Святой равноапостольный князь Владимир

(Память его празднуется 15-го Июля)

С именем святого равноапостольного князя Владимира соединено воспоминание о господстве православной веры в русской жизни. При нем язычество было отменено, и как сам князь Владимир, так и народ Русский приняли Христову веру, и начали другую жизнь, более светлую и правильную.

Владимир был сын русского князя язычника Святослава, внук великой княгини, благочестивой христианки Ольги. Он родился во второй половине 10 века. По природе своей он был человек добродушный, общительный, откровенный; имел тонкий ум; любил вникать в жизнь своих подчиненных, дорожил преданностью к себе своей дружины, с которою он делил и радости, и горе; прихоти ее выполнял с готовностью. Так, когда на пиру у Владимира подгулявшая дружина стала пренебрегать за княжьим пиром деревянными ложками и пожелала кушать серебряными, то он приказал приготовить серебряные, приговаривая: «серебром и золотом не найду дружины; а с дружиной я найду и золото, и серебро, как доискались дед мой и отец».

При общительности и доброте характера, Владимир, естественно, увлекался убеждениями и примером других; не прочь был провести время в веселом обществе; дозволял себе излишек в пище, питье и других чувственных удовольствиях. Он же слушался советов дружины касательно походов, нападений, борьбы с братьями или соседями. Поэтому Владимир, в душе своей не воинственный человек, любивший более мирную, семейную жизнь, должен бывал браться за оружие, предпринимать походы, и после удачного похода опять по совету же дружины приносил богам такие жертвы, которых сам лично не желал и не приносил. Так, в 983 году после победы над Ятвягами, Владимиру внушали почтить своих истуканов кровью людской. Старцы и бояре сказали ему: «кинем жребий на отроков и девиц; на кого жребий падет, того принесем в жертву богам». Стали бросать жребий, кого принести в жертву. Жребий пал на молодого христианина Иоанна, прибывшего из Греции и жившего в Киеве с отцом своим Феодором. Тогда язычники приступили к дому Феодора и стали требовать у него сына на смерть, в угоду богам. Отец Иоаннов вышел на крыльцо и оттуда взаперти стал говорить им: «у вас не боги, а дерево; нынче есть, а завтра сгниют; ни едят, ни пьют, ни говорят, но сделаны руками человеческими из дерева; а Бог один, Которому греки служат и поклоняются. Который сотворил небо и землю, звезды и луну, солнце и человека, дал ему жизнь на земле. А эти боги что сделали? Сами они сделанные: не дам им сына моего». Послы рассказали эти слова народу. Толпа схватила оружие и бросилась к дому Иоаннову, – разломала забор вокруг него. Иоанн стоял на сенях с отцом. Народ кричал: «отдай богам сына своего!» А Феодор ответил: «если ваши боги действительно боги, то пусть кто-нибудь из них придет сам за моим сыном, Вы о чем хлопочете?»

Такая проповедь христианина только более разозлила язычников; те наперли на крыльцо, подломили его, взяли отца с сыном и убили их тут же, не имевши терпения довести их до места жертвы своим истуканам.

Так почили во Господе два первых и последних при Владимире мученика за имя Христово. Память их празднуется 12-го июля.

Замечательно, что нигде в целом мире не было так мало жертв мученических на Христа, при введении Его веры в народ, как в странах славянских и, в частности, в земле Русской. Это отрадное явление на Руси объясняется, во-первых, добродушием, снисходительностью и терпеливостью славянской души; а во-вторых, тем, что Христову веру почти в самом начале гражданской жизни нашего отечества приняла сама власть гражданская, и чрез то явилась защитницей и покровительницей христианства. А в-третьих, объясняется и тем состоянием русского язычества, которое легко уступило христианству, именно: в русском язычестве не было жреческого сословия, как особой влиятельной касты, следовательно, не было и главного врага Христовой веры на земле. А с другой стороны, в русском язычестве было немало таких верований, которые, будучи очищены от лжи, близко подходили к верованиям христианским. Так, например, Русские веровали в одного главного Бога – источника огня, света и теплоты – в Перуна; а другие божества, окружавшие его в кумирнях, или в дубравах, были только его помощники, прибоги. У русского язычника только один Бог боговал: русские язычники веровали в Промысел Божий, Который следит за жизнью каждого, устраивает судьбу человека: за добро награждаете, за зло наказывает; они любили представлять Бога существом добрым, светлым¹. Они своеобразно веровали и в загробную жизнь, надеясь там на лучшую участь; отчего при похоронах, или при сжигании тел усопшего дозволяли себе веселые торжества и праздники, – погребали с покойником и орудия любимого им ремесла, а также и жену или невесту, лошадь или собаку. Кто же не видит, что верования русских язычников в бытие Единого Верховного Бога, в Его Преблагий и Правосудный Промысел, в бессмертие души и в загробную участь, и в Церкви Христианской имеют значение; а потому-то Русским не тягостно было встретить и принять новую Христову веру. Для нее почва была готова. Оттого-то и было так мало противодействия христианству.

Да к тому же при Владимире на Руси язычество было бедно, бледно, бесцветно, безжизненно; оно в богослужении не имело ни торжественности, ни величия. Стоял только под дубом где-нибудь или на холме в селении деревянный Перун с посеребреной головой, да позолоченными усами, окруженный маленькими истуканами; но не было ни жрецов, ни приличных и разнообразных священнодействий: все ограничивалось почти безмолвной молитвой и кое-какими жертвами.

