[Июнь]

Fiat justitia.

Учение Иисуса Христа, постепенно распространяясь во все концы вселенной, произвело поразительный переворот в жизни человечества, оказавши неотразимое влияние на всю совокупность жизненных проявлений, на всё, чему присвоено название цивилизации. Началось с того, что неизвестные миру бедняки, посланные Христом как овцы среди волков, стали проповедовать новую заповедь любви и самоотречения на смену жестокому закону вражды и эгоизма. Кончилось тем, что евангельское слово в устах этих простых людей, встреченных пытками и гонениями, заподозренных в тайных злостных замыслах и намерениях, облагородило человечество, возвысило пригнетённую личность женщины, дало людям истинное понятие справедливости, требуя от каждого не делать другим того, чего он себе не желает, дало толчок и развитие христианской гражданственности, дало и даёт надежду на лучшую будущую жизнь. На всём отразилось воздействие Божественного учения: на обычаях, нравах, законах, искусстве, даже на самой науке. Последняя вместе с религией в сущности дела занимается одним и тем же предметом – миром во всей его целости, и человеком, как отдельным миром, включённым в пределы вселенной, подчинённым её физическим законам, но имеющим и свой особый нравственный закон. Целью науки является изучение мировых законов, по которым существует всецелость вещей; наука делает попытки узнать – как существует мир. Христианская религия, имея дело с духовно-нравственной стороной человека, определённо говорит – как ему следует жить в мире, чтобы установить на земле царство Божие⁵³⁶. У каждой своя специальная задача, при разумном решении которой не должно бы возникать пререканий между этими областями знаний, имеющими свои границы, так сказать, – свои определённые межевые признаки. Представители той и другой в искании истины должны бы идти рука об руку для выработки единства взглядов на существующее. Природа и библия, по выражению Миллера в его соч. „Бог”, – это две книги, написанные одним Верховным Существом; как произведения единого виновника, они не должны иметь взаимных противоречий. Между тем действительность показывает, что это нежелательное несогласие давно уже возникло и обострилось. В слове, произнесённом 17 янв. 1901 г. в храме Харьковского университета, епископ Иннокентий сказал, что „некоторое смущение неминуемо должен испытывать проповедник христианской истины при вступлении на церковную кафедру сего храма... Оно – в том далёком расстоянии, которое разделяет область Христовой веры и область современной науки, – в совершенном почти отсутствии точек соприкосновения между этими областями; оно в той прискорбной непримиримости и даже враждебности, которая установилась, по недоразумению, между верой и знанием в обширном смысле. Многие из истин веры и положений науки представляют собой противоположности и противоречия яркие, несогласуемые”. Учёный мир готов уже утверждать, что назрел неотложный вопрос о необходимости замены религии наукой⁵³⁷.

В средние века, на западе Европы, христианский мир, в лице представителей католической иерархии и иезуитов, для защиты интересов веры и церкви практиковал крутые меры воздействия на еретиков, в число которых, часто были включаемы люди новой науки. „Церковь освящала дела, ясно запрещённые ей её Основателем; она – страшно сказать! – обнажала даже меч, который Он ясно повелел ей вложить в ножны“ (Роу, „Очевидные истины христианства“). Велись религиозные войны, происходили массовые избиения, горели инквизиционные костры. Философия, впрочем, не подвергалась гонению, так как поддерживала тесный союз с верой и жила её идеалами. Но при изуверстве и грубых нравах того времени, конечно, возможно было непонимание и извращение учения Спасителя, когда люди не были способны подняться до уяснения высоких начал христианства и не знали, какого они духа. Религия любви и милосердия никогда не оправдывала насилий, и потому не должна быть обвиняема за ожесточение и фанатизм её неразумных последователей. Мы, культурные люди, не имеем права смешивать того, что было – с тем, что должно было быть. Мы должны иметь в виду идею, а не её неправильное осуществление, равно как должны глядеть на жизненные явления глазами их времени. Лучшие люди в христианстве, своей жизнью и делами доказавшие, что они имеют право на это звание, относились к образованности с чувством уважения и признательности. Св. Василий Великий в своём трактате о чтении языческих сочинений доказывал, что языческая литература – орудие, которое может оказать христианству такие же услуги, какие оно оказало язычеству. Мыслители классической древности должны, по взгляду его, в христианской Греции содействовать воспитанию и образованию последователей новой религии. Он признавал языческих поэтов, историков, ораторов, философов наставниками христиан.

Григорий Богослов в одном из своих стихотворений говорит: „сын мой, ты не можешь желать ничего более прекрасного, чем образование. Я сам питаю любовь к науке. Христос дал её смертным, чтобы она была светом для их жизни, как один из высших и драгоценнейших даров. По моему мнению, наука есть первое из благ этого мира; она содержит в себе богатства, которые не могут быть похищены. Славу знания предпочитаю всему. Я не в состоянии достойно восхвалить науку, как бы ни старался, чтобы слово моё было сообразно с её славой и величием“... (стих., написанное от имени Никовула-отца Никовулу-сыну). В другом стихотворении (от сына к отцу) также содержится высокая похвала всем известным тогда наукам: риторике, истории, грамматике, логике; но – говорится далее – „не менее заслуживают внимания и тщательные изыскания тех учёных, которые проникли в тайны природы и издали в свет результаты своих трудов. Они старались изучить природу всего, что существует в воздухе, на земле, в океане и в небесах“. Но чтобы изучение наук было полезно для христиан, св. Григорий советует соблюдать осторожность и благоразумие, чтобы вместе с пользой не получить от науки вреда. Воззрения святителя являются программой тех отношений, в каких должны находиться христианство и наука во все время их дальнейшего существования.

Св. Иоанн Златоустый, если и не принадлежал к горячим поклонникам светской науки, всё же признавал за ней большую пользу и значение и только высказывал мысль, что одной из важных и труднейших задач при воспитании является соединение научного образования с нравственным направлением. Рассказавши об одном юноше, посещавшем школы без вреда для своей нравственности, благодаря тому, что его воспитателем был святой муж, Златоустый говорил: „если бы и теперь кто-нибудь показал мне таких воспитанников, представил таких наставников и обо всём прочем обещал бы столько же позаботиться, то в тысячу раз больше самих родителей пожелал бы, чтобы отпускали детей в школы. Но никто не обещает этого“... (трактат „Против порицающих монашескую жизнь“, кн. III). Нужно помнить, что во времена Златоустого отца церкви нравственности учащихся грозила большая опасность со стороны развращённых преподавателей. Ничего не имея против предметов изучения, программ и всего тогдашнего светского образования, Иоанн Златоустый охранял юношество от той среды, от тех условий, при которых получалась эта образованность. Отдавши предпочтение религиозно-нравственному воспитанию, он не отвергал и светской науки; он сделал им сравнительную оценку и желал установить между ними правильное взаимоотношение. Тоже мнение было принято Григорием Нисским (письмо X), Феодоритом Кирским, Кириллом Александрийским (Adversus Iulian) и др. отцами и учителями церкви IV и V вв. Но, скажут, наука того времени была в состоянии полной беспомощности, не имела несомненных доказательств, которые могли бы удостоверить верность её положений, не знала правильных методов, не обладала достаточным опытом, вообще – не заслуживала названия науки в точном смысле. Отчасти – да. Но сделаем скачок к нашему времени. Как теперь христианство относится к науке? „Область науки обширна; если хотите, бесконечна; задачи её велики. Она так много сделала и ещё более сделает для человечества, что само имя её должно быть священно для мыслящих людей. Наука расширяет умственный горизонт человека, развивает его интеллектуальные силы, увеличивает нашу власть над природой... Она может раздробить скалу, сплющить глыбу металла. У науки своя (отдельная от религии) специальная сфера деятельности, весьма почтенная, каждый успех в которой является в своём роде также крупным благодеянием для человечества“ (Свящ. Петров, „Евангелие как основа жизни“, стр. 18, 19, 29). „Мы ценим великие научные открытия и изобретения; мы признаём добытые наукой неоспоримые истины о мире, природе, жизни и праве; мы не отрицаем великих успехов, совершённых наукой со времени установления опытных методов исследования, мы видим в действительности эти успехи в области прикладных знаний, видим приносимую ими пользу, выгоды и удобства всему человечеству в путях сообщения, во взаимных сношениях, в торговле и промышленности и даже в человеческом общежитии“ (Епископ Иннокентий, слово в Харьковск. унив. 17 янв. 1901 г.). „Для человечества все науки необходимы и полезны и все деятели, трудящиеся на них, почтенны. Но каждый из людей, даже самый даровитый и трудолюбивый, может быть силён только в одной отрасли научных познаний и действовать в одном направлении. Сама необходимость заставляет человека мыслящего ограничиваться тесным кругом знания“ (Преосв. Амвросий, речь о гордости в Харьковск. дух. сем. 26 сент. 1901 г.). Люди, основательно знакомые с богословской наукой, без колебаний соглашаются, что результаты опытной науки имеют для человечества важное значение, но только в смысле удовлетворения материальных потребностей; они справедливо утверждают, что приобретения в области научных знаний недостаточно значительны по их внутреннему смыслу и целям: всё сведено к показной, внешней стороне жизнедеятельности – к удобствам, богатству, власти над природой. Запросы сердца, любовь, истинная человечность, духовная жизнь и искание идеала – всё это забыто. Наука, обогащая любознательный ум, беспощадно грабит сердце, а потому может удовлетворить не всё человеческое существо, а только его часть; о вере наука говорит, что она давно произнесла своё последнее слово, отжила своё время и для просвещённых людей теперь положительно непригодна. Религиозная мораль, преподанная простодушным людям, с точки зрения науки теперь устарела и не может считаться удовлетворительной. Более того: Ницше произнёс над христианством тяжкий и незаслуженный приговор, категорически заявляя, что все наши бедствия, всё нами переживаемое зло проистекло единственно от нашего подчинения евангельским требованиям... С. Симон в своём „учении“, изданном в 20-х гг. минувшего века, доказывал, что христианство изжило своё содержание и подлежит замене сочинённой им религией, так как оно неосновательно проводит глубокую пропасть между веществом и духом, враждебно относится ко всему мирскому и видит в нём одну греховность. Этот последний взгляд усвоен многими, не понимающими сущности дела.

Христос, предлагавший своим истинным ученикам „воду живую“, не запрещал им, однако, пить и обыкновенную воду и вино: в Кане Он претворил воду в вино и Сам пил вино. Но Он вместе с тем говорил, что кровь Его, проливаемая для очищения мира от грехов, есть лучшее питие. Конечно, такое питие несравненно лучше обыкновенного. Он говорил, что человек живёт не одним хлебом, и Сам Себя называл хлебом жизни. Но Он не запрещал ученикам есть и рыбу. Однажды Он предложил им закинуть сеть по правую сторону лодки, но вместе разъяснил, что предпочтительнее уловлять людей в истину. В этом тоже нет никакого сомнения. Говоря о мнасах или талантах, Он не настаивал на том, что их следует бросать или зарывать в землю; наоборот, Он одобрял их приращение (по толкованию Иоанна Златоустого под талантами следует разуметь не одни духовные дары, но и естественные, даже обыкновенный капитал). Сам не имея где главы приклонить, Он не учил, однако, что постройки людям не нужны; Он только говорил, что прежде чем строить башню, надо вычислить свои средства и количество потребного материала, чтобы, начавши постройку, не оставить её недоконченной. Уподобивши царство небесное царю, устроившему пир, Спаситель не запретил Своим последователям ходить на пиршества, а только советовал не садиться там на первое место, чтобы вскоре со стыдом не пришлось уступить его более почётному гостю. Не видим надобности указывать остальные известные нам факты из жизни Спасителя в доказательство того, что Он не ко всему мирскому относился неодобрительно. Если же Он осуждал людей за их исключительную заботу о мирских удобствах, если Он считал грехом то душевное состояние и настроение, в котором человек, преданный миру, терял из виду свою истинную жизненную цель и переставал стремиться к ней, то, думаем, едва ли может подлежать сомнению, что „нет никакой пользы человеку, если он приобретёт весь мир, но погубит душу свою“.

В упрёк христианству ставится то, что оно запрещает людям удовлетворять их естественные склонности, в чём Кант видит всё человеческое счастье (Юм тоже разделяет это мнение). Но мы эту мысль принять не можем, так как знаем, что удовлетворение желаний и склонностей часто приносит прямой вред не только тому, кто заботится об этом, а даже и тем, кто его окружает. А в понятие счастья, если последнее не звук пустой, не входит понятие вреда. Один имеет склонность часто нарушать требования седьмой заповеди. Но в евангелии написано „не прелюбодействуй“. Почему не прелюбодействуй? Потому что человек, предающийся этому пороку, может ослабить свою физическую природу, расстроить здоровье и, вследствие таинственного соединения души с телом, подвергает себя опасности утратить часть своих умственных способностей. А по какому праву человек смеет посягать на то и другое, если он не свой, а весь Божий? (1Кор.6:19,20). В удовлетворении этой склонности не может быть никакого счастья, так как человек не заботится о нравственности другого, вредит себе самому и грешит против Творца, создавшего тело и душу. Другой имеет наклонность присваивать чужую собственность и, удовлетворяя своё желание, похищает не принадлежащее ему имущество. А в Евангелии сказано „не укради“. Почему не кради? Потому что воровство есть указатель корыстолюбия, т. е. излишней склонности пользоваться мирскими благами в ущерб стремлению к истинной жизненной цели; оно говорит о том, что вор не уважает нрав личности и не любит своего ближнего.

Сомнительно, чтобы счастье состояло в правонарушении, которое, вдобавок, заслоняет собой жизненный идеал. Третий, под действием злобы и ожесточения, приобретает наклонность лишить жизни своего недруга. А в Евангелии говорится – „не убей“. Почему не убей? Один из последних адептов науки – Ницше – решительно становится на сторону разбойников. „Не поддавайтесь жалости, состраданию, любви; давите слабых, подымайтесь по их трупам выше“... Выше! дикая, страшная заповедь! К нашему благополучию исполнять её способны только одни безумцы.

Потому не убей, что состояние гнева и злобы, сопровождающих момент убийства, является для человека ненормальным и исключает возможность действовать разумно и целесообразно, что собственно и требуется от человека, если он желает быть таковым; потому не убей, что в самой высокой степени безнравственно лишать человека жизни, т. е. отнимать у него высшее благо; потому не убей, что путь, залитый кровью и заваленный трупами, ведёт не к истинной цели, а в противоположную сторону; потому не убей и даже не гневайся, что ты не имеешь права относиться так к человеку, принадлежащему не тебе, даже не ему самому, а Богу. Убийца является преступником против ближнего и против Создателя, сотворившего этого ближнего. Едва ли в преступности есть какое-нибудь счастье.

По Канту (иначе говоря – по науке) „счастье состоит в удовлетворении всех наших склонностей“; Юм говорит почти тоже самое: „счастлив тот, кто находится в условиях, соответствующих его характеру“. Евангелие решает этот вопрос иначе: сделайтесь лучшими, возродитесь нравственно, тогда не будет у вас бесчисленных греховных склонностей, которые вы считаете естественными, законными и потому ненаказуемыми; тогда не будет условий, при которых возникают ваши преступные желания. В награду за это вы получите блаженство, возможную для вас полноту счастья. Но доведёт вас до этого состояния только одна христианская любовь.

Наука и тут идёт наперекор. Христианскую любовь она старается заменить альтруизмом. Что такое альтруизм по существу? Если бескорыстное расположение, соучастие, сострадание к беде ближнего составляют существо христианской любви, которая должна возникнуть в человеке, независимо от того, заслуживает или нет расположения тот, к кому обращено это чувство, обязательное для христианина как заповедь Спасителя, – то для альтруизма нужны совсем иные побуждения. Эта рассудочная, чёрствая, сухая, грубая любовь (если можно так назвать её при отсутствии в ней сердечного чувства) должна проявиться только там, где имеется в наличности или предполагается польза и выгода. Слабый, бедный, никому неполезный человек не в праве рассчитывать на альтруизм. Do ut des (даю, чтобы и ты дал) – вот в чём идея последнего. Альтруизм – не любовь, а своего рода политика или торговая сделка, заключаемая с целью барыша и наживы и уж ни в каком случае не с целью понести ущерб и убыток. Альтруизм не знает тех, кто так или иначе не умеет и не может отплатить за оказанное ему снисхождение. Ветхозаветным евреям, по их жестокосердию, позволено было руководиться правилом: „рана за рану, язва за язву“. Современное нам культурное человечество, слишком громко говорящее о гуманности, своим девизом поставило: „польза за пользу“. И там и здесь требуется возмездие. А любовь христианского сердца бескорыстна и не требует взаимности: люби каждого как себя, потому что все люди – дети одного Отца. О любви к врагам наука и слышать не хочет, как о чём-то противоестественном и противном нашей природе.

Она задалась целью заменить славнейшую евангельскую заповедь о любви каким-то подобием торгового права.

Христос обязывает нас быть милосердными и благотворить даже тем, которые ненавидят нас. Своё учение по этому предмету, для большей наглядности, Он даже иллюстрировал притчей о милосердом самарянине. Но наука в благотворительности видит одно зло. По теории Дарвина, принятой его единомышленниками, в мире происходит нескончаемая война за жизнь. Слабые виды, неспособные удержать за собой занятое ими место, должны уступить его сильным или более приспособленным к условиям существования. В этом – задатки всякого прогресса и совершенствования.

Человечество подчинено тому же закону, не имеющему исключений. Должны господствовать не лучшие, не добрые, не нравственные, а все остальные, будь они дурны, злы, порочны, лишь бы умели они отстоять свои позиции. Всякая помощь и поддержка слабым, хилым, нищим, больным в благоустроенном обществе не должна быть терпима. Она не только нравственно принижает и портит тех, кому предлагается, она приносит больший вред – стесняет тех, кто мог бы обойтись без посторонних услуг, но по необходимости вынужден ограничить область своей деятельности, занятую этими бесполезными общественными пенсионерами. „Вера ставит принципом человеческой деятельности любовь взаимную людей друг к другу, по примеру Христа, возлюбившего род человеческий, – наука – пользу всех в совокупности и каждого в отдельности (утилитаризм); честному долгу и обязанности, налагаемым началом любви на людские отношения друг к другу, наука противополагает борьбу за существование, возвышающую сильных и уничтожающую слабых; христианскому праву милости и сострадания – право силы и человеческого эгоизма, христианским понятиям добра и зла – факты и явления по ту сторону добра и зла и т. д.“ (вышеуказанное слово преосв. Иннокентия, произнес. в Харьк. унив.). „В то время, когда слово Божие говорит, что видимый мир есть творение Божие, – наука отвечает, что он почти самобытен, представляет собой итог взаимного механического действия космических сил; в ту пору, когда Библия рассказывает нам о сотворении (Господом первого человека, как венца природы, – наука рядом посылок, добытых ею изучением строения земной коры и ископаемых её, возражает, что человек только продукт развития (эволюции) жизни на земле, последнее животное в ряду прочих организмов земли. Или: когда св. вера повествует нам о жизни многочисленных небесных духов и с тем вместе о двойственной природе человека – духовной и физической, – наука, вопреки вере, тщится доказать, что всякая жизнь есть лишь жизнь вещественная, как и сама духовность человека – лишь утончённая материальность“ (там же). „Если мы примем, что организмы возникли посредством творческого акта, – следовательно, вне круга причинно-обусловленных естественных процессов, то возникновение их тут-то и принимает наиболее характер случая. Какой бы путь мы ни избрали, мы не можем обойтись без допущения случайного возникновения живых существ на нашей планете... Я считаю вероятным. несмотря на все высказывавшиеся возражения, что случайно возникший, способный к самосохранению и размножению, организм мог прогрессировать до высшего усложнения целесообразных функций, пригодных для его сохранения посредством накопления случайных новых комбинаций... Не один случай повёл к возникновению высшего организма, а накопление многочисленных отдельных случаев“ (Бючли, „Биомеханизм и витализм“, перев. Холодковского). Это заявление было бы ещё категоричнее, если бы эти многочисленные случаи все до последнего были пересчитаны... С христианской точки зрения, однако, никаких случаев нет, а есть только Бог, в бесконечном разнообразии проявляющий Свою творческую деятельность. Светская учёность не находит возможным принять это мнение. Проф. Мензбир в одной из лекций, читанных в Московск. унив., откровенно высказался, что люди науки теперь освободились от представления о высшем разуме, который будто бы управляет миром. Проф. Кареев в своих лекциях и сочинениях красноречиво молчит, когда следует сказать что-нибудь о Боге, нравственности, высших идеалах... Все сочинения, указанные им в каталоге для систематического чтения, отличаются той же особенностью, но за то они хорошо знакомят с теми взглядами, по которым всё бытие достигло настоящего состояния путём эволюции.

Ницше сказал, что учёный мир уже не может вернуться к христианскому миропониманию без того, чтобы не загрязнить своей научной совести...

Враждебное отношение к Христовой вере заметно во всех сферах светской науки, которая, при огромной массе открытий, совсем бессильна возродить человека духовно, не имеет средств возвысить его нравственно, в параллель с развитием прогресса не может улучшить нравы, не способна искоренить зло. Судя по тому, что на эту тему высказывается устно и печатно, наука не желает заниматься обсуждением этих вопросов. Будь у ней полная возможность сделать всё это, – она предпочла бы, так сказать, сидеть, сложа руки. Война христианству объявлена на всех пунктах. Но за что? не за то ли, что Христос принёс свет миру? Наука не видит этого света и находит, что её светоч сияет более ярким блеском. Может быть христианство виновато в том, что настойчиво говорит о духовном совершенствовании, о правде, чистоте, о необходимости стремиться к нравственным идеалам? – Пожалуй. К чему всё это? – скажет наука; мы теперь просвещённые люди, хотя мы и потомки первобытных орангутангов. Наивные мечтания, высокие порывы для нашего времени неподходящи.

Христианство предписывает смирение, а наука, со времени открытия опытных методов исследования, прониклась гордостью и самомнением. „Новые шаги разума в возрождённой науке так вознесли дух человеческий, придали ему столько гордости, что на новых, ещё незрелых началах он уже готов был перестроить весь существующий порядок. Надменно он решил отвергнуть всё прошлое, веками добытое и в горниле их испытанное“ (Слово преосв. Иннокентия 17 янв. 1901 г.). Христианство утверждает, что душа больше тела, а наука усматривает в человеке одну вещественную сущность и всю совокупность душевных явлений считает классом её свойств. Христианство говорит, что основателем его был Богочеловек, а наука видит в этой религии вполне естественное явление и не признаёт в нём сверхъестественного, высшего характера. Ренан и Шенкель изображают Спасителя как простого энтузиаста, увлёкшегося успехами своей проповеди до такой степени, что Он вообразил Себя Сыном Божиим и успел убедить в этом своих легкомысленных учеников. Вольтер и Болингброк считают нашу религию чисто человеческим произведением, притом менее совершенным, чем иудейство.

„Нападение врагов наших не словом только, но и делом усиливается с каждым днём: меч, брошенный Иисусом Христом на землю и поднятый сатаной, в виду нашем, как и в древней церкви, сверкает в руках его служителей и поражает нас... Собирайтесь и становитесь в первые ряды воинов Христовых, образованные христиане, хранящие залог веры в сердцах своих. Плоды вашей борьбы явятся скоро...“ (речь преосв. Амвросия 13 мая 1901 г.).

Вера Христова указывает истинную цель земной жизни человека в его личном усовершенствовании, в исполнении заповедей, в точном выполнении обязанностей к Богу и людям. Наука ставит целью жизни опытное знание. Многие „думают, что действительно человек, как разумное существо, может и должен найти себе полное удовлетворение в научных занятиях, в полноте знания... Океан истины в полном смысле безбрежен: чем более, по-видимому, мы приближаемся к истине, тем дальше она оказывается от нас: ожидаемый нами берег этого океана не является, и человек приходит наконец к печальному убеждению, что он, положивший всю жизнь свою на приобретение знаний, в действительности знает лишь только то, что он мало знает“ (свящ. Любарский, слово 1 янв. 1901 г.).

Ошибочность утверждения, что цель жизни состоит в науке, очевидна без опровержений. Достаточно спросить: неужели нет никакой цели у тех, кто не знаком с наукой, даже с – грамотой?

Нет ни одной христианской истины, которая бы была вполне признана наукой. Усвоивши её выводы и заключения и „наши высшие классы и передовые сословия пропитываются духом неверия и отрицания учения Христова. Они утрачиваются для церкви. Их неверием и либерализмом заражаются полуобразованные чиновники, купцы, приказчики, – до волостных писарей включительно“ (речь пр. Амвросия 18 марта 1901 г.).

„В образованном обществе в настоящее время усматривается заметный упадок веры и нравственности, обнаруживающийся холодностью и неустойчивостью в вере, отчуждением от духа церковности, несоблюдением церковных уставов и преданий, уклонением от посещения церковных богослужений и даже от таинств исповеди и св. причащения; кратко сказать, уклонением от всего того, в чём должна выражаться жизнь истинно верующего“ (отчёт о действиях епископов в Казани в июле 1885 г.).

Особенное внимание следует обратить на то, что отрицательное направление научных взглядов на Лицо И. Христа и христианскую веру в последние два века почти с буквальной точностью повторило всё то, что было писано языческими учёными и философами первых четырёх столетий. Материалистическое направление Цельса, против которого возражал христианский учёный 3-го века Ориген, нашло своих продолжателей в лице свободных мыслителей 18 столетия, английских и французских деистов, а затем в прошлом веке в более научно обработанной критике Ренана и его немецких подражателей. Мнения неопифагорейцев и неоплатоников в изменённом и, так сказать, очищенном виде были приняты пантеистами Штраусом и Бауром. Это историческое сопоставление очень знаменательно, так как указывает тот конец, к которому должна прийти борьба научных воззрений с христианскими взглядами по закону тожественности следствий, имеющих одинаковые причины. А мы знаем, что над язычеством христианство одержало победу.

Мы видели, что разрыв рационализма с христианским миропониманием существует непрерывно с самого начала евангельской проповеди. Мы не предсказываем того времени, когда именно настанет примирение; но оно должно наступить, так как кроме недоразумения нет оснований для разъединения. Наука изучает мир и человека; вера наша никогда не отрицала полезности такого изучения, но говорит, что существует Творец всего этого. Знание руководится опытными методами, – вера по существу своего предмета не может иметь их; но это ещё не является достаточным поводом к непримиримой вражде: в различных специальных областях науки тоже не одинаковые методы, однако между этими отраслями нет ожесточения. Богословие не знает научных приёмов? но в опытной науке тоже лежит масса ненаучных элементов в виде бездоказательных предположений и гаданий, которые без сожаления бросаются как ложные, не смотря даже на то, что забракованные гипотезы иногда помогали сделать открытия, впоследствии подтверждённые опытом (см. мою ст. „Ненаучное в науке,“ „Мисс. Обозр.“, 1905 г. № 5).

Учёные „говорят нам о видах движения ad infinitum, но о том, что производит эти движения, они не говорят нам ничего“. В вопросе „о действующей причине“ наука полна агностицизма („Вера и Разум“ 1901 г. № 21). Христианство живёт одной жизнью с культурой. Христос и Его ученики действовали в культурных странах; церковь пользовалась культурными способами: поэзией, музыкой, живописью, литературой, и создала тот порядок, при котором делались шаги к улучшению личной и общественной жизни. Уважение к личности, благотворительность, идея экономического равенства, падение рабства, политическая свобода в истинном смысле – всё это возникло под влиянием христианства. Церковь учит, что спасение души невозможно без жертв на общее благо, без заботы, пользе ближних, без помощи каждому словом и делом. Факты истории свидетельствуют, что она выполнила своё дело. И вдруг, на конгрессе религиозных наук в Стокгольме 2-го сентября 1897 г. раздалось резкое обвинение Огюста Сабатье, что христианская религия воюет с культурой и идёт против самых начал человеческого развития! Вы в полном ли уме, doctissimo?

„Мы ценим великие научные открытия и изобретения; мы признаём добытые наукой неоспоримые истины о мире, природе, жизни и праве; мы не отрицаем великих успехов, совершённых наукой со времени установления опытных методов исследования...“ (слово преосв. Иннокентия). „Для человечества все науки необходимы и полезны и все деятели, трудящиеся на них, почтенны...“ (речь преосв. Амвросия). Но „где же обещанное наукой счастье всех членов человеческой семьи, где торжество высших начал любви и правды? Где всеобщий альтруизм? Почему наука с прогрессом материальным не несёт улучшения нравов; почему не вырвет с корнем зло? Увы, – это не её дело! Причины зла нравственного свойства, а наука бессильна против нравственного зла... Знание, наука – что орудие, которое может быть и благотворно и гибельно, смотря по тому, как мы пользуемся им. Наука, напр., изобрела порох, и миролюбивый китаец целые века пользовался им для забавы, устраивал из него фейерверки; а воинственный европеец, с высоты своей культуры так презирающий отсталого китайца, к пороху добавил ружья, пушки и гранаты... Одно научное просвещение само по себе даёт лишь дрессировку разума, и, если человек по своей природе хищная личность, то образование только изощряет ему зубы, оттачивает когти. Разум сила исполнительная, а власть законодательная, сила руководящая, принадлежит сердцу. Евангелие 19 веков тому назад провозгласило: „из сердца исходят помышления злые и благие“. Божественный сердцеведец Христос Спаситель первый указал миру, что единственный источник общественной, политической и всякой исторической жизни есть дух человека и что чем он совершеннее, тем совершеннее будет и всё, им созданное“ (свящ. Петров, – „Еванг., как основа жизни“, стр. 25–27). „Бурное состояние человеческого духа в науке о природе и веществе выразилось дроблением её на отдельные отрасли, особые отделы, распадением на самостоятельные учения со своим особым кругом предметов, или так называемой специализацией, иногда необычайно узкой. Поставляя узкие рамки научному мышлению, специализация стесняет свободу широких философских обобщений и тем дробит и понижает научный идеал, превращая специалистов в учёных мастеров своей излюбленной области... Преимущественное обращение науки на внешнее улучшение человеческого общежития, сосредоточение её творчества на предметах удобств и роскоши уже само по себе является ясным признаком понижения идеалов духа, дроблением последних, разменом на мелкие духовные потребности... Развилась особая практическая сноровка приспособляемости к обстоятельствам, людям, положениям, влияниям минуты. Она указывала на мелкость души, отсутствие цельного убеждения, идеальных запросов ума, рождающих после долгой работы т. н. миросозерцание человека. Неудивительно, что при таком обнищании духовном создалось безразличное отношение к вопросам веры и к вопросам духа о смысле, цели и причине всего сущего“ (слово пр. Иннокентия 17 янв. 1901 г.). При наличности таких невысоких качеств в положениях и открытиях эмпирической науки с некоторым недоумением следует смотреть на ту вражду, которая систематически проявляется знанием по отношению к христианству. Это явление можно считать безотрадным и нежелательным тем более, что притязания опытного знания на непогрешимость его изысканий и выводов не оказываются основательными и исключающими возможность их критики (см. мою ст. „Христ. уч. в сопост. с нек. мнимо-научн. мнениями нашего времени“, „Вера и Разум“, 1901 г. № 24). По противники истинной веры, по-видимому, перестали сознавать, что идеалом настоящей образованности должно быть всестороннее и полное развитие всех способностей души, что ум должен быть направлен к разумению истины, воля воспитана в привычном совершении добрых поступков, сердце – в усвоении красоты. Светская наука, расколовшаяся на мелкие части, пренебрегающая чисто духовными вопросами, утратившая возможность дать полное развитие душевным силам, неминуемо должна страдать односторонностью, узкостью взглядов, бедностью положений и не в праве гордиться несуществующими достоинствами. Помимо реальных фактов и их соотношений, составляющих предмет научных исследований, существует гораздо более важная, таинственная область, существует потусторонний мир, бытие которого наука отрицать не может, также как не способна заглушить массу духовных запросов. Эта область иной жизни отделена от опытного знания непроницаемой завесой. Наука предпочла совсем отвернуться от недоступного ей мира явлений, не воспроизводимых опытом, и если иногда пытается их осмыслить, то в заранее принятую форму вводит придуманное содержание, – обычный приём для построения всех научных положений и выводов, основанных на бездоказательных догадках. Грубые ошибки и заблуждения, выдаваемые, однако, за несомненную истину, тут неизбежны. Само построение синтеза по составленному априорным путём плану и масштабу, без основательного критического изучения природы данных предметов и явлений, должно быть признано способом ненаучным, и, если оно практикуется людьми положительного знания, особенно в области духовных вопросов, то, может быть, потому только, что наука не брезгует ничем для унижения ненавистного ей противника. Достигается через это одно то, что сама наука умаляет и часто сводит на-нет достоинство своих обобщений. Достаточно признать, что душа создана Богом и тогда станут понятными причины, по которым она стремится к соединению с первопричиной; понятными будут её томления, неудовлетворённость, сокрушение при сознании, что она пребывает в тумане заблуждений, загородивших путь к истинной цели. Но происхождение души было хорошо известно ещё первому человеку. А наука?! Разве она может допустить, что познания первого человека были достоверны! – Это слишком старо, несовременно. Она стала утверждать, что вся совокупность духовных и нравственных (конечно и безнравственных) явлений всецело зависит от суммы чувствований тех микроорганизмов, которые наполняют живое тело (Л. Иорд, „Психич. факт. цив.“ ч. 1, стр. 54). Такое утверждение бездоказательно и неудовлетворительно, – оно только вызывает ряд других вопросов: почему у людей существуют различные характеры и темпераменты? почему психика ребёнка так резко отличается от духовных явлений взрослого?

Если что-то чувствуют и понимают микроорганизмы, живущие в человеке, то отчего сам он не способен на это? Вовсе ненужные научные предположения вносят один разлад в отношения науки к религии, дают повод к нескончаемым несогласиям и раздорам. Говорить о том, что в науке – постоянный прогресс и развитие, а христианство слишком консервативно, значит – произносить слова без содержания, так как либералы и прогрессисты сами не знают той границы, которая разделяет нежелательный им консерватизм от должного и позволительного. К чему, однако, привёл прогресс науки? Прежде всего к понижению в образованном обществе уровня религиозного чувства, затем к преобладанию материальных интересов, к сутолоке ради наживы. Современный нам натурализм не идёт по пути в область нравственности, не имеет ясного сознания идеалов, даже не уверен в их необходимости. Узкопрактическое, материальное направление жизни, данное эмпирическим знанием, знаменуется безверием, бессердечием, распущенностью. Из приложения к № 7 журн. мин. юстиции за 1900 г. видно, что за последние 20 лет число преступлений в России увеличилось: против нравственности на 375 процентов, против религии на 265 проц., а количество дел о лжесвидетельстве под присягой возросло на 420 проц.

В 1898 г. в Петербурге вне брака число рождений достигло 50 проц. Плоды просвещения! В минувшем столетии „дух века“, рождённый наукой, гордо пошёл против духа церкви с её установлениями. Высшая духовная власть оказалась вынужденной напомнить миру о своих прерогативах: в 1900-м г. был отлучён от церкви за свои ереси зоолог Майварт, в следующем году – гр. Толстой. И тот, и другой с гордостью остались при своих мнениях, очевидно не понимая, что „гордость потому есть коренное зло, – как выразился Вл. Соловьев, – что это есть такое состояние души, которое делает всякое совершенствование или возвышение невозможным. Смирение потому и есть основная для человека добродетель, что признание своей недостаточности прямо обусловливает потребность и усилие совершенствования“. Люди положительного знания, основывая свои суждения на достоверных фактах, впадают в крупную ошибку, когда слишком высоко ценят результаты научных исследований. Естественные законы, составляющие предмет их изучения, не являются вполне точно измерительными, чему мешает наше собственное несовершенство и недостатки в наших орудиях и способах; это идеальные, отвлечённые от материи понятия. Трудность точного изучения явлений увеличивается в прямой зависимости от их сложности. Законы оказываются недостаточным идеалом, к которому различные науки пытаются подойти лишь по возможности ближе и потому так называемое положительное знание вернее причислить к идеализму и спиритуализму, как чистому мышлению, которым мы приходим к сознанию существования естественных законов. Преосвященный Никанор не один раз в своих поучениях доказывал, что наша вера в Бога и в личное бессмертие человека есть самое положительное, философское, научное познание; с другой стороны, он утверждал, что в самом познании есть только вера и нет знания.

Разбирая систему Канта, он говорит, что наши познания обусловлены чувственными впечатлениями внешними и внутренними, вне которых не существует для нас предметов, свойства которых, открываемые внутренним чувством, объективнее тех, которые даются внешним чувством. Истинное познание мы получаем путём разума и наиболее реально то, что получается отвлечённым мышлением, потому что через это оно сильнее приближается к понятию бытия абсолютного и всё, противоречащее истине Слова Божия, не может согласоваться с истиной разума человеческого. В своём сочинении „Позитивная философия и сверхчувственное бытие“ пр. Никанор постановкой вопроса и выяснением предмета несогласия между эмпиризмом и идеализмом об истинном бытии и знании – признал, что идеализму должно быть отдано полное преимущество.

Отношения науки к вере не нормальны; целая область духовных явлений оставляется опытным знанием в каком-то пренебрежении, как предмет недостойный обсуждения. Научные итоги открывают значительные недочёты и односторонность исследований и их результатов. Неудивительно, если образованное общество почувствовало себя обманутым и неудовлетворённым грубо-материалистическими открытиями, против которых в наше время заметен протест; оно ощутило в себе проснувшуюся, присущую человечеству, религиозную потребность; оно стало искать свою душу, утерянную во время исторического хода событий; оно стало понимать, что вместо войны за жизнь оплотом общежития должна служить любовь к ближнему. Теперь уже выяснилось, что будущность зависит от того, что одержит победу: любовь или ненависть, вещество или душа. Духовные потребности, об искоренении которых хлопотала опытная наука, оказались вполне жизнеспособными. Человечество приобретает желание объяснить себе смысл жизни и начинает сознавать, что существуют явления высшего порядка, имеющие превосходство над материальным началом. Не спорим, в поисках правды уже успели обнаружиться крайности, увлечения, неправильное толкование явлений, но это естественно, так как проповедниками веры часто являлись люди и писатели светские, не вполне знакомые с богословской литературой, где давно уже многие религиозные вопросы получили основательное разъяснение и определённые ответы. Мистицизм постепенно захватывает себе место, и нужны только руководители; жатва созревает, и нужны только делатели. Мало-помалу крепнет сознание, что наука не может восстановить на земле золотой век, царство равноправности, высшей правды и справедливости; она сама ещё не умеет относиться справедливо к вере Христовой, дающей своим последователям утешение и надежду, чистую радость, истинное познание и свет, т. е. именно то, чего не в состоянии дать наука. Но чем вызвано такое отношение? Неужели и христианство с своей стороны утверждает бесполезность науки? Нет, оно, как мы видели, доказывает, что эмпиризм, изучающий одну материю и ничего незамечающий кроме вещества, односторонен и уже по одному этому не может удовлетворить любознательность человека с более широким кругозором. В этом одна глубокая правда, и если люди опытного знания не любят её выслушивать, то можно думать, что они боятся строгой критики. Или, может быть, науке вполне известно, что христианство распространяет ложь и заблуждение? Но наука никогда не могла этого доказать и без предвзятых мнений даже не приступала к обсуждению этого предмета, которого не знает основательно до сего времени. Притом, заблуждений наука может с успехом поискать в своей области.

Остановимся на предположении, что вся ненависть к истинной религии вызвана только тем, что вера эта открыта людям Самим Спасителем, у Которого существует древний, но побеждённый противник, старающийся затмить человеческую мысль до её полной неспособности понять истину.

Μ. Богословский

Мы думаем, что хлыстовщина представляет собой всецело самобытное явление, и в этом отношении мы присоединяемся к мнению тех исследователей, взгляды которых относительно происхождения хлыстовщины нами отнесены ко второй категории. Но сходясь с этими исследователями в основной мысли, мы полагаем, что эта мысль должна быть обоснована несколько иначе. Это-то несколько иное обоснование мысли о самобытном происхождении хлыстовщины мы и хотим предложить в этой статье.

Всякий, изучавший секту хлыстов, должен сознаться, что эта секта представляет собой явление очень сложное. Но при всей её сложности в ней можно найти несколько существенных черт, которые характеризуют её и которые представляют собой как бы основу и канву, на которой вышиты детальные черты рисунка. В ней можно указать несколько основных положений, вокруг которых группируется всё разнообразие частных пунктов. Такими характерными для хлыстовщины чертами являются следующие четыре: 1) идея боговоплощения и в частности теория перевоплощения И. Христа, 2) метампсихозис в учении о душе человека, 3) дуализм и тесно связанный с ним аскетизм в учении о нравственности и наконец 4) радения и свальный грех в культе.

Посмотрим теперь, что представляют собой эти основные элементы хлыстовщины; представляют ли они собой продукты самобытного творчества русского духа или носят на себе следы стороннего влияния.

Весьма непонятным кажется на первых порах возникновение в сознании русского простолюдина идеи Боговоплощения вообще и в частности идеи о многократных воплощениях И. Христа. В самом деле, каким образом мужику Даниле Филиппову пришла в голову мысль выдавать себя за воплотившегося Бога – Саваофа и сделать своим единородным Сыном Божиим такого же мужика Ивана Суслова? Каким образом русский простолюдин дошёл до мысли, что в него может по временам вселяться сам сударь Дух Св. и изрекать устами его пророчества? Словом, каким образом в сознании простого русского человека возникла мысль о возможности воплощения Божества в человека? Эта именно кажущаяся непонятность возникновения в сознании русского простолюдина идеи Боговоплощения, как мы уже видели, и дала повод некоторым исследователям объяснять происхождение этой идеи влиянием западных еретиков. Но мы вместе с г. Н. Барсовым думаем иначе. Нам кажется, что возникновение этой идеи обусловливается иными причинами и корень этой идеи заключается совершенно в другом источнике.

Русский простолюдин есть по преимуществу человек чувства. Он живёт больше в области ощущений, нежели в области отвлечённого мышления; область первых ему более сродна, чем область второго. В этом-то „преобладании чувства над мыслью, ощущения над рефлексом и содержится источник мистицизма и мистической экзальтации, характеризующей хлыстовщину“⁵³⁹. „В этом чувстве – источник хлыстовского учения о том, что Дух Божий, вселяясь в человека, совершенно уничтожает его личность, и он делается Сыном Божиим по природе, Новым Христом“⁵⁴⁰. Такое именно патологическое состояние, основывающееся на преобладании „ощущения над рефлексом“ и состоящее в том, что человек считает себя органом откровений Верховного Существа, было знакомо русскому человеку весьма и весьма давно⁵⁴¹. Секта „людей Божиих“ только развила до крайности этот мистицизм и сделала людей не только органами небесных откровений, но и носителями Самого Божества. При низком и тяжёлом общественном положении, при недостатке свободы в жизни гражданской, нашему простолюдину естественно было вознаградить себя свободой в жизни духовной, религиозной и в этом отношении дойти до крайности, сознание своего человеческого достоинства довести до самообожания⁵⁴². Таким образом, идея боговоплощения у хлыстов совершенно русского происхождения и обязана своим возникновением ненормальному развитию душевных сил и способностей.

Совершенно самобытно и самостоятельно также учение хлыстов о предсуществовании душ и о душепереселении. Известно, что наши предки верили в отдельное существование души, в то, что душа во время сна может отделяться от тела и принимать разные образы (дыма, огня, бабочки), что по смерти она блуждает около своего местопребывания, а души некрещённых обращаются в Мавок, что в особой стране солнца, вечной весны и зелени обитают души ещё не рождённых людей. „В бабочках, зайцах, горностаях, ластушках и зверях рыскучих доныне на севере России православный народ видит души умерших“, говорит Е. Барсов⁵⁴³. Доныне сохранился обычай на масленице выставлять за окно блины для умерших. Таким образом в основе хлыстовского учения о душепереселении лежат те стихийные и зооморфические представления, которые доселе свежи в памяти народной, как остатки языческого миросозерцания⁵⁴⁴.

Равным образом в древне-языческих представлениях нашего народа находит для себя основание и хлыстовский дуализм. Наши предки, олицетворяя благодетельные силы природы – солнце, гром и молнию, олицетворяли в то же время и мрачные явления природы и представляли их в борьбе со светлыми. – Через некоторое время славянин перенос этот дуализм и в мир нравственный. – В более резких чертах этот дуализм выразился в учении волхвов. Дуалистические воззрения волхвов нашли себе благоприятную почву в религиозном состоянии христианского общества не только первых трёх веков, но и последующих. Характеристической чертой религиозного миросозерцания русского народа в первые века по принятии христианства – было грубое двоеверие, состоявшее в механическом соединении двух вер – христианской и языческой – почти без изменения той и другой. – Затем на смену является двоеверие более тонкое, состоящее из органического соединения старой веры с новой, при котором и та, и другая терпят значительные перемены; языческие понятия уступают место христианским, но за то и последние теряют свою возвышенность и низводятся до степени наивного полуязыческого смысла народа. Остатки язычества сохраняются даже в XVI и XVII вв. При таком непонимании духа христианства и искажении его примесью язычества дуалистическое миросозерцание волхвов могло весьма легко прививаться к русскому народу. Не удивительно отсюда, что этот дуализм сохранился и до сих пор в памяти русских простолюдинов и лёг в основу хлыстовских воззрений⁵⁴⁵.

Что касается хлыстовского аскетизма, то и он представляет собой совершенно самобытное явление, коренящееся в исторических условиях русской народной жизни, а вовсе не в богомильстве, как думают некоторые исследователи. Вся история воспитала в русском народе особенную наклонность к аскетизму. Главными проводниками аскетических идеалов у нас на Руси были монастыри; их общественное значение было весьма велико. Сюда приходили все, начиная от князей и кончая простым мужиком. Все они искали здесь или духовной беседы, или аскетических подвигов. Отсюда же выходили и распространялись в обществе учительные послания. – Наш русский человек вообще старался на монастырских началах устроить свою частную и общественную жизнь. Вся жизнь Грозного в Александровской слободе была устроена по монастырскому чину. Жизнь царя Феодора была проведена им большей частью за богослужением. Такая же ревность к богослужению оказывалась и в частных людях. По церковному уставу старалось устроить свою частную жизнь большинство русских людей древнего времени. Достаточно вспомнить Домострой, чтобы убедиться в справедливости высказанной мысли. Домострой запрещает всякое смехотворение, песни, пляски, мирские потехи, охоту. Весь дом, по Домострою, должен быть устроен по подобию монастыря. Входящий в него должен был прочитать молитву, как перед кельей монаха; каждый день вся семья должна была непременно выслушивать почти все церковные службы; нужно было постоянно иметь на устах молитву Иисусову и в руках держать чётки. Аскетизм доходил до того, что некоторые исполняли сверх того, что требовала св. Церковь; так, некоторые постились сверх положенных дней и постов ещё по понедельникам и в 12 пятниц⁵⁴⁶.

Некоторые благочестивые люди в своём стремлении всецело осуществить аскетический идеал доходили до отрицания семейной жизни. Было распространено даже мнение, что человек, „с женой и с чады живуще, не может спастися“. Типичный пример в этом отношении представляет собой Иулиания Лазарева, боярыня, XVI в. Она стремилась в монастырь, когда была выдана замуж. В замужестве она всё время скорбела, что не могла остаться чистой девой и исполнить своего желания. Напрасно уговаривал её супруг оставить эти мысли и заняться воспитанием детей. Она успокоилась только тогда, когда муж по её просьбе согласился не иметь с ней супружеских сношений. После же смерти своего мужа, она всё-таки постриглась в монахини⁵⁴⁷.

Монастырскому же влиянию обязано своим происхождением и то значение, какое придавалось в древней Руси молитве Иисусовой. Уже в рукописях XV ст. мы встречаем такие воззрения на эту молитву: „блажен воистину, иже сице прилепит Иисуса Христа в мысли и гласит его непрестанно в сердци, яко же примешает воздух нашему телу. Трудимся, братие, яко же и Давид зовуще: Ти, Иис. Христе Сыне Боже наш помилуй нас. Аще бо сица наша душа украсим, добре веде и явственне знаю, тогда отец и сын приидет и обитель в нас створит, яве аще святому Духу превсельюся“. В XVI в. это воззрение, как обязательное правило, было занесено в Домострой. В XVII в. это воззрение является в более развитом виде. „Аще кто молитву сию, требуя ея, глоголет непрестанно, по первом лете вселится в него Христос, Сын Божий, по втором лете внидет в него Дух Свят, по третьем же лете приидет к нему Отец и вшед в него и обитель в нем сотворит Св. Троица и пожрет молитва сердце и сердце пожрет молитву“⁵⁴⁸.

Таким образом хлыстовское учение об умерщвлении плоти постом и воздержанием от супружества и учение о значении молитвы Иисусовой в Деле возвышения духа находит себе основание в аскетическом идеале, который был выработан и которым руководился русский народ вплоть до Петра Великого, а отнюдь не в богомильстве, как полагают некоторые исследователи.

Наконец, последняя существенная черта хлыстовщины – радения и свальный грех, – представляет собой не менее самобытное явление, чем хлыстовский аскетизм. Радения, т. е. кружения, соединяемые по временам с самоистязанием, суть явления общеисторические. К ним прибегали бичующиеся (сектанты IV в.) и пляшущие (западные средневековые сектанты), их употребляют и современные ирвингиане (в Англии и С. Америке), скакуны (отрасль меннонитов) и наши прыгуны (отрасль молоканства). Наши русские волхвы и ложные пророки, о которых часто упоминают памятники древности, перед сообщением с богами томили себя разными телесными движениями и подвергали истязаниям. По описанию Стоглавого собора, эти люди ходят «наги и босы, трясутся и убиваются». – Как явления общеисторические, радения след. представляют собой естественные и притом обычные средства для умерщвления плоти. Ими пользуются мистики разных стран и времён, видя в них самое простое и лучшее средство убить свою греховную плоть и освободить от неё бессмертную душу. Будучи же естественным обычным средством умерщвления плоти, радения поэтому могут возникать в известной мистической секте совершенно самостоятельно, без всякого стороннего влияния и воздействия. Так, именно, они возникли и в хлыстовщине. – Что касается свального греха, которым заканчиваются иногда хлыстовские радения, то первоначально он возник, как следствие духовной прелести или самообольщения. Эту мысль прекрасно выразил преосвященный Антоний, ректор Казанский Академии, на 3-м Миссионерском съезде. Преосв. ректор, основываясь на аскетических творениях, развивал эту мысль таким образом. Каждое сильное религиозное чувство вызывает в человеке известное телесное ощущение. При самоличном прохождении молитвенного подвига людьми неопытными, это самое телесное ощущение (напр. замирание сердца, опущение крови вниз, остановка дыхания) вызывается часто физическим напряжением и принимается взамен религиозного чувства. Это самая опасная ступень прелести. Дальнейшее её развитие заключается в том, что такие самоличные подвижники начинают считать своё тело посредником для благодатных воздействий Св. Духа и каждое своё телесное ощущение во время молитвы готовы признать Его голосом. При таком искусственном возбуждением нервов, конечно, просыпаются ощущения половые, которые сначала совершенно искренно считаются тоже вдохновением. Так возникает свальный грех. На первых порах он является непроизвольным почти результатом ложно направленного молитвенного подвига. Затем положение дел изменяется. Религиозное одушевлений всякой секты скоро истощается, разврат превращается из последствий в цель радения⁵⁴⁹. Описанный процесс возникновения свального греха весьма ясно говорит о самостоятельном его происхождении в хлыстовщине. Стоило только сектантам дойти до мысли, что в них может вселяться сам Бог, что их тело может быть носителем Божества и тогда от христианской любви до свального греха оставался один шаг.

Итак, все те основные элементы, из которых сложилось странное явление – хлыстовщина, представляют собой продукты самостоятельного творчества русского духа. Одни из них обязаны своим происхождением ненормальному развитию душевных сил, другие выработались постепенно в течение целых веков, некоторые же представляют собой естественное психологическое следствие так называемой духовной прелести.

