О причинах современного неверия¹

Факт, не подлежащий сомнению, что неверие распространяется ныне с особенною силою. Враг, как говорят, стоит у дверей!.. Христианство вообще и православие в частности встречает необыкновенно ярых противников. Неверие наблюдается не только в среде интеллигенции, но часто и среди простых людей; оно заражает своим тлетворным духом сердца юные, души еще молодые, не окрепшие.

Существуют разные виды и формы неверия. Есть неверие сознательное, упорное, и существует неверие бессознательное, подражательное. Последнее имеет характер своего рода моды: „Люди ученые не верят, почему же мне верить? Видно, что все это одни предрассудки“. Это жалкое, низкое, постыдное подражание!..

Где же скрывается причина столь распространенного ныне неверия?

„Люди ученые не верят“. Говорят, что неверующими делает человека наука, так что выходит, что вера есть достояние только людей простых, необразованных. Если бы это была правда, мы наблюдали бы печальнейшее явление: человек умножает свое знание для того, чтобы, в конце концов, разбить свое существование, потерять целостность и единство своего духа, носить в себе самую страшную мучительную дисгармонию. Но, к счастью, это не так: не наука, как наука, плодит неверие, а только наука односторонняя, которая изучает исключительно то, что можно видеть, осязать, в чем можно опытно убедиться, и дальше этого не видеть. Верно, что чистые математики, чистые естественники, чистые физики или химики не один раз являются неверующими, но это потому, что их знание слишком сужено, носит слишком специальный характер; необходимо расширение умственного кругозора. По словам знаменитого французского ученого Бертело, есть науки положительные и есть науки идеальные, т.е. имеющие своим предметом область идеального, сверхчувственного. Положительная наука, изучающая только явления, не должна выступать за свои пределы и решать вопросы, не подлежащие ее ведению. Нет ничего несправедливее заключения: „Этого я не понимаю, это не вмещается в мое мышление, а, следовательно, это и не существует“. „Есть, мой друг, Горацио, много таких вещей, о которых и не снилось древним мудрецам“. Твердят часто: «Наука, наука!.. Последнее слово науки!..» Наука стала каким-то идолом. Никто, конечно, не отрицает науки и ее великой важности, но нельзя и переоценивать ее значения. Существует область, выходящая за пределы точного знания, – область веры, сверхчувственного, небесного, духовного; человек совершенно увял бы, если бы не было этой идеальной области. Мы высоко ценим положительную науку, понимаем ее значение для жизни, но нельзя забывать, что выводы ее так часто бывают шатки, колеблются, друг другу противоречат, и потому, во имя положительной науки, ни в каком случае нельзя отвергать вековечные религиозные истины. Сама ведь наука часто опирается, как известно, на вере, т. е. на таких предпосылках, которые не могут быть научно доказаны, как, например, происхождение жизни, существование атомов и т.п. Истинный ученый знает пределы своей научной области, которых он не должен переходить; он не переступает положительной научной границы и из положительного ученого не становится метафизиком. Он не вправе отвергать того, к чему категории научного мышления сами не имеют приложения. Он останавливается пред этою высшею областью, решение ее вопросов предоставляя другим наукам, дающим конечное объяснение изучаемых им фактов.

Можно, несомненно, потерять широту мышления, занимаясь, например, постоянно одними какими-нибудь химическими анализами. Тут мы имеем дело не с наукой, как наукой, а с одним только научным уголком, в который замкнулись, и который совершенно сдавливает поле нашего умственного зрения, а между тем из этого уголка желают созерцать весь мир. Если такая наука плодит неверие, то в этом нет ничего удивительного, и мы не можем жаловаться на науку вообще. Нынешняя положительная наука часто принимает именно такой узкий, односторонний характер, а потому она стоит не один раз в разлад с верою. Если один из наших знаменитых бактериологов ни во что не верит, то это произошло от того, что всю свою жизнь он изучает под микроскопом разного рода бактерии, а на основании одной бактериологии невозможно построить цельного жизненного миросозерцания. Будешь предаваться мечтам, как бы сделать старость человека безболезненной, но ведь бактерии все равно, рано или поздно, дадут о себе знать, и одной диететикой, строгой гигиеной старости спокойною не сделаешь, а сделает ее безболезненной, тихой и мирной только вера в жизнь бессмертную, вечную. Так называемая научная, „позитивная этика“, опирающаяся на естественные биологические факты, никогда не заменит собою возвышенной христианской морали.

