Глава VIII. Эпоха Возрождения

Подробный список литературы см. в Voigt: Wiederbelebung des elam. Alterthums, II. 517–529, до 1881 г., и Pastor: Gesch. der Päpste, I, pp. xxxii–lxiii, III, pp. xlii–lxix. Также в этом томе, § 48. Гейгер добавляет список литературы в своем Renaissance und Humanismus, рр. 564 sqq. На издания многих гуманистов есть ссылки внизу страниц. – М. Whitcomb: А Lit. Source-Book of the Ital. Renaiss., Phila., 1898, pp. 118.

Общие труды. – *G. Tiraboschi, иезуит, библиотекарь герцога Модены (ум. в 1794): Storia della Letteratura Italiana, 18 vols., Modena, 1771–1782; 9 vols., Roma, 1782–1785; 16 vols., Milan, 1822–1826. В т. V римского издания говорится о Данте, Петрарке и Боккаччо. – Heeren: Gesch. d. class. Lit., etc., 2 vols., Götting., 1797–1802. – Roscoe: Life of Lorenzo De’ Medici and Life and Pontificate of Leo X. – J. Ch. L. Sismondi (ум. в 1842): Hist. des Républiques Ital., Paris, 1807–1818, 5^th ed., 10 vols., 1840–1844. Англ. перев., Lond., 1832, и Hist. de la renaiss. de la liberté en Italic, 2 vols., 1832. – J. Michelet (ум. в 1874): Renaissance, седьмой том его Hist. de France, Paris, 1867. – *J. Burckhardt (проф. из Базеля, ум. в 1897): Die Cultur der Renaissance in Italien, Basel, 1860; 3^rd ed. L. Geiger, 1878. 9^th ed., 1904. Ряд философско-исторических очерков о шести аспектах итальянского Возрождения, а именно: новое представление о государстве, развитие индивидуальности, возрождение классической античности, открытие мира и человека, новая формация общества, преображение морали и религии. Англ. перев. – Middlemore, по третьему изданию, 2 vols., Lond., 1878, 1 vol., 1890. Также его Cicerone; Anleitung zuni Genuss der Kunstwerke Ital., 4^th ed. Bode, Leipz., 1879; 9^th ed., 2 vols., 1907. – *G. Voigt: Wiederbelebung des classischen Alterthums oder das erste Jahrhundert des Humanismus, 1859; 2 vols., 3^rd ed., 1893. – T. D. Woolsey (президент Йельского колледжа, ум. в 1889): The Revival of Letters in the 14^th and 15^th Centuries. Ряд ценных статей по поводу первого издания Войта, в New Englander, 1864 и 1865. – М. Monnier: La Renaiss. de Dante a Luther, Paris, 1884. Награжден Французской академией. – *P. Villari: Nic. Machiavelli e i suoi tempi, 3 vols., Flor., 1877–1882; английский перевод жены автора, 4 vol., Lond., 1878–1883. Вступительная глава об эпохе Возрождения, новое издание, 2 vols. 1891. – J. А. Symonds: Renaissance in Italy, Lond., 1877 sqq.; 2^d, более компактное издание, 7 vols., 1888. Part I, The Age of the Despots; Part II, The Revival of Learning; Part III, The Fine Arts; Part IV, Ital. Literature, 2 vols.; Part V, The Cath. Reaction, 2 vols. Самый полный английский труд на данную тему, основан на оригинальных источниках, но с некоторыми повторениями. Также его Life of Michelangelo, etc. См. ниже. – G. Koerting: Gesch. der Lit. Italiens im Zeitalter der Renaiss., Leipz., vol. 1, 1878, Петрарка; vol. II, 1880, Боккаччо; vol. Ill, 1884, предтечи и основатели Возрождения. – *L. Geiger, проф. из Берлина: Renaissance u. Humanismus in Ital. und Deutschland, Berlin, 1882, 2^nd ed., 1899 (Oncken, Allg. Gesch.). – Миссис Oliphant: The Makers of Florence, Lond., 1888. Очерки о Данте, Джотто, Савонароле, Микеланджело. – Р. Schaff: The Renaissance, Ν. Y., 1891, pp. 182. – *Gregorovius: Hist. of the City of Rome, vols. vi–viii. – *Pastor: Gesch. d. Päpste, особенно vols. I. 3–63; III. 3–172. – Creighton: Hist. of the Papacy. – P. and H. van Dyke: The Age of the Renascence, 1377–1527, Ν. Y., 1897. – K. Brandi: D. Renaiss. in Florenz u. Rom, 2^nd ed., Leipz., 1900. – W. S. Lilly: Renaiss. Types, Lond., 1901. – E. Steinmann: Rom u. d. Renaiss., von Nik. V. – Leo X, 2^nd ed., Leipz., 1902. *John Owen: The Skeptics of the Ital. Renaiss., Lond., 1893. – J. Klaczko: Rome and the Renaiss., перев. Dennie, Ν. Y., 1903. – P. van Dyke: Aretino, Th. Cromwell and Maximilian I, Ν. Y., 1905. – L. Schmidt: D. Renaiss. in Briefen u. Dichtern, Künstlern, Staatsmännern u. Frauen. – J. S. Sandys: Hist. of Class. Scholarship, 3 vols. – A. Baudrillart: The Cath. Ch., the Renais. and Protestantism, Lond., 1908. – Imbart de la Tour: L’église cathol.: la crise et la renaiss., Paris, 1909.

K § 63. – О Данте. Лучший итальянский текст Div. Commedia издан Witte. В этом томе мы используем издание Fraticelli, Flor., 1881. См. также издание Toynbee, Lond., 1900. Самые последние и лучшие итальянские комментарии – Scartazzini, Leipz., 3 vols., 1874–1894, 3^rd, small ed., 1899, P. G. Campi, Turin, 1890 sqq., и W. W. Vernon, основано на Бенвенуто да Имола, 2 vols., Lond., 1897. – Англ. перев. Dante, Div. Com.: в стихах – преп. H. F. Cary, 1805, etc., испр. изд. – О. Kuhns, N. Y., 1897. – J. С. Wright, Lond., 1843, etc.; Longfellow, 3 vols., 1867, etc.; E. H. Plumptre, 2 vols., Lond., 1887 sqq.; T. W. Parsons, Bost., 1896. – Η. K. Haselfoot, Lond., 1899. – M. R. Vincent, N. Y., 1904. – В прозе: J. A. Carlyle, Lond., 1848, etc.; W. S. Dugdale, Purgatorio, Lond., 1883. – A. J. Butler, Lond., 1894. – G. C. Norton, Boston, 1892, новое издание, 1901. – P. H. Wicksteed, Lond., 1901 sqq. – Η. P. Tozer, Lond., 1904. – *G. A. Scartazzini (родом из Граубюндена, служитель реформатской церкви): Prolegomeni della Div. Com., etc., Leipz., 1890. Англ. перев. A Companion to Dante, A. J. Butler, Lond., 1893; Dante Handbuch, etc., англ. перев. Hdbook. to Dante, etc., T. Davidson, Bost., 1887. – E. A. Fay: Concordance to the Div. Com., Cambr., Mass., 1880. – P. Schaff: Dante and the Div. Com., в Literature and Poetry, 1890, pp. 279–429, co списком литературы по Данте, pp. 328–337. – Tozer: The English Concordance on Dante’s Div. Com., Oxf., 1907. – *E. Moore: Studies in Dante, 3 vols., Lond., 1896–1903. – Жизнеописания Данте: Dante and his Early Biographers, резюме пяти биографий, подг. Е. Moore, Lond., 1880. Перевод жизнеописаний Боккаччо и Бруни, Wicksteed, Hull, 1898. – F. X. Kraus, Berk, 1897. – P. Villari: The First Two Centt. of Florent. Hist. The Republic, and Parties at the Time of Dante. Английский перевод L. Villari. – *Witte: Essays on Dante, перев. Lawrence и Wicksteed. – Очерки о Данте, *R. W. Church, 1888, и *Lowell. – M. F. Rossetti: Shadow of Dante, Edin., 1884. – Owen: Skeptics of the Ital. Renaiss. – J. A. Symonds: Introd. to the Study of Dante, Lond., 1893. – D. G. C. Rossetti: Dante and Ital. Poets preceding him, 1100–1300, Boston, 1893. – C. A. Dinsmore: The Teachings of Dante, Bost., 1901. – С. E. Laughlin: Stories of Authors’ Loves, Phila., 1902. – A. H. Strong: Dante, в Great Poets and their Theol., Phila., 1897, pp. 105–155. – Cт. Dante co списком литературы в Schaff-Herzog, III. 853 sqq. (M. R. Vincent).

О Петрарке: Opera omnia, Venice, 1503; Basel, 1554, 1581. – Epistolae, издание на латыни и итальянском, Fracasetti, Flor., 1859 – 1870, в нескольких томах. Canzoniere или Rime in Vita e Morte di Mad. Laura часто издавались отдельно: Marsand, Leopardi, Carducci и другие, а также во всех сборниках итальянских классиков. – Sonnets, Triumphs and other Poems, с жизнеописанием T. Campbell, Lond., 1889–1890. – Жизнеописания: Blanc, Halle, 1844. – Mézières, Paris, 1868, 2^d ed., 1873. – Geiger, Leipz., 1874, – Koerting, Leipz., 1878, pp. 722. – Mary A. Ward, Bost., 1891. – F. Horridge, 1897. – *J. H. Robinson, R. W. Rolfe, N. Y., 1898. – L. O. Kuhns, Great Poets of Italy, 1904. – E. J. Mills: Secret of Petr., 1904. – R. de Nolhac: Petr. and the Art World, 1907.

О Боккаччо: Opere volgari, ed. Moutier, 17 vols., Flor., 1827–1834, Le Lettere edite ed inedite, перев. Fr. Corragini, Flor., 1877. – Жизнеописания Боккаччо: Manetti, Baldelli, Landau, Koerting, Leipz., 1880. Geiger: Renaissance, pp. 448–474. – *Owen: Skeptics, etc., pp. 128–147. – N. H. Dole: Boccaccio and the Novella в A Teacher of Dante, etc., N. Y., 1908.

K § 64. – Жизнеописания пап, см. § 48. Жизнеописания Козимо де Медичи – Fabroni, Pisa, 1789; К. D. Ewart, Lond., 1899; Лоренцо – Fabroni, 2 vols., Pisa, 1784; Roscoe; von Reumont; B. Buser, Leipz., 1879; Castelnau, 2 vols., Paris, 1879. – Vaughan: The Medici Popes, 1908. – G. F. Young: The Medici, 1400–1743, Lond., 1909. – Lor. de’ Medici: Opere, 4 vols., Flor., 1825, Poesie, ed. Carducci, Flor., 1859. – E. L. S. Horsburgh: Lor. the Magnificent, Lond., 1909.

K § 66. – G. Vasari, ученик Микеланджело (ум. в 1574): Lives of the More Celebrated Painters, Sculptors and Architects, 1550; лучшее издание Milanesi, 9 vols., Flor., 1878–1885. Компактное изд., 1889. Англ. перев., новое издание, 1878, 5 vols. в Bohn’s Library. На труде Вазари основаны многие работы в данной области. – Benvenuto Cellini, златокузнец и скульптор из Флоренции (ум. в 1570): Vita scritta da lui medesimo. B автобиографии живо представлена жизнь итальянского художника того периода. Нем. перев. – Goethe; англ. перев. Roscoe и Symonds, Lond., 1890. – А. Luigi Lanza (ум. в 1810): The Hist. of Painting in Italy, from the Period of the Revival of the Fine Arts to 1800. Перевод T. Roscoe, 3 vols., Lond., 1852. – W. Lübke: Hist. of Sculpture, англ. перев. Bunnett, 2 vols., 1872; Hist. of Art, ed. R. Sturgis, 2 vols., N. Y., 1904. – J. A. Crowe и G. B. Cavalcaselle: Hist. of Painting in Italy, etc., to the 16^th Cent., Lond., 1864–1867, ed. Douglass, Lond., 3 vols., 1903–1908. – Миссис Jameson и леди Eastlake: Hist. of our Lord as exemplified in Works of Art. – Миссис Jameson: Legends of the Madonna as repres. in the Fine Arts; Sacr. and Leg. Art; Legends of the Monastis Orders as expressed in the Fine Arts. – H. Taine: Lectures on Art, Paris, 1865 sq. – 1^st series: The Philos, of Art. 2^nd series: Art in Italy, etc. Перев. Durand, N. Y., 1875. – A. Woltmann и K. Woermann: Hist. of Anc., Early Christian and Med. Painting. Перев. Colvin, Lond., 1880, с иллюстрациями. – E. Muntz: Hist. de l’Art pendant la Renaiss., 5 vols., Paris, 1889–1905. Первые три тома посвящены Италии, четвертый – Франции, пятый – остальным странам. Les Antiquités de lа ville de Rom, 1300–1600, Paris, 1886. – Histt. of Archit., авторы Ferguson и R. Sturgis. – C. H. Moore: Character of Renaiss. Archit., N. Y., 1905. – R. Lanciani: Golden Days of the Renaiss. in Rome, 1906. – A. K. Porter: Med. Archit. Its Origin and Development, 2 vols., N. Y., 1909. – Жизнеописания Микеланджело: H. Grimm, 2 vols., Berl., 1860, 5^th ed., 1879. Англ. перев. Bunnett, 12^th ed., 2 vols., Bost., 1882; A. Sprenger: Raffaele u. Michelangelo, 2^nd ed., 1883; C. Clement, Lond., 1883; J. A. Symonds, 2 vols., N. Y., 1892; F. Horridge, 1897; C. Holroyd, 1903. – Жизнеописания Рафаэля: Ruland, Lond., 1870; Lübke, Dresden, 1881; Müntz, перев. Armstrong, 1888; Crowe и Cavalcaselle, 2 vols., Lond., 1882–1888; Minghetti, нем. изд., Breslau, 1887; *H. Grimm, перев. S. H. Adams, Bost, 1888; Knackfuss, перев. Dodgson, N. Y., 1899.

K § 68, 69. – K. Hagen: Deutschland literarische und religiöse Verhältnisse im Reformations-Zeitalter, Erlang., 1841–1844, 38 vols., 2^d ed., Frankf., 1868. – T. Janssen-Pastor: Gesch. des deutschen Volkes, 18^th ed., I. 77–166, II. См. его список книг в алфавитном порядке, I, рр. хххі–lv. – Geiger: Renaiss. u. Humanismus, рр. 323–580. – Zarncke: D. deutschen Universitdten im MA., Leip., 1857. – Paulsen: Germ. Universities, etc., перев. Perry, Lond., 1895. – G. Kaufmann: Gesch. d. deutschen Universitäten, 2 vols., Stuttg., 1888–1896. – Монографии об университетах см. в списке литературы в Rashdall and Schmid, рр. 51–54.

О Рейхлине: Briefwechsel, ed. L. Geiger, Tübing., 1875. Монографии о Рейхлине: Mayerhof, Berl., 1830; Lamay, Pforzheim, 1855; Geiger, Leipz., 1871; A. Horawitz, Vienna, 1877. – О конфликте Рейхлина с кельнскими доминиканцами и участии в нем Гуттена см. Strauss: U. von Hutten, рр. 132–164; Böcking, II. 55–156. – N. Paulus: D. deutschen Dominikaner im Kampfe mit Luther, Freib., 1903, p. 94 sqq., 119 sqq. – Janssen, II. 40 sqq.

Об Эразме: Opera, ed. B. Rhenanus, 9 vols., Basel, 1540, Le Clerc, 10 vols., Leyden, 1703–1706. – Epistolae, ed. Allen, Oxf., 1906. Англ, перев. – *F. M. Nichols, 2 vols., Lond., 1901–1904. В англ. перев. Praise of Folly, Lond., 1876. Colloquies, Lond., 1724, новое издание, 2 vols., 1878. Enchiridion, Lond., 1905. – Bibl. Erasmania, 5 vols., Ghent, 1897–1907 sqq. Жизнеописания Эразма: H. Durand de Laur: Er. précurseuret initiateurde l’esprit mod., 2 vols., Paris, 1872. – *R. B. Drummond, 2 vols., Lond., 1873. – *F. Seebohm: The Oxf. Reformers, Lond., 1887, etc. – Amiel, Paris, 1889. – J. A. Froude, 1896. – *E. Emerton, N. Y., 1899. – A. B. Pennington, Lond., 1875, 1901. – E. F. H. Capey, Lond., 1903. – *J. A. Faulkner, Cincinnati, 1907. – A. Richter: Erasmienstudien, Dresden, 1901. – Geiger, 526 sqq. – Janssen, II. 1–24.

Об образовании в целом: Rashdall, Universities, II, pp. 211–285. – K. A. Schmid: Gesch. d. Erziehung, Stuttg., 1892, II. 51–126. – J. Müller: Quellenschriften zur Gesch. d. deutschsprachl. Unterrichts his zur Mitte d. 16 Jahrh., Gotha, 1882.

Об Ульрихе фон Гуттене: E. Böcking: Ulrichi Hutteni opp., 7 vols., Leipz., 1859–1870. – S. Szamatolski: Huttens deutsche Schriften, 1891. – D. F. Strauss, автор Life of Jesus: U. von Hutten, 3 vols., Leipz., 1858, 1 vol., 1871, англ. перев., Lond., 1874. Также Gespräche von U. von Hut., Epp. obscurorum virorum на немецком, Leipz., 1860. – J. Deckert: Ul. v. Hutten’s Leben u. Wirken, Vienna, 1901.

K § 70. – Imbart de la Tour (проф. в Бордо): L’église catholique: la crise et la renaissance, Paris, 1909, vol. II (его Les origines de la réforme), vol. I (La France moderne, 1905). Должно выйти 4 тома. – Schmid: Gesch. d. Erziehung, II. 40 sqq. – Η. M. Baird: Hist. of the Huguenots, I. 1–164. – Bonet Maury, ст. Faber в Herzog, V. 715 sqq. – Труды о Парижском университете и французской литературе: Н. van Laun: Hist. of French Lit., 3 vols. in one, N. Y., 1895, pp. 259–296. – Histt. of France, Martin и Guizot.

K § 71. – F. Seebohm: The Oxford Reformers, Colet, Erasmus, More, Lond., 1887. – Труды Колета, с переводом и примечаниями, Lupton, 5 vols., Lond., 1867–1876. – Lives of Colet, S. Knight, 1823. – J. Н. Lupton: Life of Dean Colet, Lond., 1887, новое издание, 1908. – Ст. в Dict. Natl. Biogr., Colet, Fisher, etc. – Histt. of Engl., Lingard и Green. – Histt. of the Engl. Ch., Gairdner и Capes. – Ward-Waller: Cambr. Hist. of Engl. Lit., vol. III, Cambr., 1909. – H. Morley: Engl. Writers, vol. VII, 1891. – Mullinger: Hist. of Univ. of Cambridge. – Издания трудов сэра Томаса Мора см. в Dict. Natl. Biogr., XXXVIII, 445 sqq. – Жизнеописания Мора: Roper, написано в правление Марии Тюдор, издано в Париже, 1626; Stapleton, Douay, 1588; Е. More (внук), 1627; T. E. Bridgett (католик), 2^nd ed., 1892; W. H. Hutton, 1895. – W. S. Lilly: Renaiss. Types, 1901, III, Erasmus, IV, More. – L. Einstein: The Ital. Renaiss. in England. – A. D. Innes: Ten Tudor Statesmen, Lond., 1906. Переводы Мора рассматриваются настр. 76–111. – A. F. Leach: Engl. Schools at the Reformation, Lond., 1896. – Английские труды епископа Фишера: J. Fisher, ed. Major, Lond., 1876. – Bridgett, Life of Fisher, 1888.

Споры, которые возникали на реформаторских соборах и которым эти соборы способствовали, были достойным проявлением пробуждавшейся свободы мысли и стремления избавиться от церковных злоупотреблений. А движение, получившее название Возрождения, было еще более масштабной и успешной попыткой, приведшей к достижению свободы от интеллектуального рабства, в которое продали человеческую личность богословие и иерархия церкви. Сознание Италии и Западной Европы в целом устало от монашеского идеала жизни и односторонних целей схоластической системы, которые превозносили всё небесное, принижая или отметая земное. Возрождение настаивало на ценности жизни в этом мире и прославляло ту область, в которой проявляет себя интеллект человека, его эстетические и общественные вкусы. Оно пыталось обеспечить достойное признание человека как владеющего этой землей. Монаха сменил просвещенный наблюдатель, а отшельника-созерцателя – гражданин земли. Человеческие чувства стали прославляться больше, чем монастырские видения и тонкости богословской диалектики. Наблюдение вытеснило метафизику. Возрождение подчеркивало важность исторических достижений. Оно призвало человека восхититься собственными творениями, шедеврами классической литературы и памятниками искусства. Оно завещало ему изучать творения в природе и наслаждаться ее совершенством. Как отличается от кажущегося или реального равнодушия к окружению (например, у монаха-бенедиктинца) отношение Леона Баттисты Альберти (ум. в 1472), который свидетельствовал, что вид прекрасного пейзажа не раз избавлял его от печали!¹⁰⁰⁰

В узком смысле понятие Возрождения можно свести к возрождению культуры Греции и Рима и к пробуждению изящной литературы и искусств. Иногда о Возрождении именно так и говорят – как о возрождении искусств. Христиан веками учили, что литература классической древности полна искушений и опасностей. А теперь люди открыли глаза и с детским восторгом радовались, усваивая классических авторов и историю. Вергилий вновь пел «Энеиду», а Гомер – «Илиаду» и «Одиссею». Цицерон вновь произносил свои речи, а Платон учил своей философии. Это было воистину новое интеллектуальное и художественное рождение, охватившее Италию. Недаром оно так и называется – Возрождение. Но эпоха Возрождения этим не ограничивалась. Это был бунт против монашеского аскетизма и схоластики – против систем, которые мешали свободному потоку физического энтузиазма и интеллектуального исследования¹⁰⁰¹. Человек отказался от нездорового умерщвления плоти, которое долгие годы считалось самым достойным нравственным способом существования на земле, и начал получать удовольствие от всего, что есть в природе.

Волна энтузиазма поднялась в Италии, распространилась на север до Германии и дошла до Шотландии. К северу от Альп это движение получило название гуманизма, а его представителей называли гуманистами (от litterae humanae или humaniores – гуманитарных наук, изучающих человека как владеющего видимым миром). В более широком смысле движение Возрождения включало в себя возникновение новых литературы и искусства, развитие рациональной критики, переход от феодализма к новому устройству общества, развитие современных языков Европы как средства выражения мыслей высшего порядка, освобождение разума, развитие человеческих интересов, изобретение книгопечатания, открытия мореплавателей и изучение Америки и Востока, теорию Солнечной системы Коперника и Галилея, – словом, все прогрессивные события последних двух столетий средних веков, обратившие на себя внимание нашей современной цивилизации.

Самую проницательную характеристику этого замечательного движения дает Мишле, который определил его как открытие мира и человека. Буркхардт, ведущий исследователь итальянскаго Возрождения, освещает эти два аспекта с философской точки зрения.

Эпоха Возрождения продолжалась с начала XIV по середину XVI века, от Роджера Бэкона (ум. в 1294) и Данте (ум. в 1321) до Рафаэля (ум. в 1520) и Микеланджело (ум. в 1564), Рейхлина (ум. в 1522) и Эразма (ум. в 1536). Больше века это движение в Италии не пользовалось покровительством церкви. Позже, начиная с понтификата Николая V и до пап из рода Медичи, Льва X и Климента VII, папский двор покровительствовал ему. По этой причине последних пап Средневековья называют папами Возрождения. Движение при дворах можно разделить на три периода: век великих итальянских авторов, Данте, Петрарки и Боккаччо; время с 1400 по 1460 г., когда преобладал интерес к классической литературе; и период с 1460 по 1540 г., когда преобладал интерес к развитию изящных искусств. В первый период были созданы бессмертные литературные произведения, во второй переводили и серьезно изучали Платона и других классиков, а в третий в Италии создавались великие шедевры живописи, скульптуры и архитектуры.

Некоторые авторы прослеживают начало движения вплоть до Фридриха II. Этот властитель отличался уровнем культурного развития и гибкостью интеллекта, редкими для той эпохи. Он писал, знал много языков, был склонен к просвещенным идеям в области правления и законодательства, покровительствовал образованию и искусствам. За разнообразие интересов его называли первым современным человеком¹⁰⁰². Но с его смертью литературная деятельность его двора прекратилась. В Италии в XIII веке были поэты, однако возрождение культуры следует отсчитывать со впечатляющей личности Данте. Необходимость наступления эпохи Возрождения – поразительный факт истории человеческого развития и он требует объяснения. Запрет церкви на изучение классических авторов древности и древних институтов препятствовал классическим исследованиям и чтению в течение тысячи лет. Еще до того момента, как Иероним, воспитанный на изучении классиков, все-таки заявил, что христианам не подобает их изучать, Тертуллиан уже относился к ним неблагосклонно. За Иеронимом последовал Кассиан. Алкуин, главный ученый IX века, отказался о Вергилия как от сборника лживых басен. В конце X века папа упрекнул Арнульфа Орлеанского, сказав, что апостол Петр не был знаком с Платоном, Вергилием и Теренцием и что Богу угодно было сделать Своими служителями не философов и ораторов, а простых необразованных селян. Приняв к сведению этот аргумент со столь авторитетными образцами, церковный деятель почел своим долгом отвернуться от избранных страниц древних римлян и греков. Время от времени в монастырях тайно и с удовольствием читали лишь отдельных авторов, таких как Теренций.