Теперь естественно возникает вопрос: каким образом эти элементы соединились в одно целое и составили то, что мы называем хлыстовщиной? При каких обстоятельствах произошло это соединение? Словом, как первоначально возникла и образовалась секта „людей Божиих“?

Всего естественнее представлять это дело таким образом. В конце первой половины 17 в. был выдвинут вопрос об исправлении богослужебных книг и обрядов, вызвавший целую смуту церковную. Везде и всюду заговорили о значении старых и новых книг и обрядов в деле спасения людей. Мнения разделились: одни стояли за старые книги, другие за новые, одни придерживались старины, другие, наоборот, сочувствовали новым веяниям. – Но в это же время церковной смуты среди русских людей выдвинулись лица с мистико-аскетическим настроением, которые отвергли всякое значение в деле спасения людей всяких книг и обрядов. Для спасения человека не нужны ни новые, ни старые книги, для спасения нужна одна книга животная, Св. Дух. Кто приобретёт эту книгу, в кого вселится Св. Дух, тот и спасётся. Вселяется же Он в тех, кто достигнет известной нравственной чистоты. Достижение же последней обусловливается необходимостью не пить вина, не вступать в брак, проводить время в посте и труде и постоянно произносить молитву Иисусову. Последнее особенно важно: по усердной молитве Дух Св. может яве действовать в нас и не только Св. Дух, но и вся Св. Троица. – Достигшему такого состояния нравственной чистоты и сделавшемуся через то непосредственным органом Св. Духа нет уже нужды ни в архиереях, ни в попах, ни в таинствах, ни в обрядах, ни в божественном откровении, заключённом в Св. Писании. Из среды таких мистически настроенных личностей выдвинулся один крестьянин Костромской губ. Данила Филиппов и стал во главе подобных себе мистиков-аскетов. Он постарался сплотить около себя своих единомышленников и образовавшейся общине постарался дать, формулированное в 12 заповедях, учение и прочную организацию. – Будучи человеком более других мистически настроенным и, быть может, сознавая необходимость заручиться высшим авторитетом для верного успеха своего дела, он ещё ранее объявил себя Богом-Саваофом, а через несколько времени избрал себе помощника (Ивана Суслова), назвав его своим единородным Сыном Божиим. – С течением времени учение хлыстов более осложняется и развивается. С появлением Христов (Суслова, Лупкина и др.) начинает определяться учение о многократных воплощениях Христа, вырабатывается учение о душепереселении, появляются разные виды и формы радений. Словом, появляется секта хлыстов со всеми её особенностями. В первой половине 18 ст. мы видим её уже твёрдо и прочно организованной, с определившимся уже учением и культом.

Н. Высоцкий

Для получения царства небесного всякому человеку необходимо избавиться не только от своих личных грехов, но и от греха прародительского, перешедшего от Адама на всё происшедшее от него человечество. Сектанты далеко не все имеют правильное понятие об этом грехе, многие из них совершенно отрицают прародительский грех, хотя и поют о нём в своих молитвенных песнях.

Что же такое прародительский грех?

Это тот грех, с которым рождается в мир каждый человек. Как от заражённого источника течёт заражённый поток, так от заражённого грехом первого человека, Адама, произошло всё грешное человечество. Вот этот Адамов грех, переходящий в каждого человека ещё при зачатии его в утробе матери, и называется прародительским или всеобщим грехом. Что каждый человек рождается с Адамовым грехом, это видно из слова Божия: „Кто родится, спрашивает праведный Иов, чистым от нечистого? Ни один“ (Иов.14:4). Родившийся от благочестивых родителей царь Давид говорит: „Я в беззакониях зачат и во грехе родила меня мать моя“ (Пс.50:7). Ещё яснее учит о первородном грехе ап. Павел: „Как одним человеком грех вошёл в мир, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нём все согрешили; преступлением одного всем человекам осуждение“ (Рнм.5:12,18,19; и 1Кор.15:22), ибо все люди „по природе чада гнева“ (Еф.2:3).

Некоторые из сектантов (преимущественно „духовная штунда“) полагают, что первородного греха на детях уже нет, что он навсегда снят с человечества крестными страданиями Христа Спасителя; но это глубокое их заблуждение противоречит приведённым словам св. Писания. Христос пострадал за грехи всего человечества, почему все люди имеют возможность освободиться от вины первородного греха, но не все освобождаются, а только те, кто принимает очищающую от греха благодать Божию, дающуюся грешнику ради крестных страданий Христа во св. крещении. Если бы дети, рождаясь, не имели первородного греха, то не имели бы и следствия его – смерти, но „смерть, учит св. апостол, перешла во всех человеков, потому что в нём (т. е. в Адаме) все согрешили“. Неумолимая смерть, уносящая ежедневно в могилу не только взрослых грешников, но и тысячи невинных детей, наглядно опровергает заблуждение сектантов: смерть детей, не имеющих ещё никаких личных грехов, убедительно доказывает, что они родились с грехом прародительским, „ибо возмездие за грех – смерть“ (Рнм.6:23).

Отвергая прародительский грех, сектанты, сами, впрочем, того не замечая, признают его в своих молитвенных песнях, когда, напр., поют:

„Все мы грешны, гнева чада,

Ты единый благ!

Ты для нас, Господь, отрада,

Без Тебя – мы прах.

Все виновны

пред Тобою,

Должен нас закон судить;

Все нечисты

мы душою,

Чем себя омыть?“

(Гус. 157; 1–2. С. Д. С. 120; 1–2. Г. В. 45; 1–2. Пр. Хр. 52; 1).

Или:

„Велик наш Бог“!..

Что все мы? – брение и прах;

Все, что лишь наше – плод паденья:

Вражда к Зиждителю в сердцах,

В душе – отрава прегрешенья“.

(Гус. 82; 6. С. Д. С. 34; 6. Г. В. 21; 6. Пр. Хр. 1; 6).

Или:

„Господь, душа внимать готова“...

„Здесь все мы чада заблужденья.

Здесь все греха объяты тьмой,

Пока нас светом откровенья

Не просветит Твой Дух Святой“.

(Гус. 340; 2. С. Д. С. 279; 2. Г. В. 158; 2. Пр. Хр. 22:2. Д. П. 16; 2).

Или:

„Премудрости кто пожелает,

Чтобы блаженным быть во век,

На слово Божье да взирает,

А не на мирских человек,

Ибо от роду люди все

О Боге и Христе во тьме“.

(С. Д. С. 162; 1. Г.В. 63; 1. Д. П. 6; 1).

Итак, сектанты сами признают в своих молитвенных песнях первородный, всеобщий грех, причём, как бы в чувстве глубокой скорби о бессилии перед этой „отравой прегрешения“, спрашивают:

„Все нечисты мы душой,

Чем себя омыть“?

Ответ на этот мучительный вопрос каждый сектант нашёл бы во всех тех местах св. Писания, которые ясно учат, что омывает нас от грехов благодать Божия: Рим.3:24,5:2; Еф.2:3–9; Тнт.3:7; Деян.15:11 и др.; нашёл бы он ответ и в некоторых своих же молитвенных песнях, хотя бы в следующей: „Ах. куда сокроюсь я“...

„Кровью Агнца благодать

Может смыть все прегрешенья

“.

(Гус. 159; 4. С. Д. С. 126; 4. Г. В. 51; 4. Пр. Хр. 9; 4).

Такая благодать, омывающая вину первородного, всеобщего греха и подается в установленном Самнм Господом таинстве св. крещения.

II.

Крещением называется такое видимое священное действие, в котором человек, при троекратном погружении в воду во имя Отца и Сына и Св. Духа, невидимо получает благодать Св. Духа, прощающую все личные его грехи и грех всеобщий, прародительский, после чего человек из сына греха и гнева делается сыном Божиим, усваивает искупительную силу крестной смерти Христа, облекается в Него, освящается и оправдывается для получения царства небесного. Только под условием принятия св. крещения обещает Господь людям спасение: „Кто веру имеет и крестится, спасён будет“ (Мк.16:16); „Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие“ (Ин.3:5).

Некоторые из сектантов, пользующиеся рассматриваемыми нами песнями, как молитвенными, совершенно отрицают необходимость водного крещения, уча, что Христос умер за всех людей и этим раз и навсегда избавил их от первородного греха, утверждая, что в св. Писании под словом „вода“ нужно разуметь учение Христа или покаяние, а под словом „крещение“ – страдания человека и т. п.

Совершенно верно, что Христос пострадал за всё человечество: „правдой одного (т. е. Христа) всем человекам оправдание к жизни (Рим.5:18), ибо „Он есть умилостивление за грехи наши, и не только за наши, но и за грехи всего мира“ (1Ин.2:2). Но это ещё не значит, что всякий человек, искупленный страданиями Христа, уже спасён: смертью Христа он получает только „доступ к благодати“ (Рим.5:2), которая спасает, будучи подаваема человеку прежде всего в таинстве крещения; только принявший крещение, как мы видели, имеет надежду на спасение и вечную блаженную жизнь. Что же касается того ложного умствования сектантов, что под словом „вода“ везде в Писании нужно разуметь „учение“ или „покаяние“, а под словом „крещение“ – страдание, то для опровержения этого заблуждения достаточно привести хотя бы то место св. Писания, в котором говорится, напр., что Иоанн крестил в чувственной воде, когда „выходили к нему вся страна Иудейская и Иерусалимляне: и крестились от него в реке Иордане“ (Мк.1:4–5). В чувственной, а не духовной воде крестился Сам Спаситель, ибо сказано о Нём: „крестившись, Иисус тотчас вышел из воды“ (Мф.3:16). В чувственной, обыкновенной воде крестился и евнух. Об его крещении говорится в Книге Деяний: „Между тем, продолжая путь, они приехали к воде; и евнух сказал: вот вода; что препятствует мне креститься? И приказал остановить колесницу и сошли оба в воду. Филипп и евнух; и крестил его. Когда же они вышли из воды, Дух Святый сошёл на евнуха“ (Деян.8:36,38–39. См. ещё: Деян.10:47,22:16; 1Кор.6:11).

Если под „крещением“ должно разуметь учение или страдание, то учить и страдать можно человеку только один раз в жизни, ибо „одно крещение“ (Еф.4:5); тогда, далее, выйдет, что Христос никого не учил, ибо сказано, что „Сам Иисус не крестил“ (Ин.4:1–2), – выйдет, что и ап. Павел, этот великий учитель языков, говоривший, что благовествование – его „необходимая обязанность“, восклицавший: „горе мне, если не благовествую“ (1Кор.9:16), никого не учил, кроме трёх семейств, ибо он сам говорит о себе: „Благодарю Бога, что я никого из вас не крестил, кроме Криспа и Гаия, дабы не сказал кто, что я крестил в моё имя. Крестил я также Стефанов дом, а крестил ли ещё кого, не знаю“ (1Кор.1:14–16). Понимать, когда говорится в св. Писании о крещении, под словом „вода“ и „крещение“ не то, что эти слова прямо означают, это значит допускать очевидную для всех нелепость и пустой произвол в толковании св. Писания, ведущий сектантов к „собственной их погибели“ (2Пет.3:16).

Большинство сектантов водное крещение признают, но смотрят на него или как на простой обряд „обещания Богу доброй совести“ и принятия в секту, или как на „знак союза“ с Богом или же признают необходимость совершения его только над взрослыми.

О крещении, как обряде принятия в секту, как простом „знаке союза“ с Богом или „жертвы для Иисуса“, сектанты поют, напр., в следующих молитвенных своих песнях:

„О, Господи, видит меня пресветлое око Твоё“...

„Ты знаешь желанье души,

Ты слышал мной данный обет,

Молю заключить поспеши

Со мной Твой новый завет“ (Гус. 354; 1).

Или:

„Тебя, Отец мой, во Христе я славлю“...

„Господь, отныне Твой я весь,

И знак свершён союза,

Да, перед Тобой свершен был здесь

Знак жертвы

, Иисуса“ (Гус. 355; 2).

Или:

„Благодарю Тебя, Христе“...

„Аминь, над мной уж кончен днесь

Заветный знак союза

!

Крещён в Христа; стою я здесь

Твёрд верою в Иисуса“.

(С. Д. С. 296; 2. Г. В. 151; 2).

Или:

„О чудный день, о дивный день,

Когда Спаситель в первый раз

С душой моей в завет вступил

И мир мне сердца подарил...

Свершён союз любви святой:

Нашёл меня Спаситель мой“.

(С. Д. С. 222; 1–2. С. С. 88; 1–2. П. С. 16; 1–2. № 52; 1–2). См. Гус. 356; 1.

Из приведённых примеров видно, что сектанты, действительно, смотрят на крещение, как на „знак союза“ с Богом, „знак жертвы Иисусу“, как на „завет с Богом“ или „обет“ Ему: и никакого таинственно-благодатного действия в крещении они не признают. Так верит и учит большинство сектантов, вопреки ясному учению слова Божия, по которому крещение не есть лишь „знак союза“ или только „обещание Богу доброй совести“, а установлено оно Господом для прощения грехов человека и получения им царства небесного: „Итак, что ты медлишь? Встань, крестись и омой грехи твои, призвав имя Господа Иисуса“ (Деян.22:16). „Покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов и получите дар Св. Духа“ (Деян.2:38). Из этих слов св. Писания ясно видно, что крещение – не простой обряд принятия в общество верующих, не знак только союза с Богом или обещания Ему доброй совести, а величайшее таинство, в котором омываются грехи человека.

Об этой истине сами сектанты, очевидно, не сознавая этого, поют после совершения крещения „принятого брата“ в своих молитвенных песнях“:

„О чудный день, о дивный день,

Когда Спаситель в первый раз

С душой моей в завет вступил...

О чудный день, о дивный день,

Когда Господь меня простил

“.

(С. Д. С. 222; 1–2. С. С. 88; 1–2. П. С. 16; 1–2. № 52; 1–2).

Или:

„Днесь ликует небо, радостный день днесь...

Грешника

сегодня Сам Он освятил,

В дети его принял, все грехи простил“.

С. Д. С. 211; 2. Г. В. 144; 2).

Огромное большинство сектантов, признавая водное крещение, готовые согласиться даже с тем, что в нём прощаются все личные и первородный грех, отвергают самым решительным образом необходимость крещения детей на том ложном основании, что будто дети и так все святы и безгрешны, что они ещё не могут ни исповедать своей веры, ни обещать Богу иметь добрую совесть, без чего, будто бы, невозможно и совершение над ними крещения.

О том, что дети до крещения не святы и не безгрешны, видно из вышеприведённых мест св. Писания о всеобщности прародительского греха и доказывается это уже вышерассмотренными молитвенными песнями сектантов. Что же касается необходимости крещения и детей, то она видна из тех мест св. Писания, в которых говорится, что это таинство установлено для всех без исключения: как взрослых, так и детей: „Кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие“ (Ин.3:5). „Да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов; и получите дар Святого Духа. Ибо вам принадлежит обетование и детям вашим и всем дальним, кого ни призовёт Господь Бог наш“ (Деян.2:38–39). Обрезание совершалось в Ветхом Завете над младенцами (Быт.17:10–14), в Новом оно заменено крещением (Кол.2:11–13), следовательно, крещение должно совершаться над младенцами же, которые, как и взрослые, способны и без веры даже в утробе матери получить благодать Св. Духа (Иер.1:4; Лк.1:15,41; Мф.21:16; Гал.1:15).

Последнее сами сектанты признают в их молитвенных песнях, когда, напр., поют о входе Господнем в Иерусалим в песне: „Вражду житейскую рассеяв“...

„Свершилось чудо и нежданно

Отверзлись детские уста

И избавителя Христа

Встречали возгласом: „Осанна“! (Гус. 556; 3).

Или:

„Господь и мой Бог“...

„Устроил Ты хвалу и славу

Из уст немых детей грудных,

Чтоб устыдить врагов лукавых

И привести в молчанье их.

(С. Д. С. 371; 1, 4. См. тоже в Гус. 63:2. С. Д. С. 2; 2. Г. В. 8; 2).

Это чудо совершилось над детьми, конечно, по дару Св. Духа, чего и сектанты не могут отрицать, не могут, следовательно, отрицать они и того, что дети способны принять дары Св. Духа и в св. крещении, ибо „дары различны, но дух один и тот же“ (1Кор.12:4–13): Тот же Св. Дух, который освятил в утробе матери пророка Иеремию и Иоанна Крестителя и чудесно отверз для хвалы Господу уста грудных детей еврейских, подаётся в св. крещении и детям христианским.

Наконец, как это ни удивительно, сами сектанты признают в некоторых молитвенных своих песнях необходимость крещения и детей. Так в песне: „Кто знает час своей кончины“... они поют:

„С младенчества святым крещеньем

Уже в Христа я облечён

И благодатным искупленьем

К числу детей Его причтён

“ (Пр. Хр. 55; 6).

В другой песне: „Когда в невинности своей“... которую сектанты поют при погребении своих младенцев, они, утешая себя и родителей в потере детей, успокаивают чувство своей скорби надеждой на их спасение в силу того именно, что они приняли св. крещение:

„Мы не утратим сих детей:

Господь с любовью бесконечной

На лоне их своём блюдёт,

Чтоб в гибель не вовлёк их свет.

Они в крещении святом

Христа соделались стяжаньем,

Не искажённые грехом⁵⁵⁰,

Заслугой Агнца и страданьем

Они в жизнь вечную грядут“ (Пр. Хр. 65; 1–2).

Если сектанты сами поют, что они „с младенчества св. крещеньем уже в Христа облечены“ и потому „причтены к числу детей Его“, – что дети в св. крещении делаются „стяжанием Христа“ и потому „в жизнь вечную идут“, то как велико перед Богом их преступление, когда, хорошо зная всю спасительную силу св. крещения, они сознательно препятствуют своим детям приходить через него ко Христу, чтобы, Им крестившись, облечься в Него (Гал.3:27) и соединиться с Ним (Рим.6:5), чтобы св. крещением „омыться, освятиться и оправдаться“ (1Кор.6:11)! Как велик их грех, когда, упорствуя в заблуждении, они намеренно лишают своих детей благодати св. крещения, готовя им, а за них и себе, вечную гибель! Ведь сектанты потому и поют о спасительности крещения для детей, что знают и понимают слова Спасителя: „Кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие“ (Ин.3:5). „Раб же тот, который знал волю господина своего, и не был готов, и не делал по воле господина своего, бит будет много“! (Лк.12:47).

Μ. Бальнев

(историко-каноническая справка об „австрийской раскольничьей иерархии“)⁵⁵¹

Австрийская, иначе белокриницкая иерархия, есть новшество, неслыханное до 1846 года. Она не учреждение Христово, а личное дело старообрядцев и пособлявших им врагов Церкви Христовой и Русского государства. „Учреждение белокриницкой митрополии“, говорит П.И. Мельников, на которого так часто любят ссылаться старообрядческие начетчики, „было делом: 1) поляков, оставивших наши пределы после революции 1831 года, 2) австрийских государственных людей, католического и униатского духовенства (в отмщение за воссоединение униатов) и эрцгерцога Людовика, 3) русских государственных людей, графа Бенкендорфа и князя Паскевнча, действовавших, вероятно, по непониманию того, что они делали“⁵⁵². Появилась эта иерархия при следующих обстоятельствах. Император Николай I в 1832 году воспретил старообрядцам принимать беглых попов. Старообрядцы заволновались и, опасаясь возможности оскудения бегствующего священства, решили во что бы то ни стало добыть себе беглого епископа. Собрано было на это 2½ миллиона денег. Хлопотать в Петербурге взялись богачи братья Громовы. Сергей Громов сказал об этом министру внутренних дел, графу Блудову; тот напомнил ему о существовании Петропавловской крепости.

„Граф же Бенкендорф одобрил мысль раскольников. Как не русский человек и лютеранин, он сказал, что если у них будет за границей архиерей, то поставленные им попы будут приняты в ведение департамента духовных дел иностранных исповеданий“⁵⁵³. При таком одобрении старообрядцы начали действовать решительнее: избраны были и двое искателей епископа, мещанин посада Крылова Алимпий Зверев-Милорадов и валдайский ямщик Павел Великодворский (инок Павел), коим и вручены были собранные деньги. Много неприятностей и неудач потерпели искатели архиерея и места его жительства, и этим неудачам, кажется, не предвиделось конца. Но вот „униатский митрополит в Австрии, Михаил Левитский, не без ведома папы Римского, подал буковинским липованам (раскольникам), между которыми уже бродила занесённая из России мысль о епископе, совет, чтобы они обратились к австрийскому правительству с просьбой об учреждении кафедры раскольничьего митрополита. Он составил им программу действий и обнадёжил в покровительстве сильных лиц. Это была месть за воссоединение униатов“⁵⁵⁴. Искони враждебное России австрийское правительство охотно пришло искателям на помощь; оно нашло полезным поддержать религиозную рознь в населении российской Империи и дело открытия для русских старообрядцев епископской кафедры в пределах Австрии, не нашедшее в начале поддержки в областном управлении Галиции, во Львове, наладилось, когда было перенесено в Вену. Уже в 1843 году в одной из венских газет за июнь месяц было напечатано сочувственное пожелание делу искателей архиерея. „В настоящее время“, говорилось в этой газете, „у нас в Вене находятся очень интересные гости. Это уполномоченные липованских обществ из Буковины, прибывшие сюда для ходатайства перед высшим цесарско-королевским правительством о разрешении им, липованам, иметь своего особого епископа... Конечно этот вопрос о липованском епископе могло бы разрешить и областное управление Галиции во Львове, но, к сожалению, происки некоторых лиц, сочувствующих гонению, которое происходит в России на староверческие общества, повели к тому, что львовский губерниал ходатайство липован не уважил. К каким результатам могут привести новые хлопоты по этому делу, предвидеть, конечно, нельзя, но тем не менее некоторые весьма серьёзные и существенные политические обстоятельства заставляют думать, что липоване без своего епископа не будут. С этим архипастырем их монастырь в Белокриницкой слободе явится рассадником духовенства не только для них самих, но и для гонимых в России их единоверцев, что поддержит старинную религиозную рознь населения российской Империи. Поддерживать же эту рознь весьма полезно, так как она в известной степей может способствовать многим политическим целям австрийского правительства, которое, конечно, не должно упускать из виду ничего такого, что клонится к ослаблению возрастающего из года в год могущества нашей восточной соседки России“.

Такое сочувствие делу старообрядцев оказывалось в 1843 году и в высших кругах австрийского общества. „Хороший был салон графини Стадион в Вене“, говорит П. И. Мельников, „блестящий был салон княгини Меттерних. В этих салонах около 1843 года с чрезвычайной предупредительностью, как дорогие гости, приняты были мещанин посада Крылова Алимпий Зверев-Милорадов и валдайский ямщик Пётр Великодворский... Алимпий, не нуждаясь в вилке и ноже, ел руками; постоянно пьяный человек, который, живя в Белой Кринице, никогда не возвращался домой без синяков и редко без окровавленного лица, имеющий привычку сморкаться выстрелами в сторону, посредством прижимания пальцем противоположной ноздри – подобный человек в салоне княгини Меттерних! Дело объясняется преданностью графини и княгини католической церкви и влиянию на них иезуитов“⁵⁵⁵. И вот, продолжает Π. И. Мельников, „при тайном содействии католического высшего духовенства, лиц высшего венского круга, даже некоторых дам, валдайский ямщик и крыловский мещанин проникли в министерские кабинеты, представлялись эрцгерцогу Райнеру и самому императору Фердинанду“. Напрасно православные духовные, митрополит Карловицкий и епископ Буковинский Евгений, протестовали; австрийское правительство согласилось на существование отдельной епархии линован (раскольников) и потребовало „устава“. Устав был представлен Павлом. Но австрийское правительство, не найдя существенной разницы в учении линован от учения православных, кроме незначительных обрядов, как то: двуперстия, двойной аллилуии и др., решило дозволить учреждение особой епархии, только с подчинением её Карловицкому митрополиту. В виду этого старообрядцы попросили возвращения устава, намереваясь выяснить различие их учения от учения православных. Но переправляя возвращённый правительством устав, Павел внёс в него богословие, в котором коснулся самых главных догматов христианства и изложил их еретически. Он провёл в уставе мысль, что до сотворения мира существовал один Бог Отец, пребывавший в молчании, имея Сына, слово Божие, только в уме своём. Когда же Бог сказал: „Да будут вецы“ – это слово осуществилось во втором лице Св. Троицы, выйдя из ума Бога; в то же время Бог – Отец отрыгнул от сердца своего Дух Святой, и сбылось сказанное пророком: „Из чрева прежде денницы родих Тя“. Следовательно, по мнению Павла и разделяющих его учение, второе и третье лица Св. Троицы не безначальны.

Убедившись, что догматическое учение линован отличается не только от учения православных, но и превосходит своим еретичеством и учение лютеран и католиков, проживающих в пределах Австрии, венское правительство признало липованскую веру за особое исповедание и императорско-королевским декретом от 18 сентября 1844 года, дозволило липованам иметь своего особого епископа и монастырь для его пребывания в пределах Австрии, в Белой Кринице. Найти за деньги желающего быть епископом было уже не трудно, при существовании в то время в Константинополе множества уволенных епископов и при массе посредников и доброжелателей всякого рода. Павел и Алимпий отправились в Константинополь и поселились в корчме, которую содержала одна выехавшая из России жидовка. Сын этой жидовки – Рувим служил иногда им за переводчика⁵⁵⁶. Главный же труд по приисканию архиерея взял на себя рекомендованный константинопольскими поляками некто К. Е. Огнянович, православный серб из Баната, австрийский подданный, свободно изъяснявшийся на нескольких языках, в том числе на русском и греческом; имевший связи с патриаршим домом и лично знакомый со многими из православных епископов. С помощью его и других факторов⁵⁵⁷ Павел и Алимпий нашли в Константинополе проживавшего без места и без разрешения патриарха, не имевшего права действовать священная, бывшего босно-сараевского митрополита Амвросия.

Амвросий, по свидетельству одной боснийской летописи⁵⁵⁸, был когда-то одним из лучших архиереев, являвшихся в Боснию и вообще не пользовавшихся расположением народа. Но уже одной из главных причин его увольнения с митрополии, по свидетельству увещательного письма константинопольской церкви к Амвросию от июля 1841 года, были „разные злоупотребления Амвросия, правонарушения, насильственные требования и грабительские поборы“, вызвавшие жалобу на него со стороны босно-сараевских христиан, подавших прошение патриарху „об удалении Амвросия из Епархии“, как человека, не имеющего „никакого архипастырского попечения и духовного надзора“⁵⁵⁹. А будучи уволен, по требованию турецких правителей, в 1840 году вследствие жалоб народа, Амвросий сразу изменился к худшему, так что прежде мало заметные его недостатки, в числе коих, как мы видели, было и пристрастие к деньгам, теперь ещё более увеличились. „Амвросий“, читаем мы в сочинении греческого учёного архимандрита Германа, „бывший митрополит Боснии, родом из Эноса, лишённый места за многие злоупотребления, человек безвестный, пустой, неграмотный, легкомысленный и бесхарактерный, лишённый всякого достоинства, мелочный и любостяжательный, легко увлёкся предложением“⁵⁶⁰ Павла и Алимпия быть у них митрополитом за деньги. Впоследствии и сам Амвросий свидетельствовал о себе, что, переходя к старообрядцам – раскольникам, он руководствовался не убеждением в истине старообрядчества, а ушёл из церкви греческой от законного патриарха „спокойствия ради“ (Мат. нст. белокр. иерар. Субботина стр. 236, ответ п. Анфиму). При таких наклонностях к спокойствию страшная бедность, в какой пребывал Амвросий во время приезда Павла и Алимпия, прислуживая в еврейской корчме и имея на руках семейного сына; обида на патриархат за увольнение и ожидание будущих благ, соединённых с ежегодным получением 500 червонцев, не считая пожизненной пенсии и всевозможных расходов со стороны старообрядцев по содержанию его сына, – всё это после некоторых колебаний побудило его продать себя старообрядцам и заключить с ними контракт на совершение архиерейских действий в Белой Кринице. Контракт этот был составлен в трёх экземплярах: один был дан Амвросию в обеспечение его прав, другой остался у Павла и Алимпия в обеспечение их прав на Амвросия, и третий (формальный договор) должно было представить австрийскому правительству. В формальном договоре обязательства Амвросия излагались следующим образом: „Я, митрополит Амвросий, не желая долее провождать жизнь свою праздно, и ни по нужде, ни по какой страсти, но по чистой своей совести, согласился с депутатами Белокриницкого монастыря, согласно данному им всевысочайшему указу... поступить в староверческую религию в сущем звании митрополита над всеми духовными лицами и мирскими людьми, состоящими в оной религии, верховным пастырем; и при том обязуюсь, по прибытии в Белокриницкий монастырь, учинить церковное присоединение согласно правилам св. отец и неотлагательно поставить там в наместника себе другого архиерея, так, как дозволено им всевысочайшим указом“⁵⁶¹. Если в этом договоре предусмотрительно больше говорится об объединении всех старообрядцев под властью верховного пастыря, проживающего в Австрии, об избрании наместника этому верховному пастырю, т. е. о том, что входило в политические планы австрийского правительства, – то в договоре, данном на руки самому Амвросию, более говорилось о его обеспечении, хотя и было очевидно не без умысла прибавлено замечание „о благорассуждении монастыря“ – на случай возможности неисполнения обязательств⁵⁶².

Вот текст этого договора: „Его высокопреосвященство будет жить в Белой Кринице, в нашем монастыре, на всём монастырском содержании; сверх же того монастырь обязуется давать его высокопреосвященству жалованье в каждый год 500 червонцев австрийского золота, пока он жив будет, с тем чтобы исполнять ему всё по правилам св. отец, согласно монастырского устава без нарушения⁵⁶³. Обязуется монастырь дать его родному сыну Георгию кошт на дорогу до Боснии и обратно на привезение своей жены оттуда; ещё купить ему в Белой Кринице дом с принадлежащим ему двором и огородом в вечную его собственность; однако же, если по кратком или долгом времени случится его высокопреосвященству, Божиим повелением, по общему долгу человечества, смерть, наградить его, господина Георгия, за службу родителя, отца его, удовольствовать его, судя по обстоятельствам и благорассуждению монастыря“. Итак, митрополит был найден, контракт с ним был заключён. Оставалось принять меры против возможности соблазна со стороны будущей паствы запрещением Амвросию священнослужения без особого на то разрешения патриарха.

В виду этого через Огняновича было добыто для Амвросия письменное разрешение от патриарха на служение одной литургии, хотя и без сидения на епископском месте⁵⁶⁴. Заручившись этим разрешением, а равно и когда-то выданною ему ставленной грамотой, Амвросий, перерядившись в платье простого казака, чтобы не быть узнанным, тайком бежал от своего законного патриарха, хотя и продолжал его считать православным⁵⁶⁵, вместе с Павлом и Алимпием в Белую Криницу. Прибыв после многих приключений в Вену и представившись там австрийскому императору и всем пособникам этого тёмного дела, Амвросий скоро отправился и в Белую Криницу. Здесь состоялся собор из мирских лиц и беглого иеромонаха Иеронима. На этом незаконном соборище, приравнявшем м. Амвросия к еретикам второго чина – арианам, македонианам и новатианам, постановлено было учинить неслыханное нововведение, а именно: разрешено было беглому попу Иерониму, действовавшему без воли епископа, принять бывшего митрополита через миропомазание и даже в сущем сане. В назначенное время Амвросий перед аналоем в церкви бессознательно проклял все ереси, а равно и воображаемые ереси греческой и русской Церкви, читая чин отречения по славянскому тексту, написанному для него, не понимавшего по-славянски, греческими буквами⁵⁶⁶. Затем он исповедался в алтаре у Иеронима, ни слова не понимавшего по-гречески, и там ж был помазан от него пахучим маслом⁵⁶⁷ вместо мира. Очевидец события, бывший наместник Белокриницкой митрополии, Онуфрий, передавая о всей этой комедии, так описывает эту исповедь: „затворились они оба в алтаре на несколько минут, уповательно (=вероятно) посмотрели друг на друга, тем и кончилась исповедь“⁵⁶⁸. Да и сам Амвросий был не лучшего мнения об учинённом над ним комедийном издевательстве. Когда Павел доложил ему о состоявшемся постановлении собора мирских человек присоединить Амвросия якобы от ереси к мнимо-древнему православию и притом 2-м чином, – то Амвросий, как свидетельствует сам Павел в своём „соборном деянии“, „обратился к Павлу с весёлым лицом и сказал: видно и ты Павел глупый!“ Но делать было нечего. Амвросий вопреки своему желанию позволил проделать над собой всю комедию чиноприёма, а потом начались рукоположения епископов. Итак, Амвросий, соблазнившийся деньгами и самовольно, без всякого законного повода, бежавший от своего патриарха, которого считал православным до своей смерти, к незаконному соборищу, находившемуся под клятвой 6 прав. Гангрского собора, сделался в 1846 г. родоначальником новой, так называемой австрийской иерархии, иерархии беззаконной и безблагодатной, каковой она и была признана всеми.

Патриарх, не знавший сначала, куда удалился Амвросий, впоследствии, в 1847 году 8 августа, по поводу предложения русского Св. Синода „осудить“ Амвросия, если он не раскается, „с самоосуждёнными, к которым он приобщился“, писал⁵⁶⁹ Амвросию: „если окажешься невнимательным и непослушным и будешь упорствовать в своём противном канонам поведении, твёрдо знай, что последует извержение твоего архиерейства, согласно божественным и священным канонам и правилам, которые ты дерзнул попрать; и не только сам подвергнут будешь строгости праведного и церковного наказания, но вместе навлечёшь те же наказания и на всех, кого дерзостно рукоположил, подлежащих осуждению, как безвестных и несвященных, согласно смыслу и решению священных законов.

Это осуждение и извержение Амвросия было подтверждено и последующими Константинопольскими патриархами, преемниками Анфима. В „протоколе“, выданном старообрядческим депутациям 1875 и 1892 годов, прямо сказано: „Бывший Боснийский митрополит Амвросий, ради противо-канонических его действий, должен быть признаваем самоотлучённым, совершённые же им хиротонии и священнодействия по тому самому должны считаться недействительными“ ⁵⁷⁰. Таким образом, по суду патриарха Анфима, греческой церкви и российского Св. Синода, Амвросий „должен быть признаваем“ „само-отлучённым“ за свои противо-канонические действия: за продажу благодати Кириллу (по 29 пр. Св. Ап.; 2 пр. 4 вс. соб.; Кормч. 270 л.; 287 л. об.); за тайный побег от православного патриарха (34 и 35 пр. Св. Ап.; 13–15 пр. Второп. собора; 16 пр. Ант. соб. 5 пр. 4 вс. соб.; 2 пр. Сард.); за самозванство или самовольное объявление себя митрополитом без благословения большего (по Еван. Иоанна 20 гл. 21 ст.; Евр.5:4–5,7:7; Номок. 4 об.); за создание и получение митрополии хитростью и подкупом с помощью мирских человек (2 пр. Сард. с.: 29 и 30 пр. св. Ап.); за единоличное поставление себе преемника (вопреки 1 пр. св. Ап.; 4 пр. вс. с.; 13 Карф.), при жизни своей и притом в село, а не в город (вопреки 6 пр. Сард.; 57 Лаод.); за переход в общество раскольников (по 10 пр. св. Ап.), осуждению коих и сам приобщился, за измену православию, за причисление Церкви к еретикам 2-го чина, за произнесение на неё клятвы, хотя и несознательной и пр.

Потому-то и лучшие из последователей австрийской иерархии всегда сомневались в законности и благодатности своего священства. Известный автор „окружного послания“ И. Г. Ксенос писал в своё время об австрийском священстве и его родоначальнике: „корень его гнил и основание не твёрдо“⁵⁷¹. Ещё определённее высказался архиепископ того же австрийского священства Аркадий Славский в своём письме к наместнику белокриницкой митрополии Кириллу. „Если бы я“, писал он, „на сей хартии открыл вам Амвросиевы недостатки, то бы вы не сие подумали. Но открыть не на пользу. Разве когда потребуется надобность. Амвросий принят по великой нужде, а не по обдержным правилам. Так равно как и моё поставление. Так и все вами рукоположенные, только по нужде. А если по обдержным правилам рассмотреть всю нашу Церковь, то едва ли в ней что останется незыблемым“⁵⁷².

Итак, уже само описание возникновения австрийской иерархии и церковный и исторический суд, произнесённый над ней, показывают, что эта иерархия, неправильно именующая себя иерархией, есть лже-иерархия, измышлённая людьми в 1846 году и существующая по контракту, это иерархия безблагодатная и противо-каноническая, а не от Христа уставленная, как иерархия новозаветная⁵⁷³.

Прежде всего это иерархия безблагодатная. Откуда могла снизойти благодать на австрийскую иерархию? Благодать Св. Духа пребывает только в Церкви Христовой, созданной Господом с трёхчинной иерархией и 7-ю святыми тайнами; только пастырям созданной Им Церкви Он сказал: „Аз умолю Отца и иного Утешителя даст вам, да будет с вами в век“ (Ин.14:16): только им, законным пастырям, а не самозванным, самовольно удаляющимся к самочинному обществу (6 пр. Гангр. соб.), сказал Он: „приимите Дух Свят“ (Ин.20:22); только через Апостолов подавалась благодать хиротонии, и в апостольской Церкви не было случая, чтобы вопреки божественному установлению паства преподала благодать самому пастырю. Всегда меньший благословлялся от большего и при том никогда от еретика не восстановлялась в Церкви прервавшаяся благодать хиротонии, ибо, как говорит пр. Иосиф Волоцкий, „еретицы имеяху в себе нечистый дух сатанин“ (Просвет. стр. 469). Да если и православным признать Амвросия, и тогда не мог он восстановить благодати хиротонии в обществе старообрядцев сам, прервав своим проклятием греческой церкви преемство рукоположения и удалившись от источника благодати Церкви Христовой, „вне коей нет спасения“ (св. Кипр.), „нет и плодотворной молитвы, не может быть и добрых дел“ (Август. толк. на 42 пс.). В Катехизисе Великом прямо говорится: „иже не пребывают в сей соборней Церкви, тех Христос не спасает и Духа Святого сицевии не имут“ (л. 121 об. и 122). А с духом сатанинским Амвросий не мог облагодатствовать старообрядческое общество, собиравшееся кроме епископа вопреки 6 пр. Гангр. собора (срав. Кипр. пис. 54, стр. 307)⁵⁷⁴.

Придя безблагодатным к безблагодатному старообрядческому беглопоповщинскому обществу, Амвросий и в их обществе не мог получить благодати и восстановления в сане. Находясь под клятвой 6 пр. Гангрского собора и под клятвой собора 1667 года, это общество само сознавало всю свою безблагодатность, почему и озаботилось приисканием епископа. Мало этого, придя к незаконному соборищу, Амвросий сам с беззаконными вменися по 10 пр. Св. Апостол. Не мог восстановить его в звании митрополита и облагодатствовать и беглый поп Иероним, действовавший самовольно без воли старейшего епископа, ибо ему и с волей епископа действующему невозможно, по Номоканону (предис. 4 л. об.), как „хиротонисати, так и падшего паки на степень священства возвращати“. Не имеяй что ничто не может дати неимущему. Ещё: если бы общество, в которое вступил Амвросий, представляло часть апостольской Церкви, то Амвросий через удаление к этому обществу погрешил бы только против канонических правил и явился бы только ослушником церковным, не имеющим права священнодействовать. Но он вступил в самочинное общество, неправильно присвоившее себе название Церкви Христовой и через то утратил всякую благодать и со отлучёнными вменился.

А что общество беглопоповцев, каковым было до Амвросия австрийское согласие, бывшее 180 лет без епископа, не может именоваться Церковью Христовой, получившей всю полноту благодати, – об этом свидетельствует всё святое писание.

1. Св. Игнатий Богоносец, муж апостольский, говорит: „елицы Христови суть, сии со епископом суть; елицы же уклоняются от него... не земледелие Христово, но семя вражие“ (Филад. 20). И в другом месте: он свидетельствует, что Церковь без епископов „несть избранна, ниже собрание святое, ниже сонм преподобных“ (Посл. Траллиан. л. 4, изд. 1772 г.). 2. Св. Киприан также внушает каждому уклоняющемуся от епископа: „Ты должен знать, что епископ в Церкви и Церковь в епископе и не находящиеся в единении с епископом не находятся в Церкви“ (Пис. 54, стр. 307), ибо „Церковь на епископах держится как на своих подпорах“ поясняет он⁵⁷⁵. 3. Св. Златоуст решительно заявляет, что „Церковь Христова без епископа быти не может“⁵⁷⁶. Чтобы кто из лукавпующих не сослался на время апостолов в своё оправдание, он прибавляет для уяснения: „Вся совокупность прочих дарований сосредоточивается в апостольстве как главе ...если бы оно прекратилось, то все расстроилось бы и разрушилось“⁵⁷⁷. 4. Св. Афанасий само существование христианства поставляет в зависимость от существования от Христа преданного епископства. „Что учредил Господь через апостолов, то прекрасно и непоколебимо пребывает... Если бы все имели ту же мысль, какую имеют твои советники“, писал он Драконтию, отказывавшемуся от епископства, „то как бы ты сделался христианином без епископов? Если возымеют такую мысль те, которые будут после нас, то возможно ли стоять Церкви?“⁵⁷⁸. 5. А блаж. Симеон Солунский разъясняет и эту великую силу и значение епископов. „Всякий чин, всякое таинство и всякое совершение церковное исполняется через епископа“⁵⁷⁹, говорит он, да и вообще „вся божественныя тайны и во всех священных архиерейство действующе есть и без того ниже жертвенник будет, ниже хиротония, ниже миро святое, ниже крещение, ниже убо христиане“⁵⁸⁰. 6. Блаж. Иероним также свидетельствует, что данное Господом устроение церковное и в частности епископство не прекратится в Церкви Христовой. „Как в то время“, говорит он в толковании на 54 гл. пр. Исаии, „когда вселенная согрешила... наведён был потоп, так клянусь Церкви моей... что я не буду более гневаться“⁵⁸¹. 7. Преп. Никон Черногорец прямо говорит, что в обществе, не имеющем архиерея, нет благодати. „Егда ту несть архиерея“, говорит он, „таковым не дается Дух Святый“⁵⁸². 8. Захария Копистенский также свидетельствует, что „Церковь Христова без епископов быти не может и никогда не была“⁵⁸³. 9. По мысли списателя книги „Большой Катехизис“ в Церкви Христовой, в ней же и спасаемся, обязательно должны быть епископы для поддержания священства, ибо „аще и не всяк должен есть священствовати, но потребовати священничества всяк должен есть, без него бо спастися ве может“⁵⁸⁴, так что церковь без иерархии законной есть „сонм злых и нечестивых людей“⁵⁸⁵.

Ясно, что, вступив в подобное безблагодатное общество, Амвросий не мог сохранить благодати хиротонии, если бы и имел её в греческой церкви; благодать необходимо должна была оставить его, как скоро он оставил истинную Церковь Христову и со беззаконными вменился. Слова Катехизиса: „Иже не пребывают в сей соборней Церкви, тех Христос не спасает, и Духа Святого сицевии неимут“⁵⁸⁶, относятся и к обществу, принимавшему Амвросия, и к нему самому, так как и то и другой были в отделении от соборной Церкви. А по свидетельству 5 правила 4 вселенского собора, Амвросий, если и имел на себе священный сан, то, по самовольном удалении от законного патриарха, был извергнут из него Святой Троицей. Значит, чтобы доказать благодатность австрийской иерархии, приемлющие эту иерархию должны доказать невозможное, т. е., что их беглопоповщинское общество, каковым они были до Амвросия, не имея епископа, в течение 180 лет могло именоваться Церковью Христовой, которая создана на правом исповедании веры и до скончания века пребудет не только с людьми правоверующими, но и с семью таинствами (К. Б. 360 л.), а в частности с епископами⁵⁸⁷. В противном же случае они должны признать, что Амвросий получил благодать хиротонии в греческой Церкви и не утратил её при своём самовольном бегстве оттуда. А в этом последнем случае, помимо уже доказанной невозможности сохранить благодать при отделении от Церкви, даровавшей её, перед защитниками австрийского священства опять встаёт неразрешимый вопрос: где указано основание для отделения от Церкви, имеющей и преподающей благодать Святого Духа?

А. Обтемперанский

(Окончание следует).

Μ. Г.

Г-н Редактор.

Покорнейше прошу Вас сообщить мне, через уважаемый мною журнал „Миссионерское Обозрение“, следующее: Можно ли православному христианину молиться о самоубийцах; укажите, пожалуйста, есть ли на это церковные каноны или святоотеческие правила, словом, как учит о сём Православная Христова Церковь.

В настоящее время самоубийство так часто повторяется и не только взрослыми, но и юношами, и потому разрешение этого вопроса будет важно, думаю, не для одного меня. Лично я стою на том понятии, на котором стоят св. апостолы – в отношении к самоубийству Иуды предателя (Деян.1:16–25).

Думается мне, что и современные самоубийцы, как отвергнувшие веру в Божие воздаяние, за лишение самовольно жизни своей, а также пренебрегшие Божиим милосердием, могущим простить и загладить грехи, ради которых совершают самоубийство, – идут так же в «своё место».

Вот уже 19-ть лет как я читаю свящ. Писание и творения святых отцов, но нигде не доводилось мне встретить повеления о молитве за самоубийц, а потому мне думается, что такая молитва бесполезна и даже грешна.

Степан Алексеев.

От редакции.

В канонических ответах св. Тимофея, епископа Александрийского читаем:

Вопрос 14. „Аще кто, будучи вне себя, подымет на себя руки, или повержет себя с высоты: за такового должно ли быти приношение, или нет“?

Ответ: „О таковом священнослужитель должен рассудити, подлинно ли будучи вне ума, соделал сие. Ибо часто близкие к пострадавшему от самого себя, желая достигнути, да будет приношение и молитва за него, неправдуют и глоголют, яко был вне себя. Может же быти, яко соделал сие от обиды человеческие, или по иному какому случаю от малодушия: и о таковом не подобает быти приношение, ибо есть самоубийца. По сему священнослужитель непременно должен со всяким тщанием испытывати, да не подпадет осуждению“.

По 178 правилу Номоканона:

„Аще убиет сам себя человек, ни поют над ним, ни поминают, разве бяше вне ума своего“.

Ст. 1472 Уложения о наказаниях, изд. 1885 г., гласит:

«Лишивший себя жизни с намерением и не в безумии, сумасшествии или временном от каких-либо болезненных припадков беспамятстве... если принадлежал к одному из христианских вероисповеданий, лишается христианского погребения».

По ст. 710 устава врачебного, изд. 1892 года, «тело умышленного самоубийцы надлежит палачу в бесчестное место оттащить и там закопать».

Почему так, по-видимому, строго св. Церковь и наше законодательство, в данном случае основывающееся на канонических правилах, относятся к умышленным самоубийцам, понять не трудно. Дело в том, что по учению Слова Божия жизнь есть дар Божий, дар, который принадлежит не человеку, а Богу и ближним (Рим.14:7–8; Мф.10:29; Лк.12:15) и дан человеку для его нравственного преуспеяния и богоуподобления. Поэтому самоубийство есть возмущение против творческого и промыслительного порядка и своего назначения, – возмущение, которое кроме того противно и естественному чувству любви к жизни, вложенному в нас Творцом; св. апостол Павел говорит: никто же когда плоть возненавиде, но питает и греет ю. (Еф.5:29).

Самоубийство вовсе не было известно у первых христиан, ибо оно есть величайшее преступление против Бога, даровавшего жизнь, Который Один может отнять её (Втор.32:23–27). Человек родился и живёт не для себя одного, но и для ближних: он член тела (Рим.12:5; 1Кор.12:19–30). Самоубийца причиняет страшное горе родителям, детям, и является необходимым и отечеству, которое в праве от него требовать службы и полезной его деятельности. У древних христиан все были мученики за Христа, о которых метко выражается блажен. Августин, говоря, „что они безмерно превышают языческих героев не только числом, но я искренностью и бескорыстием своей величайшей (вытекающей из любви к Богу) добродетели, превосходят их тем св. героизмом, под влиянием которого умеют терпеливо переносить смерть, отнюдь не убивая себя“ (кн. 5 гл. 14). Только люди, подрывающие веру в загробную жизнь, забывают, что эта вера, врождённая человеческому духу, всегда была в той или другой форме у всех народов, известных истории, – что эта вера была одним из самых могущественных средств, побуждающих человека к доброй жизни, – что эта вера в учение Иисуса Христа, возвестившего во всей полноте и ясности истину о бессмертии человеческой души, о загробной жизни (Мф.22:32), была светом для древнего мира, воскресением и обновлением его к новой плодоносной жизни, что без этой веры, рано или поздно, человечество пришло бы ко всеобщему отчаянию, разочарованию и саморазложению, как и стало уже приходить к таковому, а не иному исходу, в лице даже развитых представителей, нередко оканчивавших свою жизнь самоубийством⁵⁸⁸.

А если так, то каждый умышленный самоубийца является человеком, презревшим заповеди Божии, нарушившим единство веры и порвавшим общение с Церковью, потому что к ней не могут принадлежать нераскаянные грешники, т. е. люди, упорно противящиеся её голосу, призывающему исполнить все заповеди Божии, и между прочим и заповедь об охранении своей жизни для Бога и ближних.

Отсюда прямой вывод такой: если человек презрел заповеди Божии, если он произвольно распорядился жизнью, которая ему не принадлежит; и если, наконец, он презрел голос Церкви, которая могла бы при его желании наставить его, утешить и преподать ему в таинствах благодать Божию, могущую укреплять его в борьбе со злом и неблагоприятными обстоятельствами жизни, т. е., иначе сказать, если он удалился от общения с Церковью, то последняя, по заповеди Спасителя, должна смотреть на него, как на язычника и мытаря (Мф.18:17), как на человека, отпавшего от неё, почему и обряды церковные, совершаемые над лицами, находящимся в общении с Церковью, не могут быть совершаемы над умышленными самоубийцами. Несправедливо думать, чтобы Церковь этим мстила самоубийцам, но Церковь не может обещать самоубийцам, как нераскаянным грешникам, отдалившимся от Бога, и тех высоких утешений и наград, какие обещаются в чинопоследовании погребения людям, приявшим добрую кончину с раскаянием, не порывавшим общения с Богом и Церковью. Следовательно, запрещение погребать умышленных самоубийц и творить по ним поминовения по обрядам православной Церкви – не строгость, не репрессивная какая-либо мера, в роде мести или наказания, а естественный логический вывод, – с одной стороны из учения о цели человеческой жизни на земле, цели, стремиться к которой умышленный самоубийца добровольно, сознательно и упорно отказывается, с другой – из той мысли, что отдалившемуся от Бога Церковь не может желать и обещать тех обетований, которые обещаются в чинопоследованиях погребения людям, не отдалившимся от Бога, так как обетования эти состоят в том, что умерший будет лицезреть Бога, будет находиться в общении с Ним, от чего самоубийца добровольно отказался⁵⁸⁹.

Диакон Иоанн Смолин

За последнее время в светской и духовной печати очень часто стали толковать о возрождении прихода, причём на ряду с мерами благоразумными, могущими дать полезное направление назревшему вопросу о поднятии приходской жизни, предлагаются меры отжившие, в своё время показавшие полную свою несостоятельность и вполне основательно оставленные в нашей Церкви. К числу таких мер относится мысль о предоставлении прихожанам права выбора себе пастыря, мысль, навязываемая Церкви людьми – или совершенно незнакомыми с условиями приходской жизни, особенно в сёлах, или же недоброжелательными к православному пастырству.

Было уже время, когда на Руси священники назначались по выбору прихожан, и оно оставило одно лишь горькое воспоминание, как тёмное пятно на приходской жизни. Предлагать подобную меру можно лишь в целях удовлетворения приходского самолюбия во всех его проявлениях, но ничуть не в видах религиозно-нравственной пользы прихода.