Мы повторяем давно известную истину, говоря, что врагом веры является не положительная наука, знающая свои подлинные пределы и истинные задачи, а наука, переступающая свои законные пределы, вторгающаяся в область веры, которая вовсе не составляет предмета «позитивного» исследования, и притом – наука узкая, односторонняя. Враждебна вере не наука как наука, а враждебно ей невежество, не понимающее себя и смело решающее всякого рода вопросы, и в том числе вопросы самые трудные и сложные, т. е. вопросы религиозные. Таким людям можно сказать только одно: «Поиздержитесь, не принимайте за решение того, чего разрешить не могли и величайшие умы; будьте скромны: верьте в то, во что всегда верило человечество и без чего оно жить не могло и не может. Факт несомненный, что иногда просто начитались всяких нелепых анархических и социалистических листков и брошюр и думают, что постигли уже чуть ли не всю премудрость, на основании которой можно крушить направо и налево всякие религиозные идеи. Наше время, быть может, особенно страдает этим дерзким, вызывающим невежеством, посягающим на права веры. Философы обычно жалуются, что в их область готов вмешиваться всякий, вовсе к тому не призванный. Но еще больше на это имеют право сетовать богословы, видящие вторжение в их науку богословского дилетантизма или невежества, прикрывающегося тем, что вопросы религии будто бы каждому близки и имеют общий характер.

Часто теперь приходится слышать и такие речи: „Я верил бы, но, знаете ли, там такая внешность, обрядность, форма, убивающая буква“! О, эти „духовные христиане“! Кто же вам мешает внести в эту внешность, если вы принимаете в ней участие, дух животворящий? Кто вам сказал, что можно жить без обрядности, без формы, без внешнего обнаружения религиозного чувства? Не самообольщаетесь ли? Быть может, у вас нет ничего внутри, а потому и форма для вас кажется совершенно излишней и непонятной? Быть может, именно для вас неясен более простой и легкий путь– идти от внешнего к внутреннему? Как возможно религиозное чувство без внешнего выражения, без религиозного символизма? Не забываете ли слов св. Апостола, так снисходительно относящегося к людям немощным совестью? Он говорит: «Кто ест, не унижай того, кто не ест; и кто не ест, не осуждай того, кто ест, потому что Бог принял его...» (Рим.14:3). «Кто различает дни – для Господа различает; и кто не различает дней – для Господа не различает. Кто ест – для Господа ест, ибо благодарит Бога; и кто не ест – для Господа не ест, и благодарит Бога» (Рим.14:6). Вот слова св. Апостола! И после этого мы осуждаем простую, искреннюю, сердечную веру. Мы слишком горды; мы желаем какой-то особенной аристократической церкви. Интеллигент нашего времени говорит, что он перерос простую веру. Но лучше сказать, что он до нее совсем не дорос; ему только кажется, что он верит, а на самом деле религиозная вера у него давно уже исчезла, и он только носится со своею любимой мыслью о «внутренней вере» без внешнего религиозного обнаружения.