Понятно после этого, что человека с мыслящей головой, с открытой душой и богатого чувствами такая религия не могла удовлетворять и отвечать на все разнообразные запросы его духа. И мы видим, что Владимир, желавший найти отраду своему духу в своем язычестве, старается обставить оное большим благолепием, золотит и серебрит Перуна; приготовляет для него и его помощников лучшие облачения; делает вход в священную рощу не всякому доступным, окружает его особенным благоговением, и, приступая с молитвой пред Перуном, удаляется за священную завесу один, а свою свиту оставляет вне ее.

Но при всем усердии умного и добродушного Владимира к язычеству, его религиозное чувство тревожно, не успокаивается молитвой пред истуканом. При откровенности характера он в кругу своей дружины, вероятно, и высказывал свое недовольство своей верой; а таким образом незаметно и ненамеренно подготовлял в них сочувствие к другой вере.

И вот, по воле Промысла Божия, Владимиру пришлось беседовать о разных новых верованиях, предложенных ему людьми с разных стран.

Владимир в язычестве был славен победами; был грозою соседей, и особенно после того, как сделался единодержавным, объединивши в своей власти всю тогдашнюю Русь от пределов Новгородских и Псковских до южной грани области Киевской. Тогда каждому соседу интересно было иметь могучего князя своим другом, или, по крайней мере, мирным соседом, а в случае нужды и защитником.

Но так как тот союз бывает прочнее, который основан не на простых только письменных обязательствах, или своекорыстных видах, а на единстве убеждений, на единстве религии, то поэтому соседним народам и хотелось иметь славного русского князя единоверным.

В 983 году являются к Владимиру послы с востока от Волжских или Камских болгар, исповедовавших магометанскую веру. Они ранее знали про слабости сердца Владимира и надеялись увлечь его в свою веру, так много поблажающую чувственности человека. «Как это ты, князь мудрый и смышлёный», – говорили магометане, – «а не знаешь истинного закона; уверуй же в наш закон и поклонись Магомету». Владимир их спросил: «в чем же состоит вера ваша?» Тогда они отвечали ему: «мы веруем во Единого Бога, а Магомет, пророк Его, учит нас как жить». И после того они с увлечением расписали пред Владимиром чувственные разнообразные удовольствия. Описание магометова рая очаровало душу Владимира. Но сами же магометане и разрушили очарование во Владимире, когда они ему сообщили, что у них строго-на-строго запрещено есть свиное мясо и особенно пить вино. Владимир, опытно знавший под влиянием вина силу веселых пиров, отвечал: «Руси есть веселье пить, не можем без того быть», – и отпустил магометан ни с чем.

Первая попытка склонить к чужой вере не удалась. Но молва о том, что Владимир принимает для собеседования иноверцев, выслушивает их внимательно, спокойно, с особенной любознательностью, эта молва разошлась во все стороны и возбудила охоту в других попытать счастья, – побеседовать с могучим государем: не удастся ли склонить его в свою веру.

Явились с запада к Владимиру немцы², т. е. члены римско-католической церкви, и сказали: «нас прислал к тебе папа и повелел сказать тебе: «земля твоя– как земля наша, а вера ваша не походит на веру нашу, потому что вера наша – свет; мы покланяемся Богу, Который сотворил небо и землю, звезды и месяц, и всякое дыханье: а ваши боги просто дерево». Владимир не оскорбился, слыша нелестный отзыв о своих богах-истуканах. Он с любопытством спрашивает: «в чем состоит ваша заповедь?» А посланные от папы отвечали: «пощенье по силе, так как, по учению апостола Павла, «кто пьет или ест, то все во славу Божию» (1Кор.10:81). Но при этом объяснении и беседе с Владимиром католические миссионеры, конечно, не обошлись без того, чтобы не сказать о значении своего государя-папы, будто бы видимой главы в Церкви Христианской, которому, будто бы, подобает всякое поклонение от всех властей земных. Понятно, что Владимиру-язычнику, самостоятельному, самодержавному, заслужившему в современном мире известность и славу, тягостно было и предчувствовать подчинение и зависимость от какого-то вдалеке живущего государя и выслушивать его повеления. Он, конечно, слыхал про силу пап на западе; знал он о притязательности их на веру бабки его Ольги. И поэтому осторожно, немногословно им и ответил: «идите домой, потому что отцы наши не приняли веры от вас».

Значит, Владимир знал также и о том, от кого, откуда его предки приняли веру. Его сердце уже и теперь было предрасположено к христианской вере, но только православной, а не католической. Он как будто бы чего-то выжидал. Ему небезызвестно было, что в самом Киеве были христиане греческого закона.

Что же делали во время этих переговоров Владимира православные в Киеве? Отчего они раньше католиков не предстали пред Владимиром с словом о своей вере? Отчего? – летописец умалчивает.

Быть не может, чтобы сердце православных киевлян не скорбело, видя царя, готового переменить веру, беседующим то с магометанами, то с немцами. Но они, не составляя в Киеве какого-либо почтенного кружка, не имея никого из своих вблизи князя, и, как смиренные подданные, не осмеливались предложить своему великому, славному князю свою веру. И вот они порешили послать в Грецию в Константинополь, за православными людьми, искусными в беседе, известными и ученостью, и благочестивой жизнью, и притом совершенно независимыми от русского князя.

Но пока посылали, и пока из Константинополя ехал проповедник православия, к Владимиру предстали с низовых мест Волги евреи. Они сказали Владимиру: «слышали мы, что приходили к тебе болгары и христиане, и учили вере своей; но христиане веруют в Того, Кого некогда распяли отцы наши, а мы веруем в Единого Бога Авраамова, Исаакова и Иаковлева».