Достаточно прислушаться к слову и воспоминаниям старожилов о тех обстоятельствах, какими предварялось и сопровождалось в былое время поступление на приход священника, чтобы увидеть всю несостоятельность этой меры, – выборного начала. Привожу типичный пример избрания прихожанами священника в старое время. Открывается приход в селе №, окрестные священники, недовольные своими приходами, а также кандидаты на священство, проведавшие о свободном приходе, съезжаются в село №, чтобы заручиться симпатиями прихожан села; между тем прихожане не дремлют, они знают, что к ним налетит масса желающих пастырствовать у них, а потому собирают предварительный сход, на котором обсуждают условия, на каких желателен им новый священник. Прежде всего вырабатывается такса за требоисправления, затем – условия взаимных отношений, часто несогласные с духом пастырских убеждений; но главное не в этом, – самый важный вопрос в том, кто из ожидаемых кандидатов больше предложит водки на угощение своих будущих пасомых; для того они, пожалуй, готовы будут поступиться и своими требованиями в вопросах о таксе и взаимных духовных отношениях. И вот приезжают кандидаты, начинается торг, постыдный торг, одинаково позорный, как для пастыря, так и для пасомых. Кандидат избран, начальство духовное утвердило его, первое дело его в новом приходе – угощение прихожан водкой. Дальнейшая деятельность его связана зависимостью от прихожан, которым он должен всячески угождать, даже в ущерб своего долга, дабы не потерять благоволения своих чад духовных и по малейшему их капризу не лишиться своего места. Эта зависимость горше материальной зависимости, в которой находятся священники в настоящее время.

Мне скажут, что теперь не те времена, теперь народ более осмыслен, способен к более трезвому взгляду на свои духовные потребности и пр. Да, правда, в селе заметно больше трезвости духовной, чем в былые времена, сельские пастыри не могут жаловаться на упадок религиозно-нравственного состояния своих прихожан; если и встречаются печальные явления религиозно-нравственного уродства, то они приходят извне – из городов, в большинстве случаев – с фабрик и заводов, и своим тлетворным влиянием ограничиваются единичными случаями, не принося вреда общей массе прихожан, которые под пастырским руководством привыкли выделять эти явления из нормы своей духовной жизни, не заражаясь их ядом. Я говорю об общем состоянии сельских приходов, не касаясь частностей, где может быть и крайне печальное духовно-нравственное положение прихожан, в зависимости ли от недостойных и несмелых пастырей, или от других причин; но ведь этих частностей никакие меры не могут упредить в полутораста-миллионном населении России: они – тот урод, без которого в семье не обойтись. Печальные события последнего времени ничуть не коснулись заразительно сельских приходов: напротив, простой народ возмущён ими и выражает им полное своё неодобрение и это, как не может быть лучше, свидетельствует о духовной трезвости приходов.

Эта трезвость в свою очередь свидетельствует о том, что духовные руководители прихожан, хотя и связаны материальною зависимостью от последних, стоят ещё на высоте своего призвания и, терпеливо вынося материальную нужду, в общем поборают эти оковы и не допускают им заграждать себе уста, к вещанию правды Божией. Тяжела эта зависимость, но в общем, повторяю, поборима! Что-ж было бы, если б к ней присовокупить другую зависимость, зависимость, которая дамокловым мечом висела бы над головой каждого священника, грозя ему ежеминутно своим ударом и заставляя бедного пастыря изворачиваться и метаться из стороны в сторону, сообразуясь с направлением меча. Самый безукоризненный пастырь, имея дело с целым приходом, не может угодить всем и часто, выполняя свой прямой долг, навлекает на себя недовольство отдельных личностей, которые, особенно, если они влиятельны в приходе, вооружают против священника многих и в результате является жалоба архиерею, а за ней следствие и беда, если за священником были какие-нибудь погрешности, хотя бы двадцать-тридцать лет тому назад, – они одинаково наказуемы, как и настоящие, и вот в большинстве случаев является перевод священника на другой приход, – торжество недовольного. Что ж было бы при выборном начале в подобном случае? Мироед, держащий в своём кулаке весь приход, будучи недоволен приходским священником, всегда успел бы выжить его из прихода, и тут уже не нужно никаких следствий, – недовольны и только. А вот ещё случай: у местного псаломщика сын богослов; приходец, в котором служит псаломщик – достаточный, да и у самого псаломщика место обжитое, – есть и земелька, есть и грунтец с постройками, да и другой прикуплен; как бы хорошо было сына посадить в этом приходе! Псаломщик в приходе свой человек, служит уже давно, все его величают Иваном Ивановичем, всем он руку подаёт, со всеми хлеб-соль ведёт и от рюмочки не отказывается; вот и готово дело: не хотим своего батюшки, не угоден он нам, давайте нам Ивана Ивановича сына-богослова! Скажут: мелочи всё это, единичные случаи. Да, мелочи, но с этими мелочами чаще всего приходится сталкиваться в деревне, серьёзно считаться с ними, и они вовсе не единичные случаи, а неотъемлемая принадлежность каждого захолустного прихода.

В единоверческие приходы в настоящее время назначаются священники по выбору прихожан. Загляните-ка, что там делается, какое влияние имеют там мелочи, да не такие мелочи, как я выше указал. Недавно мне случилось слышать рассказ одного из моих собратов. Летом 1904 года ему пришлось ехать на пароходе по Днепру в соседстве с церковным старостой одной из единоверческих церквей. Последний вёз в свечной завод огарки; по этому поводу завели разговор, староста хвалился свечным доходом своей церкви, расспрашивал у священника о доходности в его Церкви, об усердии прихожан к благоукрашению храма и пр. Незаметно разговор перешёл на отношения прихожан к священнику. „У нас не то, что у вас, хвалился единоверец, вот мы за прошлое лето выбрали себе батюшку; по первоначалу ничего было, – священник из себя видный, служит истово, только наши братчики стали примечать, что священник то наш не выполняет положенное уставом число поклонов, потолковались между собой и решили выбрать другого. Другой оказался тих голосом и в служениях не виден. Теперь у нас новый, да что-то братчики подмечают, что много пропусков делает в службах церковных, да и старопечатных не придерживается. Придётся и этого сменить“. С другой стороны, единоверцы жалуются, что их свобода в выборе священников стеснена отдельным кружком более влиятельных прихожан, которые без участия последних делают представления кандидатов на свободные священнические места, отчего у них много пастырей без достаточного образования. Это явление тоже не в пользу выборного начала и говорит только о том произволе, какой выработался практикой единоверческих церквей и какого можно ожидать и в нашей православной церкви, и даже в большей мере, так как простой деревенский народ, в массе своей – народ бедный, и в выражении своих желаний всегда находится под давлением меньшинства богатеев, как это видно и из практики нынешних сельских сходов, где дела решаются влиятельными голосовщиками.

Быть может, в городах более почвы для введения выборного начала, может быть, там назрела нужда в свободном избрании прихожанами себе угодного пастыря? Не думаю. Мы, деревенские пастыри, привыкли смотреть на городские приходы, как на нечто недостижимое для многих из нас, и это весьма понятно, потому что в городах приходы замещаются людьми избранными, с более высокими качествами умственными и нравственными. Ежели я не по первому разряду окончил духовную семинарию, то ни в коем случае не могу рассчитывать на городской приход, а в столичных городах большинство священников с образованием академическим. Чем же объяснить недовольство городских жителей существующим порядком назначения в городские приходы священников? Не кроется ли причина этого недовольства в самом характере и современном религиозно-нравственном упадке городских жителей, которые по нынешнему складу своих мыслей, навеянному со стороны лжеучителей новой веры, подобных Толстому, вообще недовольны священством и, не находя иного способа уронить его, предлагают меру к закрепощению его себе, дабы удобнее было издеваться над ним.

В духовной и светской печати появляются статьи, уснащённые рассказами о добрых и дурных пастырях. Но дурные люди есть везде, и в корпорации пастырей меньше сих исключений, чем в любой другой корпорации; их избежать невозможно, с этим приходится мириться: св. отцы внушают пасомым не судить своих пастырей за их проступки, за которые они сугубо ответят Богу, а уважать их за ту благодать, которая им дана от Бога, и которая равно действует, как от достойного, так и недостойного, подобно печати, вырезана ли она на железе или на золоте.

Священник Н. Богацкий

Праздников у духоборцев, собственно говоря, не существует; тем не менее нельзя не причислить к праздникам ежегодных поминок, совершаемых по покойному мужу бывшей богородицы Лукерьи. В день поминовения во всех духоборческих селениях молятся об усопшем, а зажиточные духоборы с самых отдалённых мест приезжают в село Горелое выразить соболезнование Лукерье о покойном муже. Празднество это совершается в январе месяце на духоборском кладбище, в двух верстах от Горелого, куда уже с раннего утра стекается народ полюбоваться изобилием закусок, водки и вина, выставленных богородицей. В назначенный час Лукерья в открытой бричке, сопровождаемая молодцами и длинной вереницей фургонов с девками, бабами и ребятишками, приезжала на кладбище и направлялась прямо к могиле покойного мужа; народ, завидевши её, обнажал свои головы, делал низкий поклон и пел встречный псалм; затем, столпившись в большой круг возле могил: богородицы Маланьи, Василия-богородицы и Петра Калмыкова, с умиленьем слушал речь Лукерьи по случаю настоящего дня. В своей речи она проводила мысль о деятельности мужа и всех его предшественников на пользу духоборцев, заклинала их твёрдо идти по стопам праведников и, взявши с приготовленного подноса рюмку водки, провозглашала: „царствие небесное Петру Иларионовичу и всему благодатному дому, сменившему плоть“. Все наперерыв старались приблизиться к ней и провозгласить царствие небесное Петру Иларионовичу, ведущему борьбу с сатаной; начиналась обычная попойка и сплечивание; между тем, хор, составленный из лучших голосов, пел псалом: „Узрех народу много, – взыйдише на гору“. Богородица, тронутая воспоминаниями о прошлом, в особенности же заявлением искренних чувств духоборцев, отправилась в особенное помещение на кладбище, именно: в небольшую, чистую избу, в средине размалёванную красками и украшенную полотенцами – и там, севши с приближёнными за стол, принимала различные заявления и спичи духоборов о достопамятном дне кончины Петра Иларионовича. В непродолжительное время всё кладбище и окрестности начинали оглашаться заунывным пением псалмов; из одного хора в начале певшего образовалось уже несколько и по мере того, как продолжались поминки, увеличивалось и само число псалмопевцев. Наэлектризованные водкой духоборы и духоборки ещё более горели желанием видеть Лукерью и с особенным умилением просили молодцов, стоящих возле дверей поминальной избы, пропустить их в комнату.

– Я, говорит духобор, приехал издаля, чтобы услышать слово из пречистых уст, насмотреться на Лушечку, одарить её; вот тебе двадцать копеек и бутылка портеру.

– Благодарим! – отвечал молодец. Я сейчас же пойду доложу, а ты пока стой тут, дай времечко-то, другим выйти.

Молодец, войдя в комнату и сделав поклон в пояс, объявил Лукерье, что Василий из Башкичета привёз гостинец и просит дозволения видеть.

– Зови!

Молодец повернулся и ушёл. Василий в полупьяном виде, ввалившись в поминальню, пал в ноги богородице и произнёс: „лик дарный!“

– Слово, дело ликундер наш! Ну что, – все у вас живы и здоровы?

– Благодарение Богу, все братцы и сестрицы духовные посылают тебе низкий поклон от лика твоего праведного до сырой земли и произносят вечную память Петру Иларионовичу, сменившему плоть (кланяется в ноги).

– Спасибо, что не забывают, – получат себе всё от Господа Бога!

– Как можно забыть! Там просто сокрушаются о тебе и беда, как сокрушаются! Никак, значит, не дождутся того часу, когда быть тебе в Башкичете; а что пуще всего одолевает их, эвто твоё нездоровье; намедни уж Настя моя плакала, плакала, едва мог угомонить её; я уж так и сяк, – потом, наконец, говорю ей: Бог милостив, пока наши молитвы Господь принимает, быть ей на век живой!

– Стало быть никто, как Господь!.. послышались голоса, и духоборки, подняв свои руки, начали утирать слёзы.

Притворные слёзы баб и тяжёлые вздохи стариков были нарушены криком, произведённым в дверях. – Вот тебе, кричит баба, коробка сардинок и пятьдесят копеек, – пропусти! Скажи, дескать, Агафья с Караклиса пришла с гостинцем и поклоном. – Стой, закричал молодец, – вишь, как расходилась, дай другим то выйти, и так некуда деваться, народу вся изба как есть полна! – Пропусти её! послышались голоса. – Подождёт ещё, тут наперёд её стоят! – Пропусти, повторяла неотвязчивая Агафья, ты видишь, что народ просит, – значит, акроме гостинца дело есть.

– Впусти её! раздались опять голоса. – Как ты не возьмёшь себе на ум, что она здорово поёт, всех псалмопевцев за пояс заткнёт! – Пропущу, только не налегайте так здорово, истинно прошу вас. Стой, Агафья! Сейчас пойду доложу Лушечце. – Ну, спаси тебе Господи!

Молодец, войдя в комнату, доложил, что пришла с Караклиса Агафья, – „значить поёт то хорошо!“ – Как не знать, – знаю, зови сюда!..

Молодец торопливо повернулся и хотел идти, но богородица, остановивши его, просила выпить стакан водки. – Помяни Петра Иларионовича!.. скороговоркой произнесла Лукерья и, налив стакан водки, поднесла. Молодец выпил, пожелал вечной памяти и немедля вышел; он слишком был озабочен обязанностью своей – собирать приношения и никого не впускать без гостинца и предварительного о том доклада.

– Славен Бог прославился, – проговорила вошедшая Агафья и, сделав поклон в пояс, поцеловала руку богородицы.

– „Велико имя Господни по всей земле“! Ну что, все у вас живы и здоровы?

– Господь милостив! Все братцы и сестрицы посылают нижающий поклон. Никак тебя не дождутся; сказать одно слово, – оченно желательно видеть! Собирались известие послать и гостинец; коли ещё не получила, так вот того и жди. Палагея и Степанида полотенца приготовили и такие-то чудные, я уж любовалась, любовалась! Как есть до половины вышито звёздами, а на концах, над самыми значит кружевами, по две бабочки, величиной, сказать, в настоящую ладонь...

Уж эвтакие мастерицы! – в похвалу им будет сказано.

Много видела полотенцев на свою жизнь, но эвтаких не сдавалось...

– Небось бедненькие трудились и умудрялись; ну, спаси их Господи! Получат себе по заслугам, не оставит их Господь Бог небесный!

– Ну и в правду! Палагея себе руки наколола, – я сама, значит, видела, как она умудрялась над эвтими бабочками: как ни на – есть, а все надо пригнать: как глаза, как крылушки, как усы и лапочки, всё эвто копотно, да ктомуж боится испортить: раз соревнование большое, другое упование.

– А сказано: труды есть друг Господний! Да что, никак Вася до сих пор не помянул Петра Иларионовича? – зашумели старики. Чтож ты, Акулина, не подносишь?

Акулина, ключница Лукерьи, налив два стакана водки, просила гостей откушать. Василий, взявши стакан, подошёл к богородице и обратился с следующею речью: „Царство небесное Петру Иларионовичу, сменившему плоть; тебе, Лушечка, сокрушаться нечего: он здесь, – вот, вот возле нас; но мы его не видим; дух его везде и наиболее возле любящих и верующих в него; вот того и смотри, глас и молния со блистанием объявлются, небеса развернутся, и мы перед ним предстанем! Скажем ему одно слово: вечная память, вечная память“.

– А ты что же, Агафьюшка? заговорили старики. – Откушай-ка стаканчик и помяни блаженной памяти Петра Иларионовича, снишедшего одолеть врата адовы.

– Царствие небесное Петру Иларионовичу, снишедшему одолеть врата адовы!

Сказано, явится Давид новый и быть эвтому, а ты, Лушечка, не журись, – у тебе вон и так-то глаза попухли, словно кто нарочно сделал; и сама-то не в порядке, видно заботы одолевают за грехи наши. Не то времячко, всё ближе и ближе к концу подходит. Кабы Господь дал скорей-то с ним свидеться! Вечная ему память!

Агафья, выпивши стакан, низко поклонилась и раздирающим душу голосом затянула псалом: „Чудная владычица богородица, держава морская; быть утру, быть вечеру, быть человечку, младому, быть старому“.

Все сидящие подхватили и началось всеобщее пение, во время которого Акулина подносила по очереди – кому стакан водки, кому стакан вина; каждый раз духоборец, взявши стакан в руки, произносил: „вечная память Петру Иларионовичу, сменившему плоть и помяни Господи кротость праведного Давида“.

В то время, когда Агафья старалась всех перекричать своим пронзительным голосом и когда псалмопевцы были в самом сильном ударе продолжать без конца пение, неожиданно явился, в сопровождении молодца, духобор лет под пятьдесят, высокого роста, широкоплечий, с открытым продолговатым лицом и несколько выдающимся бритым подбородком, карими глазами, длинным носом, тёмно-русыми волосами, стриженными под гребёнку, и небольшими усами. Одет был, как вообще одеваются духоборы в воскресные дни: синие суконные панталоны, заправленные в длинные до колен сапоги, короткая куртка того же сукна на расстёжку; жилет из чёрного сукна, на котором петли обмотаны шелками различных цветов и через них пропущены белой жести пуговички в один ряд; вместо галстука красный небольшой платочек. Духобор этот был посланный с письмом из селения Башкичет. Подойдя к богородице, он пал в ноги и вставши вручил письмо. Лукерья подала знак прекратить пение, и оно тут же прекратилось, восстановилась тишина и только шёпотом между собой говорили духоборы: „гляди-ка, никак Тимоня из Башки-чета приехал“! – Да, он же и есть!.. раздались голоса. – Нут-ка, посмотрим, что новенького привёз!.. Наверное – гостинец... Ну уж не без того, – без гостинца какая же езда по эвтакой дороге, к тому же и день такой!“

Когда всё совершенно умолкло, Тимофей, откашлявшись несколько раз, громко произнёс: „Башкичетские посылают тебе, Лушечка, и всем братцам и сестрицам, обитающим в святом граде Иерусалиме при престоле Царя небес, нижаюший поклон и произносят вечную память Петру Иларионовичу и всему дому благодатному, сменившему плоть“!

– Спаси их, Господи, – заговорили все присутствующие.

– Ну, благодарю, что не забывают! – произнесла Лукерья.

– Как же можно забыть, – там, значит, такое соболезнование, уму непостижимо! Наших много собиралось, да раз погода помешала, а другое далеко и не безопасно; надысь Митька. Синяев выехал утром с тем, чтобы вернуться, да вот уже другая неделя пошла как нету, – должно быть татарва проклятая уложила; а такой ловкий парень был, что просто чудо!.. И всего то год, как Господь благословил на помыслы благие и дело вечного блаженства.

– Какая оказия! Одно слово татарва, другому некому, сказано антихристское воинство... и когда ему будет конец!.. зашумели духоборы; ведь сколько она погубила праведных душ! – и году не пройдёт без того, чтобы оказии не случилось. Что ты будешь делать! Вот тебе и пристав там же сидит и никак милиция!.. Богородица, передавая письма своему постоянному секретарю, через посредство которого ведёт переписку с её дикта, произнесла: „Игнат, прочти это письмо! Посмотрим, что наши Башкичетские пишут, а я уж на них собиралась“. Игнат встал, развернул письмо и, откашлявшись несколько раз, хотел было читать, уж успел сказать, „в дом благодатный“, но Лукерья остановила и просила произносить каждое слово как можно медленнее. Игнат, откашлявшись ещё, взял в обе руки письмо и сказал: Слушайте, братцы! при этом обратив внимание на Василия, заметил: „полно табе рассказывать то, день ещё велик, успеешь!“ – Ты, брат, знай своё дело, а мне не указывай, всяк сам себе! – Ой, да народ, как я посмотрю! – с досадой проговорил Игнат и опустил обе руки под стол.

– Да, вот табе и народ! – Полно Вася! зашумели духоборы, – сиди себе, коли уже не в порядке, нечего-то гуторить!..

– Слушайте же! „В дом благодатный, упование Божие, прибежище Христово, Лукерье Васильевне, благословенной отроковице в дшерях царевых другини, матери милосердия. Посылаем тебе нижающий поклон от лика праведного до земли, а также свидетельствуем таковой же братцам и сестрицам духовным. Молим тя принять произношение наше Петру Иларионовичу и всему дому благодатному, сменившему плоть, вечной памяти. Одно слово, скорбь и печаль снедают нас о Бозе почившем, блаженной памяти, Петре Иларионовиче. Он был наш истинный пастырь, пасущий стадо словесных овец, светило морское, кипарис благоуханный (богородица утирает глаза, плач увеличивается), молим тя, – не побрезгуй принять от нас гостинец на поминки через подателя сего Тимофея“.

– Конец, сказал Игнат.

Тимофей вынул из платка завёрнутые в бумаге деньги и передал Лукерье.

– Спаси их, Господи! Что захотят, то и получат себе; не оставит их Господь на достаточное время, нужно много только терпения, – терпеливые до конца, те только спасутся!

– Одно слово терпение, ведь сказано: не в мочу терпети, бежите во леса тёмные, умирайте гладой смертью!

– За твоё слово тебе всё Бог даст, – всё даст, что захочешь!

– Спаси тебя, Господи! Сказано: мать милосердия, и глаголы-то вылетают сладкие, подобно пению псалмов, падает в ноги и кланяется.

– Ну, помяни же Петра Иларионовича, да вот садись здесь поближе возле меня!

Тимофей, прежде чем сесть, просил позволения поздороваться с братьями и сёстрами духовными и, подойдя к родителю Лукерьи, сплечился с ним, а за тем по порядку со всеми без различия пола.

Все присутствующие с особым вниманием относились к Тимофею при исполнении сплачивания, поцелуи шли горячие и каждый не преминул выразить радость свою видеть и сказать что-нибудь в похвалу. Ты, говорил старик, – „истинный столп, на котором стояли младые юноши, да не видели его“; ты, говорила чуть не прослезившаяся баба, „всем духоборам духобор, – не даром тебе говорила Лушечка, что всё получишь – и быть тому!“

Тимофей принадлежит к числу тех вожаков, на коих зиждется и поддерживается духоборческое учение. Он лукав, хитёр и каждое слово своё говорит медленно, как бы обдуманно, с полным сознанием своего достоинства среди той толпы, в которой вращается. Он был один из постоянных собеседников в компаниях Петра Калмыкова, много вынес оттуда и всегда с восторгом и увлечением рассказывает о похождениях покойного, придавая многим его действиям сверхъестественное значение.

Когда окончилось сплечивание, Тимофей взял поднесённый ему стакан водки и произнёс: „Царствие небесное Петру Иларионовичу, сменившему плоть; да произнесётся рука его на нас и на всем грядущем поколении рода путешественного! (откашливаясь). Памятен мне тот день, когда ходили возле озера журавли; смотри, сказал мне Пётр Иларионович, это те самые журавли, которые вчера перешли нам дорогу и на конец того ось сломалась; эвто, говорит, духи нечистые в одеи журавлёв. Сказав это, Пётр Иларионович взял двустволку, бацнул и обеих положил на месте, – перья только разлетелись. Мы пришли, значит, к тому месту, Пётр Иларионович и говорит: возьми-тка, Тимоня, эвтого хвороста, разведи огонь и журавлев положи на самую середину, чтобы, значит, в отделку рассеять сатанинские плевела. Я, значит, взял хворосту, развёл огонь и положил рядом двух журавлёв и только отошёл (не более, как отсюда до могилы (указывая через окно), обернулся, – глядь, журавли словно прыгают, – не сойти мне с эвтого места! Смотри, говорит мне Пётр Иларионович, как их подбрасывает! На меня аж страх напал; думаю про себя, что бы эвто значило? Совсем, кажись, были убитые, а тут на жарчайшем огне словно ожили, – просто чудеса?

– Да ведь ещё какие чудеса-то! раздались голоса. Теперь бы сказать, – были они не добиты, – так нет, аж на перья разлетелись! Да что и говорить! Пётр Иларионович промаху не давал, уж такой был стрелок. – На что сказать Лушечка, и та поди как стреляет, каждую т. е. птицу на лету сшибает!

– Сшибет то сшибет, ну только трудно досталась ей эвта наука! заговорил Василий. Покойный, вечная ему память, не одного промаха не дарил, – бывало вцепится так, что потом и сам не рад!

– Да что об этом толковать! Ни одна наука не проходит без того, чтобы не вцепиться, – на то и наука!

– Что ты, Тимоня, стакан то держишь? закричала Акулина, – помяни же дом благодатный!

– Вечная память Петру Иларионовичу и всему благодатному дому, сменившему плоть: Маланьюшке, Васильюшке, Илариону многострадательному и всем, всем!

Когда Тимофей выпил водку и сел за стол, к нему подошла Акулина и, став с боку с правой стороны, упрашивала закусить: – вот, говорит, курочка, барашек, яички, творожок свеженький, только что сегодня собрали, а вот сметанка и оладьи с мёдом, – кушай на здоровье! Небось с дороги озяб и заморился...

– Не столько озяб, сколько наморился: по эвтим горам ни верхом, ни пешком! Камни на дороге словно набросал кто нарочно; камень на камне, – ну одно слово ходу нет, а тут всё в гору и в гору приходится, пока, значит, не доберёшься до Тамбовки. Истинно страна мусульманская, – ни зверя не видно, ни птицы парящей по воздуху, а тут ещё беда случилась, – дорогой обронил письмо, да только хватился скоро.

– Как, ты обронил письмо? – с удивлением спросила богородица.

– Хошь обронил Лушечка, но всё-таки не дал ему пропасть. Я, как, значит, хватился, что письма нет, думаю себе: погоди, эвто шутки окаянного и не в первый раз мне с тобой справляться. Тут же остановился на дороге, где, значит, случилось со мной эвтакое приключение, покачал себе головою и говорю: нечего делать, нужно двигаться назад! А дело было как раз на перевале, где окаянный умудрился натаскать камней. Прочитал псалом: „Воскресни, Господи, исцели меня, Господи, раба Божьего Тимофея“, и пошёл; шёл, шёл, почитай с версту и того более, остановился, глядь, письмо стоит боком, значит, – одной стороной упёрлось в землю, другой же наискось лежит на камне, как будто кто нарочно поставил; я долго смеялся над эвтой штукой и думаю себе: Господи, Господи, дивны дела твои! Прочёл опять псалом и отправился у путь и дорогу.

– Ещё и случая такого не бывало, чтобы письмо затерялось, – заговорила Лукерья. Не в первой раз, что оброняли и всегда находили: то под камнем, то под деревом, то под кустом, одно слово – на видном и бережном месте. В памяти мне, что уже второй раз на том же месте оброняют письмо и всё-таки находят.

– Да, должно быть уж место эвтакое, заговорили духоборы. Вишь, – камень на камне, ни зверя, ни птицы небесной, одно слово – ни одной твари живущей; значит, там их притон и они-то себе выкидывают проделки и всяческие т. е. там убийства совершаются и прочее тому подобное приключение. А как навернёшься на кого с молитвой: тут ему и баста, – неси письмо и ставь его на своё место, откуды взял. Сказано, перед словом Божиим смиряется сатана.

– Кушай, Тимоня, говорила Лукерья, небось с дороги устал... да вот выпей-ка ещё стаканчик, попробуй сардинок!

– Благодарствуем, Лушечка. Сардинки мне не по нутру; помнится мне: я как-то раз у покойного Петра Иларионовича съел одну коробку, – как схватит меня, так, поверь моему слову, не знал где и места найти; уж я и туды и сюда, одно слово – мочи не хватает, а он себе, покойный, царство ему небесное, только поглядывает и смеётся; с тех пор не токмо есть, да и видеть не хочется; сказано – рыба ничего нестоящая! Тимофей, проголодавшись с дороги, ел с аппетитом, успел хватить несколько стаканов водки и только что хотел полотенцем вытереть рот, наполненный хвалёным творогом, как Лукерья встала и, не дав ему ещё утереться, сказала: „для тебя есть у меня другое“, и, сняв со стены полотенце, украшенное кружевами и позументом под золото, отдала ему, говоря: „помни же, вытирай себе каждый день лоб, глаза и виски“. Тимофей, озадаченный неожиданным подарком, по-видимому потерялся, – хотел выйти из-за стола, одной ногой уже перешагнул скамейку, но потом раздумал, повернулся опять, приблизился к Лукерье, хотел что-то сказать, но не мог; все глаза были устремлены на Тимофея, Лукерья, сидя на своём месте, также поглядывала и как будто чего-то выжидала; сделалось всеобщее молчание, водворилась тишина, а Тимофей, словно осиновый чурбан, стоял перед богородицей.

Неизвестно, как бы долго продолжалась эта немая сцена, если бы сзади стоящая Акулина не приняла участия. Акулина то и дело толкала Тимофея и каждый раз шёпотом произносила: ну же, ну же выходи, опомнись, да выходи же, эка его выпрямило! Наконец, видя его полное замешательство и что повторяемые ею несколько раз толчки не производят желаемого действия, крикнула: Тимоня, а Тимоня! Ну что эвто с тобой, – словно кто тебя кипятком обдал? Опомнись, да ступай благодарить мать милосердия! Нешто так делают?

– Что эвто б значило? вскрикнул опомнившись Тимофей и, выйдя из-за стола, стал в трёх шагах от богородицы, сделал поклон в ноги и, оставаясь на коленях, произнёс: „И себе, и детям, и всем жаждущим исцеления буду утирать всё, как есть всё“! – Эка, куда занёсся, зашумели старики, тебе ведь сказано лоб, глаза и виски, а он, значит, толкует своё, – не жирно ли будет?! послышались голоса. – Не жирно ли будет, – повторил Тимофей, кланяясь в ноги Лукерье.

– Да он никак сбился, зашумели бабы.

– На здоровье же тебе, проговорила богородица, береги это полотенце и благодари того, который сатанинские плевела рассеял.

– Благодарю того, который сатанинские плева рассеял.

– Встань, Тимоня! Бог тебе всё даст, ещё больше получишь себе, было б только упованье.

– Тимофей встал, окутал шею свою полотенцем и стал ещё смешнее. Он долго, казалось, не мог прийти в себя: то пожимаясь плечами, то испуская тяжёлые вздохи, часто брал конец полотенца в руки и вытирал им лоб, глаза и виски: то говорил про себя: „Вот истинная милость Божия, никто как Он, всё Он“! Напрасно Акулина уговаривала его выпить и откушать с дороги; на всякое приглашение он то и дело повторял: „дайте времечко опамятоваться, дайте опамятоваться, право, ну ничто нейдёт в горло, никакие т. е. сардинки и всяческие закуски“. Наконец, Лукерья встала, и сама поднесла выпить за её здоровье.

– Ты, говорила она, пил за вечную память сменивших плоть, а теперь выпей за моё здоровье и все, как есть все, чтоб ни капли не осталось, чтобы стакан был так же чист, как чиста твоя совесть и душа праведная.

– Спасибо тебе. Господи, отвечал Тимофей; будем живеньки, здоровеньки, да исполнятся всяческие т. е. желания, – весело-б жилось, елось, пилось и прочее тому подобное и помяни, Господи, кротость праведного Давида.

Подарок полотенцем считается величайшей наградой. С каким благоговением принимается оно, – следит богородица и старики; принять с равнодушием и не выпустить ни одной слезинки, значит – навлечь на себя впоследствии немилость Лукерьи и общественный упрёк; вот почему Тимофей должен был разыграть комедию и из расторопного, бойкого и, кажись, неглупого человека прикинуться дурачком.

Однако поминки всё продолжаются. Завязался крупный разговор между Василием и Игнатом, секретарём Лукерьи: почему, дескать, не упомянули в письме, сколько именно посылается денег?

– Про то знают Башкичетские, говорил Василий и мать милосердия. – Будешь всё знать – состаришься!

– Ну, однако же эвто такой порядок; значит, сколько мне раз ни доводилось читать, всегда о том извещается письменно, – хошь рубль, хошь два или более, а всё-таки отписывают. Одно слово – такой порядок!

– Вот тебе и порядок! Небось порядки думаешь заводить, – у себя в доме заводи, а дальше рук не распростирай, и без тебя есть кому!

– Ему говоришь одно, а он себе другое; на всякие т. е. дела есть своё заведение; хорошо значит, что деньги доставлены исправно, а если бы обронил, тогда и видно бы было, сколько отправлено и справку бы послали... Следует всенепременно отписывать.

– Эх какой ты чудной! Мало ли что отписывают, – ну пусть отписывают, а Башкичетские себе на уме. Что с того, что ей сразу объявится столько? Нет, пусть она сама сведёт счёт и переберёт т. е. каждую бумажку, кто как жертвовал; там и моих то пять рублей!

– Ты совсем делов не понимаешь!..

– Небось ты много понимаешь?! Ты думаешь себе, что книжки читаешь, так и ума набрался, они тебя к добру не поведут, как есть в отделку корчашником сделаешься, – не встать мне с эвтого места!

– Что с тобой толковать, сказано – глупый человек?

– Да вот тебе и глупый, никто же как ты!

– И откуда он взялся, прости меня грешного! Как только выпьет, так и лезет в глаза, где что берётся.

– Што вы споритеся? закричала Акулина, – нетто эвто дело, нетто за тем сюды пришли?

Василий что-то хотел сказать, но Акулина зажала ему рот рукой и закричала: „цыц, ишь расходился и слова не даст сказать! Никому нет до эвтого дела – отписывают, аль нет; пили-б, ели-б, веселились, а не поносили бы друг дружку бесчестьем. Ты больно не шумаркай, а то я тебя так пугну, что другой раз не явишься! Уж вправду, Василий, словно собрались гуторить о кадиле...

Василий ещё собирался говорить, но Тимофей крикнул, остановил его и сейчас же запел псалом: „На тя Господи уповахом“. Агафья подхватила, а за нею остальные, и заунывные звуки опять раздались в поминальне; для возбуждения же нервов Акулина подносила по очереди водку; богородица продолжала пить портер и принимать поклоны лиц, допускаемых молодцами, – то были приезжие из разных селений, желавшие сделать приношения; между тем народ, столпившись кругом поминальни, требовал, чтобы Лукерья вышла к нему; по докладу о том молодцами, она не замедлила выйти; народ, завидевши её, снял шапки и благодарил за хлеб-соль; здесь она долго с ними говорила и, заметив, что мало водки, распорядилась ещё отпустить.

– Спаси тебя, Господи! – закричали духоборы и целой массой запели псалом: „Чудная владычица богородица, держава морская“. Лукерья опять пошла в поминальню и едва успела прийти и сесть за стол, как один из молодцев пришёл доложить, что Микитка „с умилённым образом испрашивает всепрощение, предвергает сердце своё на блюдо чистого рассуждения“.

– Наконец покаялся! – заговорили духоборы. Как не толкуй, а душа своё берет; на, дескать, тебе сердце на блюдо чистого рассуждения. Великое дело покаяние перед матерью милосердия! Кайся пока жив, сменишь плоть, – тогда поздно.

– Что будешь делать, – со вздохом проговорила Лукерья, – зови! У самой даже сердце болит от различных случаев.

– Прости, Лушечка! Ноне день такой и как будто бы нарочно к эвтому времени приехал, видно был себе на уме, что навперёд не явился! – заговорили сидящие за столом.

В поминальню вошёл духобор лет сорока, среднего роста, несколько сутуловатый, лицо круглое, щёки и нос приподняты кверху – красные, глаза серые с нависшими большими тёмно-русыми бровями и такими же волосами, стриженными под гребёнку; в левой руке он держал узел, а в правой чёрный картуз, с данным козырьком; одет был по праздничному. Духобор был порядочно выпивши, но твёрдо стоял на ногах.

– „Прорекох тебе, Господи Бог жив наш!“ – произнёс Микитка и, сделав поклон до земли, оставил у ног Лукерьи узел с гостинцем, который тотчас же был убран Акулиной.

– „Жив Бог наш и жива, душа Его“! отвечала богородица и, склонив несколько голову на правую сторону, пристально смотрела на Микитку.

– Все братцы и сестрицы духовные свидетельствуют тебе нижайший поклон от праведного лика до сырой земли и такожде возлюбленным братцам и сестрицам, обитающим во святом граде сем!

– Спаси их, Господи! – произнесли духоборы.

Настало молчание. Все с любопытством поглядывали на Микитку, который был задумчив и серьёзен; он смотрел вниз и держал руки на груди, сложивши их на крест; в таком положении находился несколько минут, пока наконец один из стариков не обратился к Игнату, секретарю Лукерьи, с замечанием, что пора, дескать, приступить к покаянию.

– Ну, что задумался? – произнёс Игнат. Нечего то раздумывать, – кто Богу не виноват?

– Конечно, тут ничего не выдумаешь, кто виноват не бывает, – плоть всё-таки своё берет! – заговорили присутствующие.

Акулина, стоящая позади Лукерьи, махает руками и показывает жестами, чтобы Микитка стал на колени.

– Ну что задумался? – повторил Игнат. Нетто на стоянки пришёл!

Микитка встал на колени и произнёс: „Согрешил я тяжкий грех перед Богом и тобою; да не в осуждение мне будут глоголы из пречистых уст твоих! Предвергаю сердце своё на блюдо чистого рассуждения“. Богородица, тронутая искренностью слов Микитки, произнесла:

– Встань, Микитка!

Микитка встал и, сделав поклон в ноги, сказал: „Спаси, матерь, мужичка“!

– Бог и я тебя прощаю! Да не пить бы тебе хмельного и не говорить бы слова тёмного, – то и будет тебе!

– Спаси тебя, Господи! (обращаясь к сидящим) Простите меня, братцы и сестрицы духовные, да не в осуждение мне будут глоголы из праведных уст ваших! (делает поклон).

– Бог тебя и мы прощаем! Ну вот и благодарение Богу, что сподобил тебя покаянием; теперь и на душе, глядь, полегче стало, одно слово – очистил себя, как есть!

– Вправду полегчело, заговорила Акулина. Что же молчишь, – небось, совесть угрызает?

– Сказано, угрызает! – ответил Микитка. И надо же случиться эвтакому приключению. Я, значит, был немножко под хмельком и сорвалось у меня слово... (зевает).

Лукерья, не дав докончить объяснения, грозно произнесла:

– Молчать, Микитка! Теперь вспоминать прошлое не к месту; прощено, значит – и забыть следует!

Микитка замолчал, нахмурился и, казалось, был весьма недоволен замечанием Лукерьи, – ему досадно было, что не приняли объяснений. Может быть, в действительности Микитка и не был настолько виноват, чтобы подвергаться публичной церемонии всепрощения. Хотя, вопреки правилам, и не разбирался проступок Микитки, чему многие непосвящённые в суть дела и выражали своё удивление, – „дескать, почему не рассмотрели его вины“, – но, как впоследствии объяснилось, Лукерья почему-то не желала, о чём предварила секретаря своего Игната и других стариков, знающих вину Микитки; слухи по крайней мере носились, что Микитка, будучи под хмельком, в присутствия нескольких духоборов подсмеялся над Лукерьей, о чём было ей заявлено и она только придумывала, какое бы ему определить наказание при первом свидании; но Микитка догадался предупредить её прибытием в Горелое с повинной в такой день, когда обыкновенно прощают.

Микитка долго стоял, прижавшись к стенке, с опущенной головой вниз и весьма неохотно отвечал на некоторые вопросы, предлагаемые духоборами; он был занят мыслью заслужить снова внимание Лукерьи; без её приглашения не решался ни сесть, ни даже сплечиться с братьями и сёстрами. Наконец Лукерья дала знак Акулине, чтобы та поднесла стакан водки; Акулина, подойдя с подносом, просила выпить стаканчик, но Микитка отвернувшись сказал:

– Ой, дай вздохнуть, – право ну не в мочь, какая теперь водка!

– Ну стаканчик винца, – вот эвтого красненького, авось полегчает!

– Какое таперь вино, дай одуматься от греха своего!

Богородица, прочитав на лице Микитки раскаяние, сказала:

– Помяни Петра Иларионовича! Налей ему, Акулина, вот этот стаканчик, что побольше.

Акулина, подойдя к Микитке, заметила ему:

– Долго ли я тебя буду просить? Пей! пей! заговорили все присутствующие; сказано – мать милосердная простила и мы, значит, не имеем к тебе ничего; ну только помни, Микитка, зря слово не выпускай, пей, да дело разумей!

– Одно слово – разуметь надо! Царствие небесное Петру Иларионовичу, сменившему плоть! Не весть как время далеко, двадцать лет живо пройдут, больше прожили, а ты, Лушечка, не тужи! Бог даст, скоро увидишься с ним на горе в юности, во областях пресветлых. Вечная ему память!

У Микитки зашумело в голове, он стал смелее и развязнее, и прежде чем обратить внимание на изобилие закусок, которыми был уставлен стол, поторопился исполнить обряд сплечиванья.

Во время этой церемонии одна из молодых духоборок, недурной наружности, напомнила ему, что он не пил ещё за здоровье „матери милосердия“ и, наливши ему стакан водки, просила пить до дна: – „иди, говорит она, иначе не подходи целоваться“!

– Наперёд дай окончить одно, а потом другое!

– Ну кончай себе, как знаешь, а ко мне не подходи; – я тебе сказала и кончено! (при этих словах, прижала рукой рот Микитки и отворотила в сторону лицо).

– Что ты будешь делать! – вскрикнул самодовольно Микитка. Не иначе как надо уступить ей и, подойдя к богородице, произнёс:

– За здоровье твоё, Лушечка! исполнение т. е. всяческих желаний, радостно провести нонешний денёчек и новенького дождаться!

С последним словом Микитка, забыв, что у него в руке стакан, пал в ноги Лукерье и облил ей голубое платье.

Тимофей, сидевший возле богородицы, заметив неловкость Микитки, вскрикнул:

– Какой ты медведь, прости меня грешного! и торопливо схватив утиральник, задел им стакан с портером, стоявший перед Лукерьей.

– Ну, что эвто за приключение! Хотел, значит, прислужиться и наконец того сам обдал! Это просто удивленье!

Богородица живо вскочила, приподняла платье своё несколько вверх и начала перед светом рассматривать.

– Боже мой, вскрикнула Лукерья, как изгадили-то платье!

Все бывшие при этом женщины обступили Лукерью, а Акулина беленьким платочком вытирала остатки водки и портера.

– Матушки мои родненькие, как они загадили-то тебе! Совсем ничего не поделаешь, – не так водкой захватило, как портером.

– Одно слово – портером! – произнёс Микитка, не успевший встать с колен.

– Кабы ты не обдавал водкой, отвечала с неудовольствием Лукерья, не было бы этого! Ну чего ты ещё стоишь на коленях?

– Значит – согрешил, Лушечка!

– Встань, тебе говорят! Согрешил!

– Толкует себе – портером! – с досадой говорил Тимофей, выходя из-за стола. С одного портера неужто бы так запачкалось? Теперь, значит, водка смешалась и беды наделала. Будто портером первый раз приходится обливать! Бывало у Петра Иларионовича, царство ему небесное, другой раз так зальют скатерть, что уму непостижимо, одно слово, как есть всю скатерть, а потом, глядь, на другой день так чистёхонька, что и невдомёк, чтобы эвта самая была. А ты рассказываешь, – портер! Это тебя-то дёрнуло с водкой поклониться! Ну где эвто видано, чтобы теперь вместе со стаканом преклоняться? Прежде бы выпил, а потом уж преклонялся, а то через свою невеликатность и другого под грех подвёл. Лезеть себе зря! Коли уж под хмельком, – не суйся!

– Коли-б ты зверским именем не обзывал, не случилось бы эвтого!

– Да ведь я-то тебя назвал когда? Когда уж ты, значить, выкинул эвтакую штуку. Другое дело, если б тебя прежде того обозвали, ну, можно бы подумать, а то ты же, к примеру, кланяешься и стакан, как есть, в руках, – хоша бы выпил прежде!

– Куда ему ещё пить! зашумели духоборы, – ведь ты видишь, что он и так порядком хвативши. Чудной этот Микитка Сколько раз ни приходилось быть в собраниях, но эвтакой оказии не случалось. Ну скажем теперь и то, нужно же было Палаше налить водки и направить к Лушечке!

– Да кто его знал, прости меня грешную! – скороговоркой произнесла Палаша. Ведь на ногах же стоял и как будто бы и настоящий человек, и рассуждение имеет и с такой великатностью подошёл сплечиваться.

– Кабы я эвто знала, я бы и трёх шагов не подпустила.

– Тоже сказать теперь и Тимофей, – нужно же ему были хватиться за утиральник и кинуться, словно кто его ущипнул сзади!

– Чудно вы рассуждаете! Я, значит, заметил, что Микитки выкинул эвтакую штуку, хотел тут же исправить дело, – значит, пока водка не въелась утереть остатки; ан попутал меня Агрик, видно его завидки взяли.

При этих словах Тимофей, садясь за стол и размахивая руками, столкнул на пол большой кувшин со сметаной.

– Нет, эвто дело нечистое! – громко закричал Тимофей.

– Что это разбили? – заговорила Лукерья, которая всё возилась с своим платьем.

– Горшок со сметаной, – зашумели все.

– Как хошь себе, Лушечка, но не в мочь мне здесь сидеть, аль мне выйти прикажи, аль переменить место: окаянного большие завидки взяли, – ему невмоготу твоё даренное полотенце.

С этими словами Тимофей встал из-за стола, поблагодарил Лукерью за хлеб-соль, сделал поклон в ноги и вышел из поминальни.

Выходка Тимофея поставила в тупик всех присутствующих; пошли толки, рассуждения; все единогласно признавали, что во всём этом следует усматривать действие нечистого духа, озлобленного милостивым вниманием богородицы.

– Как бы то ни было, мужчина себе ловкий, проворный и обхождение, значит, настоящее и слово то говорит не зря, что не задумает сделать: угодить ли, к примеру, аль оказать великатность, – всё идёт наперекор; оно, правда, хоть и под хмельком, а мы то разве далеко отошли? Вот Микитка, еле можахом, но всего то раз впал в ошибку, значит, дёрнуло его преклониться вместе со стаканом. Чудной эвтот Микитка! А тут что ни шаг, словно кто тебя подводит, – там, глядишь, портером обдал, там опять горшок разбил, наконец того сознался, что не в мочь ему тут быть, как будто кто ему нашёптывал: „уходи, дескать, тут тебе теперь не место“.

– По-моему, братцы, сказал Игнат, он таки просто хватил через меру после дороги и она, значит, его сшибла.

– Не спорю, и эвто можно думать, ну только нет! Ой, нет! Тимоня бывалый человек, его не скоро споишь, одно слово – мужественный человек.

– Неровен час, другой раз и от двух стаканов сшибёт.

– Да, пожалуй, говорить то можно, а надо до истины дойти и обсудить, значит, всяческие т. е. действия, к чему что подходит! Не иначе всё-таки, что здесь действовал окаянный, зашумели духоборы.

– А мне сдаётся, что его просто сшибло с дороги! Как не гляди, но Акулина то и дело ему стакан за стаканом, – не успеет, значит, одного откушать, а тут уж стоит другой потом, наконец, сам себе стал наливать; я, значит, только сижу да посматриваю, думаю про себя, что с эвтого станет, – так его и подстрекает пить да пить; почитай, стаканов с десять осушил, а вы сабе знай рассуждаете, – окаянный!

– Нет, не говори, Игнат! – садясь за стол отозвалась Лукерья. Бывает и так, что находит на человека совсем трезвого такой туман, что у него и слово не клеится и руки не действуют; да вот недалеко пример: в позапрошлом году я также на поминках подарила полотенце Власу, – ведь мужчина куды какой, любого перепьёт, – что ж бы вы думали, как сел возле меня, то и дело рюмки да стаканы бьёт; далее, наконец, идёт к столу, что в углу стоит с закусками и хотел мне, значит, принести кусочек барашка, – тогда был очень вкусный барашек, я и скажи ему, иди, дескать, Влас, отрежь для меня кусочек. Вот он, значит, и пошёл и только дотронулся до закуски, как есть супник с варёными яйцами на пол; он как, значит, держал руки, так они и остались, обомлел, белый сделался, как эвта стена; хочет, значить, руки отнять от барашка и не может, как будто кто приковал их, – ни туда, ни сюда, пока не пришло ему на разум проговорить: „Враг сатана, откачнись от меня, у меня богородицкий замок и сам Спас со мною.“ Тут же руки и ноги пришли в действие, он подошёл ко мне, пал на колени и с умилённым образом просил.

Все сидевшие с большим вниманием слушали Лукерью, из уст которой вылетала речь оформленная в чудеса; для придания же большего веса словам и значения неподлежащей сомнению истины, она даже при воспоминании о том, что Влас просил её с умилённым образом, прослезилась и вытерла платком глаза; духоборы при этом тяжело вздохнули, а бабы из подражания Лукерье также начали плакать; один только Игнат пожимал плечами и с каким то недоверием относился к рассказу Лукерьи; он не замедлил обратиться к ней с вопросом:

– Что ж бы эвто значило, Лупиечка, что Влас не мог отнять рук, – окаянный ли тут действовал, или, таперича сказать, он испугался? Как хошь, разбить эвтакой супник, к примеру, с закуской, что-нибудь да составляет. Хошь кого испугает!

– Вправду испугает, подхватил Микитка, который, сидя на углу скамейки, покачивался.

– У нашего Бога премудрости много! – с досадой и неудовольствием произнесла Лукерья, вставая со скамейки. Кто читает да почитает, тот поймёт мои словеса, а кто затыкает себе уши, как к примеру Микитка, тот не дойдёт до истины. Овые глоголют – „яко с нами Бог“, а овые глоголют – „невозможно быть“.

– Невозможно быть и кончено! крикнул сквозь сон Микитка.

Все присутствующие невольно обратили внимание на Микитку и зашумели:

– Разве ты сюда дремать пришёл, разве тут место, безбожник ты эвтакий, – уши затыкает от уст пречистых?!

– Ой братцы, опомнился Микитка. я всё не приду на настоящую т. е. точку.

– Да никогда ты не придёшь с своим нравом! Слушай, коли здесь, а не то двери свободны, никто тебя не удерживает.

Микитка выпрямился и ни слова.

Лукерья, налив себе стакан портеру, села на своё место; она, как кажется, не столько была недовольна на Микитку, сколько на вопрос, предложенный ей Игнатом, – к чему отнести чудеса с Власом. Она привыкла, чтобы мысли её угадывали и придавали им должное значение; но как только встречала затруднение в ответах, то всегда выжидала разъяснения и поддержки других.

Близкие к ней духоборы, хорошо понимавшие её цели и сознававшие свои личные интересы, всегда стараются выводить её из затруднительного положения, и в настоящем случае один из влиятельнейших духоборцев, по имени Алексий, начал свою речь так:

– Ты, Игнат, толкуешь себе, что, дескать, Тимофей выпимши опрокинул портер и горшок со сметаной; ладно, ну к чему же это отнести, что он стал говорить не своим языком, к примеру сказать, он кланяется и повторяет чужие слова, вовсе не подходящие к делу? Там, значит, послышались голоса: не жирно ли будет, и он себе повторяет, – не жирно ли будет; скажи ему тогда, что хоть, он бы всё как есть повторял; а ведь человек, одно слово, куда угодно, таких мало, и не Бог весть что выпил, одно слово – вышел и не пошатнулся. Как же на это смотреть? Ну, скажите, пожалуйста? Не иначе, как на завидки окаянного, которому не по нутру дары из дома благодатного. Вот теперь как хочешь, так и суди!

– Пусть себе и эвтак будет, Господь про то ведает! – отвечал Игнат, боясь попасть не в милость богородицы и лишиться должности секретаря.

– Сколько мне в памяти, продолжал Алексий, и году не проходило без того, чтобы чего-нибудь не случилось. Наперёд ещё хуже бывало, особливо в первый год кончины Петра Иларионовича, – царство ему небесное! Одно слово земля потряслась, вся преисподняя взбунтовалась; сатана пуще озлобился и начал праведные души низводить и подставлять им демонов мрачных. Теперь же мы видим, что год от году легче, силы уж не те у окаянных, значит – слабеют; ведь что ни говори, а его сразу не одолеешь!

