Глава 1. Эпоха архаики

Знаменитый Д  Грот началом достоверной истории Греции считал 776 г. до Р. Х., когда состоялись Олимпийские игры, ставшие исходной точкой летосчисления самих эллинов. Олимпиады происходили и раньше, но только от игр 776 г. остался список победителей. С известной долей условности эту дату можно принять как действительно значимую точку хронологического отсчета, но не с тем чтобы, вслед за Гротом, предшествовавшие этой Олимпиаде события, как совершенно легендарные, выводить за рамки доступного исследованию, а как начало нового этапа в истории греческого народа, как начало собственно античной цивилизации. Первую фазу истории этой цивилизации принято называть архаическим периодом; он продолжался три столетия: от начала VIII века до греко-персидской войны, победоносное завершение которой открывает эпоху классики.

В предшествовавший архаике IX век до Р. Х. возобновились торговые контакты между Элладой и Ближним Востоком. Маршруты этих контактов проходили через Кипр, Родос, Крит и острова Архипелага. Морские торговые пути были одновременно и проводниками культурного влияния Леванта на эллинский мир.

Самым грандиозным результатом этого влияния явилось возрождение письменности у греков. Происхождение этой новой письменности хорошо известно – она возникла из заимствования и трансформации финикийского алфавита, к которому были добавлены буквы для обозначения гласных звуков, а также х, ф, кс и пс. В середине IX столетия финикийский алфавит использовали на Крите, затем его заимствовали в других странах эллинского мира. Во второй половине VIII столетия букву хи стали использовать в Аттике, потом были изобретены и другие дополнительные символы, которых не знал финикийский алфавит. В конце VIII века до Р. Х. появилось сразу несколько вариантов греческого письма в разных городах, каждый из них со своими знаками для передачи гласных и тех согласных, для которых не существовало финикийских эквивалентов. Унификация письменности продолжалась в течение нескольких столетий. Первоначально греки писали, как и финикийцы, справа налево, существовал и разнонаправленный способ письма, когда, завершив строку, следующую вели в обратном направлении – так экономились усилия, требующиеся для переноса пишущей руки на место начала новой строки. В конце концов сложилась классическая греческая письменность с ее 24 буквами и с письмом слева направо. Названия греческих букв восходят к финикийским словам, которые обозначали определенные понятия: альфа из финикийского алефа, что значит скот, бета – от бет – дом, гамма из гимеля, верблюда, и дельта от финикийского далета – двери. Свой окончательный вид это письмо впервые приобрело у ионийцев, в Афинах оно было официально принято в 403 г. до Р. Х., при архонте Эвклиде.

Большое влияние на развитие греческого искусства оказал ввоз восточных изделий из керамики, слоновой кости, импорт роскошных сирийских гобеленов. Подражая заморским мастерам, греческие горшечники стали расписывать керамические вазы в восточном стиле – на место линейного орнамента пришли многокрасочные изображения, из этого подражательного ремесла затем сложилась двухцветная краснофигурная или чернофигурная вазопись архаической эпохи. Искусство архаики процветало в дорических городах Крита и Пелопоннеса, распространившись оттуда в ионические полисы и в Аттику, но ионийцам принадлежало бесспорное первенство в поэтическом искусстве. С побережья Малой Азии до жителей Эгейских островов и до европейской Эллады донеслись звуки гомеровских поэм, которые напоминали эллинам о великих деяниях их отдаленных предков – ахейцев и о блистательной роскоши их быта, о великолепии погибшей культуры микенского мира, разрушенного дорийцами.

Архаика была эпохой колонизации – расселения греков по обширному пространству Средиземноморья, которое в последующие века воспринималось эллинами как вселенная, эйкумена, не потому, что они ничего не знали о странах и народах за ее пределами, а потому, что в их не чуждом высокомерия национальном самосознании этот запредельный мир не был культурно полноценным, являлся варварским в современном значении этого слова, которое переосмыслено было самими греками архаического периода, перестав обозначать всего лишь иноязычие. Первоначально эллины называли варварами иноязычных людей по той же причине, по какой славяне называли немцами, что значит немыми, германцев. «Вар-вар», вероятно, должно было имитировать воронье карканье, которому эллины уподобляли непонятную речь иноплеменников.

Главной причиной колонизации был демографический взрыв, который происходил в IX и VIII столетиях до Р. Х., когда численность населении Эллады вначале восстановила уровень, достигнутый в канун завоевания, а потом и превзошла его, составив не менее 4 миллионов; во всяком случае, по приблизительным подсчетам, в заморские колонии переселилось до 2 миллионов выходцев из европейской Эллады, с островов Архипелага и с Ионического побережья. Перенаселенность была особенно острой ввиду маломерности земельных участков, годных для пахоты. Авантюрный склад национального характера, память о былых переселениях, войны между полисами, политическая борьба внутри них, завершавшаяся поражением целых партий, внутрисемейные распри, обделенность младших сыновей наследством поставляли внушительный контингент добровольных или вынужденных эмигрантов. При колонизации преследовались также торговые цели. Так, колонии на южном побережье Черного моря устраивались в местах, близких к добыче руды, нужной металлургическому производству, колонии в северном Причерноморье обогащались хлебной торговлей. Часто выбирались для поселения места, где удобно было взимать торговые пошлины за транзит товаров. В иных случаях, выбирая место для колонии, не пренебрегали и возможностью пиратского промысла – выходцы из Мегар выбирали для поселения на Сицилии места, откуда можно было врасплох нападать на мореходов и затем надежно укрываться в прибрежных бухтах.

В ходе колонизации греки смогли расселиться по берегам Средиземного моря, там, где туземные народы уступали им в культурном отношении и были слабее в военном отношении; им, однако, не удалось овладеть ни сирийским, ни египетским побережьем, где они только сумели открыть своего рода торговые фактории под суверенной властью местных властителей – Навкратос в дельте Нила или Посейдион рядом с устьем левантийского Оронта.

Военным превосходством над варварами эллины обязаны были не только своему мужеству, вынесенному из эпохи дорийского завоевания, но и унаследованной отчасти у покоренных и ассимилированных ахейцев прекрасной амуниции: тяжеловооруженные воины – гоплиты (от гоплон – щит) носили круглый щит, который прикреплялся металлической полосой к правому предплечью, шлем, латы и наголенники из бронзы, отчего в Египте, где их нанимали на воинскую службу, гоплитов называли бронзовыми людьми, мечи и копья длиной около двух метров с железными наконечниками. Легкая пехота искусно употребляла в сражении железные мечи, луки и пращи. Важным фактором превосходства греков над туземцами были их воинский строй, основу которого составляли слаженно действовавшие в бою глубоко эшелонированные шеренги, жесткая дисциплина, использование искусных тактических приемов и длительное профессиональное обучение воинов, чем особенно знамениты были спартанцы. Элитным родом войск являлась тяжеловооруженная конница – кавалерия, но не боевые колесницы, которые по миновению микенской эпохи и героического века дорийского завоевания удалились с батального поприща на стадионы.

Могучим средством эллинской колонизации стал мощный военный флот. Торговые суда мало изменились в сравнении с микенской эпохой – это были устойчивые корабли, которые ходили и под парусами и движимые веслами гребцов, изящно изогнутые, с высоким носом и глубокой осадкой, но военный корабль был значительно усовершенствован. Его корпус стали делать прямым и низким, с удлиненным килем, который в бою действовал как таран. На боковых палубах размещались воины. Как и торговые суда, военные корабли приводились в движение гребцами, которые размещались в один ряд, но могли также ходить под парусом. Был и другой тип военных судов – с двумя рядами гребцов по левому и правому борту, но уже без боковых палуб. В VI столетии до Р. Х. стали преобладать беспалубные корабли двух видов – триаконтеры с 30 веслами и пентеконтеры с 50 веслами, впервые появившиеся в Коринфе. Беспалубные корабли были быстроходней и обладали высокой маневренностью, в связи с этим изменилась и тактика морского боя – вместо абордажа стал в основном применяться таран. Греческий, в особенности ионийский флот со временем превзошел ранее более совершенный финикийский, и греки стали господствовать на Средиземном море.

При основании колонии властями полиса испрашивалась санкция оракула – для этого балканские греки обращались в Дельфы, к оракулу Аполлона, а ионийцы к оракулу Аполлона Дидимского. Ответ оракула содержал указание на место, куда должна была выселиться колония. Во главе колонистов ставился ойкист, который устанавливал границы колонии, место для храма и агоры, при необходимости также и крепостной стены. После кончины имя и деяния ойкиста окружено было ореолом почитания со стороны колонистов вплоть до его религиозного культа. В состав колонистов по возможности включались лица разных состояний и профессий: земледельцы, ремесленники, а также воины, в особенности когда со стороны туземных жителей ожидалось вооруженное сопротивление устроению колонии. Иногда круг выселявшихся из метрополии определялся жребием. Часто переселенцы переправлялись на новое место не одновременно, но несколькими морскими походами, постепенно расширяя колонию. Колонисты брали с собой в дорогу священный огонь из очага родного города. В колонии затем копировались культ, храмовая архитектура, политические институты, календарь, алфавит родины, так что колония по возможности представляла собой двойник полиса, из которого она была выведена. Связь колонии с метрополией выражалась обычно также в том, что представителей метрополии приглашали в качестве третейских судей в спорах между колониями, выселившимися из нее, часто граждане метрополии, проживавшие временно в колонии, обладали разными привилегиями, например освобождались от налогов в знак особого уважения к родному полису, но политически колония сразу или скоро становилась независимой от метрополии, обладала суверенитетом.

С местным населением у колонистов отношения складывались по-разному, иногда дружественно, так что туземцы даже выдавали замуж за колонистов, среди которых женщин всегда недоставало, своих девиц. Но в случае военного сопротивления варваров новый греческий полис обзаводился рабами. Часто греки вели с автохтонными племенами агрессивные войны, стремясь к расширению территории колонии, при этом однако они не удалялись от морского берега в глубь континента, и потому колонии всегда соседствовали с континентальной варварской периферией, даже на Сицилии только побережье населено было греками, а центр острова занимали автохтонные народы. В любом случае, раньше или позже, между колонистам и туземцами налаживался торговый обмен. Некоторые варвары по разным причинам поселялись в греческих колониях, часто в качестве периэков, но иногда они приобретали в них гражданские права. Соседство с эллинами способствовало развитию культуры варварского окружения, но, конечно, происходило и культурное взаимообогащение, при этом происходила эллинизация варваров, иногда также и варваризация греков, во всяком случае имела место антропологическая метисация, хотя культурное доминирование эллинского элемента было везде бесспорным, и потому эллинизация варваров была нормальным явлением и в самих колониях, и в их периферии, а обратный процесс представлял собой все-таки своего рода эксцесс.

Ближайшим объектом колонизации для греков было побережье Мраморного и Черного морей – Пропонтида и Понт. Пионером колонизации стал ионийский город Милет, выходцами из которого уже в первой половине VIII века до Р. Х. были основаны на южном берегу Понта Синоп и Трапезунд. В середине столетия на азиатском берегу милетцы основали Кизик, в следующем веке переселенцами из того же Милета на азиатском берегу Дарданелл был устроен Абидос, который контролировал проход через пролив. Другие ионические полисы Парос и Эритры основали неподалеку от Кизика город Парий. На северном побережье Понта уже в VII веке переселенцами из Милета были устроены колонии в устьях больших рек: Истрий у дельты Дуная, Тирас на Днестровском лимане, Ольвия на Южном Буге, Борисфен у устья Днепра, позже Танаис на берегу Меотиды – Азовского моря, в устье Дона. В VI веке на западном берегу Черного моря милетцы основали колонии Одессос, Каллатис и Томы, в Крыму ими были устроены Феодосия и Пантикапея, на кавказском берегу Керченского пролива ионийцы из Теоса около 540 г. до Р. Х. основали Фанагорию, южнее, на Кавказском побережье, возникли милетские колонии Диоскурия и Фасис. В 675 г. ионийцами из Самоса был основан Перинф на европейском берегу Пропонтиды, а выходцы с острова Парос обосновались еще в 710 г. на примыкающем к фракийскому побережью Эгейского моря острове Тасос. Ионийцы из эвбейского города Халкиды колонизовали полуостров с тремя протяженными выступами, на одном из которых возвышается гора Афон, ставшая впоследствии средоточием православного монашества. Этот полуостров, на котором выходцы из Халкиды устроили, по преданию, 32 колонии, был назван ими Халкидикой.

Самым серьезным конкурентом Милета в колонизации Пропонтиды и Понта были дорийские Мегары. В 676 г. до Р. Х. мегарцы основали на азиатском берегу Босфора Халкидон, знаменитый тем, что тысячу с малым лет спустя в нем состоялся IV Вселенский Собор, в 660 г. выходцами из Мегар был основан Византий, ставший потом ареной важнейших событий мировой истории. Эти две колонии совместно контролировали Босфорский пролив. Дорийскими колониями были Месемврия и Гераклея Понтийская, расположенные на западном побережье Черного моря. В свою очередь переселенцами из Гераклеи был основан на южном берегу Крыма Херсонес Таврический, но это произошло уже только в V веке до Р. Х., в классическую эпоху. Колонисты из Коринфа основали Потидею на Халкидике, превзошедшую своими размерами и значением соседние крошечные колонии эвбейцев.

Эолийцы решительно уступали ионийцам и дорийцам в освоении Средиземноморья, но все-таки на северном побережье Эгейского моря переселенцами с острова Лесбос были созданы колонии Энос и Сест.

У Иллирийского побережья на острове Керкира колонию основали выходцы из дорийской Эретреи, затем эретрейцы изгнаны были из Керкиры коринфянами, которые устроили там в 733 г. до Р. Х. свою колонию. Коринфянами устроены были также Аполлония Иллирийская и Амбракия. Затем уже сама Керкира основала на побережье Ионического моря дочернюю колонию Эпидамн. Создавая колонии в Иллирии, коринфяне приобрели контроль над морским экспортом серебра, строевого материала и мяса из этой страны с ее роскошными пастбищами, лесами и рудниками.

В западном направлении главными объектами колонизации стали южная Италия и Сицилия. При этом первая колония в этом регионе появилась не на ближайшем к Греции восточном побережье Италии, а на крошечном острове в Тирренском море – Питекузе (Искье), расположенном поблизости от современного Неаполя. Интерес к этому острову обусловлен был его золотыми приисками. Основатели колонии прибыли из дорийской Эретреи и ионийских городов Халкиды и Ким. Позже, в 757 г. до Р. Х., выходцы из тех же городов основали вблизи этого острова, на берегу Тирренского моря, колонию Кумы, ставшую своего рода плацдармом для дальнейшего освоения западного побережья Италии. Выходцы из Кум в 531 г. основали Неаполь. Ионийцами из Халкиды была создана колония на южной оконечности Апеннин – Регий. Одной из первых колоний на восточном побережье Калабрии стал основанный в 720 г. до Р. Х. ахейцами знаменитый Сибарис. 20 лет спустя уже сами сибариты устроили в Кампании дочернюю колонию Посейдонию, или по-латыни, Пестум, храмы которого сохранились до наших дней. Колонисты из Спарты основали в 706 г. к северу от Сибариса Тарент с его исключительно удобной, прекрасной гаванью.

Первая колония на Сицилии, Наксия, была основана ионийцами из эвбейской Халкиды и с острова Наксоса в 734 г. Затем уже сами наксийцы устроили колонии Катану и Леонтину. Ионийцы осваивали северо-восточное побережье Сицилии. На юго-востоке острова колонистами были в основном дорийцы. Переселенцы из Коринфа заложили там в 723 г. город Сиракузы, затем уже сами сиракузяне устроили новые колонии: Камарину, Акры и Касмены. На западе Сицилии возникла мегарская колония Селинунт. И это только малая часть греческих колоний в южной Италии и на Сицилии. Множество колоний, основанных здесь, значительное число их жителей, вероятно превосходившее количественно туземное население, во всяком случае на Сицилии, сообщили этой стране наименование Великой Греции.

На дальнем западе Средиземноморья ионийцы из азиатского города Фокеи основали в 600 г. до Р. Х. на юге Франции колонию Массилию. Затем уже сами массалийцы стали осваивать восточное побережье Испании, основав там такие колонии, как Эмпорий, Таррако, Заканф и Гимероскопий. Около 560 г. фокейцы устроили колонию на Корсике Алалию, что вызвало энергичное противодействие со стороны финикийцев, которые ранее греков обосновались на Корсике, Сардинии и Балеарских островах. Действуя в союзе с этрусками, финикийцы в конце концов вытеснили своих соперников с Корсики и не позволили им закрепиться на Сардинии.

На южном побережье Средиземного моря греками основана была своего рода торговая фактория в Египте, находившаяся под властью фараонов – Навкратис, а также на ливийском берегу колония в собственном смысле слова – Кирена, созданная в 630 г. дорийцами, переселившимися с острова Фера. На ливийском берегу Кирена основала дочерние колонии – Барку и Эвспериды.

В результате столь интенсивной колонизации в канун греко-персидской войны несколько сот эллинских полисов опоясали берега Средиземного моря, ставшего родным и домашним для эллинов. По словам Платона, города расположились здесь, словно «лягушки вокруг лужи» (см.: Боннар, цит. изд., с. 36).

Разбросанный на огромном пространстве Средиземноморья, освоив территории, далеко отстоявшие от его исторической родины, политически разделенный на многие сотни полисов, воевавших между собой, греческий народ однако не рассыпался на мелкие этносы, но неизменно сознавал свое единство. И это его единство держалось на языковой общности – дорийцы, ионийцы, эолийцы, ахейцы говорили на разных диалектах, но одного и того же эллинского языка и без затруднений понимали друг друга. Столь же тесными узами их связывало единство религии.

При существовании местных культов со своими особыми обрядами религиозные верования греков представляли собой единую систему, хотя она и переполнена была противоречиями в мифологических сюжетах и местными особенностями. Несмотря на самую широкую известность имен греческих богов и греческих мифов, ставших достоянием мировой культуры, вошедших в классическое школьное образование как его существенно необходимый элемент, религия древних греков не открыла до конца свои тайны исследователям. Дело в том, что ее сакральные тексты – религиозные гимны, заклинания, оракулы – дошли до нас в скудном числе и часто в отрывках, а книг, подобных зороастрийской Авесте или буддийской Типитаке, она не имела вовсе – было бы ошибкой считать таковыми гомеровские поэмы и даже «Теогонию» Гесиода. Конечно, у Гомера и Гесиода можно почерпнуть много ценных сведений о религиозной мифологии эллинов, но судить по их поэтическим сочинениям о греческой религии – это, при всей уязвимости любых сравнений, все равно что изучать христианство, и в частности средневековый католицизм, по «Божественной комедии» Данте, не зная ни Библии, ни творений отцов, имея под рукой только отрывки молитв и расцвеченные фантазией средневековых агиографов жития древних христианских мучеников. Важным подспорьем в реконструкции древнегреческого язычества служат археологические находки, имеющие отношение к культу, но не всегда они поддаются однозначной интерпретации.

В эпоху архаики верования греков сложились в систему, в которой синтезировано было религиозное наследие автохтонных народов Эллады с элементами культа, принесенного выделившимися из индоевропейской общности греками, которые двумя волнами, ахейской и потом дорийской, переселялись с севера на юг Балкан.

При этом и в архаический период сохранялись еще рудименты более древней поры: фетишистское поклонение священным камням – в Фарах, в Тегее, в Орхомене; на холме Ареса в Афинах лежали два камня: один высокомерия и другой бесстыдства, на которые ставились истец и ответчик во время суда; во многих местах существовал культ священных деревьев: оливе поклонялись на акрополе в Афинах, дубу в Додоне, пальме на острове Делосе. С почитанием священных деревьев связаны мифические нимфы: дриады, гамадриады и мелии, местом обитания которых считались кипарисы, дубы, ясени; их представляли смертными существами, гибнущими вместе со смертью священного дерева. Пантеистическая закваска греческой религии в подобных культах обнаруживается с особой очевидностью. Древняя дендролатрия ассоциировалась затем с почитанием Артемиды и Диониса: изображения Артемиды и Диониса часто вешали на древесных ветвях.

В верованиях архаической Эллады сохранялись от глубокой древности и следы зоолатрии и тотемизма. Характерными проявлениями тотемизма было особое отношение к змеям, в которых, по весьма распространенным верованиям, переселялись по преимуществу души героев. Культ священной змеи существовал в Олимпии, в Элевсине, в Афинах, где змею – хранителю города ежемесячно выдавалась медовая лепешка. К древней зоолатрии восходит и почитание некоторых олимпийских божеств в образах животных – Геры, с ее непременным эпитетом в «Илиаде» «волоокая», в виде коровы. Статуи олимпийских богов представляют их часто вместе с их спутниками животными: Афину со змеей или с совой, Афродиту – с лебедем или голубем, Артемиду – с ланью. Жриц Артемиды в аттических городах называли медведицами. Спутники Диониса в праздники надевали на себя козлиные шкуры, и их называли козлами – трагами. Некоторых богов изображали в виде животных или с животными атрибутами: Диониса в виде быка либо только с бычьими рогами, Деметру с лошадиной гривой. Чрезвычайно характерен мифологический сюжет божественных метаморфоз: Зевс являлся своим возлюбленным как бык или лебедь, в одном сюжете даже в обличии муравья. Аполлон в виде дельфина показывал критским морякам путь к Дельфам. Именование Аполлона «Ликейским» сообщало ему волчьи качества, которые высоко ценились греками.

Наследием древних, доахейских земледельцев Эллады был культ хтонических божеств, связанный с почитанием земли (хтонос). Бог подземного мира, в который нисходили души умерших, именовался Аидом и одновременно Плутоном, что значит податель богатства, изобилия, представление о котором связано с хорошим урожаем. Но Аид наделен и устрашающими атрибутами: вместе со своими друзьями циклопами он устраивает пиршество из останков умерших, пожирая их до самых костей, при этом бог смерти Фанатос выпивает кровь покойников. С представлением о подземном царстве мертвых связан пес Цербер с его устрашающей злобностью и хтонические духи – эриннии, мстящие преступникам неизбывными муками. К ним и к подземным богам должны были обращаться ищущие искупления за беззаконно пролитую кровь. При этом кающийся преступник садился на землю, обвязав себе шею и руки красной шерстью, символизирующей кровь, которой жаждут подземные боги.

Богиня земли Гея почиталась повелительницей растений, ей молились о хорошем урожае. Но в центре хтонического культа стояло почитание богини земледелия Деметры и ее дочери Персефоны, или Коры. Представление о посеянном в землю семени, которое вначале умирает, а потом возрождается в виде прозябшего растения, а также о связанной с земледельческим циклом смене времен года отразилось в мифе о Деметре и ее похищенной Аидом дочери Персефоне, которую по просьбе скорбящей матери Зевс повелел отпустить к ней, но с условием, чтобы на треть года она возвращалась от Деметры к своему подземному супругу; когда Персефона спускается к мрачному мужу, скорбит Деметра и на земле наступает осень и зима, но природа пробуждается весенним цветением, когда Персефона возвращается к матери на Олимп.

С древним хтоническим культом связано и почитание Диониса, или Вакха, бога виноделия. Как писал русский антиковед В.С. Сергеев, «еще недавно многие ученые считали, что культ этого божества был заимствован греками у фракийцев в VIII в. до н.э. Однако имя Диониса упоминается в “Илиаде”, и – главное – оно было обнаружено на одной из недавно расшифрованных микенских табличек.., что заставляет признать Диониса древним, может быть, даже догреческим божеством, культ которого существовал на Балканском полуострове испокон веков» (В. С. Сергеев, цит. изд., с. 194–195).

Характер его почитания носил экстатические черты: празднество в его честь, вакханалия, совершалась, по описанию знатока эллинской мифологии Э. Роде, «на высотах гор, темною ночью, при колеблющемся свете факелов. Раздавалась шумная музыка: дребезжащий звук медных бубнов, глухой гром и среди них приводящие в безумие звуки низкотонных флейт. Возбужденная этой музыкой толпа празднующих пляшет с шумным ликованием. По большей части это женщины, которые доходят до исступления в этой дикой пляске. Волосы дико развеваются, в руках они держат змей, посвященных сабацию, они размахивают вакхическими жезлами, в которых под плющом скрыты острия копий. Так неистовствуют они до крайнего возбуждения всех чувств, затем в священном экстазе они бросаются на животных, избранных для принесения в жертву, хватают и растерзывают настигнутую добычу, отрывают зубами кровавое мясо и пожирают его сырым» (цит. по: Иллюстрированная история религий, т. 2. Изд. 2. М., 1992, с. 259–260). по одному из мифов сам Дионис был растерзан своими разъяренными почитательницами – менадами. В торжественных процессиях вакханки носили фаллические символы, и вакханалии заканчивались оргиями.

По религиозным представлениям греков, в свите Диониса присутствовали сатиры, силены и пан – сын Гермеса и нимфы Дриопы, бог с козлиными ногами и рогами и с длинной бородой, покинувший светлый Олимп, чтобы жить в горах и лесных чащобах, пасти стада и играть на свирели. Услышав звук свирели, к нему стекаются нимфы и козлоногие сатиры. Этот веселый бог природы, особенно чтимый пастухами, в жаркий полдень становится гневливым и способен насылать на человека тяжелый давящий сон. В эту пору он может наслать безотчетный ужас, охваченный которым бежит, не разбирая дороги, через густой лес, по краю пропасти, рискуя в любую минуту погибнуть от не замечаемых им опасностей. Случалось, что такой панический ужас охватывал войска и те бежали прочь от неприятеля, даже если превосходили его числом и вооружением. Этот мифический бог вполне заслуживает библейское наименование «беса полуденного», а панический ужас, вселяемый им, так выразительно передает душевное состояние язычника, испытывавшего в окружении сонма природных божеств чувство безысходного одиночества в мире, который, в его представлениях, не содержится промыслом единого всемогущего живого и личного Бога.

В отличие от хтонических божеств олимпийские боги, антропоморфный характер которых служил вдохновением и основой греческого искусства, высокой и совершенной греческой пластики, принесен был в Элладу ее завоевателями – ахейцами и потом дорийцами, и происхождением своим обязан почитанию, вплоть до последующего обожествления, родоначальников и племенных вождей, так что с должной мерой осторожности даже в именах этих божеств, в особенности Зевса, можно предполагать действительные имена древних василевсов.

Культ предков вообще составлял важный элемент народной религиозности греков. Каждая греческая семья поклонялась богине домашнего очага – Гестии. При этом отдельные полисы также имели своих Гестий, и те некоторым образом отождествлялись с богами – основателями городов: так, в Спарте в этом качестве почитали Зевса, а в Афинах – Афину Палладу. Почитание предков, забота о престарелых родителях, по вере греков, обеспечивали защиту со стороны богов, в том числе и со стороны обожествленных родоначальников; пренебрежение ими привлекало на головы неблагодарных потомков божественную месть.

Олимпийские боги, по верованиям эллинов, также составляли единую семью, соединенную узами тесного родства. Главою этой олимпийской семьи почитался Зевс. Его имя является словом, однокоренным с латинским «deus», санскритским «дева», иранским «див», которые переводятся на русский как «бог», а этимологически восходят к праиндоевропейскому слову «деивос», что значит «небо». Как заметил М. Элиаде, «многочисленные эпитеты Зевса предполагают в нем источник различных небесных явлений: Ombrios (Тучегонитель), Hiettyos (Дождящий), Urios (Посылающий попутные ветры), Astapios (Громовержец), Bronton (Высокогремящий)» (Элиаде, цит. изд., с. 308). Зевс сверг своего отца Кроноса, который уже по этимологическим основаниям сближался с временем – хроносом. В свою очередь Кронос родился от брака Урана, что значит Неба (индуистская параллель этого божества – Варуна), который был коварно оскоплен своим сыном, и Земли – Геи. За время правления вселенной Крона и Зевса на земле, по Гесиоду, сменилось пять родов людей, и последний род, железный, обречен на нескончаемые труды и несчастья, пока он не будет в свое время уничтожен за преступления против законов Зевса.

Сестрой и женой Зевса является Гера, которая, предположительно, в более раннюю эпоху почиталась как богиня плодородия. Братья Зевса Плутон и Посейдон правили один подземным царством, а другой – морем. Дочерью Зевса, рожденной без матери, из головы отца, была Афина, покровительница ремесел, воинственная и целомудренная богиня, чье второе имя, Паллада, происходит от почитавшегося ранее в Афинах титана Палласа, которого она заменила в качестве покровительницы города, названного ее именем. М. Элиаде принимает гипотезу Нильссона о том, что первоначально она была «Хозяйкой Дворца, защитницей укрепленных дворцов микенских царей; она была домашней богиней, покровительницей мужских и женских ремесел, но ее присутствие в крепости во время войн и набегов придавало ее образу свойства богини войны» (Элиаде, цит. изд., с. 346). От Геры родились сыновья Зевса – бог войны Арес и Гефест – бог кузнечного огня и искусный мастер оружейных дел, хромоногий после того, как Зевс сбросил его с Олимпа на остров Лемнос. Бог света Аполлон, предводитель муз, покровитель искусств и мантики – гаданий, и его сестра прекрасная и девственная охотница Артемида родились от Зевса и Латоны на острове Делосе. От Зевса и Майи произошел вестник богов и покровитель торговцев и мошенников, изобретательный и лукавый Гермес. Из морской пены – семени Урана около острова Киферы родилась богиня любви и красоты Афродита, власти которой покорны люди и боги, кроме Гестии, Артемиды и Афины Паллады.

Помимо 12 высших божеств, к числу которых в разных полисах причислялись не совсем одни и те же имена, греки населяли пространство также богами, личные имена которых не были известны, – мойрами, эринниями, музами, харитами, низшими богами – слугами олимпийцев вроде Ганимеда, сатирами, дриадами, титанами, и среди них Прометеем, который похитил огонь у олимпийских богов и передал его людям, за что прикован был, по повелению Зевса, к скале на Кавказе, где орел терзал его внутренности. Почитали греки и обожествленных героев, в особенности Геракла, культ которого был особенно популярен у дорийцев, при этом Геракл отождествлялся с финикийским божеством Мелькартом, почитание которого в более раннюю эпоху распространилось по всему Средиземноморью. Героями почитались и цари микенской эпохи: Ахилл, Агамемнон, Менелай, Лай, Эдип, Тесей, Ясон, Главк, Диомед. Характеризуя особенности культа героев, М. Элиаде писал: «Хотя герои и не бессмертны, как боги, но они отличаются от людей тем, что продолжают действовать после своей смерти. Останки героев обладают грозными магико-религиозными силами. Их гробницы, их мощи, даже их надгробные памятники (кенотафы) влияли на живущих людей веками. В каком-то смысле можно сказать, что герои достигают божественного состояния посредством своей смерти… Вразрез с обычаями останки героев хоронили в черте города, их даже помещали в святилища (Пелопа – в храм Зевса в Олимпии, Неоптолема – в храм Аполлона в Дельфах» (Элиаде, цит. изд., с. 354).