В XII веке казалось, что начинается новая эпоха развития литературы, когда древнее знание вновь даст плод. Труды Аристотеля стали известнее благодаря переводам арабов. Возникли школы, где читали классических авторов. Абеляр считал Вергилия пророком. Было заново открыто римское право. Оно изучалось в Болонье и других центрах науки. Иоанн Солсберийский, Гроссетест, Петр Блуаский и другие авторы свободно цитировали Цицерона, Ливия, Тацита, Светония, Овидия и других латинских авторов. Но глава западного христианского мира усматривал в этом движении серьезную угрозу богословию и религии. Он быстро заклеймил новые тенденции проклятием, и Парижский университет в своих самых первых уставах, навязанных папой, исключил литературу Рима из учебной программы.

Но такой произвол и насилие не могли вечно держать сознание Европы в своих узах. Разум искал удовлетворения потребностей, которые не могли довольствоваться ни тонкостями схоластических обсуждений, ни суровыми представлениями монахов. Новое движение пустило корни прежде всего в Италии, этой прекрасной наследнице римских традиций. Слава исторического и литературного прошлого Италии вновь расцвела после долгого периода упадка, и культ прекрасного, для которого рождены итальянцы, вновь стал свободно исповедоваться. Несмотря на неоднократные вторжения, страна оставалась итальянской. Ломбарды, готы, норманны захватывали ее, но эти захватчики романизировались больше, чем тевтонизировались итальянцы. Феодальная система и готическая архитектура не были родными к югу от Альп. И в новую эпоху представлялось естественным, чтобы поэты и ораторы древней Италии вновь заговорили в той земле, которая побывала наложницей у всех народов. Литература и закон Греции и Рима опять легли в основу воспитания латинской и тевтонской рас, готовя их взрастить семена современной цивилизации.

Коренным понятием эпохи Возрождения был индивидуализм, противопоставленный власти священников. Его высвобождающее воздействие проявилось у Роджера Бэкона, который отказался от раввинистической изощренности схоластов и стал заниматься тайнами естественных наук и земными исследованиями на основе данных Рубрука и своих личных прозрений, а более полно – в лице Данте, Марсилия Падуанского и Виклифа, которые сопротивлялись традиционной власти папства. Индивидуализм активно прокладывал себе путь в обсуждениях реформаторских соборов. Он дал мощный импульс управлению ломбардских городов, которые гордились своей независимостью. Их власть сокрушила имперскую политику Фридриха Барбароссы и Фридриха II. Отчасти благодаря слабости империи, а отчасти благодаря папской политике, для эгоистичных интересов которой было выгоднее иметь дело со свободными и спорящими друг с другом государствами и республиками, чем с объединенным итальянским королевством, подчиненным единому светскому главе, эти независимые самоуправляющиеся образования пустили столь глубокие корни, что почти тысячу лет сопротивлялись процессу объединения, который, в случае Франции, Великобритании и Испании, привел к консолидации сильных королевств уже вскоре после завершения крестовых походов. На олигархической или демократической основе деспоты и солдаты удачи обеспечили себе контроль над итальянскими государствами благодаря своим врожденным способностям. Индивидуализм отодвинул в сторону обязательность благородного происхождения, так что в XIV–XV веках незаконнорожденные глав государств было столько же, сколько и законнорожденные. Пий II писал, что в Италии, любящей перемены, «нет ничего постоянного и не существует древних династий; слуга легко может стать королем»¹⁰⁰³.

В вольной республике Флоренции, где индивидуализм нашел широчайшую сферу для самоутверждения, Возрождение укоренилось раньше всего и произвело на свет свои лучшие творения. Ее муниципалитет, для которого современный дух перемен и прогресса был характерен в большей мере, чем для какого-либо другого средневекового организма, радовался и содействовал новым и блестящим проявлениям этой силы – и в области управления, и в области литературы, и даже в области религии, как в случае Савонаролы. Там родились Данте и Леонардо да Винчи, там Макиавелли разрабатывал свои теории о государстве, и там творил Микеланджело. Медичи поощряли все, что прославляло их город. Когда на папский престол взошел Николай V, Рим стал соперничать со своей северной соседкой как центр развития искусств и культуры. Новые вкусы и задачи нашли также выражение в Ферраре, Урбино, Неаполе, Милане и Мантуе.

Но сколь бы славными ни были достижения эпохи Возрождения, оно оказалось последним движением европейского масштаба, в котором главенствующая роль принадлежала Италии и папам. Если бы за эстетическим и интеллектуальным энтузиазмом последовало религиозное пробуждение, то Италия вполне могла бы остаться во главе других народов. Но она не родила пророков. Ни один реформатор не попытался увести ее от мертвых религиозных форм к живому потоку духовной жизни, от церемоний и реликвий – к Новому Завету.

Распространившись на север, в Германию, Голландию и Англию, движение Возрождения обрело более серьезный облик. Там не было поэтов и художников высшего ранга, однако Рейхлин и Эразм были учеными, эрудиция которых не только привлекала внимание в то время, но и стала благом для последующих поколений и внесла непосредственный вклад в Реформацию. А к югу от Альп культуре покровительствовал особый класс, и она приобрела вид развлечения избранных, хотя на самом деле с восхищением любоваться получающимися произведениями искусства должны были все классы общества.

Таким образом, эпоха Возрождения устремлялась к духу свободного исследования, утверждала достоинство разума, расширяла горизонты способностей человека как гражданина мира, освобождала от пыли веков литературные сокровища и памятники древней Греции и Рима, устанавливала новый стиль научного описания, основанный на наблюдении и подрывавший диалектическую отвлеченность схоластической философии, отводила более важную роль мирянам и акцентировала внимание на ценности естественной морали и естественных отношений человека с человеком. Для монаха красота была ловушкой, женщина – искушением, удовольствие – грехом, а мир – суетой сует, тогда как гуманист дышал духом космополитизма и воспитывал в себе универсальные симпатии. Данте, в духе римских авторов позднего периода, восклицая: «Мой дом – это мир»¹⁰⁰⁴.

Данте, Петрарка и Боккаччо символизируют рождение и славу итальянской литературы и открывают новый литературный и художественный век. Петрарка и Боккаччо относятся в основном к сфере литературы, а Данте – к области литературы, религиозной мысли и публицистики. Период, в который они жили, продолжался более ста лет, от рождения Данте в 1265 г. до смерти Боккаччо в 1375 г.

Данте Алигьери (1265–1321), первый из итальянских и величайший из средневековых поэтов, представил нам в своей «Божественной комедии» (Divina Commedia), задуманной в 1300 г., поэтический взгляд на моральную вселенную, рассматриваемую с точки зрения вечности (sub specie aeternitatis). Он родился во Флоренции и под руководством своего учителя Брунетто Латини (которого позже хвалил) читал Вергилия, Горация, Овидия и других латинских авторов. В жарком конфликте между партиями, развернувшемся в его родном городе, он сначала принял сторону гвельфов против гибеллинов, выступавших за императорский режим в Италии. В 1300 г. он был избран одним из priori, или глав городского совета, одобрил строгие меры, применявшиеся к политическим оппонентам, и, проведя немного времени на этой должности, был сослан. Его угрожали сжечь живьем, если он осмелится вернуться в город. Он странствовал, был в Париже, а возможно, и еще западнее, потом обосновался в Равенне, где и умер. Его кости покоятся там до сих пор. После его смерти Флоренция воздала ему высшие почести, хотя Равенна отказалась отдать его тело. Флоренция создала кафедру для разъяснения его «Божественной комедии» (первым эту кафедру возглавил Боккаччо), а также воздвигла своему выдающемуся сыну впечатляющий памятник в церкви Санта-Кроче и статую на площади перед ней. В 1865 году вся Италия присоединилась к Флоренции в праздновании шестисотой годовщины рождения Данте. Никогда еще его великую поэму не изучали как произведение искусства более широкие круги населения и с более глубоким энтузиазмом, чем сегодня. Она останется пророческим голосом Божьего суда и милости до тех пор, пока люди не перестанут выражать свои религиозные чувства.

Данте был мирянином, был женат и имел семерых детей. Эпохальным событием его жизни стала встреча с Беатриче. Ему было девять лет. Она была на несколько месяцев младше его. Они встретились на празднике в доме ее отца, где ее, по словам Боккаччо, нежно звали Биче. Видение Беатриче – ибо у нас нет сведений о беседах между ними – наполнило душу Данте ощущением чистоты и блага, которое вытеснило все дурные мысли¹⁰⁰⁵. Девять лет спустя он снова увидел ее, а в следующий раз, уже в своих поэтических мечтах, он увидел ее в раю. Беатриче вышла замуж и умерла в возрасте 24 лет в 1290 г.

После этого видения началась новая жизнь Данте, vita nuova, которую он описывает в одноименной книге. Образ Беатриче осветил ему путь. Ее чистый дух был его проводником. Во время первой встречи, пишет поэт, «она явилась ко мне облаченной в благороднейший скромный и идущий ей малиновый цвет, в венке, одетая, как подобало ее юному возрасту». Рожденная таким образом любовь, говорит Чарльз Элиот Нортон, «продолжалась с детских лет Данте до самой его смерти и постоянно служила утешением его сердцу, несмотря на горькие разочарования»¹⁰⁰⁶. В последний раз поэт говорит о ней как о стоящей рядом с Рахилью в высших небесных сферах.

Прекрасная у ног ее жена.

Под ней Рахиль...

Рай, хххіі. 6.

Если бы Данте написал только свой трактат против светской власти папства, De monarchia, его имя заняло бы место лишь в списке памфлетистов XIV века. А «Божественная комедия» превращает его в главного поэта всего средневекового мира. Эта бессмертная поэма – зеркало средневекового христианства и цивилизации и в то же время – труд универсального значения и непреходящего интереса. В нем подводятся итоги средневековых религиозных представлений и в то же время представлен свободный критический дух современного мира¹⁰⁰⁷. Это автобиография Данте, отражающая его личный опыт¹⁰⁰⁸.

В поэме рассказывается о средневековой Италии и ее разнообразных героях, многие из которых представляют лишь местный и временный интерес. Но в то же время «Комедия» – это духовная биография человека в трех его состояниях: греха, раскаяния и спасения. В ней описано паломничество в мир духов, за пределы этой жизни, из темного леса искушения через бездну адского отчаяния по ступеням очищения чистилища к царству блаженства. Хотя в первых двух областях в роли проводника поэта выступает Вергилий, представитель земного разума, в небесных областях его ведет Беатриче, символ божественной мудрости и любви. Inferno повествует о грехе и несчастье; Purgatorio – о раскаянии и надежде; Paradiso – о святости и счастье. Ад пугает ужасами и скорбями. Чистилище трогает покаянными слезами и молитвами. Рай восхищает чистотой и миром. Чистилище – это промежуточное состояние. Оно пройдет, а небеса и ад пребудут вовеки. Ад – это безнадежная тьма и отчаяние. Кульминация небесных переживаний – блаженное видение Святой Троицы, которое возвышеннее всего, что может вообразить себе человек или ангел. Здесь представлены крайние противоположности: ужас и восхищение, тьма и свет, Божий суд и Божья любовь. В раю святые образуют безупречную белую розу, чашечка которой – озеро света, окруженное невинными детьми, восхваляющими Бога. Вероятно, это возвышенное представление было навеяно розетчатыми окнами готических соборов или же тем фактом, что святой Бернар и другие средневековые богословы и поэты называли Деву Марию розой.

Следуя геоцентрической космологии птолемеевской системы, поэт поместил ад внутри земли, чистилище – в южном полушарии, а небеса – на небесной тверди. Ад – это зияющая бездна, расширяющаяся кверху и состоящая из десяти кругов. Чистилище уподоблено горе, на которую восходят души. Небеса состоят из девяти кругов, вершина которых – эмпирей, где пребывает чистая божественная сущность.

Среди обитателей этих областей духовного и грядущего мира Данте помещает известных лиц своего собственного поколения и предыдущих веков. Он не щадит ни гвельфов, ни гибеллинов, ни пап, ни императоров и всем воздает по заслугам. Наказания, по его мнению, зависят от природы греха, а награда – от степени добродетели. С поразительной искренностью и богатством воображения он устанавливает соответствие между внешностью и моральным характером. Трусов и равнодушных, не знавших ни славы, ни позора, в преддверии ада гоняет крутящийся стяг и жалят осы и слепни. Развратников носит ураганный ветер в полной темноте. Они испытывают жгучую плотскую похоть, но не могут удовлетворить ее.

То адский ветер, отдыха не зная,

Мчит сонмы душ среди окрестной мглы

И мучит их, крутя и истязая...

Туда, сюда, вниз, вверх, огромным роем.

Ад, V. 31–43.

Обжоры лежат на земле, осыпаемые градом и заливаемые потоками нечистот. Богохульники страдают на равнине горящего песка, в то время как огненные искры медленно опускаются на их тела, подобно хлопьям альпийского снега. Гневливые вечно терзают друг друга.

И я увидел, долгий взгляд вперяя,

Людей, погрязших в омуте реки;

Была свирепа их толпа нагая.

Они дрались, не только в две руки,

Но головой, и грудью, и ногами,

Друг друга норовя изгрызть в клочки.

Ад, VII. 109 sqq.

Симонисты, которые продавали веру за деньги и превратили храм Божий в вертеп разбойников, брошены в ямы вниз головой. Ноги их торчат наружу, и их мучают огнем. Архиеретиков держат в раскаленных докрасна могилах, а тиранов – в потоке кипящей крови, и кентавры стреляют в них, когда они пытаются подняться. Предатели погружены в ледяное озеро вместе с сатаной, архипредателем и воплощением эгоизма, коварства и низости. Сами их слезы превращаются в лед, символ предельного ожесточения, а сатана вечно жует своими тремя пастями трех архипредателей, Иуду, Брута и Кассия. Мильтон представляет сатану как архангела, который даже в аду гордится и в гордости восклицает: «Лучше царить в аду, чем служить на небесах». Поэт внушает читателю чувство восхищения неукротимыми амбициями Люцифера и его сверхчеловеческой силой. У Данте же сатана вызывает отвращение и ужас, а надпись над вратами ада заставляет читателя содрогаться:

Я увожу к отверженным селеньям,

Я увожу сквозь вековечный стой,

Я увожу к погибшим поколеньям...

Входящие, оставьте упованья.¹⁰⁰⁹

Из этой области мрака и скорби Вергилий ведет поэта в чистилище, где брезжит рассвет. Это царство, утверждает поэт, ближе к нашей жизни, чем к аду или раю¹⁰¹⁰. Здесь есть надежда. Слышны песни, а не стоны. Появляется корабль, ведомый ангелом и полный духов, поющих гимн искупления. Приближается Катон. Он призывает Вергилия и Данте омыться на берегу от всех нечистот ада и поспешить дальше. В чистилище они проходят семь ступеней, которые соответствуют семи смертным грехам. Две низшие – гордости и зависти, две высшие – тщеславию и любви к роскоши. У всех кающихся на лбу отпечатано семь букв «P» (первая буква слова peccata, «грехи»). Они одна за другой исчезают по мере того, как кающиеся переходят со ступени на ступень, пока огонь искупления не очищает их от всякого порока. Здесь наблюдается такое же соответствие грехов и наказаний, как в «Аду», но с противоположным эффектом, так как здесь грешники каются в содеянном и получают прощение. Их страдания воспитывают их, пока «исцеляющая рана не будет излечена». Так, гордые, на первой и самой нижней ступени, изнемогают под тяжелым грузом, пока не научатся смирению. Слабые, на четвертой ступени, упражняются посредством постоянной быстрой ходьбы. Жадные и расточительные, со связанными вместе руками и ногами, лежат лицом в пыли, плача и стеная. Обжоры страдают от голода и жажды, чтобы научиться умеренности. Развратники бродят в огне, который должен освободить их от чувственных страстей.

Когда Данте и его проводник-римлянин подходят к раю, проводник не может идти дальше, и вместо него Данте ведет Беатриче. Духи получают славу в зависимости от степени своего совершенства. Перед глазами поэта проходят богословы, мученики, крестоносцы, справедливые князья и судьи, монахи и мистики-созерцатели. На девятом небе Беатриче занимает свое место рядом с Рахилью и оставляет поэта, передав его святому Бернару. Данте видит Марию, Еву, Сарру –

...Ту, чей Правнук, обращаясь к Богу,

Пел «Miserere», скорбь греха вкусив¹⁰¹¹,

Он видит Гавриила, Адама, Моисея, Иоанна Крестителя, Петра, святого Августина и других святых. Потом праведный мистик подводит его к Марии, которая, в ответ на его молитву, показывает ему Бога в эмпирее, но то, что он видит, невозможно описать словами. Все святые наслаждаются наградой блаженного видения.

Данте не противоречил ортодоксальной вере своего века и точно следовал учениям великой богословской книги Фомы Аквината¹⁰¹². Он принимал все характерные догматы средневекового католицизма – о чистилище, о поклонении Марии, о заступничестве святых, об эффективности папских индульгенций и о божественности института папства. Он чтил монашеский образ жизни и в возвышенных выражениях славил Бенедикта, святого Франциска и Доминика. Но он отвергал все традиции, вольно отзываясь о преемниках Петра на апостольском престоле. В этом его также наставляла возлюбленная Беатриче. Проблемы церкви он объяснял ее стремлением к светской власти. Анастасий II обречен у него на вечные муки за ересь, Николай III, Бонифаций VIII и Климент V – за симонию, Целестин V – за трусость, которая проявилась в отречении от поста понтифика, ряд других пап – за жадность.

Следуя богословию Августина и Фомы Аквината, Данте поместил в ад всех язычников, кроме двух – Катона Утического, который пожертвовал жизнью ради свободы и несет стражу у входа в чистилище, и справедливого императора Траяна, которого, как считалось, через 500 лет после смерти вызволил из ада своими молитвами папа Григорий I. В адских областях, у внешней их границы, есть место для младенцев, которые умирают, не получив крещения, будь то отпрыски христианских или языческих родителей. Они не страдают от боли, но навеки остаются лишенными блаженного видения. Рядом с ними содержались достойные представители ветхозаветных времен, пока Христос после распятия не сошел в ад и не освободил их. Там Иоанн Креститель пробыл два года после того, как понес мученичество (Рай, XXXIII. 25). В верхних областях лишенного надежды ада сравнительно комфортное место выделено для благородных языческих поэтов, философов, государственных деятелей и воинов, в то время как нечестивых христиан мучают в нижних кругах – в зависимости от степени их вины. Язычники, просвещенные от природы, страдают только от скорби, но не терпят мучений. Вергилий говорит:

Тот Бога чтил не так, как мы должны.

Такое и я. За эти упущенья,

Не за иное, мы осуждены,

И здесь, по приговору высшей воли,

Мы жаждем и надежды лишены¹⁰¹³.

Данте лишь начал свою поэму на латыни, и Джованни дель Вирджилио, преподаватель латинской литературы в Болонье, упрекал его за то, что он отказался от языка Древнего Рима ради вульгарного тосканского диалекта. Поджио также жаловался на это. Но поэт защищал такой выбор в своей неоконченной книге «Красноречие на разговорном языке» (De vulgari eloquio)¹⁰¹⁴, написав же Commedia, Vita nuova, Convivio и свои сонеты на родном флорентийском диалекте, он стал родоначальником итальянской литературы и открыл путь культуры для мирян. Через три года после смерти поэта уже появились первые комментарии к «Божественной комедии» (например, Грациоло де’ Бамбальоло, 1324), а сто лет спустя кафедры для ее изучения были учреждены во Флоренции, Венеции, Болонье и Пизе.

Второй услугой, которую Данте оказал в своей поэме созиданию грядущей культуры, было новое обращение к античности при сочетании языческих и христианских элементов. Конечно же, их ценность не объявлялась тождественной, однако мифологические басни переплетались у него с библейской историей, а классические реминисценции – с христианскими. Его терпимость показала, что он – человек нового века, хотя он и продолжал твердо придерживаться средневекового богословия¹⁰¹⁵.

Но главная заслуга Данте – во вдохновляющем изображении святости и любви Бога. Грех, извращающий волю, наказывается грехом, действующим в будущем мире, и болью. Спасение дается через «Агнца Божьего, Который взял на Себя наши грехи, пострадал и умер, чтобы мы жили». Поэма, как мощная проповедь, то угнетает, то восхищает душу. Выражаясь словами самого поэтичного из ее переводчиков, Лонгфелло, «эта священная песнь подобна гласу судных труб, и какие человеческие симпатии, какое нежное сострадание пробуждает она в вашем сердце!»

Франческо Петрарка (1304–1374) был самым образованным человеком своего времени. Его итальянские сонеты и песни – шедевры итальянской поэзии, но он относился к ним несерьезно и предпочитал, чтобы его запомнили по его латинским произведениям¹⁰¹⁶. Он с энтузиазмом относился к литературе античности и во многом способствовал ее изучению. Его родители, изгнанные из Флоренции, перебрались в Авиньон, бывший тогда резиденцией папства, и Франческо жил там до 1333 г. Он был рукоположен в священники, но не чувствовал склонности к этому занятию. Он получил несколько церковных бенефициев – приора, каноника и архидиакона, позволявших ему жить, не обременяя себя обязанностями. Он был придворным и пользовался благосклонностью князей, пап и прелатов. Он называл папскую резиденцию на Роне Западным Вавилоном, призывал пап вернуться в Рим и приветствовал Колу ди Риенцо как апостола национальной свободы. В его произведениях есть всплески патриотизма, но, с другой стороны, автор противоречил себе, с легкостью пользуясь гостеприимством итальянских деспотов Мантуи, Падуи, Римини и Феррары, а также виконтов Миланских. В 1350 г. он подружился с Боккаччо и оставался его другом до самой смерти.

Несмотря на обеты священника, Петрарка сожительствовал с женщинами и имел по крайней мере двух внебрачных детей, Джованни и Франческу, пятно на происхождении которых было удалено с помощью папских булл. В более зрелые годы, особенно после паломничества в Рим в «святой год» (1350), он освободился от рабства греха. «Сейчас я ненавижу скверну, – писал он к Боккаччо, – неизмеримо больше, чем я любил ее когда-то, так что теперь, когда мои мысли обращаются к ней, я испытываю стыд и ужас. Иисус Христос, мой Освободитель, знает, что я говорю правду. Ему я часто молился со слезами. Он подал мне руку сострадания и помог мне приблизиться к Себе». Петрарке очень нравилась «Исповедь» святого Августина, копию которой он всегда носил с собой.

В «Презрении к миру» (De contemptu mundi), написанном в 1343 г., Петрарка признается в своих величайших грехах – любви к славе и желании обессмертить свое имя. Гуманисты унаследовали этот основной грех древних греков и римлян. Такое стремление стало для них всепоглощающей страстью. Они встретились с нею у Цицерона, самого читаемого из всех латинских классиков. Данте желал получить лавры поэта и часто говорил о жажде славы как побудительной причине своих действий (lo grand disio della eccelenza)¹⁰¹⁷. Петрарка также мечтал об известности. И в конце концов Парижский университет и римский сенат предложили ему венец поэта. Он принял венец от римского сената и был увенчан на Капитолийском холме в Риме 8 апреля 1341 г. в присутствии Роберта, короля Сицилии. Петрарка считал этот момент величайшим в своей жизни, кульминацией карьеры. Позже, в порыве благочестия, он отнес свой венец в собор Св. Петра и возложил его на алтарь апостола.

Петрарку называют первым современным ученым и литератором, родоначальником итальянскаго Возрождения. В отличие от Данте, он презрительно относился к схоластической и мистической учености и возвращался назад к источнику языческой древности. Он изучал древность не как филолог или антиквар, но как человек, обладающий вкусом¹⁰¹⁸. Он восхищался греческими и римскими авторами из-за их красноречия, изящества и отточенности стиля. Цицерон и Вергилий были его кумирами, отцами красноречия, знатоками латинского языка. Он обратился к Платону. Он проводил разграничение между религией Нового Завета, истолкованной Августином, и учением схоластов. Петрарка положил начало изучению и поискам античных книг и произведений искусства. Он усердно искал древние рукописи. В 1345 г. он обнаружил в Вероне несколько писем Цицерона, а также фрагмент из Квинтилиана, неизвестный вплоть до X века. Он бережно хранил копию Гомера, хотя не мог прочесть сам текст. Греческий он знал очень слабо, а тому немногому, что знал, научился от неверующего калабрийца Варлаама. Он первым собрал частную библиотеку, в которую входило 200 томов. Он первым подумал о том, чтобы искать книги в древних монастырях. Он собирал древние монеты и медали и выступал за сохранение древних памятников. Похоже, он составил первую средневековую карту Италии¹⁰¹⁹.

Немногие авторы насладились плодами своих трудов в такой полноте, как Петрарка. Он ежедневно получал хвалебные послания из всех областей Италии, из Франции, Германии и Англии. Ему доставляло удовольствие, что император Византии знал его произведения. Карл IV трижды приглашал его в Германию, чтобы послушать речи и научиться у него мудрости. Папа Григорий XI, узнав о его смерти, приказал изготовить хорошие копии всех его книг. Пришедшее за ним поколение чтило его не как поэта, воспевшего чужую жену Лауру (красоту и миловидность которой он славил в страстных стихах¹⁰²⁰), но как ученого и мудреца.

Имя Джованни Боккаччо (1313–1375), третьего из триумвирата итальянских светочей XIV века, также занимает выдающееся место в переходный период от Средневековья к эпохе Возрождения. Боккаччо был тесно связан с двумя своими великими предшественниками, с Данте – как его биограф, а с Петраркой – как его близкий друг. Он стал родоначальником легкой и элегантной итальянской прозы. Мало кто из авторов может сравниться с ним в реалистичности повествования¹⁰²¹. Вот почему существует поговорка, что Данте восхищаются, Петрарку прославляют, а Боккаччо читают. Он писал и стихи, но не они сделали его знаменитым.