– · Куда одолеть сразу, подняли шум духоборцы, сказано – тьма большая и воинство большое; одно слово – распустил паутину по всему белому свету!

Богородица, подымаясь со скамейки и наливая стакан портера, скороговоркой произнесла:

– Она видима для всех, да не все её видят.

– Да вот, братцы, и разгадайте теперь, что это за паутина, которая видна, да не все её видят! – сказал Алексий.

Духоборы, заинтересованные шарадой: „что это за паутина, которая видна, да не все её видят“, не шутя призадумались; многие старались доказать, что это сеть Агрика; другие же возражали так: „что хотя сеть и близко к эвтому подходит, но всё же не то: сеть, так она, значит, всегда сеть, а паутина, что то иное. Скажи, пожалуйста, вот так и вертится в башке, а наконец того не нападёшь. Теперь сказать: какая-нибудь верёвка или что-нибудь подобное ей, так куды ж, опять не то, – опять же к сети подойдёт, а то одно слово – паутина.

Долго духоборы напрягали свой мозг разрешить загадку; Алексей уже обращался к Лукерье, чтобы она объяснила им, но та не соглашалась, она говорила:

– Пусть сами догадаются, вот тут и видно будет, кого Бог сподобил; зрящие души, те только видят и объяснят что к чему!

При этих словах Микитка отозвался:

– Да што, братцы? Паутина означает телеграфскую проволоку!

– Вот тебе и Микитка! Думал и додумался, и небось, как раз впопад!

Лукерья, оставшись весьма довольная ответом Микитки, обратилась к нему и сказала:

– Коли тебя Господь сподобил премудростью, отныне ты блажен!

– Спаси тебя Господи! – сказал Микитка.

– Что же ты не встанешь и не преклонишься, как следует? – заметила Акулина Микитке. Ведь такое слово не всяк услышит; ты, небось, в первый раз слышал?

– О телеграфной проволоке то я давно слыхивал, да и сам её не раз видел; но только, вправду сказать, не дотрагивался.

– Дотрагивался, аль не дотрагивался, а всё-таки, значит, преклониться подобает.

– Одно слово – не виноват ни перед Богом, ни матерью милосердия.

– Ишь, что он толкует! Словно в тумане! – заговорили присутствующие.

Акулина же, подойдя к Микитке, упрашивала сделать поклон богородице.

– Истинно говорю вам, братцы, ни в чём я не виноват; видать то проволоку видал, но всячески т. е. её обходил. Не встать мне с эвтого места! – закричал как бы выведенный из терпения Микитка.

– Что ты будешь с ним делать! – зашумели духоборы; но богородица просила оставить Микитку в покое, объясняя тем, что он теперь взволнован, но когда успокоится, то сам поймёт в чём дело.

Затем, когда всё утихло, Лукерья сочла нужным объяснить значение проволоки следующим образом:

– Скажу я вам: проволока знаменует вторую гоммору; ею связан, как есть, весь белый свет кругом, вдоль и поперёк; она то и есть дьявольская паутина, которой должно объявиться в предпоследние времена. В нынешнее время для нас видно три гомморы, а всех гоммор шесть, – вот и рассчитывайте, много ли нам осталось времени, чтобы свидаться с Петром Иларионовичем, царство ему небесное!

– Да по эвтому, Лушечка, не весть как далеко, – того гляди, что вскоре явится четвёртая и перехитрит все первые, заговорили духоборы, тяжело вздохнув.

– Ноне проволока говорит, а настанет время, когда камень и дерево будут говорить.

– Ну, теперь и рассуждай, откуда всё берётся, заговорил Алексей. Это дело ничьё, как духов нечистых; им и в камне очутиться и в дереве – мудрости не составляет и всегда окаянный изберёт эвтакое место, где другому и в башку не придёт. Ну на что – сказать – сдалась ему эвта проволока, одно слово – железная проволока? Так поди же, – разговор нужен окаянному и значит из людей же набрал помощников и заправляет ими, как есть в отделку; те только и знают, что лепортуют ему, что делается на белом свете и чем тошнее ему будет приходиться, тем всячески больше будет стараться захватывать в своё воинство и распускать паутину, не хватит проволоки, другой изобретает сигнал: камни и дерево в ход пустит и сбудутся тогда слова матери милосердия, что камень и дерево будут разговор вести; таперича только один гул слышен, а тогда будет слышан глас, да только не всяк его поймёт; одно слово – на языке смешанном, от которого стены будут дрожать и земля колебаться.

– Господи милосердный! – вскрикнула баба. Какие страсти, не дай Бог звтого дождаться! Лучше-б теперь земля приняла, не видать бы того дерева, не видать бы того камня, не слыхать бы того гласа!..

– И в правду! – заговорили духоборки. Не доводи ты нас, Господи, до эвтакой гомморы. Ну какая, значит, жизнь тогда настанет? Таперича только что подумаешь и то страх берёт, а коли настанет то времечко?.. О Господи, Господи! Именно лучше бы теперь земля приняла, лучше бы теперича идти на погубление, не слыхать бы нам того гласа.

– Ну, уж и плакаться начали, – вскрикнул Игнат, уж разрюмились, сказано – бабы! Ещё Бог весть, когда сей глас услышим, может и детям нашим не доведётся, а они разревелись, словно завтра ожидают!

– Ты, Игнат, помни моё слово, – первый дождёшься! – сказала богородица.

– Не боюсь я того гласа, нешто против окаянного действий нет? Да што за глас эвтакий, от которого земля будет колыхаться? И выдумают себе, в первый раз я слышу, право! Земля и теперь колышется, ну так себе, полегоньку, встряхнёт раз, другой, и тем дело кончится, а гласа то того не слыхать!

– Вишь, он теперь захотел услышать! Ещё не времечко, я вот как сбудется четвёртая гомора, тогда поверишь пречистым устам. Куда и храбрость то денется!..

– Не от тебя слышать эвтакую храбрость, – сказал Василий; ты одно слово – трус, а что пуще всего, книжки тебя сбивают. Рано, брат любезный, начинаешь командывать. Поди какой! – взял, значить, известие в руки и кричит: слушайте-ж, – словно очутился в каком сонмище.

– В правду сказать! – говорили духоборы. Игнат таки много заносится в своих глаголах и как будто идёт насупротив изречениям матери милосердия.

– Истинно насупротив изречениям! – громко произнёс Микитка.

– Вот тебе и на! – закричал Игнат. Ишь куды дело пошло, ока ощетинились, прости меня грешного, и слова не дадут сказать! Это нападки, как есть нападки, не успеет один окончить, другой лезет; не успеет другой, третий и наконец того все, как есть все. На што Микитка, и он туда же! Смотри, што-б я тебя не переименовал! – ты и в правду взял, что отныне ты блажен.

– Ты много не гуторь, – закричал Алексей. Значит – блажен!

– Что ты ноне расходился? – возвысивши, голос сказала Лукерья. Ты слова Божьего не разумеешь, не труба моя к тебе гласила, ты не внимаешь слову моему, аки аспид глух; изыди прочь от глаз моих! Игнат, выходя из-за стола слишком расстроенным, отвечал:

– Изыду от сеней смертных; вот где настоящее сонмище, а не то, о котором, значит, рассуждают; вот где четвёртая гоммора! Ну, а ты Микитка, помни, я тебя переименую. Будешь ты блажен, – ублажу я тебя так, что опять на коленях будешь ползать, да не выпросишься!

– Что он тутотка ещё гуторит, – зашумели бабы, вишь как расходился безбожник эвтакий, – бесчинства заводит.

– Никакой великатности, значит, нет! – послышался голос Палаши.

– Убирайся, когда сказано! – зашумели духоборы.

– Изыди прочь! – закричала богородица. Что вы там – никак заснули? Тотчас взошли в комнату два молодца и взяли Игната под руки.

– Да оставьте меня! – говорил Игнат молодцам. Я и без вашей то помощи выйду, кажись, не пьян и на ногах то стою и бесчестия, значит, никому не показал.

– Как ты рассуждаешь! Будто эвто от нас зависит, мы, значит, исполняем, что нам приказывают.

– Сказано – глупые! Прости меня, грешного. Знай, собирали бы себе приношения! Небось карманы понабили!

Игнат, выйдя на двор, прямо направился в село; к нему присоединилось два товарища и Тимофей.

В то время, как Игната под руки выводили молодцы, у Лукерьи навернулись слёзы и она платком вытирала себе глаза...

– Утешься, Лушечка! – заговорили сидящие. Стоит ли о том плакаться, – он одно слово ничего не стоит, заблудшая овца!

– Чудно вы рассуждаете, – обратился Алексей к духоборам. Разве она об этом деле плачется, – она плачется за грехи наши, что мы забываем Бога и не внимаем словесам её; для неё хошь Игнат, хошь к примеру Микитка.

– Что тебе сдался Микитка?

– Цыц, – зашумели духоборы, опять начинает, сиди себе.

– Аль другой, – продолжал Алексей, – все единственно словесные овцы, обо всех следует иметь попечение.

– Одно слово – обо всех! – раздались голоса.

– Вот теперь, как хочете судите! Конец моей песни, да избранные приидут и поклонятся матери милосердия.

По окончании произнесённых Алексеем слов, он подошёл к богородице, поблагодарил за хлеб-соль и поклонился в ноги, а его примеру последовали остальные, и во время этой церемонии, затеянной Алексеем, Агафья запела псалом: „жили мы были на сырой земле“, все поочерёдно присоединились к ней и общий хор псалмопевцев не оставлял пения до тех пор, пока утомлённая поминками богородица не вышла из поминальни и не села в бричку.

Из кладбища празднование поминок перенеслось в село, в дом Лукерьи. Недопитая водка и вино вместе с закусками были уложены в фургон и все духоборы двинулись обратно в Горелое, продолжая дорогой петь псалмы, а богородица, напутствуемая громогласными восклицаниями народа: „Спаси тебя, Господи, за хлеб-соль и помяни кротость праведного Давида“, уехала вместе с Алексеем вперёд, распорядиться принятием гостей.

Генерал-майор Μ. Каменев

(Окончание следует).

Впечатления от миссионерской поездки по Новоладожскому уезду СПб. епархии до сих пор яркой картиной сохраняются в моей душе. Эти впечатления, правда, невесёлые, – пожалуй, унылые и безотрадные. Порой хочется даже забыть их, как тяжёлый сон; но „для пользы службы“, кажется, не лишне ознакомить с ними миссионерскую братию.

Новоладожский уезд давно поражал меня количеством своих старообрядцев-беспоповцев и их загадочной вероисповедной психологией.

Но только в январе текущего года я мог, наконец, побывать в Новоладожском уезде. К 20 числу этого месяца меня пригласили на годичное собрание членов Николаевского миссионерского Братства. – И я поехал туда, заодно дав себе слово побеседовать в разных местах с новоладожскими старообрядцами.

От Шлисельбурга до Новой Ладоги, почти сто вёрст мне пришлось ехать на лошадях. Это путешествие, имевшее свои прелести, обставлено было и значительными неудобствами. Одно из них заявило о себе уже на железнодорожной ст. Шлиссельбург.

Здесь мы „договорили“ себе лошадей. Лошади в упряжке находились при станции. Мы оделись „в дорогу“ и думали сейчас же уложить свои вещи в нанятые сани. Но... не тут-то было! Оказалось, от вокзала до города мы не имели права ехать на нанятых лошадях. Мы должны были „рядить“ для того городского извозчика...

Но этим только начались мытарства. По приезде на постоялый двор, извозчик не спешил трогаться в путь. Он придумывал всякие поводы, чтобы задержать на постоялом дворе. У него цель была одна – заставить нас есть и чай пить, чтобы дать „доход“ хозяину, с которым они, без сомнения, в сделке.

И такое „вытягиванье“ из нас жил продолжалось по всему пути до Новой Ладоги... Конечно, это – мелочь и даже забавно, когда за съеденное яйцо с нас тянули больше пятака, но такие мелочи, наконец, удручают путника и бросают его в угрюмость...

Угрюмыми же людьми страшно интересуются на постоялых дворах. Там их бесцеремонно расспрашивают: кто они, куда и по какому делу едут?..

В качестве человека „хандрящего“, на одной станции и я попал к допросу: – куда едете?

– В Новую Ладогу.

– Зачем?

– По делам...

Собеседник пристально осмотрел меня, что-то сообразил, а потом многозначительно протянул: – а... вы – грамофонщик! Славная это штука. Вот бы послушать – не заведёте?..

Я разочаровал хозяина и с горя стал ещё мрачнее. У меня даже враждебное чувство к нему образовалось. Ишь ведь что придумал: я – грамофонщик!..

Однако не без тревоги я осмотрел свою фигуру в „местное“ зеркало, которое – на беду – показало мне самое карикатурное отображение.

В другом месте, под Ладогой, с „хозяином“ старообрядцем у нас состоялся уже любопытный разговор.

Говорю ему: – это хорошо, что в доме у вас много икон и перед каждой из них – лампада. Видно, что вы – человек религиозный.

– А то как же?

– Только зачем под самую икону Тихвинской Божией Матери вы подвесили счёты? к священному вы примешиваете суетное и земное...

– То – не беда! спокойно заметил хозяин старообрядец. Икона не видит...

В таком случае, для чего вы лампадки зажигаете перед иконами?

– Для порядка. Закон у нас, значит, такой...

Случай этот маловажный, – не из крупных и разговор, но он правдиво характеризует старообрядцев. Да, обрядности у них много, – так сказать, в глаза бьёт их наружное „благоговеинство“. Но то и другое подёрнуты у них суетой и „справляются“ без должной сознательности, – скорее по дедовской традиции, чем по чувству искренней религиозности. Вследствие того, без сомнения, после я слышал много рассказов о распущенной жизни местных старообрядцев-обрядоверов и о полном непонимании ими основ христианского вероучения...

– Первое знакомство с укладом жизни новоладожского раскола дали мне съехавшиеся батюшки на годичное собрание миссионерского братства. Батюшки эти, к моей великой радости, оказались людьми наблюдательными, сердечными и общительными. В их словах не было и тени раздражения против старообрядцев. Напротив, – было много скорби и жалости, когда они говорили о духовной слепоте раскольников, об их не евангельском настроении и чисто бездушном „обрядовизме“. Вследствие таких разговоров предо мной обрисовалась своего рода духовная стена, которая может разрушиться только от времени...

Так. Но к работе времени надо же и нам прилагать своё содействие, чтобы скорее рассыпалась насыпь, сооружённая „простотой и невежеством“!

Это бесспорно. Только как это сделать? В каком направлении вести нам свою трудную миссионерскую работу?..

В первый раз по поставленному вопросу мне пришлось высказаться с церковной кафедры – за обедней в соборе, в день братского собрания. Исходя из читанного Евангелия Лк.6:17–19 ст., я проповедовал, что подобно тому, как было в Евангельские времена, и нам нужно столпиться у ног Иисусовых, чтобы послушать спасительного благовестия.

Что же скажет нам Господь – основатель христианства? Учит ли Он нас подобно старообрядцам, что в жизни всё благочестие зависит от соблюдения только буквы и обрядов, а про чистую совесть души можно говорить меньше?

Нет. Господь ублажал „чистых сердцем“. Именно о них Он говорил, что только „чистые сердцем Бога узрят“ (Мф.5:8 ст.). Спаситель же научал людей, что оправдаются на Страшном суде и получат райское блаженство не те, которые только устами произносят святые слова и в хранении известных обрядов полагают всё своё благочестие, – а те люди, которые, соблюдая правую евангельскую веру, принесут в загробную жизнь истинные дела по вере (Мф.25:31–46 ст.).

В виду этого, нам, христианам, следует сбросить с себя запинающий нас грех и пойти прилежнее по стопам Христовым. Надобно нам не услаждаться одним только своим званием во Христе, а подтверждать свои правые верования благочестивой и добродетельной жизнью. Тогда из единичных подвигов наших образуется великая православно-христианская жизнь, которая, подобно морю, смоет с лица земли всех старообрядцев наших и сектантов...

Таким образом, для борьбы с расколом в храме я народу предлагал осмыслить и просветить строй своей религиозно-церковной жизни, одухотворить и очистить свои христианские верования и этим путём достигать блаженного единения всех в Господе⁵⁹¹.

Непосредственно после обедни произошло годичное собрание братчиков. Здесь с иной стороны мне пришлось коснуться способов борьбы с расколом. Моя речь сложилась как-то сама собой, под впечатлением прослушанного годичного отчёта Братства.

Я говорил: – если из общих доходов Братства исключить членские взносы, которые поступают больше всего от священников, – то на долю народа в пользу Братства приходится относительно порядочная цифра. Народ на тарелки и в кружки по церквам, а также в кружки при волостн. правлениях дал около 175 руб. Это – для народа деньги большие, – особенно для местных крестьян, страдающих от недорода хлеба...

Что же дало Братство своему благотворителю – народу?

Отчёт говорит о выписке в библиотеку Братства журналов, о покупке книг для той же библиотеки, о расходе на книжный шкаф, о пожертвовании на нужды войны...

Все эти расходы, можно сказать, к местным крестьянам имеют самое отдалённое отношение. Пока им „не видать“ пользы от сделанных Братством расходов, – и тем не менее народ копейками принёс на доброе дело 175 руб.

Об этом ни на одну минуту нельзя забывать членам Братства; в соответствие с этим обстоятельством необходимо им располагать и свою деятельность. Подобно Ап. Петру, Братство со всей доброй совестью может сказать новоладожскому народу: „серебра и золота нет у меня; а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи“ (Деян.3:6 ст.).

Да. Скудны средства материальные в кассе Братства. Но народ не в этих средствах только нуждается. Он бедствует от духовных болезней ещё сильнее, чем от недорода хлеба. В народе новоладожском живёт многотысячный раскол; в нём множество людей, которые недвижимы именно вследствие своей духовной слепоты и нетронутости евангельским благовестием.

Вот этим страдальцам Братство и должно прийти на духовную помощь. Оно обязано дать им прозрение в евангельскую правду, – обязано исцелить их от тягостных недугов...

Прежде всего Братство может сделать это ревностным проповеданием Слова Божия, – проповеданием не в Ладоге только, а и по всему уезду. Для этого Братство должно выделить из среды своей благовестников. Пусть они собираются поочерёдно друг у друга и от имени Братства ведут с народом душеспасительные беседы.

Беседы эти хорошо предварять соборне отслуженными молебнами, – общей молитвой... Народ тогда будет знать о Братстве, полюбит его и много лишних копеек принесёт для благоустроения братских дел.

Такой порядок кроме того окажется полезным и самим братчикам-проповедникам. Теперь вот отчёт глухо говорит что-то об особенных кружках при Братстве, а об их деятельности он умалчивает. Это – подозрительная черта в отчёте!..

Когда же „кружки“ станут от имени Братства там и здесь проповедовать, – дело их будет всем явно. Да и в кружках будет о чём побеседовать. Перед съехавшимися членами кружков каждый раз будет стоять определённая задача провести беседу с народом. После, по поводу этой беседы, неизбежны будут разговоры, взаимные советы, – что приведёт священников к миссионерским вопросам в их подлинной и неприкрашенной действительности...

Но о чём же братские союзы проповедников должны проповедовать? С какими речами следует им прежде всего обратиться к народу?

Мне кажется, предметы для проповедей подсказываются здесь самой жизнью. В Новоладожском уезде множество старообрядцев беспоповцев. Они учат, что антихрист разорил Церковь Христову и ныне христианам негде получить благодати через таинства. Старообрядцы беспоповцы объявляют, таким образом, искупительное дело Христово неудавшимся...

Вот Братству и нужно прежде всего рассеять это коренное заблуждение. Надо народу показать подлинного, Евангельского Христа; нужно благовествовать о деле Его, – о том, что могущества Спасителя не может победить антихрист, а потому само собой следует, – старообрядцы наши заблуждаются...

Для первых проповеднических опытов братчиков довольно только этой задачи. В правильном её освещении народу лежит залог победы над всеми старообрядческими толками...

Моя речь вызвала среди братчиков оживлённый обмен мнений. Прежде всего был поставлен вопрос: точно ли народ слабо знает „Евангельскую историю о Боге Слове“? И после незначительных рассуждений было заключено, что знание основ Евангельского благовестия в народе есть, но неотчётливое, спутанное, – чем и объясняются старообрядческие мнения об антихристе. С другой стороны, было признано, что проповедь об искупительном деле Христовом для верующих самая желательная и вожделенная. Эту проповедь народ повсеместно прослушает с умилением и будет за неё искренно благодарен Братству...⁵⁹².

Было прибавлено, что проповедники не должны уклоняться и от других предметов для бесед, излюбленных старообрядцами, но эти беседы необходимо освещать именно с точки зрения Евангельского благовестия: нужно все наши недоумения прежде и после всего поставлять на суд Христов и Слову Его в беседах придавать господственное, решающее значение...

Практичны ли и в какой мере жизненны постановления, принятые в общем собрании братчиков?

Этот вопрос отдан на размышление и для фактической проверки каждому братчику-священнику. Через год можно будет судить о сделанном постановлении на основании самой жизни...⁵⁹³.

Но лично я решил теперь же наблюсти, насколько для успеха нашей миссии необходима проповедь евангельская. Наблюдения, вынесенные мной из бесед с новоладожским народом, убедили меня, что братского постановления не только не нужно ослаблять, а следует проводить его в жизнь со всей неуклонностью. Я заметил, что старообрядцы повсеместно не умеют правильно мыслить о путях нашего спасения во Христе. Евангелие благовествует христианам, что без своего Спасителя они – что овцы среди волков; во Христе вся наша сила и наше радование, а старообрядцы уклоняются беседовать о божественных свойствах Христа, о Его неизреченном милосердии, любви и могуществе. Можно сказать даже, что в религиозном миросозерцании беспоповцев всё заполонил антихрист и им остались на радость одни обряды да старые буквы, да „жалкие словоизвития“.

Вот примеры в этом роде. В одном селе предлагаю деду-старообрядцу поговорить о Господе нашем Иисусе Христе. Дед согласился, но сейчас же завёл речь о том, как писать имя Спасителя – „Иисус“ или Исус?

В ответ я стал доказывать собеседнику, что православие зависит не от букв в имени Спасителя. Вон бегуны и австрийцы-старообрядцы читают Имя Спасителя „Исус“, а поморцы однако же признают их еретиками. Не придавала и древность буквам самим по себе особенного значения. Так, в. Остромировом Евангелии 28 раз Спаситель наш назван „Исусом“; во всех же других случаях в этом древнем Евангелии начертано имя Иисус...

Явно, что у нас христиан преимущественный разговор должен быть о свойствах Лица Христова, а не о буквах в Его имени. – Веруете ли вы в Него, как Бога Всемогущего, Милосердного и Всезнающего?

Старообрядцы растерянно слушали мою речь и что-то по-своему соображали. Потом без всякой логической связи дед сказал:

– Что про Христа толковать, вы вот о перстах нам прокажите!..

В другом месте я прочитал из Евангелия слова Христовы: „Ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей“ (Мф.16:18). А потом спросил старообрядца-поморца:

– Веруете вы словам Христовым?

– Веруем.

– Но, прибавил я, в Большом Катехизисе написано: „Кроме Церкви Божия нигде же несть спасения“ ( – л. 121 об.). Составляете ли вы в своём обществе такую церковь?

– Составляем.

Мы стали читать по Большому Катехизису ( – л. 120 об.) определение церкви соборной: в ней должны быть непременно, кроме православной веры, ещё пастыри и таинства – не меньше семи ( – л. 395 об.). Есть ли у беспоповцев эти признаки соборной церкви?

Собеседник мой ответил, что священства и таинств у них нет. Да и нигде теперь найти их нельзя, потому что во всём мире их „истребил“ антихрист.

– Где об этом написано? – спросил я.

Собеседник мой прочитал из Кирилловой книги ( – л. 32), что антихрист „прежде пришествия своего везде жертвенники, и истинную жертву истребит“, И это, добавил он, не Кириллова только книга глаголет, а и св. Хрисостом...

Для проверки слов говорящего мы обратились к Толковому Апостолу, откуда именно в Кириллову книгу взяты слова св. Златоуста. Оказалось, там нечто другое. Там сказано, что антихрист жертву истребит перед самым пришествием „Господним“ и за истреблением жертвы Христовой сейчас же последует конец мира. Значит, по учению св. Златоуста, жертва, жертвенники, а, следовательно, и священство Христово пребудут до скончания мира. Это согласно с учением Евангельским и Апостольским (Ин.6:53; 1Кор.11:26 ст.)...

Собеседник стоял на своём, опираясь на книгу Кириллову:

Тогда я сказал:

– Св. Ап. Павел жил раньше списателя книги Кирилловой. Послания Павловы богодухновенны и обязательны для всех христиан. Павел Апостол повелевает нам причащаться тайн Христовых „дондеже Господь приидет“ (1Кор.11:26). А вы, основываясь на Кирилловой книге, хотите ослабить силу слов Апостольских. Смотрите же, какому страшному суду вы себя подвергаете! Ап. Павел говорит: „аще мы, или ангел с небесе благовестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема да будет“ (Гал.1:8 ст.).

Св. Хрисостом знал волю апостольскую; поэтому он не мог проповедовать противного священному Писанию. Значит, он не мог учить тому, что антихрист сильнее Господа и может когда-нибудь „разорить“ церковь Его. В словах Златоуста ясно выражена мысль, что „жертва Христова“ пребудет вечно; только эту мысль мы и должны извлекать из Толкового Апостола. Что же касается книги Кирилловой, то мы не обязаны верить в ней тому, что противно священному Писанию. Иначе нам угрожает анафема Апостольская...

Затем, уже обращаясь к православному народу, я сказал, что вопросы веры нам прежде всего следует разрешать по руководству Священного Писания. Уклоняясь от этого правила, мы неизбежно будем погрешать... А чтобы при изъяснении слова Божия нам остаться верными детьми православной Церкви, нужно, в согласии с соборными постановлениями (6 Вс. сб. пр. 19), толковать его не по своему смышлению, а по разуму св. отцов...

Мне пришлось, так. обр., излагать народу истины азбучные. Пришлось вести его сознание за наставлением прежде всего в Библию и именно с библейской точки зрения приучать его мыслить о предметах веры. Я говорил особенно настойчиво в виду того, что мои собеседники-беспоповцы, рассуждая о церкви и об антихристе, совершенно не обращались к помощи Евангелия: словно эта „книга книг“ не для них и писана!.. Они как обосновались в своих верованиях на отдельных старопечатных изречениях, так и замерли на них. И думать глубже, по евангельски, о них не хотят…

В виду этого, подводя итоги своим „новоладожским впечатлениям“ о местном расколе, – я не могу о нём точнее выразиться, как именно словами Μ. О. Меньшикова: „раскол... есть скрытое идолопоклонство, обожание формы и пренебрежение духа. В своём источнике (я бы прибавил – и в теперешнем обнаружении) раскол есть продукт умственной лени и умственной трусости, что одно и то же“ (Нов. Вр. № 10389). Раскол может сдвинуться с своего насиженного места только силой Евангельского благовестия, – только покорностью воле Христовой. А потому решение Новоладожского Братства пронести это благовестие по своим захолустьям надобно приветствовать, как чрезвычайно жизненное и безусловно своевременное постановление...

Д. Боголюбов

Ф.П. Балихин Д.И. Грацианскому.

Феодор Прохорович Балихин.

г. Мелитополь,

село Астраханка.

Марта 28 дня 1905 г.

Многоуважаемый

Дмитрий Иванович!

Сколько мог прочесть присланную вами книгу, (прочёл); в ней много сходного (с нашим учением); нашего понятия – большая половина; и – согласно с словом Божиим, например: о значении крещения. При сём прилагаю выдержку из приложения автора 241 стр. и 242-я. Это толкование вполне сходно с толкованием баптистов. Проповедь вашу прочёл раза 2 и даже прочёл своим братьям; мы слушали с интересом. Вы во многом проповедуете по-баптистски, а в некоторых толкованиях уклоняетесь вкось, делаете натяжки. Но, об этом после поговорим. Всё же спасибо за ваше усердие и внимание. Примите сердечный привет. Будьте здоровы. Всего вам пожелав хорошего в мире – Благодать Христа Иисуса да будет с вами.

Остаюсь с почтением

Феодор Прохорович Балихин.

Ещё прилагаю копию адреса, поданного нами 23 февраля из города Елисаветграда.

О крещении, о его значении.

1-е. Погружение в воду означает то, что верующий должен быть мёртвым греху, т. е. не грешить, а выход из воды – что он должен восстать для новой жизни, т. е. обязан подражать добродетели Христа.

2-е. Здесь можно видеть выражение обета, какой даёт верующий, обета не грешить, а служить Христу. Это акт воли, дающий свободное решение вести себя чистым и освящённым.

3-е. В крещении верующий созерцает свой грех снятым, покоящимся на Христе и в Нём распятым. Поэтому, грех для верующего уже не существует более, он распят и уничтожен, т. е. прощён. Акт перенесения верой собственного греха на Христа, который носит его, и есть акт оправдания и освящения (Рим.6:3:4; 1Пет.3:21).

Смерть греху есть, таким образом, то состояние воли, вступившей в связь со Христом, которое производит исключительно вера в смерть Христа и уничтожение Им греха (Рим.6:2).

Смерть греху (является) актом сознания Божия, которое перестаёт вменять грехи верующему (Рим.4:5,6,7,8).

Но каким же образом этот простой акт воли и сознания освобождает человека от рабства греху и делает его способным к новой святой жизни и к нравственному усовершенствованию? В ответ. Мы не иначе можем мыслить, что с одной стороны, в смерти Христа открывается Его любовь к нам, (которая) имеет её (взаимную любовь) своим необходимым следствием, поскольку мы познаём Его. С другой стороны, в смерти Христа открывается во всём своём величии гнусность греха и в нас самих производит вместе с верой во Христа глубочайшую ненависть и отвращение ко греху, а вместе с тем разрушает в нас его силу и даёт господство в нас духу любви и истины...

...выражает, что смерть Христа освобождает от господства греха, покоится на благодарной преданности (в письме Ф. И. Б.: „праведности“) сердца Посреднику, Самого Себя предавшему за нас Христу (Гал.2:19; 2Кор.5:14).

Всё вышеизложенное относится только к верующему, но никак не к младенцам. Ф. П. Б.

* * *

Копия.

Ваше Императорское Величество

Августейший Монарх

Всемилостивейший Государь!

Всеподданнейше повергаем наши верноподданнические чувства к стопам Вашего Императорского Величества от общин Русских Баптистов южных губерний.

Мы верим, что Правительство установлено Богом и охотно несём все повинности, участвуя материально и физически в военных действиях ныне на Дальнем Востоке, готовые пожертвовать достоянием и последней каплей крови своей на благо дорогого отечества.

Искренно присоединяемся в единомыслии в государственном деле. Как и все русские люди, верные заветам Российской Державы к укреплению истинного Самодержавия на благо всем верноподданным, готовые всегда, как и ныне, проводить жизнь тихую и безмятежную, в каждом нашем собрании возносим горячие молитвы перед Всевышним Богом за Царя и отечество, дабы были мир и тишина.

Мы чужды и безучастны всех дел крамольников, сохраняя себя неприкосновенными во всех шатаниях мысли и в своих общинах не можем держать и признавать единомышленниками врагов Помазанника Божия и отечества.

Осмеливаемся выразить надежду, что Всемилостивейший рескрипт Вашего Императорского Величества дозволит и нам иметь своего единоверца в числе созываемых народных представителей для выяснения наших духовных нужд.

Вашего Императорского Величества

верноподданные

Пресвитера Общин Русских Баптистов

Феодор Прохорович Балихин; Иван Акимов Рыбалка.

Жительствуем:

1-й. Таврической губернии, Бердянского уезда, Нововасильевской волости в селе Астраханке.

2-й. Херсонской губернии, Елисаветградского уезда в местечке Любомирке той же волости.

* * *

Д.И. Грацианский Ф.П. Балихину.

Многоуважаемый

Феодор Прохорович!

Первое впечатление, произведённое на меня вашим последним письмом, было такое: я был сердечно обрадован интересом, с которым вы и братья ваши отнеслись к книге и моему письму. Буду просить Господа, чтобы это чувство моё не осталось совершенно тщетным.

Потом... в моём сердце пробежала невольная грусть вслед за некоторыми строками вашего письма.

Вы пишете, что „в некоторых толкованиях“ я будто бы уклоняюсь „вкось“, делаю „натяжки“.

Главная мысль моего письма от 8 марта – такая:

Согласно Евангелию – сказать: „я спасён!“ значит тоже, что сказать: „я достиг совершенства!“ Говорить так „прежде времени“ нельзя, грешно (Иак.2:14,22; 1Кор.4:5; Флп.3:12–13). Говорить в одно и тоже время: „я знаю, что я попаду в рай“ и „я – греховен“ и вовсе нельзя, ибо кто так говорить, тот проповедует оправдание мёртвой верой, не то, что благовествовали апостолы. Баптисты же говорят: „я теперь уж знаю, что Ты, Господи, меня в обитель введёшь“, „я знаю: я спасён!“ во Христе теперь „я сделан снега белей“ и в тоже время признают, что сами по себе они несовершенны, греховны. Скажите мне вы, Феодор Прохорович, и скажите не вкось, а прямо, без натяжек: что из этого следует?

Сделаю краткое замечание по упомянутому вами вопросу о крещении младенцев.

Согласно Писанию – по общему его правилу – только крещённый получает освящение (Ин.3:5; Деян.2:38–39,22:16. Сравн. 1Кор.6:11). По этой причине необходимо признать, что христианские дети, которых апостол называет „святыми“ (1Кор.7:14), непременно были крещены. Если же допустить, что освящение даётся без крещения, что последнее есть только лишённый силы символ, то кто так учит, тот, несомненно, прямо отвергает Христово и апостольское учение о крещении!

Вы прислали выдержки из прочитанной вами книги. Должен признать, что в данном случае книга эта оказалась „твёрдой пищей“.

В приложении её автор критикует неправильные (1-я строка на 241 странице) взгляды, которые принадлежат протестантским богословам. Вы считаете их „вполне сходными с толкованием баптистов“. Что у баптистов есть сходство с протестантами, я с этим совершенно согласен. Приведённым вашим заявлением вы собственноручно расписались в том, что я рассуждал о баптизме не вкось, а прямо.

По учению св. православной Церкви младенцу нужна благодать Божия, освящающая его природу, истребляющая в нём „заразу древней смерти“. Такая благодать ниспосылается только по крещении. И поэтому необходимо крестить младенцев.

Я просил бы вас: когда соберётесь написать мне, не забудьте пояснить вопросы: зачем нарушают Писание те, которые, по их словам, „знают о себе, что они попадут в рай“? На каком основании баптисты учат, что крещение есть символ, знак союза, а не акт омовения грехов?

Прошу вас также содержание моих бесед и писем обсуждать, пожалуйста, с ясными доказательствами от св. Писания.

Готов всегда по мере сил моих к беседе с вами: „горе мне, если не благовествую!“.

Да помилует и просветит вас и братьев ваших Господь! Шлю вам – взаимно – привет и пожелание всего доброго от Господа. .

Д. Грацианский

Относительно адреса⁵⁹⁵ вашего Государю Императору я не могу рассуждать, ибо, как вы и сами знаете, я не призван к этому.

1905 г. 7 апреля.

* * *

Несколько слов к читателям журнала.

Читатель, возможно, посетует на меня за то, что я послал учёную диссертацию моему уважаемому корреспонденту. Спешу объясниться. Во-первых, – не в моём принципе предлагать другому то, что на меня самого не производит впечатления. Во-вторых, я питаю надежду, что книга дойдёт по надлежащему назначению и произведёт свою дозу полезного влияния. В-третьих, по последней переписке вы смело можете установить солидарность между тем, что есть у Philippi, Sodet, Pjleiderer'ом, Usteri и Ф. П. Балихиным и уяснить себе связь между учением о крещении и об оправдании в доктрине штундо-баптизма. За одно это последнее, надеюсь, вы простите мне моё, видимо, перелившееся через край старание.

Не думаю, чтобы „выдержки“ были выписаны г. Балахиным намеренно и поняты так, как они есть; что тут – недосмотр, это видно из того, что Ф. П. связывает с ними вопрос о крещении детей.

Д. Г.

(15 июня в дер. Елесин, Семей, у., Нижегород. губ.).

Православный миссионер, после прочтения молитвы „Царю Небесный“, изложил учение Слова и святоотеческого об устроении церкви и вечном непрекращающемся существовании в ней 3-чинной иерархии и 7 таинств (Мф.16:13–18; Лк.6:13; Мф.28:19,18:18; Лк.22:19; Мф.28:20; Еф.4:11–13; 95 зач. Ев. Лк. в толковании Блаж. Феофилакта; Маргар. жит. и 154 об.).

И затем, указав, что в австрийском обществе было такое время, когда у него не имелось около 200 лет ни одного епископа, а, следовательно, не было и таинств, так как епископ главный раздаятель благодатных даров, попросил своего собеседника показать, где в свящ. писании или в святоотеческих книгах писано, что в церкви Христовой может прекратиться епископство и она, таким образом, может остаться с одними священниками.

Усов. О. миссионер говорил прекрасно, речь его живая, но о всём ли он говорил, вот вопрос. Нет, не о всём. Против того, что Господь основал трёхчинную иерархию в церкви, мы не спорим. Дело вот в чём: все ли епископы будут верны до конца века, этого о. миссионер и не доказал. Почему? Да потому, что доказывать ему неловко. Ведь все мы знаем, что патр. Никон ввёл новшества, которые приняли все тогдашние епископы, следовательно, все они тогда впали в заблуждение; почему у нас в период времени от 1667 года до 1846 г., действительно, церковь была без епископа. Но что же делать? Мы за то не оставались без священников – таинства у нас совершались. Священников мы принимали от Великороссийской церкви согласно 8 правилу 1-го вселенского собора, по второму чину через миропомазание. Церковь без епископа может быть – она тогда называется только вдовой или слепой. Ведь о. миссионер ни от куда нам не вычитал, что епископы не могут уклониться в ересь. Напротив, из 95 зачала от Луки и толкования Феофилакта на него, я покажу вам, что епископы могут пасть в ересь. Православные миссионеры, в том числе и о. Виктор, вас только обманывают (Читает 95 зачало от Луки). Что случилось с рабами, когда возвратился человек и стал принимать царство, об этом вам миссионер не прочитал – да и нельзя было ему и читать, потому что тут говорится прямо на его голову. Что же говорится? Пришёл первый раб и на данный ему мнас приобрёл ещё – это диакон; пришёл другой раб и этот также приобрёл ещё – это священник; пришёл, наконец, третий раб – (епископ) и отдал господину талант без прибыли, так как держал его завёрнутым в платке. И вот господин первых двух рабов назвал добрыми рабами и возвеличил их; последнему же сказал: „лукавый рабе“ и велел взять у него талант. Вот, слушатели, сам Господь называет третьего раба „лукавым рабом“, а этот раб и есть епископ; следовательно, епископы могут погрешать и церковь может остаться без них. Так то, миссионер об этом и не дочитал! Вот какая совесть у оо. миссионеров! Вот вы видели и слышали теперь, как он вас обманул! Далее, читал он вам, что церковь не одолеют врата адовы. Что значит одолеть церковь? Значит ввести в неё ереси. В нашей Церкви никаких ересей нет. В Великороссийской же есть, хотя бы троеперстие. Чистейшую ложь говорили Восточные патриархи, что троеперстие, – эта щепоть, от апостолов! Какой Апостол учил молиться тремя перстами? А что у нас нет никаких ересей – об этом свидетельствует и Святейший Российский Синод: „скажите вы, именующие, староверы! вопрошает вас Святая Христова Церковь: скажите, почто вы от нас отлучаетесь: вы в Единого Бога во Святей Троице славимого веруете так, как и мы; вы Спасителя миру Господа нашего Иисуса Христа исповедуете так, как и мы; вы священное Евангелие и святые вселенские и поместные Соборы за правило веры и благочестивого жития почитаете так, как и мы и далее (Увещание 35 стр.). Итак, у нас ересей нет, у никониан есть. Как хотите, слушатели, так и делайте! Я вас не насилую: хотите идите к нам, хотите оставайтесь с еретиками-троеперстниками.

Теперь для нас становится очевидным, что о. Виктор не доказал нам, что будто епископы не могут погрешать и в виду того, что время моё кончилось, я ставлю вопрос – пусть миссионер докажет нам – православны ли их епископы?

Миссионер. Вот, братия, двадцать минут проговорил Усов, но спросите сами себя: слышали ли вы из его речи что-либо относящееся к делу. Ведь беседа о непрекращаемости епископов. Мы просили его, чтобы он отвечал на наш вопрос: откуда видно, что все епископы могут впасть в ересь и церковь может остаться без них, как это было до перехода в раскол беглого митр. Амвросия. И вот, совершенно упустивши с понятной целью этот вопрос из виду, Усов задаёт мне вопрос: „православны ли и ваши епископы“? Так нельзя, Иван Григорьевич: не ответивши на мой вопрос, задавать свой. До тех пор, пока вы нам не ответите на наш вопрос, не считаем нужным отвечать на ваш. Просим вас, не затемняйте сознания слушателей посторонними предметами, а отвечайте прямо. Зачем задавать такие вопросы: „все ли епископы будут верны до конца века“, „сколько их сохранится“ и т. п. Всё-таки, церковь не останется без епископов, ибо им сказал Господь: „куплю дейте, дóндеже прийду“ – и обещался быть с ними до скончания века, по сему церковь Божия со своим учением, седьмью таинствами и с тремя чинами священства никогда и не будет одолена вратами ада. Ни еретики, ни грехи, ни бедствия, по толкованию св. Отцов – (Феоф. на Мф.16:13–18), не одолеют Церкви. Как же, после такого ясного евангельского учения, Усов говорит, что церковь может остаться без епископов? Выходит, что Усов не верит словесам Самого Иисуса Христа. Между тем слова Господа должны всегда исполняться: „небо и земля прейдут, словеса же Моя не мимо идут“, – сказал Господь. Не верить словам Господа это – хуже всякой ереси! Вот за каким владыкой следуют старообрядцы! Затем. Чем объясняет Усов своё безепископское положение: свящ. писанием или святоотеческими книгами? Ни того, ни другого у него нет. Он объясняет его весьма легкомысленно и голословно: „ну что-ж? у нас не было епископов потому, что Никон ввёл новшества; мы, однако, оставались с священниками: таинства у нас совершались“... Погодите, Иван Григорьевич, могут ли ещё священники без епископа что-либо делать? Посмотрим.

„Без воли епископа своего, презвитери или диакони, да не творят ничтоже, тому бо суть поручени людие Господни“, – говорится в 39 правиле апостолов. Следовательно, ваши священники были беззаконниками, преступниками против апостольского правила, которого они не могли не знать. Да и откуда у вас священники то были? Беглые от Великороссийской церкви, которых вы принимали по 8 правилу 1-го Вселенского собора? Но ведь правила соборные даны в руководство св. Церкви, а была ли церковь у старообрядцев, окормлявшихся беглыми попами только? Нет, – по 39 и 55 правилам апостолов, это было безглавое общество, не имевшее ни права, ни возможности и руководствоваться законами церкви. Нет, Иван Григорьевич, и вы, глаголемые старообрядцы, не может Церковь оставаться с одними священниками. Без епископа нельзя быть и христианином: „и без того ниже жертвенник будет, ниже хиротония, ниже миро святое, ниже крещение, ниже убо христиане, через тое убо истинное христианство, и Христовы через тое вся тайны“, говорит Симеон Солунский (гл. 77). Вот как: без епископа невозможно сделаться и христианином. Как же после этого Усов говорит, что можно быть без епископа! Кому больше верить, Усову или св. Писанию с св. отцами? Всеми силами оправдывая своё незаконное положение, Усов постарался извратить и притчу о мнасах с толкованием на неё блаж. Феофилакта (95 зач. от Луки). Он в ленивом рабе видит епископа и отсюда заключает, что епископы все могут впасть в ересь. Рассуждение его и голословное, и недальновидное. В толковании сказано только, что третий раб ничего не приобрёл; но кто он: диакон ли, священник ли, или епископ – об этом ничего не говорится. Кем оказался третий раб? Он оказался только ленивым. Ленивым может оказаться и диакон, и священник, и епископ. От этого никто не ограничен. Могут быть ленивыми и епископы. Я об этом не спорю. Но сам-то дар – талант, полученный ленивым рабом, погибает ли по Евангелию? В том-то и дело, что не погибает. Его Господь велел взять от последнего раба и отдать первому. По толкованию Усова, последний раб епископ. Господь сказал ему: „лукавый рабе“... а дальше что? Велел взять у него талант и отдать первому; следов., по Усову выходит: епископ пал, а дар от него передаётся первому рабу, т. е. диакону; диакон делается епископом! Да даже и по Усовскому толкованию, церковь не может быть без епископа: третий раб пал – делается епископам диакон, а не оставшийся второй раб – священник... Далее Усов рассуждал: „чтобы одолеть церковь, достаточно ввести в неё ереси: у нас – старообрядцев нет никаких ересей, следов. мы православны“. В доказательство того, что у старообрядцев нет никаких ересей, наш собеседник читал из „Увещания“ 35 стран. Не буду повторять приведённого им места из Увещания. Из него только видно, что вообще старообрядцы (кроме еретических заблуждений в их частых сектах) веруют в св. Троицу, исповедуют Спасителя, священное Евангелие и святые вселенские и поместные соборы почитают за правило веры и др. одинаково с нами⁵⁹⁶. Удивительно, Иван Григорьевич, как это вы не сообразили того, что раз вы, старообрядцы, веруете так, как и св. Синод, то если он не исповедует никаких ересей – и у вас их нет; если же он содержит ереси, то и у вас они должны быть. И раз вы говорите, что у вас нет никаких ересей в исповедании веры, следовательно, нет их и у нас. Далее вы говорите, что у нас в церкви есть ереси, напр.: троеперстие. Но кто сказал вам, что троеперстие есть ересь. Вы прекрасно знаете, что и до Никона многие молились троеперстью, при первых пяти патриархах, и в малом катехизисе 1645 г. говорится о троеперстии, и прежде за троеперстие в православной церкви никто никого не считал еретиком и были все в единении веры. А что Восточные патриархи выразились о троеперстии, как о предании Апостольском, то, разумеется, не без основания. Предание может быть записанное и не записанное. И Василий Великий говорит, что много неписанных преданий, и первое из них об ограждении себя крестным знамением (1 правило). Троеперстие в Православной Восточной церкви с незапамятных времён, а то, что церковь содержит с давнего времени, говорит Блаж. Августин, можно считать преданием апостольским.

Мы вынужденно сказали несколько слов о троеперстии. Речь у нас не о том. Покажите, вот, из св. Писания или св. отец, что церковь Христова может остаться без епископа?

Старообр. Д. С. Варакин: Наш владыка Иннокентий требовал доказать, православны ли епископы в Никонианской церкви, но миссионер не обратил на это и внимания, не доказал того да никогда и не докажет. Епископы могут погрешать: Господь их не оградил от непогрешимости. Миссионер смешивает чин и лицо, между тем тут есть большая разница. Вот я был сельским старостой: на мне был чин, вышибли меня из старост и чина на мне нет уже никакого. Ведь мы не идём против того⁵⁹⁷, что три чина иерархии прекратятся: мы говорим, что епископы могут погрешать. А толковать притчу о мнасах так, как толкует её миссионер, нельзя. Посмотрим, как учат св. отцы о понимании притчи. (Читает Златоуста, беседы на ев. Матфея т. 3-й беседа 64). Вот как нужно понимать притчи – не по букве, а по смыслу! Да что и говорить об этом. Надо принять во внимание, на каком основании отделились старообрядцы. Отделились потому, что закон ввёл ереси, как, напр., троеперстие (читал, как и Усов из истории Макария 12 т: „предание прияхом“). По толкованию Вальсамона на 31-ое правило апостолов, клирики не могут отделяться от епископов только тогда, когда не имеют на то достаточного основания. Но мы видели ереси и потому, согласно этому правилу, законно отделились. К тому же и 15 правило двукратного собора велит из-за ереси отделяться от епископов. Вот оно (читает 2-ю половину правила по Славянской кормчей). Ну как же после этого! Мы отделились вполне законно! О. миссионер говорит, – что мы 39 правило апостолов переступили, а 8-м правилом 1-го Вселенского собора не имели право руководствоваться! Что это такое? Где логика у миссионера? то переступили правило, то не имели права, руководствоваться правилом. Вы вот нам покажите-ка, православны ли ваши-то епископы?

Миссионер: Вот уже две речи мы выслушали, братия, от своих собеседников, но чтобы нам показали из св. Писания и св. отец, что епископство может вообще прекратиться, этого ещё не слыхали, да и не услышим, ибо ни одно место св. Писания и ни один св. отец не говорят об этом. Всюду находим согласие с словами Христа: „созижду церковь Мою и врата адова не одолеют ей“... Услыхали мы только важное сознание от Дмитрия Сергеевича: „ведь мы не идём против того, что три чина иерархии прекратятся, мы говорим, что епископы могут погрешать“; так сказал наш собеседник. К чему, следов., и беседовать! Раз наши собеседники согласны, что три чина иерархии не прекратятся, стоит им только соединиться с нами и прославить Господа едиными усты и единым сердцем... Что епископы могут погрешать и впадать в ереси, это и нами приемлется: и епископы люди; но чтобы епископы пали все одновременно, и церковь осталась бы без них – этого никогда не было и не может быть, если мы верим словам Самого Господа Спасителя нашего: „небо и земля прейдет, словеса же Моя не мимо идут“... Словеса же Его о неодолённости церкви до конца мира мы уже слышали. К чему понадобилось Варакину говорить о различии чина и лица и приводить сравнение епископского служения с сельским старостой – непонятно. Разве к тому только, – что когда его уволили из сельских старост, то на его место выбрали другого; и если епископ погрешит, будет суд, и поставят другого? Прочитал он далее и слова св. Златоуста о толковании и понимании притчей. Но мы понимаем притчу о мнасах так, как и Блаж. Феофилакт. Варакин, далее, задаёт неожиданный вопрос: „на каком-де основании старообрядцы отделились от никониан? И сам же отвечает, да на законном (якобы): ввели никониане ересь – троеперстие; а толкование Вальсамона на 31-ое правило апостолов и 15-ое пр. двукратного собора велит отделяться от епископов“...

Вот, братия, видите сами, как наши собеседники явно уклоняются от ответа на поставленный им вопрос. Затем они обвиняют нас в ересях; ведь все слышали, что речь у нас не об этом. Не разъяснивши самого важного и существенного, нельзя переводить беседу на побочное. Такая уловка обычна у раскольничьих начетчиков: когда не сила им, – они стараются затемнить смысл беседы посторонним, как это видно и в данном случае. Они хорошо сознают, что епископство не может прекратиться; надо же как-нибудь оправдывать своё незаконное положение. И вот оправдывают, не стесняясь никакими средствами. И сейчас наш собеседник сослался на Вальсамоново толкование 31-го правила апостолов и на вторую половину 15-го правила двукратного собора. Но честно ли он поступил! Почему он не прочитал само 31 правило апостолов? Да потому, что оное его обличает: „аще который пресвитер, презрев собственного епископа, отдельно собрания творити будет и алтарь иной водрузит (как, напр., прот. Аввакум и предки раскольников), не обличив судом епископа ни в чем противном благочестию и правде: да будет извержен, яко любоначальный“... и дал., так читается 31-ое прав. апостолов. Где тут основание отделяться раскольникам от православных епископов? Можно, по этому правилу, отделиться от епископа только после суда над ним, а судить его, как известно, должен собор епископов. Как же старообрядцы дерзнули осудить всех православных епископов, не имея у себя ни одного! Нехорошо так обманывать, Дмитрий Сергеевич, слушателей! Может быть, некоторые верят вам, а вы так нечестно злоупотребляете их доверием. Точно также и 15-ое пр. двукратного собора говорит не в пользу вашу. Это правило велит отделяться от епископа за ересь его, и те, которые отделяются, „достойни чести и приятия, яко правовернии“ (15 пр. двукратного соб. Славянская Кормчая). Какая ересь проповедуется нашими епископами, которая бы была осуждена соборами св. отцов и из-за которой нужно было бы отделяться от нашей церкви? „Отделившийся достойни чести и приятия, яко правовернии“...⁵⁹⁸ А кто может давать честь и приятие? – Соборная церковь. К ней должны идти отделившиеся законно. А вам кто дал честь и сделал достойными приятия? К какой церкви вы пришли, которая вас приняла, как правоверных? Никакая. Вы самовольно отделились и составили из себя незаконное безглавое общество. Однако, мы уходим от вопроса беседы. Будете ли вы, почтенные паши собеседники, доказывать то, что в церкви Христовой все епископы могут прекратиться? Если не будете, следовательно, признаёте себя бессильными, а своё положение незаконным.