Все важные события в публичной и частной жизни греков: начало войны и заключение мира, народные собрания, рождение и смерть человека, бракосочетание – сопровождались религиозными обрядами. Обряды совершались и на городских площадях, и в жилищах, но существовали также места, специально предназначенные для богослужения, – священные рощи и горы, алтари под открытым небом, а затем по преимуществу храмы, в которых помещали скульптурные изображения богов. К храмам греки испытывали особое благоговение, они воздвигались обычно на возвышенных местах – особенно часто на городском акрополе, строились из благородных материалов и лучшими архитекторами, содержались в чистоте, в том числе и ритуальной. Греки совершенно не знали храмовой проституции, столь обычной у народов Леванта и Месопотамии. В некоторые святилища вообще не допускались лица без надлежащего посвящения. В то же время храмы служили убежищем для преследуемых, иногда и явных преступников. В храмы стекались богатые пожертвования, в некоторые из них, в особенности к дельфийскому оракулу, – со всего эллинского мира. В храмах приносились только бескровные жертвы: возлияния маслом, вином или медом. В качестве пожертвований приносили военную добычу, драгоценные изделия из золота, серебра, бронзы, ювелирные украшения, а бедные люди – заношенную одежду и даже обрезанные волосы.

Кровавые жертвоприношения хтоническим богам, иногда, во время праздников или народных бедствий, с заколением огромного числа жертвенных животных, совершались вне храмов, на специально отведенных для этого участках. После заклания в дар богу обыкновенно сжигался тук, а жертвенное мясо съедали участники священнодействия. В исключительно редких случаях совершались и человеческие жертвоприношения – закланию подвергались пленники или рабы, осужденные на смертную казнь, а также калеки или олигофрены. Обреченных на смерть сжигали, и пепел их развеивали над морем. Подобное действо совершалось в моменты особенно большой опасности для полиса: во времена голода или моровой язвы, с надеждой умилостивить жертвой гневающихся богов. В Афинах и городах Ионии, в отдельных случаях, вместо убийства жертву изгоняли из города, дав обреченному в руки сыр, ячменную лепешку и сушеные винные ягоды.

Ритуальные акты, произнесение молитв, жертвенные возлияния и кровавые жертвоприношения могли совершать родовые старейшины, главы семейств, лица, облеченные властными полномочиями, но существовали также жрецы, иеревсы, и жрицы, для которых принесение жертв, чтение молитв и священных гимнов, уход за храмом, хранение и содержание храмового имущества составляли служебные обязанности. Иногда от жрецов, и чаще от жриц, требовалось временное или пожизненное целомудрие. Жрецы пользовались почетом в народе, жречество могло быть пожизненным и даже наследственным, но оно не составляло замкнутой касты, подобно египетскому жречеству. Будучи публичными чиновниками по характеру своей деятельности, жрецы отчитывались о ней перед народным собранием и другими органами полисной власти.

Семейные события также сопровождались культовыми актами: после рождения сына на дверном косяке помещали оливковый венок, при рождении дочери – кусок шерсти. На пятый день жизни ребенка обносили вокруг домашнего очага. Перед бракосочетанием молитвы и дары приносились Гере, Артемиде, Афродите, Урану, Гее, Зевсу Телейосу (Всемогущему), мойрам и нимфам. У дверей брачного чертога пелись священные гимны – эпиталамии.

Греки верили в бессмертие души, но загробную жизнь в Аиде представляли мрачной. Греческое наименование царства мертвых – аид, гадес, от имени владыки этого царства Аида, послужило для христиан наименованием ада. В более древнюю эпоху, в героический век дорийского завоевания, покойников сжигали, в эпоху архаики кремацию стало вытеснять погребение останков в земле. Долг похоронить близкого почитался священным, и пренебрегшие им потомки или родственники навлекали на себя, по верованиям греков, проклятие. Но тело умершего считалось нечистым, и похоронить его надо было до рассвета, чтобы не оскорбить богов зрелищем трупа. На священном острове Делосе совершенно воспрещалось погребать умерших.

Погребальные обряды в разных полисах отличались друг от друга. В Афинах у дверей дома, где был покойник, ставили кружку с водой, останки тщательно обмывали и натирали благовонными мазями, облачали в белые одежды, в уста влагали обол, чтобы покойник уплатил его Харону, и клали тело на носилки. Затем совершался плач по усопшему. На следующий день тело выносили на кладбище и там предавали земле или кремировали. Заканчивались погребальные обряды пиршественной тризной. В честь погибших в море или умерших в чужой стороне воздвигались кенотафы – пустые могилы. На 3‑й, 9‑й и 30‑й день после погребения в память об усопшем совершались жертвенные приношения хтоническим божествам – возлияния молока и меда.

В Афинах и некоторых других полисах в конце февраля праздновались антестерии в честь Диониса. В этот день пробовали молодое вино. На третий день антестерий, праздника цветов, по верованиям афинян, «пробуждались мертвые, томимые голодом и жаждой… Незримые тени мертвых.. носились по улицам города… Жители покрепче запирались в домах, предварительно поставив у своего порога глиняный горшок.., наполненный “походной” похлебкой, сваренной из разных зерен. Живые не смели к ней прикасаться. В этот день людям приходилось не только самим защищаться от мертвых, но ограждать от них и богов – сами они укрывались в своих домах, а бессмертных накрепко запирали в храмах. Святилище обвязывалось толстыми веревками, для того чтобы предохранить бессмертных от заразы – соприкосновения со смертью» (Боннар, цит. изд., с. 17). Эти верования и эти обряды восходят, очевидно, к доахейской древности, к религии автохтонов Эллады.

Своеобразным проявлением религиозной жизни греческого народа были гадания, которые имели не только частный, но и публичный и даже общенациональный характер. Своими оракулами особенно знаменито было святилище Аполлона в Дельфах. Приходившие туда с вопрошанием о будущем получали оракул, ответ, обыкновенно туманный, часто двусмысленный, подлежавший толкованиям, чтобы его уразуметь. Оракулы в Дельфах изрекала жрица, пифия, названная так потому, что до того, как этим прекрасным местом завладел Аполлон, оно, по преданию, принадлежало убитому им дракону Пифону. «Мантическое вдохновение приходило к Пифии вследствие действия испарений, выходивших из трещины в земле» (Иллюстрированная история религий, с. 280). Э. Курциус считал, что «в течение трех столетий, предшествовавших персидским войнам, дельфийский оракул был главной духовной силой Греции, основой греческого единства, он пробудил в греках сознание своей противоположности варварам… В зависимости от дельфийского оракула находилось очень многое: календари, постройка дорог, дорийская архитектура, правила житейской мудрости, в особенности же колонизация и законодательство» (см.: Иллюстрированная история религий, с. 280).

Для защиты Дельфийского святилища был заключен религиозный союз – амфиктион, в который вошли 12 полисов. Этот амфиктион оказывал значительное влияние не только на религиозную, но и на политическую жизнь греческой эйкумены. Представители городов, входивших в религиозный союз, устанавливали своего рода нормы международного права, относившегося, конечно, лишь к взаимоотношениям эллинских полисов, правила ведения войны, назначали третейские суды для разрешения межполисных споров, в случае осквернения святилища либо даже по причине ограбления паломников объявляли священную войну. Существовали и другие религиозные союзы вокруг разных святилищ. Целью некоторых из них было проведение совместных празднеств.

Греческие праздники и торжества бывали разными: одни общенародными, а другие лишь для особо посвященных лиц, тайные, хотя число посвященных – мистов могло при этом быть значительным, даже до нескольких тысяч. Такой характер носили знаменитые элевсинские мистерии, устраивавшиеся в маленьком городке, который вошел позже в состав Афинского полиса. Эти мистерии посвящены были Деметре и ее дочери Персефоне, ежегодно совершающей нисхождение в подземный аид. Главной темой мистерий, об обрядах которой ввиду как раз их мистериальности, таинственности, нет ясных сведений, была загробная участь умерших, которая представлялась разной для посвященных и профанов. Сохранилось одно из изречений, связанных с элевсинскими мистериями: «Блажен среди земных людей тот, кто видит эти знаки, но тот, кто не прошел обряда посвящения и не участвует в священном ритуале, никогда не изведает подобной судьбы, хотя его тело и будет гнить в промозглой тьме» (см.: Хаммонд, цит. изд., с. 188,). В этих словах с достаточной ясностью выражена идея загробной радости для посвященных и избранных, посмертная участь которых сопрягается с образом семени, бросаемого в землю и прозябающего растением, и, символически, с судьбой Персефоны.

С особым почитанием Деметры и Персефоны – Коры, а также с экстатическим культом Диониса первоначально были связаны орфические мистерии, которые потом однако совершенно отделились от необузданных вакханалий. Орфики переиначивали древние мифы, стремясь вложить в них свои идеи, тяготеющие к своего рода пантеистическому единобожию. Кора, по их представлениям, была матерью почитавшегося ими бога Загрея, который был съеден титанами, но Зевс, чтобы спасти его сердце, съел его сам, после чего Семела зачала от Зевса Диониса, который произошел от сердца Загрея. Зевс поразил титанов молнией, и из их крови сотворил людей, которые нечисты из-за своего происхождения от титанов, но одновременно содержат в себе и дионисическое начало. Задача человека, которая исполняется чрез участие в орфических мистериях, – в освобождении дионисической души от тела, причастного титанической нечистоте. О боге же орфики мыслили так: «Един Зевс, един Аид, един Гелиос, един Дионис, во всем единое божество» (см.: Иллюстрированная история религий, с. 298).

Вступавшие в тайные религиозные союзы, или гетерии, адепты принимали посвящение и затем проходили ряд ступеней. «Эти степени посвящения, – по словам знатока античных мистерий Е. Г. Рабинович, – являются универсальным признаком всех закрытых коллегий, и хотя число степеней варьируется.., но различаются два главных состояния относительно таинства: предварительно посвященный обычно именуется мист (“тот, чьи уста запечатлены”, “молчун”), полностью посвященный – эпопт (“наблюдатель”, “созерцатель (таинства))”. Во всех степенях требовалось соблюдение разнообразных – порой сложных – правил, касающихся еды, одежды, общения с женщинами и т.д., но главным правилом оставалось соблюдение тайны. Тайна (мифологическая доктрина… союза) заключалась в приобщении к некоему сокровенному знанию, всегда имеющему отношение к загробному блаженству, которое… требовало приложения некоторых специальных усилий и получения некоторой специальной информации – вот этой-то информацией и располагал эпопт» (Е. Г. Рабинович. «Жизнь Аполлония Тианского» Флавия Филострата. – Флавий Филострат. Жизнь Аполлония Тианского. М., 1985, с. 246).

Несравненно популярнее мистериальных культов были общенародные праздники в честь богов – истмийские, пифийские в Дельфах в честь Аполлона, Панафинеи в Афинах, но самыми знаменитыми из них были те, что устраивались в Олимпии на Пелопоннесе в честь Зевса Олимпийского. Эти празднества сопровождались спортивными состязаниями, в которых первоначально участвовали дорийцы, а потом и гимнасты из всех эллинских полисов. Основателем Олимпиад почитали Геракла, родоначальника дорийских царей – гераклидов. Счет Олимпийских игр ведется с 776 г. до Р. Х., когда их стали проводить регулярно – раз в четыре года. Счет по Олимпиадам стал впоследствии основой общегреческого летосчисления. Олимпиады проходили летом, в течение 5 дней.

Самым древним состязанием был бег на расстояние одного стадия – стадион, откуда потом пошло название самого ристалища – плошадки для бега, а потом и специально отведенного места для других спортивных соревнований. Затем стали бегать и на более длинные дистанции. Большой популярностью пользовались позже вошедшие в программу празднеств кулачный бог и борьба, метание диска. Так сложилось классическое пятиборье – пентафлон, включавшее кулачный бой, метание диска, борьбу, бег и прыжки. Впоследствии к пятиборью присоединили и другие состязания: на колесницах, верхом на конях, бег в полном вооружении. Победителей увенчивали лавровыми венками, в их честь воздвигали статуи, писали стихи, их почитали как самых выдающихся людей. В олимпийских победителях эллины усматривали отблеск божества, и скульпторы, ваявшие богов, вдохновлялись телесным совершенством этих героев. На Олимпийские игры стекались люди со всей Эллады, граждане и метеки или периэки, но не рабы, которым присутствовать на этих празднествах воспрещалось. Олимпийские состязания окружены были столь благоговейным уважением всего эллинского мира, что во время их проведения прекращались междоусобные войны.

Нравы греков в эпоху архаики стали цивилизованнее и мягче, чем в героический век. Вера в божественную справедливость, которая распространяется на весь мир, изменила отношение к выходцам из чужого полиса и даже к варварам. В них уже не видели врагов, по возможности подлежащих уничтожению, с ними поддерживали торговые отношения, соблюдали по отношению к ним справедливость, в военное время трупы врагов не подвергались надругательствам, подобным тем, что воспеты в «Илиаде», их хоронили или выдавали родственникам для погребения. Свободных эллинов, взятых в плен, не убивали и не обращали в рабов, но возвращали за выкуп. Из народной жизни постепенно исчезает обычай кровной мести. Жизнь стала безопасней, и жители большинства эллинских городов уже не носили, как в героический век, оружия повседневно, его брали с собой отправляясь в путешествие или в иных обстоятельствах, но в основном уже только на войну. Между эллинскими полисами и даже с варварскими государствами заключаются договоры, и эти договоры соблюдаются, а нарушение их почитается за нечестие, влекущее гнев богов.

Из религиозного культа эллинов выросла греческая культура, греческое искусство. Архитектура древних эллинов – это прежде всего храмостроительство. Самые ранние из сохранившихся храмов были воздвигнуты в VI столетии до Р. Х. В результате археологических раскопок известны храмовые сооружения, построенные в предшествующее столетие. Материалами для них служило дерево и сырцовый кирпич, к тому времени уже сложились классические типы периптера и диптера, так что с уверенностью можно предполагать, что начало их развития восходит к VIII веку. В VI столетии храмы строились из известняка или мрамора. Древнегреческий храм представлял собой вытянутый прямоугольник в плане – целлу, с двухскатной крышей, со всех сторон обнесенную колоннадой, – периптер либо двойной колоннадой – диптер. Архитектоника храма выдает его происхождение от деревянного зодчества дорийцев, живших прежде в горах Македонии и Эпира.

По своей конструкции и форме, в особенности что касается колонн и их капителей, храмы архаической эпохи принадлежали к одному из двух ордеров – дорическому, который доминировал на Пелопоннесе и в Великой Греции, или ионическому, типичному для малоазийского побережья. Колонна дорического ордера не имела базы. Ствол колонны сужался кверху, но неравномерно – в средней части он имел припухлость – энтазис, поверхность ствола покрывалась желобками – каннелюрами. Канелюры усложняли игру света и тени на колонне. Капитель колонны состояла из круглой подушки – эхина и лежавшей на ней квадратной плиты – абаки. Антаблемент архаического ордера складывался из трех элементов – архитрава, фриза, состоявшего из чередующихся триглифов и метоп, и карниза. Дорический ордер отличается тяжелой монументальностью, создавая впечатление мощи и нерушимого покоя. Для ионического ордера характерны изящество, стройность, иногда декоративная вычурность. Витрувий сравнивал дорический ордер с идеалом мужской красоты, а ионический – женской. База колонны ионического ордера состояла из чередующихся вогнутых (скоции) и выпуклых (валы) элементов. Ствол ионической колонны был пропорционально выше и не имел энтазиса, каннелюры вырезались глубже, и игра света на колоннах от этого получалась более динамичной. Характерной особенностью капители ионической колонны являются волюты, или завитки подушки, образующие по бокам капители два вала. Позже сложился третий из классических ордеров – коринфский.

Из сохранившихся сооружений VI столетия монументальным величием и суровой гармонией отличаются дорические храмы Аполлона в Коринфе, Геры в Олимпии, сокровищница афинян в святилище Аполлона в Дельфах. Поразительной красоты храм ионического ордера был воздвигнут близ Милета в Дидимах в честь Аполлона. Одно из знаменитых семи чудес света, храм Артемиды в Эфесе, не сохранился, но археологические раскопки позволяют составить представление об этом грандиозном сооружении. Родина периптера и диптера – на Пелопоннесе и в Ионии, но из эпохи архаики до нас дошло больше храмов, построенных в Великой Греции: в Селинунте и в Акраганте на Сицилии, в Посейдонии (Пестуме) на юге Апеннин, и самые величественные из них посвящены Гере.

В VII веке до Р. Х. родилась греческая пластика – скульптурные изображения богов, затем также героев, воинов и атлетов – победителей Олимпиад. Вначале эта скульптура была подчеркнуто статической и иератической, обнаруживала на себе очевидное влияние Египта и Востока, в следующем столетии искусство ваяния приобретает характерные национальные черты, становится более динамичным, более точным в воспроизведении анатомических особенностей человеческого тела, которым, по антропоморфным религиозным представлениям греков, обладали олимпийские боги, сохраняя при этом религиозную возвышенность, монументальность и строгий лаконизм. Прекрасные образцы архаической пластики найдены в Дельфах, Афинах, на Делосе, в Беотии, на Крите, в Малой Азии и в Великой Греции.

Греческая скульптура VII века представляет два основных типа – обнаженного юношу – куроса и кору – девушку, одетую в плотно облегающий тело хитон. Их лица оживлены столь характерной для архаики сдержанной улыбкой. Как писал Н. Убальдо, «все… скульптуры были ярко раскрашены: розовая кожа, красные губы, черные волосы, разноцветная или позолоченная одежда, изобилие украшений, венки, лавровые листья.. В глаза статуй вставлялись сверкающие камни, чтобы имитировать интенсивность реального взгляда» (Убальдо Никола. Иллюстрированный философский словарь. М., 2006, с. 170). Но лишь немногие из найденных в раскопках изваяний сохранили следы окраски, так что существовавшее до недавних пор в искусствоведении представление о монохромности античной скульптуры представляло собой ошибку, оказавшую огромное влияние на новоевропейскую эстетику с ее культом превратно интерпретируемой античной пластики. Между тем скульптурные изображения божеств, по словам того же автора, «ежедневно подвергались типично человеческому туалету: их мыли, натирали благовониями, одевали в одежды и украшали гирляндами, на голову возлагался венок, в жаркую погоду их обрызгивали водой. Покормив статую водой, ее развлекали представлениями, выносили в торжественной процессии» (Убальдо, цит. изд., с. 170), иными словами, эти статуи предназначались не для эстетического созерцания, подобного тому, которому они удостаиваются в современных музеях, но предметом живого религиозного поклонения, принципиально тождественному с почитанием идолов у африканских племен, оставшихся вне орбиты христианства, ислама или современной цивилизации.

Помимо станковой скульптуры, создавались также монументальные композиции, в том числе и рельефные, помещавшиеся на фронтонах храмов и составлявшие часть их декоративного убранства.

Самым массовым видом искусства архаики была вазопись – искусство, отличавшееся многообразием сюжетов, по преимуществу мифологических, но также и жанровых, бытовых, динамизмом, легкостью и остротой рисунка. В VII столетии до Р. Х. сложилась чернофигурная техника вазописи – вазы расписывались черным лаком по светлому красноватому фону, в конце VI столетия возникла краснофигурная техника – на керамических сосудах, покрытых черным лаком, наносились изображения фигур цвета глины разных оттенков – эта техника стала преобладать в классическую эпоху.

О древней музыке у нас самые смутные представления, известно однако, что культовые обряды, государственные церемонии, сражения, а также семейные праздники сопровождались песнями и игрой на музыкальных инструментах. Греческие музыканты играли на флейте и лире, или кифаре, изобретенной, согласно мифу, Аполлоном Кифаредом.

Гимны и песни – это не только музыка, но и поэзия, и слова древних песнопений разных жанров, а также стихи, предназначавшиеся не для пения, а для декламации; до нас дошли, нам известны имена древних поэтов и написанные ими стихи.

В эпоху архаики был записан окончательно сложившийся к тому времени текст гомеровского эпоса, который ранее хранился в памяти рапсодов, подобных сказителям русских былин, так что в позднейший классический период он подвергся лишь редактированию. В VIII столетии до Р. Х. Гесиод гомеровским гекзаметром сочинил две знаменитые поэмы: «Теогонию», которая дает обильный материал для изучения религиозных верований античных греков, и «Труды и дни», воспроизводящую повседневный быт, праздники и сельский труд беотийского крестьянина. Поэма включает в себя многочисленные гномы – дидактические изречения, призванные научить читателя или слушателя поэмы житейской мудрости и благочестию.

Лучшие поэтические создания VII и VI веков – это лирические стихотворения, названные так потому, что они пелись или декламировались под аккомпанемент семиструнной лиры. В эпоху архаики сложились разные лирические жанры: элегии, ямбы, военные марши – эмбактерии, парфении, гименеи, эпиталамы. В эту эпоху появляется также басня. Предание приписывает изобретение этого жанра и авторство первых и самых знаменитых басен Эзопу, горбатому рабу самосского гражданина – достоверность этого предания сомнительна. Тексты басен до нас дошли не в их первоначальном виде, а в поздней, уже византийской переработке. Но сохранились в оригинальном виде воинственные эмбактерии спартанского поэта Тиртея, который, правда, писал не на дорийском диалекте своей родины, а на ионийском, ямбы Архилоха – поэта с острова Пароса, пристрастного, насмешливого, гневного, раздражительного и несчастного, сохранились легкомысленные и веселые стихи жизнелюбца Анакреонта, посвященные чаще всего вину и красавицам. Сочинения его подражателей приписывали самому Анакреонту, отчего возникло потом название тематического жанра – анакреонтическая лирика.

В историю античной литературы вошли имена и других поэтов архаики, чьи стихотворения уцелели во фрагментах, – Терпандра Лесбосского, Ивика, Алкмана, Стесихора, Мимнерма, Коринны; время не истребило поэтические строки государственных деятелей Семонида, основателя колонии на острове Аморге, и великого афинянина Солона.

С наибольшей полнотой до нас дошло поэтическое наследие Феогнида из Мегар, жившего в VI столетии. Это был аристократ, который после захвата власти в родных Мегарах «подлыми» – демократами стал скитальцем на чужбине. Его элегии проникнуты горестью от потери родины и дышат гневом на низкую чернь, поднявшую руку на благородных. В одной из них он предается неудержимой мстительной ярости: «Твердой ногой наступи на грудь суемыслящей черни, бей ее медным бодцом, шею пригни под ярмо! Нет под всевидящим солнцем, нет в мире широком народа, чтоб добровольно терпел крепкие вожжи господ». Непокорность черни всерьез представляется ему несправедливостью и обидой для благородных, но озлобление поэта проистекает по преимуществу от сознания своего бессилия: «К гибели, к воронам все наше дело идет! Но перед нами, Кирн, из блаженных богов здесь не виновен никто. В бедствия нас из великого счастья повергли насилье, низкая жадность людей, гордость надменная их».

Вершину греческой лирики составляют стихи двух поэтов VII века с острова Лесбоса, писавших на эолийском диалекте, – Алкея и Сафо. Как и Феогнид, Алкей принадлежал к аристократии Митиленского полиса и вынужден был эмигрировать в результате демократического переворота в Митиленах в Египет, но после отставки вождя демократической партии Питтака Алкей вернулся на родину. В своих мастерски отточенных стихах он обращался к богам Аполлону, Гере, Афине, писал стихи о любви, о вине и застолье, о природе, но его главная тема и его главная боль – политическая борьба, которую он в нескольких своих стихотворениях уподобляет морской буре: «Пойми, кто может, буйную дурь ветров! Валы катятся – этот отсюда, тот оттуда… В их мятежной свалке носимся мы с кораблем смоленым, едва противясь натиску злобных волн. Уж захлестнула палубу сплошь вода, уже просвечивает парус, весь продырявлен. Ослабли скрепы». Но опасности и тяготы противостояния губительному шторму не подавили воли поэта, готового сражаться до последнего, к чему он призывает и своих спутников: «Не посрамим же трусостью предков прах, в земле под нами здесь упокоенных… но есть иные – люди, не властные в своих желаньях. Темным страстям служа, их опозоренные руки предали город рукам таким же».

Поэзия Алкея исполнена энергией несгибаемого мужества, а гименеи и эпиталамы его современницы Сафо, к которой он обращался с такими строками: «Сапфо, фиалкокудрая, чистая, с улыбкой нежной! Очень мне хочется сказать тебе кой-что тихонько, только не смею: мне стыд мешает», – стали на века воплощением женственности. Сафо ответила Алкею строго и наставительно: «Когда б твой тайный помысл невинен был, язык не прятал слова постыдного, – тогда бы прямо с уст свободных речь полилась о святом и правом». Принадлежа, как и Алкей, к митиленской аристократии, Сафо возглавляла музыкально-поэтическую школу, в которой получали воспитание девушки из благородных семей, и ряд ее песен посвящен ученицам. Как и Алкей, во время гражданской войны в Митиленах она оставила родной город и нашла прибежище в Сицилии, откуда потом вернулась на Лесбос. В стихах Сафо доминирует тема неразделенной, несчастной любви. Истерзанная душой, она обращается к Афродите, моля ее о помощи: «О, явись опять – по молитве тайной вызволить из новой напасти сердце! Стань, вооружась, в ратоборстве нежном мне на подмогу!»

По скрытой внутренней энергии чувства, выражаемого предельно лаконично, по удивительно точной передаче органического созвучия душевных и телесных движений Сафо осталась непревзойденной в мировой поэзии: «Богу равным кажется мне по счастью человек, который так близко-близко пред тобой сидит, твой звучащий нежно слушает голос и прелестный смех. У меня при этом перестало сразу бы сердце биться: лишь тебя увижу, уж я не в силах вымолвить слова. Но немеет тотчас язык, под кожей быстро легкий жар пробегает, смотрят, ничего не видя, глаза, в ушах же – звон непрерывный. Потом жарким я обливаюсь, дрожью члены все охвачены, зеленее становлюсь травы, и вот-вот как будто с жизнью прощусь я. Но терпи, терпи: чересчур далеко все зашло…» Чувственная страсть передана здесь торжественным и строгим языком религиозного гимна, но ведь религия эллинов и была, как она виделась еще древним христианам, обожествлением страсти.

Хронологически последним великим лириком Эллады был Пиндар, живший на рубеже архаической и классической эпох. Он знаменит одами, в которых воспевал победителей в конных ристалищах на Олимпийских, Пифийских, Истмийских и Немейских играх, прославлял тиранов и возносил благодарную хвалу олимпийским богам. Его оды насыщены мифологическими реминисценциями. Пиндар как никто другой остро переживал и воспроизводил пламенным потоком слов, блещущих яркими и энергичными образами, божественную красоту природы, которую он созерцал не в покое и тишине, но в ее бурных проявлениях, захватывающих дух своим катастрофическим динамизмом и величием. Его поэзия простодушно и пламенно религиозна, причем, без какой бы то ни было философской сублимации национальных верований, это патриархальная народная религиозность, впрочем, обнаруживающая в себе несомненно пантеистическую закваску.

Великолепны его стихи из Первой Пифийской оды, посвященной колеснице сиракузского тирана Гиерона, в которых он с державинским простодушным и самозабвенным восторгом воспевает вулканическую Этну, расположенную во владениях Гиерона: «Этна – столп небосвода, снежно-бурная Этна, весь год ледников кормилица ярких. Там из самых недр ее неприступного пламени ключ бьет священной струей. И текут днем потоки рек, испуская огнистый дым, ночью же блеском багровым пышет огонь, глыбами скалы вниз он, вращая, мчит с грохотом, с грозным шумом в бездну пучины морской. Страшный ток Гефеста чудовищный этот зверь ввысь посылает. И дивное диво это для всех, кто увидит сам, диво для всех, кто об этом слышит рассказы». В огненной красоте живой и одухотворенной стихии Пиндар чувствует присутствует божества; природа в конечном счете для него и есть бог.

Из дифирамбов, певшихся на вакханалиях, участники которых, изображая спутников Диониса сатиров, надевали на себя козьи шкуры и мазали себе лица виноградным суслом, неистово плясали, и потом приносили в жертву козла, выросла трагедия, что значит «козлиная песнь». В своего рода священные драмы, которые разыгрывались при этом, стали включать и других богов и героев, и хотя впоследствии трагедия настолько утратила связь с религиозным торжеством, что в Афинах возникла ироническая поговорка «При чем тут Дионис», исконную связь с вакханалиями трагедия сохранила не только в своем названии, но и в том, что непременной принадлежностью театрального реквизита оставался жертвенник, а главной темой трагедийного хора было величание богов; характерно и то, что в Афинах представления трагедий давались дважды в году – в зимние и весенние дионисии, календарные сроки празднования в честь Диониса. Первым трагическим поэтом, по преданию, был Феспид, живший в VI столетии до Р. Х., но сохранившиеся тексты трагедий написаны были уже в классическую эпоху.

Из сельских дионисий выросла и комедия. В праздник, календарно связанный со сбором винограда, устраивались шествия подвыпивших крестьян, плясавших и певших разнузданные песни фаллического содержания. Такие шествия назывались комосами. Отсюда и слово комедия, что значит песнь во время комоса. Первыми известными по именам комедиографами были Суссарион из Мегар и Эпихарм из Коса, но их комедии до нас не дошли.

В эпоху архаики из мифологической теогонии вырастают первые опыты философского осмысления начал мироздания. В начале VI века в ионийском Милете Фалес учил, что первооснову вселенной составляет единая субстанция, и это вода, которая несет в себе зачаток движения и жизни. Фалес заимствовал у вавилонян и египтян солидные астрономические знания и в 585 г. до Р. Х. предсказал согражданам солнечное затмение. Он явился также основоположником геометрии, доказав впервые несколько геометрических теорем. Еще один натурфилософ из Милета Анаксимен первопричиной вселенной называл другую стихию – воздух. Самым глубоким натурфилософом из ранних досократиков был также милетец – Анаксимандр, который основой мироздания считал «апейрон» – вечную и бесконечную субстанцию, не сводимую ни к одной из четырех стихий и пребывающую в вечном движении, в процессе которого из апейрона выделяются противоположные начала – тепла и холода, сухости и влажности. Традиция усваивает Анаксимандру начертание первой географической карты, представлявшей всю известную поверхность земли, которая, по его представлениям, имела форму цилиндра, парящего в воздухе.

С орфическим культом связан был самый глубокий мыслитель архаической эпохи Пифагор, уроженец острова Самоса. Его учителями античные авторы называют древних мудрецов Фалеса, Бианта и Анаксимандра; а по Геродоту, он общался также с египетскими жрецами, от которых заимствовал учение о метампсихозе. Пифагор много путешествовал; переселившись в зрелые годы в Великую Грецию, одно время он жил в городе Кротоне.