Вероятно, Боккаччо родился в Чертальдо, на расстоянии двадцати миль (32 км) от Флоренции. Он был незаконнорожденным сыном флорентийца и парижанки. Шесть лет он занимался торговлей и еще шесть – правом (позже он сам считал этот период потерянным впустую временем), а потом посвятил себя литературе. Несколько лет он провел при неаполитанском дворе, где влюбился в Марию, замужнюю дочь короля Роберта, и она уступила его мольбам. Позже он описал ее любовь к себе в L’Amorosa Fiametta. Таким образом, все три великих итальянских автора увековечили свою любовь к женщинам, состоявшим в браке с другими людьми, однако между вдохновенной любовью Данте к Беатриче и чувственной любовью Боккаччо лежит громадная пропасть¹⁰²². Боккаччо был неженатым мирянином и свободно предавался любовным связям. Трое его детей от неизвестных матерей умерли раньше него.

В пожилом возрасте он, как и Петрарка, пережил нечто вроде обращения и с рвением проповедника предостерегал других против тщеславия, роскоши и соблазнов, связанных с женщинами. Он охотно вычеркнул бы все аморальные места из своих произведений, но было слишком поздно. Он был обращен монахом-картузианцем, который подошел к нему в Чертальдо. Этот монах, на основании видения другого монаха, угрожал Боккаччо скорой смертью, если тот не отречется от своих безбожных произведений. Устрашенный такой перспективой, автор решил отказаться от писательского ремесла и посвятить себя покаянию. Петрарка, прослышав о таких настроениях, написал ему, что следует принять все хорошее из наставлений монаха, но не отказываться от занятий, которые он называл пищей здорового ума.

Боккаччо соперничал со своим современником в плане ревностного отношения к античным классикам. Труды многих из них он скопировал собственноручно и завещал своему отцу-исповеднику, чтобы тот передал их августинскому монастырю Святого Духа во Флоренции. Боккаччо знал начатки греческого и поручил калабрийскому греку по имени Леонтий Пилат сделать дословный перевод «Илиады» и «Одиссеи» для исследователей. Его интерес к книгам виден из рассказа о его визите в Монте Кассино. Он пожелал увидеть библиотеку, и монах отвел его в пыльную комнату, где не было дверей, а на окнах росла трава. Многие рукописи были испорчены. Монахи, как рассказал провожатый, имели обыкновение вырывать из книг листы и отдавать их детям для псалтирей либо продавать женщинам в качестве амулетов на руку.

В 1373 г. флорентийская синьория назначила Боккаччо читать лекции по «Божественной комедии» с зарплатой в 100 гульденов золотом. Он дошел только до 17-й песни «Ада», когда умер.

Труды Боккаччо на латыни в основном представляют собой компиляции из древней мифологии (De genealogia deorum) и биографии. Есть среди них и географические (De montium, silvarum, lacuum et marium nominibus). B своем De claris mulieribus он приводит биографии 104 выдающихся женщин, в том числе Евы, мифической папессы Иоанны и королевы Иоанны Неаполитанской, которая была тогда еще жива. Его самый популярный труд – «Декамерон», «книга десяти дней», которую в более поздние годы он хотел бы уничтожить или очистить от аморальных и фривольных элементов. Это его поэзия в прозе. Ее можно было бы назвать «Человеческой комедией» (Commedia Humana) в противовес Дантовской «Божественной комедии» (Commedia Divina). Книга состоит из 100 историй, рассказанных во время чумы 1348 г. десятью молодыми людьми из Флоренции, среди которых было семь женщин и трое мужчин. После описания ужасов чумы читатель переносится в прекрасный сад, в нескольких милях от города, где эта компания, сквозь смех и слезы, рассказывает истории – от морализаторских басен до непристойностей о любовных похождениях. Одна из известных историй – об иудее Аврааме, которого попытались обратить в христианство. Он отправился в Рим, чтобы лично изучить дело. Увидев, что все священники развратны, что кардиналы живут с наложницами и пируют в богатстве и роскоши, он пришел к выводу, что христианство непременно должно быть религией божественного происхождения, потому что иначе оно не выжило бы при такой развращенности христианской столицы, и решил принять крещение. «Декамерон» повествует о безнравственности священников и монахов, а также мирян, мужчин и женщин. В нем высмеиваются брак, исповедь, лицемерие монахов и поклонение реликвиям. Остроумная насмешка над церковными установлениями была новым элементом в литературе, к тому же Боккаччо писал на языке, который понимал народ. Неудивительно, что Тридентский собор осудил этот труд за безнравственность, а еще больше – за насмешки над клиром и монахами. Но это не могло помешать его распространению. Любопытное исправленное издание, одобренное папой, вышло во Флоренции в 1573 г. Там были сохранены все недостойные эпизоды, все нечестивые персонажи, но священники и монахи были заменены мирянами, что спасало честь церкви¹⁰²³.

Данте, Петрарка и Боккаччо проложили путь к признанию ценности природных дарований человека, раскрывая его сердечные привязанности. Они пылко любили природу и изображали ее. Петрарка описывал горы и морскую бездну, а также Рим, Неаполь и другие места Италии, в которых он любил бывать¹⁰²⁴. Предполагается, что его повествование о восторге, который он испытал при восхождении на гору близ Воклюза, – это первое описание такого рода во всей истории литературы. И в перечисленных отношениях, касающихся оценки человека и мира, эти авторы открыли новую эру.

Энтузиазм по отношению к классическим исследованиям и памятникам античности достиг в Италии пика в середине и во второй половине XV века. Появилось много выдающихся ученых, однако никто из них не достиг того уровня просвещенности, который отличал трех великих итальянских авторов предыдущего века. Хотя рвение, с которым эти люди относились к изучению авторов Греции и Рима, достойно похвалы, им угрожала опасность превратиться в педантов и подражателей прошлому. Их интерес распространялся на весь спектр античной литературы – на поэзию и философию, на художественные произведения, на труды по географии и истории. Италия, казалось, отвергла все прочие сферы учености ради древних классиков. Цицерон считался образцом стиля. Его век называли «бессмертным и чуть ли не небесным»¹⁰²⁵.

Итальянские гуманисты, возрождавшие интерес к древней литературе и философии, оказали достаточно большие услуги своей эпохе, чтобы сделать ее выдающейся, даже если мы уже не читаем больше их трудов. К XV веку относится формирование важного научного подхода – литературного и исторического критицизма. Первым его представителем был Салутато (ум. в 1406), который пришел к выводу, что Сенека не мог быть автором приписываемых ему трагедий. Кульминации же этот подход достиг в лице Лоренцо Валлы, усомнившегося в авторстве Апостольского символа веры и в Константиновом даре. Падение Константинополя в 1453 г., ознаменовавшее середину века, стало лишь случайным событием для истории распространения греческой литературы на Западе, которое было бы доведено до конца даже в том случае, если бы город продолжал оставаться в руках греческих императоров.

К обнаружению и копированию рукописей, возглавляемому такими людьми, как Поджио или монах Николай Трирский, в 1429 г. привезший в Рим дюжину дотоле не опубликованных комедий Плавта, добавлялось открытие княжеских библиотек во Флоренции, Риме, Урбино и других городах. Возникло много переводов греческих авторов на латынь и еще больше – тех и других на итальянский язык. Обнаружение утраченной или полузабытой литературы – великая заслуга итальянскаго Возрождения перед современным миром. Однако в плане неустанной литературной активности эта эпоха пошла еще дальше, подражая литературным формам античности. Отличительной чертой времени стали речи, помпезные и величественные. Княжеских послов стали называть ораторами, а приемы, которые давали таким посланникам, начинались с классических обращений. Речи произносились в связи с получением реликвий, на похоронах и свадьбах (эпиталамы), даже на посвящениях епископов. На одной помолвке Филельфо начал свою речь словами: «Аристотель, странствующий учитель...». Гейгер пишет, что речи этого латиниста, самого выдающегося в то время, представляют собой отвратительную смесь из классических и библейских цитат¹⁰²⁶. Нередко эти приукрашенные речи продолжались по два или три часа. Ораторская слава Пия II помогла ему взойти на папский престол.

Возродились все формы классической поэзии – от эпоса до эпиграммы, от трагедии до сатиры. Путь прокладывали «Африка» Петрарки, эпос о Сципионе, и «Тезеида» Боккаччо. Предпринимались даже попытки продолжить или восстановить античные литературные произведения. Маффео Веджо, при Мартине V, написал тринадцатую книгу Вергилия; Бруни восстановил вторую декаду Ливия. Поэты не только пересказывали древние мифологии, но и населили Италию новыми богами и нимфами. Особенно активно они воспевали влиятельных людей своего времени, князей и пап. «Борджиада» была посвящена Александру VI, «Борсеада» – Борсо, герцогу Эсте, «Сфорциада» – одному из виконтов Милана, «Лоренциада» – Лоренцо де Медичи. Самый неприятный для нашего слуха панегирик – поэтические излияния Эрколе Строцци на смерть Чезаре Борджиа. В этом восхвалении говорится, что Рим возложил свои надежды на семейство Борджиа – Калликста III, Александра VI и, наконец, на Чезаре, деяния которого прославляет поэт.

В области исторических повествований также начался новый этап. Изучались и записывались летописи городов и истории отдельных людей. За историей Флоренции (сначала на латыни, Леонардо Бруни, затем – до 1362 г., братьев Виллани, которые писали на итальянском, затем – Поджио, до 1455 г.) следовали другие истории, в том числе ценные римские «Дневники» Инфессуры и Бурхарда, «История Венеции» (1487–1513) Бембо и труды Макиавелли и Гвиччардини, писавших по-итальянски. В 1463 г. Флавио Бьондо создал энциклопедический труд в трех частях об истории, обычаях, топографии и памятниках Рима и Италии (Roma instaurata, Roma triumphans и Italia illustrata). Леонардо Бруни написал биографии Цицерона и Аристотеля на латыни, а Данте и Петрарки – на итальянском. Страсть к сочинительству отразилась в донесениях венецианских, мантуанских и других послов при дворах Рима или Эсте, а также в тщательно продумывавшихся письмах, которые на самом деле представляют из себя законченные очерки, по большей части написанные на латыни и содержащие комментарии к книгам и объектам литературного интереса – Полициано, Бембо и другим. Этот литературный жанр возродил Петрарка. Любовь к латинской культуре проявилась также в том, что детям давали античные имена, такие как Агамемнон и Ахилл, Аталанта и Пентесилея. Один художник назвал свою дочь Минервой, а сына – Апеллесом. Было также принято брать латинские имена. Сансеверино, несмотря на незаконнорожденное происхождение, гордо называл себя Юлий Помпоний Лет. Этот обычай распространился и на Германию, где Шварцерд поменял свою немецкую фамилию на Меланхтон, Хаусшейн – на Эколампадий, Рейхлин – на Капнион, Бухманн – на Библиандер. Гуттен, Лютер и Цвингли, придерживавшиеся более патриотических взглядов, сохранили свои немецкие имена. Педанты заслуживают более серьёзного порицания. Они переделывали на языческий лад священные термины и заменяли христианские идеи мифологическими. Святых они называли dii и deae; их статуи – simulacra sancta deorum, святыми изображениями богов; Петра и Павла – dii titulares Romae или S. Romulus и S. Remus, монахинь – vestales virgines, небеса – Olympus, кардиналов – augurs, коллегию кардиналов – Senatus sacer; папу – pontifex maximus, а его проклятия – dirae; тиару – infula Romulea; и, наконец, Бога – Jupiter optimus maximus!¹⁰²⁷ Эразм протестовал против такого абсурдного педантизма, характерного для гуманизма в его «детском» состоянии. Другим признаком культа античности было подражание римским погребальным обычаям, даже в церквях. Когда в 1443 г. умер Бруни, приоры Флоренции устроили ему публичные похороны «по обычаю древних». Перед тем как его тело было погребено в церкви Санта-Кроче, Манетти произнес погребальную речь и возложил лавровый венок на голову покойного.

Великое уважение к древности проявилось также в том, как города и отдельные лица относились к реликвиям классических авторов. Падуя считала, что в ней похоронен Ливий, а Альфонсо Неаполитанский гордился тем, что обладает одной из рук этого покойного историка. В Неаполе находилась настоящая или предполагаемая могила Вергилия. Парма хвалилась тем, что в ней покоятся кости Кассия. Комо претендовало на обоих Плиниев, но Верона доказала, что старший принадлежит ей. Альфонсо Неаполитанский, проезжая через Абруцци, почтил присутствием Сульмону, место рождения Овидия.

Во всех крупных итальянских городах имелись латинские школы. Среди знаменитых учителей были Витторино да Фельтре, которого Гонзага Мантуанский призвал к своему двору, и Гварино из Вероны. Отпрыски заграничных князей приезжали в Мантую, чтобы послушать Фельтре, который в то время обучал также 70 бедных, но талантливых детей. Ученики заучивали наизусть и переводили тексты латинских авторов. Их обучали также математике и философии. К литературным упражнениям Фельтре добавлял гимнастические. Он подавал своим ученикам благой пример целомудрия и воздержанности. Его сравнивали с пеликаном, который кормит птенцов собственной кровью. Пастор, который называет этого учителя величайшим итальянским педагогом эпохи Возрождения, скрупулезно замечает, что каждый день перед началом занятий он посещал мессу.

Гуманистам удалось обеспечить себе поддержку богатых и могущественных лиц. Никогда литература не имела более щедрых и умных покровителей, чем в Италии в XV веке. Козимо и Лоренцо де Медичи во Флоренции и Николай V в Риме сравнялись с Меценатом и превзошли его. В других городах также находились покровители литературы, но некоторые из них были, скорее, просто расточительными, нежели проявляли подлинный интерес к развитию культуры. Существовал спрос на гуманистов. Папы нуждались в секретарях, князья поддерживали ораторов и поэтов, которые умели вести утонченную переписку, составлять речи, сочинять оды на торжественные случаи и прославлять их деяния. Леонардо Бруни, Валла, Бембо, Садолето и другие гуманисты были секретарями или составителями примечаний при дворе папы Николая V и его преемников.

Козимо Медичи (ум. в 1464), самый щедрый покровитель искусств и литературы, какого видела Европа за более чем тысячу лет, был богатейшим банкиром республики Флоренция. Он был образован, начитан, обладал вкусом, амбициями и активно интересовался литературой. Мы уже писали о его присутствии в Констанце во время собора. Он много путешествовал по Франции и Германии. После временного изгнания он в течение 30 лет правил Флоренцией в качестве республиканского князя-купца. Он поощрял ученых финансово и заботился о приобретении рукописей, не выказывая снисхождения к ним (что всегда портит впечатление от щедрости дарителя), но уважая их высшую ценность. Его литературный секретарь, Николо де Никколи (1364–1437), привлекал во Флоренцию образованных людей. Ему удалось собрать (по большей части скопировать) 800 кодексов. Под его покровительством Поджио проводил поиски в некоторых монастырях Южной Германии и нашел в Сен-Галлене первое полное собрание Квинтилиана. Библиотека Никколи, при посредничестве Козимо, была отдана Сан-Марко и составляет часть библиотеки Медичи. С той же щедростью просвещенного человека Козимо покровительствовал изящным искусствам. Он был большим поклонником благочестивого художника Фра Анджелико, которому велел изобразить историю распятия на одной из стен часовни Сан-Марко. Среди ученых, живших во Флоренции под покровительством Козимо, были платонист Фичино, Леонардо Бруни и Поджио. В последний год своей жизни Козимо велел читать себе «Этику» Аристотеля и перевод «Высшего блага» Платона, сделанный Фичино. Он внес вклад в сооружение церквей и монастырей, а также в строительство величественных зданий, превративших Флоренцию в итальянские Афины.

Внук и достойный наследник Козимо, Лоренцо Медичи (ум. в 1492) хорошо знал латынь и греческий. Его учили Ландино, Аргиропулос и Фичино. Он был человеком изысканной культуры, сам писал неплохие стихи, его песни распевали на улицах Флоренции. Он был достойным семьянином. Он любил играть со своими детьми и очень любил сына, Джованни (впоследствии Льва X). Украшением его двора были Микеланджело и Пико делла Мирандола. Из-за его щедрости сам он и республика в 1490 г. оказались на грани банкротства.

Федериго де Монтефельтро, герцог Урбино (ум. в 1482) и Альфонсо Неаполитанский также заслуживают особого упоминания как покровители учености. Федериго, ученик Витторино да Фельтре, был ученым, поклонником патристического и классического образования. Он разбирался также в музыке, живописи и архитектуре. На него одновременно работало от 30 до 40 переписчиков. Он потратил 40 тыс. дукатов на создание библиотеки, которая в 1657 г. вошла в состав Ватиканской.

Альфонсо особо покровительствовал скептику Лоренцо Валла и безнравственному Беккаделли (1394–1471). При его дворе были и греческие ученые – Георгий из Трапезунда и младший Хрисолор. Он с удовольствием слушал литературные, философские и богословские лекции и диспуты, которые проводились в его библиотеке. Он выплачивал большие суммы денег литераторам, дал Беккаделли 1000 золотых гульденов за его Hermaphrodita, а Фацио – 1500 гульденов за его Historia Alphonsi, помимо его ежегодной зарплаты в 500 гульденов. Говорят, когда он сделал Манетти своим секретарем, он сказал, что готов поделиться с учеными последней коркой хлеба.

При Николае V (1447–1455) гуманизм одержал победу в центре Римской церкви. Николай был первым и лучшим папой эпохи Возрождения и ее самым щедрым сторонником, в Риме гуманизм не укоренился так глубоко, как во Флоренции. Гуманизм всегда был в большей или меньшей мере чужд папскому городу¹⁰²⁸. Николай проникся духом гуманизма во Флоренции, где работал частным учителем. В течение 20 лет он был секретарем кардинала Никколо Абергати, путешествовал по Франции, Англии, Бургундии, Германии и Северной Италии. Во время этих путешествий он собрал редкие книги, в том числе Лактанция, Григория Назианзина, Иринея, 12 посланий Игнатия и послание Поликарпа. Многие рукописи он скопировал лично. Он помогал приводить в порядок книги, собранные Козимо. Его понтификат был золотым веком архитекторов и писателей. На те громадные суммы, которые заработал Рим благодаря «святому году» (1450), он смог реализовать свою страсть к архитектуре и литературе. В одном только банке Медичи на папском счету лежали 100 тыс. флоринов. Николай дал достойным авторам работу в качестве переписчиков, переводчиков или секретарей, но он заставлял их работать день и ночь. Он посылал агентов во все районы Италии и другие страны, даже в Россию и Англию, на поиски редких книг. Потом эти книги копировались на пергамент, роскошно переплетались и снабжались серебряными застежками. Так он собрал труды Гомера, Геродота, Фукидида, Ксенофонта, Платона, Аристотеля, Полибия, Диодора Сицилийского, Аппиана, Филона Иудея и греческих отцов церкви – Евсевия, Василия Великого, Григория Назианзина, Златоуста, Кирилла Александрийского и Дионисия Ареопагита. Он пробудил энтузиазм к переводу греческих авторов и собирался обогатить Запад переводами всех сохранившихся памятников эллинистической литературы. Саймондс говорит, что Рим превратился в фабрику переводов с греческого на латынь. Николай заплатил Валле 500 скуди за латинский перевод Фукидида, Гуарино – 1500 за перевод Страбона. Николе Перотти, переведшему Полибия, он подарил кошелек с 500 новыми папскими дукатами (дукат равнялся по стоимости 12 франкам) и сказал, что этой суммой нельзя по достоинству оценить заслуги автора. Он предложил 5000 дукатов за обнаружение еврейского текста Евангелия от Матфея и 10 тыс. золотых гульденов за перевод Гомера, но безуспешно. Марсуппини и Ораций предоставили лишь фрагменты «Илиады», а перевод первых 16 книг Валлы был прозаическим переложением. Он назначил своему секретарю и биографу Манетти зарплату в 600 дукатов, хотя тот и отсутствовал в Риме. Другого такого щедрого и просвещенного любителя книг на престоле святого Петра никогда не бывало.

Непреходящим памятником Николаю стала Ватиканская библиотека, которая, с более поздними дополнениями, представляет самое ценное в мире собрание редких рукописей восточной, греческой, латинской и церковной литературы. Среди ее величайших сокровищ – Ватиканский кодекс греческого Нового Завета. Папские библиотеки и архивы существовали и раньше, сначала в Латеранском дворце, потом – в Ватиканском, но звания основателя Ватиканской библиотеки заслуживает все же Николай. Он купил для нее около 5000 томов ценных классических и библейских рукописей – громадное по тем временам собрание. Кроме того, у него была частная библиотека, в основном состоявшая из книг латинских классиков. В то время ни одна другая библиотека не достигала 1000 томов. У Виссариона их было только 600, у Никколи во Флоренции – 800, у Федериго из Урбино – 772. Сейчас в Ватикане хранится 30 тыс. рукописей и около 100 тыс. печатных трудов. Свободный доступ в архивы Ватикана впервые был открыт при Льве XIII.

Папы более позднего периода эпохи Возрождения больше интересовались искусством и архитектурой, чем литературой. Испанец Калликст III, согласно вызывающему сомнения сообщению Веспасиано, считал, что его предшественник, собирая книги, напрасно тратил церковную казну. Он отдал несколько сотен томов старому кардиналу Исидору Киевскому и расплавил серебряные украшения, которыми скреплялись многие рукописи, чтобы отлить монеты. Их предполагалось потратить на проповедовавшуюся им войну против турок.

Казалось, от гибкого дипломата и литератора Пия II гуманисты могут ожидать многого, но получили они мало. И так произошло не потому, что Эней Сильвий боялся соперников. После того как его избрали папой, он объезжал город Рим, Тускулум, Альбу, Остию и другие места в поисках древнеримских дорог и акведуков и изучал древние памятники. Он был поэтом, новеллистом, полемистом, историком, космографом. Он ко всему относился с увлечением, будь то гонки на лодках, охота или сокровища великих городов Флоренции и Рима. Его наблюдательность была столь же велика, сколь широки были его интересы. Казалось, ничто не ускользало от его взора. Все человеческое было ему интересно. Его описания городов и людей (например, во «Фридрихе II» и в «Истории Богемии») привлекают внимание читателя проницательными суждениями, вниманием к характерным и любопытным деталям¹⁰²⁹. Новеллы и оды Пия проникнуты духом моральной распущенности, а его комедия Christs, в стиле Теренция, рассказывает о женщинах с дурной репутацией и может быть приравнена к самым развратным произведениям гуманистов. Его речи занимают три тома. Сохранилось также более 500 его посланий.

При Павле II, как видно из рассказа Платины, для папских придворных гуманистов наступило трудное время. Сикст IV (1471–1484) занимает определенное место в истории Ватиканской библиотеки. Он переместил ее в четыре новых прекрасных зала. Он обеспечил ее постоянным финансированием, позаботился о назначении переписчиков латинских, греческих и еврейских текстов, сделал библиотекарями двух известных ученых, Бусси и Платину, и отделил книги от архивов¹⁰³⁰. Легкомысленный Лев X, плоть от плоти дитя Возрождения, уважал Бембо и других авторов, однако покровительствовал не только серьезной, но и фривольной литературе. В послании, напечатанном в первом издании первых шести книг «Анналов» Тацита (1515), обнаруженных в вестфальском монастыре Корвей (1508), он писал, что «с юных лет привык считать изучение классики самым прекрасным и полезным среди всего богатства, полученного человеком от Творца, – конечно, за исключением знания о Самом Боге и поклонения Ему. Ведь классика не только украшает и наставляет человека в жизни, но и может быть применена и полезна в любой практической ситуации».

В качестве характерных нововведений итальянского Возрождения следует упомянуть так называемые академии Флоренции, Рима и Неаполя. Эти организации в чем-то соответствовали современным научным ассоциациям. Самая известная из них, Платоновская академия во Флоренции, была основана Козимо де Медичи. Среди ее членов была знать Флоренции и некоторые лица из других городов. В день рождения Платона, 13 ноября, там устраивали пир и обсуждение его произведений. Академия возрождала и распространяла знание о возвышенных истинах платонизма, и из нее выросли другие академии Флоренции, отличавшиеся более литературным и общественным характером¹⁰³¹. Расцвета славы она достигла при Лоренцо.

Академия в Риме, основателем которой был Помпоний Лет, не ограничивалась изучением Платона и его философии, но преследовала более общие литературные цели. На собраниях обсуждались классики, представлялись речи и пьесы. Хотя Лет был наполовину язычником, представители Александра VI присутствовали на его похоронах (1498). Кардинал Садолето в XVI веке считался в Римской академии одним из лучших учителей молодежи. Академия в Неаполе, основанная Иовианом Понтаном, в основном занималась проблемами стиля. Профессор Джебб достаточно верно охарактеризовал Флорентийскую академию как преимущественно философскую, Римскую – как античную, а Неаполитанскую – как литературную¹⁰³².

Возрождение изучения греческого языка, которым пренебрегали в течение восьмисот или более лет, было вызвано не интересом к оригинальному тексту Нового Завета, а желанием познакомиться с Гомером, Платоном и другими классическими греческими авторами. Греческого языка ни в коей мере не знал даже Григорий Великий. Собор во Вьенне рекомендовал создать кафедры по его изучению, но эта рекомендация ни к чему не привела. Возрождение интереса к языку сопровождалось обнаружением греческих рукописей, созданием грамматик и словарей и переводом греческих классиков.

Мы не станем останавливаться на таких сомнительных странствующих учителях, как калабрийцы, у которых брали уроки Петрарка и Боккаччо, и начнем список преподавателей греческого с Эммануила Хрисолора (1350–1415). Он учил во Флоренции, Милане, Падуе, Венеции и Риме. Примирившись с Латинской церковью, он был взят в качестве переводчика на собор в Констанце, где и умер. Он написал первую греческую грамматику, напечатанную в 1484 г. Первый словарь был составлен монахом-кармелитом Джованни Крастоне из Пьяченцы. Он вышел в 1497 г. Сейчас, когда у нас есть все необходимые пособия для изучения греческого языка, мы даже не можем себе представить трудности, с которыми сталкивался любой изучающий этот язык без элементарной помощи грамматики и словаря в то время.