Усов: Опять миссионер нигде нам не прочитал, что епископы не прекратятся и, следовательно, это его положение есть вымысел. Если у старообрядцев нет православных епископов, то пусть миссионеры покажут нам их в своей Великороссийской церкви. Постоянно они хвалятся, что главный признак истинной церкви – это трёхчннная иерархия, но вот католики и армяне имеют трёхчинное священство: едва ли только о. миссионер скажет, что у них истинная церковь. Так и Великороссийская церковь имеет епископов всех еретиков. А если миссионеры хвалятся своими епископами, то и этим подражают еретикам. Зиновий мних говорит, что еретики хвалятся епископами, как жиды обрезанием (читает 1 стр. по своей книге: Церковь временно без епископа)“. Там, где нет православных епископов, может помочь правая вера. Вот у нас вера вся сохранилась правой. У никониан же её нет, ибо их церковь прокляла двуперстное сложение. Сам Никон не велел „перед кончиной причащать татей и разбойников“, вследствие чего ввёл ереси новацианскую и евстафианскую. Что про это и говорить? Собор 1667 года признал еретичество Никона пребеззаконным. Вы же, православные, все последователи Никона, следовательно, все без исключения пребеззаконные еретики. Если же не еретики, то докажите правоту своих епископов.

Миссионер: Усов всеми силами старается замять предмет беседы. Его помощник Варакин уже сознался, что епископы не могут прекратиться, а именуемый его владыка Иннокентий опять говорит: „могут“… Нисколько не доказывая, что епископы могут в Христовой церкви прекратиться, Усов чернит наших епископов и вообще православную церковь, почему вся его настоящая речь совершенно не относится к беседе о непрекращаемости священства, и разбирать её не считаем нужным. Впрочем, коснёмся нескольких его фраз, а потом приведём свидетельство и из уважаемых старообрядцами старопечатных книг, что епископы пребудут в церкви до конца мира. Усов говорит, что православные хвалятся трёхчинной иерархией, но и католики её имеют и армяне. Позабыл, Иван Григорьевич, что католики и армяне нарушили постановления вселенских соборов изменением и введением некоторых догматов веры, а какой догмат изменила или новый ввела православная церковь? Все догматы она содержит в той полноте и неизменно, как постановили вселенские соборы. К подобным еретикам, как католики и армяне, могут отчасти относиться и слова Зиновия мниха; к нашей же церкви, которая никогда не хвалится своими епископами, а только во исполнение слов Самого Спасителя учит, что они не прекратятся, нисколько не относится. Что касается новатианской и евстафианской ересей, содержимых будто бы в нашей церкви, то такому начетчику, как Усов, об этом стыдно бы и говорить. Неужели из того, что Никон не велел причащать татей и разбойников перед казнью, следует, что Великороссийская церковь – еретическая? 2-ое правило Сардикийского собора повелевает переходящих из одной епископии в другую и при кончине не причащать. Так что же, по Усову, и церковь времён Сардикийского собора содержала новацианскую ересь?.. Надо знать, Ив. Григорьевич, в чём сущность евстафнианской и новацианской ересей, а потом и применять их к нам⁵⁹⁹. А что вы сказали, якобы собор 1667 года проклял двуперстное сложение, то это опять неправда. Проклятие положено на отделяющихся от Восточной церкви. „Сие наше соборное повеление... повелеваем, всем неизменно хранити и покорятися святой восточной церкви. Аще ли кто.... не покорится святой восточной церкви.... анафеме предаём.... дóндеже уразумится и возвратится в правду покаянием“. Очевидно, двуперстное сложение, обряд, не может вразумиться и обратиться. Могут вразумляться только те, которые содержат тот или другой обряд. Поневоле, братия, приходится разбирать и то, что не относится к беседе. Если, по Усову, нет у нас истинных епископов, не было их и у греков, то пусть он покажет, где таковые находились, ибо прекратиться они не могли. Вот как книга о Вере говорит о непрекращаемости священства: „не восхоте (И. Христос) достояние свое оставити на земли не устроено, отходя на небеса, но изем два сребреника, даде гостинникам, се есть, старый и новый завет. Кому же дал; кто гостинницы: апостолы, и по них восприемницы их, пастырие и учителие, архиепископи и епископы, иже служителие суть величеству смотрения его, имже и съпребывати даже до скончания века обетование сотвори и.... избирает себе людей достойных, и.... освящает рукоположением чина духовнаго чрез патриархи, архиепископы и епископы (книга о Вере 59 л. обор.). Вот и книга о Вере обличает старообрядцев! Господь своё достояние, – говорится, оставил апостолам, а после их и епископам, с которыми обещался быть до конца века, следовательно, они никогда не прекратятся. Если, по измышлению Усова, истинные епископы прекратились, то с какими же Господь будет пребывать? По Усову, с еретическими, так как австрийцы и Амвросия то взяли от еретиков же греков. Но это кощунство: Господь будто бы сохранил епископскую благодать только у еретиков. Нет, Иван Григорьевич, ваши предки самовольно отделились от нашей церкви и начали творить церковные собрания; и помните: „Аще кто кроме соборные церкви о себе собирается, и нерадя о церкви, – церковная хощет творити, не сущу с ним презвитеру по воле епископли, да будет проклят“, – говорится в 6-м правиле Гангрского собора. Епископов у вас не было, следовательно, пресвитеры если и были, то были незаконные и подклятвенные. Вот что читаем из толкового апостола о таковых иереях и сообщающихся с ними (толк. an. 1 посл. Коринф., глав. 11, зач. 108): „аще бы и имели от нас отбегших единаче тайны без единости церкви христианские ничесоже суть, ибо всем отлучившимся от единения церковного Бог пророком рече: послю на вы клятву, и проклену благословение ваше, и оклену е и раззорю благословение ваше и не будет в вас“... Смотрите, братия, без епископа у старообрядцев нет ни одной тайны (разве крещения), хотя и имели они беглых попов. Чего ещё больше: и то благословение, которое преподавали им беглые попы, низводило на них проклятие. К тому же, и сами учредители Австрийского священства учат, что в церкви должны быть седмь таинств, а если кто изгубит одну тайну, то уже та церковь еретическая (матер. Субботина на 57 стр.). Даже и по суду основателей вашего священства ваше общество, Ив. Григорьевич, есть еретическое, так как у вас в продолжении 180 лет не было не только шести таинств, но и ни одного, по Толковому Апостолу; конечно, нет у вас истинных таинств и теперь. Постарайтесь же, Ив. Григорьевич доказать своё положение, что епископы могут прекратиться.

Свящ. мисс. Виктор Цыганов

(Окончание следует).

Большой популярностью пользуется ныне литературное выражение Достоевского: „Церковь русская в параличе со времени Петра Великого“. Популярности этого выражения много содействовали бывшие в Петербурге „религиозно-философские собрания“, на которых оно с особенной любовью высказывалось доказывавшими неканоничность нынешнего строя высшего церковного управления, возглавляемого Св. Синодом. В последнее же время, когда злобою дней был вопрос о коренной реформе церковного управления, слова Достоевского о параличе русской Церкви со времени Петра Великого выставлялись сторонниками реформы, как одно из главных оснований необходимости её. Фраза Достоевского фигурирует даже в составленной по поручению С. Ю. Витте записке, которая представляема была вниманию Государя Императора.

В виду столь важного, можно даже сказать, необыкновенно важного значения, какое усвояется выражению Достоевского о параличе нашей Церкви со времени Петра I-го, чрезвычайно интересно и настолько же важно и именно для настоящего времени иметь основательный авторитетный ответ на поставленный нами вопрос: есть ли в приводимом выражении Достоевского о параличе Церкви исторический смысл?

Такой ответ можно найти в обширной, солидной, глубоко-научной статье профессора Московской духовной академии Η.Ф. Каптерева: „Власть патриаршая и архиерейская в древней Руси в их отношении к власти царской и к приходскому духовенству“⁶⁰⁰.

Статья эта может быть названа богатейшей исторической справкой о высшем управлении русской Церковью с самого начала официального существования русской Церкви, или – говоря точнее – об отношении высшей церковной власти в государстве и наоборот. Справка эта, как нельзя больше ко времени, и вот о чём говорить она.

Со введением у нас христианства и во весь удельно-вечевой период нашей истории власть митрополита всея Руси была совершенно независимой от светских туземных властей. Митрополиты были Греки, их избирали и ставили на Русь константинопольские патриархи вместе с греческими императорами, – судить и осудить их, лишить их кафедры мог только патриарх, который разбирал все жалобы на русского митрополита. Русские князья, в случае недовольства какими-либо действиями митрополита, могли только жаловаться патриарху, но сами, собором своих местных архиереев, судить и низвергать митрополита не могли. Полная независимость митрополита от князей обеспечивала ему полную самостоятельность в его действиях и не только в управлении Церковью, но и в отношении самих князей. Не боясь князей, он мог смело обличать их и мирить враждующих, смело вступиться за всех обиженных и несчастных, обличать общественные беззакония и неправды.

Князья были полными господами и хозяевами лишь в своих уделах. Власть великого князя была очень неопределённа, слабо выражена и часто переходила из рук в руки. Поэтому в удельно-вечевой период на Руси не было совсем такой светской власти, которая могла бы действовать на всю русскую территорию, на строй жизни и направление её в целом народе. Совершенно иной была тогда власть церковная в лице митрополита. Она была единой для всей Руси, и только в ней объединялась тогдашняя политически – разъединённая Русь. Духовный владыка русской земли был во многих отношениях сильнее и влиятельнее разъединённых и враждующих между собой светских владык. И если тогдашние митрополиты не использовали всей силы и могущества своей духовной власти в видах того или другого своего воздействия на весь строй и характер народной жизни, не подчинили всецело эту последнюю своему духовному водительству, то это вовсе не потому, что светская власть ограничивала или стесняла их в стремлениях к этому, а потому, что они, как иноземцы (за редкими исключениями), сами далеки были от такого стремления. Влияние митрополитов-иностранцев в их общественно-государственной деятельности выражалось не в творчестве на основе русских национально-местных условий, для них чуждых и их не интересовавших, а в перенесении на русскую почву сторонних ей греко-византийских идеалов, общественного и государственного строя и жизни.

Но, вот, на Руси стало складываться сильное московское княжество, а в нём сильная власть великого князя. Московские князья хорошо видели и понимали то политическое значение, которое имели тогдашние митрополиты, и потому постарались привлечь митрополита к себе, убедив его поставить свою митрополичью кафедру в Москве. Достигнув этого, они, теперь уже сильные и влиятельные, настояли перед константинопольским патриархом, чтобы русские митрополиты ставились обязательно из русских, и чтобы они были избранниками великого князя. Образовался тесный союз власти духовной и светской в лице митрополита и в лице великого князя московского и всея Руси.

Опираясь, между прочим, на содействие митрополита, великий князь московский подавил все удельные княжества и объединил их под своей властью. С этого времени стали изменяться и отношения московских князей к митрополитам. Князья достигли того, что митрополиты не только избирались ими, великими князьями, из русских, следовательно, их же подданных, но и ставились в Москве. Новый порядок этот сразу коренным образом изменил общественное положение митрополита и его отношение к светской власти. Из свободного и независимого прежде от светской власти митрополит превращается теперь в покорного слугу великого князя, исполнителя его велений и желаний. Из прежних прав, которые ранее принадлежали митрополиту, независимому от светской власти, теперь осталось только одно: право печаловаться перед великим князем за опальных, несчастных и обиженных, да и этим-то правом пользовались даже не все митрополиты, и пользовались притом с большой оглядкой.

Как скоро светская власть вполне убедилась, что она сильнее духовной, что митрополит в существе такой же подданный великого князя, как и другие его подданные, с ними не стали церемониться. Митрополитов, не нравившихся высшей светской власти, стали спокойно низводить с их престолов и заменять другими более подходящими лицами. За обличения светской власти и за „печалования“ перед ней святой митрополит Филипп не только лишён был кафедры, но и самой жизни. После этого и право митрополитов „печаловаться“ стало всё более суживаться и всё реже проявляться, а наконец и совсем было забыто представителями нашей церкви.

Таким образом, заключает проф. Каптерев, ещё московские митрополиты превращены были в покорных и нередко раболепных слуг – „потаковников“, как их тогда называли, великого князя: высшая духовная власть – митрополит был совершенно бессилен и бесправен перед выросшей и окрепшей властью великого князя, который уже избирал, ставил и низводил митрополита по своему желанию и усмотрению. Народ и всё общество не находило в таком порядке дел ничего ненормального; по его мнению, дело так именно и должно стоять, так как митрополит у нас никогда не был народным избранником. В таких взаимных отношениях находилась у нас светская и духовная власть, когда учреждено было патриаршество.

Москва была признана русскими наследницей Византии, в силу чего московский великий князь венчался царским венцом. Но византийские представления требовали, чтобы рядом с царём всегда существовал и патриарх, это было необходимо для полноты православного христианского царства. В силу, между прочим, именно этого представления болгарские и сербские государи, принимая титул императоров, в тоже время всегда учреждали у себя и патриаршество, несмотря на энергическое противодействие константинопольских патриархов. Русские в этом случае стояли также на почве византийских представлений, и потому у них, вслед за утверждением на Руси царского достоинства, естественно явилась мысль и об учреждении в Москве патриаршества, чтобы Москва и с церковной стороны ничем не уступала старой Византии.

Историю учреждения патриаршества проф. Каптерев передаёт так. Когда в 1586 году в Москву прибыл за милостыней антиохийский патриарх Иоаким, то царь Фёдор Иванович, „помысля с своей благоверной и христолюбивой царицей Ириной“, высказал боярам о том, как поставлялись на Руси митрополиты. „Изначала“, говорил он, „митрополиты всея России поставлялись от патриархов цареградских и вселенских; потом их стали поставлять в Москве по приговору и по избранию прародителей наших и всего освящённого собора, от архиепископов и епископов российского царства даже и до нашего царствия“. Теперь же государь решил просить у Бога милости, „дабы устроил в нашем государстве московском российского патриарха“, почему и следует просить антиохийского патриарха Иоакима, чтобы он взял на себя миссию довести желание царя до сведения других восточных патриархов. Бояре одобрили мысль царя об учреждении в России патриаршества, и Борису Фёдоровичу Годунову поручено было войти об этом в переговоры с антиохийским патриархом Иоакимом, что тот и исполнил.

В этом официальном (по статейному списку) рассказе, замечает г. Каптерев, невольно обращает на себя внимание то обстоятельство, что мысль об учреждении патриаршества в России высказывается в первый раз царём, который, посоветовавшись с своей царицей, сообщает затем своё решение учредить по Москве патриаршество не собору русских иерархов, как бы можно было ожидать, а боярам, и, заручившись только их согласием, поручает вести переговоры с антиохийским патриархом не митрополиту или какому-либо другому иерарху, а Борису Годунову. На участие в этом церковном деле какого-либо духовного лица, а тем более собора иерархов, нет и намёка.

Без сомнения, это замечание профессора Каптерева по поводу учреждения у нас патриаршества в высшей степени важно и не может не быть принимаемо во внимание при современных толках о восстановлении у нас патриаршества.

Когда в 1588 году в Москву неожиданно прибыл за милостыней сам константинопольский патриарх Иеремия, царь, опять посоветовавшись со своей царицей и поговоря только с боярами, а не духовными властями, решается воспользоваться пребыванием в Москве Иеремии, чтобы поставить русского патриарха. Для переговоров с Иеремией, по решению царя и бояр, назначается по-прежнему Борис Годунов, к которому впоследствии придан был дьяк Андр. Щелкалов. Когда Иеремия уже окончательно согласился поставить в русские патриархи „кого благочестивый государь произволит“, только тогда, именно в 17-й день января 1589 года, царь, наконец, собрал собор из русских иерархов и изложил на нём исторический ход переговоров об учреждении на Руси патриаршества, заявил собору о согласии Иеремии поставить в патриархи русского, и в заключение предложил митрополиту Иову посовещаться со всеми отцами собора – „как бы Бог дал, такое великое и преславное дело устроилось“. На это предложение царя отцы собора смиренно ответили, „что они полагаются на волю его – благочестивого государя. По избранию и повелению царя, митрополит московский Иов и был потом поставлен Иеремией в патриархи московские и всея Руси.

Если учреждение патриаршества было у нас, с одной стороны, исключительно делом светской власти, без всякого участия в нём лиц духовных, то, с другой стороны, оно не вызывалось и какими-либо особыми настоятельными причинами, лежавшими во внутреннем строе и характере нашей церковной жизни. Патриаршество, как говорит г. Каптерев, по отношению ко всей совокупности нашей внутренней церковной жизни, было явлением чисто внешним, не затрагивавшим её прежних основ, направления и характера. С учреждением патриаршества получилась не новая какая-либо церковная сила, а только внешнее украшение церкви. Московский патриарх и по своему положению, и по правам духовным был совершенно то же, что и московский митрополит. И патриархом, как прежде митрополитом, московская светская власть распоряжалась, в своих видах, по собственному только усмотрению, нисколько не церемонясь с самой личностью патриарха. Это с особенною ясностью обнаружилось уже при самых первых патриархах.

Умер царь Борис Фёдорович Годунов, и патриарх со всем священным собором присягнул сыну Бориса – Феодору. Феодор был убит, а Лжедимитрий провозглашён царём. Прежде чем он вступил в Москву, толпы москвичей с оружием и дреколием вторгнулись в Успенский собор, где тогда служил Иов, не дали ему окончить литургию и, заставив разоблачиться, с позором таскали его по церкви и вывели затем за Кремль, к лобному месту, где толпа била и бесчестила патриарха, а потом с криками: „богат, богат Иов патриарх, идём и разграбим его“, разграбили дом и имущество, а сам он в простой рясе чернеца и на убогой телеге отправлен был в г. Старицу. Между тем, Лжедимитрий торжественно въехал в Москву и на лобном месте, где недавно народ бил и бесчестил своего патриарха, он был торжественно встречен митрополитами, архиепископами, епископами и всем священным собором с крестами, иконами, хоругвями, с пением священных песней. Новый царь привёз с собой и нового патриарха (Рязанского архиепископа Игнатия, из греческих архиепископов). Русские архиереи беспрекословно согласились санкционировать законность поставления Игнатия. Никто из них не вступился за обесчещенного, публично опозоренного Иова, никаким образом не лишённого своих патриарших прав. Лжедимитрий был убит, и воцарившийся. В. Ив. Шуйский низложил Игнатия и на его место велел поставить Гермогена, архиепископа Казанского. Низложен был Шуйский и временно взяла верх та боярская партия, которая действовала в пользу призвания на московский престол польского королевича Владислава. Она низвергла Гермогена, и этот великий патриот погиб насильственной (голодной) смертью. Снова возведён в патриархи Игнатий, который, однако, через несколько месяцев бежал в Литву, и московская патриаршая кафедра осталась теперь совсем без патриарха. Так продолжалось слишком семь лет, вплоть до избрания в патриархи Филарета Никитича.

Если патриарх Филарет имел у нас огромное значение, одинаково как в церковных, так и во всех государственных делах, нося титул, наравне с царём, великого государя, то это исключительно потому, что он был отцом государя, который во всех делах руководствовался всегда советами и указаниями своего родителя. – Два первые преемника Филарета Никитича, патриархи Иоасаф и Иосиф, были избранниками и ставленниками государя, и оба были личностями довольно бесцветными, даже вовсе и не думавшими о какой-то независимости от светской власти, перед которой они чувствовали и сознавали всё своё бессилие. Не даром, конечно, патриарх Иосиф, в последнее время своего патриаршества, говорил приближённым: „переменить меня, скинуть меня хотят, а буде и не отставят, я и сам за сором об отставке стану бить челом“. Иное положение дел началось со вступлением на патриарший престол Никона.

Благодаря своим личным выдающимся качествам Никон, поставленный в патриархи царём Алексеем Михайловичем, приобрёл сильное влияние на последнего и сделался полным господином всех церковных дел. Мало того, что Алексей Михайлович „положил свою душу и всю Русию на патриархову душу“, он сделал Никона рядом с собой великим государем, и великий государь – патриарх стал теперь принимать участие во всех государственных делах наравне с настоящим государем, а иногда даже как будто и совсем заслонять последнего. У Никона совсем закружилась голова, и он не понял, что его совершенно исключительное положение, как великого государя, не имеет под собой никакой другой реальной почвы, кроме каприза царя и что, поэтому, силён он лишь до разрыва с царём. Разрыв этот случился, и Никон сразу пал.

Но Никон был человек в высшей степени увлекающийся, честолюбивый и неуступчивый. Он решился и после падения бороться и доказать всем, что его высокое положение в государстве не было следствием милости или каприза царя, а принадлежало ему по праву, как главе церкви, как верховному представителю духовной власти, которая во всех отношениях выше власти светской. Свои воззрения на отношение царства и священства Никон выразил очень откровенно и определённо в своём обширном „Возражении“ против вопросов боярина Стрешнева, обращённых этим последним к газскому митрополиту Паисию Лигариду и против Паисиевых ответов.

В сочинении этом Никон доказывает ту мысль, что престол царский находится на земле, а престол священства „на небеси посажден есть“, и кого священство свяжет на земле, тот будет связан и на небе, что помазание на царство совершается через священство, „священства же помазание – непосредственно Св. Духом“ и что, поэтому, „власть священства только гражданские лучши есть, елико земли небо, паче же и много вящше“... С своей точки зрения Никон подверг беспощадной критике существовавшие при нём, но гораздо ранее его сложившиеся отношения церкви к государству и естественно пришёл к тому выводу, что церковь у нас не имеет и тени самостоятельности, что она находится в положении гонимой и угнетаемой со стороны светской власти. Ту же мысль об угнетении у нас церковной власти светской высказал он и в особой грамоте константинопольскому патриарху Дионисию, которому он жаловался на царя.

Высказанные Никоном воззрения на отношения между светской властью и духовной, на долг последней руководить первой, как душа – высшее начало, руководит телом – началом низшим, были так новы и необычны для русских, так сильно расходились с тем, что давала и завещала им византийская и своя история, что никак не могли рассчитывать, по-видимому, на какое либо сочувствие к себе с чьей бы то ни было стороны.

Во времена Никона выразителями народных воззрений можно в известном отношении считать тогдашних первых противников его реформ и основателей русского раскола. Будучи вообще противниками реформ Никона, они в частности диаметрально противоположно Никону судили и о власти светской и духовной. Если Никон выражение при обращении к царю: „ты Бог земной“, считал безумным глаголом, то Неронов, обращаясь к царю, величал его „воистину по Бозе богом“; если Никон заявлял: „власть священства толико гражданския лучши есть, елико земли небо, паче же и много вящше“, то Лазарь, совершенно наоборот, учил, что власть царская божественна и что „яко отстоит небо от земли, и солнце выше луны и больше светом есть: сице и царская божественная власть вышли и больши прочих властей“; – если Никон вмешательство царя в дела церковные считал „не строением церкви, но паче гонением“, то противники его, совершенно наоборот, считали прямой и непременной обязанностью, священным долгом царя, наблюдать не только за гражданскими делами, но и за церковными, распоряжаться в них и приказывать, созывать соборы и на них, „яко превеликому столпу председати и всех зрети.“ – Один из единомышленников Неронова, инок Авраамий, писал государю: „вся тягота церковная ныне на твоей выи висит; а на власти (т. е. духовных иерархов) ни на которых нечего смотреть – времени служат, а наперёд не озираются беднии пастуси“.

Из указанного враждебного отношения современников Никона к его воззрениям на светскую и духовную власть никак, однако, не следует, чтобы эти воззрения прошли совсем бесследно для русского общества и вовсе не находили себе сторонников так, чтобы светская власть могла не обращать на них никакого внимания. Сторонниками никоновских воззрений оказались тогдашние архиереи. По свидетельству поддьяка Фёдора Трофимова, вместе с Никоном „на царскую державу возгордились“ другие русские архиереи, которые, называя себя „свободными архиереями“, не хотели, по примеру Никона, подчиняться царскому суду, не желали допускать со стороны светской власти никакого вмешательства в свои епархиальные дела. Правда, тогдашние архиереи считали Никона своим поработителем, всячески желали и добивались его окончательного низвержения, но зато относительно высказанных Никоном воззрений на отношение царства и священства, они решительно стали на его сторону.

В виду такого положения дел, светская власть, нисколько не думавшая поступаться своим значением власти церковной и тем более уступать первенство последней, сочла необходимым спорный вопрос предложить на решение также духовным властям, только более компетентным и авторитетным, чем Никон и русские архиереи, именно к восточным патриархам. К этим патриархам, ко всем четырём, с указанной целью и отправлен был нашим правительством иеродиакон грек Мелетий. Ответы он добыл и привёз в Москву, но ответы эти, как и следовало ожидать, оказались составленными в духе, совершенно противоположном воззрениям Никона.

Восточные патриархи признали, что царская власть выше духовной, так как царь есть наместник Божий на земле, что патриарх, наравне со всеми другими подданными, обязан царю безусловным во всём повиновением, что всякое повеление, идущее от царя, „закон есть“ и потому вполне обязательно для патриарха, который должен „подлагать себя под суд царский“, и наравне с другими подданными нести, кару за всякое противление царским повелениям.

Понятно само собой, что русские архиереи, мечтавшие было освободиться от светской власти, не могли согласиться с предложенным восточными патриархами решением вопроса о власти царской и патриаршей, отдававшим архиереев в безусловное распоряжение светской власти. Естественно было, с их стороны, попытаться снова подвергнуть этот вопрос обсуждению, в видах более благоприятного для них его решения. За это дело взялись, главным образом, два архиерея, выдававшиеся тогда своим умом и относительною образованностью – Павел, митрополит Крутицкий и Кларион, архиепископ Рязанский. Так как в 1666 г. в Москву прибыли два восточных патриарха с некоторыми архиереями для соборного суда над Никоном, то Павел и Кларион решились открыто поднять на соборе вопрос о царской и патриаршей власти, решённый на Востоке, по их мнению, очень односторонне, за отсутствием там представителей и защитников иного взгляда на этот вопрос.

Действительно, на соборе 1667 года, вопрос этот был поднят. В течение нескольких заседаний по нему происходили очень горячие прения, причём русские архиереи употребляли все усилия доказать, на основании преимущественно свидетельств из отцов Церкви, что священство выше царства; они решительно заявляли, что Златоуст и другие св. отцы „яснее солнца утверждают, что степень священства выше степени царской“. Напротив, греческие иерархи с не меньшим усилием стремились доказать, что царство выше священства, „что те никонствуют и папствуют, кто покушается уничтожить царство и поднять на высоту священство“. Ни та, ни другая сторона не хотели уступить друг другу. Тогда собор счёл за лучшее избрать средний, примирительный путь. Патриархи в конце концов заявили: „да будет признано заключение, что царь имеет преимущество в делах гражданских, а патриарх в церковных“. Все воскликнули: „сие есть мнение богоносных отец! Так мыслим все“!..

Так был решён у нас собором 1667 г. вопрос об отношении власти царской и патриаршей, вопрос только в этот единственный раз официально возникавший у нас в течение всей нашей истории и единственный раз публично обсуждавшийся на соборе. Но решение собора и сами соборные рассуждения по этому вопросу не вошли, однако, в соборные официальные деяния, не были закреплены подписями присутствовавших на соборе, а потому и не получили обязательного официального значения.

Фактически и по существу, говорит профессор Каптерев, положение дел и после собора 1667 г. осталось прежнее; по-прежнему патриарх находился в полной безусловной зависимости от царской власти. Царь Алексей Михайлович, после удаления Никона управлявший всей русской Церковью почти десять лет, мог бы и совсем прекратить у нас существование патриаршества; – никаких серьёзных препятствий к этому он ниоткуда бы не встретил. И если он решился, наконец, на место Никона поставить в патриархи старого, болезненного, совершенно безличного Иосафа, то единственно потому, что хотел быть царём по примеру древних благочестивых греческих царей, рядом с которыми всегда обязательно был и патриарх. Но уже его сын Пётр не считал старую Византию за образец для себя, – для полноты русского православного царства не считал обязательным существование патриаршества, а потому окончательно уничтожил его, притом без протестов с чьей бы то ни было стороны и даже при всеобщем, можно сказать, равнодушии к этому явлению в церковной жизни.

Очевидно, наше патриаршество, созданное исключительно светской властью по политическим чисто мотивам, в своё столетнее существование не пустило никаких прочных в народной жизни корней, не имело с ней никакой живой, органической связи, и потому, как возникло, так и умерло, только по хотению светской верховной власти.

Какое же после этого основание, какой есть смысл утверждать, что со времени уничтожения у нас патриаршества, со времени Петра Великого, Церковь наша была в состоянии паралича?

Но может быть этот смысл откроется, если мы обратим внимание на строй епархиального управления во времена патриаршества, на степень власти и значения епархиальных архиереев в управляемых ими епархиях, на степень самостоятельности патриарха в управлении своей специально патриаршей областью? Посмотрим.

В древней Руси ещё с ХV века, если не ранее, существовал у всех архиереев довольно сильно развитый институт светских архиерейских чиновников, избиравшихся из целых родов служилых людей, которые жили при архиерейском доме, имели в своём пользовании архиерейские земли и несли при архиерее разные службы, от которых они и кормились. Так как архиерейские дома и все архиерейское управление устроены были тогда по образцу княжеского двора и управления, то и многочисленные чиновники архиерейские имели те же наименования, что и княжеские чиновники. Когда потом у великих князей и царей московских явились разные „приказы“, как правительственные учреждения, то и в патриаршем и епархиальном управлениях появились такие же приказы. В большинстве приказы эти ведали также светские чиновники. Самыми важными и влиятельнейшими из этих чиновников в архиерейском управлении были: бояре, дворецкие и дьяки.

Бояре составляли при архиереях судное отделение по всем делам, подлежащим архиерейской юрисдикции; к ним, а иск архиереям непосредственно, обращались царские приказы со своими памятями по тем или другим вопросам. – Дворецкие при архиереях заведовали прежде всего архиерейским домом в хозяйственном отношении. Они же, как прямые начальники, надзирали за всеми архиерейскими служилыми людьми до домовой прислуги включительно. На их обязанности лежало ведать и управлять всеми архиерейскими землями и имениями. Но самая главная и важнейшая обязанность дворецких состояла в том, что они имели право суда над всеми лицами, жившими на архиерейских землях. – Архиерейские дьяки – это были знатоки законов, старины, письменного канцелярского искусства. Без их подписи ни одна бумага не могла получить официального характера.

Архиерейские бояре, дворецкие и дьяки держали в своих руках почти всё архиерейское управление, так как к ним нередко поступали на рассмотрение и собственно духовные дела. Светское правительство понимало столь важное значение этих влиятельных в епархиальном управлении светских чиновников и потому постаралось поставить их в прямую зависимость от себя. Ещё на Стоглавом соборе было постановлено, что архиереи не могут единолично, без одобрения и согласия царя, назначать своих бояр, дворецких и дьяков, и что в случае неимения архиереем лиц, способных занять эти должности, царь назначает их из своих чиновников, и назначенного царём чиновника архиерей не мог уволить без согласия на то царя. В такой зависимости от светской власти находились не только чиновники простых епархиальных архиереев, но и самого московского и всея Руси митрополита, а потом патриарха.

Очень естественно, что светские чиновники в епархиальном управлении, как зависевшие от царя, а не от архиерея, в деятельности своей стремились более угодить светскому правительству, чем духовному, по отношению к которому они являлись не исполнителями его распоряжений, а бдительными контролёрами его действий. Очевидно, каждый архиерей древней Руси, так же, как и сам патриарх, постоянно чувствовал себя связанным и очень стеснённым даже в управлении своей собственной епархией. Понятно, с другой стороны, почему русские архиереи на соборе 1667 года так горячо и дружно стали на сторону нелюбимого ими Никона по вопросу об отношении светской власти к духовной.

По заключению профессора Каптерева, говорить, что патриархи в древней Руси были независимы от светской власти, что они, как верховные представители церкви, пользовались полной свободой и самостоятельностью и руководились в своей деятельности только церковными началами и нормами, решительно невозможно. Церковная власть и в патриарший период древней Руси находилась в такой же зависимости и подчинении светской власти, в какой она находилась и в последующий синодальный период; с уничтожением патриаршества и с учреждением св. синода никаких существенных перемен в этом отношении не произошло: взаимные отношения между светской и духовной властью остались те же, какие были и ранее. И напрасно некоторые наши писатели винят императора Петра Великого в том, что он, уничтожив патриаршество и учредив св. синод, тем самым будто бы лишил русскую церковь её былой самостоятельности и независимости, сделав её только послушным орудием светской власти. Ничего подобного в действительности не было. Послушным орудием в руках светской власти духовная власть была с того самого времени, когда на Москве выросла и вполне окрепла власть сначала великого князя, а потом царя Московского.

Не ясен ли, – спросим опять, – ответ на вопрос: есть ли исторический смысл в словах Достоевского о параличе нашей Церкви со времён Петра Великого? Очень ясен, и он таков: смысла исторического в красивом литературном выражении Достоевского нет, как нет его и в трогательных сравнениях, которые любили употреблять, по поводу уничтожения патриаршества, славянофилы, „вдовства церкви“, „сиротства её“, обезглавления и т. п. Голова, как была, так и осталась, только не на тех плечах, на которых хотелось представлять её славянофилам. И напрасно и теперь некоторые последователи и не последователи славянофилов продолжают употреблять, все эти, начиная „с паралича Церкви“, лишённые исторического смысла выражения. В серьёзных речах для серьёзных людей они прямо неизвинительны.

Точно также нельзя серьёзно говорить и о соборности в управлении Церковью в патриарший период. Тогда была лишь бледная тень этой соборности. В грамоте к константинопольскому патриарху Дионисию Никон так высказался на счёт этой соборности: „егда царь повелит быти собору, тогда бывает; и ково велит избрати и поставити архиереем, – избирают и поставляют; и ково велит судити и обсуждати, и они судят и обсуждают и отлучают“. Ну, какая же это соборность и можно ли о ней говорить?..

Но если наши патриархи древней Руси, говорит г. Каптерев, и зависели во всём и всецело от светской власти, то, всё-таки, несмотря на это, их влияние в то время, как верховных представителей церкви, несомненно было гораздо сильнее и заметнее на всю нашу общественную жизнь, чем в синодальный период. В лице патриархов наша церковь пользовалась и со стороны светской власти большим вниманием и уважением, чем это было после учреждения св. синода. Но это явление, которое обыкновенно приписывают самому факту существования у нас патриаршества, объясняется, однако, совершенно другими обстоятельствами, к которым существование или несуществование у нас патриаршества не имело собственно никакого прямого отношения. Дело тут, по мнению профессора Каптерева, заключалось единственно в том, что государи Московской Руси были обыкновенно завзятыми искренними церковниками, соблюдавшими и в жизни, и даже в домашней обстановке требования церковного устава и разных церковных постановлений. Для них церковные вопросы, даже подробности церковной жизни, всегда были очень близкими и дорогими. Вопросами, напр., о хождении посолонь, о сугубой аллилуии, о церковных звонах и т. п. они интересовались не менее вопросов чисто государственных и потому принимали в их решении самое горячее и деятельное участие. Очень понятно, что при том значении, какое московские цари придавали церковной жизни, с её специальными требованиями и уставами – и высший представитель этой жизни – патриарх должен был обязательно занимать особое, очень видное положение при царском дворе, тем более, что и все окружающие царя и близкие к нему лица были более или менее такими же церковниками, как и сам царь.

Но если, прежде, продолжает профессор Каптерев, царь – церковник постоянно чувствовал нужду иметь около себя близкое ему духовное лицо, чтобы посоветоваться с ним, побеседовать об одинаково интересующих обоих церковных предметах: то со временя Петра обстоятельства резко изменились. Наши цари стали воспитываться уже совершенно иначе, нежели их московские предшественники, а вследствие этого у них образовался на всё иной круг воззрений, иное понимание окружающего, иные вкусы и интересы, очень далёкие от прежних, причём их прежняя церковность необходимо всё более и более отодвигалась на задний план, а вместе с ней отдалялись от дворца и её представители, скоро и совсем забывшие прежнюю торную для многих из них дорогу во дворец.

Это новое направление в нашей умственно-культурной жизни, начавшись с самых верхов, постепенно проникло в широкие круги общества, охлаждая в них любовь и привязанность к былой московской церковности. За холодностью к последней, добавим мы, постепенно выступала вражда к ней скрытая и явная. Не о параличе нашей Церкви со времени Петра Великого надо говорить, а о том, что с того времени Россия мыслящая, начала постепенно отвергаться от России благочестивой, в чём к настоящему времени так много и преуспела.

И. Преображенский

Недавно вышла в свет вторым изданием очень солидная по объёму и очень богатая по своему содержанию книга с вышеуказанным заглавием. В этой книге собраны полностью повествования почти о всех чудотворных иконах Богоматери, помещены также изображения этих икон, описаны чудеса, совершившиеся через эти иконы и т. д. Ясно отсюда, каким драгоценным сокровищем является эта книга прежде всего для пастырей проповедников. Подходит, например, праздник в честь той или иной чудотворной иконы Богоматери и священнику нужно говорить проповедь. Нужно говорить, конечно, про историю установления праздника и т. под. Где же найти эти необходимые сведения?! Вот здесь-то и поможет пастырю книга, изданная г. И. Л. Тузовым. При помощи её проповедник может очень удобно и скоро получить необходимую историческую справку касательно той или иной чудотворной иконы Богоматери. Эта книга доставит не мало духовной пользы и всякому православному читателю. Читая о бесчисленных благодеяниях Богоматери, оказанных роду христианскому, он переживёт минуты духовного умиления, утешения и радования о Господе, даровавшем нам, грешным, Премилосердную Заступницу. Настойчиво рекомендуем книгу вниманию читателей.

Соборный иеромонах Александр

Святая Библия – это солнце духовной человеческой жизни, путеводная звезда наша, предохраняющая нас от падения в греховную бездну.

Как солнце освещает и греет всю нашу мрачную землю, так, и великая священная книга животворно светит миру души человеческой своей Божественной истиной. Вот почему великая Божественная книга и распространена в мире, как ни одна иная.

Вот что читаем мы в последнем отчёте английского библейского общества, напечатанном в 1904 году по случаю столетия со дня основания этого знаменитого общества. В связи с этим (английским обществом) имеется также в виду и американское библейское общество, много содействовавшее распространению Библии среди всех, диких племён народов, живущих в Новом Свете.

„Лондонское общество, основанное в 1804 году, вместе с нью-йоркским, за истекшее столетие своего существования распространило по свету 250.000,000 экземпляров Библии на английском языке. Прибавляя к этому ещё другие издания священной книги, мы получаем общее число экземпляров её, распространённых в свете, свыше 300-миллионов).

За один 1903 год Библейские общества распространили около 8.000,000 экземпляров, на 370 языках и наречиях. Теперь уже Библия переведена на 450 наречий, т. е. её могут читать 70% населения всего мира на своём языке.

Любопытные данные приводит автор этого „отчёта“ (г. Эллиот)⁶⁰¹ о способах распространения священных книг. – „Главными агентами общества, – говорит он, – являются книгоноши, которые, будучи глубоко преданы делу христианской пропаганды, разносят священную книгу в самые дикие, самые отдалённые места. Часто, особенно в первое время существования Библейского общества, они погибали мученической смертью, умирали от холода, голода и жажды, но дело притягивало новых людей, посвящавших жизнь святому долгу. В настоящее время их в распоряжении общества около 2,000 мужчин и женщин. Нет тех средств передвижения, кроме подводного плавания и воздухоплавания, которыми не пользовались бы эти книгоноши. Расплачиваются с ними деньгами, раковинами, оружием, обувью, амулетами, „собачьими зубами“, принадлежностями одежды, продовольствием и т. д.“

Конечно, здесь речь идёт о народах диких, населяющих Африку и Америку, а также и всю Азию, где главным образом распространяется священная книга на туземных языках.

Сам Эллиот говорит, что „когда Библия, так сказать, создавала языки, тогда в сотнях наречий книга эта была единственным в своём роде литературным произведением. Иногда миссионерам и переводчикам приходилось создавать слова для объяснения „Бога“ и других слов, как, например, это было у негров племени Шитсуа (Sheetswa – на восточном берегу Африки), не имевших вовсе на своём языке выражения, соответствующего „Божеству“.

Приход лондонского Библейского общества за 1903 год достиг 232,239 фун. стерлингов, причём больше чем наполовину поступило добровольных пожертвований. Приход американского же общества выразился в сумме 412,403 долларов. Переводя всё это на наши деньги мы получим сумму в 3.064,500 руб.

Автор „отчёта“ говорит, что „пример христианской пропаганды сугубо повлиял своим святым учением на многих язычников. В Индии, например, образовалось своё Библейское общество для распространения всех священных книг, которое, не смотря на его недавнее существование, уже выпустило и распространило свыше 14 миллионов печатных экземпляров. Магометане не считают возможным печатать Коран, – они читают его в литографированном виде, и, конечно, вследствие этого, книжная пропаганда исламизма не подвигается так быстро.

Впрочем, задача распространения священных книг среди диких народов всех стран ещё далеко не достигла того идеала, по которому Слово Божие должно быть общей проповедью по всему лицу земли. В одной Индии есть ещё свыше 74 миллионов жителей, говорящих на 108 наречиях, на которые пока не переведена Библия. По этому видно, какая ещё тяжёлая борьба ожидает лондонское Библейское общество. Но оно, однако, этим не смущается, и его трудовая задача на поприще своего святого дела уже достаточно выяснилась за истекшее столетие его существования.

С. Глебов

Нужды протестантизма и современное его положение. – Мормонство и ислам, в Лондоне. – Странная религиозная процессия в Индии. – Религиозная секта в Корее. Тонг-Тчахи.

В статье под заглавием „Нужды протестантизма“ американская газ. „Union Hospel News“ пытается разобрать вопрос о нуждах американской, протестантской церкви – этого орудия духовно-нравственного совершенствования человечества. Вот эти интересные суждения почтенной газеты.

В настоящее время духовно-нравственное состояние Америки таково, что оно нуждается в Церкви, могущей ответить на запросы отдельных душ и достаточно сильной, чтобы воздействовать на общественную совесть. Принимая на веру, что такая задача по плечу единственно Евангельскому христианству, в том виде, как оно проповедуется нашей протестантской церковью, мы должны, говорит автор, в то же время обратить внимание на недочёты протестантизма и подумать о том, как эти недочёты пополнить.

Отметим четыре фактора, враждебных духу и делу протестантизма. Главный из них – широко распространённое равнодушие к духовным вопросам. Много было говорено о причинах, вызывающих это явление: Церковь слишком аристократична и холодна, члены её ведут неподобающую жизнь; в ней мало единства; переутомлённый народ нуждается в воскресном отдыхе; проповедь слаба; воскресные газеты отвлекают мысль от вопросов веры; критика подорвала, веру многих; принадлежность к церкви обходится слишком дорого и т. д. Все эти и многие подобные обвинения более или менее справедливы, но ни одна из приведённых причин не даёт ответа на вопрос: почему большинство американцев удаляется от церкви?

Равнодушие – это духовное преступление всех, не интересующихся по той или другой причине великими вопросами вечности. Но существует множество людей, скорее обольщённых, чем равнодушных; они следуют дьявольским учениям и противопоставляют христианской вере оккультизм в его различных проявлениях: теозофии, эддиизма и спиритуализма. Люди, не стоящие твёрдо на незыблемом основании христианской Церкви и не пребывающие во Христе, легко увлекаются этими лживыми учениями и не только уклоняются ими от церкви, а совершенно выводятся за её ограду. Не естественно совершенно не интересоваться вопросами веры. Великая тайна будущего века невольно привлекает внимание всех мыслящих людей. Если христианская церковь не даёт им удовлетворяющего им ответа, они или становятся равнодушными, или попадаются на удочку самого грубого обмана. Разные лже-мудрования увлекают скорее всего восторженные, но пустые головы; всё таинственное притягивает их, но не будучи в состоянии „принять здравое учение“, они предпочитают возлагать надежды на вздорные бредни.

Кто-то сказал: „неверие оставляет за собой пустоту, в которую тотчас же устремляется суеверие“. Время дерзкого, хвастливого неверия миновало; мыслящая молодёжь уже не отводит „Веку разума“ видного места в своих библиотеках; но дух лжи по-прежнему восстаёт на Христа и старается сеять в сердцах людей семена вышеупомянутых лукавых учений. Возможно, что опасность порождённая библейской критикой преувеличена, но она несомненно существует. Попытки опровергнуть достоверность той или другой части св. Писания, сомнения в непреложности того или другого догмата или стремление заменить учение об искуплении этикой, всё это несомненно ослабило веру и многих сбило с пути.

Покончив с этими уклонениями от истины, подрывающими власть Церкви, газета отмечает другую грозную силу, приобретающую в Америке день-ото-дня всё большее влияние, эта сила – Римский католицизм. Писатель Гойе говорит: католический вопрос в Соединённых Штатах представляет чрезвычайный интерес. Ещё несколько лет, и он обратится в католическую опасность. В 1776 г. юное правительство отказалось признать Святейший Престол и не признавало за папой право назначить хотя бы одного епископа; теперь же, после филиппинской войны, папе официально предоставлено право утверждать в американских владениях 100 епископов; мало того, папа одержал ещё другую победу: он принимал в Ватикане американских посланников.

Рим не отбивает последователей у протестантизма в Америке, но вводит их туда через широко открытые двери эмиграции целыми полчищами. Уж и сейчас численный перевес населения во всех больших городах на стороне иностранцев, и чужеземные католики начинают уже хвастаться тем, что выборы в их руках. Положим, что они составляют низшую часть населения, но ведь при всеобщей подаче голосов голос последнего невежи стоит голоса Ньютона. Когда в Америке наберётся армия католиков в 15–20 миллионов; армия – тесно сплочённая деспотической религией и слепо послушная своим священникам, с двумя–тремя умными иезуитами, вот тогда мы посмотрим во что обратится американская свобода“.

Вот в общих чертах положение вещей, с которым протестантизму приходится считаться. Автор приходит к заключению, что теперь не время заниматься академическими вопросами и тем менее утешаться мыслью о преобладающем значении в Америке протестантской церкви; настал час изучить нужды этой церкви и подумать об их удовлетворении.

* * *

В „Berliner Tageblatt“ доказывается, что магометане и мормоны – вот лондонская злоба дня. Учреждая странствующих апостолов, глава мормонов Иосиф Смит, очевидно, предвидел то время, когда последователи его уже не будут довольствоваться Америкой и переберутся за океан, в Европу, за новыми адептами. Однако преемники Смита скоро убедились в том, что труды их среди развитых и твёрдых в вере народов южной Европы пропадают даром: французы, итальянцы и испанцы доставили мормонам не больше нескольких сотен последователей. Зато в северной Европе жатва была гораздо обильнее, что служит, конечно, не к чести северян и только доказывает, что среди них больше глупых людей, чем в других странах. Наибольший успех мормоны имели в Дании и Англии, а из сынов Альбиона самыми ревностными приверженцами многожёнства оказались жители Ливерпуля, среди которых, вероятно, по той же причине, имеется также достаточное количество последователей ислама. Надо полагать, что оба эти вероучения нашли удобную почву для вербовки новых последователей и в самом Лондоне, так как там раздался на днях всеобщий крик негодования по поводу дерзости мормонской пропаганды. Пророки с берегов Соленого Озера открыли в столице Великобритании три храма, в которых и проповедуют переделанную из романа религию, т. к. „Книга Мормон“ или „Золотая Библия“ не что иное, как переделка романа Шпаульдинга. Роман этот был написан в 1812 г. духовным лицом, под впечатлением производившихся поблизости от его поместья раскопок американских древностей. Автор употребил довольно обычный в литературе приём и написал свою книгу как бы от имени последнего потомка угаснувшей расы. Первоначально сочинение носило заглавие: „Здоровая рукопись“, но друзья автора, которым он давал его для прочтения, изменили его и назвали книгу: „Золотой Библией“. Шпаульдинг передал свою рукопись для напечатания издателю Паттерсону в Питсбурге, который потребовал от автора объяснительного к ней предисловия; Шпаульдинг на это не согласился, и рукопись так и осталась в типографии Паттерсона. В один прекрасный день её отыскал там некто Сидней Ригдам и снял с неё копию. Каким образом этот список попал в руки ловкого Иосифа Смита проследить не удалось, но несомненно то, что Сидней Пигдам сделался самым ревностным последователем и, по всей вероятности, соучастником И. Смита. Вдова Шпаульдинга и множество его друзей клятвенно подтвердили, что „Здоровая рукопись“ или „Золотая Библия“ и „Книга Мормон“ одно и то же.

Странно, что в Лондоне возбудила негодование не сама религия, основанная на таком грубом обмане и что печать восстала не против этого вероучения вообще, а только против одного из его догматов – многожёнства. И на самих мормонских миссионеров, давно уже хозяйничавших в столице, обратили внимание только после того, как они начали особенно усердно втираться в семейства, где были дочери. Только тогда обеспокоенная печать отметила и то обстоятельство, что общественное управление предместья Финсбери предоставило в их распоряжение зал ратуши для публичной проповеди. Есть, однако, причины опасаться, что шум, поднятый прессой, только улучшит дела опасной секты и увеличит число любопытных, стекающихся на мормонские собрания, потому что нездоровое стремление ко всему необычайному, замечаемое во всей Англии, особенно сильно в Лондоне, где число неврастеников день-ото-дня увеличивается.

Замечательно, что с усилением мормонской пропаганды, усилилось одновременно и движение в пользу магометанства, и при том в такой степени, что английские магометане уже подумывают о построении в Лондоне мечети. Говорят, что поклонники пророка уже облюбовали место для нового храма по соседству с Вестминстерским аббатством и с великолепным католическим собором. Мечеть будет облицована в славу пророка зелёным кирпичом и украшена внутри роскошной мозаикой, т. ч. не уступит в великолепии христианским храмам. И так, ещё недолго – и с минарета этой мечети раздастся в Лондоне среди грохота экипажей и свиста моторов: Ля ил Алла, расул Алла!

* * *

Одна индийская газета рассказывает, что в минувшем сентябре, в городе Бельгауме, Бомбейского округа, происходило необычайное религиозное торжество-процессия в честь богини Дурги – супруги Шивы. Богиня помещалась на великолепной 12-и этажной колеснице в 64 фута высоты, везомой многими сотнями её верных поклонников; празднество длилось 12 дней, в течение которых богине было принесено в жертву множество быков, козлов и баранов. Торжество происходит через каждые 12 лет, но на этот раз оно отлагалось из-за чумы, и со времени последней процессии прошло 17 лет. Огромные толпы народа стеклись из окрестностей, чтобы принять участие в торжестве и принести богине свои дары. Во время следования процессии по узким улицам города, пришлось снести балконы и галлереи многих домов, мешавших прохождению колоссальной колесницы. Хозяева этих домов видели в этом особую милость к ним богини, не только спасающей от холеры, чумы и оспы, но и дарующей долгую жизнь, богатство, доброе имя и многих сыновей.