Пифагор началом всего сущего считал число. Все остальное в природе подвержено переменам, и только числа и математические законы остаются неизменными. Путь к познанию мира лежит через изучение математических закономерностей, которые этим миром управляют. В длящемся более двух с половиной тысячелетий споре пифагорейцев с их оппонентами, отрицающими сводимость качества к количеству, современная цифровая технология с ее поразительно совершенными результатами в воспроизведении звука и цвета взяла сторону Пифагора. Высшую цель человека Пифагор видел в занятиях философией и математикой. Сам он вошел в историю этой науки как автор теоремы о квадрате гипотенузы.

Последователи Пифагора объединялись в закрытые религиозно-мистические союзы – гетерии, которые, подобно гетериям орфиков, представляли собой тайные общества. По словам Е. Г. Рабинович, «чтобы быть туда принятым, будущий пифагореец должен был пройти тяжкое испытание, включающее в себя несколько лет молчания… За испытанием следовало неполное посвящение в эксотерики (“внешние”). Эксотерики именовались также акусматиками (“слушателями”), потому что могли присутствовать на пифагорейских собраниях, но только за занавесью, внимая таинству, а не созерцая его, как вполне посвященные. Эти последние именовались эсотериками (“внутренними”), или математиками (“учеными”), или себастиками (“священными”) – они могли видеть и слышать все. Мифологическим содержанием главного пифагорейского таинства было учение о переселении душ, но какой именно культ отправляли древние пифагорейцы и какое божество было в центре этого культа, доподлинно не известно» (Рабинович. – Филострат, цит. изд., с. 246).

Особенность пифагорейских гетерий, отличавших их от других мистериальных обществ, заключалась в особом интересе к политике, так что они могут рассматриваться как один из прототипов позднейших масонских лож. Пифагорейцы участвовали в политической борьбе греческих городов южной Италии, в особенности влиятельны они были в Кротоне. Сторонники аристократических партий, они подвергались гонениям там, где к власти приходили демократы. Поражение аристократов в Кротоне привело к запрещению и разгрому местной пифагорейской гетерии и, возможно, к гибели самого Пифагора. Но и после того в течение веков пифагорейские союзы оставались заметным фактором политической жизни многих полисов.

Основную клетку греческого социума составляла семья, и это была патриархальная семья, власть в которой безраздельно принадлежала мужчине; отец распоряжался жизнью и смертью своих детей – во всех полисах, кроме Фив, а не только в Спарте, он, если хотел, мог избавиться от новорожденного ребенка: отвергнутых детей бросали со скал в ущелье, оставляли на обочинах дорог, давая им шанс на жизнь, иногда младенцев полагали на ступенях храмов. Везде, кроме Афин, родители могли продавать детей в рабство, и многие отцы, оказавшись в нужде, пользовались таким правом. Жены были в подчинении у мужей, но, в отличие от Леванта, брак у греков был моногамным; впрочем, в Спарте с ее особенно маскулинными нравами, существовал обычай полиандрии, когда несколько братьев сожительствовали с одной общей женой. Женским делом считалось вести домашнее хозяйство и выращивать детей. Посещение мужьями гетер – подруг, которые, развлекая их, пели, танцевали, играли на флейте и даже сочиняли стихи, не нужно было скрывать ни от общества, ни от жен. Противоестественные связи, которые часто являлись оборотной стороной мужской дружбы, также не вызывали скандала – отношение к ним было вполне терпимым.

Жилищем семьи служил дом, который стоял посреди двора (ауле), во дворе размещались также хозяйственные постройки: скотный двор, амбар для зерна, в домах ремесленников или богатых усадьбах рабовладельцев устраивались мастерские, в состав усадьбы входили огород и фруктовый сад, обнесенные оградой. Дома строились из дерева, сырца, кирпича и камня в зависимости от состояния семьи, у богатых людей на отделку дома употреблялся мрамор и иногда полудрагоценные минералы. Главное парадное помещение, мегарон, отделен был от двора сенями – продромосом, иногда также портиком. Дворы, со всех сторон окруженные портиками, – перистили, появляются позже, в классическую эпоху. В ионийских городах Малой Азии и на Кипре дворы мостили. Потолок мегарона поддерживали деревянные колонны, между которыми устраивался очаг, над ним располагалось защищенное от дождя отверстие для выхода дыма. Вдоль стен мегарона стояли лавки, покрытые коврами. Женская половина, в которой жили также и дети, в богатых домах устраивалась на втором этаже, иногда эти вторые этажи нависали над улицей. Внутри дома находились баня, кладовые помещения для съестных запасов.

Основу питания эллинов составлял хлеб – ржаные или ячменные лепешки. Ели маслины, лук и чеснок, питались орехами, медом и фруктами – яблоками, сливами, инжиром, а также коровьим, овечьим или козьим молоком, пресным и кислым, из молока выделывали мягкий сыр, похожий на творог или брынзу. В рацион непременно входило также оливковое масло, пили вино, разбавленное водой более чем наполовину. Это делалось по разным причинам, в том числе и потому, что при изготовлении вина употреблялась сера, вкус которой надо было отбить. К тому же вода, к которой добавлялось вино, дезинфицировалась вином, и взрослые мужчины часто употребляли разбавленное вино вместо воды.

Чтобы захмелеть, надо было пить много и долго – пьянству поэтому предавались за дружеским застольем – симпозиумом, совозлежанием: древние обыкновенно вкушали пищу и пили вино полулежа, располагаясь на низких сиденьях, апоклистрах, которые расставлялись «покоем», а посередине ставились маленькие столики – для еды и вина. Люди воздержанные выпивали не более трех чаш: первую, как говорили, для здоровья, вторую – для удовольствия, а третью – для сна. Но иногда симпозиумы превращались в разгульное пиршество. Вино, перед тем как его пригубить, отплескивали на пол, совершая жертвенное возлияние богам. В симпозиумах участвовал узкий круг друзей – считалось, что синтрофосов – сотрапезников должно быть не меньше числа харит и не больше числа муз, то есть от трех до девяти человек, чтобы они легко и удобно могли поддерживать общую беседу. На симпозиумы приглашались гетеры, призванные развлекать сотрапезников пением, плясками, декламацией, а также менее скромными услугами. На симпозиумы помимо гетер приглашали также лиц бедных, но известных своим острословием, чтобы они потешали гостей. Образ жизни таких лиц, торговавших своим остроумием, порой весьма плоским, считался зазорным, называли их параситами, от «ситос» (хлеб), что можно перевести как нахлебник.

Греки не употребляли за трапезой ни ножей, ни вилок, ни ложек – пищу брали руками, объедки бросали на пол. Мясо домашних животных и дичи ели по праздникам, чаще на симпозиумах, чем у себя дома в семье, иногда это было жертвенное мясо, которое одно только и было доступно бедным. Даже богатые избегали употреблять его повседневно, что, конечно, отчасти объясняется жарким климатом – регулярно питавшихся мясом считали обжорами. Зато состоятельные люди ели много рыбы, морской и той, что вылавливали в горных речках, а также мидии. Рыбная пища была повседневной и у рыбаков. Стол малоимущих земледельцев и горожан состоял в основном из ячменного хлеба, маслин, чеснока и лука, пастухи питались хлебом, пресным и кислым молоком и сыром. Бедные и вино пили по праздникам, в основном в зимнее время. Рабов кормили ячменными лепешками, чесноком, фигами и вином из виноградных выжимок. Спартанцы питались крайне непритязательно – хлебом, похлебкой, вареной свининой и вином, в праздники в сисситиях угощали печеньем.

Главным производственным занятием архаической эпохи оставались земледелие и скотоводство, но роль земледелия в хозяйстве постоянно росла, при этом все больше переходили от выращивания хлеба, который в значительном количестве импортировался из Северного Причерноморья, Италии и Египта, к более выгодному разведению оливковых плантаций, виноградников и фруктовых садов, продукция которых экспортировалась. Самой богатой житницей Эллады была плодородная Фессалийская равнина. Земледельцы употребляли плуг, борону, мотыги, заступы. В засушливых землях, которые преобладали, насущной необходимостью было рытье оросительных каналов – ирригационная система требовала постоянного ухода за ней. В большинстве хозяйств домашний скот играл подсобную, второстепенную роль, но в малонаселенных горных местах, в особенности в Аркадии и в Эпире, пасли стада овец и коз. Повсеместно разводили коров, причем не только ради молока, – волы, а не лошади использовались по преимуществу в качестве рабочего скота в земледелии и как тяглая сила. Быков употребляли при молотьбе зерна, гоняя их на току по кругу. Лошадей держали лишь состоятельные люди, они нужны были для кавалерии, для скачек, но также для езды, менее всего для полевых работ.

Поэма беотийского крестьянина Гесиода «Труды и дни» содержит подробные наставления земледельцу. Эта поэма – гимн труду, который, как убежден Гесиод, способен сделать человека угодным богам: «Голод, тебе говорю я, всегдашний товарищ ленивца. Боги и люди по праву на тех негодуют, кто праздно жизнь проживает, подобно безжальному трутню, который, сам не трудяся, работой питается пчел хлопотливых. Так полюби же дела свои вовремя делать и с рвеньем. Будут ломиться тогда у тебя от запасов амбары. Труд человеку стада добывает и всякий достаток. Если трудиться ты любишь, то будешь гораздо милее вечным богам, как и людям: бездельники всякому мерзки».

Крестьяне обрабатывали наделы – клеры, которые им принадлежали в большинстве полисов по праву частной собственности, но в некоторых полисах собственником земли было само государство, распределявшее ее между гражданами. Число крупных землевладельцев было невелико, и их латифундии не составляли значительной части обрабатываемой земли. Земледельцами были в основном свободные крестьяне – граждане либо даже неполноправные метеки. В крупном землевладении использовался рабский труд, а также труд зависимых крестьян вроде илотов либо наемных работников – батраков. Рабов иногда держали и небогатые крестьяне. Но количество свободных крестьян в эпоху архаики многократно превышало число рабов, занятых в сельском хозяйстве.

В индустрии также преобладал труд свободных ремесленников – демиургов, но существовали и крупные мастерские, владельцы которых держали рабов, а также использовали наемный труд. В особенности широко применялся труд невольников в рудниках.

В VII столетии до Р. Х. уроженец Хиоса Главк сделал одно из важнейших изобретений в истории технологии – нашел способ паять железо, что способствовало росту железной индустрии. Масштабное изготовление оружия из стали привело к глубокому преобразованию в военном деле – тяжеловооруженная пехота умалила значение аристократической конницы. Железо не вытеснило производства медных и бронзовых изделий. В бронзовой индустрии также сделаны были тогда важные усовершенствования: «Мастера Ройк и Феодор с острова Самос освоили новые виды литья бронзы, которые позволили отливать статуи по восковой модели, получать прочные и тонкие листы бронзы, широко использовавшиеся для изготовления ряда предметов вооружения (панцири, шлемы, щиты), парадной посуды.., бронзовые листы для обшивки бортов и изготовления многих металлических деталей судов» (История Древней Греции. М., 2001, с. 88–89).

Потребности в одежде удовлетворяло ткацкое, швейное и красильное производство. В эпоху архаики в одежде на смену древних хлена и пеплоса – шерстяного плата, который оборачивался вокруг тела и прихватывался на плечах заколками, приходит хитон – рубаха, которую мужчины носили не подпоясывая, а женщины подпоясывали высоко над талией, так что она свисала поверх пояса, образуя своего рода накидку. Поверх хитона мужчины носили на левом плече гиматий, женщины же гиматием покрывали голову. Юноши (эфебы) надевали для верховой езды хламиду, короткий плащ с застежкой – аграфом. В зимнее время голову покрывали плоской войлочной шляпой с широкими полями. На ногах носили сандалии.

Повседневным нуждам людей служил труд гончаров, изготавливавших прекрасную керамику. Помимо сосудов, гончары делали светильники, трубы для водопроводов, черепицу для крыш, плитки для отделки зданий. Ремесленники, наравне с людьми интеллигентных профессий вроде лекарей объединялись в своего рода профессиональные гильдии, подобные средневековым цехам, которые взаимно поддерживали друг друга, назначали согласованные цены на свою продукцию, подавляя конкуренцию. Крупными центрами ремесел были Мегары, Афины, Коринф и крупнейший малоазийский город – Милет, где процветали металлургия и ткацкое производство, в особенности изготовление шерстяных тканей. В Халкиде на острове Эвбее добывали медь, которая употреблялась в металлургической индустрии не только Эллады, но и за пределами эллинского мира.

Эллинский мир связан был нервной системой торговых путей. Но торговля являлась необходимым средством поддержания жизнедеятельности и внутри полисов. В то же время греки вели торговый обмен и с варварами, жившими по периферии эллинского мира. Изделия, изготовленные греками, вывозились даже в пределы Западной и Северной Европы; такие находки были сделаны в Бургундии, где выкопали бронзовый кратер, и в окрестностях Берлина, где в скифской могиле нашли золотую рыбу, служившую украшением панциря. Главным транспортным средством обменных операций служил торговый флот, которым обладали все приморские полисы в метрополии и колонии. Помимо пентеконтер с 50 гребцами строились триеры, на которых размещалось по 180 гребцов, размещенных в три ряда. Такие суда обладали высокой грузоподъемностью, пассажирские перевозки по морю были не дороги и доступны людям скромного достатка, что значительно повышало мобильность эллинского мира. Морские пути пересекали Средиземное море в разных направлениях. Из Коринфа в города Сицилии и Италии в керамических сосудах везли вино, масло, благовония, а также бронзовые мечи, из Милета и Мегар вывозили шерстяную ткань. Торговый путь проходил также через Босфор и Дарданеллы, связывая бассейн Эгейского моря с колониями в южном и северном Причерноморье.

Первоначально торговля велась примитивным бартером, но в эпоху архаики в употребление входят деньги. Ранее эллины использовали в качестве денег короткие и тонкие железные прутья – оболы. Пригорошня из шести оболов составляла драхму, и хотя впоследствие денежная система изменилась, прежние названия денег удержались. Но в VII веке эллинские полисы заимствовали из Лидии чеканную монету фиксированного веса.

Путь к изобретению монет прошел несколько этапов. Вначале вошло в обыкновение на металлическом слитке произвольного веса прутом наносить отметины, чтобы показать однородность металла. Затем на оборотной стороне слитка в виде бляшки стали прочерчивать желобки, по которым можно было судить о ее износе. Наконец, стали употреблять круглые бляшки фиксированного веса, на которые наносились символы, удостоверяющие их стоимость. Это изобретение сделано было, как о том пишет Геродот, в Лидии. В этой стране, расположенной к востоку от малоазийских эллинских колоний и населенной народом, язык которого не известен, но по имеющимся ономастическим и топонимическим данным можно считать с определенностью, что он принадлежал к анатолийской семье и был родственным хеттскому и лувийскому языкам, находились богатые месторождения электрона – природного сплава золота и серебра.

Лидийский царь Гиг, правивший с 687 по 652 г. до Р. Х., велел стандартизировать образцы электрона по их оттенкам и, значит, по весовой доле в нем золота, и символами изображать вес и стоимость электронной бляшки – монеты, по-гречески – номисма, что значит «узаконенное». Каждой такой монете соответствовал слиток чистого золота определенного веса. Первая чеканная монета получила название «статер»; при использовании монет иного веса и достоинства статер стал единицей измерения стоимости монет. На крупных монетах чеканилась львиная голова, на мелких – львиная лапа. Лидийский царь Крез (561–541 гг. до Р. Х.) чеканил уже монеты из чистого золота и чистого серебра. Золотые статеры Креза послужили образцом для персидских золотых монет и серебряных шекелей. Но уже в VII столетии изобретение монет было заимствовано ионическими полисами Милетом и Эфесом, интенсивно торговавшими с Лидией. На монеты из электрона в этих городах наносили чеканное изображение льва, повернувшего голову, пчелы или оленя.

На Элладском полуострове не было залежей электрона, однако в Аттике добывалось серебро. Начало употребления серебряных монет в самой Греции предание связывает с именем Фидона, царя пелопоннеского Аргоса, правившего в VII веке. Для наименования новых серебряных монет Фидон использовал древние названия железных прутьев: драхмы и оболы. Центром чеканки серебряных монет стал остров Эгина, где на монеты наносили изображение черепахи. Эти монеты получили широкое распространение в городах Пелопоннеса и в Аттике. Употреблявшиеся в Элладе лидийские и эгинские монеты основаны на разных системах весовых соотношений.

Во второй половине VII века на острове Самосе и в Коринфе появился новый весовой стандарт монет, который получил название эвбейского. Эвбейские монеты широко использовались затем на западе – в Великой Греции; в 590 г. с эгинской на эвбейскую денежную систему перешли Афины. Основу обеих систем составляла такая единица, как талант, который одинаково делился на 6000 драхм, но вес этого таланта был разным: эгинский весил 37 кг, а эвбейский – 26. Драхмы чеканились из серебра, а оболы, в 6 раз более мелкая по достоинству монета, – из меди или бронзы. В ионических городах Малой Азии в основном продолжали употреблять лидийский стандарт. Таким образом, в большинстве греческих полисах применяли монеты трех систем, которые чеканились в Милете и Эфесе, в Эгине, а также в Коринфе и Самосе – главных центрах чеканки эвбейских монет. С середины VI века стали чеканить монеты и в других полисах: в Гимере, Керкире, Тасосе, Потидее, Таренте, Сиракузах.

Основой государственного устройства эллинского мира в эпоху архаики оставался полис, сложившийся еще в героический век, – город и одновременно государство, что прекрасно иллюстрирует прозрачная этимология слова «политика». Полисы были, по современным представлениям, исключительно мелкими, карликовыми государствами вроде современных Монако или Лихтенштейна, и потому число их было весьма велико. Далеко не все они известны по названиям, но наименования многих сотен полисов до нас дошли. Существовали полисы, территория которых не превышала 30 квадратных километров, а население – нескольких сотен человек, например фокейский полис Панопей. Размеры крупнейших полисов приближались к 10 тысячам км. Так, площадь Лакедемона, или Спарты, составляла 8400 квадратных километров с населением до 150 тысяч человек, примерно такое же население было и в Афинском полисе, при том что его территориальные размеры были в 3 с лишним раза меньше. Крупными, по античным меркам, полисами были также Коринф, Милет, Тарент, Сиракузы.

В среднем полис занимал территорию от 100 до 200 км и в нем проживало от 5 до 10 тысяч человек – полноправных граждан, женщин, детей, метеоков и рабов, так что граждане обыкновенно знали друг друга. Опираясь на фактическое положение вещей, Аристотель сформулировал рекомендации относительно оптимальных размеров полиса: «Подобно тому как население государства.., – писал он, – должно быть легкообозримо, так легко обозрима должна быть и территория, “легкообозрима” значит, что ее легко можно защищать» (Аристотель. Сочинения в 4‑х томах. Т. 4. М., 1984, с. 599). Аристотель находил, что «сообщение города и всей территории государства с морем дает большое преимущество и для обеспечения безопасности государства, и для обильного снабжения его всем необходимым» (Аристотель, цит. изд., с. 600). В большинстве случаев так оно и было в действительности. Почти все полисы имели выход к морю, и чаще всего город либо стоял на берегу, либо, если он был удален от него более чем на 20 стадий – примерно на 3 км, – то на морском берегу находилась гавань, которая соединяла полис с эйкуменой.

Несмотря на то что слово «полис» переводится обычно как «город», большую часть его населения составляли люди, занимавшиеся крестьянским трудом и жившие в сельских поселениях: комах или демах, но эти деревни считались своего рода придатком к центральному поселению, городу, которое называлось одинаково с целым государством полисом, причем в нормальном случае в государстве был один город и его название служило одновременно и наименованием государства. Горожане обыкновенно имели участки земли вне города, часто на этих участках они строили дома и проводили в них часть года, в зависимости от достатка занимаясь крестьянским трудом или имея рабов и живя там по-помещичьи. По своему происхождению полис представлял собой племя, состоявшее из родов, каждый из которых первоначально составлял один дем и занимал одну кому, или, в случае синойкизма, союз племен, или фил.

Город был политическим и религиозным центром своего государства. Эту мысль по-гречески почти невозможно выразить ввиду того, что полисом называлось и то и другое, и это не случай полисемии, а это одно и то же тождественное понятие, которое мы разводим на два разных, отталкиваясь от принципиально иного политического устройства современного мира. Центром города был акрополь – цитадель на вершине холма или на уступе горы, возвышающаяся над жилыми кварталами, на акрополе воздвигался главный храм полиса, посвященный богу-покровителю, а также храмы в честь других богов. Но храмы строились и в других местах города, внизу. Впрочем, богам посвящались не только храмы, но и другие сооружения: театры – Дионису, портики и дороги – Гермесу. В храме на акрополе не только стояла статуя бога для поклонения, в нем хранилась и государственная казна. Акрополь не лишен был в силу своего расположения и оборонительного значения – в эпоху завоевания и ранее, в микенский период, на месте акрополя часто располагались резиденции василевсов. Но защищен был акрополь в основном своим рельефом, часть его периметра могла примыкать к отвесной крутизне. В некоторых полисах вокруг акрополя сохранялись руины крепостных стен, унаследованные у ахейской цивилизации. Сооружение новых фортификаций вокруг акрополя или всего города относится лишь к концу архаического периода или уже к последующей эпохе.

Центром нижнего города была агора, рыночная площадь и одновременно место для проведения народного собрания – первоначально слово «агора» как раз и обозначало само собрание полноправных граждан. По периметру агоры строились стои – длинные портики, образующие своего рода галереи, предназначенные для деловых встреч. На агоре свободные и состоятельные греки, не вынужденные добывать средства существования ежедневным трудом, проводили едва ли не большую часть дня. На агоре либо возле нее сооружался булевтерий – здание, в котором заседал городской совет, или буле. К числу общественных сооружений относились также пританеи, где поддерживался священный огонь полиса, симпозионы, где проходили общественные трапезы, палестры, окруженные стоями места для гимнастических упражнений. Театры и стадионы существовали уже в эпоху архаики, но они не сохранились как археологические памятники, потому что подмостки строились тогда из дерева, а все остальное, включая места для зрителей, представляло собой незастроенный участок города с удобным для этих целей рельефом, представлявшим ровную площадку, к которой примыкал склон холма, на котором и располагались зрители.

Жилые дома обыкновенно представляли собой хаотическую застройку, прорезанную узкими и кривыми улочками для прохода и проезда верхом или в экипаже. В благополучных городах улицы мостили каменными плитами. Иногда такие плиты клали только по краям улицы, так что они образовывали тротуар для пешеходов, а проезжую часть оставляли немощеной. Главные улицы были началом дорог, соединявших город с деревенскими поселениями или с другими полисами. Элементы правильной планировки города появляются только к концу VI века в Смирне и в некоторых других городах малоазийского побережья. Там же, ввиду опасного соседства с могущественной Лидией, а потом также Персией, стали возводить городские фортификации из деревянных столбов и сырцового кирпича на массивных цоколях из булыжника.

Население полисов разделялось на полноправных граждан, меньшая часть которых принадлежала к старой родовой аристократии, а большинство к простолюдинам, свободных, но не обладавших политическими правами периэков или метеков, зависимых людей, вроде илотов Лакедемона, и рабов. В политической жизни участвовали только граждане. Привязанность гражданина к своему полису была исключительно велика, и эллинский патриотизм – это почти исключительно полисный патриотизм; сознание своей принадлежности к эллинскому миру, который противопоставлялся варварскому, было также вполне живым, но оно подобно современному сознанию принадлежности к своей цивилизации, например европейской – к «христианскому миру», как ее называли в недавнем прошлом. Вне своего полиса грек превращался в бесправного периэка. К тому же полис заботился о поддержании минимально приличного достатка для всякого гражданина. В этих целях потерявшие свои наделы граждане наделялись землей из резервных земельных фондов. В некоторых полисах вводился максимум допустимых частных земельных владений, на состоятельных лиц налагались литургии – обязанность тратить часть средств на общественные нужды. Огромных состояний, которые известны в современном мире и которые существовали в Риме в эпоху империи, ни архаическая, ни классическая Эллада не знали.

Основополагающими элементами государственного устройства полиса были народное собрание, в которое принципиально входили все граждане, и совет – буле или герусия, который ведал текущими делами. Но соотношение полномочий этих учреждений в разных полисах было не одинаковым. Публичные должности обыкновенно занимали по выборам, в течение ограниченного времени, чаще всего безвозмездно. В некоторых полисах сохранялась от эпохи завоевания наследственная власть племенных василевсов, в других государствах власть захватывали тираны, которых в наше время назвали бы диктаторами.

Аристотель, обобщая многообразную и пеструю картину политического устройства эллинских государств, выделяет 6 основных типов: три правильных – царскую власть, аристократию и политию и три неправильных – тиранию, олигархию и демократию, констатируя при этом, что более распространены все-таки неправильные формы правления, и в особенности – демократия или олигархия. «Главными видами государственного устройства, – писал он, – являются два – демократия и олигархия, подобно тому как говорят главным образом о двух ветрах – северном и южном, а на остальные смотрят как на отклонение от этих двух. Ведь аристократию считают некоей олигархией, а так называемую политию – демократией» (Аристотель, цит. изд., с. 491). Борьба сторонников демократического или олигархического правления составляла стержень политической истории греческих государств уже в эпоху архаики. И перипетии такой борьбы часто приводили к радикальным переменам в форме государственного устройства.

В эпоху архаики самым сильным и, как считал Геродот, самым благоустроенным полисом Эллады был Лакедемон, или Спарта. Это один из немногих случаев, когда наименование страны, Лакедемон, расходится с названием ее центра, хотя, конечно, Спартой называли и все государство. Спарта расположена в Лаконике, составляющей южную плодородную часть Пелопоннеса. В микенскую эпоху Лаконика заселена была ахейцами, ассимилировавшими древние автохтонные племена. В ту пору в Спарте, по преданию, которое отразилось в «Илиаде», царствовал Менелай. Ему принадлежало еще 11 городов этой страны и среди них долго сопротивлявшиеся потом дорийцам Амиклы, археологические раскопки которых обнаружили процветающий город микенской цивилизации.

Вторгшиеся в XI веке до Р. Х. с севера по долине вдоль реки Эврота дорийцы, которыми, по преданию, предводительствовали Эврисфен и Прокл, разрушили древнюю Спарту, и на ее месте появилось 5 деревень, которые собственно и составили новую Спарту, так и не приобретшую характера античного города вроде Афин или Коринфа ни в архаическую, ни в классическую эпоху. Спарта была вначале лишь одним из 6 дорийских царств в Лаконике, но цари Спарты, почитавшиеся потомками Геракла, претендовали на верховенство и в конце концов подчинили себе жителей других деревень, которые получили статус периэков, что значит «живущие вокруг», им было предоставлено самоуправление в своих деревнях, но под руководством представителя Спарты – гармоста; политических прав в самой Спарте они были лишены, но в военное время подлежали призыву в войско; кроме того, с некоторых земельных владений они выплачивали дань спартанским царям – десятину. Часть ахейцев во время этого завоевания была истреблена, другие покорены, некоторые бежали в соседнюю Аркадию и другие близлежащие горные места либо далеко от родины – в Аттику, на острова Архипелага, на Кипр, на азиатское побережье Эгейского моря.

Но не все оставшиеся в Лакедемоне превратились в бесправных подданных, часть ахейской знати была ассимилирована и вошла в состав спартанцев. В «Истории» Геродота есть эпизод, относящийся к кануну греко-персидской войны: когда спартанский царь Клеомен, находясь в Афинах на Акрополе, пожелал войти в храм богини – покровительницы города, жрица остановила его – она «поднялась с седалища и сказала: “Назад, чужеземец из Лакедемона! Не вступай в святилище! Ведь сюда не дозволено входить дорийцам!” А тот возразил: “Женщина! Я – не дориец, а ахеец”» (Геродот, цит. изд., с. 258). Дело в том, что, по преданию, гераклиды, к которым принадлежал Клеомен, в свое время были несправедливо изгнаны из Пелопоннеса и вернулись на родину своих предков во главе полчищ иноплеменников дорийцев, чтобы отвоевать свое наследие, которое у них отнял Пелопс и его потомки. Жрица, правда, и вслед за ней Геродот, не сочли объяснения Клеомена удовлетворительными, но воспрепятствовать его проникновению в храм Афины она не смогла.

Большая часть оставшихся в Лаконии ахейцев была покорена и поставлена в бесправное положение прикрепленных к земле работников – илотов. Затем число илотов было значительно пополнено в результате успешных войн с Мессенией, граждан которой, оставшихся в живых, обратили в такое же состояние. Этимология слова «илот» не прояснена вполне. Его производят от слова «элос» – низкое и сырое место, этимологически однокоренное с русским «ил» – такой могла восприниматься влажная и плодородная долина Эврота, – либо из корня «эл» (брать), то есть илоты – это взятые, захваченные, покоренные, но наиболее убедительной представляется версия, производящая «илотов» от названия лаконийского города Гелоса, который оказал дорийцам особенно упорное сопротивление, что повлекло за собой обращение его граждан в своего рода крепостных крестьян, хотя основную массу илотов составили впоследствии не жители Гелоса, а покоренные мессенцы, так что у древних авторов встречается наименование илотов мессенцами.

Главная забота спартанцев, составлявших в Лакедемоне меньшинство, значительно уступавшее периэкам и илотам, была о том, чтобы сохранить свою власть в полисе, чтобы держать покоренных подданных в узде. Поэтому весь строй государственной жизни и даже бытовой уклад были нацелены на поддержание постоянной военной готовности и полиса в целом и каждого его гражданина, на превращение Спарты в военный лагерь. Как писал А. Дж. Тойнби, «спартанцы, завоевав Мессению с надеждой жить и благоденствовать на новых землях, вынуждены были напрячь все свои силы, чтобы удержать ее. С этого момента они превратились в послушных слуг своей власти над Мессенией, что стало проклятием всей их истории» (Тойнби, цит. изд., с. 198).

Создание этого в высшей степени своеобразного политического строя связано с именем мудрого законодателя Ликурга, дяди и воспитателя молодого царя (архагета), который, если согласовать многочисленные упоминания о нем в античных памятниках, жил в конце IX века до Р. Х. В этом отношении особую важность имеет замечание Фукидида, который во время Пелопоннеской войны, в конце V века, писал: «Лакедемон после его заселения дорийцами, и поныне там живущими, больше всех городов, насколько нам известно, страдал от междоусобных распрей. Однако уже издревле город управлялся хорошими законами и никогда не был под властью тиранов. Около 400 лет или несколько больше минуло до конца этой войны, с тех пор как у лакедемонян установилось одно и то же государственное устройство. Достигнув по этой причине могущества, они и в других городах устанавливали такой же порядок» (Фукидид, цит. изд., с. 12). Впрочем, многие историки, ввиду отсутствия упоминания имени Ликурга в современных или близких ему по времени текстах, а также ввиду его последующего обожествления, сомневаются в самом существовании этого реформатора – в XIX веке его, без достаточных на то оснований, считали легендарным персонажем.