Мощный импульс к изучению греческого языка был дан собором в Ферраре (1439), где присутствовала большая делегация Восточной церкви и обсуждались доктринальные разногласия христианского мира. Его протоколы вышли на двух языках. Среди тех, кто посетил собор и остался на Западе на какое-то время или навсегда, были Плифон, настоящее имя которого было Гемист Георгий (1355–1450), и Виссарион (1403–1472). Козимо де Медичи часто слушал Плифона. Благодаря его лекциям о Платоне у Козимо возникла идея создать Платоновскую академию во Флоренции.

Виссарион, епископ Никеи, насовсем остался в Латинской церкви и стал членом коллегии кардиналов при Евгении IV. Когда его обсуждали как возможного кандидата на папский престол, кардинал Авиньона возразил, что он грек и носит бороду. Он умер в Равенне. Как и все греки, Виссарион был богословом, склонным к философии, и его больше интересовала метафизическая тайна вечного исхождения Духа, нежели практическое воздействие Духа на сердца людей. Он защищал Платона от обвинений в аморальности и предполагаемой враждебности к ортодоксальным учениям, указывая на веру этого философа в сотворение и бессмертие души, цитируя благосклонные отзывы о нем Василия, Августина и других отцов церкви и представляя его как связующее звено между язычеством и христианством. Дворец Виссариона в Риме был местом сбора ученых. Потратив 15 тыс. дукатов (или, как утверждает Платина, 30 тыс.), он собрал ценную библиотеку, которую в 1468 г. отдал Венецианской республике¹⁰³³.

Георгий Трапезундский (1395–1484) прибыл в Италию около 1420 г., выразил свое согласие с папской церковью, учил красноречию и философии Аристотеля в Венеции и Риме и был назначен папским писцом при Николае V. Это был тщеславный, любящий спорить и раздражительный человек. Он ссорился с Валлой, Поджио, Феодором Газа, Виссарионом и Перотти. Пятьдесят скудо, которые Сикст IV дал ему за перевод «Истории животных» Аристотеля, он презрительно бросил в Тибр. Его главным трудом было сравнение Аристотеля и Платона, причем в пользу первого.

Феодор Газа, соперник Георгия, был родом из Фессалоники, прибыл в Италию в 1430 г., преподавал в Ферраре, а потом перешел на службу к папе Николаю. Он был ревностным платоником, перевел на латынь несколько греческих трудов, а несколько произведений Цицерона – на греческий и написал греческую грамматику.

Иоанн Аргиропулос, поклонник Аристотеля, философ и переводчик, 15 лет с большим успехом преподавал во Флоренции, а потом в Риме, где Рейхлин слушал его лекцию о Фукидиде. Он умер в 1486 г., объевшись дынями.

Ведущими из греков, эмигрировавших в Италию после падения Константинополя, были Каллист, Константин Ласкарис и его сын Иоанн. Иоанн Андроник Каллист преподавал греческий в Болонье и в Риме (1454–1469) и принимал участие в диспутах между сторонниками Платона и Аристотеля. Потом он перебрался во Флоренцию и наконец во Францию – в надежде найти там более щедрое вознаграждение за труды. Говорили, что он прочел всех греческих авторов и привез с собой из Греции шесть сундуков рукописей. Константин Ласкарис, принадлежавший к высокопоставленному семейству Восточной империи, учил греческому языку Ипполиту, дочь Франческо Сфорца, а позже – жену Альфонсо (сына Фердинанда I Неаполитанского). Он составил для нее греческую грамматику. Это была первая печатная книга на греческом (1476). В 1470 г. он перебрался в Мессину, где учредил процветавшую школу, и умер в конце века. Среди его учеников был кардинал Бембо из Венеции.

Его сын, Иоанн Ласкарис (1445–1535), по поручению Лоренцо Медичи собирал рукописи в Греции и надзирал за печатанием греческих книг во Флоренции. Он сопровождал Карла VIII во Францию. В 1513 г. Лев X призвал его в Рим, и он открыл там греко-латинскую школу. В 1518 г. он вернулся во Францию и собирал библиотеку Фонтенбло для Франциска I.

Среди тех, кто отличился на поприще собирания греческих рукописей, был Джованни Ауриспа (1369–1459), который в молодости отправился в Константинополь, чтобы изучать греческий. Он покупал и продавал сочинения с изощренностью опытного книготорговца. В 1423 г. он вернулся из Константинополя с 238 томами, в том числе Софокла, Эсхила, Платона, Ксенофонта, Плутарха, Лукиана. Так он спас эти книги от безжалостного уничтожения их турками до того, как Константинополь постигла катастрофа 1453 г.

После XV века изучение греческого в Италии пришло в упадок, но его подхватили и усовершенствовали гуманисты к северу от Альп.

Изучение еврейского языка, который не был предай забвению в Европе благодаря иудейским ученым (особенно в Испании), также было возобновлено в Италии в XV веке, но возвращение к нему вызвало оппозицию. Когда Леонардо Бруни узнал, что Поджио изучает еврейский язык, он написал, что такое изучение не только бесполезно, но и определенно вредно. Манетти, биограф Николая V, перевел с еврейского Псалтирь и собирал еврейские рукописи для этого понтифика. Монах-камальдул Траверсари выучил еврейский язык и в 1475 г. начал печатать еврейские книги на итальянских печатных станках. Кафедры для изучения еврейского языка были основаны в Болонье (1488) и Риме (1514).

Переходя от списка греческих учителей к итальянским гуманистам, мы упомянем лишь несколько наиболее выдающихся имен и особо отметим их отношение к церкви.

Леонардо Бруни (1369–1444), ученик Хрисолора, дает нам возможность понять, сколь чрезвычайной сенсацией стало возрождение греческого языка. Он оставил все прочие занятия ради изучения Платона и Демосфена. Он был папским секретарем в Риме, а в течение какого-то времени – канцлером Флоренции, писал послания, речи, истории, философские очерки и делал переводы с греческого, в том числе «Этики», «Политики» и «Экономики» Аристотеля, «Федона», «Критона», «Апологии», «Федра», «Горгия» и «Посланий» Платона, шести жизнеописаний Плутарха. Люди из других городов приходили во Флоренцию специально для того, чтобы увидеть его. Он был благочестивым католиком¹⁰³⁴.

Франческо Поджио Браччолини (1380–1459) был секретарем Мартина V, потом – Николая V и жил в основном во Флоренции и Риме¹⁰³⁵. Он был самым известным гуманистом своего времени, страстно любил классическую древность и литературную полемику. Он в основном преуспел в латыни, но знал также греческий и немного еврейский. Он с энтузиазмом искал книги. Он поехал в Констанц как папский секретарь, нашел там полную копию Institutiones Квинтилиана и обследовал близлежащие бенедиктинские аббатства Рейхенау и Вейнгартен на предмет древних рукописей. В Клюни и других французских монастырях он нашел неизвестные ранее речи Цицерона. Он посетил и «варварскую Англию». Хотя Поджио почти 50 лет служил курии, он презирал монахов и высмеивал их, подрывая уважение к церкви, которая поддерживала его. В своем «Диалоге против лицемерия» он собрал ряд скандальных историй об уловках и обмане, которые монахи практикуют во имя религии. Мы уже цитировали его смелый рассказ о мученичестве еретика Иеронима Пражского. Когда был избран Феликс, Поджио не постеснялся использовать оскорбительные термины. Он называл антипапу новым Цербером, золотым тельцом, рыкающим львом, первосвященником скверны. Не менее суров он был по отношению к Базельскому собору, избравшему Феликса. Из-за самомнения и несдержанности Поджио постоянно с кем-то ссорился. Он обменивался со своими оппонентами самыми остроумными оскорблениями. Он был не только язвителен, но и вел безнравственный образ жизни. Он жил с наложницей, которая родила ему 14 детей. Когда его упрекали в этом, он фривольно отвечал, что лишь подражает распространенным среди клира привычкам. В возрасте 54 лет он оставил ее и женился на флорентийской девушке 18 лет, от которой у него было четверо детей. Его «Фацеции» (Facetiae, или «Книга шуток»), сборник непристойных историй, приобрел невероятную популярность.

Генерал ордена камальдулов Амброджо Траверсари (1386–1439) сочетал аскетическое благочестие с интересом к языческой литературе. Он собрал в Венеции 238 рукописей и переводил греческих отцов церкви. Вероятно, это был первый итальянский монах со времен Иеронима, который изучал еврейский.

Карло Марсуппини из Ареццо, называемый Карло Аретино, принадлежал к тому же самому кругу, но был явным язычником и умер без исповеди и таинств. Однако он был весьма уважаем как учитель и канцлер Флоренции. Его с почетом похоронили в церкви Санта-Кроче в 1463 г., где в его честь воздвигнут памятник.

Франческо Филельфо (1398–1481) был одним из первых знатоков латинского и греческого языка. Современники весьма восхищались им и при этом ненавидели. Он посетил Грецию, вернулся в Италию с большим количеством рукописей, преподавал красноречие и греческий в университете Флоренции. В нем сочетались худшие и лучшие черты эпохи Возрождения. Он был высокомерным, подлым, эгоистичным, жадным. Он считал себя равным Вергилию и Цицерону, если не выше их. В плане злословия, недостойных сатирических приемов и оскорблений он соперничал с Поджио. Из-за своих ядовитых высказываний он вступал в скандальные литературные ссоры с Никколо, Поджио, представителями семейства Медичи и другими людьми. Ею изгнали из Флоренции, но в старости Лоренцо призвал ею обратно, и он умер через несколько недель после возвращения, в возрасте 83 лет. Он всегда просил у князей платы за свои стихи, содержал несколько слуг и имел шесть лошадей. От трех его жен у него родились 24 ребенка. Он был неблагодарен по отношению к своим благодетелям и предавал друзей¹⁰³⁶.

Марсилио Фичино (1433–1499), один из тех, кто прославил двор Лоренцо Великолепного, был рукоположенным священником, ректором двух церквей и каноником собора Флоренции. Он красноречиво проповедовал платоническое Евангелие своим «братьям во Платоне» и перевел орфические гимны, «Гермеса Трисмегиста» и некоторые из трудов Платона и Плотина – выполнив колоссальную по тому времени работу. Он верил, что божественный Плотин первым открыл богословие божественного Платона и «мистерии древних» и что они совместимы с христианством. Однако он не смог обнаружить в произведениях Платона тайну Троицы. Он писал в защиту христианской веры, которую считал единственной подлинной верой, и создал труд о бессмертии души, которое доказывал, приводя 15 доводов против Аристотеля. Он был невысокаго роста, часто болел и был беден по вине нечестных слуг и жадных родственников.

Полициано издал «Пандекты» Юстиниана, перевел Эпиктета, Гиппократа, Галена и других авторов, а также опубликовал курсы лекций об Овидии, Светонии, Плинии и Квинтилиане. Его лекции пользовались популярностью в Англии и Германии, а среди его слушателей были Гросин, Линакр и Рейхлин.

Трое выдающихся итальянских гуманистов, чья жизнь приходится на первый период Реформации, были кардиналами: Пьетро Бембо (1470–1547), Джакопо Садолето (1477–1547) и Алеандер (1480–1542). Все трое владели изящным латинским стилем. Бембо в течение 22 лет сожительствовал с женщиной, и у него было трое детей. Кардинал Садолето больше всего известен благодаря своему вежливому и хитроумному посланию, которое призывало женевцев отказаться от Реформации и на которое ответил Кальвин¹⁰³⁷.

Мы не случайно будем говорить о Лоренцо Валле (1406–1457) и Пико делла Мирандола (1463–1494) в последнюю очередь. Среди гуманистов XV века эти люди больше всего походили на современных мыслителей. Первый был представителем критической науки, второй – широких гуманистических симпатий, сочетавшихся с пылким благочестием.

Лоренцо Валла, единственный выдающийся гуманист, рожденный в Риме, преподавал в Павии, был секретарем неаполитанского короля и служил при дворе Николая V¹⁰³⁸. Он имел несколько бенефициев и был похоронен в Латеранском соборе, но был скептиком и косвенно поддерживал эпикурейскую мораль. Он обладал классической и богословской эрудицией и достиг почти такого же влияния, как Эразм несколько поколений спустя. Он был прирожденным критиком и одним из первых борцов за право частного суждения. Он освободился от пут схоластической традиции и непогрешимого церковного авторитета, и в этом отношении Беллармин назвал его предтечей Лютера. Лютер, который был мало знаком с трудами Валлы, весьма уважая его, заявлял, что на протяжении многих веков ни в Италии, ни во вселенской церкви не рождались подобные ему¹⁰³⁹. Валле с трудом удалось избежать суда инквизиции. Он считал, что монахи не обладают монополией на «религиозность» и критиковал их тройной обет. В своих «Аннотациях к Новому Завету», опубликованных Эразмом в 1505 г., он осмелился исправлять Вульгату Иеронима. Он сомневался в подлинности трудов, приписываемых Дионисию Ареопагиту, и отвергал как подделку послание Христа к королю Авгарю, которое Евсевий признавал подлинным. Усомнившись в апостольском происхождении Апостольского символа веры и (ок. 1440) разоблачив Константинов дар как вымысел, он выступил против того, во что твердо верили на протяжении веков. Объявив Константинов дар «противоречивым, невозможным, нелепым, варварским и смешным»¹⁰⁴⁰, он выбил из рук иерархии оружие, которым она давно пользовалась. Его критика была основана на достоверно известных событиях и обличала явную поддельность и средневековый характер языка. Не удовольствовавшись опровержением подлинности Константинова дара, Валла воспользовался этой темой, чтобы критиковать светскую власть папства в целом. Таким образом, он выступил против самой сути средневековой теократии. В плане смелости и ярости произведения Валлы можно сравнить с антипапскими трудами Лютера. Он не пошел настолько далеко, чтобы отрицать духовную власть и божественность института папства, но обвинял Римского епископа в том, что тот превратил Петра в Иуду и принял предложенные дьяволом царства мира сего. Он объявил папу ответственным за политические раздоры в Италии и за ее несчастья, восстания и гражданские войны, тем самым предвосхищая Макиавелли. Он утверждал, что князья имеют право лишать папу его светских владений, которыми он давно уже злоупотребляет. Существуют сомнения в чистоте побуждений Валлы. В то время, когда был написан этот трактат, Валла находился на службе у Альфонсо, который был в ссоре с Евгением IV.

К сожалению, этические принципы и поведение Валлы не говорили в пользу его богословия. Его споры с Поджио полны скандальных подробностей. В ходе этих споров Валлу обвиняли в соблазнении и педерастии¹⁰⁴¹. Его «Диалоги Цицерона о похоти», написанные, вероятно, в 1431 г., – это косвенная атака на христианскую мораль. Валла отстаивал платоническую идею об общих женах. Требования природы благи и похвальны, и голос природы он считал голосом Бога. Когда Поджио обвинил его в том, что он обольстил служанку своего шурина, он, нисколько не стыдясь, признал это обвинение справедливым.

Пико делла Мирандола, самый развитый гений из всех появившихся после Дунса Скота, умер, едва достигнув тридцатилетнего возраста. Схоласты пошли дальше него в плане диалектических тонкостей, но намного уступали ему в плане независимости мысли, и в данном качестве Пико предвосхитил грядущую эпоху. Он изучал каноническое право, богословие, философию и гуманитарные науки в Ферраре. Он также изучал еврейский, халдейский и арабский языки¹⁰⁴². На двадцать третьем году жизни он отправился в Рим и опубликовал 900 тезисов по разным вопросам. В некоторых из них он предвосхищал взгляды протестантов – например, говорил, что не следует поклоняться образам или кресту и что слова «Сие есть тело Мое» следует понимать символически (significative), а не физически. Он также считал, что магия – это наука и что каббала подтверждает учение о Троице и Божественности Христа. Эти мнения вызвали подозрение, и 13 из его тезисов были осуждены Иннокентием VIII как еретические. Но, подчинившись суду церкви, он был оправдан, и Александр VI снял с него все обвинения.

Пико был не только эрудирован. Он отличался искренней верой и был склонен к аскетизму. Последние годы краткой жизни он посвятил изучению Библии, чтобы проповедовать Христа по всему миру. Он был поклонником Савонаролы, обвинявшего его в том, что он не стал полноценным монахом, и считавшего, что он попадет в чистилище. Из всех гуманистов Пико отличался самыми возвышенными представлениями о достоинстве и судьбе человека. В своем De dignitate hominis он утверждал, что Бог поместил человека в мир, чтобы тот свободно изучал все, что есть в мире, и, наделенный свободой воли, мог либо деградировать до состояния зверя, либо возвыситься до богоподобного существования. Он считал, что в христианской вере содержится высшая истина. Он – автор знаменитого высказывания: Philosophia veritatem quaerit, theologia invenit, religio possidet – «философия ищет истину, богословие ее находит, а вера ею обладает».

Мирандола оказал заметное влияние на Иоганна Рейхлина, с которым встретился в 1490 г. и которого убедил в том, что каббала содержит безграничную мудрость. Им также восхищался Цвингли. Он единственный, говорит Буркхардт, «решительно отстаивал науку и истину всех веков против одностороннего внимания к классической древности. В его лице мы можем видеть, сколь благородные изменения произошли бы с итальянской философией, если бы не вмешалась контрреформация и не положила конец прогрессу интеллектуального движения»¹⁰⁴³. Джордано Бруно, один из последних представителей философского Возрождения, был осужден римской инквизицией как еретик и сожжен на Кампо де Фьори в 1600 г. К величайшему неудовольствию папы Льва XIII, поклонники Джордано Бруно в 1889 г. воздвигли на этом месте статую в его память.

Haec est Italia diis sacra. – Плиний.

Итальянский гуманизм воспроизводил прошлое, тогда как итальянское искусство было оригинальным. Итальянское творчество – архитектура, скульптура и живопись – по-прежнему делают Италию главным в мире центром художественных исследований и доставляют наслаждение. Среди итальянских авторов только Данте мог бы сравниться по величию с Микеланджело, Рафаэлем и Леонардо да Винчи. Развитие искусства началось в век Данте с Чимабуэ и Джотто, но, когда итальянский гуманизм пришел в упадок, итальянская живопись и скульптура пережили эпоху своего величайшею расцвета. Такого созвездия гениев в области изобразительного искусства, как породила Италия в этот период, продолжавшийся более трех столетий, не наблюдалось больше нигде. Они творили во Флоренции и Риме, но их магическое влияние распространилось и на многие другие итальянские города, в том числе на Венецию, которая оставалась равнодушной к литературному движению. И здесь Рим опять позаимствовал у Флоренции художников, таких как Джотто и Фра Анджелико, скульпторов, таких как Гиберти, Донателло, Брунеллески и Микеланджело.

В то время как Италия XV века (или кватроченто, как называют его итальянцы) выражала свои художественные представления в красках, мраморе и церковных куполах, шедевры античной скульптуры, небрежно предававшиеся земле на протяжении веков, извлекались на свет, вызывая восхищение и изумление нового поколения. То, что происходило в век Николая V с поиском рукописей, в век Юлия II происходило с поиском классических греческих статуй. На одной только обширной вилле императора Адриана в Тиволи, которая тянулась на несколько миль и имела на своей территории театр, лицей, храм, базилику, библиотеку и ипподром, была обнаружена громадная сокровищница произведений искусства. Статуи находили на дне Тибра, привозили из Греции, извлекали из римских терм, где их значимость не могла быть оценена по достоинству. В понтификат Александра VI был обнаружен Аполлон Бельведерский, при Юлии II – торс Геркулеса, скульптурная группа Лаокоона¹⁰⁴⁴ и ватиканская Венера. Греческий идеал человеческой красоты вернулся и вдохновлял художников на создание творений, подобных античным.

Многие стали коллекционировать древности вслед за Петраркой. Павел II хранил богатую коллекцию древностей в своем дворце Сан-Марко. Во Флоренции Лоренцо де Медичи активно занимался поиском произведений античного искусства. Музей на Капитолийском холме в Риме, где Николай V, похоже, полностью восстановил дворец сената, был создай в 1471 г., и одним из самых первых его сокровищ стала статуя Марка Аврелия. Ватиканский музей был создай Юлием II. К этим музеям и музеям во Флоренции прибавились галереи частных коллекционеров.

В архитектуре художники эпохи Возрождения так и не переняли суровую северную готику. В 1452 г. Леон Баттиста Альберти представил Николаю V копию своего труда об архитектуре, De re aedificatoria, основанного на изучении римских памятников. Николай был первым из великих строителей Рима. Его проекты осуществлялись с большим размахом.

В искусстве эпохи Возрождения прославление средневекового католицизма смешано с очарованием классического язычества, а библейская история – с греческой и римской мифологией. Первые художники XIV – XV веков были более простыми, более целомудренными и более ревностными верующими, чем художники XVI века, достигшие больших высот в искусстве. Католический тип благочестия проявился в преобладании картин с Мадонной, которая держит Младенца Спасителя в руках или на коленях, а также изображений святого Себастьяна и других святых. Небесная красота и земная чувственность шли рука об руку, но последняя часто довлела над первой. Одни и те же знаменитые живописцы, говорит Готорн в «Мраморном фавне», «с одинаковой готовностью брались то за изображение обнаженной женщины, которую они называли Венерой, то за представление высшей и нежнейшей женственности в образе матери Спасителя, однако в первом занятый они добились более существенных успехов». Художник рисовал то Вакха, вступающего в брак с Ариадной, то Марию на Голгофе. Микеланджело создал Пьету для собора Св. Петра, но он же изобразил похищение Ганимеда для Виттории Колонна и изваял пьяного Вакха для римлянина Якопо Галли. Магдалина Тициана в галерее Питти, Флоренция, – это одновременно и сладострастная женщина с обнаженной грудью и распущенными волосами, и кающаяся святая, смотрящая в небеса. О Сандро Ботичелли Вазари пишет, что «во многих домах он изобразил множество обнаженных женщин». Но если среди писателей один лишь Данте взял христианский сюжет для своей поэмы, то гений художников и скульпторов повсеместно черпал сюжеты из обоих заветов и из церковной истории, создавая лучшие произведения.

Если мы посмотрим на длинный список выдающихся скульпторов, художников и архитекторов, прославивших Италию в эпоху Возрождения, мы с удивлением увидим, до сколь преклонного возраста удавалось доживать многим из них, но, в то же время, насколько быстро оканчивалась жизнь некоторых, уже покрытых неувядающей славой. Микеланджело дожил до 89 лет, а Корреджо умер, когда ему еще не было 44. Тициан всего года не дожил до своего столетия, а Рафаэля смерть взяла раньше, чем ему исполнилось 37. Он – прекрасный пример того, сколь многое можно создать за короткое время – подобно Моцарту в музыке и Блезу Паскалю в литературе. Опять же, некоторые из великих художников дают великолепный пример сочетания самых разнообразных талантов. Леонардо да Винчи и Микеланджело преуспели как архитекторы, скульпторы, художники и поэты. Леонардо был, помимо того, химиком, инженером, музыкантом, торговцем и глубоким мыслителем, «предвестником всех современных чудес и идей, тонким и универсальным гением, необычным и неустанным исследователем». Не случайно на его памятнике в Милане написано: «Человек, возродивший искусства и науки»¹⁰⁴⁵. Его настенная фреска с изображением тайной вечери в Милане, лучше всего известная по гравюре Рафаэля Моргена, является, несмотря на свое плачевное состояние, великолепным воспроизведением одного из величайших событий истории. Участники вечери изображены сидящими за столом трапезной, подобно монахам (а не возлежащими). Каждая голова заслуживает отдельного исследования. Что касается Микеланджело, то Тэйн назвал его, наряду с Данте, Шекспиром и Бетховеном, одним из четырех величайших умов в мире искусства и литературы.

Разделяя эпоху 1300–1550 г. на два периода – раннее Возрождение, до 1470 г., и позднее Возрождение, после этой даты, – мы обнаружим, что вначале центром итальянскаго искусства была Флоренция, а расцвета славы оно достигло в Риме при Юлии II и Льве X¹⁰⁴⁶. Ранний период начинается с Чимабуэ, который умер около 1302 г., и с Джотто (1276–1336), друга Данте. История гласит, что Чимабуэ нашел Джотто, которому было тогда десять лет, когда тот рисовал на камне овцу кусочком угля и, с согласия отца мальчика, взял его с собой во Флоренцию. Эти два художника расписывали собор, воздвигнутый в память святого Франциска Ассизского. В Санта-Кроче и в других священных местах Флоренции можно созерцать фрески Джотто. Тот, кто видел портрет Данте его работы, никогда его не забудет, – как и тот, кто видел Беатриче Ченчи кисти Гвидо Рени. Саймондс замечает, что Джотто и его ученики за немногим более полувека зафиксировали на стенах церквей и общественных зданий Италии, без преувеличения, все основные представления Средневековья¹⁰⁴⁷. Фра Анджелико да Фьезоле (1387–1455) – самый религиозный из художников этого периода. Его изображения святых и ангелов так чисты, что просто лучатся состоянием святости.

Можно только изумляться тому, сколько блестящих художественных свершений пришлось на понтификат Юлия II. В это время процветали учитель Рафаэля Перуджино (1446–1524), Леонардо да Винчи (1452–1519), Рафаэль (1483–1520), Микеланджело (1475–1564), Корреджо (1493–1534), Андреа дель Сарто (1487–1531) и Тициан (1477–1576), все – итальянцы.