* * *

Секта Тонг-Тчаков, возмущение которых послужило косвенным поводом к японо-китайской войне 1894 г., до сих пор мало известна на западе. Действия приверженцев этой секты интересны уже по тому, что служат оправданием для посылки в Корею японских войск, под предлогом сохранения в стране порядка, в действительности же для того, чтобы распоряжаться там именем несчастного императора. Но и помимо этого, религиозные движения, так легко превращающиеся на Дальнем Востоке в народные волнения, заслуживают внимания.

Возмущение Тонг-Тчаков возникло в 1859 г. в городе Киэн-Тчиу, в южной Корее. Тонг-Тчак значит: „восточное учение“. Народное движение было вызвано основателем секты, образованным корейцем по имени Тчай-Тчей-Шу, который живо интересовался успехами католической веры в его родной стране. Обеспокоенное этими успехами, корейское правительство стало преследовать миссионеров и всех обращённых ими. Тчай думал: – если миссионеры пришли издалека и не жалеют трудов и денег ради своей веры, то она должна быть истинна, а если она истинна, то зачем же казнить правительство смертью исповедующих её? – Мучимый сомненьями, Тчай заболел; никакие лекарства не помогали, и он был уже при смерти. Но однажды, на заре, ему явилось сверхъестественное существо, позвало его по имени и спросило: знает ли он, кто с ним говорит? – Нет, – ответил он.

– Я Бог, преклонись передо мной, и ты получишь власть над народом. – Тчай спросил: – Истинна ли католическая вера?

– Нет – ответил дух.

Видение исчезло. Тчай схватил кисть и написал на бумаге. – Бог Неба! мы всегда служили тебе согласно с твоей волей, не даруешь ли ты нам наконец понимание всего? и когда неизреченные мысли твои снизойдут на нас, не исполнятся ли желания каждого? – Затем Тчай сложил бумагу, сжёг её, смешал пепел с водой, которую и выпил. После этого он встал и почувствовал себя здоровым.

Вскоре после чудесного исцеления он написал книгу: „Высокое, священное Писание“. Из конфуцианства он заимствовал деление на четыре книги, из буддизма предписание об очищении сердца, из таоизма – об очищении тела, и из католицизма понятие о Боге. Но чтобы доказать, что его учение не тожественно с католической верой, он назвал его „Восточным Исповеданием“, в противоположность католицизму, который известен в Корее под именем „Западного исповедания“.

Число последователей Тчая постоянно возрастало до 1865 года, когда гонение на католиков усилилось. В этом году Тчай был схвачен, обвинён в принадлежности к католицизму и казнён.

Тонг-Шаки – последователи Тчая – приняли это имя; они исповедуют единобожие, отвергают буддистское учение о переселении душ и не признают никаких священных изображений. Вновь обращаемых приводят к священнику и ставят перед ними две зажжённые свечи, хлеб, рыбу и сладкое вино. Неофиты читают хором 24 раза молитву, преклоняют колена перед свечами и садятся после этого за общую трапезу. Тонг-Шаки молятся перед жертвенником из красной глины и извести, на который ставится чаша с чистой водой. Совершающий очередное богослужение встаёт ночью, становится на колени перед жертвенником, читает молитву и пьёт воду, которая называется „чашей небесного милосердия“.

Основатель новой веры исцелился от болезни, выпив в стакане воды пепел от бумаги, на которой была написана молитва, а потому и последователи его приписывают чудодейственную силу молитвам, написанным на кусочках бумаги. – Если вы будете носить на себе такую молитву, то и сотни злых духов не причинят вам зла – говорят они. Есть молитвы, предохраняющие от смертоносного оружья, другие способствуют счастливому путешествию и т. д. В них говорится, что Тчай – великий учитель – передвигался на облаках, перескакивал через горы, разрушал здания и по желанию становился невидимым. Заимствовав из Библии понятие об едином Боге, Тонг-Тчаки не усвоили из неё учения о будущей жизни. Когда их спрашивают: „будет ли человек жить по смерти новой жизнью?“ они осторожно отвечают: „кто может то знать?“

Весной 1893 г. пятьдесят Тонг-Тчаков явились перед дворцом в Сеуле и стали писать на столе, покрытом красной скатертью, прошение императору. Они просили о том, чтобы их учитель, казнённый Тчай, был признан невинным, и о разрешении воздвигнуть ему памятник. Далее они требовали свободного исповедания своей веры и равных прав с католиками и грозили, в случае отклонения, их ходатайства, изгнать из Кореи всех иностранцев. Император обещал рассмотреть их прошение и в свою очередь попросил их не мешать дальше движению около императорского дворца. Прошение было отвергнуто и некоторые из Тонг-Тчаков арестованы. Весной следующего 1894 г. вспыхнуло восстание. Корейские солдаты бежали перед Тонг-Тчаками, которые овладевали городами, прогоняли, а иногда и казнили смертью должностных лиц, от которых раньше терпели преследования. При занятии города или деревни сектанты прежде всего отыскивали там своих единоверцев и с помощью их заставляли и остальных жителей убеждениями, а иногда и силой, присоединиться к их обществу.

Они обещали соглашавшимся примкнуть к ним избавление от налогов и всегда обильную жатву, а также и то, что их не коснётся никакая болезнь и что во время войны пули врагов их будут превращаться в воду. В мае 1894 г. императорские войска были разбиты Тонг-Тчаками и тогда Корейский Император просил помощи у Китая, который и выслал 2000 солдат; при одном появлении их, восстанцы, успевшие уже дойти до Сеула, удалились в южную Корею. Япония, со своей стороны, послала войско, и война началась. Эта борьба с Японией излечила Тонг-Тчаков от некоторых суеверий; напр., им пришлось убедиться в том, что вражеские пули не превращаются в воду. Многие из них погибли.

Религиозное движение перешло в народное восстание, направленное главным образом против иностранцев и царствующей династии, позволившей им укорениться в Корее.

В виду того, что взоры всего мира прикованы теперь к Корее, не лишнее будет привести здесь некоторые сведения об этой стране, заимствованные нами из парижской газеты: Écho de Paris.

– Япония постарается конечно разрешить корейский вопрос в самом сердце полуострова, которым она стремится овладеть. Мировые события произойдут в стране, поэтически названной „Царством тихого утра“ или „утренней свежести“, а потому весьма интересно познакомиться с этой таинственной страной, совершенно чуждой всем современным идеям, а также и с „Народом Отшельником“, полупившим это прозвище за добровольное, многовековое удаление от всего остального мира. Китайцы смотрят на корейцев, которых насчитывают до 15-ти миллионов, как на своих младших братьев, происхождение этого народа ещё не выяснено, а история его, часто сказочная, вся наполнена набегами китайцев и нашествиями японцев, которые нападали на своих миролюбивых соседей, ещё задолго, до начала нашего летосчисления. Корея действительно много раз наводнялась и была покоряема японскими войсками, но каждый раз отбрасывала своих притеснителей в море и им так и не удалось утвердиться в этой стране. До конца ХIV-го века в „Земле тихого утра“ царил буддизм, но затем он уступил место шаманизму, т. е. грубому суеверию, поклонению духам земли и воздуха и, главным образом, безумному страху перед Драконом.

Дракон – это злой дух, вносящий в жилище людей всевозможные бедствия, отчаяние и смерть; это виновник страшного бича – эпидемической оспы, которой отмечены лица ⁷/₈ всего населения полуострова. Средством от этой ужасной болезни считается отвар из собачьего мяса, которым корейцы и вообще не пренебрегают. Дракон вселяется также и в людей, и в таких случаях приходится прибегать к особым заклинаниям.

Образ жизни этого народа, склад его ума, обычаи, привычки, манера себя держать, представляют для европейца большой интерес, иногда внушают симпатию и даже трогают, а иногда вызывают невольный смех. Их политическая неумелость, мелочная придирчивость правительства и некоторые подробности придворного этикета действительно напоминают сцены из какой-нибудь оперетки. Но бывают случаи, когда правительство оказывается вполне на высоте своего призвания. Так, напр., в 1871 г., когда американцы стали обстреливать берега полуострова в надежде завладеть могилами некоторых императоров, похороненных, по слухам, в гробах из чистого золота, – корейский император отразил нападение, и Корея охраняла свою независимость до последнего нашествия японцев.

В стране, которой японцы надеются завладеть, их (японцев) терпят, но в то же время ненавидят. Тщеславные, высокомерные» хвастуны и лгуны, они составили себе повсеместно самую дурную репутацию. Водрузится ли окончательно знамя Восходящего Солнца в земле тихого утра? Позволяем себе в этом усомниться и от душа желаем народу-отшельнику лучшей участи.

С. Вердеревская

Современный строй внутренней миссии в Харьковской епархии. – Новые правила для деятельности миссионерского комитета и инструкция для епархиального миссионера. – Новое братство. – Раскольничья неверотерпимость. – Некрологи еп. Виссариона и проф. Н.И Субботина.

В виду новых задач, возлагаемых на внутреннюю миссию вероисповедным законом 17 апр., настоит неотложная необходимость пересмотреть все существующие опыты и начинания наилучшего устройства наших епархиальных миссий. В настоящий раз остановим внимание наших читателей на устройстве Харьков. епарх. миссии, которая, к чести её сказать, всегда стремилась стоять на уровне требований современности и в последнее время вновь перестроилась в двоих правилах и инструкциях.

Внутренняя миссия в Харьковской епархии в более или менее организованном виде насчитывает всего лишь пятнадцатый год своего существования. Начало ей положил известный архипастырь и ревнитель миссионерского дела почивший высокопреосвященный Амвросий. Он первый пришёл к мысли о необходимости открытия в епархии для блага Церкви специальных миссионерских учреждений и лиц. Так, в 1891 году им открывается в епархии первое специально-миссионерское учреждение под именем: „Харьковского Епархиального Совета по миссионерским делам“. Это учреждение, состоя под председательством самого архиепископа, имело для последнего значение, главным образом, совещательного органа по вопросам миссии. В то же время Совет руководил миссионерскою деятельностью приходских священников и заботился вообще об улучшении миссионерского дела в епархии. Особых, строго формулированных правил для своей деятельности Совет не получил, так-как таковые могли быть указаны ему только продолжительным опытом. В 1892-м году высокопреосвященный Амвросий впервые открывает в епархии должность „Харьковского Епархиального миссионера“ и привлекает на оную лицо с академическим образованием. Специальной инструкции для своей деятельности епархиальный миссионер не получает, а руководится синодальными „правилами об устройстве миссий и о способе действия миссионеров“ (определ. Св. Синода от 25-го мая 1888 г. за № 1116-м) и ближайшими распоряжениями архипастыря. В 1897-м году по воде высокопреосвященного Амвросия открываются в епархии „благочиннические миссионерские съезды“, которые с того времени собираются ежегодно в осенние месяцы и действуют по определённой программе, рассчитанной на всестороннее изучение состояния расколо-сектантства и религиозно-нравственного просвещения в приходах каждого благочиния⁶⁰². В 1900 году для нужд противо-раскольничьей миссии на единоверческого священника г. Харькова возлагается ведение в епархии с раскольниками бесед. В то же время делаются опыты заведения при Совете миссионеров-книгонош из крестьян. В 1895 году в Сумском уезде, в заштатном гор. Белополье, открывается религиозно-просветительное братство во имя Пресвятой Богородицы, которое задаётся целью противодействовать и развитию в уезде сектантства. В таком положении находилась внутренняя миссия в Харьковской епархии при вступлении в управление ею нынешнего архипастыря, высокопреосвященного Арсения. Умудрённый редким жизненным опытом и вдохновляемый любовью к делу внутренней миссии, архиепископ Арсений деятельно усовершенствует организацию существовавших до него миссионерских учреждений и вновь открывает миссионерские учреждения и должности, а равно и религиозно-просветительные братства, преследующие и миссионерские цели.

Прежде всего архипастырь останавливает своё внимание на „Харьковском Епархиальном Совете по миссионерским делам“. По его повелению Совет занимался выработкой особых „правил для своей деятельности“. Составленные местным епархиальным миссионером и рассмотренные Советом „Правила для деятельности Харьковская Епархиального Совета по миссионерским делам“ удостаиваются одобрения и утверждаются резолюцией архипастыря, от 29 марта 1905 года за № 1313.

По этим „правилам“: § 1) Харьковский Епархиальный Совет по миссионерским делам, состоящий под непосредственным руководством и наблюдением епархиального преосвященного, ведает дела и вопросы об устройстве местной миссии и о способах действования пастырей Церкви по отношению к раскольникам и сектантам. § 2) Харьков Епарх. Совет по мисс. делам действует в строгом согласии с утверждёнными Св. Синодом: „Правилами об устройстве миссий и о способе действий миссионеров и пастырей Церкви по отношению к раскольникам и сектантам“ (определ. Св. Синода от 25 мая 1888 г. за № 1116), а также с другими узаконениями Св. Синода и гражданскими по делам миссии. § 3) Харьк. Епарх. Совет по мисс. делам заботится о широком развитии и наилучшей постановке миссионерского дела в епархии, с каковой целью употребляет следующие средства: а) заботится об учреждении должностей миссионеров противо-сектантского и противо-раскольнического и их помощников и сотрудников; б) насаждает миссионерские учреждения, как то: комитеты, кружки и т. п.; в) устраивает ежегодно благочиннические миссионерские съезды и, по мере надобности, съезды уездные и епархиальные; г) ходатайствует о построении или расширении храмов в заражённых расколом и сектами приходах; д) содействует наилучшему материальному обеспечению причтов в раскольничьих и сектантских приходах и привлечению в эти приходы достойных священнослужителей; е) печётся о благолепии в храмах богослужения и особенно об устройстве хороших церковных хоров в заражённых лжеучениями приходах и содействует распространению лучших образцов церковной живописи, наблюдает затем, чтобы в храмы не были допускаемы изображения, не соответствующие исторической действительности и святости Бога и святых Его; ж) заводит и улучшает церковные, благочиннические, а также и уличные миссионерские библиотеки; з) распространяет в народе миссионерские листки и брошюры; и) способствуем развитию церковношкольной миссии; i) поощряет разными законными способами миссионерских деятелей; к) ходатайствует перед благотворительными учреждениями о материальном вспомоществовании новообращённым из раскола и сектантства в случае их действительной нужды; л) рекомендует знакомых экспертов в разные судебные учреждения по делам, возникающим там против раскольников и сектантов и м) по отношениям Духовной Консистории даёт свои отзывы о делах, касающихся раскольников и сектантов. § 4) Харьков. Епарх. Совет по мисс. делам пользуется правом сношения по делам миссии с гражданскими лицами и учреждениями от имени епархиального преосвященного или через Духовную Консисторию. § 5) Харьков. Епарх. Совет по мисс. делам состоит из председателя и членов. Председатель Совета и члены оного в потребном количестве назначаются Епархиальным преосвященным. Примечание 1-е. Председатель Совета назначается Епархиальным Преосвященным, а члены Совета назначаются как по личному усмотрению Епархиального Преосвященного, так и по представлению Совета. Примечание 2-ое. В качестве членов с правом совещательного голоса Совет может приглашать в свои заседания и необходимых для него лиц со стороны. § 6) Епархиальный миссионер, состоя в непосредственном распоряжении Епархиального Преосвященного, действует под ближайшим его руководством, причём исполняет поручения Совета, утверждённые Епархиальным Преосвященным. Примечание 1. Упомянутые в § 3-м, в пп.: „а“, „б“ и „в“ противо-сектантские миссионеры и учреждения действуют под ближайшим руководством и наблюдением епархиального противо-сектантского миссионера, который о всём, что касается означенных лиц и учреждений, входит с своими докладами в Совет. § 7. Харьк. Епарх. Совет по мисс. делам имеет свою миссионерскую библиотеку. § 8, Библиотекарь, а равно секретарь и казначей Совета избираются Советом за особое вознаграждение. § 9. Все журнальные постановления Совета приводятся в исполнение по утверждении оных епархиальным преосвященным. § 10. В конце января каждого года Совет заслушивает составленный секретарём, казначеем и библиотекарем подробный годичный отчёт о деятельности Совета и о состоянии расколо-сектантства за истекший год, каковой представляется епархиальному преосвященному.

Как видно из приведённых „правил“, деятельность „Харьковского Епархиального Совета по миссионерским делам“ не только весьма широка, разностороння, но и точно формулирована, что имеет большое значение для успешного отправления Советом своих обязанностей. Кроме „правил“ для Совета, высокопреосвященный Арсений, резолюцией от 12 апреля 1905 г. за № 2390-м, утверждает и „инструкцию Харьковскому Епархиальному миссионеру“, в целях наибольшего согласования его деятельности с деятельностью других миссионерских лиц и учреждений в епархии, получивших при Архипастыре широкое развитие.

По этой „инструкции“: § 1) Харьковск. Епарх. миссионер в своей деятельности должен руководствоваться утверждёнными определением Св. Синода от 25 мая 1888 г. за № 1116-м, „Правилами об устройстве миссий и о способе действий миссионеров и пастырей Церкви по отношению к раскольникам и сектантам“ («Церковн. Ведом.» 1888 г. №28). § 2) Харьк. Епарх. Миссионер, на основании „Правил“ Св. Синода, в прохождении своей должности состоит в непосредственном распоряжении местного епархиального преосвященного и действует по ближайшему его указанию, обращая преимущественно внимание на местности, особенно заражённые сектантством, а равно и на те заблуждения, которые в данное время наиболее распространяются к соблазну православных («Правила» п. 4-ой). § 3) Харьков. Епарх. Миссионер, на основании „Правил“ Св. Синода, объезжает, по ближайшему усмотрению епархиального преосвященного, заражённые сектантством местности для собеседований с заблуждающимися и обстоятельно доносит епархиальному преосвященному о своих действиях во время таких собеседований, а также вообще о последствиях своих миссионерских занятий и о своих наблюдениях над течением миссионерского дела в приходах и над состоянием в них сектантства. По истечении года, епархиальный миссионер составляет отчёт о своей деятельности и о состоянии сектантства за истекший год и представляет оный отчёт на благоусмотрение епархиального преосвященного („Правила“ п. 5-й). § 5) Харьков. епарх. миссионер, по самому характеру своей должности, состоит непременным членом Харьковского епархиального Совета по миссионерским делам и Совета Епархиального братства Озерянской Божией Матери. § 5) Харьков. Епарх. миссионер, по личному указанию Епархиального архипастыря и по поручениям Епархиального Совета по миссионерским делам, утверждённым Епархиальным Архипастырем, ближайшим образом руководит миссионерскою деятельностью приходских священников и специально-миссионерских учреждений (как то: комитетов, кружков и т. п.) и лиц (как то: помощников епархиального миссионера, уездных и окружных миссионеров и т. п.), насаждаемых в епархии Советом по миссионерским делам или Епархиальным Братством Озерской Божьей Матери. § 6) Харьков. Епарх. миссионер по вопросам, касающимся упомянутых в § 5-м специально-миссионерских учреждений и лиц, входит со своими докладами в подлежащие учреждения, т. е. в Епархиальный Совет по миссионерским делам или в Совет Епархиал. Братства Озерянской Божией Матери. § 7) Харьков. Епарх. миссионер, состоя в непосредственном распоряжении епархиального преосвященного (§ 2) и действуя под ближайшим его руководством, исполняет поручения Епархиального Совета по миссионерским делам, утверждённые Епархиальным Преосвященным („Правила для деятельн. Совета“ § 6-й). § 8), Харьк. Епарх. миссионер, при исполнении своих обязанностей в епархии, должен руководствоваться и всеми другими пунктами утверждённых Св. Синодом „Правил“, определяющими: а) взаимные отношения миссионеров и приходских священников (пп. 9 и 10), б) ведение бесед с заблудшими (пп. 11 и 12), в) отношение к заблудшим (п. 13), г) место для бесед (п. 14), д) предметы бесед (п. 15), е) порядок бесед (п. 16) и ж) способы приглашения заблудших на беседы (п. 17-й). § 9) Харьк. Епарх. миссионер начинает свой миссионерский год с 1-го января и на время летней страды прекращает систематические публичные беседы с сектантами по епархии, как это рекомендовано и на 3-м Всеросс. Миссионер. съезде в Казани (см. „Деяния 3 Всер. Мисс. Съезда“. Изд. В. Μ. Скворцова, 1888 г. стр. 224).

Составленная в строгом соответствии синодальным „Правилам“, вышеприведённая „инструкция Харьковскому Епархиальному миссионеру“ как нельзя лучше удовлетворяет нуждам местной миссии и устраняет обычно происходящие у нас в епархиях пререкания между разными деятелями на миссионерской ниве, что гибельно отражается на делах миссии. Вот почему нельзя не приветствовать горячо забот Харьковского архипастыря об устранении этой аномалии в миссионерском деле изданием точных „правил“ и „инструкции“ В том же 1905-м году с благословения архипастыря выступают на миссионерской ниве в епархии и новые миссионерские лица и учреждения, как то: „помощник епархиального миссионера“, отдельный для Богодуховского уезда „книгоноша-собеседник“ и в Сумском уезде „Искрицковщинский Миссионерский Комитет“. Означенные лица и Комитет в своей деятельности руководствуются утверждёнными архипастырем особыми „инструкциями“, составленными в согласии с вышеупомянутыми „правилами“ Совета и „инструкцией“ епархиального миссионера. Одновременно с сим и противо-раскольничья миссия приобретает себе нового деятеля, в лице Волчанского уездного миссионера.

Ещё в 1903 году резолюцией архиепископа Арсения от 31-го декабря за № 7743-м был утверждён „Устав Харьковского Епархиального религиозно-просветительного Братства Озерянской Божией Матери“, которое преследует и специально-миссионерские цели. В. текущем же 1905 году января 28-го дня утверждены владыкой и „правила для открытия уездных отделений“ того же братства, причём миссионерские цели в этих „правилах“ выдвигаются на первое место. В самом г. Харькове для борьбы с местным сектантством и для укрепления православных в вере и преданности Церкви возникло проектированное местным епархиальным миссионером „Архангело-Михайловское содружество ревнителей св. Православно-христианской веры“, устав которого, составленный применительно к местным нуждам, удостоился утверждения архипастыря 8 марта 1905 года.

В таком виде действует ныне внутренняя миссия в Харьковской епархии при живом покровительстве своего архипастыря.

* * *

Не так давно была присоединена к св. Церкви, через таинство миропомазания, дочь бывшего начетчика вятских беспоповцев Феодора Евстафьева Петухова, Варвара Петухова. Четыре года тому назад её оставил сожитель её, крестьянин деревни Орловского Починка, Глазовского у., Стахей Лузянин, отправившись куда-то в сибирскую сторону, тайно от своих родных, и похитив у отца 400 р.; и по настоящее время неизвестно где он проживает. Варвара Петухова, проживавшая у отца своего сожителя, – фанатика-раскольника, Дмитрия Лузянина, решилась принять православную веру. Но как осуществить эту решимость посреди раскольников Орловского Починка? И вот она приехала в Вятку – в семейство нашего корреспондента г. Адриана Зубарева, забрав несколько своего имущества и оставив в Орловском Починке трёх детей своих: Наталью 12 лет, Петра 9 л. и Михаила 7 л., который уже помер без неё. Спустя две недели, приезжает сюда и отец её сожителя Л-нин, и спрашивает Зубарева.

– Что она... уже ходила к попу?

– Да, – сказал г. Зубарев.

– И дала слово ему быть мирской?

– Да, быть истинной православной христианкой.

– Я хотел её видеть, а теперь уже не нужно.

Зубарев завёл речь о том, чтобы взять ей от него детей своих. Но за это он угрожал смертью как ей, так и З-ву. А когда возвратился домой, то заявил в волостном правлении на неё обвинение в краже будто бы 300 руб., о чём при разговоре со З-вым однако не говорил ни слова. Были уже две повестки о вызове В. Петуховой в суд. Но ею послано объяснение, почему она не может явиться на суд, именно: что ей явно угрожал смертью её мнимый свёкор. А что побоев и калечения она во всяком случае не может избежать в такой глуши, как Орловский Починок, за примерами ходить не далеко. Не в Орловском Починке, а в деревне Костипы, недалеко от гор. Вятки, когда покойная мать Варвары Петуховой вздумала принять православие, то раскольники схватили её, посадили на цепь и били черёмуховой палкой.

Теперь несчастная мать просит начальство возвратить новоприсоединённой к Церкви детей её, но за успех трудно ручаться: ведь, раскольникам дана свобода... А детей не только матери, а и чужому жалко. Один её сын помер без неё, – как бы и остальные также не померли. Нет, не православные, а раскольники неверотерпимы и далеко ещё не доросли до религиозной свободы совести.

* * *

Миссия на днях понесла тяжёлую утрату, лишившись в один день, двух известных всей православной России своих ревностных покровителей и опытных руководителей.

30 мая почили о Господе: Епископ Виссарион, – костромской маститый иерарх, знаменитый духовный писатель и проповедник, и заслужен. профессор московской духовной академии, Николай Иванович Субботин, выдающийся знаток раскола и духовный писатель.

Покойный иерарх, в мире Василий Петрович Нечаев, родился 13 марта 1825 года в селе Коледине Тульской губернии. После домашней подготовки он поступил в Тульскую духовную семинарию, откуда, по окончании курса, как лучший воспитанник, был отправлен в московскую духовную академию. Здесь он блестяще окончил своё высшее образование со степенью магистра богословия (1848 г.) и вслед затем получил место преподавателя в родной ему Тульской семинарии.

Через год увидело свет магистерское сочинение юного педагога: Святой Димитрий митрополит ростовский (Μ. 1849 г.), которое сразу обратило на себя внимание тогдашних видных знатоков отечественной истории. „Это – превосходное исследование о незабвенном авторе Четьи Миней, – говорил Μ. П. Погодин. – Какое здесь богатство сведений, какая начитанность, какая основательность, отчетливость!“ Почти одновременно с появлением своего замечательного труда, В. П. Нечаев был переведён в Вифанскую духовную семинарию. Но здесь будущему иерарху пришлось прослужить очень недолго: 21 октября 1852 года он получил звание профессора Московской духовной семинарии.

С этих пор и открылась продолжительная благотворная деятельность почившего в первопрестольной столице. 8 декабря 1853. года В. П. Нечаев был рукоположен во священники семинарской церкви, а с 12 декабря 1855 года, т.-е. почти полвека тому назад, занял место настоятеля Николаевской, в Толмачах, церкви, при которой и прослужил около тридцати пяти лет.

Поразительную редкой энергии деятельность проявил почивший за время своего пребывания в древней столице. Среди сложных обязанностей по приходу молодой пастырь не прерывал и своих педагогических занятий, продолжая по-прежнему преподавать Закон Божий в различных учебных заведениях. А с 1859 года перед трудолюбивым отцом В. П. Нечаевым открылось ещё новое, ещё более широкое поприще духовного публициста. Он сделался соредактором им же основанного журнала Душеполезное Чтение, которому отдал много времени и сил, особенно когда впоследствии остался его единственным руководителем.

Крайне трудно было бы перечислить все труды почившего иерарха, появившиеся на страницах этого духовного органа.

В 1887 году скончалась его супруга. Вскоре после этой скорбной утраты отцу В. П. Нечаеву было предложено со стороны высшей епархиальной власти принять монашеский постриг, чтобы тем открыть себе доступ к архипасторству. 30 июня 1889 года состоялось торжественное рукоположение отца В. П. Нечаева во епископа дмитровского, первого викария московской митрополии. А с 14 декабря 1891 года почивший святитель Виссарион был уже призван на самостоятельную кафедру епископа костромского и галичского.

Несмотря на сложные архипастырские обязанности, покойный владыка с редкой энергией до самой кончины продолжал свою духовно-литературную деятельность. Редкая книжка Душеполезного Чтения не украшалась его прекрасными проповедями и статьями, в которых он, как и раньше, откликался на всевозможные запросы жизни. Многие из принадлежащих ему трудов уже соединены в обширные сборники и вышли отдельными изданиями, которые достигли огромного распространения.

За все эти замечательные сочинения преосвященнейший Виссарион был удостоен степени доктора богословия (1894 г.) и звания почётного члена родной ему Московской академии.

* * *

Н. И. Субботин, был уроженец города Шуи, Владимирской губернии, родился 13 ноября 1827 г., воспитывался в местной семинарии, по окончании которой поступил в московскую духовную академию, откуда и был выпущен в 1852 году со степенью магистра. Эту степень покойный получил за представленное им сочинение: – Обь отношениях духовенства русского к князьям с XI до половины XV в., которое появилось затем на страницах академического журнала: Прибавление к Творениям Св. Отцов за 1858 год.

По окончании курса, Н. И. Субботин был назначен учителем церковной истории и церковного законоведения в Вифанскую духовную семинарию, а с 1855 года был приглашён бакалавром и в родную академию на кафедру библейской герменевтики и учения о вероисповеданиях, ересях и расколах. Здесь, в стенах родной академии и протекала многолетняя, плодотворная и учёная деятельность почившего. Уже в 1859 году он за свою „отлично-усердную службу“ удостоился звания экстра-ординарного профессора, а в 1874 году, когда блестяще защитил диссертацию, озаглавленную О происхождении у старообрядцев австрийской иерархии, был утверждён Св. Синодом в степени доктора богословия и назначен ординарным профессором по кафедре истории и обличения русского раскола.

На ряду с такой усердной педагогической деятельностью Н. И. Субботин очень много работал и на учёно-литературном поприще. Он выступил со своими замечательными обличениями раскола ещё с шестидесятых годов. В это время стали появляться на страницах органов Μ. Н. Каткова те статьи Н. И. Субботина, которые не только вызвали горячее сочувствие всего лучшего русского общества, но даже побудили многих видных старообрядческих деятелей перейти на лоно истинной православной Церкви.

Отлично знакомый с прошлым и настоящим положением раскола, Н. И. Субботин обогатил нашу духовную литературу весьма, многими новыми и ценными исследованиями, как: Опровержение клевете на патриарха Никона, Раскольническая библиография Павла Любопытного, Из истории Преображенского кладбища, Материалы для истории раскола за первое время его существования, История так называемого австрийского или белокриницкого священства, Прения Панаггиоти с Азимитом в древнейших его списках и мн. др.

В течение двадцати девяти лет (с 1875 г.), покойный издавал Братское Слово – этот первый у нас орган, посвящённый изучению раскола. Живо откликался здесь Н. И. Субботин на все важные факты из жизни старообрядчества. Много места уделял он также в своём журнале неизвестным до тех пор, но замечательно-интересным историческим сочинениям, относящимся к XVIII веку.

Много тяжёлых дней пришлось пережить этому горячему и убеждённому борцу за православную Церковь, особенно в течение последнего времени. Тем не менее Н. И. Субботин до самой кончины стойко продолжал отстаивать свои взгляды на раскол и убеждения – то на страницах Московских Ведомостей, то в журнале Вера и Церковь.

Мир праху почившим благим и многоплодным делателям в церковном вертограде, а душам их блаженное упокоение в святых обителях Отца небесного!

Μ.

Всякий язычник, магометанин, всякий еврей может переменить свою веру.

Лютеранин, католик тоже может переменить свою веру.

Апреля 17 предоставлено это право и православным.

Государь Император наш не желает стеснять ничьей свободной воли в деле веры.

Но так как Он Сам Православный, то, понятно Ему приятно, если православные будут оставаться Православными, и ещё приятнее, когда язычники, евреи, магометане, лютеране и католики будут делаться православными.

Веротерпимость Государя учит и всех быть веротерпимыми, а не фанатиками и приверженцами насилий, караемых Царём и Самим Богом.

Никанор Епископ Гродненский и Брестский

Высочайшим указом 17-го апреля, между прочим, предоставлено право православным по желанию своему переходить в другое исповедание. В виду возникшей по этому поводу пропаганды со стороны представителей инославных исповеданий и нередко насильственного совращения ими членов господствующей церкви, министерство внутренних дел, в виде временной меры ограждения интересов православия, выработало нижеследующие правила.

Лица, только числящиеся православными, но отпавшие от православия и желающие принять то инославное христианское исповедание, которое они в действительности исповедуют, обращаются с заявлением о том к местному губернатору. Губернатор, удостоверившись теми средствами, которые он находит наиболее целесообразными, что означенные лица действительно в данное время принадлежат к уклонившимся от православия и что сами они или предки их исповедовали инославную христианскую религию или то нехристианское вероучение, к которому они желают быть причислены, передаёт заявление на усмотрение подлежащей инославной или иноверной духовной власти.

Лица православные, желающие перейти в одно из инославных христианских исповеданий, подают заявления местному губернатору. Губернатор, по получении заявления, выясняет через православное духовное начальство, какими причинами вызывается предполагаемый переход и приняты ли были меры увещания по отношению к отпадающему, и затем, в случае безуспешности увещаний, безотлагательно дает заявлению дальнейшее движение. По присоединении отпадающим от православия лиц, инославные и иноверные духовные власти сообщают о том местному губернатору, который уведомляет православное духовное начальство для необходимых по ведомству распоряжений.

Во исполнение Высочайше утверждённого Его Императорским Величеством, в 11-ый день февраля 1905 г., положения комитета министров о немедленном прекращении действия всех принятых по делам религиозного свойства в административном порядке мер взысканий министерством внутренних дел предложено было местным властям озаботиться безотлагательным освобождением от указанного рода взысканий 564 лиц и сверх того в циркуляре от 19 февраля текущего года преподан губернским начальствам ряд общих указаний в целях надлежащего осуществления Высочайшей воли.

Ныне министром внутренних дел представлено комитету о следующих мерах.

I. Местными властями освобождены ещё 672 лица, которые разновременно были подвергнуты, в административном порядке, взысканиям по делам религиозного характера.

II. В силу Высочайших повелений, воспоследовавших по всеподданнейшим докладам министра внутренних дел:

1) даровано помилование бывших греко-униатам, высланным в числе 47 семей из Седлецкой в Оренбургскую губернию по распоряжению прежнего главного начальства Привислинского края, обоснованному на особо предоставленном Высочайшей властью полномочии; таковая Монаршая милость, по отзыву оренбургского губернатора, коснулась 192 бывших греко-униатов;

2) отменены: а) Высочайше утверждённые, 16 марта 1891 г., правила о применении в пределах Кавказа к армяно-грегорианским священникам в административном порядке, за неповиновение распоряжениям правительства, карательных мер, и б) Высочайшее повеление 26-го декабря 1903 года, последовавшее в развитие упомянутых отменяемых правил 1891 года, о праве высылки главным начальником кавказского края армяно-грегорианских священников во внутренние губернии,

и 3) отменены меры, ранее принятые по отношению к отдельным лицам в силу Высочайшего повеления 26 декабря 1903 года.

Об изложенном комитет, во исполнение указа 12-го декабря 1904 г., представлял на Монаршее благовоззрение Его Императорского Величества.

В сентябре месяце предполагается в с. Воронцовке Тифлисского уезда всероссийский съезд молокан, по случаю столетия со времени дарования Императором Александром I религиозных прав молоканской секте. На съезде предполагается первый день посвятить молению за усопших русских царей, второй – молитве за царствующего Императора, третий – на обсуждение религиозных и общественных дел, касающихся всего молоканства. Всем молоканским центрам разосланы приглашения на съезд, а вместе испрашивается разрешение правительства. Но, спрашивается, как молокане будут молиться за почивших царей, когда секта отвергает догмат поминовения усопших?

Из Ставрополя нам пишут, что на Троицын и Духов день там состоялись миссионерские беседы с старообрядцами синодального о. миссионера, прот. К. Н. Крючкова. Последний, по предложению еп. Агафодора, изредка наезжая в наш край, исполняет здесь обязанности епархиального противо-раскольничьего миссионера, должность которого остаётся вакантной вот уже несколько лет. Первые две беседы 5 и 6 июня прошли благополучно и происходили в церкви подгородной слободы, слушателей было достаточно. На 7 июня назначена была третья беседа, но уже в городской церкви. Слушателей собралось человек до 500. Возражателем был известный здесь местный начетчик Л-ов, при участии других подручных ему старообрядцев – людей наглых и дерзких. Допускались расколо-вождями и в предыдущих беседах резкие оскорбительные суждения о догматах и обрядах православной Церкви, слушатели всегда негодовали, но расходились спокойно. На последней же беседе страсти разгорелись и православные выведены были из терпения грубым, дерзким порицанием православного крестного знамения, св. икон и церкви. Народ запротестовал и заволновался. Поднялся в храме неистовый крик, посыпались угрозы по адресу старообрядческого начетчика: „дайте, мы его проучим!“ Увещание синодального миссионера и присутствовавшего здесь местного духовенства и епархиального противо-сектантского миссионера, а также пение церковных молитв прекратили волнение. Начетчика Л-ва и 6 человек старообрядцев духовенство поспешило спрятать от разъярённой толпы в алтарь. Полиция скоро очистила от народа храм и заперла его со спрятанными виновниками народного ожесточения, старообрядцами, на ключ, который тут же при толпе вручён был старейшему из духовенства. Миссионер, духовенство и полиция увещевали толпу разойтись, но всё было напрасно: толпа возрастала и напирала на храм, требуя выдачи раскольников „на расправу“, как оскорбивших святыню, угрожая выломать двери. В возраставшей в своей численности толпе были и инородцы – евреи и армяне. Время шло, толпа увеличивалась, было 10 ч. вечера. Потребовалось вмешательство вооружённой силы. После увещаний и предупреждений о стрельбе войска дали несколько залпов – жертвами которых сделалось 23 человека убитых и раненых. Глубоко прискорбное событие это страшно взволновало весь город и потрясло местное духовенство.

N

Эмиграция закавказских молокан.

Светская пресса останавливает своё внимание на печальном факте эмиграции молокан, которые, по следам духоборов, в последнее время стали выселяться с Кавказа целыми группами в Америку. Сотрудник „Нов. Bp.“ К. Носилов, проездом через Батум, был свидетелем посадки на иностранный пароход переселенцев-молокан, да и заколоченные избы в селениях молокан служат наглядным доказательством, как редеет стойкий русский элемент на Кавказе. А генерал-губернатор области А. А. Самойлов откровенно признался г. Носилову, что он даже рад, что молокане уезжают в Америку.

„Нов. Bp.“ по этому поводу так рассуждает:

На Кавказе это всё равно, что радоваться проигранному сражению: русские земледельцы на этой окраине· – мирные носители русской государственности, русской культуры, и при их помощи легче всего сблизить и связать местные племена с Империей; когда же тают эти мирные батальоны, то становится труднее сплотить инородческую окраину с центром. Этой цели старались и стараются достигнуть все государства при всех формах правления, абсолютистской, конституционной и республиканской, пока жизнь их не клонилась к упадку.

Начальник области рад переселению молокан в Америку, а низший административный персонал преследует их мелкими притеснениями, не даёт им свободно дышать и трудиться. Заботливости о них никакой. Урезали их первоначальные наделы во вновь приобретённой области, куда они явились русскими пионерами, и пустили на отобранную у них землю армян, часть её министерство государственных имуществ отдало в аренду какой-то барыне, имеющей связи в Петербурге или в Тифлисе; лесу не отвели ни клочка; подряды на перевозку казённых грузов отдали евреям, тогда как молокане на Кавказе испокон занимаются извозом, евреи же только присосались к этому делу в качестве предпринимателей; занятия отхожими промыслами затруднили молоканам до крайности, отказывая им в выдаче паспортов при привлечении молодого поколения к отбыванию воинской повинности всякие незаконные поблажки даются армянам, грекам, а молокане за всех отвечают, становясь жертвой явной несправедливости.

С возмутительными подробностями официальной политики на Кавказе по отношению к молоканам знакомят письма г. Носилова.

Радикальная газета „Наша Жизнь“ – как орган инородческих государственных интересов – недовольна на „Нов. Вр.“, зачем оно „не преминуло лягнуть армян, которые вытесняют из Закавказья молокан и пользуются всякими поблажками со стороны местной администрации“. Возражает эта газета и „Слову“, которое справедливо заметило, что ему совершенно непонятны причины, побуждающие молокан покидать Россию, тем более, что им дарована свобода исповедания и, казалось, должны бы исчезнуть все угнетения“.

Тенденциозные рассуждения „Нашей Жизни“ о сектантах достойны внимания деятелей миссии. Вот её рассуждения.

Мы не знаем, – говорит газета, – чему следует больше изумляться: смелости ли «Нового Времени», или наивности «Слова».

По радости ген.-губернатора области можно понять, что и после указа 17 апреля положение сектантов и, в частности, молокан на Кавказе ничуть не улучшилось. Да если бы генерал Самойлов и не выражал ни радости, ни огорчения, то причины выселения молокан стали бы ясны, если сопоставить указ 17 апреля с циркуляром г. министра внутренних дел о веротерпимости, с назначением особой комиссии под председательством г. Штюрмера, для согласования указа с действующими постановлениями и с отрывочными сведениями о новом обращении униатов в православие. Да то же „Слово“, в союзе с „Новым Временем“, требовало принятия мер против пропаганды католических ксёндзов. Молокане выселяются просто потому, что они и теперь терпят те же притеснения, какие терпели и раньше, и не видят конца угнетениям. Говорить же о льготах, предоставляемых армянам за счёт молокан, после Баку, Нахичевани и Эривани должно было бы быть стыдно даже потерявшему стыд „Новому Времени“.

Нас тоже глубоко возмущает то, что молокане, как и духоборы, должны искать убежища в далёкой и чуждой им Америке, потому что духоборы, молокане, баптисты, штундисты и т. д., т. е. представители теснимых сект, – самые трудолюбивые, интеллигентные и развитые элементы русского крестьянства, квинтэссенция его. Но именно поэтому, именно потому, что сектанты так дорожат своей духовной независимостью, мы понимаем, что эмиграция их – неизбежное последствие современных порядков, как эмиграция десятков тысяч финляндцев явилась неизбежным последствием обрусительной политики покойного Бобрикова, как неизбежна всё усиливающаяся эмиграция из Польши.

При современных условиях, когда слабо гарантирована даже личная безопасность, эмиграционная волна должна всё усиливаться, и эмигрировать будут именно самые жизнеспособные, стойкие, трудолюбивые и молодые элементы страны.

Можно глубоко жалеть об этом, можно возмущаться, но удивляться тут нечему.

Так рассуждая, „Наша Жизнь“ или заведомо извращает, ради своей излюбленной тенденции, в силу которой отлично всё не русское и неправославное, – или же совсем не имеет понятия о правовом и религиозном положении сектантства в Закавказье. Ошибается и „Нов. Bp.“ в своём суждении о сектантах, как о единственном наилучшем колонизационном русском элементе на окраинах. Эта теория и в правительственной политике господствует уже века, но проводилась она односторонне, в ущерб настоящему русскому колонизационному элементу, – православному крестьянству и казачеству. Сектанты в Закавказье всегда пользовались всяким покровительством, особенно же в период управления Кавказом великим князем Михаилом Николаевичем. Наоборот, колонизация православного русского элемента совершенно не поддерживалась. Те крестьяне, которые забредали сами сюда, претерпевали ужасные стеснения, их гнали назад, как забеглых собак, или же поселяли, после всяких мытарств, на скверных землях. Православные поселенцы были и есть настоящие мученики, теснимые со всех сторон. Сектанты в Закавказье имеют огромные наделы земли, захваченные ими без заключения надлежащих актов. Когда, с увеличением населения, хотя бы и за счёт принятых из Турции армянских беженцев, – начали отыскивать свободные земли, то дело коснулось и участков, незаконно захваченных сектантами, что истолковано сектантами как стеснение, хватившее, конечно, по карману. Началось естественное и понятное недовольство и ропот на местные власти, поблажающие инородцам и стесняющие русских аборигенов. Не подлежит сомнению, что армяне теснят и эксплуатируют всё на Кавказе, не исключая и молокан и духобор.

Религиозных стеснений закавказские сектанты никогда никаких не терпели, – они пользовались и ранее всегда, а тем паче теперь, всей полнотой прав религиозной свободы. Бывший начальник края кн. Голицин прямо любил сектантское население. Объяснять эмиграцию религиозными стеснениями, как это делает „Наша Жизнь“, совершенно недобросовестно.

Вернее будет объяснять эмиграцию общим расстройством и разрастающеюся политической анархией в крае, грозящей более всего русскому элементу, так как все инородцы проникнуты ненавистью к русскому населению, исконными представителями которого являются сектанты. Несомненно, действует здесь и пропаганда канадских духоборов, привлекающих к себе возможно больше земляков. Явление это – эмиграция молокан – крайне нежелательно и для русских интересов в крае погибельное. Нужно и власти светской, и миссии местной принять меры к выяснению молоканам рискованности предпринимаемых ими шагов. Полезно бы издать и распространить среди закавказских сектантов брошюру с описанием бедствий наших переселенцев, да и самих духоборов в чужой стране.

Следовало бы воспользоваться для целей духовного воздействия на умы молокан предполагаемым у молокан всероссийским съездом.

Э. Я.

(Письмо в редакцию).

В № 3697-м „Казанского Телеграфа“ было помещено слово местного раскольничьего настоятеля А. Калягина к своим прихожанам перед благодарственным „молебствием“ по случаю указа о „веротерпимости“. Слово, как слово, и применительно к своему случаю, вышло „недурно“, а если ещё поверить „на слово“ проповеднику, то, можно сказать, и очень „хорошо“. Одно только неладно и, пожалуй, непростительно и глубоко-прискорбно: это – злонамеренно огрызать Царские акты. Дело в том, что когда названный проповедник стал приводить содержание Высочайшей телеграммы от 16 апреля к московскому генерал-губернатору о распечатании алтарей Рогожского кладбища, то взял, да и оборвал целую треть Высочайшей телеграммы, в которой, как помнят читатели, было сказано следующее:

„Да благословит и умудрит их Господь полной искренностью пойти навстречу желаниям и стремлениям русской православной Церкви воссоединить их с нею, прекратить соборным решением тяжёлую историческую церковную рознь, устранить которую может только Церковь“.

Такая важная часть слов Высочайшей телеграммы, как небо от земли, в существе своём, выше и дороже всякой „веротерпимости“ и „распечатаний“ старообрядческих алтарей, ибо она касается спасения человеческих душ, разорвавших союз с Христовой Церковью и, доселе, блуждающих в дебрях раскола и не имеющих никакой надежды на спасение, так как грех „раздорников“ Церкви, по словам св. Иоанна Златоустого, не омывается даже и мученическою кончиной.

Итак, вот о чём более всего раскольничьему наставнику надобно было поговорить со своими прихожанами; вот за что, прежде всего, нужно было благодарить любвеобильного Царя и молиться о Его благоденствии и долгоденствии; а помолясь, отбросить всякую ненависть к православной Церкви.

Но нет, видно, наши расколоучители, или что то-ж, старообрядческие „настоятели“, со своей непримиримой ненавистью к православной церкви и её чадам расстаться не хотят. Тогда к чему же были сказаны такие прекрасные слова „настоятелем“ к своим прихожанам: „Перенося скорби, старообрядцы уповали, что сердце Царёво, пребывающее в руцех Бога, будет двигнуто Им к облегчению наших духовных нужд, когда мы будем того достойны“. И ещё: „Столь дорогие нашим сердцам помянутые (т. е. 16 апр. телеграмма и 17-го Указ Сенату) царственные акты дают нам полную уверенность в том, что мы близки Его любвеобильному сердцу – и что большое попечение имеет о нас наш Батюшка Царь – великий о нас печальник“.

Не очевидно ли теперь, что эти слова сказаны были не от души чистосердечной, а от сердца льстивого, лукавого и лицемерного! Иначе как же возможно пропустить гробовым молчанием такие слова любви нашего Царя к старообрядцам: „Да благословит и умудрит их Господь полной искренностью пойти навстречу желаниям и стремлениям русской православной Церкви“ и проч. – если бы только на самом деле проповедник в душе своей сознавал, что сердце Царёво в „руцех Бога“ и что Им двинулось оно к облегчению духовных нужд старообрядцев.

После сего здесь позволительно воспроизвести некое подобие или „образность“ притчи Христовой, записанной у евангелиста Матфея. Некий царь сделал большой пир для людей „древляго благочестия“ и через боярина своего начал звать их в невещественный чертог Царя небесного (т. е. в церковь Его), но они, пренебрегши то, пошли кто в прежние „загоны“ свои, а кто „распечатывать алтари“ на кладбище своём, чтобы продолжать приносить на них свои безблагодатные жертвы.

Услышав о сём, царь не скажет ли – перед теми избранными боляры, в глазах которых эти люди „древляго благочестия“ так возвысились: „великий пир был готов, а званные мною в чертог небесного Царя не были достойны“...

Мирянин Ф. Г.

В Литовской епархии вакантна ныне должность противо-старообрядческого миссионера, за назначением священника Димитрия Губина, ранее занимавшего эту должность, на законо-учительское место в Ковенской мужской гимназии.

Условия службы следующие: должность миссионера совмещается с должностью приходского священника в местечке Янове Ковенской губ. Вилкомирского у., в одном из центров местного раскола (беспоп.-фед.); всех старообрядцев в епархии свыше 50,000; в Яновском приходе всего лишь 250 православных, до 18,000 католиков и свыше 2,000 старообрядцев, имеющих в соседних деревнях две известные в крае моленные; вознаграждения по двум должностям до 2,000 рубл. при готовой квартире (поместительный дом с садом, огородиком и сараем); Яново – большое местечко у реки Вилии, в здоровой, сухой местности, в расстоянии 2-х вёрст от ст. жел. дор. Яново (Либаво-Ром. ж. д.), 91 версты от Вильны, на пути куда лежит ст. Кошедары – узел жел. дор. Петербурго-Варшавской и Либаво-Роменской; в окружности много шоссейных путей; для разъездов выдаётся открытый лист, предоставляющий право получать почтовых лошадей за плату по 3 коп. с версты и лошади.

Необходимость нежелательного вообще совмещения двух вышеуказанных должностей вызывается отсутствием так называемых, местных средств на содержание миссионера. На эту надобность отпускается лишь Св. Синодом 500 рубл. ежегодно с прибавлением 150 рубл. на разъезды.

Лица, желающие занять должность миссионера, благоволят лично просить о назначении Его Высокопреосвященство и при этом представить отзывы о предшествующей деятельности и о благоповедении.

Вакантными числятся должности епархиальных миссионеров: в Могилёвской (исполняющего обязанности противо-раскольничьего и противо-сектантского миссионера), Екатеринбургской (противо-раскольничьего), Псковской (противо-раскольничьего и противо-сектантского), и Ставропольской (противо-раскольничьего).

* * *

Переход в католичество. В местечке Самгородке Бердичевского у. перешли из православия в католичество тридцать пять лиц, рождённых от смешанных браков православных с католичками; перешёл с семьёй в католичество и один крестьянин, потому что у него мать жены католичка. („Киевл.“).

В Киеве известный адвокат Лев А. Куперник заявил о переходе своём в иудейство, оставленное им 30 лет назад и, конечно, ради житейских благ и государственных привилегий. Значит, 30 лет талантливый еврей торговал совестью!

Сектантами ленкоранского уезда, именующимися иудействующими и жидовствующими, согласно указа от 17 апреля с. г. о свободе вероисповедания, возбуждено ходатайство о наименовании их принадлежащими к ново-израильской секте.

Оказательство раскола по недоразумению. Министерство внутренних дел, как сообщают „Русск. Вед.“, затребовало подробные сведения, при каких обстоятельствах тираспольской старообрядческой общиной совершены были крестный ход и общественное богослужение по случаю указа о веротерпимости и не было ли каких столкновений и нарушения общественного благочиния.

Исполняя это поручение, исправник прочитал призванным в полицию представителям общины внушительную мораль о том, какое право имели старообрядцы совершать крестный ход и богослужение на улицах города, и пригрозил судом. Старообрядцы сослались на указ 17 апреля, в силу которого они так поступили, а указ этот они читали в газетах.

К этому газетному сообщению можем добавить, что старообрядцы с своей процессией следовали по стопам православного крестного хода по полям и переосвящали все колодцы по своему обряду.

