду»624.

14 декабря на заседании Синода С.Г. Рункевич представил свой доклад-отчет об этом поручении. В докладе говорилось, что из-за забастовки служащих правительственных учреждений, происшедшей во время поездки его в Петроград, никаких заседаний с деятелями археологии и архивоведения по порученному делу провести не удалось, хотя с ними и состоялся ряд встреч. В результате было «признано наиболее целесообразным утвердить и обратить к осуществлению» выработанный еще в 1909 году проект об Архивно-археологической Комиссии и сети подведомственных ей епархиальных Церковно-археологических Комитетов, согласовав его с новыми научными наработками и обстоятельствами современной жизни. Переработав проект, Рункевич сообщил об этом в занимающийся предметами церковной археологии подотдел соборного отдела «О Богослужении» и председателю архивной синодальной Комиссии академику А.И. Соболевскому, который сделал к нему «некоторые дополнения в соответствии с бывшими в подотделе суждениями»625.

Модифицированный таким образом проект С.Г. Рункевич и представил на заседание Святейшего Синода, который постановил переслать его в VII отдел Собора. 29 декабря Соборный Совет распорядился огласить это постановление на Соборе, но поскольку в работе последнего в это время был межсессионный период, Общее собрание приняло решение по этому вопросу лишь 4 февраля (22 января ст. ст.) 1918 года.

Каковы же были основные отличия проекта С.Г. Рункевича от проекта 1908–1909 годов?

Во-первых, Рункевич объединил прежние «Правила Высочайше утвержденной Архивно-Археологической Комиссии при Св. Синоде» и «Положение о Церковно-Археологических Комитетах» в единый документ с названием «Положение об Архивно-Археологической Комиссии при Святейшем Синоде и Епархиальных Церковно-Археологических Комитетах», хотя такое объединение само не вносило изменений в содержание. Кроме того, из текста полностью исключены были упоминания об обер-прокуроре Синода, поскольку 5 августа 1917 года, когда было учреждено Министерство исповеданий, эта должность была упразднена. Теперь формулировка «обер-прокурор» или исключалась совсем, или заменялась словами «Св. Синод». Например, теперь Синод, а не обер-прокурор, утверждал членов комиссии, а также предлагал вопросы на ее рассмотрение.

Во-вторых, к двум прежним отделениям (архивному и археологическому) прибавилось третье – художественное. Это прямое следствие дискуссии VII отдела, предложено самим А.И. Соболевским. Соответственно, к предметам ведения комиссии относились вопросы, связанные с современным церковным искусством.

При этом определялся круг учреждений, представители которых должны были войти в состав комиссии: «от Академии Художеств, Петроградского и Московского Археологических институтов, Русского Археологического Общества, Союза Архивных Деятелей, Обществ архитекторов и художников». Таким образом, новый проект С.Г. Рункевича, который, между прочим, сам являлся членом Союза российских архивных деятелей, предполагал сотрудничество проектируемого церковного органа по охране и изучению древностей с ведущими научными и общественными организациями в этой сфере626.

Кроме того, была более четко прописана зависимость архивно-археологических учреждений от соответствующих церковных органов. А это особенно было важно в период уже начавшихся нестроений внутри самой Церкви, когда младшие клирики и миряне восставали против архиереев, а приходские советы шли на сотрудничество с новой властью (смещение епископов, увольнение консисторских чиновников, реквизиция консисторского архива и т.п.) для достижения своих групповых или даже индивидуальных интересов.

Нестроения особенно усилились после прихода к власти большевиков и опубликования ими в начале 1918 года Декрета об отделении церкви от государства. Уже в апреле Собор вынужден был принять определение «О мероприятиях к прекращению нестроений в церковной жизни», в котором устанавливались наказания для священнослужителей и мирян, вносящих смуту в местную церковную жизнь, вплоть до лишения сана и монашества и отлучения от Церкви.

Инициаторы издания этого документа кроме прочего отмечали следующее: «Недавно произошедшие захваты консисторий, опечатание и отобрание бракоразводных дел и метрических книг, самочинные роспуски членов консисторий для захвата всей власти и всего делопроизводства революционными епархиальными советами в нескольких епархиях совершились не только при помощи пастырей-предателей и диаконов, но совершенно открыто по поручению комиссаров теми священнослужителями, которые состоят членами исполнительного комитета и получают за это большие оклады»627.

«Вот почему, – пишет современный московский исследователь А.С. Ионов, – проект Рункевича не наделял правом самостоятельного принятия решений всех членов ЦАКов: здесь вопрос стоял уже не только о консисторских архивах и делопроизводстве, но вообще обо всех памятниках церковного искусства и древности, значительная доля которых была представлена предметами, имевшими большую материальную ценность даже в обывательском сознании»628.

Нужно сказать еще о некоторых новшествах, внесенных С.Г. Рункевичем в проект. Так в его варианте археологическое отделение Архивно-археологической Комиссии теперь наделялось правом решать вопросы, связанные с восстановлением памятников искусства и древности, чего не было в проекте 1908–1909 годов. Другая поправка относилась непосредственно к вопросам архивного дела. Если в прежнем проекте говорилось: «помимо постоянных издательских проектов Комиссии по описанию дел и документов архивов отдельных учреждений, находящихся в Архиве Святейшего Синода», то теперь это выражение звучало более развернуто: «описание дел и документов и краткие описи, с указателями к делам архивов отдельных учреждений, находящихся в Архиве Святейшего Синода».

Любопытно отметить, что Рункевич обратился со своим докладом и проектом не в соборный VII отдел, а непосредственно к Святейшему Синоду. Дело в том, что хотя в отделе и знали о проекте 1908–1909 годов, тем не менее начали разрабатывать новое положение о Патриаршей Палате церковного искусства и древностей. Это обстоятельство не могло не задеть Рункевича, давнего члена синодальной архивной Комиссии, причастного к разработке и первого проекта 1908–1909 годов. Комиссия, которая в последние десятилетия сделала немало для охраны и изучения не только архивов, но и древностей, отодвигалась как бы на второй план629. Кроме того, выработанный ею проект разрабатывался в свое время с участием большого числа специалистов и в гораздо более спокойной обстановке.

Обсуждение вопросов об охране памятников церковной старины и об учреждении Патриаршей Палаты церковного искусства и древностей в VII отделе продолжалось. Однако окончательного соборного решения по этому вопросу в связи с преждевременным прекращением работы Собора так принято и не было.

4.4. Делегация Высшего церковного управления

Обнародованный большевиками 5 февраля 1918 года Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви, естественно, не мог не вызвать незамедлительной реакции со стороны Собора.

Сразу же после опубликования декрета Собором была образована комиссия для выработки проекта «постановления о декрете народных комиссаров об отделении Церкви от государства». В ее состав вошли: протоиерей А.П. Рождественский – председатель, П.Н. Лахостский и П.А. Миртов, князь Е.Н. Трубецкой, С.Н. Булгаков, П.Я. Руднев, А.А. Салов, С.Г. Рункевич и Н.Д. Кузнецов. Комиссия представила составленный князем Е.Н. Трубецким проект соборного постановления, который уже 7 февраля (25 января ст. ст.) был принят Собором. В постановлении Декрету об отделении Церкви от государства давалась следующая оценка: «1. Изданный Советом народных комиссаров декрет об отделении Церкви от государства представляет собой, под видом закона о совести, злостное покушение на весь строй жизни Православной Церкви и акт открытого против нее гонения. 2. Всякое участие как в издании сего враждебного Церкви узаконения, так и в попытках провести его в жизнь несовместимо с принадлежностью к Православной Церкви и навлекает на виновных кары вплоть до отлучения от Церкви…»630. Таким образом, высшее церковное руководство по существу призывало священнослужителей и мирян к бойкоту декрета.

9 февраля (27 января ст. ст.) упомянутая комиссия приступила к составлению проекта «инструкции духовенству по исполнению соборного постановления о декрете народных комиссаров касательно Православной Церкви»631. Тогда же были выработаны ненасильственные формы протеста против этого декрета. К примеру, было предложено повсеместно, особенно в больших городах, устраивать крестные ходы.

Между тем после обнародования декрета из епархий в Москву на Собор стали поступать многочисленные сообщения о незаконных действиях местных советских властей в отношении Церкви. Многие факты были просто вопиющими. Вот один из ярких примеров тех сообщений, которые приходилось получать Высшему церковному управлению в это время. В апреле Преосвященный Тверской епархии доносил: «27 марта [9 апреля] с[его] г[ода] к священнику с[ела] Гнездова, Вышневолоцкого у[езда], явились: командир местной волостной красной гвардии, два вооруженных красногвардейца, письмоводитель и два члена волостного комитета и предъявили распоряжение председателя местного Никулинского волостного комитета С. Журавлева, человека порочного, бывшего в ссылке за воровство и недавно убившего человека при реквизии хлеба, о производстве описи имущества церкви. Совершив опись, они захватили из церкви 22 р[убля] 58 коп[еек] медных денег и 55 коп[еек] серебра и две кассовые книжки на 200 руб[лей]. В начале апреля на сельском сходе с[ела] Гнездова жители стали упрекать красногвардейцев за незаконный захват церковного имущества. В числе таковых защитников Церкви были Петр Жуков и Прохор Михайлов. Красногвардейцы тут же на сходе арестовали 30 человек и жестоко избив, повели в уездный город Вышний-Волочек. Дорогой они убили 10 арестованных; особенно дикой была их расправа с Жуковым и Михайловым. Первого жестоко избили, разрезали ему скулы, вырезали ему язык и потом застрелили, а второму после двухдневного избиения по дороге в Вышний-Волочек нанесли 8 штыковых ран и на 9-й версте застрелили»632. С каждым днем подобных сообщений становилось все больше. Однако Собор не имел возможности уделять достаточно времени, чтобы рассматривать и реагировать на все поступающие сообщения. Ввиду всё усиливающихся противозаконных действий в отношении Церкви, Собор был вынужден начать переговоры с советским правительством. Было принято решение обратиться к правительству с требованием о выработке нового декрета. Для этого в феврале в Совет народных комиссаров (Совнарком) была послана от Собора специальная депутация под председательством А.Д. Самарина, которая, впрочем, никакого успеха не имела. Депутацию в советском правительстве просто не приняли.

В марте 1918 года в Совнаркоме побывала очередная соборная депутация, которую там заверили, что впредь все остальные декреты советского правительства, касающиеся церковных вопросов, непременно будут разрабатываться с участием представителей религиозных организаций.

Ввиду крайней напряженности во взаимоотношениях между религиозными организациями и местными органами власти, Совнаркомом в апреле 1918 года была образована при Народном комиссариате юстиции (Наркомюсте) Межведомственная комиссия для выработки специальных инструкций для практического проведения в жизнь Декрета об отделении Церкви от государства. Однако уже в начале мая эта комиссия была распущена и вместо нее образован постоянно действующий VIII отдел Наркомюста, которому и поручалось руководить делом отделения Церкви от государства. Показательно, что отдел этот был назван «ликвидационным», что само по себе уже выдавало истинные намерения большевистской власти по отношению к религиозным организациям, и в частности к Русской Православной Церкви, как самой крупной и представительной в России. Именно этот отдел в 1918–1924 годы фактически и осуществлял церковную политику советского государства, направленную на разрушение и уничтожение Русской Православной Церкви. Руководителем VIII отдела был назначен П.А. Красиков633 – человек крайних антирелигиозных взглядов, который и задал деятельности отдела жесткий и непримиримый курс634.

В своей работе отдел должен был опираться на специальную комиссию, состоящую из представителей заинтересованных ведомств и религиозных организаций, имеющую характер консультативного органа.

В этот период интересы Православной Церкви перед советским правительством по защите имущественных и иных прав начинает представлять сформированная в мае 1918 года соборная делегация, известная впоследствии как делегация Высшего церковного управления (делегация ВЦУ). Членами ее были: А.Д. Самарин (председатель), юрист Н.Д. Кузнецов, протоиерей К.М. Аггеев, доктор церковной истории С.Г. Рункевич. Кроме того, в делегацию входили представители от общего собрания приходских общин Москвы: М.И. Карякин, А.С. Мечев и С.В. Ковалев. Делегация ставила своей первостепенной задачей добиваться отмены тех статей декрета, которые поражали имущественные права Церкви, а также вести строгий учет всего отнятого от церковных управлений имущества. В первую очередь делегация решила «безотлагательно войти с заявлением о возвращении того имущества, которое отнято хотя и со ссылкой на Декрет, но без всякого к тому основания в Декрете <…> вопреки смыслу Декрета»635.

Делегация собрала все поступившие на Собор факты незаконных действий в отношении Церкви, списки убитых и арестованных представителей Церкви и 21 мая 1918 года передала эти материалы вместе с подготовленным специальным обращением в Совнарком. В ответ на поданное заявление управляющий делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевич636 1 июня 1918 года передал делегации ВЦУ отношение, в котором очень уклончиво давал некоторые разъяснения и обещал принять меры по представленным делегацией фактам злоупотреблений. 20 июня 1918 года Управление делами Совнаркома уведомило делегацию, что уже начала функционировать комиссия637 по отделению Церкви от государства и все дела делегации отправлены в эту комиссию638.

Вот что писал С.Г. Рункевич о деятельности делегации ВЦУ в этот период. «Делегация предъизбрала из своей среды членов к участию в работах Комиссии, но фактически участия не приняла. В Делегации было высказываемо мнение, что участие в Комиссии следует осуществить явочным порядком, а приглашения ожидать бесполезно. При этом полагалось, что возможно было бы установить общие основания положения декрета об отделении Церкви от Государства в наиболее благоприятном для Церкви понимании и с такой точки зрения освещать в Комиссии происходящие события, стараясь воздействовать на сознание и мировоззрение большевиков. Однако в Делегации было принято, что самый декрет не дает почвы для какого-либо соглашения обеих сторон и участие Делегации в Комиссии возможно было бы лишь при решении о пересмотре декрета и приостановки до того его действия, о чем Делегация и ходатайствовала, а равно должном признании представителей Делегации в праве участия в пересмотре.

После этого все поступающие сообщения о незаконных действиях местных властей решено было иметь наготове, как материал для обоснования суждений и требований представителей Делегации при ожидавшемся все-таки пересмотре декрета.

К сожалению, суждения по сему предмету не занесены в журналы Делегации.

Впоследствии, ввиду заявления в Делегации о нежелательности накопления в ней сообщений о незакономерных действиях местных властей без движения, списки сообщений были передаваемы в Совнарком.

Жизнь внесла к такому порядку корректив в том отношении, что тотчас же из общей массы сообщений пришлось выделить некоторые экстренные сообщения, касающиеся отдельных лиц и явлений и по ним предпринимать те или иные действия, но не в качестве требований к Совнаркому по вопросу о пересмотре декрета, что Делегация считала своей специальной задачей, а в порядке частного правозаступничества.

