Святой Благоверный Великий Князь Андрей Боголюбский (Его неоценимые заслуги для Русского государства и Православной Церкви)

Святой благоверный великий князь Андрей Боголюбский принадлежит к числу замечательнейших лич­ностей древней Руси, с которыми связано начало новой эпохи в исторической жизни русского народа. Он был одним из первых и главных виновников созидания северной Руси, усиления и возвышения ее над южной. Его мощный гений изменил течение исторической жизни русского народа, переместив центр русской государ­ственной жизни с юга на север, и вывел на истори­ческое поприще новую ветвь могущественного славянского племени – народность великорусскую. Застроив северную Русь городами и селами и сделав ее многолюдною, Андрей Боголюбский был вместе с тем и одним из первых и главных виновников просвещения этой Руси светом Христовой веры. Если древние летописцы говорят про Ярослава, что он возрастил в южной Руси семена Христовой веры, посеянные св. Владимиром, то совер­шенно справедливо это нужно сказать и про Андрея Боголюбского относительно северной Руси.

Созидая великолепнейшие храмы в разных концах обширного Ростовско-Суздальского княжества, он первый утвердил здесь православие, как государственную религию собираемой им великорусской народности, и рассеял мрак язычества, густо облегавший до него разноплеменную северную Русь.

Под покровом христианской православной веры, ставшей символом русской «народности», Андрей Боголюбский первый изменил и самые начала, которыми до него жила древняя киевская Русь, провозгласив идею самодержавия основой политической жизни русского народа. Православие и самодержавие – эти краеугольные камни великого здания – государства русского были впервые указаны Андреем Боголюбским народу русскому, как завет для достижения государственного могущества и народного благосостояния. Позднейшие преемники Андрея Боголюбского – великие князья московские, основавшие великое го­сударство Московское, разросшееся затем в могуще­ственную империю, только развили и осуществили в своей политической деятельности идеи Боголюбского.

Но, не смотря на то, что деятельность Андрея Боголюбского в истории является богатой такими великими последствиями для нашего отечества, личность его далеко не представляется ясной в сумраке веков отдаленных. Сами летописцы, повествуя о деяниях Андрея, не дают нам цельной и ясной характеристики этого князя. В изображении его у них является двойственность: северный летописец представляет Андрея князем доблестным, украшенным всякими добродетелями, мудрым, благочестивым, милостивым и пр.; южный же летописец, напротив, защищая старый порядок вещей, нарушаемый Андреем, враждебно относится к великому князю и, не отрицая его мудрости и других хороших качеств, представляет его гордым, суровым, властолюбивым.

Эта двойственность в изображении личности Андрея Боголюбского зависит прежде всего от того, что со­временники-летописцы, слишком привязанные к старому порядку вещей, не понимали политической деятельности этого князя: северные летописцы, видя в ней что-то не­обычное, не знали, как объяснить ее, а южноруссы, которым не нравилось возвышение северной Руси и ее первенствующее значение, прямо враждебно относились к деяниям в. кн. Андрея, объясняя его стремление к само­державию просто властолюбием и гордостью, а его борьбу с непокорными подручными ему князьями следствием «высокоумия» и «гнева на непокорство».²

Сообразно этому и под пером историков Андрей Боголюбский является нам в различном освещении. Одни из историков (Татищев, Карамзин, Устрялов, Арцыбашев, Погодин) просто передают летописный рассказ о деяниях Андрея, не делая собственной оценки этих деяний и не давая таким образом полной харак­теристики его; другие (Соловьев, Беляев, Бестужев-Рюмин, Корсаков) обращают внимание главным обра­зом на политическую деятельность Андрея Боголюбского и, отдавая должное его заслугам для государства, ста­раются объяснить их преимущественно склонностью этого князя к властолюбию, как основной чертой характера его. Наиболее рельефную характеристику князя Андрея в этом направлении дает проф. Корсаков в своем исследовании о Ростовском княжестве.

Корсаков считает Боголюбского типичным представителем великорусса: «благочестивый и богомольный, усердный к церкви, милостивый до нищих, ласковый и добрый со своими подчиненными, как отец, Андрей Боголюбский, – говорит Корсаков, – ласков до той только поры, пока никто не перечит его нраву. Раз ему по­перечили, не исполнили его воли – конец. Его самовластие не признано, – и он выходит из себя: доброта сменяется гневом, благочестие тонет в высокоумии, страсть берет верх над рассудком³.

Ошибочно принимая стойкость и твердость характера Андрея Боголюбского при достижении раз намеченной им цели, его постоянную верность самому себе за склон­ность к упрямству, чтобы не сказать более, проф. Кор­саков не отрицает впрочем других светлых черт в характере князя Андрея, которыми так щедро он был одарен от природы, – не отрицает и важности Андрея Боголюбского в истории и русского народа. Но есть среди историков и такие, которые, следуя исключительно южнорусскому летописцу, тенденциозно игнори­руют великие и светлые черты характера благоверного князя Андрея и великие деяния его. К числу последних принадлежит и талантливейший из наших историков Костомаров. Он усиливает темные краски, которыми иногда южнорусский летописец изображает деяния этого князя, и совершенно отрицает заслуги Андрея Боголюбского – и как политического деятеля, и как просветителя северной Руси. «Кроме желания властвовать лично, – го­ворит он в своей Русской истории, – у Андрея едва ли был какой-нибудь идеал нового порядка для русских земель. Единственным побуждением всей его деятель­ности было властолюбие; ему хотелось создать около себя такое положение, в котором бы он мог перемещать князей с места на место, как пешки, посылать их с дружинами туда и сюда по своему произволу, принуждать дружиться и ссориться между собою и заставить их волей неволей признавать себя старейшим и первенствующим. При всем своем уме, хитрости, изворотливости, Андрей не установил ничего прочного в русских землях.⁴

Нет надобности доказывать, что такой взгляд на личность Андрея Боголюбского неизмеримо далек от истины: он совершенно не вяжется с изложением дея­тельности великого князя даже у самого Костомарова, которое служит прямым опровержением этого взгляда, пристрастного в своих симпатиях и антипатиях, исто­рика. Помимо его воли, личность князя Андрея, несмотря на то, что Костомаров наделяет его различными не­лестными эпитетами, ярко выступает из под талантли­вого пера историка и является пред нами мощной и великой.

Не имея намерений входить в полемику с истори­ками, обнаруживающими явное предубеждение в своих исследованиях и отзывах о личности и деяниях благоверного князя Андрея Боголюбского, постараемся пред­ставить жизнь и деятельность первого великого князя северной Руси по возможности ближе к летописям и оценить ту и другую постольку, поскольку они имели значение для последующей исторической жизни Руси, и вместе с тем остановимся несколько подробнее на церковно-просветительной деятельности этого князя, так как эта сторона его деяний менее всего затронута у историков, между тем как она наиболее важна для оценки личности и заслуг великого князя Андрея Бого­любского, по справедливости причисленного русской цер­ковью к лику святых.

В начале исторической жизни Руси, во время раз­дробления ее на отдельные княжества, одним из самых обширных по занимаемой территории было княжество Ростовско-Суздальское. От южной Руси оно отделялось густыми и непроходимыми лесами и считалось далекой и бедной окраиной. Древнейшим и основным населением этого края, называвшегося также Залесским, были на­родца Финского племени: Меря, Весь, Мурома, Мордва и друг.

В течение первых столетий исторической жизни русского народа колонизация этих пределов славянами шла чрезвычайно медленно, хотя древнейшие славянские города – Ростов и Суздаль существовали уже в IX в. Первыми славянскими поселенцами были здесь выходцы из северо-западного края, из пределов Новгородских. Предприимчивое население Новгородских областей, самовольно отправляясь на север и восток искать себе «где лучше», охотно селилось в соседних пределах Ростовско-Суздальской земли, среди полудиких народцев Финского племени и мало-помалу занимало там более удобные и плодородные места, преимущественно по берегам судоходных рек. Между такими вольными колонистами в этом крае были люди богатые незави­симые, большей частью Новгородские дети боярские, искавшие жизни «на всей своей воле». Завладевая зем­лей, которой было вдоволь на обширном пространстве от «Заволочья» до Уральских гор, эти дети боярские становились там землевладельцами, часто вовсе незави­симыми от господина Великого Новгорода, – земскими боярами. Они приглашали к себе разного рода «сходцев» из низших классов общества земледельческого и промышленного, которые, селясь на их землях, ста­новились к ним в обязательные отношения. И таких земских бояр было немало в Ростовско-Суздальской земле; имена некоторых из них, как напр. Степана Кучки, сохранила история. Затем, со второй половины IX в., на ряду с этой вольной колонизацией Ростовско-Суздальского края начинается колонизация княжеско-военная. Уже первые князья русские – Рюрик и Олег, расширяя свои Новгородские владения, мало-помалу завладевали землями на север и восток, набирали из охочих людей «насельников» этих новых окраин, строили им города и укрепления, судили и рядили в этих городах и охраняли мирный труд поселенцев. За это княжеские поселенцы становились к князю в такие же обязательные отношения, как и вольные коло­нисты к земским боярам. С развитием и усилением княжеско-военной колонизации усиливалась здесь и власть князя. Земские бояре должны были стать в те или другие отношения к князьям русским, – и вот одни из этих сильных и богатых бояр добровольно уступают свои права князю, становясь в число его дружинников, занимая важные должности наместников княжеских, тысяцких, волостелей и т. п., другие делаются его по­мощниками после более или менее упорной борьбы, уступая лишь силе князя.

Что же касается до отношения славян переселенцев к основному Финскому населению, то это отношение обоих народов отличалось совершенно мирным характером. Древние писатели (Тацит, Иорнанд) называют финнов самым мирным племенем из обитателей европейского севера. Тоже впечатление мирного, уступчивого, забитого племени финны произвели и на русских. Древняя Русь, встретившись с финскими племенами, кажется, сразу почувствовала свое превосходство над ними, назвав все эти племена ироническим именем «Чуди белоглазой». Финны или сливались с сла­вянами, теряя свою самобытность, или же уходили все далее и далее на север и восток. Но это обрусение края и заселение совершалось не вдруг, а шло в начале чрезвычайно медленно. До начала XII века, Ростовско-Суздальская земля считалась бедной, глухой и отдаленной окраиной, в которой первые русские князья даже не хотели жить постоянно, предоставляя управление краем наместникам своим, а сами лишь изредка наезжая сюда, или если уж и давали здешним городам князей, то самых младших из княжеского рода.

Слабо проникало сюда, в эту отдаленную окраину, и христианство до XII века. Хотя позднейшие летописцы в сказании о крещении Руси и повествуют, что сам князь Владимир вместе с епископами проповедовал христианскую веру в Ростовско-Суздальской земле, «наказуя люди и крестя», но несомненно, что христианство начало здесь распространяться и укрепляться зна­чительно позднее, – лишь во времена Леонтия и Исайи, епископов Ростовских, живших во второй половине XI века.

С конца XI и первой половины XII в. положение Ростовско-Суздальской земли начинает изменяться. Сла­вянское население ее быстро начинает увеличиваться, Ростовско-Суздальская земля начинает быстро расти, увеличиваться, богатеть и наконец, к началу XIII в. достигает цветущего состояния. Главная причина этого быстрого возвышения и усиления Ростовско-Суздальской земли заключалась в обильном притоке на север славянского населения из южной Руси, – притока, вызван­ная, с одной стороны, неблагоприятными условиями жизни южной Руси того времени, с другой – мудрой и энергичной деятельностью Ростовско-Суздальских князей и главным образом – мудрой политикой первого великого князя се­верной Руси, Андрея Юрьевича Боголюбского.

В течение XI и XII в. условья жизни на юге России настолько изменились к худшему, в особенности для низших классов, стали столь тягостными, что южноруссы массами должны были оставлять юг и искать новых, более удобных, мест для поселения. В то время юг представлял из себя, выражаясь словами Карамзина, постоянный театр междоусобий. Князья южнорусские в погоне за княжением в богатых городах, из-за бесконечных родовых счетов, вели постоянные междоусобные войны друг с другом, – войны, которые сопровождались полным разорением местного низшего населения и обращением его в рабство. Победитель обыкновенно выжигал села и города у противника, т.е. то, чего нельзя было захватить с собой; имущество же и скот побежденных забирались и составляли добычу князя и дружины, а население или «челядь» обращалось в рабов и могло продаваться князьями даже на восточных рынках наравне с мехами, медом, кожами и другими товарами, составлявшими предмет торговли русских с греками и с другими народами. Наряду с этим южнорусское население терпело беспрерывные на­беги от степных кочевников – половцев, торков, берендеев и друг., которых князья, занятые своими усобицами, своими родовыми счетами, не только не сдер­живали, но даже часто сами приводили на землю русскую. Владимир Мономах на съезде близ Киева на Долобском озере так изобразил пред князьями всю беззащитность южнорусского поселянина: «выедет смерд, – говорил он, – весною пахать, придет половчанин, застрелит его, а лошадь его, и жену, и детей возьмет себе, и гумно зажжет».

Еще более яркое изображение тогдашнего печального состояния южной Руси мы находим в «Слове о полку Игореве». «Тогда, – говорит певец «Слова», – в южной Руси

«Кругом междоусобья засевались,

Всходили, горем разрастались;

И погибала жизнь людей,

Внучат могучего Даждь-бога⁵,

И сокращалася намного

В междоусобиях князей.

«В то время редко оглашали

Равнины песни поселян;

Но часто вороны кричали,

Терзая трупы христиан;

А галки в поле собирались

И на пиру родных полян

Между собой перекликались».⁶

Эта полная беззащитность южно-руссов, их тяже­лое положение заставляло их удаляться в глубь лесов «сквозь Вятичи», самое дикое племя, населявшее эти леса, и селиться в пределах Ростовско-Суздальского княже­ства, где было совсем тихо и спокойно и совершенно безопасно.

И такой прилив населения с юга на север совер­шался в это время незаметно и довольно быстро: южная Русь беднела, пустела, а северная напротив более и более богатела славянским населением, которое стано­вилось здесь с каждым годом все гуще и настолько поглотило основное финское население, что от мери, веси и др. финских инородцев скоро не осталось здесь ничего, кроме финских названий рек, озер и урочищ, которые до сих пор дико звучат для русского уха.⁷

Колонизация севера в особенности усиленно совер­шалась во время княжения в Ростовско-Суздальской земле Юрия Долгорукого, который не понимал и не мог оце­нить всей важности этого прилива южнорусского населения на север. Будучи одним из младших сыновей великого князя Владимира Мономаха и принужденный долго жить в земле Ростов.-Суздальской, он не любил ее, скучал постоянно по веселом, полном движения и жизни, юге и всю жизнь свою мечтал сделаться великим князем в славном Киеве, который по своим жизненным удоб­ствам, по фамильным преданиям, наконец как цер­ковно-административный центр, служил заветной мечтой для каждого древнерусского князя. По смерти отца своего, – Владимира Мономаха, Ю. Долгорукий начинает сторожить Киев: в 1132 г. он бросает свою Суздальскую землю, переселяется в Городец (близ Киева) и променивает свое княжество – Суздаль и Ростов брату Ярополку на Переславль (южный) с одной целью, чтобы быть, хотя поближе к этому для всех князей вожделенному Киеву. Но первые его попытки удержаться на юге были безу­спешны: он был еще не настолько силен, чтобы не допустить на Киевский стол своих соперников, и по­этому в 1137 г. он снова удаляется на север, в свой родной Суздаль, и проводит здесь целых двенадцать лет, набираясь сил, нужных для захвата Киева, если не по праву старшинства, то хотя по праву сильного. На его счастье, в землю Ростовско-Суздальскую как раз в этот период времени и усиливается прилив южнорусского населения. Занятый всецело одной мыслью, как бы увеличить свои силы и захватить в свои руки Киев, Юрий Долгорукий и решил воспользоваться этой эмиграцией южнорусского населения на север. Принимая в свои владения переселенцев, между которыми было не мало людей промышленных и богатых, и раздавая им свои пустопорожние земли, он увеличил значительно свои княжеские доходы и тем получил возможность нанимать и содержать многочисленные и сильные дружины, с которыми он в 1149 г. и начал снова свои походы на юг для занятия великокняжеского стола. Почувствовав свою силу, благодаря переселенцам, он всех на севере заставил служить своим интересам в борьбе с юж­ными князьями за Киев: он нашел средство сделать покорными себе Новгородцев, прекратив к ним подвоз хлеба из своего княжества и мешая их торговле с восточными инородцами и в особенности с Волжскими Болгарами, путь к которым лежал чрез его владения, – и чрез них начал действовать и на Киев. Он сломил своеволие и местных земских бояр, вроде Степана Кучки, заставив их участвовать в его походах на южную Русь.