Немецкий биограф говорит, что о карьере Рафаэля можно вкратце сказать следующее: «Он жил, любил, работал и умер молодым»¹⁰⁴⁸. Он был привлекателен и обладал приятным характером, был свободен от зависти и ревности, скромен, великодушен, терпеливо выслушивая критику, был всегда готов учиться и учить, помогая бедным художникам. Он и Микеланджело работали недалеко от Ватикана, Микеланджело – в Сикстинской капелле, Рафаэль – в станцах и лоджах. Их ученики ссорились между собой, оскорбляя мастеров-соперников, но сами мастера были выше зависти, свойственной недалеким умам. Эта благородная пара подобна Шиллеру и Гете среди поэтов. Казалось, Рафаэль сошел на землю из высшего мира. По мнению Вазари, в нем сочеталось столько редких дарований, что он больше походил на бога во плоти, нежели на простого человека. Портреты, изображающие его в детстве, юности и возмужалом возрасте, столь же индивидуальны и производят такое же сильное впечатление, как Данте работы Джотто и Беатриче Ченчи работы Гвидо Рени.

Как и Гете, Рафаэль был исключительно одарен судьбой. Он избежал испытаний, которые обычно ждут художников, – бедности, унижений и пренебрежительного отношения. Он занимая должность папского камергера и мог выбирать между кардинальским постом и браком с племянницей кардинала Биббиены, в приданое которой давали 3000 золотых крон. Но он откладывал свадьбу из года в год, предпочитая опасную свободу холостой жизни. Его современник и поклонник Вазари говорит, что, когда Рафаэль почувствовал приближение смерти, он, «как добрый христианин, отпустил свою любовницу, позаботился о достойном содержании для нее, а потом принес последнюю исповедь».

Лучшие работы этого художника посвящены религиозным персонажам и событиям. Посетив Флоренцию после сожжения Савонаролы, он проникся от своего друга, Фра Бартоломео, уважением к этому реформатору морали и уделил ему, подобно Данте, место среди великих учителей церкви на своей фреске Theologia в Ватикане. Его мадонны – это совершенство человеческой привлекательности и чистоты. Глядя на его Мадонну де Сан Систо в Дрездене (Сикстинскую Мадонну, названную так потому, что на картине присутствует Сикст IV), мы не можем оторвать глаз от печального, но торжествующею лица Девы-матери, сосредоточенного взгляда херувимов и сострадания на лике Божественного Младенца.

Гримм говорит, что мадонны Рафаэля – не итальянки, а женщины, поднимающиеся над национальными особенностями. Мадонны да Винчи, Корреджо, Тициана, Мурильо и Рубенса обладают национальными чертами тех народов, к которым принадлежали художники, но только Рафаэль сумел донести до нас тип женской красоты, принадлежащий Европе в целом¹⁰⁴⁹.

Последнее, величайшее и чистейшее из произведений Рафаэля – «Преображение» в Ватикане. Работая над ним, он умер, в страстную пятницу, в свой день рождения. Это полотно повесили над его гробом и несли в храм Пантеона, где его останки похоронены в выбранном им самим месте, рядом с его нареченной, Марией ди Биббиена. На картине мы видим самый божественный облик из всех, являвшихся когда-либо на земле. Он парит высоко в воздухе, облекшийся в прозрачный свет, с вытянутыми руками. По правую руку Ему поклоняется Моисей, по левую – Илия, представляющие Ветхий Завет закона и обетования. Три любимых ученика простерлись на земле. Они не в силах смотреть на сияющее великолепие небес. Поразительный контраст к этой небесной сцене дан в образе мальчика-эпилептика, с блуждающим взглядом, искаженными чертами лица и судорожно напряженными членами, поддерживаемого страдающим отцом и сестрой. Мать умоляет девятерых учеников о помощи, а они, бессильные и укоряемые книжниками, указывают на гору, куда удалился Иисус. Связывая эти две сцены, художник следовал евангельскому повествованию (Мф.17:1–14; Мк.9:2–14; Лк.9:28–37), и эта связь постоянно присутствует в христианском опыте земной жизни. Отводя взор от горы Преображения, мы неизбежно сталкиваемся с земной нищетой и, беспомощные в собственных силах, снова взираем на небо как единственный источник избавления.

Нет на земле такой скорби, которой не могли бы исцелить небеса.

Микеланджело Буонарроти был на 10 лет старше Рафаэля и пережил его на 44 года. Создавая скульптуры и картины, он черпал вдохновение из Ветхого Завета, из Данте и Савонаролы. Он прославил Данте в двух возвышенных сонетах, слушал волнующие проповеди Савонаролы против греха и порока и стал свидетелем его мученичества. Вазари и Кондиви в один голос утверждают, что в нравственном отношении Микеланджело был безупречен. Он жаловался на развращенность папского двора.

Ибо Рим продолжает убивать и продавать Христа при дворе,

Где нет условий для возрастания добродетели¹⁰⁵⁰.

Труды этого художника колоссальны. О них невозможно судить в соответствии с обычными принципами. Среди них есть живописные работы, как фрески в Сикстинской капелле собора Св. Петра, архитектурные, как купол Св. Петра, и скульптурные, как статуи Моисея в Риме и Давида во Флоренции. Его Пьета в соборе Св. Петра – мраморная скульптурная группа, изображающая Деву Марию, которая обнимает распятого Спасителя, – сразу же сделала его первым скульптором Италии¹⁰⁵¹. Его «Страшный суд» на алтарной стене Сикстинской капеллы отражает распространенное средневековое представление о Христе как о гневном судье. Это произведение соответствует «Аду» Данте¹⁰⁵². Последний труд художника в мраморе – незаконченная Пьета в соборе Флоренции. Его последний рисунок изображает распятие. В последних стихотворениях он прощался с бренными удовольствиями жизни, обращался к Богу как к единственной реальности и находил единственное утешение в распятом Спасителе. В них верно отражена самая суть евангельского учения об оправдании.

В день смерти Микеланджело во Флоренции родился Галилео Галилей. Золотой век искусства уходил. Приближался век науки.

Среди великих церквей Италии – соборов Милана, Венеции, Пизы, Сиены, Флоренции и Рима – собор Св. Петра особо выделяется своими размерами, собранными в нем сокровищами искусства и впечатляющими церковными ассоциациями¹⁰⁵³. Этот центральный собор христианского мира был освящен только в 1626 г. Урбаном VIII. Николай V планировал его крупномасштабную реконструкцию, но сделано было немного, пока за дело не взялся Юлий II. Среди архитекторов, участвовавших в проработке этого строения, наибольшую роль сыграли Браманте и Микеланджело. 18 апреля 1506 г. Юлий II заложил первый камень, согласно проекту Браманте. Кардинал Содерини провел мессу, и старый папа по лестнице спустился в траншею, выкопанную на том месте, где сейчас стоит статуя святой Вероники. Пари де Грасси говорит: многие боялись, что почва обвалится, и папа, перед тем как освятить фундамент, попросил стоявших наверху не подходить слишком близко к краю. При Льве X Рафаэль был единственным архитектором, работавшим над собором, и он уже собирался отойти от плана Браманте, когда смерть помешала его проектам. Микеланджело, который взялся за дело в 1535 г., завершил строение, создав самый великолепный в Европе купол, соперничающий с куполом Св. Софии¹⁰⁵⁴.

Возрождение литературы и развитие искусства не привели ни к улучшению нравственности в Италии, ни к освобождению от религиозного формализма. Великие современные историки этого периода – Войт, Буркхардт, Грегоровиус, Пастор, Крейтон и Саймондс – все в мрачных красках описывают упадок веры и морали, хотя Пастор пытается спасти церковь от обвинения в полном пренебрежении обязанностями и оправдать средневековую иерархию и богословие, на которые возлагается ответственность за полуязыческое Возрождение.

В средневековом богословии место личной совести человека было занято священством, и священники вовсе не собирались освобождать Италию от религиозного формализма, который вел к застою мысли и моральному упадку. Они были развращены в душе и в жизни, в том числе те, кто занимал высшие посты христианского мира¹⁰⁵⁵. Гуманизм показал, что клирики Италии неискренни, что мораль церкви пребывает в развращении, но он не только не предпринял серьезных попыток исправить это плачевное состояние, а, напротив, внес вклад в дальнейший упадок морали, возрождая язычество, то эпикурейское, то стоическое, которое проявилось как в жизни, так и в произведениях многих его выдающихся деятелей. Грегоровиус был прав, когда вынес свой ужасный приговор: единственным финалом итальянскаго Возрождения было язычество¹⁰⁵⁶.

Поклонение классическим формам влекло за собой принятие и классических идей. Немало гуманистов и художников сочетали культуру с христианской верой и посвящали свой гений делу истины и добродетели. Траверсари строго соблюдал устав монашеского ордена. Манетти, Леонардо Бруни, Витторино да Фельтре, Фичино, Садолето, Фра Анджелико, Фра Бартоломео, Микеланджело и другие были благочестивыми христианами. Траверсари сначала колебался, переводить ли ему классических авторов, а когда стал это делать, оправдывал себя мыслью, что, чем лучше люди будут понимать языческих авторов, тем ярче проявится превосходство христианской системы. Но Поджио, Филельфо, Валла и большинство других авторов эпохи Возрождения, как Ариосто и Макиавелли, были равнодушны к религии или даже относились к ее проявлениям презрительно. Культура подменила собой христианство, а поклонение искусству и страсть к красноречию подменили собой уважение к истине и святости. Гуманисты, тайно или демонстративно, приносили жертвы богам Греции и Рима, а не Богу Библии. Но они не были достаточно независимы, чтобы открыто попрать ортодоксию, ведь в таком случае они рисковали бы попасть в руки инквизиции и погибнуть на костре¹⁰⁵⁷. Те, кто наиболее активно нападал на церковных деятелей своего времени, часто раскаивались в этом в конце жизни, как Боккаччо и Банделло, и принимали перед смертью елеосвящение. Так было и с Макиавелли, который принял утешение от церкви, подвергшейся его критике, и с полуязычником Помпонием Летом из Рима, и с печально известным Сиджизмондо Малатестой из Римини, который не только покровительствовал развитию культуры, но совершал всевозможные преступления.

Хотя выносить окончательное суждение о моральной чистоте целого поколения всегда опасно, даже в случае XV века, мы достаточно ясно представляем себе ситуацию из литературы и биографий представителей высших слоев общества, литераторов, пап и князей. Возрождение в Италии не породило своего Фомы Кемпийского. Ни один преданный мистик не пытался провести реформы в монастырях и среди клира, хотя в то время и были искренние проповедники, призывавшие к моральной реформе, подобно вопиющим в пустыне. Когда мы говорим о неспособности религии принести плод праведности в стране пап и во время великой литературной и художественной активности, не следует забывать также и об этической дезинтеграции церкви и общества в другие периоды и в других странах – например, во Франции при Людовике XIV.

Гуманисты были естественными врагами монахов. Мы не можем осуждать их за это. Монахи как класс пренебрегали образованием, хвалились своим благочестием, демонстрировали напоказ свое гордое смирение и постоянно ссорились друг с другом. Боккаччо и новеллисты не стали бы делать монахов и монахинь героями непристойных историй, если бы монашеский образ жизни не находился в упадке. Поджио, Филельфо, Валла, Банделло, Макиавелли, Ариосто, Аретино и Эразм, а также автор Epistolae virorum obscurorum с едкой иронией и capказмом клеймили лицемерие и пороки монашеского класса и превращали его представителей в предмет насмешки. Монахов обвиняли в распутстве, лицемерии, в том, что они творили ложные чудеса для невежественного и легковерного народа. Был распространен слух о том, что монахини – это собственность монахов¹⁰⁵⁸. В литературе XV века встречается масса подобных обвинений, и Савонарола самым страстным образом критиковал клириков за отсутствие веры и за грехи. Макиавелли открыто заявляет: «Мы, итальянцы, все неверующие и развращенные» – и добавляет: «Мы таковы, потому что представители церкви подают нам самый дурной пример». Пастор заявил, что гуманисты, которые сами жили во грехе, не могут быть судьями священства. В определенном смысле это верно, и, если бы у нас были только слова гуманистов, мы могли бы считать их мнение обыкновенным предубеждением. Но их высказывания подтверждаются скандалами при папском дворе и условиями жизни в Риме – причем Рим был не хуже, чем Венеция, Флоренция и другие итальянские города. Тот же самый выдающийся историк пытается парировать нападки авторов-гуманистов и оправдать иерархию, указывая на длинный список из 89 святых, живших в 1400–1520 г. ¹⁰⁵⁹ Это число впечатляет, но, помимо Бернардино Сиенского, Фра Анджелико, Якопо делла Марко и Иоанна из Капистрано, немногие из них известны всеобщей истории, а последние двое отличались особенностями, которые здравый смысл человечества не склонен именовать святостью. Пастор также упоминает о завещаниях умирающих, которые выделяли средства на церковные цели, но это может говорить не столько о здравом благочестии, сколько о суеверном страхе. В конечном итоге клирики все-таки несли ответственность за происходящее и были виноваты, и не случайно их высмеивали сатирики и философы того времени.

Хотя гуманисты осуждали класс священников, многие, даже большинство из них самих жили, вопиющим образом нарушая законы нравственности. Они были склонны к скептицизму и явному язычеству. Поклоняясь древности, они придавали системе Платона такое же значение, что и системе христианства, или даже считали ее выше. Они выступали за возвращение к позывам природы, к порывам естественного, чувственного человека. Их философским принципом было sequere naturam («следовать за природой»). Ожесточенный спор о сравнительных достоинствах двух греческих мыслителей, Аристотеля и Платона, был начат Плифоном, который обвинил Аристотеля в атеизме. Сражение продолжалось много лет, причем спорившие самым яростным образом нападали друг на друга. Защищая Платона, Фичино превознес этого философа так высоко, что он затмил принципы Писания. Фичино на полном серьезе предлагал включить в литургию, наряду с местами Писания, фрагменты из произведений Платона¹⁰⁶⁰.

Пьетро Помпонацци, популярный учитель философии Аристотеля в Падуе и Болонье, формально усомнился в бессмертии души. Его трактат, опубликованный в 1516 г., был сожжен францисканцами в Венеции, но в Риме и Флоренции ему удалось избежать осуждения благодаря вмешательству Бембо и Джулио де Медичи. Философия материализма была так распространена, что Пятый Латеранский собор за три года до этого, 19 декабря 1513 г., посчитал необходимым подтвердить учение о бессмертии души и велел преподавателям университетов пресекать доводы материалистов. В век Юлия II и Льва X в Риме правил скептицизм и священники между собой смеялись над религиозными вымыслами, как некогда поступали авгуры в древнем городе¹⁰⁶¹.

Главное обвинение против гуманизма гласит, что ему недоставало определенной серьезной морали, присутствующей в христианской системе. Но гуманизм и не собирался оправдывать себя морально или как-то возрождать этические принципы. Он выродился в интеллектуальную и эстетическую роскошь, привычку самовозвышения для немногих, ничего не делая для улучшения общества в целом и явно не заботясь о таком улучшении. Гуманисты были склонны к высокомерию, тщеславию, были лишены принципов и человеческого достоинства. Они завидовали и ревновали, вступали в непривлекательные личные ссоры друг с другом, лебезили перед богатыми и могущественными. Полициано, Филельфо и Валла выпрашивали подарки и места с помощью малодушной лести. С презрением относясь к религиозным функционерам, они не умели подражать добродетельному самоотречению монашества и не уважали права других людей, как того требует христианское учение. Под влиянием Возрождения сформировалось то иллюзорное представление о чести, которое играло столь важную роль в некоторых районах Европы и которое, в условиях самой утонченной культуры, может скрывать под собой самый крайний эгоизм¹⁰⁶².

Не было ссор более грубых, чем литературные войны между выдающимися писателями. Поджио и Филельфо пускали в ход отравленные кинжалы презрительности. Саймондс говорит: «Оскорбления Поджио слишком ужасны, чтобы можно было осквернить ими эти страницы». Поджио, не удовлетворяясь нападками на литературные способности Филельфо, обвинял его в худших пороках, хулил его жену и мать. В споре Поджио с Георгием Трапезундским борцы за истину давали друг другу пощечины и дергали друг друга за волосы. Георгий обвинил Поджио в том, что тот приписал себе чужие переводы Ксенофонта и Диодора. Валла и Фацио обменялись восемью томами оскорблений. Безольд был вынужден признать, что подобные раздоры свидетельствуют о полном моральном упадке более явно, нежели цинизм итальянской поэзии¹⁰⁶³.

В конце рассматриваемого периода литература эпохи Возрождения в избытке содержала в себе места, оскорбительные для нравственности и достоинства. Поджио было уже 70 лет, когда он выпустил свою непристойную «Книгу шуток» («Фацеции»), которая до 1500 г. была издана 26 раз и была трижды переведена на итальянский язык. О произведениях Поджио Буркхардт говорит: «В них достаточно грязи для того, чтобы у читателя возникло предубеждение против гуманистов в целом». Эпиграммы Филельфо, De jocis et seriis, согласно его биографу Розмини, содержат «ужасные непристойности и выражения, свойственные для улиц и борделей». Беккаделли и Аретино открыто проповедовали раскрепощение плоти. Они не стеснялись приукрашивать распущенность и прославлять ее в изысканных стихах, за которые их хвалили князья и прелаты. «Гермафродита» Беккаделли отчаянно критиковали монахи с кафедры, а гуманисты радостно приветствовали. Козимо разрешил, чтобы этот непристойный труд посвятили ему. Император Сигизмунд в Сиене вручил автору лавровый венок. Умер Беккаделли в Неаполе в 1471 г., уже старым, но все еще популярным. В ответ своим критикам, осуждавшим непристойность творений, Беккаделли приводил в пример античных авторов. Николаю дали почитать экземпляр его знаменитого произведения. Он продержал его девять дней и вернул, не осудив. Пьетро Аретино (ум. в 1557), самого непристойного из итальянских поэтов, называли il divino Aretino. Его поощряли Карл V, Франциск I и Климент VII. Он даже осмелился претендовать на пост кардинала, но его постигла печальная кончина. Баделло (ум. в 1562) в своих Facetiae описывает моральный упадок общества. Скверна повсюду. О распутстве в монастырях он рассказывает как об обычном явлении. И этот человек был епископом!¹⁰⁶⁴

Макиавелли, флорентийский политик и историк, поклонявшийся способностям и силе, почитатель Чезаре Борджиа, выстроил на принципах Возрождения политическую систему абсолютного эгоизма. При этом он требовал, чтобы правитель притворялся, будто соблюдает пять добродетелей – для обмана невежественных¹⁰⁶⁵. Многие гуманисты делали вид, что они стоики, но под этой личиной скрывалось эпикурейство.

Авторы новелл и пьес не только беззастенчиво рассказывали об общественных и частных пороках, но и изображали их так, чтобы они вызывали веселье и смех. Авторы эпохи Возрождения не писали трагедий. Главной их темой была неверность замужних женщин, потому что за незамужними очень внимательно следили и к ним было трудно подобраться. Авторы восхищались любовниками, которые умело добивались своего, а обманутые мужья превращались в объект насмешки. Они писали о куртизанках и публичных домах¹⁰⁶⁶.

В «Мандрагоре» Макиавелли Каллимако, находившийся в Париже, возвращается во Флоренцию, решая сделать своей любовницей Лукрецию, о красоте которой он наслышан. Притворившись врачом, он убеждает ее мужа, жаждавшего иметь наследника, позволить ему применить напиток из мандрагоры, который избавит его жену от бесплодия и в то же время убьет любовника. Воздействуя на сознание мужа с помощью тещи и исповедника Лукреции, согласившегося участвовать в заговоре за взятку, он добивается своей цели. Пьеса прославляет порок и прелюбодеяние. И это была одна их пьес, которые с удовольствием смотрел Лев X! В 1513 г., несмотря на то, что театр был уже сто лет как запрещен церковью, этот понтифик открыл театр в Капитолии. Несколько лет спустя он смотрел представление комедии Ариосто Suppositi. Декорации были изготовлены Рафаэлем. Присутствовало 2000 зрителей, Лев сидел в ложе с моноклем в руке. Сюжет комедии строится на обольщении девушки слугой ее отца. Одним из первых кардиналов, которые начали устраивать театральные представления в своих дворцах, был Рафаэле Риарио.

Интеллектуальная свобода в Италии приобрела форму разнузданного стремления к чувственным удовольствиям. Осуждая девственность, которой требовала церковь, Беккаделли объявлял ее грехом против природы. Природа есть благо, и он призывал мужчин нарушать закон, вступая в связь с монахинями¹⁰⁶⁷. От гетер человечеству больше пользы, чем от монастырских затворниц. Мы уже отмечали, что положение незаконнорожденного больше не мешало занимать высокие посты в государстве или церкви. Эней Сильвий говорил, что большинство правителей Италии были рождены вне брака¹⁰⁶⁸. Когда, будучи папой, он в 1459 г. прибыл в Феррару, там его встретило восемь князей, ни один из которых не родился в законном браке. Появление в конце XV века в Италии французской (галльской) болезни, казалось, должно было сделать всех более осторожными. Ходили слухи, что Юлий II, не скрестивший ноги во время публичного богослужения на одном из празднеств, был одной из ее жертв¹⁰⁶⁹. Аретино писал, что в те распущенные времена кузены и родственники обоих полов, братья и сестры вступали друг с другом в бесчисленные связи и не испытывали никаких угрызений совести¹⁰⁷⁰.

Естественно, все слои общества были отравлены пороком, раз папский двор, исток христианства, был таким развращенным. Застолья в Ватикане при Александре VI и легкомыслие двора Льва X были таким примером, который мог губительно подействовать на самые твердые моральные устои. Некий монах-шут веселил собравшихся за столом Льва своей невероятной прожорливостью, проглотив целиком голубя и съев сорок яиц и двадцать каплунов за один присест! Сын Иннокентия VIII был женат на представительнице дома Медичи, а сын Александра – на представительнице королевского дома Франции. Его дочь Лукреция была отдана замуж в не менее гордое семейство Эсте. Сикст IV взимал налоги с публичных домов, то есть практически легализовал их ради увеличения доходов курии. В 1490 г., если верить данным Инфессуры, в Риме существовало 6800 продажных женщин. Это громадная цифра в соотношении с количеством населения. Этот же римский летописец утверждает, что вряд ли в Риме нашелся бы священник, который не содержал бы наложницу «во славу Бога и христианской веры». Куртизанки прибывали из всех областей Италии и Испании. Они жили в Риме в большей роскоши, чем гетеры в Афинах, и носили классические имена – Диана, Лукреция, Камилла, Джулия, Костанца, Империя, Беатриче. Во время прогулок и посещений церкви их сопровождали поэты, графы и прелаты. Когда же красота их увядала, они обычно заканчивали свою жизнь в богадельнях¹⁰⁷¹.

В Италии был также распространен порок древнего мира, который обычно не называли по имени. В педерастии обвиняли гуманистов и если не самих пап, то, по крайней мере, папских сыновей, например, Пьерлуиджи Фарнезе, сына Павла III. В своей седьмой сатире Ариосто, умерший в 1533 г., даже заявляет, что порок этот был характерен почти для всех гуманистов. За приверженность к нему был смещен один венецианский посол. В нем обвиняли также венецианского летописца Сануто. Подобные обвинения выдвигались также против Полициано, Валлы, Аретино, римских академиков. Худшего и придумать нельзя, столь отвратительным представляется это преступление против нравственности основному человеческому инстинкту. Неудивительно, что Саймондс говорит: «Итальянское общество было обессилено пороками худшими, чем языческие»¹⁰⁷².

К разврату добавлялись любовь к роскоши, азартные игры, вендетта, или кровная месть, наемные убийства. Жизнь стоила недорого, когда все руководствовались похотью и жаждой власти. Кардиналы собирали бенефиции, чтобы иметь средства для удовлетворения своих запросов¹⁰⁷³. В середине XVI века Италия, по словам Буркхардта, пребывала в состоянии морального кризиса, и выход из этого состояния не могли найти даже лучшие ее представители. Саймондс, написавший несколько томов об эпохе Возрождения, считает, что «почти невозможно преувеличить моральную развращенность Рима в начале XVI века». А Грегоровиус добавляет, что «богатейшая интеллектуальная жизнь процветала в трясине порока»¹⁰⁷⁴.

Папы достаточно нетерпимо относились к явной ереси и нападкам на свои прерогативы. Мы прекрасно видим это по их реакции на тезисы Лютера и на проповеди Савонаролы. В то же время они не обращали внимания на явный разврат и на тайную измену. В иерархических интересах они сохраняли закон о безбрачии священников, но разрешали прелатам нарушать его и сами открыто признавали своих незаконнорожденных детей и наложниц. К сожалению, и гуманисты, за некоторыми исключениями, погружались в преобладавший повсюду разврат. В их принципах не было ничего такого, что могло предотвратить подобное поведение. Художники в целом были не лучше ученых. Они, если такое возможно, еще свободнее относились к вопросам сексуальной нравственности. Мы заявляем это не из духа враждебности к церкви средних веков, а из желания соблюдать верность историческим фактам. А факты приводят нас к выводу, что церковная организация также может ошибаться и даже распространять порок и суеверие примером поведения своих прелатов и принятием не соответствующих Писанию канонов. Реальностью нисколько не подтверждается и привлекательное, но ошибочное мнение, будто литература и искусство, не проникнутые принципами христианской веры, способны искупить себя или очистить общество. Они не делали этого в дни процветания в Греции и Риме, и точно так же они не сделали этого в Италии.

Сравнивая наш век с эпохой Возрождения, мы можем быть благодарны ему хотя бы за одно достижение¹⁰⁷⁵. Наш век отказался от веры в астрологию, что в основном связано с развитием астрономической науки. Фома Аквинат считал, что астрология – это полноправное искусство, если ее используют для предсказания природных событий, таких как засуха и дождь, но она становится бесовским культом, когда ею пользуются для предсказания поступков и судьбы людей¹⁰⁷⁶. В ранний период она причислялась к ереси. Виновные в занятиях астрологией представали перед инквизицией. В 1324 г. Чекко д’Асколи доказал, что распятие Христа было неизбежным в связи с расположением созвездия Весов, но ему пришлось отречься от своего мнения. Его астролябия и другие инструменты были сожжены по решению суда Флоренции (1327). Несмотря на насмешки Петрарки, астрологический культ продолжал существовать. Канцлер Д’Альи верил в него. Практически все папы и итальянские князья позднего Возрождения имели при себе астрологов или в большей или меньшей степени верили в астрологию – например, Сикст IV, Юлий II и Лев X, а также Павел III некоторое время спустя. Юлий II отложил свою коронацию на несколько недель, до 26 ноября 1503 г., так как астролог назвал именно этот день счастливым. Людовико Миланский ждал благоприятных небесных знамений, прежде чем предпринять что-либо серьезное¹⁰⁷⁷.