Основа государственного строя Спарты изложена в так называемой «Великой ретре», которую Ликург огласил по совету дельфийского оракула. Ретрами принято было называть изречения, содержавшие в себе важные постановления и приписывавшиеся божеству. «Великая ретра» известна из плутарховой биографии Ликурга, хотя это, конечно, поздний источник, но текст «Ретры» отличается архаизмом, что совершенно исключает возможность его фальсификации Плутархом и даже его появление в классическую эпоху. В изложении «Ретры» Плутарх опирался на Аристотеля. У Плутарха текст ее передан в таком виде: «Выстрой храм Зевсу-Гелланию и Афине-Геллании, раздели народ на филы и обы, учреди совет (герасию. – В. Ц.) из тридцати с вождями (архагетами. – В. Ц.), и пусть время от времени народ собирается между Бабикой и Кнакионом (на апеллу. – В. Ц.). Предлагать законы и собирать голоса должен ты, окончательное же решение должно принадлежать народу же быть власти и силе» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М., 2008, с. 52). Упоминаемые в ретре филы, очевидно, заменили три древних родовых или племенных филы – гилейцев, диманцев и памфилов и основаны были уже не столько на родовом начале, сколько на месте проживания. Комментируя это место ретры, Н. Хаммонд писал: «В классическую эпоху Спартанское государство состояло из пяти фил и пяти об, или околотков, которыми являлись четыре деревни на равнине и деревня Амиклы. Поскольку филы и обы носили одинаковые названия, похоже, что первоначально члены новых фил были жителями соответствующих об и зачисление в филы производилось в соответствии с местом жительства. Их потомки оставались членами той же филы вне зависимости от того, жили они в той же обе или нет… В соответствии с этим делением формировалось пять полков спартанской армии в качестве территориальных частей и, возможно, выбирали пятерых эфоров» (Хаммонд, цит. изд., с. 119). Но старые три филы – памфилов, гелиев и диманцев, а также фратрии и роды сохранили значение в религиозном культе, например в поклонении Аполлону Карниосу, утратив однако прежний политический характер. Новые филы, преемственно связанные с обами, назывались так: амиклы, мессои, киносуры и лимны.

Приблизительно в 757 г. до Р. Х., при царях Полидоре и Феопемпе, в ретру, по совету дельфийского оракула, было внесено дополнение: «Если народ постановит дурно, царям и старейшинам уйти» (Плутарх, цит. изд., с. 52). Комментируя это дополнение к ретре, Плутарх поясняет: цари и геронты в подобном случае «не должны были утверждать… решений» апеллы, «а вообще распустить собрание, объявить его закрытым, так как оно приносит вред, искажая и извращая их постановления» (Плутарх, цит. изд., с. 52).

Историки скептического направления отрицали подлинность ретры. Так, Э. Мейер находил, что она сочинена была под видом оракула около 400 г. до Р. Х. Между тем ретра пересказана спартанским поэтом VII века Тиртеем в одном из его стихотворений: «Так нам из пышного храма изрек Аполлон-дальновержец, златоволосый наш бог, с луком серебряным царь: “Пусть верховодят в совете цари богочтимые, коим Спарты всерадостный град на попечение дан, вкупе же с ними и старцы людские, а люди народа, договор праведный чтя, пусть в одномыслии с ним только благое вещают и правое делают дело, умыслов злых не тая против отчизны своей, – и не покинет народа тогда ни победа, ни сила” – так свою волю явил городу нашему Феб». «Старцы людские» в русском переводе стихотворения то же, что геронты, то есть члены совета старейшин – герусии.

В соответствии с Великой ретрой, политическими правами в Лакедемоне пользовались только граждане, а гражданство приобреталось исключительно по наследству. Высшими должностными лицами в Лакедемоне были два архагета – царя, которые происходили из двух династий – Эврипонтидов и Агиадов. По верованиям спартанцев, они воплощали богов‑близнецов Кастора и Полидевка, и потому цари исполняли также жреческие полномочия. Кроме того, архагеты командовали спартанским войском – во время военных действий сражающееся ополчение возглавлял один из них, а другой оставался в Спарте. По Геродоту, «спартанцы предоставили своим царям» почести: «обе жреческие должности – Зевса Лакедемонского и Зевса Урания и даже право вести войну с любой страной. Ни один спартанец не смеет им противодействовать, в противном же случае подлежит проклятию. В битве цари выступают впереди и последними покидают поле сражения. Сотня отборных воинов служит им в походе телохранителями» (Геродот, цит. изд., с. 288). Оба царя входили в состав герусии – совета старейшин из 30 лиц, включая архагетов. Возможно, что первоначально в герусии каждая фратрия была представлена одним членом, но впоследствии всякая связь этого учреждения с древним родовым строем была утрачена. Для членов герусии – геронтов, кроме царей, существовал возрастной ценз – не менее 60 лет, избирались они пожизненно из тех, кто принадлежал к знатнейшим родам. Избрание геронтов совершалось народным собранием – апеллой. Избиратели криками выражали свое одобрение выдвигаемых в герусию кандидатов, результаты избрания определяли эксперты, которых запирали в особое помещение, и они там судили о голосах, поданных за кандидатов, по громкости шумного одобрения. Герусия во главе с архагетами являлась своего рода правительством Лакедемона, верховным судом и военным советом, который однако не ограничивал полноту военной власти царей.

Высшим органом власти считалась апелла, в которую входили все совершеннолетние граждане, достигшие 20 лет. Право созывать апеллу принадлежало архагетам и герусии. Члены апеллы не могли выдвигать на собрании предложения, но решения принимались одобрительными криками апеллы. В случае, когда мнения разделялись, граждане, выступавшие за или против сделанного предложения, расступались на две стороны, и на глаз, без подсчета, определялось большинство. В случае, если герусия находила решение, принятое апеллой, вредным, она, как это видно из ретры, могла отменить его.

В Лакедемоне возник еще один не упомянутый в ретре своеобразный институт власти – эфорат, состоявший из 5 эфоров, избираемых апеллой. Слово «эфор» значит «смотрящий вверх». В соответствии с этимологией, эфоры действительно раз в 8 лет наблюдали за ночным падением звезд, и при определенной траектории падающей звезды они выносили решение о необходимости сменить одного из архагетов. Права их постепенно расширялись. Контрольные полномочия эфоров включали в себя право требовать отчета и объяснения от царей, при необходимости эфорат мог отменить решение архагетов. Во время похода царя стали сопровождать два эфора, которые имели право арестовать его и судить по окончании похода. Кроме того, эфоры созывали герусию и присутствовали на ее заседаниях, они также председательствовали на народном собрании. Эфорат нес ответственность за дипломатические отношения и финансы Спарты. Эфоры занимались также комплектованием войска для ведения войны, принимая решение о необходимом числе и составе участников операции. Постоянным попечением эфоров был контроль за деятельностью всех должностных лиц – при этом они могли отрешить от должности и предать суду любого из них – и наблюдение за поведением спартанцев, а также периэков и илотов. Ввиду исключительно сильных полномочий эфората, он часто вступал в конфликт с архагетами; арбитром в подобных случаях были герусия и апелла. Политическая система Лакедемона в основном была демократической – верховная власть принадлежала апелле, но она была хорошо сбалансирована элементами аристократического и монархического правления, что придавало ей превосходную устойчивость.

Ввиду того что полноправные граждане в Лакедемоне составляли меньшинство в сравнении с периэками и особенно илотами – в V столетии до Р. Х. их насчитывалось не более 6 тысяч, – спартанцы вынуждены были с предельным напряжением сил поддерживать себя в состоянии постоянной военной готовности. Военная подготовка начиналась почти с колыбели. Новорожденных мальчиков освидетельствовали, и при обнаружении у младенца телесных изъянов, которые ставили под сомнение его будущую воинскую годность, его сбрасывали со скалы в Апофеты – ущелье в горах Тайгета. Лишь до 7 лет мальчик оставался в родительском доме, затем его отдавали в школы – агоги, где воспитанием детей занимались специально назначенные для этого государственные чиновники – педономы. Воспитывали детей в обстановке крайне суровой: их разделяли на агелы, буквально «стада», размещавшиеся в казармах, командовали агелами сами мальчики, так называемые буагоры. Преданность подростков своей агеле – отряду закреплялась состязаниями с другими агелами. Дети должны были ходить босиком по каменистой почве, одевались легко и одинаково во все времена года, спали на жестком ложе из тростника. За нарушение дисциплины мальчиков жестоко секли; порке на алтаре богини Артемиды их подвергали также в качестве испытания при переходе из одного класса в другой, иногда засекая до смерти, при этом из уст мальчика не должно было вырваться ни слова жалобы, ни стона. Сдержанность в речи, малословие вообще характеризовало спартанцев – отсюда идет выражение «лаконизм». Существовала поговорка, что голос мальчика услышишь в Спарте реже, чем голос статуй. Историк Ксенофонт восхищался скромностью спартанских юношей, находя, что в этом они превосходят девушек.

Оборотной стороной сурового спартанского воспитания были поощряемые педономами гомосексуальные отношения между возмужалыми юношами и подростками, способствовавшие, как считали, укреплению воинской дружбы до самопожертвования. По характеристике Аристотеля, «лакедемоняне.. постоянными тяжелыми упражнениями… делают детей звероподобными, как будто это более всего полезно для развития мужества» (Аристотель, цит. изд., с. 632), в чем сам философ решительно сомневается. Повседневным занятием в агеле была гимнастика, а затем, в особенности от 18 до 20 лет, также боевые упражнения. В этом возрасте юноши объединялись в тайные общества – криптии, которые терроризировали илотов.

Чтобы дети рождались здоровыми и сильными, чтобы потом из них вырастали крепкие воины, юные спартанки также обязаны были не только обучаться танцам, но и заниматься гимнастикой, хотя жили они дома и имели возможность, в отличие от афинских затворниц, общаться с юношами. По словам Плутарха, они должны были до замужества бегать, бросать диск, метать копья, бороться. И они делали это обнаженными, на глазах у взрослых мужчин. Ликургова система воспитания, по словам Тойнби, «позволила достичь высот, на которые только способен человеческий дух, разбудив одновременно самые темные глубины его» (Тойнби, цит. изд., с. 202).

Брак в Спарте был моногамным, но в исключительных случаях, чаще всего при бездетности, спартанец мог взять вторую жену не разводясь с первой, хотя обычно в подобном случае развод все-таки имел место. Архагет Анаксандрид взял вторую жену из-за бесплодия первой, а другой царь, Аристон, по аналогичной причине обзавелся даже третьей женой, но при этом отпустил одну из двух жен, с которыми сожительствовал раньше. В Спарте существовал и полиандрический брак, когда два брата имели общую жену. В отдельных случаях муж мог позволить своему другу сожительствовать с собственной женой. Ввиду отсутствия рабства, спартанцы не имели у себя дома наложниц, поэтому внутри семьи отношения между мужем и женой были более равноправными, чем в других полисах. Аристотель даже находил, что лакедемонские женщины пользуются излишней свободой и предаются роскоши, недоступной их мужьям, что вредно для благополучия государства (см.: Аристотель, цит. изд., с. 429). Особенно опасным злом философ считал предоставление спартанским гражданам права оставлять дочерям наследство и давать за ними большое приданое, так что в его время, которое, впрочем, было двумя столетиями отдалено от конца архаической эпохи, «женщины владели почти двумя пятыми всей земли», так как было много «дочерей-наследниц» (Аристотель, цит. изд., с. 430).

По окончании агоги, в 20 лет, юный спартанец получал гражданские права и становился военнообязанным. Этот акт сопровождался вступлением в одну из сисситий: с одной стороны, это было сообщество сотрапезников, а с другой – воинское подразделение, состоявшее обычно из 15 мужчин разных возрастов. Сисситиями назывались как самые эти объединения, так и ежедневные общие трапезы, на которые они собирались в обязательном порядке. Каждый вносил ежемесячно в фонд сисситии свою долю вина, хлеба, сыра, мяса, овощей и фруктов. В сисситию принимали голосованием всех ее членов после надлежащих испытаний кандидата. Даже одного голоса против было достаточно, чтобы кандидат провалился, в этом случае он уже не получал полноправного гражданства, считался не «равным», как прочие спартанцы, а «низшим», и лишался права голоса, становился своего рода «лишенцем», гражданином без политических прав.

Принятые в сисситии граждане продолжали жить в казармах до 30 лет, хотя жениться они могли уже в 20, однако и в этом случае права жить своим домом они до 30 лет не получали, оставаясь в казарме и имея только возможность навещать своих жен. Но и после 30 спартанец не выходил из сисситии, продолжая обедать вне дома до 60, когда по старости вычеркивался из списка военнообязанных. Никто из военнообязанных не мог покинуть город без разрешения своего воинского начальника.

У Лакедемона было самое многочисленное в Элладе сухопутное войско. Основу армии составляла тяжеловооруженная пехота – гоплиты. Первоначально войско состояло из 5 лохов по числу 5 об, в каждом – по тысяче воинов. Затем появились новые лохи. Подразделения лохов Геродот называет эномотиями и триакадами, не сообщая при этом сведений об их численности и структуре. В начале архаической эпохи воинами в Лакедемоне были только спартанцы, потом в войско в качестве гоплитов стали включать также и периэков, но они действовали в отдельном строю. Илоты участвовали в походе в качестве слуг воинов, своего рода оруженосцев; они обязаны были уносить с поля битвы павших и раненых и добивать раненых противников.

Спартанское войско в бой вступало строем, который называется фалангой, – она состояла из нескольких плотно сомкнутых шеренг. Гоплиты двигались навстречу врагу непременно строем, не разрывая его, с пением воинских гимнов – пеанов, под аккомпанемент флейт. Выход из строя, даже когда гоплит бросался первым на неприятеля, карался смертной казнью. Благодаря боевой выучке, сплоченности и самоотверженности гоплитов, спартанская фаланга не знала себе равных в Элладе и способна была одержать победу над многократно превосходящим численно противником.

Основу экономического строя Лакедемона составляла государственная земля, которая ранее была завоевана Спартой и потому считалась собственностью всех полноправных спартанцев. Эту землю делили на приблизительно равные участки – клеры, которые находились в пользовании отдельных семей, их продажа и дробление не допускались. Землю эту обрабатывали жившие в деревнях илоты, которые не были рабами и не находились в личной собственности спартанцев, как их представляют некоторые историки, а своим статусом напоминали прикрепленных к помещичьей земле крестьян в России, каковыми они были до того, как в XVIII столетии на них стали смотреть как на личную собственность помещиков. Илоты должны были отдавать пользователям клеров, к которым они были прикреплены, установленную полисом апофору, которая обычно составляла до половины урожая и добытых продуктов животноводства – требовать более установленной апофоры спартанец не имел права. Продукты, оставшиеся после уплаты оброка, илоты употребляли сами либо продавали на рынке, так что среди них встречались и состоятельные люди, подчас богаче тех граждан, к клерам которых они бывали прикреплены. Спартанцы не властны были над жизнью илотов своего клера, который вместе со своими жителями принадлежал не частным лицам, а всему полису.

И все-таки положение илотов было приниженным. Носить оружие в пределах Лакедемона им запрещалось. Они обязаны были беспрекословно выполнять приказания хозяина клера, в противном случае их могли избить. Для них установлено было унизительное одеяние – из звериных шкур, а шапки из собачьего меха. Любимой забавой спартанцев было заставлять илотов напиваться вином, впрочем это делалось по преимуществу с воспитательными целями, чтобы показать молодым людям, как отвратительно пьянство. Живя отдельно от спартанцев, илоты легко могли составлять заговоры и восставать против полиса. Во избежание подобных эксцессов в Спарте сложился крайне своеобразный обычай – ежегодно эфоры официально объявляли илотам священную войну, что, конечно, очевидным образом показывает, что они не были рабами, а до известной степени обладали даже политической субъектностью. После объявления войны отряды спартанских юношей, криптии, устраивали своего рода карательные экспедиции против илотов. Вооружившись короткими мечами, юноши выходили за пределы самой Спарты, днем прятались в засаде, а ночью нападали на илотов, которые, конечно, оказывали им сопротивление, но, безоружные и не обученные воинскому искусству, терпели поражение. Польза таких экспедиций виделась двоякой: с одной стороны, таким образом уничтожали самых храбрых и опасных илотов, а с другой – для спартанской молодежи это были учения, которые проводились в реальной боевой обстановке, с опасностями для жизни и с действительными потерями.

Спартанцы хозяйства не вели и жили не в клерах, разбросанных по всей Лаконике, а в самой Спарте, ежечасно готовые выступить с оружием в руках против врага. Жили весьма скромно, без всякого подобия роскоши, и все приблизительно одинаково, так что спартанское общество с его экономическим равенством несло на себе социалистические черты. Чтобы воспрепятствовать обогащению отдельных граждан, в Спарте была изъята из обращения золотая и серебряная монета. По преданию, Ликург велел заменить ее тяжелыми и неудобными железными оболами, которые нигде больше в Греции уже не употреблялись. В действительности это произошло, конечно, в более позднюю пору, потому что только в VII веке до Р. Х. в Греции впервые стали употреблять монеты из драгоценных металлов. Все спартанцы обязаны были надевать одинаковую простую одежду из грубой ткани, жить в одинаково скромных жилищах, пользоваться одной и той же утварью.

Заниматься ремеслами, торговлей и вообще каким бы то ни было предпринимательством им запрещалось. Плутарх рассказывает в биографии Агесилая, архагета и полководца позднейшей эпохи, рубежа V и IV столетий, о том, как однажды союзники Спарты упрекнули Агесилая в том, что «им нет нужды жертвовать жизнью, переходя ежегодно с места на место, и следовать за немногочисленными спартанцами. Тогда, желая, говорят, показать им настоящее число спартанцев, Агесилай пустился на следующую хитрость. Он предложил всем союзникам сесть без всякого порядка на одной стороне, спартанцам же отдельно, на другой, затем велел объявить, чтобы из их встали прежде всего горшечники. Когда они встали, он приказал сделать то же медникам, далее, поочередно, плотникам, каменщикам и каждому из представителей других ремесел. Встали почти все союзники, но из спартанцев – никто: им было запрещено заниматься ручным трудом и изучать какое-либо ремесло. Тогда Агесилай засмеялся и сказал: «Видите, друзья мои, мы выставили больше солдат, чем все вы» (Плутарх, цит. изд., с. 709).

Граждане других полисов в войну составляли своего рода ополчение, занимаясь в мирное время земледелием, ремеслами и торговлей, а спартанцы же были профессионально обученной военной кастой. Промыслами занимались в Лакедемоне периэки, которые к тому же и землей владели по праву частной собственности, могли ее пускать в оборот, и поэтому в иных случаях им удавалось по-настоящему разбогатеть, в отличие от господствующих в Лакедемоне спартанцев.

В VII столетии до Р. Х. в Спарте процветали художественные ремесла – бронзовая пластика, вазопись, но в конце архаической эпохи художественные промыслы и искусство Лакедемона переживали упадок, вероятно из-за отсутствия спроса на роскошь. Поэтому, несмотря на этот упадок, Спарта не прибегла к массовому импорту из других полисов, скорее, напротив, проводила политику изоляции, которая затронула не только экономические связи, но и другие стороны жизни. В середине VI века спартанцы даже прекратили участие в Олимпийских играх, на которых ранее одерживали блистательные победы.

Важнейшими событиями истории Спарты в архаическую эпоху были две Мессенские войны. Первая война против Мессении вспыхнула во второй половине VIII века; продолжалась она около 20 лет, примерно с 740 по 720 г до Р. Х., стоила Спарте крайнего напряжения сил, но закончилась победой, завоеванием всей Мессении, по своим размерам не уступавшей Лаконии, включением удобной для обработки плодородной земли в собственность Лакедемона и превращением большого числа мессенцев в илотов, число которых после этой победы выросло многократно. Жители горных деревень Мессении получили статус периэков.

Столетие спустя мессенцы, периэки и илоты восстали, сбросив на время спартанское иго; в союзе с ними против Лакедемона выступили два крупных полиса Пелопоннеса – Аргос и Аркадия. Вторая мессенская война оказалась не менее длительной, чем первая, продолжалась примерно от 640 до 620 г. до Р. Х., в ходе нее не раз военное счастье изменяло Спарте, но в конце концов она все-таки одержала победу, восстановив контроль над всей территорией Мессении и обратив в илотов на этот раз почти все ее население, за исключением нескольких приморских поселений, жителям которых был дан статус периэков. После Второй Мессенской войны Лакедемон располагал уже примерно 9 тысячами клеров с прикреплением к каждому по нескольку семей илотов.

Подобно Спарте, и в других дорийских полисах Пелопоннеса покоренное ахейское население лишено было гражданских прав. Так обстояло дело в Мегаре, которая сложилась как полис около середины VIII века до Р. Х. из 5 деревень, каждая из которых составила отдельную филу. В Коринфе часть покоренного населения была допущена до полноправного участия в государственных делах, составив филу синофалов, которая дополнила три исконных дорийских филы – памфилов, гилейцев и диманцев. Древний законодатель Коринфа Фидон в первой половине VIII века ввел закон, по которому число домов в самом Коринфе, а следовательно число полноправных граждан, должно было оставаться неизменным, это был своего рода акт о майорате, направленный против дробления клеров и способствовавший выезду из Коринфа сыновей граждан, лишенных клера, – коринфской колонизации Средиземноморья.

Коринф и Мегара часто воевали между собой, соперничая из-за Перахоры и южной Мегариды; победу в этом соперничестве одержал Коринф, закрепив за собой спорные области. По словам Фукидида, «в Коринфе были построены первые в Элладе триеры… Так как в древности у эллинов… торговля шла через город коринфян, больше по суше, чем по морю, то Коринф весьма разбогател… С оживлением судоходства и торговли коринфяне на своих кораблях взялись за уничтожение морского разбоя. После того как был устроен торговый порт, город коринфян стал еще богаче» (Фукидид, цит. изд., с. 10–11).

Стремясь к контролю над Пелопоннесом, Спарта вела многочисленные победоносные войны, иногда под предлогом борьбы против тиранов, узурпировавших власть в том или ином полисе. Но Лакедемон не смог покорить аркадский полис Тегей, зато привязал его к себе, заключив с ним около 560 г. союзный договор, по которому Тегей был обязан оказать вооруженную помощь Спарте в случае восстания илотов или нападения на Лакедемон других государств. В VI веке до Р. Х. Спарта заключила подобные союзы с другими пелопоннескими полисами, в том числе и с такими крупными как Коринф, Мегары и Сикион, так что в результате сложился Пелопоннеский союз, объединивший большую часть полуострова под гегемонией Лакедемона.

Главным противником Спарты был Аргос, который жестко проводил агрессивную политику дорийского доминирования на Пелопоннесе. Воспользовавшись этим, Спарта, которая на собственной территории безжалостно подавляла стремление потомков ахейцев – илотов обрести свободу, после заключения союза с аркадским Тегеем объявила себя покровительницей не-дорийских полисов, символом чего стало оказание спартанцами почестей древнему герою ахейцев Оресту, сыну Агамемнона. Благодаря такой благоразумной и хорошо просчитанной политике, Лакедемону удалось привлечь на свою сторону новых союзников в Аркадии. В 546 г. войска Спарты вторглись в пределы Аргосского полиса. После вторжения стороны договорились, что исход войны должен быть решен сражением 300 аргивян с 300 спартанцами. В живых после битвы остались два аргивянина и один спартанец, который принес в спартанский лагерь доспехи, снятые с убитого противника. Результат был спорным. Поэтому вскоре затем состоялось сражение двух армий, воевавших полным составом. Потери с обеих сторон были огромными, но победу одержала Спарта, получив от Аргоса Тиреатиду и остров Киферу и закрепив за собой в результате победы бесспорное превосходство. В память об этой победе спартанцы стали носить длинные волосы, а потерпевшие поражение аргивяне коротко стричься.

Военное доминирвание Спарты не только в Пелопоннесе, но и во всей Элладе после этой победы было признано всеми. Но еще до нее, в 555 г., лидийский царь Крез обратился к Спарте с посланием: «Лакедемоняне! Бог возвестил мне через оракула, чтобы я заключил союз с эллинами. Вы же, как я слышал, самые могущественные люди в Элладе. Поэтому-то я по повелению оракула и обращаюсь к вам и желаю быть вашим другом и союзником без коварства и обмана» (см.: Геродот, цит. изд., с. 32).

Государственное устройство дорийских полисов Крита имело значительное сходство со строем правления в Спарте. Завоеватели острова многократно уступали числом сохранившемуся на нем исконному населению – ахейцам и потомкам народа древней минойской цивилизации, которых называли этеокритянами; подобно своим соплеменникам на Пелопоннесе, дорийцы составили на Крите милитаризованные общества, ежеминутно готовые к подавлению возмущений со стороны автохтонов. Они не расставались с кинжалом ни в поле, ни в пути, ни на городской площади, в то время как аборигенам носить оружие было запрещено.

Покоренное население Крита разделено было на несколько категорий: периэки пользовались личной свободой, имели собственность, владели землей и могли передавать ее в наследство, но были лишены политических прав, то есть совершенно устранены от управления, и платили дань в казну полиса; мноиты, поселенные на казенной земле, были своего рода государственными крестьянами, обложенными податями в пользу полиса; клароты, подобно спартанским илотам, принадлежали государству, но были прикреплены к наделам отдельных дорийских семей и должны были содержать их, при этом однако, как и илоты, они жили своим хозяйством, пользовались собственным инвентарем, держали домашний скот, отличаясь в этом от совершенно бесправных рабов – хрисонетов, купленных либо уже рожденных в рабстве.

После покорения острова дорийцы расселились по деревням, комам, утратив со временем общее предводительство, которое, вероятно, сохранялось некоторое время в течение героической эпохи в лице царей – василевсов, но необходимость держать в ярме покоренных заставила их затем соединить близлежащие поселения в полисы. Впрочем, интеграция не зашла слишком далеко, и Крит оставался в историческую эпоху крайне раздробленным – в нем насчитывалось 46 карликовых государств, которые часто воевали между собой, но, сознавая племенное единство и общность интересов, дорийцы никогда, даже если шла междоусобная война, не прибегали к запретному приему – не подстрекали периэков или мноитов вражеского полиса к бунту против поработителей.

Критские дорийцы, как и их соплеменники на Пелопоннесе, принадлежали к трем исконным филам: памфилам, дименам и гиллеям, которые в свою очередь делились на старты, аналогичные фратриям и состоявшие из родов. Родоплеменная структура на Крите сохранилась в архаическую и позднейшую эпоху, в особенности в религиозной и семейной жизни, при заключении браков, при передаче наследства, но политическое значение фил и стартов было минимальным; гражданская верность критских дорян принадлежала не филе, а полису, который строился на территориальной основе, объединяя близлежащие поселения.

Полноправных граждан в каждом полисе насчитывалось средним числом по нескольку сот боеспособных и престарелых мужчин, что составляло, вероятно, не больше десятой части всего населения полиса. В 17 лет юноши включались в агелы – отряды, в которых они обучались владению оружием, воинскому искусству, охоте, спортивным играм под руководством отца того юноши, который брал на себя инициативу по сколачиванию агелы. Гимнастические упражнения обыкновенно сопровождались игрой на флейте и лире. В сравнении со Спартой в критских полисах нравы были менее суровыми – тут детей не отрывали от семьи в столь нежном возрасте, как в суровом Лакедемоне.

В 19 лет юноша, аттестованный на военную годность, выходил из агелы и вступал в мужской союз – андрию, или гетерию, подобную спартанской сисситии. В этом же возрасте совершалась помолвка, затем невеста переселялась в дом жениха и становилась его женой. Но мужчины обедали, как и в Спарте, вне дома, в гетерии. Одновременно гетерия была воинским отрядом, который в войну действовал как единое целое. Аристотель так характеризовал критские гетерии, сравнивая их со спартанскими сисситиями: «На Крите сисситии имеют более общенародный характер: от всего урожая, от всего приплода, от всех доходов, получаемых государством, и… взносов, платимых периеками, отчисляется одна часть, идущая на дела культа и на общегосударственные расходы, а другая часть идет на сисситии. Таким образом, все, и женщины, и дети, и мужчины, кормятся на государственный счет» (Аристотель, цит. изд., с. 435).

Философ подметил еще некоторые своеобразные черты в нравах критян: «Законодатель, – пишет он, – придумал много мер к тому, чтобы критяне для своей же пользы ели мало, также в целях отделения женщин от мужчин, чтобы не рожали много детей, он ввел сожительство мужчин с мужчинами» (Аристотель, цит. изд., с. 435). Похоже, что законодателем здесь назван упомянутый ранее философом полулегендарный Минос, но отразившееся у Аристотеля представление о том, что дорийцы заимствовали свои законы, в том числе и те, которые введены были также в Спарте, у древних критян (см.: Аристотель, цит. изд., с. 434), по меньшей мере сомнительно. Критский полис был в действительности все-таки изобретением завоевателей-дорийцев, а не аборигенов, а вот слова философа о том, что «периэки управляются… так, как было впервые установлено Миносом в его законах» (Аристотель, цит. изд., с. 434), могут быть более достоверны в том отношении, что автохтоны, к которым принадлежали и периэки, могли в своем внутреннем укладе, но не в отношениях с завоевателями, сохранить традиции, идущие от глубокой минойской древности.

При вторжении на Крит во главе дорийских племен стояли наследственные цари, а главы родовых кланов, старейшины, составляли при них военные советы – буле или герусии. Впоследствии, в архаическую эпоху, когда сложилась полисная система правления, цари утратили власть, которая принадлежала с тех пор герусии, или совету старейшин, народному собранию, созывавшемуся в центре полиса, на агоре, а также в каждом полисе 10 выборным вождям – космам, которые командовали войсками, осуществляли административную и судебную власть. Космы переизбирались ежегодно. Аристотель без достаточных оснований отождествляет космов со спартанскими эфорами, функции которых были уже, в основном носили контрольный характер, в то время как полномочия космов включали в себя и ту власть, которая в Спарте принадлежала царям – архагетам. 30 геронтов, составлявших герусию, избирались из числа бывших космов. Все выборы совершались на народном собрании. По характеристике Аристотеля, «в народном собрании участвуют все, но права выносить самостоятельное решение народное собрание не имеет ни в чем, а только утверждает постановления геронтов и космов» (Аристотель, цит. изд., с. 435). По Аристотелю, критские полисы в своем государственном устройстве соответствовали тому типу правления, который он называет политией.

Государственное устройство критских полисов, отличавшееся единообразием, оказалось весьма устойчивым, пережив архаический и классический периоды.