Таким образом, слепо привязанный к южной Руси, к Киеву, Юрий Долгорукий под конец своей жизни добился своей цели: он сделался великим князем Киевским и умер в этом звании, так и не поняв важного значения совершавшихся при нем событий на севере. Но за то всю важность отлива южнорусского населения на север, истинное значение этого заселения севера славянами понял и должным образом оценил знаменитый сын Юрия Долгорукого Андрей Боголюбский – первый великий князь северной Руси, который был главным виновником собирания Руси на севере, даже при жизни отца своего и еще более после его смерти, и главным виновником ее возвышения и усиления.

Андрей Юрьевич Боголюбский был вторым сыном вел. кн. Юрия Владимировича Долгорукого, внуком знаменитого вел. кн. Владимира Мономаха. Мать его была дочерью половецкого хана Аэпы Асеневича, на которой Юрия женил отец его Владимир Мономах в 1108 г. после того, как та приняла крещение⁸. Летописец, за­нятый описанием бесконечных войн южнорусских кня­зей и их усобиц, не обратил внимания на рождение сына у ЮрияДолгорукого, тогда безвестного князя Суздальского, и не сообщил ни года рождения Андрея, ни места, где он родился. С большей вероятностью годом рождения можно считать 1111-й год,⁹ местом же рож­дения нужно считать Суздаль, где жил тогда Юрий Долгорукий уже с 1096 года, сделавшийся князем этой области в 1107 г.¹⁰

Богато одаренный от природы необычайными умственными способностями и всеми дарами духовными, Андрей получил без сомнения в доме отца своего тщательное воспитание. Хотя к сожалению древний летописец ничего положительно не передал нам о первых годах жизни Андрея Боголюбского, но судя по тем чертам нравственного характера, которыми от­личался впоследствии Андрей Боголюбский можно предпо­ложить, что он воспитывался наилучшим образом в духе того времени. Главное внимание его воспитателей, нужно думать, было обращено на развитие в душе его христианских убеждений и благочестия, которыми и дей­ствительно проникнута была вся жизнь Боголюбского. «Бла­говерный и христолюбивый князь Андрей, – говорит летописец, – от млады версты Христа возлюби и Всепречистую Матерь Его, смысл бо очистив и ум, яко па­лату красну, душу украсив всеми добрыми нравы... не омрачи бо ума своего пьянством».¹¹ Так как образо­вание в то время было исключительно в руках духовенства, то несомненно, что оно носило характер духовный; чтение же Свящ. Писания и душеполезных книг было на первом плане при этом обучении, коему княжеские дети посвящали все свое детство. Кроме того чтения, их учили и письму, а некоторых даже иностранным языкам; по крайней мере известно, что брат Ан­дрея Михаил Юрьевич «сгреки и латыны говорил их языком, яко русским». Любознательный ум Андрея с жадностью внимал словам учения книжного. «От юного бо возраста, от младых ногтей отмирских суемудрий отврати себе, – говорит списатель его жития – ¹², ни на что бо ему бе тщательно от сущих мира, точию к поучением книжным и к церковному пению. Гласы божественными всегда огласоваше ушеса своя, святых книг поучений сладце послушающи, отнюду же притяжа себе зачало премудрости – страх Божий и премудрость разума от писаний святых».

Любовь к чтению Свящ. Писания и душеполезных книг, приобретенная им еще в детстве, была присуща ему во всю жизнь. Из летописей видно, что у Андрея часто были на устах слова Свящ. Писания,¹³ которым он пользуется для подкрепления своих мыслей и для убеждения других. В этом отношении он был истинным внуком своего знаменитого деда – Владимира Мо­номаха, всегда имевшего с собою книги Свящ. Писания и в особенности Псалтырь, который он читал при всяком удобном случае.¹⁴ Любовь к церковному пению и вообще к службам церковным, о чем упоминает списатель жития, также были привиты добрым воспитанием Боголюбскому на всю жизнь.

Любитель благолепия церковного, он прекрасно знал церковный устав и на­изусть знал, какого святого и в какой день творится память¹⁵, неопустительно посещал богослужение и, кро­ме сего, говорит др. списатель жития, «всегдашнее же бе у него бдения всенощного и утаенных молитв к Богу присвоение».¹⁶ Впоследствии он часто удалялся в храм из своего дворца для совершена тайной ночной молитвы, чему он, безcoмнения, был приучен в детстве.

Одновременно с книжным научением Андрей, разумеется, научался и воинскому искусству: ездить на коне, стрелять из лука и другим воинским упражнениям, благодаря чему из него и вышел доблестный витязь, не боявшийся никакой опасности, с необыкновенной от­вагой бросавшийся на неприятеля и в пылу битвы далеко превосходивший всех своею храбростью.¹⁷ Много спо­собствовала развитию воинской доблести и княжеская охота, которой князья русские занимались с самой ран­ней юности. Охота тогда была не праздною забавою, не тратою времени, а необходимым упражнением. Охота производилась не на смирных только и безвредных животных, но главным образом на хищных, диких и кровожадных, которыми тогда были переполнены непро­ходимые леса и обширные степи русские; таким обра­зом, охота служила хорошим средством для упражнений в воинском искусстве, служила средством для развития храбрости, неустрашимости, находчивости и др. качеств, столь необходимых для князя, как предводителя на войне.

Воспитание детей в древних княжеских семьях оканчивали рано, и молодых княжичей женили по достижении ими 15 – 16-летнего возраста и даже раннее. Из летописей известно, что брат Андрея Боголюбского Всеволод женил сына своего Константина даже 10-ти лет, и тот же Всеволод выдал дочь свою Верхуславу 8-ми лет за 14-летнего князя Ростислава Рюрико­вича. Но случаи столь ранних браков были все-таки довольно редкими. Нужно с уверенностью предположить, что Юрий Долгорукий женил Андрея по достижении им совершеннолетия. Но крайней мереисторик Погодин утверждает, что Андрея женили вскоре после 1130 года, и есть основание этот брак отнести к 1139 г.,¹⁸ когда Андрею Боголюбскому было 28 лет от роду. Имя жены Андрея¹⁹ и обстоятельства его женитьбы сообщаются в народных сказаниях о начале Москвы,²⁰ сохранившихся в рукописях Синодальной библиотеки.

По этому сказанию на том месте, где ныне нахо­дится Москва, жил богатый боярин, Суздальский тысяцкий Степан Кучка, владея здесь многими селами крас­ными. Этот боярин, возгордившись зело, однажды не только не воздал чести князю Юрию, но и поносил его. Князь, не стерпя такого посрамления, приказал предать непокорного боярина смерти, а сыновей его Петра и Якима, еще очень молодых и красивых, и дочь – красавицу, именем Улиту, отослал во Владимир к сыну своему Андрею. Построив Москву на месте Кучковых владений, Юрий приехал во Владимир и сочетал здесь браком сына своего Андрея с дочерью Кучки. Из этого предания видно, что Улита, жена Боголюбского, была дочерью одного из сильных местных земских бояр владельцев, которые переселились сюда издавна из Новгорода и с которыми Юрию пришлось вступать в открытую борьбу, так как эти земские люди вовсе не хотели повиноваться князю и желали жить на «всей своей воле».²¹

Это народное предание не противоречит и летописным известиям. Впоследствии мы увидим, что братья Улиты – Петр и Яким Кучковичи служили при дворе Андрея Боголюбского до самой его смерти, коей они и были главными виновниками.

По достижении совершеннолетия князьям обыкно­венно давался для кормления и управления в родовой отчине один из городов. Такой город получил и Андрей Боголюбский от отца.²² Это был тогда незна­чительный, бедный и малонаселенный город Владимир на Клязьме, только что отстроенный²³ дедом Боголюб­скаго, вел. кн. Владимиром Мономахом. Здесь протекли первые годы молодости и зрелого мужества Боголюбского; здесь же конечно зародились в нем и первые думы о возвышении Ростовско-Суздальской земли среди русских княжеств.

Усилившееся к тому времени колонизационное дви­жение славянского населения с юга на север и нераз­лучный с этим наплывом населения заботы по устрой­ству пришельцев на новых местах дали исход кипу­чей энергии живого, полного сил и жажды деятельности, юного князя Андрея. Понимая всю важность этого при­лива южно-русского населения на север для земли Рос­товско-Суздальской, которую он любил, как свою родину, Андрей сувлечением предался великому делу собирания и устроения северной Руси: он строил города (Кенятин в 1134 г., Юрьев Польский в 1152, Дмитров в 1154 г. и др.), помогал переселенцам устраиваться на новом месте, – словом, во всей этой мир­ной и трудной колонизационной работе он был главным деятелем. Юрий Долгорукий, и по своему харак­теру,²⁴ и по воспитанию не был способен отдаваться этой незаметной, трудной и хлопотливой работе, неразрывно связанной с колонизацией Рост.-Суздальской земли. Это был, как есть, южно-русский князь с широкой русской натурой, проводивший время в шуме, веселье, пирах, и смотревший на жизнь не иначе, как на непрерывный ряд довольствий. Притом он был слишком занят борьбой с родичами за Киевский великокняжеский стол, чтобы много заниматься устройством своей скуч­ной Ростовско-Суздальской земли, которую нисколько не любил. Ему нужно было усиление этого северного своего княжества, так как нужны были средства для ведения борьбы на юге; но самую работу по устроению и усилению княжества он предпочитал возложить на других, – и ближайшим и надежнейшим помощником, который мог сделать всю эту работу, был сын его Андрей.

Что Андрей Боголюбский был главным деятелем в этой колонизационной работе на севере еще в первое время своего пребывания в Ростовско-Суздальской земле, об этомсвидетельствует он сам впоследствии в 1162 г. «Я Белую Русь городами и селами застроил и многолюдною учинил», – говорил он на собранию кня­зей и бояр во Владимире. Если бы Боголюбский трудился над устроением своей земли лишь с 1156 г. по 1162 г.– время своего вторичного пребывания на севере, – то он не имел бы основания так говорить о своей столь кратковременной деятельности. Колонизация севера, устроение многочисленных городов, увеличение народонаселения и усиление земли Ростовско-Суздальской требовали не пятилетней деятельности, а целых десятилетий, как и было на самом деле, так как Андрей Боголюбский жил и трудился здесь с небольшими перерывами до этого времени целых тридцать лет. Что молодые годы не прошли даром у Боголюбского, свидетельствует наконец, та единодушная любовь, которую он заслужил во всей земле и которая особенно ярко выразилась в единодушном избрании его князем всей Ростовско-Суздаль­ской земли по смерти Юрия Долгорукого. Летописцы не отметили этой мирной, скромной и невидной, но в выс­шей степени плодотворной, колонизаторской деятельности Андрея на далеком севере. Они были слишком при­вязаны к своему югу, слишком заняты междоусобиями южнорусских князей, ратными подвигами их и в осо­бенности ратными подвигами своих любимцев, которых не мало было между князьями у каждого летописца. Летописец был вполне человеком своего времени: у него был свой идеал князя, которым он измерял всех своих современников и их деяния. Наиболее подходящим под этот идеал был князь Владимир Мономах, совершивший 83 больших похода против Половцев и других кочевников, всю жизнь свою проведший на коне и «на далечи пути в санех сидя», подвергаясь всевозможного рода опасностям беспокойной ратной жизни. Подвиги личной храбрости, прямота действий и беззавет­ная удаль – вот качества, наиболее всего ценимые со­временниками и летописцами. На них-то в особенности и любит останавливаться древний летописец, живописуя события своего времени. Этим обстоятельством и объ­ясняется полное молчание летописцев о плодотворной мирной деятельности Андрея Боголюбского на севере в течение более 20 лет. Но зато с 1146 г. они с восторгом начинают описывать ратные подвиги Боголюбского, его удаль, храбрость, неустрашимость и вместе с тем его хладнокровие, которыми он резко выделя­ется между всеми южными князьями.

Бывши главным деятелем на севере, Андрей Боголюбский является правой рукой Юрия и на юге во время усиленной погони своего отца за великим княжением Киевским с 1149 г. по 1155 год. Он участвует во всех походах Юрия на юге, занимает по приказанию отца княжеские столы близь Киева в Вышгороде, Пересопице (местеч. Волын. губ.) и других местах, чтобы быть всегдашним защитником отца и его интересов, как покорный воле родительской сын, и в течение этого тяжелого времени неоднократно выказывает чудеса личной храбрости в многочисленных битвах и сражениях. Южный летописец особенно подробно и яркими красками изображает битву под г. Луцком в 1150 г., где Андрей Боголюбский отличился своей беззаветной храбростью под стенами этого города пред лицом многочисленных дружин отца своего, дяди Вячеслава и двоюродного брата Владимира Мстиславича, бывшего одним из серьезных противников Юрия Долгорукого. Андрей с братом своим Ростиславом, по приказанию отца своего, первые с полками своими выступили кн. Луцку (Волын. Губ.), где засел враждебный Юрию Владимир Мстиславич. Недалеко от этого города ночью вдруг в войске Андрея между Половцами, союзниками Юрия, произошел переполох: Половцы чего-то испугались и начали разбегаться. Дружина Андрея разбудила его и тоже уговаривала бежать скорее отсюда, говоря: «чего ждешь, княже, уезжай, а то наживешь сором». Но Андрей не был трусом; он остался, не двинувшись с места до утра, и увидавши, что Половцы все разбежались, отступил к Дубно и затем снова отправился к Луцку. Приближаясь к этому городу, он увидел, что осажденные сделали вылазку и решил ударить на Лучан и отрезать их от города. Братья не подозревали его намерения и отстали от него, так как он даже не велел развернуть своего знамени «не величаву бо ему сущу на ратный чин, но похвалы ищущу от Бога», как замечает летописец. Стремительно бросился он с небольшою дружиною на неприятельскую пехоту и в первом же натиске изломал копье свое. Испуганные Лучане побежали назад в город по гребле. Андрей с жаром начал преследовать бегущих, далеко опередил свою дружину и не заметил в увлечении, как очутился один и был немедленно окружен неприятельской толпой. Со стен городских на него посыпался град камней и стрел, конь его уже был ранен двумя уда­рами копья, а какой-то немчин едва не поразил его са­мого рогатиной. Тут только опомнился Андрей и, видя свою неминуемую гибель, подумал: «вот ожидает меня смерть Ярополча, но вспомнив, что в этот день празднуется память священномученика Феодора Стратилата, мысленно обратился с горячею молитвою к Святому, затем выхватил меч и оборонился от удара рогатины. Все это произошло в одно мгновение. Один из детских князя, поспешивших к нему, был убит на его глазах. Но «Бог, – замечает летописец по этому по­воду, – подвергая опасности любящих Его, Сам же избавляет их от нея». Андрей остался цел и невредим: он как-то ловко успел поворотить коня, и тот, весь истекая кровью, вынес его из толпы врагов; домчав до стана, верный конь пал мертвый на землю. Отец Андрея Юрий и дядя Вячеслав и братья, бывшие с ним и видевшие всю эту битву, были вне себя от радости. Юрий со слезами на глазах обнимал своего любимого сына, так чудесно спасенного от явной гибели, а дружина и «мужи отчи» громко прославляли Андрея за его подвиг «зане мужески створи паче всех бывших ту», говорит летописец. Андрей не забыл и верного коня своего: он торжественно похоронил его на берегу р. Стыря и насыпал над ним высокий мо­гильный холм.²⁵

Поражая всех своей беззаветной храбростью, Андрей вместе с тем удивлял всех и своим великодушием и миролюбием. Так, когда Изяслав, противник Юрия, после шестинедельной осады Луцка начал просить мира, Андрей первый и больше всех старался примирить его с отцом, несмотря на то, что его брат Ростислав, лично оскорбленный Изяславом, и особенно Юрий Ярославич всячески побуждали Юрия к войне. «Отче, господине, – говорил Андрей отцу своему, – милостивый на свой род и на вся христианы, помяни слова Писания: «се коль добро и красно, еже жити братии вкупе». Не слушай Ярославича, примири к себе сыновця (т.е. племянника), не губи своей отчины. Мир стоит до рати и рать стоит до мира». И он добился того, что отец его Юрий действительно послушал его и заключил мир с Изяславом. Эта черта – быстро отрезвляться от воинского опьянения ратными успехами, овладевать собой и являться устроителем мира – была слишком необычна в тогдашних князьях, – эта черта была свойственна исключительно только Андрею. Он, при всей своей лич­ной беззаветной храбрости, не любит войны, он считает ее лишь неизбежным злом, неизбежным средством восстановить попранные чьи-либо права, – но раз он пришел к убеждению, что кровопролитием этой цели достигнуть трудно или невозможно, он спокойно прекращает войну и первый, не смотря ни на что, заключает мир.²⁶ Так и после того, когда мир, заключенный, благодаря его стараниям, между Изяславом и Юрием Долгоруким, снова был нарушен, Андрей, бывший тогда князем в Пересопнице, все-таки хлопочет снова за Изяслава пред отцом своим, не смотря на то, что Изяслав вероломно выгнал Юрия из Киева и захватил его владения, и просит у отца волости Изяславу по м. Горынь в южной Руси.