Эти сношения осуществляемы были через Н.Д. Кузнецова. Потом Делегация делала попытку организовать регулярное посещение тюрем, для чего включен был в состав Делегации А.А. Салов, и формальное правозаступничество при посредстве политических правозащитников В.В. Беллавина и Н.Д. Державина, но существенных результатов не достигла.

Затем изданы были в разъяснение декрета сначала первая инструкция, 30–17 августа 1918 года (Изв[естия] ВЦИКСа №186–450), крайне неблагоприятная для интересов Правосл[авной] Церкви, а потом и вторая 5 февр[аля] 1919 [года] (Изв[естия] ВЦИКСа №26–578), значительно смягчавшая обостренность отношений.

Второе обращение Делегации к Совнаркому сделано было тотчас же вслед за первым (журнал, 8–21 мая 1918 г. №3) и вызвано было попыткой захвата зданий Московской Духовной Семинарии, где приготовлены были помещения для Членов Собора. Передачу соответствующих заявлений Делегация взяла на себя – в Жилищный Отдел присутствовавший в заседании Делегации прот[оиерей] К.М. Аггеев, Совнаркому Н.Д. Кузнецов. В обоих заявлениях Делегация ссылалась на заявление Народных Комиссаров при объяснении с Соборной Делегацией 14–21 марта, что здание семинарии не будет занято, и в обращении к Совнаркому просила подтвердить это заявление письменно. Прот[оиерей] К.М. Аггеев, руководившийся полученными через Н.Д. Кузнецова указаниями В.Д. Бонч-Бруевича, данными по телефону во время заседания Делегации (Делегацией было получено сообщение о происходящем уже занятии семинарского здания), тотчас отправился по назначению и получил от Жилищного Отдела аннулирование выданного уже им ордера на занятие семинарского здания и сообщил Н.Д. Кузнецову, что более ничего предпринимать не требуется, вследствие чего Н.Д. Кузнецов и не подал Совнаркому в тот же день, вечером в 4 часа, как было постановлено Делегацией, обращения Делегации и не получил письменного подтверждения от Совнаркома о неприкосновенности семинарского здания. Между тем организация, получившая аннулирование прежнего ордера на занятие здания семинарии, навела справку по регистратуре Совнаркома относительно неприкосновенности семинарского здания, получила удостоверение, что такого решения не было, и добилась от Жилищного Отдела восстановления своего права на занятие семинарского здания. После долгих и усиленных хлопот прот[оиерею] Аггееву удалось отстоять все-таки семинарское здание от захватившей его организации, но тут явилась другая организация, независимая от Совнаркома, ВЦИК, и здание семинарии в конце концов было занято»639.

Под давлением властей вынужден был прежде времени прекратить свою работу и Поместный Собор. 20 сентября 1918 года состоялось последнее его заседание. На этом заседании Собор утвердил состав делегации, которая должна была продолжать осуществление «сношений с народными комиссарами по делам, касавшимся Православной Церкви», но уже не от лица Собора, а от лица Высшего церковного управления. Состав делегации и ее полномочия в сущности не изменились. В нее лишь были включены профессор Московской духовной академии И.М. Громогласов и протопресвитер Н.А. Любимов, который и стал ее председателем, вместо часто выезжавшего из Москвы А.Д. Самарина640.

Лишенное официального печатного органа, ввиду реквизиции государством синодальных типографий, Высшее церковное управление решило издавать в виде своеобразного ежегодника Русской Православной Церкви «Православный календарь». В изданном Патриархией «Православном календаре на 1919 год» были опубликованы четыре статьи, написанные С.Г. Рункевичем, в которых рассказывалось о деятельности Всероссийского Церковного Собора, о преобразовании Высшего церковного управления и его устройстве. Первая статья называлась «Священный Собор Православной Российской Церкви в Москве 1917–1918 гг.»641, в которой кратко, лаконично и очень доступно был описан весь механизм работы Собора. Другие статьи назывались: «Устройство управления в Православной Российской Церкви», «Состав Высшего Церковного Управления», «Иерархия Российской Православной Церкви»642. Первоначально эти статьи составляли часть написанного С.Г. Рункевичем исторического очерка с обзором церковной жизни за прошедшие четыре года под общим названием «Русская Церковь в 1915–1918 гг.». Кроме указанных выше в очерк входили еще статьи: «Церковь и война»; «Святейший Правительствующий Синод», с обзором деятельности Синода в подготовке к Поместному Собору; «Церковь и Революция»; «Предсоборное Совещание и Предсоборный совет»; статья биографического характера – «Святейший патриарх Тихон»643. Но, видимо, из политических соображений названные статьи не были включены в «Православный календарь».

В 1921 году весь очерк был целиком напечатан в Лондоне в сборнике «The Anglican and Eastern Churches»644, издаваемом «Обществом пропаганды христианского знания». Рункевич передал туда рукопись через кого-то из эмигрантов, возможно, через писательницу Ольгу Алексеевну Новикову, имевшую в Лондоне давние связи в литературных и политических кругах. В сноске под заголовком публикации говорилось: «Мы имеем эту важную статью благодаря доброте Русского церковника, который был так добр, что прислал нам ее для нашего журнала. Доктор Степан Рункевич – доктор церковной истории, член Русского церковного Священного Собора, председатель Редакционного отдела Собора. Он имеет специальное поручение описания деяний и истории Собора. Мы попросили его оказать нам честь стать одним из наших секретарей-корреспондентов.

Мадам Алексеева, которая, Слава Богу, сейчас вернулась в Англию, перевела для нашего общества исчерпывающую статью С.Г. Рункевича. Она постаралась сделать версию по возможности литературной, хотя, несомненно, на английском языке некоторые фразы формальные и тяжелые».

Предваряя свой очерк небольшим предисловием, Рункевич писал: «Четыре рассматриваемых года, 1915–1918, без сомнения займут одно из наиболее замечательных и важных страниц в истории Русской Церкви за время ее тысячелетнего существования.

До настоящего времени Русская Церковь всегда находилась в союзе с монархическим государством; сейчас социалистическое государство осуществило отделение Церкви, и таким образом Церковь вошла в новый период жизни. Отсутствие практической приспособленности к новым условиям существования потребовало огромных усилий, направленных главным образом на регулирование и организацию внешней стороны церковной жизни, которая была расстроена новой государственной властью.

В первую половину этих памятных четырех лет в истории Русской Церкви энергия церковных иерархов была направлена главным образом в русло, определяемое беспримерной в истории войной; вторая половина этого периода была занята Священным Собором и реформой церковного управления и устройства во время революции. С внутренней стороны в течение первых двух лет Церковь в лице некоторых своих представителей погрузилась на самое дно, сохраняя лишь свое внешнее величие; ее лидеры были целиком подвержены разрушающему политическому влиянию, и Церковь страдала от последствий многовековой зависимости от государства. Последние два года были наполнены попытками реформировать Церковь независимо от новых социальных условий существования.

Этот период, сложный и трагический во всех отношениях, не дал имен представителей церкви, которые без сомнения могли бы занять место на страницах истории. Похоже, что Богу было угодно руководить судьбами Его Церкви в сложнейших условиях без участия сильных личностей, которые бы стояли во главе событий».

В конце очерка имелся постскриптум: «Мадам Ольга Новикова сообщила очень интересную деталь, подтверждающую страдания Русских. Она касается героической смерти Великого князя Николая Михайловича.

Когда ему сообщили, что солдаты его расстреляют, он сказал: «Очень хорошо. Я здесь. Стреляйте в меня сразу!» Русские солдаты опустили ружья воскликнув: «Мы не можем это сделать!» Великий князь повторил свои слова, но солдаты снова отказались стрелять. Тогда чекист подошел сзади Великого князя и выстрелил ему в голову».

Напечатанный в «The Anglican and Eastern Churches» очерк С.Г. Рункевича стал, видимо, последней прижизненной его публикацией, относящейся к Церкви и ее истории. Любопытно, что первой юношеской публикацией историка была хроника, сообщающая об открытии небольшого братства в одной из многочисленных российских духовных семинарий, а последней – сообщение о самых знаменательных событиях в жизни Русской Православной Церкви того времени.

Находясь в Москве на Соборе, С.Г. Рункевич имел для жилья и работы комнату в Епархиальном доме, где проходили соборные заседания. После роспуска Собора Епархиальный дом был изъят из ведения Церкви, а находившееся в нем имущество реквизировано хозяйственным отделом Моссовета согласно мандату от 24 декабря 1918 года и предоставлено в полное распоряжение Московского народного политехникума. Лишь небольшая часть помещений, в том числе и комната, в которой жил С.Г. Рункевич, была оставлена Высшему церковному управлению. Здесь в Епархиальном доме происходили заседания Высшего Церковного Совета, размещалась канцелярия, и здесь же хранились архивы Высшего церковного управления.

Повсеместная реквизиция в 1918 году церковных и духовного ведомства зданий вызвала поражающее разрушение помещавшихся в них библиотек и архивов. «Обыкновенно книги духовного содержания и архивы церковного значения предлагалось убрать в кратчайший срок с предупреждением, что и те, и другие, в противном случае, как ненужные реквизирующим органам, будут уничтожены, – обыкновенно «сожжены""645.

С.Г. Рункевичу как члену соборной делегации и как помощнику управляющего канцелярией пришлось часто встречаться с сообщениями из разных мест о бедственном положении церковных библиотек и архивов. Вот несколько типичных примеров отношения новых органов власти к церковному достоянию. Орловский Комиссариат Юстиции «принудительно при содействии вооруженной силы» взял из местной консистории «бракоразводные дела числом 1074». В Костроме Исполком Городского Совета рабочих депутатов забрал в ведение города здание духовной консистории с частью инвентаря и открыл там Регистрационное бюро, причем потребовал, чтобы вся служебная переписка на имя архиерея и консистории направлялась для разбора в Отдел регистрации актов гражданского состояния, а оттуда переправлялась «в надлежащие инстанции (по его усмотрению)». Затем по распоряжению власти часть дел Костромской консистории была вывезена из здания консистории на берег реки Костромы, «где дела были свалены на землю и тут оставлены»646. Подобные сообщения вызывали необходимость принятия каких-либо мер к охране уничтожаемого церковного культурного имущества.

12 [13] декабря 1918 года на заседании делегации ВЦУ Рункевич выступил с докладом, в котором, основываясь на фактах повсеместной реквизиции церковных зданий местными советскими властями, выразил беспокойство по поводу сохранности архивов и библиотек церковных учреждений647. По итогам этого доклада делегацией было внесено в Совнарком обращение «об охране особым декретом библиотек и архивов церковных учреждений и обеспечении возможности их существования и функционирования». Конкретно проектировалось «обеспечение устойчивости их – ввиду гибельности для них всякого передвижения – как в отношении места нахождения, так и управления, с передачей их в ответственное ведение новообразовываемых выборных церковных органов – центрального, епархиальных и приходских советов». Это было уже третье официальное обращение делегации ВЦУ в Совнарком, передача которого была осуществлена 17 декабря 1918 года С.Г. Рункевичем и И.М. Громогласовым. При обстоятельном объяснении в Совнаркоме с управляющим делами В.Д. Бонч-Бруевичем, к которому явились члены делегации, выяснилось общее его сочувствие к этому ходатайству. Бонч-Бруевич обещал делегатам скорый и видимо благоприятный ответ, а Рункевичу дал записку к заведующему Главархивом Д.Т. Рязанову и Народному комиссару просвещения А.В. Луначарскому, обращая их внимание на предстоящее его ходатайство648.

Сразу же после этого, по предложению С.Г. Рункевича, делегацией было подписано обращение в Главное управление архивным делом (ГУАД). В нем делегация, указывая на бедственное положение церковных архивов и библиотек и их необходимость не только для нормальной церковной жизни, но и на «общечеловеческое, государственное, культурное, социальное» значение, просила Главное управление о содействии к изданию особого охранительного декрета. Декрет этот, по составленному С.Г. Рункевичем проекту, должен был извещать, что «библиотеки и архивы православных церковных учреждений и духовно-учебных заведений, впредь до издания правил о порядке приема их в государственный книжный и архивный фонды, во избежание их повреждения или утраты, должны быть передаваемы на хранение Высшему Церковному, Епархиальным и Приходским Советам под надзором государственных архивных органов. Ради научных и культурных целей надлежит оказывать церковным советам содействие в хранении поручаемых им библиотек и архивов»649.

Это обращение делегации ВЦУ С.Г. Рункевич передал Д.Т. Рязанову «после длительных и суровых объяснений со стороны последнего». Тогда же Д.Т. Рязанов свел С.Г. Рункевича с М.К. Любавским, со стороны которого ему, напротив, «пришлось встретить самое заботливое и внимательное отношение к делу».

25 декабря 1918 года обращение делегации ВЦУ рассматривалось на заседании коллегии Главархива. Коллегия тогда постановила: «Оставив открытым вопрос о библиотеках, не относящийся к компетенции Главного Управления Архивным Делом, предложить Председателю Делегации представить точные сведения, где именно находятся те архивные материалы, о которых говорится в прошении, а также, если возможно, приблизительно объем и количество их»650.

26 декабря делегация ВЦУ направила в Главархив по этому поводу новое обращение, в котором повторялась просьба об издании охранительного декрета для церковных библиотек и архивов.

Это обращение делегации было рассмотрено на заседании коллегии Главархива 10 января 1919 года. Тогда же было постановлено, что в качестве временной меры, до включения церковных документов в Единый государственный архивный фонд (ЕГАФ), «не встречается препятствий к изданию декрета в просимом Делегацией смысле, при условии установления правильной регистрации и предоставления Главному Управлению возможности надзора и контроля за церковным и духовным архивными фондами»651. Постановление коллегии было сообщено для окончательного разрешения вопроса в Совнарком.

Совнарком, однако, не стал рассматривать обращение коллегии Главархива, а переправил его в VIII (ликвидационный) отдел Наркомюста. В свою очередь VIII отдел на запрос Управления делами Совнаркома ответил, «что для удовлетворения ходатайства об издании особого декрета, охраняющего библиотеки бывшего Церковного Ведомства, не видит оснований, ибо все библиотеки должны быть взяты, в силу декрета об охране библиотек и книгохранилищ под охрану Советской власти (ст[атья] 592 Собр[ания] Узак[онений] и Расп[оряжений] Раб[очего] и Кр[естьянского] Пр[авительства]); при чем этим декретом установлен порядок, пользование и открытие библиотек. Богослужебные же книги могут быть передаваемы в пользование группам граждан на общих основаниях, предусмотренных инструкцией по проведению в жизнь декрета об отделении Церкви от Государства; 2) что касается архивов, то все бумаги, имеющие значение для внутренней церковной жизни, могут быть по разборке архивов переданы заинтересованным лицам с ведома Управления Государственными Архивами, и 3) что касается помещений для вновь основывающихся библиотек и частных архивов того или иного культа, то вопрос этот является чисто местным вопросом, разрешаемым на местах жилищным отделом в общем порядке»652. Точно такой же ответ незадолго до этого (4 января 1919 года (№78)) был передан и делегации ВЦУ.