В Фессалии и Беотии после бурных событий героического века над местным эолийским населением стали господствовать фессалийцы, носители так называемого северо-западного диалекта, усвоившие речь аборигенов, лишь отчасти подвергшуюся влиянию диалекта завоевателей. Фессалийцы, сообщившие свое название стране, захватили в ней лучшие земли, а это – самая плодородная часть Эллады. Местное население было в значительной части обращено в пенестов, зависимых от владельцев захваченных земельных участков – клеров. Как илоты Лакедемона, пенесты вели собственное хозяйство, их жизнь, в отличие от рабов, не была во власти землевладельцев. Существовали в фессалийских полисах также лично свободные, но лишенные гражданских прав лица, занимавшиеся ремеслами и торговлей, подобные периэкам Лакедемона и Крита. Политически Фессалия была разделена на области, во главе которых стояли таги – цари, но это не были первоначальные племенные вожди фессалийцев, завоевавших эту землю; царская власть была восстановлена в фессалийских полисах в конце VII века до Р. Х. – как и прежние василевсы, таги считали себя гераклидами.

В конце VII столетия правителем одного из важнейших фессалийских полисов – Лариссы был гераклид Алевас. Известно, что он установил в подвластной ему области такой порядок, чтобы владельцы крупных клеров выставляли для военных походов по 40 всадников и 80 пехотинцев. «В его войске было 6 тысяч всадников и более 10 тысяч пехотинцев» (Хаммонд, цит. изд, с. 158). При этом не вполне ясно, кем были эти воины: только полноправными гражданами, часть которых тем не менее по какой-то причине зависела от крупных землевладельцев, наемниками из числа свободных обывателей, лишенных политических прав, или даже пенестами, которых владельцы клеров поставляли в армию. В Фессалии существовало и общее народное собрание, на котором во время военной опасности один из тагов избирался главнокомандующим соединенными войсками. В равнинной Фессалии, где имелись не только плодородные поля, но и прекрасные пастбища, еще со времен микенской цивилизации выращивали замечательных коней, поэтому фессалийская кавалерия была лучшей в Элладе, но легкая пехота с примитивным вооружением, с щитами из козьих и овечьих шкур далеко уступала гоплитам Лакедемона.

Подобно Фессалии, и в беотийских полисах в архаическую эпоху власть в основном оказалась в руках старой родовой аристократии, которая составила класс крупных землевладельцев, но в Беотии существовало и многочисленное мелкое крестьянство, по своему происхождению, очевидно, смешанное, состоявшее как из фессалийцев – завоевателей, к которым принадлежала знать, так и из автохтонов‑эолийцев, частично включенных в число свободных граждан. Живое представление о жизни этого слоя, вероятно самого многочисленного, в ранний период архаики, в VII столетии до Р. Х., дает поэма великого беотийца Гесиода «Труды и дни». Жизнь простого крестьянина, судя по стихам Гесиода, в его век была нелегкой: «Землю теперь населяют железные люди. Не будет им передышки ни ночью, ни днем от труда, и от горя, и от несчастий. Заботы тяжелые боги дадут им». И это при том, что в Беотии было немало рабов, которыми владели не только крупные землевладельцы, но и простые крестьяне. В собственности самого Гесиода, который, как это видно из его стихов, сам занимался крестьянскими работами, было три раба.

Самым влиятельным беотийским полисом были Фивы. Вокруг Фив сложился союз беотийских государств. В течение долгого времени Фивы, стремясь к доминированию в Беотии, соперничали с Орхоменом, но в начале VI века до Р. Х. Орхомен, потерпев поражение в войне, прекратил соперничество и присоединился к союзу во главе с Фивами. Об устройстве этой своеобразной федерации дает представление найденный в начале XX столетия папирус с текстом анонимного историка, в котором, правда, речь идет о состоянии Беотийского союза в 446 г. до Р. Х., но как пишет В. С. Сергеев, «имеются достаточные основания предполагать, что упоминаемые в сочинении органы союзного управления сформировались значительно раньше и функционировали еще до греко-персидских войн» (Сергеев, цит. изд., с. 163). Во главе федерации – симполитии стояло единое правительство из 11 беотархов, которые выбирались на трехлетний срок наиболее крупными полисами. Кроме того, существовали федеральный совет и федеральный суд, в которых представлены были все полисы. Во время войны действовала союзная армия. Отдельные полисы пользовались самоуправлением, тем не менее доминирование Фив вызывало недовольство некоторых полисов, следствием чего явилось отпадение от союза и переход на сторону враждебных Афин беотийских городов Элевтер и Платей.

Древние поэты превозносили Афины как «Элладу Эллады», величали их «оком Эллады», Фукидид назвал город «школой Греции», потому что в жизни этого полиса полнее всего проявились характерные черты античной цивилизации и в классическую эпоху Афины стали ее культурным средоточием.

Город вырос в 30 стадиях (5 километрах) от морского берега на Аттическом полуострове, который с востока омывается Эврипским проливом, отделяющим материк от острова Эвбеи, а с юго-запада Сароническим заливом. Впадающая в него река Кефис протекает в центре Аттики. Аттику географически принято делить на три части: равнину вокруг Афин и Элевсина – Педиаку, восточное побережье – Паралию и составляющее большую часть страны нагорье – Диакрию. Для земледелия пригодны равнины, окружающие Афины и Элевсин, а также Марафонская долина, простирающаяся вдоль Эврота, – Педиака и Паралия. Там сеяли пшеницу, выращивали маслины. Нужда заставляла сеять ячмень и на горных склонах в Диакрии с ее каменистой и неплодородной почвой. Горы Диакрии Парнес и Пантелик непригодны для земледелия, но на них в древности паслись стада коз и овец, и они богаты залежами серебра, железа, мрамором, высококачественными глинами, из которых изготавливали замечательную керамику, а побережье исключительно удобно и для рыбной ловли, и, что еще важнее, для морской торговли.

Афины сложились из нескольких укрепленных поселений, следы которых обнаружены археологами, и стали городом еще в эпоху микенской цивилизации. Употребление множественного числа в их названии свидетельствует об их происхождении из нескольких близлежащих деревень. Сращение отдельных общин в единое государство получило название синойкизма. Предание связывает введение синойкизма с Тесеем, который упразднил администрацию отдельных поселений, подчинив ее единому совету. На рубеже I и II тысячелетий до Р. Х., в героический век, политическое влияние Афин стало распространяться на всю Аттику; этот процесс завершился, очевидно, уже в VII веке присоединением Элевсин, о времени их подчинения косвенно можно судить по обнаруженным в результате раскопок остаткам крепостных стен, защищавших Элевсины с восточной стороны, от Афин, и относящихся к VII столетию до Р. Х.

Объединение Аттики сопровождалось войнами, хотя некоторые города присоединялись, вероятно, по добровольному согласию, мирно. Присоединение к Афинскому полису городов Аттики сопровождалось включением в афинский пантеон местных божеств, святилища которых устраивались на афинском акрополе: «Последовательность в расположении святилищ на Афинском акрополе позволяет с известной долей вероятности судить о времени присоединения различных частей Аттики к Афинам. Раньше других была подчинена приморская область Паралия, богом-покровителем которой был Посейдон. С этого времени на акрополе рядом с храмом Афины появилось святилище Посейдона» (Сергеев, цит. изд., с. 165–166). После присоединения Элевсина на акрополе был воздвигнут храм покровительницы этого города Деметры. Праздник в честь Афины Паллады Панафинеи стал общим праздником всей Аттики.

Население Аттики отличалось тем, что оно менее других греческих племен было затронуто переселением северных эллинов героической эпохи. В Аттику зато переселилась часть ахейцев после завоевания дорийцами Пелопоннеса. Как предполагает Н. Хаммонд, ионийцы, каковыми были жители Аттики архаической и позднейших эпох, носили имя одного из ахейских племен или родов (см.: Хаммонд, с. 97). Более того, слова Фукидида о том, что «в Аттике... при скудости ее почвы… всегда жило одно и то же население», поскольку только плодородные земли «привлекают к себе алчность чужеземцев» (Фукидид, цит. изд., с. 6), могут быть верны и относительно более древнего времени, когда Элладу, где ранее обитали палеевропейские автохтоны – пеласги, заселили индоевропейцы эллины. Геродот определенно писал, что «аттический народ, будучи пеласгическим по происхождению, … должен был изменить свой язык, когда стал частью эллинов» (Геродот, цит. изд., с. 27). Уже во времена микенской цивилизации в Аттике говорили по-гречески, но более интенсивное, чем в других странах Эллады, присутствие в ее населении потомков пеласгов может служить одним из объяснений того, что в высокой классике Афин проступают узнаваемые черты потонувшей, как Атлантида, минойской культуры.

Народ Аттики разделен был на четыре филы, одинаковые с филами ионийцев, заселивших острова Архипелага и малоазийское побережье: по преданию, которое воспроизводит Геродот, эти филы носили «имена четырех сынов Иона – Гелеонта, Эгикора, Аргада и Гоплета» (Геродот, цит. изд., с. 257). Каждая фила делилась на три фратрии, причем, ввиду неотчуждаемости родовых земельных владений, за фратриями закреплены были принадлежащие им территории, которые назывались триттиями, так что вся Аттика поделена была на 12 триттий. В свою очередь фратрии делились на роды (гены), а роды на родовые ветви, называвшиеся домами (икосами), причем одни роды почитались более знатными, чем другие, но и в одном и том же роде были более или менее благородные ветви – икосы. Благородных, аристократов, происходивших от древних василевсов и родовых старейшин, называли эвпатридами, то есть происходящими от добрых отцов. Число родов было фиксированным, и новых родов уже не возникало.

Но не все граждане Афин принадлежали к родам, таковыми были землевладельцы – геоморы, включая и малоимущих крестьян; лица, не принадлежавшие ни к какому роду, – часто это были выходцы из других полисов, приобретшие гражданские права, – вводились во фратрию, но не в род, основанный исключительно на единстве происхождения. Их называли оргеонами. В отличие от знатных эвпатридов или мелких земледельцев геомеров, оргеоны либо были ремесленниками, демиургами, либо занимались торговлей, ростовщичеством, разбогатевшие оргеоны становились даже судовладельцами. Землевладельцы, в том числе и эвпатриды, не чуждались занятий ремеслами и торговлей. В то же время даже лица, принадлежавшие к родам, и иногда знатным родам, – эвпатриды, могли обнищать, лишиться земли и превратиться в безземельных фетов.

Достигшие совершеннолетия афинские граждане, а таковыми считались жители не только самого города, но всей Аттики, приписывались к своей фратрии и своему роду, а оргеоны к гильдии, в которых велся их учет. Этот акт сопровождался религиозными обрядами в рамках фратрии. Ведь филы и фратрии были не только родовыми и административными институтами, но и своего рода религиозными общинами со своим особым культом, со своими храмами и религиозными праздниками, со своими жрецами и своими кладбищами.

Часть жителей Аттики, хотя и пользовалась личной свободой, но не имела гражданских прав; это были метеки – переселенцы из других полисов, их потомки, а также вольноотпущенники. Метекам запрещалось владеть недвижимостью – землей и даже собственными домами, так что, как и оргеоны, они занимались ремеслами, торговлей, нанимались рабочими в мастерские, батраками к землевладельцам. В Аттике было больше рабов, чем в дорийских полисах, отчасти потому, что там не было лиц, подобных илотам Лакедемона, бесправных и принуждаемых к труду в пользу полиса и его граждан. Причем рабами становились не только пленники, захваченные в бою самим рабовладельцем либо купленные на невольничьем рынке, но и несостоятельные должники из соплеменников и сограждан.

Последним василевсом афинян был, по преданию, Кодр, сын потомка выходца из Пилоса Нелея Мелантия. Время его правления относится к XI веку до Р. Х. Кодр пал в бою, защищая родину от нападавших дорийцев. Его сын, носивший имя родоначальника царской династии, Нелей, возглавил ионийскую эмиграцию из Аттики.

После смерти Кодра в Афинах утвердилось аристократическое правление; Аристотель, правда, называет его олигархическим, но у него это различение основано не на устройстве власти, а носит оценочный характер; и характеризуя правление как аристократическое, философ тем самым выносит ему одобрение, находя его служащим благу народа, в ином случае он это правление уже не одобряет, полагая, что олигархи руководствуются не альтруистическими, а корыстными мотивами; аналогичным образом он различает монархию и тиранию, политию и демократии. Но наиболее содержательный источник по истории Афин – это аристотелевская «Афинская полития», остававшаяся неизвестной до конца XIX века; как это видно уже из названия книги, сложившуюся впоследствии в Афинах политическую систему Аристотель считал уже политией.

Афинами управляли архонты, избираемые из числа эвпатридов. Первоначально это была пожизненная должность, затем их стали избирать на 10 лет и, наконец, только на 1 год. Вначале выбирали одного архонта, потом – 3‑х: архонта-эпонима, именем которого называли год, – по эпонимам в Афинах велось летосчисление, этот архонт ведал делами гражданского управления, сбором средств на общественные празднества и судом по спорам о наследстве; архонта-василевса, который выполнял жреческие обязанности и вершил суд по спорам между жрецами, между родами, а также по уголовным преступлениям, связанным с кровопролитием; и архонта-полемарха, который командовал войском, а также судил метеков. Впоследствии стали выбирать еще 6 архонтов‑фесмофетов (секретарей), хранивших законы, выполнявших судейские функции, записывавших судебные постановления, возможно также законы, которые при этом однако не оглашались. Таким образом, архонты составляли коллегию из 9 важнейших магистратов полиса. Свои обязанности они выполняли безвозмездно. Должность архонта считалась самой почетной, уважением в обществе пользовались даже отдаленные потомки архонтов.

По истечении срока полномочий архонты входили в ареопаг, ранее состоявший из родовых старейшин, а потом из отслуживших свой срок высших магистратов – архонтов. Название «ареопаг » связано с тем, что он заседал на холме, посвященном богу войны Арею. Это был своего рода верховный совет, или сенат, который контролировал деятельность архонтов, надзирал над состоянием государственных дел, принимал решения по важнейшим вопросам государственной жизни, принимал апелляции на судебные постановления и выносил по ним окончательные решения. Самым представительным органом власти было народное собрание – экклисия, включавшая в свой состав всех взрослых граждан, но фактическими участниками собрания была всегда, разумеется, только часть их. Экклисия обсуждала лишь те вопросы, которые ставились архонтами или ареопагом. Кроме того, народное собрание избирало архонтов, но, вероятно, по представлению ареопага.

После объединения Аттики вокруг Афин в ней сохранилось самоуправление на уровне фил и фратрий. Филы возглавлялись племенными царями – филовасилевсами. В филах и фратриях вершился суд по разным делам, включая преступления, связанные с пролитием крови. В случае, когда истец и ответчик принадлежали к разным филам, дело рассматривалось в межфильном суде, который по помещению, где он заседал, назывался Пританеем; председательствовал в этом суде архонт-василевс, а в судебную коллегию входили 4 филовасилевса.

Для Афин жизненно важным делом было строительство и содержание военного флота. Для этого требовались значительные средства. В фискальных целях всю Аттику разделили на 48 территориальных округов – навкрарий, по 12 в каждой филе. На каждый навкрарий возлагалась обязанность содержать, а если нужно, построить один военный корабль с вооружением и экипажем. Дополнительно каждый навкрарий должен был также выставить двух всадников, снабдив их конями и доспехами. Навкрарии возглавлялись избираемыми старейшинами.

Действуя заодно против общих врагов, а в VII веке до Р. Х. главным врагом были соседние Мегары, с которыми Афины соперничали из-за острова Саламина, афиняне часто враждовали между собой: пружинами противостояния были родовые счеты, а также социальная рознь – раздражение обедневших фетов против разбогатевших сограждан, противостояние эвпартидов и простолюдинов, авантюрные попытки демагогов – честолюбцев, опиравшихся на поддержку народных низов, – захватить власть и стать тиранами.

Одним из ранних эпизодов политической борьбы было событие, отраженное в античной историографии под названием Килоновой смуты. Килон был юным эвпатридом, победителем на Олимпийских играх и зятем мегарского тирана Феагена, который оказал ему поддержку в его авантюре, о которой Геродот рассказывает так: «Он до того возгордился, что стал добиваться тирании. С кучкой своих сверстников он пытался захватить акрополь. Когда это ему не удалось, Килон сел как “умоляющий у кумира богини. Старосты навкрарий, которые тогда правили Афинами, склонили Килона с товарищами уйти оттуда, обещав сохранить ему жизнь» (Геродот, цит. изд., с. 258). Самому Килону удалось бежать, но многие его сторонники были, в нарушение обещания, убиты при выходе из храма, некоторые прямо перед алтарем богинь мщения эвменид. Разгромом заговорщиков руководил Мегакл из рода Алкмеонидов. Народная совесть была отягощена происшедшим: попранием религиозных традиций – пролитием крови в храме; в народе эту резню назвали «Килоновой скверной». Случавшиеся в полисе бедствия народ связывал впоследствии с мщением эвменид за эту «скверну», ответственность за которую возложена была на весь род Алкмеонидов. В конце VII века по этому делу состоялся суд, на котором приговор вынесли 300 судей. Живых Алкмеонидов присудили к вечному изгнанию из Афин, а останки умерших решено было выкопать из земли и выбросить за пределами Аттики, оставив их без погребения.

В 621 г., еще до суда над живыми и мертвыми Алкмеонидами, фесмотет Драконт, по поручению ареопага, пересмотрел нормы обычного права, хранителями и толкователями которых были высшие магистраты и ареопаг, записал и опубликовал их – таким образом впервые в Афинах появились писаные законы. Эти законы устраняли кровную месть, вносили определенный и ясный порядок в наследование имущества. Драконт учредил государственный апелляционный суд из 51 эфета, полномочный вершить дела, связанные с кровопролитием, которые ранее были подсудны межфильному пританею. Суду ареопага, в соответствии с законодательством Драконта, подлежали дела по обвинениям в государственной измене.

В законах Драконта содержался и своего рода уголовный кодекс, который обнаруживает немалое сходство с санкциями ветхозаветного Закона. Так, неумышленное убийство влекло за собой пожизненное изгнание. Дело рассматривалось в апелляционном суде, который устанавливал наличие или отсутствие преступного умысла, причем суд мог и простить невольного убийцу, однако в том только случае, если на это давали согласие близкие родственники погибшего, либо даже без их согласия, но по ходатайству 10 избранных членов фратрии, к которой он принадлежал. Намеренные преступления, не только государственные и религиозные или умышленное убийство, но и кража, даже незначительная, вроде похищения овощей с чужого огорода, карались смертью.

Поэтому о законах Драконта, который стал на века эпонимом сурового законодателя. «Как говорили, Драконт писал законы кровью, а не черной краской. Когда у Драконта спросили, почему он карает большую часть преступлений смертной казнью, он ответил, что и мелкие преступления заслуживают этого наказания, а для больших он не нашел еще большего» (Плутарх, цит. изд., с. 99). Невысоко оценил законодательство Драконта Аристотель. «Своеобразного, заслуживающего упоминания, – писал он, – в этих законах нет ничего, исключая только их суровость из-за размеров наказания» (Аристотель, цит. изд., с. 442) – характеристика вряд ли вполне справедливая, все-таки это был первый писаный юридический кодекс Эллады.

На рубеже VII и VI столетий до Р. Х. в Афинах усилилась социальная и политическая напряженность, которая вызывалась разными причинами, в том числе и давним соперничеством эвпатридов с худородными, тяжбами между родами, поползновениями честолюбцев на тираническую власть, но главной бедой стало разорение мелких крестьян. По законам Драконта, ввиду неотчуждаемости родовой земли, родович, бравший ссуду у состоятельного землевладельца, чаще всего эвпатрида, отдавал в залог не свой надел, а выращенный на нем урожай. При неспособности выплатить долг он в течение неограниченного срока должен был выдавать кредитору шестую часть урожая, на его земле в качестве знака его несостоятельности ставился закладной камень (орос) с начертанной на нем записью о размере долга. Банкротов‑геомеров, попавших в долговую кабалу, называли шестидольниками (эктеморами). По странному недоразумению В. С. Сергеев (см.: Сергеев, цит. изд., с. 172), а также французский историк А. Боннар (см.: Боннар, цит. изд., с. 148) полагали, что должники должны были выплачивать не одну шестую, как это было в действительности, а пять шестых урожая. Между тем труд земледельца не был в ту пору столь производителен, чтобы семья могла прокормиться от шестой доли урожая, выращенного ею одной. Затем, сама эта неограниченность срока долговой кабалы естественным образом вытекала из относительной незначительности ежегодных выплат, очевидно несоизмеримых с размерами ссуды.

Аристотель писал в «Афинской политии»: «В течение долгого времени происходили раздоры между знатью и народом (демосом)… Государственный строй был олигархическим, но главное было то, что бедные находились в порабощении – не только сами, но также их дети и жены. Назывались они пелатами и шестидольниками, потому что на таких арендных условиях обрабатывали поля богачей (Аристотель имеет в виду, что земля, отданная в заклад, земля под закладным камнем – оросом, хотя и оставалась юридически неотчужденной, но фактически переходила во владение богатого кредитора. – В. Ц.). Вся же вообще земля была в руках немногих. При этом, если эти бедняки не отдавали арендной платы, можно было увести в кабалу и их самих и их детей… Да и ссуды у всех обеспечивались личной кабалой вплоть до времен Солона.. Конечно, из тогдашних условий государственной жизни самым тяжелым и горьким для народа было рабское положение. Впрочем, и всем остальным он был также недоволен, потому что ни в чем, можно сказать, не имел своей доли» (цит. по: История Древней Греции, цит. изд., с. 118).

Демос волновался и требовал передела земли, отмены долговой кабалы. В 594 г. архонтом-эпонимом был избран Солон, который взял на себя трудное дело спасти родной полис от погибели, на которую обрекала его внутренняя вражда, глубокое недовольство безземельных фетов, ожесточение закабаленных бедняков‑геомеров, отчаяние проданных в рабство должников, которых готовы были поддержать их пока еще свободные родственники. Против эвпатридов стояли многочисленные городские ремесленники (демиурги), в особенности из оргеонов, и даже худородные богатые купцы и судовладельцы, оттесненные от власти. Полис стоял на пороге кровавой междоусобицы.

Солон, о котором более всего сведений содержится в его биографии, написанной Плутархом, опиравшимся на более древних авторов, был из эвпатридов и принадлежал к царской династии Медонтидов. Он не был богат и, чтобы поправить свое состояние, занялся торговлей, но, обладая чуткой совестью, говорил о себе: “Мне очень хочется быть богатым, но мне не хочется толстеть от нечестно нажитого” (Сергеев, с. 174), так что в торговых делах Солон обнаруживал щепетильность. Занятия торговлей и любознательность, особенно свойственная, как считали современники, ионийцам и принадлежавшим к их племени жителям Аттики, побуждали его к путешествиям – он побывал во многих местах европейской Эллады, в малоазийских полисах и даже в Египте.

Свою политическую карьеру Солон начал в высшей степени оригинально. В ту пору в Афинах после долгой, разорительной и безуспешной войны с соседними Мегарами из-за острова Саламина, который запирает Афинскую гавань, было под угрозой смертной казни запрещено агитировать за продолжение войны, казавшейся безнадежной. И вот, притворившись помешанным, Солон пришел на площадь и при стечении народа, поднявшись на камень, продекламировал сочиненную им элегию: «Все горожане сюда! Я торговый гость саламинский, но не товары привез, – нет, я привез вам стихи. Быть бы мне лучше, ей-ей, фолегандрием или сикинитом, чем гражданином Афин, родину б мне поменять! Скоро, гляди, про меня и молва разнесется дурная: “Этот из тех, кто из рук выпустил Саламин!». На Саламин! Как один человек, за остров желанный все ополчимся! С Афин смоем проклятый позор!». Призыв Солона увлек народ. Запрет агитировать за войну с Мегарами был отменен. Командовать военной экспедицией поручено было городскому сумасшедшему, и во главе с Солоном афиняне одержали победу, завоевав остров. Победа при Саламине сделала его самым популярным политиком в Афинах. Его сторонники предлагали ему взять на себя единоличную власть, он же на подобные уговоры отвечал: «Тирания – это прекрасное место, но выхода из него нет» (Плутарх, цит. изд., с. 99).

Солон дважды избирался архонтом, в 594 и 592 гг. Ввиду опасности ситуации при избрании во второй раз, он наделен был чрезвычайными полномочиями. И тогда он без промедлений приступил к радикальным и всесторонним реформам. Первым делом он добился отмены «писанных кровью» законов Драконта, кроме закона об ответственности за убийство. Своим важнейшим делом Солон считал проведение сисахфии – «стряхивания бремени». С наделов должников были удалены залоговые камни, все долги, взятые под заклад земли, были отменены, земля возвращалась в полную собственность прежних владельцев, оказавшихся в долговой кабале. Кроме того, на будущее запрещалось заключать кабальные сделки и продавать несостоятельных должников в рабство. Впредь должник мог расплачиваться с кредитором своим имуществом, но не свободой – ни своей собственной, ни своих домашних. Ссудный процент был ограничен предельным максимумом. Более того, Солон принял меры к освобождению порабощенных за долги и даже к выкупу за общественный счет и возвращению на родину тех, кто был продан в иные полисы и за пределы Эллады.

Оправдывая свои деяния, Солон посвятил этой реформе самую выразительную из написанных им элегий: «Моей свидетельницей пред судом времен да будет черная земля, святая мать богов небесных! Я убрал с нее позор повсюду водруженных по межам столбов. Была земля рабыней, стала вольною. И многих в стены богозданной родины вернул афинян, проданных в полон чужой кто правосудно, кто неправдой. Я домой привел скитальцев, беглецов, укрывшихся от долга неоплатного, родную речь забывших средь скитаний по чужим краям. Другим, что здесь меж ними обнищалые, в постыдном рабстве жили, трепеща владык, игралища их прихотей, свободу дал».

По словам Плутарха, «Солон прославился» также и «законом о завещаниях. До него завещания не делали. Деньги и имущество оставались в роде умершего, а Солон разрешил тем, кто не имел детей, отказывать свое состояние, кому кто хочет... и сделал имущество действительной собственностью владельца» (Плутарх, цит. изд., с. 100), иными словами, был сделан решительный шаг в сторону перехода земли из родовой в частную собственность.

Среди экономических реформ Солона важное значение имел запрет вывоза зерна из Афин, направленный на снижение хлебных цен и поощрение вывоза оливкового масла, способствовавшее интенсификации культурного земледелия. Реформатор принимал меры к развитию ремесел. В этих целях он предоставил гражданские права тем пришельцам метекам, кто занимался в Афинах ремеслами. Своеобразный характер имел направленный на те же цели закон, согласно которому сын был вправе отказать престарелому отцу в содержании, если тот не обучил его в юности какому-либо ремеслу.

Для развития торговли Солон заменил в Афинах эгинскую денежную систему на эвбейскую. Эта реформа, с одной стороны, способствовала интенсификации товарообмена, потому что эвбейские монеты были меньше достоинством, чем эгинские – за 70 эгинских драхм давали 100 эвбейских, а с другой – Афины таким образом открывали для себя доступ на рынки Самоса, Коринфа, где чеканились эвбейские монеты, а также далекой Сицилии и всей Великой Греции, находившейся в сфере эвбейской денежной системы. Причем, обладая богатыми залежами серебра, Афины сами чеканили себе монеты.

С именем Солона связано осуществление глубоких политических реформ. Он по-иному, чем это было до него, распределил политические права граждан. Ранее доступ на высшие должности открыт был только эвпатридам. По имущественному цензу граждане разделялись на два класса, с которыми связан был характер несения воинской службы – всадников (хиппиев) и воевавших в пехоте зевгитов (от зевгос – упряжка) – это были крестьяне, которые владели по меньшей мере двумя быками, составлявшими упряжку и выполнявшими полевые работы. Солон устранил привилегии эвпатридов и усложнил цензовое деление. Только ценз, или тиме (имущество), стали впредь определять политическую правоспособность гражданина. При этом за основу ценза был положен доход от земельного надела, выраженный в медимнах (греческая медимна составляет 52,5 литра). В этой своей тимотической реформе Солон косвенным образом защитил права эвпатридов, которые были обыкновенно крупными землевладельцами, потому что доход, приносимый помимо земли, от торговли и ремесел, не влиял на причисление к тому или иному разряду, так что капиталисты купцы могли принадлежать к низшему классу, если они не владели землей. А всего введено было четыре класса: пентакосиомедимнов, земельные владения которых приносили доход, превышавший 500 медимнов зерна, масла или других продуктов, всадников с доходом от 300 до 500 медимнов, зевгитов – крестьян с доходами от 300 до 200 медимнов и, наконец, безземельных или малоземельных фетов, чьи доходы были ниже 200 медимнов.

На войне пентакосиомедимны и всадники (гиппии) служили в кавалерии, на свой счет приобретая боевого коня и экипировку. Зевгиты, обязанные приобрести тяжелые доспехи, воевали в строю гоплитов, а феты служили в легковооруженной пехоте, на военных судах и несли нестроевую службу в обозе. Налоги в пользу казны начислялись в зависимости от цензового класса, так что граждане высшего разряда платили максимальный налог в 1 талант. Феты совершенно освобождались от податей. Кроме того, на пентакосиомедимнов и гиппиев возлагались и другие повинности, которые называли литургиями, например расходы на устроение государственных празднеств или строительство и оснащение боевых кораблей.

Лишь пентакосиомедимны и гиппии имели доступ до высших должностей архонтов и членов ареопага, должность государственного казначея (тамиаса) мог занимать только пентакосиомедимн. Лица трех первых классов могли исполнять должности старейшин навкрарий, полетов, заключавших сделки от лица полиса и продававших конфискованное имущество, или колакретов, совершавших официальные жертвоприношения. Полицейские обязанности возлагались на коллегию из 11 лиц. Фетам путь к чиновничьим должностям был закрыт, что с необходимостью вытекало из того, что исполнение государственных обязанностей оставалось безвозмездным, так что посвятить себя им могли лишь те, кто имел достаточный доход. Реформы Солона совершенно упраздняли юридические различия между родовичами и оргеонами.

Солон расширил права народного собрания – экклисии.  Для организации народных собраний и предварительного рассмотрения дел, чем раньше занимался ареопаг, Солон учредил совет четырехсот, в который избиралось по 100 представителей от каждой филы. Но за ареопагом сохранена была прерогатива аннулировать законы, принятые народным собранием, если они расценивались как вредные или опасные для государства. По словам Аристотеля, ареопагу Солон «назначил охранять законы, как и прежде, он имел надзор за государственным порядком, причем он обязан был не только следить за большинством самых важных государственных, но, между прочим, и привлекать к ответственности виновных» (цит. по: Сергеев, цит. изд., с. 178). Таким образом, за Ареопагом оставлены были главным образом контрольные и судебные функции, часть которых была передана народному собранию – Солон учредил гелию, высший апелляционный суд, в который по жребию включались члены экклисии, в том числе и феты. Об этой его реформе Аристотель писал с некоторой осторожностью в оценках: «Некоторые упрекают Солона за это, указывая на то, что он свел на нет другие элементы государственного строя… Когда народный суд усилился, то пред простым народом стали заискивать, как перед тираном, и государственный строй обратился в нынешнюю демократию» (Аристотель, цит. изд., с. 441), которая в глазах философа представляла собой деградацию правильной политии. Но наступление этих пагубных последствий Аристотель относит уже к позднейшим временам.