Ныне немало людей, которые серьезно говорят: „К чему это? можно быть добрым человеком, ни во что не веруя“. Но как понимать это „ни во что не веруя“? Верите ли вы в человека, в его ничем незаменимую личность? Верите ли вы в абсолютную ценность добра? Но это, скажут, чисто научная вера, не имеющая религиозных предпосылок. А определила ли наука, что такое добро? Не разрешается ли для нее это понятие в простое признание выгодного, полезного, какое понятие всегда условно, относительно, ибо, что выгодно для меня, то может быть невыгодно для другого. Не является ли для положительной науки человек простым бездушным объектом?.. Любовь к человеку имеет религиозные основания, ибо, стоя на чисто научной точке зрения, можно сказать подобно некоторым социологам, что частная помощь бедняку вредна для общества, умножая только нищенство. Кому не известно, как часто холодна бывает в своих приговорах наука. Да и кого разуметь под этим „добрым неверующим человеком“? Того, кто не обижает, не грабит, не насильничает? Но это чисто отрицательные качества, которых далеко недостаточно. Никогда нельзя смешивать простую корректность с нравственною добротою. При таком смешении можно назвать добрым человеком и того, кто аккуратно платит по своим долговым обязательствам и сам не требует получки раньше срока. Без религиозной веры человек теряет источник самых чистых и светлых побуждений и может руководиться по большей части только узкоутилитарным соображением: „не вредить, потому что и мне могут причинить вред“. А велика ли нравственная ценность подобных побуждений? «Если любите любящих вас, какая вам за это благодарность? Ибо грешники любящих их любят. И если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за это благодарность, ибо и грешники то же делают. И если взаймы даете тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за это благодарность? Ибо и грешники дают взаймы грешникам, чтобы получить обратно столько же» (Лук.6:32–34). Можно быть корректным человеком без веры, но добрым человеком нельзя быть, ибо нравственная доброта есть внутреннее очищение души, ее богоуподобление. «Любите врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего; и будет вам награда великая, и будете вы сынами Всевышнего; ибо Он благ и к неблагодарным и злым» (Лук.6:35).

Есть люди, которые говорят: „Мы верили, но теперь потеряли веру“. Почему же? „Да потому, что веришь и (или) не веришь, одинаково страдаешь, одинаково преследует тебя несчастье“, „Я, – говорила одна мать, – так молилась, так молилась, но его не стало; я несчастна; я смотрю теперь на жизнь, как на игру каких-то случайностей». Это собственно голос не неверия, а какого-то религиозного отчаяния. Можно спросить: «Неужели вы смотрите на веру, как на какой-то договор, своего рода контракт с высшим абсолютным Существом? Молился, просил, усердно просил и потому должен получить просимое, а если не получил, то значит нет и Того, Кого просил. И почему вы так твердо уверены, что в вашей просьбе не было ничего своекорыстного, эгоистического? Откуда известно, что исполнение вашей молитвы принесло бы вам одно только благо? Разве жизнь не убеждает, что именно неисполнение просимого оказалось для нас впоследствии добрым? Вы смотрите на вещи с точки зрения настоящего, скоропреходящего момента, но имейте в виду всю свою жизнь и все свои отношения к людям. Поверьте, что все, что делается в жизни, делается к лучшему. Есть высшая промыслительная рука, направляющая нашу жизнь к благу. Не впадайте в отчаяние, не теряйте веры ради неудовлетворенных ваших эгоистических интересов. Не принижайте религии до какого-то простого договора с Богом, ибо религия покоится на внутреннейших, святейших отношениях к Богу – сыновней любви и покорности.

О причинах неверия в Св. Писании читаем: «Свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы» (Ин.3:19). Неверие, без сомнения, плодит современное материалистическое настроение, ибо вера требует жизни высшей, сообразной с небесным, духовным. Когда-то Апостол Павел говорил защитительную речь пред римским правителем Фестом, человеком развращенной жизни. Апостол разъяснял то, о чем писали Моисей и пророки, как имеющем наступить, – говорил о страданиях Христа и воскресении Его из мертвых (Деян.26:22,23). Развращенный римский правитель, живший на основе эпикурейского положения: «станем есть и пить, ибо завтра умрем», не мог примириться с этими христианскими истинами, так как они были совершенно чужды его духу и настроению и заставляли призадуматься над всем бессмыслием его доселешней жизни. Поэтому он не удержался и громким голосом сказал: «Безумствуешь ты, Павел! Большая ученость доводит тебя до сумасшествия» (Деян.26:24). Вот как развращенность жизни плодит собою неверие! Спасительные глаголы жизни кажутся для нее безумием. Современный материалист и сенсуалист – душевный, по Апостолу, человек – «не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем нужно судить духовно» (1Кор.2:14). Христианство покоится на идеалистических основаниях, которые ныне в жизни так оскудели, ибо ищут, главными образом, реальных, осязательных выгод и преимуществ. Больше идеализма, и тогда и вера, имеющая своим предметом область идеального, найдет подходящую почву для своего развития в нашей душе. Нынешним материалистам и сенсуалистам нужно ответить словами св. Апостола Павла, сказанными римскому правителю: «Нет, достопочтенный Фест... я не безумствую, но говорю словами истины и здравого смысла» (Деян.26:25).