Андрей поистине «не величав был на ратный чин», не гнался за ратной славой и нисколько не ценил своих изумительных подвигов храбрости. Так, после битвы с Изяславом под Киевом и на Перепетовом поле, где он по обычаю своему был всегда впереди и подвергался всевозможным опасностям, Андрей не гордится своими личными успехами, не хочет поста­вить на своем и, видя силы противника и не желая продолжать кровопролития, уговаривает отца своего от­ступиться от Киева, оставить его до поры до времени: «нечего нам здесь, батюшка, делать, – говорит он, – уйдем-ко отсюда затепло». И в то время, как Юрий плачет горькими слезами, не желая расстаться с дорогим для него Киевом, Андрей, равнодушный и к своей ратной славе и ко всему югу, спокойно удаляется в свой родной Владимир Залесский. Эта черта, присущая характеру Андрея – храбрость, соединенная с великодушием и самообладанием, делает особенно привлекатель­ною личность Боголюбского.

Наконец эта тяжелая и изнурительная для южной Руси борьба Юрия Долгорукого с Изяславом из-за великого княжения Киевского, столько времени продол­жавшаяся, окончилась в 1155 году торжеством Юрия. Мечта всей его жизни исполнилась: соперник его Изя­слав и брат Вячеслав умерли один за другим, и Юрий по праву старшинства делается великим князем Киевским. Наученный горьким опытом, как недоста­точно полагаться на одни родовые права, Юрий Долгорукий окружает себя своими сыновьями, раздавши им окрестные уделы, и ближе всех к себе, как сказано выше, помещает талантливейшего и храбрейшего сына Андрея, сделавши его князем в Вышгороде, отстоящем в десяти верстах от Киева. Заключивши по воз­можности со всеми мир и далеко не удовлетворив всех своих родичей, Юрий всецело предался шумной и весе­лой жизни в Киеве. Пиры и попойки сменялись одни другими, а с ними неразлучны были и бесчинства его дружины.²⁷

Между тем усобицам не виделось конца. Племян­ники и внуки (Мстиславичи) были недовольны своими уделами и затевали смуты. Половцы, оказывавшие по­мощь Юрию во все время домогательств великого княжения, теперь хозяйничали на Руси, делали постоянные набеги, безнаказанно грабили и уводили в плен жите­лей; дружинники же Юрия (Суздальцы) не только не защищали местное население от кочевников, но и сами дозволяли себе чинить всякого рода притеснения. Юрий в короткое время возбудил всеобщую на юге ненависть к себе.

Андрей, живя близ Киева, все это видел и сильно тяготился всем этим. Не любя ни пиров, ни разгула,²⁸ и не входя ни с кем в дружбу, так как нельзя было доверяться никому на юге, он одиноко проводил все время в Вышгороде, в кругу своей семьи, к которой принадлежали и братья его жены – Кучковичи, и тосковал по своей родине. Оторванный волею отца от мирной, плодотворной колонизаторской деятельности на севере, он тяготился своим вынужденным бездействием. Все здесь на юге не нравилось ему: и эта пол­ная беззащитность местного населения, и своеволие и бесчинство княжеской дружины, и постоянные распри соперничающих между собою южнорусских князей. Все, что он видел на юге, было противоположно тому, к чему он привык на севере. В то время, как на севере Андрей пользовался всеобщею любовью за свою мирную плодотворную деятельность, которую ценило по достоин­ству и коренное население, и в особенности пришлое, – здесь, на юге, южнорусское население, измученное беспрерывными усобицами князей, постоянно добивавшихся Киева, ненавидело их и в особенности Юрия, вообще не симпатичного по своему характеру, – и эту ненависть переносило и на его дружину, и на его детей, и в числе их на неповинного Андрея.

Не мог примириться он и с тем, что власть князя на юге совершенно уничтожалась пред силою дружинников и бояр княжеских, что князь бессилен здесь на юге даже сделать доброе дело – защитить, например, население княжества от злоупотреблений дружин­ников, которые, пользуясь своей силой, дозволяли себе всевозможный бесчинства. Андрей, опираясь на уважение к нему всего населения Ростовско-Суздальской земли, привык чувствовать себя там полноправным хозяином. Сознание того, что благополучие и порядок в родной земле, для которой он столько трудился, созданы им самим, что он главный виновник благосостояния родного края, невольно возвышало в глазах его достоинство князя, как главы княжества; сравнение же этой мирной, благоустроенной жизни северного населения, чув­ствовавшего над собою заботливую и властную руку сво­его князя, с бедствиями и нестроениями на юге, более и более убеждало его в важном значении сильной кня­жеской власти, ослабление и разделение которой на юге отзывалось такими гибельными последствиями для южнорусского населения. При своем гениальном уме Андрей понимал, что Русь, терзаемая княжескими усобицами и вследствие того страдающая от нападений степных кочевников, не может окрепнуть на юге. Он хорошо понимал и причину этой слабости Руси, – причину, ко­ренившуюся главным образом в безначалии, в отсутствии единой сильной власти, которая была здесь раздроб­лена между множеством мелких князей и дружинников, не умевших соглашать своих выгод с интересами государственными. Укреплению в нем этого убеждения в необходимости, для благосостояния Руси, единой силь­ной власти содействовали и лучине советники Андрея, греки – свящ. Никулина и зять его дьякон Нестор, с которыми Андрей, привыкший с детства уважать священнический и иноческий чин, в особенности сошелся, живя в Вышгороде, и которые, как люди образованные, вос­питанные в идеях монархизма, также видели причину слабости Руси в отсутствии единодержавия. И здесь-то, в тесном семейном кругу, Андрей составил план своих дальнейших действий. Не находя возможным при наличных условиях жизни в южной Руси создать в ней сильную княжескую власть, он решил на время оставить юг, удалиться на север и там основать государственную жизнь совсем на других началах.

В первый же год своего пребывания в Вышгороде он начал проситься у отца своего на север; но Юрий и не думал отпускать от себя такого важного помощника, не без основания опасаясь мести за действия своей дружины.²⁹ Тогда Андрей, без позволения отца, захватив чудотвор­ную икону Божией Матери из Вышгородского женского монастыря, написанную по преданию св. евангелистом Лукою и принесенную некогда из Греции, отправился с семейством своим, приближенными своими боярами Кучковичами, священником Никулицею и зятем его диаконом Нестором, на север.³⁰ Андрей понимал всю важ­ность делаемого шага и прибегнул к покрову высшей, небесной помощи, вверив себя водительству Божией Матери, чудотворную икону Коей он отныне имел всегда с собою во всех важных предприятиях своей жизни; и эта икона стала затем главной святыней всей северной Руси. Благочестивое предание, записанное позднейшими летописцами, сообщает, что благодать Божия была с ним. Едва путники вступили в южные пределы Ростовско-Суздальского княжества, как от иконы Божией Матери начали совершаться чудеса. В пределах Москвы, тогда еще совсем юного городка, по молитве пред этою иконою князя, был чудесно спасен от потопления в р. Яузе один из его слуг; затем на Рогожских полях конь сбил жену свящ. Никулины и затоптал ее ногами, но по молитве пред иконою пострадавшая осталась невреди­мою. Наконец в 10-ти верстах от гор. Владимира³¹ совершилось новое чудо. «Когда Андрей был уже на берегах реки Клязьмы, – говорит списатель жития его, – кони, везшие чудотворную икону Богоматери, вдруг оста­новились и не могли сдвинуть с места колесницы, как бы от чрезмерной тяжести. Несколько раз переменяли коней, но никакая сила не могла сдвинуть икону. Благо­верный князь Андрей счел это за тайное извещение Божие, совершил здесь молебствие пред чудотворной иконой и дал обет соорудить тут церковь. Настала ночь. Князь велел раскинуть шатер и решил здесь переночевать. Он долго молился, – и вот во время сна явилась ему Пресв. Дева с хартиею в руке и сказала: «не хочу, чтобы ты нес образ мой в Ростов. Поставь его во Владимире, а на сем месте воздвигни церковь каменную во имя Рождества Моего и устрой обитель инокам». Восстав от сна, благов. князь возблагодарил Спасителя и Пресвятую Матерь Его, открывших ему свою волю, и повелел написать икону Божией Матери в том виде, как она явилась ему с хартиею в руке.

Впоследствии он исполнил завет Богоматери, построил церковь и основал монастырь на месте явления Ея, ко­торый и доселе существует и называется Боголюбовым. Это место сделалось любимым у Боголюбского. Андрей вскоре же построил тут и город и прозвал его, как место избранное самим Богом, Боголюбимым, Бого­любовым, и сам отсюда получил название Боголюб­ского. Город этот и по местоположению на высоком берегу реки Клязьмы, и расстоянием от Владимира во всем напоминал только что оставленный им гор. Вышгород, находившийся также на высоком берегу реки Днепра и на такомже расстоянии от Киева, как Бого­любов от Владимира. Построением его Андрей Боголюбский начал вновь, после долгого перерыва, свою сози­дательную деятельность на севере.³²

В 1157 году 15-го мая великий князь Киевский, Юрий Долгорукий, внезапно умер, после веселого пира у какого-то киевлянина Петрила, «поболев мало». В это время Андрей Боголюбский был в самом расцвете мужества: ему было тогда 46 – 47 лет. Он был не­велик ростом, по словам Татищева, но «широк и силен вельми»; черные кудрявые волосы, высокий лоб, большие светлые глаза – делали его физиономию чрезвычайно выразительною; на ней лежала печать гениального ума, сильной воли и непреклонного характера. «Мужество и ум в нем жили, правда и истина в нем ходили; вторым мудрым Соломоном был он», – говорит с восторгом о нем современник-летописец.

При этом князь Андрей привлекал к себе всех ласковым «милостивым» обращением со всеми «сущими под ним». Он, по словам того же современника-летописца, «всякому чину яко возлюбленный бяше отец», и в особенности «отверз ему Господь очи сердечные на весь церковный чин». Глубоко религиозный, богомольный, усердный к церкви, Андрей имел следующей «обычай добронравный: ночью, – говорит о нем современник-летописец, – входил он в церковь, сам зажигал свечи и, видя образ Божий, написанный на иконах, взирал как на самого Творца и видя всех Святых, написанных на иконах, смирял образ свой с сокрушенным сердцем, испускал вздохи от глубины души, слезы лились у него из глаз, покаяние Давидово он принимал, оплакивал свои грехи, нетленное предпочитал тленному, небесное – временному и царство со святыми у Бога Вседержителя мимолетному этому царству земному»³³. Резко выделяясь этими качествами между всеми тогдашними князьями, бл. князь Андрей более всего отличался любовью к нищим и убогим. Нищелюбием он напоминал своего святого прадеда, благоверного князя Владимира, просветителя Руси. Андрей с любовью принимал всякого приходящего к нему бедняка и давал ему милостыню, говоря: «се есть Христос, пришедый искусить меня» и, подобно святому прадеду своему, бывши, по свидетельству летописца «для всех кормильцем, рассылал брашно свое и мед на возах по улицам и по затворам».³⁴

Любимый всеми за эти личные его качества и за его плодотворную колонизаторскую деятельность, Андрей, после смерти отца своего, немедленно был избран единодушно всей Ростовско-Суздальской землей в князья, вопреки завещанию князя Юрия, отдававшего этот удел младшим сыновьям своим³⁵. «Ростовци и Суздальци, сдумавше вси пояша Андрея, сына Юрия старейшего, и посадиша и в Ростове, на отне³⁶ столе, и Суждали, занеже бе любим всеми за премногую его добродетель, юже имяше преже к Богу и ко всем сущим под ним».³⁷ Так сообщает летописец о восшествии Андрея Боголюбского, как одного из старейших в роде, на родительский великокняжеский стол не в Киеве, а в Ростовско-Суздальской земле. Нет сомнения, что дружинники и бояре Ростовские и Суздальские при этом выборе князем Андрея руко­водились также и личными выгодами. Они надеялись, что Андрей, избранный ими, наградит их, раздавши им для кормления богатые волости в Ростовско-Суздальской земле, в процветании и обогащении которой под его управлением они не сомневались, зная мудрость, энергию и способности Боголюбского. По обычаю того времени акт избрания князя землей укреплялся и освящался цер­ковью: новоизбранный князь в соборной церкви главного города княжества садился на «отний» стол после наро­читой молитвы епископа и клира, а народ целовал крест в знак верноподданства этому князю, – и с этого вре­мени князь считался законно вокняжившимся «на столе отца и деда своего.³⁸ Затем этот город считался резиденцией князя: здесь князь жил в особом дворце, здесь судил и рядил свою землю, здесь с боярами и дружинниками советовался о всех делах своих. Этот акт «вокняжения и посажения на стол» совершен был в Ростове, как старейшем городе княжества, и над Андреем, о чем и сообщает выше летописец. Но новоизбранный князь, вопреки обычаю, после своего вокняжения тотчас же уехал в свой излюбленный город Владимир и не остался на жительство ни в Ростове, ни в Суздале, где жил его отец. Этот поступок был первым и важным шагом в строго обдуманной поли­тике Андрея Боголюбского, конечной целью которой было создание единой сильной власти на севере. Для достижения этой цели и составлен был гениальный план, над осуществлением которого Андрей Боголюбский трудился во всю свою жизнь, не останавливаясь ни перед какими мерами и, наконец, павши в борьбе с врагами этой идеи.

Перенесение княжеского стола из Ростова и Суздаля является для Боголюбского делом первой необходимости. Выше было сказано, что главными поселенцами в Рос­тове были богатые вольные выходцы из Новгорода, обра­зовавшее из себя довольно сильный класс земских бояр. Эти сильные бояре, составляемые промышленную аристократа, привыкшие ставить ни во что власть князя, которого они избирали «на всей своей воле» и который являлся по их понятиям только исполнителем «их боярской воли», должны были явиться в Ростове глав­ными противниками князя при всяком самостоятельном шаге его, при всяком его начинании.

Андрей видел, что еще отец его Юрий должен был выдержать упор­ную борьбу с этими сильными, своевольными земцами, которые, «возгордившись зело», по словам народного предания, «не воздавали ему чести» и для усмирения которых он должен был прибегнуть к крутым мерам, что и заставило его под конец жизни пере­селиться в другой город – Суздаль. Привычка к своеволию этих бояр была тем более сильна, что первые князья Ростовско-Суздальские, вплоть до Юрия Долгорукого, почти не жили в отдаленном Ростовско-Суздальском княжестве, ограничиваясь лишь сбором дани чрез своих наместников, в роде Яна Вышатича. По той же причине и Суздаль являлся городом неудобным для поселения в нем Боголюбского. Насколько в Рос­тове был силен элемент земских бояр «своеземцев, который являлся бы там ограничивающим власть князя, настолько в Суздале сильна была дружина княжеская, «передше мужи отца его», Юрия, как называет их летописец, которая сосредоточена была в Суздале, месте жительства князя Юрия и у которой Юрий был в значительной зависимости. Долго добиваясь стола великокняжеского, ведя постоянные войны на юге, Юрий нуждался в дружине, должен был постоянно заиски­вать в ней, мирволить ей, а поэтому умалять и унижать власть князя и ставить ее в зависимость от дружины. Судя по действиям Суздальцев, дружинников Юрия, на юге и особенно в Киeвe, возбудившим сильную не­нависть к себе всех Киевлян, мы можем видеть, что дружина великокняжеская на самом деле была слишком вольна, делала все, что хотела, и ничуть не боялась князя. Недаром Киевляне перебили и разграбили многих из этих Суздальцев-дружинников после смерти Юрия, приговаривая: «Вы нас грабили и разоряли, жен и дочерей наших насильствовали, несть нам братия, но неприятели».³⁹

Таким образом, как в Ростове, так и в Суз­дале, власть князя была слишком слаба. Между тем Владимир на Клязьме был вполне преданным кн. Андрею городом: он находился под обаянием самой личности Андрея, обязан был ему своим развитием и расширением; наконец, в нем совсем не было, на первых порах, враждебных политическим планам Андрея элементов, в роде своеземцев бояр Ростовских и дружинников Суздальцев. Население Владимира, как города нового, было из людей «мизинных», как метко называет их летописец, т.е., людей маленьких, незнатных, «сходцев» разного рода, между которыми главную массу составляли без сомнения низшие классы южно-русского сельского и городского (посадского) населения, недовольные южными порядками, южными усобицами, и переселявшиеся сюда или сами ради спокойствия, или по приглашению Андрея в то еще время, когда он пребывал на юге, помогая отцу в борьбе за Киев. Ласковый к «людям всякого чина аки отец», Андрей Боголюбский привлекал к себе переселенцев отовсюду и в особен­ности с юга, которых и поселял у себя во Владимир. Что южноруссов во Владимире было много, указывают названия рек, речек и урочищ во Владимире Киевскими именами – Лыбеди, Рпени, Почайны, которые общи и Киeвy, и Владимиру. Это сходство объясняется обычаем всех переселенцев на свете давать новым местам поселения старые названия тех местностей, где они жили раньше.