Реформы Солона сплотили вокруг него демос, в котором обнаружились опасные стремления к мщению эвпатридам, чьи привилегии были постепенно сведены на нет, но Солон, чуждый амбиций демагога, сумел удержать народ от бунта, защитив эвпатридов от народного гнева, а государственный корабль от крушения. В одной из своих элегий он так передал состояние умов в афинском демосе: «А они, желая грабить, ожиданий шли полны, думал каждый, что добудет благ житейских без границ, думал: под личиной мягкой крою я свирепый нрав. Тщетны были их мечтанья… Ныне в гневе на меня, смотрят все они так злобно, словно стал я им врагом. Пусть их! Все, что обещал я, мне исполнить удалось. И труды мои не тщетны. Не хочу я, как тиран, по пути идти насилий».

Оказавшись в результате своей благоразумной – решительной, но продуманной политики в какой-то момент правления между двух огней, Солон не дрогнул и не свернул с выверенного пути. О своей политике в момент кризиса он писал: «Когда б другой, корыстный, злонамеренный, моим рожном вооружился, стада б он не уберег и не упас. Когда бы сам противников я слушал всех и слушал все, что мне кричали эти и кричали те, осиротел бы город, много пало бы в усобице сограждан. Так со всех сторон я отбивался, словно волк от своры псов». Сказано это, мягко говоря, без ложной скромности, вовсе не свойственной афинянам, но вполне справедливо.

Исполнив свой долг, Солон в 591 г. покинул родную Аттику на 10 лет, объявив, что изданные им законы должны действовать в течение столетия. На чужбине он возобновил торговые операции, вновь побывав в дальних странах, в том числе в гостях у сказочно богатого лидийского царя Креза, который первым начал чеканить монеты не из электрона, как раньше, а из чистого золота. Геродот рассказал о его беседе с тщеславным царем, который, показав Солону свои несметные сокровища, спросил Солона: «Встретил ли ты уже счастливейшего человека». Царь задал этот вопрос в надежде, что гость объявит его самого самым счастливейшим человеком» (Геродот, цит. изд., с. 19). Но Солон в ответ назвал афинянина Телла, который пал в бою при Элевсинах, защищая родной город, а самыми счастливыми после Телла он объявил двух юношей родом из Аргоса, Клеобиса и Битона, которые, когда их мать, жрица Геры, опаздывала в святилище, а быки, на которых ее обыкновенно возили, еще не вернулись с поля, «сами впряглись в ярмо и потащили повозку, в которой ехала их мать». Они во время доставили мать в храм, пробежав 45 стадий (около 7 километров), но от перенапряжения заснули в святилище и больше уже не проснулись (см.: Геродот, цит. изд., с. 19–20). Продолжая беседу с Солоном, «Крез в гневе сказал ему: “Гость из Афин! А мое счастье ты так ни во что не ставишь”. В ответ он услышал: “Я вижу, что ты владеешь великими богатствами и повелеваешь множеством людей, но на вопрос о твоем счастье я не умею ответить, пока не узнаю, что жизнь твоя окончилась благополучно. Ведь обладатели сокровищ не счастливее (человека), имеющего лишь дневное пропитание”» (Геродот, цит. изд., с. 20). В этом диалоге с Крезом Солон обнаружил искреннюю религиозность, патриотизм, благородство души и подлинную мудрость. Солон вернулся в Афины после долгого пребывания на чужбине и умер на родине в середине VI столетия до Р. Х. Греческий народ почитал его как одного из 7 великих мудрецов.

Солон спас Афины от кровавой смуты, но он не мог предотвратить новых противостояний. Эвпатриды были недовольны тем, что их потеснили, а демос – тем, что победа его не была полной, что фактически власть в полисе осталась в руках родовой знати, которая преобладала в двух высших сословиях – пентакосиомедимнов и гиппиев. Дважды, в 590 и 586 гг. до Р. Х., в Афинах насилием свергалось законное правительство. В 581 г. архонт-эпоним Дамасий остался на своей должности по истечении своих полномочий, но на следующий год узурпатора устранили от власти, после чего было поставлено 10 архонтов, из которых пятеро были избраны из числа эвпатридов, трое представляли жителей горных селений (агриков) и двое – ремесленников (демиургов).

На политической арене действовали три партии, каждая из которых имела, с одной стороны, опору в особых слоях афинского общества, а с другой – в населении разных регионов, которые и дали наименования этим партиям. Педии – жители Педиаки, плодородной равнины, примыкающей к самим Афинам, где было много крупных земельных наделов, поддерживали эвпатридов, стремившихся к возвращению досолоновских порядков, то есть были своего рода реакционерами. Вождем этой партии стал Ликург из знатного рода Этеобутадов. Население приморской Паралии, с его многочисленным торговым элементом, стремилось к сохранению законодательства и порядков, установленных Солоном, этих консерваторов называли паралиями, их вождем был Мегакл из рода вернувшихся в Афины Алкмеонидов, на которых вытравлено было клеймо виновников «Килоновой скверны». И, наконец, диакрии, нищие крестьяне гористой малоземельной Диакрии, шли за талантливым демагогом Писистратом, который сам, как это часто бывает у революционеров, опирающихся в своих авантюрных политических предприятиях на обездоленных и ожесточенных бедняков, принадлежал к аристократии. Писистрат требовал радикальных преобразований в пользу мелких и безземельных крестьян.

Политической карьере Писистрата предшествовало участие в войне с Мегарами за Саламин, в которой он отличился, после чего был избран архонтом-полемархом. Затем, в 561 г., по версии своих сторонников диакриев, он подвергся покушению со стороны эвпатридов, но Геродот рассказывал об этом иное: для укрепления своих властных позиций Писистрат придумал трюк – он сам поранил себя и своих мулов и в таком виде явился на афинскую агору, заявив, что спасся чудом, чем вызвал яростный гнев диакриев, которые требовали отмщения. Полису грозила смута. Созванное по этому поводу народное собрание предоставило Писистрату право обзавестись телохранителями, и они набраны были из числа диакриев, вооружившихся дубинами, – коринефоров, которые стали терроризировать политических противников (см.: Геродот, цит. изд., с. 27–28). С помощью коринефоров Писистрат захватил акрополь и стал тираном. При этом он опирался не только на диакриев, но также на новых граждан, которые до реформ Солона принадлежали к числу метеков и были недовольны тем, что не смогли сразу сравняться с прирожденными гражданами и в основном принадлежали к сословию фетов, а также на тех эвпатридов, кто разорился из-за кассирования долгов при Солоне.

Диктатура Писистрата заставила его противников из партий паралиев и педиев заключить союз, и им удалось изгнать тирана. После этого педии во главе с Ликургом и паралии, вождем которых был Мегакл, начали борьбу за преобладание. Страшась поражения, Мегакл вступил в сговор с Писистратом. По словам Аристотеля, «Мегакл, поставленный в безвыходное положение своими противниками, начал переговоры с Писистратом и, условившись, что тот возьмет замуж его дочь, устроил его возвращение» (цит. по: Сергеев, цит. изд., с. 180). Это был торжественный въезд – Писистрат восседал на колеснице, а рядом с ним стояла юная и красивая рослая девушка, одетая по подобию скульптурных изображений Афины Паллады. Суеверные горожане благоговейно кланялись, и Писистрат с триумфом въехал на акрополь. Он не взял в жены дочь Мегакла, разорвал союз с ним и стал править как тиран. Но его вероломство обернулось на этот раз поражением. Объединившись против тирана, враги добились его нового изгнания.

В 555 г. до Р. Х., удалившись из Афин вместе со своими многочисленными сторонниками, прихватив с собой деньги из казны, Писистрат обосновался на границе Македонии и Фракии, вначале около Энеи, а потом у подножья горы Пангей. Обладая значительными средствами, он со свойственной ему неуемной энергией занялся разработкой местных залежей серебра, а также вырубкой и продажей леса. Разбогатев на Пангейских рудниках и лесодобыче, Писистрат занялся строительством военных кораблей, чеканил монеты – аттические тетрадрахмы с совой. Взяв в дополнение к собственным средствам ссуду у Фив, он нанял тысячу наемников в Аргосе и, договорившись о поддержке со стороны Эретреи, заключив союз с наксосским тираном Лигдамидом, в 546 г. высадился в Марафоне, куда к нему устремились диакрии и другие его сторонники со всей Аттики. Выступившее ему навстречу афинское ополчение было разбито у Паллены и бежало. Из Афин выехали Алкмеониды вместе со своими сторонниками из партии паралиев. Разоружив противников и распустив их по домам, Писистрат захватил акрополь, взял в заложники сыновей из знатных семей и с этих пор правил уже без перерыва самовластно, как тиран, вплоть до своей смерти в 527 г.

Писистрат не отменял политию с ее «республиканскими» учреждениями, но должностные лица избирались по его подсказке, а решения принимались после совещания с ним, и в соответствии с его волей; поддержка народного собрания ему была гарантирована, так что все нити государственного управления он держал в своих руках. Захватив власть с помощью диакриев, Писистрат запретил гражданам впредь сплачиваться в какие бы то ни было партии, подрывающие единство полиса, но интересы диакриев и других малоимущих крестьян он постарался защитить.

Тиран раздавал им землю, конфискованную у политических противников, ввел льготный государственный кредит для нуждавшихся геомеров. «Бедных, – писал Аристотель, – он даже снабжал вперед деньгами на сельские работы, чтобы они могли кормиться, занимаясь земледелием» (цит. по: Сергеев, цит. изд., с. 180). В интересах простых крестьян Писистрат велел назначать окружных судей, которые на месте рассматривали тяжбы, освобождая малоимущих от обременительных для них поездок или хождений в Афины. На средства казны при нем строились храмы, дороги, водопроводы; и эти общественные работы решали проблему занятости, устраняя безработицу и нищету. Казна успешно пополнялась за счет доходов от чеканки монет, которые пользовались спросом во всем эллинском мире и за его пределами, а также за счет введенного Писистратом подоходного дохода в размере десятины. Развивалось и частное производство: увеличилось число ремесленных мастерских, в особенности гончарных, а также число занятых в них наемных работников и рабов; многих работников поглощал порт, торговый и военный флот, в котором заняты были безземельные феты, получавшие жалование за службу. По словам Аристотеля, «афиняне жили тогда как бы в царствование Кроноса» (цит. по: Сергеев, цит. изд., с. 183), то есть в золотом веке.

Расцвет экономики сопровождался значительным ростом численности населения Афин – в Аттику переселялись искусные ремесленники из всех эллинских полисов, в особенности из единоплеменных ионийских городов, покоренных Персией. А это в свою очередь требовало увеличения ввоза в город хлеба и сыра, масла и вина, фруктов и овощей, рыбы и мяса, что стимулировало рост сельскохозяйственного производства и рыболовства, а также расширения импортно-экспортных операций, поскольку Аттика не могла снабжать себя только своим зерном.

Ввоз хлеба из-за границы, и даже с дальнего черноморского рынка, требовал средств, которые поступали от экспорта масла, керамических изделий – в середине VI столетия до Р. Х. самые прекрасные и технически совершенные краснофигурные вазы стали изготавливаться в Афинах, оттеснивших на рынке керамики Коринф, который ранее доминировал на нем.

Значительно выросшие масштабы экспорта и импорта потребовали активной внешней политики, и Писистрат проводил ее с размахом и убедительными успехами. При нем афиняне овладели портовым городом Сигеем в Троаде, который контролировал вход в Дарданеллы – Писистрат поставил там тираном своего сына Гегесистрата. Афиняне покорили также расположенные на севере Архипелага острова Лемнос и Имброс. В результате ключи от черноморского пути, столь важного для снабжения Афин зерном, оказались в их руках. Тиран островного полиса Наксос Лигдамид поддерживал союзнические отношения с Писистратом. Тесная дружба связывала Афины с Херсонесом Фракийским, в котором правил афинянин Мильтиад. Для Афин был открыт порт в Эретрее на Эвбее. Афины поддерживали при Писистрате дружественные отношения с Коринфом, Аргосом, с островным полисом Делосом, с Фессалией.

Так Аттика стала достойным конкурентом Лакедемона в борьбе за преобладание в Элладе. При Писистрате выросло значение Афин как религиозного центра. На месте будущего Парфенона был воздвигнут грандиозный храм Афины Паллады. Писистрат начал в Афинах строительство храма Зевса Олимпийского. В Элевсинах был сооружен новый величественный храм Деметры. Культ Диониса, который ранее считался по преимуществу крестьянским божеством, при Писистрате приобрел официальный и в то же время всенародный характер. Панафинеи, Элевсинии в честь Деметры, Дионисии совершались тогда с торжественной пышностью и роскошью и увлекали народ. На диониссиях ставились трагедии, выросшие из вакхических дифирамбов.

Заботясь о благе Аттики, Писистрат не забывал и о собственных доходах. После смерти он оставил наследникам колоссальные средства, которые помогли им получить тираническую власть и некоторое время удерживать ее, хотя наследственность правления не была введена законодательно в республиканских Афинах, а сыновья Писистрата Гиппий и Гиппарх не обладали незаурядными политическими способностями отца.

В 527 до Р. Х. тиранами стали оба брата, но Гиппарх, увлеченный поэзией, был лишен властолюбия и предоставил заниматься государственными делами Гиппию, который во всем стремился продолжать политическую линию отца. Фукидид с похвалой отзывается о политике сыновей Писистрата: «Они взимали с афинян только двадцатую часть доходов с земли. На эти средства они благоустроили и украсили город, вели успешные войны и упорядочили празднества. В остальном в городе продолжали существовать прежние законы, и тираны заботились лишь о том, чтобы кто-нибудь из их семьи занимал должность архонта. Так, среди исполнявших годичную должность архонта был и сын тирана Гиппия Писистрат» (Фукидид, цит. соч., с. 286).

Но смерть его деда воодушевила противников на сопротивление. К тому же настроения в Аттике изменились ввиду ухудшения положения Афин. В 519 г. до Р. Х. Аттика присоединила к своим владениям беотийский город Платеи, что привело к разрыву мирных отношений с соседними Фивами. Старый союзник Афин Аргос ослаб в результате усиления успешно соперничавшей с ним Спарты. В результате персидской экспансии на севере Архипелага Афины утратили контроль над проливами. Внешнеполитические неудачи питали в обществе недовольство и ропот, которым пользовались противники Писистратидов, объединившиеся вокруг вождей, проигравших их отцу.

В этой обстановке на тиранов совершено было покушение, о котором рассказывает Фукидид, обнаруживший у заговорщиков личные мотивы: «Был тогда Гармодий, блиставший юношеской красотой, и Аристогитон, гражданин среднего круга и достатка, стал его любовником. Гиппарх, сын Писистрата, также соблазнял Гармодия, но безуспешно. Гармодий сообщил об этом Аристогитону, и тот, страстно влюбленный, весьма огорчился, опасаясь к тому же, что могущественный Гиппарх применит против юноши насилие. Аристогитон тотчас же задумал (насколько это было возможно человеку его положения) уничтожить тиранию» (Фукидид, цит. изд., с. 286). Раздосадованный тем, что его домогательства были отвергнуты, Гиппарх оскорбил сестру Гармодия, вначале пригласив ее нести священную корзину на празднествах, а потом отменив это приглашение. Покушение было предпринято на Великих Панафинеях 514 г., когда всем гражданам разрешалось носить оружие. Заговорщики с кликой сторонников вооружились кинжалами, они рассчитывали, что после убийства Писистратидов народная толпа поддержит мятежников. Напав на Гиппарха, они зарезали его, но телохранители тирана немедленно поразили Гармодия; Аристогитону удалось скрыться, но его схватили, подвергли пыткам и казнили. Казнены были и другие заговорщики. Имена Гармодия и Аристогитона стали для демократов символом тираноборчества.

После гибели брата Гиппий стал прибегать к террору, чего он ранее избегал. В результате от него отвернулись и некоторые из прежних приверженцев его отца. Многие афиняне, в особенности эвпатриды, эмигрировали. Во главе беженцев, стремившихся к свержению тирана, вновь оказался род Алкмеонидов. Клисфен Алкмеонид пытался вовлечь в борьбу против Гиппарха Спарту, к вмешательству подталкивал Лакедемон и Дельфийский оракул.

В 511 г. до Р. Х. Спарта вступила в войну, с помощью фессалийской кавалерии Афины на первых порах одержали победу; но в Аттику вошла вторая армия Лакедемона, в составе которой находились и афинские эмигранты, и эта армия разгромила фессалийскую конницу. Спартанцы под предводительством царя Клеомена осадили акрополь. Сыновей Гиппия взяли в плен. Затем состоялись переговоры: Гиппий капитулировал – Писистратидам разрешили безопасно покинуть Аттику, и они удалились в Сигей, который тогда уже был во власти персов.

Освободив Афины от тирании, Клеомен вывел спартанские войска из Аттики. Вернувшиеся на родину эмигранты добились проведения ряда мер в пользу эвпатридов. Многие из бывших метеков, которые ранее приобрели гражданские права, теперь были их лишены и возвращены в первобытное состояние. Но вскоре в Афинах разгорелась борьба между Исагором из рода Филаидов и Клисфеном Алкмеонидом. Исагор опирался на эвпатридов и других исконных афинян, а Клисфен, сам эвпатрид и глава влиятельного рода, искал однако поддержку со стороны низов, в особенности тех, кто в результате свержения тирании уже утратил гражданские права либо рисковал потерять их.

В 508 г. Исагор был избран архонтом, но он не имел поддержки большинства афинских граждан и потому обратился за помощью к спартанскому архагету Клеомену, и тот через глашатая, направленного в Афины, потребовал изгнания Клисфена как лица, принадлежащего к роду Алкмеонидов, на котором лежало проклятие «Килоновой скверны». Для подкрепления ультиматума в Аттику выступил отряд во главе с самим архагетом. О дальнейшем развитии событий Аристотель рассказывает так: «Клеомен, придя с небольшим отрядом, начал гнать из города под видом очищения семьсот афинских семейств. Приведя это в исполнение, он пытался низложить совет и отдать город под власть Исагора и трехсот его приверженцев. Однако совет оказал сопротивление и собрался народ. Тогда сторонники Исагора и Клеомена убежали на акрополь, а народ, обложив их там, осаждал в течение двух дней, на третий день отпустили Клеомена и всех бывших с ним, обеспечив им свободный выход, а Клисфена и остальных изгнанников призвали обратно» (цит. по: Сергеев, с. 184). Многие из приверженцев Исагора были после этого казнены.

Аттика вручила Клисфену, победившему в противостоянии с партией Исагора, мандат на проведение обещанных им реформ, направленных на подрыв влияния родовой аристократии. В этих целях он ввел новое административное деление. Ранее оно совпадало с родоплеменным делением на фратрии, так что у каждой фратрии были свои территории – триттии и внутри них навкратии. А Клисфен разделил всю Аттику на три части: Афины с ближайшими пригородами (Асти), прибрежную полосу вдоль восточного берега от границы полиса на севере до мыса Суннион (Паралию) и центральную часть (Месогион). Каждый из этих больших регионов был в свою очередь разделен на 10 округов – триттий, три триттии по одному из каждого региона составляли одну новую филу, и эти новые 10 фил, основанные на территориальном, а не родоплеменном принципе, должны были заменить прежние филы и фратрии, которые служили опорой для старой родовой аристократии. Новые филы получили названия в честь древних героев, имена которых были выбраны пифийским оракулом из 100 имен, предложенных самими филами.

По словам А. Тойнби, новые филы «начали свое существование с религиозной санкции, что обеспечило им столь сильную преданность и поддержку граждан, как если бы это были не искусственно созданные образования, а освященные веками племена. Эта новая преданность десяти клисфеновским племенам, пришедшим на смену четырем ионическим, издревле существовавшим, не вызвала соперничества, а, наоборот, усилила единство афинских граждан» (Тойнби, цит. изд., с. 430–431). Старые филы с их филовасилевсами, как и прежние фратрии, оставались с тех пор лишь религиозными союзами без какого бы то ни было отношения к политическому устройству. Затем 30 новых триттий были разделены Клисфеном на округа – демы, первоначально было образовано 100 демов, со временем их стало больше; по подсчетам Хаммонда, их число было доведено до 170 (см.: Хаммонд, цит. изд., с. 206).

Демы заменили прежние навкрарии – более крупные единицы, которые сохраняли связь с родовой структурой общества, и стали основной единицей административного, военного и финансового устройства полиса. В 18 лет афинянин вносился в демоты – списки граждан дема; после принесения присяги на верность полису он зачислялся в эфебы, то есть включался в ополчение и одновременно приобретал право отстаивать свои интересы в суде. В 20 лет юноша получал полноту гражданских прав. При первоначальном составлении демотов в них помимо потомственных граждан внесено было также много метеков и вольноотпущенников – таким образом число полноправных афинских граждан было значительно увеличено. С этих пор учет граждан велся по новым филам, триттиям и демам, но принадлежность к дему, зафиксированная на момент проведения Клисфеновой реформы, сохранялась как своего рода прописка и при переселении гражданина из своего прежнего дема в новый. К дему отца принадлежали и его дети, независимо от места их рождения. В результате реформы эвпатриды, принадлежавшие к одному из знатных родов, которые в прежние времена часто проживали в одной навкрарии и потому могли оказывать там влияние на все местные дела, оказались разделенными новыми административными границами мелких округов – демов и не могли уже, как раньше, выступать в качестве сплоченной политической силы.

Во главе демов стояли выборные демархи. Через демы осуществлялось комплектование вооруженных сил, в их рамках избирались присяжные судьи. Власть в филе принадлежала народному собранию, которое образовывало исполнительные органы, выполнявшие административные, военные и налоговые функции. Каждая из 10 фил выставляла воинский отряд во главе с таксиархом. В 501 г. на коллегию из 10 избранных народным собранием стратегов были возложены прежние полномочия воинского единоначальника – полемарха, должность которого при этом осталась, но приобрела по преимуществу церемониальный характер.

Через демы и филы избирался и совет 500, заменивший прежний совет 400 и называвшийся «буле». Каждая фила избирала по 50 членов буле, причем число кандидатов от демов внутри фил устанавливалось в зависимости от численности их населения. Сами демы избирали только кандидатов в члены совета, из которых уже, в рамках филы, выбор осуществлялся посредством жребия. Выбранные голосованием в демах и жребием в филах 500 кандидатов подвергались затем проверке со стороны прежнего совета, полномочия которого истекали; и он мог вычеркнуть любого из избранных, заменив его другими лицами, избранными в демах, но не прошедшими по жребию. Окончательно утвержденные члены совета приносили присягу, в которой клялись давать советы, наилучшие для полиса. Буле действовало не в полном составе, а разделялось по филам на 10 комитетов – пританеев, которые сменяли друг друга 9 раз в течение года, по прошествии которого проводились новые выборы. Председатели пританеи (эпистаты) избирались жребием на каждый день, а секретари (грамматевсы) занимали свою должность в течение всего срока полномочий пританея. Первый совет в соответствии с порядком, установленным Клисфеном, был сформирован в 507 г. до Р. Х.

Оригинальным изобретением Клисфена был остракизм – суд «черепков». Каждый год весной созывалось народное собрание, на котором ставился вопрос о том, нет ли среди граждан демагога, стремящегося к тирании. Если экклисия давала положительный ответ на этот вопрос, то собрание созывалась вторично, и тогда каждый гражданин на черепке (остраконе) писал имя подозреваемого им опасного для полиса лица. Получивший большинство голосов на этом чрезвычайном суде подвергался изгнанию из Аттики на десятилетний срок, но его имущество не подвергалось конфискации и по возвращении на родину ему возвращались гражданские права, поскольку прямого обвинения ему не предъявлялось, и речь шла не о государственном преступнике, а скорее о потенциальной угрозе со стороны популярного честолюбца.

Сложившаяся в Афинах в результате реформ Клисфена система правления стала классической античной демократией, суть которой заключалась в политическом равноправии граждан, коллегиальном правлении и, в отличие от представительных демократий нового времени, в прямом участии граждан через экклисию в решении важнейших государственных дел.

По оценке Аристотеля, «после Клисфена Афинское государство сделалось значительно демократичнее, чем оно было, например, при Солоне» (цит. по: Сергеев, цит. изд., с. 186–187).

Потерпевшие поражение эвпатриды из партии Исагора, действуя за пределами Аттики, сумели сколотить широкую коалицию во главе со Спартой, в которую вошли также Фивы, Халкидика и Эгина. Перед лицом опасной угрозы афиняне попытались заключить союз с Персией против Лакедемона, но Персия не готова была к равноправному союзу, она потребовала от Афин дать царю «землю и воду», то есть признать свою зависимость от него, на что послы из Аттики дали согласие, однако в Афинах эта уступка послов была дезавуирована, так что союз с азиатской сверхдержавой не состоялся и Афинам пришлось защищаться против коалиции в одиночку. В 506 г. до Р. Х. началась война, которая в том же году закончилась победой Аттики. Афинские войска разгромили союзников, эвбейский полис Халкидика утратил самостоятельность. На Эвбее, отторгнутой у халкидян, было поселено 4 тысячи афинских колонистов – клерухов.

На рубеже II и I тысячелетий до Р. Х. на островах сложились полисы, которые заселены были носителями всех диалектов греческого языка. Север Архипелага заняли в основном эолийцы, и самым большим из населенных ими островов был Лесбос с его 5 полисами, включая Митилену, более всего знаменитую своими великими поэтами Алкеем и Сафо, эолийцы поселились также на крошечном в сравнении с Лесбосом Тенедосе. Юго-восток Архипелага запирал дорийский Родос, а юго-запад – дорийская Кифера, на дальнем и полуварварском Кипре поселились бежавшие туда от завоевателей ахейцы, которые в более чистом виде, чем жители Аркадии, сохранили наречие микенской эпохи. Но большинство островов Архипелага досталось ионийцам. Это были Эвбея и Кеос, расположенные у берегов Аттики, примыкающие к азиатскому берегу Хиос и Самос, а также лежащие между Европой и Азией Тенос, Парос, Наксос и ряд других более мелких островов. На большинстве этих островов было по одному полису.

Стержнем политической истории островных полисов, как, впрочем, и других греческих государств архаической эпохи, было противостояние родовой знати и демоса. В VI столетии в ряде островных полисов устанавливается выросшая из этой борьбы тирания, подобная той, что сложилась в Афинах при Писистрате.

Самым поразительным по своей судьбе тираном стал правитель Самоса Поликрат. По рождению он не принадлежал к аристократии, но был богат, унаследовав имущество отца, который занимался морской торговлей – доходным, но рискованным делом. Поликрат владел мастерской бронзовых изделий. Сколотив вооруженный отряд из 50 головорезов, он в 537 г. до Р. Х. учинил резню самосских гоплитов и захватил власть в полисе, поделив ее вначале со своими братьями Пантагнотом и Силосонтом, но затем расправившись и с ними: старшего Пантагнота он казнил, а младшего изгнал c острова, после чего стал править единолично. Окружение Поликрата составляла разношерстная публика: не только граждане Самоса, но и иностранцы, наемники, вольноотпущенники и рабы, которым он также давал важные поручения.

Поликрат стремился принизить родовую знать и оказывал покровительство торговле и ремеслам, искусству и поэзии, приблизив к себе знаменитых лириков Ивика и Анакреонта. Тиран затеял грандиозное строительство: по его повелению уроженцы Самоса зодчие Ройк и Феодор, который прославился изобретением токарного станка и техники литья статуй из бронзы, воздвигли прекрасный храм Геры колоссальных размеров. Одним из важнейших сооружений Поликрата был великолепный водопровод, снабжавший Самос чистой питьевой водой – ее на островах Архипелага всегда не хватало. Третьим его строительным предприятием был мол, защищавший морскую гавань. Используя рабский труд пленников, Поликрат выстроил мощные оборонительные стены, которые выдержали осаду со стороны воевавших против Поликрата лакедемонян и потом коринфян.

Поликрат проводил активную внешнюю политику. Он заключил договор о дружбе с египетским фараоном Амасисом и в то же время поддерживал хорошие отношения с врагом Египта Персией. На помощь персидскому царю Камбизу он направил 40 трирем, экипажи которых были набраны принудительно. Вернувшись в Самос, моряки открыто выражали свое недовольство – возникла опасность восстания. Чтобы предотвратить его, Поликрат велел собрать жен и детей недовольных и запереть их в амбаре, угрожая сжечь их живьем, если волнения не прекратятся. Взятие заложников оказалось удачным приемом – бунта не произошло. Для укрепления военной мощи Самоса он завел мощный военно-морской флот из 100 пентеконтер и 40 трирем. С таким флотом он одержал победу над лесбосцами, разгромил Милет, завоевал Рению и еще ряд островов, а также прибрежных городов в Малой Азии. Частично его успехи объяснялись тем, что персы к тому времени покорили греческие города на малоазийском побережье и завоевали Египет, и в восточном Средиземноморье не осталось сильных конкурентов Самоса. По словам Геродота, Поликрат «первым из эллинов, если не считать Миноса, кносского царя, и тех, кто в прежнее время еще до него господствовал на море, задумал стать владыкой на море» (Геродот, цит. изд., с. 175). Морские торговые операции, которые поддерживались грозной военной силой, сопровождались откровенным пиратством, так что богатства рекой текли на Самос.

Чрезмерная удачливость тирана и его страшный конец дали повод к созданию легенды, которую, впрочем, Геродот выдает за чистую монету. «До Амасиса, – рассказывает он, – дошли как-то слухи о великом преуспевании Поликрата, и… Амасис написал такое послание тирану..: “Приятно узнать, что друг наш и гостеприимец счастлив. Но все же твои великие успехи не радуют меня, так как я знаю, сколь ревниво божество… Поэтому послушай моего совета теперь и ради своего счастья поступи так: обдумай, что тебе дороже всего на свете и потеря чего может больше всего огорчить тебя. Эту-то вещь ты закинь так, чтобы она больше не попалась никому в руки”… Поликрат прочел послание и понял, что совет Амасиса хорош… Был у него смарагдовый перстень с печатью, в золотой оправе… изделие самосца Феодора, сына Телекла. Этот-то перстень Поликрат и решил забросить… Когда корабль отошел далеко от острова, Поликрат снял перстень и на глазах у всех спутников бросил его в море» (Геродот, цит. изд., с. 151). Как рассказывает далее Геродот, через 5 или 6 дней один рыбак преподнес в дар тирану большую и красивую рыбу, и когда ее вскрыли на кухне Поликрата, в ней нашли смарагдовый перстень. Это происшествие, по убеждению историка, предвещало беду, и она не замедлила обрушиться на счастливого тирана.