Один из видных психиатров сказал, что атрофия жизни начинается не с потемнения ума, а с извращения нравственных чувств. Неверие имеет свою основу в развращенности сердца. Практический материализм или аморализм ведет и к атеизму теоретическому, ибо естественно нужно как-нибудь оправдать свое поведение. Сначала человек верил, но нечистое сердце постепенно вытравляет эту веру.

Нынешний космополитизм желает уравнять все и всех, забывая, – не говоря о другом, – как невыразимо тоскливо и мучительно было бы при этой всеобщей egalite (равности, фр.), которой вовсе не знает природа. И в отношении веры теперь настойчиво проводят мысль, что все религии или все веры равны. Но как понимать это равенство? В том смысле, что все религии субъективно удовлетворяют тех людей, которые их исповедуют? Но мало ли чему можно удовлетворяться? Нельзя поставить границу субъективизму и личному вкусу. Я удовлетворяюсь испорченным воздухом, не замечая его испорченности: я привык к нему и чувствую в нем себя хорошо, не имею потребности его переменять. Но из этого вовсе не следует, что все воздушные атмосферы одинаковы по своей чистоте, обилию кислорода, и что я не должен стремиться выйти из этой вредной атмосферы. Так и сущность религии не может быть определяема субъективною настроенностью, часто стоящей в безусловной зависимости от привычек, традиций, иногда просто нашей косности и неподвижности. Нельзя рассуждать: „Мне хорошо, а потому это и истинно“. К чему здесь этот „релятивизм“? Из того, что мною что-то принимается, как религиозная истина, не следует, что и на самом деле это есть подлинная религиозная истина. Если не все науки одинаковы по своей важности, по своему развивающему влиянию, по своему содействию прогрессу человечества, не все искусства одинаково воплощают человеческие идеалы, то почему же все религии одинаково выражают религиозные идеи, так что не может быть здесь менее совершенного и более совершенного? В области религии никто не может заставить предпочесть то, что предпочитает другой, но это не значит, что здесь везде одинаковое совершенство. Та религия выше, которая духовнее, а с духовностью христианства ничто не может идти в сравнение. Это – религия богочеловечества, богочеловеческих идеалов; в ней человек возвышен на недосягаемую высоту; он сын Божий, он может взывать: «Авва Отче» (Гал.4:6); ни одна религия не ставит так высоко личность человека, как христианство. Вся европейская культура созревала и выросла на почве христианства, под его живительным влиянием. К чему же эти современные теософические речи о равенстве всех религий: и буддизма, и магометанства, и иудейства, и христианства? К чему речи о свободе перехода из христианства в магометанство? Это все равно, что сказали бы: „каждый может свободно переменить здоровую атмосферу на нездоровую“. Есть ли смысл в таком указании? Безразличие ко всем верам плодит собою одно только неверие; ибо нельзя дорожить тем, что, как ветхую, поношенную одежду, всегда можно легко заменить чем-нибудь новым.