Перенося во Владимир свой княжеский стол, князь Андрей рассчитывал, что Владимирцам будет приятно это возвышение их пригорода на степень главного города не только Ростовско-Суздальскаго княжества, но и всей северной Руси, как думал об этом Боголюбский, – что он не только не встретит во Владимирцах противодействия при исполнении дальнейших своих планов для усиления великокняжеской власти, но что они, напротив, окажутся преданными исполнителями его воли. И этот расчет оказался верен: Владимирцы, не знавшие вечевого порядка управления и терпевшие ранее от высших классов, земских бояр и дружинников, разного рода притеснения, оказались преданными Боголюбскому.

Князь Андрей деятельно начал отстраивать свою новую столицу, по местоположению своему во многом напоминавшую Киев, расположенную на высоком берегу реки Клязьмы при впадении в нее двух речек – Рпени и Лыбеди. Насыпаны были новые валы, на этих валах были выстроены дубовые стены, опоясывавшая город со всех сторон, и самый город был значительно рас­ширен. Построено было нисколько каменных храмов, дворец княжеский и несколько ворот между валами,⁴⁰ ведущих в город с разных сторон. С западной стороны были построены золотые ворота, с восточной – серебряные, с северной–медные и «оринины», с южной волжские.⁴¹

Это перенесение стола княжеского из Ростова во Владимир и возвышение последнего сильно не понрави­лось старым городам – Ростову и Суздалю. Высшие классы населения этих городов – земств бояре и дру­жинники князя Юрия, тотчас же выразили свое неудовольствие против такого решительного шага Боголюбского. Они начали возбуждать против него младших братьев его, племянников его и мачеху, вторую жену Юрия – гречанку, и это глухое сначала неудовольствие грозило уже перейти в открытую смуту; но сильный характером и решительный Андрей разом уничтожил в самом начале эту смуту и противодействие своим планам.

Опираясь на преданное ему посадское население го­родов, которое везде, как на юге, так и здесь на севере, было враждебно боярам и дружинникам, и особенно на Владимирцев, он властно выслал из своей земли родственников своих и этих «передних мужей» отца своего с ними. Этою решительною мерою он обеспечил долгий мир и тишину своей земле, столь необходимые тогда для зачинавшейся здесь северной мо­гучей Руси.

И среди этой тишины снова началась кипучая плодотворная работа, направленная главным работником, великим князем Андреем, к тому, чтобы собрать здесь на севере все русские силы, приливавшие сюда с беспокойного и разоренного юга. Андрей, как добрый хозяин своей отчины, привлекая в свои владения переселенцев, сам же помогал им и устраиваться на северном новоселии: под его мудрым управлением на севере расчищались леса, засевалась хлебом девственная почва, развивались ремесла и процветала торговля. Работы было много, и работы плодотворной.⁴²

Но, кроме того, заботливому и неутомимому князю Андрею предстояла еще труднейшая задача – объединить всех разноплеменных и разнохарактерных «сходцев» и туземцев в одно целое, в одну новую народность, в одну могучую Русь, которая чувствовала бы свое единство, считала бы себя одним народом. Задача по­истине трудная. И нужно было найти такое связующее начало, которое могло бы объединить, сплотить всех воедино. Для всякого другого князя эта задача оказалась бы в то время непосильной; но благоверному и глубоко верую­щему князю Андрею не приходилось много и задумываться над этой задачей: решение ее уже было готово для него в его глубокой преданности св. Церкви православной и в живой ревности его о распространении веры Христовой. Единая святая вера православная, которую великий князь Андрей старался утвердить и распространить в своем княжестве со всею ревностью глубоко убежденного христианина, и послужила главным, самым надежным и прочным, объединительным началом для всего населения северной Руси.

Христианство в Ростовско-Суздальской земле вплоть до начала XII века было слабо насаждено при первых князьях. Здесь едва начинал мерцать луч учения Хрис­това. При св. Владимире и при Ярославе были крещены лишь дружинники князя и лица, составлявшие, так ска­зать, высшую администрацию; остальное же народонаселение области в большинстве оставалось чисто языческим. Язычество в северной Руси было так сильно, что в течение всего XII в. оно является здесь господствующими, и волхвы, представители язычества, чувствуют здесь такую силу, что неоднократно (1024 г., 1074 г., 1091 г.) вол­нуют народ и вступают в борьбу с христианским начальством края, с княжескими наместником Яном Вышатичем, и лишь решительный действия этого находчивого княжеского слуги прекращают мятеж, который охватил было всю Ростовско-Суздальскую землю. Из жития Ростовских чудотворцев еп. Леонтия и Исаии видно, что эти подвижники христианства и просветители св. верою Ростовцев и Суздальцев, жившие в XI веке, должны были выдержать долгую и упорную борьбу с местными язычеством. Еп. Леонтий, не успев ничего сделать со старыми язычниками, начал действовать на детей, уча молодое поколение христианским истинам. Язычники, видя приверженность к Леонтию детей своих, устреми­лись на святителя – одни с оружием, другие с дреколием, чтобы изгнать его из города и убить его, – и только чудо спасает епископа от неминуемой смерти.⁴³ Еп. Исaия, ходя с проповедью по Ростовско-Суздальской земле, должен был везде разбивать идолов.⁴⁴ В самом Владимире при Боголюбском горожане и окрестные поселяне сходились в долине Яриловой и совершали здесь языческие празднества.

Если в городах в это время было много язычников, то христиан среди сельского населения было чрез­вычайно мало. Притом тогдашние христиане, крестившиеся большею частью по примеру или даже просто по приказу князя и дружины, оставались долго в душе язычниками, – наравне с христианскими праздниками совершали и языческие обряды и в разных случаях своей жизни, не избегая при нужде священников, с большей охотой обращались к волхвам, ведунам и языческим ворожеям. Нужно было окончательно произвести переворот в народе в пользу христианства, показать неизмеримое превосходство христианства над язычеством. При слабом развитии в те времена книжного просвещения это было делом чрезвычайной трудности. Духовенство тогда, ко­нечно, по мере сил и возможности, учило народ истинам христианской веры; но, как мы можем судить и в настоящее время, религиозные убеждения, усвоенные с детства от родителей, не так-то легко меняются и тем более в то малопросвещенное время, когда мрак язычества густо еще облегал русскую землю. Нужно было явственнее, понятнее, разительнее показать язычникам превосходство христианской веры пред язычеством, повлиять, так сказать, непосредственно на впечатления язычника.

При начальном выборе славянами правой веры при св. Владимире, средство убедиться, чья вера лучше, на­родная мудрость указала в личном впечатлении, какое получится от богослужения и храмов у разных народов, исповедующих ту или другую веру. При этом оказалось, что у православных христиан такое величе­ственное богослужение и совершается оно в таких великолепных храмах, что язычники русские, стоявшие в Константинопольском православном храме за патриаршим богослужением, не знали, где они находятся, на небе, или на земле, и решили бесповоротно принять веру греческую. Зная такое могущественное и благотворное действие христианских храмов и православного богослужения на язычников, благоверный князь Андрей Боголюбский решил сделать все возможное, чтобы в его княжестве христианская православная вера окончательно восторжествовала над язычеством. С этою целью он начал строить обширные и великолепные храмы в разных городах своего обширного княжества, не щадя ни сил, ни средств для этого. Летописец сообщает нам, что в течение лишь первых шести лет своего княжения Андрей построил целых восемь каменных храмов. Вот эти церкви:

В 1159 г. вел.князь Андрей построил церковь Рождества Пресв. Богородицы в Боголюбове.⁴⁵

2) В 1158 – 60 г. Владимирский Успенский собор, украшенный стенописью в1161 г.⁴⁶

В 1162 г. (в л. 6670) каменную церковь в Ростове.⁴⁷

В 1164 г. выстроил и освятил церковь на Золотых воротах во Владимире.⁴⁸

В 1164 г. «заложена церковь Спаса св. в Володимери».⁴⁹

В 1165 г. – церковь Покрова Пресв. Богородицы при устье Нерли близ Боголюбова.⁵⁰

И кроме этих еще две церкви в Боголюбове (те­перь уже не существующие) во имя св. муч. Леонтия и Андрея Стратилата (см. Житие).

Нет сомнения, что летописец пересчитал далеко не все церкви, построенные Андреем Боголюбским в Ростовско-Суздальской земле во все время его княжения здесь. Что церквей, построенных Боголюбским, было больше, об этом свидетельствует и тот факт, что в пожар, бывший в1185 г. во Владимире, сгорело 32 церкви. Несомненно, что многие из этих церквей построены Боголюбским. Записывая построение не каждого храма и в первое время княжения Боголюбского, летописец затем как бы привыкает к этой непрерывной церковно-строительной деятельности великого князя и говорит просто: «и многи (другия) церквы созда благоверный князь Андрей». Из построенных церквей, не записанных летописью, можно напр. указать на церковь Феодора Стратилата, построенную Боголюбским еще в первое пребывание его во Владимире, вскоре после1149 г., в память чудесного избавления Андрея от гибели в битве под Луцком по молитвам сего Святого. Эта церковь, а затем и монастырь при ней, построены были в предместье гор. Владимира на холме, среди, так называемой, Яриловой долины.⁵¹

Эта кипучая, непрерывная церковно-строительная деятельность Боголюбского всего лучше рисует нам силу и мощь характера этого князя, прозванного вторым Соломоном за его ум, строительную деятельность, за его богатство и щедрость.

Если в настоящее время, при нынешних путях сообщения, при обилии прочного строительного материала, при многочисленности искусных рабочих, построение более или менее обширного храма требует больших средств и усилий со стороны многих лиц, а также и много времени, часто целые десятилетия, то какого же напряжения сил и воли требовала эта непрерывная храмоздательная деятельность, сопровождавшая почти все княжение Боголюбского! Он разом должен был следить за одновременно производившимися постройками храмов в разных концах обширного княжества – и в Ростове, и в Суздале, и во Владимире, и в Боголюбове», поспе­вать всюду сам, руководить всеми работами самолично. При отсутствии в Ростовско-Суздальской земле необхо­димого для построения белого камня, Боголюбский должен был посылать за ним в далекую и неприязненную Волжскую Болгарию и на судах по рекам Волге, Клязьме и Нерли перевозить всю эту громадную массу каменного материала, требовавшегося для построения такого множества благолепных и величественных храмов. Он должен был сзывать мастеров для построения и укра­шения своих храмов «со всех земель», как говорит летописец. И действительно, не щадя средств, рев­ностный в святом деле князь Андрей вызывал самых лучших мастеров: самых лучших каменщиков, кровельщиков, иконописцев, золотых и серебряных дел мастеров, скульпторов, вышивальщиков золотом и др.,⁵² посылая за ними и в Византию, и в западные государства и, между прочим, в Германию, для чего входил в сношения, по свидетельству Татищева,⁵³ с германским императором Фридрихом I.

Благоверный князь Андрей, строя в разных местах Ростовско-Суздальской земли величественные храмы, решил построить в своей столице такой храм, «каких никогда не было на Руси – и никогда не будет», по словам изумленного летописца. Ему нужно было построить такой величественный, настолько поразительный для язычников по обширности и благоукрашению храм, чтобы вся эта «погань», как называет летописец язычников, которых было так много в земле русской, была в конец поражена этим величественным селением славы Бога христианского, смирилась бы пред величием этой славы и крестилась.⁵⁴ И действительно, соборный храм Успения во Владимире по своей архитектурной красоте, по своим поразительным украшениям совне и внутри здания, по своей драгоценной утвари был созданием во всей сово­купности великолепным. Сияя снаружи и внутри обилием золота и драгоценных украшений, он представлял из себя «светлость некую зрети». Летописец так описывает красоту этого замечательного храма: «Христолюби­вый князь Андрей уподобися царю Соломону и доспе (в Володимире) церковь каменную сборную святыя Богоро­дицы, пречудну вельми, и всеми различными виды украси ю от злата и сребра.... верх бо златом устрой и комары позолоти, и пояс (кругом церкви) златом устрой, каменьем усвети, и столп позлати изовну церкви, и по комаром же поткы (птицы) золоты, кубки и ветрила (флюгера) золотом устроенапостави, по всей церкви и по комаром около, двери же церковный трое золотом устрой; каменьем дорогим и жемчугом украси ю (т.е. церковь) многоценным и всякими узорочьи удиви ю, и многими поникандилы золотыми и серебряными просвети церковь, и он бон (амвон) от злата и сребра устрой... и всими виды и устроеньем подобна бысть удивлению Соломонови святая святых».⁵⁵

В этом великолепном храме благ. князь Андрей поставил и главную святыню свою, ставшую отныне свя­тынею всей северной Руси, – чудотворную икону Божией Матери Владимирскую, привезенную из Вышгорода, на кото­рую вел. князь сделал великолепнейшую ризу, возложив на нее «30 гривенок и вящщи» чистого золота, множество драгоценных камней и крупного жемчуга. Для того, чтобы соборный храм Успения навсегда мог блистать своим великолепием, Андрей Боголюбский отписал в пользу собора десятину из всех своих княжеских доходов и целый город Гороховец.⁵⁶

Таков был дивный храм Успения, достойный собою украсить юную столицу княжества Владимирского и всей Ростовско-Суздальской земли! Если Владимирский Успен. собор и теперь, после недавней реставрации, которая и половины не восстановила того великолепия, наружного и внутреннего, коим обладал храм раннее, все-таки представляет из себя величественный храм, послуживший идеальным образцом для целого ряда позднейших русских храмов Московской эпохи, и произво­дить на всякого сильное и неизгладимое впечатление, то каково же получалось впечатление у зрителя времен Боголюбского, когда собор весь был залит золотом и серебром и когда он заключал в себе всю красоту и все богатства, коими он одарен был от могущественного своего первого строителя – Боголюбскаго!

Если мы, в конце XIX века, избалованные всеми чудесами современной техники и строительного искусства, с невольным удивлением останавливаемся при виде этого величественного, стройного и прекрасного храма, лишившегося почти всех своих богатств и украшений, то что же должен был чувствовать при виде этого чуда строитель­ного искусства полуязычник русский времен Боголюб­ского, не видавший никогда ни дворцов, ни палат, ни храмов, совершавший свои незатейливые языческие обряды пред чурбанными идолами просто под открытым небом и несомненно, что он сильнее, чем от всякой самой пламенной и красноречивой проповеди миссионера, убеж­дался при виде подобных Успенскому собору храмов, построенных Боголюбским в разных местах обширного Ростовско-Суздальского княжества, в превосходстве христианской религии над языческой, и эти многочисленные великолепные храмы Боголюбского самым благотворным образом содействовали падению язычества и усилению и распространении здесь христианства.⁵⁷

На это-то неизгладимое и подавляющее впечатление от великолепных храмов и рассчитывал знаменитый строитель их Андрей Боголюбский, при обращении языч­ников в христианскую православную веру. Он, по сказанию летописца, имел обыкновение водить в свои храмы всех язычников, своих и приезжавших, а чаще всего купцов из разных стран «от латынян и от всее погани», и показывать им «истинное христианство»; «и болгаре, и жидове, и вся погань», говорит летописец, «видивше славу Божию и украшение церковное, крестились.⁵⁸ Таковы были последствия впечатления от созданных св. Андреем Боголюбским величественных храмов.

Некоторые из историков, во главе с Костомаровым, объясняют это усердие Андрея Боголюбского к построению храмов и необычайную при этом щедрость его главным образом якобы его тщеславием и желанием заставить говорить о себе с расчетом на свои личные выгоды; но такой взгляд на храмоздательную деятельность благоверного князя Андрея, как ни на чем не основанный, является по меньшей мере произвольным. Не мелкое тщеславие руководило им в этом великом деле, а напротив, искреннее и глубокое убеждение в святости христианской веры и горячая забота о нравственном и политическом благе народа. Будучи сам глубоко убежденным христианином, великий князь Андрей ничего не щадил для распространения и усиления христианства в своей родной земле, считая для этого более пригодным, в целях миссионерских, построение многочисленных и великолепных храмов. Действительно, Андрей Боголюбский не щадил средств при построении великолепных храмов не из личных своих расчетов, но с миссионерскою целью, чтобы дать реши­тельный перевес христианству пред язычеством, в этом убеждает нас, помимо вышеупомянутого свиде­тельства летописца об обычае Андрея вести наглядную и убедительную проповедь при показывании язычникам своих величественных храмов, и то обстоятельство, что Андрей ставил эти храмы преимущественно на местах языческих капищ. Так, например, церковь Феодора Стратилата была построена Андреем Боголюбским в Яриловой долине, где совершались язычниками г. Владимиpa гнусные игрища в честь славянского Приапа.

Благодаря этим заботам Боголюбского, христианство быстро распространялось и крепло на севере и ста­новилось народной государственной религией, чем сама собой достигалась и политическая цель князя Андрея – сплотить в один народ разноплеменную Русь.

Посещая великолепные христианские храмы, северная Русь под покровом единой религии начала чувствовать свое единство, и создававшаяся народность великорусская здесь, в этих храмах, приобрела твердое и непоколе­бимое убеждение, что без православия не может быть и Руси.

Таково истинное значение неутомимой храмоздательской деятельности Андрея Боголюбскаго!