Освобождение из-под надзора. В Якутске получено распоряжение об освобождении из-под гласного надзора и от ссылки всех сектантов, сосланных туда в административном порядке. На основании этого закона в Якутскую область ссылали лиц, отказавшихся от воинской службы из-за религиозных побуждений. За 9 лет сюда было сослано, – по словам „Н. Вр.“, – с Кавказа более 100 духоборов, из которых громадное большинство на 18-летний срок, а остальные без срока; затем несколько человек (4) из секты „иеговистов“ из Пермской губернии, – последователей известного сектанта полковника Ильина, и наконец 3 толстовца, из которых – 2 крестьянина из Харьковской губернии, пришедшие сюда ещё в 1897 г., и один интеллигент с Кавказа, пришедший в прошлом году.

Урок будущим пастырям. Во время паники в Варшаве четверо воспитанников варшавской р.-католической духовной семинарии, сопровождавших архиепископа, поддаваясь общей панике, бросились бежать вместе с толпой. Архиепископ кс. В. К. Попель, признав, что такое малодушное поведение не приличествует будущим пастырям, приказал, как передаёт «Gaz. Polska», удалить этих воспитанников из семинарии.

Инцидент с присягой. В „Новости“ пишут из Двннска:

В последней сессии временного отделения Витебского окружного суда имел место любопытный инцидент, возбудивший в городе много толков. Присяжные заседатели римско-католического вероисповедания заявили, что они желают принять присягу на польском языке. Председатель объяснил, что не имеет на этот счёт циркуляра, но примет меры, чтобы к следующей сессии получены были соответствующие указания. Так как отсрочка сессии могла бы повлечь за собой возложение судебных издержек на присяжных заседателей-католиков, то председатель убеждал их на этот раз принять присягу на русском языке или дать торжественное обещание.

Один из присяжных католиков, крестьянин, согласился присягнуть по-русски, остальные были согласны дать торжественное обещание, за исключением г. Темчинского, управляющего кумысо-лечебным местечком Погулянкой. Окружный суд, выслушав заключение товарища прокурора, оштрафовал г. Темчинского на 50 рублей и постановил считать его неявившимся.

Брожение среди сектантов и иеговистов. По словам газет, среди пермских иеговистов замечается брожение, вызываемое войной с Японией, подобное тому, какое было среди них во время китайской войны, когда сектанты подбрасывали какие-то адские машинки.

Кончина поморского начетчика А.П. Черчимцева. Известный поморский апологет-начетчик Артемий Петрович Черчимцев (ученик известного беспоповщинского наставника Т. Худошина) скончался в феврале текущего года. Совокупно с Худошиным, Черчимцев на Рождестве Христовом прошлого 1904 г., прибыл на родину в г. Саратов для распространения здесь своего беспоповщинского лжеучения и, сойдясь здесь с певчими местной поморской моленной, вызвался пройти с ними христославить по христолюбцам, которых, кстати сказать, и поныне не мало в Саратове.

Усердные благодетели-христолюбцы радушно принимали защитника своего упования Черчимцева и друг перед другом старались его на славу угостить, ради праздника Христова, намздевающи десницу его сребрениками.

Будучи в весёлом настроении, Черчимцев не заставлял себя долго упрашивать и „ял без сомнения“ вся предлагаемая, в питии же отдавал предпочтение перед другими зловредному напитку, коньяком именуемому.

И так от чрезмерного возлияния А.П. Черчимцев, „огнепальную бурю внутрь имея“ отстал от своих сотоварищей-певчих, переходивших из дома в дом, и, свалившись в сугроб, снегом охлаждал разгорячённую гортань и утробу. Мимоидущие поморцы, увидевши своего наставника и преславного учителя, в снегу валяющася, подняли его и привезли на квартиру, где он впал в забывчивость и жар, о чём известили его жену. Через несколько дней в Саратов прибыла его жена и, найдя мужа, по мнению врачей, в горячке, увезла к себе домой, где он, не приходя в сознание, перед масленицей отдал на праведный суд свою погибшую в недрах раскола многогрешную душу.

Так выбыл из среды старообрядчества один из самых видных апологетов современной беспоповской поморской секты.

В. Демидов

Письмо в редакцию.

5 (18) июня 1905 г. Каир (Египет).

Когда я в Мукдене попал в плен, японцы обходились с нами, представителями Красного Креста, вполне корректно. Правда, их подкупило в нашу пользу то, что они застали нас во время ухода за японскими ранеными, и это в то время, когда японские снаряды ложились близ госпиталей, а пули свистели очень явственно. Во всяком случае, я сохранил доброе воспоминание об отношении к нам японцев – победителей, и потому я очень был счастлив, когда Бог доставил мне случай – при путешествии с Дальнего Востока от Шанхая до Александрии – заступиться не без успеха за честь, жизнь и душу японки, дочери храброго японского племени.

На одном со мной пароходе („Tonkin“ de la Compagnie des Messageries Maritimes) ехало трое лиц: русский еврей Давид Кудерман (как я потом достоверно узнал), русская еврейка Анна Берлиявская, и с ними в качестве служанки (по контракту) – японка Эта, лет 16, простая, неопытная, трудолюбивая и очень симпатичная девушка. Познакомившись с этой компанией на долгом морском пути, благодаря общему русскому языку, и смекнув, что не на добро два еврея хищного типа везут с Дал. Востока на Дал. Запад миловидную японку, я решил, ради неё, продолжить знакомство, преодолевая брезгливость, и проследить за компанией до конца путешествия. Впрочем, это намерение не осуществилось бы, если бы меня в Сайгоне взяли на Балтийскую эскадру. К моему предложению потрудиться в предстоявших боях на эскадре князь Дивен (командир „Дианы“), бывший с эскадрой в постоянных сношениях, – отнёсся сочувственно, но предложил ожидать ответа адмирала Рожественского не в Сайгоне с его опасным жарким климатом, но дальше. Я остался ждать телеграммы от кн. Ливена в Коломбо именно потому, что компания с японкой имела билеты до Коломбо.

Здесь все мои предположения и опасения оправдались вполне. Выяснилось, что Кудерман – сутенёр, уже 17 лет промышляющий живым товаром, содержавший сам публичные дома в России. Берлиявская – того же поля ягода, хитрая – прехитрая, но гипнотически подчинённая Кудерману. Не успел я оглянуться в Коломбо, как узнал, что Кудерман поместил обеих женщин в публичный дом: Берлиявскую – для промысла, а японку – в качестве её служанки.

Я поставил на ноги полицию, и – с согласия обеих женщин – вывел их из омута и поместил до прихода парохода в приличный отель, совершенно преградив доступ к женщинам Давиду Кудерману.

Как человек горячий, я уже пускал в ход против этого наглого негодяя, кстати очень трусливого, – крепкую палку и достаточно крепкий кулак. Но в Коломбо для сутенёров – вольности дворянства: из городов Индии английское правительство их гонит в 24 часа, а в Коломбо безвозбранно и безнаказанно образовалась целая клоака, в которой мгновенно бы увязла и погибла бедная японка с её простотой, послушливостью и незнанием языка.

Вне влияния Кудермана не только японка, но и Берлиявская заметно преображались: последняя, когда хотела, умела вести себя, как принцесса, напр., за табльдотом, где мы ежедневно встречались. Она с таким вниманием слушала от меня рассказы о христианских покаявшихся грешницах, что даже и теперь – когда действительность не оправдала моих предположений – думаю, что эта несомненно умная женщина может, доброй волей и при Божьей всесильной помощи, изменять своё испорченное, осквернённое блудом сердце. Японка же носила уже в Коломбо на груди образок Спасителя и икону Божьей Матери, и я вполне веровал, что впоследствии из неё выработается православная христианка, одна из тех, которых в Японии уже более 30.000.

Чтобы довершить дело избавления, я купил для обеих женщин до Порт-Сайда билеты на английский пароход „Ophir“ („Oriental Pacific Line“). Это стоило мне 220 рублей. А сам выехал через 2 дня после них на франц. пароходе „Armand Behic“.

Перед отъездом женщин сутенёры г. Коломбо с Кудерманом во главе мечтали устроить скандал, как я своевременно узнал, – грозили употребить насилие. Но я пригласил на борт парохода агента англ. полиции и агента пароход. компании, и сутенёры стушевались, как совы перед рассветом. Лучшее доказательство, что все отъявленные негодяи – в корне трусы, и что полицейские меры, рационально применённые, могли бы исцелить города от этого омерзительного зла, которое именуется „сутенёрством“.

Русский вице-консул в Коломбо – если бы захотел исполнить свой нравственный долг до конца – мог бы Кудермана арестовать и выслать в Россию по этапу, как запасного солдата, уклоняющегося от службы и позорящего русское имя за границей. Правда, русский консул в Коломбо попугал Кудермана, вызвав его к себе, и это имело влияние на дело; правда, в консульстве мне учли мой чек (перевод денег на СПб.), который не хотели учесть банки в Коломбо, а это только дало мне возможность помочь женщинам выбраться из омута и из этого пекла, которое именуется Коломбо. За это содействие я сердечно благодарен г. вице-консулу, но думаю, вместе с автором басни „Кот и Повар“, что „власть употребить“ тут-то и надо, а не то „Кот Васька всё жаркое съест “, а господа Кудерманы поедом съедят целые легионы девушек всевозможных национальностей. Кудерманы воистину достойны виселицы и суда Линча, вопреки толстовской поблажке злу, именуемой „непротивлением“... дьяволу (как раз наперекор заповеди Апостола Петра – „противостать дьяволу“).

Я надеялся, что Кудерман исчезнет в тартарары, но он, не попав на пароход „Ophir“, пробрался на „Armand Behic“ и доехал-таки до Александрии.

Здесь-то и разыгрался эпилог драмы. Не буду рассказывать всех перипетий борьбы за душу, но несомненно, что Берлиявская, вновь попав под влияние Кудермана и испугавшись мер, принимаемых мной, торопилась продать бедную японку за выгодную цену в Александрии. На сцену явились два её брата, Абрам и Леон (именующий себя Стоном). О последнем один из его родных говорил мне, что он во время оно „продал и перепродал“ в разврат эту самую свою сестру Берлиявскую Анну. В городе много лиц, которые говорят, что своё теперешнее состояние и Стон сколотил содержанием домов терпимости. Вот с какими гадинами мне пришлось соприкоснуться ради спасения души и тела японки. Свою родную мать этот Стон при мне назвал „сводницей“, а японку как раз поместили к этой старухе, похожей на Бабу Ягу.

Чтобы проследить, не сплавили ли уже японку, мне часто надо было ходить мимо окон квартиры Бабы Яги, и я живо прослыл в глазах одних, как „amurato“ – до зарезу влюблённый, а в главах других (многочисленных сутенёров) – шпионом. Оба эти слуха я не старался опровергнуть, ибо считал их нравственно полезными: первое мнение освежало нравственную атмосферу в этом краю себялюбия; второе наводило страх на негодяев, отвыкших от мысли о возмездии.

Мне неоднократно пришлось быть в „караколе“ (участке), чтобы разбудить полицию. Но полиция оставалась глуха. Чтобы оправдать своё заступничество за девушку, я должен был называть себя её женихом. Идеальные побуждения (особенно спасения души) были бы не только не поняты здесь, но и осмеяны. Оттого пришлось выставить побуждение более материалистическое, ибо „метать жемчуг“ в этом Содоме не следовало. Впрочем, и то не было „ложью“, ибо Господь, ищущий спасения душе, именует Себя Женихом душ.

Ничего не добившись у русского консула, кроме резких и несправедливых с его стороны замечаний, – я после малого недоумения, когда увидел, что каждая минута просрочки была бы для девушки гибельна, пошёл к английскому консулу, и здесь в лице почтенного, убелённого сединой, но румяного старца – консула я встретил полное участие, понимание и быструю готовность помочь. Почтенный консул, даже не спросив моих документов, тотчас дал мне своё письмо к г. Крейчману, секретарю общества борьбы с безнравственностью. Этот г. Крейчман побывал с агентом у меня в гостинице, и через несколько часов я видел, как этот господин вместе с агентом полиции посадили в коляску Берлиявскую и японку и отвезли в убежище Рудольфа. Берлиявская вернулась домой одна, не солоно хлебавши, к моему сердечному торжеству: японка была почти отвоёвана у негодяев. Теперь решив дело вести до конца, на страх и смущение всех сутенёров Египта, я остаюсь в Александрии следить за дальнейшей участью японки, которой нужна и нравственная, и материальная помощь.

Опубликую всё это дело в здешней печати по-французски.

Я надеюсь, что английское правительство – по моей просьбе – усилит строгость в Коломбо по отношению „человеко-хищников“ – сутенёров, а русское правительство укажет своим вице-консулам в Египте, что их долг и обязанность употребить самые суровые репрессии по отношению к русским жидам, которые сутенёрством позорят здесь русское имя.

Брат милосердия Красного Креста Михаил Сопоцько

ПОЖЕРТВОВАНИЯ.

В контору „Мисс. Обозр.“ поступили следующие пожертвования:

От священника Покровск. ц. г. Купянска Харьковск. губ., А. Субботина, – собранные им во время чтений о Святой земле, на религиозные нужды православных русских пленных в Японии – 5 руб. От священника А. Коринеского, Нижегородской губ., в пользу пленных – 2 р. 35 к. и на усиление флота – 1 р. 50 к.

Пожертвования сданы по назначению (расписка СПб. почтамта, № 626, и квитанция Высочайше учреждённого Комитета по сбору пожертвований на усиление флота, № 163,758).

Не будут напечатаны и могут быть возвращены авторам, по оплате ими стоимости пересылки, следующие рукописи:

С. Г-в, Н-ая Д-я. «В чем слабость Православной церкви»?

Свящ. В. П-ч. «О штунде в с. Оситной Ч-ского у., и по поводу её».

Учитель Μ. Б-н. «О штунде».

Б. Т-о. «Христианские письма».

Свящ. Н. М-ов. «Верный и безнаказанный род раскольничьей пропаганды».

Свящ. В. В-ов. «Мысли сельского священника».

Свящ. Μ. Л-ъ. «Мысли французского писателя о русской церкви».

Свящ. Д. Л-ский. «По поводу духовного оскудения».

Свящ. А. Б. «Правда или нет?»

Свящ. С. О-в. «Виновато ли оно»?

Свящ. А. С-ский, «Собеседование о войне».

Свящ. В. Р-ов. «Отзыв на сетования старообрядцев».

В. А. П-в. „Тяжёлые думы“.

Свящ. И. Ш-ов. „Памяти преосвященного Иоанна“.

Свящ. Н. „Миссия в Полоцкой епархии“ идти не может, так как автор посвящает обширную критическую статью личности, в деле, миссии незначительной.

(По поводу суждений в газ. „Слово“ и „Церковн. Вестнике“ о свободе исповеданий).

«О если бы удалены были возмущающие вас» (Гал.5:10,12).

Свершилось!.. 17-го апреля 1905 г. для святой Руси пробил исторический час. Для одних он ударил благовестом, для других протянул похоронным перезвоном. Разумеется, всем не угодишь. Одно грядущее может дать надлежащую оценку актам такой чрезвычайной важности, как указ о веротерпимости 17 апреля. Современникам его, по понятным причинам, нет возможности входить во всестороннее печатное его обсуждение: „еже писах – писах“... Но всё же – поразительно то легкомыслие, в котором просто захлёбываются газетные писаки по поводу этого указа. Правда, на то и писака: лишь только стало известным об указе, „он тотчас за перо и разом вывел „ода“, затем – какого дня и года“... Для вящшей высоты стиля такие одописцы имеют нехорошую привычку приводить слова св. Писания и церковных песнопений, без всякого понимания смысла приводимых текстов. Вот пример. В „Нов. Bp“. за 20 апр. с. г. № 10462, в передовой статье – „Снятие вероисповедных недоимок“ – „ода“ начинается так: „Великое „ныне отпущаеши“ произнёс 17 апреля народ русский в лице миллионов его простолюдинов“... Ну, скажите, пожалуйста, у места ли здесь это „ныне отпущаеши“? Как известно, праведным Симеоном Богоприимцем „ныне отпущаеши“ произнесено было потому, что „ему предсказано было Духом Святым, что он не увидит смерти, доколе не увидит Христа Господня“ (Лк.2:26). Праведный Симеон увидел Избавителя и его „ныне отпущаеши“ означало: „отпускаешь“ на смерть... Ужели тут есть какая-нибудь аналогия с указом 17 апреля? Ужели нововременское „ныне отпущаеши“ означает, что „миллионы русского народа“ после 17 апр. должны готовиться к смерти?! По существу, и в духовном смысле, быть может, да, но ведь „Новое Вр.“. в своём „ныне отпущаеши“ думает обратное. И сколько теперь святых слов Писания профанируется на газетных столбцах. Правда, теперь свобода совести, но всё же надо бы иметь совесть и „свободной совести“...

Впрочем, в данный раз речь у меня не об этом. Я хотел бы сказать теперь несколько слов тем, кого смутила моя статья „На встречу свободы исповеданий“ (Мисс. Обозр. № 1 с. г.)

Как в этой своей статье, так и в других, помещённых в нашем журнале по этому вопросу в прошлом и текущем годах, я стоял на том, что веровать во что угодно и как угодно никто никому запретить не может, так как „веруем сердцем“, а оно никому не зримо, кроме Сердцеведца – Господа Бога; совершать молитвы по своей вере также никому не может быть возбраняемо, так как заставлять молиться казённым приказом бессмысленно, а принуждать веровать в истину „огнём и мечом“ – противно духу христианскому, дико и никому не полезно; но, с другой стороны, веруя и исповедуя, что святая наша православная вера – вера истинно-Христова, спасительная, а секты и раскол – заблуждение и тьма, ведущие к духовной погибели, поскольку двух противоположных истин об одном и том же быть не может, я утверждал и утверждаю, что допустить свободную пропаганду расколо-сектантской лжи среди православного, младенчествующего в вере народа, при полной его в данном случае беззащитности и лишь при уповании, что „врата адовы не одолеют Церкви Христовой“, преступно со стороны православной власти. Подвергать „меньшую братию“, верующую в спасительную веру Христову, искушению большему, чем она может понести, безбожно.

Быть может, я и заблуждаюсь, – errare humanum est, но пока я не слышал ни от кого такого слова, которое заставило бы меня оставить свою позицию. Пока я слышал от несогласных только непонимание моей мысли и злобное „угрызание“ её, и это ещё более утвердило меня в том, что я говорю правду.

Вот что возражали мне „несогласные“ в так называемой либеральной прессе. Газета „Слово“ (№ 65 с. г.) в статье „О свободе исповедания“, имея в виду несколько отрывочно взятых фраз из моей статьи, приведённых в № 6 „Церковного Вестника“, воздыхает:

Академический журнал смущается запугиваниями некоторых миссионеров, что с объявлением свободы вероисповедания «раскол и дикие секты хлынут со всех сторон во двор церковный, и погибель духовная будет громадная». И хотя «Церковный Вестник» и склонен думать, что такой трагизм положения есть скорее плод слишком пугливого воображения, но всё же чувствует себя нерешительно. «Все трезвые люди согласятся, что некоторое физическое охранение наших младенцев в вере от иноверных влияний естественно и условно-необходимо» ...

Миссионерские жалкие слова подействовали на «Церковный Вестник» только потому, что журнал не приметил в них обычной, намеренной или ненамеренной – это даже не важно, подтасовки понятий. Понятие свободы исповедания подменили понятием свободы пропаганды, которой никто и не добивается; речь идёт только о том, чтобы старообрядцам и сектантам дать возможность беспрепятственного отправления богослужения, беспрепятственной постройки молитвенных зданий и обучения детей Закону Божию по старопечатным книгам; затем ходатайствуют о допущении старообрядческого духовенства для напутствования больных в больницы и на поле сражения, об устранении несправедливых правовых ограничений для них при выборах на общественные должности, на военной службе, где в некоторых войсковых частях старообрядцев не производят в унтер-офицеры; об изгнании из официального языка обидного слова «раскольник» и т. п.

Пусть же скажут, какая опасность грозит православной пастве от проведения в жизнь всех этих, несомненно не терпящих отлагательства, необходимых мер? В какой связи с ними стоит та свобода пропаганды, которой запугивает ретроградная печать доверчивых читателей?..

Насколько мои мысли являются запугиваниями, думаем, всякому очевидно из сказанного выше. Это – не запугивания, а настоящая действительность, которая после указа 17 апреля не замедлила обнаружиться во всей своей реальной силе, подтверждая, как нельзя лучше, всю основательность моих опасений. Если „Слово“ помнит свои „передовые“ слова о наших „запугиваниях“, то какими глазами оно читает теперь известия, что на Кавказе целые сёла совращаются в молоканство, в „польских“ губерниях католическая миссия, при всяких кощунственных агитациях, открыла форменную „пропаганду веры“, привлекая в папство не только униатов, но и православных, обещаниями 10 лет не брать с прихожан за требоисправления и на костёл и т. п. льготами, на юге и в прибалтийском крае протестантских пасторов православные осаждают требованиями присоединения к протестантству и т. д.? И всякому, кто знает религиозную беззащитность и религиозное невежество простого русского люда, и его нищенство, вполне понятно, что здесь не на чём-нибудь другом, а на почве подкупа идёт денной разбой, грабёж... грабят веру православного человека, ограбляют его спасительное упование! И ужели к этому может равнодушно относиться русская православная власть! Спячки духовного нашего пастырства, не интересовавшегося верой народа и совершенно не готового защищать её, по упокоении на лоне таксового требоисправительства, разумеется, и язык не повернётся оправдывать. Оно, быть может, более всего тут виновато... Но зачем карать одного за грехи другого? Сетование „Слова“, якобы в моей статье „обычная подтасовка понятий... что я понятие свободы исповедания подменил понятием свободы пропаганды, „которой никто (из расколо-сектантства) и не добивается“, – одно непонимание дела. Понятия – „свободы исповедания“ и „свободы пропаганды“ я не „подтасовываю“, не „подменяю“, точно рассчитывая на зевок „доверчивых читателей“, а просто не разделяю этих понятий, отожествляю их. И это понятно для всякого хоть сколько-нибудь сведущего в расколо-сектантском вопросе. Раскол и сектантство сотни годов росли и воспитывались на пропаганде. Пропагандизм сделался неотъемлемой чертой нашего отступничества. Более того, он неотъемлем во всяком религиозном учении и во всех искренних, а не индифферентных и лицемерных, последователях его. Укажите мне хоть одного верующего раскольника или сектанта, который, при встрече с лицом другого упования и разговоре на религиозную тему, не сказал бы: „истинно-Христова – только на̀ша вера; если хочешь спастись, переходи к нам“ (следуют доказательства). Да это и понятно по самому существу дела. „Слово» смущается соединением понятий свободы исповедания и – пропаганды только потому, что не хочет считаться и с элементарно-катехизическими сведениями о вере. Обратите внимание на слова Писания: 1) „Един Господь, едина вера“, 2) „кто не будет иметь веры – осуждён будет“, 3) „люби ближнего, как самого себя“, 4) „обративший грешника от ложного пути его, спасёт душу от смерти и покроет множество грехов“, 5) „всякого, кто исповедает Меня перед людьми, того исповедаю и Я перед Отцом Моим небесным; а кто отречётся от Меня перед людьми, отрекусь от того и Я перед Отцом Моим небесным“, 6) „рабу Господа... должно быть... учительным, с кротостью наставлять противников, не даст ли им Бог покаяния к познанию истины“, 7) „если и церкви не послушает (брат твой), то да будет он тебе, как язычник и мытарь“. – Соедините все эти лучи слова Божия в один, так сказать, фокус, и вы увидите, что „исповедание“ веры и „пропаганда“ её – неразлучны, как причина и действие. Да и в самом деле: если я верю, что вера Христова спасающая и Церковь истинная – только одна, как един Господь, что вне её – погибель, то я, по слову Божию, обязан проповедовать (пропагандировать) её среди всех „заблудших“ по любви моей к ним, как „ближним“ своим, т. е. среди всех не моего упования людей. Припомните апостольскую проповедь и миссионерство во все времена Церкви Христовой и разных христианских исповеданий, и вы убедитесь в этом из истории. Если это вас не убедит, то вот живые факты. После 17 апреля католичество, протестантство, штунда, молоканство, раскол разделили ли свободу исповедания от свободы пропаганды? Не десятки, не сотни, а целые православные сёла совращаются в инославие и отступничество, т. е. духовно обманываются и „на законном основании“ грабятся в самом первом своём духовном достоянии. Теперь уж, как говорил Лесковский дьякон Ахилла, „против факта не попрёшь!“…

Само же „Слово“, около двух месяцев спустя после 17 апр., пишет в одной из своих передовых „Свобода или насилие“ (№ 173) уже следующее:

Всегда грубо и фанатично настроенное католическое духовенство юго-западного края, прикрываясь законом о свободе исповедания, повело насильственную пропаганду католицизма. Своими обычными угрозами лишения небесных благ оно побуждает местных землевладельцев лишать заработка, а вместе с тем и куска насущного хлеба всех тех, кто не согласится на переход в католичество, – и таким путём добивается массовых обращений.

Мы не спорим, что в числе многих десятков тысяч перешедших в католичество крестьян холмской Руси большое число (завербованных в православие униатов) добровольно перешло в католичество, но ряд корреспонденций и показаний очевидцев устанавливает и вопиющие факты насильственной, не стесняющейся, по иезуитским традициям, в средствах пропаганды со стороны ксёндзов и католических епископов. Нимало не огорчаясь добровольными переходами в католичество, как бы велико их число ни было, мы весьма смущены этими фактами насилия во имя свободы.

Любопытно бы теперь слышать от „Слова“, мы ли „подтасовывали понятия свободы исповедания и свободы пропаганды“, или оно не имело никакого понятия о том, о чем два месяца назад писало? В „Слове“ своё нераскаянное невежество, надо думать, предпочтут скрыть в иезуитский оборот, что мы де „никогда не позволяли себе унизиться до полемики с „Мисс. Обозр.“ (См. „Слово“ № 175).

Штундисты, как теперь стало известным, в самом своём ходатайстве перед властью настаивали на неразрывности исповедания и пропаганды. И в данном случае были по существу правы. „Исповедание“ не отливается в форму „пропаганды“ только у того, кто собственно не верит в исключительную истинность и спасительность своего именно упования, кто в состоянии служить разным богам, кто потерял под собой твёрдую религиозную почву. Но таковым людям уже и совестно бы рассуждать о делах веры.

После сказанного можно бы и не считаться со всеми другими суждениями „Слова“ по вопросу о „свободе исповеданий“, так как едва ли не все они представляют собой самое большее – одну, неповинную в знании дела, „словесность“. Вот, к примеру, что пишется, между прочим, в № 61 „Слова“ в статье „О свободе совести“.

Становясь на сторону стеснений, представители духовенства уклоняются от Христова пути, внимают злобным наветам искушавшего Спасителя духа. – Против этого положения бессильны богословы.

Бедные богословы! Они бессильны даже против явно нелепого „положения“! Нет, господа „словесники“, не представители духовенства, а именно вы „внимаете злобным наветам искушавшего Спасителя духа“: ваше искушение, чтобы Церковь Христова „бросилась вниз“, так как де „непобедимое обаяние Христовой любви на сердце народа“ („Слово“ 61 № таже ст.) сохранить её и она „не преткнётся о камень ногою“ своею...

Опору политике насилия пытались иногда найти в факте известного изгнания Спасителем из храма «торгующих»; но ведь здесь имеем дело не с насилием над убеждением, а с борьбой против проступка, оскорбляющего религиозное чувство; этим фактом можно оправдать преследование силой сектантов, совершающих преступные и оскорбительные для нравственности деяния, чего никто и не оспаривает, но никак не более.

Почему же это предполагается, что „поступки, оскорбляющие наше религиозное чувство“, достойные „преследования“, могут быть только у сектантов? У раскольников их может быть даже больше. „В церкви православной царствует треокаянная апокалипсическая троица: змий, зверь и лживый пророк... Иисус есть антихрист, родившийся после истинного Спасителя Исуса восемь лет спустя...“ (беспоповцы и противоокружникп). „Церковь господствующая есть жилище бесом и хранитель всякому духу нечисту и хранилище всех птиц нечистых и ненавидимых, блудный Вавилон“ и т. п. („Церковь Христова временно без епископа“ И. Усова, начетчика австрийского окружнического толка, лже-епископа Иннокентия, стр. 10). Как вам кажется, может это „оскорблять“ православного человека в его религиозном чувстве или нет? А раскольники, даже поповцы австрийского окружнического толка, которые затевают теперь построить в центре Петербурга храм во имя святых 17 апр., говорят это православным. даже в присутствии миссионеров, а что они делают, когда видят, что простой православный люд совершенно беззащитен?! Стыдно, позорно нашей печати закрывать на это глаза. Ей нужно быть справедливой! Насколько даже у самых сравнительно приличных раскольников (австрийско-окружников) в большом „обиходе открытое резкое порицание церковного учения“, мы сейчас указали. Неокружников и беспоповцев уж не имеем в виду, о сектантах молчим; иначе – пришлось бы исписать таким порицанием, достоверным, фактическим, какое знает и православный народ, соприкасающийся с отступническим элементом, сотни листов. А что „от права свободно заявлять о своей принадлежности к тому или иному исповеданию до беспрепятственного совращения других“ очень не „далеко“, это мы показали выше и принципиально и фактами.

Ещё несколько слов из „Слова“.

Вся полемика против идеи свободы совести – есть ряд плохо построенных и легко уязвимых софизмов. Так „свободу совести“ стараются отожествить с „свободой пропаганды“ и аргументируют против неё, указывая на невозможность со стороны государства предоставить на расхищение разным пропагандистам тёмную народную массу. Но от права свободно заявлять о своей принадлежности к тому или иному исповеданию до беспрепятственного совращения других ещё очень далеко. Указывают на то, что свобода отпадения от православия равнялась бы переходу во враждебный политический стан – расколу национальному. Но такое предположение, прежде всего, является оскорбительной инсинуацией по адресу всех инославных русских подданных; а затем, одна ни на чём не основанная подозрительность ещё не достаточное основание для репрессий, – для оправдания последних нужно иметь положительные данные, указывающие на существование злого умысла.

Провозглашение свободы совести равняется разрыву союза между церковью и государством. Но и это положение не имеет под собой почвы. «Союзные отношения со стороны государства должны выражаться в охране церковного учения от открытого резкого его порицания, в обеспечении за духовенством почётного положения в обществе и средств к безбедной жизни, в принятии мер к религиозному воспитанию подрастающих поколений и т. п., но никак не в том, чтобы стоять с мечом на страже правоверия» (К. К. Арсеньев, «Свобода совести и веротерпимость»).

В полемике по вопросу о религиозной терпимости не раз слышались ссылки на то, что у нас нет преследований за убеждения, и каждый волен исповедовать свою веру. Наивный оптимизм! Странно говорить о свободном исповедании веры там, где принадлежности одного из родителей к православию вполне достаточно для того, чтобы обречь ребёнка на подневольное исповедание в течение всей жизни православного исповедания.

Мудрые слова и серьёзные, а не то что другие... „наивные“... Как, в самом деле, ребёнок православного родителя „обрекается на подневольное исповедание „православия“? Да ведь это действительно ужасно! Надо бы дело поставить совсем по-иному. А именно. У православного родителя появился на Божий свет ребёнок. Сейчас к нему вероисповедное отношение: „свободный гражданин (или гражданка) русский(ая)! У нас свобода исповеданий и 200 вер, к какой изволите принадлежать? Есть такие веры, что вам не полагается ни имени, ни водного крещения, есть и такие – где вам дадут имя и вас сейчас же окрестят, по и таких очень много – православная, католическая, протестантская, раскольничья и в расколе 150 упований; так, как прикажете с вами быть“?.. Как это ни смешно, а, ведь, по существу, к такому абсурду и ведут приведённые сейчас не „наивные“ сетования „Слова“, что ребёнок обрекается на подневольное исповедание православия (так как уклонение взрослого в раскол или секту – терпимую – давно уже не преследуется уголовным законом).

Ещё несколько не „наивных“ слов „Слова“:

В судьбе сектантства особенно тяжело поражает та крайняя произвольность, с которой на суде определяется принадлежность того или иного лица к „вредной секте“. Судят по одному показанию миссионера-эксперта, отделывающегося в этих случаях одной шаблонной бездоказательной фразой: „социально-коммунистические тенденции скрыты в глубине секты“. Осуждение остаётся, таким образом, целиком на совести эксперта, но от этого не легче сектантам, так как миссионерская совесть в этом отношении, как показали факты, не отличается излишней щепетильностью.

Ну, скажите Бога ради, порядочно ли делать такие обобщения?.. Право, стыдно за „Слово“. Я был, напр., на оренбургском окружном суде по делу об оренбургских хлыстах И. и С. Утицких (лже-христах) в 1897 г. Экспертом был профессор Казанской дух. Академии Н. И. Ивановский, человек, постигший все секреты отступничества; он дал экспертизу по существу; хлыстов осудили на высылку в Закавказье; саратовская судебная палата, по апелляции, оправдала хлыстов. Теперь и судите – „по одному ли показанию миссионера судят“ отступников и „остаётся ли осуждение целиком на совести эксперта“? И это один пример из множества. А это: „миссионерская совесть, как показали факты, не отличается излишней щепетильностью“? Сообщение вполне достойное свободной совести и либеральной деликатности... Что же, пишите, пишите, гг. „словесники“, в том же духе, чтобы с честью выдержать направление и не показаться ретроградными...

Переходим к возражениям „Церковного Вестника“.

За последнее время этот орган уж очень затосковал по покойном „Новом Пути“ и нередко стал вызывать на свои страницы тень своего случайного друга... В № 6 „Церк. Вест.“ обозреватель „мнений и отзывов“ сделал в несколько строк выдержку из моей статьи и, как „трезвый“ человек, согласился, что „некоторое физическое охранение наших младенцев в вере от иноверных влияний естественно и условно-необходимо“ (т. е. до поры до времени), но тут же, несколькими строками ниже, заявляет, что наши „рассуждения не имеют под собой никакой принципиальной опоры“. Странно: какую же „опору“ имел обозреватель, как „трезвый“ человек, соглашаясь с тем, что „некоторое физическое охранение младенцев в вере от иноверных влияний естественно и условно-необходимо“? Если имел и не поведал о ней миру, то это бесчеловечно; если не имел и тем не менее „согласился“, то явно довольствовался опорами и не принципиального свойства; tertium non datur. Я приводил слова Григория Назианзина, что попустительство властью еретической пропаганды есть в сущности неверие этой власти в церковное учение, так как противно здравому смыслу признавать за истину два противоположных учения об одной и той же вещи. Приведены были мною и основания опасений массового отпадения от православия не по убеждению в правоте другого упования, а по совершенно другим причинам, которые с объявлением „свободы исповеданий“ не будут иметь ничего „удерживающего“. Повторять всего этого не буду. Скажу только, что „метафизик“ „Церковного Вестника“, хотя и снизошёл до сознания „необходимости некоторого физического охранения от иноверных влияний младенцев в вере“, однако полагает, что „для этого-де нужно бы выдумать орудие иное, а это что... верёвка, вервие простое“... Вполне по-академически! На наши соображения, выстраданные, так сказать, на почве живого, непосредственного наблюдения над религиозной жизнью православного населения, соприкасающегося с отступническим элементом, „Церк. Вест.“ отвечает „также практически“ (?). А именно: „только легковерные и неопытные люди склонны видеть какой-то радикализм в наших реформах, идущих сверху. Опасения их совершенно излишни. По всем признакам, эти реформы, как были, так и будут, если не случится чего-нибудь непредвиденного (какая предусмотрительность отступления: в случае чего, мол, можем сослаться и на погоду, как непредвиденную...), более чем умеренными и постепенными. А если так, то и задачи православной миссии не обострятся вдруг до такого трагизма, как это рисуется пугливому воображению“.

Хотелось бы знать теперь, после указа 17 апреля и массы скорбных известий о жертвах инославной и сектантской пропаганды, что мыслилось в „практическом ответе“ „Церк. Вестника“ под „всеми признаками“, под „непредвиденным“, а также и под „пугливым воображением“?! „Практичный“ ответчик „Церк. Вестника“ должен бы сказать теперь, что-де под „пугливым воображением“ я разумел предвестие факта, а под своей „практичностью“, „всеми признаками“ и „непредвиденным“ ничего собственно не разумел...

Нравственное самочувствие его должно бы отягощаться и в виду того обстоятельства, что манера его составлять „мнения и отзывы“ по двум–трём фразам вне их контекстуального смысла в статьях несогласных с ним, обозревателем, авторов, может навести на грех, „соблазнить“ людей, не привыкших серьёзно относиться к мысли своего ближнего и к законам здравого мышления. Один из таковых „малых“ не замедлил объявиться на страницах того же „Церковного Вестника“ в № 20. В этом № помещена статья – „Как же быть без духовной цензуры“? Статья подписана: „Проф. прот. П. Светлов“. Под „Проф. прот.“ подписи, как это ни странно» при качествах статьи, надо разуметь „профессор, протоиерей“. Впрочем, теперь ничему, кажется, удивляться нельзя! Статья касается, между прочим, вопроса о свободе исповеданий в связи с отступнической пропагандой и написана со вдохновенным потом. Первое, что нас поражает в этой статье – это обилие богословских ссылок: страницы статейки прямо-таки испещрены святоотеческими авторитетами профессора-протоиерея: что ни шаг, то Вл. Соловьев, или Аксаков, или Неплюев, или др. под. Насколько патрологична статейка протоиерея Светлова, можете судить по тому, что на трёх страницах она по четыре раза процитировала Вл. Соловьева и Аксакова, раз Неплюева, а на слово Божие и подлинно святых отцов не сослалась ни разу (единственную цитату (1Ин.5:4–5), как поставленную между прочим и не к делу, в расчёт не принимаем). Даже совершенно невинные и простые мысли и фразы, из-за которых не стоило бы и тревожить кости мертвецов, и те у Светлова обставлены авторитетом Соловьева или Аксакова. И больно, и смешно... Напр., фраза „уголовно-цензурная стена внешнего принуждения, охраняющего православную Церковь“, стоит у проф. Светлова с авторитетом: „Вл. Соловьев“! Казалось бы, профессору богословия подтверждать такие пустяки и авторитетами далеко не богословскими прямо непристойно.

Второе, что поразило нас в Светловской статейке, – это через чур профессорское обращение с чужой мыслью... Моей статьи в № 1 „Мисс. Обозр.“ – „Навстречу свободы исповеданий“ о. Светлов не читал; он берёт из неё несколько отдельных фраз, приведённых в 6 № „Церковн. Вестн.“ стр. 165 (каковую цитату о. Светлов, к чести его, и проставил в своей статье). И вот на основании этих-то отдельных моих фраз, взятых при том с чужих рук, он разводит, с чисто профессорскою докторальностью, не то богословие, не то мораль, не поймёшь. Во какая цена этому богословию или морали, читатель поймёт из следующего. Вот что пишется в статье о. Светлова:

Врата адова, пишет в „Мисс. Обозр.“ (№ 1) Гринякин, вскоре раскроются во всю ширь, раскол и дикие секты хлынут во двор церковный, и погибель духовная будет громадная... Ужели при таком зрелище у кого-нибудь из православных хватит тупой наивности утешаться сознанием того, что Церкви Христовой врата адова не одолеют? А такое ленивое и нелепое самоутешение приходилось слышать даже от православных пастырей (Ср. «Церк. Вестн.» № 6, стр. 165). Вот очень сильный язык настоящего подлинного страха, у которого «глаза велики». Вместе с тем это язык полного неверия в Божественную Церковь, которому вера кажется наивностью, да ещё «тупой», и «ленивым, нелепым самоутешением». Без веры в силу Христовой правды и неодолимость тожественной Церкви действительно мы должны стать добычей страха и искать для Церкви и Христова дела подпорок внешней принудительной охраны. Вот почему г. Гринякину страшно за Церковь, и надо отдать ему справедливость, постоянная и коренная причина ревнительского страха за православие и стремление к поддержанию его внешними нецерковными мерами здесь выражены с редкой откровенностью и непринуждённостью.

Короче говоря, проф. прот. Светлов из приведённой им моей фразы заключает к моему неверию в неодолимость Церкви. Несколько ниже он продолжает: „Главная и самая ужасная опасность для Церкви в недостатке и оскудении того, что назвали в „Мисс. Обозрении“ „тупой наивностью“ и „нелепым самоутешением“. В недостатке веры во Христа Распятого, Божию силу и Божию премудрость“... Тут уже Светлов обличает „Мисс. Обозрение“ в неверии во „Христа Распята, Божию силу и Божию премудрость“... Обвинение ужасное! К счастью, оно нас не касается ни единой чертой. Всякий здравомыслящий поймёт это из того, что мной действительно писано „На встречу свободы исповеданий“ – в № 1 „Мисс. Обозр.“ Вот мои слова:

Что ждёт православную паству, при полной разнузданности отступнической пропаганды, догадаться не трудно: смута, брожение в приходе и отпадение от истины. Какая православная душа может остаться спокойной, безразличной, какое православное сердце не дрогнет, когда из двора церковного пойдут в дебри тёмного заблуждения десятки, сотни и тысячи православных людей? И пойдут по младенческому несмыслию в православной вере, пойдут по невежеству, по слепоте! Ужели и при таком зрелище, у кого-нибудь из православных хватит тупой наивности утешаться сознанием того, что Христовой Церкви «врата адова не одолеют»? А такое ленивое и нелепое самоутешение приходилось слышать даже от православных пастырей; да и каким тоном оно высказывалось? в неодобрении идеи открытой и ничем неограниченной пропаганды отступничества довольно смело усматривалось даже неверие словам Спасителя о неодолённости Его Церкви от врат адовых! Само собой разумеется, что серьёзно считаться с такими взглядами значило бы сражаться с ветряными мельницами.

Думается, прочитай прот. Светлов даже только эти слова, он едва ли бы захотел уподобиться „ветряной мельнице“. Далее мной, между прочим, писано:

Я православный христианин. Верю, что истина в нашем церковном исповедании, знаю, что раскол и секты – тьма и заблуждение; верю, что свет Христов во веки веков будет светиться и тьма его не обнимет, и истина Господня пребывает во век; глубоко верю и словам Христа, что «врата адова не одолеют Его Церкви». Но вот в эти «врата адова» (разные ереси по Блаж. Феофилакту) стремглав летят сотни и тысячи моих меньших братий (опять-таки по причинам, ничего общего с настоящим религиозным убеждением не имеющим); а я, преспокойно наблюдая это зрелище, умиляюсь своей верой в церковную неодолённость. До ведь это прямо безбожно… Безбожно было бы бросать эту меньшую нашу братию и их потомство в омут отступничества, на вечную пагубу, только потому, что она, по независящим, как говорят, от неё обстоятельствам – и неграмотна, и христиански неразвита, и невежественна в своём уповании...

Затем мною разобраны либеральные на это возражения, среди которых фразы проф. Светлова могут занять самую микроскопическую долю.

Теперь предаём себя на суд читателей. Пусть они скажут, какое в наших словах неверие в неодолённость Церкви Христовой и в Христа распята – Божию силу и Божию премудрость?! Особо два слова о. Светлову: Если вы, о. протоиерей, не читали всей моей статьи, из которой берёте две–три фразы на прокат для осуждения её мысли и подводите её под суд неверия в „неодолимость Церкви Христовой и во Христа распята, Божию силу и Божию премудрость“, то вы слишком легко смотрите на закон и Божий и человеческий – о клевете; а если читали, то „с редкой откровенностью“ обнаруживаете непонимание прочитанного... Если ошибаюсь, покажите это. По вопросу о свободе отступнической пропаганды мы и в прошлом году („Наши Гамалиилы“) и в текущем („На встречу свободы исповеданий“ и „Перед распутьем“), рассуждали по существу дела и на основании учения свв. отцов, имея в виду и практическую сторону вопроса. Ответьте и нам на это по существу, по-профессорски, на довлеющих основаниях и по признанным св. православной Церковью авторитетам. Не забудьте и вот о чём.

Вы пишете: „Не грех ли бояться за веру православную? Не грех ли нам гневить Бога страхом за православную веру?“ Простите, отче! Быть может, история христианской Церкви и во времена её тяжких испытаний до эдикта Константина Великого и во времена арианства и монофелитства, когда, казалось бы, „врата адовы“ совсем поглотили православную Христову Церковь, кому-нибудь лучше, чем вам, известна; однако и такие сведущие люди, думаем, в праве спросить, – что вы мыслите в словах церковной песни: „утверди, Господи, Церковь“? Ужели страх за её неутверждённость? Или: вы, как „православный“ христианин, верите в Промысл Божий и „ангела хранителя“, почему вы не могли бы дать своим двух или трёхлетним детям поиграться бритвой? Ведь, „без воли Отца нашего Небесного и волос не упадёт с головы нашей“; и можно ли, значит, опасаться за ребёнка с бритвой в руках, раз Бог-распорядитель над его судьбой и ангел хранитель – его защитник?! А ведь вы, думается, не дадите детям бритвы? Что же? Значит ли это, что вы не верите в Промысл Божий о детях? Что вы гневите Бога? А ужели в другом положении наши младенцы в вере, наш неграмотный народ, перед отступнической пропагандой, при „свободе исповеданий“, когда, вместо убеждения, будут пущены в ход ложные обещания всяческих материальных выгод, как соблазн блестящих игрушек, хотя бы и опасных для жизни, для несмыслящего ребёнка?! А что на таковой соблазн ловятся теперь, после 17 апр., поголовно православные селения, об этом вы можете прочитать в газетах (за множеством таковых известий не цитируем их).

Наконец спросим о. Светлова ещё вот о чём: возражения против свободы отступнической и инославной пропаганды он считает за одно с неверием в неодолимость Христовой Церкви, – так пусть нам ответит не голословно, а „от Писания“ и „св. отцов“ (а не от Вл. Соловьева, Аксакова, Неплюева и др., не помеченных пока в святцах): верил ли св. ап. Павел в неодолённость Церкви Христовой, когда восклицал в послании к Галатам, поколебавшимся от жидовствующих тенденций: – „о если бы удалены были смущающие вас“? Веровал ли равным образом св. Григорий Назианзин, один из великих столпов православия, в неодолённость Христовой Церкви, когда так энергично протестовал против попустительства отступнической пропаганды, как против неверия в церковную истину? (цитаты приведены в раннейших статьях). Или, по Светлову, и ап. Павел и св. Григорий Назианзин не веровали „во Христа распята – Божию силу и Божию премудрость?..“.

Третье, что нас смутило в статье прот. Светлова, – это то, что он, как говорится, „зарапортовался“.

Он пишет:

Громадная духовная погибель“ и гибель Церкви именно в этой самой стене (охраны), которая рано или поздно наконец и совсем придавит её... Не сыпями ли, и наружными нарывами, и выходом гноя наружу излечивается организм от болезней? (далеко не от всех!) Не этим ли путём совершается его оздоровление, очищение от гибельных соков, а искусственное преграждение выхода для них не грозит ли смертью организму? Но такое именно значение для веры и церкви получают все внешние охранительные их меры, по свидетельству горькой действительности и истории.

Интересно бы узнать, какая же это „горькая действительность и история“ „свидетельствовали“ прот. Светлову о „гибели и смерти Церкви“ по причине мер охраны её от еретической пропаганды? Если о. Светлову погрезилось когда-нибудь такое свидетельство, то это, вне всякого сомнения, было наваждением дьявольским, и протоиерею, вместо того, чтобы, верить такому свидетельству, нужно было совершить крестное знамение с молитвой Иисусовой. Разве же можно умереть и погибнуть „неодоленной от врат адовых“ Церкви Христовой? Разве может умереть и погибнуть её Основатель и Глава – Христос Бог? Только богохульный язык подлинного „неверия во Христа и Церковь Его, в Божию силу и Божию премудрость“ может договориться до этого. Златоуст говорит, что „удобнее солнцу угаснуть, нежели Церкви без вести быти“. А вот проф. Светлова „горькая действительность и история убедили“, что Церковь может даже совсем „умереть и погибнуть“! И почему же? Да всё из-за „охранительных мер“!.. Так что повремени ещё указ 17 апр., от Церкви Христовой, быть может, по Светлову, осталось бы одно воспоминание! Удивительные профессора пошли... Просто в подпись не веришь. Да ведь из церковной же истории проф. Светлов мог бы знать, что „охранительные меры“ со стороны гражданской власти против еретической пропаганды и в эпоху вселенских соборов принимались и такие, о которых, теперь говорили бы с ужасом, и принимались по настоянию таких светил православия, как Григорий Богослов и Иоанн. Златоуст, и что же – ужели проф. Светлов теперь состоит протоиереем в „мёртвой и погибшей“ Церкви?!

Хотелось бы знать смысл и такого сообщения со стороны о. Светлова: „Христианская вера не потерпела и не терпит крушения и ущерба и ныне в странах свободных от внешней уголовно-цензурной опеки. Крепка вера в христианской Англии и других ей подобных странах (как Голландия, Швеция, Норвегия, Дания и др., – быть может, даже Франция с комбовщиной, Америка с нехристианским „христианством“ и т. п.?), но в ней нет никакой цензуры с 1694 года!“ Нам хотелось бы узнать, что мыслит прот. Светлов под „христианской верой, не потерпевшей крушения и ущерба“ в странах протестантских? веру ли истинно-спасительную, которая по самому существу своему едина, или религиозное заблуждение на христианской почве? Если первое, то о. Светлов со своей точки зрения прав: о православии заботиться особенно нечего, – можно спастись и в протестантстве; если – второе, то напрасно он преподносит такой пример.

В заключение своей статьи о. Светлов патетически взывает: „Мы говорим верующему сердцу и уму; мы к ним взываем с мольбой ныне восстать и возвысить голос свой в защиту истинных интересов Церкви против тех, кои в своей ревности о Церкви не знают, „какого они духа“. Типичный пафос пастыря 20-го числа! Что ему до того, что в Холмщине поголовно целыми волостями православный народ отпадает от святой веры, и не по убеждению, а буквально по обольщению и подкупу католической пропаганды? Что ему до поголовного перехода православных селений в протестантство в Прибалтийском крае, до обращения в молоканство и штунду на Кавказе и Крымском крае? Что ему до того, что в некоторых местах православным пастырям остаётся пасти только свои семьи да церковных сторожей, так как православный народ, по религиозному невежеству и козням отступнической пропаганды, оставляет святую православную веру? Чем рискует проф. Светлов в своём пафосе, раз и „вратами ада неодолённое“ 20-е число у него обеспечено, свято-церковная вера русских людей ему не дорога, а в перспективе известность „передового“ человека!.. Нет, уважаемый батюшка, если вы – такого „духа“, то ничего вы не можете сказать „верующему уму и сердцу“ настоящего православного русского народа. Для вас, и быть может, безразлична ужасная Люблинская трагедия „католической агитации“ („Новое Вр.“ 31 мая с. г.), где происходило потрясающее насилие над верой православных людей, где осквернялся инославными изуверами православный храм и отрывались из могил, для посрамления, даже кости православных покойников! А сколько практикуется теперь других способов к обкрадыванию, грабежу святой веры русского православного народа! И у вас хватает духу утверждать, что кто от нас уйдёт и при таких обстоятельствах, так это спасительно для Церкви, – это нарыв и гной?! А без этих событий Церковь Христова умерла бы и погибла?! Уж не значит ли это, что только отступничество от св. веры, а не Дух Святый, спасает и живит православную Церковь? Нет, тысячу раз нет, как бы вы, о. протоиерей, и сколько бы вы ни делали Церкви лобзаний, проповедуя, что в свободе пропаганды отступничества (не по идее, а практически) явится слава и величие церковного упования, ваши лобзания истинно русскому православному человеку всегда будут отдавать иудопредательством! „Ангелу Лаодикийской Церкви напиши... Знаю дела твои: ты ни холоден, ни горяч… извергну тебя из уст Моих“, читаем в Апокалипсисе (Откр.3:14–16). Русская православная душа тонко чувствует весь смысл, этого апокалипсического приговора...