Плодят неверие и современные «богоискатели», и «богостроители», наподобие М. Горького. Они все, подобно язычникам, ищут Бога, а Бог явился нам в лице Единородного Сына Божия, Господа нашего Иисуса Христа. «Мы видели славу Его, как Единородного от Отца» (Ин.1:14). «Видевший Меня, видел Отца» (Ин.14:9). «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу» (Фил.2:6). «Великая благочестия тайна: Бог явился во плоти» (1Тим.3:16). А они все ищут Бога!.. Перестаньте искать!.. Вы Его не найдете, ибо Он исчез из вашего сердца!.. До чего довело это богоискательство видно из той беспощадной критики, которую произвели над нашей интеллигенцией сами же интеллигенты, приносящие „покаянные слезы“. Вот некоторые места этой критики. „Нет интеллигенции более атеистической, чем русская“. „Невежество нашей интеллигенции в вопросах религии поразительно“. „Русский интеллигент не знает никаких абсолютных религиозных ценностей“. „Народное миропознание и духовный уклад определяется христианскою верою“, а „интеллигенция, разрушая народную религию, разлагает и народную душу, сдвигает ее с ее незыблемых, вековых оснований. Уверуйте и тогда народ не будет чувствовать к вам недоверия и враждебности. „Между вами нет здоровых людей,– все желчные, угрюмые, беспокойные лица, искаженные какою-то тайною неудовлетворенностью; все недовольны, не то озлоблены, не то огорчены“. „Жизнь русского интеллигента – личная, семейная, общественная – безобразна и непоследовательна, а сознание лишено существенности и силы“. Вот результат современного богоискательства!

Св. Апостол Павел, обличая неверие современных ему иудеев, говорит: «Как веровать в Того, о Ком не слыхали? Как слышать без проповедующего? И как проповедовать, если не будут посланы? как написано: «как прекрасны ноги благовествующих мир, благовествующих благое!» (Рим.10:14–15; Ис.52:7) ... Итак, вера от слышания, а слышание от слова Божия. «Но спрашиваю: разве они не слыхали? Напротив, по всей земле прошел голос их и до пределов вселенной слова их» (Рим.10:18). Конечно, о неверующих нашего времени нельзя сказать, что они не „слышали“. Однако голос научения должен раздаваться сильнее и энергичнее, необходимо сообразоваться с нуждами и потребностями времени, а главное нужно помнить евангельское слово: «кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царствии Небесном» (Мф.5:19). Неверие часто побеждается не столько доводами ума, сколько чистотою и высотою христианской жизни.

***

Вера дает человеку жизнь, ибо она открывает ему область духовного, вечного, небесного и придает смысл нашему земному существованию. «Без веры угодить Богу невозможно; ибо надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что Он есть, и ищущим Его воздает.» (Евр.11:6). «Кто не будет веровать, осужден будет» (Мк.16:16).

Нужно хранить веру, как драгоценное сокровище; нужно возбуждать и укреплять ее и в других. Один верующий своей религиозной убежденностью и доброй жизнью может обратить многих неверующих, а тогда он «спасет душу» неверующего «от смерти и покроет» его «множество грехов» (Иак.5:20). Особенно нужно быть внимательным к подрастающему юношеству, – этой нашей надежде,– и всячески воспитывать в ней религиозные чувства и охранять его от вредных антирелигиозных влияний.

***²

Неверие – факт слишком сложный и трудно указать все его причины. Восполняя сказанное, мы не можем не обратить внимание на следующее.