В1160 г. совершилось событие, которое оказало важное влияние на развитие и укрепление христианства в Ростовско-Суздальской земле: это – обретение мощей св. Леонтия и Исаии, просветителей Ростовских. В1160 г. в Ростове случился страшный пожар – один из тех, которые так были обычны в древних Русских городах при исключительно деревянных постройках и страшной скученности их. Во время этого пожара сго­рела деревянная соборная церковь Успения. Благочестивый князь Андрей тогда же приступил к постройке нового соборного храма – каменного, более обширного и величественного, чем бывший здесь прежний храм.⁵⁹ Когда в Ростове было приступлено к очистке места под новую постройку, рабочими обретены были нетленные мощи святителей и просветителей земли Ростовской – Леонтия и Исаии. Благоверный князь Андрей был не­сказанно обрадован этим событием. По окончании строения собора в1162 г., как свидетельствует сев. летописец, князь сам отправился на освящение новозданного храма и совершил вместе с тем торжественней­шее перенесение новообретенных мощей в собор. Он устроил для св. мощей великолепные гробницы и со сле­зами радости припадал к ним, вознося благодарение Господу Богу, благоволившему явить видимую милость к юной северной Руси открытием в ней нетленных мощей. «Теперь я уже ничем не осужден пред дру­гими», – с радостью восклицает благоверный князь, – «милость Твоя даровала благодать». Вместе с ним ликовало и все княжество Ростовское, ублажая перво­святителей Ростовских.⁶⁰

С обретением мощей св. Леонтия и Исаии, просве­тителей Ростовских, Рост.-Суздальская земля получила, так сказать, новую, после чудотворной Владимирской иконы Божией Матери, свою народную святыню. Это чудесное прославление нетлением останков еп. Леонтия и Исаии, проповеднические и пастырские подвиги которых были живы в памяти народной, так как были живы еще дети тех ростовцев, которые самолично ходили за город к свя­тителю Леонтию учиться истинам святой веры, и могли даже быть в живых сами свидетели апостольских трудов святителя Исаии, обходившего с проповедью землю Суздальскую еще в 90-х годах XI столетия, особенно важно было для торжества христианства в Ростовско-Суздальской земле. Это нетление св. останков и чудеса, совершавшиеся при мощах первых просветителей Ростовских, были убедительнейшим знамением для язычников и полуязычников Ростовско-Суздальской земли величия христианской веры. Неизвестный составитель древнейшего похвального слова в честь св. Леонтия,⁶¹ живший вскоре после обретения мощей сего святителя, так изображает торжество христианства и тот нравственный переворот, который совершился в Ростовско-Суздальской земле при благоверном князе Андрее: «О новыя и преславныя чу­деса!.... где были бесовския жертвы, там стали христианския церкви; где ликовал диавол, там явился Владыка Христос; где гнездились духи, оттуда они ныне отго­няются».⁶²

На укрепление в сознании северной Руси превосход­ства христианской религии пред язычеством имел также важное значение поход, совершенный Андреем Боголюбским в1164 г. против неверных Камских Болгар, который окончился полным торжеством русских, нахо­дившихся под покровом чудотворной Владимирской иконы Божией Матери, все время сопровождавшей войска в этом походе. Болгары, жившие в это время в бассейнах рек Камы и Волги, в X в. приняли магометанство. Они вели обширную торговлю с Новгородцами и населением Ро­стовско-Суздальской земли. Русские, подвигаясь на восток, неминуемо должны были прийти с ними в столкновение, и Болгары неоднократно делали набеги на Рост.-Суздальскую землю. Так в1107 г. они напали на Суздаль, – и город спасся тогда только помощью свыше по усердной молитве жителей. Летописец не передает нам ближайшей причины войны 1164 г. Андрея Боголюбского с болгарами. Но вообще войны с Болгарами, как с неверными, счита­лись особенно богоугодным делом; и эта война с Болгарами, как с неверными, приняла вид священной войны. Благоверный князь Андрей с сыном своим Изяславом и со всем войском выступил против зловерных агарян из Боголюбова.

Сам князь и все войско причастились святых тайн и со слезами молились пред чудотворною иконою Божией Матери, прося Ея помощи «на безбожные супостаты». Андрей решил взять с собою в поход и самую святыню, чудотворную икону Божией Матери, и велел священникам в облачении нести ее под знаменами пред войсками. И молитва князя была услышана. Пресв. Богородица сотво­рила чудо: князю Андрею всю дорогу, по словам летописца, виден был луч, исходивший от св. иконы и осенявший его полк. Поход был победоносный. Бол­гары в первом же бою были разбиты и побежали, бежал и сам князь болгарский; целых шесть болгарских городов один за другим были взяты Боголюб­ским и между ними большой и торговый город – Бряхимов. На болгар была наложена дань, и христолюби­вый князь с великим торжеством возвратился во Владимир, всецело приписав эту победу помощи и заступлению Божией Матери, чудесная икона Коей была в походе. Дабы увековечить эту всесильную помощь в памяти народной, благочестивый князь, с благословения Констан. патриарха, учредил каждогодное празднество 1-го августа в память этого события. Патриарх Кон­стантинопольский благословил совершать этот праздник – тем более, что русское торжество победы над Болга­рами, благодаря помощи свыше, совпало с торжеством греческого императора Мануила, одержавшего одновре­менно с русскими победу над Сарацинами, которую тот приписывал силе животворящего Креста и иконе Спасителя, бывшей в войске. В память этого же события построен был и храм в Боголюбове на берегу реки Нерли (ныне Покровской).

Таковы были мудрые и благочестивые заботы великого князя Андрея о распространении и утверждении православия среди юной северной Руси, и все они не остались бесплодными. Эти два местных празднества в Ростовско-Суздальской земле – в честь обретения мощей св. угодников Ростовских Леонтия и Исаии и в память чудес­ной победы русских дружин над Болгарами, установ­ленный Андреем Боголюбским, постоянно напоминали недавним язычникам о превосходстве христианской веры над языческой и воспитывали в новых христианах любовь и привязанность к единой истинной православной вере. Православие более и более распространялось и утверждалось в северной Руси. Сделавшись здесь религией «народной», поэтому самому оно явилось прочным нравственным цементом, связывавшим этот народ в одно политическое целое, и вместе с единовластием легло в основу дальнейшего объединения и могущества всей Руси.

Распространение и усиление христианства на севере, увеличение народонаселения и возвышение Рост.-Суздаль­ской земли пред другими княжествами, благодаря не­утомимой и плодотворной деятельности Боголюбского, перенесение столицы княжеской из Ростова во Владимир – все эти события, совершившиеся в последние десятилетия, создавали необходимость и нового церковного порядка в земле Р.-Суздальской. Великий князь Андрей понимал всю ненормальность положения своего княже­ства в церковном отношении. Прежде всего неудобно было то, что на обширнейшую и многолюднейшую теперь землю Р.-Суздальскую, ничем «не ухужденную» в религиозном отношении пред другими русскими областями, а напротив, сияющую такими храмами «яковых же не бысть на Руси и не будет», был по-прежнему один епископ, который должен был ведать все церков­ный дела такой обширной области. Далее, не менее неудобств в административном отношении представляло и то обстоятельство, что епископская кафедра была не в стольном города Владимире, где на устроение и украшение храмов князь положил столько забот, труда и средств, а в отдаленном Ростове. При значитель­ном расстоянии между центрами власти церковной и гражданской не могло быть полного единства и согласияв распоряжениях той и другой власти, а это при неблагоприятных обстоятельствах могло вести к разным нестроениям, даже к антагонизму той и другой власти, что и случилось при епископах Ростовских Не­сторе и Леоне, которые, как греки, были чужды тем идеальным заботам о просвещении земли Р.-Суздаль­ской, которыми был одушевлен Андрей Боголюбский, и преследовали только свои личные материальные интересы.

Наконец, зависимость епископа Ростовско-Суздаль­ской области, где находилась самая столица великого князя, от митрополита, жившего в Киеве за тысячу верст от Владимира, эта зависимость представляла одно из главных препятствий и для упрочения единой сильной гражданской власти в лице великого князя, и для совместно-стройного, во всем согласного действия обеих властей – гражданской и церковной. Великому князю Андрею нужно было позаботиться о таком устройстве своей земли в церковном отношении, чтобы Владимир был главным церковно-административным центром кня­жества, а для этого, не уничтожая епископской кафедры в Ростове, нужно было открыть новую кафедру во Владимире и сделать Владимирского архипастыря, ради обшир­ности Ростовско-Суздальской земли и ее первенствующего значения среди других княжеств, митрополитом, независимым от Киева, клонившегося к упадку в гражданском отношении.

Ближайшим поводом, настоятельно требовавшим нового более прочного и нормального порядка в цер­ковном управлении, послужили нестроения, связанный со спорами по вопросу о постах в среду и пяток, поднятыми в Ростове епископом Нестором и волно­вавшими русскую церковь около 15 лет, или точ­нее – спорами по вопросу о том, в какие праздники, случающиеся на эти дни, следует разрешить пост. В Греции существовали в этом отношении разные обычаи, ставшие известными и на Руси. У нас в русской церкви изначала установился обычай вкушать мясо и рыбу во все среды и пятки, если в них случится какой либо боль­шой Господский и Богородичный или даже нарочитого Святого праздник, и во всю Пятидесятницу, потому что праздники, но общему убеждению, высказанному еще преп. Феодосием Печерским, должно «праздновати светло». Но около 1156 года епископ Ростовский Нестор в своей епархии начал ограничивать этот обычай и стал запрещать вкушать скоромное в среды и пятки Пятидесятницы и во все праздники, исключая Рождества и Крещения. Это нововведение не понравилось всем ростовцам: они находили новое учение епископа Нестора о пос­тах и тяжелым и неправильным. В ту пору к церковным заповедям о посте относились не так, как многие относятся теперь. Принятые посты соблюдались строго. В постные дни наши предки, согласно церковным уставам, вкушали скудную пищу только один раз в день и то в 3-м часу пополудни. Понятно, каким тяжелым должно было показаться это новое и строгое распоряжение епископа Нестора о постах в праздники. Тяжело было это и самому князю Андрею Боголюбскому, благочестие которого не позволило бы ему легко относиться к новому правилу о посте. Всем казалось, что пощение в праздники будет омрачать «светлость» самых праздников, и вся епархия, во главе с князем Андреем, не приняла нового ученая о постах. Епископ Нестор должен был оставить кафедру; он отправился с жа­лобой к Невскому митрополиту.

Поступивший на его место епископ Леон, из игуменов Суздальского монастыря,⁶³ также недолго пробыл на Ростовско-Суздальской кафедре. Он оказался большим мздоимцем и с целью умножения своих доходов «умножал бяше церкви, грабяй попы», – как говорит о нем летописец, т.е. размножал без нужды число священников, желая больше получить денег за рукоположение, и обременял их разными поборами. Этим корыстолюбием он скоро вызвал всеобщее к себе нерасположение паствы, и Андрей Боголюбский дол­жен был по жалобе всей епархии уволить этого епи­скопа, тем более что он, неизвестно почему,⁶⁴ начал проповедовать такое строгое учение о посте в среду и пяток, что запретил вкушать мясо и молоко в эти дни во все праздники, даже в Рождество и Богоявление, и лишь по усиленным просьбам разрешил пост в Свет­лую седмицу. Это учение всем показалось совершенной «ересью». Но поручению князя учение это было разобрано местными сведущими в церковном уставе людьми и было опровергнуто. Главным виновником опровержения этого учения Леона был «Феодор»⁶⁵ впоследствии епископ Владимирско-Ростовский, человек весьма начитан­ный и умный: он вступил в спор по этому вопросу с еп. Леоном и, как выражается летописец, «упре его». Леон удалился в Царьград искать защиты сво­его учения.

Между тем митрополит Киевский Феодор оправдал еп. Нестора,⁶⁶ найдя его учение о посте в среды и пятки согласным с церковными уставами, и возвращал его снова епископом в Ростов. Благоверный князь Андрей, будучи твердо убежден в неправоте Несто­ра, нарушавшего своим новым учением о посте старые, укоренившиеся в русской церкви, обычаи в этом отно­шена, не согласился с постановлением суда Киевского митрополита и решил обратиться за разъяснением этого вопроса к самому Константинопольскому патриарху. Вместе с тем, чтобы положить конец всем этим церковным нестроениям в своем княжестве, благоверный князь решил также исходатайствовать у патриарха дозволение учредить во Владимире митрополию, желая поставить Ростовско-Суздальскую область вне зависимости от киевского митрополита, присылавшего в Ростов таких епископов, которые не в состоянии были поддержать и упрочить здесь церковного порядка.

Никоновская летопись сообщает, что Андрей Боголюбский сделал это с согласия бояр своих. «Украсив и расширив град Володимер, собрал своих кня­зей и бояр и объявил, что он, создав град Божий, благодатно и помощью Пречистыя Богородицы и расши­рив и вознесый его наипаче, хочет объявить его митрополией, да будет сей град великое княжение и глава всем. Князья и бояре все сице возлюбиша.»⁶⁷ Отправлено было с этою целью особое посольство в Константино­поль к патриарху Луке Хризоверху во главе с боярином Яковом Станиславовичем. В грамоте, посланной патриарху, великий князь Андрей, в виду возвышения гор. Владимира, усиления Р.-Суздальского княжества и умно­жения там храмов и количества христиан, просил патриарха поставить ему особого митрополита в новосозданную столицу, вмести с тем изъяснив и причины уволь­нения из Ростова еп. Нестора.⁶⁸

Неизвестно, как бы ответил на это послание патриарх при других обстоятельствах, но в то время, когда пришел в Константинополь Яков Станиславович от Боголюбского, у патриарха жил уже посол от Киевского митрополита, может быть, затем и явившийся сюда, чтобы помешать домогательству Владимирского князя об отделении Р.-Суздальской области в особую митрополию; тут же был и удаленный из Ростова епископ Нестор, которому с учреждением митрополии во Владимире пришлось бы потерять богатую десятину Владимирского собора. В виду влияния этих двух лиц, а мо­жет быть и еще по каким-нибудь побуждениям, Лука Хризоверх, посоветовавшись на соборе со своими епи­скопами, уклонился от исполнения просьбы Боголюбского. В ответной грамоте князю Андрею он выхваляет его и благодарит за ревность по вере и благочестию, за построение церквей и монастырей, за щедрый пожертвования в пользу церкви, но отделить гор. Владимир от епархии Ростовской, установить в нем кафедру митрополии, независимой от Киева, отказывается, так как это якобы несогласно с правилами св. Апостолов и Отец. В заключении послания он просит при­нять еп. Нестора епископом Ростовским и, если угодно князю, позволяет ему жить и во Владимире, «в том бо ему несть пакости, за неже есть таковый град под областию его».⁶⁹

Так кончилось неудачею стремление благоверного великого князя Андрея основать во Владимире митрополию. Но это дело оказывалось настолько важным и так на­стоятельно требовалось для интересов церковных и гражданских в северной Руси, что великий князь сделал новое усилие организовать и упрочить церковно-админи­стративный порядок в обширной Ростовско-Суздальской области и решил добиться того, чтобы епископ этой области был по крайней мере автокефальным, т.е. независимым от Киевского митрополита. Для этой цели Андрей Боголюбский выбрал весьма ученого и способного человека, бывшего Суздальского игумена Феодора, кото­рый успел уже обнаружить знание церковных дел и силу таланта в споре с еп. Леоном о постах, и послал его непосредственно в Константинополь для посвящения в епископа Ростовско-Владмирского. Этот, избранный великим князем, кандидат на Владимирскую кафедру, происходивший из знатного боярского рода⁷⁰ был человек в высшей степени умный и образованный, но вмести с тем самонадеянный и гордый.⁷¹

Явившись в Константинополь с обычными щедрыми дарами, Феодор сначала просил, по сказанию некоторых летописцев, чтобы патриарх поставил его митрополитом на Ростовско-Владимирскую кафедру. Патриарх согласился поставить его, но не митрополитом, а лишь епископом Ростовско-Владимирским. Феодор удоволь­ствовался этим, сочтя себя автокефальным, как посвя­щенный самим патриархом, он на обратном пути проехал мимо Киева, не приняв благословения у тамошнего митрополита и, поселившись во Владимире, стал само­стоятельно править Ростовско-Владимирской епархией.⁷² Такой поступок епископа Феодора митрополит Киевский счел за нарушение своих прав и вооружился против непокорного ему епископа всеми возможными для него средствами с целью свергнуть его с кафедры. Но на первых порах все эти действия Киевского митрополита остались тщетными и бесплодными. Вскоре обстоятельства сложились еще более, по-видимому, благоприятно для автокефального епископа Владимиро-Ростовского Феодора.