После получения отрицательного ответа на обращение делегации С.Г. Рункевичем было составлено от имени патриарха циркулярное письмо епархиальным Преосвященным. В нем, после изложения обращения делегации в Совнарком и Главархив и заключения VIII отдела Наркомюста, говорилось: «Между тем и в настоящее время до Высшего Церковного Управления доходят сведения, что в некоторых местах духовные книги, в особенности из библиотек бывших церковных школ, подвергаются опасности уничтожения вследствие того, что по неправильному предположению, будто в настоящее время вовсе не допускается образование и содержание собственно церковных или религиозных библиотек, никем не предъявляется требование о передаче этих книг для церковного или религиозного пользования во вновь основываемых церковных или религиозных библиотеках. То же происходит и в отношении духовных архивов»653. Патриарх признавал необходимым осведомить епархиальных архиереев о заключении VIII отдела в надежде, что они не преминут принять меры к широкому оповещению своей паствы о возможности сохранения при ее желании разрушаемых церковных библиотек и архивов, в случае необходимости находя для них помещения в церковных притворах и даже самих храмах в «приличествуемых местах». Завершалось патриаршее обращение словами: «Всеправедный Господь, наказующий нас по грехам нашим, да не предаст нас до конца и да не лишит нас орудий церковного и религиозного просвещения нашего. Милость же Господня да хранит вас, Преосвященнейший Владыко, в крепости духа и тела» (21 марта 1919 года)654.

Таким образом, обращение делегации ВЦУ в советские государственные органы не привело к желаемому результату и вопрос о церковных архивах так и остался открытым. Для государства целью было – ликвидация Церкви, и потому оно не внимало ни к запросам своей архивной службы, ни, тем более, к запросам самой Церкви. Тем не менее делегация не отступала и продолжала бороться за церковные архивы, и здесь в главной роли по прежнему выступал С.Г. Рункевич. Из всех членов делегации он был единственным специалистом в области архивного дела и потому проблемы, связанные с архивами, для него были близки и понятны.

«После обращения к Совнаркому, – пишет в одной из своих записок Рункевич, – я, получив указание от В.Д. Бонч-Бруевича, лично являлся в Главное Управление Архивным Делом и, несмотря на то, что на Главноуправляющего товарища Рязанова мне, видимо, не удалось произвести благоприятного впечатления, встретил предупредительное внимание и полную готовность содействовать охране архивов. Кроме того, меня стали приглашать (впрочем не по титулу члена Делегации, а по титулу члена Союза Росс[ийских] Архивн[ых] Деятелей) в совещание Управляющих, происходящее по четвергам и занимающееся выработкой правил пользования архивами и архивных инструкций»655.

6 февраля 1919 года Совещание управляющих московскими отделениями секций ЕГАФ, созданное по примеру Петрограда и включавшее в свой состав управляющих секциями, отделениями и их заместителей, а также представителей коллегии ГУАД и некоторых ученых лиц по приглашению, начало обсуждение вопроса о «Правилах пользования архивными материалами»656. Именно с этого заседания в работах Совещания и начал принимать участие С.Г. Рункевич, который, как видно из его выступлений, представлял именно интересы Церкви.

13 февраля 1919 года С.Г. Рункевич уже активно участвовал в прениях Совещания. Здесь он, во-первых, поддержал точку зрения таких ученых, как М.К. Любавский, С.К. Богоявленский и С.Б. Веселовский, о том, что «все архивы считаются открытыми для пользования сторонних лиц, кроме тех из них, о временном закрытии которых последовало распоряжение ГУАД». Именно эта формулировка, в конце концов, вошла в утвержденный вариант «Правил»657, хотя изначально в Совещании высказывались и иные предложения: например, в качестве исходного тезиса принять разделение всех архивов на открытые и закрытые. Мало того, Совещание определило случаи, когда архивы или отдельные комплексы документов временно объявлялись «безусловно закрытыми»: отсутствие описания фондов, плохое физическое состояние документов, недостаточный штат сотрудников для обслуживания и т.п.658.

Естественно, «открытость» архивов была в интересах Церкви, поскольку для ее нормального и разностороннего функционирования, а церковные представители верили в такую возможность, были необходимы документы прежнего церковного управления.

20 февраля 1919 года С.Г. Рункевич указал Совещанию, «что в проекте пропущены некоторые субъекты, которым разрешается пользование архивами. Имеются Государственные и ученые учреждения и частные лица. Упущена категория общественных учреждений»659. На это один из авторов проекта «Правил пользования» С.А. Друцкой возразил, «что общественных учреждений в государственном масштабе сейчас нет» (как и в случае с религиозными организациями, государство признавало лишь местные частные общества и союзы). Однако Совещание приняло по этому поводу решение, формулировка которого стала в итоге статьей 2-й «Общих положений», гласящей, что «архивами могут пользоваться государственные, ученые и общественные учреждения и частные лица»660.

Статья 10 Декрета об отделении Церкви от государства приравнивала все церковные и религиозные организации к частным обществам и союзам661, вот почему Рункевич внес дополнение об общественных учреждениях. Это давало возможность наладить в будущем нормальное функционирование церковных учреждений.

Та же причина заставила С.Г. Рункевича выступить в марте 1919 года против полного запрещения пересылки документов. Здесь он выступал как бы с двух позиций. С одной стороны, как ученый он заявлял, «что полное запрещение пересылки документов остановит издание документов и даже научную разработку их». С другой стороны, как опытный чиновник указывал, что «сейчас ведомства остались почти без своих дел, так как во многих ведомствах дела до 1917 г. сданы в архив»662. Он предложил разрешить пересылку дел за 30 лет. В итоге же было принято решение допустить пересылку документов за 25 лет663.

В Совещании управляющих С.Г. Рункевич выступал также и по ряду других вопросов, непосредственно касающихся судьбы церковных архивных фондов. Так, 3 июля 1919 года он участвовал в прениях по вопросу о наказаниях за порчу архивных материалов, высказавшись за введение имущественной ответственности и даже тюремного заключения664. В то смутное время принятие строгих правил о наказаниях за порчу архивных документов как никогда требовалось для спасения в том числе и церковных архивов, которые во множестве гибли из-за произвола местных властей.

При обсуждении работы хранилища частных архивов, созданного в феврале 1919 года в бывшем особняке Шереметевых в Москве, С.Г. Рункевич вместе с С.К. Богоявленским высказался резко против раздробления конкретных усадебных архивов на генеалогический и хозяйственный, признав такое условное разделение только для удобства разборки материалов. Хотя принцип неделимости фонда еще не был сформулирован в архивоведении, С.Г. Рункевич, проработавший многие годы с материалами синодального архива, содержавшего фонды многих учреждений духовного ведомства, интуитивно понимал важность и значение этого принципа. Его проведение было необходимо также и для сохранения фондов церковных учреждений, поскольку, например, при реквизиции имущества духовных консисторий на местах органы ЗАГС проявляли, как правило, интерес только к сравнительно поздним консисторским документам (метрическим книгам и пр.), с пренебрежением относясь к другим материалам665.

Естественно, все эти положения имели большое значение для Церкви, поскольку «открытость» архивов и возможность пользоваться ими общественным организациям (каковой организацией Церковь теперь являлась) и частным лицам были в интересах Церкви. В новых исторических условиях, крайне сложных и мало предсказуемых, в которых оказалась Русская Православная Церковь, для ее более или менее нормального и разностороннего функционирования были необходимы документы прежнего церковного управления, наиболее важные из которых в большинстве своем вошли в ЕГАФ, составив 2-е отделение IV Секции.

В августе 1919 года члены делегации ВЦУ А.Д. Самарин и Н.Д. Кузнецов были арестованы, после чего деятельность делегации стала постепенно угасать. 26 декабря 1919 года Синод и Высший Церковный Совет возложили делопроизводство делегации ВЦУ на С.Г. Рункевича. До него делопроизводителями в делегации в разное время были П. Смоличев и Н.В. Нумеров.

В январе 1920 года Московский трибунал судил видных церковнослужителей и церковно-общественных деятелей, в числе которых были А.Д. Самарин и Н.Д. Кузнецов. Они обвинялись в якобы распространении клеветнических слухов об оскорбительном для верующих поведении представителей гражданской власти, участвовавших во вскрытии мощей преподобного Саввы Сторожевского. В ходе процесса А.Д. Самарин и Н.Д. Кузнецов были приговорены к расстрелу. Однако суд в конечном итоге заменил смертную казнь заключением в концентрационный лагерь666.

К 1921 году делегация ВЦУ прекратила свое существование.

4.5. Архивы Высшего церковного управления

Помимо службы при Высшем церковном управлении С.Г. Рункевич в 1919 году в звании профессора преподавал церковную историю в Православной народной академии в Москве (образована в 1918 году), а в 1920 году – в Московской духовной академии667. Это было время, когда Московская духовная академия из последних сил боролась за свое существование. Средств на ее содержание практически не имелось, отсутствовали помещения, не хватало преподавательских кадров. До весны 1920 года занятия в академии проводились в помещении Усачевской биржевой артели, а затем – до окончания их в августе – в бывшем Епархиальном доме668. Видимо в это время и был приглашен в нее для чтения лекций в качестве профессора С.Г. Рункевич.

В послереволюционные годы в условиях Гражданской войны в стране царили разруха и голод. Чтобы как-то выжить, С.Г. Рункевич вынужден был помимо службы в Высшем церковном управлении искать работу «на стороне». То мизерное жалование, которое получали служащие при Высшем церковном управлении, ввиду всеобщей дороговизны, не могло обеспечить даже самого скудного пропитания, не говоря уже о других насущных потребностях. Думается, что и преподавательская деятельность не оказывала существенного влияния на улучшение материального положения. Возможно, что в условиях поддержания гибнущих высших богословских школ лекции приходилось читать за небольшое вознаграждение или вообще бесплатно. По меньшей мере, это вполне могло касаться Московской духовной академии, денег на финансирование которой у высшей церковной власти совершенно не имелось.

6 апреля 1920 года С.Г. Рункевич поступил на службу инструктором организационного отдела Всероссийского объединения лесных союзов трудовых артелей (ВОЛСТА)669. В это время ВОЛСТА уже ликвидировалось, и его полномочия принимала Кустпромсекция при Центральном союзе потребительских обществ (Центросоюзе). 1 мая С.Г. Рункевич был причислен к Центросоюзу и определен на должность специалиста производственного отдела Главкустпрома. В этой должности он выполнял обязанности сначала по деревообделочному, а затем и другим подотделам производственного отдела – ездил в командировки, составлял проекты декретов, циркуляров, докладов и пр.670. В частности, во время командировок он произвел научное обследование деревообделочных промыслов Вологодской, Пензенской и Новгородской губерний, причем использовал данные о дореволюционном положении там кустарной промышленности (1912–1913) и привел статистику по этим губерниям до 1 января 1920 года671.

В период службы С.Г. Рункевича при Высшем церковном управлении под его особое попечение и заботу попали архивы Высшего церковного управления (архивы ВЦУ), находившиеся тогда в неустроенном и бедственном состоянии. Этот архивный комплекс составился из делопроизводств различных учреждений старого и нового Высшего церковного управления.

В августе 1917 года Святейший Синод при отбытии в Москву к предстоящему Всероссийскому Церковному Собору перевел с собой туда более важные части синодальной канцелярии с их делопроизводством. Остальная часть синодальной канцелярии, собственно все брачное и судное делопроизводство, была оставлена в Петрограде в ведении образованной там Петроградской Синодальной конторы.

Все бумаги, поступавшие в этот период в Петроград на имя Святейшего Синода и требовавшие лишь формального производства, предоставлены были разрешению Петроградской Синодальной конторы. По бумагам, подлежавшим компетенции оставленных в Петрограде брачного и судного делопроизводств и требовавшим не рассмотрения по существу, а лишь известного контрольного соотнесения с действующими законами и правилами, должны были заготавливаться проекты определений, которые вместе с относящимися к ним делами пересылались для подписания в Москву. Также все бумаги, требовавшие разрешения по существу, должны были пересылаться из Петрограда в Москву, в Святейший Синод, где и получали разрешение.

Дела, рассмотренные Святейшим Синодом в Москве, имевшие характер особой важности и спешности, обращались к исполнению немедленно, а дела обычного порядка, по разрешении их и подписании определений («протоколов»), пересылались для исполнения в оставшуюся в Петрограде часть синодальной канцелярии. Таким образом, из текущего делопроизводства по Святейшему Синоду за время пребывания его в Москве часть дел возвращалась в Петроград, а другая – важнейшая – оставалась в Москве.

В начале октября 1917 года, в связи с предполагавшейся эвакуацией Петрограда672, возникла мысль о переводе в Москву и остальных делопроизводств синодальной канцелярии, оставшихся там. Предположение не осуществилось, но не без его влияния в Москву были дополнительно переведены брачные и судные делопроизводства вместе с бывшими в их ведении делами.

Кроме того, независимо от текущего делопроизводства, в Москву были взяты многие дела Святейшего Синода принципиального и общего содержания, имевшие связь с вопросами, намечавшимися к рассмотрению на предстоящем Соборе.

Наконец, во все время деятельности Святейшего Синода в Москве по мере надобности из Петрограда, из синодальных архива и канцелярии, получали по особому на каждый случай требованию отдельные дела, необходимые для справок при текущем делопроизводстве. Таким образом и составилась группа дел Святейшего Синода, оказавшаяся в распоряжении Высшего церковного управления в Москве.

С 1/14 февраля 1918 года начали действовать новые органы Высшего церковного управления – Священный Синод и Высший Церковный Совет. Постепенно у новых органов церковного управления стали образовываться по мере накопления отработанных дел свои архивы: 1) Священного Синода, 2) Высшего Церковного Совета и 3) соединенного присутствия Священного Синода и Высшего Церковного Совета. В таком именно виде образовался архив Высшего церковного управления за 1918 год. Архив этот в 1919 году под личным наблюдением С.Г. Рункевича и непосредственном его участии был сформирован и приведен «в полный порядок». Позднее ввиду последовавших сокращений в штатах канцелярий Высшего церковного управления третья группа была распределена по первым двум, а еще позднее все делопроизводство по Высшему церковному управлению составило одну группу.

«С началом действия новых органов Высшего Церковного Управления и образованием новых делопроизводств в Канцеляриях Священного Синода и Высшего Церковного Совета, – писал в одной из своих записок С.Г. Рункевич, – дела Святейшего Синода, разгруппированные по определенным прежним делопроизводствам бывшей Синодальной канцелярии, лишились ввиду несовпадения объема содержания новых делопроизводств Высшего Церковного Управления с прежними, ответственного досмотра со стороны новых делопроизводителей, так как не были формально включены и приняты в новые делопроизводства, оставшись, таким образом, бесхозяйственным имуществом. Исключение представляли дела брачные и судные, которые в отношении делопроизводства оставлены были, согласно соборному определению, временно, до нового Собора, на прежних основаниях в Священном Синоде, и потому вошли в текущий инвентарь брачного и судебного делопроизводств»673.