«В чем же состоит закон ваш?» – спросил их Владимир.

«Совершать обрезание, не есть ни свинины, ни заячины, и хранить субботу», – отвечали они. «А где земля ваша?» – спросил великий князь. «В Иерусалиме», – сказали они. «И теперь там?» – спросил Владимир. «Нет», – сознались наконец евреи, – «разгневался Бог на отцов наших и расточил нас по разным странам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам». «Как же это вы других учите», – заметил Владимир, – «когда сами вы отвержены Богом и рассеяны? Если бы Бог любил вас и ваш закон, то вы бы не были рассеяны по чужим землям. Или вы хотите, чтобы и с нами то же было?» Посрамленными отошли евреи от Владимира.

После проповедников магометанства, иудейства и католичества, предстал пред Владимиром из Константинополя проповедник православия – ученый монах Кирилл. Он прислан был к великому князю по тогдашнему обыкновению с богатыми дарами от константинопольского патриарха Хрисоверга.

Не без особенной милости Божией к православным случилось то, что проповедник православной веры явился позже всех других веропроповедников. Это было благоприятно делу православия. И сам Владимир таким образом успел познакомиться со всеми тогда господствовавшими верованиями; и представитель православия, явившись позже всех, легко мог изложить пред мудрым и испытующим государем несостоятельность и лживость других вер.

Ученый инок Кирилл сказал Владимиру: «слышали мы, что приходили к тебе болгары-магометане и склоняли тебя принять их веру; но вера их оскверняет небо и землю; они прокляты, как погибшие в Содоме и Гоморре. И этих ожидает день погибели, когда придет Бог судить землю и истребит всех делающих беззаконие». После того православный учитель так ярко и сильно изобразил некоторые обряды магометан, что Владимир даже плюнул на землю, сказавши: «не чисто это дело».

«Слышали мы», – продолжал Кирилл, – «что приходили к тебе послы из Рима, также поучать тебя своей вере; вера их немногим разнится от нашей, но они служат на опресноках, называемых облатками, которые Богом не заповеданы, и потому они не исполняют воли Господней». Но так как Владимир вообще не сочувствовал папству, то он и перебил речь Кирилла о нем, и спросил его: «вот приходили ко мне евреи и уверяли, будто бы и немцы, и греки веруют в Того, Кого они распяли?» «Да», – ответил мудрец, – «мы веруем в Того», – и при этом изложил с особенным красноречием историю Ветхого и Нового Заветов, цель жизни человеческой на земле, и, в заключение, когда зашла речь о загробной участи, о страшном суде, он вдруг пред Владимиром с особенной любознательностью слушавшим его красноречивый рассказ, развертывает картину страшного суда, показывая блаженную жизнь людей праведных и горькую долю грешников.

Тронула Владимира эта картина. Он вздохнул и сказал: «хорошо стоящим направо, и горе тем, что налево». «Крестись», – внушал Кирилл Владимиру, – «и ты будешь там», указывая на правую сторону, – где праведники.

Задумался Владимир; и в раздумье сказал Кириллу: «подожду еще немного». Кирилл, сообщивши ему истинное Христово учение, получил много даров от князя и возвратился в Царьград.

И в этом добром внимании Владимира к греческому проповеднику выказывается его сочувствие к Восточной Церкви. Других проповедников он отпускал ни с чем, а грека почтил дарами.

После переговоров и бесед с иностранными представителями магометанства, иудейства, католичества и православия, князь Владимир созвал совет из своих приближенных, и в тоже время представителей народа: из старцев градских и бояр. Он очень хорошо понимал, что перемена веры в самом князе должна будет отразиться и в управлении, в новых порядках, и что успех преобразований в духе новой веры единственно может зависеть от сочувствия сим преобразованиям проводников воли княжеской в народ. А сочувствовать новой вере князя могут только те начальники, которые сами держатся этой веры. Поэтому-то князь Владимир, и всегда живший одною жизнью с дружиной, теперь особенно делился с ней своими думами.

Он обратился к собравшейся свите с следующей речью: «вот приходили ко мне болгары, говоря: прими закон наш; потом приходили немцы и похвалили закон свой; за ними приходили евреи. После всех пришли греки, – хулили все другие законы, а свои выхваляли; много говорили о начале мира, о бытии вселенной; хитро говорят они и чудно слушать их: всякому любо их слушать; уверяют, что есть еще и другой свет; если кто в их веру вступит, то после смерти опять восстанет и не умрет уже во веки; а если в другой закон вступит, то на том свете ему в огне гореть. Придайте ума советом вашим. Что мне на это ответите?»

И сказали бояре и старцы: «знаешь, князь, своего ведь никто не хулит, но хвалит; если хочешь испытать хорошенько, то выбери у себя мужей и пошли их, чтобы они испытали каждую веру и как она велит служит Богу.»

По душе князю были эти советы.

Знаменательно, что на этом собрании никто из старцев и бояр не защищал свою старую веру, своих богов. А все как будто были готовы оставить их и вместе с Владимиром принять другую веру, но какую? вот вопрос.