Споры о постах из Ростовско-Суздальской области перешли и в южную Русь. После суда над еп. Нестором, митрополит Киевский, ставший на сторону этого Суздальского епископа в учении о постах, вероятно, сделал распоряжение на юге о запрещении есть мясо и молоко в Господские и Богородичные праздники (за исключением Рождества и Богоявления), если они слу­чатся в среду и пяток. И здесь это нововведение вы­звало всеобщее неудовольствие и в князьях, и в мирянах, и даже в иноках Печерского монастыря во главе с игуменом Поликарпом. Волнение охватило и другие епархии: Черниговскую, Переяславскую, Смоленскую и Галичскую. Для того чтобы положить конец этим спорам по вопросу о посте в1168 году в Киеве собрался местный церковный собор.⁷³ На этот собор прибыли епископы: Черниговский Антоний, Смоленский Мануил, Переяславский и Галицкий – оба неизвестные по имени. Прибыл сюда и епископ Ростовско-Владимирский Феодор, присланный сюда Андреем Боголюбским. Великий князь Андрей, по сообщению Татищева, прислал грамоту к Киевскому князю Изяславу и собору епископов, в которой писал, чтобы отцы собора самостоятельно и беспристрастно рассмотрели этот вопрос о мясоястии по­мимо влияния митрополита и патриарха, «от власти коих в Руси лишь великий вред и великие убытки».

Когда начались время на соборе по вопросу о посте в среду и пяток, мнения пастырей разделились: льгот­ного обычая выполнения постов держались, кроме епи­скопа Владимиро-Ростовского Феодора, епископ Смоленский Мануил (дядя Феодора), Галичский епископ, не­известный по имени, и игумен Печерского монастыря Поликарп. Против них вооружились: Киевский митрополит Константин, Черниговский еп. Антоний и неизвест­ный по имени еп. Переяславский. Епископ Феодор более всех ратовал на соборе против нового греческого учения о постах и «наипаче всех прилежал», чтобы одержать верх и обличить в неправоте самого Киевского митрополита, держа себя по отношению к нему совершенно свободно, как независимый от него. Но ни та, ни дру­гая сторона не могли прийти к соглашению, и собор должен был разойтись, не придя к одному определен­ному решению. Митр. Константин тотчас после собора, пользуясь своей властью, решил силою ввести новое учение о посте в Киеве: он осудил сторонника партии Феодора Владимирского – игумена Печерского монастыря Поликарпа, наложив на него запрещение и даже подвергнул его заключению.⁷⁴

Наказав несогласного с ним игумена Поликарпа, митрополит решил, во что бы то ни стало расправиться и с ненавистным ему епископом Феодором, который мало того, что не признавал за ним авторитета в вопросе о посте, отрицал его власть над собою, считая себя независимым, но и его, митро­полита, едва не свергнул с кафедры. Митрополит начал писать грамоты против него во все епархии, дока­зывая неправоту поставления Феодора в Константинополе помимо его, законного митрополита, в особенности же старался возбудить против Феодора Владимирское духо­венство. В среде епископов, преимущественно своих единоплеменников – греков, митрополит встретил почти повсеместное сочувствие, и те (как наприм. Кирилл Туровский) писали в свою очередь послания Андрею Боголюбскому о неправоте его епископа. Не мало противников Феодору митрополит Константин нашел и в среде Владимиро-Ростовского духовенства, Феодор, до­бившись епископского сана, оказался далеко не безупречным в нравственном отношении: он был горд, сребролюбив и, надеясь на любовь к нему князя, дозволял по отношению к пасомым своим несправедливые деяния, чем и возбудил во многих из них нерасположение к себе. Этим и воспользовался митрополит Кон­стантин. Он написал к Владимиро-Суздальско-Ростовской пастве послание, в котором властно наложил запрещение на еп. Феодора, повелев всем не признавать его епископом, не брать у него благословения. Послание при таких обстоятельствах не могло не подействовать. Духовные и миряне во Владимире и во всей епархии раз­делились надвое: одни стояли за Феодора, другие же пере­шли на сторону митрополита и начали оказывать Феодору неповиновение. Еп. Феодор, будучи человеком гордым, вспыльчивым и злоупотреблявшим расположением к нему князя Андрея, распалился гневом на непокорных и подверг их строгим взысканиям, о которых с такими преувеличениями повествует летописец, стоявший очевидно на стороне врагов Феодора. Борьба епископа с непокорным духовенством зашла так далеко, что Фео­дор решился прибегнуть к крайней мере: отлучил не­покорных от церкви, воспретив им священнослужение, отчего запертые церкви остались «без звоненья и пенья.» Затворена была даже соборная церковь Успения во Владимире, вероятно, потому, что протопоп соборный грек Никулица и дьякон Нестор, зять его, были на стороне своего единоплеменника митрополита. Дальше терпеть эти беспорядки было нельзя. Великий князь Андрей, видя, что волнение в княжестве достигло последних пределов, и зная, что епископ Феодор во многом не прав, а главное – желая умиротворить волновавшийся клир и народ во всей северной области, решился от­править епископа Феодора в Киев на суд к митропо­литу Константину, не пощадив своего избранника для блага церкви и обнаружив в этом случае, как и всегда, полное беспристрастие.⁷⁵ Когда епископ Феодор явился к Киевскому митрополиту; тот предал его жестокой казни, расправясь с ним чисто по-византийски.

Таким образом, осуществление и этого, казалось бы скромного и вполне законного желания великого князя – учредить в великокняжеской столице Владимире кафедру автокефального епископа, с оставлением митрополичьей кафедры в заштатной столицеКиеве, пришлось отложить до более благоприятного времени. И в данном случае едва ли так виновата личность княжеского избранника епископа Феодора, как это изображают пристрастные на этот раз летописцы, а за ними и историки. Глав­ная причина неудачи, как видится, состояла в том, что Киевский митрополит не хотел допустить отделения из-под своей власти обширной и доходной области Ростов­ско-Суздальской; противодействие митрополита, вероятно, поддерживалось и некоторыми князьями, не без зависти смотревшими на быстро возрастающее могущество Ростовско-Суздальского княжества со столичным гор. Владимиром.

Но то, чего не успел достигнуть в деле церковного благоустройства благоверный князь Андрей, желавший сделать центром церковной администрации великокняжескую столицу в видах параллельного, вполне согласного, действия обеих властей – церковной и граж­данской, было достигнуто его преемниками, которые хо­рошо поняли заветную мысль Боголюбского и при благоприятных обстоятельствах умели воспользоваться ею на благо и во славу православной церкви на Руси. Мы знаем, что позднее митрополичья кафедра была перенесена из Киева во Владимир, а отсюда, при митрополите Владимирском и всея России Чудотворце св. Петре, перенесена в Москву, бывшую тогда уже столицею великого князя. Перенесете митрополии с юга на север, в великокня­жескую столицу, не только восстановило и упрочило мир церковный, но оказало громадную услугу и в деле собирания Руси под одну власть великого князя.

Занятый устроением новой столицы и усилением и возвышением своего княжества, Андрей Боголюбский после смерти отца своего, Юрия Долгорукого, равнодушно смотрел на юг, на его усобицы, на погоню южно-русских князей за столом Киевским. Он занят был всецело своей великой задачей – собирания сил на севере в своей Ростовско-Суздальской земле, которое имело у Боголюбского и свою определенную цель. Убежденный опытом всей предшествующей жизни, что главная причина слабости Руси в отсутствии единой сильной власти, он и решил создать эту сильную власть велико­княжескую на своем любимом севере, – такую власть, которой повиновались бы не только в земле Ростовско-Суздальской, но и во всей Руси. Мы видели, как он целым рядом мудрых и решительных мер сосредоточил в своих руках сильную власть над всей Ростовско-Суздальской землей и как, находясь под этою властно, земля Ростовско-Суздальская быстро росла и укреплялась, богатела и достигала процветания. Почувствовав в себе силу, Андрей Боголюбский решил про­стереть власть свою и над другими княжествами, чтобы мощного слова его слушали и князья Смоленские и Черниговские, Рязанские и Муромские, Киевские и Волынские и, наконец, сам вольный господин великий Новгород! Своим мощным словом он хотел положить конец этим вечным усобицам, этим бесконечным спорам князей из-за княжеских владений, из-за чего гибла земля русская. Он хотел поставить выше всех родовых счетов веское мощное слово одного великого князя, который бы мог беспрепятственно давать князьям и отнимать у них уделы по своей воле.

Всего более была слаба власть князя в двух старинных городах Руси – Новгороде и Киеве. В Новгороде царила местная торгово-промышленная аристократия и ни во что ставила власть князя: Новгородцы изгоняли от себя князей при малейшем неудовольствии и пригла­шали к себе новых «на всей своей воле», как выра­жаются летописцы. При этом изгнание сопровождалось часто разграблением имущества князя. Благодаря этому в Новгороде то и дело происходили смуты. Помимо того, что обиженные князья старались мстить Новгородцам за свое бесчестие и обиду, смуты происходили и из-за вопроса, кто должен назначать Новгородцам князя: Киевский ли князь, или другой сильный князь, от которого они так или иначе зависели, – кого пригласить в князья и т. д. Новгород в таких случаях разделялся на несколько партий, причем каждая партия, отстаивая свои интересы, враждебно относилась ко всем другим, и эта вражда каждый раз вспыхивала на народных собраниях, ко­торый всегда оканчивались там «смертным боем». В XI – XII веке в Русской земле установился такой порядок, что право владеть Новгородом – назначать туда князей-правителей принадлежало старейшему и сильнейшему из князей – великому князю. После смерти Юрия Долгорукого, когда в Киеве княжил Изяслав Давидович, – князь, не имевший ни особенных прав на великокняжеский стол, ни силе удержать за собой его, – Андрей Боголюбский мирволил ему и не думал пока предъявлять своих прав на Киев. Он обратил свое внимание прежде всего на Новгород, в котором тогда шла полней­шая безурядица. По обычаю весь Новгород разделился на партии, из коих каждая желала возвести на княжеский стол своего кандидата; поэтому князья менялись один за другим и в короткое время их перебывало в Новгороде до пяти. Андрей Боголюбский в это время (в1160г.), считая себя старейшим князем, и предъявил свои права на Нов­город. «Да будет вам ведомо», послал он сказать Новгородцам, «что я хочу искать Новгорода добром или лихом, чтобы вы мне целовали крест имея меня своим князем, а мне вам добра хотеть».⁷⁶ Это властное слово могущественного соседа произвело сильное впечатление на Новгородцев: начались частые веча, начались волнения. Новгородцы понимали, что решительно отказать Андрею они не могут, но и выполнить его волю им казалось обидно. Большая часть Новгородцев, ведшая торговлю с Камскими болгарами и имевшая в Двинской земле свои колонии, не хотела ссориться с Андреем Боголюбским, так как он мог нанести громадные убытки их торговле, прекратив доступ Новгородцев к Болгарам и запретив ввоз хлеба из Суздальской области, в котором всего более нуждался Новгород, как делал неоднократно еще отец его Юрий, желая подчинить себе Новгородцев. В это время князем в Новгороде был сын тогдашнего великого князя Киевского Святослав Ростиславович. Он княжил вместе с братом своим Давыдом, который сидел в Торжке. После долгих споров партия приверженцев Андрея одержала верх. Новгородцы выгнали от себя обоих князей и обратились к Андрею с просьбою, чтобы он дал им князя. Желая сломить их непокорство и своеволие, Андрей решил давать им князей не тех, которых они хотели, а тех, каких пожелает он сам. Он предложил им сначала в князья брата своего Мстислава, зная, что Новгородцы воспротивятся всеми силами против этого князя, так как он уже ранее княжил у них и был ими изгнан. Действительно, Новгородцы не пожелали видеть у себя князем Мстислава. Тогда Андрей дал им в князья племянника своего, сына старшего брата Рости­слава – Мстислава Ростиславича, но уже на таких условиях, на каких он хотел сам – «на всей своей воле». Не прошло и года, как он сам же свел от Новгородцев этого князя, договорился с Киевским князем Ростиславом и посадил на Новгородское княжение опять сына Ростислава Святослава, выговорив себе за это Двинскую дань. Святослав княжил в Новгороде срав­нительно долгое время, но затем Новгородцы из-за чего-то не поладили с ним и выгнали его из Новго­рода без ведома Андрея и помимо его воли. Андрей Боголюбский послал сказать Новгородцам, что не будет им другого князя, кроме Святослава и оказал помощь последнему для того, чтобы тот занял силою свое княжение («силою местяче»). Святослав напал на Торжок, слабое место Новгородцев, а с запада и юга на Новгородский пригород Луки напали, по приказу Андрея, Полоцкие и Смоленские князья. Дело кончилось бы, по обыкновению тем, что Новгородцы покорились бы воле Андрея и приняли бы Святослава, но на беду ввя­зался в эту борьбу Андрея с Новгородом новый князь Киевский – Мстислав Изяславович, двоюродный племян­ник Андрея, сын того Изяслава, с которым так долго пришлось бороться отцу Андрея, Юрию Долгору­кому. Он стал на сторону Новгородцев, принял благо­склонно депутацию от них в лице Данислава Лазутинича, тайком пробравшегося сквозь ополчение Полочан и Смоленцев в Киев, и дал им в князья сына своего Романа. Этот поступок Мстислава, нарушавший права Андрея, признаваемые прежними Киевскими князьями, по которым он, как старейший в роде, мог назначать по своему усмотрению в Новгород князей, – жестоко оскорбил Боголюбского.

Равнодушный до сих пор к Киевскому княжению, он теперь предъявил свои права и на Киев, как старейший в роде и во всяком случае имевший на него гораздо более прав, чем племянник его, Мстислав Изяславович. Он собрал громадное ополчение, состояв­шее из дружин одиннадцати князей и отправил его на Киев, под начальством старшего сына своего Изяслава и боярина Бориса Жидиславича. В ополчении участвовали: князья Муромские и Рязанские, боявшиеся сильного соседа и совершавшие еще раннее с дружинами Андрея походы на Болгар и Половцев, – князья Смоленские и Полоцкие, Черниговские и Новгородские и, наконец, братья Андрея – Глеб и Всеволод и племянник Мстислав Ростиславович. Вся эта рать обступила Киев и после недолгой осады взяла город в1169 г. на второй недели поста; Мстислав убежал из города, и победители бросились грабить имущество граждан. Не обошлось и без кровопролития: Суздальцы мстили теперь Киевлянам за убиение их родичей в Киеве и после смерти Юрия Долгорукого. Целых три дня продолжался грабеж, город был пожжен и разграблен «и бысть в Киеве», говорит летописец, «стенания и туга, и скорбь неутеш­ная, и слезы непрестанные, сия же вся содеяшася грех наших ради». Андрей Боголюбский не принимал участия в походе, – он не выехал из Владимира и после тор­жественного взятия «на копье и щит» древней столицы великокняжеской.⁷⁷ Он отдал ее младшему брату своему Глебу. Это было верхом унижения для Киева: он терял свое значение столичного города и становился в разряд обыкновенных городов, где княжили подручники великого князя. Вместе с тем этот поступок Андрея был знаменательнейшим фактом в истории древней Руси; от него наша история принимала новое течение, с него начинался новый порядок вещей. Это было не про­стое перенесение великокняжеской столицы с одного места на другое, это было провозглашение новых начал госу­дарственной жизни Руси, выработанных Андреем.

Завладевши древней столицей великокняжеской и получивши все права великого князя, он мог простирать свою власть почти над целым югом; оставаясь же князем Суздальской земли, он сохранял в своих руках и ту сильную власть князя, которую он создал на севере. Вместе с тем он отделил от места самый титул великого князя и соединенный с этим права, который ранее были неразрывно связаны с Киевским княжением. Прежде князь, добившийся Киева, оставлял свое прежнее княжение родичам, теперь Андрей сосредоточил в одних своих руках сильную власть, как над югом, так и над севером.

Ослабивши Киев, он обратил свое внимание на Новгород и отправил туда те же войска, что были под Киевом, чтобы укротить своеволие Новгородцев. Нару­шать права и не такого могущественного князя, как Андрей Боголюбский, нельзя было безнаказанно, между тем как Новгородцы не только преступили крестное целование, данное ими Андрею, выгнав его подручника, Святослава и посадив против его воли князя Романа, но вместе с этим князем напали на Суздальские дружины в Двинской области и собрали двойную дань с Суздальцев, живших там вместе с Новгородцами. Андрей решил наказать их так же, как и своевольных Киевлян. «Нельзя, рассуждают летописцы, по этому поводу оправдывать Новгородцев... разве перед­ние князи велели им преступать крест и соромлять своих внуков или правнуков, целовать им крест и после изменять присяги? Злое неверстие в них вкоренилось. До которых пор Богу терпеть над ними? Вот и навел он наказание на них рукою благоверного князя Андрея».⁷⁸

Новгородцы увидали свою беду неминучую; уже в трех церквах плакала икона Богородицы, предвещая всем горе.