В начале осени 1918 года все оставшиеся без ответственного досмотра синодальные дела, «после утомительной и напряженной полуторамесячной работы, по собственному почину», С.Г. Рункевичем были «лично разобраны и размещены в хронологическом и групповом порядке в двух шкафах в помещении Канцелярии Священного Синода». Когда же в связи с окончанием Собора и ликвидацией Соборной канцелярии освободился занятый в ее делопроизводстве штат переписчиц, С.Г. Рункевич предпринял попытку к сформированию остальных оставшихся синодальных дел.

Необходимо подчеркнуть, что текущее делопроизводство Святейшего Синода в Москве, действовавшего во время Собора, когда все рабочие силы синодальной канцелярии были отданы делопроизводству Собора, не давало, да и не могло давать той сформированности для отработанных дел, какую должно было давать по действовавшему порядку. Отработанные бумаги зачастую оставались неразобранными. При перемещении синодальной канцелярии из здания Московской Синодальной конторы в Кремле, после занятия Кремля большевиками, в Епархиальный дом, перевезенные дела значительно перепутались. А последующее пользование ими в справочных целях при таком их положении с каждым днем увеличивало их перепутанность.

Предпринятая С.Г. Рункевичем попытка сформирования синодальных дел в послесоборные дни, из-за быстрого ухода переписчиц в другие учреждения вне ведомства Высшего церковного управления, осуществлена была лишь в незначительной степени.

Архивы Святейшего Синода в это время хранились в шести шкафах двух комнат второго этажа Епархиального дома, где работала синодальная канцелярия. Архивы Высшего Церковного Совета помещались в комнатах нижнего этажа, где работала канцелярия Высшего Церковного Совета и регистратура. В сентябре 1919 года бывший Епархиальный дом уже был занят Московским народным политехникумом. Так как занятия политехникума проходили по вечерам, то Высшее церковное управление продолжало функционировать в доме по-прежнему, но с небольшим лишь стеснением, лишившись зала заседаний, который был приспособлен для сцены. Собрания Высшего церковного управления стали проходить в маленькой комнате патриаршего кабинета.

По свидетельству С.Г. Рункевича, конец 1919 года «стал выявлять признаки, угрожающие сохранности архивов»674. С развитием событий внутри страны и все более усиливающимися гонениями на Церковь для него становилось уже очевидным, что архивам Высшего церковного управления грозит «неминуемая гибель»675. Он понимал, что сохранить архивы теперь можно было, только передав их под опеку самого же государства, а именно – в Единый государственный архивный фонд.

В начале 1920 года С.Г. Рункевич предпринял поездку в Петроград, где имел объяснение с К.Я. Здравомысловым о судьбе архивов Высшего церковного управления. Там же было выяснено и «о необходимости возвращения взятых из Петрограда и препровождения, законченных Св[ятейшим] Синодом в Москве дел Св[ятейшего] Синода, взятых к Собору в Москву»676. «Отсутствие конца синодальных дел с августа 1917 по 1 февраля 1918 в архиве, – писал С.Г. Рункевич, – сохранившем дела за двухсотлетний период, не могло не казаться неестественным. Ввиду этого и выраженного мною согласия мне было поручено исходатайствовать у Главархива перевозку дел Св[ятейшего] С[инод]а из Москвы в Петербург к синод[альным] делам и у ВЦУ согласие на это»677. В результате от 2-го отделения IV секции ЕГАФ в Петрограде последовало представление от 23 февраля 1920 года №155 на имя Святейшего патриарха «о необходимости передачи в Государственный Фонд находившихся в Высшем Церковном Управлении в Москве дел Святейшего Синода, начатых до 25 октября 1917 года, в целях гарантии сохранности дел и предоставления возможности как общественно-научного пользования ими в Архиве, так и сообщения их, в случае надобности, Высшему Церковному Управлению»678.

Дело это было доложено С.Г. Рункевичем Высшему церковному управлению, которое в соединенном заседании 4 марта 1920 года постановило «передать имеющиеся в Высшем Церковном Управлении в Москве, оконченные производством, дела Святейшего Синода, начатые до 25 октября 1917 года, в Государственный Архивный Фонд с тем, чтобы расходы по изготовлению передаточной описи, досформированию, упаковке и пересылке дел были приняты на средства Государственного Архивного Фонда»679.

7 марта 1920 года С.Г. Рункевич обратился по этому вопросу с докладной запиской в Главархив. Он предложил свое руководство делом и даже личное выполнение работы, однако с условием предоставления ему «прав советской службы», которых он тогда не имел. Главархив согласился на это предложение и тогда же зачислил Рункевича своим научным сотрудником. При этом, по словам самого С.Г. Рункевича, к нему была проявлена редкая внимательность и назначено содержание «со времени фактического исполнения обязанностей, каковым признан был день официального возбуждения дела в Петрограде – 20 февраля»680.

Служба при Высшем церковном управлении не давала С.Г. Рункевичу статуса советского служащего, что естественно отражалось на его гражданских правах и положении. Вот почему он с таким удовольствием отмечал проявленное к нему в Главархиве внимание. Кроме того, это был и дополнительный заработок. Здоровье Рункевича в это время было уже серьезно расстроено, и на лечение требовались средства. Так, в марте 1920 года он даже просил Высшее церковное управление о выделении ему денег на лечение. Несмотря на свое крайне скудное финансовое положение, Высшее церковное управление на заседании в соединенном присутствии (31 марта) все же постановило оказать ему материальную помощь в размере 3000 рублей681. Сумма эта конечно по тем временам была небольшая, но все-таки служила некоторым подспорьем при общей дороговизне цен.

Несмотря на проблемы со здоровьем, С.Г. Рункевич продолжал работать.

По его замыслу передача синодальных дел в Государственный архивный фонд предполагалась в виде перевозки их в Петроград, причем им были указаны два основных мотива: «а) отсутствие в Петербурге в Синодальном Архиве целой группы важнейших, принципиальных дел Святейшего Синода, обесцвечивало Синодальный Архив последних лет, делая в нем досадную брешь в ущерб науке и культуре, и б) Московская группа синодальных дел не обладала цельностью, которая бы давала ей право на обособленное хранение»682.

Получив назначение в Главархив, С.Г. Рункевич в целях охраны синодальных дел, бывших в бесхозяйственном положении «от разорения и утраты», перенес их в занимаемую им комнату (№1), – в том виде и количестве, в каком они в это время были. При этом он обнаружил, по пустующим местам в рядах дел, некогда им самим расставленных, что некоторые дела отсутствуют. На двери комнаты и на шкафах, куда были сложены дела, он прикрепил объявления с бланком и печатью Главархива от 14 апреля 1920 года №778: «Здесь временно помещаются дела Единого Государственного Архивного Фонда. За справками обращаться к С.Г. Рункевичу»683.

Вечером 26 мая, в связи с произведенным накануне арестом патриарха и заседавших у него членов Высшего церковного управления, в бывший Епархиальный дом явился вооруженный наряд ВЧК под командой заведовавшего учетно-юридическим отделом Федора Маркова, «руководимый» протоиереем А.Н. Станиславским, для опечатания дел Высшего церковного управления. Занимаемая С.Г. Рункевичем в здании Епархиального дома комната располагалась между патриаршим кабинетом и кабинетом управляющего канцелярией. После опечатания патриаршего кабинета, люди, производившие опечатание, зашли и к С.Г. Рункевичу, который, со своей стороны, дал им соответствующие разъяснения и показал имеющиеся от Главархива удостоверения. Тогда следователь Фортунатов и три других сопровождавших его лица, удовлетворенные полученными разъяснениями, признали помещенные в комнате С.Г. Рункевича дела Святейшего Синода не подлежащими опечатанию, о чем и заявили Ф. Маркову, не присутствовавшему при разговоре. Однако Ф. Марков, знавший С.Г. Рункевича по прежнему представительству от Высшего церковного управления в «Исполкомдухе», где сам некогда работал, заявил, что Рункевич «влиятельный член Высшего Церковного Управления» и имеющиеся у него дела «требуют просмотра». Он предложил вынести все дела в опечатанное помещение, но так как они все уже были уложены в условном порядке для удобства описи и разбора, то Рункевич на перенос дел в другое помещение не согласился. Тогда Ф. Марков, «ссылаясь на крайнюю усталость всех находившихся в наряде после долгой уже работы и поздний час» (было 11 часов вечера), предложил опечатать комнату Рункевича до 11 часов утра следующего дня, когда они снова явятся в Епархиальный дом. При этом С.Г. Рункевичу было предложено провести вне своего помещения всего лишь одну ночь. Чтобы устранить возможность всякого рода предположений о сокрытии «не подлежащих передаче в Государственный Фонд документов и сохранить дела в том порядке, в который они были приведены», С.Г. Рункевич согласился на предложение Ф. Маркова и, видя явную усталость всех, не настаивал на немедленном пересмотре бывших в его комнате синодальных дел. Комната была опечатана684.

На следующий день Ф. Марков не явился. Тогда на другой день (28 мая) С.Г. Рункевич сам пошел к нему, где узнал, что все это дело уже взято от Маркова в VIII отдел Наркомюста. Чтобы решить проблему, С.Г. Рункевич отправился в VIII отдел, имея еще по званию члена делегации ВЦУ пропуск в Кремль. Однако не застав там никого из ответственных лиц, он оставил записку с просьбой распечатать его комнату. На другой день С.Г. Рункевич снова направился в VIII отдел, где имел объяснение с его руководителями И.А. Шпицбергом685 и П.А. Красиковым. Последний поручил И.А. Шпицбергу на следующий день, в воскресенье, на Троицу (30 мая), открыть комнату С.Г. Рункевича. Однако И.А. Шпицберг не прибыл ни 30, ни 31 мая, объяснив впоследствии, что не мог найти представителей ВЧК для снятия печатей. 1 июня Рункевич связался со Шпицбергом по телефону, и тот заявил, что «пребудет в тот же день в 4 часа, в 5-м часу», а раньше, о чем просил С.Г. Рункевич, «не может». Но опять не прибыл.

Вообще И.А. Шпицберг был известен как инициатор ряда судебных процессов против представителей Церкви и, в частности, сыграл одну из ведущих ролей в организации известного Звенигородского дела, по которому были привлечены к суду и пострадали члены делегации ВЦУ А.Д. Самарин и Н.Д. Кузнецов686. Поэтому особо благосклонного внимания от этого человека ждать не приходилось.

2 июля С.Г. Рункевич снова отправился в VIII отдел Наркомюста, и после долгих объяснений И.А. Шпицберг поручил следователю К.И. Бураку отправиться с Рункевичем и открыть его комнату, но с условием выноса из нее всех дел Святейшего Синода, которые должны оставаться в опечатанном помещении. Пришлось подчиниться, и дела были перенесены в патриарший кабинет. Следователь К.И. Бурак, ссылаясь на то, что ему ничего не известно о причинах опечатания комнаты и что он «по правилу обязан провести обыск в опечатанном помещении», произвел у С.Г. Рункевича «тщательный осмотр бумаг и вещей и взял с собой портрет Петра Великого и корректурные оттиски портретов русских государей из книги «Александро-Невская Лавра""687.

После неоднократных личных и по телефону объяснений со стороны С.Г. Рункевича, И.А. Шпицберг и К.И. Бурак 12 июня, произведя осмотр опечатанных дел, освободили их от печатей. Дела снова были перенесены в комнату С.Г. Рункевича. Позже Шпицберг вернул и взятые у него снимки русских государей.

18 июля по требованию И.А. Шпицберга (записанному в протокол с распиской С.Г. Рункевича в немедленном исполнении) Рункевичем было «представлено ему из дел Святейшего Синода дело о прославлении митрополита Иосифа Астраханского (6 отд. 3 ст. 1912 г. №298 на 300 листах), для следственного Отдела Наркомюста по особо важным делам»688. С.Г. Рункевич со своей стороны доложил в Главархив о передаче дела и там ему разъяснили, что для этого необходимо было разрешение Главархива.

Дела, которые С.Г. Рункевич поместил в своей комнате, постепенно были приведены в порядок, сформированы, пронумерованы и снабжены индивидуальными описями на обложках, только не сшиты, за невозможностью взять им на себя лично этот длительный труд. Всем делам была составлена общая опись. Здесь оказались дела учебные, административные, приходские и епархиальные, земельные, миссионерские и церковно-практические, а также отдельные дела и других делопроизводств. Опись на 100 листах содержала «740 дел и книг, заключающих в себе 41.894 исписанных листа»689.

Дела судебные и бракоразводные, как говорилось выше, оставались в действующих делопроизводствах (судебные дела – два делопроизводства690, бракоразводные – четыре делопроизводства691). 2-е судебное делопроизводство в течение 1918 и отчасти 1919 года под руководством С.Г. Рункевича и при его участии было «вполне сформировано и приведено в порядок делопроизводителем Н.А. Соловьевым». По неоднократным и усиленным просьбам С.Г. Рункевича, делопроизводителем М.М. Гребинским начало приводиться в порядок и 1-е судебное делопроизводство, но работа эта закончена не была. С сокращением штатов канцелярий Высшего церковного управления, после ухода Н.А. Соловьева на военную службу, его место не было занято новым лицом, и все судные дела остались в делопроизводстве М.М. Гребинского. На «особенно усиленные» просьбы С.Г. Рункевича летом 1920 года о передаче ему судных дел, хотя бы лишь счетом по списку номеров в хронологическом порядке, Гребинский, видимо, начал работу, перенеся дело об Афонских «имябожниках» в помещение, соседнее с комнатой С.Г. Рункевича, – кабинет управляющего канцелярией. Туда же, по предположению Рункевича, были перенесены и некоторые другие судные дела.

Осенью 1920 года в бывшем Епархиальном доме на смену политехникуму обосновался Рабфак, отношение которого к церковному ведомству было явно враждебное. Домовая церковь была закрыта, ее зал обращен в факультетскую аудиторию, а Высшее церковное управление совершенно выдворено из здания. Покидая Епархиальный дом, делопроизводители взяли с собой лишь текущие дела, а все отработанное делопроизводство осталось в четырех шкафах, помещавшихся в прежних комнатах канцелярии Священного Синода. Остальные два шкафа из шести еще в апреле были передвинуты с делами в комнату С.Г. Рункевича. Дела были брошены в беспорядке, шкафы закрыты неаккуратно, а сквозь разбитые стекла торчали кипы оставшихся без употребления патриарших воззваний последних дней Собора. Рабфак видимо заинтересовался содержанием хранившегося в шкафах материала, и С.Г. Рункевич стал замечать «в этом направлении кой какие угрожающие признаки». Тогда он подал патриарху записку «с выяснением необходимости убрать свои дела, а переходящие в Государственный Фонд» – неотлагательно передать ему, Рункевичу. Однако ответа получено не было. Между тем в одно утро в конце октября убиравший аудитории бывший швейцар Епархиального дома Сергеев вызвал С.Г. Рункевича. Придя по просьбе швейцара, Рункевич увидел печальную «картину разбитых и раскрытых шкафов и совершенно разорванных дел, устилавших весь пол комнаты». Вместе с Сергеевым он собрал бумаги, или, как сказано в докладной записке, «мусор», сложил в шкафы и забил их гвоздями.