Тогда они выбрали десять человек из разумных и благонамеренных и сказали им: «идите сперва к болгарам (волгарам) и испытайте прежде их веру». Они пошли на восток, куда им назначили, и здесь у магометан нашли в их жизни много нехорошего. Им не понравилось также и то, как молились болгары в своих мечетях. И не мудрено, кто бывал в мечетях магометанских, тот едва ли сочувственно отнесется к некоторым религиозным их проявлениям: к богослужению на непонятном, например, татарину, арабском языке, к отсутствию пения, украшений, обрядов и священнодействий. Едва ли наше серьезное русское посольство с религиозной целью могло одобрить сиденье магометан во время молитвы на полу, и притом дозволяющих разговор и улыбки; тогда как в русском язычестве пред истуканом требовалось особенное благоговение, и самое капище, самый кумир, все-таки были обставлены и разукрашены некоторыми нарядами. У магометан же в мечети– голые стены. Русский язычник молился своему Богу от души на своем языке, а магометанин на чужом, арабском. Послы, вернувшись от болгар в Киев, высказали неодобрение болгарской вере.

«Идите теперь к немцам», – говорит им Владимир, «посмотрите также и там как, что идет, а оттуда ступайте к грекам». Об евреях князь совсем умолчал. Они не заслужили его внимания.

Пришли послы к немцам-католикам, вероятно, находившимся на пути к Царьграду, т. е. в пределы нынешней Австрии. Что же они там увидали? Понравилось ли им там? Там они тоже могли встретить богослужение на непонятном молящемуся народу латинском языке; могли узнать о жизни не совсем-то похвальной как для пастырей, так и для паствы католической. Здесь они видели гордость пастырей над пасомыми. Не забудем, что то было время темное, 10-й век. А около этого времени, хотя несколько позже, нам описал католическое богослужение и священнослужащих в католичестве сам католик, весьма почтенный в истории аббат, Бернард Клервосский, в 12 в., следующими словами: «Отчего мы так мало почитаем изображения святых? Зачем мы ставим их на помосте в церквях? Случается иногда, что плюют на фигуру какого-нибудь ангела; бывает и то, что лик какого-нибудь святого попирается ногами проходящих. Если уж не почитают самих изображений, то пусть пощадят хоть дорогие краски; к чему раскрашивать то, что имеет быть замарано? К чему разрисовывать то, что имеет валяться па полу? К чему эти красивые формы, бюсты, которые назначаются под всегдашнюю пыль? Что означают в монастырях эти изумительные и безобразные украшения, или, если угодно, эти пригожие мерзости, которые расставлены пред глазами братии, обрекшей себя на покаяние? Что означают эти запачканные фигуры, эти лютые львы, эти чудовищные центавры, эти полулюди, эти тигры с пестрой кожей, эти воины с оружием в руках, эти охотники, трубящие в рог? Здесь множество тел с общей для них головой, там множество голов на одном теле; здесь четвероногое с змеиным хвостом, там пресмыкающееся с головой четвероногого животного. То вы видите животное, у которого перед лошадиный, а зад козлиный, то на глазах у вас зверь с рогами и с лошадиным видом. Повсюду вы видите такие диковинки, что вы с жаждою рассматриваете изображение на мраморе чем молитвы в книжке, и вы весь день скорее проведете в рассмотрении фигур, чем в размышлении, законе Господнем. Ради Бога, уж если не стыдно нелепостей таких, то по крайней³ мере пожалей деньги, каких стоит все это».

Это аббат говорит о знаменитом во Франции монастыре Клюнийском, об устройстве и порядках в храмах, пользующихся и уважением народным, и богатством. Что же сказать о церквах и богослужении, об иконостасах в приходах бедных, в захолустье где-нибудь, куда, быть может, пришлось заглянуть русским путешественникам? А они не имели особой нужды заходить далеко внутрь католического населения, так как они знали уже о нерасположении князя Владимира к папской вере.

На пути к Царьграду из немецкой страны наши путешественники проходили по славянским странам, уже принявшим Христову веру. Здесь они увидели богослужение на родном славянском, понятном и для Русских, языке; здесь они видели, что община христианская и здесь, как в Киеве, живет единодушно, в мире, в братской любви; духовенство не горделиво к мирянам; а дело веры православной там есть общее дело, и нужды устраняются общими силами. Одним словом, здесь русские встретили страх Божий и братство. Таким естественным способом провидение Божие вело русских к убеждению в превосходстве и спасительности веры православной пред всеми другими верованиями.

Наконец прибыли Русские в Царьград. Представились царю. Стал их царь расспрашивать и выведывать: «зачем пришли они?» Они рассказали царю все откровенно. Радостно было царю слышать о желании Русских и самого князя их узнать хорошенько и веру православную. Греческий царь дает знать об этом константинопольскому патриарху: «пришли к нам Русские испытать нашу веру, так приготовь все в церкви и на клирос и сам облекись в святительские ризы, пусть видят славу Бога нашего».

Богослужение православное, всегда само по себе знаменательное и благолепное, при блестящих священных облачениях и при обильном освещении получало особенную торжественность во время служения самого патриарха и притом в таком единственном в свете храме, каков был тогда Софийский собор в Царьграде. Софийский собор есть доселе чудо архитектуры; доселе наука архитектура еще не поняла силы и закона, по которому в Софийском храме, а ныне в Софийской мечети держится без столбов купол на таком большом пространстве прямо только на стенах. Оттого и подобного по архитектуре Софийскому храма все просвещенные христианские страны еще доселе не имеют. Кроме того, Софийский храм и внутренним своим устройством, и расположением был славен. Строивший его в 6-м веке император Юстиниан не жалел ничего, чтобы только он был достойным памятником благодарности к Богу за все милости Его. Внутри храма блеск золота и дорогих каменьев, при освещении особенно вечернем, поражал всякого. Иконы не только в иконостасе, но и многие по стенам были не рисованные красками, а составленные с трудным, искусным, подбором теней из равноцветных мелких камушков (работа эта называется мозаикой)⁴. Святой алтарь возвышен был над остальной частью храма на много ступеней, так что он сразу казался особенно высоким, святым местом. Хор певчих при патриархе было сладкогласным, особенно в Софийском храме, где отражение звуков было мелодичное.