Распространение неверия страшно, но оно еще не так губительно, если проводником его является положительная наука с ее эволюционными теориями, ибо наука составляет, во всяком случае, достояние сравнительно немногих. Но ныне грубое надругательство веры совершается чрез посредство искусства, часто художественной литературы, которая получает широкое распространение в массах и отравляет духовную жизнь. Разумеем, напр., наделавшую в последнее время столько шума, трагедию Андреева „Анафема“. Ничего, кажется, безобразнее этой пьесы нельзя представить. Андреев – это хулитель Бога, он проповедует возмущение Земли против Неба. Земля страдает, полна горя и слез, она жаждет жизни... Но Небо ко всему этому равнодушно. На земле торжествует Анафема, т.е. диавол, и вся жизнь человека есть одна какая-то сатанинская игра. Небо, по-видимому, должно наградить Давида (главное действующее лицо пьесы) за его любовь ко всем, за его благотворительность, его сочувствие ко всем страдающим и изнемогающим в борьбе. Но Давид обманут, над его любовью посмеялось Неизвестное... Оно слишком гордо, совершенно безучастно к страданиям человека; оно обещает бессмертие, но это один пустой звук. На земле празднует свой пир Анафема. В своем безумствовании Андреев хулит Бога и защищает Анафему, который желает облегчить свою судьбу и печальную участь человечества, но не может этого сделать. Анафема, видите ли, по Андрееву, тоскует по истине, желает заглянуть в щелочку вечности, но ему в этом отказывает „некто, ограждающий входы“, и Анафема за это мстит и раздирает землю своими когтями, хотя и любит человечество. Кто этот „некто, ограждающий входы“ остается для нас неизвестным, но, судя по многому, это вообще вера, религия, еще честная церковь, хранительница веры, или еще честный Христос, Основоположник христианской веры. Все это у Андреева как бы совмещается. В Евангелии говорится об искушении Христа от диавола, а у Андреева это евангельское повествование выступает в таком виде. Дикая, пустынная местность, „как бы склон некоей горы, поднимающейся в беспредельную высь... На половине горы стоят огромные, железные, наглухо закрытые ворота, знаменующие собою предел умопостигаемого мира. За железными вратами, угнетающими землю своею непомерною тяжестью, в безмолвии и тайне, обитает Начало всякого бытия, Великий разум вселенной. У подножия врат, тяжко опершись на длинный меч, в полной неподвижности стоит Некто, ограждающий входы. Облеченный в широкие одежды, в неподвижности складок и изломов своих подобных камню, Он скрывает лицо свое под темным покрывалом и Сам являет собою величайшую тайну. Единый мыслимый, един он предстоит земле; стоящий на грани двух миров, Он двойственен своим составом: по виду человек, по сущности Он – дух. Посредник двух миров, Он словно щит огромный, собирающий все стрелы – все взоры, все мольбы, все чаяния, укоры и хулы“. В другом месте Андреев называет Бога господином этого „некоего ограждающего входы“. Анафема подступает и просит открыть ему на мгновение тяжелые врата и заглянуть в вечность, но в этом ему отказывает Некто, ограждающий входы, и отсюда возникает мировая трагедия.

Как все это кощунственно! Так ли может быть разрешена великая проблема существования зла в мире? К таким ли следствиям может приводить современный философский агностицизм? По Андрееву зло (Анафема) желает сделаться добром, но ему в этом отказывают, и выходит, что высочайшее абсолютное добро есть зло, а абсолютное зло – добро. Полная действительно переоценка ценностей! Вера, которой живет человечество (несчастное и глупое человечество), есть звук пустой, один обман, и Анафема прав, когда требует все узнать, все измерить и взвесить, в чем ему отказано. Много было пессимистов, но такого нелепого пессимизма, который считает Абсолютное „великим разумом вселенной», и в тоже время отвергает всякую разумность в его действиях, мы не знаем. Вся трагедия жизни возникает на почве борьбы веры и этого „анафемского“ холодного рассудка, и Анафема совершенно прав: вера- обман и напрасно стоят неподвижно эти „железные ворота“.

Таким ли наглым кощунством над верою должна служить художественная литература? Под влиянием упадка веры и вообще идеальных принципов само искусство делается никуда не годным. Люди серьезные ныне жалуются, что в области так называемой художественной литературы нечего читать. Все какие-то пошлости и пошлости!.. А между тем „служение искусству... является источником... морального подъема и вдохновения. Здесь в области искусства, в благоговейном созерцании красоты, или в стремлении создать новые, более совершенные формы для ее выражения, индивидуум находит средства для свободного проявления своей внутренней жизни и для удовлетворения его стремлений к гармонии и единству в его опыте. Пред лицом красоты переживают приятное чувство свободы от грубо утилитарных идеалов и стремлений. В области искусства человек естественно поднимается выше грубого воззрения на вещи; он уходит из затхлой атмосферы обыденной жизни и рутины в мысли и поведении в более возвышенную область, где вещи не оцениваются по их грубой полезности“³.