Действительно, в следующем же году к Новгороду подступили дружины Андрея и его союзников под начальством, того же боярина Бориса Жидиславича. Сам Андрей не участвовал в походе. Началась пра­вильная осада Новгорода. Новгородцы сильно укрепили стены города, ворота и башни. Суздальцы были вполне уверены в победе и уже в уме своем делили между собою Новгородские улицы. Но у Новгородцев был сильный защитник, сильный не физическими силами, но силами духовными, силою горячей молитвы. Это был еп. Новгородский Иоанн, славившийся своими духовными подвигами. Благочестивое предание сообщает, что в то время, как его соотечественники бились на стенах го­рода, проливая кровь и принимая смерть, Иоанн три дня молился, чтобы Господь отвратил праведный гнев свой от Новгорода. Молитва его была услышана. Он полу­чил указание свыше – идти в Ильинскую улицу, взять там в церкви икону Божией Матери и идти с нею к стенам города с крестным ходом. Еп. Иоанн объ­явил о своем откровении Новгородцам и устроен был крестный ход с вышеуказанной чудотворной иконой на стены города. Лишь только показалась икона на за­брале около городских ворот, как совершилось чудо. Суздальцев облек как бы какой-то туман и они в смятении начали убивать друг друга и наконец, обратились в бегство. Новгородцы, ободренные помощью свыше, бросились за ними в погоню, захватили их обоз и наловили столько пленных, что Суздальцев в Новгороде продавали за бесценок, – по две ногаты за человека.⁷⁹ Так Новгородцы чудесно избавились от грозившей им беды, благодаря молитвам своего благочестивого епископа Иоанна и чудесному заступлению Божией Матери, коей установлено в честь этого чуда празднование 27 ноября, а самая чудотворная икона получила название Знаменской.

Но эта чудесная победа не умалила силы Андрея Боголюбского над Новгородом. «Он и побежденный остался победителем», как говорит Погодин. Новго­родцы понимали, что эта чудесная победа только спасла Новгород от наказания, но ничуть не избавила их от власти великого князя Андрея Боголюбского.

Для того чтобы заставить Новгородцев беспрекословно повиноваться себе, Андрей Боголюбский прибегнул к обычному средству усмирять Новгород, практиковавшемуся еще отцом его Юрием, наиболее чувствительному для Новгородцев: он прекратил подвоз хлеба в Новго­род из подвластных ему княжеств Суздальского и Смоленского, и в Новгороде настала страшная дорого­визна хлеба. Кадь ржи продавалась по 4 гривны серебр. (6 руб.), хлеб по две ногаты (около 15 коп.). Новго­родцы волей-неволей должны были покориться Андрею. Они изгнали своего князя Романа и стали просить у Боголюбского такого князя, какого он захочет им дать. Андрей дал им в князья Рюрика Ростиславича, брата умершего Святослава, из-за которого и началась война у Новгородцев с Андреем Боголюбским. Мало того, что он давал Новгородцам в князья кого хотел, он оказывал влияние и на выборы посадников Новгородских, этих представителей Новгорода, всегда избиравшихся Новгородцами «на всей их воле». Так, в следующем году Рюрик Ростиславич не поладил почему-то с посадником Новгородским Жирославом, преданным Боголюбскому, лишил его посадничества и тот обратился с жалобой к Андрею. А. Боголюбский немедленно велел Новгородцам изгнать от себя князя Рюрика, и принять к себе снова посадника Жирослава и дал им в князья одного из младших сыновей своих – Юрия. Так велико было могущество великого князя Андрея Боголюбского! Целым рядом дальновидных и решительных действий он в одном лице своем сосредоточил власть над южною и северною Русью, над Киевом и Новгородом, над сильною и богатою землею Ростовско-Суздальскою, которая всецело была обязана ему своим процветанием; его слову были покорны князья Mypoмскиe и Рязанские, Полоцкие и Смоленские...

Но эта власть была вмести с тем и тяжелым бременем для Андрея. Тогда на Руси еще не умели ценить этой сильной власти. Князья были слишком преданы своим личным интересам, заняты были слишком сво­ими родовыми правами, никто из них не умел согласить своих частных личных выгод и прав с общими выгодами и правами. И Андрея Боголюбского ожидали тяжелые испытания.

Брат Андрея Глеб Юрьевич, посаженный в Киеве князем, не долго княжил в униженной столице, – он скоропостижно скончался и его место, без разрешения Боголюбского, занял Владимир Мстиславич, князь Дорогобужский дядя Смоленских князей Ростиславичей, но Андрей властно приказал ему немедленно выехать из Киева и отдал Киев Роману Ростиславичу, князю крот­кому и покорному воле его, послав сказать Ростиславичам: «вы нарекли меня отцом, и я хочу вам добра; я даю Киев Роману, вашему брату». И по слову Андрея

Роман сделался князем Киевским. Но не прошло и года, как между Ростиславичами и Боголюбским произо­шли недоразумения. До князя Андрея дошел слух, что брат его Глеб умер не своею смертью, а был изведен Невскими боярами. Молва, по всей вероятности близ­кая к истине, указывала даже и виновников этой на­сильственной смерти Глеба – какого-то боярина Григория, Степанца и Олексу Святославича. Андрей решил не­медленно наказать убийц брата и потребовал от Романа выдачи их. Нерешительный Роман, встретив силь­ную оппозицию в среде местных бояр, защищавших без сомнения своих друзей, не исполнил воли Андрее­вой и дал возможность скрыться подозреваемым в преступлении боярам. Этот поступок Романа, мирволившего местным боярам, вызвал сильное неудоволь­ствие в Андрее, который увидал, что на Романа и Ростиславичей полагаться нельзя. Он послал сказать им свое властное слово: «ты, Роман, не ходишь в моей воле с братиею своею, иди же из Киева, а Давид из Вышгорода, Мстислав из Белгорода. Ступайте в Смоленск и там делитесь между собою. Киев я отдаю брату Михаилу». «Так был силен Андрей», замечает по этому поводу историк,⁸⁰ что одного своего слова считал достаточным, дабы выслать многих князей из их княжеств и произвести совершенно новое между ними размещение». И действительно, Роман беспрекословно повиновался ему и уехал из Киева в Смоленск, но другие Ростиславичи обиделись, – они хотели оправдаться перед Андреем и отправили с этою целью послов к нему; но не дождавшись ответа, они попытались силою за­владеть Киевом.

Они напали ночью на город, захватили там Всеволода, младшего брата Андрея Боголюбского, который приехал сюда вместо брата Михаила, и сделали Киевским князем Рюрика Ростиславича. Это явное неповиновение Ростиславичей своему дяде, старшему вели­кому князю, еще более увеличило неудовольствие в Андрей противних и он послал своего мечника Михна ска­зать Ростиславичам: «вы не поступаете по моей воле, за это ты, Рюрик, ступай в Смоленск к брату в свою отчину, а ты, Давид, ступай в Берлад, а Мстиславу скажи так: «ты всему зачинщик – я не велю тебе быть в Русской земле».

Ростиславичи выслушали грозную речь от посла Андреева и всего более вызвала она гнев в Мстиславе, который по характеру своему отличался наибольшею сме­лостью и, по словам летописца «от юности своей не привык уполошитися никого же, кроме Бога». Он вышел из себя и в гневе, желая оскорбить Андреева посла, велел остричь ему бороду и голову и в таком виде послал его к Андрею, сказав: «иди теперь к своему князю и донеси ему: мы считали его до сих пор отцом себе, по любви; но если он прислал тебя с такими речами ко мне, не как к князю, а как к подручнику и простому человеку, то я не хочу знать его. Что умыслил он, то пусть и делает, а Бог всему судья!»

Можно себе представить огорчение Андрея при виде обруганного и обесчещенного посла, верного слуги меч­ника Михны. В словах и поступках смелого Мстислава было уже не простое неповиновение, а дерзкая обида и оскорбление. И Андрей, по сказанию южного летописца, с большим сочувствием относящегося к Мстиславу, «ражьгся гневом» и изменился в лице, «взострися на рать и бысть готов».⁸¹ Он решил наказать непокор­ного ему племянника. По его слову быстро собрались ополчения Ростовцев и Суздальцев, Владимирцев и Переславцев, Белозерцев, Муромцев и Рязанцев, к ним присоединились и Новгородские полки под начальством сына Андрея, Юрия. Андрей сам не пошел в поход; он после похода на Болгар в1164 году больше не принимал лично участия ни в одной битве, – все войска он поручил предводительству испытанного полководца Бориса Жидиславича и велел дружинникам выгнать непокорных князей Рюрика и Давида Ростиславичей, из их отчины, а «Мстислава, говорит Андрей, возьмите; ничего ему не делайте, а привезите его ко мни.» По приказанию Андрея на дороге к Киеву к его дружинам пристали князья Полоцкие, Пинский, Туровский и Городенский; потом Ольговичи с полками Черниговским и Новгородским, – братья Андрея и племянники его, княжившие в южной Руси, даже Роман Смоленский должен был идти против братьев своих, боясь Андрея. Bсе эти ополчения, изгнавши Рюрика из Киева, Давида из Белгорода направились, главным образом, на Вышгород, где затворился смелый Мстислав. Целых де­вять недель шла осада, но затем рвение в дружинах, присланных Андреем против их воли, ослабело; на­чались раздоры между князьями, которых некому было прекращать без Андрея. Некоторые из князей из-за этих раздоров перешли на сторону Мстислава, который между тем не унывал, и, пользуясь распрями предводи­телей, делал смелые вылазки. Наконец, дружины одна за другой начали расходиться по домам, не имея личных интересов сражаться с Мстиславом, а Мстислав, поль­зуясь слабостью и трусостью отступавших дружин, напал на обоз их, отбил у них его и захватил несколько пленных.

Так кончился неудачей этот поход князей против Мстислава. Южнорусский летописец, не сочувство­вавший Андрею Боголюбскому в его стремлениях к единовластию, а напротив с явною любовью описывавший «храбрые» поступки Мстислава, приписывает причину не­успеха похода гордости и похвальбе князя Андрея и так отзывается об этом неуспехе: «Андрей князь толик умник сы, во всех делех добль сы и погуби смысл свой невоздержаньем, ражьгся гневом... Богови студна и мерьзка хвала и гордость; си бо вся быша от дьявола на ны, иже всивает в сердце наше хвалу и гордость»,⁸² заканчивает он свою сентенцию, не понимая государственных идей князя.

Тяжело было переносить эту неудачу Боголюбскому... Впрочем, это сопротивление Ростиславичей воли Андрее­вой, так же, как и победа Новгородцев над Суздальцами в1169 г. не умалили власти великого князя Андрея над Киевом. Когда улеглось первое раздражение, когда стихла страсть, Ростиславичи одумались и по­чувствовали свою неправоту пред Андреем. Они сми­рились пред ним и послали новое посольство к нему просить Киевского княжения для кроткого и всегда покорного Андрею князя Романа. Андрей Боголюбский был доволен их повинной, но не желая ронять своего до­стоинства, несколько замедлил с ответом. «Подождите, передал он Ростиславичам чрез посла, – я послал к братьям в Русь (вероятно, предлагая кому-нибудь из них Киевское княжение). «Когда будет весть от них, я дам ответ»... Но ответа ему давать не пришлось: его постигло семейное горе, а затем дни его пресекла мучитель­ная, насильственная смерть, которая нанесена была ему рукою некогда близких и любимых им людей, на коих он более всего полагался.

Одновременно с огорчениями, причиненными твер­дому волей и не умевшему отступать от раз наме­ченной цели, Великому князю Андрею непокорными ему князьями, он должен был перенести целый ряд го­рестей в личной семейной жизни, Андрей Боголюбский не был счастливым семьянином: из четырех сы­новей его, получивших прекрасное воспитание в доме отца и отличавшихся необыкновенными дарованиями, лишь один Юрий⁸³ пережил отца своего, а остальные три: Изяслав, Мстислав и Глеб были похищены смертью в цвете мужества и силы один за другим при жизни Андрея.⁸⁴

Старшие сыновья его Изяслав и Мстислав, выросшие в период пребывания Боголюбского на юге, во время господствования там междоусобий, и воспитанные под влиянием тревог походной жизни, вышли суровыми воинами, храбрыми в битвах, князьями–витязями, для которых воинские походы и предводительство дружинами было самым любимым делом. Летописцы русские, осо­бенно ценившие эти качества в древних князьях, с любовью передают в своих летописях о всех ратных подвигах доблестных сыновей Андрея Боголюб­ского – Изяслава и Мстислава. Из их сказаний известно, что Изяслав участвовал во всех тех походах, какие считал нужным предпринять князь Андрей для блага своего княжества: он предводительствовал отцовскими дружинами в похода против Черниговского князя Свято­слава Олеговича, посланный Андреем для защиты князя Вщижскаго, зятя Андрея Боголюбского; затем, по поручению отца, он вместе с другими князьями в1162 г. участвовал в походе против половцев и наконец в 1162 г. Вместе с отцом предводительствовал дружинами в знаменитом поход против Камских Болгар. Возвратившись из этого победоносного похода, Изяслав заболел и помер 28 октября и 1164 г.,⁸⁵ омрачив своей смертью радость победы. Андрей сильно любил этого сына, который, по своим доблестям, напоминал ему его самого в молодости, и горько оплакивал его кончину: «и плакася по нем, говорит летописец, князь Андрей, отец его, и брат его Мстислав и тако положиша его в церкви святыя Богородицы в Володимери с плачем великим.» Построив велико­лепный храм Успения и назначив его княжеской усыпаль­ницей, Андрей не ожидал, что ему придется здесь хоронить прежде всех своего любимого сына, бывшего тогда в цвете мужества и силы.⁸⁶ По смерти Изяслава, Боголюбский перенес свои надежды на другого своего доблестного сына Мстислава. Не принимая участия ни в одном походе, кроме болгарского, после переселения во Владимир с1157 года Андрей поручил теперь, за смертию Изяслава, предводительство своими дружинами Мстиславу и он является покорным исполнителем воли своего отца, ведя дружины его для взятия Киевав1169 г., в следующем1170 г. уже сражается под стенами Новгорода и в1172 г. предпринимает новый поход против Болгар, бывший особенно трудным по случаю зимнего времени. Мстислав вернулся из этого похода больной и, недолго поболев, скончался 28 Марта 1172 г. к великому огорчению отца своего. Смерть его горько оплакивал не только Андрей Боголюбский, лишившийся в нем твердой опоры, но и вся земля Суз­дальская,⁸⁷ в лице его видевшая достойного преемника великому князю Андрею. Оставшиеся в живых сыновья его – Георгий, бывший князем Новгородским, и Глеб, живший у отца, – оба были молоды. По смерти Мстислава Андрей Боголюбский всю любовь свою сосредоточил на младшем сыне – Глебе. Этот князь, родившийся во Владимире в 1155 г. и выросший здесь среди мирной и плодотворной деятельности Андрея, – был вполне достоин этой любви. Он был идеальнейшим из древнерусских князей и, причисленный к лику святых, прославлен за гробом от Бога чудным нетлением. Вос­питанный отцом своим в духе глубокой религиозности, он был живым воплощением всех лучших черт высоко-нравственного характера самого Боголюбского. Живые семена христианского учения, подкрепляемый наглядным примером благочестивой жизни отца его, глу­боко западали в восприимчивую душу щедро одаренного от природы юного князя Глеба и принесли плод сто­рицею. Это был юноша «не от мира сего»: кроткий, благоговейный, милосердый к бедным, юный Глеб не терзался честолюбием, как все тогдашние князья, не добивался княжеского стола, не заботился о славе ратной и, живя все время с отцом своим, не участвовал в воинских походах вместе с братьями своими, считая для себя счастьем посещать каждодневно велико­лепные храмы, построенные отцом его и присутствовать при богослужении. За эти высокие душевные качества он и был особенно любим всеми и наиболее всех отцом своим Андреем Боголюбским.

И вот, едва прошло два года со времени смерти Мстислава, как неумолимая смерть похитила и этого безгранично любимого Андреем сына, едва достигшего 20 лет от роду. Великого князя на ту пору не было во Владимире: он по делам управления уехал в Суз­даль, – как вдруг 20 июня к нему пришла печальная весть о безвременной кончине и этого любимого сына. Весть эта, как гром, поразила несчастного отца, лишившегося в умершем сыне надежды и опоры. Он поспешил во Владимир и здесь после «сильного плача», устроил пышные похороны почившему князю. Неутешное горе великого князя разделяли и все жители Вла­димира, в особенности нищие и убогие, которые потеряли в юном Глебе своего заступника и кормильца. Удру­ченный этой новой семейной потерей, снедаемый горем и тоской, Андрей Боголюбский покинул Владимир и все дела свои, удалился в Боголюбов, и здесь, в уединении дворца, соединенного с Богородичным храмом, в молитве и слезах, решил пережить первые дни жгучей горести о безвременно скончавшемся сыне своем. Не чувствовал он, что давно собиравшиеся против него тучи на горизонте сгустились и что ему самому готовится гибель злобными врагами его, коих оказалось у него много и которые всюду окружали его....

Откуда же взялись враги эти?