С другой стороны, Савонарола осуждал эту веру, и ему вторили Пико делла Мирандола и Эразм¹⁰⁷⁸. Свободе человеческих поступков астрология противопоставляла фаталистические представления о мире. Это чувствовали в то время, и Маттео Виллани говорил не раз, что «никакое созвездие не способно принудить свободную волю человека или извратить Божий промысел». Еще до конца XV века культ астрологии был осужден и уничтожен во Франции (1494), но в Германии, несмотря на распространение системы Коперника, он находил последователей еще более ста лет. Великий католический вождь Тридцатилетней войны Валленштейн перед лицом препятствий продолжал следовать указаниям небесных тел, и Шиллер вкладывает в его уста слова:

Звезды не лгут. То, что случилось,

Противоречит движению светил и судьбе;

Искусство не обманывает нас. Это лживое сердце

Наполняет ложью истину, которую возвещают небеса.

Бунт против власти средневекового священства и схоластической диалектики был великим и необходимым движением, проистекавшим из здравых намерений человечества. Итальянское Возрождение возглавило этот бунт. Оно дало свободу личности, и в этом отношении его деятельность ценна, но свобода эта не была должным образом ограничена. Она была дикой и легко впадала в крайности, так что Макиавелли вполне мог сказать: «Италия – самое порочное место в мире». Как и в прежние времена, в X веке, в эпоху Оттонов, ограничение свободы пришло с севера. Когда итальянские помыслы пренебрегли христианскими идеалами, когда казалось, что вера может угаснуть, а общественной нравственности больше не существует, в Виттенберге прозвучал голос, который выступал против монашеского аскетизма и схоластики, но в то же время утверждал индивидуальную свободу, управляемую совестью и уважением к Богу.

Гуманистические исследования проникли в Германию поздно. Им препятствовало не столько невежество священников и предрассудки, как в Италии, сколько схоластическое богословие, царившее в университетах. Немецкий гуманизм можно считать родившимся с изобретением печатного станка (ок. 1450). Период его процветания приходится на конец XV века и продолжается только примерно до 1520 г., когда он был поглощен более популярным и мощным религиозным движением, Реформацией, тогда как итальянский гуманизм был вытеснен папской контрреформацией. К северу от Альп эта новая культура заметно отличалась от итальянской. Университеты и школы играли намного более важную роль, чем на юге. Представители новой культуры были учителями – даже Эразм, который преподавал в Кембридже и был близок к профессорам из Базеля. В период развития движения новые университеты возникали от Базеля до Ростока. Опять же, в Германии не было князей-покровителей искусств и наук, которые по уму и щедрости сравнились бы с папами Возрождения и Медичи. Новая культура также не была исключительно аристократической. Она распространяла знания повсюду. Активно создавались начальные и общеобразовательные школы. Когда влияние итальянскаго Возрождения стало ощущаться на севере, там, фактически, уже присутствовало сильное и независимое интеллектуальное влияние школ, организованных братьями общинной жизни. В гуманистическом движении немецкий народ был не просто раболепным подражателем. Он получил определенный импульс с юга, но проложил свой собственный путь. Если бы Италия была внимательна к урокам севера, вероятно, сегодня ее народ намного больше преуспел бы в области учености и образованности.

На севере гуманизм поступил на службу к религиозному прогрессу. Немецкие ученые были не такими блестящими и изысканными, но их намерения были серьезнее, а знания точнее, чем у их итальянских предшественников и современников. На юге внимание литераторов привлекли древние классики. На севере все было иначе. Там не существовало такого всепоглощающего желания перевести классиков на народный язык, как в Италии. Север не подражал и итальянской литературе с ее вольными нравами. «Декамерон» Боккаччо был впервые переведен на немецкий язык врачом Генрихом Штайнховелем (ум. в 1482). К северу от Альп внимание ученых было прежде всего сосредоточено на Ветхом и Новом Заветах. Греческий и еврейский языки изучались не из любви к культу античности, а для того, чтобы лучше понимать основы христианской системы. Так была выполнена подготовка к самым конструктивным переменам протестантской Реформации.

То, что можно сказать о немецкой науке, можно сказать и об искусстве Германии. Художники – Альбрехт Дюрер, который родился и умер в Нюрнберге (1471–1528), Лукас Кранах (1472–1553) и прежде всего Ганс Гольбейн (1497–1543) были свободны от языческого элемента и внесли вклад в развитие Реформации. Кранах жил в Виттенберге после 1504 г. и рисовал портреты Лютера, Меланхтона и других вождей протестантизма. Гольбейн иллюстрировал некоторые из новых произведений и нарисовал портреты Эразма и Меланхтона. Его Мадонна, которая сейчас находится в Дармштадте, выглядит как немка. На голове у нее венец, а печальное лицо Младенца у нее на руках выражает заботу обо всем мире.

Связующим звеном между учеными Италии и Германии можно в первую очередь назвать Энея Сильвия. Он жил при дворе Фридриха III в Базеле и был одним из секретарей собора, благодаря чему к северу от Альп его хорошо знали еще до того, как он был избран папой. Однако посредничество осуществлялось не одним-единственным человеком. Слава Возрождения по торговым путям проникала из Северной Италии в Аугсбург, Нюрнберг, Констанц и другие немецкие города. Благодаря визитам Фридриха III и кампаниям Карла VIII, а также восшествию на престол Неаполя князей Арагона немцы, французы и испанцы попадали во все крупные города итальянскаго полуострова. Паломники постоянно стекались в Рим, а испанские папы привлекали в этот город массу испанцев. По мере того как слава итальянской культуры распространялась, ученые и художники стали совершать путешествия в Венецию, Флоренцию и Рим, вдохновляясь новым временем.

Итальянцы считали Германию варварской страной. Они презирали немецкий народ за его невежество, грубость, невоздержанность в еде и питье. Эней полагал, что немецкие князья и знать больше беспокоятся о лошадях и собаках, чем о поэтах и ученых, и больше любят свои винные погреба, чем муз. Кампан, остроумный поэт при папском дворе, которого Павел II послал легатом на Регенсбургский рейхстаг, а Пий II сделал епископом, ругал Германию за ее грязь, холодный климат, нищету, кислое вино и плохую пищу. Он жаловался, что его несчастный нос вынужден обонять все запахи этой страны, и радовался за свои уши, которые не понимали того, о чем говорили немцы. Но вскоре эти впечатления были вытеснены новыми. В Германии и Голландии появились выдающиеся ученые. Даже если Италия и оказала на Германию интеллектуальное влияние, то именно Германия дала миру печатный станок. Это событие стало самым важным в истории интеллектуальной культуры после изобретения алфавита.

Еще до того, как почувствовалось влияние нового движения, древние германские университеты уже процветали: Пражский был основан в 1347 г., Венский – в 1365, Гейдельбергский – в 1386, Кельнский – в 1388, Эрфуртский – в 1392, Вюрцбургский – в 1402, Лейпцигский – в 1409 и Ростокский – в 1419. Во второй половине XV века к ним прибавились университеты Грейсвальда и Фрейбурга (1456), Трира (1457), Базеля (1459), Ингольштадта (1472), Тюбингена и Майнца (1477) и Виттенберга (1502). Ингольштадтский университет перестал существовать как независимое учреждение, слившись с Мюнхенским университетом (1826), а Виттенбергский переместился в Галле. В большинство университетов было по четыре факультета, хотя папы не спешили санкционировать основание богословского отделения – как в случае с Веной и Ростоком, где эти отделения возникли по воле светских князей. Хотя религиозные влияния в тот век были сильны, общественные и моральные привычки студентов вовсе не были похвальными. Лютер говорил, что, отправляя своих детей в университет, родители обрекают их на погибель, а в статье Лейпцигского университета конца XV века говорится, что студенты приезжали из дома послушными и благочестивыми, но «одному лишь Богу ведомо, какими они возвращались обратно»¹⁰⁷⁹. В 1510 г. студенты Эрфурта доставляли столько беспокойств, что горожане и крестьяне наставили пушки на здание университета, а когда студенты бежали, сокрушили его стены, причинив большой ущерб университетским архивам и библиотеке.

В богословии тон задавали схоласты. Диалектический метод преобладал во всех отраслях знаний. Новое учение, противоречащее схоластическому методу, многими было принято в штыки и потому не одержало окончательной победы, пока не началась эпоха Реформации. Можно считать, что Эрфурт первым приветствовал новую культуру. В 1466 г. он принял Петера Лудера из Кислау, который побывал в Греции и Малой Азии, а ранее занимал кафедру в Гейдельберге (1456). Он был знатоком Вергилия, Иеронима, Овидия и других латинских авторов. В Эрфурте учился Агрикола. Там преподавал греческий язык Николас Маршальк, под руководством которого в Германии была напечатана первая греческая книга (1501). Там преподавал Иоганн из Везеля. Там была alma mater Лютера, который среди своих профессоров особо упоминал Трутветтера как человека, наставлявшего его в изучении Писания¹⁰⁸⁰.

Гейдельберг, устав которого был учрежден электором Рупрехтом I и папой Урбаном VI, не проявил большой симпатии к новому движению, но электор-палатин Филипп (1476–1508) собрал при своем дворе некоторых его представителей, в том числе Рейхлина. Какое-то время Рейхлин преподавал в Ингольштадте, а в 1492 г. профессором поэзии и красноречия там был назначен Конрад Цельтес.

В 1474 г. в Базеле была создана кафедра поэзии. Базельский университет был основан Пием II, и среди первых его профессоров были два итальянца, Финариенсис и Публиций. В конце века там преподавал Себастьян Брант, среди знаменитых студентов были Рейхлин и реформаторы Леон Юд и Цвингли. В 1481 г. в Тюбингене была стипендия oratoria. До самого конца столетия здесь преподавал Габриэль Биэль. Через год после смерти Биэля Генрих Бебель начал читать лекции о поэзии. Одним из выдающихся учеников Бебеля был Филипп Меланхтон, который учился и преподавал в этом университете (1512–1518). Рейхлин был вызван из Ингольштадта в Тюбинген (1521) преподавать еврейский и греческий языки, но умер несколько месяцев спустя.

Лейпциг и Кельн оставались неприступными оплотами схоластики вплоть до появление Лютера, когда Лейпциг перешел на другую сторону баррикад. Последний немецкий университет средних веков, Виттенберг, основанный Фридрихом Мудрым и находившийся под покровительством Девы Марии и святого Августина, приобрел всемирную славу благодаря своим профессорам Лютеру и Меланхтону. Греческий в нем стали преподавать только в 1518 г., когда Меланхтон, быстро ставший главным знатоком греческого в Германии, был призван возглавить одну из его кафедр, в возрасте 21 года. Как свидетельствует Лютер, его лекции сразу же привлекли к себе общее внимание. Их приходили слушать богословы всех рангов.

Как места средоточия новой культуры, Нюрнберг и Страсбург, вероятно, занимали еще более важное место, чем другие университетские города. В этих двух городах, также как в Базеле и Аугсбурге, находились самые процветающие немецкие типографии. В конце XV века в Нюрнберге, источнике изобретений, были четыре латинские школы. Там жили художник Альбрехт Дюрер и меценат Виллибальд Пиркгеймер.

В течение века, который предшествовал Реформации, народное образование было развито в Германии больше, чем в других странах. Главные школы братьев общинной жизни находились в Цволле, Девентере, Герцогенбуше и Льеже. Школы были во всех крупных городах¹⁰⁸¹. В Девентере школу посещало 2200 человек. Меланхтон учился в латинской школе в Форцгейме (нынешний Баден). Здесь Рейхлин встретился со своим молодым внучатым племянником, вручил ему греческую грамматику и обещал «Словарь», если Меланхтон подготовит несколько латинских стихов к его возвращению. Нет нужды говорить, что мальчик подготовился и получил книгу. Город Шлеттштадт в Эльзасе был известен как центр классических исследований. Здесь Платтер познакомился с учением Сапида, и эта школа считалась лучшей из всех им основанных. В 1494 г. в Везеле трудились пять преподавателей, которые учили чтению, письму, арифметике и пению. Однажды на Рождество клирики этого города поздравили учеников, вручив каждому по отрезу ткани на новую одежду и немного денег¹⁰⁸². Начальные, или «тривиальные» школы, как их называли из-за преподавания тривиума – грамматики, риторики и диалектики, – постепенно расширяли свою программу. Перед Реформацией в таких школах в Льеже и Шлеттштадте было по восемь классов¹⁰⁸³. Греческий начинали учить с четвертого класса.

Среди известных преподавателей был Александр Гегий, который учил в Девентере почти четверть века, до самой своей смерти в 1498 г. В возрасте 40 лет он не стеснялся сидеть у ног Агриколы. Он ставил классические занятия в центр программы и отменил старые учебники. Требоний, который учил Лютера в Эйзенахе, относился к числу достойных преподавателей. Пенитенциарии того времени призывали родителей уберегать своих чад от беготни по улицам и посылать их в школы¹⁰⁸⁴. Лютер призвал власти саксонских городов учреждать школы для мальчиков и девочек. Он выступал за то, чтобы расписание занятий включало в себя не только историю и латынь, но также пение и игру на инструментах.

Главными гуманистами Германии были Рудольф Агрикола, Рейхлин и Эразм. Двух последних мы рассмотрим отдельно, как первопроходцев изучения Библии, venerabiles inceptores современных библейских исследований.

Рудольф Агрикола, настоящее имя которого было Рулоф Гюисман, родился возле Гронингена в 1443 г. и умер в 1485 г. В свое время он пользовался величайшим уважением как ученый. Его восхваляли Эразм и Меланхтон. Для гуманизма Германии он сделал то же, что Петрарка в Италии. Агрикола, кстати, написал первую биографию Петрарки на немецком, но в плане праведности жизни он опережал итальянскаго поэта. Агрикола учился в Эрфурте, Лувене и Кельне, после чего отправился в Италию и провел какое-то время в университетах Павии и Феррары. Он отказался от места профессора и предпочел служить при дворе Филиппа Палатината в Гейдельберге. Он брал пример с Цицерона и Квинтилиана. В последние годы жизни он обратил свое внимание на изучение философии и еврейского языка. Подобно Пико делла Мирандола, он был похоронен в монашеском клобуке. На его могиле в Гейдельберге написано, что он познавал Бога и истинную веру в Спасителя, читая Писание.

Еще одним гуманистом был Якоб Вимфелинг (1450–1528) из Шлеттштадта, преподававший в Гейдельберге. Он сурово критиковал злоупотребления клириков, но в конце жизни предпочел изучение Вергилия и Горация, Седулия и Пруденция. Поэт Себастьян Брант, автор «Корабля дураков», начал свою карьеру как преподаватель права в Базеле. Муциан Руф, умерший в Готе в 1526 г., в своей переписке объявил, что христианство старо как мир и что Юпитер, Аполлон, Церера и Христос – только разные имена одного сокрытаго Бога¹⁰⁸⁵.

Видное место в немецкой литературе последних лет Средневековья занимает Иоанн Тритемий (1462–1505), аббат бенедиктинского монастыря в Спонгейме, который под его руководством приобрел репутацию ученой академии. Тритемий собрал библиотеку из 2000 томов и написал патрологию, или энциклопедию отцов церкви, а также создал каталог знаменитых людей Германии. Прелаты и представители знати приезжали к нему, чтобы получить разъяснения и почитать собранных им латинских и греческих авторов. Эти и другие лица внесли вклад в развитие движения, главными светочами которого были Рейхлин и Эразм и которое естественным образом привело к протестантской Реформации¹⁰⁸⁶.

На своей фреске, посвященной Реформации, на стенах Берлинского музея, Каульбах уделил выдающееся место Рейхлину и Эразму. Они представлены в группе гуманистов, бок о бок, с книгами в руках, в плащах и капюшонах ученых. При этом они не обращают внимания на центральную фигуру картины – Мартина Лютера. Художник был верен исторической правде. Эти два выдающихся немецких ученых подготовили путь для Реформации и современного исследования греческих и еврейских Писаний, но оставались членами Римской церкви, родились и умерли в ее лоне. Ульрих фон Гуттен справедливо назвал их «двумя очами Германии». Им, особенно Эразму, обязаны все великие деятели Реформации: Лютер, Кальвин, Цвингли, Эколампадий, Меланхтон и Беза.

Иоганн Рейхлин (1455–1522), известный также под латинским именем Капнион¹⁰⁸⁷, родился в Форцгейме и учился в Шлеттштадте, Фрейбурге, Париже, Базеле, Орлеане, Пуатье, Флоренции и Риме. Он учился греческому у греков, еврейскому – у Иоганна Весселя и иудейских раввинов Германии и Италии. Он приобрел много еврейских и раввинистических книг и записывал, когда и где нашел их, чтобы эти записи напоминали ему о радости первого знакомства с ними. Юрист по профессии, он практиковал право в Штутгарте и всегда называл себя legum doctor. Сначала он служил Эбергарду, графу Вюртемберга, которого сопровождал в Италию в 1482 г., как позже сопровождал и его сына (1490). Он выполнял дипломатические поручения и получил от императора Максимилиана сан графа Палатината. После смерти Эбергарда он перебрался в Гейдельберг (1496), где электор Филипп сделал его главным наставником своей семьи. Его третий визит в Рим (1498) был сделан по поручению электора. Он вновь вернулся в Штутгарт, а в 1520 г. его вызвали оттуда в Ингольштадт в качестве преподавателя греческого и еврейского с зарплатой в 200 гульденов. В 1521 г. он покинул город из-за чумы и был назначен лектором в Тюбингене. Он умер следующей весной в Либенцелле, в Шварцвальде.

Рейхлин рекомендовал Меланхтона как профессора греческого языка Виттенбергскому университету, тем самым неосознанно внеся вклад в развитие Реформации. Меланхтон был знаком практически со всеми отраслями науки того времени, но особенно хорошо знал греческий и еврейский. Он переводил труды с греческого на латынь, перевел часть «Илиады» и две речи Демосфена на немецкий. Первый важный труд Меланхтона вышел в Базеле, когда ему исполнилось 20 лет. Это был Vocabolarius breviloquus, латинский словарь, который выдержал 25 изданий (1475–1504). Меланхтон также составил греческую грамматику, но прежде всего он отличился как первопроходец еврейского языка среди христиан Северной Европы. Он создал научную базу для его изучения, написав еврейскую грамматику и словарь, De rudimentis hebraicis, которые опубликовал за свой счет в Форцгейме в 1506 г. Распространялись они медленно, и в 1510 г. 750 экземпляров из 1000 оставались невостребованными. Второе издание вышло в 1537 г. Автор завершил свой труд гордыми словами Горация о памятнике, который более долговечен, чем медь¹⁰⁸⁸). В 1512 г. он издал псалмы покаяния с близким к тексту латинским переводом и грамматическими примечаниями. Этим трудом пользовался Лютер. (В Италии же печатание еврейских книг началось еще в 1475 г.)

Рейхлин объявлял еврейский древнейшим из языков – языком, на котором общались с людьми Бог и ангелы. Несмотря на древность, это богатейший язык, и из него произошли все остальные языки, как из первоисточника. Рейхлин жаловался, что многие пренебрегают изучением Писания, предпочитая изучать красноречие и поэзию¹⁰⁸⁹. Рейхлин также изучал греческую философию, неоплатоников и пифагорейскую мистику. Он был убежден в ценности иудейской каббалы, которую считал источником тайной мудрости. В этой редкой области наук он считал себя обязанным Пико делла Мирандола, которого называл «величайшим ученым своего века». Он опубликовал результаты своих исследований в двух книгах. Одна из них, De verbo mirifico, вышла в Базеле в 1494 г. и выдержала восемь изданий. Другая, De arte cabbalistica, вышла в 1517 г. «Чудотворное слово» – это еврейский тетраграмматон, IHVH, непроизносимое имя Бога, которому поклоняются ангелы, которого страшатся бесы, к которому припадает душа вселенной. А слово Иисус, Ihsvh, – лишь расширение IHVH посредством добавления буквы s. Имена Яхве и Иисуса – связующее звено между Богом и человеком, бесконечным и конечным. Таким образом, мистическая традиция иудеев подтверждает христианское учение о Троице и Божественности Христа. Рейхлин в каждом имени, в каждой букве, в каждом числе Ветхого Завета усматривал глубокий смысл. Из трех букв слова bara, «творить» (Быт.1:1)¹⁰⁹⁰, он выводил тайну Троицы. Из одного стиха Исхода – 72 неизреченных имени Бога. В Притч.30:31 он находил пророчество о том, что Фридрих Мудрый Саксонский станет преемником Максимилиана на престоле императора Германии, и это пророчество не исполнилось. Мы можем улыбаться, читая о столь фантастических выводах, но они вдохновляли и побуждали изучать скрытую мудрость Востока, которую возродил Рейхлин.

Из-за своего интереса с иудеям и раввинистической литературе Рейхлин оказался вовлечен в спор, охвативший всю Европу и ставший причиной декретов Кельнского и других университетов, архиепископа Майнцского, генерального инквизитора Германии Хугстратена, императора Максимилиана и папы Льва X. Главными оппонентами Рейхлина были монахи, во главе которых стоял Иоганн Пфефферкорн, крещеный иудей из Кельна. Спор начался из-за трактата Рейхлина о несчастьях иудеев (Missive warumb die Juden so lang im Elend sind, 1505). Он объявил, что упрямство иудеев, которые распяли Христа, и их упорное богохульство являются справедливой причиной их скорбей, но призвал не преследовать, а обращать их. В ряде трактатов Пфефферкорн выступил против этой позиции. Он, наоборот, требовал, чтобы его бывших собратьев по вере, как заклятых врагов Христа, насильно заставляли слушать христианские проповеди, чтобы им запретили заниматься ростовщичеством и уничтожили их ложные иудейские книги¹⁰⁹¹. Этот пылкий антисемит отстаивал свою точку зрения так же ревностно, как несколько лет спустя Экк будет отстаивать дело папы против Лютера. Максимилиан, двор которого Пфефферкорн посетил трижды, Хугстратен и Кельнский университет встали на его сторону, и император позволил ему сжигать все иудейские книги, конечно, кроме Ветхого Завета. Максимилиан передал дело на рассмотрение епископа Майнца. Рейхлин был призван к нему для защиты своей позиции и отстоял Талмуд, каббалу и другие иудейские произведения, кроме Nizahon и Toledoth Jeshu {«Жизнь Иисуса»}, которые после должного рассмотрения и юридически правомерного приговора следовало уничтожить, потому что они содержат хулу на Христа, Его мать и апостолов. Он посоветовал императору приказать всем немецким университетам учредить кафедры еврейского языка с программой на десять лет¹⁰⁹².

Пфефферкорн, которого Рейхлин называл «волом или ослом», ответил яростным нападением в труде под названием «Ручное зеркало» (Handspiegel wider und gegen die Juden, 1511). Обе стороны предстали перед императором, и Рейхлин ответил трудом «Очки» (Augenspiegel), на что его антагонист отвечал своим «Стеклом для обжига» (Brandspiegel). Во Франкфурте было запрещено продавать Augenspiegel. Далее Рейхлин выпустил «Защиту против всех хулителей» (1513), которых, в духе той эпохи, называл козлами, бешеными собаками, свирепыми волками, лисами, свиньями, меринами, ослами и сынами дьявола¹⁰⁹³. Он апеллировал к Фридриху Мудрому и обеспечил себе поддержку Карлштадта и Лютера. Будущий реформатор говорил о Рейхлине как о невинном и ученом человеке и осуждал инквизиторское рвение кельнских богословов, которые «могли бы найти на любой улице Иерусалима гораздо более пагубные преступления, нежели надуманный иудейский вопрос». Богословский факультет Кельна, в основном состоявший из доминиканцев, осудил 43 положения Рейхлина как еретические (1514). Парижский университет присоединился к решению. Призванный на суд Хугстратена, Рейхлин апеллировал к папе. Хугстратен удовлетворился публичным сожжением Augenspiegel в Кельне 10 февраля 1514 г. Молодой епископ Шпейера, которому Лев X поручил разобраться с делом, оправдал Рейхлина, призвал Хугстратена прекратить дело и уплатить издержки, 111 гульденов, 24 апреля 1514 г.¹⁰⁹⁴, но неугомонный инквизитор обратился с новой апелляцией, и Лев назначил для решения спора кардинала Гримани, а потом комиссию из 24 человек. Все члены комиссии, кроме Сильвестра Приериаса, выступили за Рейхлина, которого теперь поддерживали двор Максимилиана, немецкие «поэты» в целом и Ульрих фон Гуттен. Против него выступал доминиканский орден. Комиссия уже собиралась вынести благоприятное для Рейхлина решение, когда 23 июня 1520 г. вмешался сам Лев. Он осудил книгу Рейхлина «Очки» за дружелюбное отношение к иудеям, вынудил автора уплатить все расходы по разбирательству и хранить молчание впредь. Монахи победили, и Пфефферкорн, поддержанный папским авторитетом, отпраздновал свой триумф над ученостью и терпимостью, выпустив специальный трактат (1521).