Служение в дорогом облачении патриарха, множество сослужащих с ним духовных, при полном освещении храма – все это представляло дивную, никогда русскими невиданную картину, поразительную для всякого человека с чувством. Круглый вид храма делал удобным всякое место для наблюдения над священнослужением. А русских, как почетных гостей, о просвещении которых молились тогда все бывшие в храме, поставили на более видное и удобное место; тут им объясняли всякое действие, всякий обряд; самое пение благозвучное довольно говорило сердцу, трогало оное к молитве Богу христианскому. Русские стояли пораженные, в изумлении, удивлялись, восторгались, умилялись в благоговении пред величием Бога христианского. Кончилась служба.

Цари, два брата Василий и Константин, тогда вместе царствовавшие, призвали Русских к себе, обласкали их, наделили дарами и отпустили с честью.

Наконец послы воротились в Киев.

Князь Владимир созвал бояр своих и старцев; затем потребовал в собрание возвратившихся и сказал им: «расскажите перед дружиной все, что вы видели и слышали».

Путешественники наши стали рассказывать: «ходили мы к болгарам, смотрели, как они молятся в своих храмах, называемых мечетями: стоя без пояса поклонится, сядет и смотрит туда и сюда, словно бешеный, и нет у них ничего радостного; но печаль и смрад великий. Нет, нехорош закон их».

«Потом пришли мы в Немецкую землю и видели там в храмах множество всяких обрядов, а красоты никакой не видали».

«Пришли мы наконец к грекам: повели они нас туда, где служат Богу своему, и не знали мы, на небе ли были мы или на земле; потому что нет на земле такого вида, такой красоты; мы и рассказать о ней не сумеем: знаем только то, что там Бог с людьми пребывает и что служба их лучше, чем во всех других странах. Никогда нам не позабыть этой красоты: всякий человек, вкусив сладкого, после того уже не захочет горького, так и мы уже не в состоянии здесь (в язычестве) оставаться».

Что же сказали на это заявление бояре и старцы? Они, сочувственно выслушавши рассказ, прибавили и от себя доброе слово о вере греков. «Если бы дурен был закон греческий», – говорили они, – «то не приняла бы его бабка твоя Ольга; а она была мудрейшая из всех людей».

Тогда Владимир спросил их: «где ж нам креститься?» – «Где тебе любо», – ответили они.

После этого совещания прошло немало времени, около года; а Владимир еще медлил крещением.

Владимиру предстояло решить: где креститься?

В самом Киеве было близко и удобно князю с дружиной принять святое крещение; там были и церкви, были и священники. Но для самолюбивого чувства князя было тягостно подклонить во время крещения свою главу под руку своего подданного, скромного киевского священника. Он имел себе пример в лице своей бабки Ольги. Та тоже не восхотела креститься в Киеве. В Киеве к тому же не было ни благолепных храмов, ни особенно великолепного облачения, ни изящного хора, а главное, не было, кажется, лица из высшего духовного сана.

Владимиру приходилось принимать крещение от греков. Но Владимиру было известно, что греки, по выражению нашего первого летописца, льстивы и лживы до сего дня, являются и чванливыми, и горделивыми, и упрямыми, когда к ним обращаются с просьбой, как это они выказали и на бабке Владимировой Ольге, стоявшей пред самым Константинополем. Но те же греки являются низкопоклонными, льстивыми, услужливыми, уступчивыми, если они находятся в беде, или в нужде. По этим соображениям Владимиру и не хотелось просить грека о вере. Он решился идти войной на греческий город, близкий к русским владениям, взять его и на правах победителя требовать себе и жены, и веры от греков, тогда особенно слабодушных и уступчивых пред победителем. Так он и поступил.

В 988 году Владимир пошёл с своим войском на греческий город Корсунь (в 2-х верстах от нынешнего Севастополя) и осадил его. Но корсуняне не сдавались. И самые смелые предприятия Владимировы против них расстраивали своею находчивостью. Так, землю, насыпавшуюся войском русским к стенам города, корсуняне чрез подземный подкоп ночью уносили в свой город и сыпали посреди него. Угрозы Владимира не действовали. Только изменник указал Владимиру возможность принудить корсунян к сдаче города. Князю было сообщено чрез пущенную из города стрелу с надписью, что на востоке от князя есть колодцы, откуда вода идет по трубам в город: «перекопай трубы и перейми воду, и Корсунь сдастся», – было сказано князю. Он так и сделал. И Корсунь сдался.

Тогда Владимир вошел в город и послал сказать императорам Василию и Константину: «я взял ваш славный город, да и со столицей вашей сделаю то же, если вы не отдадите за меня вашу сестру, которая, как я слышал, еще в девицах». Слабые императоры расстроенной, бессильной империи, испугались такого заявления издавна грозных русских храбрецов. Но они, понуждаемые своей сестрой Анной, велели отвечать князю: «что их сестра не может быть женою язычника, а если Владимир окрестится», – говорили цари, – «то и сестру нашу получишь, и царство небесное наследуешь и с нами будешь единоверник; если же не окрестишься, то не можем выдать сестры своей за тебя». Владимир отвечал греческим послам: «скажите царям, что я крещусь; уже прежде испытал ваш закон и любы мне вера ваша и служение, о которых мне рассказывали посланные нами мужи». Цари рады были этому желанно царя и стали упрашивать сестру свою Анну выйти замуж за Владимира. Наконец Анна согласилась. Братья ее цари послали вперед сказать Владимиру, чтобы он наперед крестился и тогда они пошлют свою сестру к нему. Владимир велел отвечать им: «пусть те священники, которые придут с сестрой вашей, крестят меня». Цари исполнили по его желанию. Они в спутники Анне назначили несколько знатных бояр и священников.