Мы видели, что в начале своего самостоятельного княжения в Ростовско-Суздальской земли, поели смерти Юрия Долгорукого, Андрей Боголюбский для возвышения и усиления власти князя должен был вступить в борьбу с сильными боярами и дружинниками старейших городов Ростова и Суздаля. С целью ослабить силу и зна­чение боярского сословия и дружины он перенес и са­мый княжеский стол из Ростова и Суздаля во Владимир, население которого было ему всецело предано. И в самом Владимире он старался по возможности отстра­нить от власти самовольных бояр и дружинников. Он создал новое служилое сословие из людей всецело ему преданных, которых он привязал к себе и по­дарками, и жалованьем, и раздачей им правительственных должностей – посадников, тиунов, волостелей и т. п.⁸⁸ Состав этого нового служилого сословия, созданного Андреем Боголюбским, был самый разнообразный. Великий князь Андрей возвышал около себя только таких людей, коих он считал всецело преданными себе, несмотря при этом на происхождение: это были боль­шей частью его ближайшие слуги, «молодые люди», «отроки» и «дворяне», состоявшее при дворе князя и успевшие своими личными заслугами снискать к себе доверие князя. В числе этих «дворян» мы видим и боярских детей – Кучковичей, связанных с князем узами род­ства, и иностранца восточная человека Ясина Анбала⁸⁹ и неизвестного тоже звания Киевлянина Кузьму и Прокофия и даже какого-то Ефрема Моизича, вероятно, из крещеных евреев. Возвышая этих людей до себя, да­вая им для кормления села и города, Андрей был вполне уверен в полной их покорности его воле и в полной их преданности князю, и благодаря этому, он и мог действовать в Ростовско-Суздальской земле вполне само­властно, тем более, что посадское население и вообще низшие классы Ростовско-Суздальской земли были вполне преданы ему. Такая политика князя Андрея не нрави­лась боярам и дружинникам, которые видели в этом нарушение своих прав и тем более негодовали на Андрея, что при этом терпели и их личные материаль­ные интересы. Свое неудовольствие выражали прежде всего бояре Ростовские и дружинники Суздальские. Выше было сказано, что они с негодованием смотрели на возвышение города Владимира, и на все начинала великого князя, клонившаяся к усиленно княжеской власти, так что Андрей должен быль наиболее враждебных себе выслать из Ростовско-Суздальской земли вместе с братьями своими. С усилением и возвышением города Владимира сюда переселились и многие из старых бояр и дружинников, которые и здесь попытались завести ста­рые порядки. Андрей, дабы избавиться от их вмеша­тельства и влияния, окружил себя отроками из «сходцев» и начал проводить большую часть своего времени в новосозданном им Боголюбове, где у него был выстроен прекрасный дворец вблизи самого храма. На­чали негодовать на это и Владимирские бояре. Летописец прямо сообщает это в таких выражениях: «мнози негодоваху о том, яко оставя град (т.е. Владимир) и часто в Боголюбови в монастыре том пребываше, также и к Св. Спасу на купалище по вся дни прихождаше, ловы бо всегда творяше в той страни и на купалищи приходя прохлаждашеся и о сем болярам его многа скорьбь бысть; он же не повели им издити с собою, но особно повелил им утиху творити, идиже им годно, сам же с малом (числом) отрок своих прихождаше ту.⁹⁰ Это отчуждение от самовластных бояр, эта самостоятельность Андрея, а главное возвышение «отроков», «дворян», меньших людей «из сходцев» и были причиной тому, что всеобщая к нему любовь бояр и дружинников обратилась к нему в ненависть. Бояре увидали, что их надежды на богатое кормление не оправ­дались, что самовластию их грозит конец, и они решили избавиться от могущественного и ненавистного им князя и составили заговор против Андрея с целью лишить его жизни. Читая в летописях сказание об убиении князя Андрея⁹¹ можно видеть, что заговор против жизни великого князя составился не вдруг, что злодеяние подготовлялось и обдумывалось боярами за­ранее и совершено было помощью людей, близких Андрею, но изменивших ему под влиянием врагов князя, бояр Владимирских. Во главе исполнителей заговора были братья жены Боголюбского, боярские дети Кучковичи, которых Андрей всегда любил, с которыми советовался во всех важных случаях своей жизни.⁹²

Это отчуждение в последнее время Андрея от старых бояр, вероятно, касалось и Кучковичей, и всего более было чувствительно для них, так как они считали себя правою рукою великого князя. Обиженные этим они перешли на сторону врагов князя. Андрей знал о заговоре, подозревал и некоторых заговорщиков. На это прямо указы­вает Ипат. летопись: «князь Андрей, говорить летописец, слышал ранее, что ему убийством угрожают враги, но разгорелся духом божественным и ни малейшего не обратил внимания, говоря: Господа Бога моего Вседержителя и Творца возлюбленные его люди пригвоз­дили на кресте со словами: да будет кровь его на нас и на детях наших». Но узнав, об измене и злых умыслах одного из Кучковичей Петра, Андрей был сильно возмущен: он приказал схватить его и казнить. Тогда остальные единомышленники, боясь подвергнуться той же участи, поспешили привести давний заговор в исполнение. Преступление совершилось в Боголюбовском дворце в ночь на 30-е июня 1174 года. Когда Андрей Боголюбский, удрученный горем по любимом сыне, пребывал в Боголюбове, злодеи воспользовались уединением великого князя и малым числом бывших около него телохранителей. В пятницу 28-го числа они собра­лись у Петра Кучкова зятя и составили план убийства, подкупив заранее ближайших слуг его и ключника Ясина Анбала и крещеного еврея Ефрема Мозича, лю­дей облагодетельствованных князем, но самой низкой нравственности, готовых за деньги все продать. В Петров день после пиршества на именинах Петра Кучкова зятя, заговорщики, как только настала ночь, в количестве двадцати человек, с оружием в руках, пробрались к княжескому двору, перебили сторожей и достигли уже спальни князя. Но вдруг всех убийц обуял неволь­ный ужас: трепеща, они бросились вниз и, по пригла­шению ключника Анбала, очутились в медуше, т.е. в погребе, где хранились вина и меды княжеские. Всем стало стыдно своей трусости. Заглушив страх и со­весть вином, полупьяные убийцы, как дикие звери, ки­нулись в княжеские сени, выломали здесь двери и на­чали стучаться в запертую ложницу князя, крича: «гос­подине, княже великий!» думая, что князь сам отворит им двери спальни. Андрей, спавший только с одним «кощеем» (отроком), разбуженный шумом, окрикнул стучавших и спросил: «Кто там?» «Прокофий, отвечал один из злодеев, назвавшись именем любимей­шего слуги кн. Андрея. «Нет это не Прокофий», сказал князь, узнав обман. Тогда злодеи, видя, что их обман не удался, начали ломиться в двери ложницы. Князь быстро вскочил с постели и бросился искать меча, с которым он никогда не расставался и кото­рому приписывал особую силу, так как это был меч св. Бориса. Но меча при нем не было: ключник Анбал украл его. Между тем, убийцы, выломав двери, бросились к безоружному князю. Андрей был силен и поверг на пол первого попавшегося ему зло­дея; товарищи его, в темноте (так как огня не было), подумали, что это упал князь и пронзили своего сообщ­ника мечами. Но затем тотчас же увидали свою ошибку и бросились снова на князя, поражая его саблями, копь­ями, мечами. «Горе вам, нечестивцы!» кричал князь, «что я вам сделал? зачем вы уподобляетесь Горясеру (убийце св. Глеба)? Бог отплатит вам за меня и за мой хлеб». Но разъяренные и отуманенные пролитою кровью и вином, убийцы были глухи к словам страдальца и наносили ему раны до тих пор, пока он не упал, истекая кровью, в обмороке. Убийцы, думая, что все уже кончено, и князь мертв, схватили своего убитого товарища и поспешно выбежали из ложницы. Но князь был еще жив; очнувшись, стеная и крича от боли, он спустился вниз по лестнице из ложницы и, обессилив, скрылся в ниши за восходным столбом, около которого была лестница. Убийцы, услыхав голос князя, бросились снова на место преступления и, не найдя здесь князя, пришли в ужас. «Постойте, сказал один из убийц, мне показалось, что князь пошел под сени. Ищите скорее, иначе мы погибли». Зажгли огонь и по следу крови нашли князя внизу сеней, в его убежище.⁹³ Князь, чувствуя свою близкую кончину, молился в изнеможении. С дикою радостью подскочил к уми­рающему Петр, зять Кучков, и отсек ему правую руку. Снова посыпались на князя удары и он, едва успев сказать: «в руци Твои, Господи, предаю дух мой», скончался. Короткая июньская ночь быстро прошла, – стало светать, – злодеи нашли любимца князя Прокофия и убили его, затем ворвались во дворец, на­брали множество золота, серебра, драгоценных камней, жемчуга, разного имущества, взвалили все это на телеги и отправили из Боголюбова в свои вотчины. А сами, вооружившись и собравши верную свою дружину и слуг своих, принялись грабить приверженцев князя в Боголюбове: ограблены были любимые слуги Андрея и даже мастера иноземцы, которых князь любил и жаловал за их работы.

Убийцы князя, коим сочувствовали старые бояре я дружинники, обиженные Андреем, боялись Владимирцев, между которыми было много приверженцев Андрея. Они послали сказать им: «если кто из вас помыслит идти против нас, мы с тем покончим, ведь не у одних нас была дума (убить князя), а среди ваших есть такие, которые были с нами единодушны». Владимирцы, дружинники и бояре, боясь приверженцев Андрея, к каковым принадлежало все посадское население Владимира и вообще низшие классы общества, уклончиво отвечали: «кто с вами в думе, тот пусть и будет, а нам не надобе» (т.е. наше дело сторона). Но затем, увлеченные примером Боголюбовцев, подняли мятеж и во Владимире, и во всех волостях Ростовско-Суздальских. Бояре и дружинники нападали на посадников и тиунов, на созданное князем служилое сословие, грабили их дома, убивали их во всех местах; к грабителям, – дружинникам и боярам, присоединялся в некоторых местах и народ, там, где он почему либо не любил княжеских слуг и тиунов, производя грабежи и убийства, забывая, как говорит летописец, что «где закон, ту и обид много». Словом, мятеж распространился по всей земле, так что «было страшно зрети». Во Владимире мятеж прекращен был протопопом Микулицей, который, взяв икону Божией Ма­тери, прошел по городу с крестным ходом и тем усмирил волнение.

Между тем тело убитого князя было выброшено убийцами на огород и лежало там обнаженное. Bсе слуги оставили князя и боялись убийц, которые хозяй­ничали в Боголюбове. Но нашелся между приближен­ными князя Андрея один Киевлянин –Кузьмище, кото­рый не побоялся выразить открыто сочувствие своему убитому господину. Он пришел во дворец и начал искать тело убитого, спрашивая: «где господин мой?» Пьяные слуги сказали Кузьмищу: «вон там валяется на огороди.... но не моги брать его, – кто его примет, тот враг нам, и мы его убьем». Но Кузьма не по­боялся угроз и, найдя тело Андреево, начал плакать и причитать над ним: «О, господине мой! что сталось с тобою? как это ты не узнал скверных и нечестивых, пагубноубийственных врагов своих? как не победил их, как некогда побеждал врагов?» В это время огородом проходил ключник Анбал, убийца князя. «Анбал, вражий сын!» закричал ему Кузьмище; «дай мне ковер или что-нибудь, чтобы за­вернуть тело князя». «Оставь его, отвечал злобный Анбал, мы хотим бросить его на съедение псам». «Ах, еретик! хочешь уже псам выбросить», воскликнул с негодованием Кузьма, «а помнишь ли ты, жид, в каком ты рубищи пришел сюда к князю? и вот ты теперь ходишь в оксамите (в бархате), облагодетельствованный князем, а князь, благодетель твой, лежит нагой». Анбал выбросил ему из окна ковер и корзно (плащ). Обвернув тело князя, Кузьмище понес его в церковь. Но сторожа церковные были пьяны, и он не мог достучаться и должен был положить тело в притворе». «Кинь его здесь», говорили ему, «вот еще нашел себе печаль с ним». «Господин мой», начал снова причитывать над телом князя преданный ему Кузьмище, «вот уже и слуги твои знать тебя не хотят; а прежде бывало, придет ли гость (купец) из Царьграда или из других сторон, из русской земли (т. е. из южной Руси), латынец ли, христианин ли, или поганый (язычник), ты велишь всех вести в цер­ковь и на полати (т. е. на хоры, где была ризница), пусть видит истинное христианство и крестится; так и бывало; и болгаре, и жиды, и все поганые, видевшие славу Божию и украшение церковное... более плачут об тебе, а эти и в церковь не пускают». Целых два дня лежало тело убитого князя на паперти. На третий день пришел игумен Козьмодемьянского монастыря Арсений,⁹⁴ внес тело князя в церковь, положил в ка­менный гроб и отпел вместе с клирошанами по князе панихиду. Мятеж мало-помалу начал стихать. На шестой день владимирские граждане, столь много обязан­ные Андрею, сказали игумену Феодулу и Луке демественнику (регенту) соборной церкви: «устройте носилки, поедем и возьмем князя, господина нашего Андрея», а протопопу Микулице велели собрать всех священников владимирских, облечься в ризы и, взявши чудо­творную икону Божией Матери, встречать тело князя за Серебряными воротами, которые были на дороге в Боголюбов. Так и сделали. Народ во множестве вышел за городские ворота встречать своего любимого князя. Когда показался гроб князя и стяг (знамя) великокняжеские, тутто и обнаружилась та горячая лю­бовь к князю, которую питали к нему владимирцы, в особенности посадские люди, купцы, ремесленники и вообще низшие классы общества, не боявшиеся теперь бояр и дружинников и открыто выражавшие любовь свою. «Люди не могли удержаться от слез», говорит летописец, «но всевопили и заливались слезами, так что от слез не можаху прозрити», и вопль был слышен на далекое пространство. «Уж не в Киев ли собрался ты, княже», причитали владимирцы, «через эти Золотые ворота, какие ты послал было делать вместе с церковью на большом Ярославовом дворе. «Хочу», говорил ты, «создать церковь такую же златоглавую, как на Золотых воротах, в память всему моему оте­честву».⁹⁵ Князя Андрея схоронили в златоверхой церкви Успения, им созданной и украшенной.

Так окончил жизнь свою св. Благов. вел. князь Андрей Боголюбский, первый собиратель Руси, первый могущественный князь ее, провозгласивший идею сильной и мудрой власти краеугольным камнем, при созидании и укреплении Руси, и первый мученик этой идеи, запечатлевший ее своею кровию.⁹⁶

Древний летописец, изобразивший яркими красками страшные картины мученической кончины князя и его трогательное погребение, заканчиваем свое сказание таким замечательным, поистине христианским размышлением о трудовой жизни Андрея и о его безвремен­ной и ужасной кончине. «Св. Благоверный князь Андрей во всю жизнь свою не давал телу покоя и очам «дремания» до тех пор», пока не достиг дома истинного, прибежища всех христиан, Царицы небесных чинов, приводящей всякого человека ко спасению многими пу­тями. Как прекрасное солнце Бог не поставил на одном месте, чтобы оно оттуда освещало всю землю, но устроил ему восток, полдень и запад; так и угодни­ка своего, князя Андрея, Бог не даром привел к Себе, но дал ему так пожить, чтобы он мог не только жизнью своею душу спасти, но и кровью своею мучениче­скою омыть свои прегрешения. И апостол учит: кого любит Господь, того и наказует. И св. отцы: где нет подвига, там нет венца, где нет страдания, там нет и воздаяния, ибо всякий держащейся добродетели не может обойтись без многих врагов. А потому-то за­служено принял от Бога победный венок, ты, князь Андрей, самое имя которого значит «мужество», ты последовал разумным святым страстотерпцам, омыв­шись страдальческою кровью своею.... Вместе с братьями своими Романом и Давидом (св. Борисом и Глебом) притек ты ко Христу Богу и, водворившись в райском неизреченном довольстве, сподобился видеть во веки блага.... уготованные Богом всем любящим Его».⁹⁷

И это убеждение в святости невинного страдальца, великого князя Андрея, и вера древнего летописца в то, что Господь увенчает эту праведную кончину своего угодника мученическим венцом, подобно Борису и Глебу, оправдались всецело впоследствии. В 1702 году мощи св. благоверного великого князя Андрея Боголюбского были обретены нетленными и тогда же октября 15 дня положены на вскрытии в соборном храме Успения в приделе Благовещения пр. Богородицы, который затем в 1768 г. по случаю реставрации собора по высочайшему рескрипту императрицы Екатерины II переименован во имя св. благоверного великого князя Андрея, а мощи были тогда переставлены и помещены между двух столбов на левой стороне в средине храма, где устроен над ракой роскошный балдахин, и где они находятся до сего времени.⁹⁸

Так мученически скончал свою жизнь благовер­ный князь Андрей. Но жертва, принесенная им для Руси, как и вся его деятельность, не остались бесплодными. Сила Андреева, развеянная после его смерти на короткое время его врагами, снова собирается в руках брата его, могущественного Всеволода III, растет у кня­зей московских, следовавших во всем политике Андрея, и достигает апогея у «Государей всея Великия, и Ма­лыя, и Белыя Руси», осуществивших всецело политические идеалы Боголюбского.