Его возросшее могущество в конце концов встревожило Персию. Персидский сатрап в Сардах Орет заманил Поликрата в ловушку, предложив ему взять на хранение свою казну, поскольку он, мол, знает, что царь Камбис собирается его погубить, и позволив воспользоваться частью этих средств для завоевания ионийских городов Малой Азии. Поликрат поверил сатрапу и отправился со своей свитой навстречу ему в Магнесию. Но там он был схвачен, убит и, как рассказывает Геродот, бездыханное тело его, по приказанию Орета, было распято. Это произошло в 522 г. до Р. Х. Вскоре погиб и Орет. Взошедший на престол новый персидский царь Дарий велел казнить сатрапа за его преступления. Затем, отняв Самос у назначенного еще Поликратом правителя Меандрия и опустошив его, Дарий передал остров в управление изгнанному брату Поликрата Силосонту под собственной своей верховной властью.

На азиатском побережье Эгейского моря большинство городов было, как и на островах, населено ионийцами. Современные соседи греков с востока, турки, унаследовали у своих предшественников уже в качестве имени всей Эллады это название, трансформированное в Янистан. Эолийцам в Азии принадлежала Эолида на севере, дорийцам – Галикарнас на юге, а у ионийцев в Азии было 10 городов: Милет, Миунт, Приена, Эфес, Колофон, Лебедос, Теос, Клазомены, Эритры и Фокея, которые вместе с прилегающими островными полисами Хиосом и Самосом составляли знаменитый додекаполис – двенадцатиградие.

В Ионии началось возрождение греческой культуры после разорения и упадка, последовавшего за дорийским завоеванием Пелопоннеса. Там на заре архаической эпохи составлены были гомеровские поэмы, и ионийские города спорили впоследствии за честь быть родиной великого рапсода-слепца. В этих полисах сложился ионический архитектурный ордер.

Как и в Аттике, граждане ионийских полисов разделялись на 4 филы, эпонимами которых были легендарные сыновья Иона – Гелеонт, Эгикор, Аргад и Гоплет. В некоторых полисах существовали и другие филы, в которые входили потомки переселенцев, не принадлежавших к ионийцам. Так, в Милете помимо 4‑х ионийских фил были еще филы борейцев и энопов, которые назывались именами родоначальников из Фессалии и Беотии.

Ожесточенное противостояние демоса и эвпатридов заполняет страницы политической истории ионийских полисов. Борьба в них была драматичней и беспорядочней оттого, что гражданское общество не было сплочено необходимостью солидарно отстаивать господство над покоренным народом, как в дорийских полисах. В Ионии не было сословия, подобного илотам Лакедемона, а незначительное число рабов не создавало политических проблем. В результате ожесточенного противоборства граждан между собою к власти приходили тираны, упразднявшие прежнее демократическое или аристократическое правление и бравшие на себя роль верховных арбитров в раздирающих жизнь полиса конфликтах.

Так, в конце VII века до Р. Х. в Эфесе власть захватил тиран Пифагор. Опираясь на городскую бедноту, он энергично проводил перераспределение имущества, отнимал его у богатых и передавал малоимущим и неимущим, пренебрегая законами. После него власть перешла к другому тирану Меласу, которому наследовал его сын Пиндар, пожертвовавший своей властью, чтобы уберечь Эфес от подчинения Лидийскому царю Крезу. В Эвбее в VI веке правил тиран Тиннонд. Правление тиранов с диктаторскими полномочиями часто бывало единственным спасительным выходом из междоусобицы. В Милете после свержения тирана Фрасибула в 580 г. до Р. Х. более полувека, то затухая, то вновь обостряясь, шла настоящая гражданская война, которая вынуждала многих эмигрировать и тем самым немало способствовала грандиозному размаху милетской колонизации.

На историю ионийских полисов налагало свою печать близкое соседство с варварским миром – с карийцами, с фракийскими племенами фригов и мисийцев, а также с нависавшими над узкой прибрежной полосой могущественными монархиями – вначале Лидией, а потом Персидской мировой державой.

В VI столетии азиатские полисы один за другим признают свою зависимость от Лидии. Как писал Геродот, «Крез, родом лидиец, сын Алиата, … первым из варваров покорив часть эллинов, заставил платить себе дань, с другими же он заключил союзные договоры. Покорил же он ионян, эолийцев и азиатских дорийцев, а с лакедемонянами вступил в союз. Однако до владычества Креза все эллины были свободными» (Геродот, цит. изд., с. 12–13). Но власть Лидии не была чрезмерно обременительной и не затрагивала внутреннюю жизнь полисов. По существу зависимость сводилась только к обязанности высылать дань в столицу Креза Сарды, так что это был своего рода вассалитет. Поэтому когда персидский царь Кир, воюя с Лидией, подстрекал ионийцев к восстанию, они предпочли сохранить верность Крезу, но в 546 г. до Р. Х. Крез был наголову разбит персидскими полчищами. Греческие полисы просили Кира принять их в подданство на тех же условиях, на которых они раньше подчинялись Крезу, но было поздно. Подобная милость оказана была только Милету. Попытки других азиатских полисов оказать сопротивление, действуя в союзе с Лакедемоном, не увенчались успехом. Спарта поддерживала готовность азиатских полисов к сопротивлению, но собственной армии в Азию не направила, а своими силами отразить многократно превосходившие силы персов эти полисы не могли.

Биант из Приены призывал ионийцев к эмиграции. Его совету последовали граждане Фокеи и Теоса: фокейцы после долгих и опасных приключений обосновались на далекой Корсике, где уже ранее колонистами из этого полиса была основана Алалия, а граждане Теоса переселились одни во фракийские Абдеры, а другие на понтийское побережье Северного Кавказа, где основали Фанагорию. Жители других полисов остались на родине и вынуждены были покориться. Помимо дани, которую завоеванные полисы стали платить теперь, вместо Лидии, Персии, они обязаны были также поставлять в персидскую армию воинские отряды. Полисы лишились права чеканить свою монету, которое сохраняли во времена лидийского господства. Наконец, правили в зависимых полисах только те тираны, которые были лояльны Персии, – подозреваемые в неверности устранялись сатрапом, который из Сард осуществлял контроль над побережьем и покоренными островами.

Одним из регионов эллинской цивилизации, удаленных от метрополии, стала Великая Греция – колонии, выросшие по берегам Сицилии и Южной Италии. Греки шли там по следам вытесняемых ими более древних колонизаторов – финикийцев.

Сицилия представляет собой после Сардинии самый большой остров Средиземного моря, по конфигурации береговой линии своего рода равнобедренный треугольник, основание которого обращено к Ионическому морю, связывающему Сицилию с Элладой. «По форме, – писал древний географ Страбон, – Сицилия треугольник, почему и называлась раньше Тринакрией… Ее фигуру определяют три мыса: Пелорида, которая вместе с Кением и Столпом регийцев образует Пролив, затем Пахин, лежащий по направлению к востоку; он… обращен к Пелопоннесу…; третий – мыс Лилибей, прилегающий к Ливии» (Страбон, цит. изд., с. 245) – так тогда называли Африканский континент. От Апеннинского полустрова Сицилия отделена узким Мессинским проливом – ее берега хорошо видны из Калабрии, с противоположной стороны пролива, неспокойные воды которого опасны для мореплавателей. Это там мифическое воображение эллинов поместило наводящих ужас и губительных для моряков Сциллу и Харибду. Большую часть поверхности острова образуют невысокие горы, цепь которых тянется вдоль его северного берега, поворачивая у Мессинского пролива на юг. Самая высокая гора острова, вулкан Этна, достигает высоты 3340 метров. На юге Сицилии простирается каменистая равнина, прорезанная многочисленными ручьями и мелкими речками.

Восхищенный благородной красотой сицилийской земли, увиденной с верхнего ряда каменных сидений Таорминского театра, И. В. Гете писал: «Перед тобой открывается весь протяженный горный хребет Этны, а слева – морской берег до Катаньи и дальше до Сиракуз; невероятная дымящаяся огненная гора замыкает далекий и широкий вид, но замыкает не ужасая, потому что легкая воздушная атмосфера отдаляет гору. Если же оторвать взгляд от этого зрелища и повернуть голову в сторону проходов, расположенных за спинами зрителей, то слева увидишь скалистые стены, а между ними и морем дорогу, которая, извиваясь, идет в Мессину. Скопление скал и скалистый хребет над самим морем, далекий берег Калабрии на горизонте с трудом отличаешь от мягко вздымающихся облаков» (Goethe. Werke in 12 Baenden. Bd. 12 Berlin und Weimar. 1974, S. 311).

Климат на Сицилии теплый, а летом, когда дожди выпадают крайне редко, жаркий, так что дневная температура нередко превышает 40 градусов. Часто дующий в этот сезон из Африки сирокко напоминает о знойной Сахаре. В предгорьях растут каштаны, бук. По берегам моря, в особенности на востоке и юге острова, на склонах вулканической Этны, издревле выращивали виноград, оливки, фиги, фисташки, в центральной части Сицилии сеяли злаки и пасли скот.

Греческой колонизации подверглось почти исключительно приморье, откуда уже финикийцы начали оттеснять аборигенов, а эллины лишь завершили этот процесс, создав там неразрывное ожерелье своих полисов. Древними народами этой земли были сиканы, сикулы и малочисленные элимы. Первоначально остров носил имя первого из этих народов – Сикания, но потом его стали называть Сикелией, или Сицилией, по имени сикулов. Сиканов Фукидид и другие греческие историки с серьезным основанием на то считали переселившимися ранее на остров иберийцами, вытесненными с берегов реки Сикана лигурами. Но в XIX веке некоторые историки, не соглашаясь с Фукидидом, видели в них выходцев с берегов Секваны – Сены и, значит, кельтов, другие даже выводили их из Африки, третьи считали их автохтонами в самом полном значении этого термина. Отсутствие надежных лингвистических данных не позволяет вывести решение вопроса о происхождении сиканов за пределы гипотетического поля. Сиканы первоначально населяли весь остров, но затем были вытеснены из его более плодородной восточной части сикулами – одним из италийских народов, который перебрался с Апеннинского полуострова через Мессинский пролив после своего изгнания с юга Италии япигами и опиками; ранее же сикулы обитали в центральной части полуострова, но вынуждены были оставить Лаций под давлением родственных им латинян. Элимов, обитавших в горах на западе Сицилии, древние историки считали беглецами из Трои. Перепроверить такую версию происхождения этого народа трудно из-за скудости материала. В памятниках их материальной культуры присутствуют архаические черты, свидетельствующие об их связях с крито-микенской цивилизацией, которые однако, при отсутствии каких бы то ни было языковых данных, делают одинаково проблематичными все предлагавшиеся версии их этнического происхождения: пеласгического, иллирийского (троянские дарданы), хеттского, критского, ахейского. Главными занятиями сикулов, сиканов и элимов было земледелие, скотоводство, а также ремесла. В центральной части острова они обитали не только в деревнях, но и в своих независимых от греческих колонистов городах.

Первые греческие колонии на Сицилии основали ионийцы. В 734 г. выходцами из эвбейской Халкиды и с острова Наксоса на северо-востоке Сицилии была устроена колония Наксия. Сами наксийцы основали затем города Леонитину и Катану. Юго-восточное побережье колонизовали дорийцы. В 723 г. коринфяне основали там Сиракузы. В свою очередь сиракузяне вывели колонии Касмены и Камарины на южное побережье острова. На западном побережье выходцы из дорийских Мегар основали Селиунт. Переселенцами с дорийских островов Крита и Родоса была основана на юге Сицилии Гела, а уже Гела вывела колонистов в Акрагант.

На юге Апеннин первыми колонизаторами стали выходцы из ахейских городов. Ими основаны были на побережье Ионийского моря знаменитый Сибарис, Метапонт, Кротон; выходцы из Сибариса в 700 г. до Р. Х. основали на берегу Тирренского моря Посейдонию, которую латиняне назвали Пестумом. Ионийцы из Халкиды основали крупнейшую колонию на побережье Тирренского моря Кумы, затем уже из Кум в 531 г. были выведены к подножию Везувия колонии Неаполь и Дикеархия, которую римляне впоследствии переименовали в Путеолы. Важнейшей дорийской колонией на юге Апеннин стал основанный в 706 г. колонистами из Спарты Тарент с его большим и удобно расположенным портом.

Своих новых соседей, оккупировавших побережье Сицилии и юга Апеннин, италики назвали греками, или греями (graici, grai). Этот этноним употреблялся ранее и эллинами, но как самоназвание одного из племен, которое впоследствии, в классическую эпоху, исчезло вместе со своим именем, вероятно ассимилированное другими племенами. Из-за далеко зашедшей эллинизации Сицилии и южных Апеннин вся эта страна получила наименование Великой Греции.

Некоторые из полисов Великой Греции были связаны между собой тесными узами. Так, Сибарис, Посидония, Кротона, Каулония Сирис и другие колонии, выведенные из ахейских городов, составили союз. Города, принадлежавшие к этому союзу, сохраняли дистанцию по отношению к другим греческим полисам: по характеристике Т. Моммзена, «эти колонисты большею частью принадлежали к тому греческому племени, которое упорно сохраняло и свой своеобразный диалект… и древненациональную эллинскую письменность, вместо вошедшего в общее употребление нового алфавита и которое благодаря своей прочной союзной организации охраняло свою особую национальность и от влияния варваров и от влияния остальных греков» (Моммзен Теодор. История Рима. Т. 1. Книга 1, 2. М., 2001, с. 145). Благодаря тесной сплоченности, ахейские полисы держали в подчинении соседствовавшие с ними племена.

Характеризуя положение Сибариса, граждане которого, сибариты, стали воплощением богатства, роскошества и праздности, тот же историк писал: «Сибарис, бывший в свое время самым большим из италийских городов, владычествовал над четырьмя варварскими племенами, владел двадцатью пятью местечками.., чрезвычайно плодородные низменности Кратиса и Брадана доставляли сибаритам и метапонтийцам громадную прибыль, и там, вероятно, впервые стали обрабатывать землю для продажи зернового хлеба на вывоз» (Моммзен, цит. изд., с. 145).

Экспансию во внутренние области Сицилии и Апеннин осуществляли и другие полисы, что временами приводило к вооруженным столкновениям, которые давали колонистам дополнительную рабочую силу – ею становились порабощенные пленники; добыча рабов обогащала тех колонистов, по преимуществу из эвпатридов, в чьи руки они попадали. Италикам в их сопротивлении эллинской экспансии помогали финикийцы, терявшие свои фактории в Сицилии и на Апеннинах, но одержать верх над эллинами им не удалось, однако на островах Тирренского моря – Сардинии и Корсике – в VI столетии до Р. Х. утвердилась власть карфагенян, колонистов из финикийского Тира, могущество которых с тех пор продолжало расти, так что со временем африканские хананеи превратились в реальных претендентов на господство над всем Средиземноморьем.

Формы государственного устройства в городах Великой Греции менялись в ходе политической борьбы, которая в основном носила те же черты, что и в метрополии. В VIII и VII веках до Р. Х. в большинстве колоний держалось аристократическое правление, опиравшееся на старую родовую знать, либо олигархическое там, где эвпатриды были потеснены наскоро разбогатевшим элементом. Но борьба демоса под предводительством авантюрных и талантливых демагогов против аристократов и новых богачей приводит в VI столетии к утверждению тиранических режимов в большинстве полисов.

В дорийской Геле, которая в эпоху архаики была самым сильным полисом Сицилии, правил тиран Пантарей, потом его сын Клеандр, которого после его убийства сменил его брат Гиппократ, успешно воевавший с соседними полисами и аборигенами. После его гибели в войне с сикелами власть в Геле захватил телохранитель тирана Гелон, устранивший от власти сыновей погибшего тирана под предлогом их защиты от взбунтовавшихся граждан. В начале V столетия до Р. Х. Гелон сумел подчинить себе Сиракузы, в которые переместился центр его власти, так как Гелу он передал в управление своему брату Гиерону, которого он поставил в зависимость от себя.

Особой жестокостью прославился тиран союзного Геле Акраганта Фаларис, правивший в VI столетии. Своих противников он подвергал казни, совершавшейся оригинальным образом.

Осужденных сжигали в раскаленной бронзовой статуе быка.

Греческая колонизация началась с освоения побережья Мраморного моря – Пропонтиды и южного берега Понта – первые колонии там появились уже в VIII столетии до Р. Х. В отличие от полисов самой Эллады, которые росли в течение столетий, – и это был процесс естественного роста, – колониальные города строились сразу и по заранее продуманному плану, с предварительно намеченными улицами, агорой, храмами, портом. Одновременно в окрестностях города, входивших в состав нового полиса, распределялась земля между полноправными гражданами по участкам – клерам, причем следы этого размежевания, следы границ между клерами из каменных насыпей были обнаружены в окрестностях понтийских колоний ранее, чем в самой Греции.

На северном побережье Черного моря в VII веке появляются торговые фактории и рыболовные станции, из которых уже в следующем столетии вырастают настоящие города. Излюбленными пунктами для устроения колоний тут были устья больших рек с их изобильными рыбой лиманами, которые служили также удобными бухтами. В дунайской дельте переселенцы из Милета основали колонию, одноименную с греческим названием великой реки – Истрий, выходцы из этого же ионийского полиса устроили на Днестровском лимане колонию Тирас, у устья Южного Буга – Ольвию и Борисфен у устья одноименной реки, которая ныне называется Днепром.

Затем стал осваиваться гористый южный берег Крыма, где не хватало удобных бухт. Вначале в виде морской станции ионийцев появляется Херсонес, который только в V веке вырастает в настоящий полис, но это был уже город переселенцев из дорийских Мегар, вытеснивших или поглотивших первых колонистов из Ионии. Более интенсивно в VI столетии заселялась эллинами восточная часть Крыма – Керченский полуостров. Крупнейшей колонией, основанной милетцами, становится Пантикапея (современная Керчь), рядом с которой выросли Нимфей и еще одна милетская колония Феодосия; на противоположном Пантикапее кавказском берегу Боспорского, ныне Керченского, пролива бежавшими от персов ионийцами из Теоса в 540 г. до Р. Х. была основана Фанагория, а поблизости от нее Гермонаса и Кепы. Соседом таманских колоний с юга был город Горгиппии, развалины которого погребены под современной Анапой. Выходцы из Пантикапеи в свою очередь основали на берегу Азовского моря (Меотиды) колонию Танаис, названную именем реки, в устье которой она была расположена и которая ныне зовется Доном.

В древности первенство в хозяйственной и культурной жизни Северного Понта принадлежало городам, которые расположены были по берегам Боспорского пролива. Соперничество за доминирование между ними завершилось победой Пантикапеи. Как писал М. И. Ростовцев, этот спор «предрешен был… тем, что основное значение для торговли с Грецией имели не столько продукты Крыма и Кубани с Таманью, сколько донская и азовская рыба, продукты скотоводства придонских степей и те продукты Урала, Сибири, Туркестана, а также центральной России, которые шли по большому восточному караванному пути и в устьях Дона впервые приходили в соприкосновение с средиземноморским водным путем. Возникший естественным образом у устья Дона Танаис, конечный пункт этого пути, не мог играть решающей и самостоятельной роли. Эта роль естественно принадлежала тому, кто будет владеть Керченским проливом и иметь возможность выпускать или не выпускать товары, шедшие из Азовского моря в широкие воды Черного. Из городов у Керченского пролива единственным, соединяющим все преимущества для владения Керченским проливом, был Пантикапей. Его положение у наиболее узкого места пролива, его спокойный широкий рейд, выдвинутый в море укрепленный природой городской акрополь (ныне так называемая гора Митридата), сравнительное богатство пресной воды не позволили никому вступить с ним в успешную конкуренцию» (М. И. Ростовцев. Эллинство и иранство на юге России. М., 2002, с. 61).

На западе северного Причерноморья крупным культурным и экономическим центром стала Ольвия; это был важный узел международной торговли, из которого в Элладу шли суда, нагруженные жизненно необходимым ей зерном, а в обратном направлении, в бескрайнюю степь, населенную кочевниками и земледельцами, экспортировались вино, масло, а главное, изделия греческой керамической, бронзовой и железной индустрии, украшения из драгоценных материалов и даже произведения большого искусства – первоклассная мраморная и бронзовая пластика. Вокруг Ольвии в низовьях Буга и Днепра, судя по результатам археологических раскопок, выросли укрепленные поселения земледельцев смешанного полуэллинского-полуварварского происхождения.

Впрочем, подвергшийся ассимиляции туземный элемент присутствовал и в других понтийских колониях, и со временем процесс метисации населения северного Причерноморья углублялся. Но при этом граждане колоний сохраняли и греческий язык и эллинское этническое самосознание, несмотря на свое часто полуварварское и весьма пестрое происхождение. Политическая история городов северного Причерноморья эпохи архаики известна скудно. Вся жизнь этих полисов проходила в тесных контактах, с одной стороны, со своими метрополиями и со всем вообще материнским миром Эллады, а с другой – с варварским окружением.

Культурно и этнически греческие колонии Причерноморья были островками, окруженными бурным и опасным варварским морем. В Крыму, в Приазовье и на Северном Кавказе издревле обитали народы, прямо или опосредованно преемствовавшие носителям майкопской культуры рубежа III и II тысячелетий до Р. Х. Их языковое родство с автохтонными этносами современного Кавказа, в особенности с теми, что говорят на адыго-абхазских языках, представляется весьма вероятным, а это в свою очередь предполагает также отдаленное родство с древними урартами и хурритами. Крым населяли тавры, Приазовье – меоты, в устье Дона обитали савроматы, к племенному союзу которых принадлежали и яксаматы – часть историков и этнографов считает их ираноязычным народом; в Кубани жили синды, ближайшие соседи греческих полисов, а также дандарии, фатеи, псессы. Греческое предание связывает кубанских синдов с фракийским племенем синтиев, обитавшим на острове Лемносе. Русский филолог О. Трубачев, убедительно доказавший по скудным ономастическим и топонимическим данным индоевропейскую принадлежность языка синдов, высказал предположение о том, что они говорили на одном из индоарийских языков и представляют собой племя, задержавшееся на Кавказе при перемещении индоариев из Европы в Закавказье и далее на восток, до Инда.

Поразившей греков особенностью жизненного уклада этих племен, в особенности савроматов и яксоматов, была исключительно важная у них роль женщин, что, очевидно, послужило основой для рождения мифа об амазонках. Главным божеством этих народов была богиня, которую греки в разных колониях отождествляли либо с Артемидой, либо с Афродитой. Раскопаны остатки нескольких храмов, посвященных этой богине. Народы Тамани, Приазовья и Кубани занимались земледелием, а также скотоводством и рыбной ловлей. Автохтонами низовьев Днестра, Южного Буга и, возможно, Днепра были фракийские племена.

Тавры обитали в горах Крыма и на его южном побережье. По имени этого этноса греки назвали полуостров Тавридой. Средства к существованию тавры добывали не только отгонным полукочевым скотоводством, но также разбоем и морским пиратством. Геродот рассказывает о жестокости тавров по отношению к иноплеменникам. Они почитали богиню Деву и приносили ей в жертву потерпевших кораблекрушение и захваченных в плен эллинов и иных иноземцев. При этом они ударяли жертву дубиной по голове, затем отрезали голову, тело сбрасывали со скалы в море, а голову водружали на кол, поставленный возле жилища, на котором она оставалась. Такие головы тавры называли стражами дома (см.: Геродот, цит. изд., с. 213). Отголоском обычая тавров приносить в жертву иноземцев явился сюжет основанной на исторических мифах трагедии Еврипида «Ифигения в Тавриде».

Самым многочисленным народом Северного Причерноморья в канун его греческой колонизации были киммерийцы, известные как гимирраи ассирийских клинописных текстов конца VIII века до Р. Х.; их библейским патронимом был сын Иафета Гомер. Киммерийцы – это прямые наследники носителей срубной культуры – в том, конечно, случае если они говорили на одном из иранских языков. Но по версии М. И. Ростовцева, они не принадлежали к числу иранских племен. «Греческое предание, – пишет он, – настойчиво указывает на родство киммерийцев с фракийцами, выводя даже все движение кимерийцев не с востока, как это документально засвидетельствовано памятниками ассирийского исторического и религиозного предания, а с Балканского полуострова. Эти настойчивые указания греческого предания позволяют видеть в них отголоски исторической истины и усматривать в киммерийцах не иранцев, близких родственников скифов, а выходцев с востока, родственных фракийцам» (М. И. Ростовцева, цит. изд., с. 30). Сближая киммерийцев с фракийцами, Ростовцев однако не отождествляет их вполне, настаивая лишь на особом родстве между ними, которое, как он считает, шло дальше их общей принадлежности к индоевропейской языковой семье. Несомненное присутствие фракийского элемента в населении Киммерийского Боспора, например, в самом имени династии Спартокидов, правившей в Боспорском царстве с середины V до конца II века до Р. Х., Ростовцев связывает с киммерийским наследием.

Как бы там ни было с действительно не до конца проясненным происхождением этого народа, но ареал его обитания и маршруты его передвижений известны. Киммерийцы населяли северное Причерноморье от Кубани до Днестра, включая и степной Крым; при этом особенно интенсивным было их присутствие на Керченском и Таманском полуостровах, вокруг пролива, в название которого был включен их этноним – Боспор Киммерийский. Киммерийцы были народом воинственных кочевников, совершивших опустошительные набеги на Лидию, Фригию, Каппадокию, на переднеазиатское царство Урарту, на Ассирию и даже на Египет. Легенда об амазонках сохранилось особенно живо в тех странах эллинского мира, которые соприкоснулись с киммерийским нашествием, что, в свою очередь, дает основания предполагать их культурное влияние на автохтонов нижнего Дона – савроматов, матриархат которых изумил колонистов греков. Не совершенно лишены основания и гипотезы о том, что у савроматов было киммерийское происхождение. Некоторые историки считают потомками киммерийцев и обитавших в горной части Крыма тавров.

Отсутствие письменности у припонтийских народов, а также скудость известного топонимического и ономастического материала затрудняют прояснение вопроса об их языковой принадлежности, о наличии между ними генетических связей, о характере их отношений, так что любые заключения на этот счет не выходят за рамки гипотетического поля, но в любом случае в племенном мире северного Причерноморья присутствовал индоевропейский элемент – ираноязычный и фракийский, а также аборигенный, или, поскольку индоевропейцы обитали в припонтийских южнорусских степях по меньшей мере с III тысячелетия до Р. Х. и в этом смысле также были тут автохтонами, назовем его вслед за Ростовцевым иначе – алародийским, или яфетическим в узком значении этого слова, исключающем яфетидов‑индоевропейцев. Этот этноним – алародии – Ростовцев заимствовал у Геродота, который так называл урартов, состоявших в отдаленном языковом родстве с кавказскими народами.

В VII столетии до Р. Х. в северном Причерноморье киммерийцев вытеснил народ бесспорно иранского происхождения – скифы. Геродот, побывавший в Ольвии и там общавшийся со скифами, рассказывает об их войне с киммерийцами, воспроизводя почерпнутые из бесед с ними малодостоверные и запутанные сведения, следуя за причудливыми и не чуждыми анекдотического оттенка извивами исторической памяти бесписьменного народа. Двигаясь с востока, скифы столкнулись с киммерийцами, те отступили. Преследуя противника, который уходил на юг, скифы устремились вслед за ним, оставив в Крыму своих жен и рабов, которые, в отсутствие мужей и господ, сошлись между собой. За 28 лет, пока скифы совершали дальний азиатский поход, родились и возмужали дети скифских женщин и рабов. И когда скифы вернулись из Мидии, бастарды попытались оказать им сопротивление, прежде оградив свои поселения на Керченском полуострове широким рвом. Скифы долго не могли одолеть врагов силой оружия, и тогда, вспомнив об их низком происхождении, пошли против них без стрел и луков, а только с кнутами, что сразу напомнило противникам об их рабском происхождении и сломило их дух – бастарды бежали, а скифы вновь овладели этой страной (см.: Геродот, цит. изд., с. 187–188).

Из этого анекдота можно извлечь однако и нечто вполне достоверное, а именно, что скифы воевали с киммерийцами и очевидно, также с иными припонтийскими племенами, что эпицентром этой борьбы был Керченский полуостров, что существовали некие узы родства между воюющими сторонами, что скифы в этой войне победили, что часть побежденных бежала, а оставшиеся были покорены и некоторые из них обращены в рабское состояние.

Этноним «скифы» неоднозначен, причем он употребляется в одном отношении слишком широко, а в другом чрезмерно узко. Греки называли скифами всех обитателей северного Причерноморья, близко соприкасавшихся с колонистами. Но, с одной стороны, в припонтийских степях, в том числе и в Крыму, обитали также и народы, иноязычные собственно скифам, а с другой – скифы в языковом и культурном отношении принадлежали к обширному кочевому и полукочевому степному миру восточных, или северных иранцев, который простирался от Дуная до Алтая, а с севера на юг от Предуралья до Копет-Дага, от которого отделились западные, или южные иранцы, приняв учение Зороастра и перейдя к преимущественно земледельческому хозяйству. Среднеазиатские массагеты состояли в тесном родстве со скифами, а соседние с массагетами саки были, очевидно, тем же самым народом, что и европейские скифы, которые так названы были собственно греками. «Саки», возможно, и было их самоназванием. Версия Геродота о том, что скифы пришли в Европу из Азии, из Закаспия, вытесненные оттуда массагетами, представляется вполне убедительной. Причем исходное место их обитания, откуда они начали перемещение в Причерноморье, могло находиться весьма далеко на востоке от Каспийского моря – на юге Сибири. Сенсационные археологические открытия на Алтае, в Пазарыке, обнаружившие там следы культуры, существенно идентичной с культурой понтийских скифов, делают предположение об их южносибирской родине наиболее вероятным.

В начале VII столетия до Р. Х. скифы перекочевали в степи Северного Кавказа, где обнаружены наиболее древние собственно скифские артефакты, а оттуда уже переместились в северное Причерноморье. Вслед за киммерийцами и эти воинственные номады прошлись губительной грозой по Мидии, Ассирии, дойдя до Святой Земли, собираясь совершить оттуда набег на Египет, но там фараон Псамметих, по сведениям Геродота, откупился от них, и они вернулись назад, в европейские степи (см.: Геродот, цит. изд., с. 45). Из восточных источников известны имена предводителей похода скифских царей Мадия, Ишпакая и Партатуа.