Великий знаток еврейского языка не выказал симпатий к Реформации, которая тем временем уже дала знать о себе в Виттенберге. Он даже перестал общаться с Меланхтоном, а свою библиотеку, которую ранее завещал ему, оставил родному городу Форцгейму. Однако он не дал и доктору Экку во время визита в Ингольштадт сжечь произведения Лютера. Его спор с Пфефферкорном показал, сколь силен был в Германии дух обскурантизма, но одновременно содействовал появлению большого количества памфлетов и посланий в защиту Рейхлина. Сторонник изучения еврейского языка нашел поддержку у Эразма, Муциана, Петингера, Пиркгеймера, Буша, Вадиана, Глареана, Меланхтона, Эколампадия, Гедиона и других – в общей сложности у 43 выдающихся ученых, которых стали называть рейхлинистами.

Среди произведений рейхлинистов, направленных против оппонентов новой учености, наиболее выдающееся место занимают «Послания темных людей» (Epistolae virorum obscurorum). Это имитация переписки монахов-доминиканцев, изобличающая их мракобесие, невежество и вульгарность, составленная на их варварском немецко-латинском жаргоне, который называли кухонной латынью (Küchenlatein) и который невозможно было адекватно перевести. Труд вышел анонимно, но в основном был написан Ульрихом фон Гуттеном и Кротом Рубеаном, немецкое имя которого было Иоганн Ягер. Эти авторы были друзьями Лютера, но Крот позже порвал с Реформацией, подобно Эразму и другим гуманистам.

Ульрих фон Гуттен (1488–1523), порвав с монастырем, куда его отправил отец шестью годами ранее, бессистемно обучался в Кельнском университете, приобрел любовь к гуманистической культуре и путешествовал по Италии. В 1517 г. он вернулся в Германию и занял место при дворе любившего удовольствия Альбрехта, архиепископа Майнца, покровителя новой учености. Максимилиан вручил ему венец поэта, а Эразм приветствовал его как будущего великого эпического поэта Германии, но позже Гуттен навлек на себя вражду со стороны этого ученого, который после смерти Гуттена высмеивал его в сатире. Вместе с Францем фон Сикингеном он был готов защищать Лютера в Вормсе. Отлученный от общества, большую часть своей жизни после 1520 г. и до самой смерти он провел в затворничестве в Шлеттштадте, Базеле и Цюрихе, под защитой Цвингли.

Живя в Кельне и в Риме, Гуттен имел возможность лично наблюдать обскурантизм доминиканцев и других врагов прогресса, а также состояние папского двора. В 1517 г. он издал трактат Валлы о том, что дар Константина – вымысел, и, с неподражаемой иронией, посвятил его Льву X. В плане насмешки и презрительного отношения он, по словам Янссена, превзошел все, что до тех пор писалось в Германии против папства. Уже в 1513 г. Гуттен сочинял в Италии эпиграммы, в которых называл Юлия II «развратителем земли, язвой человечества»¹⁰⁹⁵. Его латинская поэма «Триумф Рейхлина» (1518) была написана в защиту этого исследователя еврейского языка. В ней он требовал сурово наказать Пфефферкорна. В книге есть любопытная гравюра, изображающая триумфальный вход Рейхлина в его родной Форцгейм и его победу над Хугстратеном и Пфефферкорном с их идолами суеверия, варварства, невежества и зависти¹⁰⁹⁶.

Десять «Посланий темных людей», написанные сначала на латыни, а потом переведенные Гуттеном на немецкий, с гениальным, а нередко и грубым юмором требуют ограничения папской тирании, роспуска монастырей, употребления аннатов и земель упраздненных монастырей и бенефициев на создание фонда для нуждающихся. Автор не щадит монахов, рассказывая об их любовных похождениях. Святой плащ из Трира он называет паршивой старой тряпкой, а реликвии трех волхвов из Кельна – телами трех вестфальских крестьян. В четвертом послании, «О римской троице», перечислено то, из чего состоит «римская троица». В Риме смеются над тремя вещами: над примером древних, над папством Петра и над страшным судом. Три вещи встречаются в святом городе в изобилии: древности, яд и руины. Три вещи продаются: Христос, церковные должности и женщины. Три вещи не нравятся римлянам: единство князей, рост образованности среди народа и разоблачение римских обманов. Три вещи отвратительны их слуху: общецерковные соборы, реформация клира и прозрение немцев. Три вещи считаются у них самыми драгоценными: красивые женщины, породистые лошади и папские буллы. Рим действительно производил такое впечатление, ведь Гуттен лично бывал там, где один и тот же паллий архиепископа перепродавали по два раза на дню! И разве не были так называемые «благодатные надежды», которые раздавал папа, особым знаком его милости к немцам?¹⁰⁹⁷ Остроумие Гуттена было близко народу, вызывало смех в образованных кругах и гнев у самодовольных сторонников старины. Как рыцарь, он затронул новую струну – тему национальной немецкой гордости. Позже Лютер будет мастерски играть на ней.

То, что Рейхлин сделал для изучения еврейского языка, Эразм, бывший на двенадцать лет младше, сделал для изучения греческого. Эразм ввел систему греческого произношения, которая носит его имя. Он издавал и переводил греческую классику и произведения отцов церкви, познакомив с ними ученых севера. Он создал ключ к критическому изучению греческого Нового Завета, magna charta христианства. Он был современником протестантской Реформации и оказал бесценную помощь этому движению, издав Новый Завет, отказавшись от схоластических тонкостей в его толковании и критикуя обрядовую религиозность своего века. Но, когда дело дошло до того, чтобы открыто выступить на чьей-либо стороне, он выразил недовольство курсом, которым следовали реформаторы, видя в нем путь насилия и переворота. Он умер в изоляции, не имея сторонников. Католикам он был не нужен. Протестантов он отверг сам¹⁰⁹⁸.

Дезидерий Эразм (1466–1536) родился в Роттердаме от внебрачной связи. Вероятно, отец его в то время был священником¹⁰⁹⁹. Учиться он начал в Девентере, в возрасте девяти лет. Учил его Гегий. Его родители умерли, когда ему было 13. В 1481 г. он учился в школе в Герцогенбуше, где провел три года. Об этом времени он говорил как о потраченном впустую. В более поздних посланиях он вспоминает школьные годы без энтузиазма и благодарности. Он странствовал, потом, против воли, его убедили поступить в монастырь в Штейне. Позже он объявлял этот шаг самым неудачным решением своей жизни. Монастырской жизнью он объяснял свои физические недомогания. Но в этом опыте, без сомнения, были и положительные стороны. Он познакомился с бытием монахов изнутри, и, возможно, испытанное им в молодости благотворное моральное воздействие помогло ему вести благочестивую жизнь впоследствии. Благодаря своим способностям он заручился покровительством епископа Камбре, который пожелал взять его с собой в качестве переводчика в Италию, где надеялся получить пост кардинала. В Италию молодому ученому попасть не удалось. Епископ послал его в Париж, хотя и не особо позаботился о финансовой поддержке. Ему удавалось зарабатывать на жизнь, обучая нескольких молодых англичан. С их помощью Эразм впервые посетил Англию (1499). Похоже, этот визит продолжался всего два или три месяца¹¹⁰⁰.

В Оксфорде молодой ученый встретился с Колетом и сэром Томасом Мором. Под влиянием первого он стал уделять греческому языку больше внимания, чем раньше. Последующие годы он провел во Франции и Голландии, писал свою книгу историй и пословиц (Adagia), которая вышла в 1500 г., а также «Руководство воинствующего христианина» (Enchiridion militis Christiani), вышедшее в 1502 г. В 1505 г. он опять оказался в Англии и оставался там три года. Потом он получил возможность совершить путешествие в Италию с двумя сыновьями генуэзского врача Генриха VII Баттисты Боэрио. В Турине он получил степень доктора, несколько месяцев пробыл в Венеции, работая в области книгопечатания, посетил Болонью, Рим и другие города. В его переписке ничего не сказано о том, чтобы его как-то взволновала культура, искусство или природа Италии; ни разу не упоминаются пейзажи Альп, которые он пересекал.

Ожидая назначения на прибыльную должность от Генриха VIII, Эразм вернулся в Англию (1509), где оставался пять лет. По пути туда, для развлечения, он написал свою Encomium moriae («Похвалу Глупости»), получившую такое латинское название из-за того, что он думал о сэре Томасе Море, когда у него возник этот замысел. Книга была завершена в доме Мора и была иллюстрирована весьма реалистическими картинами Гольбейна¹¹⁰¹. Во время этого пребывания в Англии Эразм работал в Кембридже в качестве «профессора богословия леди Маргарет» и преподавал греческий. Ему платили 65 долларов в год, что Эмертон называет солидной суммой. Он был в близких отношениях с Колетом, который тогда был деканом Св. Павла, Мором, Фишером, епископом Рочестера, архиепископом Уорхемом и другими англичанами. Лорд Маунтджой платил ему ежегодную ренту, а архиепископ Уорхем предоставил приход в Алдингтоне в 1411 г. (в течение какого-то времени Эразм владел им, а потом обменял на ежегодную ренту в 20 фунтов стерлингов от архиепископа)¹¹⁰².

В 1515–1521 г. он жил в разных городах Нидерландов. В это время он полностью избавился от монашеского обета, частичное освобождение от которого дал ему Юлий II несколькими годами раньше¹¹⁰³. Теперь слава Эразма превосходила славу всех прочих ученых Европы. Куда бы он ни отправился, везде ему оказывали великие почести. Князья, ученые и прелаты почитали его. Меланхтон обращался к нему в поэме «Эразм, лучший и величайший» (Erasmus optimum, maximum). Его издание греческого Нового Завета появилось в 1516 г., а в 1518 начали выходить его Colloquies («Разговоры запросто») – дневники о встречах с людьми и о восприятии вещей.

Когда Лев выпустил свою буллу против Лютера и в Нидерландах начались гонения, Эразм перебрался в Базель, где некоторые из его трудов уже были напечатаны в типографии Фробена. Сначала ему понравилось новое местожительство, и он издал, одного за другим, отцов церкви: Илария (1523), Иринея (1526), Амвросия (1527), Августина (1528), Епифания (1529), Златоуста (1530). Но когда город, под влиянием Эколампадия, стал протестантским, Эразм оказался перед необходимостью выбирать, на чьей он стороне. Он мог быть обвинен в том, что противоречит собственным взглядам, не поддерживая реформаторов, и он удалился в католический город Фрейбург в Брейсгау (1529). Его Colloquies были запрещены во Франции и сжигались в Испании. Сорбонна осудила его труды как содержащие 32 еретических учения. С другой стороны, Павел III предложил ему сан кардинала, но он отказался, сославшись на возраст.

После смерти Эколампадия он вернулся в Базель (1535), страдая от камня и катара. Последним его трудом было издание Оригена. Он умер, восклицая: «Иисус Христос, Сын Божий, помилуй меня!» – но без священника и елеосвящения (sine lux, sine crux, sine Deus, как выразились обрадованные доминиканцы Кельна на своей испорченной латыни). Он был похоронен в протестантском соборе Базеля. Студенты несли его гроб на плечах – как сообщает нам его друг и почитатель Беат Ренан. На похоронах присутствовали городские власти, все профессора и студенты.

Эразм был князем гуманистов, самым влиятельным и полезным ученым своего века. В сфере гуманитарных наук он воистину царил как монарх с непререкаемым авторитетом. Блестящий гений сочетался в нем с классической и библейской ученостью, остроумием и тонким вкусом. Все, что он написал, интересно. Он много путешествовал, вследствие чего стал гражданином мира, подлинным космополитом. Он переписывался с учеными всех стран, которые прислушивались к нему, как к оракулу. Его книги были популярны и распространялись, как сегодня распространяются модные романы. Когда пошел слух, что Сорбонна осуждает его Colloquies, некий парижский издатель тут же поспешил выпустить 24 тыс. экземпляров этого труда. Он получал доход от издания своих произведений, ежегодную ренту в 400 гульденов как советник Карла V (этот титул он получил в 1516 г.), а также постоянные дары от покровителей и поклонников¹¹⁰⁴.

Если бы Эразм ограничился научными работами, он, будучи первым классицистом своего времени, оказал бы влияние только на свою эпоху и его имя стояло бы в одном ряду с именами Полициано в Италии и Будея¹¹⁰⁵ во Франции, труды которых больше никто не читает. Но случилось иначе. Его книги оказали влияние на далекое будущее. Он сыграл важнейшую роль в освобождении мышления европейцев от уз невежества и суеверия, разоблачил безжизненный формализм религии. Он взрыхлил замерзшую интеллектуальную почву Германии. Эразм распространял к северу от Альп дух исторического критицизма, представителем которого на юге был Лоренцо Валла. О Валле же он говорил, что тот «непревзойден по части остроты ума и цепкости памяти»¹¹⁰⁶. Но в значительной степени роль Эразма обусловлена влиянием его учеников и почитателей – Цвингли, Эколампадия и Лютера.

Разрыв Эразма со старыми средневековыми церковными представлениями проявился в четырех отношениях. Он критиковал монахов за их невежество, гордость, отсутствие целомудрия и осуждал бездушные религиозные обряды; он практиковал критический метод изучения Писания; он издал первый Новый Завет на греческом языке; он выступал за перевод Библии на народные языки того времени.

Практически во всех своих трудах Эразм, в духе сатиры или в серьезном тоне, выступал против лицемерных претензий монашества своего времени и против бессмысленных и пустых религиозных обрядов. В своем издании Нового Завета он часто возвращается к этим темам. Например, в примечании к Мф.19:12 он говорит о священниках, «которым разрешено блудить и которые могут свободно содержать наложниц, но не имеют жен»¹¹⁰⁷. Наибольшей остротой отличается его сатира на клириков в «Похвале Глупости». В этой самой читаемой книге Эразма Глупость, в образе женщины, обращается к слушателям всех слоев и сословий общества. Особенно красноречиво и подробно она говорит о священниках, монахах, богословах и папе. Заявив с непревзойденной иронией, что из всех классов общества ей меньше всего подвержены богословы, Глупость рассказывает далее, что они способны дать самые исчерпывающие ответы на самые сложные вопросы – например, как свойства гостии могут сохраняться при изменении ее сущности, сколько времени потребовалось для зачатия Спасителя во чреве Девы, мог ли Бог стать не мужчиной, а женщиной, бесом, зверем, растением или камнем. Самим апостолам понадобилось бы вновь подвергнуться просвещающему влиянию Духа, если бы они жили в это время и столкнулись со столь фантастической метафизикой.

Что касается монахов, имя которых указывает на уединение, то теперь их можно встретить на каждой улице и дороге. Они самым внимательным образом относятся к своим поясам, капюшонам и тонзурам, но легко затевают ссоры, и в конечном итоге им придется искать новые небеса, так как на старые, приготовленные для чистых сердцем, их не пустят. Что касается папы, то даже Лютеру не удалось обрисовать так отчетливо, как Эразму в своих едких высказываниях, ту громадную пропасть, которая лежит между идеалом поведения преемника святого Петра и реальными папами. Эразм говорит, что папы самым вольным образом используют оружие Духа – интердикты, большие и малые отлучения, свирепые буллы и тому подобное, – и прибегают к нему с неукротимой яростью, когда кто-либо покушается на власть престола святого Петра. Своей похотью и греховностью они огорчают Святого Духа и вновь заставляют раны Спасителя кровоточить¹¹⁰⁸. В своем Enchiridion он говорит, что названия «апостол, пастырь и епископ» указывают на обязанности, а не на власть, а слова papa и abbas – это не что иное, как титулы любви. Торговля индульгенциями, поклонение святым и другие средневековые злоупотребления подвергались резкой критике со стороны Эразма.

Вдобавок к собственным комментариям и переложениям Нового Завета он выпустил первое печатное издание «Аннотаций» Валлы, увидевшее свет в Париже в 1505 г. Его великой заслугой было привлечение внимания к простому смыслу Писания. Он призывал людей «чтить живое и проникнутое Духом изображение Христа в священных книгах, а не падать ниц перед Его деревянными и каменными статуями, даже если они украшены золотом. Разве могут Альберт Великий, Фома Аквинат и Оккам сравниться с Тем, Кого Отец Небесный называл Своим возлюбленным Сыном?!» О схоластах он говорил: «Я предпочел бы быть благочестивым богословом, каким был Иероним, а не таким непобедимым, как Скот. Разве им удалось обратить хоть кого-то из еретиков изощрениями своего ума?»¹¹⁰⁹

Выход греческого Нового Завета, изданного Эразмом в 1516 г. в Базеле, ознаменовал начало новой эпохи в изучении и понимании Писания. Это деяние было более ценно для дела веры, чем все прочие литературные труды Эразма, взятые вместе, и даже больше, чем все переводы и оригинальные произведения писателей эпохи Возрождения. Труд был посвящен Льву X – человеку, которому Эразм продолжал льстить (как в послании, где он посвящает ему свое издание Иеронима), но который из всех людей больше всего был склонен мешать провозглашению истинного Евангелия. Книга в 672 страницы содержит в одном столбце греческий текст, а в другом – латинский перевод самого Эразма, с примечаниями. Его издавали поспешно, чтобы опередить публикацию Нового Завета Комплутенской полиглотты, которая на самом деле была напечатана в 1514 году, но начала публично распространяться только в 1520. Издатель использовал три рукописи XII века, которые до сих пор хранятся в библиотеке Базельского университета и содержат заметки Эразма на полях и красные отметки печатника, указывающие на соответствие страниц в печатной версии. Эразм даже не потрудился скопировать рукопись, а отправил ее печатнику в оригинале, снабдив многочисленными примечаниями на полях¹¹¹⁰. Рукопись Апокалипсиса была позаимствована у Рейхлина и пропала, но была вновь обнаружена в 1861 г. доктором Диличем в библиотеке Эттинген-Валлерштейна в Майхингене, Бавария. Последний лист был поврежден и восстановлен Эразмом, который перевел последние шесть стихов из Вульгаты на посредственный греческий, ибо он был скорее латинистом, чем эллинистом.

В общей сложности Эразм выпустил пять изданий греческого Нового Завета: 1516, 1519, 1522, 1527 и 1535 года. Кроме того, более 30 неавторизованных репринтов появилось в Венеции, Страсбурге, Базеле, Париже и других городах. Эразм внес в текст некоторые улучшения, но никогда не пользовался более чем восемью рукописями. Четвертое и пятое издания стали основой для textus receptus, который оставался главным до времен Лахмана и Трегеллеса. Его примечания и переложения Нового Завета, кроме Апокалипсиса, были переведены на английский, и в 1547 г. каждый приход получил по экземпляру этого перевода. Цвингли собственноручно скопировал послания Павла из первого греческого издания в монастыре Эйнсидельн (1516). На основании второго издания (1519) Лютер сделал свой немецкий перевод в Вартбурге (1522), а Тиндейл – английский перевод (1526).

Таким образом, Эразм внес непосредственный вклад в подготовку переводов Библии на народные языки, за что он так решительно выступал в своем предисловии к первому изданию греческого Нового Завета. Он выразил там надежду, что Писание будет переведено на все языки и попадет в руки всех читателей, чтобы поддержать и утешить пахаря за плугом, ткача за станком, путника в странствии, женщину за прялкой. Он объявлял прискорбным тот факт, что тысячи образованных христиан никогда не читали Новый Завет. Издавая греческий текст, он хотел дать богословам возможность исследовать первоисточник христианства. Как высшая похвала, звучат слова Эколампадия о том, что он научился у Эразма истине: «В священных книгах следует искать только Христа» (nihil in sacris scripturis praeter Christum quaerendum)¹¹¹¹.

Бытовала поговорка, которую упоминает и сам Эразм, – что он снес яйцо, которое высидел Лютер. Его отношения с виттенбергским реформатором и с движением Реформации описаны в седьмом томе этой истории. Здесь же мы скажем лишь то, что Эразм выступал за реформу посредством постепенного обучения и мягкого убеждения в рамках старой церковной системы. Он не одобрял насильственные меры Лютера и Цвингли и боялся, что они сильно повредят делу образования и утонченной культуры, которые были ему более дороги, чем религия.

С Лютером они никогда не встречались. Эразм решительно опровергал свою ответственность за взятый Лютером курс и объявлял, что ему некогда читать книги Лютера. Однако в послании к Цвингли он признавал, что склонялся к большинству положений Лютера еще до появления последнего. Истина же состоит в том, что Эразм был критическим исследователем, а не человеком действия. Он не обладал и пылом убеждения. В лучшем случае, он был моралистом. Он не проходил через такой религиозный опыт, как Лютер, и Лютер уже в ранний период писал Ланге, что Эразм, к его сожалению, мало знает о Божьей благодати. Начало XVI века было периодом, когда одной критики было мало. Эразм не был склонен к битвам. Его благочестие было недостаточно глубоко, чтобы он порвал со старым порядком. Он льстил папе, хотя в своих произведениях насмехался над ним. Разница между Эразмом и Лютером ярче всего проявляется в их отношении ко Льву X, которого Эразм, когда ему было это выгодно, славил как образец культуры¹¹¹². Эразм не видел, что для перемен мало литературы и сатиры. Пришло время, когда требовалась готовность к мученичеству, а религиозные убеждения Эразма были недостаточно сильны, чтобы он решился пострадать за свои принципы. Эмертон правильно говорит, что в самых спорных вопросах у Эразма было одно мнение для друзей и другое – для мира. Он был лишен пыла и смелости, которые необходимы, чтобы стать героем веры. «Эразм был человеком в себе». Эта меткая характеристика часто повторяется в «Посланиях темных людей». Лютер обращался к немецкому народу и сражался за него. Эразм же вызывал восхищение утонченной публики благодаря своей учености и уму. Народ его не знал. Лютер говорил на немецком, а Эразм хвастался, что итальянский язык он знает так же слабо, как индийский, и плохо говорит на немецком, французском и английском. Он гордился своей латинской образованностью.

Эразм не собирался расставаться с Римом, как и его английские друзья Джон Колет и Томас Мор. Он заявлял, что никогда не отходил от взглядов церкви и не собирается это делать. «Согласие с мнением церкви настолько важно для меня, что я согласился бы с арианами и пелагианами, если бы церковь одобрила их учение». Так он писал в 1526 г. после открытого спора с Лютером о свободе воли. Но Римская церковь так и не простила его. Все его труды были занесены в Индекс запрещенных книг двумя папами, Павлом IV в 1559 году и Сикстом V в 1590 году, как умышленно еретические. В 1564 году финальным решением Тридентского собора этот приговор был отменен и все его труды убрали из Индекса, кроме Colloquies, «Похвалы Глупости», «Христианского брака» и еще одного или двух. Это решение было подтверждено Климентом VIII (1596). С тех пор ситуация не изменилась¹¹¹³.

Католический историк немецкого народа Янссен в портрете Эразма, обрисованном мрачными красками, изображает его как тщеславного и высокомерного, неблагодарного к своим благодетелям, всегда готового занять нейтральную позицию в спорных вопросах и льстившего великим ради подарков. Янссен привлекает внимание к тому, как радовался Эразм, получая в дар золотые и серебряные кубки и другие ценные вещи. Эразм писал, что его сундуки «полны подарков, кубков, чаш, ложек, часов, и некоторые из них – из чистого золота; колец же столько, что не сосчитать». Янссен говорит, что Эразм только в одном отношении превзошел своих итальянских предшественников, критиковавших церковь. Итальянцы издевались и насмехались, но воздерживались от лицемерного благочестия, Эразм же часто прибегал к нему после того, как всаживал свой кинжал в грудь оппонента¹¹¹⁴. В Англии старый пуританин Тиндейл также не щадил Эразма, но говорил, что «его язык раздувает из маленьких комаров огромных слонов и превозносит выше звезд всякого, кто проявит к нему хоть немного благосклонности»¹¹¹⁵. Но никто не понимал Эразма и суть его миссии лучше, чем Лютер. Этот деятель Реформации, однажды назвавший его «нашим украшением и надеждой» (decus nostrum et spes), дал ему точную характеристику в послании к Эколампадию (1523): «Эразм совершил то, для чего он и был предназначен. Он заменил древними языками пагубные схоластические умозаключения. И подобно Моисею, он, вероятно, так и умрет в земле Моавитской... Эразм сделал достаточно, чтобы победить зло, но ему не суждено ввести народ в землю обетованную».

Гуманизм проник во Францию из Италии, но не превращался в четко очерченное движение до XVI века. Будей (1467–1540) был главным представителем классических исследований, а Фабер (Stapulensis), или, как его звали по-французски, Лефевр д’Этапль, был главным представителем христианской культуры (1469–1536). Оба были еще живы в период Реформации¹¹¹⁶. Во Франции, как и в Германии, страсть к классике никогда не приобретала такого значения, как в Италии. Во Франции Возрождение достигло зрелости уже после того, как в Германии Реформация развернулась во всей полноте, а на Итальянском полуострове возрожденческие силы уже иссякли.

Интеллектуальное движение началось после завершения Столетней войны между Францией и Англией. В 1464 г. Петр Рауль написал для герцога Бургундского историю Трои. В то время французы еще считали себя потомками Гектора. Университеты, за исключением Парижского, не приняли участия в движении. Его центром и источниками были отдельные авторы и типографии в Париже, Лионе, Руане и других городах. Первыми французскими гуманистами обычно считают Гильома Фише и Гагена. Фише ввел в Париже «римское красноречие» и создал типографию в Сорбонне. Он переписывался с Виссарионом, в его библиотеке были книги Петрарки, Гварино из Вероны и других итальянцев. Гаген скопировал и откорректировал Светония (1468) и других латинских авторов. Были переведены на французский «Книга шуток» Поджио и некоторые произведения Валлы. В правление Людовика XI, которого называли «первым христианским королем», французские поэты прославляли его деяния. Среди литераторов Франции поклонение королевской власти занимало то же место, что культ античности в Италии¹¹¹⁷.