В «предчувствии гибели Архива» С.Г. Рункевич еще раз все подлинные постановления, некогда отобранные им при сформировании дел Высшего церковного управления за 1918 год, перенес в свою комнату. Сохранилось и несколько дел, частично взятых им и «присоединенных, по сродности, в качестве продолжения, к делам Святейшего Синода, а частью делопроизводством Высшего Церковного Управления»692.

Несколько раз С.Г. Рункевич принимался разбирать оставшийся архивный материал. Отобрал несколько подлинных постановлений по судным делам, однако вскоре понял, что «в этом разрушении видимо погибли все судные дела, перевезенные в Москву, кроме уцелевших случайно».

Уцелевшие дела «об Афонских иноках имябожниках, согласно описи (№2, на одном листе)», составили 9 томов, заключавших в себе 4121 печатный лист.

В свое время дела брачные, по просьбе С.Г. Рункевича, бывшие в делопроизводстве П.П. Смердынского – о разводе по прелюбодеянию, были собраны самим же П.П. Смердынским, хотя и не сформированы. Делам этим была составлена опись, охватывающая, с внесенным Рункевичем дополнением, 340 дел и книг. Дела брачные о разводе по другим причинам и о признании браков недействительными, бывшие в делопроизводстве Т.П. Губарева, под руководством С.Г. Рункевича начали приводиться в порядок и сформировываться еще в 1919 году, но за уходом Т.П. Губарева на службу в Петроград это дело прекратилось. За него взялся П.П. Смердынский, но успел сделать очень немного. По предположению С.Г. Рункевича дела погибли «при разгроме архивов Высшего Церковного Управления Рабфаком». Дела брачные, собранные П.П. Смердынским, Рункевич оставил без сформирования, так как они, по его мнению, в то время «не вызвали по своему относительному значению приложения к ним этой сложной и нелегкой работы»693.

Особо от дел С.Г. Рункевичем было выбрано и разложено в порядке 1248 подлинных определений Святейшего Синода с 1913 года, 2 журнала, 9 чинов исповедания и обещания архиерейского, за подлинными подписями, и 14 циркулярных указов Святейшего Синода, изданных в Москве.

Согласно архивному декрету, дела Святейшего Синода объявлялись принадлежащими Государственному архивному фонду по 26 октября 1917 года. Между тем Святейший Синод существовал по 1/14 февраля 1918 года и действовал по инерции на прежних основаниях, и только с 1/14 февраля 1918 года вступили в действие новые органы Высшего церковного управления. Таким образом, оставался небольшой участок синодального архива за 3 месяца, не принадлежащий ни Государственному архивному фонду, ни Высшему церковному управлению. По докладу С.Г. Рункевича, Высшее церковное управление согласилось передать (постановлением от 7 сентября 1920 года №286), а Главархив принять в Государственный архивный фонд и этот остаток синодального архива. Он и был включен Рункевичем в соответствующие вышеупомянутые описи.

6 декабря 1920 года С.Г. Рункевич докладом «О делах Святейшего Синода, находящихся в Москве и подлежащих передаче в Петроград в Архив 2 Отделения IV Секции Единого Государственного Архивного Фонда» уведомил Главархив, что синодальные дела, предложенные с самого начала к отправке в Петроград, уже подготовлены. В докладе он снова повторил мотивы, по которым эти дела не могут быть оставлены в Москве, а должны быть отправлены в Петроград. При этом он добавил, что «прежде всякого сдвига дел необходимо увязать их в связки, так как значительная их часть не сшита и не скреплена по листам и при переносе и перекладке легко может рассыпаться».

21 декабря 1920 года Главархив ответил С.Г. Рункевичу, что коллегия текущих дел Главархива на заседании 16 декабря постановила признать, что ввиду транспортных затруднений дела бывшего Святейшего Синода «немедленному перевозу их в Петроград не подлежат и временно должны быть оставлены в Москве и по возможности сосредоточены в Архиве Печатного Двора»694.

Кроме того, в Главархиве даже не оказалось веревок для увязки дел. Рункевичу пришлось обратиться за помощью в Наркомпрод, где после долгих хождений одна «дама», к которой его направили, сказала: «Малыми количествами мы не отпускаем, вам надо обратиться в Наркомпрос, чтобы он выдал из своего фонда. Впрочем, подайте заявление, хотя по всей вероятности вам откажут». При посредстве Главархива С.Г. Рункевич обратился в фонд Наркомпроса, но там веревок не оказалось. Тогда, взяв из Главархива требовательную записку, он снова направился в Наркомпрод и напомнил «даме» прежний с ней разговор. На этот раз «дама» направила его к заведующему, а тот кратко ответил: «У меня веревок нет». После настойчивых расспросов, где же можно достать веревку, «он указал на М.П.О., Мясницкая, 47». Оттуда С.Г. Рункевича направили на Мясницкую, 45. Там, после некоторых неудачных попыток, удалось, наконец, найти последнюю действительную инстанцию – некоего товарища Сидорова, который ясно ответил: «По декрету мы отпускаем Главкам и Центрам, но не их подразделениям. Нужно внести в смету на 1921 год по Наркомпросу, и тогда вы веревку получите»695.

После этого, оставив попытки достать веревки в Москве, С.Г. Рункевич, будучи по делам в Петрограде, получил пакет веревок от К.Я. Здравомыслова, которых хватило ему на 40 связок. Остальная 21 связка была увязана веревками, добытыми в Москве частным путем.

Далее предстояла «нелегкая задача добиться, чтобы в шкафах Печатного Двора были расширены вместилища между полками для установки связок с делами стоймя, по подобию книг, и была вытерта накопившаяся на полках многолетняя пыль». Об этом С.Г. Рункевичем уже неоднократно велись переговоры, но безуспешно.

27 января 1921 года «в прекрасный солнечный день» С.Г. Рункевич перевез дела Святейшего Синода на Печатный Двор, находившийся на дворе бывшей Московской синодальной типографии по Никольской улице. Из-за неподготовленности для них места и ввиду ожидавшейся их скорой отправки в Петроград, дела были сложены в проходе между шкафами, возле шкафа с архивом Всероссийского Церковного Собора, привезенного туда Рункевичем еще в сентябре минувшего года696. Этот архив также был обязан своим спасением и сохранностью заботам С.Г. Рункевича.

Соборный архив в свое время был в порядке сформирован секретарем Собора В.П. Шеиным, имел опись и помещался в большом шкафу одной из комнат первого этажа Епархиального дома. Ближайшее наблюдение за ним в первое время было поручено митрополиту Арсению (Стадницкому) и В.Н. Са-муилову697. Комната, где стоял шкаф с Соборным архивом, располагалась между большой комнатой, в которой некогда работала Соборная канцелярия, и двойной комнатой, где работали отделы Собора. В этой же комнате с сентября 1917 года по январь 1918 года жил С.Г. Рункевич. С сокращением штата канцелярий Высшего церковного управления архив Собора оказался в пустующем помещении. В это время стали происходить вскрытия дверей шкафа, хотя никакой порчи дел не замечалось.

Летом 1920 года, «ввиду выявления признаков, угрожающих сохранности Соборного Архива», С.Г. Рункевичем был также возбужден вопрос о передаче его под охрану Государственного архивного фонда. Поместить Соборный архив предполагалось в забронированном архивной охраной здании Печатного Двора. По докладу С.Г. Рункевича, Главархив согласился принять Соборный архив под свою охрану698.

6 сентября 1920 года С.Г. Рункевич направил Святейшему патриарху Тихону докладную записку, в которой писал: «Архив Всероссийского Церковного Собора в настоящее время в таком положении, которое совершенно не обеспечивает его сохранности и в будущем не обещает улучшения. Среди лиц, научно заинтересованных в сохранении Архива, возникла мысль о необходимости помещения его в условия, обеспечивающие его целость. Высказаны были предложения о помещении Соборного Архива: а) в Петербурге при Синодальном Архиве, б) Патриаршей Библиотеке в Кремле, в) Библиотеке Религиозно-Исторического Отделения Исторического Музея в Епархиальном Доме по Лихову переулку и г) здании Печатного Двора, что во дворе Синодальной Типографии в Москве. Наиболее целесообразным признаю последнее предложение. Здание находится под охраной Государства, в качестве музейного памятника, и не подвержено опасности занятия посторонним учреждением; достаточно просторно и светло; наполнено церковными книгами и рукописями и старопечатными книгами и, наконец, обеспечено компетентным штатом хранителей.

Главное Управление Архивным Делом выражает согласие на принятие Архива Всероссийского Собора в состав Единого Государственного Архивного Фонда с помещением на Печатный Двор. В случае если не будет разыскана опись Соборного Архива, возможна передача его ныне же без описи, с составлением таковой (вновь) уже по переводе Архива в предназначенное ему помещение»699.

7 сентября 1920 года Высшее церковное управление постановлением №286 определило: «Принимая во внимание а) что Архив Всероссийского Собора 1917–1918 г.г. является непосредственным завершением Синодального Архива, с которым он неразрывно связан, б) что Синодальный Архив декретом Правительства включен в состав Единого Государственного Архивного Фонда по 26 Октября 1917 года и в) что Архивы Государственного Архивного Фонда обеспечены в достаточной мере в отношении их сохранности в интересах науки и культуры, – передать Архив Всероссийского Церковного Собора 1917–1918 г.г. в Единый Государственный Архивный Фонд, с помещением его на Печатном Дворе в Москве. Передачу осуществить, в случае нерозыскания описи Архива, ныне же, без описи, с возложением на С.Г. Рункевича, в виду выраженного им согласия на то, попечение о составлении передаточной описи в возможно непродолжительном времени по передаче Архива в Государственный Фонд и о представлении одного экземпляра таковой в Высшее Церковное Управление»700.

22 сентября 1920 года С.Г. Рункевич совместно с В.Н. Самуиловым перевез Соборный архив на Печатный Двор. К сожалению, во время перевозки неожиданно начался сильный дождь, и дела были частью замочены. Архив сложили в шкафу по мере выгрузки связок. Однако и сам шкаф не был приспособлен для «правильного размещения дел (не были раздвинуты полки в шкафу и не убрана многолетняя пыль, лежащая густым слоем)». Ввиду отсутствия описи, дела были переданы в Государственный архивный фонд счетом, по списку, всего 88 связок, заключающих в себе 461 дело, 133 тома, 18 тетрадей, 18 книг, 7 конвертов, 1 доклад, 1 папку и 5 печатей701.

Во второй половине января 1921 года В.Н. Самуилов принес Рункевичу найденную у себя еще одну соборную печать и грамоту. Оба эти предмета, а также висевший в комнате Рункевича большой портрет патриарха, «из прежнего зала заседаний», Рункевич 27 января отвез на Печатный Двор, присоединив их к соборному архиву702.

После передачи архивов Высшего церковного управления в Государственный архивный фонд на руках у С.Г. Рункевича оставался еще один архивный комплекс, а именно архив Московской духовной семинарии, попавший к нему после реквизиции семинарского здания.

Когда в 1918 году здание Московской духовной семинарии было занято под 3-й Дом Советов, семинарские архив и библиотека оставались на месте. Однако к какому-то празднику управление Домом решило очистить зал, занимаемый библиотекой и старым семинарским архивом. Библиотека была разобрана, а архив оставался нетронутым. Было объявлено, что он не нужен, и если его не уберут, то он будет сожжен. Узнав об этом, С.Г. Рункевич отправился к коменданту Дома, которому предоставил удостоверение, присланное К.Я. Здравомысловым, о том, что он состоит членом Союза российских архивных деятелей, в обязанности которого входит забота об охране всякого рода архивных фондов, где бы они ни находились. Комендант с охотой разрешил С.Г. Рункевичу забрать архив. Тотчас же при помощи одного из своих сотрудников по службе Н.В. Соловьева и «ребятишек», архив вручную был перевезен С.Г. Рункевичем из здания семинарии в Епархиальный дом и сложен в «укромных уголках» вестибюля. Состоял архив из тщательно переплетенных в большие книги дел, обозначенных номерами.

Некоторое время спустя, при дальнейшем занятии семинарских зданий, тем же комендантом был передан С.Г. Рункевичу новый архив семинарии (семинарского правления), находившийся в канцелярии, которая размещалась в одном из флигелей. Этот архив также был перевезен С.Г. Рункевичем в Епархиальный дом.

Из вестибюля оба архива были перенесены в несгораемую комнату и там уложены. Однако новый архив вызвал некоторые хлопоты. Дело в том, что многие семинаристы стали приходить за своими документами, и при перепутанности архива розыски их вызывали значительную затрату времени и труда. Поначалу Н.В. Соловьев охотно удовлетворял просьбы о розыске и выдаче документов, но вскоре эта работа стала его утомлять. Тогда С.Г. Рункевич обратился в Высшее церковное управление с просьбой взять семинарские архивы в ведение школьно-просветительного отдела ВЦУ. По его докладу, Высшее церковное управление дало согласие на это, но при подписании постановления, уже после подписания патриархом и архиереями, два члена Высшего Церковного Совета – протоиереи А.Н. Станиславский и А.В. Санковский – заявили, что прием этих архивов доставит много беспокойства Высшему церковному управлению. Дело было снято, и семинарские архивы остались в распоряжении С.Г. Рункевича.

После этого Рункевич пытался передать их в Епархиальный совет, но тот не мог принять архивы за недостатком помещения. Тогда С.Г. Рункевич настоял, чтобы Епархиальный совет взял, по крайней мере, дела с документами последних пяти лет, что и было исполнено.

Остававшиеся в распоряжении С.Г. Рункевича дела семинарского архива были им со временем также переданы в Государственный архивный фонд703.