Н. Гринякин

Учение социализма во всех государствах признаётся весьма, вредным, как противоречащее естественному развитию государственных начал и, по свойству основных своих положений, стремящееся к разрушению существующего государственного строя. Отсюда естественно, что государство оказывается вынужденным ограждаться от такой разрушительной силы. Подобное необходимое ограждение государственности предпринимается и в России по отношению к лицам, проповедующим, социализм. Такая самозащита государства не встречала осуждения в принципе и, если возникали по этому поводу какие- либо споры, то чаще всего на почве „обеспечения личности“ и „неприкосновенности жилища“, т. е. таких особливых привилегий, в которых нуждались люди, деятельности которых не сочувствовало Уложение о наказаниях уголовных...

Правда, из среды, совершенно не нуждающейся в особой от уголовной опеки защите, тоже иногда слышались воздыхания о бедственной участи „угнетаемых“, но, разобравшись в подобных сетованиях, в большинстве случаев, нельзя было не признать, что эти заступничества исходили от людей, до некоторой степени „одержимых“. Это последнее явление весьма заразительного психического заболевания, несомненно, будет предметом научного обследования. Пока же намечается лишь почва, на которой особенно благоприятно распространяется микроб этой болезни. Люди поверхностного образования, количественно начитанные, не обладающие способностью разбираться в свойствах тех или иных явлений государственной жизни, бывают лучше всего уловляемы в сети различных утопических теорий, сдобренных всеми видами свободы. На подобной почве и возрастает современный тип принципиального свободолюбца. Такому типу интерес России, печальная действительность нашествия на неё иноплеменников, постепенное разрушение всех исторических начал, которыми слагалась Держава Российская – таким россиянам все подобные соображения ничего не говорят, они перед утопической мечтой о „свободе“ ничего не сознают и слышать не желают.

И вот, под водительством крупной, но несомненно злокозненной воли, с одной стороны, и при сильной поддержке академических „свободолюбцев“ с другой, устанавливается принцип свободы вероисповедной. В жертву этому принципу отдано всё – от естественных интересов России до здравого смысла включительно. Увлечённые всеми видами пересозданий, наши отечественные реформаторы в союзе с „одержимыми“ ходко пошли по ложному и гибельному для России пути. Всё было забыто в угоду свободе... иноверцев, иноплеменников, несмотря на явный ущерб от этого для русского населения. Этому последнему предоставлено извиняться перед всеми, что дома у себя оно до сего времени позволяло себе быть хозяином, дознайтесь, ведь, действительно, мы были в высшей степени неделикатны перед дорогими нашими гостями, – нужды нет, что мы потоками русской крови „пригласили“ их к нам в Россию. Мы обязаны были напр. на окраинах поменьше допускать русского поселения, отнюдь не позволять Православной вере какого-либо „оказательства“, вовсе не беспокоить дорогих гостей русской речью, но поскорее ввести во всех учебных заведениях коренной России тщательное и обязательное для всех изучение языков польского, немецкого, татарского, армянского, грузинского и всех прочих. Для того, чтобы не трудиться создавать самобытную культуру, мы положительно обязаны были воспользоваться всеми культурами дорогих наших „гостей“, а для сего установить самые льготные условия поселения их внутри России; напр., русские казённые и дворянские имения жаловать этим гостям, раздавать им естественные богатства страны и вообще сделать всё для них приятное, угодное, тем самым крепко держась наших давних обычаев истиннорусского гостеприимства. Вот при таком отношении настоящих „порядочных“ людей мы никогда не дошли бы до всего „естественно“ ныне происходящего.

Но что же делать, если наша дикая некультурность, варварская необразованность и непростительная неделикатность толкнули нас на неправый путь и привели к ложному предположению, что Россия должна быть для русских. Надо скорее взяться за исправление сознанных ошибок и с присущим нам, со времён древней Руси, широким размахом удивить мир нашим великодушием. Но этого, согласитесь, слишком мало. Ведь надо же в самом деле показать, что мы вполне, сознали наши прегрешения, а для этого необходимо с возможной полнотой (не худо и переборщить) разъяснить всю глубину всего неладного, нами допускавшегося. Так-то будет лучше, честнее и крепче.

Итак, скорее за работу. Прежде всего, как уже сказано, откровенное признание непригодности и несправедливости всего нами доселе сделанного, сугубое осуждение, да с передёрнутыми (это ничего!) фактами в руках, всей нашей системы и практики внутреннего государственного строя. При этом, пожалуйста, побольше этакого, знаете, мрачного, тяжеловесного, неприглядного, хотя бы и единичного, но с душком, букетистого... Всё это мы „раскантуем“ в газетах, конечно для крепости авторитета, начиная с Правительственного Вестника, а если удастся, то и с одобрения Верховной Власти. Тут надо перебрать всё и упаси Боже что-либо забыть. Лучше по тому же месту несколько раз пройтись, чем что-либо упустить. Когда таким образом окончим этот „колоссальный“ труд, то надо будет приступить и к обдумыванию того, что на замену сваленного поставить. Да, впрочем, над этим и думать-то не стоит... там видно будет. А пока скорее, решительнее, нахальнее, ни в чём от „принципов“ не отступая, разберём по брёвнышку всё тысячелетием сложенное.

Главное – не забыть бы всех видов свободы, напр., союзов, единений, собраний и т. п. Да вот, к примеру, как быть с социализмом? Как его узаконить, укрепить и расширить? Чего же проще – воспользоваться штундой, дать этому „вероучению“ полную свободу, на правах христианской религии, и дело будет сделано...

К услугам подобного „созидательного“ разрушения громадное количество людей „милых“, притом „вполне порядочных“, но несомненно в вопросах принципов просто „одержимых“.

Невозможно оставаться равнодушным зрителем подобного „строительства“ земли Русской, которой навязывается какой-то. декадентский фасад. Пора притом давно сознаться, что путь, по которому, с величайшим над нами насилием, влекут Россию, ведёт только к окончательной её гибели и позору несмываемому. В подобные исторические минуты истинного сознания ложности принятого пути следует пренебречь всякими жертвами, лишь бы не пожертвовать судьбой всего государства. Необходимо оценить по достоинству требовательность и назойливость кучки крикунов перед истинными нуждами населения, доверчиво ожидающего удовлетворения его нужд Самой Верховной Властью.

N

Евреи – паразиты всякого общественного организма и язва тех государств, которые имеют несчастье иметь последователей Моисеева закона в числе своих подданных. С самого начала своего исторического существования, евреи, заявили себя противниками монархического образа правления: требуя себе царя, как и у прочих народов, евреи в сущности посягали на верховную и неограниченную власть Господа Бога; не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтобы Я не царствовал над ними, – сказал Господь огорчённому пророку Самуилу (1Цар.8:7). Библейская история еврейского народа достаточно показывает, что систематические революционные движения оканчиваются полным крушением государственного строя тех стран, где они происходят. Избранный народ, потерявший своё отечество и рассеянный по всему миру, служит живым уроком для всех легкомысленных и гнусных людей, которые, пользуясь благодеяниями твёрдой правительственной власти, стараются вредить этой власти тем или иным способом, начиная от открытого восстания до молчаливого сочувствия революционерам.

Бедствия, посланные от Бога, не исправили евреев. На всём протяжении своей истории евреи до самого последнего времени остаются жестоковыйным и непокорным народом и не уживаются ни в каких формах государственной жизни. Поучительно отношение римского государственного права к евреям. На евреях Рим последовательно перепробовал чуть ли не все возможные формы международных и правительственных отношений от дружественного нейтралитета до грубого милитаризма, и в конце концов был доведён до убеждения в необходимости разрушить Иерусалим и выселить жителей с их родины. Иными словами, вековой опыт и природная политическая мудрость не подсказали римлянам иного решения еврейского вопроса, чем то, к которому прибегли некогда Салманассар и Навуходоносор (Зепгер. „Еврейский вопрос в древнем Риме“). Еврей по натуре своей – не созидатель, а разрушитель. Обыкновенно евреи и их защитники говорят, что вся история этого племени сделала их искусственно торгашами и поклонниками золотого тельца. Но это неправда. Существующие для евреев ограничения, хотя бы, напр., в России, не препятствуют евреям быть плотниками, кузнецами, мостовщиками, рабочими заводов и. т. д. Однако эти тяжёлые и плохо оплачиваемые профессии всегда избегаются евреями, и они предпочитают быть портными, часовщиками, факторами, комиссионерами, сводниками et cetera. Евреи говорят: „мы – прирождённые аристократы всего мира“. Они уклоняются поэтому от всякого тяжёлого труда и стараются заниматься только лёгкими и выгодными аферами. В России считается евреев около семи миллионов; эти жадные и изворотливые пиявки питают глубокую вражду к приютившему их народу и составляют опасную и тягостную обузу для нашей страны. Последние революционные движения, выразившиеся в громадных забастовках всякого рода, весьма много обязаны евреям своим появлением, и развитием. Истекший год был ознаменован (во второй своей половине) всевозможными банкетами, на которых сорвавшаяся с цепи „космополитическая“ интеллигенция говорила и слушала всевозможные противоправительственные речи. В начале прошедшего года (в феврале месяце) некий еврей Тарле (по званию приват-доцент) читал в Москве публичную лекцию учащейся молодёжи „о том, как делается революция“. В этой лекции, привлёкшей многочисленную публику, преимущественно „учащуюся“ молодёжь, Тарле выяснил самый верный и простейший путь к революции, это – подготовка народа. Этим путём была произведена „неожиданно для всех“, а более всего – для короля, февральская революция во Франции. „Вожаки революционных партий, – поучал своих слушателей приват-доцент Тарле, – испробовали различные способы. Но самым радикальным из них оказались народные развлечения и банкеты, которые устраивались во всей Франции и во время которых производились направительные чтения. В этих чтениях только обрисовывались ошибки правительства и выяснялась необходимость их исправления... Результаты оказались поразительные; народ был систематически подготовлен“ („Родная Речь“ за 1904 г. 15 февр.). Этот же Тарле был избран, между прочим, почётным председателем обще-студенческой сходки в С.-Петербургском Университете 7-го февраля текущего года, где говорились возмутительные противоправительственные речи, не имеющие никакого отношения к достоинству чистой науки. Евреи участвовали в убийствах царственных особ Русского Государства. Среди злодеев 1-го марта 1881 г. оказалась еврейка Геся Гельфман в качестве „пристанодержательницы“ революционеров: как беременная, она была избавлена от присуждённой ей смертной казни. По поводу неостывшей ещё крови Великого Князя Сергия Александровича некто г. Рубанович или Рубинович, проживающий в Париже, очевидно, крупный сановник революции, принимая, с большой таинственностью и предосторожностями, корреспондента парижской газеты „Le Petit Parisien“, сообщил ему, что одной из причин осуждения Великого Князя на смерть было выселение евреев из Москвы, В Париже делаются сборы на русскую революцию. В выдержке из отчёта о пожертвованиях, принятых „Университетским комитетом протеста против петербургской резни“, среди жертвователей пестрят чистейшие еврейские фамилии: Дрейфус, Айзенштейн, Исаак, Сасскин, Беркович, Аронов, Ливин, Шапиро, Абрагам и т. д.

Даже в развитии „политических способностей“ Георгия Талона евреи не преминули сыграть свою роль: на революционный путь окончательно направили этого нигилиста в рясе, судя по газетным известиям, еврей – толстовец Фейерман и какая-то красивая нигилистка...

Всё сказанное невольно вылилось из-под пера после прочтения трёх томов компилятивного труда г. Лютостанского. Эти книги прямо ужасны по своему содержанию; они в страшной перспективе рисуют грозную опасность для России от еврейства. Всех, искренно любящих свою родину, я умоляю ознакомиться с „Талмудом“ г. Лютостанского.

Только враги России могут утверждать, что еврейство в том виде, как оно есть, не опасно для нас. Нет, факты, приведённые нами (при том в самом незначительном количестве), говорят совершенно противное. Недаром пророк земли русской, Ф. Μ. Достоевский, писать, что „от жидов Россия погибнет“. Не началось ли его пророчество сбываться?

Н. Булгаков

XXXIII.

Трагизм нашего времени. – Мобилизация реформационных и протестующих сил в духовенстве и перемена в направлении так называемого „церковно-освободительного движения“. – Пастырские записки и воззвания. – Социализм и анархизм в прокламациях „христианского братства борьбы“. – Наш ответ на извет газ. „Слово“. – Ставропольская катастрофа и совет миссионерам. – Недомыслие газ. „День“ в старообрядческом вопросе и лукавство попа Механикова. – Памяти последнего могиканина. – Стон истерзанного сердца русского патриота.

Как много чувств горьких давит сердце нынешнего служителя печатного публицистического слова, как много дум тяжких просится под перо!.. События, одно другого мрачнее, совершаются с такой быстротой, что каждый Божий день даёт свою тему, ставит перед писателем свой жгучий мучительный вопрос, на который необходимо своевременно откликнуться, о котором нельзя, – грех и стыдно, – молчать (ибо камни возопиют), раз ты хочешь быть чутким и честным деятелем печатного слова.

Но что скажешь, когда под гнётом отечественных скорбей и беспримерных несчастий, под давлением общерусской тоски и позора, не столько после Цусимского погрома, сколько после Черноморской крамолы, невольно у каждого из нас уста немеют, руки опускаются, мысль теряется!.. Да и где же ежемесячнику уследить, угоняться за столь быстрым ходом истории наших дней, за столь стремительным полётом и скачкой переживаемых событий нашего глубоко-трагического, но в тоже время и исторического времени?! В наше время и в литературном деле требуется борьба не малоподвижной „журнальной артиллерией“, а „газетными пулемётами“, но у нас в духовной журналистике пока ещё подобного рода литературных орудий нет, да едва ли скоро и могут быть, ибо и существующая-то духовная журналистика едва влачит своё бытие: ни одно духовное издание не имеет значительного количества (кроме обязательных „Церк. Вед.“ и „Народн. Образования“) подписчиков, ни одна книга не похвалится успешным ходом, – мало интересуются, неохотно читают не только захолустные иереи, но и городские протоиереи, ниже сами архиереи. Писать ли не умеем мы, духовные журналисты, дремота ли одолела нашего рясофорного читателя... А уже „присне время“ бодрствования, ведь того гляди „не у явися, что будем“... Время грозное, отовсюду надвигаются тучи, страшные, заволакивающие наш политический и духовный горизонт.

Чистосердечно приходится признаться в своём бессилии своевременно откликаться на страницах ежемесячного журнала даже на свои церковные злобы дня. А ведь „огонь, опаляющий“ современную русскую жизнь (о, если бы он оказался очищающим!), производит накаление и кипение и в нашем сосуде церковной жизни, откуда начали уже расплёскиваться далеко по сторонам брызги горячего кипятка, – происходит мобилизация протестующих и реформационных сил в рядах доселе смиренного и терпеливого духовенства, организуются и в центре, и на окраинах „союзы“, „собрания“, фабрикующие и рассылающие воззвания и своего рода прокламации. Одни из них – безобидные, довольно скромные и во многом беспристрастно (хотя и не всегда грамотно) выражающие pia desideria духовной среды, таково напр. воззвание, рассылаемое по всей России из Риги, представляющее собой постановление какого-то „благочиннического съезда“⁶⁰³.

Другие „записки“ и „проекты“, фабрикуемые реформаторами из духовенства, наоборот, поражают крайностями „духовного либерализма“, опередившего рассуждения по церковным делам завзятых светских радикалов. Такова, напр., записка, выдаваемая от имени московского духовенства.

Среди дельных, справедливых пожеланий, в московскую записку много привнесено такого, от чего отдаёт прямо-таки штундовым протестантским духом, так что не хочется и верить в принадлежность этой записки кому бы то ни было из православного духовенства, а не только московского, которое искони известно строго-православными Филаретовскими устоями.

Даже такая, безразличная к вопросам православия, газета, как „Нов. Время“, и та удивилась радикализму записки московского духовенства и вопрошает (приблизительно) так: „куда, же это вы, отцы, думаете вести русский народ, уж не к Кальвину-ли?“

Приводим по газете „Слово“ выдержки из этой. записки, в которой намечено свыше 30 пунктов разных желательных перемен в церковном строе.

Настаивая на том, чтобы вернуть приходу право самоуправления и право юридического лица, записка указывает на необходимость траты местных приходских средств непосредственно на местные же нужды. В частности, московское духовенство справедливо настаивает на необходимости избавить духовенство от поручного получения платы за требы определением известного годового жалованья от прихода и выработкой особых правил оплаты необязательных треб, которая опять-таки должна совершаться, через церковного казнохранителя, а не лично духовенству.

Приход должен иметь приют для беспомощных детей, школу, богадельню, больницу и вспомогательную кассу. Представители от отдельных приходов составляют обще-епархиальное собрание. Проект требует, чтобы настоятели приходских храмов стояли на определённом (?) уровне богословского, образования – высшего; для этого должно быть увеличено число академий или открыты богословские факультеты при университетах (?).

Избрание и суд настоятелей приходов принадлежат епископу совместно с собором пресвитеров, право вмешательства прихода в избрание должно быть обставлено условиями, гарантирующими поставляемому известный уровень богословского образования и благонравия.

Священник должен возвышаться над всеми политическими партиями: фарисейской-консервативной (?), саддукейской-либеральной и иродианской (?) – придворной, в широком смысле бюрократической. Так как в основном догмате христианства (о взаимопроникновении во Христе божества и человечества) заключена уже перспектива безгранично прогрессивного развития человечества по всем сторонам его жизни, то служители православной церкви отнюдь не могут находиться на стороне какого-либо застоя, а лишь в рядах постоянного прогрессивного движения по пути к свету и правде, безусловно отрешаясь от всякой солидарности с грубо-эгоистическими защитниками старых (?) негодных (?) порядков жизни, приносящих выгоду лишь немногим в ущерб всем остальным.

Возможно большее благо (какое?) возможно большему числу людей – таково знамя, под которым обязано проходить своё священнослужение православное духовенство...

Духовенства, как касты, не должно быть, нужно открыть свободный выход из сословия. Епископы должны быть избираемы духовными и мирянами епархии и ни в каком случае не назначаемы государственными властями; епископу приличнее быть не из монахов, так как монашество по самому существу своему – отречения от мира – не должно вмешиваться в мирские дела. Существующий в наше время абсолютизм архиерейской власти подлежит решительному уничтожению.

Современный образ архипастыря с его безграничным самовластием, горделивым видом и пышной обстановкой, затмевающей даже представителей высшей гражданской власти и напоминающей азиатских сатрапов (!), должен быть радикально изменён... Взаимоотношения епископа к духовенству должны иметь характер братского обращения. Надменность, пренебрежительность, грубость и раздражительность со стороны архиереев и лицемерное самоунижение, рабская лесть, фальшь и ложь скорее ненавидящего, чем почитающего их низшего духовенства, должны исчезнуть.

Храмы нужно освободить от обязательного опубликования каких-либо государственных распоряжений, и священники не должны быть органами каких-либо внушений народу по побуждениям светской власти. В богослужении всё должно отличаться скромностью и простотой, и потому не должны иметь места роскошь, церемониальность, ослепительность золота и драгоценных камней и искусственность пения. В особенности архиерейские службы, как совершенно заслоняющие от молящихся лицо Божие архиерейской персоной, сосредоточивающие всё внимание священнослужителей исключительно на угодничестве архиерею, по своему нравственно возмущающему свойству требуют перемен в смысле возвращения к первоначальной чистоте. Всё богослужение должно быть совершаемо на безусловно всем, ясном и понятном языке. На представителях церкви лежит долг озаботиться очищением (?) культа нашей церкви от всего, что противно её основному духу, что отзывается суеверием и идолопоклонством (штунда!). В богослужении желательно сокращение наводящих скуку и утомление частых повторений молений о ниспослании благ и милостей предержащим властям гражданским (Царю?) и духовным и замены их молениями более ценного и содержательного характера (в духе, декадентских философов!): о даровании благ и духовных, и материальных всем православным и всем людям вообще, особенно бедным, несчастным, беспомощным, страждущим в заточениях и т. п.

Монашество должно быть возвращено в свои законные рамки – добровольной нищеты и удаления от мира (а не духовного властительства и эксплуатации невежественного благочестия народа). Наплыв доходов из общественного достояния в монастырские доброхранилища, должен быть безусловно приостановлен (а какими способами?) и т. д.

Вот как радикально откликнулась на церковную реформу Москва. Тут уж и канонам всем крышка. Наши петербургские пионеры реформы в сравнении с московскими, судя по записке, могут считаться консерваторами. Они издали новую записку солидную, добросовестно канонически и исторически обставленную. Мы с ней познакомим читателей в следующей книжке.

В „Моск. Вед.“ помещено справедливое негодование „Православного“ по поводу вышеприведённой московской „записки“ и прокламаций, рассылаемых известным уже нашим читателям „христианским братством борьбы“.

„В Слове появились выдержки из какой-то „записки“, – будто бы „выработанной московским духовенством“, вопреки запрещению митрополита, – о якобы необходимых церковных преобразованиях, – так рассуждает православный москвич.

Либеральный бред этой записки до того невероятен, что при чтении её невольно спрашиваешь: да ужели это правда? Ужели московское духовенство могло „выработать“ такую вещь? И хочется верить, что этот бред изобличает сам свою подложность, что почтенные московские батюшки читают его и изумляются: что сей сон значит? Да им и во сне-то ничего подобного не грезилось, а газета заявляет, что это – их творение...

Уж не идёт ли эта записка оттуда же, откуда рассылаются теперь печатанные на гектографе прокламации-воззвания „К отцам благочинным“?

Мы говорим о прокламациях, в последнее время рассылаемых по Москве, а может и инуде, из Риги: видите ли, где, – а может быть и ещё подальше, за морем Немецким, – обретается гнездо „радетелей“ православной Церкви! Уж не евреи ли их фабрикуют? Не они ли задумали ловить в свои сети наше столичное духовенство?

Не думаем, чтобы была обильна такая ловля: ведь и в Питере нашёлся Гапон только один.

Впрочем, что говорить о батюшках: ныне и архиереям рассылает прокламации какое-то „Братство христианской борьбы“.

Говорят, что в составе этого „Братства“, – кстати сказать, в своих прокламациях дышащего непримиримой, прямо адской злобой против Самодержавия, – имеются и учёные „доценты“, по пока не изволят сказать своего точного адреса: ответил бы иной архиерей, да писать некуда, в подпольях неведомых эти гадины прячутся...

Ужели же они думают, будто своими глупыми толкованиями Слова Божия они сумеют смутить и наших епископов? Что это: наивность невежества, или наглость еврея, не знающая границ?

Но обращаемся к „записке“, опубликованной в Слове.

Мы ждём от нашего почтенного московского духовенства громкого слова протеста претив столь явной на него клеветы. Этого требует честь питомцев нашего великого святителя Филарета, этого требует честь дорогой нашей Москвы, искони ревнительницы заветов Православия и Самодержавия.

Ведь инуде могут подумать, будто и вправду московское духовенство готовится к таким реформам в Русской Церкви, при осуществлении коих убежали бы из Церкви верные сыны Церкви в далёкие дебри пустынные“.

К этим словам горячего негодования „православного москвича можно разве добавить одно: „а всё-таки земля вертится“, а всё-таки записка вышла из недр духовной Москвы, где нашлось „прибежище заяцем“ церковно-реформационным, скрывающимся под анонимными записками и воззваниями. Пусть таковых в Москве единицы, но важен сам факт, что глаголемое „церковное освободительное движение“ укрепляет свою базу и в первопрестольной, а в тоже время находит себе последователей и агентов и по захолустным городам и окраинам. Нужно быть слишком близоруким, чтобы не видеть в этом всё шире и глубже просачивающемся в жизнь Церкви „движении“ явления огромной исторической и жизненной важности. Нам кажется, с этим движением нужно считаться, не отпихивая его, как „исчадие мертворождённое“, а направляя мудро и бережно в русло церковно-исторической жизни Руси, чтобы оно не было партийным, оппозиционным порождением современной смуты, – это недостойно служителей алтаря, а, чтобы оно шло соборным, исконно-церковным путём, направляясь на путь действительного обновления и оживления нашей Церкви. Это одно. Затем было бы лукавством не признавать, а тем паче отрицать существование благоприятной почвы для роста этого церковно-освободительного движения в среде самого духовенства, как протеста против существующего status quo, где много накопилось грехов и неправды, бурсацкой кастовой грязи, требующей очистки. Кого больше в рядах духовенства и в духовном сословии нашем – благодушествующих и довольных, или озлобленных, чающих движения воды?.. Конечно, недовольных, стонущих. Вот вам и почва; а ведь терпению и смирению бывает конец и у самых уравновешенных и неподвижных.

Не нужно при этом упускать из виду безцерковного, безыдейного направления и хронических беспорядков последних лет во многих наших духовных семинариях, давших в ряды духовенства людей изломанных, беспокойных, с поверхностными научными знаниями, без церковного закала, без дисциплины воли и с „переболтанными мозгами“.

Необходимо также считаться и с тем фактором, что никогда в России ранее не было такого живого интереса к церковным делам и вопросам со стороны шестой великой державы. а она вся либеральная, т. е. со стороны светской печати, а равно и со стороны общественных учреждений. Знаменательным в этом отношении является недавнее постановление московского, чуть ли не всероссийского съезда городских деятелей, которые, в числе основных пунктов своей политической программы, постановили и заботы об осуществлении церковной реформы в духе начавшегося освободительного церковного движения.

Отсюда можно предполагать, что и предрешённое народное представительное собрание или государственная дума не оставит в покое этого вопроса о церковной реформе. Словом, едва ли подлежит сомнению, что начатый церковно-реформационный пожар не погасить и он может разгореться огромным пламенем. Существующий церковный status quo находится накануне глубокого потрясения. Сулит ли это грядущее нашей Церкви и духовенству лучшую долю или ещё худшую, предугадать нелегко. Всё зависит от хода истории, состава и прав представителей народных, а теперь можно лишь одно сказать: „бдите, отцы и братия, и молитесь, дабы не внити нам в напасть“, а главное не проспать занимающейся уже зари жизни нашего исстрадавшегося отечества на новых началах. Кто будет спорить против той истины, что реформы в церковной жизни с верху до низу желательны, необходимы. Но одно прискорбно, что, начавши свой ход по кривой линии, „освободительное церковное движение“ не только не вышло ещё на прямой путь, но, по-видимому, от одной крайности склоняется в другую.

Начатая „вне врат церковных“, инициативой светского государственного сановника, ничего общего с церковностью не имеющего, церковная реформа повернула было на верный путь обсуждения назревших нужд самой Церковью, но здесь ярко были выдвинуты интересы епископата с его оппозицией „светской церковной бюрократии“, в форме знаменательного мартовского постановления св. Синода о восстановлении патриаршества и созыве собора одних только епископов российской церкви, что отодвинуло и заслонило собой все другие назревшие нужды церковные. Задержанное Царской волей до более благоприятного времени, реформационное церковное движение ныне явно меняет фронт, отодвигая уже интересы епископата и идею патриаршества на второй плав, так что ныне оно делается пресвитерианским и мирским, оппозиционно настроенным уже не против светских властей в Церкви, а против злоупотреблений, неустройства, абсолютизма и неправд епархиального церковного управления и в частности против карьеризма учёного монашества.

Знаменательно, что при поворотном направлении освободительного церковного движения значение и положение в ходе церковного управления представителя светской государственной власти, т. е. обер-прокуратуры, вырисовываются в ином свете, как благодетельная для рядового духовенства закономерная инстанция.

Недавняя крупная перемена в синодальных сферах может также отражаться на ходе и росте противо-монашеского направления в Церкви.

Как бы то ни было, но будущий историк произнесёт свой правдивый приговор, насколько благодетельной является совершившаяся оттяжка церковной ломки для дела всестороннего уяснения и правильного разрешения действительных нужд и назревших вопросов в жизни нашей Церкви. Бояться всех этих записок, воззваний, мнений и прений о церковной реформе., как бы ни были они крайни – мы не видим оснований. Наше духовенство в своём большинстве слишком устойчиво в своих традициях, чтобы бояться деморализации его через подобные „записки“, да и надо же верить в благодать священства, немощная врачующую, а мы живо и искренно верим в неё. Лишь бы в святое дело реформы Церкви не примешивались радикальные веяния времени и анархическое воздействие волков, переряжающихся в овчие одежды. Таково, напр., „христианское братство борьбы“ с его злохудожными воззваниями и прокламациями, о которых выше упоминает „православный“ москвич.

Два слова об этих творениях, представляющих собой „последнее слово“ в агитаторской анархической литературе.

Редакция получила несколько выпусков воззваний этого пресловутого союза или „братства борьбы“. Судя по содержанию своеобразных прокламаций братства, последнее будет правильнее назвать не христианским, а прямо социалистическим. Главная задача братства – борьба с самодержавием. В воззвании „к епископам русской Церкви“, „братство“ доказывает путём подтасовки текстов и передержки богословских понятий, изобличающих в авторе опытного богослова – схоластика, „что признание самодержавия есть скрытое (а для тех, кто сознаёт, и явное) отступление от Христа, и будто бы с христианством такое признание абсолютно несоединимо и религиозной совестью неприемлемо“.

Воззвание „к крестьянам“, подделанное под тон церковного поучения, начинаясь с обычного „во имя Отца“ и „братия христиане“, – рисует картину страшных бедствий, переживаемых нашим отечеством, – ужасы внутренней и внешней войны, а затем автор вопрошает, за какие же это грехи Господь разгневался на землю Русскую? И отвечает так: „три великих греха лежат на русском народе, и покудова православные не покаются в этих грехах, не окончатся беды на Руси; первый самый страшный грех, это то, что мы служим двум господам – Богу и Царю, и что Царя почитаем самодержавным“.

Взяв затем в основание своих дальнейших рассуждений текст свящ. Писания: „аще праведно есть перед Богом вас послушать паче, нежели Бога“, – автор тщится путём сектантских рассуждений доказать безбожность таких велений власти, как убийство врага внешнего и внутреннего, присягу и др.

Второй грех автор находит „в заблуждении Церкви, признающей главой Царя и забывшей заветы святителей, обличавших неправедных владык, забывшей правду Божию, повелевающую кротостью и любовью увещевать заблудших, а не полицейским насилием“ и т. д. Третий грех – неправедная война на Дальнем Востоке. В заключение богословствующий автор-крамольник призывает „очиститься от этих грехов, открыто и безбоязненно заявить, что мы не признаём за Царём – человеком неограниченной самодержавной власти, отказываемся убивать врагов своих и чужих, обещаемся помнить, что одна глава Церкви – Христос“, и проч. безумные глаголы...

Составлена прокламация в духе простонародных проповедей без обычного в подобного рода литературе анархического задора и болтовни, а потому воззвание может производить гипнотизирующее разрушительное влияние на душу простолюдина, не могущего разобраться, где тут истина и в чем ложь и подтасовки. В таком же роде и тоне составлено и обращение „к воинам“, где автор-крамольник старается доказывать, войску, и также при посредстве подтасованных текстов свящ. Писания и церковных понятий, что не следует слушаться приказания начальства об усмирении бунтовщиков оружием.

Автор вспоминает, как воины хотели взять Иисуса Христа в саду Гефсиманском и как Христос приказал ап. Петру, обнажившему против воинов меч, вложить его в ножны, и тут же ехидно вопрошает: „неужели те воины меньше виновны наших, бунтующих крестьян?“ и вслед за тем создаёт такую невозможную картину и делает из неё злокозненный вывод: вот если бы на землю пришёл Христос и стал бы учить и начальству его учение не понравилось бы (?) и оно приказало бы вам стрелять в Христа. Кого бы вы послушались? Неужели Царя земного, а не Царя небесного? Но ведь Христос приходит на землю и теперь в виде голодных и обиженных людей“ и т. д. Вот как лукавой бесстыдно одурачивают анархисты простой, верующий в слова св. Писания народ! Заканчивается это революционно-богословское воззвание призывом, во имя евангельского блаженства, пострадать за неисполнение приказания начальства правды ради, подобно пророкам и мученикам.

Не подлежит сомнению, что это воззвание составлено той же опытной рукой крамольного проповедника из богословствующего лагеря церковных отщепенцев. Крамольные издания христианского братства борьбы представляют собой большой шаг вперёд в области подпольной агитаторской литературы. То, чего социал-демократы не могли сделать устным словом и личным подходом к народу, легко могут достигнуть этим адским средством.

Мы надеемся дать на страницах нашего издания подробный разбор ехидных и злокозненных творений этого самого опасного из существующих анархических конспираций антихристианского братства борьбы, а теперь лишь вкратце предваряем пастырей относительно существования и содержания упомянутых плевел, которые щедрой рукой сеются в народных массах, дабы духовенство, встретившись с изложенными мыслями, подумало, как разоблачить обольстительную ложь.

Достойно великой горести, что ничего в противовес не издаётся и не распространяется у нас в народе ни патриотическими, ни церковными сферами.

* * *

Заговорив „о христианском братстве борьбы“, пользуемся случаем, чтобы ответить газете „Слово“ на её грубый извет по адресу нашего журнала.

Это газета недавно возвела на „Мисс. Обозр.“ целый ряд тяжких обвинений, утверждая между прочим, что наш журнал своим якобы „вульгарным тоном, – готовностью по первому кивку из синодальной канцелярии в любую минуту переменить фронт и чёрное сделать белым и, наконец, беспросветным ретроградством – приобрёл самую незавидную репутацию“. Поэтому оно, „Слово“, несмотря на то, что „Мисс. Обозр.“ неоднократно задевало эту газету, будто бы „никогда (sic) не позволяло себе унизиться (!) до полемики с нашим органом. Но теперь, когда „Миссионерское Обозрение“ позволило себе ударить, беззащитного (?), пустить клевету про кружок лиц, лишённый возможности, за неимением своего органа, литературной защиты, „Слово“ считаем долгом порядочности сказать несколько слов“ из коих приводим в подлиннике следующее:

Миссионерское Обозрение» позволило себе отождествить известный кружок сторонников церковной реформы среди петербургского духовенства с каким-то «христианским братством борьбы», в котором журнал советует полиции поискать следов гапоновщины. Мы не знаем, какие цели ставит себе «христианское братство борьбы», но должны положительно заявить, что нам достоверно известно, что пастырские собрания «тридцати двух» ничего общего с этим союзом не имеют.

Так как ни для кого не секрет, что «Миссионерское Обозрение» состоит на службе у обер-прокурора Синода, то весьма интересно было бы знать, кто явился действительным вдохновителем автора этой заметки: сам ли глава ведомства решился на такое средство борьбы, или здесь переусердствовал не в меру услужливый чиновник? В последнем случае это прекрасное доказательство того, что излишняя угодливость чиновников начальству не всегда служит к чести последнему.

Сердитый автор грубой статьи не хорошо прочитал заметку „Мисс. Обозр.“ № 7–10 по поводу пастырского собрания, 29 апреля, разогнанного полицией. Мы отнюдь не отожествляли пастырского союза 32 с социалистическим братством борьбы, а лишь высказали догадку, не узрело ли „недреманное око“ полиции в этом собрании некоей гапоновщины и союза борьбы. Мы сами хорошо знаем союз 32, но вот знает ли „Слово“ состав христианского братства борьбы? А представьте себе, что наше предположение о причине вмешательства полиции не в своё дело, как мы теперь только убедились в этом, весьма достоверно. Не „Μ. О.“, а полиция отожествила, оказывается, это невинное собрание с преступным братством. И, конечно, она ошиблась и потому дело стихло.

Конечно, мы не будем возражать на грубость приговора о „Мисс. Обозр.“ какого-то „беззащитного“ отца или господина из кружка тех лиц, „кои не имеют своего органа“, и нимало не удивляемся, что в „Мисс. Обозр.“ наш обвинитель узрел „беспросветное ретроградство“. При взгляде на наш орган с церковно-радикальной и декадентской точки зрения, иначе и быть не может. Читатели сами оценят несправедливость приговора молодой газеты о репутации „Μ. О.“ и переменчивости его литературного фронта, – мы не новички в журналистике, а „Μ. О.“ посильно служит интересам православия уже 10 лет.

Но зачем автору обидной заметки понадобилось говорить неправду, что будто бы „Слово“ никогда не унижалось (скажите, какое горделивое барство!) до полемики с „Мисс. Обозр.“. Пересмотрите-ка, гг. „словесники“, напр., статьи г. Фотия Белявского и убедитесь, кто кого вперёд начал задевать... Но это, конечно, редакционный недосмотр и lapsus linguae. Но что уже совсем негоже для серьёзного и почтенного органа, каким мы считаем новую газету „Слово“, – это передёргивать фразы и подтасовывать чужую мысль, и на этом строить тяжкое обвинение автора нашей заметки в отожествлении пастырского кружка 32 с братством борьбы и нечестное утверждение, что журнал якобы советовал полиции поискать следов гапоновщины в пастырском собрании 29 апр. А что касается пресловутого христианского братства, то нечего и искать в нём гапоновщины, когда она сама бьёт в глаза, хотя бы в тех же воззваниях, выше приведённых нами.

Обвиняя нас в доносе, „Слово“ само же и делает донос на „Μ. О.“, облыжно утверждая, что якобы „ни для кого не секрет, что „Мисс. Обозр.“ на службе у обер-прокурора Св. Синода“, и тут же газета развязно выражает предположение, что будто бы вдохновлена инкриминируемая статья „главой ведомства“. Какая тупая, низкая догадка! И это называется на языке либеральных газет порядочностью?

Откуда вы, господа „словесники“, взяли, – докажите, что „Мисс. Обозр.“ на службе? Быть на службе, т. е. органом, вдохновляемым таким великим умом и честным высоким государственным мужем, как нынешний обер-прокурор Св. Синода, конечно, для нашего журнала было бы не только не позором, а большой честью и наилучшей рекламой. Но этой чести не имеем ни малейшего права приписывать себе и решительно протестуем против клеветы и доноса газ. „Слово“. Не с больной ли головы на здоровую бойкая газета валит это обвинение? Не само ли „Слово“ состоит на службе? Мы разумеем, конечно, не этих „беззащитных“ пионеров церковной реформы, в чём сама газета расписалась, а великих мира сего. Вот, напр., если бы „Мисс. Обозр.“ было на службе у обер-прокурора, то известное возражение его на записку г. Витте, так услужливо опубликованную в „Слове“, хотя последняя составляла канцелярский, едва ли подлежавший опубликованию и критике документ, появилось бы ведь в нашем органе: Sapienti sat. Действительно, господа „словесники“, до такой полемики с нами вам не следовало бы унижаться…

* * *

Всюду смута на Руси, всюду стоны, слёзы и кровь, брызги которой, к великому удивлению и скорби миссионеров, долетели ли до нашего мирного поля. Можно ли было допустить, чтобы миссионерская беседа вызвала вооружённое столкновение, жертвами которого пали десятки людей, среди которых погибли „наглой“ смертью невинные жертвы неразумной ревности о православии! А это страшное дело совершилось в Ставрополе после беседы синодального миссионера о. прот. Крючкова!

Как мог допустить старый ратоборец-миссионер на миссионерской беседе такое „разжение страстей“, которое вовлекло раскольников в грубое глумление над православными святынями, вызвавшее ожесточение православной толпы? Неужели о. миссионер не понимал, что теперь смутное время, что православные и раскольники находятся в раздражённом и приподнятом настроении после закона 17 апреля о религиозной свободе, что довольно одной спички, чтобы произошёл взрыв негодования с обеих сторон!

Необходимо епархиальным властям всюду принять меры, чтобы в наше бурное, смутное время не производилось скопления взбудораженных народных масс и в частности для полемических религиозных споров. Здесь всегда найдётся почва для острых впечатлений и невольных недоразумений, которыми смутьяны воспользуются для скандала. Для миссии есть другие способы назидания – церковная проповедь, частные беседы.

Надо забыть нашим самородкам-миссионерам из простецов начетчиков старые, рассчитанные на жестоковыйность раскола, взятые на прокат у раскольничьих же апологетов приёмы библейских проклятий и взаимных укоризн, пора оставить „грозный“ тон, чуждый мира и кротости, рассчитанный на „спасительный страх“, порождаемый не столько небесными громами, сколько опасениями полицейского протокола. Теперь времена другие, – переменились законы, надо и нравы свои менять. Довольно быть через это миссии „притчей во языцех“. Неужели для убеждения в азбучных миссионерских истинах потребна была такая страшная катастрофа, забрызгавшая кровью страницы истории современной миссии? Больно и стыдно! Жаль бесконечно этих пострадавших, неразумных младенцев в вере! Конечно, здесь была злонамеренная агитация смутьянов, подогревавших страсти на площади. Но неужели нельзя было обойтись без пролития крови? Пришёл ли кто на помощь осиротелым семьям, искалеченным кормильцам? Конечно, нужна пострадавшим, кто бы они ни были, помощь и материальная, и нравственная, и юридическая, но об этом ни от кого не слышим. Мы читали в „Русс. Слове“, что местные юристы и дума занялись исследованием причин вооружённого столкновения. Вероятно, по суду либеральных служителей Фемиды, окажутся виновными ревнители православия и миссионеры, а что же сделано местной духовной властью?

Мы готовы по долгу христианской любви и сострадания подать потерпевшим ревнителям веры руку всяческой помощи. Нами послана от редакции лепта пострадавшим семьям на имя местного почтенного миссионера о. Никольского, который, надеемся, не замедлит поделиться с читателями своими сведениями, как очевидец потрясающего события.

A propos, – мы не понимаем сообщения нашего корреспондента, почему в течение нескольких лет не замещена в Ставрополе вакансия противо-раскольничьего миссионера и как может исполнять эту должность синодальный миссионер? Тут что-то не досказано. Ждём разъяснений.

Под тяжким впечатлением ставропольской катастрофы, нашим отцам и собратьям миссионерам настоятельно рекомендуем изменить саму методу полемических собеседований, в устных и письменных, с отступниками от Церкви и в частности с старообрядцами. В деле Божием никогда не следует ни шутить, ни грубить, а теперь нужно памятовать, что ведь наши со-вопросники уже выросли в полноправных граждан, их литература и полемика заслуживают серьёзного внимания и добросовестного разбора; грубым гаерством, заезженными способами доказательств и устарелыми приёмами полемики теперь никого не убедишь, а только насмешишь и раздразнишь.

В частности, позволяем себе обратить внимание московских миссионеров на обычные в летнее время праздничные прения о вере на площади близ старообрядческого Преображенского кладбища, куда собираются большие толпы черни. В наше смутное время лучше бы не производить этих прений, – теперь нужны не споры, а единение всех верующих и любящих отчизну людей

* * *

Два слова к вопросу об этом единении православных с верующим старообрядчеством.

Недавно московская газета „День“ (№ 154) упрекнула нас в стремлении к разъединению, заподозрив в наших „Скрижалях“ (№ 7–8) „ехидство и клевету“ на вдумчивых старообрядцев, недовольных вероисповедной свободой 17 апреля, уравнявшей старообрядчество во всех правах и льготах с сектантами и еретиками. А старообрядческий тульский поп Механиков в том же „Дне“ прямо захлёбывается от радости и удовольствия, по поводу дарованных 17 апр. старообрядчеству льгот, и оправдывает ссылками на устав целесообразность данного старообрядческой иерархии одинакового с еретиками наименования „настоятелей и наставников“.

Подождём, согласится ли с теорией г. Механикова и поблагодарит ли его за эту медвежью услугу всероссийский старообрядческий съезд, а где следует, конечно, примут к сведению заявление Механикова о радостях и довольстве старообрядцев. Игнорируя незаслуженную укоризну „Дня“, мы снова утверждаем, что в старообрядчестве существует указанное нами разочарование вероисповедным законом 17 апреля, но г. Берг этого не понимает, а Механиков лукавит. Мы объединили в „Скрижалях“ всё известное нам по этому вопросу и при том не из одной только „беседы с секретарями“, но и из других источников, сослались же на беседу с нами секретарей старообрядческих епископов потому, что у них, как людей наиболее чутких и понимающих интересы старообрядчества, эта критика создаваемого законом 17 апреля положения дел, наиболее ясно и ярко выражалась.

Пусть же знают г. Механиков и г. Берг, что старообрядческие общины уже подают, куда следует, петиции об отмене присвоенных им законом 17 апреля некоторых привилегий.

Повторяем, „День“ несправедливо нас обвиняет в сеянии политики раздора в отношении старообрядцев. Мы хорошо знаем, что господство её в миссии и литературе мало принесло пользы Церкви, но не „Μ. О.“ это создало.

* * *

Наша противо-раскольничья миссия лишилась своего опорного столпа, маститого учёного расколоведа Н. И. Субботина, который был в течение 40 лет литературным вдохновителем и руководителем всей нашей миссионерской политики в отношении раскола старообрядчества. Вековым памятником его дорогой деятельности на пользу миссии Церкви остались многотомные труды по расколоведению и первый, им основанный миссионерской журнал „Братское Слово“, составляющие столь многоценный литературной капитал, из сокровищ которого будут в изобилии почерпать ещё многие поколения начинающих учёных расколоведов и миссионеров. С чувством глубокой благодарности и мы от лица всех деятелей миссии должны вспомянуть здесь труды и подвиги почившего на пользу нашего общего дела. Хотя, в тоже время, чувствуем потребность у свежей могилы почившего последнего могиканина филаретовской миссионерской школы принести покаяние, что не разделяли и не разделяем созданного покойным, блестящим мастером печатного слова, направления и в полемической литературе, и в миссионерской практике, которое слишком резко и чувствительно уязвляло в самое сердце заблудших отщепенцев, что далеко не примиряло их с господствующей Церковью, а отъединяло. Особенно это направление сказывалось в трудах почившего после смерти о. Павла Прусского, человека великой души и обширного сердца, где всем было не тесно. О. Павел был добрым гением покойного Н. И. Субботина и литературным вдохновителем, а почивший Николай Иванович Субботин – „литературные уста“ о. Павла. Не будь о. Павла, не было бы ни знаменитой „Истории австрийского священства“, ни многотомных „Материалов“ для истории. Не стало о. Павла, прекратилось и издание „Братского Слова“ и блестящий стилистический талант покойного разменялся на мелочи, – на издание личных воспоминаний и интимной переписки. Где не была пощажена скромность ни живых, ни мёртвых слишком откровенными и не всегда беспристрастными несвоевременными разоблачениями. Но да простит Господь все вольные и невольные прегрешения почившего раба Своего, во всяком случае мужественно, твёрдо и неподступно трудившегося на пользу православия до последнего своего издыхания.

Своеобразный в творениях своих и отношениях, покойный Ник. Ив. своеобразное оставил завещание о последнем церковном напутствовании его в путь вечности. Он завещал прах его отпеть в единоверческом монастыре по единоверческому чину. Здесь Н. Ив. погребён рядом с о. Павлом, чем и засвидетельствовал свою любовь и преданность покойному приснопамятному миссионеру, а также и верность, и единомыслие с его заветами о православии и единоверии. Sit vobis terra levis, великие столпы нашей миссии!

* * *

Начав нашу беседу с выражения общерусской скорби по поводу переживаемых Россией страшных несчастий, мы не можем ничем другим и закончить наши „Скрижали“, как выражением той страшной, гнетущей, как кошмар, тяжёлой, беспросветной тоски перед совершающимися внутри отечества ужасами. Это гнетущее настроение православной России глубоко и верно выразил (22 июня) старый публицист А. С. Суворин в своём „Маленьком письме“ следующего содержания.

„Революция в Одессе“ – под этим заглавием уж несколько дней печаталось в лондонских газетах о печальных событиях.

Революция ли это? Государство не может жить без, власти. Когда власть устраняется или чувствует бессилие управлять, или делает постоянные ошибки, поражая жителей противоречиями, шатанием, неуверенностью в завтрашнем дне, революционные элементы овладевают властью и возбуждают толпу. Грабёж, разрушение, пожары, пьянство до потери сознания – вот результаты этой „революции“, совершенно похожей на „пугачёвщину“. В виде страшного Пугачёва, явился броненосец „Потёмкин Таврический“, который угрозами стрелять в город предал его во власть буйной черни и агитаторов, из числа которых 30 человек теперь плавают в Чёрном море на „Потёмкине“.

„Великолепный князь Тавриды“ напомнил о себе, о военной славе эпохи Екатерины II, о мечтах владеть Константинополем. И вот через сто с небольшим дет экипаж броненосца его имени покрыл позором, позором измены и самого чёрного предательства, и притом в эти тяжкие минуты жизни родины, когда ей грозит бесславный мир и когда это предательство ещё более затрудняет положение России и грозит ещё большими бедствиями и лишениями для народа.

Собственные дети России терзают свою мать, обманывают, режут, режут тупыми ножами, чтобы продлить её страдания, наносят неизлечимые ржавые раны, готовы продать её и изменить ей. Вот до чего мы дожили, до какого срама и бесчестия. Никто в русском царстве и во сне не видел тех бед, которые разразились над нами. Нет такого человека, не было такого пророка ни у нас, ни за границей, ни в Японии, которая никогда не могла ожидать, что подлая измена придёт ей на помощь, что революция не побрезгает никаким оружием для того, чтоб достигнуть своих целей. Мы удивляем мир своей бездарностью, своим холопством, своим невежеством, своим презрением к науке, к труду, к народной чести и человеческому достоинству. О, пусть те святые души, которыми стояла Россия и стоит ещё, не возмущаются этими словами. Пусть погибшие мученики в боях, тела которых зарыты в китайских степях и лежат на дне Тихого океана, пусть они молятся у престола Всевышнего, чтоб Он пощадил Россию и не погубил её окончательно. Пусть слёзы матерей и мужественная печаль отцов будет вечным укором тем живущим, которые не знали ни своей родины, ни своих соседей, которые чем-то гордились и чванились, во что-то верили, чему-то молились, но и гордились, и верили, и молились, с каким-то самомнением бездарности, лени и злого равнодушия к отечеству, погруженные в свои дела и делишки.

Нет слов таких, которые были бы достаточны для бичующей сатиры, нет того юмора, который раздался бы достаточно громким смехом сквозь слёзы и рыдания над нашим поражением внешним и внутренним. Нет таких сильных, мощных, талантливых мужей, которые бы сумели обнять своей душой бездну нашего падения и возгореть мужественным стремлением поднять бремя высокого труда на свои плечи. Где они? Куда они скрылись? Или не дают им простора, не зовут? Или они ещё не рождались, или бегают детьми, не понимая, что делается. Всё, что слышишь, всё, что видишь, всё это или почти всё это – резонёрство, холодное, самомнящее, не заключающее в себе ничего оригинального, ничего творческого, ничего такого, о чём можно было бы сказать, что это порождено русской душой, русским умом, русским просвещением. Как будто ничего этого и нет, как будто верилось в обман, в наваждение злого духа, в запах тления, в позлащённый разврат, в мишурный блеск суеты и празднословия. Само христианство, о котором столько говорилось и писалось, самого этого христианства как будто не бывало. Спали с человека все покровы, и он явился каким-то захудалым, обтрёпанным, покрытым язвами и всеми признаками бессилия и злобы, доходящей до измены отечест нву и пошлого и подлого гоготания над всяким несчастием родины. Да и сама измена какая-то бездарная, бессмысленная, убогая в своём позоре и происхождении и зверски дикая в своих действиях. Наделать как можно больше зла больному отечеству, чтоб оно как можно больше лет не выздоровело и чтоб как можно больше мир плевал ему в лицо и радовался его унижению; затеять пугачёвщину на земле и на море, начать междоусобную войну, разорить и без того разорённое, жечь, истреблять и разрушать, и не обнаружить никакого творчества – какая слава и честь! Отечество стоит в глубокой печали и тоске перед всем этим безумием, перед этой хвастающейся бездарностью и срамным бессилием, и негодование клокочет в его истерзанной груди и уста, запёкшиеся кровью, шепчут проклятие“...

Доколе, Господи, доколе забудеши ны, доколе и сын беззакония озлобит ны и враг успеет на ны!

В. Скворцов