Первыми учителями греческого, совершенно забытого во Франции, были Григорий Тифернас, приехавший в Париж в 1458 г., Иоанн Ласкарис, который вернулся туда вместе с Карлом VIII, и Гермоним из Спарты, учениками которого были Рейхлин и Будей. Импульс к началу новых исследований дал итальянец Алеандер, который позже прославился своим общением с Лютером в Вормсе. Он читал лекции о Платоне в Париже (1509) и выпустил латинско-греческий словарь. В 1512 г. его ученик Ватабль опубликовал греческую грамматику Хрисолора. Гильом Будей, вероятно, самый знаменитый знаток греческого в свое время, основал Коллеж-де-Франс (1530) и наконец побудил Франциска I позаботиться о преподавании еврейского и греческого. Парижский университет в конце XIV века пришел в упадок, и Эразм горько жаловался на пищу, моральные устои и интеллектуальные стандарты колледжа Монтагю, который посещал. Будей призывал сочетать изучение Писания с изучением классиков. Он говорил о Евангелии от Иоанна: «Что же это, если не почти совершенное святилище истины!»¹¹¹⁸ Он упорно возражал против взгляда, будто изучение языков, на которых написана Библия, ведет к лютеранству.

Лефевр обучался в Париже, Павии, Падуе и Кельне. В течение некоторого времени он пожил во всех великих итальянских городах. Он знал греческий и немного еврейский. В 1492–1506 г. он издавал труды Аристотеля и Раймунда Луллия, а затем, под покровительством Брисонне, епископа Мо, обратил внимание на богословие. Он хотел противопоставить «Сентенциям» Петра Ломбардского систему богословия, в которой было бы отражено только учение Писания. В 1509 г. он опубликовал свой Psalterium quintuplex, сборник пяти латинских переводов Псалтири, в том числе пересмотренный им самим текст и комментарий. В 1512 г. он издал пересмотренный латинский перевод посланий Павла с комментарием. В этом труде он заявлял об авторитете Библии и отстаивал учение об оправдании верой, хотя полностью не сознавал далеко идущее значение этого утверждения¹¹¹⁹. Он также сомневался в заслуге добрых дел и целибата священников. В предисловии к Псалтири Лефевр говорит: «Я давно занимался гуманистическими исследованиями и редко затрагивал божественные темы в своих книгах, но потом они засияли передо мной таким светом, что мирские исследования показались мне тьмой в сравнении с ними». Через три года после появления Нового Завета Лютера вышел французский перевод Лефевра (1523). Он сделан на основании Вульгаты, как и его перевод Ветхого Завета (1528). В 1522 и 1525 г. вышли его комментарии к четырем евангелиям и соборным посланиям. Первый комментарий был внесен в Индекс запрещенных книг Сорбонной. Оппозиция свободному духу исследования и Реформации, подстрекаемая Сорбонной и одобряемая французскими королями, вынудила его бежать в Страсбург, а потом к либеральному двору Маргариты Ангулемской.

Среди тех, кто общался с Лефевром, были Фарель и Кальвин, женевские реформаторы. Тем временем Клеман Маро (1495–1544), первый настоящий поэт французского литературного возрождения, создал свой стихотворный перевод Псалтири на французский и перевел «Метаморфозы» Овидия. Французские князья для собственного удовольствия распевали псалмы. Позже их стали петь во время богослужений, в Женеве и среди гугенотов. Когда Кальвин штудировал гуманитарные науки и закон в Бурже, Орлеане и Париже (ок. 1520), его обучали Кордье и Л’Этуаль, канонисты, и Мельхиор Вольмар, учитель греческого. Эти имена будущий реформатор вспоминал с благодарностью и уважением. Он страстно предался изучению гуманитарных наук и послал Эразму копию своего труда о «Милосердии» Сенеки, в котором он часто цитирует древних классиков и отцов церкви. Если бы он не принял новые религиозные взгляды, возможно, он славился бы теперь как выдающийся представитель французского гуманизма.

Пользуйся временным; желай вечного. – Джон Колет.

Гуманизм проник в Англию непосредственно из Италии, но в значительной степени его распространению способствовал Эразм тремя своими визитами в Оксфорд и Кембридж, а также тесной и длительной дружбой с ведущими английскими представителями движения. История английского гуманизма связана прежде всего с университетами, где разворачивался конфликт между новой и старой ученостью, а также она связана со школой Св. Павла в Лондоне, которую основал Колет. Для английского гуманизма были характерны осторожность и сдержанность, свойственные английскому характеру вообще. Он никогда не отличался таким языческим блеском, как итальянское литературное движение, и такой классической глубиной, как немецкий гуманизм. В области изящных искусств, за исключением книгопечатания, он остался невосприимчив к континентальным влияниям. Английский гуманизм, как и богословие английской Реформации, перенимал то, что сделали другие. Он не был творческим. С другой стороны, он уделял большее внимание религиозному и этическому элементам, чем гуманистические круги в Италии, но меньшее, чем в Германии. Его главными руководителями были Джон Колет и сэр Томас Мор, с которыми был тесно связан Эразм. Его высокопоставленными покровителями были архиепископ Кентерберийский Уорхем, кардинал Уолси и Джон Фишер, епископ Рочестера¹¹²⁰.

Английское литературное пробуждение непосредственно предшествовало английской Реформации, хотя его первые вожди умерли в лоне Католической церкви. Первый толчок к развитию движения был дан в последней четверти XV века английскими студентами, посетившими Италию. Было принято, чтобы английские архидиаконы ездили в Италию для изучения канонического права. Ричард де Бери и Петр де Блуа проявили интерес к книгам и к светским латинским авторам. Итальянцы, в том числе Поджио и Полидор Виргил¹¹²¹, бывали в Англии, некоторые даже преподавали там, но подлинными провозвестниками нового движения стали Уильям Селлинг, Томас Линакр и Уильям Гросин.

Селлинг, из оксфордского колледжа Всех Душ, впоследствии приор церкви Христа в Кентербери (1471–1495), посетил Италию в 1464 г. и в Болонье учился у Полициано. Из этой или другой, более поздней поездки он привез несколько греческих рукописей и ввел изучение греческого в Кентербери. Линакр, умерший в 1524 г., самый прославленный медик в Англии того времени, учился при Селлинге в Церкви Христа, а потом в Оксфорде, где ему преподавал греческий Корнелио Вителли, первым открыто обучавший этому языку в Англии в конце средних веков. Потом он отправился во Флоренцию, Рим и Падую, где получил диплом по медицине. Вернувшись в Англию, он был рукоположен священником, а потом стал врачом Генриха VІІІ. Он перевел на английский труды Галена¹¹²².

Когда Линакр учился во Флоренции, в этот город приехал Гросин. Он преподавал греческий в Оксфорде до 1488 г., а вернувшись с континента, начал читать там лекции по греческому (1491). Эту дату историк Грин и считает началом нового периода. Гросин читал лекции о псевдо-Дионисии и, вслед за Лоренцо Валлой, отказался от предания, которое принимало его за Дионисия Ареопагита, ученика апостола Павла. Он и Линакр были близкими друзьями Эразма, и Эразм называл их, вместе с Колетом и Мором, четырьмя представителями серьезной и уравновешенной учености¹¹²³.

В конце XV века англичане по-прежнему оставались «варварским» народом в глазах итальянцев¹¹²⁴. Эразм, не понаслышке знавший, что такое хорошая школа, так отзывался о школьных учителях Англии: «убогие, захудалые, а иногда даже не в своем уме». В университетах повсеместно изучали Дунса Скота и пользовались древними методами работы и учебниками, но уже вскоре схоласты были вытеснены оттуда, а произведения «утончённого доктора» были разбросаны во дворах Оксфорда, где их топтали ногами.

Что касается греческого языка, то некоторые, по сообщению Вуда, выступали против него как занятия «опасного и достойного осуждения». Даже когда начало нового века осталось далеко позади, сэр Томас Мор все еще обращался к руководству Оксфорда, осуждая его за сопротивление изучению греческого языка¹¹²⁵. Курс лекций, вызвавший недовольство Мора, предполагалось прочитать в великий пост, и направлен он был против изучения не только греческих, но и латинских классиков. Какое право, возмущался Мор, «имеет проповедник осуждать латынь, о которой знает очень мало, и греческий, о котором не знает вообще ничего? Как он может знать богословие, если он не знает еврейского, греческого и латыни?» В конце своего письма Мор угрожал руководству университета наказанием со стороны Уорхема, Уолси и даже самого короля, если будут чиниться препятствия новым наукам. Мор снова и снова обличал служителей церкви, взбудораженных распространением нового знания. Лайли, директору школы Св. Павла, он писал: «Неудивительно, что ваша школа вызывает столько споров. Она подобна деревянному коню, который погубит варварскую Трою». Но если были люди, считавшие новые знания опасными, были также и те, кто, подобно Фишеру из Рочестера, начиная изучать греческий в возрасте 60 лет. Вместо всеми уважаемых «Сентенций» Петра Ломбардского учебником богословия в английских университетах становилось Писание.

Наибольший вклад в этот процесс внес Джон Колет. Хотя это имя не так часто упоминается на страницах Лингарда, сегодняшние авторы присоединяются к Тиндейлу, Латимеру, другим реформаторам середины XVI века и признают его главным первопроходцем в освоении нового знания в Англии, образцом благородных жизненных целей и искренней преданности делу культуры.

Будущий декан Св. Павла был сыном сэра Генри Колета, несколько раз занимавшего пост лорд-мэра Лондона, и одним из его 22 детей. Он пережил всех членов своей семьи, кроме матери, а когда почувствовал, что сам стареет, воздал ей должное, выразив восхищение ее духовностью и счастливой старости. Думая о ней, мы вспоминаем славную мать Джона Весли. Молодой Колет провел три года в Оксфорде (1493–1496)¹¹²⁶, а потом отправился в Италию, по выражению Эразма – «как торговец, ищущий хороший товар». Нам остается только догадываться, где именно он получал знания, но архиепископ Паркер, два поколения спустя, говорит, что он «долгое время учился в чужой стране, в первую очередь Священному Писанию». Вернувшись в Оксфорд он, хотя и не был рукоположен священником, начал публично разъяснять греческие послания апостола Павла. Эти лекции он читал бесплатно. В то же самое время «профессор богословия леди Маргарет» читал лекции по Quodlibet Дунса Скота. Позже Колет разъяснял также Первое послание к коринфянам.

В этот период он еще не освободился окончательно от старых академических канонов и был склонен отвергать чтение классических авторов, в произведениях которых отсутствовало «спасительное влияние Христа и в которых не был представлен Христос... Книги, где нет Христа, – бесовская пища»¹¹²⁷. О том, какое впечатление производили его разъяснения, мы узнаём от самого Колета, описывающего, как к нему пришел один священник. Этот священник, сидя перед камином Колета, вытащил из-за пазухи небольшую копию посланий, изготовленную им собственноручно. Затем, в ответ на его просьбу, хозяин начал излагать золотые истины первой главы Римлян¹¹²⁸. В своих разъяснениях Колет часто выражает восхищение Павлом.

В Оксфорде в 1498 г. Колет встретил Эразма, который был примерно одинакового с ним возраста, и познакомился также с Мором, которого называл «редким гением». То, что он общался с этими людьми, подтверждает его склонность к новому учению. Он читал лекции по «Иерархиям» Ареопагита, но вскоре согласился с мнением Гросина о более поздней дате их создания. Он отказался от распространенной высокой оценки Фомы Аквината, объявив последнего «высокомерным в своей попытке дать определение всему» и «исказившим все учение Христа своей мирской философией»¹¹²⁹. Несколько лет спустя в послании к Эразму он критиковал современных богословов, тратящих свою жизнь на пустые логические трюки и диалектические изощрения. Эразм, отвечал ему, заявил, что богословие, которое некогда было уважаемым, стало «глупым, нищим и оборванным».

Как декан Св. Павла (это назначение получено им в 1504 г.), Колет выделяется в качестве борца со злоупотреблениями клириков, смелого проповедника и щедрого покровителя образования. Уставы для кафедрального клира, выпущенные им, подчеркивают, что реформа необходима «во всех отношениях, в жизни и в религии». В старом уставе, в котором четко определялась роль декана в процессиях и его место на хорах, не говорилось, что одной из его обязанностей является проповедь. Колет читал публичные лекции по посланиям Павла, но вскоре перестал ладить со своим капитулом. Кафедральная школа не соответствовала его стандартам, и средства, полученные им после смерти отца, он потратил на оборудование школы Св. Павла (1509)¹¹³⁰. Первоначальные здания сгорели во время лондонского пожара, новые были построены в 1666 г. Согласно уставу, обучение было бесплатным, изначальное количество учеников равнялось 153, потом возросло в три раза. Преподавались «качественная литература, латинская и греческая», но особенно творения христианских авторов, которые «писали в мудрости своей на ясной и благопристойной латыни». Возвышенное представление основателя об идеальном учителе и его моральных и литературных качествах, отраженное в его уставах для старой кафедральной школы, было следующим: «Он должен быть праведным и уважаемым человеком, обладающим большой и подтвержденной ученостью». Наряду с обучением благочестивой литературе он должен был «внушать восприимчивым умам учеников святую нравственность и учить их не только грамматике, но и добродетели»¹¹³¹.

Школа Св. Павла была первой грамматической школой в Англии, в которой преподавали греческий. Список ее учителей открывается Уильямом Лайли, одним из немногих англичан того периода, способных учить греческому. Он обучался в Оксфорде, потом совершил путешествие в Иерусалим и вернулся в Англию через Италию. Он умер в 1522 г. По его завещанию Колет раздал все его книги, «печатные и на бумаге», бедным учащимся школы.

Как проповедник, декан Св. Павла был смел и верен Писанию. Среди его слушателей были лолларды. Сам Колет, похоже, читал произведения Виклифа, а также другие «еретические» труды¹¹³². Две его знаменитые проповеди были произнесены перед советом Оксфордского университета (1511) и в связи с получением Уолси кардинальского поста. Речь перед советом сохранилась полностью. В ней Колет решительно призывает к реформе клира¹¹³³. Для проповеди был взят текст Рим.12:2: «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь». Он говорил о гордости и амбициях клира, осуждая его стремление к высоким церковным и государственным постам. Некоторые клирики ходили на праздники и пиры, посещали спортивные состязания и представления, занимались охотой¹¹³⁴. Если бы священники были добродетельны, добродетелен был бы и народ. «Наше благочестие, – восклицал проповедник, – наставило бы их на праведный путь более успешно, чем все запреты и отлучения. Они жили бы благой и святой жизнью, хорошо знали бы Писание и в основном и прежде всего были бы исполнены страха Божьего и любви к небесной жизни».

С позиции канонов того века проповедник был неосторожен, и Фитц-Джеймс, епископ Лондона, призвал его на суд, но обвинения были сняты архиепископом. Колета обвиняли в том, что он осуждал поклонение образам и утверждал, что Павел был беден и не имел епископских доходов. Говорили также, что, осуждая чтение проповедей по бумажке, Колет выступал против самого Фитц-Джеймса который имел такую привычку. Латимер, который примерно в это время находился в Кембридже, сказал в проповеди несколько лет спустя, что «в те дни у доктора Колета были неприятности и его бы сожгли, если бы Бог не внушил иного сердцу короля».

Когда вышел греческий Новый Завет Эразма, Колет сердечно поздравил его. В послании к голландскому ученому с благодарностью за получение экземпляра книги он выражал сожаление о том, что недостаточно хорошо знает греческий, чтобы читать его, и говорил, что желает учиться у него этому языку. Здесь же он предсказывает, что «имя Эразма никогда не будет предано забвению». Эразм написал Колету, что начал заниматься еврейским, но отказался от этой затеи, «испуганный непривычностью слов и неспособностью человеческого ума овладеть множеством предметов»¹¹³⁵. А более молодой ученый из Тюбингена Филипп Меланхтон воздал должное Novum instrumentum в греческих стихах, которые передал Эразму Беат Ренан. Фокс, епископ Винчестера, заявил, что узнал из этой книги больше, чем из десятка комментариев.

Незадолго до смерти Колет намерился удалиться в благочестивое уединение в Шене. Решение это было принято в связи с ухудшением здоровья и проблемами, которые навлекли на него его свободные высказывания. Однако он не успел осуществить свой замысел. Он был похоронен на территории Св. Павла. Примечательно, что он ничего не завещал церкви и не просил проводить мессы за свою душу. Эразм очень ценил этого своего друга и еще при его жизни писал, что в Англии «нет человека более благочестивого, который лучше бы знал Христа». После смерти Колета в одном из писем он восклицает: «Какого человека потеряла Англия, какого друга потерял я!» В трудные моменты Эразм часто обращался к Колету с просьбами¹¹³⁶. В его Colloquies интереснее всего для англосаксов описание путешествия, которое два друга вместе совершили к святилищам Фомы Бекета и Богоматери в Уолсингеме. Лучшая часть этого описания – скептический юмор, с которым они сомневались в подлинности пальца Петра, молока Девы, туфли святого Фомы и других показанных им реликвий.

Хотя Колет пошел весьма далеко, требуя реформы клира, приветствуя возрождение гуманитарных наук, осуждая древние схоластические диспуты и выступая за изучение Писания, вполне вероятно, что он не встал бы на сторону Реформации¹¹³⁷. Ему было пятьдесят, когда началась Реформация. О нем можно без преувеличения сказать, что он был очень близок к тому идеалу благочестия и праведности, которого требовал от христиан. Он говорил, что «добрые дела и справедливость более угодны Богу, чем молитвы или жертвоприношения»¹¹³⁸. Невозможно отозваться о Колете лучше, чем сделал Дональд Лаптон в своей «Истории современных протестантских богословов» (1637): «Этот великий декан Св. Павла учил и жил как апостол Павел»¹¹³⁹.

Сэр Томас Мор (1478–1535) не только умер в лоне Католической церкви, но умер смертью мученика, отказываясь признать превосходство английского короля, оспаривающего власть папы. Он учился в Оксфорде, занимался правом в Лондоне и возвысился до поста королевского канцлера. Мы не будем перечислять здесь его профессиональные достижения и заслуги перед государством, а отметим лишь то, что он сделал для возрождения знаний и религиозного движения Англии. Мор был образцом верующего и рассудительного мирянина. Он носил власяницу, но насмехался над суевериями своей эпохи. Приняв высокий пост, он поклялся, что «прежде всего будет верен Богу, а после Бога – королю». В то же время он, вместе со своими близкими друзьями Эразмом и Колетом, активно участвовал в создании нового фундамента для обучения классикам, латинским и греческим. Он был верен церкви, во главе с папой, однако в своей «Утопии» изобразил идеальное общество, в котором религия является прежде всего семейным делом, где нет ни исповеди перед священниками, ни подаваемого ими отпущения грехов.

За исключением «Утопии» все подлинные труды Мора были религиозными. Большинство из них – это полемические трактаты, призванные опровергнуть новые учения Реформации, которые в Англии стали открыто защищать задолго до смерти Мора. Мор был обезглавлен в 1535 г., и, если мы вспомним, что английский Новый Завет Тиндейла был опубликован в 1526 г., нам будет ясно, сколько времени Мор взаимодействовал с протестантским движением. Сам Тиндейл был задушен и сожжен через год после казни Мора. В ответ на труд Саймона Фиша «Мольба нищих», яростную критику идеи чистилища, Мор выпустил свое «Моление душ», или «Бедные простые души, выгнанные из чистилища». Здесь души представлены как молящие о том, чтобы их не оставили мучиться в смертной тоске из-за забвения живущими и дали очиститься. Фиш был приговорен к смерти и сожжен (1533). Как главный защитник своей стороны, Мор выступал также против Джона Фрита, который был приговорен к сожжению в 1533 г., и против Тиндейла, обличая «ложный английский перевод Нового Завета, недавно подделанного Тиндейлом». Мор сделал и такой странный вывод: «Виклиф, Тиндейл, брат Барнс и другие подобные им люди образуют ту самую причину, по которой Писание необходимо держать подальше от народа»¹¹⁴⁰. Мор утверждает, что еретические книги ввозили с континента в Англию «в огромных количествах». Он назвал Томаса Хилтона, священника из Кента, одним из еретиков, которые должны попасть на костер, «в зловонный котел дьявола». Преступление Хилтона заключалось в том, что он отрицал пять таинств. И он был сожжен в 1530 г.¹¹⁴¹ Как было принято в то время, полемические труды Мора полны грубых эпитетов. Он называет своих оппонентов «свиньями», «адскими псами из дьявольской своры», «обезьянами, танцующими для развлечения Люцифеpa»¹¹⁴². В своем труде против Тиндейла и Фрита он выступал за паломничества, за поклонение образам и за индульгенции. По свидетельству канцлера, Мор находился в Баркинге (1498), когда там был обнаружен ряд реликвий, «утаивавшихся с самых пор, как аббатство сожгли неверующие», и заявлял о первостепенной важности самого факта, что «эти реликвии являются останками святых людей, которых почитают, а то, кому они принадлежат, не так уж и важно»¹¹⁴³.

Однако Мор выступал против некоторых суеверий – например, он ополчился на францисканского монаха, который публично проповедовал, что «тот, кто будет ежедневно с помощью Псалтири молиться Пресвятой Деве, не будет осужден». Мор отрицал учение Августина о том, что младенцы, умершие некрещеными, осуждены на вечные муки, и писал Эразму, что Epistolae obscurorum virorum Гуттена доставили удовольствие всем в Англии и что «в грубых ножнах этого труда скрывается превосходный клинок»¹¹⁴⁴. Из-за его близости к Колету и Эразму некие монахи в 1519 году попытались обратить его в свою веру.

Лев XIII объявил Мора блаженным (1886). Вместе со святым Эдмундом, епископом Фишером и Фомой Бекетом он является одним из главных английских мучеников, почитаемых английскими католиками. Он умер, «не желая обречь свою душу на вечное проклятие» и выражая надежду, что, «как святой Павел и святой Стефан встретились на небесах и стали друзьями, так случится и с ним и его судьями». Гэрднер замечает, что «ни один человек не встречал несправедливое осуждение с более замечательным присутствием духа»¹¹⁴⁵. Мы не можем не согласиться с этим утверждением, однако не следует забывать о факте, что Мор, каким бы джентльменом он ни был в душе, безжалостно относился к тем, кого считал еретиками, а в своих произведениях обращался к ним с эпитетами столь же резкими, как и те, которые использовал Лютер. Но параллельно с этим его следует похвалить за то, что он поддерживал реформу образования и одобрял греческий Новый Завет Эразма. Он написал специальное послание к профессору из Лувена Дорпию, критикуя его за нападки на критические исследования Эразма и за осуждение любых попыток пересмотреть старый латинский текст.

«Утопия» Мора, написанная на латыни и напечатанная в 1516 г. с предисловием Будея, ураганом пронеслась по Европе. Ее называли также Nusquama, или «Нигдения». Взяв в качестве прецедента «Республику» Платона, автор намеревался показать, каковы недостатки европейского и в особенности английского общества. В идеальном государстве Мора, расположенном на острове, соблюдают договора и выполняют обещания. Здесь пахари, плотники, извозчики, угольщики и другие труженики по справедливости делятся платой за труд со знатью, златокузнецами и ростовщиками, которые называются непроизводительными классами. «Заговор богачей, которые забирают себе государственные богатства», не допускается. В «Утопии» каждый ребенок получает хорошее образование. Время физического труда ограничено шестью часами. Ширина улиц – 20 футов (6 м). Возле каждого дома есть сад и проточная вода. Бойни расположены за пределами города. Все наказания, в целях назидания и наставления в вере, производятся внутри семьи. На острове продолжают существовать старые религии, потому что христианство введено там недавно, но Мор, явно противореча своей более поздней практике гонителя, объявляет, что «ни одного человека не карают за его веру». Священниками там становятся и женщины, но они являются, скорее, «блюстителями и руководят поклонением», нежели выполняют собственно священнические функции. Исповедь приносится не им, а главе семьи. Жена простирается ниц и исповедуется перед мужем, а дети – перед обоими родителями. Священники состоят в браке.

Мог ли подозревать Мор, что через десять лет после публикации его знаменитой книги из нее будут брать тексты в поддержку крестьянского бунта в Германии?¹¹⁴⁶ В этой книге сформулированы некоторые из общественных надежд и чаяний нашего века. Автор выразил распространенные настроения своего поколения, недовольного законами, ограничивающими заработную плату, присвоением благ богатыми, превращением полей в овцеводческие фермы и новой войной на континенте, в которую оказалась вовлечена Англия¹¹⁴⁷.

Джон Фишер, казненный на плахе на несколько месяцев раньше Мора за отказ принести клятву и признать наследником потомка Екатерины Арагонской, умер в возрасте 79 лет. Декан Перри назвал его «самым ученым, самым сознательным и самым преданным из епископов того времени». В 1511 г. он рекомендовал Эразма в Кембридже в качестве преподавателя греческого. По пути на эшафот этот добрый человек держал в руках Новый Завет, вновь и вновь повторяя слова: «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единственного истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа». «Такой учености для Нею достаточно», – говорил он.

Протестантский мир с почтительным уважением относится к Гросину, Колету, Мору и Фишеру. Конечно же, они не смогли в полной мере оценить тот свет, который распространялся по Европе, однако они пошли достаточно далеко, как зачинатели более рациональной системы образования, нежели та, что была основана на схоластическом методе, и занимают достойное место в истории развития религиозной мысли¹¹⁴⁸.

В Шотландии протестантская Реформация распространилась еще до того, как Возрождению удалось оказать на нее свое собственное влияние. Джон Мэйджор (ум. ок. 1550) написал комментарий на «Сентенции» Петра Ломбардского. Его называют «последним из схоластов». Но он одновременно был и связующим звеном с новым литературным движением, через Джорджа Бьюкенена, его ученика в Сент-Эндрюсе. Мэйджор оставался верен Римской церкви. Бьюкенен, пробыв шесть месяцев в португальской тюрьме как еретик, вернулся в Шотландию и принял Реформацию. Согласно профессору Хьюму-Брауну, его латинское стихотворное переложение псалмов «вплоть до недавних лет читали в Шотландии во всех школах, где изучалась латынь»¹¹⁴⁹.