О своей работе в Москве, связанной с церковными архивами, С.Г. Рункевич написал четыре доклада в Комиссию по описанию документов и дел 2-го отделения IV секции ЕГАФ в Петрограде, членом которого числился как бывший член Комиссии по описанию синодального архива. Препровождая 19 января 1920 года доклады в Петроград, он писал К.Я. Здравомыслову: «Ваше сообщение, что при оглашении моего старейшего имени в Комиссии некто спросил, жив ли он, навело меня на мысль сделать Комиссии сообщения о своей здешней работе, – думаю, не подлежащей осуждению. На первый раз посылаю вам 2 доклада, по предметам в хронологическом порядке. Я воспользовался для их написания сегодняшним днем, когда комендант всех домов Отдела Съездов Наркомпроса дал строгий приказ всем жильцам домов по Лихову 6 явиться к нему за получением пропусков в 1 час, для чего прибудет на Лихов. Ждали и не дождались. А я, подобно Архимеду, решил принять удар варвара среди занятий своим делом и, вместо домашних дел, занялся писанием докладов в Комиссию, каких и написал 3. Благодетельная рука одной дамы в благодарность за валенки преподнесла огромный пирог, по особым обстоятельствам был приготовлен и суп, – так что не пришлось вовсе выходить из дому, чем и объясняется столь крупная производительность дня.

Будьте здоровы и веселы. Пишите две строчки о получении докладов, ибо перспектива писать для домашнего употребления агентов нарсвязи не очень привлекательна.

Жму Вашу руку.

P.S. Всем привет.

С. Рункевич»704.

28 января он снова писал К.Я. Здравомыслову: «Многоуважаемый Константин Яковлевич. Посылаю Вам еще два доклада для Комиссии. Мое желание, чтобы Вы докладывали в заседании по одному докладу, дабы продлить о мне воспоминание, видимо угасающее. Крепко жму Вашу руку и желаю всех благ. Искренне уважающий Вас С. Рункевич»705.

При чтении докладов С.Г. Рункевича в Комиссии по описанию документов и дел 2-го отделения IV секции ЕГАФ были сделаны интересные дополнения. Когда речь шла об архиве Московской духовной семинарии, спасенном Рункевичем, приглашенный в заседание Комиссии В.Н. Бенешевич706 заявил, что в том же 1918 году «стараниями митрополита Арсения [Стадницкого] и чиновника А.И. Оранского сожжены в Москве архивы прот[оиерея] И. Восторгова707, бумаги Грингмута708 и часть архива Союза Русского Народа709, хранившиеся в подвалах Епархиального Дома в Москве по Лихову пер[еулку] д[ом] 6».

Когда речь шла об архиве Всероссийского Церковного Собора и констатировано, что «Архив значительно пострадал от хищений», тем же В.Н. Бенешевичем было сделано еще одно любопытное замечание. Он, как в свое время бывший помощник Секретаря Собора и близко стоявший к делу, добавил, «что при закрытии Собора настроение многих членов Собора было настолько недоброжелательное по отношению ко всей деятельности Собора, что вполне естественным являлось желание поскорее забыть о Соборе и не оставить следов его деятельности. Отсюда – полнейшее невнимание и презрение к архиву Собора»710. В.Н. Бенешевич уведомил Комиссию, что совместными заботами его и В.П. Шеина была составлена опись Соборного архива, и экземпляр ее хранится в Москве в принадлежащих ему, Бенешевичу, бумагах.

Отношение Комиссии к докладам С.Г. Рункевича и постановление по ним было выражено в письме К.Я. Здравомыслова, датируемого, правда, 31 декабря 1921 года, между тем как постановление записано в протоколах 17 мая 1921 года. Какая-то неизвестная причина задержала ответ более чем на полгода. Вот что сообщал К.Я. Здравомыслов в письме С.Г. Рункевичу: «Заслушав в нескольких заседаниях Комиссии четыре присланных Вами и прочитанных делопроизводителем Комиссии доклада о находящихся в Москве архивах б[ывшего] духовного ведомства, Комиссия постановила выразить Вам глубокую благодарность за Ваши труды и заботы о спасении и охране ценных документов и дел ведомства, интересные сообщения Ваши принять к сведению, письменные доклады Ваши, по их важности, хранить при протоколах Комиссии и просить Вас не отказать в дополнительном извещении о том, составлена ли опись делам Соборного Архива, насколько пострадали архивные дела во время перевозки их во время сильного дождя и сохранилось ли полностью дело о гонениях на православную церковь, а равно не отказать собрать и сообщить сведения об архивах б[ывших] Московской Духовной Академии, Духовной Консистории и Синодальной Конторы»711.

После первого же заслушания доклада С.Г. Рункевича Комиссия просила В.Н. Бенешевича «при первой же возможности дать опись Соборного Архива, для снятия с нее копии». Однако, судя по тому, что связь Комиссии с Рункевичем по неизвестным причинам прервалась почти на год, он не смог получить копию описи.

Надо отметить, что в очень нелегкой обстановке приходилось С.Г. Рункевичу хранить архивы и заниматься работой по их разбору все это время. Неоднократно различные организации, размещавшиеся в бывшем Епархиальном доме, требовали выселения С.Г. Рункевича из занимаемой им комнаты. Иногда эти требования звучали в ультимативной форме с угрозами принудительного выселения. В подобных ситуациях С.Г. Рункевич обращался в райжилотдел, где ему категорически указывали, что при принудительном выселении закон требует предоставления «соответствующего» помещения и предоставления способов переезда. Однако в те времена представителю церковных кругов, бывшему синодальному чиновнику, нелегко было защитить свои гражданские и человеческие права. В тех случаях, когда требования о выселении становились более настойчивыми, С.Г. Рункевич направлял письма «Луначарскому и в орган Наркомпроса по поводу допущения некоторыми агентами их, слепого формального отношения» к его выселению712. Естественно, что выселение Рункевича без предоставления ему соответствующего помещения для хранения огромного архивного комплекса ставило под угрозу не только его дальнейшую работу по приведению в порядок архивов, но и саму их сохранность.

24 июня 1921 года С.Г. Рункевичу поступило обращение оргцентра Центрального института инструкторов-организаторов народного просвещения: «Так как Институт крайне нуждается в помещениях для ученых целей и квартир сотрудников, которым необходимо жить в Институте, просим Вас в двухнедельный срок от сего числа, т.е. к 8 июля 1921 г., освободить занимаемую Вами в здании Института комнату»713.

Со своей стороны С.Г. Рункевич направил письмо в оргцентр института, в котором ответил, что выполнить предложение в данное время не может «за неимением в виду для себя комнаты, сколько-нибудь пригодной для продолжения научных занятий»714. Он выразил надежду, что оргцентр отнесется к этому делу «культурно и разумно». Кратко сообщая о своих трудах на научном и педагогическом поприще, С.Г. Рункевич писал: «В последнее время, будучи сотрудником Главарх. Проса выполнял для Главархива работу, незаменимую в научном отношении по передаче в Гос[ударственный] фонд группировавшихся в д[оме] №6 архивов. Работа эта, требовавшая моего оставления в д[оме] №6, правда, заканчивается, хотя все же еще и не закончена. Одновременно в последнее время работаю по организации Кустпросвета для кустарей. <…> Наконец, комната, занимаемая мною, по своему расположению, не м[ожет] б[ыть] приспособлена для офиц[иальных] служебн[ых] целей. Я и прошу рассудить, будет ли польза для науки в моем удалении, сопровождаемом перерывом, и даст ли Оргцентр комнате назначение с большей пользой <…>»715.

Вот что сообщает в своей записке С.Г. Рункевич о состоянии архивов на это время:

1. Архив Святейшего Синода, «находящийся ныне в Москве, мною приведенный в порядок и зарегистрированный в описях, в количестве 86 связок при 20-и описях, временно помещен на Печатном Дворе, в проходе между шкафами, и должен быть немедленно перевезен в Петроград, к бывшему Синодальному Архиву, в 2-й Отдел IV Секции Е.Г.А.Ф. в целях обеспечения его сохранности и неразрывности с находящимся там огромным архивным материалом, коего он представляет собой завершение. Опыт – с точки зрения, которого я, как свыше 30-и лет работающий не бесследно по архивоведению, имею право говорить, – опыт показывает, что время легко может разбить связки безместного постояльца, перепутать дела и уничтожить работу, которая не без настойчивых усилий привела дело в порядок. Так уже и было не с одним архивом. Необходимо поэтому в первую очередь закончить дело перевозом архива в Петроград.

2. Для Архива Всероссийского Собора, перевезенного также на Печатный Двор, необходимо ныне же, воспользовавшись летним временем, когда только и возможна работа на Печатном дворе, составить опись, какой он не имеет, будучи передан по описи инвентарной. Та работа, которую в настоящее время можно бы выполнить в 3–4 месяца, через десяток лет, с утратой воспоминаний и связей с материалом Архива, потребует для себя затраты гораздо большего времени и средств. Я приступил уже к этой работе и часть ее уже выполнил. Этот Архив надлежит оставить в Москве навсегда и уложить его в соответствующем помещении.

3. Архив Священного Синода за 1918 год и подлинные «протоколы» – постановления Высшего Церковного Управления за 1918 и 1919 годы, собранные мною и зарегистрированные в описях А, Б и В, в количестве 6[-]и связок, подлежат оставлению в Москве при Архиве Собора, как его непосредственное продолжение и дополнение, и должны быть уложены вместе с Соборным Архивом»716.

Остаток лета и осень С.Г. Рункевич трудился на Печатном Дворе, занимаясь разбором и приведением в порядок архива Собора717. Само управление Главархива было заинтересовано, чтобы переданный в ЕГАФ Соборный архив был приведен в порядок человеком – участником Собора. И здесь С.Г. Рункевич оказался наилучшим исполнителем для этой цели. Прекрасно осведомленный о соборном делопроизводстве, досконально знающий весь механизм работы Собора в его отделах, совещаниях и комиссиях, он отлично представлял себе логические связи между массами разрозненных, находящихся в беспорядке документов. Уже к концу осени он подготовил сохранную опись718.

Приблизительно в начале 1922 года московский архив Святейшего Синода был переправлен в Петроград и передан во 2-е отделение IV секции ЕГАФ.

Когда именно С.Г. Рункевич оставил службу при канцелярии Высшего церковного управления – неизвестно. По крайней мере, Н.В. Нумеров в письме к митрополиту Антонию (Храповицкому) от 1/14 сентября 1921 года уже не упоминает его среди служащих канцелярии719.

С 1920 года до, предположительно, середины 1922 года С.Г. Рункевич состоял научным сотрудником Главархива. В апреле 1921 года из производственного отдела Главкустпрома он перешел на работу в Культкомиссию, где исполнял обязанности по личным сношениям с учреждениями, разработке принципиальных и общих вопросов, а также обязанности секретаря. Помимо этого С.Г. Рункевич принял на себя исполнение должности библиотекаря организованной по его инициативе при Культкомиссии «в культурно-просветительных целях» библиотеки. Уже в течение нескольких месяцев он привлек в библиотеку более двухсот читателей, а ежедневный обмен составлял 40–50 лиц720.

В Москве С.Г. Рункевича держали дела, связанные исключительно с судьбой церковных архивов, и в частности с архивами ВЦУ. Еще в 1920–1921 годах его звали в Воронежский университет занять профессорскую кафедру на историко-филологическом факультете.

Университет в Воронеже был основан в июле 1918 года на базе Юрьевского университета (г. Юрьев, ныне Тарту). В марте 1918 года, после оккупации Эстонии германскими войсками, местные власти начали осуществлять политику превращения Дерптского университета в немецкое учебное заведение. Русские профессора и студенты были лишены всяких источников существования, им было предписано покинуть территорию Эстонии. Закрытие университета вызвало среди преподавателей тревогу за его судьбу. Тогда было принято решение о перемещении университета в Центральную Россию, и в качестве желательного пункта, где могла бы возобновиться деятельность университета, назывался город Воронеж, куда он и был эвакуирован в том же году. Университету было присвоено имя Ленинского Комсомола. Первым ректором университета стал ученый-историк профессор В.Э. Регель (1856–1932). Именно он предложил С.Г. Рункевичу занять кафедру в университете. Надо сказать, что с Воронежем Рункевич был связан уже достаточно давно, еще в 1908 году он был избран почетным членом местного Церковного историко-археологического комитета721.

«С благодарным чувством принял я приглашение проф[ессора] В.Э. Регеля, – писал Рункевич в начале февраля 1921 года в Воронеж722, – и в наст[оящее] время, получив отношение факультета от 28 янв[аря] за №25, спешу подтвердить о своем согласии и желании вступить в состав профессоров Ворон[ежского] Университета. Cirriculum vitae и список научных трудов при сем прилагаю, самые же книги вышлю из Петрограда, где предполагаю быть в ближайшие дни. Вместе с тем, как я и сообщал уважаемому проф[ессору] В.Э., считаю необходимым оговорить, что в настоящее время я предполагаю читать не курс истории, а курс истории русской литературы, который в значит[ельной] части мною уже и подготовлен, <…> незаконченные научные работы некоторое время задержат меня в Москве, так что лекции в Воронеже могли бы быть читаемы мною лишь в опред[еленный] срок»723. Однако Рункевичу так и не пришлось занять профессорскую кафедру в Воронежском университете, «научные работы» в Москве задержали его еще на несколько лет. Ответственность за церковные архивы не позволила ему оставить Москву и уехать устраивать собственную судьбу.

Закончив свои контакты с Главархивом и уладив еще некоторые дела, Рункевич в конце 1922 года или начале 1923 года вернулся в Петроград.

О последних днях жизни историка в Петрограде почти ничего не известно. Видимо находился он там не в самых лучших условиях и, кажется, искал работу. Сохранилось письмо его младшего брата Николая к академику С.Ф. Платонову, датируемое 18 февраля 1924, из которого видно, что он хлопотал перед академиком о работе за себя и за брата724.

12 марта (не ясно, по старому или новому стилю) 1924 года Степан Григорьевич Рункевич в возрасте пятидесяти семи лет скончался725. Где был похоронен – неизвестно.

Память о нем быстро затерлась. Видимо, мало кому было тогда дела в «красном» Петрограде до человека «из бывших».

В Петрограде оставался жить со своей семьей младший брат историка – Николай Рункевич. До 31 августа 1918 года он служил преподавателем в Училище правоведения – до самого дня его закрытия властями726. После этого он занимал должность управляющего Торговых комитетов союза международного торгового товарищества727 (по другим источникам с сентября 1918 года по 1 февраля 1919 года служил делопроизводителем в Комиссии финансов)728.

15 февраля 1919 года Николай Рункевич поступил на службу старшим делопроизводителем канцелярии Музея города, размещавшегося в Аничковом дворце729, где впоследствии был и ученым секретарем коллегии.

В начале 1930-х годов он работал в Артиллерийской технической школе руководителем профессионального обучения завода №7. В этот же период подвергался аресту по делу Ленинградской контрреволюционной организации. Дальнейшая судьба его и его семьи неизвестна.

Вместе с тем неизвестной остается и судьба части научного наследия С.Г. Рункевича – личного архива ученого. Безусловно, он представляет собой огромный интерес для исторической науки.