Наш Андреев извергает хулу на Бога, но он не отвергает бытия Абсолютного. В его „Анафеме“ не один раз слышится социал-демократический мотив: «хлеба, прежде всего хлеба», но он еще не додумался до того, до чего дошла современная социал-демократия. Последняя, получающая ныне такое распространение, является отчаянным врагом не только религии, но и всяких вообще высших духовных ценностей. Западного известного ученого Адольфа Гарнака никто, конечно, не может заподозрить в каком-нибудь конфессионализме, но он ненавидит социал-демократию всею душою. И это вполне понятно. Социал-демократия, о чем мы имели случай уже не один раз говорить, подчиняет все стороны жизни хлебу, экономике; для нее не существует хлеб небесный, духовный, а есть только хлеб земной. Для нее божество – это грядущее социалистическое человечество, устраняющееся „не только помимо Бога, но и против Него“. Отвергая религию, она сама желает стать религией. Ужасом, холодным мраком могилы для человечества веет от этой „религии без Бога“. Тут всякие высшие духовные ценности игнорируются и ничего впереди, кроме „вавилонской башни человеческого материального счастья», а в настоящем душу наполняет страшнейшая злоба и ненависть к буржуазной культуре. Хотите спасти не только религию, но вообще духовные ценности – боритесь с этим истинным бичом человечества,– социал-демократией, ибо она разрушает все вечные ценности духа. Даже те, которые далеко не являются защитниками христианства, о социал-демократии пишут: „Будущий (ея) бог – это великий одинокий, стоящий на трупах миллионов, это властный, никого не любящий, но все подчиняющий… Человечество не может все и всегда жить радостью служения (этому)… грядущему богу. Оно временами начинает сознавать, что это служение не утверждает личности каждого, а погружает многих в небытие, опустошает души многих. Никогда не вызывает такого чувства лишь свободное служение вечным не от мира сего ценностям“⁴. Страшно видеть в иррелигиозности признак своей просвещенности. „Рано или поздно нам придется понять, что заставило безумного искателя (у Ницше) тосковать по Богу“⁵. Человечество не позволит, чтобы этот кошмар „религия без Бога“, социалистического рая им овладел, ибо это было бы равносильно духовному самоубийству.

Отвратительная нагота, бессмыслие, бесстыдство Андреевых и социал-демократов легко вскрываются. Но есть ныне религиозное течение, которое, как будто, желает укрепить христианство в нашей жизни, а в сущности, далеко не так. Оно стремится соединить христианство с язычеством, Бога христианского и богов языческих, Голгофу с Олимпом, культ креста и культ плоти. Такой синтез явится будто бы высшею ступенью религиозного сознания, но невозможно примирять непримиримое. «Кое общение свету ко тьме?» (2Кор.6:14)? Дуализм духа и плоти устраняется не их синтезом, а подчинением плоти духу, или преображением плоти. И Евангелие нигде не говорит о «святой плоти», а учит о святости тела. Как бы сознавая это, всячески утончают плоть и превращают ее в какой-то метафизический феномен, в „духовную плоть“. Но что же тогда остается от желаемого синтеза духа и плоти? Удерживаются ли при нем тезис и антитезис в их самостоятельности? Не подчиняется ли земля небу, как и должно быть?.. Обычно говорят, что „историческое христианство“ враждебно относилось к культуре, науке, искусству, а отсюда и возникает необходимость синтеза духа и плоти». По многу раз уже разъяснялось, что „историческое христианство не вмещается в рамки аскетической, уединенной от мира святости; ведь вполне очевидно, что историческое христианство стремилось освятить историю и общественность“⁶.