Пред отъездом Анна со слезами говорила: «точно в плен иду; лучше бы мне здесь умереть». Но братья утешали ее и убеждали так: «что? если Бог обратит тобою Русскую землю в покаяние, а Греческую избавит от лютой рати? Ведь ты знаешь, сколько зла наделали Русские грекам? И теперь, если не пойдешь, они нам сделают то же». Анна решилась ехать.

Окрыляемая благословениями греческой церкви, окруженная своими греками, она села на корабль; в горючих слезах простилась с родными и с грустью пустилась в море, напутствуемая благожеланиями и добрыми надеждами константинопольских греков от бракосочетания ее с русским князем.

В Корсуне Анна была встречена жителями с большим почетом; при выходе ее на берег они низко поклонились ей и проводили ее до приготовленных палат.

Между тем, пока шли переговоры о браке с царевной Анной, у Владимира разболелись глаза, и он не мог уже ничего видеть. Это его очень опечаливало. Но в лице его невесты-христианки Бог послал ому утешительницу и добрую советницу. Она послала ему сказать: «если хочешь избавиться от этой болезни, то крестись скорее; если же не крестишься, то и не вылечишься». Владимир тотчас стал приготовляться к святому крещению. Корсунский архиерей научил его истинам Христовой веры, затем крестил его, и как только в крещении возложены были на голову Владимирову святительские руки, тотчас Владимир прозрел. Радость Владимира была неизобразима; он воскликнул: «теперь-то я узрел Бога Истинного!» Вместе с Владимиром крестились многие и из его дружины. Крещение Владимира, названного в христианстве Василием, было совершено в церкви св. Василия, стоявшей посреди города, на торговой площади. После крещения был совершен его брак с царевной.⁵

После крещения Владимир устроил в Корсуне церковь во имя Иоанна Предтечи и Крестителя Господня.⁶

С молодой женой Владимир спешит из Корсуня возвратиться в Киев, где его – Красное Солнышко земли русской – ждали с любовью. Он взял с собой из Корсуня священников корсунских, митрополита, только что из Греции приехавшего, по имени Михаил, мощи св. Климента и ученика его Фивы, сосуды церковные, иконы и др. вещи.

В Киеве ему, христианину при жене христианке, неблагочестно было иметь других жен; и он всех их распустил. Затем обратил внимание на своих сыновей, и крестил их. Доходила очередь до идолов, во множестве усердием Владимировым расставленных по городу на видных местах и в своих княжеских палатах, Владимир приказал уничтожать истуканов и особенно в присутствии народа. Каменные истуканы разбивали на части; деревянные – сжигали. А главного истукана– Перуна– в знак его ничтожества и бессилия, князь приказал привязать к хвосту лошади и тащить в реку; при этом 12 человек били истукана палками. Простой народ жалел о таком посмеянии прежней веры. Поплыл Перун по реке вниз по широкой – по глубокому Днепру. Чтобы он не пристал к берегу вблизи города, его отталкивали палками.

Теперь нужно было заняться обращением народа. С массою народа вообще в каждом деле трудно иметь переговоры. Сколько голов, столько и умов. И так как крещение народа было назначено в скором времени, то не все-то с радостью расставались с своими домашними божками, с языческими обрядами и праздниками. Пастыри церковные, митрополит и духовенство (не все же из греков, а было и знавшее славянскую речь) ходили по домам, улицам и площадям; учили Христовой вере и предрасполагали народ к принятию. Сам князь принимал в этом деле горячее участие. Любовь князя к народу и, в свою очередь, любовь народа к доброму государю возымели свое действие. Иные охотно последовали примеру своего государя и с радостью шли в воду в назначенное место креститься; но больше оставалось таких, которые не торопились переменять веру из подражания другим. Тогда князь после напрасных увещаний и внушительных примеров издал следующий царственный указ: «кто завтра не явится для крещения на реку, тот будет мне не люб». Глашатаи разнесли волю царскую по всем улицам и углам города. Что же оставалось делать упорным? Не пойти? На себя беду навлечешь. И одни решились принять лицемерно крещение, в душе-то оставаясь язычниками, а другие, более жестокосердые, разбежались по лесам и степям.

Наступило утро. Со всех концов Киева потянулись семейства на назначенное место речки Почайны. Матери несли с собой грудных младенцев; потащились туда же маститые старцы, закосневшие в язычестве и уже едва способные к живому восприятию другой веры. Вышел и князь Владимир с митрополитом и с детьми своими, со священниками и боярами к Днепру, при устье тогдашней Почайны. Дан был знак приступать к крещению. Раньше слышавшие проповедь о Христе киевляне вошли в воду, кто пο шею, кто по грудь; дети стояли у берега, а младенцев держали на руках. Крещенные раньше, ходили по реке, вероятно, научая крещаемых и представляя собою восприемников; а священники на берегах произносили молитвы и благословляли крещающихся. Тогда радость была на небе у ангелов Божиих не об одном, а о многих грешниках окрестившихся (Лк.15:10). Какое редкое в истории умилительное зрелище! Какая священная минута была тогда в мире! Целые тысячи исповедовали Христа. «Тогда», – по слову летописца, – «земля и небо ликовали!»

Таким образом совершено крещение киевлян в 988 году. Образовалось многочисленное общество православных в Киеве. Православие признано религией, господствующей в Русском царстве.