Согласно записке, написанной Рункевичем 20 июля 1918 года на обороте собственной визитки, «в случае смерти» все его литературное и архивное достояние должно было быть передано «в народное достояние», в Румянцевский музей730. Часть принадлежавших ему исторических материалов и документов он передал около 1921 года в Государственный Румянцевский музей. Еще ранее, в 1918 году, Рункевич пожертвовал туда дневники капитана М.А. Вержболовича, а также пересылал «Соборные материалы»731.

В 1930-е годы в Российской библиотеке СССР им. В.И. Ленина (бывший Румянцевский музей) вспоминали о С.Г. Рункевиче при разборе переданных им архивных материалов. Сотрудник библиотеки А.П. Савич, занимавшийся их разбором и описанием, напоминал в составленном им обзоре архивного фонда о завещании Рункевича – передать все свое литературное и архивное достояние в Румянцевский музей. «При жизни Рункевич передал только те материал, – писал А.П. Савич, – о которых говорится в настоящем обзоре. Во всяком случае, через лиц, которые знали Рункевича (их можно найти в Москве?), следовало бы получить наследство Рункевича С.Г., если он умер…»732.

Однако личный архив С.Г. Рункевича так и не попал в Ленинскую библиотеку. В Научно-исследовательском отделе рукописей Российской государственной библиотеки (бывшая библиотека им. В.И. Ленина) хранятся лишь те материалы, которые были переданы туда самим ученым, они-то и составляют его личный фонд (№257). Но где находится, собственно, весь архив историка и сохранился ли он вообще, остается неизвестным.

Волей судьбы С.Г. Рункевич оказался современником одного из сложнейших и чрезвычайно трагических периодов русской истории – страшного революционного разлома, в зияющей бездне которого безвозвратно исчезала старая Россия. Корабль монархического государства потерпел крушение, увлеченный в неумолимый водоворот ужасающей русской смуты. В то же время революционная стихия со всей неистовой силой обрушилась и закрутила в своих смертельных объятиях и церковный корабль. Какое мужество и какая вера нужны были для того, чтобы выжить!

В начале 1919 года С.Г. Рункевич писал в одном из своих писем профессору Н.Н. Глубоковскому: «Поистине наступили времена, когда и приходится, и возможно жить только верою»733. Действительно, приходилось «жить только верою» и исключительно «только верою». Среди разгула зла, насилия, неправды и соблазнов, среди страшной неразберихи и путаницы, среди наступивших «сумерек», возможно было жить – «только верою».

Именно такая вера давала Рункевичу силы делать то дело, к которому он оказался причастен. Когда порой казалось, что волны революционной смуты опрокинут церковный корабль и что вот-вот он исчезнет в бушующей пучине, вера давала силы жить и силы трудиться.

Как последний и наиболее значимый штрих в жизни С.Г. Рункевича – была его работа по спасению церковных архивов.

В то время, когда многие находились в крайней растерянности и даже на грани отчаяния, С.Г. Рункевич сохранял бодрость духа. Это было отличительной чертой его характера, его внутренней христианской настроенностью. Рункевичу всегда был присущ оптимистический взгляд на жизнь. Еще в предреволюционные годы, когда вокруг очевидно умножалось всеобщее разложение и близилась катастрофа, его настроения были не близорукостью, а оптимизмом, имевшим свое основание в вере и надежде. Этот оптимизм он сохранил и в послереволюционные годы – годы хаоса и начавшихся жестоких гонений на Церковь. Рункевич верил, что наступит другое время, когда Церковь опять сможет жить полноценной жизнью и ей снова понадобятся ее архивы. Он верил в ее будущее.

* * *

528

Ц Вед. – 1915. – №41.

529

Рункевич С.Г. Великая отечественная война и церковная жизнь. Кн. 1: Распоряжения и действия Святейшего Синода в 1914–1915 гг. – Синод. тип., 1916. – С. 294–295.

530

Рункевич С.Г. Великая отечественная война и церковная жизнь: Кн. 1: Распоряжения и действия Святейшего Синода в 1914–1915 гг. – Пг.: Синод. тип., 1916. – С. 15–17.

531

Р[ункевич]. На защиту Родины! // Ц Вед. – 1914. – №30. – С. 1317; №31. – С. 1351–1352.

532

Рункевич С.Г. Великая отечественная война и церковная жизнь. Кн. 1: Распоряжения и действия Святейшего Синода в 1914–1915 гг. – Пг.: Синод. тип., 1916. – С. 216.

533

Рункевич С.Г. Святой великий князь Владимир Равноапостольный и сущность исторического его значения. – Пг.: Синод. тип., 1915. – 30 с.

534

[Рункевич С.Г.]. Святой великий князь Владимир Равноапостольный. Речь // Прибавления к Ц Вед. – 1915. – №14. – С. 437–443.

535

Рункевич С.Г. Святой великий князь Владимир Равноапостольный и сущность исторического его значения / Речь в торжественном собрании Общества ревнителей истории 28 марта 1915 г., посвященного девятисотлетию со дня кончины св. кн. Владимира 15 июля 1015 г., доктора церковной истории С.Г. Рункевича. Изд. 1–2. – Пг.: Синод. тип., 1915. – 30 с. Изд. 3. – Пг.: Синод. тип., 1915. – 31 с.

536

Книжная летопись. – 1915. – №22, 26, 33.

537

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 1. Д. 4. Л. 17; Д. 6. Л. 2 об.

538

Там же. Л. 2–2 об.

539

НИАБ. Ф.136. Оп. 1. Д. 36111, 41162.

540

В 60-х гг. минувшего XX ст. каменную Богоявленскую церковь в Глуске местные власти разрушили и на ее основании построили ресторан. Могила отца Григория и еще два находившихся рядом захоронения священников (1941 и 1945 гг.), как было сообщено жителям, по поручению местной власти были перенесены ночью на городское кладбище. Благочестивые люди установили на могилах металлические кресты, а из фрагментов амвонной решетки разрушенной церкви соорудили ограду. Однако, как выяснилось позднее, перезахоронение произведено не было.

541

С.Г. Рункевичем был собран небольшой денежный фонд на постройку памятника на могиле отца, однако в послереволюционные годы сумма эта, хранившаяся в советском сбербанке, была обложена «революционным» налогом, а со временем и вовсе обесценилась.

542

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 6. Д. 5. Л. 1 об.–2.

543

Романовский высший женский Педагогический Институт с сельскохозяйственным курсом в Ляличском дворце // Прибавления к Ц Вед. – 1916. – №40. – С. 979.

544

«Описание архива Александро-Невской Лавры за время царствования Императора Петра Великого». Т. 3: (1720–1721 гг.). – Пг.: Синод. тип., 1916. – VI, 848 с.

545

Там же. – С. V–VI.

546

Церковные вести // Колокол. – 1916. – №3051. – С. 3.

547

ОР РНБ. Ф. 574. Оп. 1. Д. 900.

548

На память о почившем Михаиле Григорьевиче Рункевиче (21 авг. 1916 г.) – Пг.: Синод. тип., 1916. – С. 4.

549

Там же. – С. 5.

550

Там же. – С. 5–6.

551

Саран А.Ю. История почты Орловского края. – http://www.ufps.orel.ru/kniga/glava2/22.html

552

На память о почившем Михаиле Григорьевиче Рункевиче (21 авг. 1916 г.) – Пг., 1916. – С. 8–9.

553

Там же. – С. 9–10.

554

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 1. Д. 7.

555

Саран А.Ю. Указ. соч.

556

Отчет о состоянии С.-Петербургской Дух. Академии за 1894 год // ХЧ. – 1895. – Ч. I. – С. 360.

557

ЦГИА СПб. Ф. 355. Оп. 1. Д. 5499. Л. 4–4 об.

558

Там же. Л. 4 об.

559

Там же. Л. 5 об.

560

Там же. Л. 6 об.

561

Там же.

562

Там же. Л. 7 об.

563

Там же. Л. 8 об.

564

РГИА. Ф. 802. Оп. 10. Д. 528. Л. 5 об.–15.

565

ОР РНБ. Ф. 574. Оп. 1. Д. 907.

566

Н[иколай] Г[ригорьевич] Р[ункевич]. Великий царь-миротворец и его заветы. – СПб.: Тип. И.В. Леонтьева, 1909. – 132 с.

567

Рункевич Н.Г. Памяти просвещенного благотворителя. – СПб.: Тип. «Россия», 1912. – 31 с.

568

Рункевич Н.Г. Краткая записка о С.-Петербургской духовной семинарии за сто лет (1809–1909 гг.). – СПб., 1909.

569

Рункевич Н.Г. История 100-летней деятельности Совета Императорского Человеколюбивого Общества. – Пг., 1915.

570

Отчет по Русскому Собранию за 1912 год. – СПб.: Тип. Редакции период. изданий Министерства Финансов, 1913. – С. 4.

571

Там же. – С. 11–12.

572
573

Там же. – С. 15.

574

Новости дня // Колокол. – 1916. – №2896. – С. 4.

575

Там же. – №2919. – С. 4.

576
577

Шавельский Георгий, протопресвитер. Указ. соч. – С. 131.

578

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 1. Д. 8.

579

Рункевич С.Г. Великая отечественная война и церковная жизнь: Ист. очерки д-ра церков. истории С.Г. Рункевича. Кн. 1: Распоряжения и действия Святейшего Синода в 1914–1915 гг. – Пг.: Синод. тип., 1916. – (2), 358 с. Тираж 2000 экз.

580

Рункевич С.Г. Великая отечественная война и церковная жизнь // Прибавления к Ц Вед. – 1917. – №1. – С. 11.

581

Там же. – С. 14.

582

Церковные вести // Колокол. – 1916. – №3024. – С. 4.

583

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 8. Д. 2. Л. 4 об.

584

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 8. Д. 2. Л. 4 об.

585

Ц Вед. – 1917. – №18–19. – С. 104.

586

РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 269. Л. 7.

587

Там же. Л. 7 об.

588

Для составления указанного проекта, Комиссией, с разрешения Св. Синода, затребованы были с мест – от духовных консисторий и благочинных – статистические сведения о производящихся в епархиях в течение 1915 г. церковно-судебных делах. Осенью 1916 г. сведения эти от значительного числа консисторий и благочинных были получены и приведены в порядок делопроизводителем Комиссии (РГИА. Ф.796. Оп. 205. Д. 269. Л. 7 об.–8).

589

РГИА. Ф. 796. Оп. 204 (экспедиция). Д. 37. Л. 25, 35.

590

Там же. Л. 34.

591

Гурьев Петр Викторович (1863 – после 1925) – действительный статский советник, магистр богословия. 1912–1917 гг. – управляющий канцелярией Святейшего Синода, член Предсоборного Совета. В 1917–1918 гг. – помощник секретаря Поместного Собора, член Соборного Совета. С 1918 г. – управляющий канцелярией Священного Синода и Высшего Церковного Совета (с 1920 – управляющий канцелярией Высшего церковного управления), секретарь св. патриарха Тихона. В 1922 г. арестован и освобожден, в 1923 г. – арестован и привлечен к суду вместе с патриархом. Находился в ссылке.

592

На пути к Поместному Собору (февраль – август 1917 года). – http://www.rusoir.ru

593

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 8. Д. 2. Л. 5–6 об.

594

Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви. Т. 1. Документы и материалы. Деяния 1–16. – М., 1994 [Репринт. воспр. кн. 1 (вып. 1–3) изд. 1918 г.]. – С. 20–30.

595

Там же. – С. 73.

596

Там же. – С. 83.

597

Там же. Т. 2. Деяния 17–30. М., 1994 [Репринт. воспр. кн. 3 (вып. 1–3) изд. 1918 г.]. – С. 98.

598

Там же. Т. 1. Документы и материалы. Деяния 1–16. – М., 1994 [Репринт. воспр. кн. 1 (вып. 1–3) изд. 1918 г.]. – С. 138.

599

Все числа с 1 января 1918 г. будут даваться по новому стилю.

600

Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941. Документы и фотоматериалы. – М.: Изд-во Библейско-Богословского института св. апостола Андрея, 1996. – С. 29–30.

601

Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви. Т. 6. Деяния 66–77. – М., 1996 [Репринт. воспр. кн. 6 (вып. 1–2) изд. 1918 г.]. – С. 189–210.

602

Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви. Т. 6. Деяния 66–77. – М., 1996 [Репринт. воспр. кн. 6 (вып. 1–2) изд. 1918 г.]. – С. 193.

603

Там же. – С. 194–195.

604

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 156. Л. 436–437 об.

605

Ц Вед. – 1918. – №17–18. – С. 107.

606

Белякова Е.В. Вопрос о церковном суде на поместном Соборе 1917–1918 гг. – http://www.pravoslavie.ru

607

Цит. по: Ионов А.С. Архивы Русской Православной Церкви в 1917–1921 гг.: Дипломная работа выпускника Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного университета (рукопись). – М., 2003. – С. 151–152.

608

Там же. – С. 157–158.

609

Там же. – С. 159.

610

В июне 1853 г. Св. Синодом был учрежден, под председательством архиепископа Казанского Григория (Постникова), особый комитет из пяти членов с целью приведения в известность монастырского и церковного достояния и охраны от растраты и порчи замечательных или по своей ценности или по особенному значению в церковно-историческом и археологическом отношениях памятников русского благочестия. На комитет были возложены просмотры всех описей церковных ризниц, доставленных Св. Синоду в силу циркулярного указа от 31 марта 1853 г. Комитет приступил к выполнению возложенной на него задачи, но не довел дела до конца: постепенно члены комитета выбыли, следы их работ исчезли и к концу 1868 г. в Петербурге не осталось ни одного из его членов. Вместе с тем прекратили свое существование и епархиальные комитеты.

611

Пятидесятилетие Высочайше учрежденной Комиссии... – С. 86–87.

612

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 191. Л. 407–408 об.

613

Пятидесятилетие Высочайше учрежденной Комиссии... – С. 88; Здравомыслов К. О мерах к охранению вещественных и письменных памятников родной старины // Прибавления к Ц Вед. – 1906. – №8. – С. 394.

614

Заседание членов Высочайше учрежденной комиссии по разбору и описанию Синодального Архива // Прибавления к Ц Вед. – 1906. – №10. – С. 513.

615

Ростовский А. О сохранении памятников старины // Прибавления к Ц Вед. – 1908. – №26. – С. 1228.

616

В разработке проекта принимали участие академик Н.П. Кондаков, профессора Н.В. Покровский, Н.И. Веселовский, Н.В. Султанов, А.А. Дмитриевский, Д.В. Айналов, Н.П. Лихачев, И.Е. Евсеев, хранитель императорского Эрмитажа Я.И. Смирнов, член императорской Археологической комиссии А.А. Спицын, наблюдатель церковно-приходских школ В.Т. Георгиевский, архитекторы Л.Н. Померанцев, М.Т. Преображенский, Г.Н. Котов, А.В. Щусев, археолог А.А. Титов и все члены синодальной архивной Комиссии.