Геродот сообщает подробные сведения о расселении скифских племен в Причерноморье – вначале о тех, что обитали на правобережье Днепра, перечисляя их в порядке расположения их поселений с юга на север: «Ближе всего от торговой гавани борисфенитов.., – пишет он, – обитают каллипиды – эллинские скифы, за ними идет другое племя под названием ализоны. Они наряду с каллипидами ведут одинаковый образ жизни с остальными скифами, однако сеют и питаются хлебом, луком, чесноком, чечевицей и просом. Севернее ализонов живут скифы-земледельцы. Они сеют зерно не для собственного пропитания, а на продажу. Наконец, еще севернее их живут невры, а севернее невров, насколько я знаю, идет уже безлюдная пустыня» (с. 191). Затем в том же направлении с юга на север Геродот перечисляет места обитания племен, живших на левобережье Днепра: «За Борисфеном же со стороны моря сначала простирается Гилея, а на север от нее живут скифы-земледельцы. Их эллины, живущие на реке Гипанис, называют борисфенитами, а сами себя эти эллины зовут ольвиополитами… Выше их далеко тянется пустыня. За пустыней живут андрофаги – особое, но отнюдь не скифское племя» (Геродот, цит. изд., с. 192). Восточнее, по Геродоту, обитают скифы-кочевники, «они вовсе ничего не сеют и не пашут» (Геродот, цит. изд., с. 192), а еще далее на восток обитают царские скифы: «Живет там самое доблестное и наиболее многочисленное скифское племя. Эти скифы считают прочих скифов себе подвластными» (Геродот, цит. изд., с. 192). По топографическим описаниям Геродота, областью их кочевий был Крым и приазовские степи, простиравшиеся до Дона (Танаиса), за которым кочевали савроматы, к северу от кочевий царских скифов обитало не скифское племя меланхленов, а к северу от савроматов будины, земля которых «покрыта густым лесом разной породы», к востоку от савроматов обитают охотники и звероловы фиссагеты и йирки (см.: Геродот, цит. изд., с. 192).

Этногеография Геродота не содержит исчерпывающей этнической информации о Причерноморье, тем более о расположенной к северу от него лесной полосе, хотя взгляд любознательного историка и этнографа, каким был Геродот, проникает и за пределы достоверно известных ему территорий в неведомые страны севера и востока, представления о которых у его местных собеседников эллинов или эллинизированных скифов перемешаны были с фантастическим вымыслом, вплоть до одноглазых людей, обитающих там, где «восемь месяцев..стоит невыносимая стужа» (см.: Геродот, цит. изд., с. 193).

И все-таки многие из сведений, сообщаемых Геродотом, вполне надежны. Археологические находки подтверждают, что среди скифов-кочевников господствующее положение занимали те, что обитали в Крыму и Приазовье, – царские скифы, там воздвигнуты были самые высокие погребальные курганы, и в них обнаружены наиболее ценные сокровища, даже после чреды древних и позднейших разграблений. Ираноязычие всех вообще геродотовых скифов‑кочевников стоит вне сомнения. Очевидно также, что ко времени Геродота некоторые скифские племена, ализоны, а также борисфениты, подверглись некоторой эллинизации. Геродот определенно обозначает не скифский характер обитавших севернее людоедов‑андрофагов, меланхленов, будинов, йирков. Не называет он скифами и упомянутых им невров. Высказывались разные предположения об их действительной этнической принадлежности. Б. Рыбаков считает невров славянами, а М. Гимбутас отождествляет невров с восточными балтами, андрофагов – с финнами мордвинами, меланхленов – с поволжскими уграми, а будинов – с вотяками, то есть удмуртами (Гимбутас Мария. Балты. Люди янтарного моря. М., 2004, с. 101–105). Эти сближения, конечно, проблематичны, но не лежат за пределами возможного, во всяком случае, присутствие в Восточной Европе в век Геродота балтских и угро-финских племен – факт бесспорный.

Особенно трудный характер имеет вопрос об этнической принадлежности скифов‑земледельцев. М. Нидерле, Гимбутас и Б. А. Рыбаков считают их славянами. Рыбаков (см.: Б. А. Рыбаков. Язычество древней Руси. М., 1988, с. 40–50) отождествляет со славянами скифов‑земледельцев, или пахарей, а также борисфенитов и даже однажды упомянутых у Геродота сколотов (см.: Б. А. Рыбаков, цит. изд., с. 188). Но Геродот писал: «Первым жителем этой еще необитаемой тогда страны был человек по имени Таргитай. Родителями этого Таргитая, как говорят скифы, были Зевс и дочь реки Борисфена… А у него было трое сыновей: Липоксаис, Арпоксаис и самый младший Колаксаис… От Липоксаиса… произошло скифское племя, называемое авхатами, от среднего брата – племя катиаров и траспиев, а от младшего из братьев – царя племя паралатов. Все племена вместе называются сколотами,  т.е. царскими» (Геродот, цит. изд., с. 188). Таким образом, сколоты, по Геродоту, не скифы-земледельцы, но царские скифы, то есть кочевники par excelence. Б. А. Рыбаков, равно как Л. Нидерле и М. Гимбутас, местом обитания праславян Геродотовой эпохи считали среднее Приднепровье. Но присутствие здесь славян в середине I тысячелетия до Р. Х. представляется все-таки натяжкой. Даже если отдельные славянские племена действительно расселились в приднепровской лесостепи, все-таки наследники тшинецкой культуры, славяне в основном жили значительно западнее: на северных склонах Карпат, в междуречье Вислы и Западного Буга, в верховьях Одера. Массовое заселение славянами Поднепровья произошло на целое тысячелетие позже.

Местом обитания геродотовых скифов‑земледельцев было приморье – от устья Днепра до дельты Дуная. Писатель позднейшей эпохи Плиний Старший, описывая ту часть Фракии, которая примыкает к устью Истра, Дуная, замечает: «Всю эту область занимали скифы, называемые пахарями» (цит. по: Рыбаков, цит. изд., с. 20). Плиний не называет их фракийцами, но предположение о том, что скифы-земледельцы в значительной своей части были фракийцами, в этом месте Плиния находит косвенное подтверждение. При этом не кажется совершенно лишенным основания сближение с фракийцами и обитателей более северных мест – земледельцев лесостепного Поднепровья, которые в этом случае могли быть ассимилированными фракийцами потомками носителей древних земледельческих культур – трипольской и катакомбной, локализуемой к востоку от Днепра. Кроме того, во времена Геродота здесь могли не выйти из употребления и не индоевропейские языки древних жителей этой земли. Скифы-земледельцы являются, конечно, биологическими и культурными, но это не значит языковыми предками поселившихся здесь позднее восточных славян.

В припонтийских степях, по Геродоту, существовало три скифских царства, границы между которыми представлены у него не без некоторой запутанности, так что для воспроизведения их на карте встречаются непреодолимые трудности. Одна из этих орд, собственно, царских скифов, возвышалась над другими. Ее кочевья располагались в степях Крыма, а также Приазовья, между Днепром и Северским Донцом.

Скифскую державу, по словам М. И. Ростовцева, «надо представить себе организованной в типе позднейшего Хазарского царства или татарской Золотой Орды. Центр ее находился в царской ставке – укрепленном лагере. Около ставки группировалась сильная конная дружина, всегда готовая к наездам и набегам. В мирное время цари, князья и дружинники были владельцами больших стад и табунов» (Ростовцев, цит. изд., с. 38). В чем выражалась зависимость младших орд от царских скифов – в точности сказать затруднительно, вероятно в отношениях, подобных тем, которые связывали великого князя с удельными князьями Руси в эпоху раздробленности. В свою очередь, как пишет далее М. И. Ростовцев, «имелись и более мелкие подразделения на округа (Геродот называет их номами). Отношения правителей этих номов к царям надо представлять себе, вероятно, как отношения вассалов к сюзерену. Весь строй скифской державы был, по всей вероятности, не централистским, основанным на системе чиновничества, а военнофеодальным, с сравнительно далеко идущей самостоятельностью отдельных частей» (Ростовцев, цит. изд., с. 40).

Земледельческие народы степной и лесостепной зоны, от устья Дуная до Кубани и северного Кавказа, были своего рода данниками скифов, имея свое внутреннее политическое устройство, для характеристики которого нет известных данных. Отношения скифских царей с эллинскими полисами побережья носили, очевидно, паритетный характер, временами мирный и торговый, временами враждебный и военный; эпизодически те или иные полисы могли признавать свою скорее протокольную и номинальную, чем реальную зависимость от скифских царей. В то же время для поселявшихся в этих полисах скифов возможность приобретения гражданства была обставлена рядом затруднений.

О религиозных верованиях, образе жизни царских скифов, от которых зависели другие номады южнорусской степи и земледельцы восточноевропейской лесостепи, писал Геродот. В этом отношении его характеристики замечательно точны, они подтверждаются материалами, обнаруженными при раскопках южнорусских курганов: Золотого близ Симферополя, Куль-Оба около Пантикапеи, Солохи на правобережье и Чертомлыка на левобережье нижнего Днепра, в станице Келермесской на Кубани, а также в захоронениях Пазарыка на Алтае. Номады Сибири не принадлежали, конечно, к миру геродотовых скифов в собственном смысле этого условного этнонима, но принадлежали к культуре ираноязычных кочевников, ареал которой простирался от Дуная до отрогов Тянь-Шаня. И даже если создателями культуры Пазарыка были не только иранцы, но и другие этносы – тохарцы или пратюрки, о чем вроде бы говорит антропологический тип некоторых из обнаруженных там человеческих останков с примесью монголоидных черт, культура эта оказалась существенно идентичной с культурой припонтийских царских скифов.

Об их религии Геродот писал: «Скифы почитают только следующих богов. Прежде всего – Гестию, затем Зевса и Гею (Гея у них считается супругой Зевса), после них – Аполлона и Афродиту Небесную, Геракла и Ареса… Царские скифы приносят жертвы еще и Посейдону. На скифском языке Гестия называется Табити, Зевс… Папей, Гея – Апи, Аполлон – Гойтосир, Афродита.. – Аргимаспа, Посейдон – Фагимасад. У скифов не в обычае воздвигать кумиры, алтари и храмы богам, кроме Ареса» (Геродот, цит. изд., с. 201). В центре скифского культа, как это заметил Геродот и что подтверждается археологическими материалами, стояло почитание Табити, великой богиниматери, унаследованное индоевропейцами скифами у автохтонов Восточной Европы.

Резюмируя характеристики образа жизни скифов, почерпнутые из «Истории» Геродота и естественно-исторического труда VI века до Р. Х., который приписывался Гиппократу, М. И. Ростовцев писал: «Медленно передвигающийся кочевой табор, телеги-юрты, в которых живут, готовят пищу, нянчат детей женщины и куда для еды и на ночь приходят мужчины, стада баранов, овец, быков и коров, главным же образом лошадей, мужчины все время на конях, в степи, у стад и табунов или на охоте за зайцами или хищным… зверьем, женщины постоянно в юрте и на телеге. Мясная пища, кумыс, как главный напиток, изредка сухая баня, нелюбовь к воде и мытью» (Ростовцев, цит. изд., с. 47–48).

Геродот рассказал о своеобразном скифском способе приготовления пищи, связанном с жертвоприношениями богам: «Жертвенное животное ставят со связанными передними ногами. Приносящий жертву, стоя сзади, тянет за конец веревки и затем повергает жертву на землю. Во время падения животного жрец взывает к богу, которому приносит жертву. Затем он набрасывает петлю на шею животного и поворотом палки, всунутой в петлю, душит его… Ободрав шкуру жертвенного животного, они очищают кости от мяса и затем бросают в котлы… Заложив мясо в котлы, поджигают кости жертв и на них производят варку. Если же у них нет такого котла, тогда все мясо кладут в желудки животных, подливают воды и снизу поджигают кости… Таким образом, бык сам себя варит, как и другие жертвенные животные» (Геродот, цит. изд., с. 201– 202). Скифы, как рассказывает Геродот, приносили в жертву не только животных, но и людей: «Из каждой сотни пленников обрекают в жертву одного человека… Головы пленников сначала окропляют вином, и жертвы закалываются над сосудом. Затем несут кровь на верх кучи хвороста и окропляют ею меч» (Геродот, цит. изд., с. 202) – железный меч водружался на постаменте из хвороста для поклонения – и такие кумиры, по словам Геродота, устраивались в каждой скифской области в честь Ареса.

Воинские обычаи скифов отличались поразительной свирепостью с элементами каннибализма, а воинские нравы – редким бесстрашием: «Когда скиф убивает первого врага, он пьет его кровь. Головы всех убитых им в бою скифский воин приносит царю. Ведь только принесший голову врага получает свою долю добычи… Кожу с головы сдирают следующим образом: на голове делают кругом надрез около ушей, затем хватают за волосы и вытряхивают голову из кожи. Потом кожу очищают от мяса бычьим ребром и мнут ее руками. Выделанной кожей скифский воин пользуется как полотенцем для рук, привязывает к уздечке своего коня и гордо щеголяет ею. У кого больше всего таких кожаных полотенец, тот считается самым доблестным мужем. Иные даже делают из содранной кожи плащи, сшивая их, как козьи шкуры» (Геродот, цит. изд., с. 202). Скальпы убитых врагов, отделанные у бедняков сыромятной воловьей кожей, а у богатых – золотом, употреблялись как чаши. «Раз в год каждый правитель в своем округе приготовляет сосуд для смешения вина. Из этого сосуда пьют только те, кто убил врага. Те же, кому не довелось еще убить врага, не могут пить вина из этого сосуда, а должны сидеть в стороне, как опозоренные» (Геродот, цит. изд., с. 203).

Геродот описывает погребальные обряды скифов. Тело покойника клали на повозку и обвозили по становищам его друзей, которые устраивали для сопровождавших умершего тризну, и такой объезд продолжался в течение 40 дней, по истечении которых совершалось погребение. Так хоронили скифов‑простолюдинов, но погребение царей, по описанию Геродота, совершалось с исключительной торжественностью. Тело царя бальзамировали, покрывали воском и водружали на телегу. Затем совершался объезд не только по кочевьям царских скифов, но и по селениям зависевших от них племен. В знак траура жители мест, куда прибывала погребальная повозка, терзали самих себя, отрезая себе часть уха, прокалывая себе руку стрелой, расцарапывая до крови лоб и нос. Траурный объезд завершался в Геррах, где погребали царей. Там царское тело опускали в глубокую могилу, в которой над останками сооружался своего рода балдахин в виде настила из досок, укрепленного на воткнутых в дно могилы копьях и покрытого камышовыми циновками. В этой же могиле рядом с царем погребали предварительно задушенных одну из царских наложниц, виночерпия, повара, конюха, телохранителя, вестника, а также коней и первенцев иных домашних животных. Там же полагали золотые чаши. Так покойника снабжали насущно необходимым для пристойной царю загробной жизни, которую представляли, вероятно, по далеко идущей аналогии с земной жизнью. Затем могилу засыпали, и над ней сооружали высокий курган в виде настоящего холма.

Через год совершали поминки усопшего царя. И этот обряд, как его описывает Геродот, поражает воображение своей мрачной, поистине инфернальной пышностью. Из царских слуг – а это были не рабы, каковых скифские цари не держали вовсе, но свободные слуги, подобные дружинникам, или отрокам русских князей, выбирали 50 самых усердных, приводили также 50 самых красивых коней. Тех и других умерщвляли удушением. Затем тела задушенных очищали, наполняли отрубями и зашивали. «Потом, – повествует Геродот, – на двух деревянных стойках укрепляют половину колесного обода выпуклостью вниз, а другую половину – на двух других столбах. Таким образом они вколачивают много деревянных стоек и ободьев, затем, проткнув лошадей толстыми кольями во всю длину туловища до самой шеи, поднимают на ободья. …Передние и задние ноги коней свешиваются вниз, не достигая до земли. Потом коням надевают уздечки с удилами… Всех 50 удавленных юношей сажают на коней следующим образом: в тело каждого втыкают вдоль спинного хребта прямой кол до самой шеи. Торчащий из тела нижний конец кола вставляют в отверстие, просверленное в другом коле, проткнутом сквозь туловище коня. Поставив вокруг могилы таких всадников, скифы уходят» (Геродот, цит. изд., с. 205).

После погребения скифы совершали очищение в войлочной юрте, где устраивалась сухая баня, своего рода сауна, для этого они насыпали на раскаленные докрасна камни семена конопли. Такой баней, очевидно, пользовались и в иных случаях, и, как пишет Геродот, от конопляных семян, «поднимается такой сильный дым и пар (уточняя, добавим – наркотического свойства. – В. Ц.), что никакая эллинская паровая баня не сравнится с такой баней. Наслаждаясь ею, скифы громко вопят от удовольствия» (Геродот, цит. изд., с. 205).

М. И. Ростовцев ставит под вопрос достоверность некоторых деталей погребальных обрядов из описаний Геродота: «Не подтверждается, прежде всего, рассказ Геродота о большом общем кладбище скифских царей в Герах. Царские погребения… разбросаны на очень большом пространстве… Сведения Геродота о бальзамировании трупа царя не подтверждаются… Не подтверждается и его указание на погребение с царем только золотых вещей. В могилах находят и бронзу и серебро» (Ростовцев, цит. изд., с. 48–49). Немногочисленные придирки М. И. Ростовцева могут быть в свою очередь прокомментированы так: сведения о погребениях в Гере носили, очевидно, действительно локальный характер, слова Геродота о том, что в могилы царей не клали серебряных и медных сосудов, а только золотые, были преувеличением, хотя золотые изделия в них действительно преобладают, а вот что касается бальзамирования царских останков, то замечательное подтверждение употребления этой техники обнаружено при раскопках в высокогорном Пазарыке, где сохранению бальзамированных мумий удачно способствовала вечная мерзлота, и хотя место этих находок далеко отстоит от страны припонтийских Геродотовых скифов, но и Алтай и юг России принадлежали тогда, в первом тысячелетии до Р. Х., одному большому культурному пространству ираноязычных номадов, в который интегрированы были и иные этносы.

Среди царских курганов южной России один из самых замечательных по роскоши обнаруженных в нем сокровищ расположен в нижнем Правобережье Днепра. Это знаменитое Чертомлыкское захоронение, которое, правда, относится к послегеродотовой эпохе – к IV столетию до Р. Х. В Чертомлыке под курганом найдено 5 погребальных камер: одна большая в центре и 4 меньшего размера по 4 сторонам от нее. В главной камере найдены обветшалые фрагменты ковра и чеканные золотые бляшки, которыми отделана была одежда погребенного царя. По его костным останкам видно, что он лежал на спине, лицом к востоку. В его ухо вставлена золотая серьга, а на шее у него было бронзовое ожерелье, и на всех пальцах – золотые кольца. Рядом с трупом находился нож с рукояткой из слоновой кости, золотой колчан с 67 бронзовыми стрелами и хлыст с ручкой из слоновой кости. В одной из боковых камер лежало два тела и на них оставшиеся целыми золотые украшения – бляшки, ожерелья, браслеты. В еще одной камере нашли бронзовые носилки с останками женщины, на ней также были надеты золотые браслеты, серьги, кольца, а на ее черепе сохранились фрагменты пурпурной вуали с золотыми бляшками. Около останков обнаружено бронзовое зеркало. Рядом лежали останки мужского тела и около него нож и наконечники для стрел. В камерах Чертомлыкского кургана находились также бронзовые котлы, один из которых, метровой высоты, имел по краю ручки в виде прекрасно выполненных козлов, колчан со стрелами, ножи с железными лезвиями и костяными рукоятками, амфоры с остатками вина и масла, шкатулка из слоновой кости, серебряные ложки, серебряное блюдо и великолепная серебряная амфора для кумыса с рельефным фризом, на котором представлены скифы, стреножащие коней, а также множество золотых бляшек, мелкая золотая пластика, мечи и черепки греческой керамики. Вне камер, но под тем же курганом были обнаружены останки 9 коней, сбруя одного из них была из золота, а других из серебра.

Роскошь и изобилие погребений красноречиво свидетельствуют о богатстве скифской знати. По, возможно, преувеличенной оценке Г. Мансуэлли, «скифы... были самым богатым народом античности благодаря золоту. Изобилие этого металла в украшениях, вооружении и конской сбруе остается объектом изумления, хотя скифские могилы были разграблены в различные времена, древние и относительно недавние. Огромное количество драгоценных предметов, привезенных или произведенных на месте, кожи, ткани, меха производят впечатление невероятной роскоши и свидетельствуют о контактах гораздо более широких, чем контакты любой… западной страны» (Мансуэлли Гвидо, в соавторстве с Раймоном Блоком. Цивилизации Древней Европы. Екатеринбург, 2007, с. 172).

Некоторые из скифских курганов отличаются грандиозными размерами. Как пишет Т. Т. Райс, «самые примечательные погребения из района Александрополя – Никополя – это Толстые Могилы, которые имеют от 30 до 70 футов в высоту и от 400 до 1200 или около того футов в окружности, а их погребальные камеры имеют длину от 9 футов 6 дюймов до 15 футов и ширину 7 футов. Эти камеры часто располагались на глубине до 42 футов от поверхности земли» (Райс Тамара Т. Скифы. Строители степных пирамид. М., 2004, с. 99).

В скифских курганах обнаружены изделия собственно скифской работы, а также эллинские и реже персидские: из Персии, а раньше из Мидии в основном импортировалось оружие. При этом артефакты греческого происхождения имеют своеобразный характер и также несут на себе некоторые черты скифской культуры, во‑первых, потому, что по большей части они были изготовлены в полисах Северного Причерноморья, в Ольвии и Пантикапее, в населении которых присутствовал ассимилированный скифский элемент, во‑вторых, эти изделия выполнены по заказу скифов и на них отразились вкусы заказчиков и, наконец, потому, что сюжеты греческой пластики, украшающие сосуды, найденные в скифских курганах, воспроизводят характерные сцены из жизни скифов: воинские упражнения, ловлю лошадей с помощью лассо, охоту на диких зверей и даже на одном из сосудов, найденных под курганом в Куль-Обе, зубоврачебную операцию.

Изображения скифов, выполненные греческими мастерами в реалистической манере, исключительно ценны не только как произведения искусства, но и как своего рода исторический и этнографический материал. По ним можно составить представление об образе жизни этих номадов, об их одежде и об их антропологическом типе. Скифская одежда в основном сохранила общеиранский характер. Мужчины надевали на себя длинную и просторную рубаху с узкими рукавами, запахнутую спереди, и подпоясывали ее кожаным поясом, украшенным у людей высокопоставленных золотыми, серебряными или медными бляхами искусной работы. Скифы носили также широкие штаны из кожи или конопляной ткани и короткие кожаные сапоги тонкой выделки, часто с серебряными подковами, связанные поверх ступней ремнями. В холодное время надевали кафтан, подбитый мехом, или меховую шубу с широкими и длинными рукавами, позволявшими укрывать от мороза кисти рук. На голове носили башлык из войлока.

Женщины надевали длинную рубаху, покрывавшую ноги до пят, ее стягивали на шее и на рукавах и подпоясывали в талии. Зимой верхней одеждой служила шуба, которая на шее застегивалась аграфом, на голову надевали покрывало или платок. Жены и дочери знатных скифов в праздничных случаях водружали на голову остроконечную шапку с золотой дугой в виде полумесяца вдоль верхней части лица. Шапка украшалась золотыми пластинами, к ней прикреплялось спускавшееся на плечи покрывало. В стиле мужской одежды скифов не заметно эллинских черт, но в женском костюме «греческое влияние сказывается… в приспособлении к женскому головному убору золотых частей греческого головного убора: стленгиды – обрамлявшего лицо и поддерживавшего волосы золотого обруча и метопиды – лобного, украшенного золотом, ремня. Еще сильнее оно в женском ювелирном уборе, где мы встречаемся почти исключительно с изделиями греческих мастерских» (Ростовцев, цит. изд., с. 72–73).

Ввиду того, что фрагменты ткани лучше сохранились в погребениях на Алтае, чем в собственно скифских курганах, находки из Пазарыка превосходно восполняют представление об одежде ираноязычных кочевников. «Шкуры и кожи, найденные в Пазарыке, – пишет Т. Т. Райс, – имеют самое высокое качество, варьируясь по фактуре от очень толстой, тяжелой кожи до кож таких же тонких и мягких, как и многие современные изделия… сохранились две шерстяные туники… такие туники надевались как рубашки под короткие и длинные куртки. Три такие куртки сохранились в Пазарыке. …одна куртка была сделана из кожи, подбитой соболем, другая была кожаной и без подкладки, а третья из войлока… Женская одежда, найденная в Пазарыке, была еще богаче, чем мужская. в результате раскопок здесь был обнаружен огромный плащ конусовидной формы без рукавов, но с прорезями для рук. Он сделан из фетра, отороченного мехом, и практически вся его поверхность покрыта чрезвычайно замысловатой аппликацией. Платье, вместе с которым надевался этот плащ, длинное, с прямыми длинными рукавами и облегающим лифом. И здесь тоже рукава и перед лифа обильно украшены отделкой» (Райс, цит. изд., с. 81–83).

Изображения скифов на изделиях греческой работы, а также костные человеческие останки, обнаруженные под курганами в восточноевропейских степях, дают прекрасное представление об их антропологическом типе. Это были приземистые и коренастые люди с европеоидными чертами лица, с большими округлыми носами, мужчины носили бороду и, наверно, не подстригали волос. «по изображениям на сосудах из Кульоба, Чертомлыка и Воронежа можно предположить, что скифы имели ошеломляющее сходство с крестьянами дореволюционной России… вдобавок аналогичные особенности заметны и в темпераментах обоих народов. И те и другие любили музыку и пляски, и те и другие были настолько увлечены искусством, что могли восхищаться, перенимать и переделывать совершенно инородные стили в нечто абсолютно новое, национальное, у обоих народов был талант к графическим искусствам, а также у них можно отметить почти всенародную любовь к красному цвету. И опять-таки, оба народа демонстрировали готовность прибегнуть к политике выжженной земли в случае нашествия» (Райс, цит. изд., с. 77–78).

И все же сходство это не следует выводить за пределы разумного – русские крестьяне вовсе не отличались кровожадной жестокостью и вообще воинственным нравом скифов. И объяснением этому является не только даль веков, разделяющих древних язычников и христиан XIX века, но и иной строй жизни русских крестьян, не кочевой, а оседлый и земледельческий. К тому же генетическое, или биологическое родство скифов и восточных славян, как уже сказано выше, не идет в параллель с языковым родством, поскольку ираноязычие, во всяком случае царских, да и вообще кочевых скифов, всерьез не подлежит сомнению, вполне подтверждаясь известными ономастическими данными.

Сложнее обстоит дело с антропологическим типом алтайских кочевников, культурно родственных понтийским скифам. Среди мумифицированных человеческих тел, извлеченных из мерзлой почвы Пазарыка, преобладает европеоидный тип, но встречаются также и монголоиды либо лица смешанного расового типа. Алтайские номады бороды обыкновенно сбривали, в то же время парадоксальным образом один из вероятных вождей монголоидного типа был погребен с накладной бородой (см.: Райс, цит. изд., с. 79).

Под скифскими курганами обнаружены были не только изделия греческих мастеров, стилизованные по-скифски, но и произведения оригинального скифского искусства. В основном это металлические, чаше всего золотые пластины, украшающие щиты, ножны мечей, колчаны для стрел, конскую сбрую или пояса, с чеканными изображениями животных своеобразного характера, который в искусствоведении получил наименование звериного стиля. Вдохновением для скифских мастеров были впечатления от степной охоты. Фигуры зверей, отличающиеся одновременно натуралистической живостью и стилизованной орнаментальностью, обыкновенно покрывают всю плоскость пластины.

Генеалогия звериного стиля восходит к эпохам неолита и ранней бронзы, к искусству шумеров, хеттов и ассирийцев, но изображения зверей на скифских изделиях существенно отличаются от иератического и геральдического стиля хеттского искусства, с которым они обнаруживают наиболее близкую, очевидно преемственную связь своим натурализмом и динамизмом, своей экспрессией. Так, выгравированный из золота олень, украшавший центральную часть щита, найденного под курганом в Костромской станице на Кубани, и относящийся к раннему периоду скифского искусства – VII или VI веку до Р. Х., представлен в лежачем положении с подогнутыми под себя ногами. Шея оленя вытянута, мышцы шеи напряжены, во взгляде затаилась тревога. Олень пребывает в состоянии покоя, но в воображении разглядывающего его возникает представление о стремительном беге этого животного. На других пластинах выгравированы бегущие звери. Стремительность бега передается таким экспрессионистским приемом, как изображение лап зверя в самом высоком месте рельефа с вывернутыми наверх подошвами. Если на пластине представлены группы зверей, то некоторые из их элементов могут принадлежать сразу двум животным, этот прием сближает звериный стиль с сюрреалистическим искусством ХХ века и в то же время придает ему стилизованную орнаментальность Востока. Скифскому звериному стилю свойственна агрессивная и яростная брутальность. Излюбленная тема изображений на пластинах – терзание хищниками травоядных животных. Страдание кровожадно терзаемого оленя, лошади или козла воспроизводится на них с потрясающей убедительностью.

Тот же звериный стиль определяет характер изображений на предметах, обнаруженных в Пазарыке. Но на Алтае они наносились чаще не на металлические пластины, а на другие материалы – на дерево, кость, на ткани, сохранившиеся не истлевшими в вечной мерзлоте, и на человеческую кожу – фигуры и сцены в зверином стиле, но с более выраженным геральдическим характером покрывают в виде татуировки мумифицированные тела знатных алтайцев, извлеченные из высокогорных древних погребений.

В архаическую эпоху эллинизация скифов носила лишь поверхностный характер. Воспринимая элементы материальной культуры греков, попросту говоря, пользуясь вещами, которые они у них покупали, скифы обнаруживали нетерпимость к греческим обычаям, к их ментальности и, главное, к их религиозным верованиям и обрядам. Из «Истории» Геродота известно два эпизода, когда чрезмерное увлечение эллинизмом повлекло за собой трагические последствия.

Юный брат скифского царя Савлия Анахарсис был направлен послом в Афины. Он прибыл туда в 589 г., познакомился там с Солоном и часто разделял его общество. Общение с интеллектуальной элитой Афин пробудило в душе знатного варвара стремление к мудрости, к познанию истины, так что он стал пренебрегать политическими целями, ради которых был послан в Аттику. Греки оценили живой ум и красноречие скифа. На возвратном пути Анахарсис решил побольше посмотреть эллинский мир, получше узнать его. Остановившись в Кизике, он из любознательности участвовал в Элевсинских мистериях и там дал обет отблагодарить богиню Кизика, если благополучно вернется на родину. Дома он решил исполнить обет. Однажды, как ему казалось наедине, он совершил эллинский религиозный обряд, но его заметили и об увиденном доложили его брату. Царь Савлий решил перепроверить донос и сам смог удостовериться в действительном вероотступничестве Анахарсиса. Убедившись в справедливости доноса, Савлий тут же убил брата стрелой из лука.

Другая подобная история связана со Скилом, сыном скифского царя Ариапейта и матери-гречанки, которая научила сына своему родному языку и грамоте. Унаследовав царскую власть, Скил стал часто посещать расположенную поблизости от царской ставки Ольвию, в этом городе он построил себе богатый дом, украшенный беломраморными сфинксами и грифонами. В Ольвию он входил без свиты, по городу прогуливался в греческом платье, общался с ольвиополитами и даже приносил жертвы в эллинских храмах. Но по доносу одного грека скифы узнали о времяпровождении своего царя. Против него поднялся мятеж, царем скифов был провозглашен его брат Октамасад. Скил бежал во Фракию к своему родственнику царю Ситалку, но вероломный Ситалк выдал беглеца в обмен на собственного брата, который бежал от него к скифам. И Скил был казнен.