Владимир в избытке радости вслух всех произнес следующую молитву: «Боже, сотворивый небо и землю, призри на новыя люди сия, и даждь им, Господи, увидети (познать) Тебе истинного Бога, яко же увидеша страны христианские; утверди веру в них праву и не совратну, и мне помози Господи на супротивного врага, да надеяся на Тя и на Твою державу побежю (побежду) козни его».

Первым делом Владимира и его сподвижников-христиан было устройство училищ благочестия, т. е. св. храмов, в которых и грамотный и неграмотный получают назидание от святых икон, от святых молитв, чтения я пения. Храмы сначала заботились строить на тех особенно местах, где стояли истуканы и были древние дубравы, посвященные языческим богам. Так в 988 году была устроена церковь во имя св. Василия на том холме, где стоял Перун.

Не забыл Владимир и первых мучеников, при нем пострадавших, Феодора и Иоанна. В 989 году он на месте их мучения положил основание храму в память Рождества Пресв. Богородицы. В этот-то храм великий князь и пожертвовал всю святыню, привезенную им из Корсуни. Мало того, когда этот храм через семь лет был окончательно отстроен греческими искусными зодчими, тогда Владимир обеспечил его и духовенство, служившее при этом храме десятою частью из своих немалых княжеских доходов; отчего и церковь получила название Десятинной. В этих храмах, а также и в других, сообразно с духом православия, богослужение совершалось славянами-священниками, бывшими в Киеве еще до Владимира, и пришедшими из славянских земель, на народном языке и притом по славянским богослужебным книгам, уже переведенным на славянский язык задолго до этого времени святыми равноапостольными славянскими просветителями Кириллом и Мефодием.⁷ В то время церковно-славянский язык был гораздо ближе к разговорному языку славян разных стран. Но время отдалило, увлекло живую речь человека от общего источника церковно-славянского склада.

При Владимире христианство распространялось и в других местах, особенно около Киева и вдоль по большому торговому речному днепровскому пути; доходило и до великого Новгорода. Везде, где крестились люди, там строились быстро и церкви. Владимир сам неослабно трудился над этим делом.

Но храмы были назидательны особенно для людей взрослых. Между тем нужно было подумать о молодом поколении, о детях. Из них можно ожидать более сознательных, более усердных христиан и служителей храму Божию. Но их нужно с детства воспитать в христианском учении и жизни. Для этого большое влияние оказывают христианские школы. Без них значительно замедляется усвоение христианства сердцем. Владимир так и смотрел на это. Он повелел отбирать детей у лучших граждан и отдавать их в книжное учение, хотя матери и плакали по них, как по мертвым. Заботясь о просвещении других христианством и о развитии благочестия, Владимир в христианстве сам значительно изменился, – конечно, к лучшему. Он вел скромную, семейную жизнь со своею христианской супругой. Прежняя его доброта и общительность получили в православии высшее освящение; у него был открыть двор и готов стол на царском дворе для всех нищих и убогих; а те, которые не могли приходить к этому столу по болезни, дома у себя получали себе пищу; хлеб, мясо, рыбу, овощи, квас и мед с нарочно устроенных для того тележек, разъезжавших по всему городу. Такая-то отеческая доброта Владимира и увековечила за ним в любившем его и любимом им народ название «красного солнышка». Он любил также и наделял милостями и духовенство, и бояр.

Как новичок к вере Христовой, и любвеобильный от природы, он гнушался пролития крови человеческой. А поэтому, сделавшись христианином, он не решался предавать смертной казни даже убийц-разбойников, во множестве усилившихся в его царство: но потом, по настоянию представителей христианства, он разрешил смертную казнь над разбойниками. После этого разбои сократились значительно.

С радостью служил князь Владимир общей пользе государства и, в частности, каждого человека. Но сам он мало имел счастья и покойствия среди своей семьи. То сын Святополк, женившись на польке, под влиянием польского архиерея, затеет что-либо против доброго отца своего (в 1013 г.); то сын Ярослав, сверх заслуг, и раньше других помещенный мудрым отцом на Новгородский престол, откажет отцу своему в послушании и в установленной издревле дани (в 1014 году). Такие семейные скорби, естественно, могли омрачать душу Владимира и расстроить его здоровье. И действительно, 15-го июля 1015 года не стало Владимира. Он скончался в загородном дворце своем в Берестове.

Православная Церковь за все его попечение и труды о благе ее и за его благочестивую в христианстве жизнь причислила его к сонму святых и наименовала его равноапостольным. Она восхваляет его следующими словами:

«Уподобился еси купцу, ищущему доброго бисера, славнодержавный Владимире на высоте стола сидя матере градов, Богоспасаемого Киева: испытуя же и посылая к царскому граду увидети православную веру; и обрел еси бесценный бисер Христа, избравшего тя яко второго Павла, и оттрясшего слепоту во святой купели душевную вкупе и телесную; тем же празднуем твое успение, людие твои суще; моли спастися державы твоея российския начальником, Христолюбивому Императору, и множеству владомых». (Тропарь равноап. Владимиру.)

Такое мировое явление, как объявление христианства религию господствующей в Русском царстве, при славном государе, естественно, не может не вызывать и некоторых умозаключений.