617

Здравомыслов К. Пятидесятилетие Высочайше утвержденной Комиссии по описанию Архива Святейшего Синода // Приложение к Ц Вед. – 1915. – №49. – С. 2449–2450.

618

Соболевский А.И., академик. По поводу думского законопроекта о мерах к охранению памятников древности // Прибавления к Ц Вед. – 1912. – №23. – С. 943.

619

В статье А.И. Соболевского этот текст несколько сглажен. Настоящая цитата взята из статьи К.Я. Здравомыслова «Пятидесятилетие Высочайше утвержденной Комиссии по описанию Архива Святейшего Синода», для которой он, видимо, пользовался подлинной рукописью академика Соболевского.

620

Ионов А.С. Указ. соч. – С. 72.

621

Там же. – С. 173.

622

Там же. – С. 74.

623

Имеется в виду Союз российских архивных деятелей (РАД).

624

Ионов А.С. Указ. соч. – С. 177.

625

Там же. – С. 75.

626

Там же. – С. 75–76.

627

Священный Собор Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Обзор деяний. Вторая сессия. – М., 2002. – С. 482.

628

Ионов А.С. Указ. соч. – С. 79.

629

Ионов А.С. Указ. соч. – С. 79–81.

630

Кашеваров А.Н. Православная Российская Церковь и советское государство (1917–1922). – М.: Изд. Крутицкого подворья, 2005. – С. 129–130.

631

Там же. – С. 130.

632

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 6. Д. 12. Л. 14–14 об.

633

Красиков Петр Ананьевич (1870–1939) – советский государственный и партийный деятель. В 1917–1918 гг. – член следственной комиссии по борьбе с контрреволюцией. После 1918 г. член коллегии Наркомата юстиции, председатель кассационного трибунала при ВЦИК. Участник разработки первых советский кодексов – Гражданского и Уголовного. Руководил отделом культов при Наркомате юстиции, проводившем отделение Церкви от государства. До 1938 г. – председатель комиссии по вопросам культа при ВЦИК, затем ЦИК СССР. Редактировал журналы «Революция и церковь», «Воинствующий атеизм», «Газеты временного рабочего и крестьянского правительства». С 1921 г. – член Малого Совнаркома, заместитель наркома юстиции. С 1924 г. – прокурор Верховного суда СССР, в 1933–1938 гг. – заместитель председателя Верховного суда СССР. Автор атеистических книг и статей.

634

Подробно см.: Кашеваров А.Н. Православная Российская Церковь и советское государство (1917–1922). – М.: Изд. Крутицкого подворья, 2005.

635

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 1. Д. 25.

636

Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич (1873–1955) – советский государственный и партийный деятель, доктор исторических наук. В 1917–1920 гг. – управляющий делами Совета Народных Комиссаров РСФСР. В этот период издал ряд книг: «Кровавый навет на христиан», «Волнения в войсках и военные тюрьмы» и др. В последующие годы занимался научной работой. Писал сочинения по истории революционного движения в России, истории религии и атеизма, сектантству, этнографии и литературе.

637

Комиссия по отделению Церкви от Государства находилась в Кремле в здании Судебных установлений.

638

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 9. Д. 9. Л. 18–19.

639

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 9. Д. 9. Л. 19–20.

640

Кашеваров А.Н. Указ. соч. – С. 288–289.

641

Православный календарь на 1919 год. – М., 1919. – С. 17–19.

642

Там же. – С. 19–23.

643

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 8. Д. 2.

644

Runkevich St. The Russian Church in years 1915–1918 // The Anglican and Eastern Churches: A Historical Record (1914–1921). – London: The Anglican and Eastern Churches Association, Society for Promoting Christian Knowledge, 1921. – P. 30–55.

645

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 156. Л. 452.

646

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 6. Д 20. Л. 6 об.

647

Следственное дело Патриарха Тихона. Сборник документов. – М.: Памятники исторической мысли, 2000. – С. 477.

648

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 156. Л. 432 об.–433.

649

Там же. Л. 465 об.

650

Цит. по: Ионов А.С. Указ. соч. – С. 98.

651

Там же.

652

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 9. Д. 9. Л. 20.

653

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 156. Л. 453 об.–454.

654

Там же. Л. 454–454 об.

655

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 9. Д. 9. Л. 20.

656

Ионов А.С. Указ. соч. – С. 102.

657

Сборник декретов, циркуляров, инструкций и распоряжений по архивному делу. Вып. 1. – М., 1921. – С. 113.

658

Ионов А.С. Указ. соч. – С. 102–103.

659

Там же. Л. 31.

660

Сборник декретов, циркуляров, инструкций. – С. 113.

661

Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. – С. 29–30.

662

Ионов А.С. Указ. соч. – С. 104.

663

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 9. Д. 9. Л. 21.

664

Ионов А.С. Указ. соч. – С. 105.

665

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 9. Д. 9. Л. 51 об.

666

Кашеваров А.Н. Указ. соч. – С. 293.

667

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 1. Д. 12. Л. 1 об.

668

Кашеваров А.Н. Указ. соч. – С. 281.

669

Всероссийское объединение лесных союзов трудовых артелей (ВОЛСТА) организовано в сентябре 1919 г. по инициативе Кустарьсбыта и Артельсовета.

670

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 1. Д. 5. Л. 3.

671

Материалы, собранные Рункевичем, хранятся в НИОР РГБ (Ф. 257. К. 3. Д. 10, 11, 12) и представляют интерес для тех, кто изучает историю кустарной промышленности и промкооперации, в частности за 1920 г.

672

Революционные события 1917 г. и наступление немцев к Нарве и на Петроград поставили вопрос об эвакуации петроградских учреждений и предприятий. В начале декабря 1917 г. из Петрограда началась эвакуация предприятий. В глубь страны вывозилось оборудование с самых больших и самых важных заводов, преимущественно оборонного значения, вывозились архивы. После заключения в марте 1918 г. мира с немцами эвакуация прекратилась.

673

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 156. Л. 438.

674

Там же. Л. 439 об.

675

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 1. Д. 9. Л. 2.

676

Там же. К. 9. Д. 9. Л. 2.

677

Там же.

678

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 156. Л. 439 об.

679

Там же. Л. 439 об.–440.

680

Там же. Л. 440.

681

РГИА. Ф. 831. Оп. 1. Д. 26. Л. 60.

682

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 156. Л. 440–440 об.

683

Там же. Л. 440 об.

684

Там же. Л. 441–441 об.

685

Шпицберг Иван Анатольевич (1881–1933) – до 1917 г. чиновник Св. Синода по бракоразводным делам, присяжный поверенный. С 1918 г. – антирелигиозный лектор-пропагандист, одновременно «товарищ народного комиссара» в Петрограде. С 1922 г. – глава научного общества и издательства «Атеист». Один из руководителей VIII «ликвидационного» отдела Наркомюста; следователь по особо важным делам. Зарекомендовал себя как «специалист по борьбе с религией» и ожесточенный антирелигиозный агитатор; инициатор ряда судебных процессов против представителей Православной Церкви. В 1918 г. инициировал дело об «антисемитской агитации» в соборе Василия Блаженного, по которому был арестован и пострадал священномученик Иоанн Восторгов. Вел расследование по делу Саввина монастыря и др., принимал участие в компании по вскрытию мощей. В 1920 г. вел следствие по делу Св. патриарха Тихона. Допросы проводил с пристрастием и в оскорбительной форме, о чем не раз свидетельствовал сам патриарх, ходатайствуя о его отстранении.

686

Подробно см.: Голубцов С. Московское духовенство в преддверии и начале гонений 1917–1922 гг. – М., 1999. – С. 57–84.

687

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 156. Л. 442–442 об.

688

Там же. Л. 442 об.

689

Там же. Л. 443.

690

Бывшее 5-е отделение – 1-й и 2-й столы.

691

Бывшее 4-е отделение – 1, 2 и 3-й столы и 3-е отделение – 2-й стол.

692

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 156. Л. 444–444 об.

693

Там же. Л. 444 об.–445.

694

Там же. Л. 446.

695

Там же. Л. 446 об.

696

Там же. Л. 447.

697

Самуилов Вячеслав Никандрович, протоиерей (ок. 1862 – ?) – выпускник дух. семинарии, служил правителем дел Учебного комитета при Св. Синоде, затем настоятелем Смоленского кафедрального собора. 1917 г. – член Поместного Церковного Собора.

698

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 156. Л. 448–448 об.

699

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 156. Л. 450–450 об.

700

Там же, л. 448–448 об.

701

Там же. Л. 448 об.–449.

702

Там же. Л. 449.

703

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 156. Л. 102–103.

704

Там же. Л. 434–435.

705

Там же. Л. 433.

706

Бенешевич Владимир Николаевич (1874–1938) – доктор церковного права, византист, археограф и историк канонического права, член-корреспондент АН СССР и ряда зарубежных академий наук. В 1897 г. окончил С.-Петербургский университет, слушал лекции в Лейпцигском, Берлинском и Гейдельбергском университетах. 1905–1917 г г. – приват-доцент С.-Петербургского университета, 1918–1922 гг. – профессор. Сын обрусевшего белоруса и внук священника Виленской губернии, был женат на католичке, дочери филолога Ф.Ф. Зелинского, и из-за этого обстоятельства, а также из-за лекций по истории церковного права, в которых было обнаружено «свободомыслие», вынужден был оставить преподавание в С.-Петербургской духовной и Военно-юридической академиях и даже был посажен в «Кресты», откуда освобожден по ходатайству университета. В 1922 г. отстранен от преподавания в университете. После 1922 г. неоднократно арестовывался. 1925–1928 и 1933–1937 гг. – главный библиотекарь в ГПБ. В 1937 г. вновь арестован; расстрелян.

707

Восторгов Иоанн Иоаннович, протоиерей (1864–1918) – священномученик. Родился на Кубани в семье священника. Окончил Кавказскую дух. семинарию в Ставрополе (1881–1887). 6 августа 1889 г. рукоположен во священника. Служил законоучителем сначала Ставропольской, а затем Елисаветпольской гимназии. Проявил себя как яркий проповедник и нес послушание епархиального миссионера Грузинского экзархата, в последствии был переведен в Москву и назначен Св. Синодом синодальным миссионером-проповедником. В связи с обязанностями миссионера очень много путешествовал по России. Во время революции 1905–1907 гг. принимал деятельное участие в православных патриотических организациях и монархических союзах. Был организатором пастырских курсов, ставивших своей задачей восполнить нехватку в священнослужителях. Благодаря его деятельности в 1916 г. в Москве начинает работу Женский Богословский институт. После Октябрьской революции 1917 г. служил настоятелем храма Василия Блаженного в Москве. В начале лета 1918 г. по вымышленному обвинению арестован. 23 августа 1918 г. расстрелян.

708

Грингмут Владимир Андреевич (1851–1907) – педагог, публицист, политический деятель. Родился в Москве в семье педагога, выходца из Германии. В 1876 г. принял русское подданство и православие. После окончания курса филологического ф-та Московского университета преподаватель греческого языка в лицее цесаревича Николая, в 1894–1896 гг. – директор. Писал сначала в «Современных Известиях», «Кругозоре», «Русском Обозрении», «Московских Ведомостях». После смерти редактора «Московских Ведомостей» М.Н. Каткова сделался ближайшим сотрудником его приемника С.А. Петровского. С 1897 г. стал редактором газеты, которая при нем стала органом самого ожесточенного черносотенства. Этим эпитетом он гордился (известно его «Руководство черносотенцу-монархисту», М., 1911). Грингмут становится первым инициатором создания Русской монархической партии. Именно в его газете от 2 марта 1905 г. в статье «Организация монархической партии» говорится об объединении революционных, разрушительных сил в стране и указывается на необходимость противопоставить анархии единую, сильную монархическую партию, «создать общую всероссийскую дружину вокруг царского престола». При редакции «Московских Ведомостей» создается Центральное бюро. Первыми вождями партии становятся Грингмут и протоиерей И. Восторгов, талантливый публицист и оратор. Главное отличие от других правых организаций состояло в том, что партия не признавала самого принципа народного представительства и выступила категорически против славянофильского лозунга: «Народу мнение – Царю власть». Последние годы жизни стоял во главе того «монархизма», который поставил своей целью вести непримиримую борьбу с манифестом 17 октября. Глава «Русской Монархической партии», затем монархического «Союза Русского Народа». Организатор съездов «Союза Русского Народа».

709

«Союз Русского Народа» – массовая крайне правая (черносотенная) монархическая организация, возникшая в октябре 1905 г. для борьбы с революцией. Основатели: А.И. Дубровин, В.А. Грингмут, В.М. Пуришкевич и др. После Февральской революции 1917 г. прекратила свою деятельность.

710

РГИА. Ф. 814. Оп. 1. Д. 156. Л. 413.

711

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 1. Д. 12.

712

Там же. К. 6. Д. 18. Л. 1.

713

Там же.

714

Там же.

715

Там же.

716

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 1. Д. 9. Л. 1–1 об.

717

Ионов А.С. Указ. соч. – С. 130.

718

Там же.

719

История иерархии Русской Православной Церкви. Комментированные списки иерархов по епископским кафедрам с 862 г. – М.: ПСТГУ, 2006. – С. 872.

720

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 1. Д. 12. Л. 3.

721

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 1. Д. 4. Л. 8.

722

Это черновик, написанный на оборотной стороне письма, полученного из Петрограда от брата Николая.

723

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 1. Д. 5. Л. 2 об.

724

ОР РНБ. Ф. 585 (Платонов С.Ф.). Д. 4068.

725

ОР РНБ. Ф. 194 (Глубоковский Н.Н.). Оп. 1. Д. 1329.

726

ЦГИА СПб. Ф. 355. Оп. 1. Д. 5499. Л. 2.

727

ОР РНБ. Ф. 574. Оп. 1. Д. 907.

728

ЦГАЛИ СПб. Ф. 72. Оп. 2. Д. 99. Л. 16.

729

Музей города основан 4 октября 1918 г. и находился в ведении научного сектора Наркомпроса РСФСР.

730

НИОР РГБ. Ф. 257. К. 1. Д. 10.

731

Там же. К. 1. Д. 6. Л. 1–1 об.

732

Савич А.П. Характеристика материалов фонда С.Г. Рункевича. – НИОР РГБ. Ф. 257.

733

ОР РНБ. Ф. 194 (Глубоковский Н.Н.). Оп. 1. Д. 762.


Источник: Минская Духовная Академия им. Святителя Кирилла Туровского. Минская Духовная Семинария им. Вселенских Учителей и Святителей Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста. Г.Э. Щеглов. Степан Григорьевич Рункевич (1867—1924) : Жизнь и служение на переломе эпох. Минск «врата» 2008. По благословению Высокопреосвященнейшего Филарета, Митрополита Минского и Слуцкого, Патриаршего Экзарха всея Беларуси

Комментарии для сайта Cackle