Не нужно никогда забывать, что „Христос имеет в виду не одну только действительную социальную жизнь, не просто естественную или в пределах этого мира протекающую жизнь индивидуума“; Он указывает на нечто, стоящее выше и вне этих границ; Он зовет, человека к высшей духовной цели существования. Все поведение человека должно быть направлено к достижению этой цели. Наша жизнь должна быть преобразована в высшую духовную форму жизни; цель морального действия заключается в том, чтобы создать новое духовное человечество: „должно нам родиться свыше“: «рожденное от Духа есть дух» (Ин.3:6).⁷

Таковы разнообразные причины современного неверия. Что делать?

Необходимо всячески распространять свет христианского просвещения, который может изгнать тьму неверия. Учительная деятельность Церкви и православных религиозно-просветительных обществ должна быть ныне особенно напряженной, и этой деятельности нужно всячески содействовать и ее облегчать. Необходимо укреплять идеальные основы жизни. Нужно беспочвенный космополитизм заменить здоровым национальным началом. Всячески нужно прояснять исторические основы христианства и его влияние на жизнь человечества. Художественные пошлости социал-демократической утопии должны быть всячески устраняемы. Факт ужасающий, что рабочие на бывшем недавно съезде против алкоголизма открыто вооружались против религии и нравственности, как факторов народного оздоровления. Вот плоды социал-демократических идей! На место слова гнилого нужно дать слово здоровое, имеющее в виду назидание ближнего. Народ жаждет духовного хлеба, но его мнимые радетели вместо хлеба часто дают камень в форме разных безбожных и безнравственных листков и брошюр. Покаянные слезы некоторых из наших интеллигентов, которые они принесли в сборнике „Вехи“, есть без сомнения утешительный факт, говорящий о духовном отрезвлении, и разобщение интеллигенции от народа, его верований, чаяний и упований, быть может, начинает постепенно сглаживаться.

Мы уже раньше говорили, что с особенной заботливостью нужно относиться к нашим детям и нашему вообще юношеству. Религиозно-нравственное воспитание должно быть положено во главу угла; добрая закваска будет давать себя чувствовать на всю жизнь. Ныне школа жалуется на семью, а семья – на школу, и есть, бесспорно, основания для жалоб. Школа не должна, конечно, разрушать того хорошего, что дала семья, но и семья не должна думать, что с отдачею детей в школу ее роль окончилась и все недостатки детей взваливать только на школу. Между семьей и школой должно быть взаимное содружество; основы религиозно-нравственного воспитания полагаются несомненно в семье.

Вера, как психологическое явление, имеет самостоятельное значение и ничем другим не может быть заменена. Вера христианская есть акт благодатный. Некоторые из верующих стали неверующими,– по указанной нами раньше причине. Но еще чаще неверующими бывают потому, что никогда не веровали, никогда не пережили и не перечувствовали сладостного акта веры. Наука о вере, как совокупности известных религиозных истин, – одно, а акт веры, как внутреннее переживание веры, – другое. Наука о вере предполагает уже веру, которую проясняет и углубляет. «Верою разумеваем» (Евр.11:3). А научиться веровать можно в Церкви, – этом живом, благодатном единении душ христианских. Здесь вместе молимся, вместе радуемся, вместе плачем; здесь все – во Христе чрез Духа Святого; здесь священная религиозная искра одного сообщается другому; здесь все горе имеем сердца и благодарим Господа. Кто подлинно в Церкви, кто охвачен церковностью, ее духом, кто проникает в дивную мистическую сторону церковной жизни, тот не может стать неверующим. А всем неверующим нужно сказать: идите, приобщитесь духу церковному!

Христианское учение, не может быть заменено каким-либо новым высшим учением и Церковь – верная хранительница истины Христовой – пребывает до скончания века. В этом находим бодрость, силу и крепость в защиту веры против неверия, и всем врагам веры нужно сказать: «Сия есть победа, победившая мир, – вера наша» (1Ин.5:4).