а) И действительно, нельзя не видеть особенной милости Божией к Русским в том, что Господь благоволил сделать веру православную вместе с первым единодержавным русским князем-христианином господствующей в России. Владимир был тогда единовластителем – самодержавным. Россия, значит, была в руках одного лица. Слово государя тогда было законом для всех и каждого; дума царская – мыслью всех. Тогда желание единодержавного должно было исполняться скоро во всех местах Русской земли. И если князь принимал новую веру, то она, при могучей власти князя, должна быть если не обязательной, то любимой и уважаемой от подданных; – а при любви к князю, то – и достоянием каждого русского. Почти так и случилось. Чего хотел князь, того хотел и народ. Перемены, производившиеся христианином-князем, принимались и осуществлялись искренно и христианскими подданными. Поэтому единодержавие Владимира по милости Божией послужило скорейшему распространению православия по России, водворению его в сердцах русских. Не будь единодержавия; тогда, при множестве мелких владений и их разнохарактерных владельцев, препятствия православию было бы оказано гораздо больше, чем при Владимире.

б) Милость Божия к нам, Русским, и в том, что мы приняли новую веру и именно православную. Потому что только православие имеет свойство сохранять правильные отношения между властью и подчиненными, умиротворять враждующих, устранять размолвки и низводить мир в общество. Между тем, например, сильно домогавшееся тогда языческих сердец католичество всегда вносило и вносит рознь, раздор и тревогу в душу и в общество. В католичестве всегда бывает давление власти, как церковной, так и гражданской, над совестью подчиненных. Католичество требует безусловного послушания, безответного исполнения внушений, какие сообщаются верующему мирянину папой, или архиереем, даже ксендзом. В православии же пастыри не выделяются, как давящая власть над пасомыми. Они живут одной жизнью; горе мирянина есть горе и пастыря, и наоборот, нужды и скорби пастыря умаляются сочувствием, содействием и молитвой пасомых. В православном обществе, как в семье, жизнь идет мирным путем; как отцу отдается в семье почесть, уважение и послушание, так и отец уважает свободу и самостоятельность совершеннолетних сыновей. При таком взаимном уважении естественным следствием бывает мир семьи, или общества. А мир есть залог процветания семьи или целого государства. Таким образом Православная Церковь, как охранительница личности в каждом верующем, – во владыке ли то иль рабе, – есть виновница благоденствия общественного. Это мы и видим в своей русской жизни. Пока русские дорожат православием, до тех пор стройная общественная жизнь не нарушается. Слабеет в сердцах, глохнет православие – исчезает и мир из сердца, и открываются нестроения, раздоры в семье и обществе. Кто же из Русских не возблагодарит Бога за ниспосланное нам правоверие?

в) Еще: мы приняли православную веру в то время, когда вполне точно определены и разграничены права и обязанности верховной власти, как гражданской, так и церковной, и притом в духе Христова учения. Эти права и обязанности так сопоставлены, что власть гражданская и власть церковная, не вторгаясь одна в область другой, помогают друг другу, живут в согласии и имеют в виду только общее благо церкви и государства. И действительно, одна власть охраняла другую. Царь и святитель жили дружно. Высшие церковные лица были восприемниками детей царских от купели святого крещения; они же были и духовниками царской семьи, первыми советниками в делах семейных и в вопросах государственных. И гражданская власть в свою очередь оказывала полное сочувствие и содействие в нуждах Церкви. При таких взаимных отношениях властей только и можно было ожидать одного добра отечеству и Церкви.

г) Милость Божия к Русским и в том, что православие сделалось религией господствующей тогда, когда все главные вопросы о вере христианской, о лице Искупителя, возбуждавшиеся в течении многих веков еретиками, были разъяснены, определены в известных навсегда обязательных выражениях, и в таком виде увековечены на семи вселенских соборах.

Значит, мы получили всю святыню православия охраненною со всех сторон от всяких нападений, как великий дар Божий. Нам, Русским, да и всем славянам не было нужды возбуждать вопросов религиозных, или выдумывать защищения против лжеучений. Все до нас и для нас уже приготовлено. Нам Русским, оставалось только спокойно развиваться в добродетельной жизни и вечно с благодарностью твердо хранить полученную истину. «Стойте, братие, в вере, мужайтесь, утверждайтесь», (1Кор.16:13). «Только то, что имеете, держите, пока приду», – говорит Господь Вседержитель (Откр.2:25).

д) Еще одно и последнее наблюдение. Православная вера стала в России господствующей в конце Х-го века, в такое время, когда Западная Римская Церковь уже отпала от истины, сама стала чуждаться света, хотя ей указывали путь к тому. Она стала омрачаться и в учении, и по жизни. А в таком случае Бог, как провидел новозаветный пророк Иоанн Богослов, переносит светильник свой с этого места на другое, где будут сохранять и поддерживать свет, сами озаряться им и других озарять. И знаменательно, в самом деле, как только римские католические христиане стали погрязать в неверии и нечестии и упорствовать в том и другом, Господь сеет Слово Свое на почве новой, невозделанной, но богатой производительными силами, – на душе славянской. При закате христианского света в романских народах здесь у славян занялась заря; взошло скоро солнце; началась христианская жизнь. Но среди славянских племен Русское племя волею Промысла особенно возвеличено; на него-то, на его верования православные и на всю его религиозную и обрядовую церковную жизнь смотрит весь мир. Русская церковь держит светоч истины и указывает путь к свету блуждающим и ищущим исхода.

Так да светит же, светит ярче в душе каждого из нас свет православия пред человеки, что бы они видели наши добрые дела и прославляли не нас, но Отца нашего Небесного (Мф.5:16).

Не забудем молитвенно прославлять дивного во святых равноапостольного князя нашего Владимира, которому Россия обязана воцарением правоверия на ней, а чрез него и своим могуществом, и славою, и миролюбием.

Протоиерей Василий Михайловский.